Прабабка моя рассказывала, как жила при короле Драгомире, том самом, которого при жизни прозывали Ваше Таракашество - за усы торчком и рыжие волосы. Правил он вместе с женой своей Матильдой, ее Мышильдой народ прозвал: росточка она была небольшого, едва не в пояс долговязому супругу, и поседела рано. Но хоть народ над королевской четой и посмеивался, а всё же жилось при них неплохо: налоги были посильные, с соседями Драгомир понапрасну не ссорился, а если и казнили кого - так раз в год, не чаще.
Детей у Драгомира и Матильды не было, и ничего не помогало - ни молитвы, ни паломничества, даже благословение преподобного Марцелла, Отца-Храмовника. Шли годы, Драгомир становился всё угрюмее, а Матильда всё реже спала ночами, только молилась и плакала. Бедная женщина знала, что если не подарит королю наследника, то преподобный Марцелл, которого Драгомир любил и уважал, непременно приедет. И непременно намекнет королю, что супруге его надо бы съездить в монастырь далеко в горах, очистить душу от уныния, попить воды из святых источников. Матильда знала про тот монастырь, что уже многие короли, герцоги и бароны отправляли в него своих жен. И знала, что жены вскоре принимали постриг и никогда более не покидали монастырских стен, а мужья их, наспех оплакав нежданное вдовство, женились вновь, а то и не по разу.
В одну из бессонных ночей несчастная королева прошептала: "Помоги" - и уснула, обессиленная, на молельной скамеечке в замковой часовне. Увидела она себя на лесной тропе, среди высоких деревьев. Ветер перебирал зеленую листву, оглаживал цветы и травы, а птицы пели так сладко, что у Матильды защемило сердце.
"Пришла" - сказал кто-то, и Матильда в испуге оглянулась. У тропы стояла старая ива, но она вдруг обернулась высокой, статной женщиной в одеждах из листьев. Волосы женщины спускались до самой земли, но то не волосы были, а ивовые лозы, все в зеленых листочках и золотистых сережках. Глаза у женщины были нелюдские - желтые, будто у совы, но глядела она на Матильду по-доброму.
- Ужели ваши боги так плохо вас слышат, что ищешь помощи у меня? - спросила Матильду лесовичка.
- Не искала я вашей помощи, сударыня, - с достоинством ответила королева. Лесовичка тихо засмеялась. Из травы выползла гадюка - совсем детеныш, с мизинец толщиной, и поползла по ноге лесовички; из-за деревьев вышли волки, олени, лисы, барсуки, все звери, большие и малые, и встали кругом. Загалдели и захлопали крыльями птицы, и расселись на деревьях, так, что и листвы не было видно.
- Кому ты молилась в эту ночь? - мягко спросила лесовичка.
- Всеблагой Матери, просила ее о сыне.
- Ваша Всеблагая Мать - пучеглазая карга, укравшая чужого младенчика. Немудрено, что на всех иконах бедное дитя плачет, - фыркнула лесовичка.
- Дитя Всеблагое о грехах наших плачет! - задохнулась от возмущения Матильда.
- А вот ваши святые отцы о грехах не больно плачут, еще бы, мутный глаз золота от меди не отличит, - усмехнулась незнакомка.
Матильда огляделась, но звери так плотно обступили ее и лесовичку, что не пройти.
- Отпустите меня, сударыня.
- А сын тебе, стало быть, не нужен? И помощь моя не нужна?
- Кто же вы такая, будто думаете, что поможете мне, этакая нечестивица и богохульница?
- Люди кличут Госпожой Ивой, а птицы и звери по-простому - матушкой.
Матильда колебалась. Она и хотела уйти, и не могла, эта злоязыкая женщина замахивалась на святое - на саму церковь! Но сколько лет просила Матильда Всеблагую, сундуками раздавала золото церквям - столько же лет Всеблагая безмолвствовала и пряталась в сверкании позолоты и дымке ладана. И стоило один раз, не называя имен, взмолиться о помощи, тут же встала перед ней лесовичка, для людей - Госпожа Ива, для тварей лесных - матушка...
Матильда спросила:
- Что вы возьмёте за ребенка?
- Ничего, - ответила ей Госпожа Ива. - Материнский хлеб горек, хороша же я буду, если за него еще и плату возьму. Иди домой, дочка. Сама узнаешь, что делать.
Проснувшись поутру, королева нашла у себя под боком маленький мешочек с зерном. Тайком она отнесла его на мельницу, зерно смололи, и повариха спекла из этой муки хлебец. Только Матильда его надкусила, как едва не отбросила хлебец в угол своих покоев - пышный и румяный, на вкус он был таким горьким, будто замешали его на сухой полыни, степной колючке и сиротских слезах. Давясь и плача, королева всё же съела подарок Госпожи Ивы. На следующий день все платья стали королеве тесны, а через шесть месяцев появился на свет королевич Харальд, здоровый, рыжий и крикливый.
Рос Харальд быстро, словно не людским ребенком был, а щенком. Уже в первую свою весну ходил, в первое лето заговорил, в первую осень из лука сбил белку с дерева. Вскоре ростом и статью юный Харальд уже походил на взрослого мужчину, и Драгомир только в усы усмехался, когда узнавал, что королевич не дает проходу маменькиным фрейлинам.
Время шло, Драгомир с Матильдой старели, но Харальд за ум не брался - пропадал в лесах с королевскими охотниками и закатывал балы, золото у него в руках не задерживалось, утекало сквозь пальцы, словно вода в решете. Драгомир долго терпел, но как-то осенью, после сбора урожая, отобрал нескольких слуг покрепче, затолкал с их помощью возлюбленного сына своего в карету, и отправил Харальда в учение к известному полководцу, далеко на север. С собой королевич получил сундук золота и отцовский волшебный меч, который вблизи нечисти светился, словно утренняя звезда.
Первые дни своего путешествия королевич Харальд проклинал папеньку с маменькой днями напролет. За окнами кареты проплывали леса, луга, шумели города, и проклятий поубавилось до раза в день перед сном, а спустя еще неделю королевич и думать забыл о родителях и их наставлениях. Золото в сундуке таяло, словно сугроб под весенним солнцем, и оседало в трактирах и постоялых дворах. К назначенному сроку карета прибыла к городу, раскинувшемуся на холме у тихого лесного озера. Но сундук с золотом пустовал, и платить полководцу за учение было нечем. Королевич не печалился - собрав свои пожитки, он распряг лошадей, а карету пустил с холма прямо в озеро. Слугам Харальд сказал, что папенька их всё равно казнит, так что возвращаться в замок им ни к чему. Но королевич привык сытно есть и сладко пить, так что вскоре вместе со слугами начал промышлять разбоем, и так быстро пристрастился он к разбойничьей жизни, что слуги только диву давались. В окрестных деревнях вскоре их боялись, а купеческие обозы, как ни искали другие пути, всякий раз встречались с шайкой королевича.
Одной безлунной ночью слуги поймали полоумного попрошайку и принялись измываться над несчастным Харальду на потеху - то кнутом над головой щелкают, то гоняют по лесу, как зайца. Чем громче вопил полоумный, тем заливистее хохотал королевич, и вдруг видит - выпала сума из рук полоумного, а в суме что-то блестит. Заглянул в нее Харальд, а там, среди костей и тряпья, оказалось кольцо - тонкий серебряный ободок с блестящим зеленым камнем. Загорелись глаза у королевича, поймал он попрошайку за шиворот и тряхнул хорошенько:
- Где кольцо взял, шельма ты этакая?
Попрошайка только мычал и головой тряс в ответ. Вспылил Харальд, вынул папенькин меч из ножен, и покатилась голова попрошайки в траву, словно кочан капусты; клинок волшебный засиял звездным пламенем, да и померк, залитый темной кровью. Кольцо с зеленым камнем Харальд надел на мизинец - такое маленькое оно было; а камень засветился ярко, словно светлячок. Полюбовался королевич зеленым огоньком, да и отправился спать. Но заснуть он не мог - папенькин меч горел в их разбойничьей берлоге, словно полная луна. Плюнул королевич, вложил меч в ножны и спрятал его в самом глубоком сундуке, да еще тряпьем сверху забросал. А себе взял другой меч, что недавно снял с какого-то барона.
Наутро слуги королевича сунули мёртвого попрошайку в мешок, привязали к мешку камень и сбросили его с обрыва в озеро, плюнули в тихие зеленые воды, да и скрылись в лесах. Королевич был молчалив и неспокоен, не сводил взгляда с кольца, а оно будто дразнилось - то горит весенней яркой зеленью, то гаснет, а у Харальда сердце заходится, словно камень на кольце живой и хочет сказать ему что-то. Приметил Харальд, что на одних тропах камень горит, а на других - гаснет, и, тайком от слуг, запрыгнул он на лошадь и понесся в лес, как на крыльях. Всё дальше в лесную чащу скакал Харальд, всё ярче светился камень, и всё радостней билось сердце королевича. Сгустились сумерки, деревья придвинулись ближе к тропе и сомкнули ветви в вышине. Лошадь запнулась о корень, рухнула наземь, едва не подмяв под себя седока, заржала тонко и тут же издохла. Харальд вскочил, он бранился и лупил хлыстом несчастную кобылу, но быстро устал. Он огляделся - и сердце заледенело от страха, не узнавал королевич этих мест, а тени от деревьев становились всё гуще и непрогляднее. Харальд взглянул на павшую свою лошадь - и тропа пропала, растеклась туманом над мертвой сизой травой.
- Есть тут кто? Хок, Ронан! Где вы? - кричал королевич, но никто ему не отвечал. Молчали птицы, молчал ветер, ни волки не отзывались, ни лисы. Только камень на кольце светился ночной звездой.
- Ты же выведешь меня отсюда? - спросил королевич. Камень одарил его ярким всполохом, и Харальд, ободренный, шагнул во тьму.
Королевичу казалось, шел он сто лет, ни неба он не видел, ни земли, одна тьма, густая и непроглядная, будто стал он мухой и свалился в чернильницу. Только камень на кольце он и видел, только с ним и говорил, и бранился, и жаловался ему на голод, жажду и усталость. Вдруг земля ушла из-под ног, Харальд упал, едва лицо успел прикрыть. Бранясь и стеная, он поднял голову, и сердце его остановилось. Перед ним стояла девушка в деревенской белой рубахе, подпоясанная цветочным венком. Глаза у нее были зеленые, словно изумруды на маменькином ожерелье, а волосы - водопад сверкающей меди.
- Эй, девка... - прошелестел еле слышно Харальд, что поделать, не знал он ласковых слов. Девушка нежно улыбнулась ему и поманила белоснежной рукой. Королевич побежал бы, полетел бы ей навстречу, но вот ноги не слушались - одна вывернулась странно, пяткой вперед, а другая и вовсе одеревенела, будто чужая.
- Ох ты, бедный. Устал, - сказала девушка. - Ничего, пойдем. Тебя заждались, - взяла она Харальда на руки, словно младенца, и так легко ему стало, так хорошо, ни голода не стало, ни жажды, ни боли. Вдруг посветлело, и видит королевич, что бегут к нему слуги, и маменька бежит, подолом платья двор подметая, и папенька усищи топорщит, и на кухне дым коромыслом... "Сдохло чего на кухне? - подумал королевич и нос сморщил. - Вот я их на дыбу, лодырей!". Но даже не пошевелился, только улыбался блаженно и тонул в зелёном мареве, глубоком, как тихое море.
Земля под ногами медноволосой девы разошлась, и она оказалась в глубокой пещере, освещенной только гнилушками, разложенными на каменных ступенях, да светляками, роившимися в углах. С каждой ступенью всё тяжелее становились шаги ведьмы, и когда ступила она на земляной пол, усыпанный сухими еловыми иглами, то вместо цветущей красавицы была уже сгорбленной седой старухой. Харальда она скинула на хвою, будто мешок с мукой; кольцо соскочило с пальца королевича, покатилось по камням, рассеялось серебряной пылью и обернулось мужчиной, зыбким и прозрачным, будто рассветная дымка над спящим озером.
- Гляди-ка, кто к нам пожаловал, - старуха оскалила беззубые десны. - Драгомиров сынок. Вот любопытно, сам к тетке на пироги пришел или папенька надоумил?
Дух склонился над Харальдом и сокрушенно покачал головой.
- Да, друг мой любезный, - печально вздохнула ведьма. - Быстро одолел его сон смертный, не досталась тебе его пустая душонка. Глядишь, выпил бы его - хоть поговорил бы со мной.
Дух безмолвствовал, лицо его, когда-то красивое, а теперь изуродованное ранами и рубцами, казалось навеки окаменевшим в печали. Он начертал в воздухе знаки из тумана, ведьма глядела на них, подслеповато щурясь.
- Будет искать, говоришь? - спросила ведьма. - Что ж, пусть ищет. Мы привычные, - она скрипуче рассмеялась, но смех этот был горьким, а во взгляде, которым ведьма обвела их неприглядное жилище, отразилась глубокая тоска.
Когда-то, много лет назад, когда ведьма была молода, ее знали как Велимиру, Велу - младшую королевну и сестру тогда еще королевича Драгомира. Жили они мирно, брата ждал трон, а сестру - брак с богатым бароном, но стоило наставнице замахнуться на юную королевну розгой, как Вела показала ей белые волчьи зубы. Драгомир отрекся от сестры, и гонцы разнесли эту весть до самых границ их маленького королевства. Хотя преподобный Марцелл и настаивал, Драгомир проявил милосердие и лишь заточил Велу в самой высокой башне, а не отдал храмовникам.
Башню ту стража охраняла день и ночь. По приказу Драгомира, пленнице не давали ни еды, ни воды, поскольку Вела была ведьмой и по закону церкви заслуживала только смерти. Пока хватало сил, девушка собирала росу, оседавшую на решетке единственного окна, но этого не хватало утолить жажду. Вела быстро слабела, и вскоре впала в забытьё. Очнулась она ночью: в окне виднелась полная белая луна, из ближней деревни слышались песни - там провожали осень. Вела почуяла запах хлеба и едва не заплакала, так измучили ее видения, порождённые голодом и жаждой! Но запах не пропадал. Вела принюхалась, сползла с лежанки и нашла под окном чёрствую краюху и аптекарский пузырек с водой. Хлеб был твёрже камня, а вода горчила и отдавала травяной настойкой, но для Велы они были вкуснее самых изысканных блюд и дорогих вин. С той ночи Вела всякий раз находила у окна еду и воду. Она пыталась подсмотреть, кто же решился на такое опасное милосердие, но каждую ночь сон оказывался сильнее ее намерений.
Однажды, неспокойной грозовой ночью, когда ветер выл голодным волком и швырял в башню воду пригоршнями, Вела не могла уснуть, так ей был холодно. В окно вдруг ударился комок перьев, протиснулся между прутьями решетки, шлепнулся на каменный пол... И вырос, Веле показалось, до потолка, превратившись в темноволосого юношу, мокрого до нитки; он вытащил из-за пазухи кусок хлеба и пузырек с водой, и положил их под окно.
Валиан был из того края, куда должен был увезти Велу богатый барон; о том, что сестра королевича Драгомира оказалась ведьмой, Валиан узнал случайно - услышал пьяные разговоры несостоявшегося жениха в лесу, куда летал серым сычом на охоту. Много дней прошло, пока Валиан узнал, где держат Велу. Ведьма и ведьмак разговаривали почти до самого рассвета, пока луна не начала бледнеть. Уже готовясь обернуться сычом, Валиан спросил:
- Вы позволите навещать вас, ваше высочество?
- Позволю, - впервые за время своего заточения улыбнулась Велимира. - И не зови меня высочеством, я ведь больше не королевна.
Серый сыч вылетел из окна башни и растворился в утреннем тумане. Валиан навещал Велу так часто, как мог, но если ночь была безлунной или небо закрывали тучи, он не мог обернуться сычом, и сходил с ума от волнения, дожидаясь подходящей поры. Вела плела веревку из тряпья и обрывков, которые приносил ей ведьмак - она набралась сил и душа её рвалась на свободу. Только Вела не знала, к чему она стремилась сильнее - к свободе или к Валиану?
Как-то раз ночью, когда бушевала гроза, Валиан снова прилетел в башню. Веревка была почти готова, Вела решила обернуться волчицей и попытаться протиснуться между прутьев. Но тут распахнулись двери - королевич Драгомир решил проверить, не пора ли хоронить почти забытую в башне ведьму. Увидев их обоих, Драгомир напустил на них стражу. Заметив проблеск луны в рваных грозовых облаках, Валиан попытался обернуться, но Драгомир полоснул его мечом, и ведьмак упал, обливаясь кровью. Вела завыла от ужаса и горя, и обернулась черной волчицей. Она рвала стражников зубами и когтями, пытаясь вырвать из их рук Валиана, но он, на миг очнувшись, сказал ей:
- Беги прочь.
Его воля оказалась сильнее гнева Велы, и она бросилась прочь из башни, загрызая всякого, кто пытался её удержать. Опамятовалась Вела далеко от замка, в дремучем лесу, на переплетении незнакомых троп. Черная волчица подняла залитую кровью морду к луне и завыла так горестно и страшно, что в окрестных деревнях заскулили перепуганные собаки. Умолкла она, ощутив на голове чью-то руку:
- Бедная моя девочка, - возле нее оказалась женщина в одежде из листьев, её желтые глаза светились во тьме, словно светляки. - Кто обидел моего волчонка?
Велимира знала, кого повстречала, замковые служанки называли ее Госпожой Ивой, и обращались к ней с просьбами, отдавая взамен кусочек пальца или ложку крови; Вела чуяла, что в милой тетушке кроется недобрая сила, но всё же рассказала ей о своём горе, о заточении, о сиротстве своём при живом брате и о Валиане.
- Возлюбленного твоего вызволять придется тебе самой. Дети мои, глядишь, и помогут, но всякая помощь имеет цену, - сказала ей Ива.
Веле показалось, что в лесной чаще заблудилась стая светляков, но то звери, большие и малые, показались из-за деревьев, сверкая глазами во тьме. Вела понимала, цена будет высокой, но что остается тем, кто остался один против целого света?
Первой согласилась помочь старая замковая крыса - вызвалась поискать Валиана в подземельях. К рассвету она вернулась и рассказала, что видела Валиана у храмовников. Вела заплакала - храмовники известны были своей жестокостью и неумолимостью к ведьмам и ведьмакам, хоть старым, хоть малым; серая шерстка старой крысы вдруг стала медно-рыжей, а коса Велы побелела от седины, будто изморозью взялась.
Второй была черная бродячая кошка - она согласилась взять у Валиана что-нибудь с тела, чтобы душу его можно было выманить из подземелий. К полудню она вернулась с отгрызенным мизинцем и сказала, что ведьмак отмучился. Тут же кошачьи глаза засверкали изумрудной зеленью, а глаза Велы потускнели и погасли, будто пеплом присыпанные.
Вела не знала, у кого еще ей просить помощи, и тут Госпожа Ива сказала, что вызволит истерзанную Валианову душу из заключения. Лесовичка снова обернулась старой ивой, долго шелестела ветвями, сыпала листвой, пока выл ветер и клубились тяжелые грозные облака. Когда солнце ушло за леса, хлынул дождь. Госпожа Ива потянулась, подставила лицо холодным каплям, и сказала Велимире:
- Встречай гостя, дочка.
Вела вздрогнула - она вдруг озябла, на волосах заблестела роса мелким бисером. Туман, плывший над травой, сгустился и окутал ее, намочив ветхое платье. Вела увидела себя в кольце призрачных рук, и даже ничуть не испугалась. Только заметила, что на одной руке недоставало мизинца, и упала без чувств. Очнулась она на следующий день на той же поляне, под присмотром Госпожи Ивы и духа Валиана. Оглядев себя, Велимира увидела, что ничуть не изменилась, и спросила:
- Госпожа Ива, а что же вы взяли за моего Валиана?
- За одну душу платят другой душой, милая, - вздохнула Госпожа Ива, и ни слова больше Велимира от нее не добилась - лесовичка встала старой ивой у тропы и только листвой шелестела в ответ.
Оплакав себя и своего возлюбленного, Велимира хотела сжечь мизинец Валиана и отпустить его, но дух наотрез отказался от свободы. Много позже Вела поняла, что рядом с ней Валиана держало не колдовство Госпожи Ивы, а безмерные любовь и верность, пронесённые сквозь боль и смерть.
Много лет они странствовали вдвоем, искали себе тихое пристанище. Десятки раз ведьму Велу сжигали на костре, разрывали лошадями, топили и вешали - и всякий раз она ускользала, пока добрые подданные её брата истязали укрытую мороком дохлую собаку, берёзовую колоду или истлевший труп с погоста. Когда дошли слухи, что Драгомир одряхлел и не носит уже храмовничий плащ, Велимира решила обосноваться неподалеку от небольшого городка. В этих местах хватало лихих молодчиков, пропаже которых честный люд только радовался.
- Зря я обрадовалась, ой, зря, - поджала губы Велимира, глядя на Драгомирова сынка. - Не поумнел с годами братец. Жег да мучил несчастных баб и глупых мужиков, а у себя под боком выродка самой Праматери проглядел. И Марцеллу, пню плешивому, поди, ноги мыл и воду пил, а не помогло. И будет теперь за чужой кровиночкой гоняться, пока не сложит свои кости в канаву, дурень старый. Божьи-то детки - не Всеблагие сыновья и дочери, на досках нарисованные; матушка их до крови чужой жадная, а отродья её и вовсе кроме голода не знают ничего.
Сплюнула Велимира на камни, и зашипел плевок, словно рассерженная змея. Валиан снова начертил туманом знаки, старуха прочла их и хрипло засмеялась:
- Милый мой, стара я уже волчицей оборачиваться да пополам этих дурней перекусывать. Ни прыти уж нет, ни зубов, - Велимира протянула руку и ласково погладила духа по голове, призрачные кудри не шелохнулись, только мелкая роса осела на крючковатых пальцах. Старухино сердце уже много лет было тише камня, но снова в нем начал тлеть застарелый гнев.
- А знаешь, друг мой, - Валиан взглянул на нее. - Негоже вставать у судьбы на пути. И мы не встанем.
До самого рассвета советовались Велимира и Валиан. Как только солнце вызолотило верхушки деревьев, мертвого Харальда в пещере уже не было. Не было там и ведьмы с духом.
Король Драгомир тем временем всё искал своего непутёвого сына. И когда уже впору было отчаяться, ему пришла весть, что нашли королевский меч в далекой деревне. Местный кузнец пытался его расплавить и перековать, но в его горне клинок даже не потеплел - меч королевский был в драконьем пламени кован, а закалял его своим дыханием морозный великан. Плюнул кузнец, да и отвез диковину на большую ярмарку. Сколько кузнеца ни пытали - так он и не сказал, откуда меч королевский у него оказался, а в то, что он его нашел, Драгомир не поверил.
Ближние леса обшарили сверху донизу, истребили разбойников, распугали медведей, но нашли только голые кости. Драгомир со своим советником прохаживался по деревне - деревенские попрятались по домам и только в окна выглядывали одним глазом. У деревенского погоста Драгомиров меч засиял. Мечу этому Драгомир верил больше, чем себе, а потому окружил погост солдатами, и принялся искать то, что меч растревожило. У неприметного холмика на дальнем краю погоста меч сиял, словно белый факел.
- Здесь ведьма похоронена, вашство, - сказал деревенский староста, - мужиков наших она за нос водила, а скотины сколько перепортила! Вот мы ее лошадьми-то и разорвали, а что осталось - тут зарыли.
- Раскапывайте, - приказал Драгомир. - Ведьм надлежит храмовникам отдавать, а вас - кнутами пороть за своеволие.
Староста упал Драгомиру в ноги и взмолился:
- Смилуйтесь, вашство! Мы в глуши живем, откуда нам знать, как оно в столице делается?!
Драгомир махнул рукой, и солдаты поставили старосту на ноги. Могилу разрыли, вынули из ямы просмоленный дощатый короб. Едва разломали крышку, как староста воскликнул:
- Всеблагие родичи! Никак ведьмак это!
Драгомир окаменел - в коробе лежал его беспутный сын Харальд, словно бы спал, смежив веки, но кому, как не Драгомиру, было знать, что сын его уснул навечно? Совладав с собой, король шепнул пару слов своему советнику. Тело Харальда вынули из короба, укутали в плащ, и положили в королевскую карету.
Покидая деревню, Драгомир приказал советнику написать два письма. Одно - преподобному Марцеллу, а другое - жене старосты, с извещением о том, что муж ее задержится в замке по делу королевской важности. Старосту приютил как дорогого гостя глубокий пересохший колодец.
Прабабка говорила, видала, как в деревню после короля Драгомира пришли храмовники. Сидела она на старом дубе у выгона, мать тогда услала ее в лес козу пасти, а прабабка не хотела, едва с матерью не подралась, бедовая была. Не уследила за козой, та отвязалась, прабабка и влезла на дуб, поплакать о судьбе своей горькой. Говорила, храмовники вокруг деревни встали, как истуканы железные, сказали, мол, покайтесь, да простят вам Всеблагие убиенного королевича, а потом - огонь. Пламя было не красное и не жёлтое, а белое, как первый снег, выше деревьев. Ночь, звёзд не видно, она думала, тем огнём небо закоптило. Когда храмовники ушли - не видела. А от деревни ничего не осталось, пепел сизый и только. Храмовники во всех летописях наказали написать, что в деревне овин чей-то загорелся, и огонь на дома перекинулся. Прабабка едва умом не тронулась, но деваться ей было некуда, пошла по соседним деревням работу искать, а там забрали её в замок в услужение, а через год прабабка замуж вышла, за конюха.
В замке один из слуг рассказывал, что у королевича Харальда видел на руке колечко с зелёным камушком. Когда королевича в склеп положили, слуга тот в склеп забрался, хотел колечко снять. Да только потянулся - а колечко туманом развеялось, будто и не было его. Только холодом обдало, как если в лютый мороз на улицу выйдешь. Но прабабка говорила, никогда этому слуге не верила, этот пустобрех к бутылке, небось, с рождения прикладывался.
Драгомира самого она не видела, зато от слуг узнала, что он после смерти сына ума решился. Преподобный Марцелл в замке часто гостил, но Драгомиру всё хуже становилось - то он сестру свою Велимиру в комнате видел, то с Харальдом покойным беседовал... А как ее величество Матильда в монастырь постриглись, Драгомир и с нею начал беседовать. Преподобный Марцелл этим пользовался, и стал еще при живом Драгомире править и указы за него подписывать, пока его величество на своём поясе не повесились. На второй год после смерти короля Отец-Храмовник отправился в поход - нести Всеблагое слово еретикам в Черные леса. В том походе на переправе через реку его удар хватил, хотя слухи ходили, будто преподобному вырвала сердце седая волчица с железными зубами.