Вид из окна размывался, растворялся в мелкой мороси. И мрачные стены бастионов вдали, и шпиль Петропавловского собора. Небо было свинцово-серое с темными мазками туч. Поток машин двигался грязно-бурой змеей по набережной, сворачивая на Кировский , окаймленный
- Умереть - не встать, - с придыханием ответила я.
- Да, нам здорово повезло, - он втащил в комнату мою тяжеленную сумку, набитую учебниками, и сетку-авоську с продуктами. - Тебе до института вообще пешком дойти всего-ничего. Да и мне удобно добираться, метро рядом.
Ник по-хозяйски стал расставлять книги на шаткой этажерке, приткнувшейся в углу полупустой комнаты.
- "Предъявите билет.
Что я мог сказать в ответ?
Есть билет на балет.
На трамвай билета нет", -
громко запели сразу несколько голосов. Потом раздался смех, что-то глухо стукнуло и все стихло.
- Да, соседи, конечно, не самые тихие, но больше свой брат-студент, - рассеянно прокомментировал Ник, уставившись в "Курс фармакогнозии" под редакцией Гаммерман, который извлек из моей сумки.
Понимая, что он потерян для общения на полчаса, как минимум, я вздохнула и решила приготовить ужин.
*
Уложив несколько яиц в футболку и зажав её край рукой , а в другую взяв тяжелую чугунную сковороду, я двинулась по коридору. Лампочка тускло светилась где-то далеко впереди . Путеводная звезда мигала, мерцала и грозила погаснуть, оставив меня в кромешной темноте. Лихорадочно вцепившись в край футболки, я, острожно ступая, шла вперед, на свет, не сворачивая ни в одно из многочисленных ответвлений, где вообще была тьма египетская. Оказалось, что лампочка горит перед закрытой массивной дверью. Я поставила сковороду на пол и потянула ручку на себя. Дверь, скрипнув, открылась и... это был второй культурный шок за сегодняшний день. Я оказалась в ярко освещенной ванной комнате. Стены её были облицованы зеленой плиткой, сильно смахивающей на малахит, а собственно ванна стояла посередине на золотых ножках-лапах. Сама она была в форме морской раковины. Роскошный и экзотический её вид не портили ни трещины, ни желтизна эмали.
- Заблудилась? - чья-то рука легла мне на плечо.
Вздрогнув, и резко обернувшись, я увидела перед собой существо в клетчатых брюках-бананах и черной кожаной куртке. На голове у него был ирокез красного цвета, сверкающий блестками в ярком электрическом свете.
- Здесь заблудиться легко можно, в квартире. Новенькие ничего найти не могут, ни кухни, ни туалета, ни даже к своей комнате вернуться. Это я -абориген, давно уже тут кантуюсь. С закрытыми глазами передвигаюсь. Да еще БП. Он вообще всю жизнь тут прожил. А другие, - парень махнул рукой и рассмеялся, - надо план квартиры сделать и продавать желающим. Жаль, поздно мне эта мысль в голову пришла. Расселяют дом окончательно. Гостиница тут будет. Интурист. Видишь, вид какой.
Я посмотрела в окно. Дождь закончился и солнце робко пыталось пробиться сквозь низкое, стальное небо. Но, шпиль Петропавловского собора уже сиял золотым копьем.
Ник.
Я переживал, как Марита отреагирует на наше первое совместное жилье. Поэтому, не стал сразу её грузить всеми его прелестями: отсутствием горячей воды и шумными соседями. Я снял комнату две недели назад, которые потратил на то, чтобы её отмыть, переклеить обои и хоть как-то обставить. Несмотря на все усилия, она получилась полупустой и даже цветок в горшке, водруженный на подоконник, не придал уюта. Но расположение дома и вид из окон, по моим расчетам, должен был компенсировать всё.
Марита вернулась с парнем, который познакомился со мной в тот день, когда я впервые пришел осматривать комнату. Мы быстро накрыли на стол. Разбросали по тарелкам дымящуюся яичницу, нарезали колбасу и хлеб. И сели ужинать втроем. Марита и парень с ирокезом, Майк, как гость, сидели на стульях, а я придвинул к столу свой, уже пустой, чемодан.
Она улыбалась, разговаривая с нашим новым соседом, а я, не особо вникая в смысл, только поддакивал, кивал головой и думал о ней. О том, как я волнуюсь, как ждал её прихода, как мечтал о нем и боялся его. Марита тряхнула головой и темно-русые кудряшки заволновались, запрыгали пружинками и рассыпались по плечам. У меня защемило в груди, слева.
- Да? Как интересно. И на каком инструменте он играет? - голос Мариты вывел меня из задумчивости.
- Гриша на фоно лабает. Днем в Консерве, а вечером по кабакам подрабатывает. Вы еще услышите его концерты, - парень засмеялся, - с песнями и плясками. - Это я - тихий студент-искусствовед из Мухи. Художественного училища имени Штирлица,(1) - засмеялся он.
- А Борис Петрович не возражает против таких шумных вечеринок? Все-таки, он пожилой человек, - спросила Марита удивлённо.
- Он не возражает, - подумал я, - а если и возражает, то промолчит.
*
Мы уснули утомленные. Я думал, что не смогу заснуть , но провалился в темную яму мгновенно.
Проснулся от того, что Марита трясла меня за плечи.
- Ник, ты слышишь? - в молочном свете белой ночи склонившееся ко мне
лицо казалось призрачно-бледным.
- Что? - я потянулся к ней и обнял.
- Там кто-то стонет. Или воет, - Марита дернула плечом, высвобождаясь, и испуганно посмотрела на дверь.
Я прислушался. Тишина. Только в окно стучит дождь. Шаги в коридоре, скрипнула дверь и опять все стихло.
- Это соседи. И дождь с ветром на улице. Спи. Ложись ко мне ближе. Вот так.
Марита пристроила голову у меня на груди и, сладко зевнув, уснула.
Борис Петрович.
В квартире все стихло далеко за полночь. Даже в комнате этого лохматого парня прекратились смех и пение. Наверное, эти глупые дети думают, что мешают мне спать. Хотя, скорее всего, они обо мне вообще не думают. Даже не замечают. Но на прошлой неделе, да, на прошлой, память совсем стала подводить, мальчишка-курсант подхватил меня в коридоре, когда я стал оседать по стенке, схватившись за сердце. Отвел в кухню, усадил на табурет у окна и вернулся, почти бегом, с прибором для давления. А потом, воткнув в уши фонендоскоп, долго считал пульс, зажав пальцами мое запястье, с волнением поглядывая на часы. Хороший мальчик. Будущий военный врач. Коля, Николай. И откуда у нынешней молодежи эта дурацкая привычка называть друг друга иностранными именами? Ну какой он Ник? Нет, пусть лучше остается Ником. Как я сразу не подумал, что не смогу слышать, как она называет его Колей. Или Николаем. Эта худенькая, кудрявая девчонка. Вчера встретил её на кухне, когда варил кашу. Она старательно лепила ёжики, перемешав скользкий фарш с рисом. Высунув кончик языка, сосредоточенно пыталась затолкать вовнутрь мясного шарика неизвестно где раздобытый чернослив.
- Так вкуснее, - пискнула девчонка, когда заметила, что я на неё смотрю. Потом покраснела и повернулась ко мне спиной.
Голова болит. Таблетки уже не помогают. Надо задвинуть шторы. Может быть, когда в комнате станет темно, я смогу уснуть. Перестану смотреть на комод, где стоят фотографии и... она. Не выдержал. Подошел и открыл. Взял в руки. Подержал и положил обратно. Плотно закрыл крышку.
Проклятая бессонница. Задвинул шторы. Лёг на диван и стал молиться, чтобы он пришел, сон. И избавил меня от воспоминаний. Или пусть уже придет Она. Я устал.
Майк.
Прислушался. Вроде бы тихо, в квартире нет никого. Дернул дверь. Закрыто. Значит, есть что взять. Это хорошо. Живучий какой старик оказался. Сколько я уже тут ? Скоро два года, а он все держится.
Марго быстро окочурилась, а за ней и подружка её, Никифоровна. Теперь они опять вместе чай пьют. Или что там пьют, на том свете? Нектар с амброзией? Смешно.
Думал у Маргоши поживлюсь, как-никак вдова известного инженера . А взял всего пару побрякушек, да всякий книжный хлам. Зато у тихой Никифоровны, те две темные иконы, что в углу стояли, на сколько зелени потянули. Хотя, Гордей, старый хрыч, наверняка меня нагрел. Мало дал. Навар весь себе оставил. Ну, да ладно. С Буре старика я так не прогадаю. Серебро. Цепь массивная. На крышке герб. Жаль, в гости к себе не пригласил меня ни разу, как я не набивался. Ползает по квартире, как тень. Каждый день все закоулки обходит. И комнату закрывает, гад.
Вот так подохнет и будет там лежать. Когда еще спохватятся. Кому они нужны, старичье это?
Входная дверь стукнула. Надо уходить.
Марита.
Провожаю Ника в Академию. Мы стоим у входной двери. Поправила ему фуражку и почему-то вцепилась в рукав.
- Я не на войну ухожу, - Ник улыбнулся и поцеловал меня в висок, - всего лишь на зачет по военно-полевой. Не волнуйся, до вечера.
Иду по длинному коридору, возвращаясь в комнату. Первый поворот, второй, нет, наш третий налево, а потом еще направо. Или сначала направо, а потом налево? Тупик? Темнота, хоть глаз выколи. Нет, на стене прямоугольное светлое пятно в раме. Неужели окно? Подошла ближе. Глухая стена. Показалось. Какой дурак перегораживал эту огромную квартиру в дореволюционном доме? Действительно, нужно попросить у Майка план. Эти темные лабиринты с пятнами закрытых дверей, кого хочешь запутают. Впереди промелькнула черная тень и скрылась за поворотом. Звуки расстроенного пианино. Вальс. Красивый. Значит, правильно повернула. Гришина комната рядом с нашей. Ну, наконец-то я дома.
Пытаюсь учить органику. Послезавтра экзамен. Гришка продолжает упорно терзать пианино. Один пассаж ему никак не удается и он повторяет его уже, наверное, в пятый раз. Где-то заскулил пёс. Интересно, с животными разрешают снимать комнату? Хотя, в этой "вороньей слободке" можно все.
"Плоскостно - тригональная гибридизация. Одна s- и две p- орбитали смешиваются и образуют ..."
Собака завыла громче, совсем рядом. Музыка прекратилась. За дверью послышалось частое и хриплое дыхание, как после бега. Что-то зацокало, удаляясь, по паркету. И все стихло.
*
Вечером спросила у Ника про собаку. Он удивленно пожал плечами и опять принялся за еду. Ежики с черносливом явно пришлись ему по вкусу.
Налила себе чай в любимую чашку с рисунком Прекрасной Шоколадницы на боку. Чай был крепкий и горячий. С удовольствием сделала глоток и стала смотреть в окно, любуясь на сияющий шпиль. День был солнечный и темные стены бастионов Петропавловки казались не мрачными, а величаво-имперскими.
Внезапно, раздался пронзительный крик.
Ник вскочил и выбежал из комнаты. Я ринулась, расплескав от неожиданности чай, следом за ним.
*
Гриша стоял в ванне-раковине совершенно голый и вопил во все горло.
Он был розовый, как поросенок, если не сказать красный, как рак, и мелко дрожал, обхватив себя руками. Рядом с ванной, на полу, валялось два одинаковых цинковых ведра.
- Я пере-перепутал. Вылил на себя к-к-кипяток, - стуча зубами и вздрагивая, сказал он Нику, не обращая на меня никакого внимания и даже не пытаясь прикрыться.
- Марита, выйди, пожалуйста, - Ник подавил смех и добавил, - буду спасать причинное место нашего соседа. Ну, и плечи с головой заодно. Хотя, такой глупой голове, которая не понимает, что кипяток развести сначала надо холодной водой, а потом лить, досталось по заслугам.
Вернулась в комнату и стала собирать посуду. Нагрузив поднос, открыла ногой дверь и пошла на кухню. Второй поворот направо.
Переложила остатки мясной подливы в миску, покрошила туда кусок булки, пропитанной разлившимся чаем, и поставила её на пол в узком темном коридорчике. Потом вымыла и вытерла посуду, и вернулась в комнату.
Опять этот вальс. Быстро же он очухался, Гришка.
*
Сижу за столом в шапке-ушанке, плотно завязанной под подбородком, и пытаюсь зубрить органику. Только так можно приглушить шум, доносящийся из соседней комнаты. Хохот, пение, визги.
Не выдержала, пошла усмирять разгулявшуюся компанию.
- Тебе чего? - Гришка открыл дверь рывком. В комнате человек десять, не меньше. Как они смогли там уместиться, уму непостижимо. Она узкая и длинная, как трамвайный вагон. Только стол, стул и тахта вдоль стены помещаются.
- Можно потише? У меня завтра экзамен, - промямлила я и подумала, что больше всего мне хочется сесть на полу рядом с другими ребятами и вместе с ними горланить песни. Может, плюнуть на эту химию?
Ник.
Марита задерживалась и я вышел её встречать. Мы столкнулись у самого входа в арку, возле которой на колченогой табуретке сидел местный бомж по прозвищу Сирень. Имя вполне подходило старику. Он всегда, даже в самые теплые и солнечные дни, был одет в "семисезонное", как говорила моя бабушка, темно-коричневое драповое пальто, наглухо застегнутое, и в такого же цвета широкополую шляпу, прикрывающую большую половину лица. Можно было разглядеть только сизый нос, из-за которого, собственно, его и называли Сирень.
- Ой, - Марита дернула меня за руку, - он всегда тут. Неподвижный, как истукан.
- Видом на Неву любуется, - я открыл дверь в парадную, пропуская Мариту, - ты чего так поздно?
- В институте задержали, а потом в магазин зашла, - она протянула мне сетку, из которой торчала булка-щука (2), пара жестяных банок с консервами и несколько свертков в серой упаковочной бумаге.
- Ты чего, на консервы решила меня перевести? Низззя... Меня кормить надо, у меня сессия, - заныл я дурашливым, жалостливым голосом, когда мы поднимались на свой, четвертый этаж.
- Это не тебе, - Марита смутилась, - псу одному голодному.
- Я тоже голоден, как собака, - продолжал дурачиться я, - и никто не пожалеет, не накормит.
Марита засмеялась, погладила меня по голове и поцеловала.
Под утро я проснулся. Марита сидела на кровати и пыталась надеть на голову подушку, как треуголку Наполеона.
- Ты чего? - сонно спросил я.
- Я его завтра убью, этого недоваренного Гришку. Достал своей музыкой.
Я прислушался, в квартире была мертвая тишина.
Борис Петрович.
Бесконечные дожди. Промозгло и холодно. Или кровь меня уже не греет, стар стал. Мне кажется, что я так не мерз даже в ту страшную зиму. Каждый вечер возвращался домой, переходил Троицкий (3) дважды в день, несмотря на лютый мороз и ветер с Невы. Лишь бы увидеть её, убедиться, что жива. Растопить буржуйку, согреть воды и напоить её кипятком, размочив в нем половину моего пайка.
Она сидела в кресле-качалке, держала чашку двумя руками в митенках и пыталась улыбнуться потрескавшимися, бледными и тонкими, как пергамент, губами. Потом прикрывала глаза и спрашивала тихо, едва слышно : "Боря, писем нет?". Этот вопрос, который она задавала мне изо дня в день страшил меня больше, чем вой сирены, бомбежки и даже голод.
Я встречал почтальона, когда-то молодую и веселую женщину, которая теперь с трудом поднималась по лестнице, останавливаясь на каждом этаже и ставя на пол тяжелую сумку, каждый день. Спускался ей навстречу. Брал очередное письмо и сразу прятал его в карман пальто. Только один раз почтальон спросила , почему я, а не та, кому оно адресовано, забирает письма.
- Она в госпитале. Дистрофия. Вы не волнуйтесь, я обязательно передам.
Она никогда не простит меня, я знаю. Если бы я мог хоть раз, всего один раз перед смертью, войти... я бы встал на колени и...Но, я не найду её. Её больше нет.
Я смотрел в окно. Молочный свет постепенно окрашивался розовым. Еще одна бессонная ночь заканчивалась. Наступал рассвет.
Марита.
Миска, которую я оставила в темном закоулке, была пуста и от неё тянулись мокрые пятна следов, поворачивая в один из коридоров. Я положила в плошку консервы "Завтрак туриста", смешанные с остатками макарон.
Постояла, прислушиваясь. Тишина. Пошла по следам. Только завернула за угол, как опять послышались звуки вальса.
Ну, сколько же можно! С силой ударила кулаком в стену. Оказалось, что я грохнула в дверь. Странно, раньше её тут точно не было. Дверь открылась бесшумно, пропуская вовнутрь . Вошла и огляделась по сторонам.
Большая, темная комната. Очень холодно. Окна такие грязные, что почти не пропускают свет и заклеены белыми полосками крест-накрест. Когда глаза привыкли к темноте, первое, что увидела - рояль, стоящий посередине. Несколько книжных шкафов вдоль стены, почти пустых. Кресло-качалка с небрежно брошенным на него одеялом. Черный круг-тарелка на стене. Перевернутая железная бочка с дырой сбоку и трубой, тянущейся к окну. Печка-буржуйка. Рядом с ней валялись несколько разорванных книг и деревяшки, похожие на ножки от стула.
На пыльном полу, прямо у моих ног, лежал лист бумаги. Наклонилась и подняла . Подошла к открытому роялю, нажала на клавишу. Тишина. Взяла аккорд. Ни звука. Испугавшись, метнулась к двери и чуть не споткнулась о коврик, постеленный в углу. Только когда вбежала в нашу комнату увидела, что сжимаю в руках лист бумаги.
Ник.
Похоже, что я влюбился в мать Терезу. Сегодня воскресенье, целый день моросит дождь, но мы с Маритой решили прогуляться. Прошлись по набережной, посидели в кафе в Александровском парке. Постояли на Троицком мосту, любуясь на Неву и Марсово поле. Когда возвращались домой, в парадной, встретили Сирень. Он сидел на широком мраморном подоконнике второго этажа. Перед ним стояла бутылка и граненый стакан. Я прошел мимо, а Марита поздоровалась.
- Девочка, - окликнул её старик, - ты не могла бы сварить мне картошки? -Горячего хочется.
Сирень налил в стакан буро-коричневую жидкость из бутылки и выжидающе уставился на Мариту.
- Да, конечно, дедушка, - ответила она с готовностью, - через полчасика принесу.
Пока Марита была занята на кухне, я решил просмотреть конспекты лекций по пропедевтике внутренних болезней. На столе, заваленном книгами, лежал пожелтевший лист бумаги. Рисунок. На нем были изображены три фигуры. В центре - Коломбина в пестрой юбке, скрестила в танце ноги. Слева от нее - фигура Арлекино в черно-красном трико и треугольной шляпе, а справа - Пьеро в маленькой шапочке и белом балахоне с яркими пуговицами-помпонами. Мне потребовалось немало фантазии, чтобы понять, что изобразил художник. Нет, все персонажи комедии дель арте были узнаваемы, но нарисованы - очень своеобразно. Руки, ноги и головы всех тех фигур разбросаны, не соединены между собой. Лиц вообще нет. Только три цветных круга вместо голов. Остальные части тела состояли из разноцветных и белых треугольников, пересекающихся друг с другом. Но, впечатление такое, что все три фигуры двигаются , как живые.
В углу пожелтевшего листа - карандашная надпись. Буквы почти стерлись, но я подошел к окну и присмотрелся :
"Паяцы.2-е действ." Потом большая буква "Н." и неразборчивая подпись.
- Это откуда? - я протянул рисунок Марите, вернувшейся в комнату, - подарил кто-то?
- Нашла, - она покраснела, - я потом тебе расскажу. Сейчас только картошку отнесу.
- Нет уж, вместе отнесем, - я решительно взял кастрюлю с дымящейся картошкой и вышел из комнаты.
*
Марита присела на подоконник рядом с Сиренью, уплетавшем горячую картошку. Я стал рядом и прислонился к стене.
- Дедушка, а кто раньше жил в нашей квартире? - голос Мариты показался мне взволнованным.
- Раньше? Это когда? Маргарита жила. Еще Пелагея Никифоровна. Преставились они уже как с год. Одна за другой ушли. А потом, много кто жил, - Сирень облизнул ложку, - народ тут меняется часто, как погода в Питере.
- Ну, совсем раньше, до войны.
- До войны..., - удивленно протянул старик, - а чего ты меня спрашиваешь? Ты соседа своего расспроси, Бориса Петровича. Он тут с рождения живет, блокаду пережил в этой квартире. Правда, он молчун. Но, тебе может и расскажет. А я не помню всех-то, мал был, да и жил в соседнем доме.
Сирень помолчал, задумавшись.
- Меня полумертвого вывезли. Мои-то все уже... там, где раньше сараи стояли, - Сирень махнул рукой куда-то в сторону, - сложены были. Мать с бабкой и, - он закашлялся, - сестренка.
Старик замолчал.
- А собака у кого-нибудь из довоенных жильцов квартиры была? - прервала тишину Марита.
- Да, вот собаку помню. Черная такая дворняга. Большая. Но, добрая. Нас, детей, никогда не трогала, когда мы во дворе играли, даже не лаяла. Вот только кличку её позабыл. Хороший был пес. В блокаду его съели, я думаю.
- Как съели? - Марита широко распахнула глаза и прижала руки к груди.
- Сварили и съели, делов то. Она ж по двору бегала, людей не боялась. Вот её кто-то и приманил.
- Спасибо тебе и хозяйке твоей,- Сирень протянул мне пустую кастрюлю,- хорошая девушка, сейчас таких мало, повезло тебе. А я так всю жизнь и промаялся один.
Борис Петрович.
Они не обратили на меня внимания, даже не повернулись в мою сторону, когда я вошел на кухню. Стояли у окна и разговаривали.
Я поставил варить яйцо всмятку. Достал дедовские часы на цепочке. Засек время.
- Скорее всего, это страница из книги, - этот неприятный парень с блестящим гребнем на голове держал в руках лист бумаги и внимательно его разглядывал.
- Ну как же, посмотри, Майк, тут подпись карандашом сделана в углу и края ровные, не похоже, чтобы из книги лист вырывали, - взволнованно сказала девчонка Ника.
- Откуда это у тебя? - "петушиный гребень" помахал листком.
- Нашла, - девчонка покраснела.
- А там еще такие есть? Сколько?
- Что сколько? - она сердито выдернула бумагу из рук Майка.
- Сколько хочешь за этот рисунок? Плачу в твердой валюте, - он полез в карман и вытащил смятую купюру.
- Это что? - девчонка уставилась на деньги.
- Десять долларов, деревня, - парень покачал головой, отчего гребень на его голове засверкал от солнечного света, бьющего в окно.
- Он не продается, этот рисунок. И вообще, он не мой.
Девчонка резко развернулась и направилась к выходу.
- Здравствуйте, Борис Петрович, - буркнула, проходя мимо.
В руках она держала рисунок. Один из тех. Я узнал бы его из тысячи.
В глазах потемнело, голова закружилась и я провалился в темноту.
Марита.
Мы с Майком еле дотащили Бориса Петровича до его комнаты. Я вызвала скорую, села на кресло рядом с диваном, на который мы его уложили, и стала ждать.
Старик хрипел. Очень страшно. Скорее бы приехали врачи или вернулся с занятий Ник. Но время тянулось так, что казалось, оно совсем остановилось.
Комната Бориса Петровича была чисто прибрана. Никаких лишних вещей. Все аккуратно разложено и расставлено. Книжная полка. Большой стол у окна. Старинный шкаф-шифоньер. Комод, застеленный салфеткой.
Даже зеркала нет. Только фотографии и шкатулка на комоде.
Я посмотрела на часы. Минут десять уже точно прошло, скоро приедет неотложка. Все-таки какой он нехороший, этот Майк. Оставил меня тут одну, рядом с умирающим стариком. Борис Петрович опять захрипел и поднял руку. Поводил ею в воздухе, как-будто пытаясь до чего-то дотянуться, и бессильно уронил её опять. Я встала и отошла от дивана к комоду.
Может быть это и предрассудки, конечно, но говорят, что умирающие могут крепко схватить того, кто рядом. С собой хотят забрать.
Чтобы отвлечься, стала рассматривать фотографии на комоде.
Борис Петрович. Совсем молодой. В старомодном однобортном пиджаке.
А это он с каким-то военным, наверное, с другом. На брата не похож. Форма у его друга, как фильмах про войну. Пилотка со звездой, лихо заломленная набекрень, и гимнастерка без погон. Фотография женщины. Красивая. Сидит в кресле - качалке, русая коса перекинута на грудь, улыбается. А возле её ног разлегся большой черный пёс. Лохматый, с отвисшими ушами. Похож на дворнягу, но морда добродушная.
Ну, вот и скорая приехала.
Майк.
Эта чокнутая осталась в комнате старика. Думал, побоится. Так нет, сидит рядом, чуть за руку его не держит, врачей дожидается. Такой момент подвернулся. Я бы успел по шкафам пошарить, все осмотреть. Может он и не сегодня умрет, так завтра или через неделю. Все ведь на помойку выбросят. Не сразу, конечно. Родственников поищут. А когда строители придут стены ломать, хлам выбросят, а все мало-мальски ценное растащат. Неужели всю ночь с ним сидеть будет, малахольная? Нет, Ник её уведет. А может сам останется. Он ведь врач. Вот принесла их нелегкая на мою голову. Особенно Мариту. Сует свой нос везде. С Сиренью разговаривала, я видел. Что он ей наболтать может , одному богу известно. Хоть он и пьянь, а все примечает. Еще рисунок этот. И зачем я только полез с долларами. Решил, что отдаст за десятку с радостью, а она честной идиоткой оказалась. Нет бы по-умному выспросить, откуда он у неё.
Надо ночью попытаться к БП в комнату зайти. Если Ник или Марита с ним останутся, то спрошу как дела, мол, у старика. А если они уйдут, то дверь точно закрывать не будут.
Хриплое дыхание где-то неподалёку. Что за дела? Нет, не дыхание, рык! Обернулся, вглядываясь в темноту лабиринта коридоров. Он приближается, звук. Страшный. Со свистом и ревом. Уже совсем рядом!!!
Бежать.Спасаться. Но он вокруг, этот ужасный звук. И ледяной холод. А-а-а-а-а-а!!!!!!
Ник.
Я вернулся домой, когда неотложка уже уезжала. Фельдшер с чемоданчиком вышел, столкнувшись со мной в дверях. Потом, оттолкнув меня, с криком выбежал Майк. А врач, увидев на лацкане значок чаши со змеёй задержался и отозвал в сторону.
- Я так понимаю, что этот старик ваш сосед. Так вот, коллега. Медицина тут бессильна. Мы, конечно, сделали всё, что могли. Но он умирает. Обширный инфаркт. Я не вижу смысла в госпитализации. Не довезём, - он вздохнул.- Надо бы родственникам сообщить. Вызвать.
- Мы живём тут недавно, но, насколько я понимаю, Борис Петрович одинок.
- Ну, не знаю. Может адрес или телефон какой-то найдете. Вы посмотрите в комнате. Старики предусмотрительны. Часто оставляют записки. Кому сообщить. Где и в чем хоронить. Деньги на похороны. Это я вам по личному опыту говорю, - врач опять вздохнул, пожал мне руку и вышел.
Из комнаты Бориса Петровича выглянула бледная, испуганная Марита.
Я вошел и посмотрел на старика. Он был без сознания, но дышал ровно, только иногда похрипывал.
На столе я заметил рисунок, который видел в нашей комнате.
- Ой, это я положила, когда мы с Майком Бориса Петровича притащили из кухни, - сказала Марита, перехватив мой взгляд.
- Ты мне так и не рассказала, откуда он у тебя. Но, сейчас не время. Нужно найти его документы. Адрес родственников. Хоть какую-нибудь записку или письмо, чтобы знать, к кому обращаться, если Борис Петрович...
- Умрет? - всхлипнула Марита.
- Да, - тихо ответил я и открыл шкатулку, стоящую на комоде.
В ней лежали старые, пожелтевшие письма. Те, что сверху, были распечатаны. И, судя по всему, их часто читали. Под ними - пачка треугольников, перетянутая бечёвкой. Похоже, что их никогда не трогали. На них - адрес нашего дома и квартиры. Адресат : Филимонова Анна Ивановна. Почерк красивый, почти каллиграфический. Только на верхнем бумажном треугольнике текст напечатан.
Я не стал их развязывать. Взял в руки верхнее, открытое письмо, и стал читать.
"Коленька, родной мой! Вот уже год, как от тебя нет писем. Но я верю, что ты жив и даже не ранен. Чувствую.
У меня все хорошо. Я здорова. Только очень огорчилась, что пропал наш Стерегущий. Помнишь, как мы нашли мокрого, жалкого щенка у памятника в парке и ты взял его на руки и сказал, что он будет преданным стражем. Так что, теперь я совсем одна, без верного охранника и друга. Правда, Борис мне помогает. Было бы совсем трудно без него. Наверное, ты был прав, он все-еще влюблен в меня. Как давно это было. До нас, до нашей встречи. Мне так хочется с тобой прогуляться по Кронверкской(4). Постоять на мосту. Я часто вспоминаю, как в ясный, солнечный день мы, стоя на нём, насчитали восемнадцать куполов. Посидеть на нашей скамейке в парке. Послушать оркестр. Наш вальс. Он звучал, когда ты предложил мне руку и сердце. Старомодно, но верно. Ты отдал мне свое сердце и взамен получил моё. Навсегда. Когда мне совсем грустно, я наигрываю эту мелодию и думаю о тебе. Я все время о тебе думаю, любимый. Храни тебя Господь.
Целую. Твоя Аня.
PS. Твой подарок я убрала на книжный шкаф. Приходили из Русского, но я не отдала. Надеюсь, что премьера "Паяцев" состоится после войны и твои эскизы пригодятся. Успеют они еще покрыться музейной пылью.
PPS. Я умираю без тебя, без твоих писем."
*
Борис Петрович умер ночью. Марита рассказала мне о звуках вальса, о собаке, о странной комнате с роялем и рисунке, который она нашла на полу.
Я не стал ей пересказывать содержание письма, найденного в шкатулке. Не хотел, чтобы Марита знала, что Борис Петрович не только не отдавал письма адресату, но и не отправлял те, которые Анна писала мужу . Сказал только о подарке, спрятанном на шкафу. Марита вышла из комнаты и вернулась через несколько минут с пыльной папкой в руках, на которой была сделана надпись:
" Вот моя песня - тебе, Коломбина.
Это угрюмых созвездий печать:
Только в наряде шута-Арлекина
Песни такие умею слагать". (5)
С днем рождения, родная.
20 июня 1941 года.
Все рисунки мы отнесли в Русский музей, посчитали знаком, художник подарил эскизы своей жене, а комната, а может быть и сама Анна, отдала их Марите. А через несколько месяцев, в корпусе Бенуа открылась большая выставка русских авангардистов. Кандинский, Малевич, Гончарова, Родченко и Филимонов.
Мы пошли на неё после занятий. В зале с работами Филимонова развесили эскизы театральных костюмов к постановкам разных лет. Среди них были и "Паяцы".
Марита.
Мы долго стояли перед большой картиной Николая Филимонова. На ней множились, дробились, рассыпались и собирались воедино цветные осколки, создающие разноцветный ковер из домов, лиц, церквей , мостов...
Внезапно, в центре картины появился большой черный пёс. Он внимательно смотрел на нас, наклонив голову набок и, высунув язык, тяжело и часто дышал. Всмотревшись, я увидела, что он сидит у ног мужчины в гимнастерке, который стоит под руку с молодой, красивой женщиной.
Я испуганно оглянулась на Ника. Он стоял рядом, рассматривая полотно. Вдруг, Ник надел фуражку, выпрямился и отдал честь, глядя прямо перед собой. Потом взял меня за руку.
Мужчина на картине, глядя на нас, кивнул, а женщина помахала рукой в перчатке - митенке. И улыбнулась. Светло и радостно.
_________________________________________________
1 - Санкт-Петербургская государственная художественно-промышленная академия имени барона А.Л. Штиглица.
2 - Булка-щука - длинный батон солоноватого вкуса, по форме напоминающий щуку. Стоил 22 копейки.