Эра дислектов

 

                                                                     памяти мамы

 

любимой жене,

моим критикам и друзьям Белле и Марине

с благодарностью 

 

                                                В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог.

                                                                                          1:39, Евангелие от Иоанна

                                                Блаженны дислекты, ибо нет Слова для них.

                                                                                                                    Блогер_9547633995

 

Ветер носил по улицам опустевших городов исписанные листы, наметая под стены бумажные сугробы. Спотыкаясь о твердые переплеты, проваливаясь по колено в книжные завалы, последний писатель планеты Земля шел по следу ее последнего читателя. У писателя был острый слух: он услышал бы шелест перелистываемых страниц за километр. Ни вой ветра, ни шуршание напечатанных слов, покрывших многометровым слоем почти всю поверхность когда-то голубой планеты, не сбили опытного охотника с толку: всеядный любитель чтива был где-то здесь. Интересно, самец или самка? Самец опасней, самка проворней. Впрочем, какая разница: писатель уже зачитал целых девяносто девять читателей и, если не упустит затаившуюся добычу, то доведет число своих жертв до ста. И тогда он вернется обратно к своему письменому столу в скромной квартирке на сорок втором этаже небоскреба в обезлюдевшем Нью Йорке, а может, в обшарпанную двушку в Глухоманске или ещё куда - кто знает? - и, наконец,  сможет спокойно умереть, записывая свои гениальные мысли, пока последнее дыхание не оставит его.

Писатель, как застывший в стойке сеттер, ловил чутким оттопыренным ухом колебания воздуха, отравленного смертельным вирусом писательства. Ни звука. Черный дог, похожий на хозяина всем, кроме окраса, неторопливо вертел крупной аристократической головой и шумно втягивал запахи влажным благородным носом. Долговязый, с длинными мосластыми руками, усыпанными леопардовыми веснушками, писатель прищурил выцветшие близорукие глаза за треснувшим стеклом лингваочков, медленно поворачиваясь вокруг своей левой ноги и держа наизготовку скрученную в трубку рукопись. Зарычав и оскалив желтые стёршиеся клыки, пёс прыгнул к подножию книжного холма.

- Фас, Платон, ату его, - последние звуки походили не на команду, а тихий стон, с которым писатель опустился на ослабевшие колени посреди мировой литературы, выброшенной на помойку.

Дог тут же вернулся к своему другу и повелителю и лизнул в покрывшийся испариной породистый нос. На того внезапно накатил писательский зуд: он закусил губу и, напрягая все силы, пытался унять затрепетавшие пальцы. Тщетно. Судорога скрутила его измождённую фигуру. Руки лихорадочно искали в нагрудном кармане ручку. Глаза заблестели от сладостного предвкушения. Ручка выскользнула из дрожащих пальцев и затерялась в бумажном море. Сейчас, сейчас!.. Писатель выхватил запасное перо из брюк, и тут у него начался приступ...
Излив на чистый лист истомившие его фразы, писатель в изнеможении рухнул на шуршащий под ним пласт из чужих слов. Как сквозь сон, он услышал движение за спиной. С трудом повернув размягшее тело, придавленное рюкзаком с его творениями и пишущей машинкой, он проводил взглядом убегающего широкими прыжками читателя. Знатный экземпляр! Надо же какая неудача: теперь его не догнать. Упитанный читатель развил такую скорость, что и гепард вряд ли успел бы за ним, а старик Платон подавно. Вожделенная добыча уходила за полуденный горизонт, сжимая в каждой руке книжку в   мягкой обложке... 
Придется начинать все сначала: выслеживать, ставить капканы из полных собраний сочинений с приманкой из криминального чтива, сидеть в засаде у книжной россыпи, не смыкая глаз. Мечтой писателя было взять читателя живым, запереть в клетке и кормить своими перлами: сначала издалека, потом все ближе и ближе, пока прирученный словоядный не возьмет корм из его, писателя рук. "Домашний читатель", - писатель усмехнулся своей неуместной шутке. Однако от неудачи у него разыгралась фантазия. Многие из его многочисленного племени пытались провернуть это, но нежные читатели хиреют в неволе и, вынужденные питаться однообразной пищей, впадают в тоску и умирают. Интоксикация словом - мучительная смерть, но обычно всё происходит быстрее и ужаснее...

Всё ещё вялый и ослабевший после приступа, писатель, кряхтя, перевернулся на спину и с ненавистью посмотрел на покрытые размашистыми каракулями листы: "от последнего в мире писателя убегает последний читатель..." - эта фраза повторялась сотни раз, буквы становились всё мельче и неразборчивей, пока не превратились в кардиограмму умирающего...

- Сколько можно?..- севшим голосом просипел писатель, смял свою писанину и отшвырнул бумажный комок. Из положения лёжа бросок вышел неуклюжим и недалёким.

Это повторялось раз за разом уже много лет: в считанных метрах до читателя судороги вдохновения валили хмурого литератора наземь. Когда он только вышел на свою охоту, то  подобрал Платона двухмесячным дурашливым щенком, а сейчас того одолевает одышка и артрит. Восемь лет хождений по кругу кого хочешь сведут с ума... И эта чёртова диссоциативная амнезия[1] вместе с предшествующей умопомрачительной фугой[2] тоже... Как он очутился здесь?.. Тысячи вопросов без ответов, а самый главный - кто он?.. В его памяти, как в многоярусном механизированном складе, хранились имёна тысяч авторов всех времён и народов вместе с их персонажами, отсутствовал только стеллаж с его, писателя,  произведениями, больше того - не было даже бирки с фамилией и инициалами...

 

кто я? -  всего лишь винтик малый в механике цивилизации,
меня давлением сломало и прочь отбросило вибрацией...
лежу я сломан, но не сломлен, средь прочего металлолома:
мотора слышу гул знакомый и стук настырный шестерёнок...
там, средь всеобщего вращения, я намертво в резьбе держался,
но по общественному мнению, ослабил хватку и сломался...
виною ржавчина,  усталость, вино иль женщина?...
какая разница?... сломался... дал явно трещину...
лежу, ржавею, наблюдаю, как здесь, на свалке,
растут цветы... их красоты как прежде не замечал я?..
во всём, что вне моей резьбы, не видел смысла...
остался я без головы, но лезут мысли:
кто я?... кто вы?... какая цель у механизма?...

 

больничный бланк с цифрами каких-то анализов, на обратной стороне  - эта хрень...

накарябано вроде мной, но мысли и слова - чужие... похоже, пока я валялся в коме, какой-то умник внедрился в мои мозги и, едва я выбрался из неё и смог держать карандаш в руке, часами водил этой рукой... вон сколько накропал: я наугад вытащил ещё пару листов из рукописной кучи на рыжем письменном столе с чёрным ожогом от утюга - Мона который месяц безуспешно просит разобрать и привести в порядок наследие неизвестного автора, непоколебимая в своём заблуждении, что он - это я... Она даже купила мне на блошином рынке в Яффо пыльный "Ундервудъ" с бесполезным ять и подскакивающими Н и О, у последней в центре  набивается жирная точка... Мона была уверена, что я буду в восторге от подарка, закушу в правом углу рта приобретённую ею там же стильную трубку времён британского мандата и резво застучу по круглым клавишам... она считает меня каким-то гением и ждёт новых шедевров, а я даже не курю... когда на меня накатывает очередной приступ неудержимой графомании и я с остекленевшими глазами в остервенении строчу неразборчивой скорописью по ни в чём не виноватой бумаге, глупышка радуется, не понимая всего ужаса происходящего... мне повезло, говорит, наблюдать каждый день величайший акт творчества... какое творчество?.. пока я в отключке, кто-то пользуется моим телом, как я - авторучкой!.. но Мона не слышит меня, как и я её во время этого самого акта...  ты великий поэт, хотя сам не осознаёшь этого... даже такая чушь от Моны звучит убедительно и эротично: сам тембр её голоса волнует меня, а интонации?.. а эти губы?..

- малыш, ты уже разобрался со своим больничным бардаком? - Мона выглядывает из застеклённого балкона - там её студия, покусывая обгрызенный кончик колонковой кисточки... моя девочка почему-то зовёт меня так, а ведь я на голову выше... мне правится этот разрыв шаблона, который Мона определяет как ласкательный антоним - она умница и знает много ненужных и труднопроизносимых слов... Да я и сам наградил её прозвищем: Мона ведь на самом деле никакая не Мона, а Лиза Нейман - ну да, та самая Лиза Нейман, которую на последней книжной франкфуртской ярмарке превозносили за чудесные иллюстрации к "Алисе" Кэрролла и сказкам Андерсена... видите, как мне повезло... кто я и кто она... а почему зову  Мона?.. потому что Лиза... добавьте полуулыбку и изящные белые  руки в пятнах краски и кистью в них - вот вам моя Мона...

- пытаюсь, - отвечаю я, и это относится не к бумагам, а к моим воспоминаниям... точнее, к их отсутствию... я читаю про мои блуждания  в коме и не знаю ничего из описанного, я и слов-то таких не знаю...

 

я был как чистый лист бумаги... нет, я был изначальной тьмой без единой звезды и намёка на звук... но так было не всегда... чёрная дыра забвения поглотила меня прежнего и выплюнула обратно бессловесный, бездвижный комок боли без прошлого... это новый я, но когда-то существовал  и старый, сны которого стали моими... как обрубленный кабель искрит уходящим из него электричеством, так и мои нейроны фонтанировали видениями, смутно знакомыми, но совершенно непонятными... мой обнулённый мозг не находил слов для увиденного, не мог осознавать себя и мыслить, потому что все слова стёрлись и мой прерванный эфир заполнили щелчки и потрескивания... я провёл в отключке незабываемые три месяца, блуждая в своих и чьих-то кошмарах как в фильме ужасов, одновременно  сквозь сомкнутые веки точно скрытая камера под потолком фиксируя всё, что происходило вокруг моего окутанного проводами и трубками опрокинутого тела... ещё недавно, а теперь  кажется сто лет назад, вся моя жизнь крутилась вокруг желаний и потребностей этой оболочки... сколько совместных приключений и удовольствий - нам было так весело вместе... и вот эта смятая одежда брошена на больничную койку, а я, потерянный и нагой, бреду, как в бреду, по концентрическому лабиринту всё ниже и ниже... 

за кем-то я иду след в след
через бездонную трясину,
перед собой я вижу спину -
безликий чёрный силуэт...
куда его нога ступала -
спешу поставить я свою:
нельзя шагать куда попало
у самой бездны на краю...
под всхлипы грязи и дыханья
и сердца сумасшедший стук
иду я за фигурой странной,
весь превратившись в глаз и слух...
не оступлюсь я и не сгину,
но двух вещей я не постиг:
куда ведёт дорогой длинной
меня и кто мой проводник?..

мой экскурсовод по личному аду мстительного синьора Данте[3] высок и смугл, у него квадратная челюсть и пронзительный взгляд... он объясняется со мной на певучем  наречии и я его понимаю, мало того - отвечаю ему на русском и он смеётся моим грубым шуткам...

   

Писатель захохатал, когда мстительный Платон кряхтя задрал негнущуюся заднюю лапу и обильно помочился на заботливо увязанные убежавшим читателем книги, к которым виновато вздыхая привёл воспрянувшего хозяина. Платоново журчание слилось с разноголосьем студёных ручейков среди просевшего снега. Взмывшие вверх от греха подальше с десяток ворон раскаркались, точно тоже оценили шутку.

- Молодец, дружище: не догоню, так помечу, - похвалил писатель и потрепал пса за ухом - старик это любил. Платонов хвост закачался маятником метронома.

- Да наш читатель эстет,  - ухмыльнулся охотник, пробежав взглядом по названиям на корешках: - не удивлюсь, если окажется, что он и сам в юности пописывал стишки...

Колючий ветер задул солнце. По внезапному ознобу писатель сразу вспомнил о промокшем на спине пальто и вчерашнем бутерброде в кармане. Он скормил его верному псу, в ответ благодарно лизнувшему шершавым языком зудящие, покрытые розовой сыпью пальцы.

- Время править черновики, Платон, - писатель подмигнул догу и вытащил из рюкзака "Ундервудъ" и, мелкоисписанные по полям и пробелам, вырванные из разных книг страницы. Пересчитал тонкую стопку чистых листов и чертыхнулся: - чёртов приступ!!! Целых два листа на одну идиотскую фразу...

Над книжным кладбищем словно мошкара клубились тусклые неоплодотворённые читателями слова, их как магнит притягивали к себе книгочеи, но и писателям эти словесные личинки тоже сильно досаждали: в мозги хоть и не пытались, зато в глаза, уши и рот лезли. Писателю надоело отмахиваться и он зачитал свой проверенный отворот от мелкой напасти. В радиусе трёх метров просветлело. Писатель соорудил из фолиантов импровизированные  стол и кресло, насухо протёр рукавом и поудобней уселся перед клавиатурой. Платон, хотя его словесные твари не донимали, перебрался в ноги к хозяину. Заверещали приземлившиеся поблизости вороны, но за их надрывом писатель слышал другой треск, который невозможно было перепутать ни с чем -  металлический стрекот литер его пишущей машинки с радостным звоночком в конце строки. Писателю нравился процесс разгадывания собственных торопливых записей и чудо превращения неразборчивого почерка в чёткие и выверенные фразы. Селекция была беспощадной: чести быть напечатанными удостаивались только самые лучшие, остальные, скомканные и осмеянные, оказывались среди макулатуры, ненужных шедевров и неприкаянных слов.

Писатель печатал, бормоча себе под нос: - слово древнее человека. Сказано, вначале было слово. В виде неоплодотворённых спор оно носилось над бездной в поисках подходящего таллома-хозяина. И нашло. Адам был первым и дал имена всему. Так зародился симбиоз человека и слова. Ибо, человек - не то, что он ест, а те слова, которые употребляет. Лиши человека слова и превратиться он в тварь бессловесную. Тысячелетия длился этот симбиоз и не подозревало человечество, чему обязано своему особому положению, не осознавало высокого дуализма слова, которое заключает в себе квантово-волновые свойства элементарной частицы нематериального мира и одновременно характеристики живого существа. Неправда, будто раньше слово не убивало. Это происходило всегда. Но до Эпидемии писательства  люди по своей воле убивали других посредством слова, а не так, как теперь  - из-за новоявленных свойств этого кирпичика этики и философии. Природу слов человечество извратило своим изощрённым умом, переиначило их изначальный смысл  и они мутировали, поменяв свою сущность. Свобода стала вседозволенностью, закон насмешкой, а честь - чем-то постыдным. Подмена понятий и лицемерие: лживое слово победило в суде и жертва должна доказывать, что она жертва. Потому что преступник тоже человек - а что есть человек? - и у него равные права с теми, кого он убивает и насилует. Может, он истинная жертва? Это ли не абсурд? Белое нельзя называть белым, а чёрное чёрным... Слова из-за решётки прочно вошли во всеобщий лексикон: каждый жалуется на беспредел и не хочет быть фраером... Отлично!.. Править нечего, так бы всегда... Вот только роль интернета в развитии Эпидемии не раскрыта, - писатель почесал бок задремавшего пса и взял наугад другой черновик: - ты только послушай, Платон, какое философское начало: "Всякий c рождения жаждет любви, даже если тщательно скрывает это, но только вера гарантирует её адепту эту любовь исключительно за его веру, а не за какие-то особые личные качества,  любовь бескорыстную, хотя и властную, родительскую любовь космического масштаба,  в то время как наличие жены само по себе любовь никак не гарантирует", - и следом вульгарное продолжение в стиле озабоченного недоросля: "Каждому нужны Любовь и Вера, с грудью минимум четвёртого размера". Мысль явно рождена не мной, если можно назвать эту сентенцию мыслью, а почерк-то мой... Это пугает, дружище... Неужто её величество шизофрения расколола мой разум пополам?.. Хотелось бы познакомиться с соседом по черепной коробке, составить график посещения мест общего пользования, а лучше пусть съезжает в свой мозжечок и не лезет с грязными высказываниями в мои полушария...

У писателя от возмущения пересохло в горле, он прекратил разглагольствовать и полез в рюкзак за водой. Она была из родника в дубовой роще, от неё сводило зубы.

Писатель пил из армейской фляжки осторожными глотками и одним пальцем печатал выбранную фразу. Вот что отличает настоящую воду от словесной: первозданный вкус. Из нечитанных слов можно получить только дистиллированную, а из пропущенных через читателя - или отдающую хлоркой из-под крана, или минералку, или, реже, пахнущую болотом, а случалось, и непригодную к питью морскую - всё зависило от личного опыта и ассоциаций  оплодотворителя и, конечно, воли автора. Даже вырванное из контекста слово продолжает нести отпечаток двух личностей: написавшего и прочитавшего, все оттенки серого рождаются именно из-за последнего - ведь интонация порой полностью меняет смысл сказанного. Писатель что: отметал свою литературную икру, спился, стал депутатом, сменил пол или умер, и возможно, даже столетия назад, а каждое новое поколение, фильтруя старые слова через свежее бытие, наделяет их новым смыслом и новой жизнью. По крайней мере, так было раньше, а теперь уже вряд ли... Писатель вздохнул от безутешной мысли и тихо выругался. Солнце стыдливо покраснело, наполовину спряталось за горизонт и замерло в предвкушении продолжения. Всякий раз, когда он задумывался о будущем, у него опускались руки. Вот и сейчас он с ненавистью посмотрел на напечатанное и опять полез в рюкзак, где у него на этот случай была заныкана початая бутылка односолодового  виски. Виски, в отличие от воды, писатель на прошлой неделе выгнал сам, с наслаждением описав букет и послевкусие. Как всегда контрафакт вышел слабым подобием шотландского продукта, но ситуация требовала лекарства от стресса, и писатель сделал два затяжных глотка, игнорируя вызывающую рвотный рефлекс видимую ему словесную структуру. Дислекты не видят её, потому их и можно кормить словами, а они ещё нахваливать будут. Писателя передёрнуло от мелькнувшей в мозгу картинки: семья дислектов ужинает за кухонным столом из словесной фанеры, поедая словомодифицированные продукты, родители пьют псевдогрузинское вино из свежевыдавленных фраз, закусывают заплесневелым словом, выдаваемым за сыр, чокаются и хвалят немногословного правителя. Слововойна с соседними недословеками выиграна, словотопливо подорожало в два раза - мечта!..Утром взрослые радостно поедут на словомобиле на словообразующее предприятие, дети  на словобусе - в среднюю словообразовательную  школу, где на обед  в столовой снова получат словесный фарш в виде котлеты и салат из словопарниковых помидоров и огурцов...

- Поедут... поеду...что-то я всё про еду, да про еду... - пожаловался старому другу писатель и нахмурился - словопальный Glenfiddich тоску не прогнал, только разбудил нездоровый аппетит. Ночь подкралась серой кошкой и заурчала в пустом животе писателя, пёс втянул в себя воздух и залаял, точно закашлял. Там, откуда ешё минуту назад выглядывало любопытное светило, на небе растёкся багрово-фиолетовый синяк.  Широкие ноздри писателя тоже уловили едва различимый аромат печеной картошки.  Рыжий спутник чёрной собаки сразу ощутил, как он голоден.

- Всё, хватит на сегодня...

Писатель встал, размял занемевшие длинные ноги и потянулся. Хрустнуло что-то в пояснице. Писатель поморщился, сдвинул лигваочки на лоб, хотя это было противозаконно, почесал переносицу и долго массировал уставшие глаза. Убрав пальцы с глазниц, писатель вернул очки на место. Вспыхнул зелёным покрасневший было индикатор и включилась обязательная трансляция для дислектов с государственным триколором в правом верхнем углу. Благодаря антипроге, как обозвал свой продукт толкнувший его писателю укуренный хакер, трансформация свободных словесных радикалов в псевдореальность блокируется, но сигнал благонадёжности продолжает поступать в систему, можно даже по желанию самостоятельно настроить цвет дисплея на любую категорию населения, чтобы избежать ненужной дотошности полицейского патруля. И всего-то за два косаря... Прав оказался паренёк, хорошая сделка... Тепловизор в очках засёк источник тепла и подстёгиваемые апрельским заморозком и пробудившемся аппетитом спутники устремились к далёкой полоске белого дыма.  

В темноте умирающий снег с ноздреватой болезненной коркой сливался с вывернутыми наружу посеревшими и набухшими страницами книг, свезёнными сюда во время Эпидемии со всей округи, которые выжившие трактористы с мстительной злобой сгребали в кучи, кромсали и рвали ножами, втаптывали в грязь и давили гусеницами своих бульдозеров, украшенных кокетливыми полосатыми бантами и по-мужски хвастливой надписью "Можем повторить". Шли обходя наст, чтобы Платон не порезал лапы. Вокруг кипела ночная жизнь. Пробежала лиса, сверкнув грязно-белым кончиком хвоста и хитрыми насмешливыми глазами. Интересный персонаж, хмыкнул писатель: Патрикеевна на задних лапах, в цветастом сарафане и курицей в передних, умудрилась кокетливо задрать промокший подол, чтобы приветственно вильнуть роскошным хвостом. Интересно, подумал писатель, сказочные лисы являются переносчиками бешенства? А если да, передаётся ли оно людям? Платон зарычал ей вслед, как бы подтверждая его подозрения. Вот что значит глубинка, служба отлова совсем не работает... От гневных мыслей писателя отвлёк бредущий навстречу рыцарь печального образа: он вёл своего Росинанта под узцы, по обоим тощим лошадиным бокам свисало по плакату: на одном "Нет глобальному потеплению!!!", на другом "Как вы смеете!!!" с фото и автографом Греты Тунберг[4]. На погнутом копье, которое Дон Кихот нес на правом плече, как рыбак удочку, сушились шерстяные носки, его костлявые голые стопы торчали из замызганных китайских кроссовок. Вот кто вписался в нашу эпоху борьбы с ветрянными мельницами, улыбнулся писатель и приподнял в ответ на учтивость идальго правое ухо своей ушанки... С монетизацией протеста у испанца пока плоховато, но это дело наживное: найдётся и на него адвокат, который запатентует его знаменитый призыв: "Пусть слезы бедняка вызовут в тебе при одинаково сильном чувстве справедливости больше сострадания, чем жалобы богача", ставший девизом нашего времени... Зато встретившийся друзьям минут через пять отставший от господина оруженосец оказался неучтив и совершенно потерян, видно было, что несмотря на окружающую сельскую местность, он тут совершенно чужой, зол на упирающегося осла, страшно продрог и ещё издалека вместо приветствия заорал: "Господин сочинитель, Вам нужен опытный персонаж на губернаторство?.. Предпочтительнее Сахалин, но Хабаровск тоже сгодится..." Писатель молча отмахнулся и продолжал  обмахиваться всю дорогу, ведь ночь - самое активное время и для слов, а сегодняшнее полнолуние усиливало эффект. Тусклые днём, в темноте слова светились словно гудящая и беспорядочно мелькающая реклама: существительные  сновали зеленоватыми огоньками светлячков, прилагательные  порхали словно фосфорические махаоны всех цветов и оттенков, летучими мышами носились глаголы, хватая зазевавшиеся деепричастия и предлоги. Одним словом, феерия... Тракторные колеи вылезли на укатаную дорогу, идти стало легче, внезапно начался разбитый асфальт и упёрся правым выщербленным краем в покосившийся и проржавелый дорожный знак, на  котором облезшие чёрные буквы почти слились с некогда белым фоном и с трудом читалась надпись "Некрасовка", поверх которой красной краской кто-то начертал "Париж", ниже мелко и неровно матерное сомнение в рифму... Шутники эти парижане, выходит, всё это время он с Платоном шёл по Елисейским полям... Унавоженным и центральночернозёмным... Почти сразу за помпезной вывеской слева был съезд на грунтовку, ведущую мимо каких-то развалин, где ржавели два когда-то красных, а теперь коричневых трактора без колёс...

Запах привел оголодавших пса с хозяином на заброшенную ферму, где бумажный покров был совсем тонок, и местами даже проглядывала забывшая плуг земля. На тёмной прогалине дымился костер. Около него грела озябшие руки смуглая девочка лет двенадцати. Бедняжка отбилась от стайки дислектов, решил про себя писатель, или она - приманка. Эти малолетние бандиты добывают себе пропитание попрошайничая или грабя случайных прохожих. Кого-то могут и убить, но писатель им не по зубам, хотя и расслабляться тоже не стоит: сжимая в костлявом кулаке свёрнутые страницы и озираясь, он приблизился к юной дислектице, чьи розовые лингваочки болтались на худой немытой шее, а значит, в любой момент мог появиться патруль.

- Можно присесть к огню?
- Вали отсюда, - в её черных дерзких глазах отразилось пламя.

Грубость ответа успокаивала: засады тут точно нет.
- А как же закон гостеприимства?.. Нехорошо отказывать путнику в еде... Заметьте, очень голодному и очень вежливому путнику... - писатель сверкнул крупными, криво сидящими, резцами.

- Словами сыт не будешь?.. Верно, пис-сатель?.. - обращение вышло у неё особенно издевательским и полным нескрываемой ненависти:  - признаюсь, ваш визит застал меня врасплох. Присаживайтесь и не сетуйте на скромную сервировку...

У писателя вспотели ладони. Это не лексикон дислекта. Ловушка. Соперник по перу ввёл его в заблуждение своим детским видом. Она может напасть в любую секунду... Вчера на поединке писатель сам зачитал встреченного собрата. Голова этого графомана, этого ничтожества, посмевшего называть себя писателем, взорвалась от срезонировавших слов. Фонтан крови и торнадо из летучих мышей и сов, исчезающее в грозовых тучах...

Писатель продолжил стоять, широко улыбаясь, при этом незаметно перехватив пальцами край свитка, чтобы резким движением раскрыть его и атаковать хитроумную девчонку своими смертоностными фразами.

- Сядь уже и спрячь свои слова, пис-сатель, видишь, я безоружна, - едва он открыл рот, она показала ему вымазанные в золе тонкие руки: - не бойся, я не твоего каннибальского племени...

Писатель снял рюкзак и присел на него, но свиток не свернул. Из-под рыжих лохматых бровей он настороженно следил за каждым движением чёртовой куклы.

- Она не кусается? - юная огнепоклонница с подозрением посмотрела на Платона.

- Не она, а он... Это Платон и он не кусает маленьких девочек...

Она подкинул в пламя чьи-то стихи. Страницы скручивались и обращались в пепел и слова, как несуразные сороконожки разной длины, разбегались с исчезающей бумаги в разные стороны и прятались в грудах никому не нужных книг. У девочкиных ног в обшарпанных солдатских ботинках важно вышагивал лакированный ворон цвета ночи. Резким неуловимым движением птица склёвывала неуклюжие длинные слова и косилась на писателя умным выпуклым глазом. Настоящий ворон не может питаться словами. Это слово. Его, писателя, представление о вороне. А глупая непонятная девчонка сидит на стопке книг и ворошит огонь обгорелой веткой. Она и не догадывается об опасности, подумал писатель: эти дислекты не видят слов и  не подозревают, что всё вокруг кишит ими. Друг Платона погладил его и вздохнул - не время читать мораль, но удержаться он не мог, как и во время недавнего приступа.

- Почему ты лингвы сняла, давно с полицейскими не общалась?..

- Не боись, фраерок, они хакнутые по-полной - пять штук отвалила! Неужто ты полагаешь, розовый - мой цвет?.. - хамоватая незнакомка ткнула грязным пальчиком сначала в лингваочки, потом в торчащие между берцами и джинсами три пары тёплых носков цвета хаки.

Невозможность задавать прямые вопросы бесила.

- Лингвы для вашей же пользы, девочка, они об опасных словах предупреждают, знаешь?..

- Аха и ещё, чтобы картину мира редактировать, видишь  за стеной элитный дачный посёлок?.. Там мой дом и гувернантка... А как тебе мои туфельки?.. - она качнула ребристой подошвой с налипшими комьями грязи. От её тона у писателя в правый глаз задёргался нервном тике.

- Ты в курсе, что жечь книги нельзя?..

- Смотря какие, - с вызовом возразила юная дислектица и швырнула в костёр ещё несколько.

- Никакие... Это запрещено не просто так... - у писателя от возмущения перехватило дыхание.

- Да, да я слышала... Это опасно... Нам это тыщу раз объясняли в интернате... Но я выбираю нечитанные книги, они не заражены...

Чумазая дислектица скорчила улыбку и почесала худую грязноватую лодыжку, торчащую из-под левой когда-то бирюзовой штанины. Писатель нахмурил меднопроволочные брови.

- Ты не можещь знать...

- Но я знаю...

- Интересно как?..

- У меня на них нюх, - девочка шмыгнула маленьким носом, продолжая кривляться.

Писатель вопросительно уставился на неё.

- Даже запах плесени и тлена не может уничтожить запах типографской краски... ab hoedis segregare oves[5] я умею...

- Допустим, хотя это ерунда... Чёрт, - не сдержался писатель:  откуда ты знаешь мёртвый язык и как догадалась, что я писатель?

- По рукописи в твоей руке, по чему ещё?

- Ты наблюдательная. Как тебя зовут?
- Хава. А тебя? - она показала ровные белые зубы и протянула ему обугленную картофелину: - хочешь?

- Хочу, - он впился в рыхлую обжигающую мякоть: - необычное имя для русской девочки из Некрасовки, заинтриговала...

- Во-первых, я не русская, во-вторых, из Питера... Так как там тебя кличут, аффтар?..
- Спасибо, Хава, очень вкусно... Зови меня писатель.
- Но у тебя же есть имя?
- Было. Я стёр его из памяти. Для настоящего писателя важнее оставить после себя не имя, а мысли, - писатель лукавил, он бы отдал почку, чтобы узнать своё имя, но правды он стеснялся больше, чем своих нестриженных ногтей в траурной рамке из натурального чернозёма.
- Я не люблю писателей, - честно призналась Хава, накручивая на тонкий пальчик длинные черные волосы.
- Как можно не любить тех, кого не знаешь?
- Мои родители были читателями, - девочка погрустнела: - один такой же, как ты, зачитал их до смерти у меня на глазах... Scriptores[6]...

Хава замолкла и спрятала лицо в острые коленки. Тягостная минута молчания затянулась.

 

Писатель коснулся Хавиного плеча: - ты порядке? Ab uno disce omnes[7]...
- Оставь меня в покое! Ты можешь быть просто человеком?
- Я и так человек.
- Чушь. Все вы, писатели, свалившиеся на нашу голову нелюди.
- Мне жаль твоих родителей, Хава.
- Жаль? Если бы я умела читать, я бы уже корчилась в конвульсиях.
- Я не хочу убивать читателя. Я только хочу, чтобы он прочёл написанное мною. Раньше от этого никто не умирал. Все это интернетовская чума, - писатель смутился: вырвавшееся у него грязное ругательство было совсем не для детских ушей.
- Послушай, человек! Я буду называть тебя человек. Зачем ты пишешь?
- Чтобы прочитавший задумался. Я писал еще до эпидемии, я не пишу, чтобы писать.
- А остальные?
- Есть разные. Не думаю, что геймеры, которые первыми подцепили эту заразу, создали что-то вразумительное. Но настоящий писатель не виноват, что его дар стал смертельным.
- Ты считаешь себя невиновным в гибели миллионов людей, вся вина которых - в умении читать?
- Разве это моя вина, что появился интернет? Извини, девочка. Что там, как бактерии в питательной среде, расплодились писатели? Что нарушилось экологическое равновесие, и поголовье писателей неуклонно росло, а численность читателей сокращалась? Дошло до того, что писатели стали читать писателей. Пищевая цепочка замкнулась. Все эти группы, литобъединения, клубы - каннибализм чистой воды.
- Эти хоть не выходили на охоту, как ты. Им никто не нужен был, кроме себе подобных. Стая на стаю: чужих рви, своих вылизывай. Быстренько друг друга поубивали и всё. Кого ненавистью, кого лестью. Филологи, они такие. А что хочешь ты?
- Донести людям правду.
- А они хотят ее? Я видела, как убегал от тебя бедный читатель. Если бы ты догнал его, то убил бы этой своей правдой. Кому это нужно?

- Мне. Правда не убивает. Убивают слова - но не моя вина, что они из-за вируса теперь смертоносны.

Оба замолчали. Писатель переваривал её обвинения,  девочка, склонив голову, лениво и, казалось, беспорядочно водила по земле своей веткой. Несмотря на обилие рукописей, сидеть было жестковато: мешала своими углами печатная машинка. Внезапно писатель заметил, что в действиях Хавы есть смысл. Она ловко преграждала путь разбегающимся словам и подталкивала их к мультяшному ворону, тот молниеностно хватал их своим горбатым клювом и глотал целиком все, кроме очень длинных, которые сначала разрывал пополам. Писатель представил себе улетающего ворона, сливающегося со звёздным небом. Птица продолжала клевать предлагаемые Хавой слова. Не может быть!!! Слова всегда подчинялись ему... Но не это... Только другой писатель мог удержать ворона на земле... Нет никакого другого... Девчонка? Она видит слова... Неужели они подвластны ей?.. Нет... Не может быть!!!

- Кто ты?!! - крикнул писатель и вскочил, разворачивая рукопись, готовый зачитать самозванку.  Платон зарычал и шагнул к Хаве. От неожиданности девочка подпрыгнула и, покачиваясь на тонких ножках, выставила перед собой руку с обугленной палкой. Ворон прервал свою трапезу и клюнул пса в нежный нос. Брызнула кровь и взвизгнувший Платон отскочил назад. Он, скуля, вертел головой, но ни слабое зрение, ни мощный нюх  не помогли ему обнаружить невидимого противника. Как?!! Что, к чёрту, происходит?!! Это не персонаж  - даже кошки и собаки видят эти призрачные субстанции! Слово? Редкое слово способно причинить вред животному... Незнакомое слово безопасно. Сколько слов знает Платон?.. Десять, двадцать?.. Хозяину кажется, что его собака понимает всё, но это ерунда... Интонация важнее любых слов... Как эта дислектица сумела?.. Всё, ей конец...

- Хава, - сказал писатель, глядя ей в глаза, выдержал драматическую паузу и зачитал с дикторскими интонациями: - указом президента...

На дислектов, при всей их общей невосприимчивости, это выражение действовало магически: они впадали в прострацию, теряли способность соображать и ориентироваться в пространстве, но только в России, за её пределами волшебным слоганом было "неполиткорректность, шовинизм, гомофобия"...

Хава захохотала и показала ему розовый язык.

- Хочешь, Эдгар и тебя клюнет?..

Писатель сделал нерешительные полшага к грубиянке.

Ворон встрепенулся, взлетел Хаве на пёструю вязанную шапку и хрипло каркнул:

- Nevermore!!!

Писатель застыл, как последний дислект, оглушённый волшебным словом. Точно, это же персонаж По, но он не узнал его в неуправляемой нарисованной птице, потому что привык к иллюстрации Нила[8]... Почему Платон не видит ворона?.. Только писатель способен командовать этим нарушающим все законы персонажем... Неужели всё же она?..

- Кто... ты?!! - непослушными губами прошептал писатель, разглядывая округлившимися глазами странную девочку.

- Хава, - с нарочистым смирением ответила она, опустив дерзкий взгляд долу, и поправила задравшуюся полу голубого пуховика, давно ставшего серым.

- Что с тобой не так?.. - он вдруг разглядел, какой у худенькой безгрудой Хавы огромный живот. Его не спутать ни с чем: ребёнок, беременный ребёнком...

 

я обрюхатил музу, она грузна и капризна,
я выучил наизусть все реплики и репризы
из ахов её и охов, из страхов и скорбных вздохов:
ей тошно со мной и плохо, и колет всё время сбоку...
такой вот конец романа... твердит, что ей замуж рано...
что я обломал ей крылья и сделал своей насильно...
что очень к подружкам хочет, а я графоман и сволочь...

 

вчерашний стишок мог быть написан мной, признаю... по крайней мере, ситуация совпадает: Мона беременна, а я пишу роман... ну как роман, попытку романа... всё началось с больничной фразы, ею были исписаны размашистыми каракулями две страницы "от последнего в мире писателя убегает последний читатель..." - эта строчка повторялась сотни раз, буквы становились всё мельче и неразборчивей, пока не превратились в кардиограмму умирающего... что-то ужасно знакомое и родное таилось в этих словах, но что?.. не помню... напечатаная фраза уже месяц терпеливо ждала от меня продолжения, но тщетно... из ступора меня вытащила моя муза своими бесконечными вопросами: "сказано здорово, но зачем все эти догонялки?..", "почему они последние, куда подевались остальные?..", "странно, должно же быть наоборот: читатель должен бегать за писателем, нет?.." но никакого прогресса не наблюдалось, идеи не приходили, оба персонажа вызывали раздражение и желание от них поскорее избавиться... пока я маялся отсутствием ответов, куча оранжевой кожуры от клемантин на моём столе стала высотой с "Ундервудъ"... кольчужка оказалась мне великовата... я никогда и не претендовал на роль писателя, я и поэт-то так себе - звезда квартала, но Мона уверена в обратном:  чтобы написать что-то стоящее тебе надо только собраться и одолеть свою лень... про лень спорить не буду, но мне кажется, она в первую очередь пытается убедить саму себя, что я особенный, иначе её выбор жалок: притащить из больницы потерявшего память, никому не нужного бомжа с титановой пластиной вместо левой височной кости, да ещё выйти за него замуж... уверен, что свалившемуся на меня счастью я обязан её жалости и, конечно, своему чертовскому обаянию... гоню прочь самое простое объяснение: ещё там, в травматологии, она влюбилась в чужие слова, которые откуда-то хлынули в мою дырявый череп и выплеснулись на использованные бланки...

 

когда в тебе кипят как лава,
наружу просятся слова,
сначала ты теряешь право
на них, а вскоре - все права...
рвут изнутри тебя до крови,
в виски настойчиво стучат,
такая сила есть у слова,
что ты не можешь не кричать...
испепеляющим потоком
слова те изольются в мир
глаголом жечь сердца немногих
как животворный эликсир...
ни смысла в них порой, ни проку -
их гонит на помятый лист
как притяжение жестокий
творца загадочный каприз...
вот на листе застывшей лавой
слились в единое слова -
опустощённый, тихий, слабый,
ты в них не узнаёшь себя...

 

Мона использует этот стих как аргумент против возражений о моём авторстве: ты не узнаёшь, ты, а не таинственный незнакомец в твоей голове - он бы сразу признал своё детище... это такое замещение, сублимация, твой защитный психологический механизм, понимаешь?.. страх, что моя умница в конце концов поверит в подлог и бросит меня как надоевшую игрушку, заставлил меня прекратить саморазоблачения... подыгрываю ей: хмурю брови, закусив незажжённую трубку, вымарываю черновики и стучу  по клавишам... хорошо, что я не рассказал Моне про все мои глюки после комы, иначе она наверняка сдала бы меня в дурку.. . когда мои бессознательные записи обработаны и напечатаны, я сижу и тупо пялюсь в белый лист, как сейчас... пойду-ка лучше заварю будущей мамочке зелёный чай, а уж потом вернусь к мукам творчества...

- Мона, хочешь тосты или гренки?..

- конфетку, - раздаётся из студии...

замечу, её пристрастия  меняются через день... принёс ей чашку и шоколадный батончик... Мона отошла от мольберта:

- спасибо... нравится?..

на меня  уставился круглым глазом ворон сидящий на женской гипсовой голове...

- мне нравишься ты, этого недостаточно?..

- прекрати, я серьёзно... как тебе?..

- прекрасно, ворон как живой, а что это за бледная тётка без зрачков и в смешной шапке?..

- малыш, ты меня добиваешь: это Паллада, я же тебе рассказывала про заказ от

 Penguin Books... ты меня слышишь иногда?..

- прелесть моя, слышу-то всегда, а вот помню реже... ты же знаешь... и этот роман, может, ну его к чёрту?..

моя девочка, видя, что я на грани, решила меня развлечь и вывести в свет... она вечно таскает меня по различным презентациям, выставкам и концертам, но в этот раз решила провести меня в самое логово литераторов. Мона, благодаря открытой заинтересованности авторов в её таланте, вхожа в круги богемные и для таких рыл, как я, закрытые... творческое заседание русскоязычного союза писателей, ну и всяких там поэтов и драматургов, происходило в полуподвальном помещении в доме журналистов на улице Каплан: всё-таки до кабинета в доме писателя рядом неивритопишущие не дотягивали в табеле о рангах... мы с женой заняли неприметный угол, откуда было видно и слышно мэтров, облепивших длинный стол... под давлением Моны мне доводилось участвовать в сборищах дворовых графоманов в таких же подвалах по всей стране, где все говорят и никто не слушает, ощущения те же: монолог аквариумной рыбки перед стаей ворон... чёрные птицы, преисполненные собственным значением, прикрыв глаза, медитируют  под пузырьки изо рта выступающего, ожидая момента, когда можно будет каркать и клевать... потом одна из ворон сама становится рыбкой и что-то там булькает, а исклёванная рыбка, вернувшись в пернатую стаю, от нетерпения пощёлкивает убийственным клювом... и так по кругу... приглядевшись, обнаруживаю, что стая не монолитна и состоит из стаек, каждая из которых атакует чужих и нахваливает своих... по правде, бурный поток рифм не увлёк меня... на беду, среди поэтов затесался прозаик, секретарь чего-то там, и начал бубнить себе под нос отрывок из своего нового романа... время остановилось... сначала у меня зашумело в ушах, затем потемнело в глазах и заломило в затылке... потом меня начало подташнивать и, чтобы не лишиться рассудка, я дико извинился и утащил упирающуюся Мону на свежий воздух...

- ты что вытворяешь?.. нас больше никогда сюда не пригласят... никогда!!! - Лиза Нейман была очень сердита, она даже на Мону не откликалась...

- и хорошо, голова целей будет - чуть не лопнула, - и тут меня озарило: - Мона, я знаю, зачем писатель преследует читателя!!!

- удиви меня, гений, - отличные слова напрочь перечеркивались её издёвкой...

- он хочет его зачитать!!!

- нет такого слова в русском языке, можно зачитать приговор, объявление, книгу, наконец, но не человека...

- можно, если слово убивает...

- полнейший бред, поехали домой...

тем не менее, проклятие с фразы было снято и я запустил своего писателя в мир, где печатное слово смертоносно, а книги выброшены на свалку... с именем и биографией своего героя я пока не определился, зато внешность его вырисовывается... готова целая страница о нём... это уже прогресс... Мона прочитала, хмыкнула и чмокнула  меня в щетину: - дерзай, пис-сатель...

легко сказать, трудно сделать... я опять завис, как ноут жены... она говорит , что у меня проблемы с этой, ну, персонификацией моего персонажа как следствие проблем с самоидентификацией... выговорить сложно, но что есть, то есть... без высоколобых выкрутасов: я не могу сделать своего писателя полноценной личностью, пока не восстановлю свою... а как я могу это сделать, если у меня нет добольничных воспоминаний, вещей или записей?.. когда я стал разговаривать, пришёл следователь в голубой  полицейской рубашке, от меня добился мало , то есть ничего... спросил знаком ли я со второй жертвой Евгенией Красовской? - а кто это такая?.. с её гражданским мужем Сергеем Нечипоренко? - с кем? С тем, кто убил свою гражданскую жену Евгению Красовскую посредством молотка плиточника... густобровый полицейский показал синий молоток в целофанновом пакете, узнаёшь? - нет... этим же предметом во время вашего с Евгенией Красовской полового акта тяжёлая травма черепа была нанесена Сергеем Нечипоренко и тебе - а кто я?.. надеялись узнать у тебя... будем выяснять... подключим СМИ... выяснили... сухом остатке имеется удостоверение личности на имя Михаэль Софэр, по адресу, внесённому в него, когда-то жил мой отец, но он умер от рака два года назад - Мона проверяла... она давала объявления, искала тех, кто знал меня, но никто не позвонил... врачи обещали, что память со временем вернётся, но, похоже, они ошиблись... поэтому без особой надежды снова и снова просматриваю черновики посткоматозного периода, пытаясь обнаружить в них что-то упущенное в первый раз, какую-нибудь зацепку, чтобы добраться до моего прошлого...

 

мой спутник пропустил меня в зал, залитый светом и остался стоять в массивных дверях... помещение битком набито усталыми злыми лицами с сумками и чемоданами под ногами... невнятный всеобщий гул поглощал ближние звуки как туман... чем дальше я продвигался между рядами сидящих, тем больше становились окружающие и их вещи, выше потолки, а я сам - мельчал, словно кто-то игрался с zoom-ом... я заглядываю им в глаза и тяну руку, но они отворачиваются... с каждой минутой я всё более одинок и потерян, я кричу, но никто меня не слышит... мама!!! вот она, я вижу её спину впереди, но она не оборачивается, а только ускоряет шаг... не бросай меня!!! я перебираю пухлыми ножками всё быстрее и быстрее, бегу, падаю, встаю и, не обращая внимания на ссадины, опять бегу за ней... перед тем, как скрыться за углом, мама, наконец, оборачивается, вместо рта у неё  развёрнутый ужасом чёрный квадрат, которым скрывают личности случайно попавших  в объектив... я не успеваю увидеть её глаза, потому что квадрат разрастается, заслоняя лицо, потом всю маму целиком... я заплакал и побежал назад... люди кинулись от меня врассыпную, разбрасывая свой скарб... это всё потому, что неведомый zoom теперь увеличивал меня и в считанных метрах до моего проводника я застрял, заполнив собой весь зал и давя своим раздувшимся телом несчастных... откуда-то сбоку выскочила красивая высоченная женщина на шпильках, сняла одну туфлю и резко ударила меня каблуком в глаз... жуткая боль... свет померк, раздался громкий хлопок и моя оболочка лопнувшим шариком упала к её ногам...

пожилая медсестра отсоединила капельницу и вытерла слёзы, которые вытекали из-под закрытых век на бывшее когда-то моим лицо... она погладила по моим ( моим ли?) слежавшимся волосам и её прикосновение на мгновенье достало меня из бездны, куда я забрёл...

 

Мона положила мою голову себе на колени, моё левое ухо слышит маленькое сердце из упругого живота, к которому я прижимаюсь своей недужной стороной... её тонкие пальцы  робко касаются колкого ёжика волос, снимая накативший припадок...

- мама... надо искать маму... у меня же была мама, только я её лица не помню, - я рыдаю как девчонка, мне стыдно, но я ничего не могу с собой поделать...

- запрос в министерство внутренних дел я отправила, но Россия большая и неторопливая страна, надо ждать, ты же знаешь... - жена склонилась надо мной, как над огромным плаксивым младенцем, но всё же это лучше вспышек ярости: сейчас я жалок, в гневе - очень опасен и, к сожалению, Мона это знает...

- знаю...но маму надо искать... искать маму... ма...  - я засыпаю на полуслове...

мне снится что-то яркое, летнее:  горячий песок, голенастые девчонки в купальниках и кто-то большой и чёрный у моей ноги яростно лает на них, но они почему-то не пугаются, а так заразительно хохочут, что я тоже начинаю смеяться, приговаривая: Платон, дружище, хватит, Платон...

 

- Платон, дружище, хватит, Платон... - но дог не унимался и бранился хриплым басом, чем несказанно веселил маленькую дислектицу...

- Он будто видит Эдгара и злится за нос, - Хава согнала ворона со своей макушки и он важно зашагал вокруг неё, склёвывая зазевавшиеся слова. Ворон - персонаж, а их все дислекты видят, с некоторыми даже живут в браке, а уж сколько самых невероятных  персонажей на телевидении, среди депутатов Думы и в Кремле - не счесть! Этим не удивишь никого... А вот то, что девчонка видит слова, - чертовщина какая-то.

- Что с тобой не так?.. - повторил вопрос писатель.

- Со мной-то всё нормально, а вот ты ведёшь себя, как безумец... Я же сказала тебе, что не воспринимаю слова с рождения. В медицинском файле, будь он у меня, записали бы: дислектик. Из маленького дислектика вырос настоящий дислект...Ты зря тратишь свои смертоностные заготовки. Ты не можешь причинить мне вреда, а я не причиню тебе: Хава не обижает старых безумных писателей... Вы сами друг друга поубиваете... Scriptor scriptori lupus est[9]... Каждый из вас считает себя последним настояшим писателем, единственным во всей вселенной, это так мило, - она засмеялась, сверкнув мелкими белыми резцами и голубоватыми клыками.

- Сядь и успокойся, - внезапный переход  хихиканья в команду осадил писателя как удар хлыстом.  Писатель подчинился, но спокойствия не было. Из тьмы жёлтым неморгающим глазом таращилась полная луна, сбоку ворон - своим чёрным пронзительным зрачком.

- Ты ведьма?..

- Фу, просвещённый человек, писатель, и со средневековыми суевериями. Не стыдно?..

- Нет, - честно признался писатель: - я не могу привыкнуть к вашему новому миру, я не понимаю его и мне страшно...

- Сон разума рождает чудовищ, дорогой товарищ, - криво улыбнулась девочка.

- Кто ты? - крикнул писатель, от этой девочки у него зашевелились волосы на затылке и руках: - откуда у дислекта словарный запас начитанного человека?..

- Это что, - хихикнула девочка и продолжила: - я могу и в оригинале: El sueсo de la razуn produce monstruos... Хочешь переведу на английский, русский или иврит?..

- Не надо... Чертовщина какая-то...

Писатель обхватил голову руками и закачался как молящийся еврей...

- Ни-че-го не по-ни-ма-ю...- писатель долго пережёвывал своё недоумение и никак не мог его переварить... Пока молча доедали остывшие клубни дикого картофеля, нарытого Хавой, писатель не мог отвести взгляд от её торчащего живота.

- Не пялься так на меня, кусок в горло не лезет.

- Скоро?

- Что скоро?

- Рожать.

Хава покрутила пальцем у виска.

- Спятил? Я ещё сама ребёнок.

Писатель впервые засмеялся.

- Ты на девятом месяце, дурочка.

Хава погладила живот и хитро прищурилась: - это во мне уже больше года и я

девственница. Скорее воронежская, чем орлеанская. Fortuna non penis, a manus non recipi[10]... В руках не держала, но терминологией, как видишь, владею в совершенстве...

Писатель встрепенулся.

- Послушай, Хава, тебя ведь Хавой зовут?..

Она кивнула.

- Сколько тебе лет, говоришь?..

- Не говорила, но в мае будет тринадцать...

Писатель зашевелил тонкими губами, загибая пальцы - со счётом у него явно были проблемы.

- Ни-че-го не по-ни-ма-ю... Тебе было всего неполных шесть лет, когда разразилась Эпидемия, ведь так?..

- Слава Фибоначчи[11], ты справился, - съязвила всезнайка не без удовольствия.

- Так как же?.. Книг ты читать не можешь... или можешь?.. - писатель подозрительно покосился на ехидную девчонку, но сразу отбросил эту мысль - читателя он бы учуял сразу.

- Кто же наполнил твою кудрявую головёнку всеми этими знаниями?.. В чём подвох?.. - от волнения голос писателя стал тонким и в конце сорвался на писк.

- Да в том, что у меня здесь, - девочка постучала сердитым кулачком себе по лбу и злобно прошипела, гипнотизируя непонятливого собеседника: - Моя черепушка набита словами, а они мне нафиг не впали и вообще никому, вкурил, Достоевский?..

- Я не Достоевский, - отозвался писатель.

- Обиделся? Да пофиг... Даже у твоего пса имя есть, надо и тебе подобрать... Для Толстого ты комплекцией не вышел, для Пушкина - длинноват... Как же мне тебя обозвать?.. Будешь Шекспиром, братан... Годится?.. Никто не знает, кем он был,этот Шекспир, прямо твой случай, Вильям...

Глумясь, Хава интуитивно, как всякая женщина, нашла болевую точку и тут же ткнула в неё, хотя была ещё только личинкой взрослой особи. Продолжая кривляться, девочка продолжала обугленной палкой подталкивать слова к клюву ворона.

- Где мало слов, там вес они имеют, верно, господин Шекспир?.. Не отвертишься, Вилли - цитата-то твоя...

Писатель поёжился и отвернулся к звёздам. Слов было много, слишком много, весь мир состоял из слов, они летали и ползали, сливались во фразы и рассыпались на буквы, переплетались запутанными узорами рифм, слипались в короткие рассказы, бесконечные повести и недописанные романы, настырно лезли в глаза и уши, наполняя голову непрерывным невнятным шумом... За всей этой многоголосицей невозможно было уловить робкий шёпот его, писателя имени, как ни напрягай острый слух...

- Зови как хочешь, хоть Шекспиром, хоть Гомером, мне всё равно. Спасибо за угощение, пора и честь знать, - писатель встал над злой девочкой во весь свой высокий рост.

- Ну и вали, писателишка, - она обиженно надула пухлые губы: - нет в тебе профессионального интереса к людям, я тут перед тобой, можно сказать, душу изливаю, а ты убегаешь... Это нечестно...

Писатель нагнулся за рюкзаком и тут же получил мощный удар клювом по руке. Ворон и девочка со злорадным любопытством наблюдали, как из раны толчками текла кровь и капала с ладони на распластанные книги. Хава вынула из кармана и протянула ему какую-то подозрительно серую тряпицу в хлебных крошках и приказала: - перевяжи... Вот так, молодец... А теперь сядь и слушай...

Ошарашенный нападением птицы писатель послушно сел: персонаж, не только не подчиняющийся его, писателя воле, но и атакующий его - полнейший нонсенс... Девочка начала говорить, но писатель не понимал смысла слов - только сердитый гул. Наконец Хава обратила внимание на отсутвующий взгляд слушателя и, прервав речь на полуслове, хлопнула в ладоши: - эй, Вилли, ты не слушаешь, что ли? Очнись, негодник!

Писательский взор прояснился.

- Вот так, но ты меня начинаешь злить: я не люблю повторять два раза одно и то же. Готов?

Писатель утвердительно промычал что-то среднее между "угу" и "мда".

- Мой дедушка Исаак, представь себе, был профессор и преподавал  зачем-то какую-то античную историю в питерском универе, мог бы и курс литературы того периода читать, а зачитали его... Один из студентов прямо в аудитории в самом начале Эпидемии и никто не помог и не вмешался, все только ржали, как стадо мустангов, это же так смешно, что профессор пытается убежать, но не может, корчится, затыкает пальцами уши, закатывает глаза и, наконец, затихает с белой пеной изо рта...

- Хава, ты бы ещё со сотворения мира начала, - поморщился хозяин задремавшего пса.

- Ешё раз перебьёшь и мой рассказ выиграет в номинации "короткий", verstehen?..[12]

Писатель, извиняясь, примирительно замахал руками и утвердительно кивнул.

- Но мой дед ни при чём, - Хава умолкла и подняла на писателя выжидающе-вопросительный взгляд, до этого прилипший к грязным ботинкам: готов ли гость  и дальше внимать её исповеди - чувствовалось, что девочке необходимо выговориться и незнакомец, с которым они очень скоро расстануться навсегда, был идеальным слушателем. Писатель послушно внимал.

- Это всё баба Сарра, домомучительница моего детства: именно из-за неё этого детства у меня и не было, а только нескончаемые уроки и вечная зубрёжка... Амбициозная старуха с замашками диктатора. Ненавижу её за всю эту хрень, которая переполняет мои мозги... Она готовила меня к вашему книжному миру, но его больше нет, а в эру дислектов я пугаю всех своей речью и они шарахаются от меня как от прокажённой. Ни подруг, ни парня, зато слов - хоть отбавляй... Кому я жалуюсь, ты-то привычный... Давно живёшь вот так, в окружении слов?.. Не можешь сосчитать?..

Писатель перестал моршить лоб в своих математических потугах.

- Всегда, сколько себя помню, а воспоминания начинаются с Эпидемии, всё, что до, - как обрезало... Я думал, так у всех, кто выжил... Мой вопрос о твоём прошлом был риторическим, а ты всё помнишь и это ещё одна твоя странность...

Дисклетица жалостливо взглянула на писателя, потом выражение её чумазого лица сменилось подозрительным.

- Вилли, ты совсем-совсем ничего не помнишь?.. А что насчёт того: "я вычеркнул имя, я писал ещё до Эпидемии"?..

- Мне стыдно, но я врал... Ничего нет... Ни имени, ни прошлой жизни - только здесь и сейчас... Преследую читателя в промежутках между приступами, на привалах печатаю - и так год за годом... Ем, сплю... Сон, правда, вижу всегда один и тот же: в тумане - руку протяни - чья-то спина, пытаюсь догнать и вцепиться в неё, но хватаю только воздух... И привязчивая несмолкающая фраза то ли в мозгу, то ли в ушах: "от последнего в мире писателя убегает последний читатель..."

Хава засмеялась.

- Самомнения у вашей братии хоть отбавляй, но, поверь мне, ты не последний. Есть ещё, по крайней мере, один, которого я хочу найти и уничтожить...

Тут хмыкнул писатель.

- А ты сможешь?..

- Я - нет, а Эдгар, надеюсь, да...

Ворон как будто стал больше и угрожающе щёлкнул хищным клювом.

- Что за невероятная  химера? Полуперсонаж, полуслово!.. Откуда он взялся, твой ворон?.. Почему подчиняется тебе?.. Что он такое?.. - громко вопрошал писатель, тыча в птицу длинным белым пальцем.

- "Ворон" было любимое мамино стихотворение, она мне часто его читала,  - Хава спрятала глаза за пушистыми ресницами, помолчала и продолжила: - однажды Эдгар - это я его так назвала - просто сошёл с обложки книги и уселся мне на голову, а голова Афины Паллады на картинке опустела... С тех пор он меня защищает...

- Ну, допустим, хотя, твоих родителей не защитил, а он ведь был рядом? так? Как-то я  не уверен в успехе твоей мести...

Хава вскочила и яростно прорычала.

- Даже не сомневайся, первого, кто ворвался в наше убежище, Эдгар заклевал и ещё как!..

Потом голос её стал слабеть и в конце сменился всхлипываниями: - но следом пришли ещё трое, они действовали как команда и, возможно, были командой, потому что все трое были в пожарных спецкостюмах и масках, они зачитывали нас по очереди, а клюв Эдгара был бессилен против термоткани... Потом они залили библиотеку, где мы скрывались, вместе со всеми книгами и телами родителей какой-то пеной... Застыв, пена превратилась в бетонный саркофаг...

Писатель тяжело поднялся и неловко обнял рыдающую Хаву.

- И когда это случилось?

- Два года назад... а эти... они меня утащили... сдали в интернат...

Писатель подождал, когда рыдания стихли,  отодвинул девочку от отсыревшей от слёз груди и тихо спросил:  - ты в порядке?..

Хава шмыгнула носом и закивала.

- Как же вы так долго продержались?..

- Нам продукты всё это время, всхлип, дядя Коля приносил - он раньше с папой в горы ходил... эти трое его пытались зачитать, да он же дислект, тяжелый, слова с него как с гуся вода, он с кулаками на них, а они его бранспойдами забили, чтоб не мешал... - Хава опять заплакала. Пока она успокоилась, бумажный костёр выгорел и подёрнулся пеплом. Подмораживало. Писатель вынул из рюкзака машинку и описал сухие, со смолой, поленья под закопчённым котелком, достал несколько чистых листов и чиркнул зажигалкой. Когда огонь разгорелся, писатель заварил в настоящей воде цейлонский чай, тоже настоящий, из старых запасов. Отблески пламени играли на их лицах, от алюминовых потемневших кружек шёл пар. Сидеть так было очень тепло и уютно, Хава улыбалась, дуя на кипяток.

- А хочешь со мной? Ты мне нравишься, Вилли. Какая разница, кого преследовать? Я отдам тебе своего писателя, ты же уже убивал своих?

Писатель кивнул.

- И не раз... добычи всё меньше, как говориться, писателя ноги кормят... Я бы рад, но мне нужен этот читатель, который убежал... пока его не... нет, не могу...

Хава вздохнула.

- Забудь... Показалось, что ты не такой, как все ваши, забудь...

- Не обижайся, это как... любовь что ли... любовь же химия, вот и читатель мне не всякий нужен, а именно этот, от него запах родной, как от мамы... - нарождающаяся улыбка на миг словно разгладила лицо умолкнувшего сочинителя от морщин, ни дать ни взять мальчишка-шалун, но тут же усталость от жизни вернулась на его лицо и в потускневший голос : - а твой писатель, тебе же не одного, а целых троих надо убить...

Хава ухмыльнулась.

- Уже год, как нет их, двоих сама выследила, ну не сама, а Эдгар - память у ворона ого-го, а третьего кто-то в разборках укатал... Так что только один, но далеко...

- Где это далеко?

- В Израиле...

- Ну ты фантазёрка, Хава, - писатель даже не улыбнулся: - это невозможно... Все границы перекрыты, а ты знаешь, сколько их тебе надо пересечь?..

- Четыре... Я справлюсь, - сухо ответила девочка.

- Ну прощай, Хава, удачи тебе, - писатель встал и нацепил рюкзак. Но далеко не ушёл...

- Извини, девочка, мне надо... Не сейчас...

Хава с любопытством сойки наблюдала, как писатель неразборчивой вязью со скоростью принтера заполняет фразами листы. Лицо его перекосило от боли и, только когда последняя точка была поставлена, оно преисполнилось тихим блаженством.

- Постприступ всегда на порядок слабее, но плодотворнее, - глядя сквозь Хаву прохрипел он, поковырялся в рюкзаке, добыл со дна бутылку, забулькал, запрокинув голову и часто двигая острым кадыком, потом, облизывав губы, извинился: - не предлагаю... Гадость редкая, да и маленькая ты ещё для алкоголя...

Потом пошарил внутри поклажи и вытащил флягу.

- Вот воды чуть-чуть осталось, будешь?.. Родниковая...

Хава цепкой лапкой  ухватила мятый алюминевый эллипс из ослабевшей руки выздоравливающего, хлебнула и восхищённо зацокала.

- Зубы сводит... Никакого сравнения с мутной жижей из крана... Напиток богов...

- Да уж... - и тихо пробурчал себе под нос: - какой бог мог допустить эту катастрофу?..

- Безымянный, как и ты... - неожиданно отозвалась девочка.

- Ну и слух у тебя, Хава, - писатель, не читая, сгрёб написанное поверх засунутого в рюкзак "Ундервуда": - надо поторопиться, по навигатору до ближайшей гостиницы целых семь с половиной километров...

- Точно, - девочка на мгновенье замялась, потом выпалила: - а может в моём сарае заночуешь? Не караван-сарай конечно, но лучше, чем в чистом поле или в том клоповнике, куда ты собрался...

- У меня встречное предложение: пойдём со мной, номер, какой -никакой, уже оплачен и в нём наверняка есть горячая вода... Сколько дней ты уже не принимала душ, месяц, два?..

- Да пошёл ты... - Хава обиженно надулась: - у меня с гигиеной всё тип-топ, понял, папик?.. Я  в субботу баню топила, это ты завшивел, видно, со своей людоедской одиссеей...

- Не обижайся, - примирительно улыбнулся писатель: - я ж хотел, как лучше... А банька это хорошо, я бы не отказался, твоё приглашение в силе?

- Пошли, - ответила она, выдержав драматическую паузу.

- Далеко?

- Минут десять и на месте...

Шли в тишине, только похрустывала под ногами ледовая корка на древнем асфальте, шумно дышал неспешный Платон и мурлыкала что-то себе под нос Хава. Справа заброшенный сад растопырил полные чёрного отчаяния обледеневшие ветки. Писатель обломал одну, повертел и хмыкнул: - ещё в полдень здесь журчали ручьи и набухали почки - и вот всё это под слоем льда.

- Это Россия, детка!!!- страшным голосом киношного злодея прошипела Хава: - после оттепели всегда грядут заморозки...

Ещё не успели они повернуть вслед за дорогой, как переменившийся ветер донёс до писателя знакомый запах. Писатель встрепенулся и ухватился за рукопись в кармане: ошибки быть не могло, это читатель, тот самый, который ускользнул от него несколько часов назад. Платон утробно зарычал, соглашаясь. Горячая волна прошла по телу писателя, сердце бешенно заколотилось, мышцы напряглись, слух и зрение обострились донельзя - белая акула, учуявшая кровь, устремилась к своей жертве.

- Эй, ты куда? - сердито крикнула Хава, не поспевая за широкой поступью возбуждённого писателя, но тот не откликнулся, сосредоточенный как самонаводящаяся ракета.  Девочка неуклюже побежала за хлопающим по длинной спине рюкзаком, но быстро отстала и, задыхаясь, остановилась, упёршись руками в колени.

- Стой! Подожди меня, графоман хренов!

Зато Платон, стремясь реабилитироваться за сегодняшнюю нерасторопность, развил несвойственную ему скорость и растворился во тьме. Хава, чертыхаясь, ковыляла за удаляющимся писателем, на левом плече у неё сидел нахохлившийся ворон. Сердито залаял дог. Грохнули два выстрела и лай перешёл в тихое поскуливание. Писатель, вскидывая длинные ноги, побежал туда, откуда сверкнули вспышки и остановился как вкопанный.  Около раскуроченной машины в луже крови хрипел Платон, а чуть поодаль упушенный читатель вылизывал грязный сапог огромного кривоглазого дислекта с дымяшимся  обрезом. Четверо дислектов помельче ржали, в то время как ещё один, причмокивая толстыми губами, мочился на спину несчастного со сломанным носом и, тыча ему в затылок бейсбольной битой, приговаривал:

- Повторяй, я  - чмо, я виноват перед нормальными пацанами, потому что  я - чмо, ну давай, пидор, винись!..

Когда читатель попытался открыть разбитый рот, оторвавшись языком от сапога главаря, тот пнул коленнопреклонённого в лицо и прошипел:

- Лижи, сука, не отвлекайся, - а заметив писателя, продолжил:

- Что уставился? Тоже хочешь?

На мгновенье писатель ослеп - это всегда происходило в минуты опасности: все слова, роем следовавшие на некотором отдалении за ним, ещё до воплощения угрозы окружали его плотным чёрным коконом, защищая. Как хамелеон, слова в коконе тут же меняли цвет на прозрачный, а структуру - на чёрт её знает какую, но ни нож, ни пуля эту структуру не брали.

- На таких, как вы, слова не действуют, - процедил писатель и сбросил с плеч рюкзак.

-Ага, - ответил косоглазый с щербатой ухмылкой и щелкнул какой-то кнопкой около уха:

- Это был слуховой аппарат, теперь все слова можешь себе засунуть в жопу... Твой пёс? Щас встретитесь...

Говоря, главарь неторопливо зарядил обрез и дважды выстрелил писателю в лицо. Жакан срикошетил от кокона и ранил двоих дислектов, которые, схватившись один за грудь, другой - за живот, воя, рухнули наземь. Писатель, как закованный в невидимые латы рыцарь, в три пружинистых кошачьих шага оказался лицом к лицу с уцелевшими. Банда, вытаращившись, застыла, губастый по инерции продолжал мочиться, пока удар вырванной из его же руки битой не лишил его этой возможности навсегда. Писатель страшно закричал и с разворота врезал в недоумённый глаз предводителя дислектов, потом по печени и добил рухнувшего гиганта смачным ударом по затылку. Двое уцелевших бросились врассыпную. Писатель метнул в ближайшего биту как опытный городошник, тот захромал и упал. Писатель подошёл, поднял её и с размаха опускал на подранка до тех пор, пока тот не затих. Потом он вернулся на основную сцену и, вымещая накопившуюся ненависть к мерзким бессловесникам,  добил троих оставшихся, повторяя на каждом взмахе:

- Не нравятся слова, получай это... Это тебе за читателя... за Платона...  за читателя...

Около воющего в корчах губошлёпа писатель остановился и протянул окровавленную сколотую биту читателю.

- Этот твой...

С земли избитый читатель смотрел на своего избавителя с большим ужасом, чем до этого на - своих наказанных по высшей мере мучителей, ибо их палач выглядел жутко: зверская морда внутри красного облака и он явно был писателем, о чём с первой секунды верещала какая-то встроенная  сигнализация и подтверждала окровавленная словесная броня. Одежда писателя была чиста, но поверхность кокона - вся в пятнах крови и сгустках мозгов, оттого казалось, что вокруг буйного Марса крутится множество маленьких Фобосов и Деймосов. Читатель быстро-быстро замотал головой отказываясь.

- Ну!.. - настаивал голос древнего божества.

- Нет, - просочилось меж слипшихся разбитых губ: - нельзя... уподобиться им...

- Как  знаешь, - писатель на выдохе обрушил ненависть на бритый череп: - это тебе за читателя... за Платона...  за читателя...

Страшен был безумный взор мстителя, невыносим зверинный рык... Таким его, подойдя, застала испуганная Хава.

- Вилли, стой, хватит!!! Прекрати!!!

Писатель выронил биту и, когда лицо очистилось от смертоносной гримасы, стал похож на нашалившего ребёнка, с недоумением взирающего на деяния берсерка.

- Что ты натворил?!!

Писатель проигнорировал вопрос, сделал несколько шагов и встал на колени перед раненым псом. Первым выстрелом у Платона снесло пол-уха и морда из интеллигентной стала какой-то бандитской, но рана была пустяковая по сравнению со второй. Пёс скулил, едва писатель пытался остановить кровь из раны на боку.

- Терпи, дружище, терпи, - приговаривал писатель и, повернувшись к Хаве, спросил:

- Ветеринар поблизости есть?

- Я не знаю, - растерянно хлопала пушистыми ресницами девочка, готовая зареветь.

- В городе Ж, - с трудом двигая распухшими кровоточашими губами, подал голос читатель: - есть круглосуточная клиника...

 

- клиника Вашего недуга чрезвычайно необычна, господин Софэр, - доктор Арье Наве оторвался от монитора и поправил очки... доктор Арье - мой новый психиатр на месяц, пока доктор Наташа катается где-то в Альпах на лыжах, и как все, кто попал в Израиль из России в семидесятые, не афиширует своё знание русского, но со мной у него не было выбора, поэтому ему приходится извлекать из нафталина замшелые, вышедшие из употребления слова и выражения... он чудный старик, очень вежливый и старомодный, с мясистым хищным носом и манерами профессора: неторопливый и значимый...

- Михаэль, позвольте мне пройтись пункт за пунктом по тем моментам Вашей жизни, которые остались в Вашей памяти или зафиксированы в документах... начнём?

- валяйте, док, но я вообще ничего не помню из того, что было до больницы, да и то, что в больнице - очень смутно... - по доктору Наве не скажешь, он умеет держать лицо, но я знаю, что его коробит моя фамильярность...

- итак, когда Вы, уважаемый господин Софэр, прибыли в страну?

- я не помню... - мой лоб покрылся каплями пота, одна из них скатилась по переносице и упала на белую футболку тёмным пятном, по форме похожим на входное отверстие пули...

- салфетку?..

я вытер протянутой салфеткой предательский лоб - когда я волнуюсь или трушу - холодная испарина сразу проступает на нём.

- док, я знаю, конечно, что это было десять лет тому назад и я был семнадцатилетним подростком из России, но это ничего не меняет: всё это я узнал совсем недавно из полицейских отчётов на запросы моей жены...

- у меня она записана как Лиза Нейман, правильно?..

- да...

- расскажите, пожалуйста, о том как вы познакомились...

- я лежал в Бейлинсон[13] в травматологии... из абсолютного овоща уже стал овощем с глазами: всё слышал и видел, но не говорил , а мычал, туго соображал, знаете, полусон, полуявь и не мог двинуть ни рукой, ни ногой... Мона... то есть Лиза... появилась в палате вся такая... и я... не знаю как сказать... ожил... зашевелился сразу...

- случилась эрекция?.. - доктор Наве был абсолютно серьёзен, иначе я бы принял его вопрос за издёвку...

- да Вы что!.. она такая светлая, как ангел, её глаза...и всё остальное... но, вообщем-то, да, да... и самое страшное, что она это сразу заметила... не заметить было бы сложно... ужасно неловко, я сгорал от стыда, но, знаете, Лиза не осмеяла меня, а пошутила, что это комплимент ей... и рассмеялась ... не обидно совсем...  и я тогда первый раз засмеялся тоже... такая вот первая встреча... - я развёл руками, признавая её неординарность...

Арье Наве что-то вбил в мой файл и поинтересовался:

- а что ваша жена, извините, будущая жена делала в больнице?

- она волонтёр... десять часов в неделю... реабилитация через рисование... если бы не она, вряд ли бы мне когда логопед и физиотерапевт понадобились... это она меня из апатии вытащила... ждал её каждый день с самого утра... она меня учила, как трёхлетку, цветочек, домик... помогала мне... а я-то хотел ей признание написать, какие там цветочки, одолел букву "Л", а она её моей рукой до избушки с трубой дорисовала...  

Арье понимающе выпятил губы и сочувственно покивал седой круглой головой.

- решил как-то к приходу Лизы сам всё написать, без её направляющей руки или длани по -Лизиному - она сама красивая и слова такие же любит... не совру, плакал вот такенными слезами: больно, пальцы враскоряку, карандаш падает, доска сползает, нифига не выходит, каракули сплошные... с четвёртой попытки, а может, с четырнадцатой, не помню, получилось всё-таки: ЛИЗА ЛЮ... Она этот листок в рамку вставила - до сих пор в спальне на стене висит, мириться помогает, потому как действует на Лизу лучше любого успокоительного...

Доктор Наве встрепенулся и направил короткий указательный палец на меня.

- а Вы, дорогой мой Михаэль, свои успокоительные принимаете или как?.. я вижу, вам прописаны...

- ну, да, обычно, да... - замялся я, потому что врать не люблю, особенно без подготовки...

- как же тогда получается, господин Софэр, что у Вас здесь записаны три случая семейного насилия с Вашей последующей госпитализацией, последний раз Вы своей любимой чуть челюсть не свернули, а она на пятом месяце была, между прочим, выкидыша чудом не случилось... Михаэль, почему Вы раз за разом прерываете курс лечения и подвергаете опасности жизни Ваших близких?

- а разве там ничего не написано о моей проблеме, док?..

- кричать совсем не обязательно, мой друг...

возможно я  немного повысил голос, но этот докторишка меня просто выбесил...

- док, у меня проблема, - шепнул я, чтобы подразнить старого выпендрёжника...

- любезный, лекарства, которые Вы перестали употреблять, призваны, если не вылечить Ваш постравматический синдром, то хотя бы ослабить... я доходчиво объясняю?.. но Вы... Вам нравятся эти неуправляемые вспышки ярости?.. - Арье в недоумении всплеснул короткими ручками...

- док, Вы издеваетесь?.. каждое движение за спиной я воспринимаю как нападение и реагирую ещё до того, как успеваю подумать... я помню тот неясный звук за спиной, как я начиваю поворачивать голову, чью-то тень за левым плечом , следом - бум! и темнота... это может нравиться?!! - да у меня только от мысли об этом заломило в виске... я всегда пропускаю удар и бью в ответ уже в отключке...

- Михаэль, дорогой Вы мой, пейте свои лекарства и никакого удара не будет, а значит и Вы никому не навредите, - Наве улыбнулся и распахнул своё короткорукое обьятие словно хотел меня обнять: - у Вас такая красивая жена, скоро будет ребёнок, ну же...

я перегнулся через стол вплотную к бесстрашному доктору и прошипел:

- вот именно -  КРАСИВАЯ, а у меня от Ваших снадобий не стоит, я доходчиво объясняю?..

когда я, закрыв лицо руками, откинулся обратно в кресло, док не вызвал в свой кабинет санитаров и некоторое время мы сидели молча...

- Вы счастливчик, мой дорогой, я видел снимки: поверни Вы тогда голову ещё на полградуса , мы бы не разговаривали сейчас...  - Наве застучал по клавиатуре: - а лекарства... лекарства попробуем другие... зря Вы, Михаэль, сразу не пожаловались на их побочное воздействие на Ваш молодой организм...

рассказать об этом доктору Наташе с её выдающейся грудью?!! ага, сейчас... меня аж в пот бросило  и я промокнул скомканной в кулаке салфеткой взмокщий лоб...

- всё поправимо... - продолжил глупый док и вдруг ни с того ни с сего спросил: - Вы занимались боксом?

- не знаю, доктор, а с чего Вы взяли?..

- сейчас подумал, что это Ваше чудесное спасение от смертельного молотка не в везении, а в реакции на удар - Вы бессознательно, как отвечаете на каждый шорох за спиной, увели голову, чтобы этот удар прошёл большей частью по касательной...

- я боксёр?.. посмотрите на эти руки, доктор... это же пальцы скорее музыканта, чем боксёра... боксёр, скажете тоже... а вот на гитаре неплохо играю, жену спросите, хоть сейчас в барды...

- а поёте что? - живо заинтересовался Наве...

- песни...

- это понятно... репертуар какой?..

- ну, Розенбаум там, Вилли Токарев, Митяев и Высоцкий, конечно...

- Михаэль, песни уже после больницы разучивали?..

- постойте, доктор, так я и не разучивал ничего... точно... зашли с Моной к знакомым, у них гитара была, зачем-то взял в руки, повертел, потрогал, потом настроил под себя и запел... сходу...

- а вот это удивительно!.. - Арье поскочил и снова сел, снова подскочил и снова сел - похоже, ему хотелось покружить по кабинету, так лучше думалось, но заходить мне за спину  было себе дороже...

- Вы, Михаэль, говорите, что ничего из прошлой жизни не помните, но песни - кусок этой жизни, часть Вашей личности, совершенно неповреждённая, понимаете?.. это же замечательно!.. - Наве всплеснул маленькими ручками.

- доктор, Вы всё очень доходчиво объяснили, но что мне с того? - съязвил я: - как знание чужих текстов поможет вернуть мои воспоминания, то есть меня?.. я как безногий инвалид, который должен радоваться старым найденным ботинкам, а я хочу назад мои ноги, не протезы, не коляску с моторчиком, а мои ноги с их мозолями и давнишним переломом...

Наве задумался.

- знаете, Михаэль, Вы не правы, по ботинкам можно очень многое понять о человеке...

судя по авторам, все песни родом из Вашей юности и Вам нравилась блатная романтика и её основные составляющие: риск и женщины... не думаю, чтобы приезд в Израиль сильно изменил Вас: чужая женщина - это всегда риск... Вы ещё тот везунчик...

- потому что выжил?..

- нет, дорогуша, потому что не Ваша женщина очень хотела жить: она так долго бегала от своего мужчины, пока он лупил её молотком и так страшно кричала, что кто-то вызвал полицию... ей это не помогло, потому что лица у неё не осталось, зато спасла Вас...  убийца устал, он бросил молоток и сидел у её тела опустошённый, как после долгого секса... Вы получили только один, первый, удар, а она - остальную сотню... В газетах это было, не читали?.. после комы, разумеется...

- нет... Мона считает, что это может мне навредить...

- она Вас слишком оберегает, правда не может навредить... радуйтесь, что у Вас любящая жена, и перестаньте вслушиваться в каждый шорох за спиной...

- ЛЮБЯЩАЯ, пока не знает...

- о чём?..

- что я - это не я...

- а вот об этом, пожалуйста, поподробнее, -  Арье Наве оценивающе посмотрел на меня, примеряя ещё один диагноз...

- док, забудьте, считайте, что я пошутил, - я загородился ладонью от его проницательного взгляда - мне совсем не хотелось подсесть ещё на пару таблеток с непредсказуемыми побочными последствиями, а тем более загреметь в дурку...

- Михаэль, голубчик, если Вы не расскажете, что происходит, я не смогу помочь, ну же!.. я вижу, что Вас что-то мучает, - из-за линз очков на меня таращилось само сопереживание...

- док, мы можем заключить сделку?

- какую сделку? - Наве вопросительно изогнул брови и раздражённо буркнул: - Вы не в суде...

- никаких записей в моём деле, никакого лечения, никаких лекарств и я расскажу всё...

я хочу понять, а уж потом... не знаю... посмотрим... доктор, Вы обещаете?

- дорогой Михаэль, я не враг Вам и только хочу помочь...

- Вы обещаете?

- хорошо, - доктор Арье отодвинул от себя клавиатуру и скрестил руки на груди: - я слушаю...

пока я собирался с мыслями, Наве изучающе рассматривал меня...

- доктор, понимаете... я простой парень... не интеллектуал, одним словом... и уж точно не писатель и не поэт... то есть я могу что-то там срифмовать, вроде "ты снимать не хотела трусы, я обуглился страстью сгорая..." - этот стишок я сам вчера написал Моне, то есть Лизе, в шутку, конечно, а вот эти все - не я, а она думает, что я, - для доказательства пришлось достать из пакета пачку исписанных с обратной стороны больничных бланков: - видите, почерк мой, а слова - чёрт его знает чьи, прочтите, убедитесь...

Наве, читая, смешно шевелил тонкими губами...

- Михаэль, дорогой, - Наве вскинул брови: - я не литературный критик, но стихи вроде бы неплохие... в чём проблема-то? на что жалуетесь?..

- я путанно объясняю, но суть такова: после комы со мной постоянно случаются припадки сочинительства, вроде эпилепсии, только вместо судорог я пишу... на слова и прикосновения не реагирую... очнувшись ничего не помню, написанного не узнаю...словно моею рукой водил кто-то другой...

- дорогой Вы мой, спешу Вас обрадовать, что Ваша проблема к психиатрии не имеет никакого отношения... эти кратковременные нарушения сознания при сохранении двигательных функций скорее всего имеют травматическую основу... я, конечно, мог бы диагностировать  у Вас раздвоение личности, но, судя по спонтанно вернувшемуся музицированию, стихосложение может быть повреждённой частью Вас самого , а не кем-то другим в Вашей голове... уверяю Вас, природа творчества так мало изучена, к тому же половина поэтов утверждают, что они лишь инструмент Всевышнего или информационные порталы вселенной - в этом, Михаэль, Вы не оригинальны...

- без зауми, я не схожу с ума?

- полагаю нет, хотя некая вероятность всегда существует...

- уф, гора с плеч... но Вы не понимаете, доктор, главного: моя жена влюблена в чужие слова и мысли, которые считает моими, а они мне велики как кроссовки баскетболиста, я многие из них не понимаю вообще  - как быть с этим?..

- боюсь, это тоже случалось... - доктор  улыбнулся: - то есть вы чувствуете себя Кристианом[14], в спиной которого прячется острослов Сирано[15]?

- кем-кем???

- неважно, не суть... повторюсь, мозг не до конца изучен, составлены карты, определены зоны и области, но раз за разом случаются вещи необъяснимые: после травмы головы люди вдруг начинают говорить на иностранных языках, которых не знали, или даже на древних утраченных  языках, считать быстрее компьютера или слышать цвета и видеть звуки... почему?.. это, дорогой Михаэль,науке пока не известно...  

"а видеть слова - это нормально?" - захотелось крикнуть мне, но я сдержался... проницательный док заманивает меня в ловушку, чтобы я разоткровенничался и дал повод закрыть себя на принудиловку... стоп!.. это красная черта, за ней психушка...

больше никогда не хочу туда, никогда...  вместо крика из горла вырвался сиплый шёпот...

 - а как насчёт того, чтобы перестать даже понимать язык, на котором худо-бедно объяснялся двадцать лет, это вашей науке известно?.. для меня сейчас иврит что китайская тарабарщина... зато на русском вон сколько новых слов узнал, - я сгрёб черновики со стола... доктор не ответил, только таращился на меня умными глазами, словно пытался прочесть мои мысли... или прочёл?.. тогда я пропал... пот полился с

меня, точно я сидел в парилке... стоп, откуда я помню про это, ведь после больницы я ни разу не был в бане?..

 

- Сначала в баню, этот воняет как обоссаный лифт, - брезгливо скривилась пузатая девочка...

- Нет времени, - писатель попытался поднять скулящего дога, но не сумел. Склонившись над обмягшей тушей Платона, его друг исподлобья взглянул на притихшего читателя и, на полпути прервав рефлекторное движение руки в карман за рукописью, со злостью крикнул: - что развалился, подсоби!..

- Я бы рад, - невнятно и виновато ответил избитый: - но у меня, кажется, нога сломана...

- Может я могу помочь? - Хава опустилась на колени около пса, писатель в ответ только махнул рукой, затем всё же ответил: - попробуй кровь остановить...

Дислектица сорвала с кудрявой головы пёструю шапчонку и прижала к собачьему боку. Писатель подошёл к дрожащему читателю.

- Покажи-ка...

- Не могу снять ботинок, так распухло...

- Попробуй встать, - читатель неловко поднялся, вскрикнул и снова сел. Писатель посмотрел на его левую распрямлённую ногу, на замызганную грязью машину без единого целого стекла, зеркала тоже были снесены и болтались на проводах, на секунду задумался и спросил: - твоя?

- Да.

- Обопрись на меня, вот так, на пятку наступать можешь?..

Читатель что-то невнятно промычал и, как перебравший гуляка, спотыкаясь и обнимая более трезвого собутыльника, доковылял с ним до водительской двери.

- Ключи давай.

- Их эти отобрали и забросили куда-то... - читатель старался не смотреть на распластанные трупы бандитов.

- Чёрт, одно к одному, - писатель в сердцах сплюнул: - к ветеринару далеко?

- Полчаса езды...

 Уткнувшись носом в живот Хавы, Платон скулил как плакал.

- Не довезём такими темпами... - писатель через водительскую дверь по пояс протиснулся  в засыпанный зеленоватыми квадратиками салон словомобиля и приложил руку к замку зажигания что-то бормоча себе под нос. Мотор завелся, писатель разблокировал двери и, чертыхаясь, рукавом смахнул кусочки стекла с синей обивки кресел. Девочка, вытаращив глаза, выдохнула: - как? Писатель, очищая заднее сидение от осколков, буркнул в ответ: - как? Вот так! Как ёлочка зажгись...

Закончив, он подошёл к Хаве, всё ещё держащей на коленях тяжёлую голову умирающего пса, сбросил пальто на подмёрзшую грязь, приказал: - придержи, чтоб не задралось, - и рывками затащил собаку на потускневшую шёлковую подкладку. Отдышался и с двумя короткими остановками отволок друга к машине. С помощью Хавы писателю удалось взгромоздить Платона на заднее сидение, потом рядом с псом втиснулась девочка и уложила его скулящую морду себе на ноги. Мультяшный ворон уселся притихшей дислектице на левое плечо, бесстрастно разглядывая раненого и её окровавленную ладошку, прижимающую ставшую красной шапочку к ране на часто вздымающемся чёрном боку. Читатель, облокотившись на капот, смотрел на протянутую ему руку писателя с отвращением и ужасом.

- Я никуда с вами не поеду... Забирайте машину, а я остаюсь...

- Тебе же самому в больницу надо, не будь идиотом: тут или замёрзнешь или бандиты добьют...

- Какая разница? Вы - убийца, я - свидетель... Вы - писатель, я - читатель... Моя участь предрешена так и так... Оставаясь, я сохраняю хоть какой-то шанс выжить, тем более, что патруль наверняка уже в пути... Неужели  Вы думаете, что можно безнаказанно убивать людей?

- Какая каша у тебя в голове, дорогой читатель! Стокгольмский синдром или что там ещё? Преступивший закон - вне закона, к тому же полиции на невакцинированных плевать, они вне системы, у них даже лингв нет, заметил?.. Давай, не выкаблучивайся, хватайся за меня...

Читатель натужно хохотнул.

- Зато я без лингв - они были на том, кому Вы голову расколошматили к чертям - так что сигнал ушёл в сеть и стражи порядка уже в пути... Мне, как жертве и свидетелю, грозит только больница, а вот Вам поторопиться не помешает... - редкие, с чёрным куском запёкшейся крови, усы читатателя сердито топорщились.

- Не зли меня!

- А что будет? Убьёте, как этих?.. Валяйте! Всё лучше пытки зачитыванием!.. - от обилия произнесённых слов разбитый рот читателя закровил и бордовая струйка несимметрично рассекла круглый подбородок.

- Всё сказал? Чёрт с тобой! Адрес ветклиники давай!

- ЖБК, Жукова 17, рядом с зоопарком...

- Молодец, - писатель неуловимым хуком свалил толстяка и подхватил его обмягшие телеса. Он затащил отключившегося читателя на пассажирское место рядом с водительским, пристегнул, отломал внутреннюю ручку двери, сел за руль, заблокировал замки, выбрал записанный лингвами адрес и тронулся. Морозный ветер развевал девочкины волосы, она съёжилась и стучала зубами. Пухлое лицо читателя покраснело, а безвольная голова болталась из стороны в сторону, на рытвинах ударяясь о жирную грудь. Когда выбрались на асфальт, стало ещё холоднее из-за скорости и сквозняка. Писатель снял свою ушанку и отдал шмыгающей сопливым носом Хаве.

- Надень, простынешь.

- Благодарю, Вы чрезвычайно любезны, мой рыцарь - съязвила неблагодарная девчонка.

- Обойдёмся без реверансов, - в тон ей ответил водитель. Некоторое время ехали молча. Ворон неторопливо перебрался с плеча девочки на подаренную шапку и неподвижно застыл там. Потом то ли проголодался, если такое определение вообще применимо к персонажу, то ли ему надоело сидеть на Хаве, но он спрыгнул на пол и бродил в узком проходе, поклёвывая копошащиеся между стеклящек ленивые благодушные словеса. Писатель заметил в зеркало заднего вида, что прожорливый Эдгар изчез с макушки девочки, и завертел рыжей башкой, пока не обнаружил, чем тот занят.

- Я не разбираюсь в устройстве словомобилей и, если твоя славная птичка сожрёт что-нибудь важное, мы просто встанем посреди дороги и уже не заведёмся. Если так неймётся, пусть ест те слова, что ползают по толстяку - видишь, сколько он нахватал с книг: и курсив, и петит - чего только нет...

Девочка пересадила ворона  на левое плеча и правой, свободной от Платоновой раны, рукой, морщась от аммиачного зловония, ловила в кучерявой шевелюре читателя шустрые заумные словечки и кормила ими невозмутимую птицу. Всё ещё зажав цепкими пальчиками извивающийся из стороны в сторону труднопроизносимый из-за длины технический термин, Хава, точно вспомнив что-то, вдруг злобно пнула водительское сидение.

- Вилли, зачем ты это сделал, писательская морда?

- Ты о чём? - между делом спросил он, выполняя команды навигатора.

- Читателя для чего вырубил, а? Нафиг он тебе нужен, вонючий и хромой? Одни проблемы от него...

- Не твоё дело, милая, это моя добыча, наконец-то мне повезло, неужто ты думаешь, что я брошу свой трофей в чистом поле после годов безуспешного преследования?

- Зачитать хочешь?

- Как получится... хотелось бы приручить, да ведь ни у кого не вышло, поэтому... что загадывать... посмотрим...

- Во-первых, зачитать я тебе его не дам...

- Во-первых, во-вторых и в-тыщу двадцать вторых, - перебил писатель: - меня никто не остановит...

- Эдгар, напомни ему...

Ворон слегка клюнул писателя в затылок. От неожиданности тот подпрыгнул в кресле и ударился пострадавшим местом об обивку салона, машину кинуло в сторону.

- Ты сдурела, чёртова кукла?

- Будь паинькой, а то ведь косой, которого ты забил, глаз не просто так потерял.

Хочешь знать при каких обстоятельствах? Не буду тебя утруждать подробностями, но он хотел сделать со мной что-то плохое, да вот желание вдруг пропало... вместе с глазом... Да, Эдгар?

Ворон хрипло гаркнул:

- Nevermore!!!

- Что хотел сказать тем словом Ворон, вещий с давних пор, что пророчил мне угрюмо Ворон, вещий с давних пор, хриплым карком: "Nevermore"?[16] - с чувством продекламировала Хава: - ты не торопись, подумай, не ошибись с ответом...

Писатель только выдохнул облачко белого пара.

- Через триста метров поверните направо, - неожиданно громко встряла в разговор женщина из навигатора.

- Всё просто: увидь в этом толстяке не читателя, а человека. Он же не гусь, чтобы ты его пичкал насильно своей писаниной, пока голова не разбухнет, как больная печень, и не взорвётся, как петарда. Неужели это так трудно? Давно хотела спросить, почему вы, бумагомаратели, должны обязательно лично и вслух зачитывать бедным читателям свою дрянь? Они же и сами грамоте обучены, чай одолеют ваши exercitiis[17]. Зачем насильно?

- Вначале я давал свои опусы им в руки, но среди этой публики попадаются абсолютно неадекватные экземпляры: есть те, кто засыпает на первой же странице или пропускает целые главы, жульничает и отвлекается, лишь бы не вникать в текст, но последней каплей для меня стало то, что одна сволочь сожрала целых пять страниц рукописи прежде, чем я успел среагировать... С тех пор моя вера в порядочного читателя утерена и я выступаю в роли и автора, и чтеца... Что поделать, это общая беда для всех нас: никому нельзя доверять...

- В особенности Вам...

- Очнулся, это хорошо... а разве мы не на "ты"?

- Мы с Вами на брудершафт не пили...

- По-моему, получить по морде - неплохой повод для знакомства. Проблема вашей братии, что у вас один лексикон для всех, язык академии и куртуазной поэзии, а дислекты понимают только мат и силу - так это работает.

- На перекрёстке поверните налево... - с придыханием посоветовала наш штурман - по-видимому, ассоциации с левыми поворотами у неё рождались самые что ни на есть приятные, в отличие от читателя с его поникшими усами.

- Отпустите меня! - взмолился он и две щелки на напухшем сине-багрянном лице, через которые читатель взирал на страшный безжалостный мир, налились беспомощной влагой.

- И как ты до сих пор жив? Загадка, - оттопырил нижнюю губу писатель: - дай угадаю! Тебя прятали в погребе сердобольные дислекты, дед и баба, а ты им за это дрова колол и воду из колодца таскал? Нет, руки у тебя больно белые и холёные - половину пальцев бы себе оттяпал! Да и как старики могли от писателей защитить? Была нас вначале тьма тьмущая - саранча повсюду, не укроешься. А когда всю зелень, вас то есть,  сожрали -начали друг дружку, вру, раньше, гораздо раньше, сразу... Меченные печатью, обречённое мы племя... Может баба какая тебя пригрела до поры, нашей проклятой породы? Пока во время вечернего проминада её саму матёрый мэтр не порвал?.. Вот и бродишь теперь неприкаянный: ни тебе защиты, ни ласки, а из писателей на всём белом свете - только я. Теперь мой будешь, никому в обиду не дам, а если и зачитаю, то любя...

Глядя на плотоядную улыбку писателя, читатель ощутил накатывающую тошноту. Он высунулся из окна и его долго и мучительно рвало на помятую ударами дверь.

- Если такая же реакция будет на мою писанину - ты потенциальный труп, приятель, - без интонации, как в плохом дубляже, сквозь зубы процедил водитель. Это было реально страшно, как поездка с терминатором. Побледневшего читателя снова вывернуло.

- Отпустите меня!

- Заладил как попугай: отпустите, отпустите, попка хороший! - вскинулась Хава: - смотри не обосрись, ароматов и так выше крыши.

- Девочка, не груби и не вмешивайся в разговоры взрослых, - дрожь в голосе читателя сменилась менторской сталью.

- Толстяк, я бы на твоём месте сначала выяснила реальный расклад, - обиделась дислектица, распалясь и тыча пальцем: - ты подумал, это он всё тут решает? А вот хрен! Я - твой шанс уцелеть!

- И кто ты такая, милое дитя?

- Хава, а ты?

- Я  - Виктор Тыков, учитель местного колледжа. Кстати, согласись, в наших широтах имя Ева звучало бы уместней, чем Хава. Забавно, что в сущности, и то и другое означает жизнь, которую ты мне обещаешь сохранить, прекрасная ЖДовка... Но не ты и не твои ЖДы[18] моё спасение, а вот, - читатель вытащил из-под слоя одежды серебрянный крестик на суконной нитке и иступлённо перекрестил им девочку, будто изгоняя сидящего в ней пейсатого дьявола.

- Забавнее, что твоё имя кажется мне таким знакомым. Виктор Тыков, Виктор Тыков... Вспомнила! Уроки литературы методом Тыкова! Я смотрела эту передачу на Первом! Тот самый Виктор Тыков! - завизжала от восторга дислектица и со всей силы стукнула маленьким кулачком по пухлому плечу Виктора, тот поморщился, но не издал ни звука: -бабка говорила про тебя, что выкресты самые ярые антисемиты, но ума тебе не занимать, поэтому каждый вторник в 14:00 я втыкалась в вашу сраную литературу твоим методом! Знаешь, за это я, пожалуй, скормлю тебя Вилли!

- Подожди, передачу закрыли с началом эпидемии! Сколько тебе было? Шесть-семь? Это был курс для старшеклассников... Что ты понимала вообще?

- Бля-бля-бля, Виктор Тыков - голова! Зачитают щас тебя! - включила дурочку Хава, но читатель не уловил издёвки - что взять с этих примитивных дислектов: - я не шучу, глянь,  как беднягу колбасит! Только благодаря мне он ещё не запихал в тебя через уши содержимое своего рюкзака. А исписанной бумаги в нём очень и очень много, поверь...

Тыков повернулся к кусающему губы водителю, который и правда невероятным усилием удерживал руки на руле, в то время как предисловие к роману в кармане жгло ляжку через подкладку пальто: - а кто Вы, мой избавитель и похититель?

Писатель растеренно молчал.

- Возможно, я читал Ваши творения и мы сможем их обсудить, пока Вы не задолбаете меня ими до смерти. Храните инкогнито? Итак, Вы - безымянный автор, неизвестный солдат литературы, павший смертью храбрых на залитом кровью поле брани и изящной словесности... Девочка, Ваш друг безмолствует... О! Его имя! Имя!... Назовите мне его имя[19]!- юродствовал Тыков. До этого он потихоньку безуспешно пытался открыть дверь и не свойственная ему храбрость происходила из отчаянья.

- Он хороший человек, хоть и писатель. Я зову его Шекспиром, - вступилась за побледневшего молчуна Хава: - но чаще Вилли, он не обижается...

- Это похвально, но есть нестыковочка: Шекспир - поэт, а не писатель, и быть вторым Шекспиром - значит быть никем... Тень гения - всего лишь тень, она обречена исчезнуть  ночью... - самодовольно изрёк Виктор и осёкся: - А всё-таки почему именно Шекспир?..

- Из-за сомнений в его авторстве, одна бабка говорила: есть теории, что его вообще не существовало как исторической личности, может Бэкон[20] писал за него, может Марло[21], а может графа Ратленд[22] с женой или даже все они вместе... неопределённость одним словом...

- Чушь собачья! Отрицать существование Шекспира всё равно, что отрицать наличие бога! - читатель поперхнулся возмущением и в ужасе обернулся к довольной пригодившейся эрудицией Хаве: - ты кто, девочка?!! Личный читатель этого графомана? Тогда почему жива? Если ты писатель государственный, почему жив этот монстр и где ещё два пигоса, ведь вы работаете всегда по трое? Что это за нарисованная птица с дьявольскими глазами? Отпустите меня!!!

- Завянь уже! Подсел на измену? Спрыгни! - сменила тон суровая девочка. Писатель засмеялся и похлопал онемевшего читателя по плечу:

- Вот это переключение скоростей, учись, мужик: нельзя на третьей по трассе - пятую врубай. Закончил панику метать?

- Я понимаю жаргон, но отказываюсь уподобляться вам...

- Конечно, вот только и Ваши предыдущие собеседники не пожелали подняться до Вашего высочайшего уровня и решили опустить тебя, чистоплюй грамотный, а? Поправь, если это не так. Что вообще произошло-то с тобой?..

- Эти вандалы, - Виктор Тыков запнулся: - крушили стёкла моей машины бейсбольными битами, когда я увидел их, а они - меня... Я бросился бежать, но споткнулся о Большую Советскую Энциклопедию, двадцать девятый том, да именно двадцать девятый том третьего издания, и упал. Ужасная боль в ступне, я чуть сознание не потерял, а эти питекантропы перестали громить автомобиль и медленно, постукивая битами кто по свободной ладони, кто по плечу, на котором несли свои дубинки, направились ко мне, мерзко ухмыляясь и громко переговариваясь. Сцена как из "Заводного апельсина[23]", у меня даже волосы дыбом встали...

- Бить стали не сразу, - скорее утверждая, чем вопрошая, вмешался писатель.

- Откуда знаете? - удивился читатель.

- Я тебя ещё засветло упустил, если бы сразу начали - убили... Хотя к этому всё шло, вовремя я тебя учуял...

- Не важно, кто выступит орудием смерти: стая шакалов или лев - судьба хромого буйвола предрешена...

- Что ж ты никого не забодал, буйвол? Му-у-у! -  Хава пальцами сделала Тыкову рога.

- Хватит ёрничать, - одёрнул девочку писатель и, глядя на дорогу, толкнул локтем в плечо читателя: - извини, что перебил, рассказывай...

- Пока бандиты не подошли я послал через лингвы экстренный вызов, ну этот мысленный, в МЧС и полицию, странно, что никто так и не появился...

- Глупый ты человек, Тыков, а ещё читатель, - нараспев произнесла Хава: - сказано тебе, полиции на невакцинированных плевать, зачем с проблемными типами связываться, можно и пулю схлопотать, менты хватать таких, как ты, предпочитают, законопослушных.

Виктор тяжело вздохнул.

- А, - обрадовалась девочка: - привлекался? Небось, 282-ая УК за мыслепреступления? В инете не лазь где ни попадя и за языком следи, дядя...

Писатель поморщился, но промолчал: речь Хавы зачастую состояла из сплошных непристойностей, а тут только инет. Тыков же замотал головой.

- Я на идиота похож? Оруэлла[24] читал и когда по ТВ депутатка вещает: запрет - это свобода, чем больше прав, тем больше несвободы, - конечно же шифровался до последнего. Всего лишь 29-ая УК пункт Ж - экстремистское словообразование и словотолкование - ученик органам о моём вольнодумстве сообщил. Я его не виню, он жертва системы, я сам виноват, не удержался, вылетело слово как воробей... Я же учитель по призванию, понимаете? Бывший профессор МГИМО. Раньше литературу лучшим умам преподавал, а сейчас  - кому? Дислектам?

- Базар фильтруй, толстяк! Дислектов не трожь, я сама из них! - не своим голосом заорала Хава: - где твоя политкорректность, гад?

- Sorry, - поспешил извиниться читатель: - но из песни слов не выкинешь, пришлось переквалифицироваться в управдомы - шутка - веду уроки словообразования - ну, вроде уроков труда прежде... Сейчас из слов всё что угодно слепить можно, вы же в курсе. Первоклашки из набора букв, утверждённым министерством образования, к концу года должны сложить слово "вечность", а смысла не понимают - букв для них много, известно, больше четырёх-пяти им трудно для восприятия, даже в выпускном классе - у старших я словотолкование и вёл, пока не отстранили по доносу, слава президенту, срок получил условный, теперь молчу, лоялен, малышей просвещаю по мере сил, чтобы "вечность" одолели...

- Странно, что не посадили, - хмыкнула Хава.

- Жена у меня первая зампрокурора, иначе конечно бы сел.

- Вообще-то самая большая загадка, как тебя за эти годы не зачитали? Как ты уцелел? Открой секрет выживания, - писатель скосил взгляд на читателя.

- Бегаю хорошо, несмотря на лишние килограммы - я же чемпионом Москвы среди юниоров был на дистанции 400 метров и бронзовым на 800 - дыхалка как была слабовата, так и осталась...

Хава прыснула, писатель улыбнулся уголком рта.

- Не верите? - Виктор сначала нахмурился, потом тоже засмеялся: - ну да, я уже и сам с трудом верю...

От смеха у Тыкова опять закровил рот.

- Так ты ма-а-сквич?

Читатель кивнул.

- Как же ты здесь оказался?

- Это всё она, первая моя, как началось, перевелась сюда и меня увезла: тут, в Москве, тебе, Витя, смерть - никакие ноги не спасут - писатели стаями бродят и ещё с периферии подъезжают. Зачитают тебя, Тыков, первым зачитают, критиков эти звери люто ненавидят - а я же литературный критик по образованию, работал на ТВ, в изданиях разных. В один день всё бросил и вынырнул уже тут, в Ж, учителем словесности...

В повисшей тишине поскуливание Платона перекрывал свист ветра.

- Не довезём! - писатель прибавил газ.

- Через полтора километра сверните налево, - напомнила о себе томная путеводительница.

- А в Ж писатели, что, не водятся? - полюбопытствовала девочка: - ну, кроме вот, Вилли? За все восемь лет ни одного покушения на твои критические уши?

- Были, но я их сам зачитал, охотничков...

- Это как? - встрепенулся писатель.

- Как, как? Вот так! Как ёлочка зажгись... - передразнил его отчаянный Тыков: - я же сам поэт и писатель, тут уж кто кого...

Лже-Шекспир ударил по тормозам, схватил Тыкова за грудки и долго тряс, приговаривая:

- Врёшь, словоядный, врёшь, я бы учуял графоманский дух за версту, я уже вечность за тобой гоняюсь! Руки покажи! Где писательская сыпь?

- Нету вашего графоманского зуда, нет! - толстяк ткнул Вилли  под нос чистые ладони: - иммунинет у меня к нему...

- А-ааааа!!! Не верю!!! - психованный водитель продолжал трясти Тыкова: - скажи, что ты читатель, мой читатель, ну!

Виктор отвернул лицо от брыжущего слюной писателя и смеялся. Потом нахмурился:

- Да отпусти уже, дурак малохольный. Не все онанисты, как ты. Я вот себя на ночь не перечитываю, люблю, знаешь ли, насладиться чужой вкусной фразой перед сном...

Писатель уронил расчёсанные руки на руль.

- Един в двух лицах! - заорала Хава: - Как называть-то тебя: писчит или читпис? Прямо гермафродит какой-то!

- Да это вы все недописатели и эпидимические уроды: начитались телефонных справочников да отрывных календарей и давай творить великую литературу для чайников. Тьфу на вас, отродья графоманские!

- Смотри как заговорил! Молодец, уважуха, а бандюков что ж не зачитал, коли так могуч?

- Почти удалось.

- Пошти не считается, - ехидно прошепелявила дислектица, передразнивая.

- Они вначале вербально издевались, - лицо читателя словно осунулось от долгой болезни: - мол, кто ты и что потерял в наших местах, мил человек, ой, что с ножкой, не бо-бо? почему нормальным пацанам в глаза не смотришь, отвечай, сучий потрох, и в том же духе... Один с опаской так, а не писатель часом? лютые они... Главарь заржал: слепой что ли? Он же с книжками, жертва, значит, словоед голимый, щас поглумимся вволю. Пусть читает, падла, да с выражением и энциклопедию мне в руки суёт, ну, думаю, спокойной ночи, малыши - эти же не дохнут, а только в летаргию[25] впадают, а там, глядишь и патруль появится. Открываю на элементарных функциях, начинаю читать дрожащим голосом, чтоб не спугнуть, бандиты хохочут, биты побросали, за животы держатся, ничего не понимают, но испуганная интонации их чуть не до экстаза доводит. Не трогают, да и ладно, время тяну, веселю недоумков, а полиции все нет и нет, уже смеркаться стало, нет, думаю, замолчу, беда. На элиминации[26] (надо же какое совпадение) начал тон менять на писательский, с металлом и артикуляцией, смотрю глаза стекленеют, смеются через раз, да тут главарь у своего уха щелкнул кнопкой какой-то - все цепенеют, а он отошёл от зачитки, посмотрел на меня с ненавистью, сплюнул и ударил в нос локтём, сломал, думаю, потому что я отключился, а дальше вы и сами видели...

Машина уже давно миновала разпахнутые ворота на слабоосвещённой улице Жукова, когда проснулась женщина из навигатора и чувственно выдохнула: - пункт назначения справа от вас.

 

- йаẚд мияминхẚ[27], - радостно объявила женщина из навигатора - это тот случай, когда не понимая слов, улавливаешь смысл... приехали...

- малыш, пойти с тобой?

- посиди в машине, я сам...

- я переживаю... это не повредит тебе?..

- Мона, успокойся, доктор сказал, что наоборот, может исчезнуть хроническая тревожность, а с нею и чёртовы приступы... это как посетить кладбище, грустно, но не опасно...

- если почувствуешь себя некомфортно, сразу звони... обещаешь?..

- конечно...

четвёртый этаж без лифта в доме на столбах, обшарпанный подъезд, поцарапанная дверь - типичное жилище не очень-то преуспевших русских израильтян, приехавших в 90-ые... я долго жал кнопку звонка, но не услышал изнутри ни звука... тогда я вежливо постучал, никакой реакции... кулаком вышло громче...

- что ломишься, не глухие живут, - на пороге стоял небритый мужик в одних шортах и бутылкой пива в руке, он хмуро оглядел меня: - ну?.. что надо?.. 

- я звонил Вам вчера... Вы же...

- Вован, а ты этот, ну, Миха который?

- Михаэль я...

- а... ну заходи, Миха... смотри... извини за бардак, - и сделал шаг назад, пропуская меня в квартиру... я прошёл за ним в зал, потом в спальню, где получил по голове...

из двуспальной кровати натянув простынь до любопытных чёрных глаз, таращилась растрёпанная девица...

- извини, забыл, что договаривались, подруга моя, Ирка...

ничего не всколыхнулось, не засверкали флешбэки, как в детективных сериалах, вообще ничего...

- не узнаёшь?.. - видя моё недоумение спросил хозяин: - сам понимаешь, квартира после ремонта, мебель хозяйская, всё другое, а ты что ожидал: постель вся в кровищи и мозгах и до сих пор лентами огорожена, тебя ждёт?.. не знаю, чем тебе и помочь, я

тут недавно снимаю, уже у новых хозяев, что у банка хату по дешёвке выкупили - так этот Шмулик и сам не в курсах о деталях, для него ж это только бизнес...

- а сам как?

- да я не суеверный, в призраков не верю, а квартплата ниже и соседи не беспокоят - понимают, кто вселился, - хмыкнул Вован и забулькал пивом.

- понятно, а кто-нибудь из тех, кто прежних жильцов знал, остался?

- Вика, дверь напротив, у неё квартира выкупленная, попробуй с ней перетереть,

может чего знает, но вряд ли скажет, ни с кем не здоровается, нос к верху, стерва конченная...

- я попробую...

- ну бывай...

у соседки звонок работал...

 

- ми шам[28]? - Вика расматривала меня в глазок, но не открывала.

- Миша, Миша я, Михаэль...

- Миха?.. - дверь распахнулась, из тёмного проёма вынырнула белая женская рука, вцепилась за мою футболку, втянула меня в прохладный полумрак и  за моей спиной клацнул замок...

- что такое?.. ты кто?..

- молчи...- женщина впилась в меня влажными губами и, прижимаясь всем телом, шаг за шагом увлекала в спальню... её рука тем временем уже привела меня в готовность...

неизвестно, чем бы всё закончилось, но у меня в кармане зазвонил телефон... я хотел ответить, но её рука мешала мне... шорох включил механизм панической атаки, я

оттолкнул  прилипшую ко мне женщину и ударил с разворота... попал... успевшее освободиться от халата белое тело рухнуло на пол...

- Миха, ты охерел совсем?.. - голая блондинка сидела на диване, потирая скулу: - синяк же будет...

- ты меня знаешь?..

- как облупленного... Миха... Миха... ну кто ж его не знает...- напела она на мотив "Васи[29]"...

- зато я тебя нет, панымаэшь?.. пока... - снова зазвонил телефон: - нет, нет, дорогая, всё нормально... что ты, тут лифта нет... уже спускаюсь...

- ты же Вика?..

- узнал? - встрепенулась она, привставая.

- сиди... твой сосед подсказал... завтра в это же время заскочу, поведаешь мне обо мне...

пока я шёл по лестнице, в голове у меня крутилась песенка про Миху, которого все знают - скоро, скоро я узнаю о себе всё, но что-то подсказывало: эта информация меня вряд ли обрадует...

 

- Вряд ли Вас обрадует то, что я Вам сейчас скажу, - скрестила руки на груди, выйдя из смотровой, молоденькая ветеринарша Дарья Сергеевна Игнатушкина (судя по бейджику): - кроме большой потери крови у Вашей собаки повреждён позвоночник, боюсь, что задняя часть останется парализованной навсегда. Учитывая возраст Вашего питомца, у Вас есть две опции: эвтаназия или операция с последующей длительной ребиалитацией. Кровь остановлена, обезболивающее введено, решать Вам. Прейскурант в регистратуре.

Писатель кивнул, буркнул под нос: - я сейчас, - и вышел из неонового холла на обшарпанное крыльцо. Если бы он курил, то это был момент, чтобы в две затяжки выкурить полсигареты, а оставшуюся половину в сердцах затушить об кирпичную стену чёрным крестом. Выбор назревал не просто нелёгкий, он был почти однозначен. Платон мне друг, но... Он, писатель, должен продолжить свой путь, в котором его не мог сопровождать пёс-колясочник в памперсе.

- Платон не хочет такой жизни для себя, уж я бы точно не хотел, - подумал вслух писатель, оглянулся вокруг - не слышал ли кто-нибудь? - и продолжил внутренний спор с выключенными динамиками. Пародокс в том, что так думаешь пока здоров, но калека готов терпеть, а умирающий мучаться до последней секунды. Жизнь борется за себя до конца. Платон не мог сказать, что он сам думает по этому поводу, в его глазах были слезы, боль и мольба. О чём он умолял? Писатель старался не смотреть в них, когда они вместе с санитаром переносили дога на каталку и катили в приёмное отделение. Писателю вспомнилось, что широкий, как русская душа, санитар, подозрительно принюхиваясь к Тыкову, фыркнул, сверкнув золотой фиксой, открывая дверцу раздолбанного словомобиля, а потом долго о чём-то шушукался с угрюмой тёткой в окошке регистратуры. Оно и понятно, вид у писателя был так себе: пальто всё в грязи и крови, да и запашок от Тыкова впитало, лингвы набекрень, на личном счету, что в них встроен - по нулям, а откуда там взяться деньгам? Писатель нигде не работал, жил, можно сказать, натуральным хозяйством. Шагая как на шарнирах перед дверью смотровой ещё до того, как из неё вышла с суровым видом ещё по-детстки  пухлая ветеринарша, писатель уже понимал, что старику Платону, даже если тот выживет, теперь нужен дом, тёплый дом, с горячей водой и обильной пищей, а не неприкаянное бомжевание в окрестностях Ж. Но дома не было. Был ключ, но писатель не знал от какой двери. Был ли у него вообще дом? А может он подобрал ключ в пыли на обочине? Убейте, но не помнит! Зачем тогда таскать его в кармане? Как талисман? Как надежду на возвращение? Куда? Возможно, ключ сам подскажет. Глупо, но он верит. А что остаётся? Стоп, при чём тут вера?.. Платонова судьба в его руках... Как взрослые дети недееспособного ракового больного должны решить за него стоит ли ложиться под нож, чтобы, пройдя через ад, умереть через полгода или, сидя на обезболивающих, без бесполезных страданий и ложной надежды, как в случае с ключом, угаснуть за те же шесть месяцев, так и писатель мысленно перебирал все за и против. Можно оставить Платона в гостинице при клинике, тут тебе и врачебный уход, и холя когтей, и ванна с пеной - собачий рай. Одна беда: денег не то чтобы на пансион не было, эвтаназию оплатить нечем, хотя это по прейскуранту не самая дорогая услуга, к тому же одноразовая, а про второй вариант и думать нечего: и сама операция дорогущая, а уж местный эдем вообще не по карману. Если нельзя избавить Платона от смерти, то хотя бы от страданий... С крыльца писателю было хорошо видно припаркованную машину с Тыковым на переднем сидении, а рядом несуразный силуэт Хавы, приставленной его сторожить. В самой девчонке толку было мало, но ворон, сидящий на её ушанке, был силой хоть и непонятной, но заслуживающей уважения, наряду с несомненной опаской. Всё равно, не доверяя никому, даже дьявольской птице, писатель и из клиники следил за пленённым читателем через окно, опасаясь, что хромой Виктор изловчится и ускользнёт. К чёрту всё! Надо что-то решать с Платоном. Уже открыв дверь клиники, писатель вспомнил о деньгах, на секунду замешкался в освещенном проёме, развернулся и сбежал вниз по щербатым ступеням. В спину предательским выстрелом громыхнул дверной замок. Не обернувшись, писатель быстрым шагом дошёл до словомобиля и спросил:

- Тыков, денег не одолжишь?

- Издеваешься? - обиделся москвич.

- Было бесполезно, но стоило попытаться, - бесстрастно резюмировал готовый к отказу проситель и направился обратно.

- Эй, Вилли, погоди! - пискнула Хава ему в затылок.

- Что тебе? - не оборачиваясь, буркнул писатель.

- Возьми, этого хватит! - из протянутого кулачка девочки торчали скомканные купюры. 

Оказывается, полицейский разворот возможен и без машины.  Писатель остолбенел.

- Откуда это у тебя? - подозрительно поинтересовался он, приблизившись.

- Какое тебе дело? Бери! Платон должен жить! - Хава настойчиво совала писателю наличку в нерешительную руку, но тот отстранился.

- На деньгах кровь! Где ты их взяла?

- Где взяла, там уж нету! Бери, кому говорят! Pecunia non olet[30]! Не возьмёщь - порву! - прошипела она, вытаращив и без того огромные чёрные глаза, и надорвала  купюры.

- Чёрт с тобой! - писатель сгрёб деньги большой сердитой ладонью.

- Твоя нимфетка по бандитским карманам шарилась, - сдал Хаву мстительный Тыков, за что ему сразу прилетела от неё звонкая оплеуха. Виктор тёр пострадавшую щеку, а из его заплывших глаз текли непроизвольные слёзы.

- Терпеть не могу, когда ревут[31], - язвительно сказала маленькая разбойница: - стукач позорный!

- Мародёрша малолетняя! - парировал Тыков.

- Да заткнитесь вы оба, - писатель, раздираемый моральной дилеммой, задумчиво перебирал пальцами Хавину поживу: - даже не знаю как быть...

- Берите с чистой совестью, коллега, - успокоил его Виктор: - я разрешаю...

- Да ты кто такой, чтоб разрешения раздавать? - кипитилась Хава, которую от повторной атаки на дерзкого предателя удерживала вцепившаяся ей в плечо писательская клешня.

- Деньги-то мои, те что грабители отобрали. Значит мне и решать, - менторским тоном произнёс Тыков.

- Как же ты меня бесишь! Хрен тебе! Были ваши, стали наши! Я главная, усёк? - орала, вырываясь, пузатая дислектица, размахивая быстрыми кулачками.

- Платон мне жизнь спас, мне для него ничего не жалко, - уже без пафоса пояснил Виктор.

- А, ну да, - голос Хавы стал миролюбивее, она  перестала разбрасывать свои ручонки во все стороны: - хотя на самом деле это был Вилли... Слышь, отпусти уже, всё, объявляю водяное перемирие, отпусти и иди, куда шёл...

Писатель поднёс к близоруким глазам испачканную красным пятисотку.

- Кровь-то на них чья: бандитов или Платона?

- Платонова - обе руки ею залило, когда рану зажимала, вот бабло и стало кровавым капиталом, как гласит учение Маркса и Энгельса, - без тени раскаяния призналась Хава в содеянном.

- Хорошо.  Если бы кровь была не его, тогда деньги - улика и толку от них ноль... Я пойду... И без драк, умоляю! Это я тебе, Хава! Внятно я донёс свою мысль? Подтверди членораздельно или кивни!

- ОК! - промычала девочка и закивала, как китайский болванчик.

- Про моральный аспект твоего поступка не спрашиваю, чтобы не разочароваться в ценности всех книжных истин, которыми набита твоя буйная головушка,  - последние слова писатель, уходя, бросил в Хаву, оглянувшись через левое плечо.

- Вали уже в свой ветсарай и заплати, утомил, - нарочито театрально зевнула она. Поразительное создание, подумал, шагая, писатель: даже ему, немолодому уже человеку, нелегко видеть истину без розовой дымки утешительных слов, а она ещё совсем ребёнок. Разруха, развал и раздрай - всё это здесь, в России, ретушируют громкими красивыми словами и смотреть на это без лингв мучительно больно. На Западе по лингвотехнологиям из слов чего только не производят, а у нас только словотопливо, дерьмовые словомобили и словоматериалы из мата и духовных скреп. Вот и ветклиника - на самом деле ветсарай, задрапирированный красивыми отчётами о капремонте в шикарное здание с великолепным оборудованием. Откуда же в нём постоянный сквозняк и вечная лужа в углу? Кто без лингв, да увидит сквозную щель, через которую видно звёзды и настоящие дворцы, дворцы сказочных персонажей, дураков да кащеев. А разве тут правил когда- нибудь кто-либо иной?..

Писатель чертыхнулся, споткнувшись об арматурину, которая торчала посреди пешеходной дорожки, мощённой словесной плиткой, которой нет и никогда не было - на пути к крыльцу был только подмёрзший чернозём с втоптанным в него гравием вперемежку с красным битым кирпичом, а поверх этого великолепия бутылочные розочки, рваные рекламки, мятые фантики и окурки с шелухой от семечек.  Стальной козырёк над входом зарос ржавой ледяной бородой. Вот они, последствия оттепели, подумал писатель и, вспоминая Хавино недавние ёрничанье, отметил про себя, что маленькая всезнайка неправа: в краю вечной стужи не бывает оттепелей - за них обмороженные аборигены принимают выплеснутый в сугроб закипевший прокисший суп и, как все замерзающие, ощущают перед смертью блаженное тепло. Значит, он, писатель, пока ещё жив, потому что страшно продрог.

В регистратуре писатель оплатил кровавыми деньгами операцию, полтора месяца собачьего рая и милосердную эвтаназию на случай, если другу станет совсем плохо. Облокотившись на поцарапанную чьими-то когтями стойку и слегка постукивая от нетерпения и беспокойства по словополированному шпону озябшими пальцами, он то и дело вертел головой, чтобы видеть через подмёрзшее стекло своего великодушного читателя. Испуганная безбровая тётка в окошке трясущимися руками долго пересчитывала замаранные смертью и грехами банкноты, проверяя каждую на подлинность. Улыбнулась одними губами, поправила блестящие новенькие лингвы и протянула квитанцию с чеком и радужной рекламой собачьей гостиницы. Нет, привыкнуть к этим фальшивым нарисованным глазам, которые чёртов прибор транслирует на свою наружнюю поверхность, определённо невозможно - писатель с трудом подавил знакомый рвотный рефлекс.

- В какой кабинете находится доктор Даша? - поинтересовался писатель, навалившись грудью на барьер и отведя взгляд вниз, прочь от тошнотворного зрелища . Боковым зрением зафиксировал мелькнувшего за спиной фиксатого.

- Дарья Сергеевна? В седьмом принимают.

Писатель постучался в седьмой.

- Войдите.

Он вошёл и удивился, как не заметил этих зелёных глаз. Даже лингвы не могут погасить в них жизнь. Красивая. Поймал себя на мысли, что любуется молодостью без всякой задней мысли, как любуются рассветом или цветением сакуры.

- Вот, всё оплатил, - писатель протянул доктору Игнатушкиной тёткины бумажки: - можно посмотреть, куда моего Платона поселят?

- Конечно, вот допишу протокол осмотра и сходим, - улыбнулась и показала рукой на дверь: - Вы пока проведайте друга, он всё ещё в смотровой, можете навестить, а то Вы как-то пропали вдруг...

- Конечно, - писатель, вздохнув, встал и вышел.

Платон лежал на боку и спал, раздувая чуткие ноздри. Во сне он перебирал передними лапами, словно гнался по книжной свалке за упущенным днём читателем. Задние ноги, словно приклеенные, неподвижно лежали на кушетке. Пес учуял хозяина, завертел массивной головой, но наркоз ещё не отпускал, потому он всхлипнул, как ребёнок перед грандиозным плачем. Писатель погладил старика за ухом, потом почесал живот и храпящая морда пса растянулась в улыбке. Даша появилась с такой же улыбкой, но тихо, без храпа, и поманила за собой. Гостиница была в отдельном корпусе и выглядела не в пример лучше клиники и панельной пятиэтажки в торце. Платонов номер был лучше того, где они с ним ночевали прошлой ночью. Воистину, в этой стране люди иногда завидуют собакам. Писатель, смущаясь, протянул Даше последнюю тысячу с Хавиным кровавым отпечатком: - спасибо, Даша, это Вам, присмотрите, пожалуйста, за псом, чтобы я мог спокойно уйти, мне и правда пора.

Просьбу пришлось повторить трижды, прежде чем приношение было принято. Писатель проводил Дашу до клиники и, убедившись, что его спутники там же, где он оставил их полчаса назад, двинулся к ним.

Из тьмы тихо, без лишней светомузыки и сирен, подкатила патрульная машина и припарковалась за Тыковской. Из неё выпорхнули двое полицейских и пружинистой походкой боксёров двинулись к Хаве и Виктору.

- Сдал нас широкий ментам, теперь будет совсем нехорошо, - подумал писатель: - Тыков к тому же без лигв, а за это и загреметь можно на пяток лет.

Чутьё подсказывало писателю, в буквальном смысле чутьё, а не хвалённая интуиция, что кроме мочи и блевоты, Тыков воняет страхом, а значит, купит свою свободу ценой его, писателя, свободы, а понадобится, и жизни...

 

жизни расписаны в книге судеб,

есть о тебе там короткая фраза,

если её прочитал бы ты сразу,

то не познал ни потерь, ни побед...

 

Вика всё в том же роскошном шёлковом халате, накинутом на возмутительно роскошное тело,  открыла, едва я коснулся кнопки звонка, точно караулила меня за дверью. Но в этот раз я был начеку и её атака сорвалась.

- я не за этим, - сходу указав ей  на её заблуждение, протолкнул в зал, удерживая на дистанции вытянутой руки.

- кретин, - прошипела Вика, усаживаясь на диван, но вышло даже немного ласково за счёт интонации, вроде как если бы она назвала меня дурашка, и ткнула ало наманикюренным пальцем в замазанный тонирующим кремом синяк на скуле: - смотри что ты наделал, псих.

- сама виновата, чего набросилась?

- соскучилась... - Вика сморщила курносый носик: - что встал? садись!

- разве мы знакомы? - я сел на дальний край дивана.

- мы с тобой, - Вика потёрла два указательных пальца один об другой: - встречались...

- да я уже догадался... долго?

- пару месяцев, ну для тебя, Миха, это уже рекорд... девки обзавидовались, ты ж такой клёвый...

- и откуда ты меня вообще знаешь?

- ты меня спас, - Вика игриво закатила глаза.

- от кого?

- от кавказцев...

- откуда в Израиле кавказцы?

- откуда, откуда? с гор, ну или из Бат-Яма или Ашдода[32].

- даже боюсь спросить где, - от перспективы, что Вика моя бывшая, меня замутило.

- в ресторане естественно...

- ну?..

- какой-то волосатый гоблин, то есть конечно так-то он лысый, откололся от своей компании и придрейфовал к нашему столику и начал меня клеить, а я была со своим парнем Димой...

- а я при чём?

- ты его увёл...

- кого?

- Додика...

- какого Додика и куда увёл?

- к вашему столику, ты ж с ними вместе там гулял, с Додиком, Тимуром и Шото, не помнишь?..

я отрицательно покачал головой.

- ну, извини... ты же просил рассказать...

- а дальше что?..

- а потом увёл меня...

- куда? - эта игра в "Что? Где? Когда?" начинала мне действовать на нервы.

- сначала танцевать, потом к себе...

- уже горячее, куда к себе?

- почему ты не спрашиваешь, а как же твой парень?.. - обиженно надулась Вика.

- ну и как же твой парень? - сдался я, готовый к порции ненужных подробностей.

- ты так красиво вырубил его, что я в тебя сразу влюбилась, - видно было, что Вика готова ответить за свои слова.

- всё-таки боксёр, не ошибся док, - еле слышно пробормотал я сквозь зубы и уже Вике:

- где я жил?

- какое-то время у меня, потом исчез... Миха, ты стал такой скучный,  - Вика вздохнула и сделала губки бантиком, как подружка ганстера из старого голливудского фильма:

- можешь опять пожить у меня, милый.

- Вика, разговаривать с тобой, как с автоответчиком! - начал выходить из себя я:

- адрес назови, куда я тебя приводил...

- так это была квартира твоего друга из Ришона[33], чем тебе его адрес поможет?

- поможет!..

- да не помню я, где-то в центре...

- дура...

- сам дурак, ты вон вообще ничего не помнишь, а я в той в хате всего раз была, что я тебе почтовый голубь? - Вика потянулась за сигаретами и зажигалкой на журнальном столике, правая грудь, разумеется, вывалилась наружу: - ой! будешь?

- я не курю.

- а раньше курил, - с укоризной и разочарованием отреагировала Вика, неторопливо заправляя грудь обратно.

- хорошо, где я жил, ты не знаешь, а где работал?

- кажется, в типографии, ну да, ты ещё по пятницам русские газеты приносил...

- спасибо, хоть какая-то зацепка...

- а может, врал всё, ты всегда врёшь... - Вика закурила.

- расскажи обо мне ещё что-нибудь, если знаешь.

- на гитаре ты играл классно, голос такой, аж пробирает до дрожи, а по жизни  ржачный, дерзкий и наглый: я хочу тебя, слышь? и надеюсь, что это взаимно...

одним словом Миха Похер - так тебя твои кореша называли, да и ты сам так представлялся... Внешность у тебя та же, но поведение... нет, не Похер ты больше, будто подменили...

конечно, я не какой-то там Похер, я не мог быть этим самым Похером - хотелось заорать мне - это какая-то ошибка! эта женщина рассказывает о ком-то другом...

 я представил себе этого Похера рядом с моей Моной и мне захотелось убить его прежде, чем он откроет рот, -  пот залил мне лицо и закапал пол: - я скорее поэт и даже писатель, чем отмороженный гопник!!! нет, нет, нет... я же знаю, что не являюсь ни тем, ни другим, просто я не хочу быть Похером!!! чёртов писатель так повлиял на свою авторучку, что она отказывается быть авторучкой... отрицание очевидного... нет, нет, нет... я определённо схожу с ума... у меня точно раздвоение личности, а эта Вика пытется впарить мне третью - этого мерзкого Похера...

- Миха, тебе плохо? - вскинулась Вика.

да, мне плохо, ужасно плохо, но я улыбнулся: - ерунда, так, последствия травмы...

в серо-зелёных глазах Вики отразилась тревога... тревога не может отражаться, она же не материальна... тогда мелькнула, опять мимо... а я видел! я могу! я вижу слова! просто сейчас разговор о другом...

- ты знала соседей напротив, которые жили до Вована?

- здоровались, а так не очень, - я видел, что Вика врёт, да она и не особо скрывала это - ухмылочка такая глумливая во весь рот.

- не поможешь?

- не-а,  ты ж мне помочь не захотел.

- я женат.

- ой-ой-ой, какие мы правильные стали! и кто ж это позарился на нашего контуженного? её-то узнаёшь или тоже с соседкой путаешь?

- заткнись...

- сам заткнись... гад ты, Миха! про жену вспомнил! а про меня чего не вспомнил, когда на Женьку лез? два месяца попользовался и слинял... а объявился где?  в чужой спальне, с чужой женой, они с Серёгой в гражданском браке жили... но ты же Серого в расчёт, конечно, не брал? а зря... тогда бы и меня сейчас узнавал и Женька живая осталась... ты ж мне всю жизнь сломал, кобелина хренов! - Вика зарыдала, размазывая тушь: - и всем, всем!..

- да не вой ты!.. с Женей этой вины своей не отрицаю, хотя и не помню ничего... как говорится, получил по заслугам, но с тобой другое дело: никто никому ничего не должен, полюбились, разбежались, какие претензии?..

- язык твой поганый всему виной! - Викины слёзы насухо высушила всегда готовая заменить любовь ненависть: - помнишь, что ты Серёге тогда сказал? ну да ты ж у нас теперь новый человек: ничего не помню, ничего не знаю, никому ничего не скажу! вот и молчал бы, но нет, раскрыл своё сливное отверстие и залил всё жидким дерьмом!

- Вика, ты о чём?

- всё, вали отсюда, ненавижу тебя! - она потушила окурок в переполненной пепельнице и снова закурила.

- я не уйду, пока ты всё не расскажешь.

- я полицию вызываю, - Вика взяла мобильник со стола: - вали!..

- вызывай, - я должен был разобраться, хотя моё прошлое пугало и отвращало всё больше и больше...

- а жене как объяснишь? с бывшей поругался? я ведь синяк предъявлю, не сомневайся!

- ей и самой прилетало, не удивится, - сам не знаю почему разоткровенничался я, просто хотелось выговориться наверное: - ну закроют меня в дурку на пару недель, курс проколят и выпустят - на меня иногда находит, теряю контроль - сама понимаешь...

Вика поправила крашенный блонд и, ухмыльнувшись, прищурилась, разглядывая меня.

- так ты буйный? я не удивлена, ты всегда был придурком...

- теперь у меня и справка есть, - шаблонно отшутился я.

Вика хохотнула.

- хорошо хоть юмор сохранился...

- на флешке в кармане...

- и куда её вставляешь? в жопу? - подмигнула Вика.

- тем, кто спрашивает... - парировал я.

- похоже... - печально улыбнулась Вика: - только Миха Похер уже бы вставил...

- не пошли...

- вот-вот, а Миха сказал бы - пошли в койку... - Вика вздохнула, я бы сказал, мечтательно, а может всё-таки разочарованно, вроде как два в одном - не разберёшь...

- так что я натворил? расскажешь?

- выпьем? а то насухо плохо идёт...

- без глупостей?

- да пошёл ты, Похер, нахер... мне импотенты без надобности... виски будешь?

- ну наливай...

Вика вынула из серванта напротив, привезённого ещё из Союза, трёхгранную бутылку и два стакана... разлила и ушла на кухню, бросив на ходу: - лимон нарежу, сыра, если остался...

я откинулся назад, упёршись затылком в свежую диванную кожу и огляделся. мебелировка дорогая, хотя и безвкусная, и сервант явно выпадал, как и потертые тёмновишнёвые бархатные шторы... Вика вернулась с двумя фиолетовыми блюдцами, прочла моё недоумение и пояснила: - родительская рухлядь... надо бы выбросить, но память как ни как... будем...

она хлебнула виски, я  пригубил.

- спрашивай.

- что там вышло с Серёгой?

- помнишь, ой ну да... на его день рождения ребята  нас с тобой позвали посидеть по-соседски. Женька Серёге  длинющий стих собственного приготовления зачитала: люблю-бля-бля-бля, лучший-бля-бля-бля, пока смерть не разлучит-бля-бля-бля и печатку подарила, с чёрным камнем, солидную такую, мы - вискарь, его сразу и приговорили... вы с Женькой попели каждый на что горазд, она ж свои стишки под гитару в городском клубе какой-то там песни в тесном кругу единомышленников мурлыкала, ну и нам тоже досталось, ты сказал, что чужие поёшь, а своя, мол, только одна, но так и быть... ты её всем бабам пел, типа визитной карточки и декларации о намерениях, мне тоже пел... не пытайся поймать южный ветер... ну, кто бы сомневался... я - сквозняк, опаляющий жаром... знаем-знаем... ту не встретил я, чтоб удержала ураган на своих парусах... что сказать, это работает... тембр такой... многообещающий... мне сразу захотелось в спальню, где этот ветер задувает свечи и уносит в своих объятиях ту, что не против полетать... конкретно захотелось... но не только мне... я этот блядский блеск в глазах за километр вижу... ты видно тоже разглядел, чай не мальчик, но типа мимо, ну я и успокоилась... думаю, ладно, с кем не бывает, выпили, то да сё, но всё же лучше не рисковать в таких делах... я, мол, пошли уже, спать пора, а ты - давай посидим, куда гонишь, Серёга тоже - айда в картишки перекинемся, оно понятно, вы ж вторую-то только ополовинили... а шалава твоя помалкивает, мол, ей пофиг: хотите идите, хотите оставайтесь... эх, мне бы насторожиться, но это задним числом все ниточки видишь, а тогда я всё на тормозах спустила, дура... в общем, в картишки поиграли, потрындели ещё чуть-чуть, уже глаза слипаются, вы с Серёгой курить, а я к Женьке на кухню помочь... вы бутылку приговорили и уже дружбаны, хотя до этого привет-привет, я посуду собираю, а вы же в своём пространстве уже, там только вы и виски, беседы ведёте... Серёга печатку демонстрирует, целует её и со слезой так: Миха, как же она меня любит, какие стихи наваяла, женюсь, блин, прошла проверки... тебе бы мудаку поддакнуть, поддержать... но нет, ты же сенсей, плавали, знаем... начал про блядскую породу... про свободу... а потом из мужской солидарности?.. спьяну?.. мол, ты у себя под носом ничего не видишь, проверяльщик... Серёга тебя пытал, пытал, а ты только хитро улыбался, палец к губам и так: тцс-ссс... уже когда уходил нашептал ему на ухо, но я услышала:

- в открытом море лодка рада, там больше ветра парусам, чем больше слов, тем меньше правды, не верь словам, а верь глазам...

- пьяная бодяга, - пожал я плечами: - и это всё?..

- всё-всё, да не всё, эх, Миха, Миха, блядский ты корень, это только присказка... ты ж перед тем, как свалил от меня, отоварил Серёгу до потери пульса, скажи спасибо: уговорила его заяву не подавать.

- странно, что он меня не забил, как Женю... - я машинально погладил титановую заплатку на виске.

- видно её он любил больше, чем тебя ненавидел... сосредоточился сильно, не отпускало... - Вика спрятала лицо в ладони и один глаз стал зелёным, а другой - серым.

- я фото в газете видел, здоровый кабан, на Шрека похож, внешне и размерами...

- ну ясно, не цветом, - съязвила Вика.

- килограмм на тридцать меня тяжелее, не меньше... и как же я его укатал?..

- ты же хренов боксёр, забыл? нравится тебе шкафов ронять, как ты говорил... подтверждаю, ронял...

- к тебе всё это какое имеет отношение, не понял? - я хрустнул пальцами, Вику аж передёрнуло.

- не делай так больше, - оба глаза позеленели.

- извини, не буду... но и ты расскажи всё, не ходи кругами...

- ты Серёгу здесь, у меня, метелил.

- значит было за что...

- ага, ты пришёл с ночной, а он здесь сидит, где ты сейчас, ну ты и решил, что он со мной, отхерачил его, собрал вещи и свалил, ничего слушать не стал, Тайсон херов...

- давай, сейчас послушаю.

- да сейчас уже похер, милый Похер, кому это важно: Серый в тюрьме, Женька-сучка в могиле, я без мужика - вот такой расклад.

- мне не похер.

- смотри, червоный, всю правду скажу, ночей спать не будешь, чтобы эта правда не снилась, готов?

- не томи.

- запал твой пьяный трёп Серёге в башку, решил он свою блядь выследить, сказал, что на рыбалку, машину в соседний двор, а сам ко мне в засаду, веришь?

я с сомнением глянул на Викино декольте и голую ногу, торчащую из халата по самое не хочу: - нет.

- и тогда не поверил.

- ты же сказала, слушать не стал.

- а я всё равно пыталась, удержать тебя хотела, да разве ветер удержишь? но любила, вот и пыталась оправдаться... бестолку только...

- а сейчас уже нет? - удивился я.

- показалось... похож, да не тот... смотришь не так... смеёшься не так... говоришь не так... вначале кажется, вроде, так, а прислушаешься - нет, и сила в голосе куда-то пропала, и кураж, и напор, а без этого какой ты нахер Похер?.. плохая пародия на Миху...

- какой-то без драйва чувак, ноль мотивации, не присунул, обидел красотку... - не скрывая иронии сочувственно закивал я.

- вот опять! а я думаю, что ещё ухо режет: словечки чужие, не Михины, будто он то галстук нацепит, то пирсинг на ноздрю - не его тема, втыкаешь?.. не употреблял он такие: драйв, мотивация... а что такое драйв?.. движуха?

- влечение, - машинально пояснил я и вдруг параллельно, без всякой связи с ответом, пришло понимание, откуда берутся не свойственные мне, прежнему, слова  - все они, как радиация, хлынули в меня через дыру в черепе, невидимые никому, кроме меня, незаметные, но убийственные своим всепроникающим воздействием и главное, всевозрастающей концентрацией - слова, попавшие в организм, невыводимы, как полоний. Они воздействуют на тебя и ты уже никогда не будешь собой: из твоего лексикона выпадают, как волосы, старые и , как метастазы плодятся новые, чужие, сначала непонятные, но с неимоверной скоростью вытесняющие привычные  -  в первую очередь они вылезают из тебя на бумагу, потому что зачастую ты их и произнести-то не в силах, а потом в одну ночь покрывают твой язык белым нездоровым налётом - и всё, отныне речь твоя станет шарадой для старых друзей.

Вика что-то говорила, но я оглох от своего страшного озарения и все её всплёскивания ручками оказались для меня, неподготовленного, бесполезным сурдопереводом, пока звук не вернулся...

- короче, я Миху Похера любила и люблю, а ты не поймёшь кто... чужой муж и на секс не дюж... - Вика показала согнутый фак: - ты исчез... Женька-звезда перестала со мной здороваться, мол, пробовала мужика увести, типа, это я блядь, заманившая её телятю в сексуальный капкан.

- логично...

- короче, ты будешь слушать или комментировать?

- молчу...

- змеюка подколодная! до меня только после её смерти дошло, что пока ты у меня не поселился, мы с ней не очень-то и общались, она нос воротила, типа, она медсестра, а я продавщица голимая... и вдруг такой кульбит... теперь-то понятно: она на тебя сразу запала, вот и записалась в мои подружки, а потом и твои! куда ты свалил, я и сейчас не знаю, а она, тварь, по-видимому, была в курсе, иначе как ты у неё в койке оказался? хотя не исключён вариант, что это ты её отыскал, но это ещё хуже: в голове у меня не укладывается, что ты в этой кобыле толстожопой нашёл! сия великая тайна покоится на дне твоей дырявой башки и никаким батискафом её наружу не вытащить, увы, - от Викиного вздоха казалось всколыхнулись тяжёлые шторы: - а если вернуться к нашим серым будням, то Серый оказался в них главным героем, сначала вроде как детективом-надомником по старой схеме: рыбалка, машина - соседский двор, сам - ко мне и на вахту к дверному глазку как капитан Немо к перископу, но потом дежурства стали перемежаться с алкоголем, а выпить твой Шрек не дурак, бухло для него похлеще рыбалки по рейтингу... за столом, кстати, тебя часто вспоминали и желали нехорошего, а где-то через полгода оправдались твои худшие подозрения, то есть Михи Похера: наш подъездный Отелло стал моим героем-любовником... нет, на героя, конечно, Серый после Михи не тянул, но так уж однажды совпало, уж очень мне было херово... Серёга уже и к двери не подходил, наигрался в детектива, мстил неверной впрок... какого чёрта ты решил перед соитием дать концерт? для разогрева? Серый тоже услышал... и узнал... я его пыталась отговорить, мол, Похер, ну типа ты, снова тебя отмудохает, но куда там... Серёга выпил залпом стакан водки - я держала её исключительно для него, покурил с мрачной рожей и осторожно, стараясь не щёлкнуть замком и не скрипнуть дверными петлями, вышел на площадку босиком, на цыпочках дошёл до своей двери, безшумно, чтобы не вспугнуть тебя и свою блядь-жёнушку, открыл, и, не вынимая ключ из замка, проскользнул внутрь... клянусь, я не знала, что он задумал, что на входе валяется его рабочая сумка с этим чёртовым молотком - Серый и в работе-то им не часто пользовался, забивая плитку огромным кулаком... с первого же Женькиного крика я поняла всё... но полицию вызвала не сразу - у меня так дрожали руки, что я не могла набрать 100... по ходу это я спасла тебя, Миха, прикинь...

- я уже сомневаюсь, что благодарен тебе за это, но всё равно спасибо за всё, особенно за рассказ... за тебя! удачи и чтоб голова утром не болела! - я допил свой односолодовый и встал: - прости, что не оправдал...

- а вот Похер никогда не извинялся и тебе это не к лицу... оставайся мужиком!.. встал и иди! -  Вика неловко поднялась и подтолкнула меня к выходу:  - к твоему сведению, когда женщина теряет голову, она у неё уже не болит... ну давай, вали уже, расстроил ты меня, всадник без головы...

я спустился на пролёт, Вика всё ещё стояла в проёме, такая же роскошная и такая же безутешная...

 

как безутешная вдова

над головою плачет осень,

не уходи! - рыдая просит,

полумертва, полужива...

под поминальный листопад

длиннее тёмные алеи,

лист под ногой моей алеет,

а в небе пасмурный закат...

не убивайся, я - живой,

ты развела такие лужи,

а я не умер, лишь простужен

от слёз пролитых надо мной...

 

- Со мной шутить не надо, гражданин, - услышал писатель, готовый в любой момент начать зачитку, подходя к живописной группе из двух сердитых полицейских в куртках ДПС, несуразной девочки с птицей и ароматного Тыкова в окне раскуроченной тачки.

- Повторюсь, я говорю вам чистую правду, около Некрасовки на меня напали хулиганы: разбили машину, избили меня, отняли деньги и лингвы, поэтому за отсутствие у меня предписанного государством прибора отвечает третья сторона, то есть они, это прописано в пользовательском соглашении и страховке, - монотонно бубнил Виктор, тыча под нос патрульным какую-то бумажку. Лейтенант взял её и, как свойственно всем тяжёлым дислектам, зашевелил губами, проговаривая про себя транслируемый служебными сине-красными лингвами перевод непосредственно в мозг, и это, по-видимому, не облегчало, а усложняло дело. Уяснив, что инструкции не на его стороне, офицер сменил тактику.

- Все фары и фонари разбиты, почему не вызвали эвакуатор, а продолжили ехать на неисправном транспортном средстве несмотря на тёмное время суток? Предъявите техпаспорт и страховку! - сурово приказал страж, морщась от нестерпимой вони.

- Испугался за свою жизнь, вот, пожалуйста, - Тыков отдал документы старшему по званию, в то время как насупившийся сержант пинал заднее колесо  и косился на Хаву.

- Свидетели избиения и ограбления есть? - спросил издалека широкоскулый служивый, пока начальник сосредоточенно вникал в текст.

- Нет, - чистосердечно признался читатель и встроенный в полицейские лингвы детектор лжи не запищал, зато их владелец подвис как Windows, перезагрузился, постучал по прибору и раздражённо ткнул коротким волосатым пальцем в девочку, пол-лица которой скрывали розовые лингвы, отчего она походила на залетевшую юную аквалангистку или лыжницу..

- А как же эта беременная? -  Хава прыснула в кулак - Откуда она взялась в машине? Володя! Слышь, они нас за идиотов держат! - призвал он в свидетели командира, но тот только сосредоточенно шевелил губами, и снова Виктору: - Почему за рулём был не ты, а вот этот гражданин? - мордатый развернулся и указал на писателя, который до этого, приложив палец к сжатому рту, пучил глаза и транслировал Тыкову: молчи, а под указующим перстом сержанта начал сосредоточенно выковыривать из зубов остатки несуществующей пищи.

- Они... - начал учитель словесности и замолк, понимая, что не придумал убедительной версии, которая не усугубила бы подозрения стражей порядка.

- Я помог завести машину и попросил подбросить нас с дочкой в город, - вклинился в допрос писатель, уверенный в своей способности обойти интонационную мембрану и лексический фильтр детектора - не может прибор, использующий торсионные поля[34] словопотока, не подчиняться человеку, повелевающему всеми словами вселенной.

- А вас с дочкой грабители, получается, не тронули... Очень странно... - недоверчиво оглядел троицу лейтенант Володя.

- Какие грабители? Мы их и не видели даже... Пёс мой перед нами бежал, вспугнул их похоже, они в него выстрелили дважды и в спешке ретировались.

- Что-что? - наморщил лоб офицер.

- Удрали они...

- Куда?

- Не знаю... Может добычу делить...

- А экстренный вызов почему не послали? - укоризненно поинтересовался патрульный.

- Посылал всё время, пока не отобрали лингвы, но никто так и не приехал, - искренне возмутился Виктор: - а меня, между прочим убить могли.

- Возможный сбой в системе, такое случается, да и место для прогулок за городом Вы выбрали неудачное - там слабый сигнал из-за частых актов вандализма, к тому же сильный словесный фон из-за книжной свалки - зря Вы проигнорировали тревожный зуммер... - вмешался усатый лейтенант и резюмировал: - гражданин Тыков, Вам потребуется заплатить штраф двадцать пять тысяч рублей за опасное вождение, создание опасной ситуации на дороге и передачу управления лицу, не указанному в страховке, а также пройти дополнительную вакцинацию до понедельника в лингвоцентре, где Вы сможете приобрести новые лингвы с десятипроцентной скидкой, а пока сержант Ясельников выдаст Вам временные, распишитесь здесь и здесь... выходите из машины, она будет доставлена на штрафстоянку, вот адрес...

- Тыков, геолокация похищенных у тебя лингв не определяется системой, так я через навигаторы  твоих попутчиков выяснил. - Ясельников протянул ему поцарапанный, с инвентарным номером 329, мышиного цвета заменный прибор и, когда Виктор надел его, удолетворённо хмыкнул: - вот и ладненько...

- Кстати, - тут сержант развернулся к писателю и Хаве и подозрительно спросил: - а почему у твоей дочки другая фамилия, гражданин Гумберт[35]?

Тут Хава хихикнула, даже Виктор через боль улыбнулся в редкие, запёкшиеся от крови, усы, а писатель напрягся, потому что, конечно, не знал фамилии, на который был зарегистрирован ломаный девочкин аккаунт.

- Мамину взяла, мы же с женой два года как в разводе, - как можно спокойнее пояснил писатель.

- А,  - понимающе кивнул Ясельников: - знакомо. Небось обобрала как липку и из квартиры выкинула.

После этой реплики интерес патрульного к бездомному папе со странной дочкой иссяк и он вернулся к Тыкову: - а теперь выметайся, чего расселся!..

Тыков подёргал изнутри сломанную ручку и пожал плечами, мол, рад бы, но увы...

Сержант попытался открыть дверь, но не преуспел в этом. Он обошёл словомобиль, открыл центральный замок, вернулся и распахнул её, как лакей дверцу кареты, и с издёвкой объявил: - конечная, сэр!

- Нога сломана, - извиняющимся тоном прошептал Виктор Тыков.

- Что, что? - рассвирипел Ясельников: - да заберите своего ссыкуна!

Писатель вытащил хромого из словомобиля, подставил ему плечо и вместе они доковыляли до автобусной остановки, где Тыков устало плюхнулся на скамейку рядом с девочкой.

- Боже ж мой, - та отодвинулась: - тебе, профессор, надо о гигиене думать, а не о боге...

- Пардоньте, - сконфузился затюканный бесцеремонной оторвой Виктор.

- Оставь его в покое, Хава, - заступился за свой драгоценный трофей писатель.

Тут к ним опять припружинили усатый Володя и мордатый Ясельников, навели на троицу табельное оружие: макаров и укороченный калаш, и заорали одновременно каждый своё: - руки в гору! Вы арестованы по подозрению в убийстве пяти человек! Кто шевельнётся стреляю на поражение!

 

- поражение есть победа!  - хохочет Мона, начиная новый тур... она проиграла в первом круге нашей с ней игры "словарик новояза[36]" - мы расширяем его самостоятельно, каждый пишет свой список, зачитываем, одинаковые вычёркиваем, побеждает тот, кто сочинил больше...

- плюс один в твою пользу...

- меньшинство есть большинство!

- глупая, меньшинство ест большинство!!! плюс два...

- правда есть ложь!

- вычёркивай, у меня то же самое...

- свет есть тьма!

- опять повтор...

- женщина есть мужчина!

- а у меня: мужчина есть женщина! - обнуляется... ах ты, моя феминисточка, - я ущипнул Мону за бок: - у нас, как у дураков, мысли сходятся...

мы сидим отвернувшись друг от друга на диване, прикрывая спинами исписанные листки с лозунгами, чтобы предотвратить списывание, хотя именно эти попытки подглядеть и вносят самое настоящее веселье - вы когда-нибудь пробовали оборонятся от беременной на двадцать седьмой неделе? - тот еще цирк...

 - ещё что-нибудь?

- враг есть друг, - неуверенно объявила Мона.

- вычёркивай, - требую я, но Мона лучше детектора лжи просекает, когда я вру.

- а ну покажи у себя, где? - Мона пытается заглянуть мне через плечо: - обманщик!

- я пошутил, - признаюсь я: - ты ведёшь три ноль! но у меня ещё три фразы осталось, так что ничья...

- врёшь, я видела, как ты дописал что-то, пока я читала, так нечестно! значит, один слоган не засчитывается! понял? (ну что тут возразишь?) читай уже!

- хорошо... уродство есть норма... слабость есть сила... ничтожесто есть величие... да, я смухлевал, ты победила сейчас, общий счёт 1:1, но в итоге уродство, слабость и ничтожество сожрали  норму, силу и величие... нашей цивилизации кирдык...

- зачем ты меня расстраиваешь? - Мона ударила меня по плечу маленьким жёстким кулачком: - я и так переживаю за нашу девочку, а ты предрекаешь такие ужасы! Не хочу ничего слышать, это всего лишь игра в слова, не стоит делать из мухи слона...

я обнял мою сердитую лапочку, поцеловал в упругий живот и сказал нашей крохе в нём: - не бойся, папа пошутил, он не даст тебя в обиду гадким словам-оборотням!

- ты мой герой! - драчливая мамочка успокоилась и коснулась моей щеки сонными губами... когда Мона уснула, посапывая как мышка, я переместился из кровати к своему "Ундервуду" в попытке изложить на бумаге весь сумбур в моей голове без помощи направляющей руки... я долго пялился на пустой лист, щурился на тусклую

настольную лампу и зевал от безнадёжности, как вдруг откуда-то из Марианской впадины моего дырявого мозга, как щупальце невидимого полностью кракена, извиваясь, вылезла усыпанная гигантскими глазами-присосками первая строка, потом вторая, потом ещё и ещё... я отбивался веслом от многорукого чудовища, тянущего мою лодчонку в холодный мрак, а на самом деле стучал по клавишам, отрубая куски гигантского тела, которые продолжали тянуться ко мне, фонтанируя голубой неземной кровью... эка я, однако, загнул, чтобы произвести впечатление творческой натуры!.. на самом деле я печатал первое, что приходило в голову и это были мои, мои, а не навязанные мне из космоса мысли... я перечитал и довольно хмыкнул - под каждым словом подпишусь:

 

кто мне диктует эти строки? где ты живёшь, редактор строгий
моих...  моих ли?.. вряд ли... строф... ко мне напрасно ты суров...
я только путник на дороге в стране моих безумных снов...
или твоих?.. я не готов от этих сладких снов проснуться,
чтоб бодрым роботом вернуться в один из шумных городов
в толпу восторженных жлобов и полуночного паскудства...
полно людей и жутко пусто, когда все люди заодно...
и я тону, иду на дно, к его утопленницам грустным...
зеваю с ними я до хруста, но мне проснуться не дано...

 

Мона права, я и впрямь поэт и вовсе никакой не Кристиан! я прочёл пьесу, о которой упомянул доктор, - купил у букиниста на Алленби[37] издание пятьдесят третьего года в переводе Щепкиной-Куперник[38] (удивительно, как эта книжица дождалась меня там) - и понял да, я - Сирано, а моя Роксана ждёт от меня необыкновенную, как и её мама, девочку... допустим, ты прав, но зачем такие сложности, спросите вы: ехать куда-то и копаться в пыльных зачитанных книгах ? -  набил имя в поисковике и читай online до изнеможения... отвечая вам, нежданные читатели моих ночных опусов, я должен открыть тайну, которой боюсь поделиться даже с Моной... точнее, я наплёл ей, что после травмы неспособен воспринимать текст на мониторе - что-то неврологическое: строчки набухают и пульсируют, доводя до тошноты - именно из-за этого моя креативная жёнушка и приобрела  для меня этот дефектный "Ундервуд", на котором я сейчас и набиваю эти сумбурные строки... правда же состоит в том, что я вижу слова, но не так, как их видите вы:  мои слова не заперты в плоскости листа - это вашему зрению доступны только жалкие проекции, когда как  моему - настоящие живые буквы, соединённые межбуквенными связями в слова, которые в свою очередь слипаются в о фразы и так до бесконечности... мы окружены клубящимся облаком слов, они повсюду: мы буквально дышим словами, которые производим, как двигатели внутреннего сгорания - выхлопные газы... они застревают у нас между зубов, забивают уши и мозги, застревают в печёнке, но никто этого не видит!.. только я - и это страшное наказание: знать и не сметь открыть остальным правду о нашем мире - мне не улыбается провести остаток своих дней в тумане успокоительных отрав... слова живые!!! верьте мне, я не псих!!! вот и сейчас, когда литеры моей пишущей машинки вбивают в бумагу новое слово, я вижу, как оно извивается и визжит от боли, трёхмерное, втиснутое в двухмерный карцер... побесновавшись, слово замирает, экономя силы, как затаившийся в траве клещ... оно терпеливо ждёт свою добычу и это вы, мои неведомые читатели... вы, именно вы, реанимируете расплющенное писательской волей тельце и наделите его новой жизнью и смыслами - потребуется лишь капля вашей личности, секунда вашего внимания, чтобы слово набухло и, как личинка из яйца или бабочка из кокона, выползло или выпорхнуло в мир... я неоднократно наблюдал, как это происходит: одно и то же слово, прочитанное разными людьми, превращается в разное... у Моны это всегда бабочки, но я видел и склопендр и змей, выползающих из газеты на жирную шею под жующей мордой - и дело не в содержании статей - дай такому в руки даже сборник сонетов, результат будет тот же... это довольно противно, видеть всю эту словесную живность, особенно, за едой... но ужаснее всего - слова из интернета!!! увидев хоть раз эту гадость, вы разбили бы свои компьютеры о пол и никогда уже не заглянули в покрытый паутиной мир, где обитают эти твари... когда я замечаю эти химерные создания, где к бедному слову грубо, на живую нитку, присобачен тусклый металлический хвост из мёртвых чисел, которые волочатся за своим хозяином и, учуяв теплокровную жертву, изгибаются на манер жала скорпиона и шустро вонзаются тебе в кожу... боли нет, но омерзение от осознания, что отныне у тебя в крови, как нано-субмарины, будут барражировать, прослушивая твои мысли и дыхание, цифровые яйца, отложенные нержавеющим яйцекладом, выворачивает меня наизнанку... Мона заходит в интернет, только когда я сплю или не дома, но я всегда знаю, что она побывала там из-за мерзких цифрохвостых созданий, которые ползают под ногами и из-за которых я никогда не снимаю обуви - с этим Мона тоже смирилась, а как по-другому: свежие пятна от краски на полу появляются регулярно, но она их не замечает, увлечённая рисованием, как не замечает, подобно всем вам, вездесущие всепроникающие слова... иногда достаточно одного, которое, внедряясь, меняет тебя изнутри, как выгрызающий плоть паразит, оставляя оболочку прежней, но подчиняя себе и наполняя её не свойственными прежде мыслями и речами, заставляя объединятся с такими же выгрызенными изнутри псевдолюдьми ради великой, но обязательно кровавой или преступной цели, а иногда ради мелких шкурных интересов, ничтожных, но для самих ничтожеств невообразимо великих... вот что одно -единственное слово может сотворить с человеком, но это мне более-менее понятно: слово-захватчик блокирует критические зоны мозга, подавляя и направляя пленённую личность в нужном ему направлении, всего лишь деформируя, а не подменяя полностью... кроме некой узкой зацикленности, в остальном это тот же индивид, но загипнотизированный и утративший волю, ставший частью чего-то огромного и внушающего уважение и страх - то, чего не хватает всем маленьким и жалким... со мной всё по-другому: безудержный поток слов, который заливает расщепляющийся  разум, непрерывно меняет меня и уже не понять, кто я на самом деле... если я - Сирано, то Кристиан - этот вульгарный Похер, чью оболочку я заполнил собой после комы... могу только предположить, где я таился всё это время... думаю, Похер загнал меня в своё чёрное подсознание, где я, как Железная Маска[39], томился, одинокий, лишённый человеческого общения и лица... но кто же тогда он, тот, кто вторгается в мой разум вместе с писательским зудом и чей интеллект превышает мой, как гений Шекспира - уровень среднестатистического графомана? по аналогии с Сирано, это Ростан, мой автор и мой бог, если хотите, чьим персонажем я явлюсь... полный бред, скажите вы, совсем поехала крыша! ты утверждаешь, что являешься инструментом самого бога! да к твоей шизофрении надо добавить манию величия!!! один нюанс: я - атеист... похоже, я и вправду спятил...

 

не вспомнить мне уже слова,
которые во мне звучали:
из книги вырвана глава
в начале самом и финале...
герои гибнут и жуют,
страдают, любят, интригуют  -
вершится жизнь сейчас и тут:
не сочинить себе другую...
чужие судьбы я пишу,
сам оставаясь персонажем,
я через них в себе ищу
то, что и другу не расскажешь...
не знаю я, зачем возник
и для чего мой образ создан,
быть может, я - лишь черновик
чужой поэмы или прозы...

 

как я устал! это слишком для моего скромного ума: едва я закончил печатать и сжал палцами пульсирующие виски, опять отсроченным эхом раздался треск, который невозможно было перепутать ни с чем - металлический стрекот литер моей пишущей машинки с радостным звоночком в конце строки! я повернул голову на звук: на потолке буква за буквой появлялась фраза, словно кто-то набивал её огромной невидимой пишущей машинкой по побелке, как на огромном листе: "Михаэль Софер сжал палцами пульсирующие виски и повернул голову на звук: на потолке буква за буквой появлялась фраза, словно кто-то набивал её огромной невидимой пишущей машинкой по побелке, как на огромном листе..." этот глюк с больницы преследует меня... и знаете, что самое интересное и непонятное? машинописный шрифт фразы был с подскакивающими н и о, у последней в центре  набивалась жирная точка, совсем как у меня сейчас... какой-то глюк!.."

 

- У меня сейчас какой-то глюк был, слышь Володя, - удивился Ясельников  и указал автоматом с передёрнутым затвором на писателя: - этот на секунду стал чёрным, будто его гудроном окатили, а щас, видишь, восстановился...

- Чёрный, белый - пуля не разбирает, - успокоил коллегу лейтенант и проорал задержанным: - мордой в пол! Кому сказал!..

В морозном воздухе повисла пауза, а на ней жизнь отважных полицейских. Писатель сделал шаг вперёд и стоял теперь на линии огня, заслоняя собой и девочку и Тыкова.

Виктор прекрасно понимал, что произойдёт через мгновенье и поспешил вмешаться:

- Охренели, служивые?

- Что? - вызверился сержант: - ты это кому, пидор? Мордой в пол вместе со своей мелкой шлюхой!!!

И тут же вскрикнул и ухватился за лицо - на скуле вздулся красно-фиолетовый синяк, словно кто-то невидимый врезал Ясельникову, приводя в чувство. Это был, конечно, Эдгар, который слегка клюнул грубияна и тут же вернулся на плечо Хавы.

- Что за хрень? - патрульный недоумённо вертел головой в лингвах, пытаясь засечь источник своей боли, но, к удивлению писателя, безуспешно: - нет сигнала! Володя, вызывай пигосов, тут что-то по их части!

- Код 777, - крикнул лейтенант Володя, скривившись, будто схлопотал пулю в бок.

Время пошло - считай, дежурный квадрокоптер сейчас взлетает. У писателя, уже закованного в слова и готового к бою, похолодело в животе, как у припозднившегося прохожего, навстречу которому из подворотни с нарочистой неспешностью вываливаются трое гопников. Тройка пигосов - это тебе не какой-то заурядный графоман, это трёхголовая гидра тщательно отобранных и обученных дислектов из спецназа полиции. По интеллекту любая такая троица в сумме ещё ниже, чем пострадавший сержант - туда призывают только самых тяжёлых, абсолютно невосприимчивых к слову, дислектов, - поэтому попытка зачитать их изначально обречена на провал, они же сами при помощи особой программы в шлемах способны считывать наступательные тексты со скорострельностью пулемёта - три прокси-писателя на службе у государства, которым не страшен ни дружественный словесный огонь, ни вражеская зачитка - три колонки, транслирующие фонетическую убийственную агрессию, без намёка на приёмное устройство... Писатель лихорадочно соображал, что делать. Будь он один, то зачитал бы патруль до полного оцепенения, обнулил лингвы и бросился в бега, не дожидаясь чёртовых пигосов, но с ним эта несуразная малолетка и, главное, хромой читатель, долгожданный трофей его затянувшейся охоты, - с ними далеко не уйдёшь, а бросить их, особенно Виктора, - нет, этому не бывать, если надо сразиться с непобедимым драконом, что ж, это будет его, писателя, последняя битва...

Из-за поворота, скрипя тормозами, выскочил чёрный словомобиль представительского класса и лихо остановился в считанных сантиметрах от заднего бампера Тыковской машины. Водитель в строгом костюме цвета авто неторопливо вылез, в пять длинных шагов обежал его и открыл заднюю дверь с пассажирской стороны. Оттуда, как на фестивале в Каннах, высунулась красивая женская нога - не хватало только красной дорожки, но её с лихвой заменяло красное платье с бесстрашным разрезом, в которое была упакована приехавшая. Пока сражённый Ясельников глотал свой кадык, лейтенант Володя, чуть заикаясь, подал голос: - гражданка, оставайтесь на месте!

- Ты это кому? - начальственно удивилась женщина в красном и невероятным образом непонятно откуда достала красное удостоверение и, шагнув к опешившему усачу, сунула ему его под нос: - а ну-ка, лейтенант, доложите как положено!

- Виноват, не признал Вас, Екатерина Алексеевна, в этом платье! - залебезил  Володя, продолжая целиться из своего макарова в славную троицу: - сидит на Вас как влитое, очень, очень Вам к лицу.

Но лицо Екатерины Алексеевны в ответ омрачилось. Платье подчёркивало кое-что лишнее и это огорчало её сильнее, чем прерванный многообещающий вечер. Она сверкнула зелёной молнией в патрульных, хотела добавить грома, но сдержалась.

- Докладывайте!

- Екатерина Алексеевна! Подозреваемые в убийствах в Некрасовке  при задержании оказали сопротивление по коду 777! Среди этих, - лейтенант указал пистолетом в сторону писателя, заслонившего собой Хаву и Тыкова: - явно затесалось запрещённое на территории  России слово, персонаж  или даже писатель. Присутствие подтверждено словоискателем, но сигнала геолокации нет. Спецназ уже в пути.

- И кто тут у нас?

Дама с волшебными корочками, цокая высокими острыми каблуками по щербатому тротуару, прошлась за спинами полицейских, разглядывая подозреваемых. Внезапно она метнулась к Тыкову, но на полдороге остановилась, прикрыв рот и нос царственной рукой: - Витя!.. Боже мой! Какая вонь!..Что они с тобой сделали?!

Виктор молчал. Патрульные переглянулись и, озабоченные, ждали продолжения. Екатерина Алексеевна, набрав полную грудь воздуха, всё-таки приблизилась к разбросанному по лавочке Тыкову и ухватила за руку: - вставай, я тебя в больницу отвезу! Ты себя в зеркало видел? Скажи, кто это сделал, и я ему обеспечу червонец без права переписки[40]!

- Катя, успокойся! Живой же, - миролюбиво прошепелявил Тыков, попытался улыбнуть и у него опять потекла кровь из разбитого рта: - а встать не могу и идти не могу, я вроде как ногу сломал...

- Суки! Какие же суки... Человек в жизни мухи не обидел и вот так бить...

- Это бандиты его так! - отрапортовал лейтенант Володя. Ясельников подтверждающе закивал, отметая от себя частыми кивками любые подозрения.

- Серёжа, носовой платок мне! - приказала Екатерина Алексеевна водителю и тот, как заправский фокусник, извлёк из нагрудного кармана белоснежный треугольник, в три шага оказался около хозяйки и протянул ей. Она прижала платок к треснувшей губе Тыкова, тяжко вздыхая и гладя его, совсем как мама утешает побитого ребёнка.

- Горе ты моё неразумное, что ж ты всё с ветряными мельницами воюёшь?! - и, обращаясь почему-то к Хаве, как к единственной, способной на понимание и сочувствие, продолжила причитать, как обычная деревенская баба: - вот и Павлик наш весь в него: то на учителя эпиграмму составит, то про директора гнусный пасквиль придумает. Не подумайте, что он из нелоялов, Павлик привитый, но папашкины гены нет-нет да прорвуться... Витя, где ж тебя носило? Почему от тебя так мочёй разит?

Над нижними веками Екатерины Алексеевны, норовя взорваться, нависли выпуклые линзы из слёз. Маленькая дислектица выглядела обескураженной, но в уголках дерзких глаз затаилась скрытая насмешка. У писателя сердце стучалось в виски.  Перебирая варианты и листы рукописи в кармане, он соображал, как лучше поступить. Сейчас эта дамочка заберёт с собой Тыкова и поминай как звали! До дрожи в пальцах писателю хотелось немедленно зачитать всех лишних и, наконец, приступить к читателю, но он понимал, что непонятная девочка за спиной с её невероятной птицей не допустит этого. Писатель оглянулся. Словно прочитав его мысли, ворон слетел с плеча Хавы на землю и начал раздуваться, как резиновая игрушка, пока не стал размером с T. Rex[41]-а. Он угрожающе щелкнул своим полутораметровым убийственным клювом, издевательски подмигнул жутким глазом диаметром с тарелку и оглушительно гаркнул: - nevermore!!! Такой клюнет - вскрытие не понадобится. Леденые мурашки пробежали по хребту до макушки писателя и по дороге вздыбили все имеющиеся в его распоряжении волосы. Жаль, что дислекты почему-то не видят и не слышат эту пернатую жуть. Иначе драпали бы кто куда, побросав удостоверения и оружие. Хава, похоже, наслаждалась произведённым на писателя впечатлением. Но не долго. Её торжествующую улыбку стёр вытаращенный глаз на левом мониторе казённых лингв Виктора, который ещё минуту назад был еле заметной щелью на опухшем от побоев лице. Тыков  судорожно попытался освободиться от изящной, но сильной руки Кати, которой она прижимала его лицо к своему богатому декольте. Эдгар на стероидах был квинтэссенцией чистого ужаса, неудивительно, что слабонервный Тыков дико заорал и даже попытался вскочить на ноги, после чего орал и от ужаса, и от боли. Ясельников с перепугу выпустил очередь поверх голов начальницы и подозреваемых, чудом не продырявив ни одной из них. Навес автобусной остановки тоже на удивление остался цел.

- Охренел, сержант?! Чуть не поубивал нас всех! Опустить оружие! Оба! Живо! - к Екатерине Алексеевне вернулся командный голос: - и объяснительную завтра! А ты, Витя, чего орёшь? Хватит истерить! Дыши! Лейтенант, я забираю Тыкова! Мой муж, пусть  и бывший, вне подозрений. Вы видели его? Он сам пострадавший! Серёжа, отведи его в машину. Всё хорошо! Все живы! Дыши!

- Я ему плед постелю, который в багажнике... А то весь салон чистить придётся, - щеголеватый водитель, стараясь не касаться Тыкова и обречённо морщась, обхватил раненного, помогая ему допрыгать на целой ноге до чёрного и блестящего, как оперение Эдгара, авто. Гигантский же ворон, раззявив свой крючковатый клюв до предела, навис над писателем, как дамоклов меч[42]. По дороге прыгающий Виктор уже не кричал, но ежесекундно оглядывался на дьявольскую птицу, крестился свободной рукой и бормотал: - он идёт, он идёт!.. Его безумный взор не мог сфокусироваться от ужаса. Никто не знает, что происходило в мозгах Тыкова, какие картины рисовались, какие объяснения всему происходящему нашлись, какие аргументы и побуждения привели к тому, что случилось. Ему уже ничего не угрожало на самом деле: властная первая жена увозила его подальше от карающих нервных рук правосудия, а над писателем, который был ему самой смертельной  угрозой, хищно пощёлкивал клювом ворон-переросток и зачитывание явно отошло для кровожадного графомана на второй план. Но, уже опираясь на воронёный бок машины, Виктор вдруг зарыдал. Два ручейка вытекали из-под лингваочков и бежали по разбитому лицу. Всхлипывая и шмыгая носом, Тыков указал на себя и признался: - я - писатель! Тот самый, запрещённый на территории всей России! И это я, я убил пятерых отморозков! Слышишь, Катя? Я! Это была самозащита! А эти двое не при чём, помогли машину завести и доехать. Отпустите их, умоляю!

Хава вскочила, прижалась к писателю и умоляюще посмотрела на Екатерину Алексеевну.

- Ты что такое несёшь? Не слушайте его! Витя, у тебя помутнение от стресса! - слегка подвядшая, но решительная красавица Катя уверенно отодвинула в сторону опять взявшего калаш наизготовку бдительного Ясельникова, цокая каблуками подошла к толстяку и силой впихнула его на заднее сидение.

- Сдайте этих в отделение! Жду рапорта! Пока! - она уже садилась рядом с Тыковым, когда очнулся лейтенант Володя и взволнованно замахал своим макаровым.

- Он же признался! Екатерина Алексеевна, положено арестовать гражданина и протокол оформить.

- Я тебе самого в сержанты оформлю, лейтенант! Трогай, Серёжа! - прошипела прокурорша города Ж. и захлопнула дверь. Усы у Володи погрустнели. Он развернулся к остановке и впал в ступор: подозреваемые растворились в ночи.

- Где? - только и смог прохрипеть оторопевший старший патрульный младшему.

- Не знаю, - честно признался Ясельников, повесив автомат на шею, как отступающий солдат вермахта, и протирая специальной тряпочкой свои лингвы: - у меня сейчас  опять какой-то глюк был.

- Достал уже со своими глюками! - взорвался лейтенант: - понимаешь, в какой мы жопе?..

- Не поверишь Володя, - извиняющимся тоном ответил сержант: - сначала мужик исчез, словно корова языком слизнула, а следом и девчонка эта как сквозь землю провалилась... Стоят себе, раз - и  нету! Чертовщина какая-то!

 - Мы в жопе, - повторился усач.

Зашумел лопастями приземлившийся квадрокоптер и из него, как чёртик из коробки, разом выскочили трое пигосов в штурмовом снаряжении. Один из них подал знак патрульным, те отключили в своих лингвах цифрословесный преобразователь и лингвамодуль и спецназ начал зачитку местности. Пигосы, целясь в пустоту через прицелы ночного видения, наступали подковой, на полусогнутых ногах, точно подкрадывались к вооружённому до зубов террористу из однокнижников. При этом через встроенный в лингвашлем громкоговоритель они зачитывали с внутренней поверхности монитора стандартный набор наступательных текстов от "боже, царя храни" до "ёб твою мать". Но остановка была пуста и, прочесав на всякий случай близлежащую территорию, включая ветклинику, недовольные ложным вызовом пигосы загрузились обратно в свою "тарелочку". По пути  каждый не преминул врезаться плечом кто в сержанта, кто в лейтенанта. Как главному, бедному Володе досталось вдвойне, хотя, если разобраться, во всём виноват сквернослов Ясельников. Патрульные, потирая ушибленные места, покурили, посокрушались и тоже убрались прочь. Только Тыковская раздолбанная тачка около остановки напоминала о реальности произошедшего.

- Прикольно, да? - спросила писателя Хава.

- Занимательно, ничего не скажешь, - ответил ей писатель: - мы как за тонированным стеклом - всё видим и слышим, а полицейские нас - нет.  А вот где ты не разобрать, кромешная тьма.

- Вилли, ты заценил рожи этих ментов? По мне так, достойное приключение, зачёт, - хихикнула из темноты пузатая девочка: - а как пигос прошёл прямо через нас и нифига не понял? Супер! Есть о чём рассказать внукам, да?

- Хава, а ты можешь нас вернуть назад? А то мы как в подземной тюрьме, вот и слова везде вместо насекомых ползают, одно мне прямо в ухо лезет, - писатель выковырял из ушной раковины настырное слово.

- Давай переждём немного, пока всё окончательно не уляжется. Возможно нас ещё ищут, а внутри Эдгара мы в полной безопасности, - Хава засмеялась, вспомнив, как писателя очутился тут: - кстати, ты не обделался, когда Эдгар тебя глотал?

- Нет, но был очень близок к тому.

- Вилли, весь вечер хотела спросить, а почему у тебя лингвы на имя Гумберта? Ты ж вроде как безымянный?

- Я был уверен, что ты оценишь. Лингвы всегда на чьё-то имя, ты же знаешь. Мой первоначальный аккаунт был на имя Коли Колина, но оно похоже на псевдоним по... ганого актёра. Поэтому, когда я встретил одну чокнутую малолетку, то создал себе новую личность.

- Так я тебя привлекаю, как женщина? - воодушевилась озабоченная дислектица.

- Нет, ты меня привлекаешь, как маленькая дурочка с большой эрудицией.

- Ты извращенец? Обычно мужикам нравятся большая грудь, - поделилась своими познаниями Хава и, видимо обидевшись, добавила: - старый козёл, вот ты кто...

В то время, пока писатель и Хава сидели и мило беседовали внутри пернатого монстра, чёрная машина с Тыковым  подъехала к городской больнице. По дороге Катя не разговаривала с бывшим мужем, чтобы накопившаяся на него злость не выплеснулась в присутствии водителя. Уже перед воротами больницы она не удержалась и ткнула каблуком в повреждённую ногу Виктора, улыбаясь и глядя, как у того снова закапали слёзы. Пока Тыкова грузили на каталку, осматривали в приёмном отделении, делали снимок ноги и накладывали гипс - ренген и впрямь выявил перелом - Екатерина Алексеевна терпела и ждала. Она ждала и терпела всю дорогу до её  большого дома в элитном посёлке Сторублёвка на западе от города Ж. Терпела и ждала, пока преданный Серёжа в ванной комнате помогал Виктору смыть унижения и мочу и переодеться в халат нынешнего мужа Кати, Андрея, который был моложе её на целых шесть лет и, пользуясь нежданной свободой, не спешил домой с вечеринки, куда они были вчера приглашены. Их с Тыковым четырнадцатилетний сын Паша спал наверху. Водитель Серёжа был отправлен в комнату прислуги до новых распоряжений. И только теперь Екатерина Алексеевна, как говорится, ослабила галстук, если это уместно по отношению к женщине, пусть и прокурору города-миллионника, которая в данный момент была не юристом, а очень разгневанной женщиной в вечернем платье. Она подошла и, потемнев лицом, склонилась над Виктором, который  в  тесном ему тёмно-синем банном халате пытался слиться с кожаным белым креслом. Его загипсованная нога неловко торчала в сторону.

- Ты идиот, Тыков? Ты опять меня подставил! Что ты там нёс? Какой писатель? Ты уже забыл, с каким трудом я тебя отмазала  прошлый раз? - шипела, брызгая ядом, злобная фурия в красном, сжимая и разжимая пальцы у глаз Виктора, словно хотела выцарапать их: - на тебе уже висит убийство, забыл? А ты при свидетелях распинаешься, что пришил пятерых! Ты что, дебил неблагодарный, добиваешься для меня служебного несоответствия?

- Нет, - выдохнул свежемытый Тыков, косясь на пальцы.

- Меня же и посадить могут за превышение и фальсификацию улик! Сечешь расклад, дефективный?  - Катя щелкнула Виктора по фиолетовому лбу: - и с кем Павлик останется? С этим  юным опарышем, который ни одной юбки не пропускает? - совсем как ты, кобелина литературная,  - ну, уж нет, через мой труп только!

На стене гостиной на картине в богатой золотой раме с креста снимали самый известный в истории труп - это была, конечно, только копия Рубенса, но копия искусная и обошлась Кате в копеечку. Среди высшего общества - чиновников, бизнесменов и правоохранителей - в ходу были вещи дорогие и качественные, а не словесные подделки. Вот только классические машины на бензине или электричестве  были по карману самой верхушке: кремлечанам и олигархам, а остальные довольствовались люксовыми импортными словомобилями, скармливая словопродукцию отечественного автопрома нищему охлосу[43]. Особым шиком у новых дворян считалась конная бричка, а лучше - карета с купленным родовым гербом. Стуча по мраморному полу каблуками, как породистая кобыла копытами, бывшая Тыкова нарезала вокруг него круги, щёлкая суставами беспокойных пальцев.

- И что мне теперь делать, чтобы разгрести твоё очередное дерьмо? Не подскажешь, умник? Кто тебя вообще за язык тянул? - Катя опять склонилась над притихшим Виктором, туманя ему лингвы: - язык твой всему виной! Хлебом тебя не корми, дай попиздеть, как и твоей убиенной профурсетке! О чём ты думал и чем, когда с этой Антониной закрутил у меня за спиной? Я тебя, козлина, из Москвы вывезла, чтоб тебя, не дай бог не зачитали, а ты здесь с писательшей связался. Я же тебя, гада, простила ради Паши, а ты - нет, у нас творческая идиллия. Напомнить, сколько эта самая идиллия продлилась? А?

- Два месяца, - нехотя свидетельствовал понурый Тыков.

- А потом мыслеграмма: Катенька, спаси, я тут одной тётеньке голову снёс! Вспомнил. Сначала бросил и, скажи-ка, ради кого: ни кожи ни рожи, а потом - помоги! Обидно. Но ведь помогла? - Катя умолкла, ожидая  ответа.

- Помогла, - через силу согласился Тыков.

- Вот и сейчас примчалась, как дура, бедного Витеньку из беды выручать. Катенька добро помнит в отличие от тебя, морда писательская. Думаешь, я не знаю, чем вы с этой Тонькой-многострочницей промышляли? - Катя усмехнулась и начала загибать пальцы: - массовая зачитка в актовом зале школы номер семь - это раз: из всех пятых и шестых классов в живых осталось всего одиннадцать детишек. О чём ты думал, это же дети?!

- Я знал, чем это скорее всего закончится, - почти всхлипнул Тыков: - но надеялся на чудо. Мне очень жаль, но это была презентация нашей с Тоней детской книги и я не мог устоять. Мы всего лишь хотели донести до юного поколения некие нравственные постулаты и ориентиры. Для их же пользы.

Катя захохатала.

- Конечно, я лукавлю. Виновата неудержимая тяга к свежим читательским мозгам. Тебе не понять, как неискущённый читательский дух будоражит, сводит с ума и толкает на страшные и отвратительные вещи. Я не оправдываю себя, но ведь и любовь заставляет нас делать всякие глупости и у неё не всегда бывает happy end.

- Ну, ты, Тыков, и сволочь. Как вы бедных школьников умудрились заманить на эту вашу презентацию? А похищение председателя общества книголюбов, как его? Вспомнила, Арсения Андреича Буквоедкина, семидесяти трёх лет, вдовца, проживавшего с выжившей из ума тёщей, с последующим зачитыванием похищенного в извращённой форме. Три недели вы на пару пытали и мучили начитанного старичка в дачном домике его тёщи. Изверги. Такое страдание на лице может быть только у грешника в аду. А старичок-то безобидный был, тихий, без вредных привычек. Через три дня после обнаружения его тела - таинственное исчезновение группы лыжников в парке имени Свердлова в полдевятого. Версий было много, одна фантастичней другой, но я-то знаю, чьих рук это дело. Продолжить перечислять твои подвиги, душегуб?

- Не надо, - тихо попросил Тыков и, зная вспыльчивый нрав бывшей супруги, незаметно спрятал загипсованную ногу под кресло.

- А я тебе напомнить хочу, Витюня, что ты и до Тоньки в Ж. вовсю куролесил. И кто твои писательские непотребства покрывал? Кто следствие по ложному следу пускал?

- Ты.

- Вот! И вместо спасибо такая подстава! Ну-ка поведай, кого ты там убил, мой герой? - Катя опять нависла над вжавшимся в кресло Тыковым как грозовая туча: - чего молчишь? За дурочку меня держишь? Ты зачем на себя чужую вину взял? Словами банду дислектов не убьёшь, это тебе не хлипкие читатели или твоя слабоголовая Тоня, таких только пуля или лом берёт, ну или бейсбольная бита, как в твоём случае. Любой следак на это скажет: не верю! А почему? Потому что ты - жертва! Избили тебя, ограбили, обоссали, ногу сломали, да всё, что угодно с тобой сотворили, - в это верю, а в то что ты убийца - нет! Хотя на тебе куча читательских трупов плюс твоя невинноубиенная. Был ты всегда жертвой и ею остался. Потому что не ты убиваешь, а вирус. Всё что от тебя требуется для этого - наплодить побольше красивых слов, а этот процесс ты всегда любил.

Катя отстранилась, оценивающе оглядела обиженно сопящего Тыкова и пожала плечами.

- Я ведь тебя за эти красивые слова и полюбила. И за глаза телячьи... Но больше за слова... Ты же, Витюня, известный балабол и краснобай. Как змей.

Тыков улыбнулся краешком рта: сравнение  с первым соблазнителем льстило.

- Вот только убивать словом не по-мужски, Витюнчик, - прошипела ему на ухо Катя и снова отстранилась: - слова - наше, женское оружие, вроде яда. А битой черепа крушить - это тебе не словами бросаться, для этого яйца нужны. Яйца, Витюша, яйца, понимаешь, о чём я?

- Мои тестикулы[44]пока при мне, -  мрачно ответствовал Тыков.

- Ути-пути, обиделся, пупсик? - засмеялась прокурорша и направилась к бару: - выпьешь со мной?

Виктор молча кивнул. Катя налила виски в бокалы и, подойдя к Тыкову, протянула один ему. Виктор пригубил и поморщился.

- Виски вроде неплохой? Натурпродукт, а не местное словопальное пойло...

- Неплохой, но губу обжёг, - Тыков провёл пальцем по ране: - агрессия и насилие, Катя, оружие примитивов - я своих убеждений не поменял.

- Как же ты выжил, Витя? - Катя уютно расположилась в соседнем кресле и с любопытством наблюдала за реакцией раненого толстяка: - только не впаривай мне версию, что ты озверел и завалил пятярых бандюков. Помнишь, как ты сопли на кулак мотал, когда Антоше своей мозги по стенке размазал? Антошка, Антошка, снесу тебе я бошку! Это вы ещё долго продержались, два писателя на одной кухне. До сих пор не понимаю, что у вас тогда произошло. Ну, если бы ссора, понятно: наговорили друг другу лишнего, а ты ещё пару прилагательных добавил и, конечно, она потеряла голову. Напрочь. Но ты утверждал, что вы не ругались, читателей не делили, обычный вечер. Может сейчас, когда дело уже закрыто и Антонина твоя вроде как самозачиталась томиком Пушкина, расскажешь, что же на самом деле произошло? Или будешь мекать и мычать, как тогда?

- Да всё просто, Катя, - Тыков сделал глоток и опять поморщился: - игра такая у нас была в пустые вечера, когда читателями и не пахло. Зачитывали мы друг друга, но не до конца.

Почти до разрыва мозга, но только почти. Стоп-слово у нас было: край. Я увлёкся, а Тоня не успела его сказать. Вот и вся история.

- Шалунишки, - Катя погрозила Виктору пальцем: - да вы были фанатами БДСМ[45].  Неожиданно. Ну и как, нравилось тебе выступать в роли зачитываемого?

- Нет. Я же в первую очередь писатель, а читатель из меня очень привередливый, так что и тошнило меня и раз семь сознание терял - какое удовольствия от этого? А вот Тоне нравилось предразрывное состояние, говорила, что ярче любого оргазма.

- За длинный язык и поплатилась, кто ж такое мужчине говорит! Витюня, теперь я не сомневаюсь, что стоп-слово она сказала, да ты не захотел его услышать.

- Рай, она шептала, это рай, и улыбалась вот так, -  Тыков попытался изобразить последнюю улыбку Тони, а вышла какая-то страдальческая гримаса.

- Тыков, Тыков, я тебя как облупленного знаю, - Катя усмехнулась:  - душа у тебя нежная. Критика нельзя критиковать - озвереет, а критик ты известный. Вот и зачитал глупую сучку - нечего зверя дразнить.

- Не надо, Катя! - взмолился пахнущий лавандой и отчаянием Виктор: - зачем ты так? Прекрати! Я её любил, мы уже заявление подали, она же моего ребёнка носила. Желать ей смерти? Чушь несусветная!

- Интересный поворот! - Катя сбросила длинные ноги  на пол и обхвалила голову, уперев локти в широко распахнутые колени, и весело разглядывая Виктора. Это было неженственно и вульгарно, отметил про себя Тыков: бесстыже демонстрировать всему миру своё бельё.

- Что тебя так смешит? - поинтересовался он.

- Вот я дура! - Катя продолжала ошарашенно всматриваться в лицо своего бывшего: - у тебя был мотив! А я всем доказывала - нет! Я же тебя тогда даже не допросила, заполнила протокол, ты закорючку дрожащей лапкой черканул: с моих слов записано верно, судмедэксперт что надо написал и дело закрыто. А мотивчик-то из учебника криминалистики, вот дура!

- К-какой мотивчик? - подавился слюной Тыков.

- Грохнуть свою худосочную врушку! Удивил! Колись давай, Витёк, не томи! Не для протокола. Правду скажи: откуда узнал, а? - любопытная Катя поощрительно подмигнула ему.

- О чём ты, Катя? - нервно спросил непонимающий Виктор, часто постукивая по блестящему полу здоровой ногой в шлёпанце с белой опушкой.

- Ну, ты даёшь, Витёк! Уважуха! Рецедивист прямо! Никому ничего не скажу! Только проболтался уже, поздно в молчанку играть, - Катя откинулась на спинку кресла, нахмурилась и скрестила руки на груди: - не хочешь чистосердечное? Что ж, намекну. Ты же умный. При вскрытии Тонечки никакой долгожданной беременности не обнаружено.

- Не может быть, - вырвалось у Тыкова.

- Держишься молодцом, - захлопала в ладоши Катя: - скажу тебе больше: она и не могла никогда забеременеть. Талгат Дамирович при осмотре у твоей невесты инфатильную матку обнаружил, а это - приговор.

- Нет! - закричал обманутый Тыков.

- Чего орёшь?! Сына разбудишь! В глаза смотреть! - Катя развернула воображаемую лампу в лицо сломленного подследственного: - не распускай нюни! У вас, у писателей, всё не как у людей. Вы же не врёте, вы сочиняете. Вот и Тонечка тебе сказочку сочинила, а может, и себе, а как выпутываться собиралась - вопрос. Так кто тебе её секрет открыл?

- Я и не подозревал... Господи, она лгала мне, всё это время, глядя мне в глаза, и я нечего не заподозрил. Я - слепец! - надрывный голос возносился к высокому потолку и дробился по стенам, но вид Тыкова в узком халате и с загипсованной ногой превращал трагедию в фарс: - зачем ты рассказала мне?! Я возненавидел её. Но знаешь, Катя, убивать за обман не стал бы всё равно, это был несчастный случай, а не месть, как ты полагаешь.

- Жаль, - вздохнула Катя и неуловимым движением опять приняла позу эмбриона, щекой прилепившись к уютным складкам кожи подголовника: - я почти поверила, что ты способен на что-то большее, чем слова. Уж лучше бы ты раскроил череп этой лживой твари молотком! Как мужчина.

- Папа? - на массивной лестнице в стиле барокко застыл в мятой пижаме проснувшийся от родительских криков Павлик, взъерошенный и босой.