Аннотация: Смышленную и вообще хорошую девочку Свету "одарили" проклятием. Это разбавляет ее самокритичное путешествие в поисках любви кровавыми событиями, которые завершаются вырывающимся на поверхность подтекстом.
ВСЕ ИСПОЛНЕНО ЛЮБОВЬЮ
Эвфемизмы, заметила она, похожи на кантовские феномены. Это подстроенные под общество, под человеческое восприятие реальные вещи. Мы видим лишь феномены, но главное - просто знать, что под ними есть что-то иное.
Летние дни и вечера идеально подходили для ее любимых занятий философией. Когда она лежала на балконе с видом на парк, а красочное платьице рассыпалось по всему гамаку, ее больше всего увлекали малоизвестные ее знакомым глубины бытия. Они, ее знакомые, все знали о том, что она читает книги, подписанные страшными фамилиями, да и к тому же, способна творчески переосмысливать великие идеи, которые она изучала, записывая на попавшиеся под руку клочки бумажек ее собственные мысли, плавно вытекавшие из идей знаменитых мудрецов.
Подкладкой для записей ее служил томик Канта. Изредка она раскрывала его, чтобы уточнить что-то, свериться с отцом трансцендентальной философии.
Грешно было желать лучших условий. Ей никто не мешал, она словно застыла в нирване, спокойно медитировала, мирно раскачиваясь в гамаке. В нирване ты отстранен от мира, тебе не нужен никто земной и не нужно ничто тленное, хотя с виду может показаться, что ты наслаждаешься ветерком из окна и спокойной музыкой, доносящейся с соседнего балкона, где сидел паренек и перелистывал журнал. "All is Full of Love" - доносилось оттуда. И эти волны гармонично подобранных звуков словно раскачивали девушку в гамаке, окутывали ее нежным и не душным покрывалом. Но Светлана не замечала этого под толщей философии. Когда ее взгляд улавливал зеленую обложку кантовской "Критики", в груди у девушки разливалось счастье; когда она скребла что-то карандашом, улыбка озаряла ее лицо. Это было ее любовью.
Для ее 16 лет, для девочки это было довольно странным занятием. Ее маму, конечно, это удивляло, но, к счастью, маме было не до Светы. Ручейки их жизней текли параллельно.
Мама могла лишь разрушать спокойствие девочки разной бытовой суетой. Все мы знаем, о чем идет речь. Но особенно девочку раздражали просьбы не вынимающей изо рта сигареты матери вроде сходить проведать деда, жившего метрах в девятисот от их двенадцатиэтажки.
- Света, дед уже мне названивает! - хрипел из-за стеклянной двери надоевший Свете голос.
Девочке пришлось оставить логическую башню философских мыслей и глубоко вздохнуть. Она перекатила голову на плечо, наблюдая как вырисовываются сквозь стекло убогие черты матери, как открывается дверь.
- Сколько раз я тебе говорила, - начала она, держа в руке старенький мобильный телефон девушки, - бери телефон с собой на балкон!
- Что-то случилось, мам? - спросила она, хотя знала что именно, грустно вздыхая.
Мама схватила Свету под мышки, вытаскивая из ее аскетического гнездышка:
- Бегом к деду! Он зовет тебя. Ты сколько у него уже не появлялась?
- Ну мам, знаешь же как мне не охота!
Девушка попала ножками в тапочки, лежавшие под ее гамаком.
- Он старый одинокий человек, ему нужно внимание.
"Ну, у меня тоже никого нет. Но внимания-то мне не нужно!" - подумала девочка, но сказала, возмущенно, другое:
- Мне что с ним проблемы онтологии обсуждать?!
Но дед был старый, понимала девушка, уже ничего не видел, даже книги, газеты и журналы не мог читать. Тяжко конечно, но почему надо мучить при этом других?! Дед в последнее время все чаще начал ей докучать, и готовность наконец-то сказать ему "нет" уже вызрела и с каждой просьбой теперь лишь наливалась жаркой неприятно щекочущей кровью.
5. Она была само совершенство: ее нрав был мягким, чувство - нежным, дух отличался гладкостью и чистотой, а воображение - чувствительностью. Все в округе знали девочку, но она совсем не понимала, почему это кому-то нужно интересоваться ее жизнью, чуть ли не насильственно вмешиваясь в ее внутренний мир.
Сегодня ей особенно не хотелось что-то делать. Она хотела возвратиться к своим занятиям как можно быстрее, поэтому в ее головку пришел план сократить путь и пойти по кривой грунтовой дорожке, через деревянные домики и подозрительные гаражи, сэкономив метров сто пятьдесят.
Она свернула, шум машин заметно притих. Здесь ее также все хорошо знали, но, к ее спокойствию, обитателей этой улицы было не видать: никто не сможет похвалить ее заколку или платьице, вызвав в девочке-подростке смущение и ничего больше. Однако, уже на середине пути, Света заметила, что ветерок шевелит на тополе не только липкие зеленые листья, но и чью-то полосатую футболку.
Да что чью-то?! Она отлично понимала, что это вампир Женя. Знала о нем она мало - больше догадывалась. Он был чудаковатый, или даже больной, хотя, странное дело, симпатичный паренек, который любил кусать людей за шею, вернее любил хотеть их укусить. Она точно не знала, удавалось ли ему когда-нибудь вытворить такое с кем-нибудь. Тем не менее, некоторые, хотя молодые и впечатлительные, товарищи верили, что он был настоящий вампир, поэтому они - в серьез, а остальные - в шутку, называли его Дракулой. Банально, но большего он и не заслуживал, хотя для него это было нечто вроде признания его величия.
Если бы она не увидела его на дереве раньше, она, может быть, и испугалась бы таких слов:
- Красная шапочка, ты знаешь, куда забрела?
Ему было только пятнадцать, а он уже считал себя могучим волком, в любой момент способного порвать своими огромными клыками девчонку на куски. Если считать, что девочки быстрее взрослеют, то это был просто малыш, но бояться его все равно стоило. Кто знал, что от такого вампира можно ожидать?
И вот, с ветки, откуда и раздавался голос, спрыгнул блестящий мускулами смазливый паренек. Девочка не хотела с ним контактировать и продолжила идти дальше, но Дракула, будто вагон, пристроился к Свете и, чтобы начать разговор, спросил:
- Светка, а ты уважаешь Платона?
Она глядела в его сторону с подозрением и ответила спокойно:
- Как же его не уважать?
Когда Дракула получил, чего хотел, он вдруг сжал своими чумазыми руками Светины плечи, от чего та словно полая игрушка, запищала, и потащил к своей калитке. Света поддалась стихии и сопротивляться не стала, хотя возмущение заполнило ее нутро и изобразилось на глазах. Чистая ткань платья уперлась в грязную дверь из заусенчатого дерева. Дракула сказал, нависнув над испуганным лицом девушки:
- Я хочу тебя укусить, - он защелкал кривыми рядами зубов в полуоткрытом рте. - Помнишь, как Платон говорил: "Все живое стремится к бессмертию". Хочешь, я тебе помогу?
Он еще раз звучно сомкнул кукурузного цвета резцы.
Женя не глупый парень, но помешанный. Никто не знал, претворяется он или по-настоящему вампир. Света была девушкой доверчивой, к тому же, она не хотела вступать в конфликт с крепким как тополь парнем, когда вокруг лишь такие же тополя, поэтому она тихо спросила:
- Ну Жень, а разве нет другого способа стать бессмертным?
Света, экспериментаторша по своей натуре, в принципе, не отказалась бы узнать новую грань бытия, но страшилась неизвестности, особенно от таких не совсем, по-видимому, адекватных типов, как Женя.
- Есть еще один, - неожиданно поднял брови Дракула. - Но повторить тот давний прецедент нереально. Легче укусом.
Он говорил сладострастно-кровожадным голосом, будто пытаясь подражать своим лесным кумирам. Он смотрел на едва заметно бьющуюся жилку на светлой шее девушки, представлял бегающие в панике эритроциты, готовый наброситься в любой момент, когда бы и в какой бы форме Света ни дала разрешение.
- После этого акта ты, конечно, подсядешь на кровь. Но это не всегда плохо. Даже приятно осознавать эту жажду.
- Ну понимаешь, я боюсь самого укуса. Мне, наверное, будет больно, да и кровь побежит.
- Ну, извини, это условие бессмертия. Можно, наверное, немножко потерпеть для этого?
Света надеялась, что после такой игры парень, все же разумный, сжалится и отпустит Свету к дедушке. Но все пошло не так. Евгений мгновенно, как настоящий вампир, сдвинул девушку в сторону, распахнул калитку, и вот они уже стояли в пределах владений семьи дракул. Тут с Женей что-то произошло. Он почувствовал что курочка в его лесу, а значит, и в его власти. Света вовремя подняла глаза и увидела обезумевшее зубастое лицо с торчащими волосами; руки распростерлись, чтобы с силой сжать, как тиски, хрупкий скелет Светы. Она с криком, совершенно неизвестно как, выскользнула из рук Жени и побежала прочь. Калитка на пружине, поскрипывая, билась о деревяшку.
- Светка, стой! - доносился сзади сожалеющий голос. - Прости, я не хотел!
Может быть, Женя действительно не хотел, но ей теперь страшно вообще подходить к нему, тем более возвращаться в эту минуту.
На самом деле Женя вовсе не был исключением. Здесь много кто хотел полакомиться кровью Светы. И все они здесь казались вампирами, людоедами, упырями: больными и не могущим себя контролировать людьми. Она жила словно в мире безумства.
13.
На осторожный звонок дед прибежал довольно быстро. Оставалось только догадываться, что было на его душе. Слабо слышимый старым ухом звонок был явно для него наиприятнейшим звуком, несмотря на то, что реальное его звучание вызывало обычно мурашки отвращения на спине любого другого человека.
На ее подвешенную улыбку старик отвечал искренним дружелюбием, хоть глаза и направляли это дружелюбие чуточку мимо лица девушки, но сердце смотрело точно в цель; хоть на подкошенных, согнутых слабых ногах, обернутых в спортивные штаны в катышках, но любовь его держалась в сердце прочно.
Света понимала, что в этом спектакле ей опять отведена роль пассивного объекта, вроде яблока на столе, но объекта, которого старый режиссер считал главным героем финишной прямой своей жизни.
Объятия прогибали упругие ребра девушки и крепко насаживали ее ланиты на острые гвозди щетины. Спиной Света ощущала эти странные бусинки-камушки, обвивавшие дедушкино запястье, а к щеке вдруг прильнули его губы, выпустив запах перегара.
В комнатах она покрывалась испариной от неловкости. Сидеть безвольной статуей она не могла, поэтому глядела на бессмысленные для нее кадры полуденных программ. Она не находила здесь абсолютно ничего для себя и лишь спускала, словно деньги в рулетку, свое время в небытие. Оставаясь здесь, она старалась единственно не обидеть своего деда. Это было нечто вроде странной неприятной обязанности, священного лишь гвинейскому племени ритуала для нее. Словно она выносила причуды помешанного садиста. Даже несмотря на то, что дед старался всячески за Светой ухаживать.
Но для деда каждый ее приход превращался в особое событие, ведь случались они слишком редко для него. Он переживал, что Света чувствует себя скованно с ним, но ему по большому счету было все равно, что она будет делать у него. Он сам придумает темы для разговора, главное - чтобы она по-настоящему, а не лишь в фантазиях, находилась подле него. Потому что в своих мечтах, то есть в абсолютном, райском идеале, дед явно представлял себе гармоничную картину, как его молодая внучка со светлым, озаренным счастьем лицом, в атласном платье держит деда за руку, а он в пиджаке, который ему подарила семья (а значит и Света), и они вместе шагают по опавшим листьям в его любимом парке. Но конечно, не в этом городе, а в Крыму есть такое восхитительное место, где только такой рай и может быть.
Как можно так любить? - вопрошала Света. Он продолжал говорить, что Света - его "звездочка", надежда. Да, он очень гордился своей внучкой. Вот задумаешься, что его заставляет так любить? Уж вряд ли же Эрос, который предпочитает молодых. Так вот что? Эта последняя, мистически чистая, а поэтому казавшаяся самой высшей, любовь, - к внукам; когда, кажется, что организм выведен из строя, совершенно не способный к каким-либо порывам. И тут откуда-то появляется она, как награда и последняя истина, приходящая только под финал жизни. И в этой любви он просто забывал себя - настолько она была безмерной. Но эта любовь несчастная, неразделенная любовь.
Сама Света не могла найти в своей душе ничего подобного. Да она, в общем-то, и не считала, что ей нужно испытывать что-то такое. Она вообще людей не любила. Они являлись чем-то тленным, несовершенным, телесным для нее. Вот бессмертные книги и мысли - другое дело.
В этом смысле, как бы страшно это ни звучало, Света в каком-то смысле презирала деда.
Поэтому, может быть, когда просидела у него без дела около полутора часа, отвечая на поднадоевшие уже вопросы, съев для вида бутерброд, пытаясь выловить и соединить летавшие в голове обрывки философских мыслей-новинок, чему постоянно мешали бессмысленные расспросы деда, она на его слишком наглую просьбу на этот раз решила ответить грубо, проговаривая громко, чтобы тот расслышал все точно:
- Деда, ты что себе позволяешь! Ты сдурел?!
- Я? - растерялся дед: не часто внучка ему так отказывала. - А что такое? Свет... - он даже усмехнулся, не в силах подобрать слова для выражения растерянности.
- Да ни за что! Ты знаешь уже как меня замучил?! Пока! Надеюсь, что приду не скоро! Прощай!
И вновь она слышит позади себя умоляющие попытки связать в спешке какие-то вербальные куски. Дед гнался за ней, словно за ускользающим счастьем, но ее молодые широкие шаги уносили ее все дальше от отверженного естественным отбором организма.
Света спустилась с лестницы и решительно зашагала по песочной дорожке, над которой стал образовываться еле уловимый слой пыли от поваливших с неба капель. От этого ее шаг стал еще более решительным.
Может быть, она даже не говорила никогда за всю жизнь подобных слов, но его предложение не вписывалось ни в какие рамки. Переночевать с ним, в его доме, понимаете ли. Вспомни, понимаешь, как это было, когда была маленькой: сама просила у деда дома на диване поспать, потому что диван был мягким и можно было засыпать под яркие картинки телевизора. Это слишком большое покушение на ее свободу. Причуды старика теперь не должны были быть для нее законом.
Не дСлжно человеку подчиняться причудам. Тем более старик был действительно странным. Ну вот зачем он ходит с этим дурацким ожерельем, намотанными на запястье? Его привлекают эти разноцветные полупрозрачные камушки, плотно прилегавшие друг к другу? Они напоминали ему обо мне, моем цветастом платье? - предполагала Света. Когда-то от скуки внучка спросила деда, где он взял эти бусы и почему он их носит, а он ответил, что нашел их на дне.
Может быть, следовало ответить чуть мягче? Долгое ожидание и чувствительная душа разожгли в ней гнев, и она не сдержалась. Она представляла это своего рода отмщением за все часы в своей жизни, которые она скормила его аппетитам. Но все было уже сделано. Теперь она вернется, а дед пусть сам подумает о своей чрезмерной любви.
Именно в такую рациональную конструкцию старалась верить в этот момент Света, лишь боковым зрением своей интуиции и страха замечая накрывающую всю хрупкую и не такую уж огромную конструкцию тень неизвестности...
16.
Ночью повалил дождь. Света заметила это, когда засыпала в своей кровати. Это показалось ей прекрасным.
Когда ее разбудил взволнованный мамин говор в дали комнат, только тяжелые капли срывались с крыши.
- Мертвый лежит?..
Даже по отдельным фразам Света смогла понять, о чем идет речь, и это подействовало на нее не хуже холодного душа. Сердце в юной груди забилось отчетливей. А между тем шаги неумолимо приближались к спальне девочки. Мама застала дочь аккуратно накрытую одеялом и с раскинутыми по подушке волосами, да и сама мама только что с постели, не планировавшая просыпаться. Света поднялась на локтях и с дрожью в голосе спросила:
- Мам, что-то произошло?
Голос мамы был серьезным.
Дед всегда считал, что умирать лучше неожиданно, не зная даже примерно, когда именно за тобой придет старуха с косой, - рассказывала мама.
"Жди, Света!" - кричала мама из другой комнаты, в то время как Светлана со стеклянными глазами продевала руки в куртку.
Дочка побежала без мамы, которая еще не знала, что никогда ей больше не суждено будет догнать Свету. Пятичасовая утренняя тьма. Лужи и мокрая трава пролетали под ногами девочки.
Ночью соседи увидели открытую дверь, стали кричать, звать: "Максим Витальевич!", но ответа не дождались, вошли и увидели только лежащего деда, охваченного явно не сном.
Света торопилась, и это напомнило ей события, произошедшие всего-то два дня назад, когда дед безнадежно догонял надменную внучку.
Теперь, вспоминая все это, Света испытывала только боль и стыд, и, видимо, это будет преследовать ее теперь до самой смерти.
Когда она поднималась по ступенькам восьмиэтажки, ее пробирал озноб. Уже на седьмом этаже были слабо слышны голоса, но на восьмом, к счастью, никого не было видно. Только соседская дверь отворена, откуда и шли голоса, и на площадку, схватившись за косяк, выглядывал маленький соседский карапуз. Обменявшись с мальчиком ничего не выражающими взглядами, Света зашла в также открытую квартиру своего деда.
Зачем она пришла сюда? почему не дождалась мамы? Она хотела извиниться, что ли... Обнять деда самой, искренне, в первый и последний раз, жалея, что не отвечала взаимностью в последние годы.
В комнатах везде горел свет, но Света, проходя по ним или мимо них, выключала его везде, в том числе и в спальне, где лежал он. Через эту комнату Света шла ссутулившейся, словно слуга, ведь он, неподвижный и особенно в этой темноте, казался ей таким величественным, а она была во всем виновата. Но даже если смерть и не связана с этим, в чем Света сильно сомневалась, то фраза, с которой они навсегда расстались, совсем не устраивала юную любительницу мудрости. Но теперь уже все бесповоротно и навеки записано в историю и память девочки; она жалела о своих словах, но их уже не воротишь. Она понимала это, поэтому припала на колени, сложив голову на белье. Она всегда была самой хорошей и правильной; теперь же она - чуть ли не причина смерти человека. Этот момент словно разрушал всю конструкцию ее жизни, вся ее судьба и деятельность потеряла смысл или даже хуже - приобрела демонические черты. Даже самые отпетые грешники теперь не могли сравниться с ханжеской жестокостью маленькой девицы. Развратники приглашали ее на свой трон, но Света отказывалась, обливаясь слезами. Она с запоздалой нежностью накрыла своей пятерней руку деда. Она бы сделала все ради него сейчас, что бы он ни попросил. Чмокнула бы его в нос, и с удовольствием, если б на то была его воля. Но дедушка был на сей раз жесток, его лицо сердилось, оно ничего не просило, словно у Светы не было ни единого шанса смягчить наказание для себя. Поэтому девочка отчаянно искала знаки, как бы это абсурдно не выглядело. В этот момент ее сердце встрепенулось. В дальней от девочки ладони деда было зажато ожерелье. Таинственной живой активностью светилось это мертвенное состояние. Она не только не усомнилась в том, что знак был для нее, она даже усомнилась в смерти деда. Света ожидала, что он вот-вот откроет глаза, и тогда девочка скажет слово, и дед все поймет, но кроме ладони с ожерельем больше ничего в Максиме не отсылало к идее жизни. Только последний бледнеющий отсвет, эти бусы; они не были на запястье. Дед снял их в последнем стремлении передать, и, конечно же, ей. Взять их - вот единственное, что Света могла сделать напоследок.
Для нее эти бусинки на шее будут только украшением. Она застегнула на своей шее ожерелье, которое так хорошо на ней смотрелось, что казалось, будто дед только из-за того, что очень хорошо это понимал, нашел их и носил с собой.
Но площадка стала полниться шорохами, поэтому Света быстро упорхнула под темным плащом квартиры и подъезда. Не один глаз так и не приметил ее, и она пустилась домой по обходному пути, потому что встречаться с мамой по основной дороге она не очень хотела.
Домашняя пустота, уют и грусть посеяли в ней слабость. Она прямо в одежде упала на расправленную кровать, но еще долго не могла сомкнуть глаз.
Когда неведомая жестокая сила выдернула ее из невнятных фантазий, она не сразу смогла восстановить сложившуюся ситуацию. Что же произошло? Было это или только приснилось беспощадным назидательным сном? Ведь часто в Светиных снах случалось что-то плохое, а когда она просыпалась, то с облегчением обнаруживала, что несмотря ни на что, все лучше, чем могло быть. Но нет, проклятые бусы словно прицепились к ней, выбравшись из мрачного и липкого кошмара. Реальное напоминание о трагедии. Но она не могла их отринуть, ведь это последнее слово деда. Ведь финалом их взаимоотношений стал не гневный Светин отказ от невинного предложения, а эти бусы, как такое же невинное предложение, на которое Света теперь ответила "да". Поэтому она не могла их бросить.
Теперь они даже блестели еще ярче, будто в них расцветала жизнь (жизнь Светы), ведь солнце показывало свое тело из-за горизонта, хотя было все равно еще рано.
Судя по тишине в квартире мамы не было. Девочка встала на слабые ступни. Она словно разучилась ходить от удара судьбы. Кошмар не ушел от пробуждения, но Свете надо было привыкать к этим реалиям. Привыкать, но отнюдь не смиряться. Напротив...
Она вышла из спальни со спокойной решительностью, осторожно закрыла дверь. Ее глаза то и дело невольно увлажнялись, и она промокала их своим платком. Света перешагнула порог и вот она на свободе.
Философия и даже ожерелье словно указывали ей, что надо уйти. Ее жизненная позиция дала трещину, теперь она осознавала, что ей надо научиться любить.
Она не знала насколько уходит: на несколько часов, на день или на всю жизнь. И поэтому она не взяла с собой ничего, даже денег. Но даже если она уходит навсегда, то нечего было переживать, ведь когда-то ей все равно пришлось бы это сделать.
Сначала вокруг проплывали места, которые уже успели ей надоесть, так что казалось, что она занимается будничной прогулкой до магазина или еще куда-нибудь. Потом пошли малознакомые места ее города, но высокие побуждения заставили ее пойти дальше, туда, где она мало когда бывала, особенно пешком, а не проездом.
Раньше усталости ее одолела только болезнь. Солнце достаточно нагревало воздух, но Света была одета довольно легко и уже к середине дня стала ощущать как першит в горле, что уж говорить про сумерки, когда изрядно похолодало и прилетел ветер. Она подумала, что явно заболеет на следующий день скитаний, и станет совсем худо. Какое уж тут хождение по миру в легком платье! Но почему это материальное должно ее заботить? Нельзя было позволить прийти отрезвлению.
К самому концу дня назло себе, идя вдоль наименее известного ей шоссе из города, она постаралась оказаться в совершенно незнакомом для себя месте вдали ото всех населенных пунктов. Голодная, уставшая, простывшая, под тенью звезд она совершенно заблудилась, но ноги продолжали ее нести в пучину неизвестности. Часто ее сутулую фигуру, проплывающую вдоль дороги, озаряли фары, но одна машина освещала особенно долго. Вскоре она поравнялась с девушкой, вряд ли полностью осознававшей свое положение и состояние.
Из открытого окна вылетел здоровый мужской голос:
- Красавица, пешком на своих ножках не тяжело? Ты не под кайфом случайно?
Для Светы слышать чужой голос было неожиданно после долгого странствия. Еще непривычней ей было говорить самой. В ее рту едва набралось достаточно слюны, чтобы распечь губы и не своим (по ее слуху) голосом пролепетать:
- Все в порядке, езжайте.
Только после этого она посмотрела в сторону машины и водителя. Последний был довольно миловидный, да и авто у него было приличное. Парень улыбался, не хотел уезжать:
- Я сильно сомневаюсь, что ваших сил хватит. Садитесь - подброшу куда вам надо.
- Почему вы думаете, что я не справлюсь?
- Вы знаете, сколько до ближайшего города? Двадцать пять кэ-мэ. И это при том, если вы пойдете назад. А в той стороне, куда вы идете, без меня вы вообще никуда не доберетесь, - он фыркнул в усмешке. - Или вы что, боитесь меня, что ли? Думаете, я сделаю с вами что-то плохое? - он наклонил голову, заглядывая ей в глаза.
- Уезжайте, я никуда не иду.
- Разве так вообще бывает?.. Ну, даже если так, думаю вам надо бы переночевать перед тем как решите, что же вы хотите или хотя бы передохнуть, если сон вы тоже отвергаете.
Света еще раз внимательно оценила белую "хонду", улыбку молодого человека, после чего ответила:
- Нет, спасибо, я как-нибудь обойдусь.
Она продолжила идти, но парень и не думал отъезжать. А Света молчала, искоса испугано поглядывая на собеседника.
Сначала она думала, что воспользоваться его услугами было бы отступлением, признанием своего поражения. Но постепенно ее все больше наполняло пониманием, что он-то и есть продолжение ее пути. Ведь ее холодность и самолюбие уже погубили одного человека, поэтому она вдруг остановилась, отчего водитель также остановил машину и даже отъехал немного назад, чтобы Света могла созерцать его белые зубы.
Она ведь хотела научиться любить людей, а не продолжать одинокий путь непонимания. Даже если он окажется обманщиком, замышляющим что-то нехорошее, то, может быть, она того и заслуживает. Она вздохнула и сказала:
- Ну, если вам не сложно, и если вы того хотите...
С этими словами она направилась к "хонде". Водитель довольно усмехнулся и встретил ее открытой передней дверью. Его лицо светилось молодым весельем, которого так недоставало самой Свете.
Машина была довольно низкая, а ногам Светы позавидовал бы и циркуль, поэтому коленки девушки в салоне доходили чуть ли не до уровня ее груди. Парень, представившись Валерой, резко тронулся, и белые прямоугольники замелькали для Светы удивительно скоро. Девушка тоже представилась, но, несмотря на уют машины, беспокойство не сходило с ее лица. Это заметил Валера:
- Мне тебя жалко. Ты выглядишь такой несчастной. Мне кажется, тебе надо развеяться. Я искренне не понимаю, что заставило такую симпатичную девушку бросить действительности такой бессмысленный вызов. Может, поделишься своей болью?
- Я совершила ошибку.
- Знаешь, Света, даже лучшие из людей ошибались. И не раз.
- Это была не просто случайность. Я была слишком невосприимчива к любви. Мне надо исправляться.
- Я смотрю, ты уже на правильном пути. На пустой холодной улице ты бы вряд ли ее нашла, - смеялся Валера, и красный язык показывался из его рта.
"Я была слишком нервной, что ответила так деду", - думала Света.
Валерий свернул с большого шоссе, и теперь их машина одиноко неслась по бурым рытвинам. Голова Светы почти безвольно болталась на шее от слабости, а икры все пульсировали, хотя уже слабее. Она готова была забыться сном прямо здесь, не смотря ни на какие опасности. Только стихающий гул мотора заставил ее поднять веки.
- Не бойся. Тебе надо передохнуть немного. А потом сама решишь: продолжить странствия или образумиться все-таки. Или еще чего. В любом случае нехорошо как-то оставлять девочек-подростков ночью, совершенно беззащитными вдали от цивилизации.
Над ней, над машиной возвышались величественные два этажа дерева, обнесенных металлическими прутьями забора.
- Моя дача. Не стесняй себя ни в чем. Хотя мне и нравятся застенчивые девушки.
Пока Света поднималась по ступенькам к запертой двери, Валера ставил машину в гараж. Света дважды повернула в замке ключ, который дал ей Валера. Дверь со скрипом открыла Свете темное помещенье. Прошмыгнув внутрь, Света нарочно прикрыла дверь, чтобы глаза привыкли к темноте, которая не могла скрыть великолепие дома. Но для пущего эффекта девушка щелкнула выключателем, словно заставив взойти солнце, которое пробуждает великолепные цветы-предметы ото сна. В наслаждении Света заскакала по коридору, заглядывая во все комнаты, которые встречала по дороге и включая там освещение. Она радовалась дому, будто своему, и веселье завело ее на лестницу второго этажа, где она, завидев высокую дверь, вдруг притихла эмоциями и осторожно стала подходить к комнате, которая представлялась ей почему-то именно спальней. Комната была прикрыта, что, в общем-то, довольно логично для спальни. Девушка не хотела туда заглядывать, она только проверит, заперта ли дверь. Но только Света коснулась грубой массивной деревяшки, как голос снизу заставил девушку вздрогнуть:
- Постой, не торопись с этим. Еще успеешь. Я тебе сейчас наберу теплую ванну. А пока ты будешь там, я смогу приготовить тебе ужин. Заварю хорошего крепкого чаю.
От этого заявления Света повеселела, у нее разыгрался аппетит, и поэтому ей захотелось побыстрее искупаться.
Ванная оказалась буквально в десяти шагах от спальни, на втором этаже. Внутри все, конечно же, сияло волшебством, которое Света видит впервые.
Из крана струя с водопадным напором наполняла ванну, делая воду в ней еще зеленее. Света разделась, но чувство похожее на отчужденность овладевало ей, когда она глядела сквозь набранную субстанцию на дно ванны, поэтому ожерелье с шеи она решила не снимать. Так она чувствовала себя словно в обереге, хоть и довольно загадочном. Только она подняла ножку, чтобы вступить в воду, как вдруг опасность скрипнула со стороны двери. Когда она посмотрела туда, ее самые страшные опасения подтвердились: язычок задвижки напряженно двигался, стремясь в сторону от дверного косяка. Лицо Светы исказила гримаса ужаса; она подхватила большое полотенце, прижав его к телу, а ноги в это время начали бессмысленно пятиться тех пор, пока кожу не обжог холод раковины, словно дуло пистолета, от чего спонтанное движение ее руки сбило подвешенные на крючки предметы. Но и грохот бритв с ножницами и другими приборами, и открывающаяся дверь померкли по сравнению с тем, что сама ванная комната, ее стена позади Светы, приняв жидкий вид, стала своими ручищами принимать девушку в себя, протаскивая сантиметр за сантиметром ее тело между зеркалом и раковиной до тех пор, пока и кончики пяток не скрылись в стене.
Света была целиком внутри этой жидкости, но держать дыхание больше не могла, поэтому она вынырнула, принявшись большими глотками вбирать воздух трубочкой рта, по которой в ритм с биением сердца стекала вода с головы и волос. Она отдышалась, с опаской осматривая плитки кафеля и ванну, в которой лежит. Она слабо припоминала, что произошло, но за закрытой дверью даже вода, в которой лежала девушка, замерла в спокойствии. Единственной странностью было коричнево-красное облако, разраставшееся вокруг шеи. Как только заметила, Света встрепенулась, щупая свою шею, даже нос, а потом и все тело, но ни одного пореза у нее не нашлось. А когда она присмотрелась внимательней, то поняла, что этот странный дух исходит от ее бус, прямо из промежутков между плотно приставленных полупрозрачных камешков, да и "кровь" была похожа скорее на скопление маленьких коричневых частичек, оседающих на Светиной груди и дне ванной. "Никогда больше не буду купаться с этим ожерельем" - решила Света. Оно ее все больше пугало, и она немедленно захотела вылезти, тем более что вода была уже неприятно остывшей.
Когда она плотно затянула оставленный для нее халат, она осторожно открыла дверь. Ее сразу обдало холодом, а на полу стояли мягкие тапочки. Причем, они были почти как те, в которых она ходила дома, которые купила ей мама. Она недостаточно хорошо обтерлась, поэтому спускаться по ступенькам ей было холодно. Она по неясным причинам в этот момент чувствовала себя чужой в этом доме, не то что совсем недавно.
Но все тут же переменилось, ведь она увидела улыбающегося Валеру внизу, на диване. В руке у него была алая роза. Он тянул ее спускающейся Свете.
Расцветшая девушка игриво спросила:
- Здесь что, неподалеку круглосуточный цветочный магазин? Или вы всегда в доме цветы держите?
- Все намного проще, - без каких-то усилий отвечал Валера, вручив девушке свежий цветок. - Я минуту назад сходил на участок, и там сорвал этот цветок.
Валерий передвинулся на другой конец дивана, предоставляя Свете насиженное место.
- Выращиваете у себя розы? Невероятно. Одни цветы?
Он довольно кивнул.
- Но зачем?
- Дарить женщинам вокруг.
От ответа девушка обомлела. Ей вдруг вспомнилась в этот момент цель своего скитания. Тем временем Валерий встал и затопал на кухню, которая находилась неподалеку.
Поражаясь удачливости парня, Света спросила громко, чтобы он слышал:
- Это видимо ваша профессия?
- Что вы! - донеслось с кухни вперемешку с шуршанием тарелок по столу. - Это любимое занятие. Этим я, конечно же, занимался бы всю жизнь беспрерывно, но это скорее для моего духовного удовлетворения, для лета моей жизни. Свою плоть же я питаю, создавая яркие образы на экранах, плакатах, мониторах и вывесках, - Валера вернулся к Свете с двумя тарелками еды, - которые завладевают сознанием людей. Это заставляет их идти прямо ко мне в руки, после чего я могу делать с ними все, что захочу.
Валера поставил тарелки с фасолью и бифштексами на столик подле дивана, где уже находились две чашки и плитка шоколада. Света вдруг ощутила напряженность вместе со слабостью, ей совсем не хотелось есть. Да и боль все больше чувствовалась в горле от ночных скитаний. Когда он подвинул одну тарелку к Свете, она только сморщила нос, что очень удивило Валеру:
- Неужто выглядит неаппетитно?! Ну конечно, какой уж из меня повар!
- Нет, Валера, по виду очень вкусно, просто я есть не хочу.
- Да? Странно, сколько ж вы бродили без еды? Ну а что хотите?
- ...Спать, наверное, - ответила Света.
- Ну подожди, подожди, - заторопился Валера, будто гостья собралась уходить, - ну шоколад хотя бы с чаем-то!
- ...Ну хорошо, - согласилась Света, хотя ей и этого совсем не хотелось.
Под напряженный взгляд Валеры, Света отломила себе большой кусок шоколада под косым углом и сразу же взяла другой рукой чашку чая.
- Какой шоколад странный, горький, - сказала Света, продегустировав. - Это шоколад вообще?
- Как раз самый настоящий. Странно, что ты никогда не ела горький шоколад. Молочный, наверное, у мамы-то ела все время. Настоящего не пробовала.
Света качала головой, откусывая еще небольшой кусочек.
- Мне казалось, что шоколад по идее должен быть сладким, - удивлялась она. - Разве горькое вообще может быть вкусным?
Валера фыркнул, после чего сказал:
- Ты просто ешь больше!
- Интересно ты рассуждаешь! - пошла в атаку Света. - Ты предлагаешь мне просто привыкнуть к невкусному!
- Нет, дело просто в том, что... м-м-м, если мальчик с первого взгляда тебе не понравился, это не значит, что ты никогда за него замуж не выйдешь. Я бы даже сказал, что наоборот, первый опыт, этот первый блин, всегда стоит выкидывать и не засчитывать его.
Света со страхом вникала в его рассуждения; ее рука поднесла чашку с чаем ко рту, чтобы запить горькую разжеванную субстанцию.
- Чай тоже какой-то необычный, - сказала она, с болью сглотнув.
Света смотрела на улыбку Валеры, которая казалась ей издевательской. Однако вскоре ее настроение пошло в плюс, мысли о сне теперь не маячили перед носом. Они стали дружески и с удовольствием болтать. Света рассказала Валере о том, каким образом ее занесло на заброшенное шоссе. Причем она заметила, что ее депрессия по поводу смерти дедушки почти полностью прошла. Теперь ей было хорошо, она даже с удовольствием опустошила упаковку шоколада и попросила еще чаю.
Шел уже четвертый час утра, а сознание Светы все хотело, чтобы праздник продолжался, она хотела просуществовать в этом моменте как можно дольше, но в то же время, как любительница мудрости, она понимала, что основы нового уже заложены в это мгновенье, в этом веселье, в его ядре. Да и Валера начал намекать смеющейся девушке, что час поздний. Он встал с дивана и торжественно протянул Свете руку. Она доверила ему свою ладонь, и он повел ее. По пути Света прихватила подаренную ей розу, которая за несколько часов не только не увяла, но и наоборот, словно стала еще алее.
Они перешагивали с одной ступеньки на другую, становясь все выше, в то время как их ладони сжимали изумрудный стебель. Света толкнула дверь: лунный свет мягко ложился на стены и пол спальни. Она прошла внутрь и обнаружила ухоженную застеленную кровать. В ней она почему-то видела нечто большее, чем место для отдыха.
Она легла в кровать, которая после каторжного дня показалась ей облаком. Белье даже в темноте виделось блестяще серебристым со сливовым отливом, так и хотелось снова и снова проводить ладонью по его теплому льду. Она накрылась одеялом и, пока она на всю длину вытягивала свои длинные ноги, их обдавало удовольствием таким, что у девушки от счастья заплавало сознание, в глазах потемнело, а сердце сжалось кулаком. Ее тело очень чувствительно реагировало на долгожданную мягкость кровати, что ее даже пугало. Но когда она замерла в позе, по ее телу прошлась спокойная волна нежности. "Валера все правильно сделал" - думала Света. Она благодарила его за все.
Бусы все еще смыкались вокруг ее шеи, но Света о них больше не думала.
В полузабытьи девушка перебирала в голове множество идей и вопросов, серьезных и глупых. Последней разборчивой мыслью было удивление, почему умирают именно с болью, а не с наслаждением?
33.
Светлана проснулась с осознанием, что ей хорошо. Когда она проглатывала слюну, горло больше не обжигало болью.
Пружины кровати скрипнули, когда она встала на ноги, а когда Света потянулась руками вверх, хрустнули ее косточки. Любое ее движение улавливалось чуткими локаторами тишины. Фоновым звуком было тиканье часов на тумбочке, показывающих всего лишь девятый час утра. В этой тишине она, уже одетая, тихонько встала напротив двери. Небытийное молчание сводило ее с ума, и она осторожно приложила ухо к двери.
"Где сейчас Валера?" - терзал ее вопрос.
За дверью только слабое скрежетание разбавляло тишину. Оно-то и показалось Свете зловещим, и она, преодолевая страх, тут же захотела разгадать тайну. Она открыла дверь так осторожно, что воздух не наполнился ни единым скрипом, а потом так же бесшумно проложила путь мягкими тапочками к двери ванной, по дороге по мере возможности просматривая черными от зрачков глазами первый этаж. В ванной шумела только вода, капавшая из крана. Не успела Светлана повернуть ручку, как тут ей в голову ударил вчерашний кошмар, казавшийся одним из ужасных проявлений странного скрипа. Рука сама отдернулась от голубого клапана, а ноги вынесли Свету из ванной. "Что это за опасность?" - мучил девушку вопрос, и она, оглядываясь, заскрипела деревянными ступеньками. Но первый этаж также пустовал, даже диван был аккуратно застелен. "Не попала ли я в плен?" - витали в голове у нее странные подозрения. Туфли, как и все остальное в доме, терпеливо дожидались Светы.
Ряды ухоженных цветочных грядок в стороне от крыльца зазывали к себе, но она, не обольщаясь, заспешила к тому месту, где вчера была калитка. Все ближе подступая к зарешеченной свободе, она начинала замечать, что опасность является, видимо, не более чем миражом, преследующим ее, но не в силах схватить. На калитке стояло массивное устройство, пробитое насквозь замочной скважиной. Сначала это ее испугало, но потом металлический забор в нужном месте отогнулся, и Света словно убрала с глаз темные и неудобные очки, открыв доступ к живительной силе удивительной зеленой страны за пределами Валериной дачи. В миг эта сила нашла выход, пролетая ветерком сквозь ноги Светланы. Кровообращение наладилось, бесконечное вылилось в конечное. Еще вчера эту бесконечность под сенью ночи было не разглядеть, а сейчас же можно было только дивиться открытому горизонту, на котором, возможно почти никогда не появлялись люди со своими машинами, чтобы осквернять идиллию, мешать целым поколениям маленьких существ купаться в зелени. На таких просторах не знающие страха перед человеком птицы могли затеряться в густом богатстве крон, а свежее утро щедро раздавало чувство воли всему живому, что сможет окинуть взором нежного, как мечта, цвета луга; даже Свете, которая ясно осознавала, что край свободы для нее открыт, что это не какая-нибудь ловушка, а самый настоящий рай, лоно любви. Тогда ей стало не хватать того, кто познакомил ее с этим сокровищем. Но где Валерий мог быть? Света не была еще в том прекрасном саду, в сердце красоты, где он сейчас мог набирать цветы или дожидаться ее. И действительно, завернув за угол дома, она увидела, как двигается полосатая рубашка в окружении тюльпанов.
- Привет. Как утро? А почему так рано поднялась? - говорил он, взрыхляя землю палочкой между двух стебельков.
Света, повеселевшая, приняла душ, и пока они поели, прибрались, наступил уже полдень. Солнечный свет заливал помещение со всех сторон, из всех многочисленных окон. Света лежала на диване и наслаждалась еще одним днем, стараясь раствориться в настоящем. Только увидев Валерия, спускающегося со второго этажа, она вспомнила о прошлом. В его руке были бусы.
- Ты, кажется, забыла это надеть после душа.
- Со мной часто такое бывает.
- Знаешь, а они мне нравятся, - сказал он, поскрипывая деревянным полом.
- Можешь себе их забрать в таком случае, - улыбалась Света, потягиваясь.
Брови Валеры от этих слов вдруг полезли на лоб. Уставившись сверкающими глазами на Свету, он набросил ожерелье на запястье и скрутил их два раза для того, чтобы держались.
- Спасибо, коли так, - сказал Валера.
Ее все это удивило не меньше, ведь Валерий воспринял предложение Светланы явно не как шутку. Но эта странность не казалась исключением. Можно было вспомнить, как покойный дед точно таким же способом, на той же руке зачем-то носил эти бусы. Это таинственное совпадение заставила Свету спросить:
- Тебе они и вправду так нравятся?
- Да, они симпатичные, - не замечая ничего странного ни в своей приязни к бусам, ни в ее вопросе, ответил он.
- А что тебе в них нравится?
- Ну, трудно сказать, ты заставляешь меня думать...
Света скинула ноги на пол, предлагая ему не торопиться с ответом, и Валерий сел на край дивана.
- Они... красивые... Ну, да, они красивые, - подтвердил Валерий, метнув взгляд к Свете, но потом опять задумался. - Меня здесь окружает красота, ты ведь сама видела, но эти бусы кажутся словно идеальными. Может быть из-за своих размеров, может быть, из-за мутности камней. Они тебя гипнотизируют, заставляют всматриваться внутрь. Эти неровные камни кажутся пришедшими из другого мира. Ты понимаешь?
- Да! - ответила она лишь от того что, почувствовала родную волну.
- А ты что, хотела их себе оставить?
- Нет, нет! Носи сколько хочешь.
Он посмотрел на нее без слов, сказав потом:
- Хотя, знаешь, тебе и не придется с ними расставаться, даже если я буду их с собой носить. Если ты, конечно, не против.
Света удивленно посмотрела на него, размышляя о том, что же он хотел сказать.
- Знаешь, даже двадцати четырех часов не прошло, как я к тебе привык. Здесь я предавался невообразимой тоске, а тут пришла ты. На той дороге даже не ты чувствовала себя больше брошенной, а я. Ты можешь уйти, конечно, и отправиться домой; по сути ведь это я тебя уговорил переночевать. Но я буду скучать по тебе, хотя и вспоминать эти пятнадцать часов как необыкновенные.
Он смотрел на нее, надеясь услышать ответ. Ее выгнувшиеся уголками вниз губы заставляли его нервничать.
Она сказала:
- Путь домой для меня закрыт.
Валерий глубоко вздохнул, а потом участливо поинтересовался:
- Ты поссорилась с родителями?
- Нет. Я сама во всем виновата. Я не достойна того, чтобы вернуться. Кто же я тогда, если бросаю планы и замыслы? Я не смогу жить чувством, что не сделала все ради своей цели.
- Ты все еще хочешь найти любовь?
- Наверное. Я сама точно не знаю. Но я знаю, что так относиться к людям, как я относилась раньше, я не могу. Нельзя так. Человек должен научиться любить.
- Ну если так, милая, то можешь оставаться у меня сколько захочешь. Мне кажется, даже здесь ты, если будешь внимательно искать, найдешь ее обязательно. Я буду тебя содержать, а ты можешь делать, что тебе нравится.
- Ты пойдешь на такое?
- На моем месте, думаю, так поступил бы каждый, - поспешил он обрадовать ее. - Достаточно взгляда на такую милую добродетельную женщину как ты... Ну так что?
Света улыбнулась, закусив нижнюю губу. Кровь от ее спины поднялась к шее и залила обе щеки. Она положила ладонь на бусы, намотанные на Валерино запястье. В ответ он, словно обожженный прикосновением, от которого у него загорелись глаза и вспыхнула улыбка, вспорхнул с дивана и, пошарившись в шкафу за спиной девушки, протянул в ее сторону в открытой ладони ключ.
- Только у меня одно требование, - сказала Света.
Она сказала, что хочет убираться у него в доме. Нет, она не любила бытовые заботы, но ее тянула к этому благодарность Валере, а также то, что неторопливые однотипные движения и действия отлично подойдут для обдумывания философских проблем. К тому же она, в общем-то, любит создавать предметную гармонию вокруг себя.
Света ждала, что загадка, которая ее мучила, вскоре должна проясниться. И казалось, что это не могло произойти больше ни в каком другом месте. И, конечно, же, после того, как ее накроет понимание, к ней подкрадется и прощение. По крайней мере, ей так казалось.
На практике же это смелое стремление девушки проявлялось в наслаждении волнами счастья, которые проникали в дом, щекоча ее ноги, разбиваясь бурунами о массив дивана, белесой ванны и ее кровати на втором этаже. Они созревали на лепестках цветов, в их пыльце, а потом сладостными цунами превращали деревянную постройку в невесомый дом любви, в котором зарождалось согласие, диктовавшее свои законы весь день. Причем счастье созревало не только на Валерином участке, но и в неиссякаемой дали зеленой свободы, о которой словно знала лишь внимательная душа девушки. Она не уставала открывать калитку и глядеть как каждый раз, сколько бы она ни подходила к границе Валериной дачи, перед ней рассыпалось сочное месторождение красоты и совершенства, попискивая безобидными еле заметными тварями. Снова и снова прилетала бесстрашная зарянка и, взобравшись на верхушку дерева, принималась петь гимн свободе. И Света была ей рада каждый раз, поражаясь ее верности этим полям, но покинуть участок Валерия не решалась.
А сам он был только рад, что Света все еще у него и ей здесь нравится. Вот он захлопотал, когда Свете захотелось есть. А сама девушка в этот момент нарвала пионов, георгинов и лилейников под цвета своего легкого летнего платья. Сея коктейль запахов, она весело забежала в дачный дом и неожиданно для Валерия прыгнула прямо на кухонный стол, словно на кресло.
- А если бы ты приземлилась прямо на огурцы? - резко повернувшись, произнес Валера. - А если бы я резал их прямо на столе?
Света только беззаботно улыбалась. А он, нарезая на доске огурцы широким ножом рядом с ладонью девушки, говорил:
- Почему бы тебе чем-нибудь не заняться?
- Говори что надо. Давай порежу что-нибудь, - она озабоченно смотрела на труд Валерия.
- Я имею в виду, - говорил Валерий, не отрывая глаз от своего занятия, - что тебе нравится. Обстановка располагает к чему угодно.
На лицо Светы от этих слов спустилась тень. Еще день здесь, и она действительно не знала бы больше, что ей здесь хочется делать. Вот бы Канта сюда, думала Света. У Валеры и библиотеки-то в этом доме нет. К ней вернулась потребность читать философию, но ничего такого поблизости не было. Если не читать, то хотя бы пописать что-нибудь ей здесь было необходимо. И в этот момент, когда хруст огурца стал разноситься чуть ли не под пальцами девушки, Валерий ей предложил:
- Напиши какой-нибудь рассказ. Напиши что-нибудь!
Света аж ахнула от такого предложения:
- Да, спасибо, я и вправду хотела этим заняться. Ты такой милый, что даешь мне все возможности для того, чтобы творить без забот...
Валерий уже не нарезал овощи, а просто внимательно слушал девушку, стоя напротив нее с опущенным ножом.
- Но только, - продолжила Света, - мне для этого надо то, в чем писать и то, чем это делать.
Она улыбалась, а Валерий тут же положил нож на стол и через несколько секунд уже нес Свете большой, остро наточенный несколькими ловкими движениями карандаш и свеженькую искрящуюся на свету тетрадь. Внутри девушки пробудилось нечто вроде инстинкта при виде этих готовых к использованию и изнемогающих в бездействии инструментов. Покалывание в животе и желание пустить слезы ощутила она, предвкушая то, как она будет их использовать. Она захотела в этот момент обнять Валерия, стоящего напротив нее с выражением лица настоящего слуги.
"Раньше я почти что только читала об этом, - думала она. - Теперь же я сама буду этим заниматься".
Первые строчки она написала тут же, когда они раздвинули диван, от чего тот увеличился в два раза. Эти строчки были про эвфемизмы. Она их сравнивала с кантовскими феноменами. Эти мысли она все еще сильно хотела развернуть в довольно большой трактат.
Ее мысли были далеко, где-то в трансцендентном мире, когда она лежала на диване с карандашом в зубах, а тетрадь валялась сбоку от ее головы. Валерий полулежа разместился на другой части раздвинутого дивана. Его слух чутко следил за шипением овощей в сковородке, нос все сильнее улавливал приятный запах амальгамы приправ, а глаза его с интересом наблюдали Свету, которая, получив что хотела, теперь унеслась куда-то далеко. Или высоко. Пытаясь разгадать загадку, Валерий спросил:
- Это твое увлечение?
Света словно вернулась в наш мир, впрочем, тоже прекрасный, и поглядела на молодого человека, который спрашивал:
- Ты увлекаешься сочинительством?
Света вытолкнула языком карандаш из зубов.
- Я увлечена философией, - ответила она прямо. - Она пронизывает меня насквозь.
- Да, я заметил... А знаешь что? Два раза в неделю, во вторник и четверг, я посещаю город... Там я хожу на лекции по философии.
- Неужели ты тоже увлекаешься?
- Ну... мне интересно, - сказал он с раскрасневшимся лицом и полуулыбкой. Это сразу вызвало подозрение у Светы, и она спросила:
- И чему ты научился?
- Мало чему.
- Не может быть! Неужели лектор плохой?
- Нет, нет. Лектор хороший. Точнее - лекторша. Но...
- Ну, что-то ведь ты должен был запомнить! - возмущалась она, поднявшись на локтях. - Скажи хоть что-нибудь. Что тебе запомнилось.
- Ну... - призадумался он, то ли для вида, то ли по-настоящему. - Я хорошо запомнил интересную мысль, что все процессы мира во всем их разнообразии, во всем разнообразии оценок, которые к ним прилагают, выстроены по одной схеме или одной группе схем. Оценки делаем мы: мы их разводим по разным сторонам, в том числе и добра со злом. На самом деле все едино. Это доказывается тем, что мы можем проводить аналогии с любыми сферами. При этом интересно наблюдать, как эмоциональная аналогия тут же, бывает, окрашивает в свои цвета ни в чем неповинную схему, обычный инструмент бытия.
Когда Валерий отвел взгляд от окна и вновь посмотрел на Свету, он увидел ее с приоткрытым ртом и глазам, лазящими взглядом по комнате (а на самом деле по идеям) в поиске разгадки. При этом она выглядела очень довольной.
- Мне нужно съездить туда с тобой, - сказала она. - Завтра четверг. Ты ведь возьмешь меня с собой?
- Почему нет?!
- ...Ну а больше ты ничего не вынес с этих лекций?
- Нет. Помню слабо. Конечно, она вбрасывала слова вроде "диссеминации" и прочий вздор, но для меня это все очень непонятно и про них я могу сказать только их названия.
- Странно, - усмехнулась она, - но ты ходишь при этом на лекции.