Увидев это, сашин дед сказал: "Ты бы ещё в губу полностью залез и исчез". Мальчику стало грустно, потому что у него не было губ, но вместо них была итальянская булавка, которой он прицеплял себя за вешалку и спал так в шкафу. Дедушка, увидев расстроенное лицо Саши, дал ему по лбу вилкой, и там всё стало красным. Мальчик, сам того не заметив, издал звук "ай" и, взяв себя за лоб, обнаружил там новенькие губы. Он был так рад, что размахнулся и выкинул булавку, попав бабушке в ухо, которое находилось у той на лице, но сбоку.

- Спасибо, - сказал Саша.

- Это что ещё такое? - воскликнула бабушка, глядя как деда стошнило в люстру.

Ответ был очевиден: "За видимым волшебством всегда следует объяснение".

Бабушке так понравилось с булавкой в ухе, что она заставила так ходить весь дом, включая консьержа.

"Событие с исчезновением консьержа"

Почему-то все решили (вплоть до моей родной сестры), что я держу у себя в доме двух собак. Пишу это потому, что данный предрассудок уже принял форму помешательства и преследования.

Началось всё с того, что во дворе меня все звали Беркут, а вообще я, пожалуй, начну не с самого начала, а вот: иду из магазина с авоськой, полной полосатых консервов (читатель, возможно, припомнит сахалинских тигровых раков) и на самом подходе к двери замялся, да одна банка у меня из авоськи и вылетела, упав через все пролёты прямо на первый этаж и убив консьержа. Должен сказать, на его место когда-то претендовал и я сам, но в последнее время так можно было сказать про каждого мужчину, жившего в этом доме. Банка привлекла к моей персоне всю местную публику. Так всё и получилось.

По факту несчастного случая, я оказался непричастен, но с тех пор, как одна старушка на домовом собрании сказала, будто "шмертельную травму" погибшему Бестелову причинила моя прихоть иметь на последнем этаже собак, общественность (из самых разных побуждений) напоминала мне об этом при любой встрече. В тот раз на собрании я был подавлен чувством вины и, признаться, всё прослушал, но впоследствии вспомнил, как отставной сапёр Прибихин отгородил меня от старухи плечом и, подмигнув, предложил собравшимся выпить "за непростое происшествие", хотя по-хорошему стоило за упокой. Не удивит читателя и то, что Прибихин с должностью консьержа имел непосредственное дело и, поселившись в нашем доме, досадовал на занятое Бестеловым место.

Я попросил прощения и удалился после единственной рюмки, но, судя по слуховому впечатлению, затем начался настоящий балаган, который продлился до следующего утра, когда я проскользнул мимо оставшихся Прибихина и Жралова (тот был большой безработный драматург). В тот момент первый уверял: "Этих собак, Игорь, я у собственного брата роды принимал", на что был ответ: "Ах, какая могла бы из этого получиться пьеса!". А меж тем спускаться мне пришлось, перешагивая почти на каждом этаже через чьё-нибудь пьяное существо, а ближе к первому этажу и на каждой ступени. С этим испытанием я справился, наступив лишь один раз на голову студентке. Разговор, который я невольльно подслушал, звучал не абы откуда, а из самой коморки консьержа, где теперь, очевидно, обоснуется кто-то из этих двоих. Ещё тогда я был уверен в недоразумении.

Дальше дела мои бурно скатились в настоящий абсурд. Студентка та в меня почему-то влюбилась и сама завела собаку, то и дело спрашивая, когда я вожу на прогулки Черныша и Басю, а то им непременно будет интересно поиграть. Бабушка с первого этажа начала подозревать Жралова и Прибихина в "драматично срепетированной постановке случая", из-за чего меня два раза вызывали к участковому и очень хотели видеть собак. На мои заверения в том, что никаких собак нет, отвечали: "Вы этих драматургов недоделанных не бойтесь", либо "Что вы нам тут рассказываете, ваш Бася на всю округу знаменит".

Возвращаясь из отделения, я столкнулся в дверях с молодым человеком, который был очень раздражён и хотел знать, почему во всём городе ему - аллергику - довелось влюбиться в скверную даму, которая ему наперекор завела таксу и полюбила собачника.

Поднимаясь домой, я почувствовал дрожь в теле и решил отдышаться на третьем этаже. Снизу до меня доносилось надрывное, гулкое эхо телепередач, которые теперь принадлежали репертуару Прибихина. Нечто странное - не то чутьё, не то любопытство - поманило меня взглянуть туда, вниз, через перила и этажи , отрисовывая в голове случившееся, как отправную точку для моего теперешнего и наверняка не окончательного положения. Прислонившись грудью, я застыл, вдыхая прохладный, пахнущий сыростью воздух парадного, и пересчитывая пролёты, как вдруг услышал наверху шарканье. Я было встрепенулся, но, не успев среагировать, пропустил пролетевший мимо моего лица с секущим воздух свистом предмет. Было слышно, как снизу раздался хлёсткий жестяной хлопок, пока шаги возбуждённо, с некоторым смягчением каждого шага, затухали наверху. Я глянул вниз, узнал злосчастную полосатую банку и машинально отскочил. Телевизор на первом этаже стал тише и от возгласа "А ну стой там!", принадлежавшего Прибихину, у меня всё потяжелело, даже на мгновение потемнело в глазах. Было страшно. Я попятился назад, затем, почувствовав, что упёрся в подоконник, растворил ставни и непроизвольно, с изрядной неосторожностью, как это делают кошки, залезая на деревья, бросился вниз. Я сильно оцарапался и подвернул ноги, но как же я бежал, в каком ужасе мчался прочь! Нет мне больше места в том доме - так я решил и держусь этого до сих пор. Как теперь вернуться? Что сказать? Куда мне теперь деваться!?

"Неуправляемый бильярд"

В неуправляемом бильярде всего одно правило: не управлять бильярдом.

Камышов стоял на кончике кия, упираясь в потолок указательным пальцем и вращаясь при этом против часов. Ежов бегал вокруг и наматывал на Камышова скатерть. Тетерин, уложившись всем телом на шары, катался по игровому столу, стараясь чтобы те не закатывались в лунки; он вкладывал в это самое сакральное значение, будто это не Тетерин и шары, а сама гравитация удерживает космические тела в их положении. Это и называлось неуправляемым бильярдом.

К слову, варианты игры были разные, но одно было неизменно: все четверо периодически прерывались на шаровой бой, сутью которого был бой не шарами, а самих шаров. Для этого нужно было создать условия, в которых неодушевлённые шары будут бить друг друга, как будто у них есть воля кого-то бить. Впрочем, шаровой бой обычно длился не более трёх минут, потому что шары упорно не хотели друг друга бить, а все четверо мужчин были гуманистами. Однажды кто-то из них предложил ударить по шару кием, чтобы тот после ударил другой шар и тогда бы состоялся настоящий шаровой бой, но другие трое напоминали ему про единственное правило и всё возвращалось к логике.

"Описание одного синдрома"

Трюмовидный антигравитационный синдром представляет собой недуг больше умственный и поражает в основном нигилистов.

Для того, чтобы у вас появился трюмовидный антигравитационный синдром, вам нужно всецело презреть физику. Каждый раз, когда вы встречаетесь с физическим явлением, стоит нервно выругиваться или демонстративно его игнорировать, а ещё лучше приговаривать: "Не вижу в том логики, что упала люстра", но этот пример применим только к ситуациям, где фигурирует люстра, так что адептам стоит внимательнее относиться к вещам, различая, где есть люстра, а где её нет.

Итак, когда физические явления перестали быть для вас авторитетом, вам нужно отключить у себя вестибулярный аппарат или - если вы не знаете, как это сделать,- просто притвориться, что он у вас не работает. С того момента нет для вас такого словосочетания, как "земное притяжение". Хождение по дверям и стойка на дорожных знаках - наиболее частые и рекомендуемые формы сопротивления гравитации, но собственные варианты (как, например, потолочная чечётка и воздушная йога)тоже приветствуются. Прыжки с деревьев и крыш стоит практиковать осторожно и только в воображении!

Спустя какое-то время, адепт начинает перемещаться по улицам кувырками и перепрыжками, со временем перерастающими в акробатические трюки. Итогом работы, в зависимости от школы, считается появление в поведении адепта порхания, парения, хождения по стенам, а также бег с отсутствующей поверхностью.

"Эффект, получивший название"

Давид Мефодиевич Стрептококк - учёный еврейского произношения, открывший закон стеклянного шара, точнее не закон, а парадокс, а ещё точнее эффект.

Попробуем представить: существует индивид, жаждущий знать, что будет, если проглотить стеклянный шар. Так вот, у него есть для этого семь или шесть отверстий, в зависимости от пола и размера шара. Если шар мужского пола, к нему принято обращаться Шэр, а если женского, то Шармуазель.

Размер отверстия у испытуемого ни в коем случае не должен быть квадратным, глубина должна иметь температуру жарче тела и выглядеть дружелюбно для Шэра или Шармуазель.

При погружении шара в отверстие испытуемого, должна играть музыка игривого жанра, настроения или содержания. Само погружение должно проводиться вкручивающими и как бы пританцовывающими движениями (иначе не нужна была бы музыка). Шаром нужно поигрывать, привлекая отверстие, дабы их знакомство с шаром прошло комфортно для испытуемого.

Следующие этапы примерно одинаковы для всех видов шаров, отверстий и испытуемых. Пациент начинает смешно ругаться и дрыгать копчёностями, а точнее конечностями, а ещё точнее руками, ногами, ушами, носом, волосами и всем, что у него может дрыгаться. Затем наступает стадия аутичной идиотии: подопытный глупеет прямо на глазах, при этом всё глубже погружаясь в себя, пропорционально глубине, на которую в него погружается шар. После наступления полной идиотии, в комнату заходит мистик-шаролог и начинает проповедь: "Подобно тому, как в вас, испытуемый, погружается шар и тому, как он из вас со временем выйдет, наше тело принимает и отвергает душу. Это необходимо понимать так же отчётливо, как то, что все кошки пахнут по-разному"

Испытав психоделический, религиозный или любой другой сакральный опыт, подопытный начинает верить в то, что всё во вселенной стремится к форме шара, что сам он (и, разумеется, вы вместе с ним) живёт на огромном шаре и т.д. Если вы встретите человека с такими признаками, то с высокой долей вероятности это один из несчастных добровольцев Давида Мефодиевича Стрептококка. Данный эффект получил название.

"Обстоятельство, по которому я потерял в глазе"

Услышав неладное, женщина зашла в комнату, где все ели. В тот момент все не ели, так что там стоял я и купал кастрюлю. Женщина спросила меня, поставил ли я чайник и я утвердительно промолчал, потому как был научен, что молчание означает согласие. Но всё же, сделав скидку на уровень культуры и образования этой женщины, я стрельнул глазами в сторону. Там стоял чайник, который я поставил, и теперь уже глаза, которыми я туда стрельнул. Всё предельно логично. Я так говорю, потому что перед тем, как научить меня тому, что молчание значит согласие, учителя поведали мне о логике и я ей следовал.

Женщина возмущённо отметила, что чайник, который она велела мне поставить, холодный, на что получила ответ: "Было прошено поставить, так извольте - стоит. Будьте добры, помогите мне вставить глаза обратно". Сделав вид, что она в замешательстве, женщина озверела и отобрала у меня кастрюлю, которую я купал, и зачем-то слила с неё воду. С тех пор я купаю кастрюлю только в тех местах и в те часы, когда эта женщина отсутствует, а ставить чайник мне и вовсе запретили, не позволяя даже видеть, каким способом она это делает.

"История вражды людей и бегемотов"

Мало кто об этом знает, а вообще, пожалуй, никто. Дело в том, что облака очень тесно связаны с бегемотами. А бегемоты до своей встречи с людьми всегда были пушистыми и добрыми животными. Шерсть их была белоснежной и воздушной, как необработанный хлопок, вата и то, во что врачи обмакивают спирт.

Когда к бегемотам пришли люди, то первые так испугались, что вмиг облысели и попрятались. Людей это очень позабавило, они смеялись во весь голос и катались по земле, сдирая со смеху траву, собственные волосы и одежду (один даже содрал с другого кожу и потом не отдавал). Пока люди хохотали, драгоценный пух плавно и неумолимо поднимался в нижние слои атмосферы. Так появились облака. Как читатель может догадаться, до знакомства людей с бегемотами на земле не было никаких облаков и всегда светило солнце, но тучи тоже были, просто именно облаков почему-то не было.

Поняв, что пуха им не видать, люди затеяли охоту на бегемотов, а заодно на слонов и носорогов. С тех пор эти виды с людьми не дружат, у них это считается недостойным занятием.

"Неприличный вопрос"

Пряткину, потерявшему работу, пришлось-таки вернуться в свой родной город и заночевать у беременной тётки. У той была фамилия Рептилина, доставшаяся от недавно бросившего её мужа, маленького - в метр двадцать ростом - начальничка бани. Размолвка произошла у них из-за того, что Рептилина уже пять лет была беременна и всё никак не могла родить. Супруг, решив, что она тем самым скрывает измену, съехал, напоследок сказав: "Можете больше не тужиться, отпустите уже дитя, оно ни в чём не виновато".

Пряткин в ту ночь так и не спал, потому что слышал, как откуда-то из-за стены или из коробки, а не то шкафа, раздавалась насвистываемая мелодия, которая его очень раздражала, потому что он не любил "Ну, погоди!". Потом, около трёх ночи, послышались шлепки, похожие на игру в баскетбол. Пряткин подумал тогда, что тётка, должно быть, делает упражнения, чтобы вызвать схватки, и решил пойти на кухню, дабы подготовить тазик, полотенце, акушерские щипцы и прочие принадлежности для того, чтобы помыться (ванна всегда помогала ему уснуть). Мамаша вышла на кухню, где курил взъерошенный Пряткин, достала из чулана стетоскоп и начала прислонять его к животу в разных местах. Пряткин тогда подумал, что, должно быть, тётка собирается родить и очень обрадовался, что имел странность мыться, используя акушерские щипцы и тазик, но Рептилина перебила его мысль: "Тише там, вот сейчас ни о чём не думай, я пытаюсь слушать". Было сложно ни о чём не думать, поэтому он начал слушать, как она слушает. Самое странное, что Рептилина отвечала тому, что там внутри, и как раз уточняла что-то. Пряткину послышалось, что в животе у беременной тётки был голос, который просил отварить пельменей. Он снова предложил тазик, но его перебили: "Слушай, вот тут немного денег, пойди отвари пельменей". Пряткин ответил, что может и забесплатно, на что тётка, нахмурясь, сделала настойчивое выражение лица. Так молодой человек устроился работать экономкой у собственной тётки, сохранив в секрете говорящий и иногда свистящий всякие мелодии живот. Однажды он спросил, отчего бы ей не родить, но в ответ лишь получил по морде палкой, а больше спрашивать и не хотелось.

"Богатство свитера"

Если очень хорошо (даже слишком хорошо) прислушаться, то можно узнать нечто новое о свитере. Когда шуршат его складки, это похоже на шушуканье испорченных соседей, помышляющих как бы укорить новосёлов. Временами звуки свитера становятся возбуждённым шарканьем налётчиков, ожидающих в подворотне своего несчастливца. Иногда это шелестящее, согревающее дыхание женщины, иногда шуршание жухлой травы, там, где поле в ноябре знает всего с десяток путников. Шебуршание свитера может также таить в себе потусторонние шорохи и вообще любую предметность, беспредметность, абстракцию, правду, вымысел, умозаключение или афоризм, теорию либо учение. Всё, чего может хотеть мыслящий человек, уже есть в пространстве свитера, поэтому у всякого интеллектуала он должен быть.

"Воля дома одного"

На свете этом стоит много разных домиков, но есть и такие, которые стоять не любят и потому косятся, прогибаются, едут, проваливаются под землю и невесть что ещё выдумывают. Тот домик был как раз из трудных, к земле привыкать отказывался да всё с горы понемногу сползал, прямо к речке. Уплыть он хотел, либо же просто себя в отражении посмотреть, а только вечно мешали ему жители. Дощечку приколотят, камушков насыплют, земли экскаваторами навалят, и это не говоря про фундаменты всякие и железяки. А всё ж не помогало ничего: едет дом и о своём думает, проламывая оградки, выкорчёвывая пеньки и бабкины луковицы. Уже и колодец закопали, сарай с курами на верхний пригорок перенесли, деревья для укрепления высадили... Раз даже постороили жильцы против него большую стену, а дому всё равно, дом сильный - нацелился на реку он и уже вопрос не дела, а времени, при бабке или правнучке он эту реку увидит.

"Идёт мужчина..."

Идёт мужчина. Одет в одну причёску. Идёт он голый и блестит весь, слегка подмигивая удивлённому люду судорогами слабо развитых мышц, долго идёт и вдруг один оказывается. Тихо вокруг стало, момент такой, что, кажется, сейчас сам город слово скажет. И город плакать начал. Решил мужчина (который голый), спросить у города, почему ревёт он и кричит, а город в ответ ему, звякая мусором и разбегаясь кошками, говорит: "Я оттого кричу, что вкруг меня измельчавшие леса сидят и смотрят тьмой. Леса, они меня съедят. Леса, как только будет час их. Пускай издохнет человек,- говорят они,- пускай его алчущие руки да на курок свой роковой у виска нажмут".

А мужчина стоял голый и любил город, но город его в ответ не любил.

"Чужеродный мальчик"

Много на свете такого, за что пристрастный взгляд зацепится. К примеру, люди редко приглядываются к деревьям, а они между тем многим примечательны. Бывает, смотришь на дерево, а потом на другое и думаешь: вот одно дерево, вот другое. Удивительное дело, как они стоят оба-два и совсем друг на друга не похожи! Хотя, казалось бы, оба дерева, оба стоят, скрыпят, по обоим дети непослушные лазают, да с обоих вечно что-то сыплется непонятное, шуршит чего-то.

Был тут один мальчик, вот он-то всё в деревьях разглядел. На уроках глядел, из дому глядел, в магазине через окошко, с автобуса, пока ехал, играл пока, пока болел - только и знал, что смотрел на деревья. А потом заскучал и как давай прятаться. Залезет в какую щель и на людей любуется, интерес у него такой новый. И сложно его такого заметить, хорошо прятался малец.

Однажды его нехороший старик из-под машины прогнал, а ещё тётки за уши много раз больно вытаскивали. Тянут со злостью и бранятся, срываясь на собачий визг: "Чего тебе в людях непонятно? Глазеет он всё, интересно вишь ему. Ты спасибо скажи, что мужа моего тут нет, вот то б тебе было зрелище" - а мальчик только рвался прочь и смотрел на деревья заплаканными глазами. Однажды его совсем обидели и он пропал. Спрятался видать, да так хорошо, что ни одному бдительному гражданину не унюхать. Нашёл-таки место, где не видать его. Он и сейчас на вас смотреть может, а впрочем к людям интерес большой не нужен, и без них интересного полно.

"Никудышная игра"

Сначала я встал со стула. Потом я подумал о том, что встал со стула и сказал: "Вот я встал со стула, следовательно, стою". Так продолжалось до тех пор, пока я не сел и не подумал, о том, что сел. И конечно же я в итоге сказал: "Вот сел я. Значит нынче я сижу". За этим занятием я проводил дни и недели, но всё изменилось, когда я, запутавшись, спросил себя, что из этого я сделал раньше, в самом начале: встал, подумал, сказал, сел, подумал что сел, сказал что встал или подумал что сказал? И вообще, где я до всего этого был, пока не очутился в помещении со стулом? Осознав непродуктивность нового подхода, я решил поскорее сесть, чтобы подумать и потом сказать, но стул пропал и я теперь стоял в полной темноте, не видя ни стен, ни потолка, ни самого себя, ни даже того, на чём можно было бы стоять. И тогда я исчез. Потом я подумал, мол, вот и всё, исчез я и даже сказал это, но мне показалось, что слова эти быстро потухли, ни от чего не отражаясь, имея только начало, от которого, подобно лучу, шли далеко в глубь невыясненного пространства. И тогда я пошёл за этими словами, пускай и не ощущая того, что иду. Иногда, когда мне казалось, что меня совсем нет, я начинал кричать, ощупывая себя, перебирая звуки, слова, идеи. И зачем только я затеял эту игру?

"Геннадий, придумавший самого себя"

Геннадий Апельсинович никогда не был, но страшно хотел побыть. Для этого Геннадию Арбузовичу нужно было откуда-то появиться, возникнуть или на худой конец материализоваться. Оказалось, начать быть не так просто, ибо для этого нужно основание в виде некоего события, но Геннадий Грушевич не знал, как это всё делается, потому что у него не было ни собственного существа, ни опыта. "Как мне быть?" - подумал он,- "Я же даже не знаю, что такое быть и как это будет выглядеть. У меня даже нет мыслей и говорить я тоже не могу. Я абстракция". Осознав, что у него не выходит, Геннадий Грейпфрутович начал себя придумывать: "Буду я числом, а ещё лучше символом или понятием". И тогда он стал называться Пустотой, а потом немного подумал и решил никак не называться. Раздражённый собственной игрой, он, уже не будучи ни Геннадием Абрикосовичем, ни пустотой, ни даже тем, что называется "он", решил больше не думать, ибо мысль, не имеющая за собой существующей головы, невозможна. Но как же он ко всему этому пришёл, если не был и не думал? Подумав об этом, Геннадий Бананович понял, что его положение не так уж и похоже на небытие и у него от этой мысли поднялось настроение.