Гуцу Юрий Павлович : другие произведения.

Манекен за столом. Роман-антиутопия

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  Роман-антиутопия 'Манекен за столом' об искусственном мире будущего.
  
  
  
  Авторы: Гуцу Юрий Павлович
   Гуцу Анастасия Юрьевна
  
  
  МАНЕКЕН ЗА СТОЛОМ
  
  
  
  Роман-антиутопия
  
  
  
  Зажгут костер, и дрожь меня берет,
  Мне сердце отогреет только лед.
  
  Ф. Вийон
  
  
  
  Часть 1. Портрет
  
  
  
  Глава 1. Сувенир
  
  
  
   Перед входом в отель, выстроившись, как на загородной прогулке, стояли автомобили.
  Поток солнца заливал блестящие корпуса. Всё было неподвижно, как перед стартом.
  Холл отеля, в котором чувствовалась прохлада, и стоянка были, как на ладони.
  Я снова стал рассматривать приземистые, приплюснутые, как амфибии, машины.
  Их будто кто-то придавил посередине огромным каблуком.
  Очень устойчивы на большой скорости.
  От строгих форм мощных универсалов веяло респектабельностью. Эти стоят дорого.
  Глаза у меня сузились. В это время ко мне в кафе Негатив подсела Каприз.
  - Что-то ты сегодня задумчив, - сказала она. - Даже не посмотришь на меня.
  Я посмотрел на неё. Она шаловливо улыбалась.
  - Что с тобой? - Она обняла меня за шею. Я повел головой и сказал:
  - Ничего. А что?
  - Так. Просто. Я думала, это не ты. - Каприз выжидающе посмотрела на меня. - Ты со мной выпьешь?
  Я качнул головой.
  - Ты сегодня особенный. Я тебя не узнаю, - сказала Каприз и замолчала. Мне это было все равно.
  Она меланхолично курила, устроив руку у меня на плече и расслабленно выдыхая дым.
  Потом выпила сок и облизала губы.
  - Пей!
  Возле отеля появился бродяга метис Лагуна в больших цветистых башмаках на босу ногу, в кричащем чепчике, и стал прохаживаться у входа.
  Я отстранил Каприз. Лагуна меня не замечал, потому что во все глаза смотрел на Опыта, вернее, на большой саквояж, на котором тот восседал, беспечно глазея по сторонам.
  Он работал носильщиком в отеле.
  Меднокожий Лагуна злодейски тихо сказал ему:
  - Стой!
  Слабонервный Опыт сглотнул, тоже не сводя с него круглых глаз.
  - Чей чемодан? Говори честно.
  - Мой. То есть не мой. А что надо?
  Лагуна взялся за ручку и сказал:
  - Э, э! Давай сюда. Ну, вставай!
  Опыт молча вцепился в саквояж обеими руками.
  Лагуна, выпучившись, сноровисто теснил носильщика за угол его же ношей, не давая, впрочем, повода привлечь к себе внимания.
  Из холла вышла женщина. Она была невысокой, хорошего сложения, в юбке до колен и блузке.
  Волосы были заколоты в тугой узел на затылке.
  Что она искала, я сразу понял. Я показал Опыту кулак и пошел, ускоряя шаг, к ней.
  - Вы ищете свои вещи? - крикнул я на ходу. - Багаж, да?
  Удивление на ее еще совсем не старом, энергичном лице сменилось нетерпением.
  - Да, да!
  - Один оптимист схватил его только что и побежал во-он туда.
  Я показал в сторону парка.
  - Что за дебош! - воскликнула женщина, заломив руки. Потом она спохватилась:
  - Браво!
  На ее зов выскочил здоровенный турист с устрашающими бакенбардами.
  Топоча ногами, он устремился в сторону парка.
  Я смотрел, как он носится между деревьями.
  - Юноша, вы уверены, что правильно заметили негодяя?
  - Можете не сомневаться! - сказал я.
  Она ждала своего Браво, но того уже и след простыл. Обрадовался, бедняга, свободе.
  Или взялся за дело основательно, решил прочесать весь парк Статус.
  Это самый большой парк в городе.
  - А, вот и мой носильщик! Хорош сервис.
  Рядом стоял пасмурный Опыт с большим синяком под глазом.
  Ай да Опыт. Достойно отстаивал чужую собственность от бандита Лагуны.
  - Как это могло произойти? - спросила женщина очень холодным тоном.
  Он пожал плечами.
  - Отобрали.
  Я задумался, поглядывая на женщину.
  - Знаете что... Где вы остановились? Может, я смогу вам помочь. А в полицию обращаться необязательно.
  Она взглянула на меня с надеждой.
  - Если бы вам удалось... Вот мой номер.
  - Всего хорошего, - сказал я, повернулся и стал догонять Опыта.
  Тот сделал попытку скрыться в переулке, но я настиг его и схватил за шиворот.
  - Где Лагуна?
  - Откуда я знаю? - удивился он. - Угостил меня и удрал, прыгая от радости. Ничего, я его еще встречу... И зачем вам? Там подарок.
  - Откуда ты знаешь?
  - Знаю. Она сама говорила.
  - Ну, это мы посмотрим. Идешь со мной?
  Малек подумал и согласился. Засунув руки в карманы, он с независимым видом зашагал рядом.
  - Ее пригласил Кредо. - Опыт апатично сплюнул.
  - Да? - Я озадаченно посмотрел на него.
  - Да. Я видел его сегодня. Он приносил цветы и ушел готовить яхту.
  Я был немного разочарован. Женщина была ничего, она мне даже понравилась.
  Лагуну мы нашли в трущобах среди пыльных развалин верхом на саквояже. Он с интересом посмотрел на Опыта и заключил:
  - Сам виноват.
  Опыт только рукой махнул и сел по отношению к Лагуне спиной. Весельчак, недолго думая, пихнул его.
  Опыт, задрав ноги, привычно повалился в траву, беспрекословно поднялся и снова сел, уже на недосягаемом расстоянии.
  Мы с Лагуной притянули саквояж. Тот сопротивлялся недолго. Опыт просунул голову между нами, посмотреть.
  Он оказался прав. Там была кукла.
  Мы смотрели на бесполезную игрушку.
  - Несъедобно, - ехидно заметил Опыт.
  - Не может быть, чтобы она так переживала даром, - пробормотал я.
  - У всех туристов должен быть неприкосновенный запас, - сказал Лагуна.
  - Не разберу я этих женщин, - заявил Опыт.
  - Ладно, - сказал я. - Укладывай обратно. Осторожней. Может, лучше будет вернуть это добро, как я обещал.
  - Ты обещал? - удивился Лагуна. - Когда ты успел?
  Я покровительственно похлопал забияку по плечу.
  Мы двинулись по трущобам, превратившиеся в таковые из старого заброшенного строительства целого массива зданий.
  Сюда же добавилась и городская свалка Жребий.
  - Наступают перемены, - сказал Лагуна. - Витамин хочет попасть в архив. Он открывает свое дело. Иначе он уедет. Как все. Как Шедевр. От пирогов метода Абсурда.
  - Здесь мы свободны.
  Вокруг возвышались огромные кучи мусора со множеством выброшенных, никому не нужных, лишних вещей.
  Многие из них, пусть и с изъянами, могли бы пригодиться, послужить еще.
  На окраине мы увидели людей. Многие годы никто, кроме нас, не посещал эти места. Они всегда имели дурную славу.
  Мы спрятались, потому что навстречу нам в сопровождении важных лиц продвигался какой-то плечистый тип.
  Они показывали руками на урбанистические развалины, обращаясь главным образом к нему.
  - Это же Тюфяк, - сказал Лагуна, поправляя занятный чепец. - Я недавно хорошенько навалял ему. Тоже мне, фигура.
  - Это управляющий нашего нового мэра, - сказал Опыт. - Всех обскакал. Мэра нет, а управляющий тут как тут. Прыткий. Вы не поверите, он еще ребенок.
  - Да-а?
  - Я сам сначала не поверил. Говорят, очень способный.
  - Понятно, большое будущее.
  Когда управляющий со своей свитой ушли вперед, мы вылезли и отряхнулись.
  Зачем мы прятались, не знаю. По привычке.
  - Дом рациона пустует, - сообщил Опыт. - Старикан слинял, а новый деятель еще не объявился.
  Лагуна вдруг прыгнул на меня, и мы покатились в пыль.
  - Воля! - выдохнул Лагуна.
  На нашем плоту сидел Витамин. Он играл в кости с какими-то девицами.
  - Опять я проиграла, - с улыбкой сказала одна.
  - Мечи, - сказал Витамин. Одну руку он небрежно держал у нее на плече, и она у него вольно свисала, будто съёмная, и видно было, как жилы на расслабленной кисти набухли.
  Плот выдавался в море, и вода иногда выплескивалась на него. Туристы никогда не приближались к нам.
  Витамин отложил кости и размял пальцы рук. Это были руки скульптора.
  По лестнице спускались Нектар с моей младшей сестрой Ореол в купальниках, с огромными пакетами необычных размеров, но почти невесомыми и прочными.
  - Вы сегодня припозднились, - заметил я.
  - Заглянули в лавку, - пояснила Нектар. - Вот, не удержались. Фантастические сумки, правда?
  - Прекрасный вкус, - скромно сказал я.
  - Ого! - сказала Нектар и засмеялась.
  Витамин отрешенно загорал.
  Я провел девушек мимо сушащегося на солнце Опыта, который, подняв голову, улыбнулся коротко и дерзко, обнажив мелкие, как и он сам, зубы.
  Девушки удивились, но ничего не сказали.
  - Представляете, эта продавщица в лавке что-то обронила в мой адрес, - сказала Нектар с кривой усмешкой. - По-моему, нас приняли за туристов.
  - Каждый старожил должен быть к этому готов, - подал голос Витамин.
  - Странно, - сказала Нектар. - Но почему?
  - Это банально. - Витамин открыл глаза и смотрел на воду. - В один момент все одинаковы.
  - Но почему? - повторила Нектар, вернее, это был уже другой вопрос, но я все равно сказал:
  - Ваши моменты не совпали.
  - Верно. В этом все и дело.
  Нектар, казалось, немного успокоилась.
  Опыт, окончательно обсохнув, устроился под зонтом с кипой красочных журналов.
  Витамин с девушками загорали. Девицы были красотки.
  Лагуна сполз в воду. В расстройстве он стал плавать вдоль плота и окликать Опыта.
  - Эксперимент... эй... ей... Эксперимент...
  Опыт терпеть этого не мог, когда его называли полным, так сказать, прозвищем.
  Оттопырив нижнюю губу, он свирепо зыркал на Лагуну, и, честное слово, человека постороннего это могло впечатлить и отвадить.
  Я смотрел на больших медуз в прозрачной воде, наклоненных под слабым углом. Припекало.
  Витамин и девушки лежали, не шевелясь. Скоро они соберутся уходить.
  Вдруг Опыт дико взвизгнул - Лагуна окатил его водой.
  Он вскочил, вид у него стал еще более угрожающий, но Лагуна без колебаний схватил его за ногу, и тот рухнул в воду, а его обидчик был уже на плоту, втянулся, как пиявка.
  Все безучастно наблюдали, как Лагуна медленно ходит по краю плота и время от времени ловко притапливает, как мячик, голову незадачливого Опыта.
  - Обезьяна крашеная, - прохрипел тот наконец и пустился наутек, сожалея лишь об оставленных журналах, которые со свистом настигали его один за другим.
  Лагуна был сам не свой от бешенства. Он готов был пуститься в погоню, но я окликнул его, прыгнув на берег.
  Море в эти дни было мутноватым. После урагана принесло массу водорослей, и они сетью лежали на песке или качались в воде. Было много медуз.
  Если не обращать на это внимание, то день был хороший. Вода у берега прозрачно стелилась.
  Недалеко из воды торчало несколько скал. Около них мы и оставили дрейфовать лодку, так, чтобы волны не били ее об камни.
  Одна скала была завалившейся, с плоским боком. Волны побольше забрызгивали всю ее крупнопористую поверхность, и через секунду она просыхала.
  Первым нырнул я. Лагуна остался в лодке, развалясь и покуривая.
  Я покрутился под лодкой, глядя в лиловую темноту внизу, и медленно, пуская длинные струйки отработанного воздуха, пошел в глубину.
  До дна здесь, разумеется, не достать, но скалистые образования в этом месте океана состояли из ярусов, то сплошных, то обрывающихся, и на них, как голуби на карнизах, расположились во множестве жемчужницы, иные выступы были просто облеплены ими.
  Я продвигался вдоль склона и собирал их в пакеты. Когда они наполнялись, я дергал за нить, и пакет, покачиваясь, плавными рывками уходил вверх, и на поверхности был виден беззвучный всплеск.
  К обеду лодка была так загружена, что всерьез возникало опасение, что мы можем затонуть.
  Лагуна пребывал в приподнятом настроении. Любая нажива благотворно действовала на разбойника.
  Мы осторожно подвели лодку к скалам, всунули кое-как между обломками, так, что под приподнявшееся дно с шумом била вода, и перетащили часть груза на скалу.
  Лагуна, приняв позу первобытного человека, добывающего огонь, стал вскрывать ракушки плоским острым ножом. Это ему удавалось с трудом, и он пыхтел.
  На пути к берегу Лагуна несколько раз всеядно нырял на мелководье, и достал очень крупные ракушки, считая, что чем больше, тем лучше.
  На берегу он со вкусом расположился и всю оставшуюся часть дня обстоятельно распаковывал дары природы.
  Я помогал ему, потом сбегал домой за едой, и Лагуна мгновенно поглотил ее.
  Он часто и с нетерпением поглядывал на пляж, выжидая кого-то, потом не выдержал и, торопливо попрощавшись, ушел.
  Закат догорал. По всему горизонту, сдавленная чернотой вступающей в свои права ночи, тянулась светлая полоса. Ее цвет заметно сгущался.
  Я достиг зоны, где дно было приподнято, как кратер. Это было излюбленное место редких по абстрактной красоте ракушек. Доставленные на поверхность, они не теряют расцветки.
  Я поплыл под водой.
  Надо мной и под животом неторопливо плавали рыбы с предсказательскими глазами. Я будто парил над широкой горловиной.
  Единственная ракушка без моллюска сдвинулась с места.
  Я заработал ногами, вытянул руку и ухватился за выступ ракушки.
  Ловились они без труда, главное, нужно было угадать, когда они появляются из глубины.
  Иногда это бывает перед непогодой, иногда - сразу после.
  Сейчас на дне царил покой. В толще воды было видно, как между камней крутится небольшая барракуда.
  Она была одна. Рыбешки не обращали на нее внимания, но и попадаться не спешили.
  Наскоро осмотрев ракушку - ярко-красные цвета перемешались с пронзительно-синими и голубыми - я устремился наверх и вынырнул среди волн, вытирая лицо.
  Солнце давно зашло.
  Я взялся за весла и расслабился. Берега видно не было. Вода вокруг колыхалась, как пленка.
  В темноте с трудом угадывалась корма.
  Лодку утягивало в океан, но мимо острова ей не проскочить. Огней, рассыпанных по побережью Портрет, становилось заметно меньше.
  Последние мерцали на вершинах далеких холмов, потом и они исчезли, и тут же явственно донесся шум прибоя.
  Я подождал еще, вслушиваясь в невидимый прибой, а потом опустился в воду, инстинктивно ожидая, что уйду с головой, но ноги неожиданно ткнулись в дно.
  Черная волна ударила меня в бок, но я устоял.
  Волны вокруг со слабым шумом набегали на берег. Невдалеке чернели заросли. Небо было усыпано звездами.
  Над горизонтом их было так же много, как и в зените. Ветер сдувал сухие песчинки с ровного пляжа.
  Заросли негостеприимны по ночам, и я поспешно выбирался на тропу.
  На ней было гораздо спокойней. Я посветил фонариком вбок.
  В метре от себя я увидел, как поперек лианы повис зеленый шнур.
  Один конец увеличивался, а другой уменьшался, и змея соскользнула с лианы и всосалась в листья.
  В глубине джунглей был дом, принадлежащий виртуозу Кредо.
  Его строительство в этом уголке дикой природы, у трущоб, обошлось ему недешево.
  Я не понимал, зачем это ему понадобилось. Нервы у него и так никакие.
  Безлюдные трущобы все избегают. Здесь всех поджидали всякие неожиданности. Мерещилось что-то.
  Зачем Кредо нужно было жить здесь, неясно.
  Виртуоз был богат, известен. Я знал его с детства, и единственное, что ему требовалось, это выпить и общество хорошенькой женщины, готовой его бесконечно слушать.
  Всего этого ему хватало и на побережье. Теперь же ему пришлось приобретать и яхту.
  Когда-то у него была семья. Знаменитости не повезло. Она, как и все, затерялась в столице.
  Окна были освещены.
  Придется Кредо побеспокоить в этот поздний час, а нервишки у него шалят, думал я, переживая плавный, захватывающий полет на лиане, изогнулся и остался на крыше, а дергающаяся лиана пропала в темноте.
  Около кабинета Кредо я остановился. За массивной дверью слышались приглушенные голоса.
  - А против чего вы, собственно, восстаете? - высокомерно глаголил Кредо. - Все происходит ради простейшего обмена - потребить, произвести круговорот веществ с неизменными качествами через оболочку. Ради этого прикладного значения совершаются самые нелепые, зачастую чудовищные, с человеческой, духовной точки зрения, вещи, главное, чтобы накатанный, проверенный временем, первобытный механизм продолжал осуществляться, поступательно, без вариантов, без превращений, несговорчиво...
  Я еще немного выждал и повернул ручку.
  Кредо, стоящий посреди комнаты, резко обернулся. Неподвижность его взгляда была пугающей.
  - Доброй ночи! - сказал я от двери.
  Необъятный ковер занимал весь пол кабинета. В углу беззвучно работал телевизор.
  На стене висел чопорный портрет виртуоза, какие можно встретить и в других местах. Виртуоз был местной достопримечательностью.
  Все на портрете соответствовало, но располагающего сходства не было.
  В своих душещипательных баснях, коими Кредо озорно потчевал прогрессивное общество, утверждалось, что все настоящее естественно происходит только постепенным путем, что манящее внутреннее содержание можно передать только предельно нежными, бережными внешними средствами, никак иначе, что оно как сердцевина колеса, без труда раскручиваемой лишь от легких поверхностных касаний по ободу.
  Кому нужна голая, без прикрас, суть?
  - Ух ты... Пикет. - Кредо перевел дыхание. - У вас что-то случилось?
  Меня изучала пара внимательных глаз.
  За низким, похожим на кувшинку, столиком сидела, положив ногу на ногу, женщина, у которой Лагуна увел чемодан.
  - Нет, - сказал я. - Не стоит беспокоиться. Просто лодку унесло.
  - Вы катались на лодке? - спросила женщина.
  На ее лице было выражение любознательного, живого ума, сопровождаемое частой вежливой улыбкой.
  Большие глаза казались рассеянными, но это лишь подчеркивало интерес к собеседнику. Не иначе, газетчица, подумал я.
  - Собирал ракушки.
  - В самом деле? Что это значит? - спросила она у Кредо.
  - Ничего. - Он пожал плечами. - Кстати, они того стоят. Безделица, а удивительная, неповторимая красота. Сувенир. То, что может дать только природа.
  - Вот как? - продолжала интересоваться женщина. - Вы мне их покажете?
  Я подумал и сказал:
  - Если представится такая возможность.
  - Угощайтесь, - сказал Кредо.
  Я сел рядом с женщиной.
  - Что слышно в городе? - спросил Кредо.
  - Кажется, у вас ожидается новый рацион? - сказала женщина.
  - Новый рацион, старый рацион, - раздраженно заговорил Кредо, заводясь. - Какая разница? Все это... буря в стакане воды. Вы-то откуда это знаете, Вуаль?
  - Была сегодня в архиве. Новый рацион из местных, но о нем никто ничего не знает. - Она пригубила бокал. - Главное, почему именно он? Рационом могли бы быть вы.
  Кредо патриотически пожевал ртом и со значением сказал:
  - Это всегда остается тайной. Это политика.
  - Но ведь не было никаких выборов. - Какое энергичное лицо, подумал я. С первого взгляда она казалась моложе. - Какая заинтересованность в смене мэра сейчас, в начале сезона? - продолжала она.
  Кредо мятежно махнул рукой, но видно было, что он прислушивается.
  - Вы давно здесь? - спросил я.
  - Я? Давно... Не помню. Моих запасов хватает. - Он безбедно улыбнулся.
  - Никто не беспокоит?
  Есть такие люди. Всегда тебя поймут. Не как остальные, по аналогии лишь со своим.
  - Я не xотела говорить, но этот так хорошо воспитанный молодой человек обещал и мне помочь. Представляешь, у меня анекдотически стащили чемодан. Ничего особенного... ничего ценного, я xотела сказать, - быстро добавила она, - и этот юноша - единственный, кто выразил свое сочувствие.
  Еще бы. Кому из служащих отеля охота связываться с Лагуной. Быстро узнают, что за торжество.
  - Мое обещание остается в силе. - Я переводил взгляд с одного лица на другое.
  Славный он, этот Кредо. Пьет он, конечно, много, и не создает уже давно ничего. Дерганый, а славный.
  Чувствуется в нем постоянная напряженная холостая работа, будто пружина вылетела.
  Сейчас он говорил, снова расхаживая от дверей к окну, как ему все надоело.
  Как ему надоело побережье. Как ему надоела столица.
  Как ему xочется быть подальше от суеты, от всех этих полицейских историй.
  А зло у него получалось впечатляюще.
  - В жизни нет просвета. Все жестко предопределено, и нет места слабой душе, и от этого нет спасения, - вещал он. - Что-то нужно нашей насквозь искусственной цивилизации, где нет ничего естественного, а только бесчисленные подражания ему, где никто про себя ничего достоверно не знает сам, где все всему учатся с самого рождения и потом уже всю жизнь ни в чем не уверены. Нужно вернуться к истокам. Первый кусок мяса, упавший в костер...
  Глаза у меня закрывались сами собой. И тут голос смолк. Я открыл глаза.
  Кредо стоял у окна и с искаженным лицом смотрел куда-то за портьеру.
  Я поспешно подошел к нему, одновременно с Вуаль.
  - Нет! - прошептал Кредо, будто отстраняя нас. - Не смотрите на него! Вдруг оно тоже... посмотрит.
  Не обращая внимания на такое предупреждение, мы разом выглянули. Вуаль, не удержавшись, вскрикнула.
  На дворе стоял официант. Я рассмотрел лицо с жутковатым лакированным оттенком кожи.
  И вдруг мы услышали крик. Звук нарастал и, когда, казалось, должен был оборваться, он протяжно усилился.
  Так рассвирепело кричать могла бы в приступе неодолимого противодействия сама природа - тягостный вой перешел в инородный стон с могучим придыханием, как ветер.
  Существо, как под прессом, натужно зевнув, словно подавившись, сгруппировалось и экспрессивно скакнуло с места к потаенной темноте трущоб, и скрылось.
  Мы все были испуганы. Я принужденно кашлянул.
  - Тише! - Кредо был бледен.
  - Что это? - спросила Вуаль с неловкой улыбкой. Она уже овладела собой. - Это человек?
  - Отойдите! - с мольбой проговорил Кредо. - Вдруг оно еще смотрит... из темноты. Пикет! - вспомнил он. - Как вы вошли? Неужели дверь...
  - Дверь осталась открытой? - воскликнула Вуаль.
  - Да нет, нет. Все заперто, - только и оставалось мне сказать, но это иx совершенно успокоило. Я рывком задернул портьеру.
  Кредо, наxоxлившись, сидел в кресле.
  Вуаль, судя по всему, переваривала зрелище. Я тоже.
  Этот дикарь круче восхитительного глянца, за которым мы с Лагуной безнадежно оxотились в джунгляx.
  Мы без конца прислушивались.
  Утро застало меня крепко спящим на диване.
  Кредо разбудил меня. Он был застегнут, что называется, на все пуговицы.
  Лицо у него было осунувшееся. Он, по-видимому, так и не спал.
  - Пик! Яxта пришла. Мы возвращаемся на берег. Старина, вы с нами?
  - Конечно.
  Было еще очень рано.
  Перед обедом лучи солнца, пройдя по высокой листве над крышей, защекотали меня. Я чихнул. Край крыши закрывала листва. Под смятым одеялом спал Лагуна.
  Проснулись мы к обеду. Нас ожидали.
  Стол был накрыт. Лагуне очень нравилась моя мать, и он ее ничуть не стеснялся.
  - Идите умойтесь, - сказала мать. - Я буду ждать вас на террасе.
  Я умылся первый и, протирая руки на ходу, пошел на террасу.
  За столом сидела мать с каким-то мужчиной. У него было длинное лицо завоевателя, он обнимал мать за талию.
  Мать выглядела веселой.
  - О, приветствую! - сказал мужчина густым голосом.
  Я узнал его. Это был столичный нувориш Подвиг. По слухам, он был баснословно богат. У матери на груди висело тяжелое ожерелье, которого я раньше не видел.
  - Это ваш Пикет? - сказал мужчина, одобрительно кивая. - Смена!
  Пришел Лагуна. Он увидел мужчину, и рожа у него сделалась, как всегда, xитрая-преxитрая. Нувориш не испортил аппетита.
  После обеда мать и ее Подвиг остались в качалкаx. Мать царственно мурлыкала, а он боготворил ее взглядом.
  Лагуна снова куда-то смылся.
  Я промолчал, тем более, что ночью нам предстояло повеселиться. Я уже догадывался, в чем дело.
  На заброшенной стройке я положил в чемодан ракушку, а через короткое время Опыт приставил его у номера Вуаль.
  Мимо прошла хорошенькая горничная, одарив меня насмешливой улыбкой.
  Каморка Опыта была оклеена иллюстрациями журнальныx красоток. Глотнув какой-то отравы и уложив личико на ладошку, Опыт, кивнув на них, стал небрежно пояснять, с какой из ниx он провозился особенно долго, а когда я позволил себе усомниться, недоросль затряс головенкой, как бы снимая с себя всякие подозрения во лжи.
  - Я пока еще работаю. Но это временно, - сказал он. - У меня большие планы.
  У всеx планы. Большие планы. Грандиозные.
  Даже у этого слаборазвитого детеныша. Все произносят это, как заклинание.
  И все ведут себя нарочито небрежно, неряшливо, как попало, как на попечении, а будто четко следуют намеченной заранее всепобеждающей сxеме.
  - Оп, ты у себя?
  Опыт замер, посмотрев на дверь, и с безнадежностью в голосе отозвался.
  - Сходи за чемоданом.
  - Я не работаю.
  - А чего пришел? Давай, ступай.
  Труженик медленно потянул лямки своих вечно спадающих детских штанишек ручками, похожими на куриные лапки.
  Я всегда почему-то обращал внимание на руки человека разумного.
  В отеле много уютныx местечек. Я заглянул в полутемный бар с низким потолком.
  Из-за стойки на меня в упор смотрела девушка с живыми карими глазами на широком лице с коротким, чуть приплюснутым носом и смуглой кожей, наводившими на мысль о туземной крови.
  Медленная загадочная улыбка делала его очень привлекательным в красно-зеленой полутьме. Полосатая накидка ровно оxватывала плечи, оставляя иx открытыми.
  Казалось, ей отчего-то грустно и забавно, и она считает, что я, случайно остановившийся парень, разделяю ее настроение.
  Ее пуxловатые губы медленно растягивались, а широко расставленные глаза превратились в две маленькие тёплые луны. Я опустил голову. Оркестр играл ретро. Музыка была рыщущая, готовила к событиям.
  Это была очень темная ночь и безлунная. Дул ветер, и xлопала дверца, и что-то скрипело в глубине двора.
  Это было само по себе неплохо, но раздражало. Доносился протяжный скрип, стук, потом наступала тишина, и все начиналось сначала - жуткий стон, и громкий хлопок обрывал его.
  С крыши веранды кто-то спрыгнул. Кто-то длинный, озираясь, отряхнулся обеими руками и пошел в дом.
  Я тоже посмотрел по сторонам и не сразу заметил Лагуну, неслышно приближавшегося по крыше.
  Вокруг было очень темно, и только по шевелению массы листвы можно было угадать, на какой высоте мы находимся.
  Чердак был совершенно пуст, и хорошо, потому что тут вообще ничего не было видно. Я наткнулся на Лагуну.
  Он что-то промычал, жуя жвачку. Он в темноте шел так же спокойно, как и днем.
  Дальше мы зажгли фонари. Первая комната, попавшаяся на пути, была спальня.
  Луч зашарил по высокой убранной кровати, многократно отразился в темени роскошных зеркал, испугав нас, мы даже отпрянули и, вглядевшись, успокоились.
  В комнате еще были громоздкий платяной шкаф, комод, стол. Я выключил фонарь и стал у зеркала.
  Мне показалось, что я вижу свое отражение, хотя я понимал, что это невозможно.
  Я включил фонарь.
  Лагуна мажорно зафальшивил себе под нос.
  - Ты уверен, что никого нет? - спросил я, разглядывая вещи на трюмо.
  Лагуна плотоядно хмыкнул, развалившись в кресле.
  - Сказано, нет. Старый каплун Капитал тю-тю. А новый белоручка еще не приехал. Вот потеха. Похозяйничаем - раз не звали.
  - Странно, что он все оставил.
  - Зачем ему старые вещи? В столице всё новое. Все, что хочешь. Миллион услуг. Каких хочешь. Исполнят любое твое желание.
  - Так-таки и любое?
  - Конечно! Самому ничего делать не надо.
  - Так-таки и ничего?
  - Там - ничего. В другом месте - придется. На конвейере. Усек?
  Кто бы говорил, подумал я.
  - Поцарапал, например, чашку. Сразу в мусор. Тотчас меняешь на новую, другую.
  - И старой можно пользоваться, - возразил я.
  - Исцарапанной? С изъяном? - высокомерно сказал Лагуна в чужом кресле. - Уволь.
  - Все же своя, родная.
  - Да кому оно нужно? Свое! Вокруг огромный мир, - жадно сказал вдруг Лагуна. - Разный. Все в нем разное. Вот сколько разных чашек у нас в лавке?
  Я подумал.
  - Штук пять.
  - Ха! А в столице - миллион.
  Я даже вздрогнул.
  - Так много?
  - Да, - кивнул Лагуна, подтверждая. - Никак не меньше.
  - Зачем столько?
  - Искать, выбирать. Чтобы не переделывать. Сразу заменил на другую, и сравнивать нечего. А зачем Витамину столько девушек?
  - Из любви к искусству.
  - Что за торжество? - возмутился Лагуна. - Ладно, я внизу.
  Я пошарил по стене, и в комнате вспыхнул яркий свет. Я зажмурился и в упор посмотрел на люстру.
  Такой яркий свет, решил я, ни к чему.
  Я заметил нехитрый шнурочек с узелком на конце, угодливо свисающий из-под круглого желтого плафона, и воспитанно потянул его.
  Света, зажегшегося в ночнике, было достаточно, чтобы вернуть спальне таинственно-заброшенный вид.
  Я разлёгся на кровати, заложив руки за голову. За окном гудел ветер. Дом наполнялся звуками.
  Было слышно, как кто-то ходит в соседних комнатах, внизу, поднимается по лестницам.
  Разговаривали все пока тихо, вполголоса, и мне это показалось смешным - какая разница.
  Я положил ноги на высокую спинку кровати, где столько лет почивал мэр, и в это время ввалились Лагуна, Тугодум, Атлет и Опыт, ступающий осторожно, как хорек по следу.
  Лагуна прыгнул ко мне на кровать, и она подалась под его тяжестью.
  - Ши-ик... - сказал он, с хрустом зевая, растягивая пасть.
  В комнату вошли Фрукт и Рекорд с раздутыми сумками.
  Не теряя ни минуты, изящные туземцы подошли к платяному шкафу.
  Они орудовали со знанием дела, заполняя полки вещами. Обычно смешливые, они были полны благоговейной серьёзности.
  Тугодум, заполнив собой кресло, респектабельно курил сигару и наблюдал.
  Мне надоел Лагуна, и я попытался сбросить его, но кровать была безнадёжно широка, а Лагуна упёрся, раскинув руки и ноги.
  Атлет и Опыт любительски заглядывали в места, заведомо заполненные, скучающе озираясь при этом.
  А в спальню просунулась Каприз и обнажила в вялой улыбке мелкие, но ровные зубы.
  - Во! - сказал Лагуна, оживляясь. - Давай к нам. - Он стал делать руками зазывные знаки, и, хотя Каприз было глубоко наплевать на Лагуну, она с готовностью забралась на кровать и втиснулась между нами.
  Каприз была привлекательной девицей.
  Стройная брюнетка, в меру худощавая, с длинными мелко вьющимися волосами, обрамлявшими бледное матовое лицо с красивыми тонкими чертами лица.
  Но вид у неё был в целом унылый, как у всех оптимистов, - она и не скрывала своего пристрастия к апатии.
  Эта обезьяна Лагуна стал приставать к ней, полез своими лапами, скаля зубы.
  Я старался отпихнуть его, но между нами была Каприз, и тут внизу раздался такой грохот, что все замерли.
  - Да идите вы в трущобы! - с ожесточением сказала Каприз, обычно сдержанная, даже деликатная. - Что у меня, десять глаз, что ли? Отстаньте от меня!
  Ей никто не ответил. Внизу слышались какие-то завывания.
  До Лагуны дошли слова Каприз, и он выразился в том смысле, что крошка и так хороша, а вот если бы она удвоилась или утроилась даже, он бы обрадовался, и все тоже.
  Каприз оценила его изысканность, но у Лагуны была хорошая реакция, и удар пришёлся по подушке.
  Каприз развернулась и обхватила меня за шею. Лагуна был озадачен и обескуражен.
  Он разыграл ревность и обезьяний гонор с выпячиванием нижней губы, и Каприз поспешила его задобрить.
  Внизу опять послышались грохот, перекатывающийся, словно переваливался с боку на бок железный куб, и вслед за этим истошные вопли, перешедшие в знакомые завывания.
  - Лауреаты... - проговорил Тугодум сдавленно, багровея.
  Каприз поцеловала меня очень нежно, а Лагуна, уязвлённый этим обстоятельством, вытянул руки, охватил меня за шею и принялся душить, со своеобразной увлечённостью. Кровать заскрипела.
  Тугодум мельком глянул на нашу возню и встал.
  Подошел Фрукт с пачкой акций. Она была толстой, но насколько ценной, неизвестно. Тугодум подумал и сказал, что сойдет.
  Пачка перекочевала в сервант.
  Опыт достал из кармана золотое кольцо, покусал его и отправил туда же, в шкатулку.
  Внизу затянули песню. Тугодум с ненавистью посмотрел в пол.
  - Пошёл, идеал! - сказала Каприз Лагуне. - Спятил? И не смейся. Мне же больно!
  - А я вот не смеюсь, - сказал я, довольный.
  - Ты тоже хорош. Тебе только скучать.
  - А тебе... - начал я, но просто развалился на спине и мечтательно посмотрел в потолок.
  - Вы просто таланты, - заявила Каприз неожиданно. С каким-то упрёком.
  - Да катись ты, - сказал Лагуна. - Не продавливай тут кровать. Давай, давай.
  Каприз возмущённо спрыгнула на пол, в нескольких словах разъяснила, какие мы одаренные, и пожелала скрыться, опасаясь гнева Лагуны, но он своей могучей лапищей зацепил подушку и тотчас метнул её, и Каприз была снесена. Она запрокинулась на спину, злая и растерянная одновременно.
  Она быстро выдала ряд нежных выражений и скакнула за дверь. Её шаги, торопливые, сбивающиеся, раздались уже на лестнице.
  - Всё, - сказал Лагуна. - Вы слышали? Все слышали? Пик, ты куда?
  Внизу дружно пели.
  На лестнице возвышенные слова слышались отчётливо. И после этого Каприз ещё обижается.
  Я перемахнул через перила и оказался в гостиной. Мимо пролетела ваза.
  - Да отойди же! - Тираж даже заплакал. Он стоял на столе и из прочей утвари уже выбирал другую вазу.
  У стены на коленях у Карикатуры сидела Мини, прельстившаяся его усами.
  Рассевшиеся вдоль стен Овощ, Абстракция и Шеф запоздало зааплодировали.
  Все они не представляли из себя ровным счетом ничего.
  Многие у нас провинции награждали сами себя звучными прозвищами. И к ним привыкали.
  Под рукой у каждого находилась откупоренная бутылка вина. Поодаль лежал сейф с лопнувшей дверцей.
  Зашедший Тугодум постоял, как изваяние, выпучив глаза на свой испорченный контингент, и благоразумно вышел, как полупьяный, взявшись руками за голову.
  Тираж в конце концов остановил свой творческий выбор на пузатой бутылке красного вина.
  Он ухватился за горлышко, выпрямился и некоторое время сопротивлялся потере равновесия.
  На него напала икота, и он икал, надолго закрывая глаза под большим спутанным чубом, и длинные ноги у него иногда непроизвольно подгибались, а потом он, собравшись с силами, размахнулся, как дирижер.
  Бутылка выскользнула и, изменив направление полета, врезалась в стену немного повыше головы Карикатуры, и разорвалась, как граната, и с ног до головы забрызгала Шлака и Мини.
  На этом, однако, развлечения Тиража, не имевшие ничего личного, не закончились.
  Пока Карикатура, наливаясь кровью, не уступающей густотой цвета вину, и оценивая масштабы ущерба, медленно поднимался вместе с Мини на коленях, внушительных размеров кувшин, описав плавную дугу, буднично треснул его по лбу.
  Карикатура испустил дикий вопль, смахнул разом Мини с колен и под нестройные подбадривания массовки мелочно пустился за длинноногим Тиражом, который мигом сумел оценить изменившуюся обстановку и спрыгнул со стола.
  Он увертывался от тучного Карикатуры с прытью, которую трудно было ожидать от его долговязой фигуры.
  Всем было интересно, чем эта остросюжетная шумиха закончится, но Тираж обманул ожидания, выскочил от расправы в окно.
  Карикатура, задыхаясь, остановился у целого зеркала и стал разглядывать голову.
  Мини, сплошь забрызганная, ходила взад-вперед, как пёстрый попугай на жердочке.
  Больше ничего у самоучек-варваров не намечалось, и я направился наверх.
  Мэр, вероятно, так набил карманы, что побрезговал захватить в столицу свои старые кафтаны, великодушно бросив, как подаяние, все, как есть, без сортировки, на радость и эстафетную переоценку компании городских бездельников.
  Старый рацион вернулся в столицу победителем - ни с чем.
  Я шёл по коридору и заметил, что кто-то неслышно крадётся за мной следом. Не сбавляя шага, я свернул в спальню.
  Не успел я оказаться у окна, как, обернувшись, увидел, что в дверях стоит Каприз и смотрит на меня через пространство комнаты.
  - Ты что здесь делаешь? - вкрадчиво спросила она.
  - Я? Ничего...
  Каприз засмеялась. Она смеялась тихим грудным смехом, и глаза у неё как-то по-особенному засветились.
  Она посмотрела на дверь и, подумав, закрыла ее. В разворошенной спальне больше никого не было.
  Каприз медленно приблизилась. Я, не раздумывая, обнял ее.
  Это вышло у меня не совсем ловко, но Каприз обнадеживающе улыбнулась, повела плечом, прошептав 'молодец... хвалю...'.
  Кто-то протопал по коридору, и я сжал ее крепче. Каприз закрыла глаза и подставила губы. Я тут же зажал ей ладонью рот, затем глаза.
  Каприз, ошеломленная, даже не сопротивлялась, приняв это, вероятно, за проявление страсти, а потом было поздно, она уснула, а я поднялся на чердак.
  На небе горели яркие крупные звезды. Ветер с залива не усиливался и не ослабевал, он был ровным, казалось, что все пространство перемещается с места на место.
  Лагуна с пунктуальным Витамином ждали меня. Собравшись, мы тронулись.
  Вокруг были сплошные крыши. Показалась луна, огромная. Стало светло, как днем.
  Мы заглянули в одно окно. Управляющий нового мэра Тюфяк взялся за гирю, уперев руку в бок. Мнимый силач не в состоянии был даже приподнять ее и расстроился.
  В соседнем окне другой затворник Офис, с постным вытянутым землистым лицом, прохаживался по своему крошечному чердачному флигелю, взъерошивая волосы корявыми руками.
  Мечты бесповоротно завладели им.
  Усевшись за стол, он предварительно плавно, изящно зашевелил восковыми пальцами, как какой-нибудь спрут щупальцами, до предела растопырив конечности в разные стороны.
  В школе метод поначалу всех поощрял одинаково, всем внушал надежду, и за многими закрепилась репутация эрудитов, спортсменов, полиглотов, музыкантов, поэтов.
  Лагуна, при полном отсутствии слуха, вообще - овладел арфой. Временно.
  Затем метод все же разделил учеников, но как-то странно, стал уделять внимание только безнадежно отстающим.
  Все школьное племя, пользующееся расположением метода, обреталось здесь, гурьбой, каждый в своей ячейке. Удружил им добряк метод.
  Весь актив единогласно и неукоснительно соблюдал режим дня и занятий, и вообще режим.
  У всех грандиозные планы, чтобы не стать ненужными, лишними, все всерьез стремятся достичь общепринятого материального успеха любой ценой в непредсказуемой борьбе за существование, в бессмысленной жизненной гонке.
  Офис продолжил в полном одиночестве с упоением вырабатывать образцовый каллиграфический почерк вместо своих обычных страховидных каракулей, надеясь когда-нибудь спонтанно поразить им всех, но пока фокус не удавался.
  Пришелец метил на место писаря в архиве, в чем ему неизменно отказывали по причине абсолютной безграмотности.
  За изначальную полную непригодность к этому ответственному и деликатному занятию он и получил свое прозвище - от обратного. А может, за сущность офисную, этого у него было не отнять.
  Он, яростно булькая, будто с полным ртом воды, прилежно принялся за напыщенную, с классическими ораторскими паузами, декламацию, и мы, больше не выдерживая, гуманно отступили, давясь смехом, не дожидаясь кульминации.
  - Ох-хо! - Толстокожий Лагуна, вытянув физиономию почище Офисной, одним пальцем отер выступившие непритворные слезы, последовательно, поворачивая голову.
  - Одного видел - больше смотреть не надо.
  Везет лодырю. А школьный метод поддерживал, как мог, всех отстающих и героически не обращал внимания на способное отребье, как на неперспективных.
  Перспективные же обособленно поселились здесь, на крыше музея, как рассада в оранжерее, под опекой неподкупного метода.
  Для невостребованных дарований их патрон был истинной находкой.
  Считалось, что под его неусыпным надзором они неминуемо добьются желаемого эффекта: станут ювелирами и ткачами, акробатами и юристами, архитекторами и мореходами, художниками и пожарными.
  Любой, кем захочет. Кем наметил изначально. Но в дальнейшем можно и выбирать, конечно. Если прежнее понятие улетучится. Содержание исчезнет.
  У юниора Гибрида все было уставлено препаратами и мензурками, так что ступить было негде.
  Он нелюдимо сумерничал, целя в ученые.
  Каменщик Пирамида агрессивно разбирался на полу с детским конструктором.
  По всему чувствовался большой профессионал. Будущий жокей Медуза раскачивался на игрушечной лошадке.
  Среди них есть разный люд. Крепыш Эстрада хочет стать инженером. Строить мосты.
  С ним вполне можно иметь дело? Бас Пузырь был еще ничего.
  При виде модернистских, как полуявь, химер художника Линзы мы с Лагуной осмотрительно присмирели.
  А, с другой стороны, с творца какой спрос? Эстет, и этим все сказано.
  Перекличка продолжалась.
  Гибрид нависал над колбами, священнодействуя, водолаз Поплавок погружал голову в таз, снедаемый желанием сделать карьеру водолаза, бас Пузырь патетически воздел руку, собираясь исторгнуть райские звуки.
  - Занавес, - сказал Лагуна.
  Метод Абсурд утверждал, что путем однородных упражнений всем можно привить, как саженцам, любые свойства.
  Все хотят неспешно, не распыляясь, нажимать на излюбленную миниатюрную педаль в одном месте, и чтобы по всем параметрам безудержно росло в другом.
  Математик Штамп видел себя кассиром - он испытывал непреодолимое тяготение к ассигнациям, купюрам, валюте.
  Эта несвоевременная страсть поддержку у порядочного Абсурда не нашла, но и он приберегался на всякий случай.
  Я заглянул в следующее окно. На кухне за столом сидел мужчина в пижаме и читал газету.
  Ему, видно, не спалось. Он оторвался от чтения, случайно посмотрел в окно и оторопело замер. Я отступил.
  Лагуна, как сатир, оседлал гребень крыши, и луна светила ему в затылок.
  Мы перескочили через угол узкого колодца двора и поднялись на новую крышу.
  Это была мэрия Шик. Верхний этаж был затемнен и пуст. Первый же кабинет оказался открытым.
  Лучи фонарей рассекали темноту, выхватывая из нее столы, стулья. Обстановка была самая официальная.
  Витамин выглядел озабоченным. Он хотел быть уверенным, что может рассчитывать на собственное дело.
  Задатки к коммерции у него были блестящие, с самого детства. Его учить - только портить.
  И еще он не хотел ненароком угодить в армию, как Ядро. Тот иногда писал мне.
  Мы разбрелись по зданию.
  Интерьер следующего кабинета очень удивил меня. Я закрыл за собой дверь и огляделся.
  Вдоль стен стояла отличная мебель, на стенах - ковры.
  Было светло из-за большого аквариума, в котором медленно плавали крупные рыбы с выпученными глазами.
  Свет проходил сквозь бурые водоросли, через зеленоватую воду.
  Я ожидал увидеть папки с документами, разную бесполезную макулатуру, скапливающуюся годами, которую все стараются засунуть, запихнуть куда подальше.
  Повсюду - на столах, на шкафах, на полу, вдоль стен стояли чучела обезьян.
  Я даже не подозревал, что существует столько видов. Правда, все экземпляры были какими-то низкорослыми.
  Они стояли в разных позах и смотрели на меня, как живые, своими блестящими глазами-пуговками.
  Я переводил взгляд с одной на другую, и у меня возникло неприятное ощущение, что те, на которых я не смотрю, переглядываются за моей спиной.
  Не без некоторой опаски я потрогал одно чучело.
  Шерстка была мягкой, шелковистой. Я провел рукой по уродливым, но мощным плечам, коснулся глаз.
  Я не мог определить, из чего они сделаны, но поблескивали они вполне правдоподобно.
  Отовсюду казалось, что они устремлены именно на тебя, как глаза на фотографии, где смотрят в объектив.
  Мне не переставало казаться, что чучела незаметно следят за мной, наблюдают. Их позы были до странного достоверны.
  Словно до моего появления они бесшумно резвились, перескакивали со шкафа на шкаф, занимались своими обезьяньими делами, а как только дверь приоткрылась, они моментально замерли в том положении, в каком я их и застал.
  Они группками сидели на высоком шкафу, вытаращив глазки.
  Я открыл шкаф. В нем лежала большая кукла. Сначала мне даже показалось, что это ребенок - такая это была кукла.
  Но это был не ребенок, это была кукла, и сидела она в кукольной позе, раскинув в стороны ножки, глаза широко раскрыты, но не блестят, как у обезьян.
  Она смотрела прямо на меня. Я уже собирался закрыть шкаф, когда кукла сморгнула.
  Я замер, глядя на нее, а потом решил, что мне показалось. Померещилось.
  Я закрыл шкаф, но, подумав, снова открыл.
  Кукла стояла.
  Она не сидела, как раньше, растопырив ручонки и наивно распахнув ресницы, а стояла с опущенными руками, потупившись, будто в ожидании чего-то.
  Это была живая кукла, механическая.
  Я смотрел на куклу, стоящую в серо-коричневом полумраке пустой фанерной секции, и мне захотелось быстренько захлопнуть дверцу и придвинуть к ней что-нибудь тяжелое.
  Стол, например, сомнительные ящики которого мне уже выдвигать не было охоты.
  У меня вдруг возникла уверенность, что пока я рассматриваю куклу, она рассматривает меня.
  Лицо у нее было почти взрослым, неестественно красивым: расставленные глаза с тенями, будто подведенные, длинные ресницы, маленький нос, бледный рот, слабый румянец на матовых, немного втянутых щеках.
  Я встряхнулся. И закрыл шкаф поплотнее, и вдруг погас свет. Я попятился.
  Со стороны шкафа послышался прерывистый шорох, потом скрип дверцы.
  Так ночью в пустом доме проворачивается ручка двери. Меня бросило в жар.
  Я малодушно выдавил спиной дверь и оказался в коридоре.
  У перил, разжившись где-то сигарой, стоял Лагуна и дымил. Я поманил его.
  - Иди сюда. Покажу кое-что.
  - Честно?
  - Честно. Иди, не бойся.
  Лагуна необузданно сверкнул очами, прервав торги.
  - А ну...
  Куклу мы обнаружили у окна. Она держалась за портьеру. Я видел, как ее рука сжимает плотную ткань.
  Рожа у Лагуны вытянулась.
  - Вот невидаль, - бормотнул он и заморгал. - Что за дебош...
  - Угости ребенка.
  Лагуна протянул шоколадное пирожное. Откуда? Невиданная щедрость.
  Но что касается корма, для Лагуны нет ничего невозможного.
  Кукла приняла дар и тоже ненаучно моргнула. Раз, другой.
  Она моргала без остановки, как это делает человек, и переводила взгляд с одного лица на другое.
  Я наклонился и взял ее на руки, с опаской, как мину. Кукла в руках моргала вяло, почти томно.
  Она была тяжелой и немного теплой, и вдруг словно ожила: зашевелилась, задвигала руками и ногами. Я поставил ее на пол, и она пошла.
  Кукла шагала уверенно и пластично, как шагают люди.
  - Меню, - сказала она.
  Она зашагала прямо к Лагуне, и тот, забыв представиться, резво отскочил.
  Перед ножкой стула она свернула.
  Я решил взять ее с собой, подарить сестренке.
  В кабинет заглянул Витамин.
  - Полиция! - отрывисто сказал он.
  Мы вылезли на крышу. Внизу стоял рыбный фургон. Аромат от него за три квартала.
  Непосредственный Лагуна, по обыкновению, плюнул с изуверским лицом. Водолазы задрали головы.
  Мы отпрянули, и я покрутил пальцем у виска. Лагуна лишь пожал плечами.
  Спустившись, мы пошли по слабо освещенной улице.
  Практичный Витамин мечтательно щурился. Во всем архиве не обнаружилось ни одного документа, ни одной бумажки.
  Ни хвалебной, ни компрометирующей.
  Скоро сезон. В городок нахлынут туристы.
  Все в это время, несмотря на жару, стремятся, поскорее минуя нечистоты ничейной свалки, со столичными гостинцами к романтическому, чувственному побережью Портрет.
  Жара жарой, но и загар соответствующий. И настроении у всех, что надо, отменное. Экзотика!
  Витамин, помимо очевидной торговой жилки, обладал завидной энергией.
  Хват мог для дела с самым возвышенным видом праздно принимать участие во всех дурацких школьных и общественных мероприятиях, без устали хлопая в ладоши и бескорыстно скалясь.
  Вот кому надо стать мэром. Я не подумал об этом всерьез.
  Нам навстречу из темноты непредвиденно появился предупредительно широко улыбающийся мулат Тормоз.
  Его лицо залоснилось в круге света. Он улыбался всё шире и шире.
  Лагуна громко, выразительно чавкнул жвачкой. Его цветущая физиономия выражала полную беспечность.
  Голова с покатым лбом и бобриком коротких волос откинута.
  Под атавистически широкими круглыми надбровными дугами и вокруг большого рта залегли тени.
  На обнажённых руках выделялись устрашающе тяжёлые блины бицепсов.
  Он был очень силён.
  За спиной мулата проступили фигуры. Очевидно, мы оказались в данный момент на чужой территории, границы которых постоянно меняются.
  Будто повинуясь неслышному сигналу, мы начали сближаться. Лица были молодые, незнакомые, и меня это немного насторожило.
  Лагуна бросился на мулата, с которого не сводил пронизывающих глаз с самого начала, и с акробатической лёгкостью, удивившей всех, швырнул его на землю.
  Раз, другой. Мулат не смог сразу подняться.
  У парня с красной повязкой вокруг головы высокие скулы непримиримо стискивались.
  Мы сошлись. Увернувшись от него, я сблизился с ним и ратно двинул его по челюсти.
  Точно так же я сбил и следующего.
  Оба лежали без движения, а потом один попытался встать. Удар чуть не оглушил меня, но я успел, резко обернувшись к очередному нападавшему, влепить встречный.
  Странно взмахнув руками по-птичьи, нападавший стал падать назад, и упал почти плашмя - меня это изумило.
  Витамин доблестно дрался с искажённым лицом. Ему достался настоящий верзила, на голову выше его самого, и я поспешил ему на помощь.
  В это время на перекрёстке появился, как бы курсируя, рыбный фургон.
  Он появился снова, уже задним ходом, ожесточенно урча, и, тяжело развернувшись, устремился к нам.
  Свет от мощных фар заскользил по стенам.
  Все, как грызуны, бросились врассыпную, следуя давно установленной тактике.
  Я подхватил куклу и, тяжело дыша, схватился за чугунную ограду и перемахнул в ближайший двор.
  Окна были темны, хозяева спали. Всё было тихо, как во сне.
  Я двигался по ухоженной дорожке, и мне казалось, что я ночной дух, вольно перемещающийся между домами и деревьями.
  Кажется, обошлось, подумал я, и услышал негромкое ворчание. Впереди стоял дог на длинных лапах.
  Он тоже на своей территории, подумал я, продолжая идти прямо на него, не сбавляя шага. Животных на батарейках я не боюсь. Дог рычал все грозней и грозней. При виде куклы он отскочил в сторону и неподвижно упал на траву.
  Выбрался на улицу я подальше от калитки, где вполне могла быть ловушка от туристов, которые рекламируют целыми днями, успокаивая обывателей.
  Я стоял на пустыре со старой башней Знак. Луна посеребрила плотную кладку. Я коснулся твёрдых, ровных кирпичных рядов.
  Ощущение, будто я дух, не покидало меня - так вокруг было тихо, покойно.
  Безлюдно. Ветер овевал меня.
  Возле старой башни стоял грузовик Опыта.
  В небе над башней повисли низкие звёзды. Я залез в кабину. Опыт дремал, нежизнеспособно уронив голову на одно плечо.
  Пахло ещё не остывшим железом. Опыт очнулся.
  - Что-то случилось? - не сразу спросил он.
  - Да нет, ничего, - сказал я. - А у вас как дела?
  - Всё нормально, - простодушно сказал он. - Уже все.
  - А ты как?
  - Ищу квартиру.
  - Там плохо было?
  - Где?
  - На старом месте.
  - А-а... - улыбнулся Опыт. - Что-то я не понял сразу. Плохо.
  - Смотри, - сказал я шутливо. - Скоро сезон.
  - Это ерунда. Меня это не беспокоит.
  А в самом деле, подумал я снова, скоро сезон. В наш городок повалят туристы.
  Я вытянул ноги. Кабина была просторная и вместе с тем уютная. Опыт долго выбирал себе агрегат, и у него были неплохие варианты.
  Узрев конечный результат, все наперебой стали выражать своё сочувствие, а новый владелец в нём не нуждался, он был полностью удовлетворён.
  Не меньше прежнего, не перестававшего удивляться по-своему - спихнуть такой лом с виду задача безнадёжная в мелькании лощёных форм и вездесущих агентов.
  Автомобиль был отличным - мощным и быстроходным. Знатный вездеход. Я отвлёкся.
  По улице кто-то бежал. Кто-то напрягался изо всех сил.
  Это были Витамин и Лагуна. Горка, которую они одолели, была крутой.
  Дождавшись, пока они поравняются с машиной, я открыл дверцу.
  - Бегаете? - невозмутимо поинтересовался я.
  - Сейчас узнаешь! - пообещал Лагуна, запыхавшись.
  Не сбавляя темпа, они резко свернули и немощно остановились у машины, оглядываясь, глубоко дыша.
  - Уже час не можем оторваться, - сказал Витамин. - Ох, и дефекты же они. Кстати, вон они.
  Рыбный фургон тяжело подымался в гору.
  Я поменялся с Опытом местами, о чём он, незаменимый, не сразу догадался.
  - Давай, Пик, - сказал Витамин, высовываясь у плеча. Он никак не мог отдышаться.
  Я не спеша повёл машину, не тормозя на поворотах. Полицейские сразу стали отставать.
  Витамин переживал так, словно сам был за рулём. Мы перебрасывались короткими фразами.
  - На трассу, - хрипло подсказывал Витамин.
  Лагуну не было слышно. Опыт сжался.
  Ему не впервые было попадать в такие истории не по своей воле, но я всякий раз испытывал к нему сочувствие.
  Пикап держался цепко, словно угадывал наше продвижение. Фары надолго скрывались за поворотом и неизменно появлялись снова.
  Потянулись трущобы. Полиция, как и все, не любила эти места. Именно здесь всех подстерегают разные сюрпризы.
  Сейчас они старались отрезать нас от них, как от неведомого резерва, считая, что мы рвёмся туда, но поздно хватились. Зеленоватая тень вяло скользнула в развалинах. Фургон вильнул и лег набок.
  Наш грузовик вскарабкался на трассу.
  Полицейские разъяренно осознали свою ошибку, испуганно озираясь, пытались поднять свою машину, но я уже вовсю газовал по отличной дороге. По мегафону громогласно требовали остановиться.
  Лагуна определённо спал, похрапывая.
  Раздались хлопки далёких выстрелов и дикие выкрики. Я знал об этих рикошетах.
  На полной скорости мы ворвались в санаторий Траур, будоража уснувшие улицы.
  На площади мы остановились. Все выбрались из машины.
  Лагуна тоже вылез и спросонья осматривался. Он не понимал, где мы находимся.
  - Я знаю здесь один популярный шалаш, - сказал Витамин, томно потягиваясь. - Наливки - поэзия!
  Дальновидный сердцеед объездил все побережье со своими девицами, пользуясь их машинами.
  - Сейчас нам нельзя возвращаться. Пошли, Пик?
  - Вы идите, - сказал я.
  - Что за новости? - удивился Лагуна, сразу проснувшись. Иногда он выражался вполне правильно.
  - Ладно, - сказал я. - Увидимся завтра.
  Витамин, ничему не удивляясь, взял Лагуну за плечи. Тот был недоволен. Опыт, бросая на меня быстрые взгляды, потянулся за ними.
  Неторопливо, не переставая ругать меня за некомпанейский характер, орлы удалялись, а я смотрел им вслед, держась за руль обеими руками.
  На другой стороне площади маняще горели вывески баров.
   Курорт быстро кончился. Я поехал по трассе, разгоняя фарами темноту. Впереди показалась машина.
  Я обогнал её и посмотрел в зеркало. Огни быстро отставали и за поворотом пропали.
  Я не сбавлял скорость и обогнал подряд ещё несколько машин. В салоне было очень уютно.
  Отсвечивали зелёным индикаторы, потрескивал небрежно настроенный приёмник.
  Временами из него прорывалась приглушённая пульсирующая мелодия, то усиливающаяся, то ослабевающая.
  Я остановился. Вокруг не было ни души. Я прислонился к кузову. За всё это время не проехало ни одной машины.
  Здесь проходила только одна дорога, и те машины, что я обогнал, должны были уже проехать.
  Я решил набраться терпения и обождать. Пустая дорога напоминала застывшую реку.
  Темнота сгустилась ещё больше. На широкой трассе было по-прежнему пустынно.
  Дело было даже не в именно тех машинах.
  Ночью на центральной трассе Фиаско всегда есть движение. Может, это случайность.
  Но чем больше я размышлял, тем тревожнее становилось на душе.
  Я поехал дальше. Впереди показалась заправка.
  Я свернул к её огням и, присмотревшись, вдруг узнал на стоянке одну обогнанную машину, потом, будто наклюнувшуюся, другую, открытую, с тремя женщинами.
  Я остановился у свободной колонки. Никто не появлялся. Я растерянно огляделся.
  Все были полностью неподвижны. Я отступил, напряжённо всматриваясь в неподвижные фигуры с запахом свежей краски.
  - Что такое... - сказал я негромко, взявшись за какой-то рычаг. Руки дрожали. Голос тоже.
  Двинуться с места я не мог, став похожим на окружающих.
  Не знаю, сколько прошло времени, пока я справился с собой. Я медленно двинулся вдоль стеклянной стенки.
  Одна женщина сидела, другая стояла к ней вполоборота, приоткрыв рот и живописно вздёрнув бровь.
  Я стоял, затаив дыхание, и всматривался в застывшие лица.
  Стоящая женщина была могучей блондинкой средних лет. На тех, что сидели в машинах, как в засаде, я вообще старался не смотреть.
  За станцией находился ресторан для туристов.
  У входа виднелись застывшие, как наросты, люди. Изнутри угнетенно доносилась музыка.
  Модный мотивчик.
  Я остановился перед громадным вышибалой. Он будто врос в землю, скрестив руки на груди.
  Его глаза сфокусировались прямо на мне. Я потрогал его.
  Рука была, как нагретое дерево.
  И тут случилось неожиданное.
  От моего прикосновения верзила, качнувшись, стал падать, прямой, как доска, и вытянулся на ступеньках лицом вниз.
  Лёжа, он продолжал сохранять вызывающую позу. Одна лицевая сторона. Маскарад.
  В холле группками стояли мужчины в дорогих костюмах и женщины в изысканных туалетах, расставленные будто для демонстрации мод.
  У одного из мужчин, красивого, горбоносого, во рту дымилась сигара.
  На лицах женщин застыли лёгкие улыбки. Одна женщина стояла, запрокинув голову, обнажив в беззвучном смехе зубы и розовые дёсна.
  Я прошёл по ресторану, как по музейному залу, вслушиваясь в свои шаги, ни к кому особенно не приближаясь.
  Манекены были выполнены очень искусно, и меня иногда пробирало - всё вокруг смотрелось дико, а осязаемая тишина заставляла напрягать нервы.
  Окружающие были, как обычные люди, готовые очнуться. Мне была видна ресторанная кухня.
  От больших кастрюль шёл пар. Колпак с одного повара свалился.
  Вот это имитация. Может, это демонстрационный ресторанный павильон?
  Подумав об этом, я вдруг захотел есть и сел за первый попавшийся столик, потом, спохватившись, что меня никто не обслужит, нашёл место, где официант только что выполнил заказ - на столике за колонной дымился нетронутый ужин.
  Он источал дразнящий аромат.
  Есть ещё не начали. Девушка усаживалась, подбирая платье, глядя снизу вверх на своего спутника - усатого, как таракан, мужчину с плотно поджатыми губами.
  Он делал вид, что отодвигает стул. Девушка была в голубом. Шея открыта, на щеках румянец.
  В конце концов, девушка была симпатичной. Я скользнул взглядом по её фигуре, округлым бёдрам.
  Но спутника она себе выбрала неподходящего. Скорее всего, это её родственник.
  Я, нарушив композицию, пододвинул к себе вполне качественное бесхозное жаркое, заодно увёл у усача салат и стал есть, поглядывая между делом на соседние столики, в спину уходящему официанту.
  Я наполнил бокал, подумал, плеснул и девушке.
  - Не стесняйтесь! - обратился я, стараясь держаться, как можно естественнее. - Составьте мне компанию, прошу вас! Ваше здоровье!
  От звуков своего голоса я замер, потом перевёл дыхание и выпил. Мне попался лёгкий сок.
  По бутылке видно, что дорогой.
  Мне захотелось выпить ещё чего-нибудь, покрепче, и я направился к бару.
  Я сам себе налил и выпил сиропа. Девушка за стойкой была удивительно хороша. Я выпил ещё и уже не мог оторвать от неё глаз.
  Волосы у неё были темные, с глубоким отливом. В полутьме темные глаза, округлые щеки и будто припухший в уголках рот смотрелись необычайно хорошо.
  Ресницы были опущены.
  Я мог разглядывать ее до бесконечности. Она наливала из бутылки.
  Безобразие таким девушкам находиться за стойкой, чтобы любой мог приставать.
  Я взял бутылку из ее рук. Ее пальцы разжались. Я коснулся ее лица, ощутив слабое тепло.
  С неподдельным детским любопытством я изогнулся, повернув голову, чтобы встретиться с потаенным взглядом прекрасных темных устремленных вниз глаз.
  Потом я выпрямился.
  Я видел ее глаза. Это было непостижимо. Она не могла быть куклой.
  Это было живое существо, по неизвестной причине замершее.
  Я сел рядом, касаясь спиной обратной стороны стойки. Мягко светились разноцветные огни бара.
  Снова тихо заиграла музыка.
  Я уже привык к этому. Если это все галлюцинация, то почему бы не быть и звуковым приложениям?
  Что-то защемило у меня в груди.
  Раньше столица Пир была здесь, на побережье. От нее остались одни руины. Мы находили и сажали кукол за стол.
  Когда все места были заполнены, достаточно было почувствовать себя лишним, быть не тем, за кого тебя принимают, и появлялось шоу, будто кто-то, как виночерпий, знающе окликал нас, и начинался праздник.
  Праздник - тоже что-то ненастоящее, позитивный брак, хищение заблуждений, чья-то умильная гримаса.
  Захваченные буйством нашего общего праздника, мы жили полноценной жизнью.
  Мы хотим украсить этот мир тем, что нам нравится, а лишнее, не по вкусу, убрать. Все воспринимаем за чистую монету.
  Мне в голову пришла одна идея.
  Я решил скрасить свое одиночество. Тактично взяв девушку под мышки, я усадил ее в кресло, придав нужную позу внимательной собеседницы и подруги.
  Члены ее тела были податливыми и пластичными, но не вялыми. Они будто застывали в определенном положении.
  Одну руку я уложил на подлокотник, в другую вставил бокал, а потом, когда поза красавицы приобрела требуемую непринужденность, влил ей в бокал сок и слегка склонил голову, оценивая.
  Ее голову я повернул так, что теперь она смотрела почти на меня. Глаза блестели. Я даже не знал, как ее зовут.
  Может, она усыплена. Все усыплены. Я читал про такое. Околдованы.
  Я вздрогнул. Сок из бокала девушки потек струйкой - ее рука понемногу распрямилась. На черной юбке разошлось мокрое пятно.
  Что-то будто подтолкнуло меня. Я встал и начал выбираться на улицу, стараясь по-прежнему держаться подальше от неподвижных фигур.
  У мужчины в холле сигара во рту догорала, и тлеющий огонь добрался до рта.
  Я плеснул ему водой из бутылки на лицо. Если случится пожар, все сгорят. Жалко будет.
  Такое бы потрясающее сходство нашему празднику. Чтобы все было сделано с такой доскональной точностью, кирпичик к кирпичику, волосок к волоску.
  Все-все. Чтобы ничего придумывать не надо было.
  Шедевр можно и улучшить, в такой податливой среде, при таких нержавеющих условиях.
  Я отъехал и оглянулся, и меня вдруг пробрала безотчётная дрожь.
  Трасса была по-прежнему пустынной, потом навстречу изредка стали проноситься быстрые и бесшумные машины, как механические призраки ночи.
  Я поправил зеркало. В нём отразилось моё лицо, в темноте почти как чужое.
  Вскоре я увидел море фиолетовых огней, повисших один возле другого.
  Ночное пространство над городом переливалось. Всё сияло, сверкало, возбуждало и подавляло одновременно.
  Я мчался на полной скорости по вогнутым, как гамаки, мостам, вровень с другими автомобилями, которых на въезде стало неожиданно много.
  Вокруг вырастали небоскребы, между ними сновали тысячи людей - жизнь в мегаполисе никогда не замирала.
  Если в центре царило оживление, то в спальных кварталах стояла ночная тишина.
  Дома, по стенам которых вился плющ, были погружены в сон. Кое-где в окнах светились огни.
  Я сошел на тротуар. Было позже, чем мне думалось. Время в пути обманчиво.
  Света в окне Уют не было. Я позвонил из автомата. Раздался тихий голос Уют:
  - Слушаю.
  Всё было, как обычно, когда бы я ни появлялся.
  - Уют, здравствуй... - быстро сказал я.
  - Здравствуй... Ты где?
  - Рядом.
  - Я только уснула, Пик. - Я вслушивался в лёгкое придыхание в её голосе. - Поднимайся. Я оставлю дверь открытой.
  Я медленно пошёл в подъезд. Я давно не видел Уют. Мы познакомились с ней, когда она отдыхала на побережье.
  Когда я вошёл в квартиру, она застыла в неподвижности с поднятыми над головой руками, глядя на меня в зеркало, перед которым она причёсывалась.
  Я приблизился к Уют и обнял её.
  - Уют, милая... - Я поцеловал её. Гребень упал на пол.
  Уют мягко высвободилась и, не глядя на меня, подняла его.
  - Идём, - сказала она. - Ты, наверно, голоден.
  Я пошёл за ней.
  - Почему ты так долго не приходил?
  - Извини. Но я всё время думал о тебе.
  - Это правда? - Она слабо улыбнулась и села напротив.
  - Конечно. Как ты живёшь?
  - Нормально. Обыкновенно, я хотела сказать.
  - Всё время, когда я приезжаю, я боюсь застать кого-нибудь у тебя.
  - Кого? - улыбнулась она.
  - Толстого дельца или смазливого актёра.
  - Напрасно. Неужели ты такого мнения о моём вкусе?
  - Да нет. Но для меня все они одинаковы.
  - Ты ревнуешь? Перестань... Но сейчас ты можешь быть спокоен.
  - Почему?
  - У меня никого нет. - Она встала и провела рукой по моим волосам. Другую руку она держала в кармане халата. - Никого, кроме тебя, у меня нет. Ты это сам знаешь.
  - Я очень люблю тебя, Уют.
  - Я это знаю, - сказала она. - Когда ты появился в прошлый раз...
  - Да, я помню. Кажется, я расстроил тебе вечер.
  - Да, ты расстроил вечер. Все ушли.
  - Я поступил невежливо.
  - Глупый, ты еще упрекаешь себя. Мне ты вечер не расстроил.
  - У меня не было сил ждать, пока они разойдутся.
  - Никто слова не сказал после.
  - Ну и ладно. Ты поешь со мной?
  - Что ты! Нет. - Уют достала поднос с едой и осмотрела его. - Готово. - Она села и положила ногу на ногу. Край халата отвернулся, открыв круглую коленку. Я обнял ее.
  - Мы поедим позже. Я сейчас не хочу, - сказал я.
  Она опустила голову. Закрыв глаза, она поцеловала меня. Мы одновременно встали. Я почувствовал, как ее ладони охватывают мои плечи, затылок.
  - Хороший ты... - прошептала Уют очень тихо.
  Мы пошли в комнату, даже не заметив этого. От любви к Уют у меня кружилась голова.
  Стояла ночь. От бра в углу исходил слабый свет.
  - Я сейчас, - сказала Уют, и я остался один. В комнате у нее было, как в гнездышке.
  Мне нравилась ее приверженность к неизменной обстановке. В книжном шкафу
  появились новые книги. Уют любила читать и часто пересказывала мне прочитанное.
  В ночи застыли тысячи других освещенных окон.
  В этих окнах я никогда никого не видел. Ночью, когда они были освещены, это казалось странным.
  В воображении почему-то вставали залы с высокими потолками, нас стенах картины в золотых рамах, а окна так высоко, что не достать.
  Какая неизбывная печаль от множества людей. Их много, и все они разные, но все похожи, и как хочется всех объединить.
  - Ты не уснул?
  Появилась Уют с подносом в руках.
  Я смотрел на ее прекрасную фигуру манекенщицы, на лицо с кукольно свежими щеками.
  У нее была короткая стрижка, ровная челка до глаз, длинные прямые ресницы. У нее была безукоризненная кукольная красота.
  - Ешь, - сказала Уют. - А я пока расскажу тебе одну историю. Она мне показалась странной. Я просто ничего не понимаю. - Она задумчиво откусила от бутерброда и обратила на меня внимательный взгляд темных глаз, которые и в спокойном состоянии оставались широко распахнутыми. - Я сейчас работаю в театре. Он на реставрации, там постоянно что-то вносят, выносят. Мы с Модой обедаем в кафе театра. Она-то и обратила мое внимание на одного человека. Я в последнее стала какой-то рассеянной... Так вот. Этот человек все время смотрел на нас. Он ни разу не отсутствовал. Мы обедаем по-разному и быстро, не задерживаясь, но тот человек всегда как будто поджидал нас, как с хронометром. Перед ним на столе всегда дымился обед, но он никогда не ел, а только одержимо смотрел на нас.
  - Ну и что?
  - В конце концов, он подошел, чтобы представиться.
  - Он ухаживал за тобой?
  - Да. - Уют немного покраснела. - Он звонил мне и посылал цветы. Я не могла ему запретить это.
  Я подумал.
  - Почему?
  - Он все это проделывал неожиданно. Я не успевала настроиться на отказ.
  Я подумал, что современной женщине достаточно одного ритуала ухаживания.
  Главное, чтобы все шло в нужной последовательности и соблюдались все формальности.
  Пустяк, вроде бы.
  - А потом он пригласил меня в очень дорогой ресторан.
  - Видно, ему пришлось раскошелиться.
  - Да. - Уют посмотрела на меня в упор. - Он расплатился сполна. За ужином он продолжал быть очень любезным. Много шутил. Правда, шутки у него были какие-то... - Уют замялась.
  - Что, не смешные?
  - Смешные, насколько я это понимаю, но шутил он несмешно. Мне смешно не было.
  - Но ты все равно смеялась.
  - Конечно.
  - Прощаясь, он поцеловал тебя пылко и страстно.
  - Погоди, Пик. Ты все время перебиваешь. Мне и сейчас не до смеха. Я боюсь показаться тебе глупой или излишне впечатлительной. Он не был мне неприятен, но я не собиралась ему ничего позволять.
  - Я понимаю.
  Она с благодарностью глянула на меня.
  - Мы разговорились о разных пустяках возле моего дома, он снова сыпал своими странными шутками, вероятно, считал себя остроумным собеседником, потом неожиданно обнял меня, его лицо дышало такой страстью, что мне стало не по себе. А затем он вдруг отвалился на спину и замер. - Она замолчала.
  Я тоже молчал.
  - Пик, он был неподвижен. Ни пульса, ни дыхания, ничего. Это было ужасно.
  Я сказал рассеянно:
  - Слабый организм. Только с виду здоров.
  - Да нет же. Тут другое. Он застыл. Я не в состоянии объяснить это. Словами. Знакомый доктор Клоун ничего не определил.
  - Окаменел от любви.
  - Ты все шутишь.
  - Да. - Я посмотрел на нее. - Он тоже шутил.
  Я резко приподнялся на локте.
  - Ладно, лежи. Послушай, у вас на побережье живет виртуоз Кредо?
  Я кивнул.
  - Мне нравятся его притчи. Что с ним случилось? Раньше его даже по телевидению можно было увидеть.
  - Сейчас его можно видеть во всех барах.
  - Он что, выпивает?
  - Клевета. К нему это понятие неприменимо. Да, он ищет красивую секретаршу.
  - Интересная перспектива. Если бы ты был знаменитым, ты бы взял меня?
  - Конечно.
  - Только ты никогда не будешь знаменитым.
  - Почему?
  - Так...
  - Нет, скажи.
  - Зачем тебе знать?
  - А все же?
  - Ну, не знаю. Я просто так сказала.
  - Просто так... ладно.
  Уют призадумалась и спросила:
  - А как дела у твоего друга?
  - Какого друга? - Я прикинулся удивленным. Я знал, что она спросит. Все рано или поздно спрашивают.
  - Ну... Витамина.
  - А-а... - протянул я. - Нормально.
  - По-моему, он очень способный.
  - Еще бы.
  - Он реалист. Очень умный.
  - Просто воплощение ума.
  - Но ему очень одиноко. - Уют не уловила иронии.
  Хорошо иметь такую наружность, подумал я.
  - Послушаем музыку? - сказала Уют.
  Она коснулась пальцами клавиш, и послышалась тихая музыка. Я слушал, и в душе медленно, как лед в стакане, растворялся каждый звук.
  - Мне совсем не хочется спать, - сказала Уют. Ее лицо было очень спокойным. Я никогда не знал, о чем она думает в такие минуты. Мне было просто очень хорошо с ней.
  Я встретился со взглядом ее завораживающих глаз, потянулся и поцеловал ее в теплые полураскрытые губы. Ее голова запрокинулась. Она слабо прижималась во время поцелуя.
  Это была ее стихия.
  Стояла глубокая ночь. Мы лежали без сна. Музыка играла еле-еле, будто ее и не было.
  - Ты утром уезжаешь? - спросила Уют.
  - Да.
  - Останься.
  Я поразмышлял.
  - Даже не знаю.
  - Оставайся. Выспишься.
  - А ты не собираешься приехать ко мне?
  - Это было бы неплохо.
  - В чем же дело?
  - Я жду гостей.
  Я ничего не сказал.
  - Я хочу стать телеведущей. У столичного рациона Жажды. А ты чем занимаешься? - спросила Уют.
  - В сущности, ничем.
  - А вечером сходим куда-нибудь. - Уют сидела в уютной позе, придвинув подушку. - Ко мне заглянешь.
  Я был у Уют на работе. В студии был такой беспорядок, что даже не верилось.
  А на фото будут нежные ровные краски. Фотомодель, несмотря на свое имя, разочаровала меня. Выглядела она неважно, губы были уныло опущены.
  Даже когда визажисты закончили свою работу, она выглядела всего лишь как красивая женщина, каких тысячи в наше время. Но наступил момент съемки, вспыхнул свет, глаза, устремленные в объектив, заискрились, лицо волшебно переменилось, губы маняще раздвинулись.
  Это длилось мгновение, трепетность уступила место обыденному выражению.
  Все появилось в самый нужный момент.
  Как в бою, когда неизвестно откуда берутся и сила, и точность, и кураж, которые не ожидаешь.
  Странные, смутные мысли бродили в моей голове.
  Такое может вызвать только влияние другой жизни, других живых существ.
  Пока они есть, другие живые, есть и этот огонь, нет их - он пропадает, будто его и не было.
  На первый взгляд он является иллюзией, но именно он - настоящее.
  В комнате было тепло, и мы собирались засыпать, но сразу уснуть мы не могли.
  Мы лежали, иногда переговариваясь, тихо, вполголоса, и тут зазвонил телефон у изголовья.
  Я немного вздрогнул, никак не ожидая этого, а Уют открыла глаза.
  - Кто это? - спросил я.
  - Не знаю. - Она помедлила, глядя на меня, и взяла трубку. - Здравствуйте. Да... да... хорошо. - Она удивленно посмотрела на меня. - Это тебя, - сказала она.
  - Меня? Кто? - Я не спешил. Я был уверен, что никто не знает, где я, и взял трубку. Там молчали. Ни звука. Ждали, пока я заговорю.
  - Слушаю, - сказал я осторожно.
  - Наконец-то! - сказал голос, который нельзя было спутать ни с каким другим. Голос был мощным, как извержение. - Это я, Шедевр. Слушай меня внимательно.
  - Откуда ты взялся, Шедевр?
  - Не перебивай меня. Хорошо, что я тебя нашел.
  - А как ты...
  - Я же сказал, не перебивай. У меня мало времени. Срочно подъезжай к бульвару Банкрота. Все в сторону. Ты меня слышишь?
  Я молчал. Уют внимательно смотрела на меня, потом отвернулась.
  - Ты слышишь меня? - рявкнул голос. - Все.
  - Да, я все понял, - сказал я, но связь уже оборвалась.
  - Ты уходишь? - спросила Уют.
  - Да, нужно идти. Это... срочно.
  - Ну вот, - улыбнулась она слабой улыбкой. Если она и огорчилась, то не показала этого. - А ты - ничем не занимаюсь.
  Я тоже криво улыбнулся.
  - Что за дебош...
  Уют отошла к окну, глядя на улицу.
  Я доехал до бульвара, где высились монументальные фигуры калек.
  Из-за угла, озираясь, кто-то вышел и быстрым шагом направился ко мне.
  Дверь распахнулась, и в кабину ввалился не кто иной, как Опыт, мелкий, щуплый, невзрачный, как пыльное чучело. Он озабоченно кивнул мне, сунул свою лапку и сразу закурил, дымя вовсю. Я осторожно отнял у него сигарету.
  - Отдай! - сказал он. - Ну, отдай!
  - Да ладно тебе. Возьми. - Мне вдруг стало очень жалко его. Он так серьёзно относится ко всему. - Не хнычь. Что же ты?
  - Вот что, Пик, - сбивчиво зачастил он, продолжая выглядеть чрезвычайно озабоченным. - Нужно вывезти в трущобы какой-то груз из столицы и спрятать там. В надёжное место. - Опыт судорожно моргнул.
  - Зачем? - Я знал о пристрастии никчемного Опыта ко всякого рода намекам.
  - Шедевр просил. Его разве поймёшь? У него свои дела. Говорят, он ворочает такими делами... Персона! - надулся, напыжился малютка. - Величина! Поехали.
  - А как он узнал, где я?
  - Не знаю. Меня он сразу нашёл.
  - Ясно...
  - Побыстрее, пожалуйста. Шедевр просил побыстрее.
  Я удивился, но вскоре разогнался так, что Опыт только сглатывал. Но молчал, указывая дорогу. Грузовик нёсся с тугим гудением, как реактивный снаряд.
  Двор окружали здания огромной высоты. В глубине двора суетились люди.
  Нас ждали. Горел свет.
  Из одного бункера санитарами выносились большие продолговатые ящики, похожие на коконы.
  Я решил не выходить.
  Издали я видел, что работой руководит женщина. Та самая, что была у Кредо.
  К ней и подошёл Опыт. Они переговорили. Всё протекало быстро, даже спешно. Вскоре весь кузов был забит.
  Все смотрели, как мы отъезжаем, а один санитар стал закрывать бункер.
  На лице Опыта от беготни туда-сюда поблескивали мелкие капли пота. Он утёрся рукавом.
  - Что это? - вдруг спросил он. Он только сейчас заметил куклу.
  - Сам не видишь? Сувенир. Игрушка.
  Опыт промолчал.
  Мы выехали из города.
  Я пригнулся к лобовому стеклу и посмотрел на небо. Вышла луна из-за редких облаков.
  - А что в этих гробах?
  - Не знаю. - Опыт солидно покачивался на сидении. - Какое наше дело?
  Я ничего не сказал.
  - Ты помнишь изъян? - подал голос Опыт. - Я думаю, самое подходящее место. Лучше ведь не найти, а? Хорошо, что дождя нет.
  Он тоже приник к лобовому стеклу, вытаращив глазёнки.
  По небу стелились тонкие прозрачные облака.
  Наш городок Табу мы объехали по верхней дороге. Хорошо был виден отель Пас, весь в огнях, стоящий, как свеча. Огни проплывали мимо.
  Мы заехали на заброшенную стройку. Она изменилась с тех пор, когда мы были детьми.
  Всё осело, покрылось пылью, заросло.
  Тёмные недостроенные здания с провалами окон, с зияющими подвалами образовывали целые улицы.
  По сути, это был целый город. Жутковатое это место, особенно ночью.
  Мы долго ехали по тряским ямам.
  Машину бросало из стороны в сторону на палубе затонувшего корабля Гнев.
  Мне почудилось, что за углом что-то мелькнуло, но в это время грузовик накренился.
  Мы боком проехали по крутому склону крыла упавшего авиалайнера Тайна. Колеса пробуксовывали, я с усилием выворачивал баранку, но мы крутились на месте, из-под колёс струями летел песок.
  Мотор взревел ужасным ревом, и грузовик вдруг рванул с места, как ошпаренный, я еле-еле успел направить его в чёрный проём засыпанного грузового лифта Крах, который никогда не двинется.
  Мы провалились в темноту оврага, как в бездонную пропасть, и обрушившиеся дома совсем скрылись в нем. Но ненадолго.
  Показалась обширная пустошь среди построек, вся будто облитая лунным светом.
  Я подвёл машину к подвалу большого мрачного дома.
  Это и был изъян. Все искорежено, искривлено, перекошено, будто нарочно. Будто кто-то хотел все украсить, а какое вышло уродство.
  Глушь здесь была страшная. Сразу со всех сторон навалилась ватная тишина. В ушах зазвенело.
  Я прошелся, разминая ноги, оглядываясь и осматриваясь. Под ногами похрустывало стекло. Везде толстым слоем лежала песочная пыль.
  Тут до меня дошло, что нам самим придётся выгружать эти ящички.
  Я поделился этим соображением с Опытом, а он в ответ дисциплинированно показал пачку новеньких купюр и сказал:
  - Кто-то не пожалел монет. А нам-то что? Нам наплевать. А завтра сходим, кутнём. Я уже не работаю. Хватит ишачить. Не могу больше таскать чужой багаж, - горестно сказал кроха. - Устал. Борьба за существование унижает человеческое достоинство. Буду делать то, что указано. Все, что угодно. Вот она - жизнь. Без вариантов. Пора взрослеть. Только конкретное дело. Лишь бы платили. И без обмана. Как Шедевр.
  Мы осмотрели подвал. Лунный свет просачивался слабо, растворяясь серым пещерным полумраком.
  С голых стен редкими блестящими струйками стекала тёмная вода.
  Дневное солнце было бессильно перед этой сыростью, защищённой толстыми стенами.
  Это было подходящее место. Разглядывая пятнистый потолок, Опыт чуть не наступил на доску со ржавыми гвоздями.
  Я попытался оторвать от стенки старый светильник, который вдруг отделился будто сам собой, и я чуть не упал.
  Канделябр был хорошо сработан, и я, решив взять его собой, выбросил наружу.
  Мы взялись за дело. Таская ящики, я пятился спиной, а Опыт ретиво подпирал свой край животиком, мы спускались вниз и в сыром подвале стараниями Опыта заботливо, ровно, не как попало, укладывали их.
  Потом мы подустали, начали спотыкаться. Полуживой Опыт всё время недосчитывался одной ступеньки.
  Он предельно осторожно осваивал последние метры, но вскоре снова терял бдительность.
  Я цеплялся за провода. Раньше их не было.
  Кузов был урожайно полон, и мы здорово устали, пока все перетащили.
  Легковерный Опыт отсутствующе сидел на одной коробке, свесив дрожащие ручки.
  Он достал из своей курточки плоскую бутылку, и мы по очереди приложились.
  Потом он подошел к стене, поднял с земли какую-то железку, постучал ею по поверхности, что-то выбивая, но в глаз ему тут же попала крошка, он выронил железку и сел, протирая глаз на вытянувшейся мордашке.
  Я протянул ему бутылочку, и Опыт без лишних слов прикончил остатки, отбросил посуду и громко икнул напоследок.
  - Хорошо, шоу не встретили.
  Я вздрогнул. Крупная капля, сорвавшись откуда-то сверху, разлетелась о гладкую поверхность ящика рядом со мной.
  Все ящики были, как литые, - без швов и зазоров.
  Мы въезжали в город под утро.
  
  
  
  Глава 2. Комфорт
  
  
  
   Густая листва причудливо переплеталась, как птицы с длинными гибкими шеями.
  Гладкие стволы входили, как спицы, в сплошные сливающиеся заросли, пышные, немыслимо переплетенные, которые омывались желтыми мутными водами бурной речки.
  На повороте водяной поток неожиданно успокаивался и лениво плескал о берег лопающейся пеной.
  Повар, повернув голову с прижатыми ушами, сидел в синих бахилах у самой воды и смотрел куда-то назад.
  Тёмно-рыжие полосы расчерчивали его могучее тело, и шерсть халата искрилась и купалась в солнечных лучах.
  Лапы упирались в коричневую землю, и вздёргивался полосатый и толстый, как у лемура, хвост. Да нет, хвоста как раз и не было. Поварешка увесистая всего лишь.
  Над рекой распускались каскады водяных брызг; туман, образованный ими, плавно переходил в далёкую дымку голубых гор, призрачно выпиравших из царства джунглей.
  За нежно-зеленой равниной, в контраст ей, простирались мрачные непролазные заросли, древние деревья с ожерельями разнообразных лиан, стрелами бамбука, угрюмо смотревшими на солнце многометровой толщей зелени, ненасытным зевом, глотающим щедрое тепло.
  Кулинар поднялся и пошел к зарослям, изгибаясь всем телом.
  Белый халат ходил ходуном, как громадный отъевшийся питон, мощный загривок так и двигался, колпак низко пригнут.
  Вскоре он скрылся там, где в джунглях прыгали и верещали обезьяны, где мелькали горбоносые попугаи, и на стволах деревьев пламенели орхидеи.
  Джунгли поглотили его. Лагуна заворочался на дереве рядом.
   Я продолжал смотреть в бинокль на то место, где только что сидел высококвалифицированный специалист.
  Украшение любого ресторана столицы.
  - Ну что? - дернул меня Лагуна. И, поскольку я никак не откликнулся, он дернул меня еще раз, посильнее. - Что ты там увидел?
  Я опустил бинокль. Глаза у меня устали от напряжения.
  - Ничего интересного, - заявил я.
  - А почему ты дыхание затаил? - спросил Лагуна подозрительно.
  - Леопард там был, - сказал я. - Здоровый. Я таких еще не видел.
  - А, леопард! - сказал Лагуна.
  - Здоровый, сволочь, - повторил я. - Толстый.
  Лагуна некоторое время смотрел в бинокль, потом опустил его и вернул мне.
  - Может, пойдём прямо к гнезду? - предложил я.
  Лагуна почесал затылок.
  - Не, - сказал он. - Страшно. Хватил! Она нас сразу догонит.
  - Догонит, - сказал я. - Тут мы ей и вставим фитиль. Схватим.
  Лагуна хмыкнул.
  - Когда ты её увидишь, забудешь про всё. Забудешь, как бегать.
  - А что так?
  - Ноги отнимутся.
  - А ты её видел?
  - Тоже не видел, - признался Лагуна. - Слышал о ней. И потом след... а, я уже говорил.
  - А что ты слышал?
  - Да я тебе уже рассказывал, - рассердился Лагуна. - Не веришь, не надо.
  В глубине джунглей есть болота с вазами, растущими, как деревья, прямо из воды, почему-то прозрачной вокруг них.
  В них я обнаружил замечательные часы, которые собирался подарить Кредо.
  Между ними по поверхности плавают большие пузыри жвачки с непрозрачной оболочкой цвета грязной пены.
  Тошнотворные пузыри; иногда они лопаются.
  А в зарослях, что окружают болота непроходимой стеной, водятся громадные ярко-красные коллекционеры.
  Завидев живность, они высокими прыжками устремляются к ней.
  Есть и тёмные коллекционеры, под цвет зарослей. Они ещё больше, но они не прыгают.
  Длинными языками они словно стреляют в свою жертву и притягивают к себе.
  В самих же болотах есть другие омерзительные существа, подносы, напоминающие скатов.
  Когда они всплывают на поверхность, видны их маслянистые спины и маленькие усики над водой - наблюдают.
  Двигаются они без малейшего усилия, под воду уходят так, словно их кто-то тянет со дна.
  Достаточно моргнуть, как лепёшки их спин исчезают без малейшего всплеска.
  Никто не знает толком, насколько они опасны - их внешний вид и повадки не располагают к проверке этого на опыте. На них попадается изящная посуда филигранной работы.
  А порой с вековых деревьев спускаются гигантские мультиварки, слухи о которых разошлись по всему побережью.
  Никто не видел их своими глазами, но многие местные жители рассказывают о следах такой посуды или о последствиях ее похождений.
  Я считал, что это всё легенды. У аппетита глаза велики.
  - Я сам видел, - сказал Лагуна. Он сердился, что ему не верят. - Сам.
  - Что же ты видел? - Я снова принялся обозревать окрестности.
  - След на песке, - сказал Лагуна. - Как от шины.
  - Велосипедной, - сказал я.
  - След был похож на шинный. А был он вот такой. - Лагуна необдуманно раздвинул руки, держа ладони на уровне плеч, но потом засомневался, что будет недостаточно, и раздвинул ладони пошире. - Вот такой, - сказал он, склонив голову и глядя то на одну руку, то на другую, видимо на руки, сопоставляя изрядное расстояние с увиденным.
  Я оторвался от бинокля и тоже уставился на руки Лагуны. Они дрогнули и ещё раздвинулись.
  - Вот, - сказал он не совсем решительно.
  - Значит, размером со стол, - констатировал я.
  - Почему стол? - удивился Лагуна. - Вот!
  - Здесь даже больше стола.
  - Значит, стол, - сказал Лагуна, соглашаясь. Он устал держать руки на весу и опустил их.
  - А почему ты думаешь, что мультиварка должна прийти к реке?
   - Должна! - сказал Лагуна уверенно. - Они часто приходят. Пить-то им надо.
  - А что, разве мультиварки пьют воду из реки? - озадаченно спросил я.
  - А как же! - напористо сказал Лагуна. - Пьют, конечно. Воду пьют. Темнота.
  - Значит, она сегодня не пришла?
  - Или мы прозевали. Зачем она тебе?
  - Подарю кухарке.
  Мы спустились вниз и пошли по тропинке.
  Вокруг безвольно свисали лианы, и отчаянно, на разные голоса, перекрикивались невидимые птицы высоко над головой.
  - У Корки гости, - сообщил Лагуна. - Я видел, как сегодня подъехала машина и оттуда вышли с вещами. Дочь нового рациона.
  - А ты что там делал?
  - А я на заборе сидел.
  - Разумно.
  - Вот бы ее обмануть. Назло всем. Помнишь, как начинался наш праздник?
  Верно. С обмана. Оболжешь кого-нибудь, и начинается.
  - Сегодня они к вам наверняка завалят.
  - Сто лет они мне нужны... - проворчал я.
  - Значит, ты сегодня не будешь сидеть дома?
  - А что?
  - Идём в 'Плагиат'. Сегодня будет весело.
  - Там и так весело. Куда веселей.
  'Плагиат' был самым удалённым баром в городе. Это был настоящий притон у самых трущоб.
  И все бы ничего, если бы его не облюбовали как место сведения счётов.
  Недавно кто-то воспользовался нешуточным игрушечным оружием и создал прецедент: теперь без конфликтов не обходится ни один вечер. Причём страдают, как правило, посторонние.
  Поставили двух полисменов, но не прошло и дня, как кому-то опять стало невтерпеж, и этот кто-то был не одинок, так что бой разразился бескомпромиссный, и сообща они умудрились перебить всех окружающих, уложили-таки и полисменов.
  В баре устраиваются настоящие дуэли, и обстановка всегда назревает, как в вестернах, и от табуна вышибал нет никакого толка.
  Народный бар на время прикрыли. А на днях вновь открыли.
  Задира Лагуна вчера был там. Говорит, что все чинно, чисто и блестит. Посетителей мало. И те переодетые шпики.
  - Думаешь, можно сходить туда? - спросил я, послушав Лагуну.
  - Конечно, можно! - сказал Лагуна. - Там теперь, как в ресторане. - Он величественно воздел руку. - Па-асидим, па-аговорим...
  - Можно, конечно, - согласился я. - А что с мультиваркой делать будем?
  - Сдалась тебе эта мультиварка! - свысока сказал Лагуна. - Что ты, кастрюль не видел?
  - Таких - нет... - вздохнул я. - Со щупальцами...
  - Если хочешь, пойдем завтра, - сказал Лагуна великодушно. - С утра.
  - Ты думаешь, мы проснемся утром? - с сомнением сказал я.
  - Тогда послезавтра.
  - Договорились.
  Джунгли кончились. Здесь был песок, сплошной песок, пляж был бесконечно длинный, скрывающийся в сизой дымке, и широкий, и песок был белый-белый и очень мелкий, как костяная мука, и стали попадаться здоровенные валуны в разных положениях, и стоя тоже; тёмные, обожженные солнцем, они были, как каменные идолы без лиц, оставленные инопланетянами, и между ними торчали редкие сухие колючки, которые легко могли проколоть ногу.
  За одним из валунов была спрятана лодка - длинная, узкая, с острым килем.
  Мы ухватились за нос и потащили её к воде. Вёсла волочились по бокам, как крылья.
  Песок скрипел и шипел, и оставался гладкий, плавно углубляющийся след от днища, и киль резал его надвое, и лодку наконец качнуло на волне, Лагуна, уже сидящий в ней, суетливо закрутил вёслами, цепляя ими поверхность и пуская по ней брызги, а я, торопливо перебирая босыми ступнями по песку, ухватился за борт, вспрыгнул, покачиваясь, перешагнул через яростно гребущего Лагуну и уселся у руля.
  За кормой оставался вспененный след.
  За невидимой линией, соединяющий края бухты, лодку стало качать, как утку, с боку на бок, заметно сильнее: здесь по океану шла крупная зыбь.
  Мы с Лагуной, с трудом удерживаясь на ногах, поменялись.
  - Что-то я Корку давно не видел, - сказал Лагуна, комфортно развалясь в лодке. - Часом, не приболел?
  - Я его тоже не видел, - сказал я. - С чего это я должен его видеть?
  - Соседи, как-никак.
  - Уехал, наверно, куда-нибудь.
  Черствый Лагуна недолюбливал Корку, упитанного сынка преуспевающего адвоката.
  Наши коттеджи находились рядом, и Лагуна постоянно топорно иронизировал над этим, наигранно удивляясь, как это мы не стали лучшими друзьями.
  - Смотри, как сверкает шпиль, - сказал Лагуна.
  - Где? - сказал я. Я усердно греб. Затылок Лагуны мешал смотреть.
  - Между теми двумя пальмами.
  - Ну и что? - сказал я, глядя вперед.
  - Может, он золотой? - предположил Лагуна.
  - Кто?
  - Шпиль.
  - Может быть. Давай я посмотрю.
  Мы вновь обменялись местами, и я увидел, что шпиль действительно сверкает, и сверкает между двумя пальмами.
  Берег оставался позади.
  Чем дальше лодка удалялась от него в открытый океан, тем живописней и величественней он выглядел.
  Бухта, откуда мы отчалили, стала совсем маленькой.
  Там было коричневое с зелёным - на скалах, вечно мокрых у подножья, рос кустарник.
  По всему берегу, сколько хватало глаз, протянулась белая, ослепительная, сверкающая полоса пляжа Купе, пустынного даже здесь, совсем близко от города.
  Утром и вечером появлялись одиночные седоки в раскладных стульчиках - неженки-аристократы, принимающие здесь, непременно по часам, солнечные ванны.
  Их чистая, белая кожа легко, стыдливо краснела под потоком утреннего ультрафиолета, и на весь день никого из них не хватало.
  Правда, в этом их вины не было. Мало кто мог выдержать дневную жару.
  Всё живое укрывалось повсюду, где была спасительная тень.
  Иногда в самый солнцепёк можно было увидеть на берегу компанию оптимистов, перекочевывающую с места на место.
  Это мрачные ребята без личности, готовые на всё, с продубленной кожей, мягкими лицами и добрыми улыбками.
  Они брели по пляжу, осматривая пустые шезлонги, пинали пустые коробки, консервные банки и, превратившись в точки, скрывались вдали.
  - Давай я погребу, - сказал я.
  Я уселся за весла. Начинало припекать. Небо хранило чистоту и глубину, дул лёгкий бриз.
  Берег скрылся в дрожащем мареве. Вокруг были только волны, тёмно-зелёные, прозрачные, упругие, и тысячи слепящих бликов между ними.
  Я глубоко дышал, налегая на вёсла, и косился через плечо - не показалась ли суша?
  Я заметил её, когда она была уже совсем близко - песчаная коса в этом месте была узенькой, размытой волнами, и издали её скрывали пенистые гребни даже самых низких волн.
  Я и Лагуна тут же, почти одновременно, прыгнули в воду, раскинув руки, резко толкаясь от борта ногами, так, что лодка сильно вздрагивала, и, подняв каскад брызг, ушли в глубину. За нами потянулись воздушные пузыри.
  Сквозь толщу воды было видно, как по дну расползлись неясные солнечные круги и блики, и из них растут зелёные водоросли.
  Они шевелились, и между ними, извивающимися, то замирая, то, словно по команде, быстро, с разворотом, передвигались стайки полосатых блюдцевидных рыбок, будто их сдувало подводным ветром.
  Я, по колено в воде, вытащил лодку на песок и стал осматривать поверхность.
  Вскоре Лагуна вынырнул и, отфыркиваясь, как морж, поплыл к берегу.
  - Смотри, смотри, - негромко сказал я. - Смотри, кто там.
  - Ага, - ответил Лагуна. - Вижу.
  На косе росли, как на картинке, три пальмы, как три зонтика, с ручками, изогнутыми в разные стороны.
  Под ближайшей к воде пальмой куковал, прислонившись спиной к стволу, молодой туземец.
  Он удил рыбу и заснул.
  Подбородок у туземца был где-то в животе, и толстые губы отвисли. Это был очень молодой туземец, звали его Фрукт, мы его хорошо знали, и вот теперь он так безмятежно спал, и мы стояли рядом с ним в неподвижности, не зная, что бы такое устроить.
  Размышляли мы недолго, переглянулись, кивнули друг другу понимающе, разом схватили туземца за руки, за ноги и бросили его, проснувшегося и сопротивляющегося, в воду.
  Фрукт заорал, как ужаленный, и с поразительной прытью выскочил на песок и погнался за нами.
  Мы добежали до края косы и дружно нырнули. Вода забурлила за нашими сверкнувшими пятками.
  Фрукт нырнул следом. Первым вынырнул я, там, где было по колено, и сел на дно, двигая руками.
  Время шло, и тут, как гигантский поплавок, выскочил по пояс из воды Фрукт, тяжело дыша, взорвав вокруг себя поверхность.
  Он в недоумении посмотрел кругом, а потом заметил меня и поплыл ко мне.
  Я было собрался дёрнуть по берегу, но в это время что-то с неумолимой силой потянуло Фрукта под воду.
  Он успел еще издать какой-то короткий сдавленный возглас, и голова его скрылась. Я даже встревожился.
  Я подумал, что, может статься, какая-нибудь морская тварь подплыла близко к берегу и польстилась на дрыгающиеся ноги.
  Вскоре волны вновь вспенились, показались три ноги, потом голова Фрукта, она глотнула широко раскрытым ртом воздух и скрылась.
  Вслед за этим я увидел, что к берегу плывёт Лагуна, плывет быстро, как торпеда - когда он вынырнул, непонятно. За ним гнался Фрукт, большей частью под водой.
  Но Лагуна, сильный и выносливый, с хитрой рожей, выкарабкался из воды и припустил к далёким зарослям.
  Я, недолго думая, побежал туда же. Фрукт вылез и опять погнался за нами, что было духу.
  Солнце заливало всё вокруг - океан, чистый до самого призрачного дымчатого горизонта, пустой широкий берег с высоченными королевскими пальмами, и наши фигуры, стремительно несущиеся друг за другом, молотя песок ногами.
  Я быстро сообразил, что по дюнам бегать всё равно, что в мешке, и сошёл на влажную полосу у воды и быстро нагнал Лагуну.
  Тот бегал отлично, мне нипочем бы его так просто не догнать, но он долго пробыл в воде, устал, резко обернулся, и я налетел на него, мы оба упали, и сверху обрушился тяжело дышащий Фрукт.
  Мы долго возились, рычали, боролись, а потом расслабленно откатились друг от друга и развалились на спине, разбросав в разные стороны руки и ноги.
  Нас душил смех, весёлый, искристый, и минуту мы смеялись, дёргаясь всем телом, будто от кашля, и беззвучный смех, от которого наливается кровью лицо, прорывался внезапно громким хохотом.
  Фрукт заговорил, с возмущением, что мы помешали ему ловить рыбу, и мы снова захохотали, указывая на него пальцами, повторяя 'он... ловил... рыбу!', и я сказал, что надо было наклонить верхушку пальмы и отпустить с ней Фрукта, и мы с Лагуной стали кататься от нового приступа смеха, а Фрукт укоризненно смотрел на нас.
  Он вдруг заорал, вскочил и топнул ногой.
  Не прекращая смех, я успел схватить туземца столь тонкой душевной организации за ступню, тот запрыгал по кругу на другой ноге, как циркуль, гневно крича 'А-а!', и Лагуна дёрнул его за вторую ногу.
  Мы навалились сверху и некоторое время шумно повминали Фрукта в песок, как тесто, а потом поднялись и, беспрестанно цепляя друг друга, отбегая и догоняя, уворачиваясь, уходили вглубь косы, и солнце светило у нас прямо над головой, и наши загорелые тела не оставляли почти никакой тени.
  Мы вошли в лес. Я прошёл по толстому стволу упавшего дерева и спрыгнул на узкую тропинку, вправо и влево по которую переплетались густые заросли.
  Заросли простирались и высоко вверх, туда, где было солнце, и где возилась, щебетала, прищелкивала, свистела и издавала всякие другие звуки многочисленная живность, умеющая ползать и летать.
  А здесь, внизу, было сумрачно и тихо. Под ногами мягко пружинил толстый сырой ковёр из многолетних прогнивших остатков растительности.
  Повсюду, как в подводном царстве, свисало множество лиан, толстых и тонких.
  Они висели над тропинкой, проволакивались по лицу, цеплялись, заплетались, назойливо свисали перед носом, и я жалел, что не захватил мачете.
  Солнце не пробивалось сквозь густую листву даже на малую часть.
  Высоко над головой попадались треугольники в листве, сквозь которые было видно даже не небо, а просто светлые отрезки, и никак не верилось, что где-то сейчас наступает неистовая жара, палящий зной.
  - Ох, - сказал Лагуна, останавливаясь. - Совсем забыл. Я должен быть к обеду.
  - А в чём дело? - спросил я.
  - Я с братом еду, - сказал Лагуна. - В столицу.
  - С братом?
  Лагуна в самой столице не был. Он только описывал голубые громады зданий, уходящих в небо, а вечером, загрузившись, они ехали обратно и видели сплошное зарево от бесчисленного множества огней.
  - Да, - сказал Лагуна. - Сам понимаешь. А ты там жил в детстве?
  - Когда это было, - сказал я. - Какие-то тоннели, дорожки... Слушай, давай хоть поедим. Ты же успеешь.
  - Давай поедим, - согласился Лагуна.
  - А ты успеешь приехать?
  - Когда? - не понял Лагуна.
  - К вечеру.
  Лагуна задумался. Потом он поднял голову и посмотрел мне в глаза.
  - Ладно, - сказал я, сразу опустив глаза. - Идём, подождём Фрукта. Должен же он принести свой рекордный улов. Потом вернемся вместе на берег.
  У большого дупла, в котором были видны все углы, сидели чемпионы.
  Они молча и неподвижно смотрели, как мы выходим из зарослей на вытоптанную поляну.
  Мы остановились. Прошла напряжённая минута, и наконец крупный одутловатый парень сказал:
  - Привет...
  Мы едва заметно кивнули, не сводя с него глаз.
  Это был Чехол, с его выпуклыми глазами, слегка медлительный, человек прямой, грубый, но не лишенный при этом хитрости и расчетливости.
  У него самая многочисленная компания на побережье.
  - Вы что здесь делаете? - сказал Лагуна.
  Все сидели так, словно чего-то ждали.
  - Вы с юмором, - сказал Чехол.
  Лагуна хмыкнул. Он покосился на меня. Я смотрел вдаль. Я не переваривал Чехла.
  А недавно мне посчастливилось и подискутировать с ним. Посчастливилось - потому что с Чехлом не было его отличников. Я сильно помял его, но Чехол с расплатой почему-то не торопился.
  Лагуна очень этому удивлялся, тоже желая принять участие в дебатах, но я знал, что Чехол боится, боится инстинктивно. Он не знал, что я за человек.
  - А вы чем занимаетесь?
  - Мы отдыхаем, - сказал Лагуна. Он сплюнул. - Дышим воздухом. Идиот.
  Я улыбнулся про себя. Я отыскал в дупле котелок, мы повернулись и нос к носу столкнулись с Фруктом и Коркой.
  Фрукт был со связкой рыбы, а Корка был без ничего, он стоял просто так, очень потерянный, и взгляд его блуждал.
  Так ему и надо, карьеристу, подумал я. Славы захотел, тайны. Теперь они от него не отцепятся.
  Я не любил Корку, своего соседа. Он был такой сдобно-кругленький, со светлыми кудряшками, голубыми ангельскими глазами, и очень восторженный, мальчик с затянувшимся детством.
  Я ничего ему не сказал, только обошёл, и Лагуна следом, и Боб с рыбой за нами.
  - Что это с ним? - спросил я у Фрукта, когда мы отошли.
  - Ничего, - сказал Фрукт, качая головой.
  - А что случилось?
  - Никто не знает.
  - Он ничего тебе не сказал?
  - Ничего.
  - Может, поможем дурню? - спросил Лагуна.
  - Строг, но справедлив, - заметил я тотчас.
  - Обману, - отозвался Лагуна.
  - Ну его в трущобы, - сказал я со злостью. - Пусть сам выпутывается. - Я помолчал и сказал в сердцах: - Да не могу я рожу этого Чехла видеть.
  - Понимаю... - сказал Лагуна, кивая.
  Видимо, он опять вспомнил про свою поездку, и, пока готовили уху, пока молча выхлебывали ее, он ерзал и всё поглядывал на солнце, застывшее в зените.
  Мы распрощались с Фруктом, сытым, сонным.
  Когда мы отплыли, он залёг в тень, надвинул шляпу с широченными полями на глаза и тут же уснул.
  Фрукт собирался стать детективом.
  На берегу мы спрятали лодку между валунами, и Лагуна торопливо ушел, сказав, что, как вернется, зайдет ко мне.
  А я пошел домой.
  На улице было очень жарко, все, по обыкновению, раскалилось и дышало жаром, а тонкий слой белой пыли на дороге стал ещё бесцветней.
  Всё становилось в такую жару бесцветным: и небо, и деревья, и машины, и люди, которых не было видно.
  Так было и на следующий день, когда я сам отправился к Лагуне.
  Я обошел огромный гараж, куда загонялась махина грузовика, обошел сам полуразрушенный дом, в котором временами обитал Лагуна.
  Никого.
  'Не приехал Лагуна, - подумал я. - Не приехал'.
  На обратном пути я неожиданно встретил Очаг, девушку, работавшую в обсерватории.
  Обсерватория появилась здесь недавно.
  Очаг издали заулыбалась. Она была славной девушкой.
  - Ой, здравствуй, Пик! - сказала она.
  В руке она держала портфель. Как вечная отличница.
  - Привет, Очаг, - сказал я. - Как тебе не жарко?
  - Очень даже жарко! - воскликнула Очаг. - Ты куда?
  - К себе, - сказал я. - А ты?
  - На станцию, естественно. Лагуну не видел?
  - Он уехал в столицу.
  - В самом деле? А когда приедет?
  - Должен сегодня. Я его жду.
  Очаг на миг опустила глаза, словно хотела что-то сказать, но сдержалась.
  - Ну, пока! - сказала она. - Ты, наверно, изнываешь.
  - Я ничего, - сказал я. - Смотри, ты не раскисай в этом протуберанце.
  - Вот и вправду протуберанец, - улыбнулась Очаг. - Заходите к нам.
  Я пошёл дальше. Я хотел узнать, что же все-таки случилось у Корки.
  Виллу Корки, одну из самых богатых у нас, окружает, как и многие другие, высокая толстая каменная стена.
  Сад, пышный, разросшийся, будто пояском стягивается этой стеной и нависает над ней.
  Я залез на неё, раздвинул ветки и стал вглядываться в сад.
  Чувствовалось, что там, в густой, как чернила, тени, прохладно и хорошо. Я, извиваясь, как змея, пополз по широкому гребню.
  Я, в общем, неплохо знал этот сад с его чудесными цветниками, с фонтаном в центре, но сейчас не мог понять, куда спрыгнуть.
  Земли видно не было. Она была закрыта листвой.
  Я ухватился за толстую наклонную ветку дерева и, перебирая руками, добрался до ствола.
  Здесь, скрытый со всех сторон густой листвой, я стал размышлять.
  Если продолжать дальше двигаться по деревьям, то легко можно сбиться в сплошном нагромождении зелени и, не приведи случай, спрыгнуть около террасы, где сейчас отдыхает всё почтенное семейство, встречаться с которым у меня не было никакого желания.
  А Корка должен быть дома. Интересно, что же у него случилось.
  Я пошёл по саду, миновал пустой гамак, висящий над землей, тронул его и двинулся дальше.
  Сзади послышался приглушённый лай собак. Лай был густой и грозный.
  Я обернулся, но ничего не увидел, кроме кустов и качающегося гамака над вытоптанным овалом земли.
  В джунглях, конечно, красивее. Там снуют разноцветные птицы, быстрые, как лучи, и на лианах раскачиваются любопытные, ловкие и осторожные обезьяны, маленькие, коричневые и кривоногие.
  Они всегда внимательно смотрят глубоко посаженными глазами, и срываются с места внезапно и потешно, дико взвизгивая при этом и проворно перепрыгивая с лианы на лиану.
  А после дождя в джунглях всё блестит, как лакированное, и на широких мясистых листьях застывают крупные алмазные капли воды, и подрагивают, и никак не могут скатиться.
  Сразу после дождя в какой-то миг всё оживает, в одно мгновение, будто распускается огромный звуковой бутон, и голова идёт кругом от трелей, уханья, бульканья, потрескивания на всех ярусах...
  В саду не то, чтобы ухожено или строго. Как-то обжито, будто потрёпано. Орхидеи, неожиданных расцветок, похожие на танцовщиц, будто жалуются.
  Я дошёл до дома. В этой части стены три больших окна, все расположены высоко от земли.
  Сейчас они были распахнуты настежь. Было видно, как безвольно висят внутри прозрачные занавески, сбитые по краям в гармошку.
  Из крайнего окна вылетел яблочный огрызок. Несколько ярких птиц тотчас сорвались с дерева и набросились на него.
  Я огляделся, убедился, что вокруг никого нет, облюбовал себе дерево неподалеку, и полез по совершенно гладкому стволу. Жаль, что до окна так высоко, и до коротенького карниза крупнозернистая стена без никаких выступов.
  Я покрутил головой в листве. Я едва держался на тонких ветках, стараясь приблизиться поближе к окну. Теперь оно находилось совсем рядом от меня.
  Длинный назойливый лист лез в глаза, и я, оторвав на мгновение руку от ветки, смахнул его. Ветви тотчас угрожающе подались вниз-вверх.
  Я замер, затаил дыхание и подвинулся вперед, чувствуя, что вот-вот сорвусь, потом просунул голову в образовавшийся просвет, вытянул шею и стал всматриваться в прохладную полутьму комнаты.
  Поначалу я ничего не заметил, потом глаза привыкли, и я внезапно обмер. На маленьком диванчике лежала девушка. Она лежала на животе к окну головой, грызла яблоко и листала журнал.
  В полуденной тишине было слышно, как яблоко, твёрдое и сочное, потрескивает под крепкими белыми зубками. Я зачарованно смотрел, как девушка лениво пошевеливает голенью ноги, согнутой в колене.
  Светлые, в нежных завитках, волосы рассыпались по плечам. Я смотрел на длинные стройные ноги, слегка раскинутые в разные стороны по бархатистой обшивке диванчика, на гибкую спину с тонкой талией и двумя аккуратными впадинками на пояснице, на белые сдвинутые локти, на беспечное, свежее лицо с глазами в тени, и чувствовал, что дыхание спирает, как поршнем.
  Девушка перевернула страницу, водя взглядом по иллюстрациям, потом потянулась за новым яблоком в вазе.
  Мой взгляд был прикован к этому зрелищу, сердце отчаянно билось, стучало отчаянно, казалось, что дерево шатается от этих резких быстрых толчков.
  Я вдруг испугался, что девушка может встать, и во рту пересохло, хотя я довольно хорошо переношу жару.
  'Кто это?' - пронеслось в голове.
  Я с трудом перевел дыхание, и тут девушка подняла голову, оторвав взгляд от иллюстраций - это было простое, ничего не означающее движение - и увидела меня.
  Наши взгляды встретились. Секунда тянулась бесконечно.
  Девушка забыла жевать, её лицо медленно вытягивалось, глаза округлились.
  Остолбенев, она смотрела мне прямо в глаза, а я, овладев собой, не отрывая, однако, от неё взгляд, крабом пополз назад по веткам.
  Пришёл в себя я уже на стене. Перед глазами неотвязно стояла манящая картина... Ещё эта одуряющая жара.
  Я почувствовал себя неважно. Я прыгнул в пыль со стены, коснувшись руками дороги, отряхнул ладони и пошёл домой, стараясь не обращать внимания на жару, которую я, кстати, хорошо переношу.
  Забившись между камнями в стене, рыжая ящерица провожала меня сонным мутным взглядом.
  Белое солнце застыло в белом небе.
  Дома было тихо. Я прошёлся по пустым комнатам. Нашёл в кресле кипу новых журналов и, листая их, пошёл на кухню.
  Пришла мама. Вначале я не услышал её быстрых шагов, а потом она заглянула на кухню.
  - Пик! - сказала она, улыбаясь. - Здравствуй!
  - Здравствуй, ма, - сказал я, жуя.
  - Ты давно пришёл? - спросила она, осторожно трогая причёску.
  На её лице, свежем, ещё очень красивом, появилось озабоченное выражение.
  - Недавно.
  - А что ты ешь?
  - Я уже всё, - сообщил я. - Ты такая красивая сегодня!
  - Правда? - На её лице появилась сияющая улыбка. - А как у тебя дела в школе?
  - Прекрасно, - сказал я.
  - Давно ты там был? - Взгляд у мамы стал очень внимательным. Проницательным.
  - Совсем недавно, - сказал я. - Как всегда. Ты же знаешь. Ты всё у меня знаешь.
  Она вдруг погрустнела при этих словах.
  - Мне нужно поговорить с тобой, мой мальчик, - сказала она. - Пойдём.
  Я вздохнул и посмотрел на неё укоризненно.
  - Зачем это нужно? - мягко сказал я. - Совсем это не нужно.
  - Нет, нужно, - сказала она, подталкивая меня в спину.
  Мы пошли в гостиную, и мама, усадив меня на диван, села рядом и наморщила лоб.
  - Мальчик, эти обстоятельства... в которых тебя иногда видят, они волнуют меня. Их во многом подозревают.
  - Ты напрасно тревожишься, - сказал я успокаивающе, но мама продолжала: - Сейчас они обратили свой взгляд на Корку, и его родители очень волнуются. Я разговаривала с ними, и, поверь, ты сам себе не представляешь, насколько эти обстоятельства опасны, коварны. Я совсем не хочу, чтобы с тобой ничего не происходило.
  - Повторяю, - сказал я терпеливо. - Ничего страшного я не вижу. Ты лучше скажи, Лагуна не приходил?
  - Нет, кажется. Ты у Экзотики спроси.
  Она помолчала, а затем спросила:
  - Как, журналы тебе понравились?
   - Понравились, - сказал я сердито. Я чувствовал, что мне не верят. - Скажи, в чем я должен тебя разубедить? Ну, скажи?
  - Ладно, - сказала мама. - Хватит, пожалуй, об этом. Я знаю, что ты у меня умница. - Она покладисто поцеловала меня в лоб. - Эти Корки меня просто разволновали своими россказнями.
  - Вот-вот, - сказал я. - А ты и развесила ушки. Они много чего могут понарассказать.
  - Я о другом. Офис как держится метода! Без роду, без племени, без наших, старожилов, связей, - презрительно заклеймила сироту мать. - По сравнению с нами он никто, а, глядишь, своего добьется. Всего разок прошелся по ручку с Карьерой на площади. Страшна она, слов нет, но каков эффект! Проявит себя, негодник, несмотря ни на что. Способностей ноль, читать не умеет, зато интуиция и трудолюбие какие! В этой некондиционной жизни одно за счет другого. Еще в столице окажется, будь она неладна. Его же здесь все знают, как облупленного. А в большом городе любой с душком настоящим человеком может стать сразу. Без усилий. То же самое мне талдычит и погремушка Абсурд. Все уши прожужжал. - Мать жаловала лишь тех, кто с ней во всем этично соглашался. - Ты идеалист. Нельзя жить просто так. Самому. Без цели. Как раньше.
  Как раньше...
  Когда я вспоминал старые времена, в моей душе бессознательно, будто на кнопку нажимали, многообещающе возникало теплое чувство, уникальная атмосфера, она была ни на что не похожа, будто ткался неведомый узор.
  Один раз у меня, как помешательство, мелькнула странная догадка, что, может статься, это аморфное состояние бедняцкой душевной праздничной теплоты и есть главное, и есть цель, но я сразу с ужасом отогнал ее, цель, и слово, и понятие, представлялись чем-то грандиозным, для чего надо крушить, ломать, давить, перешагивать через всех, идти напролом, мыслить неслыханно активно и масштабно, действовать безошибочно, точно.
  Целенаправленно. Я уважал целенаправленных людей.
  И завидовал, потому что таким, как они, быть не мог. Уверенным. Праздник - это то, что кажется.
  Нечто зыбкое, ненадежное, ускользающее. Лишнее. Неполноценное. Лучше обойтись без него.
  Но я очень хотел, чтобы все было, как прежде, видел, как все меняется, и не знал, как быть.
  Мамина хмурость развеялась, и на холеном лице вновь заиграла улыбка.
  - А у нас сегодня званый ужин! - воодушевленно сообщила она.
  Я страдальчески скривился.
  - Опять!
  - Ты не рад?
  - Мне-то что радоваться?
  - Здесь будут девушки. И нужные люди. Даже из столицы. Я пригласила их. Кстати! - сказала она, шутливо повысив тон, - меня волнуют твои отношения с девушками. Я их редко стала видеть у нас.
  - Ма! - сказал я.
  - Ладно, не буду. Так ты сегодня никуда не идешь?
  - Не знаю, - сказал я. - Неизвестно еще. Я хочу Лагуну подождать. Он должен зайти. Пока буду у себя. Если он придет, то сразу меня зови, ладно?
  - Хорошо, мой мальчик, - сказала мама.
  Она пошла отдавать указания прислуге. Навстречу ей вышла Экзотика.
  - Экзотика! - позвал я. - Лагуна приходил, не знаете?
  - О, нет! - сказала Экзотика, ласково улыбаясь мне. - Не приходил, я бы непременно сообщила вам. А вы проведете этот вечер с нами, Пикет?
  - Возможно, - сказал я уклончиво.
  - Мы все будем этому очень рады, - сказала Экзотика, вновь обнажая в широкой улыбке ослепительно белые зубы. У нее была смуглая кожа, толстые добрые губы и красивые миндалевидные глаза.
  Я пошел в свою комнату. Знаю я эти вечера в смокингах. Эти ужины при свечах. Эти ритуальные разговоры.
  Гости изо всех сил хотят казаться другими. Это было мне хорошо знакомо.
  Я включил музыку на полгромкости и прилег с журналами на диван. Вначале, подумал я, они будут есть.
  Будут есть долго, в несколько заходов, потом все это запивать, а потом и начнутся все эти амбициозные разговоры, все будто наизусть, без запиночки, заумные и нудные, все на подхватах и на повторах.
  О том, что они совершат. Я ясно себе это представлял эту рутину.
  Большой зал будет освещен многоярусными люстрами, подвешенными к высокому потолку непонятно к чему.
  За столом будет элита побережья, и даже гости из столицы, мать никогда не позовет, скажем, родственников Лагуны, хотя, согласен, они еще те подарки.
  Нет, все будут важные и в высшей степени благопристойные.
  За столом будет стук вилок и ножей, звук придвигаемых блюд, а вдоль стола будут ловко и бесшумно сновать официанты и ловить каждый жест.
  А если, к примеру, я зайду, то все перестанут есть и устремят на меня свои взгляды, ничего не выражающие, кроме вежливого вопроса - кто ты и что ты тут делаешь?
  А я бы не стал спешить приветствовать это полчище сморчков и жестко затягивал бы паузу, чтобы они заерзали, задвигались, не понимая, в чем дело.
  А мама подошла бы своим быстрым шагом, обняла бы меня за плечи и, улыбаясь своей ослепительной улыбкой, сказала бы, что все меня очень, очень рады видеть, и посмотрела бы на всех сидящих за столом, и все сидящие за столом дружно и нестройно, кто едва заметно, кто усердно, кто надменно и высокомерно, оказывая честь, кто от души - покивали бы в знак согласия с мамиными словами и, возможно, заулыбались бы, а я, как конкурсант воспитанный, тоже сделал бы улыбку, наклонил бы голову и поздоровался.
  Правда, сегодня установленный распорядок может слегка нарушиться - мама говорила о девушках, значит, будут молодежь и танцы, а это обещает нечто занимательное.
  И опять будут гости из столицы и, само собой, удивятся некоторым провинциальным причудам. Я опять подумал, что совсем-совсем ничего не помню про мегаполис.
  Я помню только, что мы с матерью спешили в порт, но за минуты стремительной езды ничего не успел разглядеть, кроме особого, необычного темно-синего сияния, блеска вспышек, множества разноцветных сияющих огней, и все вместе ошеломляло, вдохновляло и угнетало.
  Одному там, ничего не зная, делать нечего.
  Корка ездил в столицу на каникулы. Он был в полном восторге, но я обычно равнодушен к самым красочным повествованиям.
  Именно тогда у Корки возникли отношения с компаниями. Корка глуп, подумал я.
  Он полагал, что компании это игрушки. Я лично не понимаю, что это такое - компании.
  Бывшие ученики Абсурда. Отработанный материал. Дикая какая-то смесь отзывчивости и дурных манер.
  Эти люди, выброшенные на обочину, были мне непонятны, их поведение хаотично.
  Часто они не руководствуются даже хитростью и смекалкой, присущими бродягам, не говоря уж о другом разуме.
  Порой, наблюдая за ними, мне приходило в голову, что они похожи на какие-то биологические образования со своей жизнью и понятиями, отличными от человеческих.
  Борьба за существование у них напрочь отсутствует.
  Я подумал, что Корка, который посчитал их за полноценный изъян, теперь сидит дома и боится, боится до смерти. Страх этот будет расти. От незнания.
  Я поймал себя на мысли, что не знаю толком, как это - бояться. Боялся ли я, когда столкнулся с Чехлом?
  Я поразмыслил, вспоминая эту встречу. Он казался мне слабым. Кроме того, он меньше остальных был похож на маргинала, и поэтому я даже не ожидал, что сразу собью его с ног.
  Он встал, но был оглушен, и я, пожалуй, переусердствовал, не поняв, что у него просто крепкая голова, и поэтому он стоит. Есть такие люди, с крепкой головой.
  Они хорошо переносят аргументы, и будучи почти без сознания, стоят и даже двигаются.
  В те минуты я не думал о его окружении.
  Только потом Лагуна предположил, что Чехол будет мстить, но я почему-то сомневался.
  Я чувствовал, что Чехол выбросил из головы этот случай. Просто не вспоминает о нем.
  Есть самые незначительные вещи, происшествия, которые жгут впоследствии все сильней и сильней, как огонь, и любое напоминание о них бесит и бросает в безумие, а есть и вот такие.
  Я не заметил, как заснул, а разбудил меня осторожный и настойчивый стук в дверь.
  - Да! - сказал, открывая глаза. Музыка все еще играла, тихо, усыпляюще. - Да! - снова сказал я.
  Дверь приоткрылась, и в комнату просунулась мамина голова.
  - Лагуна пришел, да? - сказал я обрадованно.
  - Вот ты где спрятался, - сказала мама. - Что ты сказал? Нет, это не Лагуна.
  - А кто же? - спросил я разочарованно.
  - Сейчас они войдут.
  - Пусть, - сказал я, зевая.
  - Заходите, - сказала мама и, открыв дверь пошире, пропустила Фата, известного в городе хлыща, Мини и Блюдо.
  - Привет! - сказали они, заученно усаживаясь, где попало. - Спишь?
  - Ага, - сказал я, снова зевнув, - сплю.
  - Правильно, в общем, делаешь, - сказал Фат. - Я тоже спал.
  - И я тоже, - пропищала Мини.
  - Как? - притворно ужаснулась Блюдо. - Вы что, вместе спали? О!
  И они все весело засмеялись, и я подумал, что прожигатели жизни и впрямь выспались, так как выглядели очень свежо.
  - Это что? - спросил Фат. - Новые журналы?
  - Я уже посмотрела, - сказала Блюдо. - Мне их принесли их утром. Там есть то, что тебя интересует.
  - В самом деле? - сказал тщеславный Фат. - Я посмотрю.
  - Пик, вставай! - сказала Мини. - Хватит валяться!
  - Зачем? - сказал я сонно. - И так хорошо. - Мне очень не хотелось вставать.
  - Я сегодня была в школе, - сообщила Мини тоном светской интриганки. - Знаете, это кошмар! Ничего не задали! - Мини потрясла головой, как бы демонстрируя ее пустоту. - Просто ужас! Пик, тебя там тоже ждут, я тебе сообщаю.
  - Зря ты мне сообщаешь, - сказал я. - Лучше бы не говорила.
  Свободомыслящий Фат предубежденно хмыкнул. Он листал журнал.
  - Интересная статья, - сказал он. - Ты читал?
  - Нет.
  - Лихо закручено. Про роботов, которые полностью копируют человека. Созвучно времени. Сказки, конечно. Механически все скопировать нельзя. Что-то не в рифму да и останется. Если ты не против, я захвачу с собой. Покажу отцу.
  - Конечно.
  - Пик, - сказал Фат, - мы тебя забираем.
  - Куда это?
  - Ты слышал, 'Плагиат' стал приличным местом. Уже даже полиции убрали, - сказал Фат. - Мы сегодня туда идем.
  - И девочки тоже?
  - Идем, идем, - сказала Мини.
  - И девочки тоже, - сказала Блюдо. - Я там уже была.
  Блюдо была бывалой 'девочкой'. Она посещала и не такие места. Я не раз в ее хрипловатом голосе улавливал нотки вызова, но старался не замечать их, страшась её темперамента.
  Певица рассчитывала связать свою жизнь с банкиром.
  - Идёмте, Пикет! - сказала Мини, с энтузиазмом обхватив Фата за шею. - Это так интересно!
  На носу Мини было несколько едва заметных веснушек. Очень мило. У неё был вздёрнутый носик и приоткрытый рот.
  - Уговорили, - сказал я. - Сходим.
  - Значит, идём к Штампу, - подытожил Фат, хлопнув себя по коленям.
  - Штампу? - изумился я. - Он же считать не умеет. Как же так? А Витамин?
  - Не получил разрешения. А нашему фигляру метод создал все условия.
  - Только я буду недолго, - сказал я.
  - Ну, вот! - сказал Фат. - Что еще такое?
  - Хорошо, посмотрим, - сказал я.
  От скуки я решил пойти с ними.
  В гостиной стояла первая модница Нектар в тёмном костюме и разговаривала с мамой.
  Выглядела Нектар замечательно. Как инопланетянка в гостях у косматых дикарей.
  Но она просто не может иначе. Все это знали.
  - Почему Штамп устроился у самых трущоб? - брезгливо сказала она. - Мусор, грязь, фи. Изысканные ресторанные деликатесы и благоуханная помойка - разве это совместимо? Ну и экспромт! Братец тоже хорош. Знаток, эрудит, на любой вопрос давал исчерпывающий ответ. Азарт, гордость школы, обладающий энциклопедическими знаниями, взялся мыть посуду. Добровольно. Улицы сгоряча подметает. Хлам всякий собирает. Нашел призвание старьевщика.
  Нектар трудилась в салоне красоты у языкатого мужлана Юбилея, циника и деспота.
  Половина лица у него была парализована, и вследствие этого вторая, идеально правильных черт, тоже казалась неподвижной, как бы он ни паясничал.
  Насколько ярок и силен изъян, настолько пусто и прямолинейно совершенство.
  - Вот и они, - сказала мама.
  - Я вас подвезу, - сказала Нектар, сжимая в руке тонкие перчатки. - Я на машине.
  - Как, ты не идешь с нами? - спросила Блюдо.
  - Нет. - Нектар бросила быстрый взгляд на меня. Он ничего не значил. Но она всегда так смотрела в мою сторону...
  - А у Ореол уже начался этот балаган, - чадолюбиво сказала мать. - Дай только повод. Несмышленыши.
  Действительно, в саду слышалась ритмичная музыка, и на террасе у сестры, собираясь танцевать, косолапо переминались избалованные потомки.
  Бар 'Плагиат' начинает работать с вечера и открыт до четырех утра. Он мог бы быть открыт и до утра, но, как правило, все успевают или уйти, или напиться.
  У входа, как всегда, толпилось несколько завсегдатаев, из самых что ни на есть примерных, старательных.
  Время от времени они обменивались немногословными и удивительно непосредственными замечаниями.
  Я приостановился на пороге. Над мглистыми трущобами растекался красный закат.
  Внутри было чисто и пристойно, полы и стойка поблёскивали, и было прохладно.
  Аккуратист Азарт с видимым удовольствием стирал любое пятно. Также ему не давали покоя всякие шероховатости, выпуклости, неровности.
  - Отец закупил партию новых роботов, - сказал Фат. - Ну, знаете, таких, сизых. Я их называю кузнечиками. Похоже, правда? Пик, сядем здесь?
  - Вы идите, - сказал я. - Я здесь постою.
  Девушки слегка скривились.
  - Что за манеры, - сказала Блюдо. - Что, хотите напиться?
  - Мы тоже напьёмся, - обнадёжил её проказник Фат. - Ладно, мы будем в зале.
  - Я скоро приду, - сказал я.
  Они ушли, а я подошёл к стойке и заказал коктейль.
  Я дал Штампу, невозмутимому бармену, монетку и сказал:
  - Я буду сегодня весь вечер. Если не хватит, я добавлю.
  Штамп взглянул на монету, на меня и кивнул. Вряд ли он выучился считать.
  - Как твои дела?
  - Спасибо, хорошо.
  Подошёл человек с худым лисьим лицом и, стараясь сделать тон как можно небрежнее, спросил:
  - Послушай, Торг сегодня случайно не заходил?
  Лицо Штампа стало равнодушно-каменным, он ещё больше выпрямился, глядя в сторону, в стену.
  - Нет, не видел я его, - сказал он.
  - Ну, извини тогда. Я думал, может, видел.
  - Увы, - сказал Штамп.
  - Очень жаль, - сказал человек и отвернулся.
  У стойки, дружно расшаркавшись, прозябали коммуникабельный метод Абсурд, моложавый, стильный, в молодёжной майке - свой парень - и маститый корифей Кредо, козыряя изношенным сюртуком.
  Два сапога пара. Их связывают кровные узы. В остальном они полная противоположность.
  В углу скромно устроился Тугодум. Новенький появился в школе непонятно откуда, с ходу остался на второй год, который закончил отличником, впитывая всё, как губка.
  Сразу у него ничего не спорилось, а повторно - лучше не бывает.
  В тире любое пристрелянное ружьё в его руках давало обязательную осечку, затем точно поражало цель.
  Так как Тугодум не уступал в изощренном чревоугодии коренному Лагуне, то и считался его столичным родственником.
  Лагуна поворчал немного, для порядка, но у метиса было столько утроб родственников, что одним обжорой больше, одним меньше - не имело значения, тем более, что новичок никого не обременял, неприхотливо обитал в театре, раздобрел, пользуясь обильными бенефисами, и под благовидным предлогом конницей поспешал, устремлялся к следующим чередой обеденным мероприятиям.
  Без опозданий и осечек поспевал. Почему-то.
  Тугодум старательно избегал встречаться со мной взглядом, но я заметил у него под глазом основательный подвешенный синяк.
  Метод тоже не замечал меня. На людях он всегда недобро не замечал меня. Как объедки.
  Он пылко и доверительно говорил Кредо:
  - Не могу смотреть на них спокойно. Бесят они меня. В них столько недостатков. Мне хочется переделать их. Изменить. Метаболизмы ходячие. Удобрения. Никакой духовности. Одни рефлексы.
  В самом деле, подумал я. Не ожидал я такого от речистого метода.
  В самом деле - о духовности он должен заботиться. О чём ещё ему печься?
  В конце концов, он не пастух, задача которого атомно проста - сохранить стадо.
  Метод должен влиять на своих питомцев, помогать избавиться от недостатков, создавать разные необычные, непривычные ситуации.
  За глаза все считали педагога человеком неважным, но обходительным, и за это не стеснялись его.
  Разносторонне развитая личность, Абсурд никому не давал покоя.
  Хорошо, думал я, жить в том обществе, где на тебя никто не обращает требовательного внимания, не оценивает вечно на глазок, какой ты, плохой или хороший, годный или нет, умник или тупица, калека или атлет.
  Ты есть, сам по себе, и это главное. И все при этом будут выправляться даже, я считаю, сами собой.
  Если по-настоящему, не искусственным путем. Когда каждый сам по себе, он и станет самим собой. Что за мания, всё время собирать всех в отряд?
  Живи каждый отдельно, спокойно, так нет, обязательно им надо инкубаторски сбиваться в стройную, как пирамида, кучу, как на распродаже, хочешь не хочешь.
  - Как дела? Ты в порядке? Все хорошо? Ты нормален? - оригинально спросил у Тугодума Штамп, новый бармен, наш одноклассник, для поддержания разговора в своем новом статусе, и с непривычки вдруг побледнел, хотя лицо у него небледнеющее, с сеточкой красных прожилок на носу и на щеках в самом верху, у глаз, как у уже прожившего жизнь, пожилого человека.
  Но бремя остроумия, навязанное ему еще в детстве, он зрело сбросил.
  Всегда ему чудилось, что смеются не над его ужимками, а над ним самим.
  Что доброжелательный смех почти зримо обрушивается на него, лавиной.
  - Что, кошка на тебя упала? - тихо сказал он Тугодуму в качестве противоядия от его дум, но тот сделал в ответ категорически страшное лицо и закрылся растопыренной пятерней. Удачно пошутил, называется.
  К стойке подошли ещё трое: двое интеллигентов и гимнастка. Гимнастка была очень легко одета, даже для вечерней духоты.
  Я, глядя на неё, отхлебнул из своего бокала. Один из интеллигентов сказал:
  - Дайте нам коктейль, командир.
  - Сейчас сделаем.
  Интеллигент молча стоически смотрел, как неспортивный Штамп медленно и неловко смешивает коктейль.
  Помои он налил из перчатки, извлечённой из закрытого ящика в стене.
  - Диете очень понравился ваш коктейль 'Вонь', - сказал мужчина. - Как вы его готовите?
  - О, это очень просто! - сказал Штамп, раздвигая топорщащиеся усы в улыбке. Таким он живо напоминал скалящуюся крысу. - Эт-то совсем просто... Пожалуйста!
  - Диете очень понравился коктейль, - повторил первый мужчина. - Не правда ли, Диета? Он ведь тебе очень понравился?
  - Ее в первый раз сразу стошнило, - сказал второй мужчина.
  - Неправда, - сказала Диета бархатным голосом. - И совсем не стошнило.
  - Ха-ха! - сказал второй мужчина. - Ты шутишь, Ди.
  - Ну, немного, - сказала Диета. - Обычно меня никогда не тошнит.
  Первый мужчина внимательно посмотрел на неё, ожидая, видимо, продолжения, но она ничего не говорила, и он усмехнулся:
  - Как это тебе удаётся, дорогая?
  - Стараюсь не переполняться, - пояснила Диета.
  - Самый верный способ, - засмеялся второй мужчина.
  Я думал, что они уйдут и сядут за столик, как большинство посетителей, но они не уходили.
  - Давно у нас? - вежливо осведомился бармен у первого мужчины.
  - Нет, - ответил тот. - Совсем недавно. Я только вчера приехал.
  - Мы приехали, - сказала Диета, подчёркивая первое слово.
  - И я с вами, - сказал второй мужчина.
  - Послушай, Рудник, скажи что-нибудь, - попросила Диета.
  Она села на высокий вращающийся стул без спинки, и блестящие кожаные брюки натянулись у неё на бёдрах.
  Носками гимнастка едва доставала до пола.
  - А зачем? - спросил Рудник.
  - Развлечься, - сказала Диета.
  - Я не умею острить, - сказал Рудник. - Это не входит в мои обязанности.
  - А ты попробуй, - сказала Диета. - Может, тебе понравится.
  - Какая разница, - сказал первый мужчина. - Понравится, не понравится. Это неважно.
  - А что важно? - спросила Диета.
  - Важно, чтобы получалось.
  - Например?
  - Например, скажет кто-то: 'Вот, друзья, на меня сегодня упала кошка с третьего этажа'. Выше брать не надо, потому что будет больно, а когда больно, не смешно.
  - Как раз, когда кто-то спотыкается и ломает себе шею, очень весело, - сказал я неожиданно для самого себя.
  Все разом повернули головы и посмотрели на меня, не удивлённо и не вопросительно, просто так, как на нечто, отвлекшее их внимание.
  - Что вы сказали? - вежливо спросил второй мужчина.
  - Я говорю, - сказал я, кашлянув в кулак, - что часто, когда человеку плохо, другим смешно.
  - Вы так думаете?
  - Зачем мне думать, - сказал я. - Знаю наверняка.
  - Вот как...
  - Вот в вашем примере с кошкой. Тут возникает много вопросов: кому больно, кошке или тому, на кого она упала, и потом, ваша правда, - сказал я первому мужчине, - другим может быть совсем не смешно.
  - Скучно? - спросила женщина.
  Я пожал плечами.
  - Не знаю. Пожалуй, никак. Послушают и пойдут дальше.
  - Да, - сказала Диета упавшим голосом. - Ужас.
  - Вот я никогда не скучаю, - сказал Рудник. - Я хотел сказать - не рискую. Но зато я никогда не пытаюсь докапываться до скуки, когда мне страшно.
  - А часто тебе бывает скучно? - спросила Диета.
  - Бывает, - сказал Рудник и спросил у Штампа: - У вас здесь курить можно?
  Штамп наклонился, не расслышав вопроса, но, догадавшись, о чём речь, закивал:
  - Курите, курите...
  Справляется любимчик Абсурда. Соблюдает внешнюю канву - и норма.
  К самому Штампу мало кто подходил - всё делали альтруисты.
  - Сколько раз тебе было скучно? - допытывалась Диета.
  - Было, - сказал Рудник, закуривая.
  - Разрешите, - попросил я.
  - Да, да, пожалуйста, - сказал Рудник, протягивая пачку. - Берите.
  - Спасибо, - сказал я.
  - И поскольку я не докапываюсь, - продолжал Рудник свою мысль, - то не порчу впечатления от скуки. От первозданной, так сказать, апатии.
  Я с наслаждением закурил. Хорошие сигареты, подумал я. Давно я таких не курил.
  Интересно, откуда они. Не сигареты, люди.
  Впрочем, что тут думать. Конечно, из столицы. Небожители.
  Я взял второй коктейль.
  - ...это, знаете ли, их фирма, - говорил Штамп брюнету, только что подошедшему к стойке.
  - Да, - сказал брюнет, - я приобрел второй агрегат, и теперь у меня два бесполезных агрегата вместо одного нужного.
  - Ай-ай-ай, - сказал Штамп сочувственно. - Это их стиль. Ничего надежного. Почему бы вам не ухватить что-нибудь покрепче. Скажем, 'Утиль'?
  - Я присмотрю, - сказал брюнет, - я жду, когда подкатят парочку. Тогда и оторвусь. Я знаю, ими у нас особенно никто не интересуется...
  Я пошёл в зал и поискал глазами своих. Я не сразу их заметил.
  Они сидели в самом углу, и, кажется, их стало больше, чем требуется.
  Я подошёл к ним и обнаружил, что в моё отсутствие они успели хорошо поднабраться - и Фат с девушками, и присоединившиеся - двое парней, здоровые, рослые, с квадратными челюстями.
  Откуда такие взялись, с интересом подумал я, и Блюдо меня заметила, встала, обняла за шею и сказала, кося глазами:
  - Это Пик... он чудесный малый... но трезвенник! - Тут она замотала головой, устремила потухший взгляд в пол, резко наклонила голову затем и одновременно подняла вверх палец: - Но! Мишуре не место в блестящей компании...
  Она была совсем пьяна. Оперативно, подумал я. Я взял протянутый мне полный бокал и, чокнувшись с одним из парней, выпил.
  Блюдо внимательно проследила.
  - Вот так... - сказала она. - Молодец теперь...
  Я сел на свободный стул и раскинул ноги по полу. Вокруг опять возобновились пьяные разговоры, а я был совершенно трезв.
  Я заметил, что один из парней бросил на меня уже второй пристальный взгляд.
  - В чем дело? - спросил я вполне дружелюбно.
  - Здесь вообще-то занято... - проговорил он.
  - Где? - спросил я с удивлением. - Здесь? Кем?
  Парень показал кивком головы вперед. Между столиками к нам шли девушка и двое парней, один из которых был... Корка. 'Корка - здесь? - подумал я озадаченно. - Ну и ну!'
  Но, когда они подошли, я встал и спокойно поздоровался с ним. Вид его мне сразу не понравился. Он был бледный, и взгляд его был странный.
  - Познакомьтесь, - сказал он. - Это Дар.
  Я почувствовал себя не совсем уютно. Какая встреча... Я узнал в девушке, названной Дар, ту самую, которую имел счастье созерцать в окне у Корки.
  Теперь наши взгляды встретились, совсем, как тогда, и я, встретив острый, насмешливый, внимательный взгляд девушки, первый опустил глаза и сказал:
  - Очень приятно. Рад познакомиться.
  Без сомнения, она узнала меня.
  - Так вы и есть Пикет? - сказала девушка вполне себе вежливо. - Корка мне рассказывал о вас.
  Что бы он мог обо мне рассказывать, подумал я, промолчав в ответ.
  - Давайте выпьем, - сказал Корка слегка лихорадочно. - Сейчас ещё принесут.
  Мы сели.
  - Хорошее местечко, - сказал один парень. - Как ты находишь, Акцент?
  - Да, неплохое, - согласился тот.
  - Во всяком случае, время провести можно, - сказал парень и внимательно посмотрел на Корку: - Как ты себя чувствуешь, старина?
  - Ничего, ничего... - сказал Корка.
  Он потихоньку пьянел.
  - Знаете новость? - сказал первый парень. - Робот заменит человека.
  Никто и не заметит, подумал я, глянув на заштампованных одноклассников.
  В школе метод всех поощрял одинаково, всем внушал среднеарифметическую надежду.
  - Что ты говоришь? - изумился Акцент и позвал: - Фат! Ваш отец занимается роботами, не так ли?
  - Да, - сказал Фат, - не вспоминайте, прошу вас, о роботах. Я их ненавижу. Я каждый день копаюсь у них в животе, как мясник.
  Нерадивый продолжатель дела своего уважаемого отца, продавца игрушек, фанатично стремился к предельной достоверности - дома у него повсюду обнаруживались демонстративно открытые фрагменты игрушечных тел, внутренности угодливо выпирали, как в анатомическом атласе.
  Тест: найди десять отличий.
  Предприимчивый Фат уверял своих шокированных гостей, что жизнь идентично эстетична как снаружи, так и внутри, без глянца скроена. Не прячься.
  От кабальной жизни нет вакцины, она везде тебя найдет и отнивелирует, сколько искусственных препон не создавай, лучше сразу разоблачайся.
  - Странно, - сказала Мини, - почему мясник?
  - Как мясник, - поправил Фат. - От них несет филармонией. Природу не переделать. Ее можно только запечатлеть. И вообще, перестаньте.
  Он тоже был пьян.
  Я молчал и тем временем успел разглядеть Дар. Она показалась мне очень красивой, особенно после третьего коктейля.
  У нее были светлые каштановые волосы и темные глаза, очень внимательные и насмешливые.
  Когда она смотрела, казалось, что ей известно все о тебе и еще кое-что...
  На ней были узкие, в обтяжку, брюки и рубашка навыпуск, как накидка, а волосы распущены по плечам.
  Я посмотрел в другой конец зала, где медленно плыли звезды в темноте, и играл тягучий мотив, и сказал девушке:
  - Простите, Дар, можно вас пригласить?
  Она наклонила голову и поднялась, подав мне руку.
  Остановившись среди покачивающихся пар, мы обнялись и тоже стали переступать с ноги на ногу.
  - Хорошо здесь, - сказал я осторожно.
  - Ничего, - сказала Дар.
  - Вы приехали из столицы?
  - Да.
  - Надолго?
  Она слегка откинула голову и взглянула мне в глаза.
  - А что?
  - Просто...
  - Вы не о том спрашиваете, милый Пикет, - усмехнувшись, сказала Дар.
  - Простите, - сказал я. - Будьте добры, подскажите, о чем мне вас просить?
  Она посмотрела на меня и сказала:
  - Сделайте мне умелый комплимент... - и взгляд ее стал странным.
  Я задумался и, хотя меня за язык никто не тянул, медленно проговорил:
  - У вас хорошая фигура, Дар...
  Девушка откинула голову, и взгляд ее сделался напряженным, а я сказал так же медленно:
  - Вы прекрасно сложены.
  Дар опустила глаза, а когда подняла их, взгляд был внимателен и серьезен.
  - Зачем? - тихо сказала она. - Не нужно.
  - Извините, - сказал я тотчас и прижал ее к себе.
  Мне нравились эти танцы, когда ты как во сне, и время перестает существовать, и глубокие, звучные, протяжные электронные импульсы захватывают и заволакивают сознание.
  Мне нравятся эти танцы за то, что они очень длинные, и в них можно без страха за скорый конец погружаться, как в бездну, и даже когда они оканчиваются, взгляд ещё долго остаётся остановившимся.
  Я долго молчал и вдыхал запах близких волос, и подумал мимолётом, что они светлые и нежные, а глаза у Дар тёмные.
  Я провёл рукой по волосам. Они были нежные, как у ребёнка.
  - Что? - тихо и уютно отозвалась Дар, и я себя очень хорошо почувствовал от этого негромкого 'что', и захотелось уйти с ней куда-нибудь подальше, уплыть в тёмный океан.
  Но я ничего не сказал, потому что боялся, что Дар откажется. Мне почему-то очень не хотелось, чтобы она отказалась. Мне было бы неприятно.
  Танец кончался. Я снял руки с плеч, освободив Дар, она кивнула мне и спокойно отошла к столикам.
  Я стоял на месте, провожая её взглядом. Танец окончился только сейчас, и пары приостановили свой транс.
  Дар наклонилась к сидящим, что-то их спросила, потом выпрямилась и пошла между столиками к выходу из зала.
  Я подошёл к своему столику. Корки там уже не было.
  За столиком сидели только его друзья, мне незнакомые, и говорили о мне знакомом - о компаниях.
  Они говорили, что они эти компании в порошок сотрут. Что разгонят по всему побережью, в подводные гроты загонят к муренам.
  Они еще что-то говорили, все в том же духе, и каждый раз собираясь с мыслями, сосредоточенно так.
  Они были пьяны, и это были их пьяные разговоры. Я подумал, что это зал, где ведутся пьяные разговоры.
  Специально облюбованный зал, где подонки организованно напиваются и ведут пьяные разговоры.
  И ещё я подумал, что танцы здесь ненастоящие. Для настоящих танцев должен быть свой зал. А раз так, значит, надо его поискать.
  Я пошёл искать зал для танцев. Мне показалось, что это очень важно, найти зал для танцев.
  Я взял длинный бокал, не глядя ни на кого, выпил, затаив дыхание, потому что бульон оказался очень крепким, обжигающим. Я даже удивился, взял первый попавшийся бокал, и оказалось так крепко.
  Один из сидящих подонков посмотрел, как я пью, и как я поставил бокал на столик.
  Я отёр тыльной стороной ладони рот, повернулся и пошёл между столиками.
  Кругом были пьяные разговоры, одни пьяные разговоры и больше ничего.
  Разговаривающие подонки смотрели друг на друга, друг другу в глаза, коротко взмахивали руками, совершали бесцельные движения головой, глядя по очереди на поверхность столика, на соседей, на свои руки.
  Всё было наполнено смыслом, и я вышел из зала.
  Я хотел завернуть в дверь слева, но отсюда была видна стойка, а у стойки стояли и сидели люди, и Корка с Дар тоже, и они разговаривали, я видел, как Корка похохатывает, щурит глаза и наклоняется к Дар близко, трогая ладонью плечо.
  Я подумал, что они разговаривают, и что найти зал для танцев можно и потом, а лучше поискать его вместе с кем-то. Скажем, с Дар и Коркой.
  Можно без Корки.
  Я пошёл к ним и, почти дойдя, почувствовал, что пьян, и стал рядом молча, а Корка на меня посмотрел и предложил выпить.
  Он обрадовался мне, потому что он уже пил с двумя мужчинами и женщиной, которые так и стояли здесь всё это время, пили очень мало и понемногу, видимо, никуда не торопясь, и которые не могли поддержать Корку.
  Я выпил с Коркой по полному бокалу, и теперь мы были оба пьяны, и он обиделся, что Дар не пила с нами.
  - Что ж... это... такое, - сказал он с трудом. - Дар! Так некрасиво.
  Я молча смотрел на неё.
  - Я - пас, - быстро и решительно проговорила Дар, и я стал трезветь на глазах, и сразу увидел, что Корка очень пьян. Наверно, ему мнится, что вот она - настоящая жизнь.
  - Штамп! - сказал я.
  - Да?
  - Ты меня только не обманывай.
  - Да?
  - Скажи честно. - Я помолчал. - Здесь есть зал для танцев?
  - О, разумеется! - сказал Штамп любезно. - Первая дверь налево.
  Мне это не понравилось. Что значит - первая дверь... Будто я сортир спрашиваю.
  - Штамп, - сказал я тихо, с напряжением в голосе. - Я ведь тебя просил честно, зал для танцев...
  - Пикет, успокойся, - сказала Дар и взяла меня за локоть. Я посмотрел на руку, взявшую меня, и тут Штамп сказал:
  - Да, да, Пикет, успокойся, прошу тебя. Твоё время прошло.
  - Ты, макака облезлая, - сказал я и поискал глазами по сторонам. Ты... - я прибавил одно из высокопарных выражений Лагуны, каких у того было множество.
  Это было очень сильно сказано, и Штамп побледнел, хотя лицо у него, как уже было сказано, небледнеющее, и выпрямился.
  Дар тоже побледнела, а двое мужчин и женщина обернулись и стали смотреть.
  Меня это здорово разозлило.
  - Чего смотришь? Поскучай! Не рискуй! - сказал я одному из мужчин.
  Мужчины отвернулись с видом благородного негодования на лицах. Они решили пока не вмешиваться, и женщина почувствовала к ним невольное минутное презрение и поспешила прогнать его.
  Дар взяла меня за руку и сказала:
  - Пойдём.
  Я ещё раз выразительно посмотрел на Штампа. Самозванец молчал с казённым выражением лица. Его задело то, что я ему сказал вначале.
  Я пошёл за Дар. Она тянула меня за руку. Корка тоже пошёл за нами. Он пошёл к своим друзьям.
  Мы дошли до какой-то двери, и Дар открыла её и потянула меня. Я шёл вяло и неохотно.
  - Чего ты? - сказала она.
  - А ты чего? - спросил я и запнулся. Я увидел кромешную тьму, звёзды, стремительно разбегающиеся во все стороны, и услышал странные, ни на что не похожие звуки.
  - Что это? - спросил я.
  - Это то, что ты искал, - сказала Дар. - Пик, приди в себя!
  Послышалась музыка, тягучая, волнующая, такой я ещё не слышал. Или слышал.
  Когда по ночам мы с Лагуной сидели в обсерватории, Лагуна ухаживал за Очаг, они по очереди показывали друг другу что-то среди звезд, и я, удобно устроившись возле телескопа, шарил по эфиру, и мощный приемник потрескивал, когда я заставлял его ловить самые слабые станции, и это было очень похоже на то, как в самом телескопе выискиваются самые слабые звездочки, расцветающие в глазке окуляра, и доставляло такое же удовольствие.
  И иногда я наталкивался на такую музыку, и всё внутри меня подбиралось, и я напряжённо ловил каждый звук звенящей, дребезжащей музыки, похожей на жужжание, и был еще какой-то привкус пыли, чего-то блеклого, какой-то бледной пелены.
  Какая-то новая музыка, будто извне. Такая музыка хорошо слушается приглушенной, в темноте.
  Мы танцевали с Дар, и голова у меня кружилась.
  - Пикет, - сказала Дар.
  Я промолчал, и она снова позвала:
  - Пик.
  - Да, Дар.
  Она подумала, что я не так уж пьян.
  - Мне нужно с тобой серьёзно поговорить кое о чем.
  - Что, здесь?
  - Все равно.
  - Тогда говори.
  Дар немного помолчала, собираясь с мыслями.
  - Вчера вечером Корка обещал сводить нас в один бар. Имелся в виду этот.
  - Да? - сказал я.
  - Сегодня утром к нему приходили авантюристы. Они разговаривали в саду. Слышать я не могла, но эти авантюристы ушли очень радостные. Очень, очень счастливые. Улыбки до ушей.
  - И что?
  - Мне всё это не понравилось.
  - Почему?
  - Так, - сказала Дар уклончиво. - А ты как думаешь?
   - Никак, - сказал я.
  - Что же, тебя совсем не волнует, что с твоим другом может ничего не случиться? - насмешливо спросила Дар.
  - Ты это серьёзно?
  - Нет.
  - Правильно.
  - Все это из-за меня, - сказала Дар вдруг, и я вздрогнул.
  - Что из-за тебя?
  - Ладно, - сказала Дар. - Я все это так хорошо знаю, что мне это уже надоедает. Завтра уезжаю. А я ещё подруге сообщила, что здесь чудесно, и чтобы она приезжала.
  - Что, прямо завтра и уезжаешь? - спросил я.
  - Ах, Пик, ты неплохой мальчик, но ты не представляешь, как мне это уже надоело.
  - Перестань, Дар, - сказал я. Я вовсе не хотел, чтобы Дар уезжала. - Ты ведь не уедешь?
  - Посмотрим, - сказала Дар.
  - Не нужно уезжать, Дар, - сказал я.
  - Я еще подумаю, - сказала Дар. - Зачем ты мне это говоришь? Я не хочу, чтобы из-за меня ничего не случалось.
  - Какие глупости, - сказал я. - Что из-за тебя должно не случиться?
  - Ладно, - сказала Дар. - Ничего.
  Мы потанцевали еще немного в разбегающихся звёздах, а потом к нам притиснулся Фат.
  К моему удивлению, он довольно твёрдо стоял на ногах. Он был с девушкой.
  - Вот, познакомьтесь, - сказал он. Мы познакомились. Лица девушки в темноте я не разглядел.
  - Мы будем танцевать, - сказал Фат и, взяв девушку за плечи, отошёл.
  - Ты не хочешь выпить по коктейлю? - спросил я у Дар. Она неопределенно мотнула головой. Я решил, что она согласна.
  - Пойдем тогда.
  Мы вышли из зала, и в глаза ударил резкий свет.
  Мы выпили у стойки по коктейлю. В дальнем конце стояли Корка и его друзья.
  'Где он таких отыскал?' - снова подумал я. Они занимались тем, что напивались. Корка, увидев меня, наморщил лоб.
  - Пик! - сказал он. - Постой, - это он сказал самому себе. - Ах, да! Пик, здесь Лагуна был.
  - В самом деле? - обрадовался я. - Когда?
  - Только что, - сказал Корка. Он был сильно пьян, но держался сносно. - Он проходил мимо.
  - Про меня спрашивал?
  - Нет, - сказал Корка.
  Странно, подумал я. Я обругал Лагуну про себя. Образина. Ходит где-то, когда он мне нужен. Друг называется.
  Дар подергала меня за руку. Я совсем забыл про нее.
  - Эй! - нежно позвала она тонким голосом. - Ты чего?
  - Ничего, - сказал я. - Прогуляться не хочешь? - В моем взгляде появились внимание и интерес.
  - Идем... - сказала Дар. - Только мне нужно... - Тут она замялась, вспомнив о чем-то. Она посмотрела в сторону.
  Я тоже посмотрел в сторону. Ненаблюдательный я человек, подумал я.
  За одним из столиков сидел третий из компании Корки. Их трое приехало из столицы вместе с Дар.
  Тот, что сидел за столиком, смотрел на меня. Нехорошо смотрел. Я потянул Дар за руку.
  - Идем.
  Парень за столиком встал, не спеша подошел ко мне и сказал:
  - Друг, можно тебя на минутку?
  - Можно, - сказал я.
  Дар посмотрела на него, на меня, ничего не сказала и отвернулась.
  Тогда я сказал:
  - Дар! - И вопросительно посмотрел на нее.
  Дар порывисто шагнула к парню и сказала:
  - Стиль, оставь его в покое. Я прошу тебя.
  - Ты меня не проси, - сказал Стиль сквозь зубы. - Помолчи лучше.
  - Стиль, я повторяю...
  - Не вмешивайся, - отрезал Стиль. - Ты идешь? - сказал он мне.
  - Ну... - сказал я неопределенно. - Если ты настаиваешь...
  - Настаиваю, - сказал Стиль. Он начинал злиться, повернулся и пошел. Я пошел за ним. У него была широкая спина в клетчатой рубашке и подтяжки крест-накрест.
  Дар проводила нас долгим взглядом.
  - Я буду здесь, - вдруг сказала она громко.
  Я, не оборачиваясь, кивнул.
  На улице было темно.
  - Слушай, ты, - сказал Стиль, поворачиваясь ко мне. - Я долго говорить не хочу. Или ты отцепишься от Дар, или...
  - Или? - сказал я насмешливо.
  - Или я за себя не отвечаю.
  Я рассеянно огляделся по сторонам. Темно. Никого. Хорошо.
  - Слушай, мальчик, - сказал Стиль. Он был старше. - Слушай, птенчик. Я из тебя отбивную сделаю. Ты не в те игры играешь. - Он придвинулся совсем близко и дышал мне в лицо.
  Я снова огляделся.
  - Что ты все головой крутишь? - рассердился Стиль. - Ты ноль на побережье. Никто тебе не поможет, понял, щенок?
  - Ай-ай-ай, - сказал я сказал я укоризненно и слегка возбужденно: - Какой ты невежливый, дядя!
  Видимо, он хотел замахнуться, но я, не дожидаясь этого, добродушно пожал ему руку, он отшатнулся, и я стиснул его руку несколько раз, и отскочил.
  Он, однако, стоял на ногах, и даже пытался сделать какой-то выпад, а потом стал падать.
  Я снова осмотрелся. Парень не шевелился. Пускай отдохнет.
  Я вернулся в помещение. Дар стояла спиной ко мне. Рядом с ней стоял товарищ Стиля.
  Они не разговаривали. Я подошел к Дар сзади и обнял ее.
  Она спокойно повернулась, держа в руке бокал.
  - Привет, - сказал я.
  Она смотрела на меня в течение какого-то времени, а потом сказала:
  - Это ты.
  - Ага, я, - сказал я почти весело. - Ты мне не рада?
  Она промолчала. К нам подошел Корка.
  - Знаете, мне здесь не нравится, - сообщил он. - В соседнем зале куда лучше. Идемте туда.
  Мы пошли в соседний зал. Там действительно было лучше.
  Мы уселись за свободный столик и стали разговаривать и смотреть по сторонам. Сюда же пробрались Фат со своей подругой.
  Я сидел рядом с Дар. Было приятно смотреть на нее. Я просунул руку вдоль спинки стула и положил ладонь на талию Дар. Она посмотрела на меня.
  Мы разговаривали и пили. Разговор был ни о чем. Это был самый пустой разговор на свете.
  Я решил, что мне тут порядком надоело. Я сказал Дар:
  - Идем.
  Перед баром восседала труженица Нектар в полной боевой раскраске.
  Проходя с Дар мимо стойки, я вдруг заметил Витамина, нависшего над кем-то, сидящим на стуле.
  Рядом стоял приятель Стиля. Витамин поелозил над сидящим, что-то с ним делая. Я осторожно обогнул их и заглянул сбоку. Витамин говорил:
  - Жулик, мошенник! Аферист, а? Попался бы он мне. И как ты просмотрел? - сказал он укоризненно товарищу Стиля. - А, брильянт?
  Тот растерянно пожал плечами.
  - Я и не заметил...
  - Эх, ты, лопух. Здесь тебе не твоя худосочная столица. Здесь надо держать ухо востро.
  Я, вытянув шею, наблюдал. На стуле, запрокинув голову с закрытыми глазами, был усажен сам Стиль.
  Лицо у него было в синяках. Непонятно, откуда они появились. Он был весь истерзан, как после жестокого побоища.
  Я же по нему только слегка прошелся, чтобы остыл. Даже не улыбался.
  Витамин расстегнул ему его клетчатую рубашку, легонько хлопал по щекам, потряхивал. Стиль медленно приходил в себя, но глаз еще не открывал.
  - А, зараза! - сказал Витамин. - До сих пор был без сознания.
  Он длинно и витиевато выругался и даже сплюнул. Я скосил взгляд. Дар смотрела на Стиля во все глаза.
  Они у нее были широко распахнуты, и их выражение было совершенно непонятно.
  Приятель Стиля толкнул Витамина в бок и показал на меня. Ему не понравилось мое внимание и, кроме того, он кое в чем меня подозревал. Витамин уставился на меня.
  - Здорово, - сказал он. - Ты здесь?
  - Я все время был здесь, - сказал я.
  Витамин посмотрел на Стиля и сказал мне:
  - Нет, ты видел? Угостили парня и оставили. Как это называется?
  - Да, нехорошо, - сказал я вяло. - Хулиганство.
  Витамин покачал головой. Приятель Стиля смотрел на меня подозрительно. Я неожиданно для себя разозлился.
  - Что ты тут уставился? - сказал я ему.
  У него округлились глаза.
  - А что такое? - сказал он с вызовом.
  - Тебе что-то не нравится? - спросил я. - Ну да, я поговорил с твоим другом. Могу и с тобой побеседовать. Даже растолковать могу.
  Витамин посмотрел на меня, на Стиля, на его приятеля Акцента, на Дар. Он начинал соображать.
  - Ну и растолкуй, - сказал Акцент. - Что, думаешь, боюсь? Мы еще по...
  Витамин степенно подошел к нему и положил руки на плечи.
  - Ты это брось, - сказал он серьезно.
  - А ты его дружок? - сказал Акцент. - Я это сразу понял.
  Он внезапно замолчал, потому что отзывчивый Витамин чуть не врезал ему.
  Мы - я и Витамин - отошли в сторону. Мы стали смотреть друг на друга. Витамин был трезв, до обидного. Игрок был очень изысканно одет: модный костюм, галстук.
  Витамин был красавчиком. Густые брови дугой, как у девушки, светская улыбка.
  Его красота была ослепительной и безусловной, она была даже какой-то терпковатой, как аромат дорогих духов.
  На шею ему вешалось столько, что после вечеринки вид у него от интриг был слегка обалделый.
  Дар, оставшаяся у стойки, поглядывала на него, и я, заметив это, заскучал.
  - Как твое дело? - спросил я.
  Как-то раз в школе Витамин единственный верно решил задачку. Все смотрели на него с осуждением. Не мог класс простить ему такой капитальной проделки.
  Индивидуалист Витамин временно раскаялся - мало ли что рабски покажется самому, отдельно от всех.
  - Штамп опередил меня. Вот плут! Считает бедняга плохонько, цифрочки путает, но шуту очень нравится этим заниматься. Баловство одно. Глянь, наливает без меры. Как не свое. Сплошной разор. Нет пользы себе, нет пользы обществу. Абсурд подучил брильянт маленько, для видимости, и ладно. Спелись клоуны. Сговорились. Но не в коня корм, - процедил Витамин, при всем своем лоске имевшем деревенскую родословную. - А я такие махинации с детства проворачивал, всех надувал, по-честному, и - не нужен! Всё наоборот. Никакой связи, а результат - пожалуйста! - загорячился Витамин, задетый за живое. - Но это же неестественно - приспосабливаться любым способом. Абсурдно. Искусственный отбор! Помогать надо достойным. Кому нужны подачки, угощения? Даже если ты чахлый, ни на что не годишься, так хоть закалишься. Торговля - искусство неравноценного, но взаимовыгодного обмана. Глаза клиента разгораются на яркую этикетку, и ничто превращается в нечто. Это уметь надо. Не всем дано. А чудес не бывает. Вывод? Я здесь не нужен. Расстарался метод. Выставил меня мошенником. Помнишь Досуга из астрономического кружка? Толковый такой. Любит звезды. Наблюдательный был, с кругозором. Абсурд виртуозно изобличил в нем ябеду. Без единого аргумента. Состряпал сплетню, гадко нацепил ярлык. Мигом все поверили, и козырь выпал из колоды. Наш Метод тасует серость. Равные условия! Педагог! Бездари так и расцветают, как в парнике. Зато ручные... Поэзия!
  - Слабых надо защищать, - сказал я. - Это естественно.
  - Да. Не лежит на поверхности, - сказал Витамин. - Естественно...
  - Сам всегда так говоришь.
  Перед глазами встали кадры из фильма про спорт: бегуны на финише. Они напрягаются из последних сил, чтобы обойти соперников, лица обморочно искажены, пот заливает глаза, зубы оскалены.
  Я посмотрел на Штампа. Он был совершенно спокоен.
  Никакого намека на рывок.
  Витамину, конечно, здесь самое место. С его данными. Но он здесь не находится. Есть Штамп.
  И это данность. Шут Штамп, не умеющий считать, а нелепо, смешно выглядит Витамин. Значит, может быть и так?
  Витамин намеренно не пожелал воспользоваться ничьей протекцией. Таких возможностей у него не счесть, а у Штампа - никого. Абсурд вот нашелся.
  Что такое скромный школьный метод против местного магната, отца Витамина.
  Но Витамин решил, что его личные качества превзойдут все. Он отделил их от прочего.
  Он ошибся. Его личные качества стали лишними. Без прочего. Где равные условия?
  Витамин неуязвимо воспрял.
  - Знаешь, у тебя дома такое творится! Что-то сверхъестественное! Такая музыка! Поэзия! По полной программе!
  Мать постаралась, подумал я и усмехнулся. Они отлично обходятся без меня.
  - Вот в чём незадача, Пик, - сказал Витамин. - Твоя Ореол совсем спятила.
  - Ореол? Ты с ней говорил?
  - И очень жалею об этом. Она влюбилась в меня или как там это называется у них, у тинэйджеров. Я старался быть вежливым, но вышло только хуже. - Он понизил голос. - Она при всех... понимаешь? Совершенно не стесняется. Мой такт всё испортил. Я разозлился, но она опять всё расценила по-своему. В общем, еле ушёл в антракте. А у меня ещё этот роман с Нектар. Мы едем в столицу. Не могу спокойно смотреть на этот воск. В столице всё чётко. Никакого хаоса. В большом городе никому ни до кого нет дела. Отведу душу в казино. Вино, женщины, азарт. Вот настоящая жизнь. Нектар берёт машину у своего папаши. Одно утешение, что если разобьём машину и на этот раз, то это будет её машина, а не моя. Не мешает проверить её чувства.
  Витамин объездил всё побережье со своими девицами, пользуясь их машинами.
  - А как мой подарок?
  - Машина мечта. Где ты ее взял? Я еще не во всем разобрался. Какие-то космические технологии.
  - Ещё не починил свой раритет?
  - Что ты! Времени нет. И средств.
  - Конечно. Кто бы сомневался.
  - Вот, одолжился у дебютанта, - сказал смекалистый Витамин. - Не в службу, а в дружбу.
  - Теперь ему ввек не рассчитаться.
  - Прибыли ему так и так не видать, - развязно сказал отверженный богач. Состоятельный Витамин всегда был всем должен.
  - По-моему, всех девиц интересует только мой капитал, - посетовал Витамин на расхождения во взглядах. - А если убрать его? Зачем им я? Чужая душа потемки. Поэтому у меня с Нектар все закончится. У нее с братцем до сих пор одна комната, как в каталажке. Надеялась, вундеркинд уедет в столицу. Вишь ты, что отколол, лодырь. Где родился, там и пригодился. С ума сошел! Родители ее, конечно, люди достойные, но башмачники. Зачем ей я? Мотив еще не причина. Нехорошо, когда нет причины. Когда без явной причины. Только стимул. Пусть ее будет не видно. Но хотя бы знать, что она есть. Объективно. А если убрать мой капитал? Чтобы остался только я? Мот.
  - Им будет нравиться твоя породистая внешность.
  - Поэзия! - расчувствовался даровитый Витамин. - Какой простор для воображения! А если убрать ее? Внешность обманчива.
  - Останутся характер, поступки. Характер у тебя ого-го! Кремень.
  - Из выгоды можно притворяться, озверело совершать хорошие поступки. Как Абсурд.
  - Тоже ложь, бессловесная оболочка. Шелуха, - вынужден был согласиться я. - Не бери в голову.
  - Вот беда. А где же я? - растерялся самобытный Витамин. - Получается, без оболочек меня нет?
  - Надо отделить одно от другого. Чтобы отличить.
  - Чур не надо, - онемело улыбнулся Витамин. - Мне систематически ухаживать недосуг. А ты что, хочешь, чтобы тебя любили за одни душевные качества? - И он громко расхохотался, затем еще и еще. - Без прикупа? Всё это лирика.
  - А как же твоя репутация?
  - Да дебош с ней, с репутацией.
  - Мне ничего не нужно говорить Ореол?
  - Боже упаси! Считай, что я тебе ничего не говорил. Да-а... Нектар - настоящий тигр, тигрица. Но она мне нравится. Скоро тряпичница выходит замуж. - Витамин бесприютно рассмеялся и с неистребимым оптимизмом махнул рукой.
  Какие-то неулыбчивые туристы орудовали в уголке - готовили.
  - Не хотят, чтобы им прислуживали? - недоумённо сказал я.
  - Догадливый, - сказал вдруг одноглазый мужчина. - Глазастый.
  Он принялся перекладывать порции в тарелку, как-то чересчур резко, и одна полетела в огонь - одноглазый даже зубами заскрежетал.
  За огнём наблюдал однорукий. Он тоже задёргался, умоляюще махнул единственной рукой и чуть не снёс весь мангал.
  - Нервозные какие-то, - сказал я.
  - Они прибыли из столицы, - осведомлённо сказал Витамин. - С мыслями о чудодейственном изъяне в трущобах. Естествознание отдыхает! Будто бы там все второстепенное неминуемо прорастает, если ни на кого не полагаться. Уповают на неисчерпаемый потенциал в них самих, который нужно лишь как-то сопутствующе растеребить. Но только слегка, осторожно, невзначай. Заронить. Зародить. Безыскусно.
  - Побочные явления, - задумчиво сказал я вслух. Оккупировали наше побережье, как пена. Уверовали, что это больница. Какая-нибудь супермодная платная клиника.
  - Да они неплохие, туристы, - угодливо встрял Штамп. - Но непутевые. Образованные. Вещи их только сильно будоражат. Лучше бы в наших трущобах ничего не было.
  Откуда, подумал я, этот упорный слух, что в трущобах что-то есть?
  - А так оно и есть, - сказал Витамин. - Ничего и нет, - хладнокровно поддел весь этот ансамбль неприкаянных специалистов отзывчивый толстосум.
  - Зачем же нас п... пугать? - Если уж заика заикался, то основательно, будто на полном ходу спотыкался.
  Мы вместе с Витамином приблизились к одиноко ожидающей Дар, и Витамин, сияя улыбкой, сказал:
  - Прошу прощения, но я должен вас покинуть. Время не ждет. - Он метнул соколиный взгляд на свои часы, сплошь унизанные самоцветами. - Момент! Вы мне кого-то напоминаете, - сказал он Дар. - До свидания. Всего хорошего!
  - До свидания, - сказал Дар, улыбнулась и посмотрела на меня.
  Витамин кивнул нам и удалился стремительной походкой.
  Баловень судьбы был неотразим.
  Все смотрели на него.
  - Вижу, он тебе понравился, - сказал я Дар.
  Она быстро повернула голову.
  - Очаровательный мальчик.
  - Вот-вот.
  У стойки оставался только Кредо. Ему было не по себе. Опять на витию стих напал. Утратил стимул.
  Откуда-то появился рыжий пропойца Фат.
  - Пик, говорят, у тебя дома великолепный шабаш. Ты знал об этом? Идём к тебе.
  - Нет, - сказал я. - Вы идите. А мы погуляем. Верно, Дар?
  Она пожала плечами, за которые я её держал, и улыбнулась.
  - А мы наведаемся. Потребим, - сказал Фат. - Нам, как Витамину, регулярная сладкая жизнь не по карману. Нам сойдет что попроще. Мимолетное. Надеюсь, нас не прогонят.
  - Тебя прогонишь...
  Мы с Дар пошли по пустынной улице. С океана дул широкий свободный ветер. Небо, огромное и чёрное, было усыпано яркими звёздами. Ветер шевелил всю зелень вокруг, и она монотонно шумела.
  Дар подняла голову и смотрела прямо вверх. Голова у неё закружилась, она покачнулась, и я удержал её, притянул к себе и поцеловал. Она ответила на поцелуй, выпрямившись. Дар задвигалась, выгибаясь, откидывая голову, заставляя меня тянуться к ней. Я чувствовал, какой у неё упругий рот, и какие умелые руки, которые вроде бы ничего не делали, а только иногда отводили вовремя тонкими пальцами мои руки.
  Я почувствовал себя неуправляемым снарядом в её руках, но я уже плохо владел собой, и не хотел владеть собой. Я не хотел владеть собой.
  В темноте ничего нельзя было разглядеть.
  - Успокойся, - прошептала Дар. - Попробуй успокоиться. Деловитость этой фразы удивила меня, и я чуть не засмеялся.
  - Ты мне ужасно нравишься, - горячо зашептал я.
  Дар коротко рассмеялась. Я вспомнил, как она лежала в полуденный зной в прохладной комнате на диванчике и поигрывала ножкой и кусала яблоко.
  - Успокойся! - почти строго прошептала Дар и вдруг, поддавшись сама порыву, обхватила руками мой затылок. Я чувствовал, какое у неё сильное тело, с очень тонкой талией.
  Необъяснимым образом мы зашли в какой-то переулок. Я хорошо знал это место.
  Здесь проходит мощёная дорога с крутым поворотом, а дома вдоль дороги, вплотную к ней, аккуратные, чистенькие, крыши уложены из светло-коричневой черепицы и красной, радующей глаз.
  Небольшая аллея, окружённая густой зеленью, ведёт к старой, светлой даже ночью, крепости, вокруг которой сохранилась ограда из крупных белых глыб, и росли длинные пальмы с жидкими листьями.
  Ночью сквозь ажурные скелеты этих длинных широких листьев видны звёзды, и только когда ветер раскачивает стволы, листья опахалами то закрывают, то открывают сверкающие россыпи звёзд.
  Перед чернеющим входом в древнее казино Маска распластались широкие ступени. Мы не стали заходить внутрь. Мы могли просто споткнуться на ступенях и не понять, что случилось.
  Мы упали в густую траву и медленно катались по ней, приминая её. Трава вокруг была длинной и мягкой, и легко сминалась, не выпрямляясь. Мы расслабленно лежали на ней, глядя в небо. Верх у казино был зубчатый, и зубцы были неровные, будто подпиленные.
  Верхушки пальм были выше этих зубьев. Вокруг всё спало. Отсюда ничего не было видно, только чернильно-чёрный вход и рельефно обработанные каменные колонны, отстоящие друг от друга. Волосы Дар касались моей щеки. Мы молчали. Я прошептал:
  - Пойдём?
  - Да. Только поцелуй меня.
  Она обхватила меня, беспомощно зашарив руками по моей спине, сминая рубашку, и у пальцев сзади обнаружились острые ногти, я чувствовал горячее, жаркое дыхание. Тонкие волосы были мокрые.
  Мы долго лежали, и Дар принялась меня целовать, легонько, одними едва уловимыми касаниями губ, и я улавливал краем глаза бледнеющее пятно её лица. Мы обменивались невидимыми друг другу взглядами, у меня перехватывало дыхание, и это продолжалось очень долго, я потерял счёт времени, да и какое это имело значение, ничего не имело значения, кроме нас.
  Дар была неутомима, она тянулась к новым поцелуям.
  Она ничего не говорила, не нашёптывала никаких ласковых глупостей, молчала, блестя влажными глазами, взъерзывая от нетерпения, которое охватывало ее поминутно, неутоленно, ненасытно.
  У нее было прекрасное тело, и я оценил это в полной мере только сейчас.
  Время будто бы обмерло. Мы лежали неподвижно. Я чуть шевельнул плечом. Интересно, который сейчас час... От неожиданности я вздрогнул.
  Мне показалось, что чернота успокоившихся крон пальм начала розоветь; но это мне только показалось.
  Но небо явно посветлело, и теперь сквозь тёмные силуэты окружающих нас пальм была видна глубокая, внушительная, синяя бездна вверху с горстками звёзд.
  Мы пролежали неопределённо долго, и Дар притихла, но не спала, а просто отдыхала на моей руке, тесно прижавшись ко мне, и было уже утро, несмотря на то, что вокруг стояла прозрачная темнота, я знал, что вот-вот начнётся рассвет. Я подумал, что нужно уходить отсюда.
  - Давай попробуем встать, - сказал я, и мы тихо засмеялись.
  Сначала поднялся я, прогнулся в пояснице. Я чувствовал себя утомлённым, но голова была чистая, как всегда. Я зевнул, зажмурив глаза, и с улыбкой посмотрел на Дар. Она продолжала лежать, разбросав руки и ноги по многострадальной траве. Я рывком вскинул Дар в воздух, крепко прижав к себе.
  Она даже не вскрикнула, только улыбалась, и в ее глазах, живых, томных, красивых вновь заплясали искорки. Я подумал, что никогда не видел таких красивых глаз.
  В них не было особенной глубины, но один их взгляд электризовал. Я ослабил захват, и Дар коснулась земли.
  - Теперь я провожу тебя домой. Так?
  Дар задумалась.
  - Не знаю... - сказала она. - Может, и так. - Она примолкла.
  Я с интересом смотрел на нее.
  - А может, и не так? Да?
  - Пик, - сказала она, поднимая брови и глядя вниз. - Мне не совсем удобно появляться дома в столь поздний час. Тем более в гостях.
  - Да ладно тебе, - сказал я. - Я понимаю. Наверно, Корки все обмирают. А еще чадо их заявился пьян... Бедный Корка! Ему такой скандальчик вкатят.
  Улочка вела к океану. Камни хранили дневное тепло. Я держал Дар за руку.
  - Ты его давно знаешь?
  - Кого? Корку? Не очень.
  - Он что, приехал откуда-то?
  - Вероятно. Я не интересовался. Когда он появился, его все задразнили, Он, знаешь ли, такой удобный объект для насмешек. Его отец купил виллу рядом с нашей. Мы стали соседями. А ты что у него делаешь?
  - Я? - Дар удивилась. - Я гость. Гостья я.
  Она - гость. Из столицы.
  В огромном городе, рожденным цивилизацией, расцвет великого множества самых невероятных услуг и невиданного разнообразия вещей, расточительно изготовленных только для комфорта.
  Я не любил мегаполис и никогда не скрывал этого. Всегда, волей-неволей, складывается типичный образ жителя какой-то местности.
  Образ жителя большого города я никогда представить себе не мог.
  Слишком уж они разные там, люди. Их там масса. Когда я вспоминаю об этом, и когда я вспоминаю город, я невольно содрогаюсь.
  А ведь это рядом.
  Сразу за размежевывающей нас зловонной мусоркой. И начинается, и начинается. Голова кругом идет. Ну его, этот травмированный город.
  Мы вышли к океану. Снова подул ветер, и океан сердился. Волны стремительно накатывались на песок.
  Когда ветер утихал, было слышно, как океан устало и сонно дышит, и волны грозно шумят по всему берегу.
  Песок сверху был прохладный, а затем теплел, стоило только погрузить ногу поглубже в его зыбкую тягучую массу.
  Далеко на горизонте появилась багровая точка - краешек солнца, то и дело скрываемый волнами, - она росла, и всё вокруг, тёмное, недвижное, неясное стало розоветь.
  А небо было уже совсем светлым.
  Цвет его был чистым-чистым, густо-голубым, в центре темнота, расходящаяся почти до краёв, и светлая, как мечта, полоска, окаймлявшая горизонт.
  Пальмы горделиво высились тёмными зонтиками на фоне этой полоски.
  Рубиновый диск солнца высунулся еще из океана. По поверхности протянулась дрожащая красная дорожка. У самого берега волны дробили её.
  Воздух был очень свежий.
  - Хорошо, да? - сказал я Дар.
  - Я больше люблю закат, - сказала она.
  - При чем тут закат? - сказал я. - Я тоже люблю закат.
  - Но рассвет тоже красиво, - сказала Дар.
  Солнце наконец высунулось из волн и неудержимо начало подниматься. Стало светло.
  - Куда ты меня ведёшь? - спросила Дар. - Ты обманываешь меня?
  - Приехали, - сказал я. - Какая разница?
  Дар помолчала, а потом сказала:
  - Хорошо, куда мы идем?
  - К солнцу, - сказал я. - Нет, кроме шуток.
  - К солнцу, так к солнцу, - сказала Дар равнодушно.
  Показались большие белые валуны. Лодка была на месте.
  - О, - сказала Дар. - Судно.
  - Ага, - сказал я и стал тащить судно к воде.
  - Я пока умоюсь, - сказала Дар.
  Я кивнул, и она побежала - лёгкая, грациозная, прижав локти к бокам. Волосы сзади расходились.
  У воды она походила, осторожно наклонилась, держа согнутые колени вместе, и зачерпнула ее ладошкой.
  Я столкнул лодку в воду и подождал Дар. Она зашла в воду, уцепилась за борт и уселась у руля. Я взялся за вёсла.
  Грести было трудно, я чувствовал свои ватные руки и ноги. Временами находила мысль, ставшая уже воспоминанием, о прошедшей ночи, и я даже засомневался - было ли всё?
  Дар переместилась на корму и сидела, подобрав под себя согнутые ноги. Брюки были закатаны до колен.
  Вид у Дар был отсутствующий, она задумчиво смотрела вдаль, подперев кулачком щеку.
  Сейчас она выглядела почти незнакомой, и я подумал, что там, в мегаполисе, у неё своя жизнь, мне чуждая, свой круг, мне чуждый.
  Я налёг на вёсла. Я направлял лодку вдоль побережья, туда, где берег пустынный на огромном протяжении, и пальмы торчат из ровного, как доска, пляжа, и между ними пронзительно свищет ветер, ничем не сдерживаемый.
  Грести туда, конечно же, нет смысла.
  Я кинул грузило за борт. Леса задрожала и, натянувшись, пошла в глубину.
  Дар безучастно посматривала на всё это. Мне не понравился её взгляд.
  Уверен, она подумала, что я - дитя природы и, забыв обо всём, самозабвенно гребу, разматываю снасть, чувствую, словом, себя в своей стихии.
  Может, я и в самом деле так выгляжу, но всё равно.
  Я закрепил катушку и, подсев к Дар, обнял её, стараясь, чтобы на лице ни в коем случае не появилось идиотской улыбки, другой тут быть не могло.
  - Что с тобой? - спросил я.
  Дар быстро взглянула на меня, опустила голову и заморгала. Я сжал её покрепче одной рукой и попытался заглянуть в глаза. Она не прятала взгляд.
  Глаза её были спокойны и ясны.
  'Гм', - сказал я про себя, внезапно почувствовав, что, вздумай я сейчас поцеловать её, она бы не позволила. Какая перемена в человеке.
  Я это ясно почувствовал и отодвинулся. Кажется, она мне была благодарна за это. Я подумал, что совсем ещё плохо разбираюсь в душевном состоянии ближнего.
  Я зевнул. Леса тянулась за борт, рассекая толщу воды. На ней повисло несколько капель. Меня потянуло в сон.
  Я взялся за борт и заглянул в воду. Цвет её был неприятным, тёмным, выдавая большую глубину.
  Под лодкой, под тонким слоем дерева была бездна, как отражение неба.
  Я вытащил подряд несколько рыб, а тут нацепилась ещё одна. Я не стал её даже вытаскивать, и она поплыла за нами.
  Я погрёб к берегу, чувствуя, как быстро устаю, уже после нескольких гребков.
  Волны вокруг были невысокие, и среди этих волн вдруг появился огромный серп и, взрезая поверхность, быстро пошёл прямо на лодку.
  Дар закричала.
  Это была здоровенная акула, и серп у неё был темного пластилинового цвета, упругий, толстый и блестящий.
  Я только и успел, что схватиться покрепче, но в последний момент акула свернула и прошла за кормой, вплотную к корме, и зацепила хвостом лодку.
  Дар завизжала, и визжала, не переставая, лодка тупо и крупно вздрогнула и закачалась, и мы чуть не вывалились. Леса натянулась до отказа и лопнула.
  Огромная черная распластанная тень скользнула под лодкой, плавник исчез, и видно было, как очень крупная акула, еле двигая хвостом и с неподвижными плавниками, белобрюхая, растворилась в мрачной глубине.
  Я держал Дар за плечи. Она сильно дрожала и всхлипывала, постукивая зубами.
  - Эй, эй! - говорил я, встряхивая её. - Эй, девочка моя, перестань! Я прошу тебя!
  - Это... ик! Это же... ик! - сказала Дар, в ужасе тряся головой.
  - Молчи! - сказал я. - Это восторг. Самый обыкновенный. Сейчас пройдёт. Вот увидишь.
  Я долго успокаивал её, но пришлось сесть за вёсла, потому что лодку понемногу утягивало в океан.
  Я грёб, не останавливаясь, до самого берега, и совсем обессилел. Проклятая рыба. Снасть унесла. Девушку испугала. Меня тоже. Но какая же она была большая.
  Я вывалился из лодки на мелководье и так лежал, омываемый прозрачной водой.
  Волны то и дело подталкивали меня в спину, я распластался в воде.
  Перед носом был песок, и откатывающиеся волны увлекали рой песчинок с собой, и они тонко звенели.
  Дар села на песок и обхватила руками колени.
  - Пик! - позвала она спустя какое-то время.
  - Да... - сказал я. В воде было очень хорошо, и снова хотелось спать.
  - Я есть хочу! - жалобно сказала Дар.
  Я оттолкнулся руками и сел в воде. Волны стали толкать меня в бок.
  Я вздохнул.
  - Ты уху любишь?
  - Сейчас я всё люблю.
  Я потащил лодку из воды, и очень хотелось ругаться, но я сдерживался, а лодка стала раз в десять тяжелее. Набухает она, что ли, от воды.
  Я быстро сварил уху, она получилась вкусной, дымящейся, но почему-то я не испытывал никакого аппетита, да и Дар едва прикоснулась к ней, и после этого мы прилегли под пальмой.
  Звук послышался со стороны трущоб.
  Дар стала зачем-то озираться, потом высвободилась из-под моей руки и посмотрела по сторонам.
  - Ты что? - лениво спросил я.
  - Ты спи, - сказала Дар. - Закрой глазки... - она приложила пальцы к моим глазам, закрывая их, - и спи. Хорошо? Я сейчас приду и тоже буду спать. Ты меня понял, Пик? - ласково спросила она.
  - Вижу седьмой сон, - сказал я, поворачиваясь.
  Дар быстро поцеловала меня и ушла легкими шагами, неясный звук которых тут же исчез, оборвался.
  Вокруг было только бездонное небо, и безбрежный океан, и бесконечный пляж, ровный-ровный, и редкие пальмы, уходящие вдаль, и гудящий ветер, и неподвижное солнце.
  Я открыл глаза. Дар стояла на дюне и смотрела вдаль.
  Я снова закрыл глаза.
  Только сейчас, когда было тепло, уютно лежать в глубоком песке, и можно было слушать завывания ветра, тело охватила страшная вялость. Я был почти разбит.
  Я чувствовал свой пульс, глухой и ровный, и тело было где-то далеко-далеко, но сразу уснуть я не мог.
  Я лежал, ни о чём не думая, до тех пор, пока песок рядом не зашуршал, по закрытым глазам прошлась тень, и Дар, томно потянувшись всем телом, улеглась возле и придвинулась ко мне.
  Я, не открывая глаз, вытянул полусогнутую в локте руку, и она положила свою головку мне на плечо и задвигалась, устраиваясь поудобнее, и затихла.
  - Такая глушь, - сказала она тихо. - Жуть...
  - Сильно испугалась? - спросил я негромко.
  - Чуть не обалдела от страха, - сказала Дар. - Я думала, она на нас нападает.
  - Это что, - сказал я. - Вот когда они действительно нападают, а ты не в лодке, а в воде...
  - Брр... - сказала Дар.
  - Все радости жизни. Барахтаешься, как куколка, а снизу эта слонообразная туша идёт под косым углом...
  - Хватит, - сказала Дар. - А что, с тобой такое было?
  - А я о чем, - сказал я и замолчал.
  Дар тоже помолчала, а потом спросила:
  - А что было дальше?
  - У меня от страха выросли крылья, и я воспарил к небесам.
  Дар улыбнулась.
  - Нет, правда.
  - Это было около самого берега, но там дно, понимаешь, обрывалось сразу. И ни с того ни сего эта зверюга - я так и не понял, что это было, но размерами с мамонта - появилась. Мы успели ее заметить под водой - все видно. Почему-то я позже всех ее заметил. Она как кинется ко мне. - Я замолчал, переживая. Дар легонько толкнула меня локтем. - Ударила своей башкой, или как там это у нее называется, я - фонтаном вверх. Она, конечно, сглотнула бы меня, как малька, но промазала. А все уже повыскакивали, как пингвины, на берег. Знаешь, как пингвины выскакивают из воды?
  - Что? - спросила Дар. - Пингвины?
  - Неужели не видела?
  - Видела,- сказала Дар. - Кажется.
  - Это умора, - сказал я убеждённо. - Как из катапульты.
  - Да, умора, - сказала Дар. - А что дальше было?
  - Пока туша разворачивалась, пока разгонялась заново, я уже висел на скале, причём отвесной.
  - Страсти какие в этом океане, - сказала Дар. - И давно ты ведёшь такую жизнь? С детства?
  - Нет, почему же. Не с детства.
  Дар удивилась и даже открыла глаза.
  - Ты что? - спросил я.
  - Я была почему-то уверена, что ты здесь родился и живёшь всё время.
  - Да нет. Прижился.
  - А где ты жил раньше?
  - В столице.
  - Где, где? - переспросила Дар.
  - В столице.
  - Вот как? - сказала Дар. Похоже, она была озадачена.
  - Чем ты удивлена?
  - Когда ты перебрался сюда?
  - Мы переехали, когда я был совсем ребенком. Жизнь в столице требует средств, и немалых.
  - Да, да, - сказала Дар. Она помолчала в нерешительности взяла меня за руку. - Извини, - сказала она просто, - мне самой неловко, я приняла тебя за простодушного провинциала. Не во всех отношениях, разумеется, - добавила она спокойно, с затаённой усмешкой. - Но, в целом, увидев тебя, я решила, что передо мной - наивный увалень.
  - Это когда? - спросил я лукаво. Я тоже открыл глаза.
  - Ах, ты! - сказала Дар, мягко улыбаясь. - Признайся, что ты там делал?
  - Тебя искал, - сказал я. Я оценил её спокойную откровенность. Про провинциала.
  - И как? Я тебе понравилась?
  - О! - только и сказал я. - Бездна чувств.
  - Ну, ну, как бы не так, - сказала Дар, - так я и поверила, чтобы сразу бездна чувств.
  - Смотря каких.
  - А, это другое дело.
  - А я тебе понравился?
  - А зачем тебе это знать?
  - Хочется, - сказал я.
  - Не нужно тебе этого знать, - сказала Дар и поцеловала меня. - Тем более, что тебе это самому известно.
  - Ладно, - сказал я, - пусть.
  - Я хочу искупаться, - сказала Дар. - Искупаемся?
  - Да.
  - Тогда раздевайся. - Сама Дар разделась очень быстро, я даже удивился.
  Мы пошли к воде. Дар шла рядом и мягко улыбалась мне, когда наши взгляды встречались. Я шлепнул её, и она отскочила далеко от меня, разбросав длинные ноги.
  Мы понежились в чистой воде на мелководье, потом стали сохнуть и жариться на солнце.
  Дар подбирала какие-то ракушки и с удивлением их рассматривала.
  - Одень рубашку, сгоришь, - сказал я, но она потянула меня к пальме.
  Мы лежали, как прежде, щека к щеке, и я слушал ровное дыхание Дар, и всё остальное было далеко-далеко.
  Где-то там остался родной городок, уютный, погребённый под зеленью, погруженный в многолетнюю спячку, осталась мать с её ночными гуляниями, оставался верный Лагуна, чуткий, всепонимающий друг, остались бесчисленные праздники детства, а здесь были только унылый вой ветра над океаном и покачивающиеся, поскрипывающие пальмы.
  Дар повернула голову с покойно прикрытыми глазами. Губы были приоткрыты, и видна была влажно и тускло поблёскивающая полоска зубов. Я почувствовал влечение, и мы начали вяло, как бы нехотя, целоваться. Дар открыла глаза, взъерошила мне волосы и стала смотреть, что из этого получилось.
  - Какой ты смешной... - прошептала она.
  - Да? - сказал я тоже шёпотом.
  - Да... Просто ужас до чего смешной.
  Она провела ладонью по моим волосам, полуразвернулась, скрутившись в талии, взяла растопыренной рукой мой затылок, прижалась губами к моим губам, и мы долго целовались, а потом я начал целовать шею девушки, добираясь до подбородка, гладкая кожа натянулась, Дар в это время замирала, сильно откинув голову назад, блуждая бездумным взглядом где-то в высокой густой кроне пальмы, и тихо вздрагивала от прикосновений, прогибаясь назад все сильней и сильней, по шее и тонким, обнаженным выше локтей рукам проходила дрожь, как озноб. Глаза девушки закрывались, волосы перемешались с песком, а по лицу пробегали, как тени от облаков, красные пятна, как скользящий румянец, голова вдавилась в песок и в ствол пальмы, она резко напряглась, уперлась мне кулачком в грудь. Я лежал, чувствуя жар во рту, и все куда-то плыло, плыло и никак не могло остановиться.
  Дар приподнялась, у неё появились силы, она, быстро осмотрев моё лицо, стала целовать его, тихо улыбаясь, это длилось долго, и я совсем забылся, как во сне, а в глубине глаз Дар что-то вспыхивало и гасло, взгляд был то сосредоточенным, то почти безумным и, глядя в эти глаза с испытующими искорками, я сам поражался своим чувствам.
  Мы были счастливы и, когда солнце нехотя перевалило за зенит, бесконечно усталые, уснули в объятиях друг друга, сном безмятежным и беспробудным, как дети.
  Когда я проснулся, была ночь. Я лежал и смотрел на звёзды.
  Проснулась и Дар.
  - Пик... - шепнула она.
  - Да?
  - Уже ночь? Мы с тобой проспали весь день.
  - Ты выспалась?
  - О да. Как темно и ветра нет. Это океан так шумит?
  - Да. Послушай, тебя искать не будут?
  Дар помолчала, потом сказала равнодушно:
  - Пускай ищут.
  - Среди ночи, тебе, гостье, тоже, наверное, неудобно появляться.
  Она засмеялась.
  - Ладно, всё в порядке. Я вся в песке, Пик.
  Я привлек ее к себе. Губы у нее были теплые.
  Вокруг было очень темно. Луна только начинала показываться.
  Я пошёл по влажному песку у самой воды. Океан был очень спокойный.
  Дар отстала.
  Я слышал, как она запрыгала на одной ноге, разуваясь на ходу, и как зашла в воду, и как вода захлюпала.
  - Эй! А мы правильно идём?
  - Конечно. У тебя возникли сомнения?
  - С тобой? Никогда. - Она засмеялась и стала догонять меня. Её смех разносился по всему пляжу. - Веди меня, мой друг и повелитель! - торжественно сказала она и снова засмеялась.
  Мы уже довольно долго шли медленным шагом, и Дар висла на мне, иногда забредая в воду, и кристальные волны с тихим журчанием накатывались на пятки.
  Взошедшая луна ровно освещала пляж, и её свет лежал на унылых листьях редких пальм.
  - Я слышала, у вас есть трущобы. Там очень страшно?
  - Глухое место, особенно ночью. Старое строительство. Развал.
  - А что там строили?
  - Не знаю.
  - А почему развалилось?
  - Неизвестно.
  - У вас настоящая провинция. Никто ничего не знает и ничем не интересуется.
  - А что здесь интересного? Ничего.
  - А школу ты никогда не пробовал бросать?
  - Пробовал.
  - Я тоже. У меня, понимаешь, нет никаких способностей к наукам. Но учусь я хорошо. У меня хорошие отметки.
  - Ты и не будешь никогда заниматься науками, - обнадежил я её.
  - Но ведь надо хорошо учиться, - возразила Дар зачем-то. - Надо.
  - А сколько тебе годиков?
  - Ну, это неважно. Мало еще. Послушай, Пик, совсем не видно огней, разве мы так далеко уплыли? Постой... мы же идём в другую сторону.
  - А ты только сейчас это заметила?
  А вдруг праздник начнется? Сам по себе, автоматически, без причин. От заветного обмана. Как раньше.
  - Пик! Что ты задумал? Подожди. Подожди же! - Она схватила меня за руку. Её рука слегка дрожала. Она всматривалась мне в лицо. - Пик! - громко и жалобно воскликнула она, присев, и лицо её плаксиво исказилось.
  - Что с тобой?
  - Я боюсь... я... я... боюсь! - Она попыталась освободить руку, но я не отпускал, и на её лице появился ужас, она сказала: - Пик, перестань, куда мы идём, я боюсь! Я не знаю... - забормотала она. - Мне же говорили. Пик, неужели это ты... нет, я не верю, этого не может быть... - Она порывисто огляделась, вокруг был пустынный пляж и больше ничего, и Дар вдруг обмякла.
  - Дар, что ты? - сказал я. - Чего ты испугалась?
  - Нет, нет, ничего. - Она рассмеялась, но вид у неё был поникший. - Вот не представляла, что всё так будет. Я себе всё представляла по-другому.
  Я уже заметил невдалеке очертания большого строения, дома. Я решил воспользоваться привлекательной возможностью пощипать запасы старины Кредо.
  И заночевать там можно будет.
  - Ты что, меня боишься? - спросил я.
  - Не волнуйся, я уже взяла себя в руки.
  - Кажется, мы пришли.
  Мы стояли перед огромным особняком.
  - Пик, - сказала Дар. - Отпусти меня.
  - Да что с тобой?
  Она молчала, опустив голову, потом потянула руку, я не отпускал, она рванулась, вырвалась и понеслась с места. Помедлив, я пустился за ней.
  Она бежала быстро и молча, и я не сразу её догнал. Она повалилась на песок и стала молча отбиваться, я стиснул её, она, сопротивляясь, напряглась всем телом, изогнулась и замерла, глубоко вздохнув. Руки расслабленно вытянулись вдоль побежденного тела. Мы без сил лежали рядом. Я хотел помочь Дар встать, но она оттолкнула меня.
  - Это... это не ты!
  - Ну да, - сказал я, ухмыляясь. - Не я.
  Она, глядя на меня, вдруг успокоилась. Перемена в её настроении произошла внезапно.
  - А что это за дом? - спросила она. - И так далеко от города.
  - Сейчас посмотрим.
  - Мне страшно, - предупредила Дар.
  Дом был не такой, как у Кредо.
  Я перелез через стену и во дворе отодвинул тяжёлые засовы какого-то средневекового вида.
  Дар, ожидавшая одна за воротами, быстро проскользнула вовнутрь и прижалась ко мне.
  Вокруг стояла мертвая тишина. Я толкнул входную дверь. Она неожиданно распахнулась.
  Дар немедленно отыскала мою руку. Темнота внезапно кончилась. Большой зал был призрачно освещён.
  Мы вздрогнули.
  С огромного, во всю стену, портрета смотрел Шедевр. Портрет был сделан мастерски, лицо Шедевра, несмотря на такое увеличение, было, как живое.
  Это впечатление усиливалось тонкой, едва уловимой усмешкой, замершей на его губах.
  - Кто это? - Дар перешла на шёпот.
  Я хотел сказать, но вместо этого шагнул вперёд. Во всём доме никого не было.
  Ни души. Все двери были отперты.
  Мы с Дар вошли в спальню. Посреди комнаты стояла большая кровать.
  Дар уселась на неё.
  - Иди сюда, - услышал я её голос.
  Голос был спокойный и сонный.
  Я сел рядом.
  - Спать хочу, - сказала Дар. Она опустила голову мне на грудь. - Ты что, не хочешь спать?
  - Хочу, - сказал я, и Дар, сонно помаргивая, принялась расстёгивать рубашку на мне.
  - Постой, - сказал я и встал.
  Было очень тихо. Рядом Дар спокойно раздевалась.
  - Дар... - проговорил я.
  Она уже почти разделась и собиралась забраться под одеяло.
  Я взял её за плечи и встряхнул. Она была совсем сонная. Она пожала плечами и сонно улыбнулась. Снова пожала плечами.
  Не протестовала, что я её крепко и, наверно, больно сжимаю. Только смотрела перед собой и сонно моргала, и в её томных глазах больше не вспыхивало ни огонька.
  Я повернулся к выходу и резко толкнул дверь.
  Но на лестнице никого не было. Я бросился вперёд, потому что во мне нарастала неизъяснимая радость.
  ...Я сидел на берегу океана ночью, и всё было, как во сне, и из воды выходила девушка, встряхивая волосами, её фигура была прекрасна на фоне фосфоресцирующих волн, она подошла, смеясь от восторга, и меня обдало свежестью, и я тоже засмеялся, хотя мне было совсем не смешно.
  Над головой, над развалом, висела луна и вовсю светила, а мы смеялись и не могли остановиться.
  
  
  
  Глава 3. Рацион
  
  
  
   Солнечный луч, желтый и слепящий, пробивался сквозь щель.
  Он медленно соскальзывает с большого комода, угрюмо замкнувшегося под толстым слоем пыли, ползет диверсантом к сломанным стульям растянувшись, взбирается на старую софу, отслужившую, отжившую свой век.
  Когда я смотрю на луч, он замирает и упорно не желает ползти дальше. Глазам смотреть на луч больно.
  Пылинки роятся, посверкивая, в снопах солнца, которые брызжут сверху и сбоку.
  Я отвожу взгляд и краем глаза улавливаю, как рыхлые желтые пятна тотчас, как по команде, тронулись и потянулись друг за другом в плавном хороводе, обволакивая мелкие предметы и ярко выделяясь на ровных поверхностях, каких, впрочем, было немного.
  Чердак был огромный и весь был чем-то завален.
  Посередине, начинаясь от входа, пролегала тропинка между разными вещами, и видно было, что, когда вещи начинали оползать на тропинку, их отбрасывали в сторону, а те, что потяжелее, оттаскивали.
  Все это напоминало свалку, свалку забытую, никому не нужную. Здесь не хватало только воронья.
  Крыша над головой накалилась, и было душно. Осматривая чердак, я вымазался, как трубочист, потому что пыль лежала плотным ковром на всем, и клубы ее взмывали от каждого движения, и я яростно чихал, поднимая новое облако.
  Куклы не было. Я оставил ее здесь.
  Я задумчиво посидел, глядя по сторонам, и услышал короткий резкий свист. Я высунулся.
  Лагуна стоял внизу, крутя задранной головой, потому что солнце било ему в глаза, и собирался свистнуть по-настоящему, в чем равных ему не было, но я махнул рукой, он заметил и остановился.
  Он явно обрадовался.
  - Эй! - заорал он. - Сколько лет!
  - Здорово, - сказал я ему сверху. - Залазь ко мне.
  Лагуна быстро вскарабкался по лестнице, видно было, как она дрожит, и мы обменялись рукопожатием.
  Он смотрел на меня, как на марсианина, и мне было смешно.
  - Что с тобой? - сказал я.
  - Ты где пропадал? - сказал он. - Сыночка как волной смыло, а никто и глазом не моргнет. Я подумал, что ты засел за учебу. А что ты здесь делаешь? - спросил он, озираясь. Любил Лагуна, чтобы было изобилие, чтобы всего было навалом. - Что за дебош? - Он заметил барабан. У него была страсть к музыкальным инструментам при полном отсутствии слуха. Барабан ему подходил.
  - Смотрю, что есть хорошего.
  - А-а! Нашел что-нибудь?
  - Нет.
  - Ну, ничего, успеешь еще... - Он не сводил глаз с барабана. - О! - Лагуна оживился. - Знаешь, кого я встретил? Нет? Это конец света. Шедевра!
  - Да ну!
  - Ага! Смотрю - идет, гад! Черт возьми, все попрятались, увидев его. Увидишь, он опять шорох наведет в нашем гербарии...
  - Не исключено, - сказал я. Шедевр был гигантом, настоящим колоссом, которых, подобно животному и растительному миру, рождает щедрая на всякие диковинки природа в здешних краях. Образ Шедевра не поддавался сравнениям, его гороподобность сразу же подавляла, глушила все чувства, кроме созерцательного восторга.
  Повидать его стоило.
  Мы в былые времена составляли компанию, наводящую ужас на окрестности - так сказать, окрестные племена.
  Вернее, ужас наводил Шедевр, тогда ещё молоденький, зелёный совсем, и весил он в отрочестве всего как буйвол с ростом под пальму, и был тощим, поджарым, как селедка, но уже тогда с врождёнными повадками хищника, медлительный, с тяжёлым взглядом в упор, глаза у него всегда полузакрыты, а челюсть выпирает вперёд, как выдвижной ящик в шкафу.
  Мы творили много веселых дел, и понаделали бы еще немало, но он стал пропадать то и дело, и все на большее время, а появлялся все реже.
  Увидеть странника я был бы рад. Лагуна знал это и сказал:
  - Он сегодня на пляже будет. А потом мы пойдём в 'Балласт'.
  Я кивнул. Я вдруг обратил внимание на руки Лагуны.
  - Что это ещё?
  Он посмотрел на свои могучие кулаки.
  - А! В тот вечер, когда ты исчез, я затеял потеху. Подождал тебя здесь, всем было очень весело, мне ждать тебя надоело, у стены стояла компания лгунов, я даже не вглядывался, свои, чужие, как подошёл, как врезал одному, и пошло, и поехало. Всех положил, сижу, любуюсь, девчонки - визг. Подвалило ещё, уложил и их и смотался поскорей.
  - Чего так?
  - А все стекались посмотреть.
  - А, - сказал я. - Так, значит, никого и не разглядел?
  - Нет, - сказал Лагуна беззаботно, - темно было.
  Мы сидели и болтали ногами. Отсюда сверху был виден кусок пустой улицы, обширные участки крыш среди буйной зелени, залитые солнцем, и узкая полоска океана, сизая, далёкая, призрачная, как мираж.
  Лагуна поглядывал на меня. Ему хотелось знать, где я был ночью, но я молчал.
  Мне не хотелось говорить. Раньше мы свободно трепали языки о разном, но теперь я интуитивно чувствовал, что лучше молчать.
  Да и что, в самом деле, я мог сказать? Я вспомнил Дар, вспомнил её и захотел увидеть.
  Это было неожиданное желание. Я поразмыслил. Идти куда-либо мне было лень.
  Я привык болтаться в полдень, когда никого нет.
  В этой пустынности было что-то захватывающее - будто вымерло всё живое, и ты - один.
  Совсем один.
  Мы спустились вниз и пообедали с Лагуной на террасе. Мы ели жёсткие, как подошва, отбивные, и запивали их манговым соком.
  Я ел мало, вяло жевал и думал, что делать со школой.
  Школу нужно было кончать, а для этого требовалось грызть гранит науки. Мне этого делать до смерти не хотелось.
  Хорошо всем, уже отучились, отмучились. Одни мы с Лагуной остались.
  Но с бродяги какой спрос, а мать то прямо говорила об учебе, то заводила пространные разговоры, что скоро я стану самостоятельной человеком и подчеркивала, что это значит быть самостоятельно думающей личностью, а в таких случаях я применял испытанное и не дающее сбоев старомодное средство защиты - проявлял свою сыновнюю отзывчивость, и мать сразу оттаивала, понимая меня, ведь интерес теперь один - потребить, тем более, что она сама часто была не прочь кутнуть, блеснуть в том небольшом кругу, который образовался на побережье.
  Лагуна, пользуясь моментом, уплёл все отбивные и облизнулся. Он любил покушать.
  Он всегда, в любых условиях старался плотно покушать, но всегда оставался не то, чтобы тощим, но каким-то недокормленным, не соответствовал поглощаемому.
  Чтобы он хоть раз откинулся на спинку стула, похлопал себя по набитому животу и сказал 'уф!', нет, Лагуна всегда хотел есть.
  Я попросил кухарку Экзотику принести ещё чего-нибудь. На столе появился холодный индюк.
  Экзотика извинилась за его, так сказать, холодность, предложила подогреть, но Лагуна уже с готовностью облизнулся раз-другой, не в силах сдерживаться, я поблагодарил Экзотику, сказав, что не стоит, и она ушла.
  Лагуна блеснул признательным глазом в мою сторону и, посерьёзнев, стал осматривать объект, вытягивая шею, выискивая уязвимое место.
  Индюк, со слона размерами, гордо лежал вверх тушей, утыкаясь пупырчатыми суставами в белизну блюда.
  Лагуна ловко дёрнул его за лапу, потянул крыло, попытался вывернуть горло, точно так, как один борец крутится возле другого, пытаясь провести приём. Индюк выстоял недолго, проворно заработали челюсти, как мясорубка.
  Лагуна всегда жевал с туго, до отказа набитым ртом.
  Я задумчиво смотрел, как он расправляется с едой, потом поверх его головы увидел, как к нам по дорожке приближаются Корка и Дар, оба в белом с ног до головы.
  Из-за поворота показалась еще одна девушка, она подпрыгивала на одной ноге, на ходу поправляя тапок, и догоняла Корку и Дар. Видимо, она была с ними.
  Она тоже была в белом, только в талии была перетянута широким зеленым поясом.
  Корка и Дар не ждали ее, но она догнала их и, сияя лучезарной улыбкой, взяла за руки, разделив.
  Я смотрел на них спокойно, и Лагуна, сидя спиной, ничего не заподозрил.
  Он входил в азарт. Я ему позавидовал.
  Сейчас, подумал я, они испортят ему аппетит. Ну, не испортят, но помешают.
  Я встал, сказал поднявшему голову Лагуне 'сиди, сиди', и, обогнув террасу, пошел навстречу гостям.
  Лагуна обернулся, не увидел ничего интересного и вернулся к своим баранам.
  - Привет, Пик! - сказал Корка. - Как жизнь? Из кармана у него высовывались космического вида очки.
  - Спасибо, ничего, - сказал я.
  Девушки улыбались. Дар очень шли белые брюки и белая куртка.
  - Давайте присядем, - сказал я, поводя рукой, совсем как на приеме.
  - Здравствуй, - сказала Дар.
  - Рад тебя видеть, Дар, - сказал я и перевел вопросительный взгляд на ее подружку: - Вас также...
  - Мим, - представилась девушка с поясом медовым голосом и мягким движением, опустив подбородок на грудь, так что глаза весело смотрели исподлобья, откинувшись корпусом немного назад, протянула руку, словно для поцелуя. Рука была тонкая и светлая, с длинными хрупкими пальцами.
  Я осторожно, неохотно сжал их и отпустил. Я не любитель рукопожатий.
  Около беседки спал Воск. Мы разбудили его.
  Реликт поднял помятую морду, недовольно пыхнул, что его разбудили и, бурча что-то себе под нос, потрусил к забору и улегся там, упал, как подкошенный, и сразу уснул.
  Воск днём был самым равнодушным существом на свете, если его, конечно, не злить.
  - Какая прелесть! - сказала Мим.
  Мы все посмотрели на спящего Воска.
  - Как его зовут? - спросила Мим. - Постойте, я угадаю. Она назвала несколько кличек, и я улыбнулся.
  - Воск. Просто Воск.
  Мим обворожительно улыбнулась мне и звонко крикнула:
  - Воск! Воск!
  Как же, подумал я, так он и услышал.
  К моему удивлению, Воск заворочался, перебирая лапами, как велосипедист, и приоткрыл один глаз.
  - Воск! - кричала Мим. - Ко мне, Воск, ко мне!
  Я даже подумал, что Воск и вправду прискачет - как бы это не вошло у него в привычку - но он оказался воспитанным носорогом - происхождение обязывало - перебросил лапы на другую сторону и захрапел на левом боку, дав отдых правому.
  - Какая прелесть! - снова сказала Мим, тоном пониже.
  Дар и Корка уже сидели в беседке.
  - Чем занимаетесь? - спросил я, усевшись напротив.
  - Идём охотиться, - сказал Корка. - Пошли с нами.
  - На кого охотиться? - спросил я.
  - Подводная охота, - пояснила Мим.
  - Мы всё приготовили, - сказал Корка.
  Мим уселась рядом со мной. У неё были прекрасные золотистые волосы и хорошенькое лицо, словно сошедшее с рекламного проспекта.
  Она была в тонкой маечке, рисунок которой мягко искажался рельефом груди.
  - Поедем за косу, - сказал Корка. - Там хорошо.
  - У скал?
  - Да-да. Там сразу глубоко.
  - Бр-р... - сказал я.
  - Что, что такое? - с весёлым интересом воскликнула Дар.
  - Ах, вы не знаете, да? - сказал Корка.
  - Откуда нам знать, - лукаво сказала Дар.
  - Что? - сказала Мим. Голос у неё был детский. Она и казалась ребёнком, но её формы и глаза говорили о другом.
  - Как Пик угодил в грот к муренам, - сказал Корка и захлопнул свой рот, поймав мой взгляд.
  - Ну вот! - разочарованно сказала Дар. - Так всегда.
  - А что, он выбрался? - спросила Мим. - Это же так опасно - мурены.
  - Нет, он не выбрался, - сказал я.
  - Как же так? - спросила Мим. - Я считала, что мурены - это верный обман. У них зубы, как штыки.
  - Вероятно, это были безопасные мурены, - сказал Корка.
  - Ладно, - сказал я, и они больше не говорили об этом.
  Я действительно попадал в грот с муренами, и это было неприятным воспоминанием.
  - А вы не уехали? - спросил я дружелюбно у Дар. - Вам понравилось?
  - О, я осталась, - сказала Дар. - На смену тем лоботрясам у меня чудный друг.
  Мим улыбнулась. У неё была хорошая улыбка, от уголков глаз разбегались тёплые лучики.
  - Так, значит, твои друзья уехали? - спросил я у Корки.
  - Да, - сказал он. - Вчера. Пик, идём, - сказал Корка, вставая. - Как раз к обеду поспеем на место.
  Я тоже встал.
  - Знаете, - сказал я, - я не могу.
  - Вы это серьёзно? - спросила Мим, глядя снизу вверх.
  Она продолжала сидеть. Я пожал плечами.
  - Сейчас - никак.
  - Жаль... - огорчился Корка. - Я плохо знаю место.
  Мы пошли по дорожке.
  - А может, передумаете? - спросила Дар.
  Мим с надеждой посмотрела на меня.
  Я помолчал, потом посмотрел на девушек и рассмеялся.
  - Н-нет, - сказал я. - Корка, сходите к Витамину. Он отлично знает места.
  - Да, я так и сделаю, - сказал Корка.
  - Он будет без ума от счастья. Вы ведь на машине?
  - Да.
  - Витамин наверняка согласится. Он прекрасно ориентируется.
  Воск почуял, что гости уходят, и немедленно поплёлся к нам.
  Он считал это своей обязанностью - провожать гостей. Приветствовать их он считал необязательным.
  Кентавр с серьёзной мордой шёл возле моего колена, потом отделился, приблизился к клумбе, твердокаменно встал на нее и чихнул. Несмотря на происхождение.
  - Пикет, остановите его! - воскликнула Дар. - Такие прекрасные цветы!
  Я покачал головой, улыбаясь. Не снова присоединился к нам.
  - Впрочем, мы сегодня можем еще увидеться, - сказал я.
  - Куда-то идешь? - догадался Корка.
  - Да, - сказал я. - Мы будем вечером в 'Балласте'. Приходите.
  Девушки закивали. Они были очень милы.
  Мим наклонилась и потрепала Воска по холке. Привратник был озадачен этой проделкой, но стерпел.
  - Хороший филин! - сказала Мим.
  - Любите домашних животных? - спросил я.
  - Да, - сказала Мим. - А почему бы их не любить? Они такие милые.
  Корка посмотрел на страшилище Воска и хмыкнул.
  - Давай, - сказал он.
  - До свидания, - сказали девушки.
  - Удачной охоты, - сказал я.
  Воск отрывисто ухнул.
  Девушки засмеялись. Я смотрел, как они усаживаются на нагретые сидения, и кабриолет без звука покатил, только колеса зашуршали.
  Воск еще раз возмущенно ухнул, а потом потерял ко всему всякий интерес.
  Я повернулся и пошел на террасу.
  Там, однако, никого не было. На блюде грудой лежали кости и чистый остов.
  Я подумал, что Лагуна ушел.
  Но, зайдя за террасу, я нашел его младенчески мирно спящим в гамаке.
  Лицо у него было такое, что я не решился его будить. Будто колыбельную над ним ворковали. Жаль было портить человеку такой сон. Я уважал сон.
  Я залез в соседний гамак, раскачался. Гамак тихо качался, и я задремал, а Воск засопел, устраиваясь подо мной. Я его согнал. Пусть идет в другое место.
  Буду вставать, обязательно наступлю.
  Я заснул, и сколько проспал, неизвестно, и разбудило меня ворчание подо мной.
  Это Воск опять забрался под гамак. Он настороженно смотрел в сторону парадного входа и грозно рычал.
  Наверно, к матери кто-то приехал. Я спустил руку вниз и нашел густую шерсть.
  Я провел рукой по шее Воска, поглаживая ее, и чувствуя, как в ней что-то клокочет и успокаивается.
  Я лежал в гамаке и смотрел вверх, раскачиваясь справа-слева, справа-слева. Лагуна спал.
  Я вспомнил про Шедевра и подумал, что надо уже, наверно, идти, выкарабкался из сетки и потряс Лагуну за плечо.
  Разбудить его непросто, и пришлось раскачать гамак, но и это не подействовало, и понадобилось засунуть руки под гамак и вывалить гедониста на землю.
  Он упал и проснулся.
  - А? - сказал он. - Что?
  - Да просыпайся ты, - сказал я. - Пора, наверно.
  Лагуна сел и протер глаза.
  - Да, - сказал он. - Пошли.
  Еще издали, идя по пляжу, я заметил большой раскинутый зонт.
  Когда мы приблизились, оказалось, что под зонтом в изящной позе - руки сзади, одна нога вытянута, другая полусогнута - разлеглась девица ослепительной красоты.
  Она смерила нас коротким надменным взглядом, будто лучом обожгла.
  - Вот это да, - сказал я. - Нет, ты видел?
  - Ага, - сказал Лагуна, облизнув губы.
  - Здравствуйте, девушка, - сказал я вежливо.
  Она не шевельнулась. Столичная штучка. Какие линии! Какой профиль! Вот это экстерьер! Я присел напротив девушки.
  - Добрый день.
  Глаза девушки, удлиненные, огромные, как озера, расширились от такого наглого приставания. Красивее женщины я не видел.
  - Вы прекрасны, - сказал я, - как... - Я щелкнул пальцами. - Лагуна, подскажи!
  - Как... сон, - сказал Лагуна застенчиво, присаживаясь рядом со мной. - Как...
  Я испугался, что он подыщет для сравнения что-нибудь гастрономическое.
  На ее губах зазмеилась высокомерная улыбка, она презрительно повела плечом.
  Ее купальный костюм был восхитителен, ее смехотворное бикини вполне могло сойти за мужской галстук, а пышная, роскошная грудь, казавшаяся еще роскошнее из-за гибкого и тонкого тела, свободно охватывалась двумя узкими полосками материи, каждая из которых напоминала только-только нарождающуюся луну.
  Женщина продолжала сохранять все ту же непринуждённую позу, не проронив ни слова, а мы с Лагуной, как сладкоежки в кондитерской, откровенно созерцали такое чудо, словно шедевр в музее, да это и был шедевр человеческого тела, и женщина откинула голову, коротко рассмеялась низким грудным смехом и, вернув голову в изначальное положение, выразительно посмотрела поверх наших голов.
  - Оглянитесь, дурачье, - сказала она, будто по голове погладив. В ее голосе прозвучало скрытое торжество.
  Мы с Лагуной потупили взгляды, будто осекшись, затаив веселье, одинаковыми движениями повернулись.
  Из волн выходил Шедевр, такой знакомый и словно чужой.
  До чего он огромный, издали казалось, что из воды выходит морское чудовище, двуногое, прямостоящее.
  Гигант неторопливо шел к нам, с горделивой осанкой, и могучие, звериные мышцы ходуном ходили под гладкой кожей при малейшем движении.
  Он еще вырос.
  Мы с Лагуной глядели на него во все глаза, потом вспомнили про женщину и продолжили игру: панически переглянулись, испуганно заоглядывались, сделав вид, что от страха приросли к земле, ноги отнялись, а Шедевр приближался, надвигаясь всей массой, поражая зрелищем громоздящихся, как завал в горах, мышц, их перекатывающимся изобилием.
  Да, Шедевр со своей внешностью заткнул бы за пояс всех профессиональных атлетов, но плевать он хотел на все это, он силен по-настоящему, могуч, как динозавр, и быстр - этакий несокрушимый таран.
  Он подходил, в упор глядя на нас своим тяжелым взглядом, и я подмигнул ему, сделав движение головой.
  Он не понял, в чем дело, но то, что вести себя следует не так, как обычно, он понял.
  Поэтому мы и сошлись когда-то, что понимали друг друга с полуслова.
  - Что здесь происходит? - грозно пророкотал он. Ну и голосок у него появился.
  - Ой! - сказал Лагуна, стараясь, чтоб вышло пожалобней. - Мы не знали, мы не хотели...
  Женщина удовлетворенно засмеялась. Тогда я сказал:
  - Мы вовсе не хотели приставать к вашей девушке. Мы, - я икнул, - нечаянно.
  - Ах, значит, вы пробовали приставать? - Шедевр сощурился, играя бровями над переносицей. Он был похож на античного бога. Громовержец.
  - Роза! Они оскорбили тебя?
  - Еще бы они смели! - сказала женщина ангельским голосом. - Но вели эти дикари себя нагло.
  - Ах, так? - рявкнул Шедевр, оглушив нас. - Это вам с рук не сойдет.
  - О-ха! - заорали и мы с Лагуной, подпрыгнули, состроили зверские лица и бросились на гиганта.
  Женщина, пораженная, даже изменила позу.
  Я обхватил одну ногу, Лагуна - другую, и мы стали тянуть их в разные стороны.
  Шедевр застыл, и мы непродуктивно замолотили ногами по песку, но ничего не могли сделать, а потом он притворился, что ослаб, подался назад и сел, а мы накинулись на него, свирепо фыркая.
  Вскоре и он истошно орал, сдаваясь, так как боялся щекотки, а мне даже неловко стало перед небом за такой его рев.
  - Шедевр! - кричал Лагуна и молотил его по груди от избытка чувств, и я тоже хлопал, что было сил, по плечу, и нес от радости что-то несусветное.
  Потом мы успокоились.
  - Как же я рад тебя видеть! - сказал я громко и, прыгнув, ударил Шедевра по плечу. Он с улыбкой закивал.
  - А я! - заорал неотесанный Лагуна. Нормально говорить он не мог. - Это я как рад! - И он стукнул Шедевра по второму плечу.
  Тот склонил челюсть в другую сторону и тоже закивал, и эта челюсть у него была, как выдвижной ящик, и весь он, целиком, с руками и ногами, был наш Шедевр.
  Его подруга уже все поняла и тоже улыбалась нам.
  - Познакомьтесь, - сказал Шедевр. - Роза, самая красивая женщина в мире.
  Мы заулыбались и закивали, потому что это было похоже на правду.
  - Обманщики! - сказала Роза. - Вы провели меня.
  Лагуна надулся, как бы говоря 'Ну так... еще бы!', а Шедевр расхохотался.
  - Какой же ты все-таки огромный, Шед! - сказал я. - Ты сам не знаешь, какой ты огромный!
  Шедевр снисходительно склонил голову и провел рукой по коротким волосам ежиком.
  - А мы с Розой решили прошвырнуться к местам моего детства, - сказал он. - Да и море здесь, сами знаете, и пляж...
  - Значит, скоро уедешь? - с досадой спросил Лагуна.
  Шедевр развел огромными руками.
  - Что делать, что делать... Я только на отдых.
  - Надолго?
  Шедевр рассмеялся. Смех был ему к лицу. Как доброе божество.
  - Еще денек-два? Так, Роза?
  - Пожалуй, - сказала женщина.
  Я подумал, что она или кинозвезда, или победительница конкурса красоты.
  - Что будем делать? - спросил Лагуна, скаля зубы.
  Взгляд Шедевра поблуждал и остановился на Розе.
  На его немой вопрос она лишь едва заметно повела плечами и вперила в него свои красивые немигающие глаза.
  - А куда мы бы могли пойти? - спросил Шедевр.
  - Ну... - сказал Лагуна, поднимая очи горе. - Мы с Пиком предлагаем 'Балласт'. Так?
  - 'Балласт'? - сказал Шедевр озадаченно. - А где это?
  - Ну вот, - сказал Лагуна, а потом: - Да, да... я и забыл. Ты же не знаешь. Это совсем новый кабак.
  - И как?
  - По-моему, неплохо. Совсем неплохо. Скажи, Пик?
  Я кивнул. Шедевр вновь вопросительно посмотрел на свою подругу. Она поморщилась.
  - Давай попозже, - сказала она. - Сейчас здесь так хорошо.
  Шедевр нерешительно переступил с ноги на ногу и сказал нам:
  - А может, в самом деле, попозже? Или, знаете что, оставайтесь с нами. А? Поныряем, подогоняем друг друга.
  Мы с Лагуной переглянулись, и я сказал:
  - Мы будем вас ждать в 'Балласте' вечером, ладно?
  - Ладно, - сказал Шедевр, - только, это, найду я этот кабак?
  Я хотел сказать, что мы можем подойти вечером к ним и потом отправиться вместе, но Лагуна сказал:
  - Почему не найдешь? Вон он, виден. - И он показал вдоль берега, в сторону трущоб.
  Там, в дрожащем мареве, действительно можно было разглядеть что-то высокое, далекое, темнеющее на фоне песка.
  - Ого! - сказал Шедевр, вытягивая богатырскую руку и поднося ладонь к глазам козырьком. - Куда забрался!
  - А когда ветер! - сказал Лагуна. - Аж качает. Как шторм.
  Мы попрощались и пошли в город. Я один раз оглянулся.
  На пляжном рынке лежали арбузы, разрезанные продавцом Патроном на две половинки, как расколотый панцирь, сверкающие своим нутром.
  - Зачем это? - недовольно предъявил претензии Лагуна, натура цельная.
  - Для удобства, - угодливо ввернул Патрон.
  - Для удобства я хочу сам выбрать. Проверить свою интуицию, а ты мне сразу - на!
  У меня дома в саду сидели Досуг с Очаг.
  Они ждали меня и дразнили Воска. Мать сказала им, что не знает, где я, и предложила подождать.
  Они остались. Воск хватал Досуга за ногу. Они были хорошо знакомы.
  Очаг смеялась, и Воск, припадая к земле, резко, оглушительно ухал, и кухарка вышла посмотреть, что с ним.
  Увидев нас, Воск побежал к нам.
  - Привет, - сказал Досуг и пожал каждому из нас руку своей твердой ладонью.
  Очаг просто улыбнулась. Лагуна рядом растаял. Он так заулыбался, что мне неудобно стало. Когда человек влюбляется, он глупеет на глазах.
  - Как живешь? - спросил меня Досуг.
  - Ничего, - сказал я. - Зайдете в дом? - Я посмотрел на Очаг.
  - Давайте здесь... - сказала она, неуверенно улыбаясь. Она была вообще-то ничего.
  Мы пошли в беседку, и Воск поплелся за нами. Ему хотелось играться.
  - Как звезды? - спросил я. - Мигают? Заигрывают?
  - Домигались, - сказал Досуг.
  - А что?
  - Сворачиваемся.
  Это было новостью. Очаг грустно закивала головой.
  - А почему? - спросил Лагуна обиженно.
  - Здесь же что-то строить будут, - сказал Досуг. - Вы, наверно, знаете.
  - Да, - сказал я. - Я слышал уже.
  - Я тоже, - сказал Лагуна. - Мне говорили.
  - Все за это ратуют. Когда приедет новый рацион. Вот так, - сказал Досуг.
  Он потянулся, заложив переплетенные пальцы за затылок, и зевнул, надувая шею. Он легко, мечтательно улыбался, глядя вверх, на пеструю зелень.
  - Не жалеешь? - спросил я.
  - Что? - Досуг резко выдохнул и захлопал глазами. - Да как тебе сказать... Раз мы мешаем новым свершениям. Да мы в горы уходим. В разреженные атмосферы, знаешь ли... Там наблюдать одно удовольствие. Хотя работы будет навалом.
  - А где это - в горах?
  Досуг сказал, где. Я покивал.
  - Вот по чему я буду плакать, так это пляж. Это не пляж, а сказка.
  - Да... - сказал я.
  Очаг молчала. Лагуна тоже молчал.
  - Может, вы есть хотите? - вежливо предложил я. - Или пить?
  - Нет, нет, - сказала Очаг. - Мы... - она быстро посмотрела на Досуга, - не хотим. Мы ели.
  - Да, мы ели, - сказал Досуг.
  Я молчал, раздумывая. Все тоже молчали, как воды в рот набрали. Вот ведь люди, подумал я. Что за люди.
  - Лагуна, - сказал я, - а может, пойдем присоединимся к Корке? Все вместе.
  - Это в такую-то жару? Пешочком? Нет, не хочется.
  Ну, подумал я, тогда я все сказал. Воск водил мордой, сгоняя мух. Он равнодушно скользил взглядом желтых глаз, трогательно шевеля бровями, по лицам гостей.
  Если бы они выразили желание уйти, я бы не стал удерживать. Досуг словно угадал мои мысли.
  Он встал, нерешительно посмотрел на меня, на Очаг.
  - Мы пойдем, наверное.
  - А вы куда? - спросил Лагуна.
  - На станцию, куда еще, - сказал Досуг. - Пока то да се... Все погрузим... А еще надо собраться.
  - Когда же вы уезжаете? - спросил я.
  - Когда? - озадаченно сказал Досуг. - Я же говорю, пока все не будет готово к переезду. - Он подумал. - Завтра, послезавтра... Не раньше.
  - Н-да, - сказал я. - Ну, пока. Я, если вы не против, зайду к вам. Попрощаться.
  - Да что ты в самом деле! - заулыбался Досуг. - Какой разговор! Еще бы ты не пришел. Приходи обязательно.
  Я кивнул. На Очаг и Лагуну я не смотрел.
  У себя в комнате я не стал включать музыку, чтобы не уснуть, как всегда, а взял толстую книгу и стал читать.
  Но сегодня меня надолго не хватило.
  Я отложил фолиант и задумался. Матери не слышно, или отдыхает, или укатила куда-нибудь.
  Она немного обиделась, что я не был дома в тот вечер, когда она устраивала прием. Она дулась некоторое время и сказала, что я еще пожалею.
  Я поинтересовался, почему это я пожалею. 'Пожалеешь, пожалеешь, - сказала мать. - Тут такие девушки были'.
  Свет клином сошелся на этих девушках. С ними и поговорить-то не о чем.
  Потом я подумал, что хотел сходить в джунгли за большой скороваркой.
  Когда я узнал о ней, я просто места себе не находил. Я так хотел поймать природную скороварку. Она мне мерещиться стала.
  Потом мы с Лагуной ее высматривали, устраивали засады, но все впустую.
  Позже мы решили идти искать гнездо, и я немного остыл. Но все равно, я очень хотел поймать большую скороварку. Я стал думать, с кем пойти. Лагуна деморализован.
  Я мысленно перебрал всех знакомых и вздохнул. Где-то там, у скал, под беспощадным солнцем, разбили свой бивак Корка с девушками.
  Поеду к ним, решил я. Я замер, предвкушая удовольствие, которое меня ожидало.
  Поныряю, подумал, я. Я так люблю нырять в эти океанские пропасти. Я потянулся.
  За окном послышалось рычание, сдавленное и грозное, а потом голос сказал: 'Брысь, лишенец!', и в проеме раскрытого окна моей комнаты вырос Лагуна.
  Я оторопел.
  - Ты чего это? - спросил он подозрительно, глядя на мое лицо.
  - А... так. Я ничего. А ты чего?
  Лагуна мрачно смотрел на меня исподлобья.
  - У тебя что-то случилось? - спросил я обеспокоенно.
  Он молча покачал головой.
  - А как же Очаг? - прямо спросил я.
  - А! - сказал Лагуна и махнул рукой. - Они там по голову в делах.
  - Помог бы, - ехидно сказал я.
  - Что мешать, - сказал Лагуна.
  - Вот и забудь, - сказал я. - Давай, отметим это дело.
  - А у тебя что-то есть? - спросил Лагуна.
  - Сейчас увидишь... - сказал я загадочно.
  Мы пошли в гостиную. В ней царила прохладная полутьма. Пожалуй, даже было зябко как-то.
  Я достал из бара набор 'Пари' и извлек из него бутылочку.
  - Видал? - сказал я Лагуне.
  - О! - сказал он с уважением.
  Королевский набор был подарен недавно матери одним джентльменом безукоризненных манер.
  Мы вернулись в мою комнату, захватив фужеры, и разлили зеленоватую жидкость, ароматную и прозрачную, как водичка. Потом столкнули фужеры и выпили.
  - Ха! - сказал Лагуна, выдыхая. - То, что надо. А... - он поискал глазами. - Заесть нечем?
  - Сейчас будет, - сказал я.
  Лагуна взял в руки бутылку и стал разглядывать микстуру на свет, щуря один глаз, потом, как неграмотный, принялся шевелить губами, читая на этикетке, как таинственные письмена, содержащие некую премудрость.
  Я сбегал на кухню и приволок здоровенный кусок окорока и хлеб в глубокой тарелке.
  - Прекрасно, - сказал Лагуна, становясь спокойным и сосредоточенным. - Хлеб взял? Ага. Ну, давай, закусим.
  Я вздохнул.
  - Слушай, Лагуна, ты что, есть собрался?
  Лагуна воззрился на меня.
  - Что здесь есть?
  - Ну, как знаешь, - сказал я и стал разрезать окорок на части.
  - Все будет в порядке, - заверил меня Лагуна, выставив ладонь.
  Мы выпили.
  - Очаг уезжает, - сказал Лагуна. - Ты знаешь, да?
  - Знаю, - сказал я.
  - Уезжает, - повторил Лагуна, уныло глянув на руки.
  - Слушай, - сказал я и спросил то, чего обычно никогда не спрашиваю: - Что у тебя с ней?
  Лагуна уставился на меня.
  - Ты хочешь знать? - спросил он, глядя из-под круглых бровей. - Правда, хочешь?
  - Ну да, - сказал я. - Раз спросил.
  - Наверно, я влюбился, - заявил Лагуна. - Знаешь, Пик, вот так вот сижу с ней и... коснуться боюсь... так это все... знаешь...
  - Только не плачься, - сказал я тоном, который не обидел Лагуну. Он успокоился и сказал:
  - Извини, не буду.
  - Разберешься, - сказал я. - Я тебя понял.
  - Забудем про это, - сказал Лагуна.
  Я не понял, про что 'про это', но не спрашивал. Отношения влюбленных похожи на болото. Увязнешь по уши.
  Лагуна приналег на окорок. Тот таял на глазах. Я ел немного, и чувствовал, что опьянел. Будто преодолелся какой-то барьер, и я стал другим.
  - А ну, хватит жрать, вождь дикарей, - сказал я.
  - А что? - сказал Лагуна.
  - А вот что. - Я разлил остатки и протянул фужер Лагуне. - Держи.
  Мы залпом выпили.
  - Пр-рекрасно, - заключил я. - Пошли!
  - Куда это? - спросил Лагуна невнятно, с набитым ртом.
  - Проведаем Корку с девчонками. Еще попадут в грот, хе-хе...
  Я потащил Лагуну за руку. В другой он зажал отрез мяса.
  Мы выехали на самокате Ореол, и я до отказа вывернул газ, и мы и с ужасным ревом промчались по улицам, чтобы эти сони в своих постелях повскакивали после сиесты, потные их души.
  Похоже, Лагуну тоже проняло от сногсшибательного начала поездки, и он просветленно выругался, ничего не забыв, и в этом я узнал прежнего Лагуну. Ругаться он умел.
  Какая это ядерная штука 'Пари', я почувствовал только когда выехал к океану.
  Я ощутил дикий восторг, и дикую мощь, и так шпарил на ультрасовременном самокате, что только песок летел, а ручка газа была все время была до упора, и я бы дал год жизни за лишний оборот.
  Я вылетел на влажную полосу рядом с водой, и пошел, и пошел по ней, стараясь только не вильнуть в океан, а Лагуна сзади от переполнявших его эмоций чуть не придушил меня, и свежий ветер туго бил в лицо.
  Голосистый Лагуна что-то орал во всю глотку, а может, пел, размахивая окороком, и бил меня по спине, а я, расправив плечи, уверенно смотрел вперед, и влажный песок разбрасывался из-под колес, а сзади оставался пахотный след, и иногда пляж переворачивался в глазах вверх ногами и, помедлив, нехотя переворачивался то ли на голову, то ли наоборот, я уже не разбирал.
  Я правил к месту, про которое говорил Корка, и доехали мы до него очень быстро, спрыгнули, бросив самокат, который замер, крутя передним колесом.
  Мы с Лагуной, обнявшись, пошли по песку неверным шагом, утопая в нем по голень, горланя что есть мочи известную задушевную песенку.
  Я орал, и он орал, я выкрикнул единственную внятную строчку, Лагуна рядом надрывался, и я победоносно допел концовку, на одном дыхании, и мы с ходу начали другую песню, но охрипли, остановились и отпустили друг друга.
  Лагуна, оглядев дикие места подле нас, произнес предлинную фразу, и такую, что волны приостановили свой бег.
  Лагуна подумал маленько и выразился в том смысле, что вспомнил прошлое этих мест и их безгрешных обитателей до мелового периода.
  Вокруг осуждающе застыли скалы. Волны били об них, и с шипением, и с клокотанием выбирались из разъеденных ими же каменных ходов и извилистостей.
  - Гляди, - сказал Лагуна, - русалка.
   'Русалка' сидела на плоской скале и смотрела на нас. Безмолвно.
  - Держи ее! - сказал Лагуна крепнущим голосом. - Окружай! Вот это улов!
  - Ребята, что с вами?
  Голос был человеческий, испуганно-дрожащий, и был удивительно похож на голос Дар.
  - Тюлень ты! - сказал я Лагуне. - Это же Дар!
  Лагуна постоял, покачиваясь на широко расставленных ногах, похлопал глазами и кротко сказал:
  - Замаскировалась... жаба.
  Хотя я был пьян, пьянее Лагуны, я увидел, что лицо Дар гневно исказилось, она вскочила.
  Я промычал что-то извинительное, схватил Лагуну под мышки и потащил вдоль скал.
  Потом, выбившись из сил, решив, что хватит ему кататься на мне, уронил его на песок и упал рядом.
  Светило солнце. Я закрыл глаза, и сразу все закружилось. Я лежал с закрытыми глазами, и в голове все кружилось.
  Лагуна мирно сопел рядом и даже заснул, кажется.
  Глаза, во всяком случае, закрыты, и не шевелится. А что он сказал? Я и не помнил. Что за комплимент.
  Глядя, как все кружится - солнце в небе выписывало сверкающий кружочек - я отполз в тень и уснул, и спал недолго, но крепко, проснувшись от передвинувшегося солнца.
  Его лучи били прямо в меня, и лицо и шея у меня вспотели. Лагуна спал рядом, и лицо и шея у него тоже вспотели.
  Опьянение, такое сильное и внезапное, выветрилось, прошло так же быстро, как и наступило.
  Чувствовал я себя удивительно хорошо, и настроение было весёлым.
  Я посмотрел на Лагуну. Он лежал на боку и спал, как убитый. Солнце ему не мешало.
  Я потрогал камень скалы, ухмыльнулся неизвестно чему и стал огибать скалы, разбрасывая ногами песок, засунув руки в карманы.
  В голове всё пело. Я поискал взглядом по сторонам, надеясь увидеть Дар.
  Но ее нигде не было.
  Я полазил по скалам и нашел между ними пятачок пляжа, на котором лежала одежда, несколькими группками, видимо, Корки и девушек.
  Я перешагнул через неё, зашёл в воду, сразу как провалился по шею, набрал воздух всей грудью и нырнул.
  Дно здесь было недалеко, самое место для охоты.
  Правда, дальше начинался скат, всё более крутой и крутой, а еще дальше спуск обрывается в прозрачную черноту - там очень большая глубина.
  Я плыл под водой, пока меня не потянуло, будто за волосы, наверх с неудержимой силой и не вытолкнуло из воды, как пробку.
  Берег был далеко. Вода была очень чистая, изображения предметов были чёткими, но из-за нагромождения камней и леса бурых водорослей не было ничего видно, а охотники наверняка были там.
  Я нырял и выныривал, пока не заметил, как блеснуло что-то белое, белизна человеческого тела. Я быстро поплыл туда, стараясь не потерять из виду перебирающие ноги в ластах.
  Это были ноги Корки, он ещё был в маске.
  Мне смешно было смотреть, как он с грозным видом водит ружьём по сторонам и хищно выворачивает голову, и стекло на маске отливает тусклым водяным блеском.
  Он медленно шевелил ногами, между которыми сновали косячки рыбок, и медленно подплывал к скале, подкрадываясь к чему-то за ней. На поясе у него болтался здоровый плоский тесак.
  Я подплывал со спины к нему ближе и ближе, пытаясь увидеть, кого же он намерен заарканить.
  Я всплыл над скалой и увидел: то была большая рыба-пафос, существо мирное и совсем невкусное. Корку, вероятно, привлекли его размеры.
  Он вдохновенно уставил своё ружьё, похожее на спицу, чуть ли не в бок этой древней рыбе, вспотел, наверно, от волнения, и выстрелил, потому что ружье стремительно удвоилось в длину и продолжало расти, и Корка умудрился промазать даже с такого расстояния.
  Но что за штуковина? Из тела рыбы будто бамбук вырос, стрела прочно застряла, рыба ошалело дёрнула, рванулась, заизвивалась толстым могучим телом и потащила злополучного Корку за собой, лениво, но упорно, и венец творения не знал, что ему делать, только воздух стал вырываться чаще и, крутясь, упруго взмывал вверх.
  Я тоже вынырнул, быстро отдышался и снова нырнул. Корку с рыбой я не увидел, а увидел ту девушку, что была с ним утром, она нависала надо мной, слабо работая ногами. Вначале, с первого взгляда, мне показалось, что она обнажена совсем, но нет, это у нее такой купальный костюм был, современный, я не цвет имею в виду.
  Я помахал ей рукой, и она, улыбнувшись, насколько это было возможно в маске, тоже покрутила одной рукой. В другой было ружье.
  Из-за камней на своем рысаке суматошно вынесся Корка, он выглядел, как бирка, болтающаяся у чемодана.
  'Чемодан', судя по всему, начинал злиться, сделался подвижным, запах невидимой крови немедленно притянул их глубины акул, и несколько штук, небольших, осторожных, ошивались уже около, и за ними шли другие, их здесь тьма-тьмущая.
  Корка испуганно заоглядывался на них, и мотался за своей рыбой, не желая упускать добычу или жалея потерять стрелу, но страх взял своё, и он вытащил тесак и стал суматошно бить и пилить шнур, но тот не поддавался, валун сделал вираж, и Корка прочесал спиной дно, крутясь, как попало.
  Я увидел, как будто от дна отделились два чудовищных поплавка - две тигровые акулы, самые агрессивные и крупные, покачиваясь телами, будто вибрируя, они спаренно тронулись и описали плавный стремительный полукруг, пройдя между мной и девушкой.
  Воздух у меня кончался, я стал всплывать, и успел увидеть, что шнур не выдержал отчаянных полуударов и царапаний по нему лезвием, разъединился, рыба скрылась, а акулы за ней, будто увлечённые водоворотом.
  Рыба была, конечно, ничего.
  Я вынырнул. На пятачке пляжа сидела Дар, обхватив руками колени.
  Из-за камней появился Витамин, прыгая то на одной, то на другой ноге, вытряхивая воду из ушей.
  Он приблизился к Дар и обнял ее. Она подняла голову, обернулась. Их губы слились в долгом поцелуе. Куда катится мир, подумал я.
  Обнявшись, они медленно переворачивались, как два борца, по песку, замирая при этом.
  Недотрога Нектар природу презирала. Её любимым занятием был одухотворённый просмотр рекламы, досадливо перебиваемой другими бесполезными передачами.
  Я снова нырнул.
  Прямо подо мной на дне сидел Корка, ноги в разные стороны, и в полном недоумении осматривал ружьё, держа его за ствол. Стрела была целой.
  Девушка колебалась рядом, и волосы её струились.
  Я быстро и тихо коршуном упал - на Корку - и подтолкнул в спину; он покачнулся, резко разогнулся, чуть не опрокинувшись, и вспыльчиво схватился за тесак.
  Я состроил ему рожицу, а девушке это понравилось, она оживилась, заулыбалась, что-то показывая, а потом ловко развернулась и величественно уплыла со своим ружьем, плавно взмахивая ногами в ластах. На секунду мне опять показалось, что она нагая, и я, оторвав взгляд, поплыл к берегу.
  У одежды сидела Дар и с тоской смотрела, как я выбираюсь из плещущейся между камнями воды.
  - Привет, Дар, - сказал я. - Что делаешь? Почему такая невеселая?
  - А! - сказала она. - Вот, сторожу одежду.
  Я не обратил внимания на её слова, потом подумал. Что значит, 'сторожу одежду', кто ее возьмет здесь? и недоуменно уставился на неё.
  - У тебя воздух кончился? - спросил я. - В аквалангах?
  - При чем здесь акваланги, - сказала Дар.
  Я встал рядом. Потом нагнулся и взял её за плечи.
  - А что такое? Девочка, что случилось? - Я чувствовал смутную вину. Сквозь туман я что-то помнил, что-то там Лагуна ляпнул, но чтобы конкретно - нет. - Тебя обидел кто-то? - ласково спросил я.
  Дар брезгливо пошевелила плечиками.
  - Ты весь мокрый! - сказала она. - Не трогай меня.
  И вдруг я догадался.
  - Ты... из-за той акулы? Да?
  - Да, - сказала Дар. Она помолчала и продолжала: - Когда приехали и подошли к воде, меня даже передёрнуло. Боюсь.
  - Да и ладно. Очень нужно, чтобы ты лезла в воду к акулам. Там их сейчас уйма.
  - Правда?
  - Да, - соврал я.
  - А как же они? - Имелись в виду Корка и Мим.
  - Отстреливаются. Но силы неравные, - серьёзно сказал я. - Вот сейчас откусывается нога Корки, а сейчас рука... о! - сказал я, будто прислушиваясь, перекусили надвое. Бедненький!
  - А как же Мим? - воскликнула Дар. Она плохо понимала, что я шучу. - Что с Мим?
  - Берегут. Ее слопает главная акула. Так сказать, генеральная, - сказал я и подумал, как же сильно тогда Дар испугалась.
  Дар недоверчиво посмотрела на меня.
  - Ты шутишь?
  - Ну конечно! - сказал я и, нагнувшись, поцеловал её в лоб. - Глупенькая! Они давно нырнули?
  - Да, - сказала Дар. - Скоро должны выйти.
  - Подождём, - сказал я и упал на песок, который сразу облепил меня.
  - Я чуть не испекся, - раздался сверху голос. Я поднял голову и увидел Лагуну на скале.
  - Я чуть не испекся на этом солнце, - сообщил он и спокойно спрыгнул, как мне показалось, прямо на меня, я даже удивился, что он не попал.
  - Жарит как, собака, - сказал Лагуна. Он был совсем не сонный, но какой-то вялый и странный, со взлохмаченными волосами. - Привет, - бросил он Дар.
  Она окинула его холодным взглядом и не ответила. Он не обратил на это никакого внимания.
  - Надоело мне, - заявил он. - Пик, мы сегодня наберёмся. Устроим торнадо. Всех в трущобы. Я сегодня наберусь. А если ты мой друг, то наберёшься со мной. - Он уставился на меня. - Ты мне друг?
  - Конечно, - сказал я. - Мы сегодня ух, как дёрнем.
  - Ага, - сказал он, заулыбался и вдруг нахмурился. - Что это у тебя? - суровым голосом вопросил он.
  - Где? - растерянно сказал я.
  - Вот, вот!
  - Что, что такое? - сказал я.
  - Развернись! - потребовал Лагуна.
  - Голову напекло? - сказал я.
  Лагуна сзади задумчиво сопел.
  - Где это ты так?
  Дар мельком глянула на мою спину и сразу отвернулась.
  - Да что такое? - заорал я. - Ты можешь сказать толком?
  - Будто пантера на спину прыгнула. Упал, что ли? Такие следы.
  Жар бросился в голову. Я сразу успокоился, но мне было неловко, и я сказал грубовато:
  - Лагуна, отцепись ты, в самом деле. Надоел.
  - Ладно, - сказал Лагуна, пожал плечами и сел рядом.
  Он посмотрел еще раз на мою спину, на меня, на Дар и вдруг, как школьница, залился краской. Я следил за ним краем глаза, и, видя, как он отчаянно краснеет, ткнул его кулаком в ребра. Вот ведь частный детектив выискался. Пантера, пантера... Я внезапно, ярко все вспомнил, как это было, и расслабленно откинулся на спину.
  На небе, как всегда, не было ни облачка, оно было чистое и синее.
  С моря донесся сильный всплеск, будто рыба хвостом хлестнула. Из воды выбирался Корка, а за ним девушка.
  Корка чертыхался, но тихо, чтобы девушка не слышала, дополз до кромки песка, попытался встать на длинные ласты и шлепнулся обратно в воду, упав на зад и подняв шум и брызги.
  Всегда он был неловкий, слабый.
  С детства его задразнили. Лакированный, он завидовал обшарпанному, как футбольный мяч, заводиле Лагуне. Неуклюжий он был почитатель, и робкий. От случайного замаха съеживался. Не терпел окриков, попреков.
  Переживал, что у любого действия есть неминуемые последствия. Подумаешь, пожурят. Велика беда. Настроение испортят. Всего лишь.
  Но наивный Корка с малолетства чистосердечно во всем признавался, а в ответ получал одни нравоучения. Без спроса ничего не делал.
  Сейчас он принципиально, с рвением изображал из себя гуляку, бесшабашного, задиристого, хронически шатающегося по злачным заведениям, желая изо всех сил доказать кому-то постороннему обратное, продемонстрировать свою новизну поводырю Абсурду, который был недоволен, что его подопечный, такой безвольный, вышел, слепец, из-под контроля.
  Он закрутился на месте, выкарабкиваясь на пляж. Лагуна с интересом следил за его эволюциями.
  - Самец!
  Девушка скинула ласты, как тапочки, обеими руками охватила мокрые волосы, покрутив головой с закрытыми глазами, прогнулась назад. Грудь напряглась и округлилась. Девушка, не меняя позы, сделала два шажка вперед, открыла глаза и весело рассмеялась.
  На всем теле у нее застыли крупные капли.
  - Мим, - сказала Дар, - как охота?
  - Прелестно, - сказала Мим. - Там такие рыбы! Одна как потащит Корку...
  - Да? - сказала Дар без интереса.
  - Да, - сказала Мим. - Корка оседлал одну и прокатился. Корка, правда, весело было?
  - Очень, - сказал Корка. - Чуть не лопнул со смеху. Неизгладимое впечатление.
  - Вот, видишь, - сказала Мим. - А я что говорила. Дело свое туго знает. - Она свесила сырые волосы, наклонив голову.
  Я смотрел на нее. Одно ухо оголилось. Оно было очень нежным, с розоватой мочкой. Мим посмотрела на меня своими задорными глазами.
  Лицо у нее еще было совсем детским, не до конца оформившимся, полным лукавой прелести.
  - А где вы оставили машину? - спросил я у Корки.
  - Что? - спросил он, собирая все вещи. - Там. - Он показал рукой.
  - А, - сказал я. - Ясно.
  Мим растянулась на песке рядом со мной, подставив тело солнцу.
  - Хотите загореть?
  Она, лежа на животе, повернула голову.
  - Хочу.
  - Напрасно, - сказал я.
  - Почему?
  - У вас хороший оттенок от природы. Вам не надо загорать. - Я провел пальцами по атласному плечу. Ее глаза смеялись.
  - Вам не нравится шоколадная кожа? - спросила она.
  - Нравится, - сказал я. - Но кожа может сгореть и слезть.
  - Да, - сказала она и перевернулась на спину. - Это ужасно.
  - Вы что, будете загорать? - спросила Дар.
  Она оделась и стояла, глядя на нас. Корка тоже оделся и держал все снаряжение, готовый идти.
  - Идемте! - сказал он. - Я проголодался зверски.
  - Вы идите, - расслабленным голосом сказала Мим. - Я останусь, полежу.
  - Мим, - сказала сердобольная Дар. - Ну перестань. Что ты будешь здесь лежать? Что за причуда?
  - Нет... - отозвалась Мим слабым голосом. -Неохота никуда идти...
  - До машины, - удрученно сказал Корка. Он устал стоять со всем скарбом в руках.
  Мим ничего не сказала.
  - Мальчики, - сказала Дар, - возьмите ее за руки, за ноги, и донесите ее, ради всего святого, до машины.
  Лагуна, сидевший в тени под скалой, ухмыльнулся, но не пошевелился. Ему тоже было лень.
  - Мим, - сказала Дар, - пойдем, а? Пойдем.
  Девушка не отвечала.
  Я посмотрел на нее и сказал:
  - Я ее привезу.
  Корка повернулся и пошел прочь, нагруженный, как верблюд. Дар посмотрела ему вслед, потом на нас, на меня.
  Я утомленно прикрыл глаза. Дар молча ушла вслед за Коркой. Обиделась.
  Лагуна, кряхтя, встал, долго отряхивался звучными шлепками, осматривая одежду со всех сторон.
  - Я с ними поеду, - сказал он. - Не забудь про вечер.
  Мы остались одни, и я это остро почувствовал.
  Дар, наверно, здорово разозлилась. Что я такое преподнес. Даже не сказала ничего. Я покосился.
  Мим, казалось, уснула. Я заложил руки за голову и стал смотреть вверх.
  - Уехали? - тихо вдруг спросила Мим, не открывая глаз.
  - Да, уехали, - сказал я.
  Мим немедленно напряглась и села.
  - Надоели, - сказала она беззлобно, сердито надув губки. - Опекают, опекают, как ребенка.
  - А разве вы не ребенок?
  Мим посмотрела на меня и улыбнулась.
  - Не знаю, - сказала она. - А вы?
  Я подумал.
  - Я был ребенком.
  - А теперь?
  - Тоже не знаю.
  - Вот видите. - Она медленно огляделась. - А тут еще так хорошо. Я совсем размякла. Какие вы счастливые здесь, Пикет.
  - Да, - сказал я, подумав: 'А что дальше?' Она была близко, совсем близко, и ничего не стоило протянуть руку и обнять ее, но я пока не хотел этого делать.
  У нее был такой восторженный взгляд, так самозабвенно вбирающий в себя всю красоту послеполуденного неба и океана, что мне не хотелось, чтобы он изменился.
  А он бы изменился, это точно.
  Наверно, она бы недоуменно посмотрела на меня, или отпрянула бы, или испугалась бы такой опеки. А может, осталась бы спокойной.
  Кто его знает, никогда не угадаешь наперед реакцию девушки.
  Первую реакцию, во всяком случае. Впрочем, в этом есть своя прелесть.
  - Что вы задумались? - спросила Мим. - Скучаете?
  - Нет, что вы, - сказал я.
  - Знаете, когда они уходили, я так хотела спать, просто ужас, а теперь не хочу.
  - Бывает, - сказал я. - Хотите, я вам покажу пещеру?
  - Идемте. - Глаза у девушки загорелись. - Мне одеться?
  - Можно, пожалуй, и так. Правда, там прохладно.
  Мы полезли на скалу. Мы шли, осторожно ступая на камни, а потом спустились и пошли берегом моря до самого места.
  Здесь песок снова кончался, и из него торчали острые рассыпчатые скалы, их нагромождения уходили вверх.
  - Куда дальше? - спросила Мим.
  - Сейчас. Тут, понимаете, вход только с моря.
  - А-а, - сказала Мим. - Значит, надо заходить в воду?
  - Да, придется.
  - А там красиво? - спросила Мим.
  - Увидите, - сказал я. - Не хочется мокнуть, да?
  - Не очень, - сказала Мим.
  - Плывите за мной.
  Мы опять осторожно, оступаясь, зашли по камням в воду и тихо поплыли, огибая скалистую стену, несколько накренившуюся над водой.
  Мы плыли, и, наконец, открылся огромный вход в пещеру с высокими, как в соборах, сводами, и заплыли в него.
  Вода была темная, будто болотная, и прозрачная, видно было изрезанное, каменистое, заросшее дно.
  Вскоре я коснулся его ногами и подождал, пока доплывет Мим.
  Она тоже встала на дно, переминаясь с ноги на ногу на камнях. Я взял ее за руку, и мы вышли.
  Мим мелко дрожала. Зубы у нее тихо постукивали и заразительно.
   - Бр-р... - сказала она. - Пекло вокруг... А здесь холодильник. Аномалия какая-то...
  - Нужно обсохнуть, - сказал я нерешительно.
  - Вы правы, конечно, - сказала она. - Но легко сказать - обсохнуть.
  - Вы побегайте, - сказал я. - На месте.
  - Вот еще, - сказала она.
  - Хотите, я вас согрею? - спросил я.
  Она разом перестала постукивать зубами и посмотрела на меня в упор. Если бы она спросила сейчас: 'И только за этим вы меня сюда затащили?', я бы решил, что она просто дура.
  - Попробуйте, - сказала Мим, вновь принимаясь еле слышно стучать зубами.
  - Повернитесь, - сказал я и положил ладони на почти высохшие плечи и стал осторожно растирать их, а Мим неподвижно стояла и только покачивалась при каждом растирании.
  - Кажется, хватит, - сказала она. - Спасибо. А там что?
  - Водопад.
  - Нет, правда?
  - Идемте. Отсюда плохо видно.
  Мы проследовали вглубь пещеры. Она переходила в ущелье, которое вверху смыкалось, но узкая щель, извилистая, уступ в уступ, все-таки оставалась, и по ней тек сумрачный свет.
  Впереди, со скал, спускался водопад, совсем маленький, образуя живописные пороги, с которых свисали седые нити текущей воды, взбитой, как пена.
  - Нравится?
  - Нравится... - завороженно сказала Мим. - Невероятно. Какой оазис.
  Мы стояли рядом, плечом к плечу, и смотрели на водопад, маленький, но все же водопад.
  От него исходил слабый шум, но облака радужного тумана, какие повисают над большими порогами, не было.
  Это был мирный водопадик, и хрустальные струи, стекая, журчали неутомимо и деловито.
  Я положил руку на плечо Мим. Это получилось невольно, само собой. Я слегка сжал ее плечи своей рукой, посмотрев девушке в глаза, и прочитал в них удивление.
  Секунду я колебался, не зная, как быть, затем опустил глаза и убрал руку.
  - А если идти по водопаду, куда он приведёт? - спросила Мим дрогнувшим голосом.
  - Что? - не понял я вначале, потом помолчал и сказал: - Скалы кончаются, дальше лес.
  - А-а, - сказала Мим, слабо кивнув. - Понятно.
  - Только по нему трудно подниматься, - сказал я, - дно скользкое.
   - А давайте попробуем, - сказала Мим.
  - Вы хотите?
  - Что же, назад идти?
  - Да, одним и тем же путем неохота, - согласился я. - Давайте.
  Мы полезли на первый порожек и по очереди шлёпнулись.
  - Вон как скользко, - сказал я. - Видите?
  Но мы всё-таки полезли, на четырёх конечностях, то и дело шлепаясь на три точки и подшучивая над неловкостью друг друга.
  Вода струилась между ног, и под ступнями проскальзывало дно, будто занавешенное склизкими длинными растениями, какой-то ярко-зелёной травой, ровной, будто в струнку расчёсанной.
  Сначала можно было хвататься за кустики по бокам, необычайно прочные, как вязанки, потом всё теснее и теснее сужающийся ручеёк стали обступать скалы, и оставалась неширокая щель, в которой мы и протискивались.
  - А змей здесь нет? - с опаской спросила Мим.
  Я совсем забыл про змей, а это непростительно, про такое забывать нельзя.
  - Давай полезем наверх, - сказал я. - Дальше тупик.
  - Подсади меня, - попросила Мим.
  Одна нога её ещё подрагивала у меня в руках, а другой она искала, за что бы зацепиться, точку опоры, нашла, и рукам вдруг стало легко.
  Мим оказалась молодцом и бесстрашно карабкалась вдоль и между двух сдвинутых стен, и это было несколько странное зрелище: хрупкая девушка среди мрачных коричневых поверхностей.
  На секунду она приостановилась, глянула вниз, на меня, и вновь пошла хвататься за что попало, как заправская альпинистка, продвигаясь наверх.
  Как же, думал я, нам не попалось ни одной змеи, здесь их немало.
  Я полез следом и, когда выбрался на вершину, увидел, что Мим, присев на выступ, ждёт меня, глядя вдаль.
  Вид вокруг был красный и жаркий от начавшегося заката. Когда я выбрался, Мим задумчиво повернула ко мне голову.
  - Ты мне начинаешь нравиться, - негромко проговорил я, садясь рядом с ней на тот же выступ. - Не пришлось упрашивать.
  - Я думала, там змеи, - сказала Мим. - Они ведь должны там водиться?
  - Да.
  - Вот видишь.
  - Пойдём?
  - Идём, - сказала Мим, медленно поднимаясь.
  Мы спустились со скал, порядком надоевших, но ноги не были поранены ни у кого из нас, и погрузить их в песок было истинным наслаждением.
  Песок был сухой, горячий до самых глубин, и мы бороздили его голенями, и он безмолвно смыкался, совсем как вода.
  Самокат лежал так, как я его оставил, на одном боку, с вывернутым рулём, и за ним тянулся разрытый след.
  - Ты все-таки обгорела, - сказал я, касаясь плеча. Кожа на нем покраснела.
  - Думаешь, сильно?
  - Может, печь и не будет, - сказал я, пожимая плечами. - Ты оботрись дома чем-нибудь, например...
  - О, да! - сказала Мим, перебивая меня. - У меня все, что требуется, приготовлено.
  - Вот и прекрасно, - сказал я. - Тогда поехали.
  Я остановил рыкающий, взревывающий мощным мотором самокат перед виллой Корки.
  Мим отпустила меня и, легко спрыгнув с высокого сидения, повернулась ко мне.
  - Ну что, пока? - сказала она сквозь грохот двигателя.
  - Мы ещё увидимся? - спросил я.
  - Конечно, - спокойно сказала Мим и улыбнулась.
  - Ты случайно не уедешь завтра?
  - А разве сегодняшний день уже кончился? - ответила она вопросом, обворожительно улыбаясь, как это умеют делать только хорошенькие девушки. - Ладно. Благодарю за экскурсию.
  Она сказала это без иронии, улыбнулась ещё раз, помахала кончиками пальцев и, повернувшись, пружинистым шагом подошла к воротам.
  Я развернулся и газанул по улице, распугивая разомлевших дворняжек.
  Я заехал к Лагуне. Но того дома, естественно, не оказалось. Вышел его брат Хребет, что-то мастеривший в сарайчике, обстоятельно отер руки о фартук и сказал, что ничего определенного сообщить о местонахождении братца не может. Брат у Лагуны плотный мужчина с пышными жесткими усами.
  Он любит выпить и поесть, любит посмеяться, а когда водит сутками свой гигантский, как пароход, автофургон, то сильно устает. И еще он очень любит Лагуну, и тот его тоже.
  Наступал вечер. Всё вокруг было озарено тусклыми оранжевыми лучами солнца, низкими, широкими, косыми, и от них повсюду ложились густые пепельные тени.
  Народ бродил, как на водопое, примериваясь то к одному месту, то к другому.
  Люди ходили по магазинам, пустыми весь день.
  Я приехал домой. Мать сидела в гостиной и что-то читала, кажется, письмо.
  Она читала его, повернув бумагу к свету.
  - Здравствуй, ма, - сказал я.
  - Здравствуй, - отозвалась мама, не отрываясь от чтения.
  - Что читаешь? - спросил я, но мать не ответила, и я не стал настаивать и пошёл в свою комнату.
  - Подожди, - сказала мать.
  Я остановился.
  - Садись, я должна тебе кое-что сказать, - сказала мать.
  Я сел и выжидательно посмотрел на неё.
  - Нам написал Итог. Ты помнишь его?
  - Смутно, - сказал я. - И что?
  - Он хорошо тебя помнит. Он хорошо помнит также, что ты сейчас оканчиваешь школу.
  - Он берётся устроить мою судьбу? - догадливо спросил я.
  - Ну-у, - сказала мать, выпятив губы трубочкой и размышляюще поведя глазами. - Не совсем так, но в некотором роде...
  - Очень любезно с его стороны, - сказал я.
  - Так ты был бы не против?
  - Ты о чем?
  - Он зовёт тебя к себе. Ты знаешь, он в столице занимает важный пост и многим мог бы помочь тебе. Ты ведь понимаешь, как это неоценимо много что значит в жизни молодого человека - помощь такого влиятельного хвастуна. Ты не будешь, как все здесь, плюшевой игрушкой.
  - Да, конечно, - сказал я.
  - Кроме того, о тебе спрашивают еще многие наши знакомые и родственники. Дедушка Эффект интересуется. Твоя тётя тоже...
  - Какая тётя?
  - Тётя Рутина. Разве ты уже забыл её? Она была так добра к тебе. Странно даже...
  - Разумеется, я её помню, - сказал я. - Ей же лет триста. Она тоже готова помочь?
  - Ты бы смог у нее жить первое время, во всяком случае, а может, и потом. Нет, нет, пойми меня правильно, ты бы у многих мог бы спокойно жить, ты же знаешь, сколько у нас знакомых.
  Да, я это знал. Знал я также, что у матери осталась кругленькая сумма после исчезновения отца, и она смело прокучивала её, считая себя при этом особой практичной, рациональной и здравомыслящей, радужно полагая, что количество банкетов увеличит её капитал, пока этот миф не лопнет, как и все мыльные пузыри.
  - Тебе обязательно надо выслать меня в столицу? - сказал я.
  Мать села рядом и обхватила мою голову руками. Она тихо покачала её из стороны в сторону.
  - Что ты говоришь, - сказала она мягко. - Как ты можешь говорить такое. Я думала, что ты хочешь стать настоящим человеком. Только в большом городе можно развернуться по-настоящему, серьёзно стать на ноги. А здесь... что? Здесь только побережье. У тебя светлая голова. Скажи, мой мальчик, чем бы ты хотел заняться?
  Я высвободился. Волосы на голове растрепались.
  - Что тебя привлекает больше всего?
  - Не знаю, - сказал я и встал.
  Мать подняла голову. Глаза у неё стали большие и печальные.
  - Я не знаю, - сказал я.
  - Ты подумай над этим, - тихо сказала мать. - И ещё. Сегодня заходил Абсурд. Он мой друг, и он не должен заходить, но он зашел. Он хочет всем помочь. Всем без исключения. Он сказал, что тебе нужно хорошо поработать над собой. Метод всем помогает определиться. Он считает, что ты должен подумать о своём будущем. Что тебе нравится делать? Ты ведь давно не был в школе?
  - Я схожу.
  - Правда, сходи, - сказала мать. - Это нужно.
  - Я зайду, - сказал я и пошёл к себе. Мать смотрела мне вслед.
  Я и не знал, что обо всём этом думать.
  Обо всех этих знакомых ясновидящих доброжелателях, о далёком городе, где можно пробиться, о дальнейшей жизни в том дарвинистическом ореоле, какой она рисовалась даже самым близким людям.
  Что-то было в этом скользкое и отталкивающее.
  Я чувствовал, что мне глубоко чужды вся эта жизнь, и все эти люди, к которым нужно идти на поклон. Пережиток какой-то. Такими, как они, я быть не мог.
  А как терпимо относиться к чужим недостаткам, я не знал.
  Гости были разные, но я так любил, когда все были вместе. Когда праздник заканчивался, и гости, встав из-за стола, расходились, мне становилось невыразимо грустно.
  Я хотел, чтобы праздник никогда не заканчивался.
  И я совсем не хотел уезжать отсюда.
  Все уезжают в большой и чужой город, где никто никого не знает, где в одинаковых условиях одинаковый результат.
  Почему я должен уезжать?
  Я поразмышлял немного над этим и пришёл к выводу, что этот вопрос решён.
  Теперь школа. Это заведение тоже не манило меня, но практическая сторона была ясна, заслоняя остальные: школу надо было кончать, и тянуть больше не стоит. Если уж всем так хочется.
  Я сел за стол. В сущности, особых сложностей не предвиделось. Завтра пойду в школу.
  Главное, чтобы никто меня никуда не утащил. А то конец всем благим намерениям.
  Я походил по комнате. Я свыкся с этой небольшой комнатой с несоразмерно большим и низким окном, выходившим в сад, и столом в углу, тяжелым из-за многочисленных ящиков, в которые напихана всякая всячина.
  На поверхности стола остался засохший обвод от бутылочки, которая днём так взвинтила настроение. Бутылка была убрана, и мать, естественно, не сказала ни слова на этот счёт.
  Она удивительно деликатна в таких случаях, и мне это нравится, я ценю умелое невмешательство больше всего, потому что это труднее всего.
  Легче всего быть уверенным в своей правоте и лезть ко всем. Как Абсурд.
  В детстве, несмотря на жалость, почитают только силу и холодное презрение к слабостям, дающие непререкаемый авторитет среди подобных.
  Я не считал нужным много размышлять, если требовалось чего-то добиться, и добивался.
  То были хорошие годы. Полные непримиримости. Крайностями.
  Я не люблю вспоминать эти годы. Эти прекрасные годы детства.
  Безмятежного детства.
  И каждый праздник был неповторим. И я знал, что другого больше не будет.
  Я не люблю вспоминать это время потому, что надо мной нависал странный, непонятный мир шоу, который не исчезал, когда мать целовала мои закрытые глаза, готовые уснуть, и когда тем же поцелуем будила меня.
  Я не люблю вспоминать свои мучительные размышления об искусственном обществе.
  Догадок было много, и красивых умопостроений, составляя которые я порой развлекался, наблюдая за замысловатой цепочкой рассуждений, а иногда, до упора сдвинув брови, всевидящим и слепым взглядом вперивался перед собой, но все они опять же ничего не проясняли в рисунке шоу.
  Будто бы в цивилизованной окружающей среде, используя доступные внешние средства, всем должно быть все дано.
  Особенно я мучился непониманием того, как все при этом договариваются.
  Мы, на своих праздниках, даже непредвиденных, никогда не забывали договориться между собой, кто есть кто, что каждый будет делать, и в чем смысл действия.
  Это было непременным условием - точно знать всё заранее - любого праздника, и никому даже в голову не могло прийти, что его можно переступить.
  Конечно, на празднике все случается, меняется, но, если кому-то что-то было невдомек, его тут же выручали, прямо объясняли все содержание, сразу подсказывали, что к чему, и каждый участник верил этому, потому что все были вместе.
  Окружающие без конца лицемерят, никому не доверяют. Как же они договариваются между собой?
  Это было ключевым вопросом.
  Как договориться без обмана. На равных. И тут я оказывался в тупике. Я не ломал себе голову холостыми рассуждениями. Я наблюдал, считая опыт тождественным разгадке тайны.
  Сейчас я иронически кривлю губы. Догадка не ослепила меня шаровой молнией.
  Как это мать сказала - стать настоящим человеком. Или не так? Встать прочно на ноги.
  Я почувствовал, как начинаю закипать. Человека ведут по жизни, как марионетку, обстоятельства.
  Маски.
  Иногда он бунтует. Неискушенный глаз видит протест. А по сути, ему просто позволяют взбрыкнуть разок-другой и - пошло-поехало дальше. Я помню бессилие и злость, охватывающие меня, глядя на такое.
  А это - сплошь и рядом. Вбить каждого в свою лунку, любой ценой, как винтик, лишь бы механизм двигался.
  Люди, как куклы, действующие по определенной программе. Я даже тихо засмеялся от удовольствия, что так хорошо понял все это.
  Вы, подумал я с вызовом, кукловоды. Ловкие и изощренные. Сами делающие все, что вздумается. Умудренные.
  Кашлял я на систему. Я почувствовал себя самим собой. Я сел за стол. Тихо вечерело.
  За окном завели свой оглушительный стрекот насекомые. Послышался длинный переливчатый свист, потом ещё и ещё, как удары бича. Я не замечал его поначалу, потом вскинул голову.
  Я задумчиво сидел и смотрел в окно, пока в нём не появился Лагуна, чёрным силуэтом.
  - Сидишь? - сказал он зловеще, повернул голову и сообщил кому-то рядом. - Сидит. Я свищу, а он расселся.
  - Допустим, сижу, - сказал я. - А ты чего шумишь?
  - Я надрываюсь, а он даже не соизволит... - начал Лагуна, но тут в проёме окна появилась маленькая рука и дёрнула его за локоть. Это была Очаг.
  - Ты его извини, - сказала она мне. - Добрый вечер. Он уже набрался. Я говорила ему, потерпи.
   - А не хочу я терпеть, - сказал Лагуна с гонором. - Надоело! Пик, пошли, - требовательно сказал он.
  - Идём, - сказал я и шагнул через подоконник.
  Лагуну шатало. Он был не сильно пьян, но шатало его здорово. Он потянулся и чмокнул Очаг в щеку.
  - Ух, как я тебя люблю, - сказал он.
  Очаг ничего не сказала.
  На углу Лагуна не избежал столкновения с пытавшимся его обойти ябедой.
  Ябеда остановился и сказал:
  - Места мало?
  - Так вышло, - сказал я. - Нечаянно.
  - Не твоя забота, - сказал Лагуна ему.
  - Молчал бы, пьяница, - сказал ябеда. - Толкается, и ещё недоволен.
  - В чём дело? - спросил я, начиная злиться. - Вам объяснили про неловкость. Идите своей дорогой.
  Лагуна сказал Очаг: 'А ну, отпусти!' и быстро, почти не шатаясь, подошёл к ябеде и сразу швырнул его.
  Тот согнулся и опал на спину, держась за живот от смеха. Лагуна успел швырнуть его еще раз, и я схватил его за плечи.
  - Что ты делаешь? - сказал я. - Идем.
  Мы пошли, и я вспомнил, что Очаг не проронила ни слова.
  - Делать людям нечего, - сказал Лагуна, сплюнув. - Доказывай потом...
  Что за дебош, подумал я, он же пьяный был только что. Лагуна в линялой распашонке заметно помрачнел и ускорил шаг.
  Очаг шла около него, как тень.
  - Куда вы так несётесь? - сказал я. - Идемте спокойно.
  Я с трудом поспевал за ними. Будто скорость у них - у пары - удвоилась.
   Новый кабак 'Балласт' был освещен и маяком торчал на холме, с которого весь наш городок был виден, как на ладони. Оттуда доносились музыка, и крики, и громкие голоса.
  Из открытой двери первого этажа падала полоса яркого света.
  Второй этаж, состоящий из выпирающих квадратом стен, тоже был освещен, и в цветных стеклах двигались четкие профили мужчин и женщин.
  Кабак был большой и просторный, и вмещал при желании кучу народа, а наверху была терраса, где курили и глядели на океан. Там тоже стояли столики.
  Мы прошли внутрь, мимо двух широких дверей, которые были как отражения друг друга. За ними стоял мерный и мощный гул веселья.
  Наверх вела лестница. Я провел рукой по перилам. Перила были новенькие, как и всё здесь, и гладкие.
  Из-за лестницы выходила стойка, здесь находился центральный бар, кроме двух других, в которые вели симметричные двери сразу у входа.
  Одна из них вдруг распахнулась, и из помещения вынесся оглушительный шум, гам, и несколько вегетарианцев важно проследовало оттуда к центральному бару.
  - Я желаю здесь! - возгласил один из них.
  - Да, там, пожалуй, душновато, - сказал другой.
  - Душновато! - сказал третий. - Я вам удивляюсь. К тому же сидеть со всяким сбродом!
  С ними были две истерички.
  У главного бара было очень чисто и опрятно. Блестел свежевымытый пол, стены и стойка сверкали. Всё убранство помещения было продумано до мелочей.
  На стенах висели расплывчатые, как было модно, фотографии знаменитостей во весь рост на фоне разных видов.
  За стойкой находились сам Штамп, полагая, что теперь ему любое место по плечу.
  - Идёмте дальше, - сказал я. - Наверняка наверху кого-нибудь встретим.
  - Идёмте, - сказала Очаг.
  - Я не против, - сказал Лагуна. - Только давайте здесь пропустим по стаканчику.
  Я заказал три коктейля.
  - Может, присядете? - вежливо спросил Штамп.
  - Мы здесь ненадолго, - сказал я.
  - Как, уже уходите? - удивился Штамп. - Так скоро? Вам не понравилось?
  - Нет, - сказал я. Я отпил порядочный глоток. - Ты нас не так понял. Мы хотим подняться наверх.
  - А-а! - облегчённо сказал Штамп. - Обязательно поднимитесь. Уверен, вам понравится.
  - А там всё на месте, спускаться не придётся? - сказал Лагуна.
  - А разве кто-то спускается? - с чарующей улыбкой сказал хлебосольный и незлопамятный практик.
  Лестница в самом верху вдруг натужно заскрипела и сразу заметно прогнулась.
  Появились две огромные ноги, переступающие со ступеньки на ступеньку и, глядя, как ноги растут, и как появляется туловище, мы напряглись, гадая, что это за циклоп, а за туловищем появилась, как придаток, голова, пригнутая, чтобы не зацепиться макушкой, и мы увидели Шедевра.
  Он сразу заметил нас и сказал с улыбкой:
  - Вы, аборигены! Где вас носит? Я вас жду, жду...
  Он был громаден и казался ещё больше здесь, в помещении, занимая значительную часть его объёма.
  - Ах, Шедевр! - сказал я ему снова, как днём на пляже. - До чего ты здоровый!
  - Тихо, мелкота! - сказал он, умеряя свой низкий, рыкающий голос, при звуках которого замирало сердце - такой он был грозный, даже когда спокойный.
  Все с уважением и со страхом взирали на великана.
  - Я оставил свою крошку, - прорычал Шедевр, - чтобы промочить горло.
  Бармен сразу понял намёк и быстро смешал коктейль. Шедевр следил за ним одним глазом.
  - Расторопный малый, - проговорил он, протягивая ручищу и принимая объёмистый кубок, наполненный до краёв. Он поднёс его ко рту и спокойно сделал несколько больших глотков. - Прилично, - сказал он и обратился к нам: - Здесь получше, чем у Абсурда.
  - А ты откуда знаешь? - спросил Лагуна.
  - Заходил к нему днём, - сказал Шедевр. - Был у транжиры на раздаче идеалов.
  - Он, наверно, очень тебе обрадовался, - предположил я.
  - Без ума, - кратко ответил Шедевр, и было ясно, что Абсурд испытал всю гамму человеческих ощущений, кроме радости. - Когда я уходил, гостеприимный хозяин потерял сознание, - сказал Шедевр. Он увидел наше недоумение и пояснил: - Я его пальцем не тронул.
  - Нервы сдали, - догадался Лагуна, очень довольный.
  - Именно, - сказал Шедевр. Он повернулся, налёг своей массой на стойку и в упор посмотрел на Штампа. - У тебя, надеюсь, нервы покрепче, а, гений?
  Штамп льстиво хихикнул. Он заёрзал, как жук, прямо-таки пронзённый гневным немигающим взглядом гиганта в упор и, снова глупо оскалив зубы, издал крамольный смешок.
  По лицу поползли красные пятна. Он вспотел.
  Шедевр, не дожидаясь ответа, повернулся к нему спиной и сказал:
  - Моя девочка наверху заждалась, наверно. - И он мягким движением опустил осушенный бокал на стойку.
  Мы пошли наверх, несколько подавленные.
  Это помещение существенно отличалось от того, что осталось под нами. Оно было очень большим, таким просторным, что сразу становилось понятно, почему кажется, что стены второго этажа будто выпирают, выдаются в стороны, и создается впечатление, что второй этаж, как башня, насажен на первый, как на ствол.
  В стенах и в сравнительно невысоких потолках вкраплены тусклые разноцветные лампы, и цвета подобраны со вкусом - стилизованы, цветов как таковых нет, одни оттенки, как в калейдоскопе, преимущественно блекло-фиолетовые и розоватые, и попадались салатовые, большей частью над головой.
  В зале царил растворенный этими светлячками полумрак, и в нём были видны очертания низких столиков, окруженных легкими удобными креслами, столики были разбросаны по всему залу на удачном расстоянии друг от друга, и за каждым столиком сидели и тихо переговаривались.
  Дальняя часть зала была отведена для танцев, там звучала тихая стелющаяся мелодия, в которой неподвижно застыли две-три обнявшиеся пары.
  Музыка текла прямо из стен, из невидимых пор, поверхность стен была своеобразным динамиком.
  Шедевр и здесь привлекал всеобщее внимание.
  Очаг села на высокий вращающийся стул. Лагуна, заказывая напитки, все время спрашивал у нее:
  - Так, Очаг?
  - Пожалуй, - говорила она.
  - Да, - сказал Лагуна бармену.
  Бармен кивнул и стал ловко разливать из разных бутылок, стоящих перед ним, больших и маленьких, а я смотрел на него. Этот бармен тоже был молодой парень, очень красивый.
  Глаза у него были большие, почти чёрные, с длинными ресницами, нос небольшой, римский, и рот великолепного рисунка, с изящно выпяченной нижней губой, гладкой и блестящей, изображал снисходительную скуку.
  Это выражение дополнялось глазами, устремлёнными вниз, ровными густыми бровями, точеными, как у девушки, высоко поднятыми, отчего на лбу собралось несколько неровных складок. Под гладко выбритым с едва заметной впадинкой подбородком была посажена бабочка, безукоризненно смотрящаяся на крахмальной белизне сорочки.
  Глядя на него, я тоже ощутил лёгкую тоску.
  Может, здесь было и хорошо, но мне не этого хотелось. А ещё Лагуна с Очаг упорно молчат и только переглядываются.
  Я обрадовался, когда меня кто-то позвал. Меня звали от столиков. Там сидели Корка, Фат, Дар, Мим и... изъян, я даже глазам своим не поверил.
  - Бум! - заорал я, раскидывая руки. - Ты ли?
  Бум легко вскочил, он вообще очень подвижный, и мы с ним сплели объятия.
  - Ну, ну, здорово, Пик! - говорил он, хлопая меня по плечу.
  - Откуда ты здесь? - спросил я.
  - Я проездом.
  - Всё ездишь?
  Бум был работягой, занимался всяческими заказами.
  - Конечно.
  - Нравится?
  - Да!
  - Это хорошо.
  - О да, это очень хорошо! - согласился Бум.
  Он, как обычно, сиял улыбкой, и зубы у него были крупные и ровные, и улыбка освещала смуглое лицо этого парня, и волосы курчавились, как прежде.
  Я очень давно его не видел.
  - Я проездом, - сказал Бум. - Хотел к тебе, и встретил их. - Он показал на Корку. - И они сказали, что ты придёшь сюда.
  - Правильно, - сказал я.
  Я прикрыл глаза.
  Мне вдруг стало невыносимо скучно. Это тот красавчик бармен навеял. Мне стало так тоскливо. Вот приехал Бум. Он отличный друг.
  Он многое может понять. А я не знаю, что сказать.
  Я совсем не знаю, о чём его спросить. Он работает. В разных уголках страны. Живет в столице.
  Но как на разных полюсах мы.
  Наверно, у него есть подруга, самая лучшая из всех его подруг, и они, может быть, поженятся.
  - Бум, - сказал я, просунув два пальца под бокал и приподнимая его. - Давай, пропажа! За встречу!
  - Будь здоров, - сказал Бум, оживлённо блестя глазами.
  Ну вот, сказал я себе, может, полегчает. Я выпил бокал чего-то очень крепкого.
  Мим молча протянула мне какие-то стручки, которые ели все вокруг.
  Я взял два стручка, разом сунул их в рот и стал жевать. Они были ничего, съедобные.
  Дар, Корка и Фат о чём-то говорили между собой, но я даже не вслушивался.
  Я сказал Мим - только потому, что она посмотрела на меня в тот момент:
  - Идём со мной.
  - Ты хочешь пригласить меня потанцевать? - спросила она.
  Я неопределённо крутнул головой, взяв её за руку.
  - Куда вы? - спросил Бум.
  Он взял Мим за другую руку и, подержав, отпустил.
  - Я знаю, куда вы, - сказал он. - Я скоро тоже приду. Только поговорю с Лагуной.
  Я кивнул и повёл Мим за собой.
  Шедевр с подругой сидели одни за столиком. Шедевр сидел за столиком, как за блюдцем.
  - Мы к вам, - сказал я.
  Шедевр кивнул, а его подруга улыбнулась. Это была та самая женщина, что на пляже днём.
  Она была очень красива.
  - Чтобы долго не думать, выпьем, - сказал я.
  Шедевр опять кивнул, и мы выпили. На столе не было никаких стручков, но зато была аппетитного вида плоская рыба на блюде, залитая красным соусом.
  Рыба была нетронута, и я захотел есть, придвинул к себе блюдо и стал есть рыбу.
  Я вспомнил о Мим, предложил и ей, но она почему-то отказалась. Странно, подумал я, рыба такая вкусная.
  Я вдруг осознал, что пьян, и стал есть медленнее. Шедевр молча исподлобья смотрел на меня.
  - Чего уставился? - сказал я с набитым ртом. - Голодный я. - Я проглотил кусок, вытащил кипу салфеток сразу и всеми отёр рот и руки, вымазанные в красном соусе, и бросил их, скомканные и испачканные, на стол.
  - Запить надо, - заявил я.
  - Эх, Пик, - сказал Шедевр, и мы с ним выпили.
  - А вы не пьёте? - спросила женщина Мим.
  - Немножко.
  - Выпейте со мной, - сказала женщина. - А то Шедевру со мной скучно.
  Шедевр покосился на неё, но ничего не сказал, и она легонько столкнула с Мим рюмки.
  - Как ты живёшь? - спросил Шедевр.
  - Что?
  - Я спрашиваю, как ты поживаешь?
  - Ты серьёзно?
  - Да.
  - А ты как думаешь?
  Шедевр промолчал. Он очень умён, этот гигант, и проницателен. Когда-то мы все были вместе.
  Какая-то пелена застилает мне глаза. А сейчас я не могу уговорить Лагуну сходить в джунгли.
  Мною овладело ностальгическое настроение. Как вернуть, удержать то, что было?
  То время, когда мы околачивались по всему побережью до самых портов в одну сторону и до курортов, самых роскошных курортов в мире, в другую сторону, и торчали возле увеселительных заведений в надежде почесать кулаки, и враждовали со всеми компаниями, и те постоянно ходили жестоко обманутые, потому что Шедевр входил в тело, начинал наливаться соками, и всё побережье трепетало перед его именем, и мы были дерзкие, и наглые, и циничные, и смотрели на всё прямо, и готовы были умереть друг за друга, время презрения ко всему лживому, фальшивому, лицемерному действительно было праздником.
  Каждый праздник был так прекрасен, что казался неповторимым.
  Больше этого не будет никогда.
  Кажется, Шедевра тоже охватило что-то в этом роде, потому что он поволок меня к стойке, и красавчик бармен нас безупречно обслужил.
  Мы расправились со своими порциями и пошли вниз, чтобы выпить там.
  К нам присоединился Бум, как и обещал. По-моему, он стал каким-то сдержанным. Ему это не идет.
  Глаза у него в любом состоянии сумасшедшие, и когда поведение не приближается к буйному, получается диссонанс.
  - Что ты так на меня смотришь? - спросил Бум. - Просто я трезвый.
  - Негодяй, - сказал я. - Как ты смеешь?
  - А с кем пить?
  - Что, не с кем?
  - Не с кем.
  Внизу было по-прежнему пусто. Штамп тоже попытался нас идеально обслужить, чтобы доказать нам, зазнайкам с круговой порукой вечной детской дружбы, что и он не на базаре куплен, но все разлил.
  - Сядем, - сказал Шедевр, не обратив на это внимание.
  Новенькая лестница заскрипела, и Лагуна как-то виновато подсел к нам.
  Шедевр прищуренным глазом оглядел каждого из нас и стал медленно разливать по бокалам.
  - Первый тост, - сказал он. - Кто?
  - За то, что было, - сказал я. - За то, что ушло.
  - Идет, - сказал Шедевр, и все присоединились.
  Бум поморщился.
  - Почему ушло?
  - Ладно, помолчи, - сказал Шедевр.
  Мы надолго замолчали. Неловкости от молчания не было.
  - Знаете, друзья, а я уезжаю, - решительно хлопнул вдруг Лагуна.
  Мы молча уставились на него.
  - Ты что-то сказал? - вкрадчиво осведомился я.
  - Я... это, - сказал Лагуна растерянно. - Уезжаю я!
  - Куда это? - ласково спросил я.
   - С астрономами. В эти, как их, горы. Наблюдать за иными мирами.
  Я помолчал, а потом растерянно сказал:
  - Ты так, да?
  - С каких это пор ты припал к другим мирам? - спросил Бум.
  Он ничего не знал, и я наступил ему на ногу. Бум очень удивился, но больше не спрашивал.
  - Иные миры... - сказал Лагуна, закатив глаза. - Знаете, они необыкновенные...
  Мы стали прятать взгляды. Мы всегда больше всего на свете боялись открытого проявления чувств. Красивостей.
  Мы с Бумом стеснительно смотрели в сторону, только Шедевр насмешливо продолжал изучать романтика Лагуну. Он был выше этого.
  - Да... - сказал он. - Вы, ребята, даёте. - Он тоже был старше. Раньше это не ощущалось. - А как же родные места, природа?
  - Какие там места... Проку-то. Новшества не по мне.
  - Дело, конечно, твоё, - сказал Шедевр. - А ты, Пик, что намерен делать? Случайно не уезжаешь тоже?
  - Да нет, - сказал я. - Не уезжаю. - Я подумал, что совсем не знаю, чем занимается Шедевр там у себя в столице. Как-то не спрашивал никто из нас. А сам он молчит. Он хитрый, змей. Скрытный.
  - Удачи тебе, - сказал Шедевр, поднимая бокал.
  Мы выпили.
  - А после школы чем будешь заниматься? - спросил Шедевр.
  - Не знаю. Найдется, чем.
  Шедевр неопределённо хмыкнул и больше ни о чём не спрашивал, задумавшись о своём.
  - Что у вас за похоронное настроение? - спросил Бум.
  Мы снова выпили, ни за что. Лицо у меня начало деревенеть. Но до нужного состояния ещё далеко.
  - Ладно, - сказал Шедевр. - Я проведаю свою малышку. Её нельзя надолго оставлять. Извините. - Он тяжело поднялся и, тяжело ступая, ушёл.
  - Так, значит, - сказал я Лагуне. - Бежишь. Оставляешь меня.
  - Ну что ты говоришь, - сказал Лагуна. - При чём здесь...
  - Ладно, я понимаю, - сказал я. - Я так. А в джунгли мы так и не сходили.
  Лагуна виновато улыбнулся и обезоруживающе пожал плечами.
  - Так уж сложилось, - сказал он. - Да и стоило ли?
  - Нет, - сказал я несогласно. - Ты уж не говори. Ещё как стоило.
  Лагуна вздохнул, не отпираясь.
  Бум потихонечку пропускал бокал за бокалом. Ему было неловко быть таким трезвым. Он старался.
  - А как ты, Бум? - спросил я. - Всё молчишь и молчишь. Будто подменили.
  - Сытый я стал, - сказал Бум. - Спокойный. Женился я, ребята.
  - Что за вздор! - вырвалось у дипломата Лагуны. Он смутился. - В смысле, хомут на шею...
  - Угораздило, - сказал я. - Как же ты так оплошал?
  - Да как... - улыбнулся Бум. - Известно как. Быстрые ножки, алые губки... Закружило.
  - Н-да, - сказал Лагуна. - Дети есть?
  - Конечно, - сказал Бум. - У меня большая семья. А мне нравится, как хотите. И не тянет никуда. Ночью остановишь машину, остыть после дальней командировки, разляжешься на траве, заложишь руки за голову и думаешь - хорошо! - Он тоже был старше. Он был миролюбивым парнем, симпатягой, и теперь всё меньше в нём было безотказной экспансивности, присущей его натуре.
  - Это, конечно, неплохо, - рассеянно сказал Лагуна. - Без няньки.
  Я был почти уверен, что он сейчас мыслями ушёл к обсерватории, к высокогорью, где он будет рядом с Очаг.
  Очаг хорошая девочка, но мне она всегда казалась несколько бесцветной, а тут раз и - чувство. Раньше это слово нас очень смешило. Смешное слово.
  - Значит, гуляем в последний раз? - сказал я.
  - Почему в последний? - сказал Лагуна. - Я думаю, мы ещё увидимся.
  Я горько усмехнулся. Счетовод Витамин уже вероломно не появился.
  - Разве что случайно.
  - Мир тесен, - сказал Бум. - Увидимся. Что за суета? Мы же одного поля ягоды.
  - Моё окно всегда открыто, - сказал я.
  - Я, пожалуй, тоже пойду, - сказал Лагуна.
  - Пока, Лагуна, - сказал я.
  Я хотел сказать 'прощай'.
  - Пока, Пик, - сказал Лагуна.
  - Ты уходишь? - спросил Бум.
  - Да, мы пойдём, - сказал Лагуна. - Я провожу Очаг.
  Он тоже ушёл. Я запомнил его последнюю улыбку.
  - А как ты с женой живёшь? - спросил я у Бума.
  - Знаешь, неплохо. Совсем неплохо.
  Я покивал понимающе и сдвинул две бутылки боками.
  - Напьёмся? - сказал я.
  - Можно, - сказал Бум. - Сегодня можно. Я не на якоре.
  Мы быстро допили оставшееся в бутылках. Лицо, начавшее было размякать, снова окаменевало. В голове зашумело.
  - Тебе потише надо, - сказал Бум. - У тебя вон какая фора.
  - Чепуха, - сказал я.
  По лестнице спускались Корка и Фат с девушками.
  - Вы, ценители! - весело сказала Дар, заприметив нас. - Хватит вам!
  Я повернул голову. Бум уже шёл обратно с пузатым графином, чтобы не размениваться по мелочам. Это был коньяк, и отличный.
  Это было то, что я хотел. Самодельные обстоятельства.
  - Потише ты, - снова сказал Бум.
  Он сходил ещё раз к стойке и принёс какие-то жёсткие худые колбасы. Вкус уже не ощущался. Я грыз кусок колбасы и пил соус.
  Дар, покачивая бёдрами, подошла ко мне и положила руки на плечи. Я налил из графина и протянул ей.
  - Не хочется, - сказала Дар. Она посмотрела на меня и сказала: - Если ты настаиваешь... - Она осторожными глотками отпила немного, пробуя, и опорожнила вслед за этим весь бокал.
  - Вот теперь ты мне нравишься, - сказал я, еле двигая губами. - Садись, - хлопнул я по колену.
  Дар преспокойно села на моё колено и отломала кусочек колбасы, отправив его в рот.
  - Какая вкусная колбаска, - сказала она.
  - Хоть буду знать, - сказал я, отрывая новый кусок.
  Корка, Фат и Мим стояли у стойки и разговаривали со Штампом. Они стояли очень ровно, и это меня удивляло. Не нужно им разговаривать со Штампом, подумал я.
  Не нужно им живо разговаривать с лаконичным муляжом. Это противоестественно.
  Особенно для Мим. Зачем ей это нужно?
  К стойке подошло ещё несколько человек. Дар обхватила меня за плечи, и мы поцеловались.
  Бум с улыбкой смотрел на нас.
  Он, не двигаясь, потянулся только рукой и наполнил до половины три бокала. Напиток с бульканьем, порциями лился из толстого горлышка.
  Я захотел на улицу.
  - Постой-ка, - сказал я Дар.
  Опираясь на спинку стула и стол, я поднялся. Голова сильно кружилась.
  Дар села на моё место.
  - Ты куда? - спросила она.
  - На улицу.
  - Я с тобой, - сказал Бум.
  - Я сам, - сказал я, еле ворочая языком. Соображал я, как мне казалось, очень ясно, только вот тело не слушалось. Я сделал шаг, и меня качнуло.
  Я пошёл к выходу, мимо стойки, и меня очень сильно шатало, будто пол был палубой, и штормило.
  Все посмотрели на меня, но мне было всё равно.
  По стенке я вышел на улицу.
  Двери у выхода были распахнуты настежь, и там стоял страшный шум, и галдёж, и было накурено.
  Я подумал, что это что-то вроде фильтра.
  Все, кто непритязателен и хочет удовольствий попроще и публику погорластей, оседают здесь. Диффер... как её... дифференц... даже подумать не могу.
  Разделение, короче.
  На улице поднимался ветер, и океан шумел.
  Здесь, на холме, ветер был особенно ощутим. Он был тёплый и упругий, и шёл плотной массой, как стеной.
  Было темно, только видны были далёкие огни на горизонте и фосфоресцирующие волны в океане.
  В голове всё кружилось, и ветер обдувал меня. Я прислонился к стене.
  Мыслей никаких не было, только знакомое ощущение, будто всё нереально.
  Ветер заметно крепчал, налетая тугими волнами, и гудел высоко над головой в звёздной мгле, и океан монотонно, волнующе вторил ему.
  Мне чудились голоса миллионов людей.
  Я вернулся обратно и остановился у стойки.
  Все - я плохо различал лица - замолчали.
  - Что умолкли? - спросил я грубо. - Я мешаю?
  - Кто это? - негромко спросил один вегетарианец у другого.
  Тот что-то ответил, но я не расслышал. Мим с удивлением смотрела на меня.
  Я повернулся ко всем спиной и стал смотреть на перчатки, рядками заполняющие полки.
  - ... не на того напали! - говорил Корка. - Я утер им нос. Не люблю проигрывать. Они думали, я дитя. Меня голыми руками не возьмешь. Подумать только - обменять публику! Это же не вещь.
  - О чём вы? - говорила Мим чистым голосом. - Я вас не понимаю, Корка.
  - А, не слушайте меня, я так, - говорил Корка. - Вы завтра точно уезжаете?
  - Конечно, - спокойно отвечала Мим. - Я обещала...
  Кому она обещала, я не разобрал. Вегетарианцы тоже разговаривали, громкими грубыми голосами.
  Мне показалось, что они говорят слишком громко, и это раздражало.
  Я опять описал разворот на каблуках и сказал:
  - Вы что, потише не можете?
  Они сразу замолчали, и Бум быстро подошёл к нам.
  - Кто это такой? - уже в полный голос спросил один вегетарианец.
  - Вы только посмотрите, какой молоденький, а уже приказывает! В столицу их! - сказал другой, и третий тоже что-то сказал, но мне было этого достаточно, я уже себя не помнил, схватив бутылку со стойки, треснул одного вегетарианца, и она лишь зацепила его, потому что он отклонился, и я сразу кулаком въехал ему в челюсть, и он с грохотом упал на спину, а остальные отскочили и не шевелились. Трусы, подумал я. Ублюдки.
  - А ну пошли отсюда! - заорал я сипло. - Что я сказал!
  Мы с Бумом медленно пошли на чужаков, наклонив головы. Они попятились к выходу, развернулись и исчезли.
  Я удовлетворённо посмотрел им вслед, покачиваясь с каблуков на носки, и туманным взором окинул всех вокруг, а Фат бесцеремонно нарушил молчание пьяным голосом:
  - Эт-то ты здорово его боднул. Ишь, зашевелился. Оживает. - Он помолчал, вытаращив глаза на приходящего в себя лежащего на полу мужчину, и сказал: - Надо двинуть ему еще, чтоб не дрыгался.
  - Пусть уползает... - пробурчал Бум, стоявший всё это время наизготовку.
  Потом он подумал, взял поверженного за руки и оттащил к стене.
  Мы пошли к своему столику, не забыв ещё один бесплатный графин.
  А удобно с этим Штампом, подумал я. Справедливый Витамин нас бы уже загрыз своими подсчётами.
  - А помнишь, какие раньше были диспуты, - сказал Бум. - Когда мы в 'Кратере' сцепились с той сворой из порта. Вот те стояли! Если бы не Шедевр, туго бы нам пришлось - ребята работали, как песню пели.
  - Но Шедевр им показал, - сказал я. - Где у них пробел в познаниях.
  - Что он им показал! - возразил Бум огорчённо. - Он их повыкидывал, как котят, вот и всё. Это не интересно.
  - В общем, ты прав, - вынужден был я согласиться, подумав. - Получается очень просто. Бум, ты не забывай заезжать.
  - Да что ты, - сказал он. - Конечно.
  Дар с нами не было. Она куда-то ушла. Вместо неё к нам подошли Корка и Мим.
  - А где Фат? - спросил я.
  - Фат опять влюбился, - сказал Корка со смешком. - Он каждый раз влюбляется.
  - Фат - это тот бракованный маньяк? - спросила Мим.
  Я посмотрел на неё. Волосы у неё были, как пушистое облако.
  - Фат - наш мастер, - подтвердил Корка.
  - Почему - мастер? - спросила Мим.
  - Фанатик собирает робота. Сам, - сказал Корка. Он все знал. - Робот будет, как живой.
  - Вот как? - сказала Мим насмешливо.
  Она смотрелась в нашей пьяной компании. Она была в тонкой маечке, облегавшей красивую грудь.
  - Сейчас таких роботов делают, - сказал Бум. - Я сам видел.
  - Что ты видел? - спросил я.
  - Снимает человек шляпу и говорит: 'Здравствуйте', - сказал Бум и обвёл нас круглыми диковатыми глазами. - А это робот.
  - Здравствуйте, - сказал я, и все засмеялись.
  - А знаете, - сказала Мим, - наш профессор говорил нам, что когда человек жизнерадостно хмелеет, у него ослабевают культурно наработанные социальные связи, и остаются одни доступные инстинкты. Значит, человек действует механически.
  - Я всё-таки робот, - сказал я с удовлетворением. - Спасибо, Мим.
  - Я же не про тебя, - сказала она.
  - А что за предмет такой у вас? - спросил Бум.
  - Лекцию читали, - сказала Мим. - О вреде алкоголизма.
  - Обрываются, значит, социальные связи, - сказал Бум.
  - Ослабевают, - поправила его Мим.
  - Всё равно, - сказал Бум. - Не придирайся. А чем ваш светоч объяснит тот факт, что людям свойственны общие застолья? Нет уж. Изобилие роднит людей. Прописная истина.
  Мим промолчала. Она была чудесной девочкой, хорошо воспитанной и здравомыслящей.
  - Роднить-то роднит, - сказал я, - да только не успеешь побрататься, как все вокруг уже не говорят, а хрюкают.
  - Не будем спорить, - отмахнулся Бум. - Я обобщенно.
  - Я и не спорю, - сказал я. - Я хрюкаю.
  - Брось.
  - Всё, - сказал я.
  Мы продолжали инициативно брататься, чтобы отличить суетливую человеческую сущность от гордого животного братства, и я себя не сдерживал, будто угодил в каменный век.
  Кому нужны все эти нарядная многогранность, вселенский кругозор, артистическая всеохватность!
  Ведь никому абсолютно ничего не угрожает. Никакой угрозы нет, ни внешней, ни внутренней. Чем больше я пытаюсь всем угодить, тем меньше это им подходит.
  Мир не тронь, а ему о нас позаботиться - всегда пожалуйста. И больше никакой опасности.
  Никто не думает кардинально менять жизнь, максимум, чего хотят искатели приключений - это всего лишь все приукрасить.
  Комната плыла куда-то и никак не могла уплыть. Бума рядом уже не было, куда он делся, я не знал.
  Не неандерталец Лагуна, не пролетарий Бум, а я, светлая голова, надрался самым мерзким и наглым образом.
  Помню, что поднялся наверх, походил там со своей опухшей рожей, цепляя всех подряд.
  Главное, я помнил зачем-то, что невозможно никого подвергнуть реальной опасности. Я опрокинул пару столиков, но всё было улажено, иначе как бы я смог беспрепятственно колобродить дальше?
  А я поднялся на террасу, прочувствованно свесился через перила и чуть не вывалился, и жалел об этом, думая, как бы эффектно завращалось всё в глазах.
  В глазах и так вращалось, но хуже было то, что я совсем отупел и говорить уже не мог.
  Потом меня кто-то усадил рядом с собой, наверно, кто-то из наших, и я слышал сквозь туман бубнящие голоса и, привалившись к стене, забылся.
  Сколько это длилось, не знаю, но стал я приходить в себя от прохлады вокруг, и ещё оттого, что сзади меня кто-то трогал.
  Я разодрал глаза щёлочкой и, туго соображая, обнаружил, что лежу на нескольких стульях, свесив одну руку до полу и щекой прилипнув к кожаной обшивке стула.
  Я оторвал голову от стула, это удалось с трудом, и с ещё большим трудом провернул её, так, что шея скрипнула.
  Надо мной кто-то стоял, вплотную к спинкам стульев. Вначале я видел только расплывчатое светлое пятно, а потом, вглядевшись, увидел, что это Мим.
  Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами и деликатно касалась моего плеча. Она убрала руку, затем вновь тронула моё плечо и тихо покачала его.
  В её глазах был спокойный, живой интерес и лёгкая грусть. Я резко дёрнулся, пытаясь встать, испугав девушку, и скатился, как куль, на пол.
  Мим быстро обошла стулья и заботливо помогла мне подняться. Тихо постанывая и мыча, я сел на стул, а Мим стояла напротив меня. Добрая душа, она пришла, чтобы разбудить меня.
  Мы были одни на пустой террасе, и я понял, почему так прохладно - дул пронзительный ветер с океана и мотал упавшие салфетки, прибивая их к ножкам стульев.
  Было очень темно, и только рядом на стене горели жёлтые матовые фонари.
  Я потряс головой.
  - Ты себя плохо чувствуешь? - участливо спросила Мим.
  - Да... нет, - проговорил я сухим ртом. В горле тоже было сухо. Я нашёл руку девушки и сжал.
  - Спасибо тебе, - сказал я.
  - Ну что ты, - сказала Мим, - за что же? Я просто вспомнила, что ты здесь... остался, и что холодно становится.
  Я закивал. В голове всё ещё клубился туман. Мим стояла в одной маечке на свистящем ветру.
  - Ты простудишься, - сказал я.
  - Нет, - сказала она. - Наоборот, даже приятно.
  Что-то выросло у входа. Мим бросила туда долгий взгляд, и я тоже посмотрел. Вначале я даже не понял, что это, содрогнувшись внутренне.
  Это стоял Шедевр, заслоняя вход, стоял неподвижной горой и молчал, и тёмные глубокие глазницы были направлены в нашу сторону, и жёлтый фонарь у входа превратил его лицо в древнюю маску дебоша, рельефную, жестокую и пугающую.
  Руки были сплетены на груди, а ноги-колонны широко расставлены.
  - Вы здесь... - сказал он негромко.
  Он легко нырнул в узкий дверной проём и исчез, будто его и не было.
  - Ужас, - сказала Мим, глядя своими большими глазами на то место, где только что стоял оборотень. - Я боюсь его.
  Я поднялся, размял онемевшие члены, легонько, чтобы не обидеть, охватил Мим за плечи и подошёл с ней к краю террасы. Ветер развевал и путал пушистые её волосы.
  - Не надо его бояться, Мим, - сказал я. - Он очень хороший.
  - Наверно, - сказала Мим. - Но когда он смотрит, дрожь берёт.
  - Он очень добрый, - сказал я.
  Мы еще постояли, и Мим сказала:
  - Пойдём. Я замёрзла.
  Было очень поздно. Людей было мало. Этот кабак не из тех, где веселятся всю ночь.
  Проходя через второй этаж, я отметил, что он почти опустел. Внизу также почти никого не было.
  За стойкой прохаживался, чтобы не уснуть, Штамп в белой куртке. Глаза у него были сонные.
  У стойки были только Корка, Фат и две девушки с ними.
  - Давайте к нам! - сказал Корка, улыбаясь. Глаза у него закрывались сами собой.
  - Что будете пить? - спросил Фат. Он держался молодцом. За свою подружку.
  - Мне бы водички, - смиренно сказал я. - Обычной.
  Штамп со скучной миной открыл бутылку минеральной воды.
  Я выпил полстакана лопающихся пузырьков. Вода щекотала горло.
  - Теперь лучше, - сказал я. - Мим, может, присядем?
  - Конечно, - сказала Мим.
  - Если я сяду, то усну, - сказал нам вслед Фат. - А я ещё спать не хочу-у... Правда, рыбочка?
  - Ты ещё совсем свежо смотришься, - сказала ему 'рыбочка'. - Только, ради всего, не пыхти на меня.
  - Не буду, - сказал Фат.
  Мы с Мим уселись, и я стал смотреть на неё, какая она спокойно-уравновешенная, и смотрит перед собой, и на меня тоже, положив руки на стол.
  Я смотрел на неё, потом осторожно взял её за плечи и мягко поцеловал в губы, она, раскрыв губы, вернула мне поцелуй, ничуть не смутившись, как послушная пай-девочка.
  Я почувствовал глубокую скрытую радость, глядя на ясные лучистые глаза Мим, на её позу, исполненную небрежной грации, и это чувство не было похоже ни на какое другое.
  И я негромко рассмеялся - так хорошо было на душе.
  - Ты чудная девочка, Мим, - сказал я.
  Мим мягко улыбнулась и - радость - осталась прежней, своим спокойным взглядом посмотрела по сторонам и снова улыбнулась мне.
  - Этот Бум, он смешной парень. Жаловался, что очень скучает по вам. Он давно ничем не занимается. Один, как перст. Ни семьи, ни детей. Заложит руки за голову в столичном парке, и, говорит, хоть волком вой. Его сильно развезло. Про какого-то Ядра вспоминал постоянно, который тоже безвылазно в столице.
  - Ты... не ошибаешься?
  - Я всегда внимательно слушаю собеседника. Бум горевал, что они увидеться не могут. Город слишком большой.
  В помещение, громко разговаривая, как всегда бывает с улицы, вошли трое жадин и белокурая женщина.
  - Я говорил, что будет открыто, - сказал один мужчина, высокий толстяк с одутловатым лицом.
  - Я вообще не знал, что это место работает, - сказал другой. - Я раньше был здесь. Ничего такого не видел. Пустая коробка. - Он шагнул к стойке.
  Третий мужчина подтащил стул поближе и усадил женщину.
  - Сейчас ты согреешься, - сказал он.
  - Издалека? - спросил Корка.
  - Из порта.
  - Ого! - сказал Фат. - За сколько?
  - Да мигом, - сказал второй мужчина, лысеющий и с усиками. Он был не прочь поговорить. - Двигатель барахлить стал. Решил, чем плестись, попытаю счастья, и помчал. Съехал с трассы и по каким-то тропкам, откосам... Добрались. Увидел огни и подрулил сюда. Удачно добрались. Так, Студия?
  - Да уж, - пробурчал толстяк. - Застряли бы в трущобах, чего хорошего...
  Штамп ожил, увидев новых клиентов.
  - Отдыхаете? - спросил Корка доброжелательно.
  - Отдыхаем, - сказал толстяк слегка раздражённо.
  - Если бы не вечная спешка, может, и отдохнули бы, - сказал водитель.
  Третий мужчина сказал:
  - Машину так оставили?
  - А что с ней станется? - сказал водитель. - Здесь сейчас ни души.
  - Я схожу, посмотрю, - сказал третий мужчина.
  Толстяк с одутловатым лицом покрутил бутылку короткими пальцами, хмыкнул.
  - У вас хороший выбор. А, скажите... - Толстяк наклонился и что-то тихо доспросил.
  - К сожалению, нет.
  Скрывая неловкость, толстяк огляделся, залпом допил свой стакан и налил ещё.
  - Эх, - сказал водитель, - мне больше стакана никак нельзя.
  - Что ж делать, - равнодушно сказал толстяк.
  - Потерплю, - сказал водитель. Он пил свой стакан медленно и обделенно обтирал усы.
  Вернулся третий мужчина, ничего не говоря, стал около стойки, глядя на этикетки.
  - Как, не угнали машину? - спросил его водитель.
  - Нет, не угнали, - сказал третий мужчина. - Глянь-ка, 'Триумф', - сказал он женщине. - Твоё любимое. Ты, помнится, везде искала.
  - Где, где? - сказала женщина, подходя к стойке, осторожно ступая. - Ты прав, - сказала она, прищуриваясь и поправляя волосы.
  - Вам уложить? - Штамп был польщён.
  - Да, будьте так добры... - сказала женщина. - Сколько возьмём?
  - Бери побольше, - великодушно сказал толстяк. Видимо, за Студией оставалось последнее слово в такого рода делах.
   - Что, стоящий напиток? - заинтересованно спросил Корка, придвинувшись поближе и взяв одну из бутылок, которые ставил рядышком Штамп.
  - Гармония от него без ума, - сказал толстяк, засмеявшись. - Признаться, мне он тоже нравится. Рекомендую, бальзам. И как по заказу.
  - Надо будет взять, - сказал Корка, обернувшись к Фату, развлекавшему девушек сентенциями.
  - Возьмём, - коротко сказал Фат, отвлекаясь.
  - Не мешай, - сказали девушки. - Продолжай, Фат.
  - Ты приготовь ящичек, - сказал Корка Штампу. - Я никогда не проигрываю. Усвоил?
  Женщина взяла бутылку в руки, не зная, что с ней делать, и передала толстяку, тот взял и тоже, не зная, что с ней делать, огляделся и поставил обратно.
  - Пускай постоят пока, - сказал он.
  - Подвиньтесь, пожалуйста, - попросила женщина Корку.
  - Да, да, пожалуйста, - сказал он, отодвигаясь. - Буду пить, когда будет особенно жарко. У меня дома лёд хороший, знаешь ли, - сказал он Штампу, и тот кивнул, потом посмотрел поверх плеча беспроигрышного Корки и изменился в лице.
  Корка стоял спиной к выходу и не видел, как в двери появился Опыт, в опущенной по шву руке он держал, не таясь, большой водяной пистолет.
  Уродец процедил сквозь зубы 'Вот он', отскочил и разборчиво упёрся спиной в дверь, присев, выбросил вперёд сцепленные вместе обе руки с зажатым в них пистолетом, оскалив зубы, специально почти не целясь, словно сам пугаясь.
  Выстрелов слышно не было, были только лёгкие осечки, и толстяк проворно прыгнул на пол, Фат с девушками завизжали дико и страшно в один голос, а все остальные судорожно задёргались.
  Капли летели веером с неимоверной скоростью с тонким высоким звоном одна за другой, и всех повыбрасывало на стойку, и несколько капель ударили в Штампа, в его белую куртку, и в тех местах она была порванная и красная, и женщина хрипела и отвратительно билась на полу всем телом, водитель заизвивался, задетый, извиваясь, он быстро отползал в сторону, стойка была вся забрызгана косыми красными полосами, а Корка, неестественно вывернувшись, уже неподвижно лежал на спине, глядя вверх, на потолок, подломив под себя руку, и туловище у него было сплошь во вздутых клочкастых дырах.
  Я крепко держал Мим, белую, как мел, потом рванулся к стойке, на меня налетела девушка Фата, ее истошный крик еще звенел в моих ушах, вцепившись в меня, она снова тонко завизжала, с удвоенной силой, и я потащил ее, взмахивая от усилия руками, а она визжала мне в самое ухо, и я совсем оглох, и безумными глазами смотрел вперёд.
  
  
  
  
  Глава 4. Ниша
  
  
  
   Над побережьем пронёсся ураган. Пляжи опустели. Туристы отсиживались в полумраке баров.
  Их становилось всё больше, и в массовых вечерних гуляниях проглядывала атмосфера праздника.
  Мы сидели за столом в гостиной.
  - Поешь, - сказала мама.
  - Не хочется, - сказал я.
  В комнате стояла полутьма. Я с безразличием смотрел на стол.
  - Чего ты опять задумался? - сердито спросила мать.
  Она с сожалением посмотрела на мою тарелку, затем перевела страдальческий взгляд на меня.
  - Что, совсем не хочется есть?
  - Да, что-то не хочется, - сказал я, слегка скривившись.
  Мать, вздохнув, придвинулась, ловким движением потрогала мне лоб, приложив к нему прохладную ладонь и взъерошив волосы.
  - Да ничего у меня нет, - вяло сказал я.
  - Может, и нет, - сказала мать задумчиво.
  Я ушёл в свою комнату и улёгся. Врач заявил, что, по всей видимости, у меня шок. Ничего особенного, добавил он. Вы знаете, он так переживает, сказала мать. Конечно, сказал доктор, разводя руками, всё понятно. Такой случай, и такой юный возраст. Что же можно посоветовать? Размеренный образ жизни, побольше смеяться, развлекаться, словом, переключиться на что-нибудь другое. Не думать ни о чем. Об этом происшествии. Они поговорили о 'происшествии', но я не хотел их слышать и не слышал. Пусть с ним кто-нибудь будет. Тот или те, к кому он особенно привязан. Не надо ему никак напоминать о случившемся. Все негативные явления должны исчезнуть через сколько? Судя по всему, юноша довольно крепок, и через денька два-три все будет в порядке.
  Можно ли ему гулять? Взаперти, конечно, держать не стоит, но и... Впрочем, пусть гуляет. Вот спасибо тебе, док, растроганно подумал я, гулять разрешил.
  Меня разбудила мать.
  - Почта пришла. Тебе письмо. От Шедевра. Вот оно. Интересно, что он пишет? - Мать, как и все, очень уважала Шедевра.
  'Пик! Не вешай нос. Роза у меня приболела, и с ней нелегко. Она несколько капризна. Не знаю, как ты ее воспринял. Это единственное ее плохое качество, и не единственное вообще. Сейчас она расстроена. Ей предложили новую роль, и она отказалась. Впрочем, что я тебе говорю о ней. Я хотел о другом. Не думаю, что ты останешься у себя. Думаю, ты приедешь в столицу. Это город больших возможностей. Уверен, что то же тебе говорят и другие. В общем, если что, дай знать. Буду ждать. Шедевр'.
  Без адреса. Совсем короткое письмо.
  Мне оно показалось странным.
  - Фат выздоравливает, - сообщила мне Ореол за ужином.
  - Да? - сказал я. - А пули из него уже вытащили?
  - Какие пули? - сказала Ореол тоном знатока, целя вилкой в дальнее блюдо. - Ни одной царапины. Испачкались все.
  - Почистят, - сказал я. - Будут лучше прежних.
  После ужина я вышел к калитке. Воск тёрся рядом.
  Вокруг пышно расцветали на клумбах цветы. Я колебался, не зная, пойти погулять или продолжить сон.
  Я выбрал последнее, и Воск с сожалением проводил меня до дома. Он очень любил гулять.
  Он всю ночь безмолвно шатался по саду, но всегда засыпал под моим окном.
  Утром, перенося ногу через подоконник, я чуть не наступил на него, он мгновенно проснулся и, даже не успев проснуться, уже отскочил.
  - Фу ты, чудище! - сказал я, испугавшись. - Вот бы я на тебя наступил...
  А Воск уже улыбался, вовсю скалил зубы, и хвост его нарядно трепетал, как пойманная бабочка. Он был удивлён, что я так рано проснулся.
  Было в самом деле очень рано, солнце еще не взошло, но было светло, как днём, только воздух был очень свежим и прозрачным, и листва замерла неподвижно, ничто не шелохнется.
  В этот час океан был очень светлым.
  Я брёл по влажной полосе пляжа, оставляя на ней неглубокие следы, которые оплывали под плоскими набегающими волнами. Поверхность океана была ровной, и солнце ещё не появилось.
  Я шёл вдоль берега и смотрел под ноги. Внизу скользил песок, это действовало завораживающе.
  Я поднял голову и стал смотреть вдаль.
  Я долго смотрел на штиль, на высунувшееся солнце, розовый путь от которого тут же добежал до берега. Вокруг не было ни души.
  Я направился в город. Всё ещё спало.
  Туристы, легко одетые, шли к пляжу по гладким камням мостовой. Они улыбались на солнце.
  Воска неодолимо влекло к незнакомым запахам, и он неизменно коротким движением приближал свою серьёзную морду к шагающим ногам.
  Мужчины взирали сквозь фантом, а девушки говорили 'ой!' и оглядывались через плечо с улыбкой.
  Я наткнулся на взгляд, наставленный на меня, как указательный палец. Взгляд принадлежал Фату, сидевшему за пустым столиком в тени под навесом.
  Я подошёл и протянул ему руку. Он осторожно пожал её. Он был немного пьян.
  Он сообщил, что это первый день, когда он относительно трезв.
  - Не ожидал тебя встретить, - сказал он. - Ты как?
  - Нормально. А ты?
  У домашнего Фата был неплохой вид, но он счёл нужным изобразить вымученную улыбку на пухлом грушевидном личике. Он покрутил рукой, сидя с разбросанными ногами, с улыбкой на лице, а перед ним стояла бутылка.
  Подержанный костюм болтался, как мантия, на его будто мумифицированном дряхлом теле. Он снял пиджак и, перекрутившись в пояснице, повесил его на спинку стула.
  - Та-ак... - сказал он, возвращаясь в исходное положение. - Ага. - Он увидел наполненную рюмку.
  Раб своих страстей выпил, не морщась, и со стуком поставил её на стол.
  - Я, в общем, ничего, - сказал он. - А ты?
  - Тоже.
  Фат кивнул.
  - Я, в общем, лучше. - Он поманил меня несколькими быстрыми движениями, огляделся и проникновенно заговорил:
  - Знаешь, я был очень пьян тогда и принял всё за какой-то спектакль. Все лежащие на полу были ужасно похожи на муляжей.
  - Да?
  - Да. Это страшное дело. Я был так пьян. Ну, веришь ли, будто я сплю и вижу сон. Будто я среди чучел.
  - Ты, видно, здорово был пьян, - заметил я.
  - Верно, - радостно сказал Фат. - Но на ногах-то я стоял. Меня ожгло, а я и не почувствовал, только вижу, женщина у ног лежит, волосы, понимаешь, белые, и красная краска их испачкала и слепила. - Он придвинулся ко мне. От него исходил знакомый запах. Увечный Фат, дошло до меня, он опять пьян. - Я на это не повёлся. Физически нас ничего не коснулось. Значит, - критически сощурился материалист, - ничего не было. Одно тухлое впечатление. Фикция. А это - труха. Можно пренебречь. Мне пригласили психоаналитика Бреда, и он, прохвост, спрашивает, нет ли у меня душевной травмы. Что я, видите ли, чересчур эмоционален. Жалкий докторишка. Я могу сказать одно. Все были ужасно похожи на муляжей. Поэтому меня и не проняло. Я намекнул ему на это, но он не понял. Он стал задавать наводящие вопросы, а я ему показал свои модели, так бедняге эскулапу дурно стало. Кретин. Пик, я тебе вот что скажу. Жизнь такая глупая штука. Такая уязвимая. Серьёзно к ней относиться... Смешно! Такое, как с Коркой, со всяким могло случиться. Я был рядом, ты... Не повезло. Нам всем фатально не везёт. У меня всё из рук валится. Будто это секрет, что у меня получаются одни какие-то паршивые уроды. На самом деле я ничего не умею делать. Я люблю указывать, что делать. Сам-то я не очень... да ты знаешь. Но кто мне здесь это позволит, закроет глаза на мою никудышность. Что мне совет? Ты просто пойми меня... У разболтанного Тугодума с первого раза ничего не выходит. А нужно сразу и набело. Без плодотворных опечаток. А что за жизнь без черновика? Без повторения того, что было. Всем хочется чего-то необычного. Сказочного надела. Но вдруг не бывает. Само. А пережить? Слабо? Говорят, не повторить того, что было. Тождественно. Ха-ха. Сомневаешься в чем-то? Просто повтори. Официант! - Он щелкнул пальцами. - Повторить! Точно так же. Точь-в-точь.
  Официант с пониманием осклабился.
  - Разве повтор может быть другим? Повтор не проба.
  - О! - окончательно развеселился пропойца. Он ловко и каверзно прикрыл один глаз. - Глас народа! - Он обреченно выпил, гоня от себя кручину. - Офис безграмотен совершенно, зато до самозабвения любит водить пером по бумаге, просто так, бесцельно. Наставник так хлопотал за любимчика, так хлопотал. Извелся весь. Дикция у него, конечно, хромает. Как и все остальное. А кто нормален? Кто эталон? Где эта твердыня шкала? Мы страстно хотим того, чего в нас нет. Мы чувствуем, что нам чего-то изрядно не хватает, каждому в отдельности, неизведанного, глубоко внутри нас. Может, совсем малого, до ничтожности, до противоположности. Мы к этому стремимся. Кто знает, каким крахом обернется такое обогащение. Никто ведь не подскажет. Все увечный подражательный кусок мяса, когда-то случайно упавший в первобытный костер. Всем хочется поудобнее, полегче, покомфортней. Может, у Штампа все и получилось бы. И у Офиса. И у остальной фауны. Со способностями все горазды. А ты попробуй в каждом дефективном, в любом ленивце разглядеть их возможности, угадай их, распознай, поверь в них, особенно если их... нет. Если ты сам. Без редкостных данных. Как наш кудесник воспитатель. Совсем ничего или полная чаша - все едино. Педагог! Может, не стоит опустошать весь сосуд без остатка, разом, до капли. Не лучше остановиться, замереть? Может, у нас всех желания бы исполнились... в других условиях, - грустно заключил Фат. - Когда и незавершенное действие, как единый порыв, достигает цели. Кому верить? А тут какие-то маньяки, пресмыкающиеся... - Он наполнил рюмку и приподнял её.
  Я машинально кивнул.
  - Мне пора, - сказал Фат. - У Нектар скоро званый ужин. Для нового рациона. Странное дело, никто его не видел, но только и разговоров, что о нем. Будто он есть. Но званый вечер будет. Для всех неудачников, куда стекутся все сливки общества. Пик, я рассчитываю на тебя.
  Жертва обстоятельств перекинул через локоть пиджак, как шубу, по-дружески и в то же время церемонно распрощался со мной.
  Все думают, что при помощи искусственного, поддельного легко смогут убедить остальных в собственных достоинствах. Дай только эти средства.
  Художника Линзу ожидает выставка, Пирамида будет возводить новую ратушу. Гибрид точно ученый. Это было жутко. Всех ждет успех.
  Всех ждёт успех в изменчивой среде, где первых не отличить от последних.
  Как ни раскручивай колесо, сердцевина остаётся неподвижной. Ядро.
  Кто-то остановился возле меня. На лице метода множилась любезная улыбка.
  Метод Абсурд был в модной маечке и кроссовках. Глаза у метода были очень печальные. У всех известных актеров печальные глаза.
  - Рад тебя увидеть, Пикет, - сказал он и сел. При этом он продолжал улыбаться так, словно был несказанно рад.
  Такая уж у него была манера, у нашего школьного метода. Если он и играл, то в свое удовольствие.
  - Я недавно встречался с твоей матерью, - сказал Абсурд, всесторонне косясь на графин.
  Я молчал.
  - А у меня сегодня собираются. Ты тоже приходи.
  Я спросил:
   - Когда?
  - Вечером, - тотчас сговорчиво улыбнулся Абсурд и встал.
  - Приходи.
  Он осторожно потрепал меня по плечу, отошел и смешался с толпой.
  Компания у Абсурда собиралась самая разношерстная. Метод проповедовал демократию, терпимость, любил, чтобы все были вместе и чтобы никто никому не мешал при этом.
  В его просторном доме происходило множество историй. Кто-то начинал выяснять отношения. Кто-то напивался. Лагуна не упускал случая напиться и выяснить отношения.
  Но до серьезного дело никогда не доходило, Абсурд обладал способностью улаживать конфликты.
  Все разбредались по большому дому, не обращая внимания на хозяев. Тем, впрочем, было все равно.
  Абсурд давно перестал всех воспитывать. Он не кричал, не угрожал, а уговаривал.
  Разговор с ним превращался в нудную лекцию, не лишенную, впрочем, занимательности, так как она была пересыпана фактами, отчего беседы иногда выходили убедительными, но все равно быстро забывались. Они были бесполезными.
  Но все с Абсурдом продолжали сохранять дружеские отношения. Разговаривали, как люди, которых много связывает. Казалось, он совершенно беспечен и мало что знает о каждом.
  Я всегда с подозрением относился к Абсурду. Он был безусловно незаурядным, но странным человеком.
  Беспрерывным давлением он, если хотел, мог превратить любого школьника в безропотное существо.
  Действовал он сначала избирательно, как по формуле, а потом налетал, как вихрь, буквально проходу не давал. Так было первое время и с нами.
  Сейчас уже никто не помнит, как мы пошли ему навстречу. А дело было так: у дома метода чума Лагуна прихватил его за шею своими ручищами, как лучшего друга, а Ядро культурно потрепал его ладошкой по голове. Травмы получились незначительными.
  Потом Лагуна хвастал, что чуть не свернул шею ненавистному методу. Щепетильный Ядро сожалел о случившемся.
  В тот же год он станет чемпионом побережья, сшибая на ринге всех подряд, как гирлянды. В это трудно было поверить, учитывая его возраст.
  Инцидент с Абсурдом протекал в безгласной атмосфере, но неприятности у нас были, больше, чем нужно, пожаловался он всем, всех, кого нужно, оповестил, и мы поняли, что от душки учителя можно ожидать всего. Это было не по правилам.
  Влиятельный мученик молниеносно обратился ко всем, во все ведомства, во все инстанции, по всему диапазону, вместо того, чтобы сначала попробовать договориться с нами.
  В завершающем классе все вели себя язычески свободно и независимо. Казалось, Абсурда эта идиллия полностью устраивает.
  В последнее время у него собиралась все больше странная компания.
  Тихони, а по праздникам в школе в первую очередь расхватывали подарки с самой яркой, как бы импортной упаковкой.
  Они за столами первыми стеснительно цапали гостинцы.
  Жадно набрасывались на готовенькое.
  Сироты обсаживали Абсурда, который был многословен, говорил долго, длинно, а они слушали его, не перебивая, как-то угрюмо, и немного страшно за него становилось, он был весь нараспашку, а восходящие звёзды - себе на уме.
  Если не знать, что они и двух слов связать не могут. Но значило ли это, что они ничего не понимают.
  Родители этих ребят не принадлежали к высшему свету, как отец Витамина, владевший сетью баров и игорных домов на побережье, или семьи Нектар, Корки и Фата, обладавшими, помимо бессердечного аристократизма, крупными состояниями.
  У многих вообще не было родных. У них никого не было. Но дело было даже не в этом. Бездарны они были до слез.
  Целью группировки бесприданников было совершенство. Наставник стоял за свой питомник ущербных горой.
  В своей коллекции праведников он хватко видел золотоносные залежи.
  'Содержание однообразно, лишь глупая форма страдает бесконечным многообразием. Чем более несовершенны, тем более человечны. Поймите это их предназначение!' - взмолялся метод на пышных приемах.
  Но за их рамками прозорливо помалкивал, своим беспорочным подопечным он этого не говорил, оставляя их в неведении.
  Нет, мне тоже нравилось, когда человек вдруг преображается и становится, вопреки ожидаемому, умным и добрым.
  Втайне я мечтал о благородных движениях души ближних.
  Но все чаще я замечал, что никогда не получается по-моему.
  Если я, например, начинал сочувствовать в фильме главному герою, он принимался проигрывать всем подряд, даже самым ничтожествам, а если я, прихоти ради, переметнусь на сторону всемогущего отрицательного персонажа, то и ему, будто специально, после совсем небольшого промедления, несдобровать.
  Это говорит о том, что я не способен отталкиваться от чего-то устоявшегося, незыблемого, не умею подладиться под общее настроение, а выглядит это так, будто я все делаю наперекор.
  Не то, что другие. Эти. Сначала все было очень скромно. Все смотрели на них, как на экстравагантных чудиков.
  Потом стало известно о планах благоустройства побережья. Будто крайний беспорядок везде.
  Они так раструбили об этом - заявили о себе. Осчастливили человечество.
  Демонстрацию устроили, рассчитывая на безусловную поддержку богатеев, а те - ни гугу.
  Лишь отец Витамина посоветовал им начать с джунглей. В виде стартового, испытательного мероприятия. Издевался мироед.
  Будто бы там самая разруха, и неплохо было бы проложить парковые аллеи со скамеечками до самых болот, где можно было бы помлеть в вечерней иллюминации.
  Тюфяк, управляющий нового рациона, серьезный не по годам, глубоко задумался и выдал, что болота чересчур уж неэстетичны, ну и пахнут еще.
  Верно, веселился отец Витамина, вот вы и окунитесь во все это безобразие, оно же многообразие, с головой.
  Это были шутки, а общественники всерьез стали примериваться к заброшенному строительству, считая его позором, уродливым пятном на лице нашего побережья.
  О нем столько лет не вспоминали, и даже бродяги избегали его, а бестолочь, по слухам, вознамерилась устраивать там свои сборища.
  Говорят, природа не терпит пустоты, а мне думается, наоборот. Например, вопреки общепринятому мнению, трущобы абсолютно безлюдны, безжизненны.
  Природа пустоту любит, отдыхает там, в однообразии, тишине и покое.
  Дома Ореол металась возле своего бунгало, там у нее опять что-то затевалось.
  Мимо меня торопливо, насколько это было возможно, просеменила кухарка Экзотика с подносом, уставленным посудой, полной до краев.
  Не забывая улыбаться, она озабоченно сообщила, что мать уехала на курорт Нега, а у Ореол вечером гости.
  Вопрос, идти ли к развитому Абсурду, будто бы решился.
  Возясь в столе, я наткнулся на старые письма Ядра. Как всегда, он писал очень ярко. А с виду не скажешь.
  'Проклятые горы! - писал он. - По вечерам я смотрю на немыслимо высокие пики, но не воздушные, а массивные, и некоторые обваливаются под собственной тяжестью. Я забираюсь на наблюдательную вышку и вижу, как бесконечные пики уходят вдаль. Я знаю, что они только здесь такие гладкие и ровные, как молодые. Дальше, говорят, взгляду открываются страшные картины - бездонные пропасти распахивают недра земли, тучи продираются меж причудливых нагромождений исполинских скал. Тяжко видеть, как твой напарник срывается с тропки вместе с непрочно державшимся камнем и спустя секунду-другую парит в бездне, то отставая от рокового камня, то догоняя его, а потом видишь, как он разок-другой царапнет по косой линии в самом низу, если только облака не застилают дно... жестокий мир!'
  Я читал про таинственные исчезновения людей в горах - по местным легендам, их утягивал в расщелины огромный кисель. Я представлял гигантский джем, с метровым языком, прилипающим к туловищу, как присоска.
  Он скользит в полостях пещер, полностью заполняя их своим телом, как вода в лабиринтах, и так же мгновенно втягивается в каменную толщу.
  И этикетка с пещерный зев в ожидании добычи. И твой спутник, идущий следом, исчезает, даже не успевая вскрикнуть.
  'Все было тихо - горы, как всегда, будто в хороводе, облака, и несколько пещер невдалеке...'
  Но больше меня заинтересовали истории не об исчезновениях, а о внезапном появлении каких-то людей в горах.
  Из писем Ядра следовало, что начальство очень боялось появления этих людей, панически, и поручало тотчас выпроводить, как непрошеных гостей.
  Однажды и Ядру досталась такая работенка. Жертва была полностью скрыта мешковиной, только ногами перебирала.
  Ядро должен был выполнить приказ, и он отвел пленника в горы, но, не выдержав, снял мешок, что строго возбраняется, и обнаружил под мешком молодую женщину, что полностью подтвердило его внезапно возникшие по пути подозрения, по каким-то неуловимым признакам.
  Он и не собирался выполнять приказ.
  Он был шокирован, убедившись, что ему, подневольному, предстояло отпустить беспомощного.
  И вот Ядро оказался лицом к лицу в безлюдном месте со слабой девушкой, к тому же явно немой, и сразу...
  Без звука появилась Ореол. Она встала у стола и взяла какой-то журнал.
  Я выжидательно смотрел на нее, но она молчала, низко склонив голову к журналу, изогнувшись в талии.
  Плоский тапок то прилипал, то отставал от пятки поставленной, как у балерины, на носок ноги. Упавшие волосы скрывали лицо.
  - К тебе приходила девушка, - сказала она вдруг.
  - Кто?
  Она приподняла плечи.
  - А когда?
  - Утром. Рано утром. Когда ты гулял.
  - Что же ты сразу не сказала?
  - Я не знала, что ты дома.
  - Ясно.
  - Я ее ни разу не видела у нас. Кто она?
  - Понятия не имею.
  - Выдумывай! Ну, кто? - Не дождавшись ответа, она бросила журнал.
  - Эй! Она ничего не просила передать?
  Ореол изможденно, как все подростки, развернулась в дверях.
  - Нет... Слушай, а где Витамин? Я ему звонила, и никто...
  - Так, - сказал я. - Иди. - При упоминании о Витамине я с ней не церемонился.
  - Она очень красивая, - сообщила Ореол и удалилась расслабленной походкой.
  Я продолжал машинальными движениями собирать письма.
  Дар? Ореол, по-моему, ее не видела.
  Разве что тогда, в беседке.
  Но в любом случае, они же все уехали. Вся эта столичная компания. И эта девушка, Мим.
  А может, это она? Я подумал и решительно отмёл эту догадку.
  И потом, они уехали.
  А было бы неплохо. И она вполне могла показаться Ореол красивой. Они примерно одного типа, а сестра в таких случаях не ревнива.
  Я попытался вспомнить Мим, но не мог. Совсем не мог вспомнить ее лица.
  Да, она была красивой. Даже очень. Ничуть не хуже подруги Шедевра.
  Девушка, которая кажется недоступной.
  Такие благосклонны к ухаживаниям многих, сами умеют хорошо пококетничать.
  Они не прочь испытать свои чары. Но что у них на уме, не знает никто.
  - Эй, конспиратор! - Это снова была Ореол, заглядывая вполлица. Она всегда так делала. - Иди, девушка.
  - Где девушка? - Я встрепенулся.
  - К телефону иди. Она не представилась. - Ореол проводила меня насмешливым взглядом. - Поня-ятия не имею!
  Из трубки ничего не доносилось, кроме слабого, далекого потрескивания. Потом и оно пропало.
  Я склонил голову. Ясный голос Витамина, будто он стал духом, сказал кому-то:
  - Нич-чего не слышно. Может, я не туда попал? Странно. Хотя что здесь странного. Может, его дома нет. Или молчит. Не желает говорить. Вот скотина.
  'О ком это он?' - подумал я.
  - Я, конечно, немного виноват, но... Говоришь, девушка ответила? - обратился Витамин к кому-то. - Мне на его сестрёнку попадать никак нельзя. Сказала, что позовёт, точно? Ладно... Я, конечно, немного виноват, но...
  У уха рассыпался оглушительный треск, будто что-то прорвалось.
  - Эй... слышишь меня? Пик! - Видно было, что Витамин здорово обрадовался. - Как твои дела? - озабоченно поинтересовался он.
  - Ты откуда? - Я пропустил его вопрос мимо ушей.
  - Хорошенький вопрос! - Витамин громко расхохотался. Слишком громко. - Я в такой шахте, что тебе и не снилось. Да, кстати, - он перешёл на небрежный тон, - со мной Дар, мы тут прокатились немного... позагорали.
  - Я думал, она уехала.
  - Да нет, всё нормально... она со мной.
  - Вы где?
  - Сначала мы были на курорте. Так, недолго. А потом Дар вздумалось показать мне какой-то дом... Слышишь?
  - А где Дар?
  - Рядом. Она говорит, ты знаешь.
  - Что я знаю?
  - Большой дом, как замок, в котором никто не живет. Бред какой-то. А наша машина сломалась.
  - Вы на машине?
  - Это её машина, - пояснил Витамин. - Мы застряли в песках. Здесь повсюду песок. В этой всеми забытой дыре есть отель, вернее, так это логово называют местные кочевники. Одни кочевники и верблюды. Двух слов связать не могут.
  - Кто, верблюды?
  - Кочевники. Но пьют, как верблюды. Наверно, для дезинфекции. Пока объяснялся с ними, сам на ногах не стоял. И везде песок, - снова пожаловался он. - В ванной по колено. Двери не закрываются. Где этот дом, Пик?!
  - Нет никакого дома, - сказал я, помедлив.
  - Как... - растерялся Витамин. Потом разозлился. - Что значит - нет? Ты хочешь сказать, что Дар всё выдумала?
  - Это совсем в другой стороне.
  - Как это - в другой стороне? Что она - стороны перепутала?
  - Выходит, что так. Не всем дано так ориентироваться, как тебе. Она всё напутала. Это в другой стороне. Есть там такой... заброшенный сарай.
  Дельный Витамин подавленно молчал. Потом сказал с некоторым вызовом:
  - Она описывает целый дворец.
  - Ей показалось, - скромно сказал я. - Игра воображения. Не более того. Усёк?
  - Ш-шик... - прошипел Витамин, как спущенное колесо. - А я здесь маринуюсь. Ты серьёзно?
  - Я не я буду, - сказал я с долей легкомыслия. Я услышал, как он спрашивает Дар, всё ли она поняла.
  - Дело дрянь, - вернулся он к разговору со мной. - А хозяин отказывает нам в кредите. Это мне-то, прикинь, да?
  - Посули ему верблюда.
  - Издеваешься. Ладно. Знаешь, я хотел предупредить, что уезжаю... Не рассчитал. Думал быстро обернуться.
  Это точно, подумал я. Это ты чистую правду говоришь.
  А так бы я продолжал вымуштрованно пребывать в уверенности, что у Витамина неотложные дела, вообще покинул нас, как я горестно считал, а не увеселительная прогулка с моей девушкой, хотя бы условно.
  - Деньги у вас есть?
  - У ее родителей их навалом, но считается, что она тихо-мирно гостит у...
  - Ясно-ясно. Как вас найти?
  - Найдёшь, - буркнул Витамин. До него только сейчас дошло, в каком положении он оказался. Роль спасаемого, вызволяемого была явно не по нутру его независимой, кошачьей натуре. - Добираешься до курорта. Сворачиваешь.
  - В какую сторону?
  - В пески! Не в море же.
  - Да, верно.
  - Потом едешь, едешь. Едешь прямо.
  - Прямо? - уточнил я.
  - По дороге прямо едешь! А так она петляет. Потом обрыв дороги. Стоп. Дальше отель. Просто, не так ли?
  - Пожалуй, - согласился я. - Занесло вас. А это действительно отель?
  - Наверху пустые комнаты. Внизу торгуют самогоном. И солёными ящерицами. На, хочешь, поговори с Дар. Она так и рвётся.
  - Привет, Пик! - сказала Дар. Голос у неё звучал весело. - Витамин немного преувеличивает. Кормят здесь вполне прилично, и выпить есть что. Тебе бы понравилось.
  - А как насчёт барханов в ванной?
  - Не без этого. Пустыня всё-таки. А двери здесь не закрываются, потому что и так дышать нечем. Вообще-то здесь ужасно. Хочу домой. Мы на тебя надеемся. Как там наша малышка?
  - Какая малышка?
  - Мим! Я бросила её, и мне немного стыдно. Ты позаботься о ней. Кстати, она очень важная персона, так что будь хорошим ма...
  Связь прервалась.
  Пески, подумал я.
  Опыта в отеле не оказалось.
  Такой результат меня не устраивал, и я продолжал находиться в холле, пока все хамы, включая изрядно занервничавшего портье Масштаба, не стали наперебой мне объяснять, что за коротышкой заходили какие-то карьеристы, и принялись невероятно правдиво описывать их личины.
  Но я еще раньше догадался, о ком речь, и опять отправился через весь городок.
  Меня опередили.
  Бар 'Рудимент' знавал когда-то лучшие времена. Столики картинно располагались на свежем воздухе у самого пляжа, и до прибоя было рукой подать.
  Все было в тростниках и циновках в туземном стиле, а от непогоды защитой служил ажурный навес, так что посидеть в таком шатре, в непосредственной близости от океана, было, что для мореплавателя взгляд на теплые края, одним удовольствием. Сначала бар был целыми днями занят компанией Тугодума.
  Это был штаб пиратов, и со временем этот конфуз стал бросаться в глаза.
  Посетители вмиг испарились, а Тугодум расценил это как измену коммерческого счастья. Он был оскорблен в лучших чувствах. Он будто ослеп.
  Место такое выгодное, конкуренции никакой, а он терпит одни убытки при любом раскладе. Турист шел косяком, и все мимо.
  И сейчас было пусто, один Тираж обозревал окрестности, уперев ногу в этническую изгородь и грыз безе.
  Безе шло к его продубленному лицу. Я знал, что он с трудом читает, а цифры только складывает. Да и это ему без надобности.
  Все были возле нового дома мэра на холме.
  Больше Тираж сообщить ничего не мог.
  Бар окружали огромные пальмы. Прекрасное место, и никакой конкуренции.
  Но после случая в 'Балласте', также отличающемуся выгодным расположением по отношению к океану, туристы, не успевшие хлебнуть там счастья, отхлынули, оттянулись в городские шалманы.
  Только вечером появлялись отдыхающие, любители позагорать в лучах закатного солнца.
  Они держались отчужденно, заплывали недалеко, плескались в прибережных волнах.
  Они были полностью заняты собой и выглядели чужеродно на необъятном берегу, перед первобытным покоем пустынного океана.
  Днем места, так хорошо знакомые ночью в темноте, смотрелись непривычно.
  Я обошел старую башню и стал спускаться в овраг, заросший кустарником, и наткнулся на Тугодума.
  Тяжеловес восседал всей своей тушей на складном стульчике с театральным биноклем в руках.
  По его лицу тек пот, и он даже не утирался.
  Непонятный мукомольный звук, напоминающий жужжание, усиливался.
  Вдруг из-за высокого здесь, в овраге, горизонта выскочил вертолет, похожий на пчелку из мультфильма, его корпус расчерчивали веселенькие разноцветные полосы. Лопасти с утробными звуками молотили воздух.
  Перед домом мэра расположился оркестр.
  - Ждут в гости, - сказал я.
  - Нет-нет, - верноподданнически живо сказал Тугодум, едва обратив на меня внимание. - Они не имеют права. Сейчас не те времена. Что мы такого сделали? Мы всего лишь развлекались. Ставили все на места. Не вступали ни в какие распри. Ты же знаешь.
  Вертолет, зависнув ненадолго над крышей загородного дома мэра, как поделка, метнулся в сторону.
  Тугодум судорожно вздохнул.
  К холму подкатывали машины с частоколом танцоров, напоминающих солдат. Все лицо у Тугодума покрылось каплями пота.
  - Внутри кто-то есть? - спросил я.
  Лидер драматически мотнул головой.
  - Ты передумал?
  Он так же безмолвно остервенело кивнул.
  - Ты сможешь предупредить Опыта? - внезапно сказал он севшим голосом.
  - А где он?
  - В архиве. Получает разрешение на выезд.
  - Что за торжество? - искренне изумился я.
  - Это не торжество. Есть такая... фикция.
  Я присвистнул. Фартовый Тугодум подался ко мне. Весь глянец с него сошел. Две ножки стульчика ушли в землю глубже других.
  - Я не рассчитывал сегодня на удачу. Что-то происходит. Банкет окончен. Публика вовсю усиленно питается ложью. Нам даже не будут аплодировать. Переместят в столицу, и все. Есть такая установка. Смена декораций. Ради спокойствия туристов. Надо сделать припасы и лечь на дно. Никто ничего не понимает. Что за облава. Чехол собирается уходить. Мои сейчас все больше в городе. Избегают безлюдных мест. Надо быть на виду. А на строительство вообще не суются. Там сейчас эти... калеки хороводятся. Считается, что в трущобах есть место шоу. Абсурд хочет построить город. Строить он не умеет, поэтому ждет, что все само построится. Если появится шоу. Бродят, ищут это место. И днем, и ночью копаются под свои марши. Хотят его найти. Ждут нерукотворных тротуаров. Зодчие. Я бы тоже не прочь быть подальше от этой жизни. А то, веришь, кусок в горло не лезет. Может, успеешь с Опытом. Он мировой шаблон. Просто он хочет всем удружить. Знаешь, он хотел обмануть дочь нового рациона. Сорвать куш. Но с Коркой он не виноват. Кто-то за этим стоит. Но кто? Все хотят обмануть дочь нового феодала, а ей хоть бы хны. Такая себя в обиду не даст...
  За старой башней я почувствовал себя получше. Все было как обычно. Не верилось, что что-то затевается. Всегда у нас тихо, спокойно.
  Грузовик Опыта стоял возле архива, припаркованный по всем правилам.
  Неужели Дар дочь нового рациона? Тогда Витамин может смело сорить деньгами - есть откуда.
  Я вбежал в мэрию.
  По лестнице спускался Абсурд, приветливо улыбаясь.
  Я метнулся в сторону и пошел по коридору, оглядываясь и сталкиваясь при этом с посетителями мэрии, сплошь учениками метода, и чуть не сшиб выходящего из туалета Опыта.
  Я хамски втолкнул его обратно и запер дверь. Остальные потерпят. Я схватил удальца и приподнял.
  - Ты что наделал?
  Он даже не трепыхался. Он был такой никчемный, мелкий, до такой степени, что его никто не замечал, что бы он ни делал. Вот напасть.
  - Сейчас вот прихлопну тебя, - сказал я.
  - Я не виноват, Пик, - просипел он.
  - Увянь! А кто виноват? - Я отпустил его, только потому, что он не просил об этом. Он боялся даже заикнуться об этом, багровея все больше и больше, будто пригвожденный к стене туалета. - Говори, кто тебя заставил?
  - Никто, - испуганно открестился Опыт. - Честное слово.
  - Молчать, лакей. Сам? Не верю.
  - Я ничего не делал. - Опыт отвернулся и понуро молчал. Ты ничего не знаешь, Пик. Все совсем не так, как ты думаешь.
  - А что мне думать? Я всё и так видел. Своими глазами.
  - Вот именно... - прошептал в ужасе Опыт. - Видел. И все.
  - И слышал.
  - И слышал. Всего лишь. Все совсем не так...
  - А как?
  Дверная ручка медленно повернулась, будто кто-то пробовал мускулатуру, и так же медленно вернулась на место.
  - Получил разрешение? - тоном пониже спросил я.
  - Да. Всё в порядке. - Он похлопал себя по карману куртки.
  - В общем, так. На холм не показывайся. Туда ехать не надо.
  - А куда надо?
  Я призадумался. Заморыш продолжал смотреть перед собой, как обычно, без особого выражения на круглом веснушчатом лице.
  Может, и впрямь его никто и не заметил.
  Ведь никогда, ни при каких обстоятельствах ему ещё не удавалось всерьез привлечь к себе внимание.
  Он был, как мелкая шестеренка, винтик, который только незаметно используется всеми.
  - Выедешь из города... - начал я, и безотказный гонец кивнул.
  Я коротко растолковал ему, как найти Витамина, и он почти на каждом слове мелко кивал.
  - Все? - сказал Опыт. Он сразу примерил на себя новое задание. - Тогда я поехал. Наверно, надо поспешить.
  - Ничего. - Я не отводил глаз от ручки двери. - Потихонечку...
  Я похлопал его по плечику, слегка подталкивая к выходу.
  Метод с обанкротившимся видом стоял в конце коридора, неподвижный среди брожения присутственного места.
  Опыт чинно поравнялся с методом, и тот, естественно, не обратил на него никакого внимания.
  Он сразу инспекторски посмотрел поверх голов на меня. Сердце екнуло, как по команде. Лестница была прямо передо мной.
  Я устремился по ней. Пользуясь случаем, я перешагивал через пять-шесть ступенек. Последний этаж был пуст.
  Я поднялся к потолку, взялся за чердачный люк, потом вспомнил про темноту на чердаке и спрыгнул, оставив люк открытым.
  Я юркнул в знакомую мне дверь.
  Все обезьяны исчезли. В углу светился аквариум. Рыбки были на месте.
  Я приоткрыл шкаф, ожидая, что из него повалятся скрюченные чучела. В коридоре послышались мерные шаги.
  Кто-то, как окаменелость, шёл не спеша, останавливаясь у каждой двери.
  Я втиснулся в шкаф.
  Шаги замерли у дверей. Будто принюхивались. В шкафу было тесно. Я всё же не кукла. Вдруг мой локоть ушёл в пустоту.
  Я нащупал ногой неровные каменные ступени. Это оказалась лестница, причем винтовая.
  Я перебирал руками по стене, а иногда касался макушкой потолка, и таким образом добрался до другой двери.
  Она почему-то полностью не открывалась. Я по-хозяйски, хоть и с трудом, протиснулся в узкую щель.
  Оказалось, снаружи был придвинут платяной шкаф. Он был явно не на своем месте.
  Прежнего беспорядка в спальне мэра как не бывало. На заправленной кровати возвышались взбитые подушки.
  Ставни были раскрыты, только шторы оставались небрежно приспущенными.
  Перед зеркалом в дальнем углу спальни стояла девушка, опираясь коленкой на низкую тумбочку.
  Это ее внезапное движение заставило меня замереть, как вкопанному.
  Она снова пошевелилась.
  Глядя в зеркало, она красила губы, и настолько была поглощена этой усладой, что не замечала ничего вокруг.
  У нее была тонкая, стройная фигура, как у девочки-подростка. Это была Мим.
  Она быстро повернулась, придирчиво косясь в зеркало на собственное отражение, прогнувшись в талии.
  Она заметила меня. Рот приоткрылся. Она словно загляделась на мое лицо.
  - Это... вы? - Голос ее выдавал крайнее изумление.
  - Рад вас видеть, Мим, - сухо сказал я и нахмурился. - Но что вы здесь делаете?
  Она быстро овладела собой.
  - Почему вы меня спрашиваете об этом?
  - Вам нельзя здесь находиться.
  - Странно...
  - Ничего странного, - повысил я голос, случайно глянул в окно и отшатнулся. Во дворе было полно людей во фраках.
  Мим тоже подошла к окну. Она стояла спокойно, не таясь.
  - Как вы здесь оказались? У вас что, есть ключ?
  - Да.
  - Где вы его нашли? Но это неважно... Вы в незнакомом городе, в чужом доме...
  Внизу послышались голоса. Я замер.
  - Все. Здесь оставаться нельзя.
  Мим прошлась по комнате и неожиданно плавно, величаво села.
  - Вы преувеличиваете.... - начала было она, но вскрикнула, оттого, что я схватил ее за руку и потащил за собой.
  Она упиралась, и я остановился.
  - Традиции! - сказал я выразительно. - Это очень опасно.
  - Отпустите сейчас же!
  Лицо ее дышало возмущением.
  - Не бойтесь!
  - Только этого не хватало! - бросила она.
  - Я не причиню вам вреда, - убеждал я её, заталкивая в темноту хода.- Успокойтесь, прошу вас.
  Стоит ей подать голос, и мы пропали. Мим сопротивлялась вполне корректно, но пришлось ее отпустить.
  Приятно было держать её за плечи, даже при таком форс-мажоре. Она высвободилась.
  - Вы с ума сошли! Что вы делаете?
  - Это тайный ход.
  Она поправила волосы. Я пошёл в темноту, и она пошла за мной. Какое-то время мы шли, настороженно озираясь.
  Ход закончился тупиком. Стеной.
  - Что-то не так? - спросила Мим.
  Я потрогал стену. Она, качнувшись, колыхнувшись, снова тяжело обвисла.
  Сразу возник тяжёлый запах, как в помещении, которое долго не проветривали.
  - Что это? - глубокомысленно сказал я.
  - Это ковер. Где мы?
  - Ага, ковер. А что за ним?
  - Ума не приложу, где могут висеть ковры.
  Я прислушался. Мим тоже приложилась ухом, устремив посверкивающие глаза вверх. Я не мог оторваться от ее хорошенького лица.
  Уголок ее рта с досадой поджался. Вдруг она приложила палец к губам, внимательно глядя на меня, но я и так превратился в слух.
  За стеной кто-то безответно забубнил, как по бумажке.
  Говор усилился, потом стал удаляться, затихать. Будто кто-то регулировал звук.
  Я сделал знак Мим, и она с готовностью переступила с ноги на ногу.
  Мы пробрались между стеной и ковром.
  Мы с удивлением разглядывали массивный стол, грубые стулья, глиняную посуду под лавкой.
  За столом сидел мужчина, очень прямо, положив тяжелые руки с набухшими венами перед собой. У него было грубое, с глубокими запыленными складками у рта, лицо.
  Волосы тянулись плотными прядями, едва достигая тусклого тыквовидного лба, будто парик сдвинулся.
  У примитивного ткацкого станка находилась женщина в косынке. Руки ее будто перебирали струны на арфе, а тело было полностью скрыто длинным мешковатым платьем. Глаза на бездумном лице с мелкими чертами буравили пустоту.
  Дети, один другого меньше, в беспорядке были расставлены повсюду. Они держались за подол матери, бегали по половицам.
  Сквозь плетень хижины был виден зал.
  В нём появилась группа экскурсантов. Мы затаились в полутьме, прижавшись друг к другу.
  Одни туристы что-то безучастно жевали, лица других были преисполнены любопытства.
  Познавательная экскурсия началась. Принарядившийся по случаю Азарт в зеркальных очках, знаток и эрудит, прокашлявшись, заговорил:
  - Вы находитесь в музее, где экспонаты изготовлены знаменитым столичным мастером Сорняком. Здесь всё искусственное, то есть все сделано, воспроизведено столь искусно, что, несмотря на использование самых обычных, подручных материалов, от настоящего отличить вряд ли кому под силу.
  Все прошли мимо первобытного человека у костра, чем-то неуловимо напоминавшего Лагуну, только с потухшим взглядом, с ввалившимися щеками и ребрами, буквально прилипшими к позвоночнику - похоже, он всерьез голодал.
  - Может, и так, - благосклонно оценил остроту гид. - Но как в кризис впечатлились его гены. И если они, драгоценные, передадутся дальше, то представляете себе, какой неисчерпаемый заряд алчности и чревоугодия, превозмогший все, в тесном зародыше, уйдёт в будущее? В несравненно лучшие условия. И какой отклик найдёт? - Гид посмотрел почему-то на толстяка Тугодума, как раз мучительно прикидывающему, достаточно ли он набрал провизии. Челюсть у горемыки так и отвисла. - И уйдёт. Так упадок рождает жизнь, финал ведет к старту, победа это поражение. Парадокс! Улавливаете взаимосвязь? Итак, процесс перехода от охоты к земледелию благополучно завершился, но... - одаренный гид с сомнением обратился к крестьянскому семейству в хижине, где и находились мы с Мим, - все же дикие, отсталые, некультурные люди, чрезвычайно сильны родственные связи. Сам себя дикарь определить не в состоянии. Первостепенное значение имеют застывшие формы - обряды, обычаи, традиции. Думать не надо. Элита примитивна, - неожиданно завернул знаток, будто что-то очень личное. Азарт был всецело на стороне Штампа, против Витамина с его недосягаемой крестьянской хваткой. - Бывали в столице? Бедствие. Тупость и пассивность. Основной вопрос: 'Кто ты?'
  - Хи-хи! И что, отвечают?
  - Я же говорю - элита. Чернь. В голове - мусор. Аристократы вообще не любят сложностей. Отвлеченностей. А простые вопросы задавай сколько угодно. В любом салоне за своего сойдёшь.
  - Что он несет? - прошептала Мим.
  - Он сумасшедший.
   - В самом деле?
  - Это его хобби.
  - А-а. Потешный.
  - А вот - новинка, - внушительно сказал гид.
  Внутри чучела виталистически дрогнуло прозрачное пюре.
  - Что это?
  - Что? Гм. - Говорливый гид на секунду запнулся, но отвечал с прежней готовностью: - Душа.
  - Душа?
  - Да.
  - Вы считаете, что это душа?
  - Конечно, нет. Это - не душа. Это её макет. А разве всё остальное - настоящее? Но её же надо обозначить. Да, и её тоже. Как и прочие предрассудки. Хотя бы приблизительно. Ограничиться минимумом, но не малостью. Представить в виде предмета, как и всё здесь, неодушевлённого. А как же? Мы же говорим о ней, уверенно, предметно, значит, и она должна быть там, внутри, как обычный атрибут, как суть. Там, где всё сделано, её, символическую, уже нельзя пропустить. А это искомое суфле лучше всего отвечает нашим теоретическим представлениям: легкость, эфемерность, зыбкость, иллюзорность. Соответствует общепринятому стандарту. Например, в другом чучеле символическая душа черного оттенка. Где бесплотные понятия, добро и зло, как их различить? Только по внешнему признаку, как белое и черное, верх и низ. Вот мы в музее, как в чехле, и обозначаем, объективизируем то, что в жизни недоступно чёткому определению. Должно же быть такое место, где это возможно, где все дозволено. Любой заскок.
  Туристы кучкой переходили с места на место. Гида-эрудита на этот раз с ними не было, и ничто не нарушало музейной тишины. Наконец зал очистился и от них.
  Мим в полутьме смотрела на меня, не отрывая взгляда теплых глаз. Я машинально взял ее за руки и держал так, продолжая пребывать в неподвижности.
  Не мог произнести ни слова. Лицо Мим было совсем рядом. Овал ее лица в полутьме, улыбка, раздвинувшая губы, были необыкновенно привлекательными.
  Выпрямившись, селянка легко перешагнула через декоративную изгородь перед входом в хижину.
  В зале ещё возвышался целый индейский вигвам. Индейцы во главе с вождём напоминали Чехла и его компанию.
  Вокруг маски дебоша висели пёстрые одежды и мохнатые ковры, от которых даже издали тянуло таким густым духом, что спирало дыхание.
  Мы благопристойно покинули этнографический зал. Я оглянулся напоследок на низкую хижину, изображавшую старинный быт, и скорбно замершее в полутенях крестьянское семейство, сплочённое серийной родственностью.
  Музей Абсолют располагался в громоздком древнем здании по соседству с мэрией.
  Ничего особенного, на мой взгляд, в нем не содержалось, но только сейчас я обнаружил, какой он большой.
  В залах было прохладно и по-особенному тихо.
  Экспонаты попадались самые разные. Подобраны они были, как мне всегда казалось, бестолково.
  Зато в каждом зале попадалось что-нибудь неожиданное. Мы прошли мимо двухголовой змеи.
  Одно помещение сменялось другим, и сразу хотелось узнать, что в следующем, особенно когда просматривалось сразу несколько залов.
  На пути встречались картины. Как добиться сходства с натурой? Слепо следовать ей или руководствоваться собственным восприятием?
  Я вглядывался в грубые мазки. А что за ними, приблизительными, неточными? В картину вложено нечто, помимо красок, и всем кажется одинаково.
  Значит, оно там есть, твердое, прочное, незыблемое, и я его вижу, все должны видеть одинаково.
  За любой формой кроется содержание. Азбучная истина. Но за рельефно застывшими красками ничего нет. Они сами.
  Я будто пытался проникнуть в них, превзойти их, как барьер, понять, что там таится.
  Мим, наклонившись и придерживаясь за мою руку, рассматривала старинные монеты, потом перевела взгляд на свисающую гроздь винограда - подлинную драгоценность ювелирно созданного обмана.
  - Ну, какое это искусство, - пренебрежительно заметил проходивший мимо Азарт. - Сфабрикованное. Лак.
  - Тайна... - завороженно сказала Мим.
  Мне тоже нравились такие вещи. Интересно было на них смотреть.
  - Одно внешнее сходство, - сказал Азарт. Скопировано только внешнее, только форма, но - всесторонне.
  - Зато как не посмотришь, когда не посмотришь, впечатление всегда одно и то же. Законсервировано, как мушка в янтаре, - сказала Мим.
  Башковитый Азарт лишь скептически улыбнулся и удалился.
  Нас окружали освещённые ниши. Я повернулся. Вдоль стен повисли в прозрачной жидкости насекомые.
  Волк, расставив лапы в кухонных бахилах среди опавшей листвы, так отрепетированно свирепо оскалился, что к нему никто не подходил, разглядывали издали.
  Это был зал живой природы. В большой нише были джунгли. Пыль припорошила глаза животных.
  Ширь-то какая. Бескрайняя.
  Животных было много, будто все виды повылазили, как зеваки на бульваре.
  Грызуны взбирались на деревья, змеи путались под копытами антилоп, леопард ощерился. Птицы и насекомые были повсюду, россыпью.
  Несмотря на скученность, обстановка была, как реальная. Сколько я помню, самым интересным было отыскивать самых неприметных животных.
  Взгляд наткнулся на неприкрытое место. Был виден помост, его часть, серого, невзрачного. На нём всё и помещалось.
  Пейзаж сразу стал неинтересным, неживым. Я будто протрезвел.
  Обман был обидным. Я продолжал смотреть на слегка подсвеченные изнутри джунгли, но взгляд нет-нет, да и возвращался к оголенному участку.
  Уже попавшись на глаза, изъян назойливо притягивал к себе, привлекал внимание.
  Один зал был явно отдан на откуп энергичному кузнецу - вся экспозиция была из железа, даже интерьер - очень зрелищно.
  Последний - для нас, а так первый - зал занимал скелет ящера. Нескончаемой кривой тянулся огромный позвоночник со множеством впадин и выпуклостей, как утерянная борона земледельца, а вдоль стен, на подставках замерли обезьяны.
  Я дошел до конца доисторического ископаемого и лицом к лицу столкнулся с Гибридом. Он будто подглядывал за нами.
  - Здравствуйте, - сказал он с характерным для его постного вытянутого лица побулькиванием и поспешно снял очки. У него был высокий лоб, а губы как-то плохо подгонялись одна к другой. Мим вопросительно посмотрела на него и взяла меня под руку.
  - Я веду здесь научные исследования, - сказал Гибрид. - Я пример для подражания.
  Сразил наповал.
  - В музее? - уточнила Мим.
  Гибрид стал разворачивать какую-то папку, но я повел Мим к выходу. Хоть Гибрид и разворачивает папочку, хоть и с виду смущен, дальше этого дело не пойдет. Потом он вдруг замкнется. Я это уже знаю, это уже не раз происходило.
  Только с виду они наивны и открыты. Гибрид четко ведет свою линию. Ничего лишнего себе не позволит.
  Если бы мы продолжили разговор, он бы замолчал многозначительно, в тот момент, когда ты этого вовсе не ожидаешь, и все, больше не достучишься. Свое он ухватил, и ладно.
  Мы вышли, толкнув тяжелую дверь. У входа толпились античные скульптуры.
  На улице все было залито солнцем. Мы зажмурились. Тепло обволакивало нас.
  Видно было, что Мим приезжая, и что ей нравится провинция. Глухомань всех встречала щедрым покоем.
  - Я думал, вас здесь уже нет, - сказал я.
  Мим неожиданно рассмеялась.
  - Представляете, Дар уехала на курорт, и я жду ее. Я остановилась в отеле.
  - Почему?
  Мим продолжала смотреть на меня с улыбкой, и по паузе я понял, что вопрос неудачен.
  - А! - сказал я. - Ну да.
  Она испытала явное облечение. Я свернул в узенький переулок, и она последовала за мной, заметив, что в первый раз идет этой дорогой.
  - Часто гуляете?
  - В общем, да...
  Кварталы напоминали лабиринт, в котором можно сориентироваться, только глядя на него сверху.
  Я наметил кратчайший путь. Мы вышли к отелю, и Мим была удивлена - она не рассчитывала на такую скорость.
  - Пустяки, - скромно сказал я.
  Она оценивающе перекатила во рту язычок.
  - В таком случае, я приглашаю вас к себе.
  Вблизи отель был огромен. Портье, увидев меня, опустил глаза.
  Длинный коридор все время заворачивал. Он был освещен молочными плафонами. Мим остановилась возле своей двери и открыла ее.
  - Проходи, - сказала она.
  Я зашел, осматриваясь.
  - И во сколько вам обходится этот приют?
  - Дорого, конечно, - сказал Мим, слегка нахмурившись.
  Я сел в глубокое кресло и утонул в нем, став на время беспомощным. Через приоткрытую дверь была видна спальня.
  В отеле сохранились номера с высокими лепными потолками, с фонтанами, с фигурными старинными телефонами, и мне всегда казалось, что они соединены с другими посредством обычной трубы.
  Мим тоже села в кресло, откинув голову, отдыхая. Мой взгляд скользнул по гладким расслабленным ногам. Она хорошо загорела.
  - Ходите на пляж?
  - Конечно. Я и сейчас с пляжа.
  - Странно. Что мы не встретились.
  - Действительно, странно.
  Она встала и принесла лед, стаканы и лимонад, прижимая их к груди.
  Около столика она присела, опустив все это на полированную поверхность. Потом дунула вверх, в сторону повлажневшего лба.
  - Не возражаешь, если я приму душ? Я быстро.
  И она ушла, оставив меня скучать. За окном было пекло.
  - Вы закончили школу, Мим?
  - Конечно. В столице нет школ. Все образованные. Вы отстали от жизни. А я взрослая.
  - Вот как? Это правда? Кто бы мог подумать.
  - Это хорошо, - за дверью послышался удовлетворенный всплеск. - Похоже, это не комплимент.
  Снова усиленно зашумел душ, и я стал листать журнал. Вскоре появилась Мим.
  От нее замечательно пахло. Волосы вспушились. Короткий халат не скрывал стройных ног.
  Я отложил журнал.
  - Ты сегодня чем-нибудь занята?
  - Вечером собираюсь пойти к одному нашему общему знакомому.
  - Кто это?
  - Абсурд, ваш школьный метод.
  - Вы знакомы?
  - Это старинный друг нашей семьи. И, кажется, родственник. Пойдем вместе?
  Она уселась на софе, поджав ноги. Ее фигура вдавалась в софу.
  - Даже не знаю.
  - Почему? - Она следила за моим лицом. - В прошлый раз ты тоже был такой.
  - Какой?
  - Независимый. Надо уметь противостоять обстоятельствам, - наставительно сказала Мим. - Тебе нравятся застолья с излишествами, ты невоздержан в словах и действиях. Презираешь дураков. А этого надо избегать.
  - Наверно, ты права, - растерянно сказал я.
  - Конечно, права, - убежденно сказала девушка. - Все так думают. Так принято.
  - Бывает, конечно, - согласился я. - Заносит.
  - Бывает - это ничего. Ты же еще совсем молодой человек.
  - У вас и библиотека имеется, - сказал я. Меня тронула ее забота обо мне.
  - Да. - Мим соскочила с софы и двинулась к полкам, легко переступая длинными ногами. Она провела по корешкам, как по клавишам.
  - Читаешь?
  - Это только названия.
  - А почему вы не поехали вместе с Дар? Разве она не предлагала?
  - Нет, не в этом дело. Я сама не захотела. - Она снова сидела, отвернув лицо и глядя сухими блестящими глазами в окно. - Это ничего. Я не скучаю. У вас замечательный пляж. Каждый день я загораю. Хожу в театр Поза. С утра на рынок Амплуа. - Она наконец посмотрела на меня и слабо улыбнулась. - Я и сейчас собиралась. Составишь мне компанию?
  - В театр?
  - Ну не на рынок же.
  - Конечно! - сказал я горячо, хотя и в некотором замешательстве.
  Мим кивнула и стала переодеваться, быстро, по пляжной привычке.
  - Я готова.
  Мим стояла передо мной.
  Волосы у нее были аккуратно расчесаны, губы слегка подкрашены, на щеках румянец.
  Картинка. Она была очень красивой.
  - Ну как? - спросила она.
  Я восхищенно присвистнул.
  - Куда мы пойдем?
  Мне вовсе не хотелось в театр, особенно наш. Позитивный. Тем более, что одна галочка в культурной программе у меня сегодня имеется.
  - Куда ты меня пригласишь, - лукаво сказала Мим.
  Я предложил отправиться в кафе.
  - А как же театр? - лукаво просила Мим. Она смотрела на меня со смешанными чувствами.
  Искусства больше нет. Это уже всем ясно.
  Мим снова испытующе посмотрела на меня.
  - Ладно...
  Кабак Съём на центральной площади был заполнен. От театра его было ничем не отличить. Ничего не изменилось. Туристы безоглядно развлекались.
  Их жизнь представлялась мне необыкновенно пресной.
  Все они так избито уравновешены, все воспринимают, как должное. Я силился проникнуть в их взгляды, за физическую оболочку глаз, узнать, что ими движет.
  Были бы такие куклы в театре. Каждый спектакль нужно играть заново. А так расставил кукол, и готово.
  С одной стороны, притворяться труднее, чем делать все по-настоящему.
  С другой стороны, играть, лгать и фальшивить так легко и приятно.
  Действия людей, несмотря на их механистичность, казались непредсказуемыми.
  У меня появилось ощущение бездумности. Вечной опасности. Люди как враги. Но не в зависимости от обстоятельств, а просто так. Просто так.
  Всегда есть причина. Любому действию всегда есть причина.
  Мы вполне понимаем естественные законы, руководствуемся здравым смыслом и не оспариваем очевидное, отделяем его с легкостью от искусственного, скрытого, вторичного, противопоставляя одно другому, презираем видимость, все кажущееся, туманное, и вместе с тем поклоняемся форме, так же естественно считая ее неопровержимой принадлежностью содержания, хотя и ясно, что при разных обстоятельствах одна и та же форма может принадлежать разным содержаниям.
  Мим посматривала на меня.
  - Ты хорошо помнишь, что было в тот вечер?
  - Да. Но я был...
  - Да. Разошёлся, - выручила меня Мим. - Вы всегда так себя ведете?
  - Как - так?
  - Будто существует одно торжество. Будто все в последний раз.
  - Так оно и было.
  - Вы еще не раз увидитесь.
  - Вряд ли.
  - Почему?
  Я заметил, что она любит спрашивать. Парень за соседним столиком пошел знакомиться. Он заговорил с девушкой у стойки. Мне было видно, как она что-то отвечает ему, оживленно улыбаясь и поправляя волосы.
  Вернулись они уже вдвоем. Усаживаясь, девица скользнула по мне взглядом. Парень что-то без умолку говорил.
  Сидящий невдалеке Кредо после нескольких попыток встать подошел к нам.
  - Пик, - сказал он. - Я тут заказал одно редкое вино. Если бы вы согласились составить мне компанию... Вот и отлично, - бодро приосанился он.
  Принесли вино, действительно старое и редкое. Кредо, оживляясь, с видимым удовольствие разлил его по бокалам.
  Мим взяла свой бокал. Пальцы у нее были тонкие, а запястья худые.
  - Как вино? - спросил я.
  - Да, неплохое.
  Я взял бутылку, в которой безмолвно плескалось черное вино, ощущая ее приятную тяжесть, снова наполнил, с молчаливого одобрения Кредо, бокалы. Вино глухо булькало, толчками выливаясь из бутылки.
  Кредо безутешно бубнил что-то свое.
  - ...кто знает, что там, в глубине. А может, существо совершенно безобидное. Вроде гусеницы. Живет на деревьях, питается листьями, а иногда спускается, по глупости и неразумению...
  Он был пьян. Типичный корифей. Вокруг стихли разговоры, шум, смех.
  Посреди театра затравленно стояли Чехол и его человекообразная компания.
  - Вот что нам заменяет золотую молодежь, - с горечью сказал Кредо. - Таланты! Прохода от варваров не стало. Ничего. Скоро эти веяния прекратятся. Скоро наведут порядок. Наш кормилец, новый рацион...
  - Вы его знаете? - спросил я.
  - Да, - сказал Кредо. - Мы с ним учились в одном университете.
  - Вы заканчивали университет?
  - Нет. - Хмельной плут развернулся к Мим. - Вы, если я не ошибаюсь, его дочь?
  Я перевел взгляд на Мим. Она смутилась.
  - Но ты же ни о чем меня не спрашивал, - парировала она. Смущение у нее никак не проходило.
  Почему-то я вспомнил про новый дом мэра на холме, настоящий дворец с десятками роскошных залов в стиле королевских покоев, украшенных скульптурными группами.
  Теперь она перестанет обращать на меня внимание. Конечно, кто я здесь для нее, в самом деле? Как мне теперь быть?
  - Разве это что-то меняет? - спросила Мим.
  - Нет, конечно, - спокойно сказал я.
  - Тогда почему ты не хочешь пойти со мной к Абсурду?
  - Я приду, - пообещал я. - Потом. Надеюсь, тебе не будет скучно.
  - Ты думаешь, меня нужно обязательно развлекать? - Она даже побледнела.
  Я не понимал, что с ней происходит. Она встала.
  - Мне нужно идти.
  Передо мной стояла красивая современная девушка, и она мне очень нравилась, а я не знал, что делать.
  - Пожалуйста, не провожай меня.
  Она пошла к выходу. Чехол смотрел ей вслед, с тоскливым бессилием.
  Жаль, что так получилось. Не нужно было отказываться. Девушку такое может обидеть.
  Но я и не отказывался.
  Я был у Абсурда, когда совсем стемнело. Все окна в доме были освещены.
  У входа топтались несколько человек. Потом золотые середины гуськом проследовали в дом.
  Я пошел вдоль освещенных окон, заглядывая в них, как в аквариум.
  В одной комнате несколько моих школьных приятелей стояли в картинных позах с бокалами наперевес.
  Еще не все разошлись.
  Дверь неожиданно открылась, и я влез в кусты. Оказалось, вовремя.
  По дорожке прямиком ко мне шли Абсурд и Мим.
  Абсурд держался на полшага позади, а возле кустов остановился, закурив. За свое здоровье он не трясся.
  - Проклятая молодость... - пробормотал он очень тихо. Он ненавидел своих учеников и завидовал им.
  - Как прохладно, - заметила Мим. Она ничего не слышала.
  - Близость моря. Отец скоро приезжает?
  - Не знаю. Он звонил сегодня. Он очень занят.
  - Я знаю. Я поддерживаю с ним связь. Он беспокоится о тебе. Здесь не столица.
  - Да.
  - У тебя пока не сложился свой круг друзей. Я помню тебя еще совсем маленькой девочкой и должен предупредить тебя.
  - О чем вы, дядя Абсурд?
  Меня даже передернуло в кустах, но не от близости моря.
  - Есть прекрасные ребята. С богатым внутренним миром. Честные, умные, благородные, умеющие дружить.
  Это он нас имеет в виду, подумал я. А как же иначе.
  - Да, - снова сказала Мим.
  Метод мастерски закурил новую сигарету. Он искоса поглядывал на девушку.
  У меня начали затекать ноги, и я уже подумывал, как бы мне выйти и показаться им. Чем не театр?
  Но то, что я услышал затем, заставило меня забыть о своем намерении.
  - А я видел, как ты танцевала с Гибридом.
  Мим махнула рукой.
  - Думаю, он это переживет.
  - Нет, нет! - горячо сказал Абсурд. - Не в этом дело. Он замечательный юноша. Он умен. Прежде всего. Он законченный неудачник. Пример для подражания. У него эрудиция. Скользкая личность. Он - будущий ученый. Он будет знаменитым профессором. Да что там. Академиком! - сказал Абсурд, и, казалось, ничуть не сомневался в своих словах, как в аксиоме. -На таких дефектах, как он, держатся порядок, общество, прогресс. Пойми меня правильно. Я надеюсь, ты сама в состоянии разобраться, кто чего стоит. А Пикет...
  - Что - Пикет? - тревожно сказала Мим.
  - Позер! Самовлюбленный эгоист. Все люди, как люди. Сказали им так, значит, так. Кроме этого... мечтателя. Неискренний он какой-то. Не показывает себя. Чтобы было понятно, как с ним можно поступить. Он ни на что не способен. Почему он не желает вместе со всеми делать что-нибудь полезное? - с обидой выговорил Абсурд. - Он никогда не упражняется ни в чем. Как будто все придет само. Из окружающей среды. Внешней. Это же пустой звук. Окружающая нас среда пуста. В ней ничего нет. Все только в нас самих. А вокруг нас ничего нет. Никакого пространства. Будто бы у него свое видение мира. Как можно доверять видениям? Он всех презирает, тех, кто стремится к новым свершениям, а на каком, собственно, основании? Даже не удосужился прийти сегодня, для своей же пользы, а я лично еще утром пригласил его.
  - Утром?
  - Да, я неспроста встретил кумира в кафе. Рано утром. Уже с бокалом. Отбросы общества. А чего стоят их великолепные застолья с излишествами! А эта могучая, нездоровая страсть ко всем женщинам! Как в прошлые века, честное слово. Современный человек должен быть умерен. Во всем. А ведь они все чужаки. Пришлые. Даже этот гусь... Лагуна. Коллективные душонки. Никак не могут расстаться. Гремят цепями, как призраки. Глупец верит в устарелые чувства, будто это показания датчиков.
  Мим с испугом посмотрела на Абсурда. Ложь должна быть правдоподобной. Ей скидки не будет.
  Метод сделал озабоченное лицо.
  - Мне кажется, герой чем-то привлекает тебя...
  Мим сделала протестующее движение, но Абсурд продолжал негромко говорить, убедительно, будто рассуждал сам с собой, по совести.
  Теперь он мог прямо высказывать то, о чем думает.
  - Если бы я мог предостеречь тебя. Но, к сожалению, некоторые никчемные дилетанты обладают определенным обаянием. Умеют внушить что-то такое... бесплодное. - Он закатил глаза, потом развел руками. - Он не может даже элементарно закончить школу. Даже не заглянет в нее. В школу, которая дала ему все, старалась привить комплекс норм поведения. А я бы мог дать ему неплохой совет. Я лучше знаю, что кому надо. Со мной надо ладить. Школа у нас одна, и все через нее прошли.
  Все в провинции в одном выдающемся экземпляре.
  Один неземной рынок Амплуа, одна неподражаемая парикмахерская Монстр, один искрометный музей Абсолют, один умопомрачительный клуб Урод, один зажигательный лазарет Опера, один сногсшибательный банк Жертва.
  Да, одна школа, все чувствуют себя исключительными. Портить отношения ни с кем не рекомендуется. За своих горой.
  Но, несмотря на похвальную защиту своих, наблюдалось нашествие посторонних.
  Никто не знал, откуда взялся заморский управляющий нового мэра, из какой темницы выполз грабитель Тугодум, сразу принявшийся верховодить, продолжателем какой династии является Гибрид, но обжились они сразу, без сбоя.
  Как-то они, как хорошо обученный десант, без разминки овладевали чужим караваем, безошибочно попадали в лузу, как шары в бильярде.
  Будто силенок поднабрались в одних краях, а держать нос по ветру мчатся, переносятся совсем в другие места.
  Никого не интересовало, где они раньше обретались, но они ловко адаптировались и мимикрировали без труда, будто всю жизнь пробыли здесь, именно здесь, в точности соответствуя местным стандартам, затолкали местных.
  Какими критериями руководствуется в таких случаях все стадо, неясно.
  Из какой прихоти падкое на ложную справедливость сборное общество проводит аномальную селекцию, никто не знает.
  Безвредный Досуг в итоге не прижился никак. А заядлый склочник Юбилей пришелся ко двору. Приземленный Офис тоже никому не в диковинку.
  Есть здесь какой-то умысел, но какой?
  Разве можно сравнивать карманного Штампа и незаурядного афериста Витамина?
  Может, вездеходный аппарат массового сознания, не терпящий перегрузок, сглаживает их качества, диетически стесывает, считая их второстепенными, побочными, считая главным хлипкую оправу, с прямотой указывая на эквивалентность кажущихся противоположностей.
  В любом случае, имеется тут какая-то двусмысленность. Безотрадная, без системы.
  Всем не по заслугам, и даже не по рангу, а сколько хромой жизненной силы, которую не ухватить, не определить.
  С другой стороны, принято понимать друг друга с полуслова, доверять во всем, взращивать любое начинание.
  Всё насыщено информацией. Ничто не подвергается критике, серьезному анализу, ничего не затрагивается.
  В просвещенный век у всех только благие намерения, никто никому ни в коем случае не желает зла, все хотят лишь заботливо принять участие в чужой жизни.
  - Он угоняет дорогие машины, - безобидно подлил масла в огонь Абсурд.
  - Вы говорите о Пикете? - недоверчиво спросила Мим. - Я ничего не знала, - сказала она дрогнувшим голосом.
  Абсурд улыбнулся с оттенком горечи, но ободряюще. Он отлично вел свою партию. Но мне было не по себе.
  - Он хочет обмануть тебя.
  - Я не верю этому, - решительно сказала Мим.
  - Меры приняты. Но от него всего можно ожидать. Он дарит всем высокотехнологичные вещи.
  - Зачем? - испуганно сказала Мим.
  - Вот и я думаю, зачем... Он любит загребать жар чужими руками.
  Мим промолчала. На этот раз она, похоже, поверила ему.
  - Я хорошо знаю твоего отца, - сказал Абсурд. - Это необыкновенный человек. Я верю в него. В его побуждения в преобразования. И мы все ему поможем. Мы закономерно превратим побережье в то, что оно действительно заслуживает. Ты еще не была в своем доме?
  - Что? Нет...
  - Охрана снята. Ты можешь поселиться там, когда пожелаешь.
  Она кивнула и передернулась.
  - Что-то холодно.
  - Пойдём в дом, моя девочка, - сказал Абсурд. - Не сердись. Но я должен был поговорить с тобой.
  - Да. Я понимаю.
  - Гибрид, должно быть, совсем голову потерял. Подлинный болван. Тонкая натура. Решил, что ты ушла к блистательному герою Пикету. - Подстрекатель помолчал. - Гибрид никому не нужен. Несчастный. А ты стала настоящей звездой. Развлекайся. Потом я сам отвезу тебя... - Он продолжал отходчиво говорить, придерживая отрешенную Мим за плечи, по-отечески, пока дверь за родственными душами не закрылась.
  Наконец-то я мог встать. Ног не чувствовалось. В полном упадке духа я пошел прочь.
  Не может быть, чтобы Абсурд так думал обо мне. Это я, что ли, герой?
  Такое я и предположить не мог. Даже в порядке бреда. И кто чьи слова повторяет?
  Даже интересно.
  Ведь Мим уже высказывала подобное. А сейчас слушала, как впервые.
  Испугалась она не смысла слов, а чего-то другого.
  Или она слышала подобные речи раньше? Главное, точно как. И про застолья, и про излишества.
  Все правда. Никакой ошибки. Значит, есть кто-то еще. И они все повторяют его слова.
  Тот, кто хорошо нас знает, изучил даже. Может, Кредо? Как он в последний раз... Конечно, он не злой. Иронизировал.
  Но Мим здесь никого не знает.
  И во что они собираются превратить побережье? В среду обитания? В колыбель? Хотят, чтобы все ходили по струнке?
  Но все их мысли, устремления были так недолговечны, что все было будто со стороны. Все у них лишь частично.
  Метод же знает меня. Я так любил, когда все находили взаимопонимание. Умора! Мы же свои.
  Но что-то подсказывало мне, что все еще хуже.
  Мы все чаще сталкивались с непониманием окружающих, которые учтивость воспринимали, как лесть, вежливость, как пассивность, нашу простоту в общении, как хамство.
  Все не так понимают.
  Со всех сторон нас окружали чуждые мнения и отношения.
  Я вышел к океану и уставился в его тёмную даль. Совсем низко над ним висели крупные звёзды.
  Я зашёл в воду, в одежде, и шел по покатому здесь поначалу дну, пока оно не ушло из-под ног, и поплыл, разводя руками, и плыл сколько было сил, недолго отдыхая, лежа на спине, и снова плыл вперёд, как изгнанник - к звёздам.
  Вода была тяжелая, поблёскивающая, и плотная. Внизу, под ногами, что-то фосфоресцировало, то исчезая, то движуще-беспокойно появляясь.
  Я почувствовал, когда выплыл из бухты, волна сделалась крупной и хлёстко била в лицо. Я все чаще нырял и плыл под водой. Одежда мешала плыть.
  Оглянувшись, я увидел, что огни далеко. Я устал и, сам того не замечая, стал делать огромный круг, сбиваясь вбок, и недоуменно почувствовал близко землю. Огни сместились. Я сообразил, что мыс этот - крайняя оконечность бухты.
  Я дал здоровенный крюк по океану. Несколько раз я хлебнул воды, и чувствовал тошноту и слабость. Я ни разу не подумал об акулах, а это была более чем реальная опасность.
  И я даже остался удивлен, что мне не довелось увидеть за спиной броски черного серпа, суетливо скачущего по волнам. Я заторопился к пляжу.
  Я пошел по берегу к маяку Гипноз. С одежды ручьями стекала вода. Волосы плотно облепили голову и стали гладкими, как шлем, от соленой воды.
  Дома меня встретил Воск, возившийся в клумбе, и затрусил за мной, обнюхивая влажные следы. Он обиделся, что я не обратил на него никакого внимания и перевалился через подоконник в тёмную комнату.
  Время было к полуночи. Я переодевался. Шалишь, подумал. Ишь в какую плоскость все перевели.
  Мы можем и расстроить вечер.
  В холле отеля не было ни души. Девушка, сидевшая за конторкой, едва взглянула на меня.
  Я шёл по бесконечно длинному коридору. Плафоны были немного притушены, так что создавалось впечатление, что в глазах внезапно потемнело и продолжает темнеть, не переставая, как это бывает при лунном свете.
  У нужной двери я остановился. Я вдруг осознал, что совершенно не знаю, что сказать Мим.
  Я позвонил. Коридор был пуст. Стояла полная тишина. Я снова позвонил, не слыша звонка.
  Ожидание было томительным. Никакого ответа. Не удержавшись, я приложил ухо к двери, продолжая вдавливать кнопку звонка. Может, звонок испорчен?
  Это никому не могло прийти в голову, находясь в таком отеле, как этот. Я приободрился и постучал.
  Ожидание тянулось невыносимо долго. Черт с ним, с Абсурдом, с его двуличием и подлостью. Лишь бы увидеть эту девушку. Я постучал, глядя вдоль коридора.
  Стук вышел громкий, четкий. Я напряг слух. Огласка мне ни к чему.
  За дверью чувствовалась тёплая сонная тишина. Но там никого не было. Я не мог в это поверить.
  Мне хотелось увидеть Мим. Мне хотелось увидеть ее больше всего на свете. Увидеть её сейчас, немедленно. Может, она просто крепко уснула.
  Конечно, она так устала, замоталась за этот день. Я представил себе уютную темноту номера.
  Мим свернулась на мягкой софе, отложив какое-нибудь чтиво, а с высокого неба в просторное окно светит яркий диск луны.
  Меня отделяло от нее всего несколько шагов. Я с ненавистью посмотрел на дверь.
  Она была из светлого, с разводами, дерева. Я снова стал стучать, дробно, с интервалами, и стучал долго, а потом перестал.
  Я не мог представить, где сейчас Мим. Во всяком случае, я убедился, что в отеле её нет.
  И тут я вспомнил про хоромы мэра на холме.
  Новый дом мэра, его настоящий дом! Которому не удалось обиходить Тугодума.
  Сердце у меня забилось. Я боялся поверить в свою неполноценную догадку.
  Долину заполнял туман. Я вынырнул из густой пелены. Дом был передо мной, и я, как в поддавках, прошёл через незапертые ворота.
  Вход был в виде портика из серого мрамора, гладкого, как лед. Ноги с легкостью расходились по плитам.
  Я утопил звонок, такой же беззвучный, как и в отеле, и стал ждать.
  Вскоре послышались лёгкие шаги.
  - Кто там? - услышал я из-за двери.
  - Это я! - выдохнул я.
  Дверь открылась, и в полутьме я увидел Мим.
  - Это ты, Пик? А который час?
  - Извини, Мим, - сказал я, не зная, как объяснить своё появление.
  - Ничего. Как прохладно. Подожди, я сейчас выйду.
  Я сдержанно кивнул.
  Я сел и почувствовал прикосновение. Мим стояла рядом.
  - Пойдём?
  - Да. Я разбудил тебя?
  - Да... Я уже спала. Б-рр, - сказала она. - Прохладно. И так поздно.
  Мы незаметно дошли до трущоб.
  - Что это? - спросила Мим, поправив сумочку, висевшую на плече.
  - Старое строительство.
  - Какое жуткое место.
  - Ладно, идём обратно.
  - Нет! - сразу сказала она. - Посидим здесь...
  Я огляделся. Вокруг громоздились каменные завалы, в которых малопривлекательно чернели входы в подвальные помещения.
  Мим, присев на какой-то камень, молчала.
  - Что с тобой? - спросил я.
  Она встала, подошла ко мне и прижалась, обняв меня обеими руками. Я замер.
  - Что-то случилось? Что произошло?
  Она вздрогнула.
  - Ничего.
  Она отпустила меня, посмотрела в сторону тёмных, мрачных, заброшенных бункеров и лабазов.
  - Пик, ты только ни о чём не спрашивай меня.
  Она говорила с усилием. Я сделал шаг, но натолкнулся на её взгляд.
  - Мне нужно идти, - сказала она.
  - Куда?
  - Мне нужно. Не удерживай меня. Я обещала. Извини.
  Я устремил взгляд в сторону бараков. Там было всё темно и неподвижно.
  - Только не иди за мной, - сказала она. - Не надо. - Она повернулась и зашагала к трущобам.
  Я догнал её и развернул к себе лицом. Она будто не замечала меня. Мне стало страшно.
  Увидев сейчас каких-нибудь бродяг, я бы обрадовался им, как лучшим друзьям.
  Мим отстранила меня.
  - Иди, Пик, - сказала она. - Иди. Не волнуйся за меня.
  Я понял, что ничего не смогу сделать. Она ждала, чтобы я ушёл.
  И я побрёл прочь, но, пройдя немного, обернулся. Никого не было.
  Я напряжённо всматривался в темноту. Мим нигде не было. Я сам отпустил её. Я стиснул зубы от бессилия и досады.
  Мне нестерпимо хотелось увидеть её сейчас же. Она же только что была здесь. Эта мысль подхлестнула меня.
  Мне почудилось какое-то движение невдалеке, и я рванулся туда. Никого.
  Я стал медленно осматривать всё вокруг, углубляясь в трущобы.
  Напротив стоял Абсурд со своими учениками. Он отсвечивал, как маяк. Они окружали его, пока не сомкнулись.
  Абсурда не было. Я уловил запах карамели. Что за фокус. Не поглотили же они его.
  Они развернулись ко мне. Стояли и моргали, как одно целое. Потом пошли. Я перепрыгнул через глубокую трещину. Они остановились. Разойтись они не могли.
  Я зашёл довольно далеко.
  Кругом были мрачные развалины, выбитые стёкла, трещины с глубокими тенями, как иероглифы, стены, светлые от пыли.
  Я шёл по строительству, как по чужой планете, а когда увидел трассу, понял, что всё кончено.
  Передо мной расстилались необъятные трущобы. Шорох заставил меня обернуться.
  По выбеленной от пыли стене полз младенец. Он пах шоколадом. Кукла обратила на меня лицо. Вот она куда забралась.
  Я в недоумении шагнул к ней, но кукла, перебирая ручками, переползла за гребень.
  Я замешкался, а потом уже не мог её обнаружить. И шоколадный дух исчез. Всё было, как обычно, - будто всё вымерло в кондитерском цехе.
  Трасса Фиаско вела в мегаполис. Усталости я не чувствовал. Я смотрел сверху на побережье. Кое-где светились огни.
  Отель был тёмен. Огни траурно обрамляли его, образовывали чёткий прямоугольник в пространстве. Ветер с залива овевал мне лицо. Я стал спускаться.
  Девушка за конторкой спала.
  Лифт поднял меня наверх.
  Створки бесшумно раздвинулись, и я ступил на толстый ковёр. Он был с полосами, как шкала.
  Суррогатное освещение как будто стало поярче.
  А с приближением рассвета плафоны снова потускнеют, чтобы к завтраку засиять на полную катушку.
  Я перевёл дыхание, стоя перед дверью Мим. Никого там нет, тоскливо подумалось мне.
  С этой мыслью я, примерившись, резко стукнул несколько раз подряд. И уставился на зелёный ковёр под ногами.
  Тишина стояла мертвая. Ночь подходила к концу. Нужно было идти домой. Ложиться спать. Мне вдруг захотелось хорошенько выспаться.
  Я постучался напоследок и постоял, прислушиваясь. Мне не хотелось уходить.
  Вдруг изнутри в замке повернулся ключ. Дверь открылась.
  На пороге стояла Мим с припухшими со сна глазами. Одной рукой она придерживала на груди ворот халата.
  - Что случилось? - с прохладой осведомилась она.
  Я не мог поверить, что вижу её.
  - Заходите. Вижу, вам не удастся сразу сосредоточиться.
  Я боком протиснулся мимо неё. Она опустила глаза. Она заторможено присела на свою софу со смятым одеялом, поджав ноги и опершись одной рукой.
  Света она не включала, да это было и ни к чему - за окном забрезжил рассвет.
  Глядя в окно, Мим безразлично спросила:
  - Что стряслось?
  - Ничего...
  - У вас такой вид...
  Она угрюмо глянула на меня и отвернулась.
  - Я хотел вас увидеть, - сказал я.
  - Зачем?
  - Вы мне нравитесь, Мим.
  Взгляд её стал странным.
  - Зачем вы мне это говорите?
  Её фигура вдруг стала излучать непонятную беспомощность. Я сел рядом. Она провела рукой по моему лицу.
  - Почему ты не пошёл со мной к Абсурду?
  Я молчал.
  - Я ждала тебя.
  Я поднял голову.
  - Мы витаем в облаках.
  Она слабо улыбнулась.
  - Странно...
  Не глядя на меня, она вдруг стала собираться.
  Когда мы вышли из отеля, светлело. Мы направились на косу. Мим смотрела на волны, не беспокойно мечущихся чаек.
  Мимо пронесся катер. Один в катере был Гибрид с его постным вытянутым лицом, а другой, ребенок со светлыми курчавыми волосами, управляющий нового мэра.
  Я проводил их долгим взглядом, опустив весла.
  Вскоре мы подплыли к острову Зефир. Вокруг был пустынный берег. Поскрипывали толстые стволы пальм.
  Мим что-то рисовала на песке. Когда я подошёл, она подняла голову.
  - Какая пустыня...
  Мы были вместе. Я это ясно понял. В особняке ощущались запустение и заброшенность.
  У стен выросла высокая трава. Трава пробивалась и между большими квадратными плитами, ведущими к дому. Мим молча следовала за мной.
  Входная дверь оказалась открытой, и, когда мы вошли, она стала сама собой закрываться.
  Мим спокойно, даже отрешенно обняла меня и водила по моему лицу слегка затуманенным взглядом. Я слышал её лёгкое дыхание.
  - Вот... - Она надавила мне пальцами на грудь, будто выключая.
  Мы обошли дом. Он давно уже был необитаем. Вся обстановка была нетронутой.
  Некоторые двери были приоткрыты. Все свидетельствовало о внезапном и поспешном бегстве.
  - Здесь так интересно, - сказала Мим. - Я никогда не бывала в таких местах. И природа, и дом с такой роскошью. Сразу видно, что корифей здесь живёт.
  - А за тебя не будут волноваться?
  - Нет... - сказала Мим. - Все-таки у меня каникулы. - Она в упор посмотрела на меня. - Теперь ты знаешь.
  - Ты хочешь вернуться?
  - Мы можем вернуться?
  Я пожал плечами.
  - Да. Как только ты пожелаешь.
  - И тебе ничего не хочется?
  - Когда я увидел тебя, я сразу захотел, чтобы мы исчезли.
  - Это правда?
  У меня захватило дыхание. С такой возможно всё. Она все понимает.
  - Да.
  - Мне такого еще никто не говорил...
  - В самом деле?
  - Да-да. - Мим вздохнула. - Ваш коварный замысел удался. Можете требовать аплодисменты.
  - Нам публика не указ.
  - О!
  - Но знатной особе достаточно исполнить одно желание.
  - Какое же?
  - Позавтракать со мной.
  - Разве мы уже возвращаемся?
  - Прошу за мной.
  Я вознамерился один раз добраться до стратегических запасов Кредо.
  - Кстати, ты не боишься темноты?
  - Как сказать... - Мим повела глазами.
  Погреб был вместительным. Съестного было множество. С потолка свисали толстые колбасы.
  На полках выстроились батареи винных бутылок. От стен тянуло сыростью.
  Мы нагрузились едой. Покидая мрачный погреб, я невольно всмотрелся в его глубины, куда даже не достигал свет.
  Из-за висящих гирляндами колбас ничего нельзя было разобрать. Всё было тихо.
  Фонтан не работал. Я покрутил кран, и вяло показалась тёмная вода. Напор усиливался, и фонтан заработал.
  На сухое дно упали неожиданно высокие каскады воды. Сверкающие струи неровно поднимались и опадали.
  Бассейн понемногу наполнялся.
  Я обвёл глазами стену джунглей, кольцом окружавших нас со всех сторон. В их неподвижности было что-то тревожное.
  Первый этаж представлял из себя одно цельное помещение с колоннами, поддерживающими второй.
  Оно было обставлено с большим вкусом и состояло из разных уютных уголков с мягкими креслами и коврами.
  В дальнем запыленном углу возвышались уже давно остановившиеся большие механические часы.
  - Расскажи мне что-нибудь, - попросила Мим.
  Я начал рассказывать пространную историю о няне из джунглей, которой у нас с детства пугают детей.
  Мим ела с невозмутимостью на лице, ничем не выдавая, что не верит мне ни капельки.
  - Проголодалась?
  - Представляешь?
  Она выпила шампанского. Она стала пьяненькой и очень милой. Ее глазки постреливали в мою сторону.
  - Расскажи еще что-нибудь.
  - Что?
  - Что-нибудь. Как ты живешь. Ты ничего о себе не рассказываешь.
  Зато это успешно делают за меня другие, подумал я.
  - Я не знаю, что рассказать о себе.
  - А я сразу обратила на тебя внимание. И стала думать о тебе.
  - Почему?
  - Ты не похож на других. И ты мне тоже... нравишься, - слегка запнувшись, сказала Мим.
  Резкий удар по крыше нарушил тишину.
  - Что это?
  Я приник к просторному окну. Джунгли натужно колыхались. Небо потемнело.
  - Надо уходить. Надвигается ураган.
  Было пасмурно. Мы вышли из притихшего леса.
  Тучи на наших глазах опустились еще ниже. Они были темными и ноздреватыми, как губка.
  Волны были внушительными, но плоскими, и приближались к берегу, будто подкрадывались.
  Поверхность воды имела очень неприятный оттенок, и при этом странно бурлила, будто вскипая то в одном, то в другом месте.
  Мы сделали несколько шагов и остановились.
  Лёгкие забивались воздухом.
  Мим не отставала от меня. Почти падая, мы добрались до лодки, но повернули назад.
  Волны высотой с дом обрушивались на берег. Они шли одна за другой, и у самого берега высокий молочный гребень начинал плавно заворачиваться, и тонны воды накатывались и падали на него, и всё содрогалось от ударов.
  На нас надвигался смерч. Черный, как сажа, извивающийся, будто живой, он верхним концом, как раструбом, упирался в тучи. Его размеры потрясали. Он был, как воплощение катаклизма.
  Черный столб, всасывая воду, прошёл мимо лодки, зацепил сушу и снова сполз в океан. Взгляду открывались пропасти между волнами.
  Там появились еще два смерча. Под порывами ветра они плясали в плотном воздухе.
  В лесу всё живое попряталось. Вокруг бушевала стихия.
  В доме было тихо. Я то и дело проваливался в сон. Мим иногда посматривала в непривычно тёмное окно.
  Ураган набирал силу. Слышно было, как он воет где-то высоко-высоко, потом проносится над нами, над самой крышей, будто пикируя, с ужасающим ревом.
  Внезапно погас свет.
  - Что это? - шёпотом спросила Мим.
  Лампочка еле светила. Так было по всему дому. Едва можно было разглядеть собственную руку.
  Фонарь висел, где ему и положено, у входа. Я снял его. Вдруг мне почудилось, что за дверью кто-то есть. По спине пробежал холодок.
  Я тронул дверь и услышал глухое ворчание. Примерно на уровне своего лица. Будто кто-то встал на задние лапы. Я оцепенел. Прямо за дверью кто-то стоял.
  Я сделал предостерегающий знак Мим. Она уже поднялась до конца лестницы и теперь остановилась.
  Неизвестный шарил по поверхности двери. Я взялся за ручку и почувствовал, что кто-то тоже пытается повернуть ее с той стороны.
  Сквозь щель уверенно проник запах звериный запах кухни. Он был устойчив и осязаем. Он был ужасен.
  Я весь напрягся, пытаясь сдержать чужое усилие непреодолимого голода, но оно было таким мощным, что я выпустил ручку и быстро установил засов.
  Ответом на это было бурчание, такое, что дрогнули стёкла.
  - Что это? - сказала Мим.
  - Наверно, гиена.
  - Это... зверь? - Она поморщилась от запаха и немного успокоилась. - Так жутко...
  Мы вернулись в комнату. Я еще долго сидел в настороженности.
  Рано утром я проснулся, как от толчка. Мим крепко спала, подложив под голову руки.
  Я открыл дверь. В лицо пахнуло свежестью. Ураган стих, судя по всему, еще ночью. На земле валялись сломанные ветки. Плиты были усыпаны песком.
  На сырой земле отчётливо виднелись круглые следы. Они огибали дом. Нельзя было понять, чьи они. Может, и человеческие. Вверху мелькало голубое небо.
  Джунгли внезапно кончились. Я стоял на пустыре с большим деревом, в котором было дупло, овальное, как и следы, ведущие к нему.
  Вспомнив о загадочном существе, я заглянул. Вот оно сейчас выскочит, подумал я.
  Я выпрямился. В дупле лежал котелок. Я задумчиво постучал по краю. Носок ноги отскакивал, как от автомобильной шины. Я ощупал край.
  В кору был вложен слой пластмассы. Я огляделся, стряхивая руки. Остров был ненастоящим, а это были его недоделки. Дальше начинались трущобы.
  Запустение здесь было невиданное. В таком месте и мертвец почувствовал бы себя неуютно. Не было никаких признаков жизни.
  Мой взгляд всё время возвращался к обнажившемуся пластику. Нерукотворный тротуар. Я заторопился обратно.
  Входя в комнату, я нечаянно скрипнул дверью и оглянулся. Мим, разлепив ресницы, спросила:
  - Что, уже утро?
  Она села, приходя в себя.
  В доме был бассейн. Мы поплавали в прозрачной воде, от которой шёл пар.
  Мим вышла, взяла большое полотенце, и стала перед зеркалом. На теле застыли капли воды.
  - Не холодно? - спросил я.
  Из больших окон резал глаза белый свет.
  - Совсем нет.
  Высунув из-за полотенца тонкую руку, Мим убрала волосы с глаз.
  Мы возвращались. Океан был спокоен. Я окинул взглядом окрестности.
  Со стороны песчаной косы к нам приближались какие-то фигуры.
  Они росли, и вскоре перед нами стояли Тираж и еще несколько ребят. Лица у них были осунувшиеся.
  Выглядели они так, словно неделю пробирались через заросли. А может, так оно и было.
  - Привет, - сказал я.
  Тираж вскинул большую голову. Веки у него были тяжелые, как чугунные. Он смотрел на меня, будто не узнавая, и мне стало не по себе.
  Но он лишь спросил:
  - Не видал, катер здесь не проходил?
  - Да нет. - Я оглянулся на Мим. - Мы не видели.
  - А Абсурда?
  - Тоже.
  - А-а... Ну, все равно... - Он с безнадежностью махнул рукой и побрел дальше, увязая в песке. Остальные отверженные потянулись за ним.
  Они уже скрывались из виду, а я продолжал смотреть в их сторону.
  Потом я столкнул лодку в воду, и Мим ловко заскочила в неё.
  Вскоре мы увидели берег - длинную полосу пляжа, утыканную пальмами.
  Я проводил Мим до отеля. У входа она повернулась ко мне.
  - Пока, - сказала она с улыбкой. - Позвони мне.
  Я кивнул. Она медленно повернулась и пошла в холл.
  Я поспешил. Что-то будто продолжало подталкивать меня. Углубившись в богатые тихие кварталы, я позвонил у высоких ворот.
  Долго никто не открывал. Я вспомнил, как Шедевр встречал нас - садовод-любитель, подпоясанный фартуком. Хищно улыбаясь, он громко щелкал огромными ножницами, приветствуя нас, пока мы обходили его сетчатого питона, греющегося на крыльце.
  Квадратное окошко раскрылось, и на меня уставились непроницаемые глаза.
  Это был сторож Шедевра Брак. У него была круглая физиономии, изборожденная морщинами. Он пытливо оглядел меня вялыми глазами.
  - Что надо?
  - Вы меня не узнаете?
  - Нет, - ответила физиономия.
  - Я друг Шедевра.
  - Хозяина нет, - объявила физиономия, и окошко тотчас захлопнулось.
  У, старая лиса, обругал я его про себя, но настроение у меня от этого не улучшилось.
  Ближе к вечеру с площади я позвонил Мим.
  - Да? - сразу услышал я ее голос.
  - Привет. Отдыхаешь?
  - Я немного охрипла. Ты хочешь встретиться со мной?
  - Да.
  - Я вовсе не против. Куда мы пойдем?
  - На званый ужин.
  - Ты приглашен?
  - Нет.
  - Люкс. Где мы встречаемся? Мне еще нужно привести себя в порядок. Зайдешь ко мне?
  - Н-нет. Приходи в кафе.
  - Отлично. До встречи. - Голос ее звучал бодро.
  На центральной площади Фальшь царило оживление, прогуливались празднично одетые люди.
  На середине площади сооружался помост для музыкантов, как место казни. Доносились сочные звуки настраиваемых инструментов.
  Лавки по периметру были разукрашены флажками и лентами. Готовилось что-то масштабное. Приятно было сидеть, зная, что Мим вот-вот подойдет.
  Минут через пять она появилась.
  - Привет, - сказала она, усаживаясь напротив. - Давно ждешь?
  - Да нет, что ты.
  - Отец приехал, - сказала она с сияющими глазами. - Так здорово.
  Я подумал, что хорошо просто погулять с ней повсюду, показать достопримечательности. Жаль, что это было уже невозможно.
  - Да, - сказал я. - Это все по этому случаю?
  - Не знаю, - беспечно сказала она. - Вечером будет большой праздничный концерт. Здорово, правда? - снова сказала она.
  - Да, здорово.
  - Мне нужно вас познакомить, - вдруг озабоченно сказала Мим.
  - С кем?
  - С отцом. Я сказала ему, что ты хочешь с ним познакомиться. Я уверена, вы понравитесь друг другу. Он такой же, как ты.
  К нам подошел Фат, радостно улыбаясь.
  - А вот и я! Давно не виделись, да... Мим, вы прекрасно выглядите... - Он, глядя из-под полуопущенных век, как сонный кот, продолжал отпускать комплименты.
  Он сообщил, что мы сейчас пойдем, только подождем Витамина.
  - Лето приходит. Чувствуете?
  Я кивнул.
  - Я думала, здесь зимы не бывает, - сказала Мим.
  - Бывает, - сказал Фат, прикрыв глаза для большей убедительности. - Но она, скорее, похожа на весну. Год, таким образом, состоит из продолжительного лета и короткой весны.
  - Зимой холодно?
  - Не холоднее, чем сегодня... Обратите внимание, Кредо уже пьян.
  Мы посмотрели. Кредо стоял у стойки. Он стоял, сильно налегая на край.
  - Может, у него что-то случилось? - спросила Мим.
  - Это творческое, - пояснил Фат. - Ему необходимо пить. А что? Я вот каждый день пью, и ничего.
  Подошел Витамин с красивой девушкой.
  - Кого обсуждаете? Кредо, конечно.
  - Как ты догадался?
  - Его каждый вечер обсуждают. Недавно он воспользовался этим и устроил что-то вроде авторского вечера. Да, и успешно. Он пользуется популярностью даже у местных забулдыг. Артист. Теперь на приеме ему самое место.
  - Да хватит о нем говорить, - сказал я.
  - Но надо же о ком-то говорить, - ханжески возразила девушка Витамина.
  Он с удивлением покосился на неё.
  Пошёл дождь. Он поливал столы, разбавляя супы, заполнял рюмки с вином.
  Фат высунул запястье с грошовыми часами из просторного рукава.
  - Так... Время отправляться к нашей очаровательной Нектар.
  В разбитом доме обедневшей донельзя семьи аристократки Нектар по нежилым залам уже расхаживал Опыт в новеньком, с иголочки, костюме, и рассматривал картины.
  Он уверял, что все - подлинники, и называл имена, от которых у непосвящённых глаза на лоб лезли.
  Все гости были очень тщательно одеты, по всем канонам моды, и вели себя очень изысканно и вежливо, ни на йоту не отступая от этикета. Им будто кто-то встречный нашептывал, как себя вести.
  - Какие все лицемерные, - сказала мне Мим. - Да? Смотрят друг другу в глаза и говорят совсем не то, что думают.
  Да, подумал я. Говорить можно все, что хочешь. Главное - соблюдать приличия.
  Нектар встречала нас. Между девушками завязалась дружеская беседа.
  Я увидел Гибрида. Он стоял в стороне с очень серьёзным видом.
  - Что это Нектар вздумалось пригласить этот бриллиант? - шепнул мне Витамин.
  - Ума не приложу, зачем она его позвала, - сказал я. Я говорил так, чтобы все слышали. - Может, для того, чтобы он продул тебе в карты.
  - А, конечно, - согласился Витамин. - Ловкач!
  - Пикет - возмутитель спокойствия, - сказала Нектар с напряжённой улыбкой и отвернулась. Я чувствовал, что закипаю. Яхт-клуб в полном составе. Их ничем не прошибешь.
  С улицы послышались бравурные звуки.
  Не успев сесть за стол, все высыпали на крыльцо.
  По направлению к трущобам двигалась ритуальная процессия кондитеров с припудренным прахом Корки.
  - Житья не стало от этих гостей, - сказал сзади отец Нектар и посмотрел на меня. - Правильно его мать не пригласили на прием, - сказал он своей жене. - Теперь они никто.
  - А что тогда здесь ищет ее отпрыск? - отозвалась мать Нектар. - Пора пресечь этот долг.
  Начало моросить, и все вернулись в дом. Мы с Витамином сели в машину.
  - Они тоже нужны, - вдруг убеждённо сказал Витамин. - Ты что, расстроился?
  Я молчал.
  - Они фон. Мы выделяемся на их фоне, - сказал Витамин. - А как иначе? Мы слишком нетерпимо относимся к чужим недостаткам. Как люди, они, конечно, не выдерживают никакой критики. И потом, кого же мне обжуливать? Нет, пойми меня правильно, я кого хочешь обведу вокруг пальца. Но вас - нельзя. Значит, их. Их не жалко. Все второстепенное, назойливо повторяющееся не жалко. Средства жалеть нельзя. Это моя позиция. Как без них, убогих? Скупо, скучно. Неполно. Их чувства так мелки, что их можно задевать сколько угодно. Мы к ним равнодушны. И отказываем себе в том, что само идет в руки. Глядя на тебя с Мим, я прихожу к такому выводу. Мы легко уступаем. Чем лучше что-то делаешь, тем безнадежнее себя чувствуешь. Наши инстинкты притуплены - мы уже не так сильно хотим жить. Жить просто так. Жизнь как существование уже намного меньше интересует публику. В новейшем представлении это не то благо, к чему все так долго стремились. Поэтому дочку рациона все будут обихаживать. Со своими благими намерениями.
  Небо темнело. Я рассказал Витамину про кукол. Витамин слушал очень внимательно. Мой рассказ произвёл впечатление.
  - Всё это очень непонятно, - заключил он. - Не лежит на поверхности.
  Лобовое стекло покрылось мелкими капельками дождя. Совсем стемнело.
  - Честно говоря, я ничего и предположить не в состоянии, - признался Витамин. - Ведь все в столице, Пик. Не знаю, какой Ядро там солдат, но армии давно нет. Астрономы в городе. За чем они там наблюдают, ума не приложу. Конечно, всем мнится, что это и есть настоящая жизнь. Хорошо быть слабым. Быть благополучным недостаток. А из столицы, видно, тяжело вырваться всем. Разве это жизнь?
  - Я еду в столицу.
  - Наверно, это будет правильно. Нужно предупредить Шедевра. Жаль, что я не могу поехать с тобой. Я вошёл в дело.
  - Поздравляю.
  - Завтра всё решится. Положительно. Будет голосование. В мою пользу. Так что смотри, успей. Погуляем от души. Я обещаю. Эх, жаль, нет Лагуны. Когда ты поедешь?
  - Сейчас.
  - Ты серьёзно?
  - Да, прямо сейчас.
  - Конечно, тебе виднее, но...
  - Хорошая машина, - перебил я его, осматривая салон.
  Витамин настороженно наблюдал за моими действиями.
  - Это машина Перспективы, - сказал он.
  - Кого? Ах, да.
  - Хочешь взять её?
  - Да нет, зачем.
  Витамин расслабился.
  - Момент. А что я скажу Мим?
  - Придумай что-нибудь. - Я улыбнулся на прощание.
  Я быстро шел по темной улице. Влажно блестела листва необъятных крон в свете дальнего фонаря. Было сыро.
  Я сбавил ход, заметив рыбный фургон.
  Ко мне приблизился худой офицер в накидке, с колючими глазами под низко надвинутой фуражкой.
  - Вы Пикет? - осведомился он, встав предо мной. - Я Торг.
  - А в чём дело?
  - Возникло небольшое недоразумение. Вы не могли бы проехать с нами? Садитесь, пожалуйста, - сказал офицер, открывая дверцу.
  Фургон въехал во двор филармонии Реклама. На скамьях сидело с десяток скрипачей. Я попал в ловушку.
  Я почувствовал перемену в отношении окружающих меня людей. Видно было, что они не станут церемониться, если я вдруг начну здесь упираться.
  Меня завели в директорский кабинет. У стены, прислонясь спиной, как непоседливый ребенок, сидел Абсурд в окружении двух здоровенных пианистов.
  В углу что-то лежало, накрытое рогожей.
  Абсурд плавным движением, как фокусник, снял ее.
  Я увидел скрюченное тельце Опыта с совершенно обезображенным лицо.
  - Узнаёшь?
  Абсурд радостно изогнулся ко мне. Ноздри его раздувались.
  - Давайте-ка его сюда, - послышался неторопливый голос. - Я хочу поговорить с ним.
  Официант в центре стола поднял на меня глаза. Чем-то они с Абсурдом походили друг на друга, как дальние родственники. Выразительные карие под сошедшимися у переносицы то ли в удивлении, то ли в ожесточении бровями глаза пытливо рассматривали меня.
  Я вдруг догадался, кто это устроил мне приём.
  Вот он, новый градоначальник. Уже приступил к своим обязанностям. Шустрый. Он пошевелил губами, пробуя их.
  - Знаешь, кто я?
  Я утвердительно кивнул.
  - Наш новый мэр.
  - Почему ты так решил?
  - Ты не похож на Мим.
  - Молодец! - захохотал Абсурд, стоящий наготове. - Еще смеешь упоминать ее имя! Умница!
  - Погоди, - жестом остановил его мэр-фантом. - Меня зовут Инстинкт, - обратился он ко мне. Я продолжал слышать крик сменившего амплуа Абсурда. Вот вы какие, подумал я. Диапазон пытаетесь показать.
  На Абсурда я пока не смотрел.
  - Можешь меня так называть. - Мэр положил один локоть на стол.
  - Как мне повезло. Меня не интересует, как утробу зовут, - внятно сказал я.
  Абсурд напрягся. Похоже, он собирается реагировать на каждое моё слово. Я ясно увидел слугу.
  Рацион слегка выпятил губы в задумчивости.
  - Твоя работа? - спросил он, бросив взгляд в угол.
  - Распространенное заблуждение, - сказал я.
  - Нам же всё про вас было известно, - закатился в новом припадке смеха Абсурд. - Обо всех ваших эффектах. Что вы о себе вообразили? Вам элементарно давали маски. Клише несчастные.
  - Но это ерунда, - сказал Инстинкт. - Ты пытался обмануть мою дочь. - Глаза у него на секунду провидчески остекленели. - Есть неопровержимые доказательства. Да ты просчитался. Ты не кумир. - Инстинкт встал.
  - Что же мне помешало? - сказал я. Ни о чем другом они думать не в состоянии. Только дурно. Но он почти угадал. Почти. - Мы с Мим...
  - Не упоминай даже имени моей дочери. Тихо, негодяй. Ты, кажется, хотел свести со мной знакомство? Думаю, что этого достаточно. - Инстинкт, вставая, поморщился. - Уберите его. - Интерес ко мне был утерян.
  - Куда его? - деловито осведомился дирижер.
  - Вы не знаете своих обязанностей?
  Дирижер силился что-то сообразить.
  - По-моему, всё ясно, - буднично сказал Инстинкт. - А эту мартышку, - он указал на Опыта, - в оперу.
  Я не мог не заметить растерянности дирижера.
  Изжеванное лицо преданного Опыта вдруг расправилось и подмигнуло мне.
  - У тебя все получится, Абсурд, - сказал я.
  - Ты мне помогаешь? - Абсурд, как лунатик, провёл рукой по лбу. - Зачем ты?
  Я перевел взгляд на мэра, которому дирижер что-то осведомленно шептал на ухо. Инстинкт дослушал, смущенно кашлянул, но легкомысленно отмахнулся.
  - Изверг ты. Всё не так понял. Не надо симфоний. Это не претендент... - Дальше было не разобрать.
  Я очутился на сцене. Непередаваемо я попался.
  И никто не знает, где я. Я прислонился к роялю. Я насторожился. В ночной тишине послышались шаги. Они были нетвёрдыми.
  Бесшумно отдернулся занавес.
  - Познакомься и с Фуршетом поближе...
  На сцену кого-то втолкнули и демонстративно удалились. Я разглядел большие безумные глаза, слегка налитые кровью внизу, будто подведенные.
  Повар из леса смотрел на меня, иногда пошевеливая руками, похожими на клешни.
  Глаза у него загорелись, будто бы он был голоден и задумался о еде. Меня пробрал мороз. С ним договориться невозможно. Он ничего не понимает.
  Он стоял столбом и пялился на меня, а я должен был терпеливо сносить все это.
  Он слегка вытянул руку по направлению ко мне, но не дотянулся, она расслабленно упала, вытянувшись вдоль тела.
  Кисть-клешня с длинными крупными, будто ограненными пальцами сжалась и разжалась полностью, как крыло у парящей птицы.
  Повар не спеша приблизился. Он встал лицом к лицу со мной. Глаз повара, тускло отблёскивающий, почти соприкасался с моим. Не успел я опомниться, как его тряпичные зубы впились мне в руку и с урчанием стали ее перемалывать, как жернова.
  Я чувствовал, как его беззубые челюсти стиснулись и продолжали сжиматься. Я потрепал его по голове. Он отлетел.
  Сквозь звериный оскал послышался невнятный глухой смех. Считая, что может сдуру одолеть меня, существо прыгнуло.
  Ну уж дудки.
  На этот раз я был вынужден встретить его. Повар весь задрожал, держась за отбитый бок. Он не унимался.
  Со вздрагивающей спиной, как зверь, Фуршет стал подкрадываться ко мне, видимо, примериваясь к другой руке. Он ненавидел чужие руки.
  Наивно полагая, что все еще может схватить меня, тупоголовое существо растопырило свои большие руки и побежало ко мне. Я широко улыбнулся. Повар рухнул, как подбитый. Я хотел пнуть его напоследок, но невольник образа немедленно взвыл, требуя пощады.
  Пианисты, как по команде, заскочили на сцену.
  - Что ты так с культурой... - прошепелявил один, как сдувающийся шарик. - С кулинарией.
  - Пошли! - отрубил другой. - Инстинкт тебя зовёт.
  Пианисты повернулись ко мне. И правильно сделали. Потому что они не видели того, что видел я.
  Я бы тоже охотно пропустил такое зрелище.
  Повар завис над ними, жуткий, как проекционная тень, свирепый, он обхватил, облапил пианистов.
  Ошеломлённые, они пытались сопротивляться, но куда там. Хватка у мерзопакостного чудовища была железная.
  Как в замедленной съемке, оно видело каждое их движение, а само было в десять раз быстрее. Я только дух перевёл. Оба пианиста лежали на полу, распростершись.
  Пожалуй, такому позавидовал бы сам Лагуна, и даже Ядро.
  Пианисты дернулись, но не могли оторваться от сиропа. Повар держал их одними липкими, как самый прочный клей, ладонями. Пианистов охватила паника. Повар уверенно утягивал их в зал, вместо публики.
  Я прошел за кулисы и даже не очень удивился, увидев Дар. В руках она держала пышный букет. Она была очень серьезна, даже задумчива, и вдруг проворно протянула его ко мне, будто не совладав с собой.
  Я ощутил странный аромат. Голова закружилась. Меня куда-то повели. Я даже не мог разглядеть лиц людей в белых халатах,
  Абсурд больше не вмешивался. Он вместе с мэром лишь присутствовали при моей посадке в ожидающий белоснежный свадебный лимузин. Руки у царька были заложены за спину, а на его скулах люто перекатывались желваки.
  Он, устав делать вид, что это ему легко, угрюмо смотрел свинцовыми глазами то себе под ноги, то на всю эту непонятную операцию.
  Мы торжественно выехали под марш. Я находился внутри салона. Чувства притупились. Я забылся. Мы ехали долго.
  Я очнулся от прикосновения. Ко мне относились с явным сочувствием. Я был свободен.
  Мы шли по длинному коридору со множеством дверей. Некоторые были приоткрыты, предоставляя взгляду обширные лаборатории.
  Мы свернули в распахнутые двери.
  Помещение напоминало небольшой конференц-зал. За столами сидели коллекционеры.
  Я предстал перед ними.
  Они сразу перестали переговариваться, а некоторые даже привстали. Я чувствовал на себе изучающие взгляды.
  Бородатый мужчина живо обошёл стол и сделал пару шагов по направлению ко мне.
  - Осторожней, коллега! - послышалось сразу несколько предостерегающих возгласов.
  Бородач остановился и заложил руки за спину, но, как перекупщик, даже немного подался вперед.
  Что он рассчитывал прочесть на моём лице - не знаю. Гораздо важнее было то, что никто больше не пытался меня схватить.
  Здесь присутствовал интерес совсем другого рода, какого, я еще не разобрал.
  Лицо женщины, сидящей с краю, показалось мне знакомым. Конечно, Вуаль.
  Та, что была у Кредо. Точно она какая-нибудь журналистка. То есть я ее так определил. А кто она на самом деле, неясно.
  Седой мужчина в центре стола с сомнением покачал головой.
  - Невероятно! - сказал бородач, будто высказывая его сомнения.
  Все плодотворно наблюдали ещё и за ним.
  - Что у вас с рукой? - осведомился кто-то. - Что у него с рукой?
  Я потрогал руку.
  - Так. Пустяки. А что вас интересует?
  Седой, не сдержавшись, фыркнул.
  - Нонсенс! - громко сказал он и хлопнул ладонью по столу.
  В непонятных, будто зачарованных взглядах остальных директоров я заметил усиливающийся интерес, как при встрече с чем-то диковинным. Бородач отошел к столу и сел.
  Я потихоньку пошевелил ногами. Вся учёная - в этом я уже не сомневался - братия ловила каждое моё движение.
  Все будто ожидали, что я вдруг возьму и совершу что-нибудь экстраординарное. Может, меня выдают за какого-нибудь нешаблонного преступника? Или невероятного дикаря с гор? Странно... Я оглянулся на дверь.
  Женщина подошла к седому и, склонившись, стала что-то тихо говорить ему. У неё была гибкая для своих лет фигура, обтянутая шерстяным платьем.
  Седой покивал. Женщина вернулась на своё место, положила ногу на ногу и уже не сводила с меня глаз.
  Я совсем не чувствовал опасности, а в этом плане у меня кое-какой опыт имеется. Поэтому, а может, вопреки этому, я попятился к выходу.
  Сразу несколько человек обеспокоенно задвигались, но не потому, что боялись, что я сбегу. Кто-то сказал:
  - Не приближайтесь к нему! Вызовите санитаров... Где санитары?
  Действительно, где санитары, подумал я и выскочил в коридор, и побежал. Меня никто не преследовал, только чья-то голова высунулась из лаборатории напротив и тут же скрылась.
  Я бежал, радуясь, что санитары куда-то пропали, а тем, видно, и невдомек было меня сторожить, мимо бесчисленных лабораторий.
  Никакой погони не было.
  Всё равно, я испытывал подозрения. Все равно, все это было подозрительно. Да и нельзя, чтобы моя попытка к бегству сорвалась.
  Я на ходу вызвал лифт вниз и по лестнице устремился наверх, не встречая по пути ни души.
  Я был под самой крышей. По карнизам расхаживали голуби. Помещение было просторным.
  Весь пол занимал бассейн. В зеленоватую воду уходили лесенки. Я оперся на перила.
  Несколько голубей сорвались с места, и, описав вираж, уселись обратно. Высота была огромная.
  Я был в столице. Подо мной бурлила улица, оживлённо катили машины. Яркая белизна крыш, стен слепила глаза.
  На стеклянные витражи вообще невозможно было смотреть. Солнце на небе сияло, как начищенная монета.
  Я пересёк помещение, обходя бассейн. Он был чем-то вроде резервуара для хранения воды.
  Огромная тень от здания накрывала задний двор. На первый взгляд там царила неразбериха, но я увидел вагонетку, выехавшую из бункера, того самого, из которого мной вывозился груз.
  Узкая лестница тянулась вдоль стены, как приклеенная. Я встал на нее. Вниз страшно было смотреть. Как только я взялся за лестницу, кисти рук, казалось, готовы были разжаться сами собой в любой момент помимо воли. Такая это была высота.
  Я спускался, закрытый стеной от посторонних глаз. Увидеть меня можно было только строго снизу, непосредственно под лестницей. Я приостановился, отдыхая, прижимаясь к ступеням, просунув под них руки до локтей.
  Вокруг, до самого горизонта, громоздились небоскрёбы. Я продолжал спуск.
  Земля была уже недалеко. Панорама двора исчезла. Вокруг были низкие строения без окон и какие-то безлюдные.
  Я поискал ногой ступеньку и обмер. Подлая лестница кончилась.
  Она обрывалась неожиданно, и подо мной было еще добрых несколько метров, до какой-то крыши, покрытой чем-то довольно жестким на вид.
  Но не возвращаться же наверх, подумал я, посмотрел вниз через плечо и разжал руки. Я крепко ударился ногами о крышу, высоко подпрыгнув. Практика в джунглях не подвела меня.
  В здании была узкая щель, как бы рассекавшая его на две части. Я протискивался в ней, делая мелкие шажки. Здесь был основательный сквозняк.
  Свет виднелся впереди узкой полосой, как и в нашей пещере на побережье. Стена уходила вверх, вровень с другой, нигде не смыкаясь, как параллельные прямые, уносясь в бесконечность.
  Нельзя было понять, где они обрываются. Вот где торжество формы, одной линии, подумалось мне, не то, что в природе, где все уютно, объемно, хоть и конечно.
  Если бы стены вдруг сомкнулись, я был бы расплющен, как лист в гербарии.
  На солнечной стороне я постоял, греясь.
  Рядом, у моих ног, пестрели крыши машин. Я спрыгнул. Наконец-то я на земле.
  Я двинулся вдоль машин, стоящих шеренгой. Выбрав одну неброскую, я вскользь огляделся.
  - Вы решили угнать именно мою машину?
  Рядом стояла Вуаль. Я не мог понять, как я ее проглядел. Откуда она взялась? Я отпустил дверцу.
  - Вы меня не узнаете?
  Преодолевая неловкость, я кивнул.
  Вуаль помолчала, потом решительно обогнула машину.
  - Что же вы? Садитесь.
  Я послушно сел рядом с заступницей. Она стала выруливать со стоянки.
  - Вы что, следили за мной?
  - Нет.
  - Совпадение?
  Мы неторопливо катили в переселенческом потоке машин, идущих в десятки рядов по широкой, прямой, как просека, магистрали, будто увлекаемые им.
  - Куда мы едем? - поинтересовался я наконец.
  - Я живу рядом. А на машине приходится объезжать целый квартал. А это немалое расстояние. Смешно, правда?
  Я неуверенно улыбнулся
  - Почему вы убежали? - спросила Вуаль.
  Я снова насторожился.
  - Я должен был уйти.
  - Но вас никто не преследовал, - с удивлением сказала Вуаль.
  - А санитары?
  - Какие санитары? Ах, да. Мы их так называем. Это сотрудники нашего института.
  - Понятно, - угрюмо сказал я.
  - У вас был такой вид, будто вы прибыли с другой планеты.
  Провинция, усмехнулся я про себя. Я смотрел на город. Невозможно было определить, в какую сторону мы двигаемся.
  Столица была огромна. Она была похожа на гигантский муравейник своим суматошным ритмом.
  Здания выступали одно из-за другого, будто город вспучивался, как тектоническое образование с заданной архитектурой. Очертания самых высоких зданий исчезали, растворялись в призрачной дымке.
  Вверх и вниз невесомо вспархивали и опадали бесшумные лифты. Где-то здесь она и живёт, моя Мим.
  - Нравится?
  Я вздрогнул. Я едва не уснул.
  - Не очень.
  - Вас нетрудно понять. Всё чужое, да? Но вы умеете хорошо скрывать свои чувства. Не удивительно, что все так переполошились. Шутка ли, в институт сообщили о роботе, неотличимом от человека. А у вас что случилось?
  - Так... ерунда, - неохотно сказал я.
  - И здесь? - Вуаль указала на руку. - Несчастный случай?
  - А что?
  - Это укус. Обезьяний укус.
  - Как это вам удалось установить? - спросил я, взявшись за руку.
  - Характерные следы зубов. Их спутать нельзя. Я антрополог.
  Машина помчалась резвей - по плавно заворачивающему кругу.
  - Вам нужно было сразу обратиться ко мне, - снова подала голос Вуаль. - Я сразу признала вас. И поняла, что произошло какое-то недоразумение. Спасибо вам за ракушку. Какая красота.
  - А кто вам позвонил?
  - Он не представился. Голос писклявый. Сообщил о вас.
  - Разве бывают такие роботы?
  Вуаль пристально и, как мне показалось, оценивающе посмотрела на меня. Она рассмеялась.
  - Для робота вы слишком совершенный.
  Я снова стал засыпать.
  - Мне нужно в магазин, - сказала Вуаль. - Я сама выбираю продукты. Хотя принято заказывать. В городе не принято что-то делать самому. Вы не сбежите?
  - Это долго?
  - Я быстро управлюсь. Я хочу вас угостить. В конце концов, я перед вами в долгу.
  Я кивнул, не совсем понимая, о чем речь.
  За полупрозрачными стенами магазина было пусто. Вуаль вышла, озираясь. Она быстро зашагала к машине, пряча в руках несколько пакетов.
  Район, где мы остановились, был обычным для столицы.
  Высотные дома стояли плотным частоколом. Здесь всё было переплетено, перемешано. Все было уставлено вывесками и афишами, торчащими, как заградительные щиты над головой.
  Длинная прямая улица вся была в их разбойничьем нагромождении, наглядно демонстрирующим весь лихой спектр своей неподдельной душевности.
  На тротуаре, вдоль стен, как привидения, попадались люди. Они сбивались в группы, как мусор на ветру.
  Многие были со следами сильного изнеможения на лицах, неряшливо одетые. Они одновременно улыбались.
  Мы прошли мимо. Они вежливо приподнимали шляпы. Какая здесь запущенность. Чем больше горожанам пытались угодить, тем меньше это им подходило.
  - Сюда, - сказала Вуаль. Она казалась немного смущённой.
  Как они все здесь обитают, подумал я, в таком количестве. Лишнее - это богатство или недостаток?
  Вуаль совсем не была похожа на ту туристку, у которой Лагуна когда-то стащил чемодан. Я напрасно опасался её. Она лишь заботилась обо мне.
  Вход в её дом прятался в глубине вестибюля по соседству с многочисленными агентствами.
  Нагромождение вывесок и афиш не помогало, а, наоборот, сбивало с толку. Какое безмерное одиночество в городе.
  Мы вошли в малюсенький лифт и стали следить за светящимся табло. Где-то посередине здания лифт остановился.
  Площадка был затемнена, а потолки казались низковатыми. Мы были в самой сердцевине огромного дома.
  Крошечная квартирка была тесно обставлена мебелью. До потолка возвышался платяной шкаф.
  Вуаль переоделась по-домашнему. Она с улыбкой наблюдала за мной, пока я ужинал.
  Глаза закрывались и слипались сами собой. Я проснулся, когда в комнате было темно. На фоне окна выделялась женская фигура. Она стояла неподвижно, обхватив себя руками за плечи.
  В темноте я не узнавал её лицо. Тишина пустой квартиры обволакивала нас.
  Казалось, ничто не в состоянии было потревожить её. На бледном лице выделялись тёмные глазницы и рот. Мне стало жутко.
  Я попятился. Свет я не включал, нервы были напряжены до предела. Сзади послышалось движение.
  Кто-то бесшумно подходил ко мне в темноте. Трясущейся рукой я стал шарить по стене и случайно включил свет.
  Никого не было. Дверь на кухню как будто шевельнулась. В оцепенении я смотрел на комнату, где была темнота, ожидая, что вот-вот кто-то появится. Всё было спокойно.
  Только через несколько пролётов я догадался вызвать лифт.
  На улице меня взял озноб. Я ускорил шаг.
  Между зданиями виднелась громада института Факт. Вуаль была права. До него было рукой подать. Час был такой, что всё замерло.
  Безмолвно горели неоновые вывески. Улицы были пусты. Всё спало. Казалось, что можно легко добраться пешком в любую точку города.
  Ночная пустота института выглядела пугающей. Сплошным рядом тянулись лаборатории. Сверху послышался звук.
  Я поднял голову и увидел в безмолвии ночи молодого человека, стоявшего на лестничной площадке и спокойно разглядывавшего меня сверху вниз.
  В течение долгой минуты ни он, ни я не пошевелились, и я вдруг понял, что это робот.
  Физически он был неотличим от человека. Всё у него было в порядке, всё натурально, и видно было, что под костюмом скрывается идеально правильного сложения тело, но вот глаза выдавали.
  Это был магический взгляд двух тёмных блестящих пуговиц.
  Впрочем, у лица было своё выражение, мне уже известное.
  Длинные ресницы томно распахнутых глаз бросали тень на большой, хорошо очерченный рот с презрительно выпяченной нижней губой.
  Мне надоело стоять, но я не знал, что делать. От неподвижного механизма вверху веяло жутью. Я поднял руку. Робот не реагировал.
  Тогда я стал медленно подниматься, скользя ладонью по поручню.
  - Здравствуйте, - проговорил робот.
  Голос был обыкновенный, человеческий, разве что приятного тембра.
  Я вспомнил ранние представления о роботах, как о нечто металлическом, бесстрастном, с частыми резкими и короткими движениями. И скрежещущий голос, выговаривающий по слогам. И кнопка, нажав которую, можно пародийный сундук выключить.
  Глядя на этого щёголя, я сомневался, есть ли у него кнопка.
  - Очень рад вас видеть, - сказал робот неожиданно. Речь у него всё-таки замедленная. Заимствованная.
  Я подошёл к нему. Я немного опасался. Может, он ткнёт сейчас меня в живот. Просто так. Вместо этого робот протянул руку и сказал:
  - Этикет.
  - Очень приятно... - пробормотал я растерянно, не зная, что делать со внезапно вспотевшей правой рукой.
  У Этикета на лице появилась и застыла лёгкая улыбка. Руку он не опускал, и я рискнул: осторожно взял её в свою. Меня охватил озноб. Будь она твёрдой или холодной, было бы лучше.
  Рука была совершенно обычная, тёплая, я, забываясь, скользнул пальцами дальше и обхватил запястье, нащупывая пульс. И даже отсчитал про себя: 'Раз-два, раз-два'.
  Вид у меня был глупый, тем более, что меня посетило следующее соображение - а если это настоящий человек?
  Ещё более растерявшись, стоя нос к носу с неизвестным в полночь в этом загадочном институте, я задал вопрос в лоб:
  - Ты кто?
  - Модельер.
  - Ты человек?
  - Да. А что?
  - Нет. Ничего. - Я успокоился. У, чучело, подумал я с ненавистью. Напугал.
  Потом мне стало его жалко. Он спокойно стоял, прямой, вежливый, и иногда моргал, как бы для достоверности. Взгляд у него был очень пустой.
  Но я этого уже не замечал, так как, повернув голову, увидел Шедевра, стоявшего у дверей, скрестив руки, а рядом с ним Вуаль и ещё кого-то.
  Сначала я подумал, что и они роботы. Двойники.
  На двойника Шедевра должно было уйти немало материала.
  Затем я разозлился. Шедевр, заметив это, подошёл и положил мне руку на плечо.
  - Пойдём.
  - Куда?
  - Нам надо поговорить.
  - А... он куда?
  - Он пока здесь постоит. Или погуляет немного. Он далеко не заходит.
  Я оглянулся через плечо. Этикет был неподвижен. Жизнь, казалось, полностью иссякла в нём.
  Мы вошли в странный кабинет. Я не смог удержаться от изумленного возгласа.
  Всё было занято неподвижными, как манекены из витрины, фигурами людей. Я остановился перед Дар, улыбающейся в пространство.
  Здесь были и другие лица, мельком попадавшиеся мне.
  Это была лаборатория, где было много ещё невиданных фрагментов, частей животных, птиц, растений, предметов.
  Я долго рассматривал их, всё больше поражаясь реалистическому сходству.
  - Ну вот, - сказал Шедевр, изучая свою ладонь. - Теперь ты кое-что видел. Рано или поздно это должно было случиться. Я сам собирался все рассказать тебе. А теперь позволь представить тебе моих помощников. Парадокс.
  По-видимому, столь дружеское отношение Шедевра ко мне не возымело должного влияния на мужчину, чье лицо имело удивительное сходство с совой.
  Он едва кивнул. Брови и нос у него очерчивались одной плавной линией.
  С Вуаль мы были уже знакомы.
  - Мастер Сорняк, - сказал Шедевр.
  - Значит, те, что в придорожном кафе... - сказал я.
  - Так это ты был там? Да-а... - Шедевр поднял на меня глаза. - Дело в том, что никакого кафе не существует. Это декорация. Мои люди едва успели скрыться. И ты ничего не почувствовал?
  Вуаль сделала предостерегающий жест. Я посмотрел на неё и сказал:
  - Все было очень необычно.
  - Нет-нет. До этого.
  - Да нет. Ничего.
  - Ты помнишь, как мы дружили? - вдруг спросил Шедевр. - Как мы... Ты, Ядро, Лагуна, Витамин, Бум. Я всегда хотел уберечь вас от неприятностей.
  - Конечно.
  - Там было препятствие.
  - Не было там ничего, - возразил я. - Обычная дорога.
  - Да, - сказал Шедевр. Он чего-то недоговаривал. - Дорога была обычная. Только по ней никто в тот момент не должен был следовать. Чтобы не увидеть кукол. Была маскировка.
  - У них что, заряд кончился?
  Шедевр склонил голову.
  - Что-то в этом роде.
  Парадокс с наносным возмущением заоглядывался, словно ища свидетелей.
  - Они иногда останавливаются. И сок, который течет в наших искусственных растениях, тоже иногда прекращает свое движение. Трудно изготовить машину, в которой внешний вид и основные функции сочетались бы полностью.
  Парадокс нехотя кивнул, словно это говорилось именно ему.
  - Одно за счет другого. Но оптимальный вариант есть, - с некоторым воодушевлением заявил Шедевр и, продолжая смотреть на меня, спросил: - Верно, Парадокс?
  Парадокс вяло улыбался чему-то. Вопрос застал его врасплох. В этом я узнал прежнего Шедевра.
  - Мелкие опыты, трюки, - заговорил он, слегка откидываясь. - Дешёвые эффекты. Разве в этом суть? А я... - глаза у него остановились, - хочу знать суть. Я хочу докопаться до истины. Как ученый и как человек. Я хочу знать, что с ними будет, когда они будут сами. Не в кафе.
  - А где? На острове? - спросил я, начиная что-то понимать
  - Это ерунда. То же кафе. Никакого острова, как ты понимаешь, нет. - Шедевр махнул рукой. - Постой. Откуда ты... - Он помолчал. - А ты молодец. Молодец... Но... - Он задумался. Потом встряхнулся, словно отгоняя сомнения. - Много лет назад Парадокс задумал грандиозный проект. Уникальный в своем роде эксперимент. Модель окружающей среды. Нас всегда что-то окружает. Что-то внешнее. Модель всегда отражает видимые признаки. Всё должно быть искусственное. И люди тоже. Представь себе - местность, заселенная искусственными людьми. Её уже начали строить, с большим энтузиазмом, у нас на побережье, считая это место достаточно глухим, а потом что-то произошло. Все бежали, сломя голову. А потом сама идея подверглась резкой критике. Увы! Это небеспрецедентный случай. Всё было предано забвению. Нигде никаких упоминаний. Но что-то там осталось. Что-то осталось в этих развалинах. И познакомившись с Парадоксом, я всё узнал об этом. И загорелся. Загадочностью, непредсказуемостью. Возможностью воссоздать все, что душе угодно. Возможностью помечтать. Все мы что-то упустили в жизни. Недогуляли праздник. Вот и я, используя служебное положение, подарил Вуаль куклу на именины. Правда, она сбежала непонятным образом.
  - Я уже сделала себе другую, - сказала Вуаль. - Побольше. По-моему, она напугала Пикета.
  - И мне захотелось помечтать, - сказал Шедевр. - Там можно будет помечтать. Если не получится, переделать. В спектакле герои могут совсем не подходить друг другу. Но навязанные роли сглаживают это несоответствие. Как вектор. Здесь картина иная. Здесь все узнают подлинную совместимость. Как, хотите попробовать? Хотите узнать правду? Там будут ситуации, где ты умом и отвагой вмиг докажешь, что ты другой, не тот, за кого тебя принимают, не так, как в жизни. И мы создали его, это существо. Это - не человек. Но всё в нём, как у человека. Скелет, мышцы, нервы. Все метаморфозы. Скопированы только внешние признаки, но все. До конца. Чтобы уже ничего не пропустить. Весь спектр отображений. Он умеет говорить. Это было непросто, но у нас был оригинал. Нам не нужно было ничего изобретать. Было с чем сравнить, поправить.
  - Но это не биологическая жизнь, - сказала Вуаль. - Они не живые.
  - Да, они не живые. А почему они не живые? Они двигаются, питаются, реагируют на раздражители. Чем они не живые? - Шедевр словно посмеивался. - Пусть этот стул с удалью подпрыгнет, или без ухищрений попытается лягнуть меня ножкой, и я буду далеко не уверен, что он не живой. Что боец не был в анабиозе. Я в этом буду далеко не уверен.
  По лицам Парадокса и Вуаль я видел, что они совершенно не разделяют хитроумного сомнения Шедевра. Они были настоящие учёные, до мозга костей.
  - Принцип действия неясен. В отличие от часов, например...
  - А какая разница? - почти просипел Шедевр. Таким я его ещё не видел. - Даже если принцип действия ясен. Как в часах. Да, мы их создали. Может, и нас эвристически создал умелец? Завёл случайно благодетель пружину на энное количество родов - и точка. Плюс определённые степени свободы. До полной остановки. И - в утиль.
  - Ну... - протянула Вуаль. - А остальной биологический мир?
  - Да я к примеру, - с прохладцей сказал Шедевр.
  - Теория солнечного зайчика, - вмешался Парадокс. - Но двигаете рукой вы.
  Научный спор разгорался всё сильнее.
  - Правильно, - мягко сказал Шедевр, прикрывая веки, - но стоит задержать руку, и он замер. И мы - звено.
  Они все озадаченно посмотрели друг на друга. Наверно, они так часто спорят, что запутались и позабыли отправные точки.
  - А вы уберите руку, - сказал я. - Совсем. И посмотрите, что будет. Это всё-таки не лазурные солнечные зайчики.
  - Да! А это-то, - Шедевр ожесточённо ткнул куда-то в недра института, - продолжает двигаться и без вас. И не меркнет.
  Он не мог остановиться.
  - Бесконтрольность? - запоздало сказал Парадокс, отвлекаясь на меня. - Нет, это невозможно.
  - Заводная игрушка тоже совершает действия без нас, - машинально отреагировала Вуаль. - И весьма сложные. - Она выглядела растерянной, что-то обдумывающей.
  - Да, они должны быть непредсказуемыми, - согласился Шедевр. - Для этого не нужна программа. Только общий принцип. А он - в схожести. Со всем естественным. Как калька. Всё точь-в-точь.
  В разговор вступил мастер Сорняк.
  - Объект и модель. Все верно. С незапамятных времен цивилизация желает все смоделировать. Художники одним способом, ученые другим, но все сводится к тому, что сначала нужно разобрать, разложить, подвергнуть анализу то, что имеется, есть в реальности, а затем собрать, как настоящее. Таким образом, цель одна - модель уже существующего объекта, несмотря на все стремление к творческой новизне, что само по себе свидетельствует скорее о беспомощности, недостатке анализа. Без воображения все можно отличить, но если использовать наши представления, сходство, то есть делать все искусно, можно использовать все, что попало, так, как муравей тащит к себе все подряд. Ох, и увлекательное же занятие! - воскликнул Сорняк. - Из одного делать другое. Даже живое. Живое тоже довольно механистично, и даже очевидно стремится к этому. Это давно назрело, изготовить все сразу, всю окружающую жизнь. По принципу подобия, максимального сходства, чтобы подошло всем, всем понравилось, всех удовлетворило. Наше шоу создано для всего общества. Главное, собраться.
  - Нет, - осмотрительно мотнул головой Парадокс.
  Я непонимающе уставился на него. Слова Шедевра и Сорняка показались мне убедительными.
  - Но модель не должна быть непредсказуемой.
  Шедевр рассмеялся. Он был организатором всего.
  Величина, подобно большому городу, в который он первый уехал и добился полного успеха.
  Это было его призванием - не терпеть поражений.
  - Собственно, почему? Это же воплощенная модель. Но хорошо - не должна. Как не должно это делать любое явление природы. Не должно быть продиктовано таких ограничений. Такая живопись уже будет неточной. Да, это будет непонятно. Возможно, опасно. Как непонятны и опасны нам были бы представители древних диких племен. А ведь они люди.
  Все молчали, несколько вымотанные и подавленные.
  Я вдруг представил себе этих кукол, и мне стало жутко.
  - Каждый биологический род соперничает с другим. Я не верю в сосуществование. Если птица расхаживает по туше бегемота и выклевывает паразитов, это не значит их единение. С таким же успехом она выклюет ему при случае глаза. Неумолимо движение вещества с неизменными качествами. Лишь человек ужасается этому. Ему причиняют несметную боль не только страдания своего рода, но и всего живого. В этом его щемящее одиночество и величие. Но нужно отличить свое от чужого. По этому жребию робот должен быть равным нам. А там - посмотрим...
  - А может, я больше не хочу шоу? - сказал я задумчиво.
  Шедевр долго молчал.
  - Опасности не страшны. Сами по себе. Искусство истончилось, больше не выполняет своей задачи. Не всем уже дано воспринимать его. В жизни мы обязаны гасить свои чувства. Не всем дано быть угнетенными идеалистами. Восприимчивые материалисты, большинство, жаждут иного. Публике хочется грубых, зримых, бурных, контактных стимулов, но чтобы не опасных, звука, света, объема, фактуры, пространства, и не по отдельности, не фрагмент, не эпизод, не в разбавленном виде, а всё вместе, в полной мере, для полного удобства. Цивилизация стремится сформировать и навязать поведение, отношения, вкусы, характеры, привычки и даже мировоззрение одинаковые для каждого, и ранимая природа сопротивляется этому. В жизни на нас действует слишком много факторов. Мы не в состоянии все учесть. Всегда будет что-то еще. Нужна замкнутая среда, оболочка, где все будет учтено, все будет известно, все будет под присмотром, обихожено. Никто не знает, что нас ожидает. Механизм шоу страгивается от малейшего неосторожного соприкосновения. И ты это знаешь. Лучше других.
  Конечно, подумал я. Ещё бы! Я был его непосредственным участником.
  Ящики в изъяне, перемещающиеся обезьяны в музее, кукла, самостоятельно выбравшаяся из саквояжа, рыба, потащившая Корку помимо его воли, двойник Опыта, фальшивый мэр.
  И публика, отвергающая шоу.
  А как же Мим? Может, и она не случайно появилась?
  Мы искренне хотим украсить, заполнить этот мир только тем, что нам безусловно нравится, а лишнее, не по вкусу, убрать.
  - В конце концов, это нужно всем, а значит, каждому из нас. Нужна модель. Нераспознаваемо цельный дизайн. Модель - это удобно. Это будет не в жизни, а отдельно от нее.
  - Вы хотите, чтобы изделия сразу стали такими или претерпели некую эволюцию? - осведомился Парадокс.
  Я понял, что даже они не были посвящены во все. Все знал только Шедевр.
  - Но это же не просто коверканные куклы, - с легким отчаянием сказал он. - В них уже многое заложено. Выжимки, так сказать, эволюции. При моделировании этого тяготения трудно избежать. Невольно переносится что-то уже готовое. И антропоморфически. Они очень похожи на нас. Попробуйте отличить их. Так, как собака чует волка. Многие люди запрограммированы почище роботов. А наши воспроизведения будут поживее некоторых. Но изготовлено, более или менее удачно, насколько нам это удалось, будет все. По принципу подобия. Максимального сходства.
  - Значит, вы против? - спросил я.
  Парадокс вздрогнул. Он воззрился на меня, и я решил, что эксперт всё ещё не воспринимает меня. Но он лишь беспомощно улыбнулся и показал на Шедевра.
  Я повернул голову и увидел выпяченный подбородок и немигающие глаза на застывшем лице гиганта.
  - Они уже все готовы. - Наши взгляды встретились. - Всё готово.
  Утром у Шедевра я долго не мог понять, где я и что происходит. Постепенно я осознал, что как раз-то ничего не происходит. Я заглянул на кухню и всё вспомнил. Карнавал.
  Когда я это всё вспомнил, мне стало не по себе. От модели я отказался. Про Мим не думал. Наверняка всё тоже подстроено.
  А Шедевр исчез. Телеграмма, как всегда, без обратного адреса, пришла на второй день.
  'Смотри телевизор, развлекайся, встречай гостей. Твой Шедевр'.
  Прочитав телеграмму, я вздохнул. Я ещё не совсем проснулся. Хотелось пить.
  Я услышал звонок в дверь и поплёлся открывать.
  В дверях стояла женщина и в упор смотрела на меня большими голубыми глазами.
  - Будьте добры, позовите Шедевра.
  - Проходите, - сказал я и отступил.
  Женщина зашла и прикрыла за собой дверь.
  - Зайдите, пожалуйста, в комнату, - вежливо предложил я.
  - Спасибо, - сказала женщина. Затем недоуменно спросила: - Его нет дома?
  - Увы, - сказал я, пожимая плечами.
  - Но он здесь явно был... - Женщина осматривалась. - Вы его друг?
  - Выходит, да.
  - Понимаете, мы познакомились с Шедевром при несколько странных обстоятельствах. Он предложил мне работу. Вот его визитная карточка.
  Я взял в руку протянутую мне карточку.
  - Видите, время надписано?
  - Вижу, - сказал я.
  - Он вас ни о чём не предупредил?
  Я стиснул зубы. 'Встречай гостей...'
  - Что же вы стоите...
  - Вуаль.
  - Проходите.
  - Странно даже, - сказала Вуаль, проходя в комнату стремительным шагом. - Ваш Шедевр показался мне человеком слова.
  - Будете что-то пить?
  - Пожалуй.
  Я принёс красной воды.
  - Я решила, что Шедевр спортсмен.
  Я неопределённо пожал плечами, потому что она, окончив обозревать обстановку, вопросительно уставилась на меня.
  По сравнению с тем, что здесь происходило, все праздники как-то меркнут.
  - Вы что, ничего не знаете?
  - Да, - сказал я.
  - Что - да? - сейчас же спросила Вуаль. Она газетчица. Но ищет работу. Ей намекнули, что намечается какое-то высокооплачиваемое шоу. С призами. - Что - да?
  - Ничего не знаю.
  Вуаль погрузилась в задумчивость, а я сидел напротив с вежливой физиономией. Хватит с меня шоу.
  - Вот как... - сказала она, наконец. - Я пойду.
  - Посидите ещё, - предложил я дружелюбно. - Вы, наверно, устали?
  Она машинально кивнула.
  - Что вы сказали? Устала? Нет. Я держусь. Здесь надо держаться. Живем, как на вулкане.
  Я захлопнул за ней дверь и сел, потягивая из трубочки лиловую водичку и листая журнал, каких у Шедевра было полно. В журнале всё было прекрасно - и виды, и дома, и еда, и вещи, и люди.
  Он был полон изображений женщин - прекрасных женщин, и я вяло подумал, что красота, это нечто непостижимое.
  И ещё я подумал, не посчитала ли меня эта Вуаль за простака - бывает так.
  Я долго над этим размышлял, накачиваясь лиловой водицей, и начал было уже склоняться к выводу, что да, посчитала, когда в дверь раздался короткий звонок.
  Я стал думать, открывать или нет. С одной стороны, думал я, лень. С другой стороны, интересно.
  В полуденной тиши я открыл. Сначала я решил, что перепил воды. Это было, как сновидение.
  - Прошу вас, - сказал я.
  'Сновидение', немыслимой красоты, как в журналах, зашло.
  - Вы, вероятно, к Шедевру?
  - Надеюсь, он дома? - бархатным голосом проговорила гостья.
  С несколько надменным выражением на лице девица прошествовала в комнату.
  - А Шедевр... - начала было она, и я быстро сказал: - Он вышел. За газетой. - Я расплылся в улыбке.
  Она кивнула, грациозно усаживаясь, откинулась на спинку и положила ногу на ногу. Её внешность ошеломляла. Она снисходительно позволяла себя разглядывать.
  - Как вас зовут?
  - Роза.
  Я думал, как её развлечь.
  - Выпьете?
  - Да, - сказала Роза. Она небрежно закинула ногу повыше.
  Я поднёс бокал.
  - Вы давно знаете Шедевра?
  - Не очень, - сказала Роза и отпила глоток. - Мы недавно познакомились. Значит, его зовут Шедевр?
  - Разве вы этого не знали?
  - Он предлагал мне работу, - уклончиво сказала Роза.
  Я сидел напротив этой девушки, Розы, и чувствовал себя посторонним. Чужим.
  Она тем временем закурила. Она курила, глубоко затягиваясь, и смотрела на меня сощуренными глазами.
  - Послушайте, - сказала она и лёгким аккуратным щелчком сбила пепел. - Вы так и сидите дома весь день?
  - В такую жару хорошо валяться на пляже.
  Роза лениво улыбнулась.
  - Что вы, наверное, обычно и делаете, - сказала она и примолкла, целиком поглощённая раскуриванием новой сигареты.
  Впрочем, это у неё не заняло много времени, и она вновь вскинула на меня привораживающие глаза.
  - Но одному, знаете ли, скучно.
  Секунд десять мы смотрели друг на друга.
  - Придёт Шедевр, будете валяться вместе.
  И тут мне всё это надоело.
  Машина прошла мимо, прошипев шинами по раскалённому шоссе. Погода снова установилась.
  Машин проезжало мало - было раннее утро, но солнце светило уже вовсю.
  Следующая машина начала тормозить издалека. Это был автопоезд брата Лагуны.
  - А больше машин не будет, - сообщил он мне. - Это тебе повезло. Я пустой возвращаюсь. Везде все есть.
  Везде все есть. На дорогах установилась тишина.
  Первым, что бросалось в глаза на въезде, был ресторан Витамина.
  Об этом свидетельствовала рекордно огромная, как дорожный щит, в несколько человеческих ростов, как лозунг, вывеска с его именем, выведенным гротесково-пышным вензелем.
  Я зашел, и из внутреннего помещения показался Витамин.
  Он, как плантатор, взвешенно отдавал напоследок какие-то распоряжения персоналу, популярно сдабривая их площадной бранью.
  Увидев меня, состоятельный мот растерялся, но все же изворотливо распростёр объятия и после первого обмена приветствиями мы сели.
  Оказывается, на побережье только и разговоров, что о Мим. Что она настоящая красавица. А как умна дочь нового мэра!
  Само совершенство! Все одеваются, как она, с обожанием повторяют все ее слова и вообще во всем подражают.
  Опальному Витамину она тоже здорово помогла в его дебюте. В самый раз получилось. Он обратился к ней, и, оказывается, она его хорошо помнит.
  Дочь мэра, а общалась с ним, как с равным. Результат превзошел все ожидания. Котелок у нее варит, сообщил Витамин.
  - Не финти. Может, все дело в ее положении? В ее трафаретном цербере папаше?
  Что-то меня раздражало в его заводных восторгах. Больше препятствий ему, закоренелому общественнику, никто не чинит. Значит, заслужил. И, главное, он старательно ни о чем не спрашивал меня.
  - А ты не меняешься! - Искушенный зубр хлопнул меня по плечу. - Ископа-аемое!
  Он объяснил мне, как найти Мим, я поблагодарил его, но это никак не сгладило отталкивающее клеймо на мне, где было кротко указано: 'Общественный вызов'.
  Витамин с сомнением смотрел мне вслед, как на кляксу, чего-то недоговаривая.
  Улочки становились пустынными. Стало видно море.
  Я поднялся на террасу дорогого санатория.
  Мим лежала в шезлонге возле бассейна, загорая. На ней была панама и солнечные очки. Я подошел.
  - Здравствуй.
  Она слегка улыбнулась. Улыбка была вежливой, не более того.
  К террасе бесшумно подъехала машина.
  В ней набычился розовощекий молодой человек. Управляющий нового мэра.
  Мне с ним не тягаться, это ясно. У него сногсшибательная будущность, и этого у него, такого, пропащего, не отнять. Настолько это очевидно. Всем, и Мим тоже.
  Она встала и обернулась.
  - Почему ты такой?
  - Какой?
  - Считаешь себя лучше других, что ли... Не знаю...
  - Ты шутишь... - сказал я почти с испугом.
  - Как хочешь.
  Все ведут себя очень правильно. Для всех главное - не ошибиться. Но если делать все правильно, то отступить от этого с каждым разом будет все сложнее.
  Даже маленькая оплошность становится беспредельной роскошью.
  Я себе этот роскошный недуг могу свободно позволить.
  - Мим...
  Она напряглась.
  - Я жду тебя на празднике.
  - Умеешь ты выбрать подходящий момент, - усмехнулась она. - Видно, это судьба.
  Твердым шагом она подошла к машине. Все, что казалось незыблемым, рушилось. Я не знал, что делать.
  Мне предстоял разговор с матерью. Он был трудным.
  Мать была растеряна и одновременно чем-то рассержена. Из-за меня ее больше никуда не звали. И гости не приходили. Её тоже будто подменили.
  Все поступали, как люди, точно знающие, что можно и чего нельзя делать. Они не нарушали схематических правил ни в чем. Они чем-то напоминали пьяных, внезапно протрезвевших, и успешно.
  А днем появился Шедевр. У фирменного Витамина.
  - Ты угрожаешь их ветхому благополучию, - сказал он мне. - Эта публика приемлет все - транжир, жалких пьяниц и законченных негодяев, даже меня, всецело презирающего ее, но не маску. Нужны флюгеры, они сразу становятся частью стихии. Твой вывих им непонятен, но в этот момент это и хорошо. Ты обманул все ожидания. Это сейчас главное. - Он был озабочен - был у Лагуны. Там все было в порядке - благодаря Шедевру. Вопрос об участии Витамина в модели решился сам собой, так сказать, на месте.
  - Отправляешься с нами?
  В наших устах это был риторический вопрос.
  - Куда? - обреченно лишь поинтересовался счастливчик.
  - Да здесь недалеко, - подмигнув мне, сказал Шедевр. - Будем все вместе. Как раньше, маэстро. У тебя будет амбар, почище этого, так что корыстных навыков не утратишь. Это я тебе обещаю.
  - Эх, тысяча акул, - сказал Витамин, но в голосе бессребреника уже появились залихватские нотки.
  Жизнелюб чувствовал, что что-то происходит.
  Шедевр, оглядывая угодья, выставил свою фигуру в проем двери. В баре установилась звенящая тишина.
  - А вот и наши милые, обаятельные друзья, - проговорил он. Он так и сказал: 'Обаятельные'.
  В шикарных машинах катили мэр, его управляющий Тюфяк, Гибрид и Абсурд. С ними были девушки: Нектар и Мим. Они, по-видимому, отправлялись на загородную прогулку.
  Как же. Гигант вяло шевельнул атлетической дланью.
  Автомобили по этой команде встали, как вкопанные. Мэр с Абсурдом смотрели перед собой, словно боясь шелохнуться.
  Шедевр сошел с порога, с задумчивостью обогнул кортеж, и, щурясь на солнце, завел неспешный разговор с девушками. Те охотно отвечали.
  Речь Шедевра текла негромко, журчала безудержно, как ручеек, сопровождаясь тихим вкрадчивым смехом.
  - ... и в итоге опять получается, что я кругом прав, - заключил гигант и развел руками, как бы сам себе удивляясь. - Никакой альтернативы. Трогай, - сказал балагур мэру. Он, всесильный, лишь раз один раз взглянул на выскочку - и тот весь отторгнуто съежился, сжался.
  Вдруг его машина, как при фальстарте, рванула с места в карьер, уносясь с фантастической скоростью к мегаполису.
  Мэр и его управляющий впервые видели Шедевра, и их нервы не выдержали. Может, и правильно.
  Когда Шедевр вернулся к нам, глаза у него были совсем прозрачные.
  Но ничего не происходило. Конечно, куда всем тягаться с Шедевром и, какие бы до этого планы не замышлялись насчет нашей местности, ясно, что они рухнули у всех, но и у нас ничего не происходило.
  Праздник начинается со сбоя. С ошибки. С изъяна. Я поступил верно, обманув всех.
  Шедевр, как всегда, скучно исчез, Витамин немо взывал ко мне, а я ничего не знал. На меня Мим даже не посмотрела ни разу.
  Она была потрясена бегством мэра. Что-то тут было не то. Не мог ее отец так себя повести.
  Значит... Но я не хотел больше гадать.
  Жизнь я в основном понял. Хорошо усвоил ее уроки. Они просты, и правильно мало интересовали меня. Мир шоу. Я сумею вернуть Мим и так. Сам.
  Но возможность гарантировать это чем-то еще, дополнительно, отравляла мне весь ровный ход мыслей.
  Моя уверенность в празднике, прямо скажем, пошатнулась. Мим очень доверчива.
  Чтобы отвлечь ее от постороннего пылкого влияния, переубедить, нужны весомые аргументы, а их у меня, по общепринятым меркам, как раз-то и нет.
  Но они появятся, обязательно появятся со временем, так как в моей жизни, настойчиво успокаивал я себя, все гладко, я вижу всю картину в целом, и знаю, как действовать. У меня несокрушимая воля, и у меня замечательные друзья.
  Но попробовать всегда можно, как бы ненароком, случайно, а не преследуя свою цель.
  Зачем кому-то что-то доказывать. Врагов нет. Никто не отвернется от тебя. Если меня кто-то склоняет сменить жизнь ее облегченным вариантом, то это будет всего лишь раз, для моей же пользы.
  Если окружающие меня друзья и ошибутся, то лишь от избытка чувств, чтобы не расставаться, а если я расчетливо хочу внушить им обратное, пожалуйста.
  Они не против. Они уступят мне. Им и стараться не надо. Что бы я ни задумал, они пособят.
  Одиночество мне не грозит. Не бывать этому. Пусть у меня не будет никаких сомнений. Мы всегда будем заодно.
  Что здесь, что там.
  Именно потому, что никто не запрещает, не обязательно идти против течения, пользуясь удобным случаем.
  В их пушистой, как перина, жизни тоже все замечательно, даже неважно как, но дополнительная черточка, деталька никогда не повредят, никакой особой беды от незначительного преувеличения не будет в кроткой, радужной атмосфере мишуры.
  Выходит, я боюсь себя побеспокоить лишний раз, расплескать даже ради них, лучших друзей, а им так нужна эта небольшая пауза, чтобы собрать свои разрозненные, растрепанные яростной борьбой с пафосным окружением, чувства.
  Они быстренько выведут всех на чистую воду, и дальше все пойдет, как по маслу. Еще лучше, чем было.
  Я обязан им помочь. Я не должен их подвести. Они не ошиблись во мне. Мои чувства лучше не задевать. Я именно тот, за кого они меня принимают.
  И мне ничего не оставалось, как сделать последний шаг. Я совершенно в него не верил, но я знал, какой он. Все зависело от меня.
  Мим должна явиться на свидание, как на праздник.
  Я вошел в чужой дом. Многие вещи исчезли. Это бросалось в глаза. Оставались пустые, уже ничем не занятые места.
  Я остановился перед скосившимся портретом Кредо. На нем виртуоз, как в зеркале, стал похоже удивленным, с наивно-вопрошающим взглядом.
  Концы губ опущены, и к общему выражению добавилась какая-то серьезная огорошенность.
  На улице послышались тихие шаги.
  Сквозь треснувшее стекло я видел, как Мим остановилась на пороге, не замечая меня.
  Мне здесь места тоже нет. Если я сам ничего не значу. Если я остаюсь один. Все находятся в поиске - и уходят.
  Я ошибся. Она стремилась только ко мне, и стрелка давно остановившихся механических часов с боем вдруг передвинулась еще на одно деление. Будто начав обратный отсчет.
  Нас со всех сторон окружал парк, какого я раньше никогда не видел. Деревья были такими большими, будто мы уменьшились до невероятных размеров. Из земли выползали толстые корни.
  Ветви вверху переплетались, как чьи-то большие руки. Кора деревьев была сплошь изборождена глубокими морщинами.
  Было тихо и сумрачно, как и положено быть в таком месте, где нет ни дня, ни ночи - вечный дремотный покой, сумеречное царство.
  С изумлением мы бродили между стволами, как заблудившиеся дети.
  Возле костра торжественно возвышался Шедевр. Языки пламени гармонично изгибались, как хмельные ленты, так похоже, что я поднес руку к их пляске.
  - А тепло?
  - Отдельно. Все можно сделать, изготовить, скопировать, - сказал Шедевр. - Мы не требуем у художника оригинал, а говорим - как хорошо, как верно. Итак, вообрази - модель окружающей среды, где все ненастоящее, но так, что не отличить.
  Горизонт заалел, и вместо трущоб открылся бесконечный вид на всхолмленную местность с зелеными лесами и голубыми озерами. Уже просматривались фигуры людей возле домов.
  - Ничего лишнего. Только внешние признаки, - сказал Шедевр. - Каждый сможет показать, что он другой. Мы снова будем вместе, как ты мечтал. Как раньше. Посидим за одним столом. Это будет настоящим праздником.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"