Когда Ашеле умер, он ожидал увидеть всё, что угодно. Даже то, что увидел. А увидел он ничего: бесконечный тёмный тоннель, в конце которого (да-да, в конце бесконечного) мягко, тепло и с любовью призывно мигал огонёк.
Ашеле очень надеялся, что движется именно к нему. Ашеле точно знал, что он движется, но не мог уловить направление. Он полагался на то, что всю не слишком короткую, но и не слишком долгую жизнь поступал исключительно правильно. Впрочем, если учесть, что он был ещё и шлимазлом, то результаты поступков внушали ему опасения. К примеру, лет в шесть или семь, насмотревшись мультфильмов, он решил обучить сестрёнку супергеройским приёмам и так уберечь от зомби, пришельцев и прочих чудовищ. Что стоило ей синяков, двух зубов (слава богу, молочных), а ему - чуть ни вечность без сладостей. Стервозная Мири всю эту вечность предпочитала капать мороженым или хрустеть шоколадом и бамбой исключительно перед носом опального Ашеле. Но и это не сломало его, даже не надломило: он знал, что совсем не проказничал, лишь пытался исполнить долг старшего брата. А за такое можно и пострадать.
И он страдал. Мужественно и терпеливо. Страдал в школе от мстительных одноклассников, о чьих проделках Ашеле регулярно докладывал краснеющей в такие моменты учительнице. Страдал в военной тюрьме, в которую попал на три месяца за то, что исполнил приказ. Правда, из-за этого не обезвреженный им террорист отправил двух его сослуживцев в тот самый туннель, в котором сейчас оказался сам Ашеле. Страдал, когда его со скандалом буквально вышвырнули с похорон неудавшегося соученика. Неудавшегося потому, что тот списывал на экзамене в Технион, а это было неправильно. Немедленно изгнанный абитуриент немедля отправился к железнодорожным путям и на три часа остановил движение поездов из Хайфы на юг. Но все ополчились на Ашеле.
И это было не просто неправильно, это было нечестно. Но Ашеле и не ждал справедливости в мире, который весь был построен на сумбуре, на исключениях, на сиюминутных желаниях, а потому шёл в разнос. Ашеле не считал себя верующим, но и к неверующим не относился. Без доказательств существования или отсутствия Бога и то, и другое было бы глупо. Так что, он держался посередине. Он не ходил в синагогу, но соблюдал кашрут, чтил шаббат, но не верил в молитвы. Зато свято верил в "Тикун а-Олям" - Исправление Мира, потому что видел и понимал, насколько в нём всё разболталось. И делал, что мог, не смотря на последствия.
"Делай, как должно. И будь, что будет", - девиз Ашеле и Марка Аврелия.
И Ашеле делал. И было, что было.
Его игнорировали однокурсники, и придирались профессора. Даже экзаменатор, который и выгнал несчастного самоубийцу, казалось, твёрдо решил подловить самого Ашеле. Но так и не смог. Потому что Ашеле всё и всегда делал верно. И, требуя этого от других, не давал спуску себе.
Он бегал каждое утро. Не курил. Пил только в меру. Никогда не баловался травкой. Не превышал скорость. Подавал световые сигналы. Не парковался в неположенном месте. Регулярно исполнял супружеский долг. Мыл посуду, складывал носки, покупал цветы перед каждыми выходными. А потому удивился, застав жену в постели с соседом. О, как же ему хотелось приложить кулаком её перекошенную физиономию! Но это было бы незаконно и не достойно цивилизованного человека. И он, отвернувшись, принялся собирать личные вещи. Жена завизжала и с непонятными криками: "Ты не мужчина! Не человек! Ненавижу тебя! Ненавижу!" -- залепила пощёчину.
Не зная подробностей, родственники не понимали, почему он разводится. А на работе лишь в бухгалтерии было известно, что семейное положение Ашеле драматически изменилось.
Кстати, о работе. Хотя Ашеле прекрасно закончил учёбу, но слава о нём была нехорошей. На удивление, его взяли быстро. Да не куда-нибудь, а в "Электрическую Компанию"! Хорошо, что Ашеле не знал о "комбине", которую провернул его отец, пользуясь старыми армейскими связями! Иначе бы тут же уволился. Как минимум.
На его сменах никогда не случалось несчастных случаев. Он заставлял всех работников надевать каски, использовать страховку, он сам проверял стремянки и технику. А так же уволил Ронэна, год назад потерявшего сына в теракте, а теперь отказавшегося ехать в арабскую деревню, чтобы чинить трансформатор, который сожгли местные отморозки, накрученные пятничной проповедью.
--Занимайся политикой в нерабочее время, -- справедливо заметил Ашеле, но его не послушали ни Ронэн, ни рабочие, объявившие Ашеле бойкот, а фирме забастовку. Ронэна, быстренько восстановили, а Ашеле повысили по службе: подальше от людей, поближе к цифрам. И зря. Через полгода Ронэна убило током, зато оказалось, что в цифрах Ашеле разбирается лучше, чем в людях, но хуже, чем в собственной выгоде. А потому, когда он вышел на пенсию по инвалидности, никто не грустил, а некоторые даже злорадствовали.
Что же касается инвалидности, то и здесь мир, исправляемый одним только Ашеле, явил всю свою несправедливость, неуправляемость и даже бредовость. Невзирая на то, что Ашеле регулярно проверялся на диабет, рак и кариес, рак почти полтора года успешно маскировался под затянувшийся бронхит. И хотя пациент дотошно следовал всем указаниям врача, когда врач осознал роковую промашку, и все маски болезни были сброшены, оказалось, что слишком поздно что-либо предпринимать. Ну, не считать же возможностью незаконное предложение одного молодого онколога согласиться на экспериментальное лечение, всё ещё не одобренное местной бюрократией, хотя... в общем... наблюдаются положительные результаты... четыре случая из пяти... да и терять Ашеле нечего...
Разумеется, было чего. Нечто важнее жизни и боли: осознание правоты. И малюсенький шанс к исправлению мира. В общем, он отказался. Врач оказался в тюрьме. Что прискорбно сказалось ещё на трёх его пациентах, которые шли уже на поправку, а так же на судьбе самого Ашеле.
И вот он здесь. И хотя он уверен, что прожил свой век согласно всем предписаниям, что-то упрямо сосало под ложечкой.
Неожиданно Ашеле понял, что его несёт вверх. Туда - к огоньку, ко свету в конце бесконечности. Туда, где надежда, что его наконец-то поймут и одобрят! И будут судить по намерениям, оставив за скобками неуклюжие результаты. Несёт всё быстрей и быстрей! Всё ближе и ближе к радости и покою!
И что странно, вместо облегчения Ашеле стало по-настоящему страшно. Он понял, что мешало его уверенности в себе. Не последствия, а то, что ещё ничего не закончилось. Он так долго старался! Он так много стерпел! И как же легко всё испортить сейчас! Оплошностью. Мелкой глупостью, которая разом перечеркнёт всё то, чем он жил. Всё то, что он сделал. Как он где-то читал, легче всего оступиться на самой последней ступеньке!
Ашеле принялся перебирать в памяти все законы и правила, которые знал. Что из них пригодится теперь? ... Ой, причём здесь фары в тоннеле? Максимальная скорость... А память словно бы издевалась, подбрасывая совсем уже несуразное: если больно, звонком подозвать медсестру, налог на инвестицию в недвижимость, заземление - это жёлто-зелёный провод, не стрелять, пока не стреляют в тебя, покрывать голову в синагоге, салат с авокадо - это полезно, школьную сумку складывать с вечера... Да он вообще без понятия, есть ли здесь вечер!!!
И в полном смятении Ашеле вылетел из темноты и погрузился в свечение.
И вдруг вспомнил! Есть правило! И успокоился.
Когда Ашеле вызвали дальше, он, как в детстве его и учили, выключил свет.
Ашеле выключил свет, который зажгли ещё до Адама.
Потому что нельзя устраивать в доме иллюминацию. Потому что так было правильно, и совесть осталась чиста.