Грушина Галина : другие произведения.

Козлище

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Большой исторический РОМАН. Здесь представлена ПЕРВАЯ ЧАСТЬ.

   "КОЗЛИЩЕ" ( "CAPRINEUS" ) - большой исторический роман в 12 частях.
   Место действия - Древний Рим, время - 1 век н. э.
   Надеюсь регулярно публиковать часть за частью. Сегодня часть 1 - "Пизониана", состоящая из 9 глав. Иллюстрация к ней - "Грат" (портрет одного из действующих лиц). Ниже - её содержание:
        -- 1. Дорога (Via Appia)
        -- 2.Римское утро
        -- 3.Девчонка из канавы
        -- 4.Ростральный дом
        -- 5.Пожарник
        -- 6. Племянник Вергилия
        -- 7. Процесс Пизона
        -- 8. Сливки
        -- 9.На сцене и за кулисами
  
   Часть 1. ПИЗОНИАНА
  
   , 1.1 ДОРОГА
  
   Чужеземца заметили на рынке в Брундизии. Тощий, грязный, косматый, в рваном плаще, он глотал на потеху зевакам гвозди, ходил босиком по битому стеклу, брал в ладони раскалённые уголья, - и при этом так вращал глазищами, что у беременной жены рыночного эдила от страха начались схватки. Фокуснику надавали тумаков, и он еле унёс ноги.
  
   Потом его видели в Таренте. Устроившись на людном перекрёстке, он предсказывал по линиям руки будущее торговцам, рабам, потаскухам, всяким забулдыгам. Местная коллегия хиромантов, возмущённая посягательством на свои права, подослала к нему кулачного борца, сделавшего внушению самозваному прорицателю, после чего тот покинул город.
   Один из обитателей Блеры, возвращаясь вечером домой, - он вёз овощи со своего огорода, - увидел бродягу сидевшим у обочины с протянутой рукой и велел рабу огреть кнутом попрошайку. Показав небывалую быстроногость, тот умчался прочь.
   Стояла осень. Пастухи уже перегнали овец с засохших апулийских пастбищ на север, и на многие мили вокруг обезлюдело. Смеркалось, Чужеземец устало брёл по дороге, раздумывая, где заночевать. Вблизи виднелся какой-то городишко, и он остановился у первого же надгробия.
   - Место занято, - внезапно раздался из-за камня грозный голос.
   Вздрогнув от неожиданности, чужестранец позеленел, съёжился и рухнул бездыханным на землю.
   Появившийся из-за надгробия мужик, удивлённый сверх меры, приблизившись к бродяге, склонился над ним. Тот лежал неподвижно, закатив глаза; го обнажённая шея была тонка, как у цыплёнка.
   - Никак, припадочный, - догадался мужик, по виду человек бывалый.
   Обождав немного, он извлёк из своей котомки бутыль и попытался влить несколько капель сквозь плотно сжатые зубы. Сделавшись из зелёного жёлтым, потом посерев, припадочный трудно вздохнул.
   - Живой? - осведомился доброхот. - Хлебни-ка ещё водицы.
   Больной увидел склонившееся к нему широкоскулое лицо италийца- , загорелое, покрытое неряшливой щетиной, и с неудовольствием снова зажмурился.
   Мужик, - его звали Гратом, - был мускулист и крепок; из-под короткой накидки виднелись сильные, волосатые ноги ; обутые в разношенные сапоги. Впрочем, живые, смекалистые глаза выдавали малого очень себе на уме. Видя, что бродяга так и будет валяться бревном посреди дороги, Грат на всякий случай оттащил его под сень гробницы. Покончив с добрым делом, он улёгся на прежнее место, выбранное для ночлега.
   Прохрапев всю ночь и проснувшись на рассвете от утренней свежести, он уже не обнаружил бродягу. Его котомка оказалась опустошённой: исчезли краюха хлеба и две луковицы -- всё его достояние. Выругавшись, Грат почесал спину, поскрёб щёку и , покончив с заботами о теле, вскочил на свои кроткие, крепкие ноги.
  
   Аппиева дорога кишела проезжим людом. Бродяги, купцы, воины, богомольцы, пастухи -- всёэто сновало по ней взад-вперёд день-деньской, и те, кто попадал навстречу Грату, мчали в Брундизий, чтобы успеть пересечь море до зимних бурь, а те, кто подобно нему стремился в Рим, чаще всего обгоняли его верхом или в повозках. Грат шёл на своих двоих, привыкших к дальним переходам. В Риме он отсутствовал десять лет, и вполне могло случиться, что родных у него там уже не осталось. Десять лет назад Цезарь Август повелел молодым римлянам, не спросив их желания, стать легионерами и отправиться воевать с варварами. Тогда погибло войско Вара, так что забирали всех подчистую. Молодой бездельник, привыкший к цирку, театру и лупанарам, внезапно оказался в военном лагере за сотни миль от родных пенатов, и палка центуриона резво загуляла по его спине. Несколько лет он тянул лямку воина, голодал и холодал, совершал многодневные переходы, участвовал в стычках с германцами, но более всего копал землю, потому что, как оказалось, служба легионера наполовину состояла из земляных работ. Наконец ему стало совсем невмоготу и показалось, что он так и сгинет в варварской стране, никогда более не увидев отца с матерью и родные места. Но тут Цезарь Август волею богов умер, власть перешла к Цезарю Тиберию, и, воспользовавшись удобным случаем, паннонские легионы взбунтовались. Незабываемые, прекрасные и страшные дни. Грат был среди заводил, так уж получилось. Когда же возмущение утихомирили, он, спасая голову, бежал за лагерный вал и далее куда глаза глядят.
   Очутившись после долгих скитаний в Италии, он снова отличился, прибившись к шайке Климента -- самозванца, выдававшего себя за императорского внука. Потеряв вожака, смутьяны промышляли разбоем, пока не были истреблены правительственными войсками. Но Грат и тут ускользнул, притаившись в горах. Осенью ему удалось достичь Брундизия, - но там, на самом кончике Италии, уже нанявшись матросом, он раздумал пускаться в море и повернул назад. Не мог он снова покинуть родину, ноги сами не шли. Он хотел в Рим, но показываться там ему, дезертиру и бунтовщику, было небезопасно. Впрочем, опасность подстерегала везде . И вряд ли его узнают: за десятилетнее отсутствие он сильно изменился внешне, стал мужчиною во цвете лет, покрытый правда шрамами, но зато со всеми зубами.
   Аппиева дорога, укатанная и благоустроенная, сама стлалась под ноги, ведя к отеческим ларам. Клятвенно пообещав богам посильные жертвы, лишь бы побывать дома, Грат двинулся в путь. Припадочного оборванца он догнал ввечеру, проходя через придорожное селение. Тот сидел возле таверны и, потешая зевак, подбрасывал разноцветные камешки, ловко их ловя.
   - Здорово, приятель, - окликнул его Грат. - Понравился ли тебе мой хлебушко?
   Бродяга, глянув, равнодушно отвернулся. Грата взяло за живое, и он подошёл ближе.
   - Эй, чего молчишь? По твоей милости я с утра без еды.
   - Не приставай к глухонемому, - одёрнул его один из зевак.
   Плюнув, Грат пошёл прочь.
  
   На следующий день он снова увидел бродягу на рыночной площади города. Начертив на земле магическую сетку, тот предсказывал желающим будущее. На оклик оборванец поднял спокойные, холодные глаза:
   - Моё имя Паласарих, - важно сказал он по-гречески, с сильным восточным акцентом.- Я халдейский маг и открываю людям судьбу за умеренную плату. Если у тебя есть деньги, присаживайся.
  
   На подходе к Капуе Грат опять встретил чужеземца.
   -Меня зовут Фалалеем, и я не знаю тебя, - отмахнулся тот от его приветствия, - Я брадобрей хирург из Эпира.
   На этот раз он говорил на языке римлян и уже почти без акцента.
   Ладно, будь Фалалеем, - согласился Грат. - Похоже, ты мастер на все руки. Скажи, не знаешь ли ты средства от сглаза?
   Раздумывая о своих злоключениях, Грат заподозрил, что тут не обошлось без порчи. Столько лет его крутило, будто в водовороте, не прибивая к берегу; вот и теперь тревожила мысль, не унесёт ли снова злым ветром от самого порога дома. Чужеземец, явно знающий человек, наверняка мог помочь, заодно отработав украденные луковицы и хлеб.
   Всмотревшись в Грата, тот неожиданно заявил:
   -У тебя крапинка в левом глазу.
   -Да ну? - встревожился Грат.
   -Меченый ты.
   Грат совсем растерялся: меченый! Надо же! А ведь он давно подозревал такое.
   -Может, заговор какой есть? Или амулет?
   -Ищи помощи у женщины, - посоветовал прорицатель.
   -Как это? Да ты скажи подробней. Я много женщин знал, но толку от них на ломаный обол. Как её зовут?
   Прорицатель занялся новым клиентом. Стремясь поскорее отвязаться от Грата, он посоветовал:
   -Ночью ляг спать на ступеньках храма Венеры, ногами на восток. Женщина тебе приснится.
  
  
   Грат исполнил совет, - тем охотнее, что ночевать ему в Капуе всё равно было негде. Ночью, проведённой на храмовых ступеньках, ему приснилась глазастая девчонка с грудками вразлёт -- Хиона, актрисочка, театральная звёздочка, по которой он сильно томился юнцом. Эх, было времечко!..
  
   Ближе к столице на смену виноградникам и оливам явились поля роз и лилий, бесчисленные фруктовые сады; в отличие от Апулии, городки стояли тесно один к другому. Повсюду, на площадях и рынках, в придорожных святилищах красовалось изображение Цезаря -- пучеглазого, тонкогубого старика с недобрым взглядом. Прежний Цезарь нравился Грату больше, хотя и услал его от привычной жизни в лесные дебри к варварам.
  
   Смеркалось, когда царица дорог привела Грата к римским предместьям. Капенские ворота уже заперли, и многочисленные путники расположились на ночлег под городской стеной. Грат устроился у чужого костра. Лучше огня грела мысль, что совсем рядом форумы и храмы, театры и бани великого города, а, главное, родной переулок, приютившийся в тени Капитолия, где прошла его юность, и, возможно, до сих пор жили родители. Он так задумался, что не заметил, с кем рядом уселся. Невдалеке от огня кутался в плащ знакомый прорицатель.
   -Будь здоров! - обрадовался Грат. - Я тогда же поспал возле храма Венеры, как ты велел. Мне приснилась мима Хиона. Это как понимать?
   Один из соседей, вслушавшись, заметил:
   -Покойники снятся к дождю.
   -Как? Неужто померла? - огорчился Грат.
   -Удивляюсь, как ты не слыхал? Про это много судачили. Как же, Хиона, знаменитость. Когда Цезарь прогнал актёров из города за их безобразия, так она в ссылке и сгинула.
   Грат притих. Не девочка была -- огонь. Кто знает, какие ещё огорчения ждали его дома! Мать, отец, сестры, брат, - живы ли они? Скорей бы уж наступил день и отперли ворота!
  
.
  
   1 - 2. РИМСКОЕ УТРО
   Великий город за толстыми стенами не спал: ночь выдалась беспокойной. Долгое время перед тем римлян печалили тревожные вести из-за моря: любимец народный Германик, приёмный сын Цезаря Тиберия, назначенный им Верховным правителем Востока, внезапно тяжко занемог в Антиохии. Все знали, что Цезарь рад этому: противный старик ненавидел приёмного сына, как ненавидит завистливая старость идущую ей на смену молодость. Германик, а не он, должен был получить пять лет назад власть после кончины Августа. Обойдя наследника, Тиберий добился власти хитростью с помощью старухи-матери, и ныне строил козни молодому, прекрасному Германику, желая его погибели. Тем большую радость вызвала новость, привезённая накануне купцами: Германик выздоровел. Ликующие горожане назло Цезарю Тиберию высыпали с факелами на тёмные улицы, понеслись по городу с радостными криками, заполнили форум, и даже взломали запертые двери храмов для принесения благодарственных жертв богам. Некоторые во всю глотку кричали, что старик-узурпатор должен немедленно уступить власть великодушному и доброму Германику - воплощению всех римских доблестей, , кровному отпрыску великого Августа.
   Ничего этого не ведали ночевавшие за стеной путники. На рассвете, миновав невзрачные Капенские ворота в потёках сырости из-за расположенного над ними водовода, голодные и невыспавшиеся, они брели в сумерках по улице, неохотно уступая дорогу обгонявшим их всадникам и тяжело гружёным подводам. Торговцы открывали лавки, из мастерских начинал доноситься шум работы, и бедняги- детишки уже спешили в школы.
Грат для сокращения пути решил не двигаться вместе с толпой, а, пересекши Авентин, выйти сразу на Бычий рынок, откуда, следуя Велабром, легко добраться до своего переулка. При мысли о скорой встрече с родными он прибавил шагу, свернул за угол, - и многолюдная улица вскоре осталась позади. В досадной путанице новых проулков он еле нашёл проход к древнему храму Дианы, возле которого был спуск на Бычий рынок. Не забыв благочестиво коснуться губ и груди, он торопливо проследовал мимо святилища.
   Бычий рынок, великое торжище, выставлявшее на продажу богатства целого света, с утра пораньше уже кишело народом. Стараясь держаться возле домов, окружавших площадь, то бочком, то уступая дорогу, а то прокладывая её локтями, Грат миновал его. Тут, следуя вдоль храмовой ограды, он заметил валявшийся в пыли медный грош. Найти квадрант подле храма Фортуны - доброе предзнаменование. Схватив его, он прикинул, как можно использовать находку. Купить хлеба? Но разве не накормят сына дома? Сходить в баню? С утра закрыто. Самое лучшее - сыграть в кости и, если улыбнётся удача, наполнить кошелёк. Размечтавшись, он замедлил шаг, и его тотчас схватил за плащ торговец жареными каштанами; брадобрей призывно забил в медный таз, продавец амулетов начал расхваливать свой товар, а там из-за двери выглянула лупа и выразительно приподняла юбку. Всё-то он позабыл: нельзя прохожему останавливаться на Велабре.
   Бедный его желудок давно бунтовал. Угадать бы домой прямо к полднику: на столе горячее варево из гороха и свиных хвостов - любимое блюдо их семьи. Мать ломает на куски буханку свежего хлеба. Слюнки текут! Он заторопился. Уже начались знакомые с детства улицы. Глаз невольно отмечал изменения: там к дому пристроили навес, тут нарисовали новую вывеску... Но вот поворот к Филоновым баням, где он всегда мылся; вот прачечная со своим зловонным чаном; а вот таверна "Одноглазый Макк", откуда они с приятелем однажды удирали, не заплатив за вино. Взволнованный, он шагал по узкому тротуару, вдоль грязных, обшарпанных стен.
   Впереди, сверкая на солнце, высился Капитолий. Там, на Священной горе, в пышных храмах обитали боги, которых он обманул. За годы скитаний он не часто вспоминал про отеческих богов. Ему вполне хватало Фортуны воинов да бронзового амулета на шее . Зато теперь обманщик, поклявшийся именами капитолийских богов служить Августу, но беззаконно покинувший легионных орлов, почувствовал смущение. Правда, клятва давалась новобранцами не добровольно, ног всё равно нечестие. И он тут же решил, что при первой возможности совершит жертвоприношение: Юпитеру Всеблагому Величайшему барана, прочим богам - ладан, цветочки, что-нибудь приятное.
   Солнце стояло уже довольно высоко, когда он достиг мрачного ущелья, бывшего его родным переулком. Замедлив шаг, нагнувшись к фонтанчику, он жадно напился изо рта бога Фонса. Затем, приблизившись к стенной нише с ларами, набожно склонил голову и прочувствованно произнёс:
- Милые лары, я не принёс вам подарка, потому что нынче на мели, но при первом случае порадую вас сладкой кашей.
   Дом, ещё дом, чьё-то крыльцо, нахально перегородившее тротуар, - где же его жилище? Остановившись, Грат растерянно огляделся. Родной его дом бесследно исчез. На том месте, где он стоял десять лет назад, высилась краснокирпичная махина в пять этажей ростом.
- Да это Горбатый переулок? - окликнул он прохожего.
- А ты думал - Священная Дорога? - оскалил тот зубы.
Родной дом, где же он? Разобрали, сгорел, обвалился? Где родители, брат и сестра? Как их теперь сыскать? Уличные мальчишки, вылавливавшие щепки из сточной канавы, твёрдо заявили, что безобразная кирпичная инсула стояла тут всегда. Невдалеке прогуливалась молоденькая потаскушка. Грат окликнул её, но дрянь, - кстати, прехорошенькая, окинув презрительным взглядом его деревенскую одежду, отвернулась и пошла прочь.
Самым разумным было отыскать старосту квартала, и Грат уже хотел этим заняться, как тут по мостовой загремели подбитые гвоздями сапоги, и чей-то зычный голос окликнул его:
- Эй, парень!
Молодцеватый вояка в кожаном панцире и грубом воинском плаще манил его пальцем. Девчонка, пискнув, опередила Грата: со всех ног бросившись к красавцу, она пиявкой вцепилась в него. Грат также приблизился. Весело поблескивая живыми чёрными глазами, вояка попросил:
- Окажи услугу: поднимись на четвёртый этаж и загляни в дверь, кто там сейчас.
Пахло о т него хорошо - сытостью, свежим телом, новой кожей. Счастливчик не спал нынче ночью на земле, и плотно позавтракал. Преторианец, очевидно, - не чета злополучным легионерам, прозябающим за гроши в дремучих северных лесах.
В пальцах военного блеснула новенькая монета.
- Дай денежку мне! - взвизгнула девчонка. - Я сбегаю быстрее.
Ухмыльнувшись, молодец ущипнул её:
- Дам, за другое.
Грат не стал медлить. Преодолев несколько маршей крутой, тёмной лестницы, он добрался до четвёртого жилья. На стук запертую дверь открыла согбенная старуха. Из глубины комнаты тут же потянуло колбасным духом, и ноги сами понесли голодного гостя на волнующий призыв.
- Куда? - возмутилась старуха.
Большая, темноватая комната с низким потолком и квадратом синего неба за единственным оконцем благоухала чесночной колбасой. У стола сидели трое: тощий, немолодой мужчина и две зрелые прелестницы, одна в чёрном, другая в зелёном. Грат приблизился и, не отрывая глаз от колбасы, объяснил, что ищет дом, что раньше стоял на этом месте.
- Не знаю, - покачала головой женщина в чёрном. - Я живу здесь недавно.
- Ты ищешь вчерашний день, - ухмыльнулась зелёная, выставив в улыбке сильно выдававшиеся вперёд зубы. - Тот дом обвалился уже много лет назад.
- Обвалился? - охнул Грат . - А жильцы?
О судьбе жильцов она не знала.
   Внизу на лестничной площадке черноглазый молодец бесстыдно тискал девчонку. При виде Грата он выпустил добычу, а хорошенькая дрянь, одёргивая юбчонку, показала Грату язык.
- Там две курочки, старуха и какой-то мозгляк, - доложил посланник.
Преторианец, кивнув, повернулся к девчонке:
- Знаешь фонтан на площади Белых петухов? Приходи туда, когда солнце спрячется за дома.
Взвизгнув от радости и посылая воздушные поцелуи, та , подпрыгивая, побежала прочь.
- Зелено яблочко, - пренебрежительно отметил Грат, принимая честно заработанные деньги.
- А ты любишь зрелые? - подмигнул военный и легко побежал вверх по лестнице, бойко вскидывая длинные, мускулистые ноги.
Грат стоял, задумчиво вертя монету в пальцах. Имея деньги, о ночлеге теперь можно не беспокоиться, но где отыскать в огромном городе родных?
Тут вверху хлопнула дверь, раздались голоса и шаги, потом что-то загрохотало: по ступенькам вниз катился замухрышка, только что виденный им за столом с колбасой. Подхватив беднягу в самое время, чтобы не дать ем у вдребезги разбиться на повороте, Грат поставил его на ноги, не удержавшись от слов:
- Как только Фортуна не играет человеком! Только что блаженствовал за столом с колбасой, и вот уже повержен на землю.
Впрочем, шутить ему тут же расхотелось, ибо он понял, что обронил монету, и в потёмках вряд ли отыщет её. Следом по лестнице уже сбегала женщина в зелёном. Увидев охающего беднягу, она приостановилась, сердито оглядела его и посоветовала:
- Катись поскорее домой и там охай, а здесь нам делать нечего. Да пмни: наше дело сторона.
- Твой сожитель? - кивнул Грат на беднягу.
- Ещё чего! - презрительно фыркнула та. - Мой сожитель был пожарником, да недавно на него балка упала.
- Подружимся, розочка? - тут же предложил он. - Мужчине скучно жить без женской ласки.
- А деньги у тебя есть? - напрямик осведомилась зелёная.
- Были, да обронил, - вспомнив свою незадачу и тут же сменив игривый тон на озабоченный, досадливо сообщил Грат, осматривая пол.
- Без денег любви не бывает, - насмешливо заверила зелёная и устремилась вниз по лестнице.
   Покалеченный бедняга, охая, отвалился от стены и попытался спуститься со ступеньки на ступеньку.
- Эй, поосторожней, - остерёг его Грат. - Давай, я тебе помогу.
Но тот заторопился вниз .Грат снова принялся отыскивать свою монету, однако снизу снова раздался грохот: скорее всего, бедняга опять рухнул на ступени. Грату ничего не оставалось как побежать следом за ним.
Тот уже вставал, цепляясь за перила. Грат попытался поддержать его, но бедняга отпрянул и жалобно взмолился:
- Зачем ты преследуешь меня? Я верноподданный обыватель, чту Цезарей и на хорошем счету у начальства.
- Рад за тебя, - удивился Грат. - Назови своё имя и звание, чтобы я мог проверить твои слова. - Желание шутить не покидало его.
- Добрый человек, отпусти меня! - окончательно встревожился бедняга. - Юлий Федр моё имя. Я наставник юношества и знакомств с дурными женщинами не веду. То, что я был сегодня с ними, чистая случайность.
- Ах ты, враль! - забавлялся Грат. - Со шлюхами якшаешься, пьёшь вино, как свинья, а ещё наставник юношества!
- Я тут по просьбе Питузы, клянусь Геркулесом! - лепетал несчастный. И женщины эти не совсем шлюхи. Питуза лечебными настоями торгует, а другая сейчас на содержании у булочника.
- Другая? Как звать? Что, у неё нет имени?
- Откуда мне знать? - в отчаянии завопил допрашиваемый. - Говорю тебе, Питуза меня затащила, да взяла и бросила. Ох, как я теперь до дома дохромаю!
- Я же тебе предлагаю: давай, помогу.
- Но у меня нет денег!
Грат не думал просить у него денег за помощь, а предлагал потому, что всё равно нечем было заняться, но сейчас ему пришло на ум, что этот Федр может оказаться полезен, раз сам где-то живёт.
- Давай-давай, - подхватил он наставника юношества под бока и потащил на улицу. Тот смирился, поняв, что без посторонней помощи ему не обойтись.
   Всю дорогу страдалец вёл себя спокойно, и задёргался только при виде группы стражников, стоявших за углом, но Грат, и сам не желая встречи с ними, торопливо увлёк подопечного прочь. Обитал наставник юношества в уродливой, обшарпанной громадине возле Аполлона Сапожников, и Грат довёл его почти до самой двери. Нежданно навстречу им вылетела хорошенькая утренняя потаскушка. Блестя глазами, она по-свойски обратилась к учителю:
- Дяденька Федр, передай тётке Стафиде, пусть не ждёт меня сегодня ночевать. - И , не в силах сдержать ликованье, выкрикнула, пританцовывая. - Кажется, я уцепилась за подол Фортуны. Отчасти благодаря тебе.
Показав Грату розовый язычок, она вприпрыжку устремилась прочь. Учитель проводил её сокрушённым взглядом:
- Совсем сбилась с пути отроковица. Пропадёт она, а Стафида будет плакать. Добрый человек, мы пришли. Иди теперь своим путём, да благословят тебя боги, а я должен прилечь. Говорил же я тебе, что у меня нет денег....
- Не переживай, - успокоил его Грат. - Деньги у меня есть. Сейчас вернусь к дому, где живёт перезрелая тыква, с которой вы ели колбасу, и поищу на лестнице свою монету.
- Перезрелая тыква? - изумился учитель. - Это ты про Хиону?
- Про какую Хиону? - насторожился Грат.
Федр прикусил язык, но отделаться от Грата было не так-то просто: мужик попросту начал трясти его:
- Значит, тётку в чёрном зовут Хионой? Как знаменитую актрису, что недавно померла?
- Чирей тебе на язык, она жива-здорова, - испугался учитель. - Только запомни: я тебе ничего не говорил.
- Тьфу! - рассердился Грат. - Ты хочешь сказать, что та женщина - актриса Хиона?
- Ну да, - в свою очередь вышел из себя Федр. - Моя бывшая ученица Хиона, блистательная Хиона, украшение и гордость нашей сцены. Но только об этом никто не должен знать: ей запрещено жить в Риме, и если узнают.... Но, кажется, уже узнали! Ведь пришёл же тот человек... Бедная Хиона, теперь ей ничем не помочь.
Грат растерянно молчал. Она, Хиона? Увядающая женщина с типично римским, широкоскулым лицом и хищным носом .... Боги великие! Как переем енилась... Десять лет прошло. Молодость его отлетевшая... Отпустив Федра, он повернулся и зашагал прочь.
   Хиона... Что бы сказал Перценний, будь товарищ жив: в юности, в бытность клакёрами, оба её обожали. Отличный был парень, этот Перенний. В театре он руководил клакой, а в лагере возглавил бунт воинов. Что за жизнь была у легионеров! Враждебная, дикая страна, тяжкие работы, существование по ь трубе, побои центурионов, и вокруг варвары. Жалованье не платили годами, больных не лечили, ветеранов не увольняли, кормили плохо, лупили безжалостно за всякую провинность. Ночами он грезил о далёком доме и Хионе, только это и давало надежду. И вот они рядом, рукой подать - исчезнувший дом и неузнаваемо изменившаяся Хиона.
   Воротившись в Горбатый переулок и взбежав по лестнице на четвёртый этаж, Грат остановился перед настежь распахнутой дверью. Комната была пуста. Не было в ней ни Хионы, ни колбасы, вообще ничего, только мусор на полу. На столе валялись огрызки хлеба . Присев возле, Грат сгрёб их в кучу и принялся жевать. Куда ему было идти? Он пришёл домой и может оставаться здесь, пока домовладелец не выгонит.
Скромно пообедав, он прилёг отдохнуть на полу. В голове снова Хиона, Перценний, воинский лагерь. Усмирять взбунтовавшихся легионеров приехал из Рима сын нового Цезаря Друз. Воины принудили его к уступкам: выплатить жалование, отпустить ветеранов, наказать самых лютых центурионов. Дело шло к полной победе воинов, но тут некстати случилось лунное затмение и бунтовщики перепугались недоброго знамения, а начальство, не растерявшись, расправилось с ними. Вспоминая тяжкие те дни, Грат скрипнул зубами. Лица друзей и врагов всплыли перед глазами, в ушах зазвучали их грубые голоса.
Начальство пошло на хитрость, пригласив главарей на переговоры в палатку главнокомандующего.
- Не ходи! - встревожился Грат, удерживая Перценния.
Только как не ходить? Все надеялись на лучшее и не предполагали, на какую низость пойдёт начальство.
Грат проводил друзей до палатки. Входя внутрь, Перценний обернулся и ободряюще махнул приятелю рукой. Больше его не видели. Безоружных воинов, доверившихся слову легата, убили прямо в палатке Блеза, - по распоряжению Друза и приехавшего с ним префекта претория. Затем верные легату воины направились наводить порядок.
Грат бежал за лагерный вал и всю ночь прятался, будто заяц, в кустах. Наутро пошёл сильный и холодный дождь: небо, и то оплакивало погибших.
   Вскрикнув, Грат хлопнул себя по лбу. Сеян! Нахальная, толстогубая ухмылка Сеяна! В Паннонии префект претория всё время ходил в шлеме; нынче утром Грат видел его простоволосым, в одежде рядового воина, - вот и не узнал. Сеян... Провести столько лет в бегах, чтобы, едва появившись в Риме, лицом к лицу столкнуться с префектом претория - верховным судиёй воинов. И зачем только его принесло в Горбатый переулок? Что ему понадобилось от Хионы?
  
   1 - 3. ДЕВЧОНКА ИЗ КАНАВЫ
   Девчонка сидела у фонтана на площади Белых Петухов, досадливо заслоняясь обильными кудрями от взглядов прохожих. Вечерело. Тень от соседнего дома медленно перемещалась по стене противоположного, и она мрачно решила: как только дойдёт до крыши, встану и уйду. Он, её утренняя удача, весёлый, щедрый, сильный, в новеньком кожаном панцыре, назначил здесь свидание, велев помыться в бане, - и не пришёл.
   Встать и уйти. Но куда? Назад, к тётке Стафиде, на тростниковую подстилку в углу каморки, под вениками из сухих траву, вдыхая запах которых она всегда отчаянно чихает? Стафида велит ей изучать свойства трав, а не то сулит погибель под мостом. Недавно Альбуция испуганно подслушала, как тёткина подруга Питуза советовала той какую-то мазь, сводящую с лица красоту. Нет, к Стафиде неохота.
Тогда явиться к сводне, что ловит её каждый день и обещает золотые горы? Альбуция знала, что год-другой, и она станет самой красивой девушкой квартала возле Аполлона Сапожников. Фруктус, подмастерье стекольщиков, и сейчас бы взял её в жёны, ; он ей нравится, но у парня ни кола ни двора. Да и к лицу ли ей, чьи родители были свободными людьми, выйти за отпущенника? Если бы родителей не унесла болезнь, а дед не разорился, разве жила бы она сейчас у Стафиды! Ритор Альбуций Сил пользовался известностью, имел учеников, но колючий язык деда доставил ему много врагов и в конце концов довёл до нищеты. Шесть лет назад, оставив внучку у соседки, он отправился хлопотать о наследстве в родной городишко, перессорился там со всеми и весьма некстати умер. Альбуция сделалась круглой сиротой. Богач-содержатель - вот кто был ей сейчас нужен, не то самая дорога в руки сводне. Питуза недавно рассказывала про свою приятельницу-актрису, которую содержит богатый булочник. Выведав, где живёт актриса, Альбуция не долго думая решила подстеречь и отбить богача. Она стерегла богача с рассвета , прогуливаясь по Горбатому переулку. Фортуна ей улыбнулась: вместо жалкого булочника подвернулся блистательный преторианец Максим.
   Тень от дома уже поглотила всё вокруг, но Альбуция медлила, никак не решаясь уйти. Журчала вода, выливаясь тонкой струёй из маски Тритона, потянуло вечерней сыростью, на неё стали подозрительно поглядывать, - а она всё сидела, обхватив колени голыми руками.
Он налетел, как вихрь, и , подхватив её, со смехом повлёк за собой. Был он разгорячён бегом, жар валил о т него, как от жеребца, - и, не смея верить, не помня себя от радости, она побежала рядом с ним, смеясь и ни о чём не спрашивая.
- Меня задержали, - пояснил он на бегу. - Видела бы ты, как я бежал по Аргилету, расталкивая встречных, потому что боялся, как бы ты не ушла.
В ответ она ликующе засмеялась. Победа, свершилось: у неё будет содержатель, да какой - преторианец, красавец, настоящий мужчина. Тут ей пришло в голову, что она может продешевить.
- Ай! - взвизгнула она, вырываясь. - Не думай, что имеешь дело с дурой. Я знаю, как должна вести себя девушка. Никуда я с тобой не пойду, пока не купишь мне подарок.
Весёлые, чёрные глаза, зубастая улыбка; подумав, он кивнул:
- Разумно.
   Они вошли в первую же лавчонку, торговавшую женскими украшениями.
- Выбирай, - посмеиваясь, великодушно разрешил он.
Глаза Альбуции разбегались по сторонам, сердце радостно билось о т такой удачи. Сейчас она его раскошелит!
- Ну же! - торопил он. - Чего тебе хочется? Серёжки, колечко?
Ей хотелось и того, и другого, однако в лавке имелась вещь, о коей она давно страстно мечтала, - недоступная, восхитительная, манящая...
- Купи мне зеркало, - охрипшим от волнения голосом попросила она.
Купив ей зеркало и колечко, он вывел девчонку из лавки за плечи: Альбуция неотрывно гляделась в серебряную гладь зеркала, любуясь собой.
- Здорово ты меня вытряхнула, - забавляясь, вздохнул он.
- Это только начало, - строго предупредила она. - Я себе цену знаю.
Пусть думает, что опытная. Хотя продавала она себя в первый раз.
   Дом, в который её привёл Максим, небольшой особняк без затей, зажатый с обеих сторон другими подобными же строениями, показался уличной девчонке верхом богатства. На стенах, выкрашенных голубой краской, художник нарисовал окна, за которыми зеленели поля, паслись овцы, синели далёкие горы.
- Я никогда не бывала в деревне, - вздохнула Альбуция. - Там красиво, как нарисовано?
Их встретил белесый молодой человек. По тому как он кланялся и подобострастно улыбался, девчонка решила, что это птица невысокого полёта, - отпущенник или несвободный.
- Хороша куколка, Секунд? - весело осведомился Максим, подняв руку Альбуции. Она высокомерно вскинула голову.
- У неё, наверно, полно вшей, - встревожено заметил белёсый.
- У меня сроду не бывало вшей! - взвизгнула Альбуция. - Сам ты моль вшивая!
- Негодница, разве можно так разговаривать с хозяином! - прикрикнул Максим.
- Во сколько она обошлась? - осведомился белёсый Секунд.
- Как так "обошлась"? - вознегодовала она. - Разве я рабыня? Я свободнорождённая римлянка.
- Секунд, будь повежливей с крошкой, - смеялся Максим. - Если есть вши, то обрей её наголо.
Альбуция негодующе показала обоим мужчинам язык и длинный нос.
   Секунд предложил им пройти во внутренний садик.
- Неужто он владелец дома? - тихо осведомилась она у спутника.
- В известном смысле, - кивнул тот . - Постарайся с ним поладить.
Небольшой садик был любовно ухожен и пестрел цветами; людей не было видно, но в комнатах, выходивших а окружавшую его галерею, слышалось лёгкое движение, кое-где говор и смешки, выдававшие чьё-то присутствие.
- У тебя большая семья? - осведомилась у хозяина Альбуция.
- Ничуть. Я холост.
- Тогда кто же тут живёт?
- Девушки.
Замкнутая галерея, много-много дверей, и за каждой - девушка? Альбуция испуганно догадалась, что попала в публичный дом.
- Ай! - взвизгнула она. - Вы не смеете! Я не позволю сделать из себя лупу! Я ухожу. Пусти, пусти! - вырывалась на от схватившего её за руку Максима и весьма ощутимо ударила зеркалом поспешившего ему на помощь Секунда.
- Какая блоха тебя укусила? - удивился Максим.
В дверях стали показываться лица любопытствовавших девушек.
- Успокойся! - встряхнул её за плечи Максим так сильнл, что голова девчонки мотнулась из стороны в сторону.
- Куда ты меня привёл? - возмущённо по требовала она ответа, - В притон?
Секунд махнул девушкам, и они тотчас исчезли. На галерее снова стало пустынно.
- Глупая, разве это место похоже на притон? - уговаривал разбушевавшуюся девчонку Максим. - Это школа.
- Какая ещё школа?
Секунд тебе всё расскажет.
- Н? - немного успокоившись, высокомерно обратилась она к белёсому. - Рассказывай про свой лупанар.
Тот холодно ответил:
- Здесь из таких замарашек, как ты, делают обольстительных женщин, умеющих держать себя в обществе, вести остроумную беседу, танцевать и петь, играть на флейте и арфе. Они уходят служить в богатые дома; иные даже выходят замуж, иных отправляют к иноземным правителям, иные становятся дорогими гетерами, - какая чего заслуживает. Не уверен, подойдёшь ли ты нам...
- Это ещё почему? - подбоченилась Альбуция.
- Мы не принимаем свободнорождённых .
- Секунд, сделай для этой куколки исключение, - попросил Максим. - По крайней мере, возьми на испытательный срок.
Не поняв, серьёзно ли он упрашивает хозяина или забавляется по своему обычаю, Альбуция повернулась выжидающе к Секунду. Тот сухо продолжал:
- Никто тебя здесь удерживать не станет. Возвращайся, если хочешь, в свою грязную канаву. Если останешься, будешь жить без забот, есть сладко, спать мягко и учиться наукам и искусствам.
- Пожалуй, я останусь.
- Но прежде подпиши договор, где обещай подчинятся школьной дисциплине. Ты грамотная?
- Я внучка ритора Альбуция Сила!
- Подписывай, - и Секунд подал ей бумагу.
- Нет, так не годится, Секунд, - вмешался Максим. - Девочка должна знать, на что идёт. Несколько лет ты будешь принадлежать школе со всеми потрохами, как гладиатор, поняла?
- Но ведь меня не заставят торговать телом?
- Тебя берут на государственную службу. А шлюхой ты сможешь стать только по своему желанию.
Не в силах долее скрывать радость, Альбуция закружилась, раскинв руки:
- Я согласна!
Она больше не увидит тётку Стафиду и не станет чихать от запаха сухих трав! Она будет жить в красивом доме, много и вкусно есть, наденет новое платье и у неё появятся подруги. Вся её жизнь станет иной. И, ловко рассчитав, она налетела на грудь Максима, прижалась к кожаному панцырю, растеклась по нему. Он засмеялся:
- Ты ещё маленькая....
- И грязненькая , - добавил Секунд.
В надвигающихся сумерках сладко пахли цветы, мирно журчала вода в фонтане. Двое мужчин и девушка были счастливы, - каждый по своей причине. И никто из них не догадывался, чем прорастёт в будущем этот мирный вечер.
   ,
   ,
1- 4. РОСТРАЛЬНЫЙ ДОМ
   Ещё Цицерон говорил, что Рим - город смешения народов; встретить здесь на улице обитателя Гипербореи, индуса, либо даже троглотида было проще, чем истинного римлянина. Здесь, в мировой столице собирались все расы и народы обитаемого мира. Проходя по улице, можно было услышать наречия всей земли, - вперемешку с божбой и руганью на звучном языке латинян. Всё это скопище людей куда-то спешило, гомонило, толкалось, суетилось, так что у непривычного человека вскоре начинала кружиться голова.
   Ступив на камни Вечного Города и подхваченный людским потоком, Паласарих-Фалалей, халдейский маг, брадобрей и хирург из Эпира, устремился к центру. Он шёл, дивясь узким. Грязным улицам и обшарпанным стенам домов мировой столицы, так непохожей на пышные города Востока Рим не ослеплял человека, повидавшего Антиохию, Пергам, Александрию и другие прекрасные города, но оглушал и утомлял.
   Незнакомец не останавливался, пока не достиг главного форума. Тут он присел отдохнуть у позолоченного милевого столба, обозначавшего центр мира в понимании латинян. Здесь с ним случился мучительный припадок падучей, - впрочем, незаметный для других, так как он оставался недвижим. Придя в себя, он встал и, не озираясь более по сторонам, направился прочь от многоколонных храмов и базилик, от Капитолия и Палатина, от надоевшей толчеи так быстро, будто знал, куда надо идти .
   На каком-то перекрёстке у Аргилета он подошёл к уличному фонтанчику: вода текла из львиной маски, вделанной в стену, падая в небольшую чашу. Забавная маленькая собачонка лакала из неё воду. Рассеянно понаблюдав, как она пьёт, встав на задние лапки, он заметил на ней ошейник, свистнул, и собачка доверчиво приблизилась, виляя хвостом. На ошейнике была надпись "Отведи меня в дом акушерки Секунды у храма Луцины в Каринах". Подхватив собачонку, он устремился вперёд.
   Секунда обитала в длинном деревянном доме со множеством дверей, каждая из которых вела в отдельное жильё. Хозяйки дома не оказалось. Служанка пояснила, что госпожа Секунда принимает роды у своей патронессы в Ростральном доме. Надеясь получить за собачку вознаграждение, он потребовал отвести его к владелице животного.
   Далее порога богатого особняка его не пустили. Слуга пошёл докладывать о странном посетителе, а незнакомец, не выпуская собачку из рук, присел возле дверей. Отсюда, с высоты холма открывался вид на город, однако его внимание более привлекли ростры - носы кораблей, которыми был украшен вход. Он не знал, что сидит возле дома, воздвигнутого прославленным полководцем Помпеем Магном, вздумавшего украсить фасад носами вражеских кораблей, над которыми ему довелось одержать победу.
   Довольно скоро из двери появилась могучая, цветущая женщина с круглым, как тыква, лицом - повитуха Секунда, пожелавшая лично отблагодарить за собачку нашедшего её. Весьма щедро расплатившись, она , прижимая к груди собачку, заторопилась назад:
   - Бегу. Недосуг. Такая беда: госпожа не может разродиться вторые сутки. Родные требуют сохранить ребёнка во что бы то ни стало, но это убьёт мать. Не знаю, что делать...
   Глаза чужеземца сверкнули; он цепко схватил её за руку.
   - Я врач. Дай мне взглянуть на роженицу.
   Лишь замешательством, царившим в доме, можно объяснить, что бродягу-самозванца не прогнали взашей, но провели внутрь и, укутав чистым плащом, разрешили приблизиться к двери, за котором мучилась роженица. Стоявшие возле неё медики явно находились в затруднении: взять на себя ответственность не решался никто. Услыхав, что внезапно объявившийся незнакомец берётся помочь, они сообща решили: пусть делает, что хочет, ибо хуже уже не будет .
   Роженица была в забытьи. Измученное лицо, прокушенные губы, безобразная гора живота. Уверенно потянувшись к разбросанным хирургическим инструментам, он потребовал:
   - Все, кроме повитухи, вон.
   Глубокой ночью на свет появилось дитя. Секунда, приняв крошечное существо, радостно воскликнула:
   - Мальчик! Хвала богам! Заморыш, но мальчик!
   - Погоди радоваться, - устало остановил её врач.
   - Умирает? - огорчилась повитуха.
   - Она опять рожает, - пояснил тот. - Или ты до сих пор не уразумела, что у неё двойня?
   Когда на свет появился второй мальчик и Секунда радостно суетилась с младенцами, врач внезапно рухнул возле ложа роженицы, сломленный новым припадком "священной" болезни.
   Чьи-то руки бесцеремонно трясли и толкали его. "Вставай," - требовал мощный голос Секунды. Он застонал, и повитуха принялась вливать ему в рот сквозь сжатые зубы тёплое вино. Он пил, захлёбываясь и кашляя. Весь дом уже был на ногах, везде горели огни, слышались весёлые голоса. Младенцев уже унесли и кроме Секунды в помещении никого не было.
   -Дай мне полежать, - слабо попросил он.
   -Успеешь ещё полежать, - возмутилась она. - Ведь госпожа умирает.
   Он стоял возле постели роженицы и со стеснённым сердцем вглядывался в незнакомое женское лицо. Неужто всё напрасно? Столько сил потрачено, а удача ускользает от него. Присев возле, взяв руку женщины, он считал пульс, полнясь унынием и безнадежностью. Внезапно она открыла глаза. Их выражение медленно делалось всё осмысленней: казалось, она выплывала откуда-то из тёмной бездны.
   - Помоги мне немного ! Вместе мы победим, - требовательно сжал её руку врач. Но глаза её снова угасли.
   Все в доме были заняты новорождёнными. Близнецы пищали, требовали молока: новая жизнь знать не желала, что жизнь, её породившая, готовилась прерваться. Мать роженицы госпожа Антония, прибывшая в дом со вспомогательными кормилицами, весьма удивилась, узнав, что та ещё жива.
  
   Больная находилась между жизнью и смертью несколько дней. Врач провёл возле неё все тревожные дни , гоня прочь всех, кроме Секунды. Ему никто не перечил, а повитуха из кожи вон лезла, чтобы угодить столь искусному врачу , исполняя всякое его требование, каким бы трудным оно ни казалось. Поначалу она не верила в успех: у больной была тяжёлая послеродовая горячка. В таких случаях женщины сгорали быстрее просмолённой пакли. Но врач не терял надежды. Она исполняла все его желания. Раз ему зачем-то потребовались целебные травы, названий которых Секунда не слыхивала. . Травы она достала, обратившись к самому Зосиму. Знаменитый травник был стар и уже не практиковал, но травы помог найти, указав на свою ученицу Стафиду, обитавшую невдалеке от Рострального дома, - если, конечно, спуститься вниз с холма, в простонародные кварталы. Врач приготовил из трав какие-то снадобья, и больной госпоже удивительным образом полегчало.
   - Значит, было средство спасти госпожу, - возмутилась Секунда, - а эти трусы (я говорю о наших медицинских светилах) разбежались, как тараканы от света.
   Врач обратил к повитухе мрачно загоревшиеся глаза:
   - Клянусь богами, никто, ни один человек на земле не спас бы госпожу. Я поспорил с самой судьбой и победил. Когда-нибудь она отомстит мне за это.
   А до этого ты станешь богат и знаменит, - суеверно скрестив пальцы, возразила она. - Ведь тебя теперь озолотят.
   - Семья госпожи богата? - осведомился он.
   - Боги благие! - всплеснула мощными руками Секунда. - Ты спрашиваешь, богат ли Цезарь? Госпожа - супруга его единственного сына.
   Врач удивлённо воззрился на собеседницу. Судьба-затейница! Выходит, он спасал сноху Владыки... Но разве императорское семейство не обитает на Палатине? Здесь всего лишь Карины. И почему такая заброшенность и тишина в доме? Где радостная родна? Где наконец отец близнецов?
   Секунда осторожно пояснила, что в выздоровление госпожи никто не верил и госпожа Антония, бабка, прихватив близнецов, удалилась к себе на Палатин; а хозяин дома Друз Цезарь продолжил поездку по Кампании. Зато теперь, когда госпоже с каждым днём делается лучше, о ней непременно вспомнят. Сейчас в доме только Юлия, дочь госпожи. Можно ли ей посетить мать?
   Врач не возражал. Некрасивая девочка-подросток робко вошла в спальню. Присев возле больной матери и положив голову рядом с нею на подушку, она надолго замерла. Решив, что девочка уснула, врач хотел разбудить её, но увидел струйки слёз , текущие по детским щекам, и передумал
   Больная долго была очень слаба, однако её растерзанное тело упрямо боролось за жизнь. Она всё чаще открывала глаза. "Кто ты?" - однажды прошелестела она, когда врач склонился над ней.
   - Эвдем, - кратко отозвался он. - Твой лекарь, госпожа.
   - Мне сказали, ты спас меня.
   -Так захотело божество.
   - Напрасно... - выдохнула она.
   Большие, светлые глаза женщины, померкнув, снова закрылись. Удивлённый, он не нашёл ответа.
  
   Стороннему наблюдателю многое в Ростральном доме действительно могло показаться странноватым. Зато обитателей ничуть не смущало ни постоянное отсутствие хозяина ,ни затворничество больной хозяйки, от которой новорождённых детей увезли на Палатин . Дом жил сам по себе. Ежедневно у парадного входа толпились званые и незваные посетители, на задний двор въезжали гружёные снедью повозки, на кухне клокотали огромные кастрюли, везде сновали слуги, главный казначей в таблине вёл денежные расчёты, - одним словом жизнь била ключом. Время от времени являлась госпожа Антония - мать хозяйки: укутанная в белые одежды, окружённая молчаливой свитой, важная матрона проходила по дому, внимательно озираясь, и замечая всякую мелочь.
   Высший круг слуг не принял нового врача в свои ряды. Чужак, он должен был бесследно исчезнуть из Рострального дома, едва окончательно выздоровеет госпожа. Этого ждал важный домоправитель вместе с сонмом подчинённых ждали на кухне и среди женской прислуги , - но время шло, а Эвдем никуда не уходил. Более того, новому врачу отвели каморку под крышей, - знак небывалой милости. Домочадцев сторонился и сам врач. Каждое утро он спускался из-под крыши по скрипучей лестнице , и, опустив глаза, торопливо шёл в покои госпожи.
Ей по-прежнему нездоровилось. Эвдем осторожно брал её руку и находил еле слышный пульс.
- Лучше ли тебе , госпожа?
Поморщившись, она молча отворачивалась. Больная уже могла, но не желала вставать с постели. Счастливо избавившись от смертельной болезни, она не желала снова вступать в жизнь. Кроме врача и служанок, в спальню к ней входила только дочь, и только с нею, обнявшись, она шепталась о каких-то пустяках. О новорождённых близнецах мать никогда не спрашивала; мать, конечно, хотела их увидеть, но младенцев уже вскармливали на Палатине, они были государственным достоянием, а не частной собственностью.
   - Почему бы тебе не встать и не навестить сыновей? - спрашивал он.
   По её лицу бежали тени, и она отворачивалась. Это лицо было так выразительно, что любое чувство легко прочитывалось на нём, - дрожали губы, морщился лоб, меркли глаза. Эвдем задумчиво мял бороду: как её расшевелить? Более всего тревожило то, что иногда она беспричинно начинала плакать; она не всхлипывала, лицо не искажала гримаса, но слёзы невысыхающими ручейками струились по щекам. Его гордость, слава, победа , надежда, она была поражена душевным недугом, излечить который он не умел.
   Устроившись на своём чердаке, в городе Эвдем избегал бывать. Однажды, проходя по Велабру в поисках целебных трав, он видел, как наказывали преступников. Два палача - полуобнажённые, мускулистые арапы хлестали плетьми окровавленное тело привязанного к столбу несчастного. Ожидавшая своей очереди кучка приговорённых испуганно созерцала наказание. Зубоскалившая, судачившая, улюлюкавшая толпа зевак весело созерцала отталкивающее зрелище. Кровь и стоны ни в ком не вызывали сочувствия. Да, это чернь, отбросы, жадная до зверств толпа, - но это и есть римляне! Тут же торговец лепёшками предлагал свой товар, сновали продажные женщины. Истязания у позорного столба ничуть не беспокоят их: закон есть закон, он должен быть исполнен, плох или хорош. Рим не знает жалости. Народ римский, вскормленный молоком волчицы, не ведает сострадания.
   От его травяных настоев госпожа подолгу спала, а, проснувшись, снова начинала плакать Эвдем садился рядом, брал её руку, ласково гладил, и женщина затихала на время.
- Госпожа оплакивает брата, - пояснила ему повитуха - почему-то шопотом.
Германик, о котором ныне скорбел Рим , был родным братом госпожи.
   Однажды в доме поднялся переполох: роженицу пожелал навестить свёкор. Эвдема заставили подстричься и выдали шёлковый хитон. Вместе с Тиберием в Ростральный дом прибыл его сын Друз - супруг госпожи. Друз был копией родителя, но природа, ваяя его, решила позабавиться и создала довольно злую карикатуру на Тиберия. То, что в отце было внушительно, у сына выглядело грубо и смешно. Отец передал отпрыску высокий рост и величественную осанку, даже черты лица, - но природа вылепила голову Друза небрежно, снабдив огромным носом, и так сдавила бедняге череп, что он выпятился огромной шишкой назад. Впрочем, молодой Цезарь вовсе не считал себя уродом и , подобно отцу, выступал, гордо подняв голову.
Тиберий, суровый, надменный старик, вёл под руку крошечную старушонку, с хорошеньким, розовым личиком в сиянии белоснежных седин : то была Ливия, вдова Августа и мать самого Тиберия. Вертя головкой направо и налево, поводя большими кукольными глазами, она милостиво улыбалась всем без разбора.
   Напрасно Эвдем облачался в новый хитон: его не позвали. К своей госпоже он смог войти , лишь когда высокие персоны удалились, и застал её увешанной золотыми украшениями - подарками дяди-свёкра, бабки и мужа . Она досадливо освобождалась от них с помощью служанок.
   - Тебя так и не наградили? - осведомилась она.
   - Госпожа, ты моя драгоценная награда. Иной не желаю, - прочувствованно заверил он.
  
   1-5. ПОЖАРНИК
   У того, кто не требует щедрых милостей от богов, довольствуясь малым, и не завидует процветанию ближнего, всегда спокойно на душе. Грат не пропустил мимо ушей слова Питузы, упомянувшей, что её дружок-вигил недавно погиб, и сделал вывод, что место свободно. В пожарники шёл самый никчёмный народ, а, значит, ему вполне подходило. . Переночевав между небом и землёй - в пустой комнате, покинутой её хозяевами, он отправился наутро разыскивать пожарную часть:
   Его взяли и определили в крючники. Крюки да багры - первое дело при пожаре. То, что уже полыхает, не спасёшь, сколько ни лей воды, ни набрасывай уксусных покрывал. Улицы римские узенькие, дома впритык, сляпанные кое-как из всякой дряни, так что лучше поторопиться растащить соседние постройки, пока не занялся весь квартал. Без крючников никак.
  
Грат был зачислен в первую когорту вигилов, казарма которой располагалась на Марсовом поле невдалеке от храма Сераписа. Пожарники поначалу встретили новичка насторожённо: все они были из бывших рабов; скуластое же лицо Грата украшал истинно римский нос внушительных размеров. Зачем свободного человека понесло в вигилы?
- Неужто лучше стать гладиатором? - огрызался Грат.
Впрочем, убедившись в его добросовестности и оценив рвение, - простак не думал отлынивать от работы, - его оставили в покое.
   Казалось, всё устроилось: он нежданно обрёл кров и заработок. Но посреди громадного, кишевшего людьми города, он вдруг остро почувствовал себя одиноко. Расспросы о родных ни к чему не привели, прежние дружки исчезли, даже знакомую баню перестроили. Но была жива Хиона .Где она? Не встречу ли с ней нагадал ему Фалалей? И, заработав первые деньги, он отправился навестить Федра с намерением выведать что-нибудь об актрисе.
  
Многоэтажный дом - обиталище наставника юношества, огромный и безобразный, от подвала до крыши набитый малоимущим людом, был заметен издалека. Построенный ещё Крассом как доходный, он с тех пор ни разу не чинился, а помойки вокруг него уж точно не чистились. Зато место было завидное: по соседству кудрявились зелёные склоны Оппия, виднелись богатые особняки Карин. Особо выделялся обсаженный лаврами и кипарисами Помпеев дом, украшенный рострами пиратских кораблей - ныне обиталище сына Цезаря. Грат был бы весьма удивлён, узнай он, что именно там нашёл приют его дорожный предсказатель.
  
Федр обитал в каморке под наружной лестницей. Прямо с улицы, толкнув щербатую дверь, гость шагнул в конуру чуть побольше собачьей, с цементным полом и скошенным потолком. Хозяин скромной обители читал свиток, сидя с ногами на узкой постели. При виде вошедшего он изменился в лице.
- Привет, - ухмыльнулся гость и, посмеиваясь, выставил на колченогий стол бутыль с вином. Учитель задумчиво уставился на угощение.
   После нескольких же глотков Федр размяк, став простодушным и болтливым.
   - Ты пришёл в гости к учёному человеку, - сообщил он, указывая на потрёпанный свиток. - Это сборник мудрых изречений. Слушай и запоминай: "Не делай другим зла, если не желаешь того же получить. Не бывает тесен дом, принимающий друзей. Все мы люди, не боги. Как дела пошатнулись, так знакомцы за дверь." А, каково?
- Общество образованного человека одно удовольствие, - умасливал гость учителя. - На то ты и наставник юношества.
Федр важно кивал:
- Я придерживаюсь того мнения, что наставник должен учить детишек не только грамоте, но и житейской мудрости. Послушай ещё: "С сильным не борись. От судьбы не уйдёшь. Хитрый и жадный человек опасен. Женщины всегда обирают мужчин"...
- Кстати о женщинах, - обрадовался Грат. - Что слышно о Хионе?
- Понятия не имею, - насторожился учитель. - Актёры - утеха черни. Я человек литературы и живу в ином мире.
- Уважаю учёных людей. - поддакнул Грат. - Страх люблю слушать стихи про всяких там Агамемнонов.
- Ни-ни, я не поэт, - поморщился учитель. - Писать в Риме стихи всё равно, что в лес дрова таскать. Сейчас только ленивый не пишет. Все грамотные, все хотят Вергилиевой славы. Стихи я слагаю , лишь когда перевожу на грубый язык римлян басни Эзоповы.
И к досаде гостя Федр тут же принялся с чувством декламировать басню о Петухе и Жемчужине. За нею последовали драматические истории Ягнёнка, съеденного Волком и доверчивой Вороны, лишившейся кусочка сыра по милости коварной Лисы. Грат так и сяк прикидывал, как опять навести разговор на Хиону. Кое-что ему всё-таки удалось выведать. Он узнал, почему в то достопамятное утро Федр и Питуза оказались в гостях у актрисы . Столкнувшись с Хионой на улице, Федр очень удивился: ведь ей нельзя было находиться в городе. Изгнание актёров огорчило учителя: он зарабатывал, переписывая их роли. Услыхав же про кончину Хионы на чужбине , он расстроился : это была самая способная из его учениц, когда он преподавал грамоту маленьким рабам на Палатине. О встрече с изгнанницей он проболтался соседке; на беду их подслушала Питуза и как с ножом к горлу пристала: сведи да сведи к актрисе хоть глазком взглянуть на знаменитость.
- Я так думаю, она и донесла властям, - понизил голос учитель. - Видел стражников тогда возле дома? Если только булочник успел её спрятать...
- Булочник, который торгует на углу Горбатого переулка? - насторожился Грат.
людей, связываться с каким-то уличным торговцем! Её содержит сам Мифродат, магистр коллегии булочников.
   - Тот вояка, что дал мне золотой, на булочника не похож, - подумав, возразил Грат.
   - Какой вояка?
   - Который тебя с лестницы спустил.
   - Я сам споткнулся. Отвяжись от меня, не знаю я ничего и знать не хочу.
Итак, колбаса была съедена не напрасно: кое-что удалось выяснить. Надо повидать Питузу и разузнать о булочнике. Язык у Федра заплетался, но как найти "ведьму", он растолковал, лишь бы гость ушёл поскорей.
   Питуза обитала, в неказистой лачуге возе кладбища. В свою конуру она гостя не впустила, так как варила нечто зловонное, и вышла растрёпанной, действительно похожей на ведьму. Впрочем, узрев перед собой ладного мужчину, она тут же, уперев руки в тощие брка, принялась играть глазами:
- Чего тебе? Мазь от дурной болезни? Приапову настойку? Приворотное зелье?
- Ты донесла властям о Хионе? - огорошил он чародейку.
Лицо женщины сделалось злым. Выругавшись, она хотела захлопнуть дверь перед нахалом, однако тот не дал.
- Прикуси язык, - потребовал он. - Я должностное лицо и здесь по служебной надобности. Где Хиона?
Питуза встревожилась:
- А ты бы устоял перед деньгами? Не делай мне зла, а то потом наплачешься. Убирайся! - И захлопнула дверь.

День шёл за днём, а о Хионе не было ни слуху ни духу. Меж тем народ римский, то есть уличное простонародье, снова пребывал в волнении: весть о выздоровлении Германика оказалась ложной; более того, из Антиохии пришла верная новость о его кончине. Германика народ любил, - почитая законным наследником почившего Августа, обиженным и оттеснённым от власти нынешним Цезарем и его матерью. В тавернах , на площадях и перекрёстках открыто обвиняли Тиберия и Ливию в страшном преступлении - отравлении народного любимца. Агриппину, вдову, горько жалели, оплакивали участь сирот.
   Пожарники, расколовшись на две части, причём большая восхваляла Агриппину, а меньшая доказывала невиновность Цезаря, отчаянно ссорились и даже переходили в рукопашную. Всеобщее безумие захватило и Грата. Рискуя быть побитым, он утверждал, что Германик был никудышным полководцем и, терпя поражение за поражением бесславно погубил множество воинов; отравить же его было невозможно, ибо пищу столь знатного человека перед подачей обязательно отведывал слуга. Всеобщее недовольство и брожение усиливали ранние холода и недостаток хлеба: в Египте выдался неурожайный год, африканское же зерно никак не могли перевезти через море из-за осенних бурь. Народ со злорадством, а власти с тревогой ожидали скорого прибытия из-за моря Агриппины: вдова Германика везла из Антиохии прах мужа, заранее объявив, что станет искать возмездия. Власти были встревожены. У городских стражников и пожарников все отпуска были отменены; их обязали круглосуточно оставаться в казармах и даже вооружили деревянными мечами. "Ганнибал у ворот", - посмеивались остроумцы.
   В день прибытия Агриппины народ бросился за стены встречать августейшую вдову. Грата поставили дежурить на Священной Дороге. Предусмотрительные зеваки заняли места на крышах и вдоль улицы. Внимание Грата привлекла полуоткрытая дверь одного из домов, из-за которой выглядывала какая-то женщина. Он вгляделся внимательней: неужто Хиона?
- Здорово! - приблизившись, гаркнул он.
От неожиданности женщина неловко повернулась; дверь за её спиной захлопнулась , громыхнув щеколдой, и она оказалась на улице.
- Вот где ты прячешься! - ликовал Грат. - Да ты не опасайся меня. Я человек безобидный. Твой давний поклонник.
Да. Это была Хиона. Не ответив на его ослепительную улыбку, - а Грат умел улыбаться неотразимо, о т уха до уха, - женщина сухо осведомилась:
- Откуда ты меня знаешь?
- Да ты вспомни: я был у тебя в Горбатом переулке.
Кажется, она вспомнила его и, кивнув на дверь, сочла долгом оповестить:
- Это не мой дом. Я была здесь по делу.
Сдержанность женщины ничуть не расхолодила его:
- Вот здорово, что тебе удалось тогда ускользнуть от стражников! А знаешь, кто донёс о твоём убежище? Питуза зелёная.
Она была выше него на полголовы, зато он шире и крепче . Не молоденькая, конечно, но ещё годится.
   - Вот здорово, что я тебя встретил. У меня в городе никого близких. Возьми меня, пока я ничей. Я. конечно, не богач, да ведь и ты уже не молоденькая, а слава позади. Возьми, не ошибёшься.
   Отступив, она одарила его оценивающим взглядом: видный парень; крепкий, волосатый один глаз зелёный, другой голубой; на подбородке ямочка. Засмеявшись, актриса обнажила острые, мелкие зубы. "Как у мурены" - невольно подумалось Грату.
   Тем временем народ всё прибывал на улице. Среди опечаленных граждан нашлись верноподданные, пожелавшие соорудить временный алтарь впритык к дому и возжечь на нём жертвенный огонь в память Германика.
- Займись своим делом, ведёрочник, - пренебрежительно посоветовала Хиона.
"Ведёрочник" было обидным прозвищем, так дразнили пожарников мальчишки, однако даже огрызнуться было недосуг: невдалеке опечаленные граждане, наскоро соорудив подобие алтаря, зажгли на нём огонь . Алтарь был расположен впритык к дому, пламя уже лизало стену, а граждане таскали всё, что может гореть. Стена могла вот-вот заполыхать, и Грат , размахивая ведром, устремился на помощь сослуживцу, спорившему с нарушителями.
   Тут ревущая и рыдающая толпа наводнила улицу, окончательно разъединив его с Хионой. Показались ряды преторианцев, и толпа раздвинулась. Простые воины, трибуны, центурионы шли вперемешку, не соблюдая строя, все с непокрытыми головами , небритые и понурые; оруженосцы несли наклонно к земле нечищеные легионные значки, а трубачи издавали пронзительные, заунывные звуки, разрывавшие душу. Воины плакали, народ вопил. Грат, стоя в оцеплении, выискивал глазами Хиону.
Предшествуемые ликторами с опущенными фасциями, показались консулы в сопровождении понурых сенаторов. За ними шло несколько мужчин и женщин в глубоком трауре - родственники умершего, в том числе его братья Клавдий и Друз. Поддерживаемая ими рослая женщина в чёрном несла погребальную урну; неубранные волосы её были распущены, лицо заплакано. Это была Агриппина, вдова Германика. Пр виде её стон повис в воздухе. Вокруг Грата, не стесняясь, в голос рыдали люди. Жертвенный алтарь, превратившись в костёр, пылал вовсю; рыдавший народ швырял в огонь монеты, украшения, венки, покрывала, всё ценное, что было под рукой. К счастью, Агриппина и сенаторы прошествовали далее; следом повалила нестройная толпа.
   - Дался им этот Германик! - пробормотал раздосадованный пожарник.
   Через пару дней Грат, проходя мимо дома, возле которого повстречал Хиону, постучал в двернь. Открыл толстомордый детина, весь обросший бурыми волосами, и прорычал по-звериному:
- Вот как тресну тебя по уху, будешь стучать!
Дверь захлопнулась.
  
1 - 6. ПЛЕМЯННИК ВЕРГИЛИЯ
   Несмотря на городской траур по Германику, дом Элия Сеяна готовился к семейному торжеству - годовщине свадьбы хозяев. На рассвете госпожа собственноручно украсила свежими цветами изображения ларов и принесла в жертву сладкий пирог. Поздравления от друзей, клиентов и отпущенников весь день принимал в атрии брат хозяина горбун Туберон. Госпожа была озабочена обедом: в гости ждали её дядюшку Апиция - законодателя гастрономической науки.
Когда толпа утренних посетителей схлынула, в украшенном зелёными гирляндами атрии всё-таки остался какой-то человек, высокий и костистый, невидный лицом, облачённый в тёмный воинский плащ и грубые калиги, он выглядел скромным просителем. Вооружённые камышовыми мётлами слуги принялись убирать мусор с пёстрого мозаичного пола, оживлённо обсуждая будущий обед, причём некто Зефир клялся, что для домочадцев зажарен целый бык, а его коллега Эрот туманно намекал на бочонок вина. По атрию бегал нежно-розовый поросёнок, возмущённо визжа, когда кто-нибудь из слуг шлёпал его метёлкой.
По-хозяйски осматривая атрий и заметив чужака за колонной, Туберон приблизился к нему с вопросом:
- Если у тебя, незнакомец, дело к Сеяну, можешь передать через меня: я его брат. - Несколько болезненное лицо горбуна выражало приветливость. Гость встал, сутулясь:
- Мне охота повидать самого Сеяна. Мы вместе служили в Германии.
- Видишь ли, сегодня у нас семейное торжество, которое из-за государственного траура приходится отмечать очень скромно... - замялся Туберон; сколько их, вояк, служивших вместе с его знаменитым братом, домогались приёма!
-- Я только поздороваюсь и вручу подарок, - пообещал гость.
- Назови, по крайней мере, твоё имя.
- Веллей Патеркул из Неаполя, - застенчиво улыбнулся гость; видя, что имя не произвело впечатления, он неуверенно добавил. - Сенатор преторского достоинства.
- Ты сенатор? - удивился Туберон, оглядывая его неказистый наряд.
   Гость смущённо развёл руками. Он и в самом деле принадлежал к высшему сословию. В Паннонии, будучи начальником конницы, он служил вместе с Сеяном и входил в число высших начальников войска, составлявших ближний круг Тиберия - главнокомандующего. При смене римских владык он был сделан сенатором. По причине неискоренимой скромности он не стал добиваться прибыльных должностей и вскоре удалился от суеты столичной жизни в своё имение , решив посвятить жизнь книгам и поэзии.
   Просидев несколько лет в деревне и немного заскучав, он решил навестить проживавшего в Риме брата , и, главное, явить миру созданную им поэму "Небесные деяния императора Тиберия в Паннонии". Свой вдохновенный труд ветеран мечтал поднести в дар обожаемому Цезарю, для чего и явился к Сеяну. Тяжёлый свиток со стихами он бережно прижимал к пустому желудку.
   - Ба! Кого я вижу! - загремел в атрии звучный голос хозяина.
Стремительно войдя с улицы, Сеян, бодрый и цветущий, как всегда, весело приветствовал Веллея Патеркула поднятием руки.
Навстречу хозяину высыпали слуги. Началась обычная суматоха. Откуда ни возьмись, явился поросёнок и, хрюкая, затесался среди голых ног.
- Что за переполох? Почему все такие нарядные? - озираясь, вопросил господин.
Дворецкий почтительно напомнил о годовщине хозяйской свадьбы.
- Ох, совсем вылетело из головы, - поморщился Сеян. - Срочно пошли к ювелиру купить серёжки подороже. Пойдём, дружище, - взял он под локоть Веллея. - Ты обедаешь у нас. Да уберите вы эту колбасу на копытах! - чуть не споткнувшись о поросёнка, вскрикнул он. - Сбежал, наверно, из зверинца моих детишек, - с улыбкой пояснил он гостю. - А ты, старик, тоже успел их наделать?
Веллей стеснительно покачал головой: он коснел холостяком.
- Мы тебя женим, - шутливо пообещал Сеян. - У моей тётки полно родственниц.
   Их разговору помешали: к ногам хозяина внезапно упал молодой слуга.
- В чём дело? - поморщился Сеян.
Дворецкий пояснил, что утром этот негодник попался, когда доливал воду в отпитое им вино, предназначенное богам; госпожа велела дать ему десять плетей.
- Мало, - кивнул хозяин. - Я бы дал больше: десять за святотатство, , десять за обман и пять за пьянство.
Виноватый захныкал.
- Ты, конечно, помилуешь его, - встревожился Веллей.
- Ради тебя, пожалуй, - беспечно махнул рукой хозяин. - Прощён. Уйди, оболтус, - отпихнул он принявшегося целовать ноги слугу.
Внезапно лицо Сеяна изменилось, из беспечного став виноватым: в атрии появилась молодая женщина в богатом наряде. Веллей догадался, что это сама хозяйка. Сеян устремился к ней с покаянным видом:
- Запамятовал о годовщине. Дела. Прости.
- Зачем ты отменил плети Неону? - недовольно отстранилась госпожа.
- Ради нашего гостя, жёнушка. Взгляни, это Веллей, мой сослуживец в Паннонии.
- Очень приятно, - холодно кивнула она. - Какая жалость, что мы не сможем нынче разделить с гостем обед.
- Жёнушка! - удивился Сеян. - Веллей мало ест: гляди, какой тощий.
- Ты разве забыл? - поморщилась она . - Во время траура гостей не принимают. К тому же обещал быть дядя Апиций.
- Превосходно, - кивнул Сеян. - Веллей, конечно, слышал про Апиция и рад будет познакомиться с величайшим гастрономом всех времён и народов. Что наготовлено ?
   - Будет павлин, - нехотя сообщила хозяйка.
- Значит, много перьев и мало толку. Вели принести нам в боковушку вина, хлеба и сыра. Мы подкрепимся перед обедом.
- Не забудь о долге перед богами и прежде помолись ларам, - строго кивнула на алтарь, явно недовольная мужем госпожа.
Сеян подмигнул Веллею:
- Вот так мы и живём. Дома я подбашмачник.
   К обеду пожаловало семейство Блезов: сам полководец, его жена Корнелия (родная тётка Сеяна), их взрослые дети. С ними явилась их вдовая родственница - востроглазая Павлина, сразу внушившая беспокойство Веллею: наученный опытом холостяк привык опасаться востроглазых матрон. Мучило его и то, что он навязался на семейный обед против воли хозяйки. Он с опаской косился на госпожу Апикату, - но та покачивала великолепными серьгами (подарком мужа) и была занята только обедом, а когда появился долгожданный Апиций, то и вовсе забыла о прочих.
   Если иные славны воинскими подвигами, либо ораторским мастерством, либо, на худой конец, литературными успехами, то знаменитый богач и великий мот Апиций прославился гастрономическими изысками. Великий чревоугодник был тощ, будто кандальный раб, щёки его ввалились: говорили, будто он съел все зубы. При каждом новом блюде хозяйка впивалась в дядю глазами. На подаваемые кушанья Апиций глядел снисходительно, кое-что хвалил, иное порицал. При виде павлина осведомился, что у того внутри.
- Начинка из печени молодого козлёнка, яиц и сыра с пахучими травами, - тревожно сообщила госпожа.
На губах Апиция появилась снисходительная усмешка:
- Это старо. Я велю послать тебе рецепт начинки с гребешками морского петуха и молоками мурен.
Было ясно, что, по его мнению, павлин никуда не годится.
- Спасибо, дядечка, - расстроено поблагодарила хозяйка.
Сеян еле сдерживал смех, наблюдая за женой. Чтобы утешить бедняжку, он произнёс тост.
  
- Сегодня мы скромно отмечаем в тесном семейном кругу шестилетие нашего супружеского счастья. Лучшей жены, чем Апиката, я себе и пожелать не могу. Апиций, мой уважаемый наставник и покровитель доверил мне свою племянницу, а моя дорогая матушка, приняв её под своё крыло, неусыпно учила, воспитывая из девочки образцовую супругу. Ныне в словах и поступках Апикаты, даже в голосе, я узнаю свою незабвенную родительницу, и оттого жена становится мне ещё милее. Я благодарю богов и судьбу за супругу без устали и каждодневно.
   Принесли детей - двух крупных, шустрых малышей.
- Вот они, мои сокровища! - приняв сыновей на широкую грудь, похвалился счастливый отец.
Апиката горделиво обняла мужа. Это была умилительная картина, даже Апиций перестал недовольно глядеть на обеденный стол.
   - Ты мало ешь, - развязано обратилась к Веллею востроглазая Павлина. - Мужчины должны есть много. - И матрона хихикнула.
   Веллей промолчал, однако насторожился в ожидании нового наскока, который не замедлил: женщина протянула ему птичье бёдрышко, прося отведать. Сидевшая рядом с нею молоденькая дочка Блеза, заметив приставание вдовы к гостю, с усмешкой опустила густые ресницы.. Внезапно разглядев девушку, тот изумился: до чего хороша! Бледная лилия... Он тут же устыдился: сорок лет, волосы сивые, шея в морщинах, а туда же - заглядывается на девушек.
- Друзья мои, - весело объявил хозяин, - забыл вас оповестить: сегодня с нами обедает племянник Вергилия, нашего прославленного поэта.
Поскольку единственным человеком, чуждым семейному кругу, был Веллей, все на него и воззрились. Веллей смешался и счёл долгом уточнить:
- Племянник, но не совсем родной: моя матушка приходилась великому поэту двоюродной сестрой.
- Это близкое родство, - важно отметила супруга Блеза.
- Он и сам поэт, что не мешало ему быть исправным воином - начальником нашей конницы, а в бытность претором рачительно заботиться о лесах и дорогах.
   - Расскажи скорей о нашем гениальном Вергилии, - потребовала Паулина.
  
Веллей замялся: ему не было двух лет, когда поэт умер, придумывать же он не умел.
- Счастливица та женщина, что родит тебе детей: ведь они будут потомками Вергилия, -- Ах, кто откажется от такой чести!
Губки хорошенькой дочки Блеза тронула коварная усмешка, густые ресницы снова хлопнули и потупились.
   В положенный час явились флейтисты; дети-рабы, наряженные амурами и психеями, исполнили танец - аллегорию семейного счастья. Веллей, покинув мужчин, вплотную занявшихся вином, подсел к женщинам, лакомившимся за отдельным столиком сластями. Прелестная Юния, высунув розовый язычок, аккуратно клала в рот одно миндальное зёрнышко за другим; её матушка быстро-быстро жевала, дрожа носиком, как мышка. А вдова Паулина, набив сластями рот, хрупала мощно и звучно. Желая развлечь женщин, Веллей заговорил о поэзии. На эту тему он мог распространяться бесконечно. Лишь Гомер и Антилох заслуживают имени стихотворцев; лучшие наши поэты - Вергилий и Рутилий; Овидий , конечно, талант, однако - не чтение для порядочных женщин.
- Меня давно занимает, почему таланты являются не поодиночке, но букетами, - увлечённо говорил он, не замечая, что женщины заскучали. - В одно время творили Эсхил, Софокл и Эврипид. Красота латинского языка просияла через Цецилия, Теренция и Афрания в одни и те же годы. Наши великие поэты Вергили, Гораций, Проперций почти современники.
Тётя Корнелия, не в силах долее молчать, решительно заявила:
- Я тоже считаю, что девушкам нельзя читать Овидия. - И выразительно поглядела на дочь.
Юния упрямо сжала губки.
- А что, Антипатр - хороший поэт? - дёрнула Веллея за рукав опасная вдова. И, не дожидаясь ответа, с жаром добавила, что обожает поэзию и всегда мечтала встретить человека, который поучил бы её понимать стихи. Веллей , сделав вид, что не расслышал,готов был и дальше разливаться соловьём, однако тётя Корнелия, зевнув, захотела домой.
   Стали выводить из-за стола сильно отяжелевшего дядюшку Блеза. Рабы зажгли дорожные факелы. Паулина, возбуждённая, раскрасневшаяся, громогласная, всё не отходила от Веллея. Её с трудом затолкали в носилки.
   Получив от Веллея рукопись и просьбу высказать соображение, достойна ли поэма стать подношением Тиберию, Сеян обещал содействие. Гостеприимный хозяин оставил Веллея ночевать. На новом месте ему долго не спалось, и он вышел в сад, уселся возле усыпанного белыми, ночными цветами куста и принялся мечтать. Юния... девушка, подобная лилии... О, если бы ему стиль Овидия, в каких бы стихах он воспел чудное создание!
   Его мечтания прервал звонкий смех. Полуодетая Апиката, выскочив в сад, игриво убегала от мужа, а тот, изображая пьяного сатира, ловил её.Веллей поспешно спрятался за куст. Как нарочно, запыхавшиеся супруги остановились возле куста и принялись целоваться.
- Какой подарок приготовила мне жёнушка? - донёсся до ушей невольного слушателя весёлый голос Сеяна.
- Ты провинился, и нынче ничего не дождёшься.
- Мужа надо прощать до ста раз.
- Зачем ты отменил плети Неону?
- Фу, вспомнила! Ради нашего праздника.
- А что прикажешь делать, если слуга пойман на воровстве?
- Подумаешь, глоток вина. Вспомни, рабы - такие же люди, как мы с тобой, только со злой судьбой.
- Муж, ты говоришь вздор! - возмутилась Апиката. - Рабы это рабы. Такие же люди? Может, их всех надо сей же час освободить? Ну и ну! Рабы - это наше имущество, как животные, как дети. Если думать иначе, мир перевернётся.
- Пожалуй, ты права, - согласился Сеян; он больше не смеялся. - И всё-таки будем милосердны.
- Сегодня ты защитил вора Неона, - не унималась жена. - А кто защитит меня? Ты занят делами государства, и совсем не печёшься о доме. У нас две сотни слуг, и каждый норовит перечить хозяйке. Твоей матери достаточно было взглянуть, и все повиновались. Теперь представь моё положение. Молодую хозяйку легко водить за нос. И водят. Знаю, плети плохо, но без них нельзя. Я делаю всё, чтобы в моём маленьком государстве царили мир, благонравие, соблюдались обычаи, почитались боги. Слуги довольны жизнью: они сыты, их не перегружают работой. И вдруг ложь, воровство, ябедничество. Ты спас Неона от плетей? Нет, ты подорвал уважение к госпоже дома.
- Э, как она его отчитывает! - невольно подумал Веллей. - Трудна супружеская жизнь. Его позабавило, что выволочку от жены получает вельможа, перед которым Рим ходит на задних лапках.
- Ты меня убедила, - ласково откликнулся Сеян. - Отошли этого Неона в какую-нибудь усадьбу, раз он так плох.
- Проси прощения.
- Виноват, каюсь.
Зазвучали поцелуи.
- А теперь мой подарок мужу, - нежный голосок Апикаты зазвенел счастливым смехом. - Ты давно мечтаешь о праве трёх детей. Неслух, через полгода ты его получишь.
Она пискнула, задохнувшись; должно быть, счастливый муж сильно сжал её в объятиях:
- Осторожно! Ты должен обращаться теперь со мной, как со стеклянной. - Супруги продолжали целоваться.
- Ох! Ох! - страдал за кустом Веллей. - Что будет, если кто-нибудь из них заглянет сюда и обнаружит меня? Как выйти из глупого положения? Ох! Ох!
   По правде говоря, нравоучения жены были для Сеяна не более чем жужжанием золотистой мухи, когда усталый путник лежит в блаженной истоме среди цветущих трав, прикрыв глаза рукой. Он мог бы позволить себе отдых: прах Германика был помещён в гробницу Августа, угрозы переворота более не существовало, но его не отпускали заботы. Тиберий, находясь у власти пять лет, ныне должен почувствовать себя истинным властелином. Устранение Германика было очень трудным делом. За Германиком стояли легионы, сенат, всенародная любовь. Отнять у него легионы, усыпить бдительность соратников, выманить из спасительных лесов Германии. О, это было нелегко! Наконец, опасного соперника удалось отправить за море. Тиберий колебался, запрещал рискованные действия, чем сильно мешал. Впрочем, узнав о самовольном посещении Германиком Египта и о том, как племянник распоряжался там, будто облечённый высшей властью правитель, Цезарь встревожился не на шутку. Дерзни соперник на решительный шаг, и могло произойти непоправимое. И тогда Сеян настойчиво испросил у владыки разрешения на поездку в Египет: предлогом стали обширные, доставшиеся ему после отца владения, нуждавшиеся в хозяйском присмотре.
  
По возвращении Сеяна из заморского путешествия Цезарь лишь сдержанно осведомился, благополучно ли тот съездил. О Германике больше не говорили. Ждали молча.Довольно скоро стало известно, что Германик прервал увеселительную поездку по Нилу из-за странной болезни, приключившейся с ним, и, покинув Египет, вернулся в Антиохию. Доктора недоумевали, не в силах определить, чем он занемог. Полна загадок египетская земля; в ней есть пещеры с ядовитым воздухом, есть летучие гады, есть камни, испускающие смертельные лучи. Германику становилось то хуже, то лучше. Тиберий всё более мрачнел;ожидание сделалось невыносимым.
   Долгожданное известие о кончине Германика порадовало, однако расслабляться было рано. В Риме находилось слишком много его сторонников, а, стало быть, ненавистников Тиберия. Отслеживать врагов Цезаря, упреждать их удары, разоблачать заговоры, - было работой Сеяна. Люди считают его баловнем Фортуны, выскочкой, осыпанным незаслуженными почестями, - меж тем он был трудягой-волом, которого заставляли работать за десятерых, часто забывая давать сено. Впрочем, не стоит отрицать: такая жизнь была ему по душе. Везде успевать, быть нарасхват, не иметь свободной минуты, всё знать и мочь, всегда побеждать, - вот его стихия.
  
А ведь когда-то было по-другому, и встреча с Веллеем живо напомнила ему иные времена. В Германии он, молодой военный, вовсе не был цепным псом властителя. Тиберий любил беседовать с младшими подчинёнными о литературе и философии. Их взаимное расположение было тогда бескорыстным: не служба, а дружба. Став Цезарем и назначив Сеяна главной преторианцев, Тиберий превратил друга в личного телохранителя, а дружбу - в службу. Властитель ни разу не озаботился узнать, нравится ли Сеяну навязанная роль.
   Была ещё забота: в последнее время шестидесятилетний Тиберий всячески выдвигал сына, всерьёз намереваясь передать ему часть власти, и уже назначил его консулом будущего года. Как осторожный, сдержанный, разумный правитель мог видеть будущего преемника в человеке совершенно негодном только потому, что это его сын? Разве государство - сундук с фамильным достоянием и переходит по наследству. Невежественный, раздражительный, спесивый, жестокий и вздорный Друз ни в чём не походил на отца, однако Тиберий проявлял по отношению к своему никчёмному отпрыску удивительную снисходительность. Сеяна всё это крайне беспокоило: они с Друзом враждовали со времён Паннонии. Оба они были посланы усмирять бунтовавшие легионы. Давно чувствуя враждебность сына Цезаря, Сеян держался в тени, однако вынужден был вмешаться, когда Друз чуть не погубил дело, побудив воинов к беззаконным убийствам. Вернувшись в Рим, Друз нажаловался отцу на Сеяна, однако Тиберий , недовольный учинённым в воинском лагере кровопролитием, взял сторону префекта, что ещё более обозлило сына. Понимая, сколь невыгодна ему эта вражда, Сеян старался наладить дружеские отношения, однако Друз вёл себя вызывающе, упрямо добиваясь удаления Сеяна из окружения отца. Пока Тиберий жив, опасности нет. Но Тиберий уже не молод...
   Впрочем, эта озабоченность тут же сменилась в голове Сеяна другой, более близкой: Германик устранён, но яростная Агриппина жаждет отмщения; не смея открыто обвинять Цезаря, она требует кары Пизону - другу и ставленнику Тиберия, обвиняя его в отравлении своего мужа.
  
   1 - 7 . ПРОЦЕСС ПИЗОНА
   Пять лет назад, перед кончиной . Август желал, чтобы его преемником стал любимый внук Германик; супруга же настаивала на кандидатуре собственного сына, убеждая мужа в опасности вверять государство неопытному юноше. Пусть все неприятности первых лет правления достанутся закалённому Тиберию, а Германик со временем получит уже успокоенный Рим. Август, трезвый политик, предвидел, что после его кончины возникнут смуты, и даже называл имена смутьянов, отозвавшись о них так:
- Азиний Галл властвовать хочет, но не может; Маний Лепид может, но не хочет; а Гней Пизон и хочет, и может.
Первый из названных Азиний Галл, ничтожный сын славного Поллиона, состоял мужем бывшей жены Тиберия, приходясь таким образом отчимом Друзу Цезарю, чем весьма тщеславился. Второй, Маний Лепид, глава блистательного, злосчастного рода Эмилиев, слыл на редкость благоразумным человеком и пользовался авторитетом у коллег-сенаторов, избравших его своим принцепсом; Тиберий почитал Мания за тактичность и здравомыслие. Самым опасным соперником в борьбе за власть был Гней Пизон, человек вспыльчивый, дерзкий, горячий; знатностью не уступал Тиберию, а красноречием и умением расположить к себе народ превосходил.
Согласившись с доводами супруги и остановив выбор на Тиберии, Август велел тому усыновить и назвать преемником Германика. Но Тиберий счёл за благо отправить соперника за море, назначив его правителем Востока. Пизон же был избран для наблюдения за Германиком, для чего сделан наместником Сирии и отправлен в Антиохию.
Как и ожидали, вспыльчивость Пизона и строптивый нрав Агриппины, возлюбленной супруги Германика, вскоре обострили отношения правителя и наместника настолько, что Германик самовольно отстранил Пизона от власти. Агриппина и жена Пизона Планцина, люто ненавидя друг друга, сделали всё, чтобы усилить вражду мужей. В разгар их свары Гераник расхворался и умер. всё шло, как было задуман.Тут Пизон повёл себя недопустимо. Открыто выразив радость по поводу кончины названного сына Тиберия , он не постеснялся даже принести принародно благодарственные жертвы богам.И, самое худшее, он попытался вернуть себе провинцию силой, - заставив римских воинов сражаться друг против друга.
  
Смерть Германика, принеся Цезарю огромное облегчение, одновременно поставила его в трудное положение: всем было ясно, как выгодно Тиберию исчезновение соперника. В народе сразу же пошли гулять слухи об отравлении. Властям требовалось найти виновника, отведя гнев народный от Цезаря. Это был Пизон. Пизоном следовало пожертвовать ради насыщения народной кровожадности. Тиберий колебался: как-никак, Пизон был старинным приятелем, даже собутыльником. Он всегда колебался, в глубине души зная, что сделать это придётся.
  
Пизон не сознавал, что обречён. Германика он не отравлял, а если противодействовал , на то имелись указания Тиберия, засвидетельствованные во многих письмах. Собравшись в Рим, он всё-таки счёл за благо послать вперёд сына с тем, чтобы юноша поведал Тиберию о гонениях и обидах со стороны Германика, выпавших на долю отца, и тем смягчил властелина, недовольного развязанной в провинции войной.
Тиберий любезно встретил юношу, но просьбу о разговоре наедине отклонил, а попытки рассказать при свидетелях о случившемся пресёк, объявив, что Пизону нечего бояться, коли он ни в чём не виноват.
   Пизон с женой приплыли по Тибру и в разгар дня, когда улицы были полны народу. Они пристали невдалеке от гробницы Августа, где их встретила толпа клиентов. Сопровождаемые большой свитой, весёлые и оживлённые, они проследовали к своему роскошному дому, возвышавшемуся над форумом. Двери дома были увиты цветами, под ноги хозяевам слуги стелили ковры, играла музыка; уличные зеваки всё это видели, но помалкивали, а когда начали сбегаться более решительно настроенные простолюдины, готовые расправиться с врагом Германика, двери сенаторского дома захлопнулись перед чернью.
   На следующий день Тиберий направился в курию в сопровождении преторианской охраны; весь путь до курии рядом с Цезарем шёл Сеян в воинском облачении. О делах они не разговаривали: всё было уже решено. Помощник старался подбодрить владыку шутливыми замечаниями. Тиберий дулся: легко зубоскалить, когда не ты сжимаешь вожжи бешеной квадриги, не под тобой грохочут колёса и дрожит колесница власти, грозя ежеминутно опрокинуться. В курию Сеян не пошёл. Напоследок он еле заметно коснулся руки властелина. Насупившись, Тиберий шагнул в здание, где уже шумели сенаторы -стоголовая гидра, готовая его растерзать .
   Лица, лица, отовсюду обращённые к нему лица сенаторов. Для человека, приверженного одиночеству, такое многолюдье было мучительно. Ожидающие, любопытствующие, фальшиво сочувственные взгляды, то полные неприязни, то насмешки, а то откровенной ненависти, - и ни одного дружелюбного. Свора диких зверей, трусливых, злобных, кровожадных, а он - дрессировщик с кнутом. Все пять лет у власти он только и делал, что ублажал их, объявляя себя слугой сената, а их - сборище спесивых, надменных, злоязыких потомков древних родов, - вершителями судеб государства. В ответ сенаторы изощрялись в лести и продолжали ненавидеть. Он втолковывал в тупые головы, что только гений Августа мог охватить всю огромность государственных дел, и просил разделить с ним тяжкое бремя правления, - они в ответ предлагали ему новые почести и продолжали ненавидеть. Их любимцем оставалсяГерманик, и вовсе не потому, что молодой человек этого заслуживал, а лишь наперекор ему, Тиберию. Что ж, он заставит лобное зверьё почувствовать уверенную руку дрессировщика.
   Заседание сената началось. Не у спел консул огласить повестку дня, как, нарушая предусмотренный порядок, встал Фульциний Трион. Бойкий адвокат потребовал от Пизона дать отчёт о своих действиях за морем, заявив, что собирается выдвинуть против него обвинения. Меж тем обвинителями были назначены другие. Тиберий покосился на Пизона: загорелый, похудевший, тот не производил впечатления старика, хотя был постарше его. Их взгляды встретились, и Тиберий поспешил отвести глаза.
   С мест повскакали возмущённые вмешательством Триона приближённые Германика, бывшие с ним на Востоке.
- Какое право имеет Трион, лицо постороннее, выступать со своими обвинениями, опережая обвинения друзей Германика? - закричал Вителлий, легат Германика. - Выступать первыми наше право. Мы, свидетели случившегося, расскажем обо всём, выполняя данное нам умиравшим Германиком поручение.
Завязался спор. У Триона, честолюбивого и бойкого молодого человека, был подготовлен текст обвинительной речи, и он хотел ею блеснуть. Вителлия поддержали соратники Германика. Согласились на том, что Трион ограничится обвинениями Пизона за давние проступки, оставив друзьям Германика живописать его недавние злодеяния.

- Я готов ответить любому обвинителю, ибо ни в чём не виноват, - выкрикнул Пизон.
На него тотчас напустились с бранью обвинители. Стараясь, прекратить недостойую свару, консул обратился к Тиберию:
- Цезарь, будет лучше всего, если ты возьмёшь на себя расследование столь важного и близко тебя касающегося дела.
Сенаторы выжидающе притихли. Помедлив по своему обычаю, Тиберий сказал:
- Расследовать дело я не стану: на то есть вы, отцы сенаторы. Однако я согласен выслушать приватно и обвинителей, и обвиняемого.
  
   Это слушание в узком кругу состоялось в тот же день, уже на Палатине. Кроме Тиберия, обвиняемого и обвинителей, присутствовал Друз и несколько особо доверенных сенаторов, в том числе опытный законовед Нерва. Начал Вителлий, легат Германика.
- Цезарь! - громогласно, будто на форуме, воскликнул он. - Да станут тебе известны предсмертные слова твоего названного сына Германика. Он сказал: "Друзья, сообщите моему отцу (тебе, Цезарь) и брату (тебе, Друз), какими кознями окружённый, я заканчиваю свою молодую жизнь. Не на поле боя, как подобает великому полководцу, а от подлого яда погибаю я. Отомстите же за Германика. Ныне мы, соратники Германика, взываем к тебе, Цезарь, требуя отмщения злодеям, коварно прервавшим жизнь твоего сына на горе тебе и всего народа римского.
Поморщившись, Тиберий перебил выспренного оратора:
- Назови имена злодеев.
- Пизон и Планцина! - вмешался Вераний, второй обвинитель, которому давно не терпелось подать голос. - Последними словами Германика были: Меня отравили Пизон и Планцина.
Пизон изо всех сил пытался сохранить достоинство, и это ему до сих пор удавалось, однако при словах Верания он вышел из себя:
- Ты лжёшь, Вераний!
Сделав знак Пизону замолчать, Тиберий холодно осведомился у обвинителя:
- Как мог Пизон отравить Германика?
- Злодейство было совершено на пиру, - не смутился Вераний. - Яд изготовила отравительница Мартина, которую я изловил и привёз в Рим. Она свидетельствует, что, возлежа рядом, Пизон подсыпал яд Германику.
- На пиру? - поморщился Тиберий. - На глазах гостей и слуг? И никто ничего не заметил? Неубедительно.
Вителлий, видя, что утверждение сотоварища и впрямь сомнительно, предложил другую версию:
- Германика погубили колдовством. В его доме нашли свинцовые таблички с проклятиями и высохшую человеческую руку.
Колдовство было преступлением, строго караемым законом.
- Куда смотрели охранники? - подал голос сенатор Нерва.
   - Так колдовством или ядом погублен Германик? - со скрытым раздражением допытывался Тиберий. - Или мы потеряли его по причине болезни?
Уловив недовольство Цезаря, Вителлий замялся: сердить владыку не входило в его намерения.; напротив, он хотел понравиться. На помощь ему кинулся Вераний: прямодушный и честный вояка искренне переживал утрату любимого начальника.
- Цезарь, когда перед сожжением обнажённое тело Германика было выставлено на форуме антиохийцев...
Тиберий возмутился:
- Скажи на милость, зачем было выставлять тело моего сына перед чужими народами?
Вераний оробел:
- Чтобы все могли видеть пятна...
   - Пятна, - заметил Нерва, - не более чем свидетельства того, что человек мёртв. Кушанья и питьё Германика обязательно пробовали слуги, да и бдительность Агриппины вне сомнения. Отравление - вымысел.
- Нашего Германика погубили не ядом, а колдовством, - настаивал на своём Вителлий. - Планцина, собрала вокруг себя всех ведьм, магов и прочей восточной нечисти.
- Цезарь! - не выдержал Пизон. - Не моя жена, но Агриппина всё время прибегала к помощи астрологов и магов. Она не раз открыто приносила жертвы подземным богам и бросала в огонь какие-то восковые изображения...
Пизон не решился уточнить "твои изображения, Цезарь", но Тиберий понял и нахмурился:
- Помолчи, Пизон. Дождись, когда тебе позволят говорить.
Упоминание магов не на шутку его встревожило: обращение к этим людям, имевшим силу причинять вред на расстоянии, грозило опасностью.
   Нерва сделал попытку увести разговор от колдунов:
- Где истоки вражды Германика и Пизона? Почему проконсул Сирии не ладил с правителем Востока?
- Пизон ни во что не ставил Германика, - пояснил Вителлий. - Он ссылался на какие-то указания... - Глянув на Тиберия, Вителлий осекся.
- Пизон отменил своей властью все распоряжения Германика, едва тот уехал в Египет- добавил Вераний.
- А ты разве не знаешь, - просипел Тиберий злым голосом, - что Египет запрещено посещать кому бы то ни было без моего разрешения?
Видя, что Тиберий злится, ободрившийся Пизон уточнил:
- Я лишь отменил распоряжения , сделанные правителем по неопытности и могущие нанести вред государству.
- Поведай лучше о войне, которую ты развязал в провинции, - язвительно осадил Пизона Тиберий.
   Сын Тиберия Друз, самый молодой из присутствовавших, неимоверно скучал. Он сидел, широко расставив голые ноги, и поигрывал золотой цепью на шее. Злило его то, что он вынужден терять время, слушая пустые словопрения, в то время как приятели ожидают его в доме Флакков, потягивая вино под музыку флейтисток и хихикают над вольными шуточками Ирода Агриппы. Зачем устраивать утомительное расследование, когда и так всё ясно? Пизон, разумеется, виноват. Германика, конечно, жаль. Впрочем, потеря невелика: кислятина никогда не принимал участия в их развлечениях .
Сильнее же всего Друза злило присутствие Сеяна. Сын Тиберия терпеть не мог префекта претория и неприязненно косился в угол, где тот скромно сидел. Отец слишком вознёс ненавистного этруска. Сеян, а не сын, был главным человеком у Тиберия. Друз сердито раздул ноздри огромного носа, покусывая тонкие губы. У Сеяна нос аккуратный, римский, зато губы у него отвратительно толстые, азиатские, вечно с наглой ухмылкой. И ростом, осанкой Друз превосходит его. Вот только голос осип то ли от винопития, то ли от кашля, временами досаждавшего ему. А у этого выскочки голосина, что у букцины; и сила воловья, и выносливость лошадиная. Грубых мужиков Друз терпеть не мог, ценя изнеженных, полных грации юношей с шелковистыми кудрями до плеч .
   - Пизон имел наглость упрекать Германика в неопытности, - возмущался Вераний. - Нашего Германика, прославленного военачальника, совершившего столько подвигов на войне! Сам же, встав во главе легионов, превратил их в сброд. Ведь заслуженных центурионов и трибунов он сместил, назначив на их места своих людей, выбирая их из числа самых разнузданных и наглых воинов. Чтобы добиться звания "отца легионов", он всячески заискивал перед воинами, терпя своеволие, праздность и бродяжничество легионеров...
- Что произошло у Календария? - резко перебил оратора Тиберий.
Вителлий, угадав, что больше всего злило принцепса, и сделав знак Веранию помолчать, начал подробно рассказывать, как Пизон, захватив крепость и переманив на свою сторону часть воинов, напал на других, развязав братоубийственную войну.
- Силой заняв эту киликийскую твердыню с помощью отовсюду сбежавшегося к нему сброда, дезертиров и даже собственных рабов, коих он вооружил, Пизон на потеху варварским народам заставил римлян сражаться против римлян.
   - Он, наверно, питал далеко идущие цели, - коварно заключил оратор.
- Не клевещи, Вителлий! - вскочил Пизон. - Я не только не нарушил верности Цезарю, но всеми силами добивался восстановить законный порядок в провинции.
   Тиберий всё более мрачнел. "Как им не надоест... " - со скукой думал Друз. Тут Вераний, к досаде Вителлия, опять вмешался:
   - Пизон ненавидел Германика и даже не скрывал этого! . Когда народ приносил жертвы за выздоровление Германика, не он ли послал ликторов разогнать толпу? А, узнав о смерти сына Цезаря, он нагло облачился в праздничные одежды и устроил торжественное молебствие. Жена его Планцина всё время принародно поносила Агриппину - внучку божественного Августа! Её надо судить наравне с мужем Цезарь, мы взываем к правосудию! И вместе с нами вдова Германика и шестеро его осиротевших детей , в чьих жилах течёт божественная кровь Августа. Народ не простит, если его погубители уйдут от ответа, ссылаясь на какие-то преступные поручения...
Этого говорить не следовало. Сеян, усмехнувшись своими толстыми губами, быстро глянул на Тиберия.
- Довольно! - рявкнул Цезарь, и голос его, обычно тусклый, зазвучал металлом. - Я отказываюсь разбирать дело. Пусть сенат рассудит, кт прав, кто виноват.
Друз, облегчённо встав, расправил плечи:
- Отец, если я больше здесь не нужен, позволь мне уйти.
Тиберий тоже встал. Ни на кого не глядя, он удалился во внутренние покои дворца. Да, не давать воли Германику Пизону было предписано. И, скорее всего, он сохранил кое-какие своеручные письма Цезаря с неосторожными выражениями.
  
   1 - 8. СЛИВКИ
   Рабы-нубийцы осторожно опустили на землю богатые носилки, и сенатор Нерва, кряхтя и потирая занывшее колено, поднялся с сиденья. Подагра сильно ему досаждала, а тут ещё пронизывающий ветер с дождём, ночь, потухшие факелы, дрожащие от холода слуги, и привратник Лепида , не желавший отпирать дверь незваным гостям. Мысленно Нерва снова упрекнул себя за ребяческую затею, - отправиться к малознакомому человеку, чтобы предостеречь его от необдуманных шагов. Присутствуя на тайном разбирательстве проступков Пизона, Нерва пришёл к выводу? что никто не должен ввязываться в это дело. Если Маний Лепид, принцепс сената, вздумает защищать Пизона, он делу не поможет, а себе навредит.
   В отличие от коллег - сенаторов Августова набора, Маний Лепид не питал вражды к новому Цезарю. Он успокоил сенат во дни, когда Тиберий принимал верховную власть, и всё казалось зыбким и неопределённым. Он достойно прошёл через испытания, обрушенные на лучших людей неразумным Либоном Друзом, хотя опасность для него тогда была крайне велика: собственная сестра Мания по уши увязла в заговоре. Но теперь, когда к отеческим пенатам вернулся Пизон, коего злоязыкая молва нарекает убийцей Германика, Маний Лепид с его старомодной жаждой справедливости может наделать ошибок. Пизон обречён, и увлечёт с собой в бездну всякого, неосторожно приблизившегся к нему, а Маний Лепид ещё пригодится и сенату, и Цезарю..
Известный юрист, Нерва доподлинно знал строгий и гармоничный мир законов; мир людей, полный мелких страстей и стыдных поступков, был чужд ему. Он давно взял за правило ни во что не вмешиваться, ни из-за чего не волноваться, ничему не удивляться. Хорош или плох новый государственный порядок, каким образом идут дела, было не ему решать. Если законы соблюдались, и фламин Юпитера в сопровождении весталки ежедневно всходил на Капитолий дабы вознести моления о процветании и Рима, порядок был хорош. Нынешний Цезарь пришёл к власти законным путём, и Нерва , с лёгким сердцем присягнув ему, намеревался и далее пребывать благонадёжным подданным.
   У Лепида засиделись гости. Не желая ни с кем встречи, Нерва попросил вызвать хозяина и принялся ждать в пустом холодном атрии. Здесь со всех сторон на него смотрели многочисленные изваяния знатных предков хозяина, начиная с царя Нумы Помпилия и до триумвира Лепида, деда нынешнего. Эмилии , самый блестящий и одновременно самый несчастливый патрицианский род полтысячелетие занимал в Риме самое высокое положение, дав государству множество знаменитых полководцев и сенаторов, украсив храмами, портиками , мостами, акведуками , дорогами родной город. Однако несколько десятилетий назад они были оттеснены от высшей власти мальчишкой Октавием, по их мнению, - безродным выскочкой и не могли смириться. То один, то другой из Эмилиев составлял заговор против нового порядка, - и тогда летели головы. Мудрено ли, что Тиберий испытывал к Манию невольную насторожённость. К тому же сестра его Лепида, женщина беспутная и недалёкая, совершала один неосторожный поступок за другим.
   Послышались шаги, появился хозяин дома- представительный, ещё не старый мужчина. При виде Нервы он удивился, но со свойственной ему обходительностью не показал вида и весело приветствовал гостя. У него пирушка? Ничуть. Собрался кое-кто из родственников по случаю Нового года. Если досточтимый Нерва окажет им честь... найдётся и собеседник: тут Аррунтий.
Присутствие Аррунтия - приятная неожиданность: они с Нервой всегда с удовольствием общаются, - разумеется, насколько могут общаться юрист и историк; более того, самый выдающийся юрист и самый выдающийся историк современности). Заметив колебания гостя, Маний взял его за руку, увлекая в сторону столовой. Нерва покорился : пожалуй, самое лучшее - предостеречь Лепида через Аррунтия: неловко самому начинать столь щекотливый разговор.
   Старинный особняк Лепидов никогда не перестраивался , однако в зимней столовой недавно устроили отопление горячим воздухом, и от мозаичного пола шло приятное тепло. Бездымные светильники ярко освещали уютное помещение, где вокруг небольшого стола устроилось несколько человек. Тут присутствовала, разумеется, сестрица хозяина - белобрысая Эмилия Лепида со своим новым мужем. Вертушка недавно развелась с Квиринием - честным служакой и порядочным человеком, прожив с ним двадцать лет в бездетном браке; развелась со скандалом - между тем Квириний был другом Тиберия. Нерва покосился неодобрительно на её избранника - полулежавшего у стола красавца Мамерка Скавра. Пренебрегая государственными делами, этот потомок знатнейших предков усердно предавался всевозможным порокам, расточая достояние дедов и заодно свой немалый поэтический дар.
   Тут находилась и подруга Эмилии - рыжая Домиция, родственница Цезарей. Она сладко любезничала с каким-то юнцом (это был Фавст, пасынок Мамерка ). . Барбат, супруг её, недовольно поглядывал в сторону нежничавшей парочки. Молодая , ослепительная, беспечная Домиция давно вела себя рискованно, однако благодаря высокому родству оставалась желанной гостьей в самых добропорядочных домах.
   Старый сенатор Аррунтий дремал, не находя, очевидно, собеседника, достойного своей учёности. Нерва уже готовился поприветствовать его, как заметил рядом высокую, костистую старуху в драгоценностях. Выпрямившись, как палка, сцепив пальцы на тощем животе, возле добродетельного Аррунтия сидела Помпея. Неужто всё-таки готовится брак, о котором упорно поговаривали в городе? Неужто доверчивый учёный угодил в лапы лютых врагов Цезаря?.. Кажется, Аррунтию уже не поможешь. Тем более надо спасать Мания Лепида.
   Стол был скромен: хозяин слыл римлянином древних нравов, то есть придерживался поощряемого властью скромного образа жизни . Ели из глиняной посуды; единственная серебряная ваза украшала середину стола. Правда, одного камня из сверкавших на пальцах Мамерка или Домиции, одной жемчужины Помпеи хватило бы на то, чтобы завалить стол изысканной снедью.
Единственное отступление от древних нравов, допущенное хозяином, - греческая речь. По-гречески им, с детства воспитанным на Гомере, было привычнее выражать мысли.
Впрочем, мыслей не было. Говорили о погоде (очень холодно; слышно, в Этрурии выпал снег; входят в моду северные меха). О недавнем пожаре на Целии (к сожалению, нет нового Красса, который догадался бы застроить пожарище). О рождении двухголового ягнёнка (это в луканской усадьбе Помпеи; говорят - к урожаю; однако маги пророчат худое). И опять - о погоде, о пожаре, о ягнёнке.
Мамперк Скавр, с лицом розовым и нежным в шапке седых волос, с девичьими ямочками на щеках, слушал вполуха: больше разговоров о ягнёнке его занимало, что нашёптывает рыжей Домиции его пасынок. Молодая пара откровенно веселилась, Мамерк же находил ужин неудобоваримым, разговоры о ягнёнке рискованными, а всю затею с глиняной посудой безвкусной и нелепой. Эмилия, новая жена, уже утомляла его. Да и какой муж выдержит ежедневные стенания о погибшем любовнике: "Мой дорогой Либон, если бы ты был немного осторожнее! Ты, подобный молоку с мёдом, ты, а не вонючий старик Тиберий правил бы сейчас Римом !"
   Она говорила правду. То был тщательно организованный заговор. Либон и понятия ни о чём не имел. Продумали всё. Восстание должно было начаться в Германии; потом бы взбунтовались паннонские легионы. Тиберия прикончили бы в одном из дворцовых закоулков. Сенат присягнул бы Либону - ничтожеству с громкой родословной. И вернулась бы власть Эмилиев, Корнелиев и Помпеев.Великие начинания часто губят ничтожные причины. На сей раз не учли тщеславия молокососа, пожелавшего узнать у тени Юлия Цезаря, достанется ли ему верховная власть. Донос не замедлил поступить, и Сеян взялся за дело. Замешанные в заговоре сенаторы попрятались по углам. Трудно сказать, какие имена знает Тиберий, и о чём догадывается. Казнив Либона, он никого больше не наказал. Даже Лепиду, заставившую Квириния, тогдашнего своего мужа, хлопотать за Либона перед Цезарем. Ничего не подозревавший старикан, выставив себя на посмешище, ходатайствовал за жениного любовника.
Вздохнув, Мамерк надкусил яблоко и обратился к новому гостю:
- Верно ли , досточтимый Нерва, что ты, следуя завету Цицерона, стараешься собрать воедино наши многочисленные законы и привести их в систему?
Затронутая тема была скучна обществу, но столь близка сердцу пожилого юриста, что Нерва оживился:
- Клянусь богами, это так.
Он уже готовился начать пояснения, но тут вошедший слуга, почтительно склонившись к хозяйскому уху, что-то прошептал. Улыбка сошла с приветливого лица Мания, сменившись озабоченностью. Поспешно встав, он вышел из триклиния.
   Уход его остался незамеченным гостями, так как в это время Барбат, супруг Домиции, коловший орехи, так свирепо трахнул по столу, что задребезжала посуда. Рыжая прелестница одарила мужа колючим взглядом и снова повернулась к юному собеседнику. Лепид отсутствовал довольно долго, и Нерва, сокрушённо вслушиваясь в пустой разговор, вс ё больше печалился. Понимают ли эти люди всю глубину опасности, приблизившейся к ним? Они - цвет римской аристократии; празднества, сражения, триумфы, подвиги их предков составляли римскую писаную историю.. Но времена изменились... Их время ушло. Своими поползновениями они могут лишь погубить себя - вместе с нынешним Римом.
Размышления его прервало возвращение Мания Лепида; хозяин выглядел озабоченным.
- Что-нибудь случилось? - осведомилась его сестра.
- Мой дом только что посетил Пизон. - сообщил Лепид.
Гости смолкли.
- Утром он был у Азиния, - сообщил Барбат.
- Днём он приезжал к Фабиям просить о защите, - добавила Помпея. - Какая бестактность!
- Да он полгорода объездил, - заметил Мамерк, - и все отказались вести его дело.
- Проклятое время! - возмутилась сестра хозяина. - Ненавижу этого гнусного старика, этого вонючего козла, получившего власть только потому, что его матушка женила на себе Октавия...
Общество скромно потупилось: на пальце у каждого красовался перстень с изображением Цезаря. В ненависти Лепиды никто не сомневался: девушкой её сватали Тиберию, но тот, попользовавшись, от брака увильнул, предложив вместо себя безродного выскочку Квириния.
- Замолчи, сестра, - нахмурился Маний. - Мы все присягали Цезарю.
- Цезарю? Да он такой же Цезарь, как я - нубийская танцовщица.
- Пизон звал тебя в защитники?- спросил хозяина Нерва.
- Да, это так, - кивнул Маний.
- И что ты ответил?
Взоры присутствовавших обратились к Лепиду. Помолчав, он произнёс просто, как самую обычную вещь:
- Я согласился.
Настала тишина.
   Мамерк глотнул вина и лениво спросил у Барбата:
- А всё-таки, о чём они шепчутся, твоя жена и мой пасынок?
- В чём дело? - ослепительно улыбнулась рыжая прелестница. - Мамерк, ты болтун!
Нерва встал:
- Да сохранят тебя боги, Маний Лепид. Мне грустно думать, что через сто лет благодаря нашему безрассудству в Риме может не остаться ни одного настоящего Эмилия.
Больше ему нечего было делать в этом обречённом доме.
   .
,
   1 - 9. НА СЦЕНЕ И ЗА КУЛИСАМИ
   Тиберий объявил , что отказывается от расследования проступков Пизона и передаёт дело в сенат. Сочтя нужным дать сенаторам разъяснение , он обратился к ним с большой речью, причём говорил красноречиво и гладко, без излюбленных своих заиканий и медлительности. Его речь, записанная стенографистами, была позднее обнародована для всеобщего сведения. Вот она:
- Отцы сенаторы! Я дал Пизона в помощники Германику по вашему совету. (В зале гул) Раздражал ли он на Востоке молодого человека препирательствами, радовался ли его кончине, а, может, злодейски его умертвил, всё это требует беспристрастного разбирательства, и я надеюсь, что оно будет вами произведено. (Одобрительный гул) Если Пизон превысил свои полномочия легата и не повиновался Верховному правителю Востока, если радовался его смерти и моему горю, я возненавижу его и отдалю от моего дома, но за личную враждебность не стану мстить властью принцепса. (Аплодисменты) Однако если вскроется преступление - убийство кого бы то ни было, подлежащее каре, доставьте осиротевшим детям и родителям Германика законное утешение. (Бурные аплодисменты) Подумайте и над тем, разлагал ли Пизон легионы, подстрекал ли их к мятежу, заискивал ли перед воинами, домогаясь их преданности, пытался ли силой вернуть утраченную провинцию, или всё это ложь, и раздуто его обвинителями, чрезмерное рвение коих я по справедливости осуждаю. (Гул) Ибо к чему было обнажать тело покойного, делая его зрелищем для антиохийской толпы, к чему распускать среди чужеземцев слухи о том, что Германика погубили отравой, раз это не установлено и посейчас? (Неразборчивые выкрики с мест) Я оплакиваю моего приёмного сына и буду всегда оплакивать, но я никоим образом не запрещаю подсудимому изложить всё, что бы он ни счёл нужным, для установления его невиновности. И прошу вас не считать доказанными предъявленные ему обвинения только из-за того, что с этим делом связано моё горе. (Аплодисменты) Единственное, что мы можем предоставить Германику сверх законов, - это рассматривать его дело в курии, а не на форуме, перед сенаторами, а не перед судьями. Во всём остальном пусть оно разбирается в установленном порядке. Пусть никто не обращает внимания на слёзы Друза и мою печаль, а особенно на распространяемые нам в поношение вымыслы. Зная вас как беспристрастных и снисходительных судей, дом Цезарей вместе с народом Римским будет ждать решения, которое станет нерушимым и окончательным, что бы ы ни рассудили. (Бурные аплодисменты, выкрики: Да здравствует Цезарь!)
   Несмотря на призыв Тиберия, последовавшее слушание дела велось бестолково. Обвинители горячились, обвиняемый защищался вяло, не в силах опровергнуть главные свои провинности - превышение власти, злоупотребления и стяжательства, развязывание войны в провинции. Лишь обвинение в покушении на жизнь Германика он решительно отвергал. Возбуждённая толпа перед курией угрожала, что не оставит Пизона живым, если сенаторы его оправдают. Статуи его уже свергли с пьедесталов и потащили в Гемонии; стражники еле отбили их. Между тем среди сенатов неведомыми путями распространился слух, будто Пизон располагает собственноручными письмами Тиберия, предписывавшими ему злодействовать против Германика, и в решающий момент он намерен обнародовать их. Заседание сената сочли за благо прервать на несколько дней. ,
   -------------------------------
   Пребывавшая в недоступном уединении Палатина мать Тиберия Ливия Августа, с досадой поняла, что без её помощи сыну не обойтись. Она предпочла бы проучить строптивца и не вмешиваться, однако складывавшиеся обстоятельства становились опасными. Недавно он запретил сенату именовать её "Матерью Отечества", однако она была и оставалась ею. Прожив с царственным супругом долгую жизнь в любви и согласии, овдовев, Ливия ничуть не утратила своего веса и значения .
   Германик, которого оплакивал Рим, был её внуком, сыном Друза, рожденного ею в браке с Октавианом, но зачатого в предыдущем супружестве. Этот Друз, погибший молодым оставил много детей; выжить, правда, довелось лишь троим - Ливилле, Германику и Клавдию. Чувства царственной старухи, вызванные гибелью одного из них, - а это были гнев, досада и негодование, не были только чувствами бабки. Тиберий не смел злодействовать против Германика, - во всяком случае, не посоветовавшись с нею. А в том, что он причастен к гибели молодого человека, она не сомневалась .
   Она не любила чёрный цвет, которого требовал траур. Маленькая, беленькая старушка с пышными седыми волосами и большими, наивными глазами неуловимого цвета , ничуть с возрастом не ввалившимися, в свои семьдесят семь лет она была по-прежнему прелестна. Годы легли на нежное личико лёгкой сеткой морщин, чуть погрузнело тело, но походка осталась стремительной, голос - звонким, а милая улыбка маленького рта обнажала мелкие, немного желтоватые, зато целые зубки. Нет, она не любила чёрный цвет; благоуханные одежды её всегда переливались нежными оттенками зари и заката, шею украшали индийские жемчуга; однако нынче первой облеклась в траур. Ей снова предстояло скорбеть по родственнику. Обычно в таких случаях она находила утешение в речах философов, толковавших о быстротечности жизни, и о том, неважно, сколько человек прожил, а важно - хорошо ли. Но скорбь по Германику подавляло негодование: Тиберий обманул мать! Обещав не трогать юношу, он всё-таки не пощадил его. А, значит, сын окончательно отверг власть родительницы.
   Отношения с сыном , всегда неровные, окончательно испортились сразу после апофеоза Августа. Распорядившись убить Агриппу Постума, сосланного внука Августа , Ливия не сочла нужным уведомить сына об этом, и тот обиделся. Совершивший казнь . центурион, вернувшись, доложил во всеуслышание Тиберию, что его приказ исполнен.
- Какой приказ? - не понял тот.
- Агриппа Постум убит.
- Я не давал такого приказа! - возмутился Тиберий.- Ничего не знаю. Отчёт о содеянном передай в сенат.
  
Присутствовавший при том сенатор Саллюстий Крисп попытался убедить Тиберия, что не должно умалять обо всём оповещать сенат, однако Тиберий, догадавшись, кто отдал приказ, сильно досадовал на мать. Ливии с трудом удалось убедить сына не поднимать шума., Он уступил ; вскоре сам, не посоветовавшись, отправил убийцу к Юлии, бывшей своей жене, томившейся много лет на острове . Поступок Тиберия был вызван не государственной необходимостью, как в случае с Агриппой, но являлся мелочной местью за прошлые обиды, а ещё вызовом матери, поддерживавшей злосчастную падчерицу с тайной мыслью однажды вернуть дочь Августа на Палатин.
   Тиберий об этом и слышать не хотел. Достигнув и власти, он с первых же дней начал утеснять мать, доставившую ему эту власть. Он утверждал, что Август избрал его преемником благодаря выдающимся заслугам . Ложь! Август избрал преемником Германикам, родного внука; так было написано в завещании, хранившемся за семью печатями у дев-весталок. К счастью, старшая весталка Ургуллания была задушевной подругой Ливии
  
Да, она не хотела видеть Германика Цезарем. Если бы власть досталась мягкосердечному молодому человеку, могуществу Ливии тут же положила бы предел Агриппина, с которой они не ладили. Подменяя завещание, вдова Августа боролась за себя, их с сыном интересы были тогда нераздельны. Но смерти Германика она не желала! Тиберий обещал, что , отправив его на Восток, не причинит юноше зла. Но вероломный сын обманул мать. Вместе со своим ловким помощником Сеяном он изыскал-таки способ умертвить собственного племянника. В россказни про внезапную болезнь она не верила. У египетских жрецов есть порошок, от которого человек медленно разрушается без видимой причины; она сама когда-то хотела заполучить столь безотказное средство. Сын посмел выйти из-под власти родительницы. Ему давно не по душе её авторитет, сколько бы алтарей в честь сыновьей любви ни воздвигалось по всему государству. Так мать не протянет более строптивцу руки помощи. Пусть выпутывается сам.
   ,
   Расправу над Пизоном Августа ожидала спокойно: народу требовался "козёл отпущения", как выражалась её приятельница - иудейская царевна Береника. Пизон понесёт наказание не за отравление Германика, коего совершить не мог, но за бунт в провинции. Однако сын в затруднении: Пизон располагает письмами Тиберия, в которых глупец-сын чёрным по белому давал наставления, как противодействовать Германику, не позволяя тому вольничать на Востоке. Обо всём случившемся в Антиохии Ливия была осведомлена лучше сына: о событиях доносила Планцина, её преданная сообщница. Письма Пизон сохранил. И Ливия злорадно посмеивалась, представляя, в каком затруднении сейчас своевольный сынок.
   Августа знала, что супруга Пизона скоро явится молить о заступничестве. Едва доложили о приходе гостьи, она велела немедленно провести её к себе. Вскоре перед всевластной старухой предстала ещё довольно молодая и явно испуганная женщина. Терпеливо переждав сетования матроны на судьбу, Августа решительно заявила:
- Нет, милая, так дело не пойдёт. Слезами ничего не добьёшься. Пока твой муж не вернёт письма Тиберия, я не берусь хлопотать .
- Но он прячет их даже от меня! - вскричала Планцина.
- Ты должна объяснить ему, что ради спасения письма следует вернуть.
- Он злится и отвечает, что в этих письмах залог его оправдания.
- Но разве ты не любимая супруга упрямца? Не привлекательная женщина? Разве ты не сумеешь ласками отвлечь его внимание и незаметно забрать их? Тиберий их не увидит. Они останутся у меня.
Планцина задумалась :
- Письма, наверно, у него в сундучке, который он держит под кроватью, но я не знаю, где ключ.
- А под изголовьем ты смотрела? Мой супруг всегда прятал ключи у себя в изголовье.
- Планцина, у тебя два взрослых сына. Их судьба, такая счастливая до сих пор, может сделаться тяжёлой. . Надеюсь, ты понимаешь, что твой супруг увлечёт их в пропасть за собой?
- В пропасть?! - ахнула Планцина, вновь начиная плакать. - Значит, мой муж обречён?
Августа помолчала:
- Если Пизон не хочет добровольно вернуть письма Тиберия, их придётся взять хитростью, и ты должна в этом помочь.
- Как? Я готова, но что я могу?
- Ночью в ваш дом надо впустить человека . Ты сумеешь устроить это?
- И моя семья будет спасена?
   - Если письма утром будут в моих руках. - Встав, она достала из шкафчика стеклянный кувшинчик и протянула его гостье.- Перед сном угости мужа моим любимым вином. Можешь пригубить и сама: твой сон будет крепче обычного, только и всего.
Принимая кувшинчик из холеных старческих ручек , Планцина осведомилась с вопросительной надеждой:
- Моего мужа помилуют?
   Августа ласково коснулась руки гостьи:
- Я не собираюсь обманывать тебя: Пизон должен понести наказание за содеянное. Но ты останешься в стороне, а твои сыновья не утратят ни чести, ни достояния. Судьба твоей семьи отныне в твоих руках.
  
   На следующее утро по Городу разнеслась весть, что Пизон был найден в своей спальне бездыханным. Рядом лежал окровавленный меч, - вещественное доказательство, свидетельствовавшее о самоубийстве. Планцина рассказывала, что вечером её муж написал Тиберию, запечатал своим перстнем таинственное послание и тут же отправил его, а потом, угнетаемый тяжестью обрушенных на него обвинений и не имея сил их опровергнуть, лишил себя жизни.
   Сожалея о случившемся, Тиберий жаловался, что смертью такого рода хотели возбудить ненависть к нему. Он огласил в сенате письмо Пизона. "Сломленный заговором врагов и бессильный доказать свою невиновность, я призываю в свидетели бессмертных богов, что был неизменно верен тебе, Цезарь, и не менее предан твоей матери. Я умоляю вас позаботиться о моих детях, непричастных моим поступкам, какими бы они ниного спасении моих сыновей."
   Приговор огласил консул. Выскоблить из фаст имя Пизона; часть имущества конфисковать, меньшую передать младшему сыну, который должен сменить имя; старшего ли шить сенаторского достоинства и на десять лет выслать из Рима. Тиберий милостиво освободил от бесчестия молодого Пизона и отдал ему имущество отца. В заключение он неохотно попросил не преследовать обвинениями вдову, особо подчеркнув, что таково желание Августы.
   По предложению Мессалы сенат вынес благодарность семейству Цезаря за отмщение Германика. Дело Пизона ко всеобщему облегчению закончилось.
   В самоубийство Пизона никто не верил; шёпотом передавали, что ночью к нему был впущен убийца.



  




-
  
  
-
  
  

12

  
  
   Часть 1
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"