Гречин Борис Сергеевич : другие произведения.

Три дня иного времени

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "По жанру "Три дня иного времени" фантастическая повесть. Но, как это часто бывает у Б. С. Гречина, формальные моменты у него уходят на второй план, будучи заслонёнными содержанием. Поэтому собственно фантазийный элемент в этой повести почти не замечается, во всяком случае, не бросается в глаза. Но она не для того, как я понимаю, и создавалась, чтобы быть просто аттракционом, "обратной стороной Луны". Она про другое. В ней происходит соприкосновение разных времён. Если точнее, разных миров. Главный герой оказывается во временной петле, переместившись из одного исторического времени в другое. И это соприкосновение не столько открывает нам наше прошлое, сколько наше невероятно похожее на него настоящее". (c) Л. В. Дубаков
  Борис Гречин
  
  

Три дня иного времени

  
  повесть
  
  Ярославль - 2017
  
  * * *
  
  УДК 82/89
  ББК 84(2Рос=Рус)
  Г81
  Б. С. Гречин
  Г81 Три дня иного времени : повесть / Б. С. Гречин - Ярославль, 2017. - 83 с.
  
  'По жанру 'Три дня иного времени' фантастическая повесть. Но, как это часто бывает у Б. С. Гречина, формальные моменты у него уходят на второй план, будучи заслонёнными содержанием. Поэтому собственно фантазийный элемент в этой повести почти не замечается, во всяком случае, не бросается в глаза. Но она не для того, как я понимаю, и создавалась, чтобы быть просто аттракционом, 'обратной стороной Луны'. Она про другое. В ней происходит соприкосновение разных времён. Если точнее, разных миров. Главный герой оказывается во временной петле, переместившись из одного исторического времени в другое. И это соприкосновение не столько открывает нам наше прошлое, сколько наше невероятно похожее на него настоящее. История делает петли, повторяя себя, но, кажется, и раз за разом предоставляя людям возможность избрать для себя совершенно иной путь или хотя бы путь немного иной. Именно поэтому 'Три дня иного времени' ― это в каком-то смысле обманчивое название: это три дня вполне себе этого времени. В повести есть обличительный монолог главного героя, обращённый к представителям диссидентства. <...> К кому обращён этот монолог? Уж точно не к советским диссидентам. И даже не к революционным интеллигентам конца 19 века. Скажем честно, он адресован инакомыслящим десятых годов века нашего. Хотя и тем, кто бросал бомбы в царя, а по факту ― в Отечество и Бога, и тем, кто проговорил и приговорил на кухнях великую, пусть и потерявшуюся державу, его бы тоже в уши. Всё возвращается. Речь не о том, что мыслить инако ― плохо, речь о беспечности и безответственности. Впрочем, я сомневаюсь, что кто-то из них что-то услышал бы и услышит. Мы не знаем своей истории, не читаем русскую литературу, не размышляем над русской философией. А ведь там всё уже есть ― и в виде предсказания, и в виде хроники трагедии, и в виде, так сказать, посмертного текста. Поэтому, когда вы будете читать 'Три дня иного времени', не ждите, что вас будут развлекать, но не ждите и что вам будет хорошо. Кто, однако, сказал, что после чтения серьёзной литературы должно быть хорошо? Лекарства порой горьки. Но прозу Б. С. Гречина отличает и ещё одна вещь: в конце он всегда даёт читателю надежду. По крайней мере, на возможность сразиться с самим собой за своё счастливое будущее'. No Л. В. Дубаков
  
  ISBN: 978-1-005-97765-8 (by Smashwords)
  
  No Б. С. Гречин, текст, 2017
  No Л. В. Дубаков, аннотация, 2017
  
  * * *
  
  I
  
  Я проснулась от звонка будильника, помня чувство радости. Было в этой радости и какое-то сердечное содрогание, близкое ужасу. Так случается.
  
  Будильник я вчера завела на шесть утра для того, чтобы успеть на экзамен по английскому в первую пятёрку, и этот экзамен, наверное, был самым важным событием в наступившем дне. Но вот отчего-то вовсе он не казался таким важным, а сон - казался.
  
  Я снова прилегла на подушку, чтобы припомнить сон, будто подушка могла его ещё удерживать. И удерживала, значит, потому что я вспомнила, вспомнила отчётливо.
  
  Мне снилось, что зима превратилась в лето. Я в лёгком летнем платье иду по улице Свободы, оказываюсь у её начала, перехожу Комсомольскую. Сразу за пешеходным переходом - лужайка с клумбами, пешеходная дорожка идёт через эту лужайку наискось к остановке троллейбуса ? 1. Мне не нужно на этот троллейбус, я сейчас поверну направо - но нет, не поворачиваю. Вдоль дорожки стоит скамейка, единственная. На скамейке сидит молодой мужчина в офицерском мундире.
  
  Я иду к нему и сажусь рядом. Мужчина молчит, глаза у него полуприкрыты. Может быть, его летнее солнце разобрало... Фуражку он снял.
  
  Фуражка - необычного покроя. И мундир - не наш, советский, привычный. Да какое там советский! Это ведь самый что ни на есть царский мундир: два ряда пуговиц с орлом и эполеты с бахромой. Мне приходит на ум (во сне), что передо мной артист из театра - вот же прямо перед нами театр имени Фёдора Волкова. Ну а как иначе, не из прошлого ведь века он взялся. И, значит, к этому поручику (или кто он там) совсем не обязательно испытывать классовую ненависть, а можно с товарищем артистом поболтать по-дружески. Что-то подсказывает мне, что даже и к белогвардейскому офицеру не обязательно испытывать лютую ненависть, но эту мысль я не думаю до конца. Эта мысль - не общественная, такие держат про себя, а если говорят вслух, то лишь в узком кругу, и соответствующие книги читают за ночь.
  
  - Вы играете Печорина? - спрашиваю я.
  
  Да, вспоминаю я: его мундир похож на мундир Печорина, как его увидел Врубель, иллюстрация 'Печорин на диване' есть в четырёхтомнике Лермонтова. А впрочем, как его увидел Врубель? У его Печорина взгляд такой глубокий и отрешённый, что неясно, как этот человек мог искать приключений, любить женщин, стреляться на дуэли... В школе я писала сочинение по образу Печорина и получила 'трёшку'. А кто бы не получил? Кто знает, что такое Печорин и что писать о нём?
  
  Товарищ артист (господин офицер?) открывает глаза.
  
  Сейчас я вижу, что он действительно очень похож на Печорина Врубеля. Узкое лаконичное лицо без лишних черт, прямой тонко вырезанный римский нос с лёгкой, правда, горбинкой и большие эти чисто врубелевские глаза.
  
  - Я никого не играю, - отвечает он.
  
  - Да? - уточняю я с насмешкой. - Уж не хотите ли вы сказать, что вы - взаправду офицер царской армии?
  
  - Я ничего не хочу сказать, это вы говорите.
  
  - А не боитесь вы вот так сидеть в общественном месте, господин эксплуататор? - подначиваю я его, одновременно и восхищённая, и раздосадованная его бесстрашным равнодушием. - Сейчас, конечно, не семнадцатый год...
  
  Мужчина улыбается одним краем рта:
  
  - Вы уверены?
  
  И именно здесь рождается острое чувство прикосновения к тайне, близкое к ужасу, но сладкое: я вдруг понимаю, что могла нечаянно попасть во временнýю яму и провалиться на шестьдесят три года назад, в тысяча девятьсот семнадцатый. В этом случае господину офицеру очень скоро ой как не поздоровится... А вдруг он имел в виду тысяча восемьсот семнадцатый? Тогда не поздоровится мне: в этом году мои таланты примерной комсомолки и будущей советской учительницы совсем никому не нужны...
  
  II
  
  Я позавтракала одна (отец был снова в экспедиции): съела на завтрак сырок 'Дружба', доела горбушку от батона, допила пакет молока. Пролистала 'гармошку' шпаргалки: хотя бы зацепиться взглядом за то, что недоучила. Ни за что не зацепилась, да и то: последнее дело - учить в день экзамена. Скорчила перед зеркалом несколько гримас, пытаясь воспроизвести 'губную артикуляцию', которой нам ставила Наталья Константиновна, молодой педагог по фонетике. Плохо у меня, студентки иняза, с артикуляцией, и с фонетикой, и с интонацией, а разве у кого-то лучше? Только у самой Натальи Константиновны и лучше... В первую пятёрку мне попасть не удалось, да и зачем я рвалась? Пришла и моя очередь отвечать билет: тему Sport in the Soviet Union и пересказ отрывка из Хемингуэя вместе с его биографией. Принимала экзамен Клавдия Ильинична, немолодой педагог по прозвищу 'Железная Клава'.
  
  Тему я учила и проворно оттарабанила. Уж, конечно, забыла всю губную артикуляцию, да и не сдалась она Клавдии Ильиничне совсем. Ответила на два вопроса: первый - о ближайшей будущей олимпиаде (вопрос-то был с подвохом, ближайшая - не в Москве, а зимняя в Лэйк-Плэсид, должна начаться через месяц), и о 'любимом виде спорта': про плавание. Не очень искренне ответила, потому что всё мне удавалось легко, всё я любила, и бадминтон, и баскетбол, и настольный теннис, и лыжи - и ничем как следует не занималась. Но нужно ведь было про что-то отвечать, а тех, кто разбрасывается, не уважают, это я крепко усвоила ещё со школы.
  
  Хуже обстояло дело с Хемингуэем, особенно с биографией. Поди упомни всех этих классиков! Они настрочили, а нам мучайся.
  
  - Ernest Hemingway was, ehm... [Эрнест Хемингуэй был, эээ... (англ.)] - мямлила я, наблюдая, как суровеет мой экзаменатор, пока не сообразила встать на привычные рельсы. - He is dear to us Soviet people because of his struggle for peace and his anti-fascist position. [Он дорог нам, советским людям, из-за своей борьбы за дело мира и антифашистской позиции (англ.).] (Ах да, пришло в голову: он же в Испании воевал!) The writer fighted... ehm, fought (какой позор, забыла спряжение!) in Spain against fascists and sympathized with all people of good will. He was a consequent enemy of bouirgeois conformism and political hypocrisy. [Писатель брался... эээ, боролся в Испании против фашистов и поддерживал всех людей доброй воли. Он был последовательным врагом буржуазного соглашательства и политического лицемерия (англ.).] - Лицо Клавдии Ильиничны разглаживалось, мягчело: всё я говорила верно. - Towards the end of his life, the writer was persecuted by CIA, and this persecution may... might cause his death. [В конце жизни писателя преследовало ЦРУ, и это преследование может... могло причинить его смерть (англ.).] (Вот чёрт, забыла, как будет 'преждевременную'.)
  
  И ещё что-то я продолжала лепетать про преждевременную смерть творца от рук агентов капитала, а между тем параллельно, как это очень часто бывает со всеми людьми, думала про себя: да неужто так? Неужели вправду его так преследовали? Спятил, небось, дяденька под конец жизни, как старик Иван Никифорович из восемьдесят третьей квартиры, а то и наши пропагандисты присочинили. Могли? Очень даже. Ну что ж, хоть бы и сочинили: так, значит, нужно было, так, наверное, и сейчас нужно... для восьмого класса, скажем, но не для нас же, мы ведь выросли из пионерских костров, неуловимых мстителей и прочих красных дьяволят! Всей страной выросли, а наши вожди этого так и не заметили...
  
  - А very good answer [Очень хороший ответ (англ.)], - подарила меня своим суждением Клавдия Ильинична. - 'Excellent,' I say, considering the fact that you are a good Soviet girl with correct views, Veronica, and this also counts, at least for me. (Я закусила губу, чтобы не улыбнуться: конечно, только Клавдия Ильинична могла в полной невинности и уверенности, что так и надо, до сих пор использовать этот штамп, 'советская девушка', родом из тридцатых.) Please learn irregular verbs thoroughly. ['Отлично', скажу я, учитывая, что ты - хорошая советская девушка с правильными взглядами, Вероника, и это тоже важно, как минимум для меня. Пожалуйста, тщательно учи неправильные глаголы (англ.).]
  
  Надо же, неужели целая 'пятёрка'! Ну что-то старушка расщедрилась сегодня. Так бы и чмокнула её в щёку, да только не поймёт. Я только пробормотала смущённую благодарность, протягивая зачётку. Но я-то, однако, хороша: какая притворщица! Фу, скверно. А разве притворщица? Разве я в самом деле не 'хорошая советская девушка с правильными взглядами?' Ну читала я вашего 'Ивана Денисовича', так разве это такое большое преступление и такая антисоветчина? Вся страна его читала...
  
  Вот эта мысль (притворщица или нет?) слегка меня беспокоила, но подруги в коридоре не дали долго грустить, затормошили вопросами, завизжали с поздравлениями.
  
  - Мы к тебе в гости придём, - пообещала мне Таня Жигалова. - А что так ко мне? - весело уточнила я.
  
  - Да ты что, 'экватор'! - загалдели они вокруг меня. - 'Экватор' отметить - святое дело! - А у тебя хата свободная, батька уехал, - прибавила Таня. - Или уже нет?
  
  - Да, да, конечно, приходите, - отмахнулась я счастливо-рассеянно, уже надевая в рукава свою синтетическую шубку. Гардероб в сессию не работал, оттого мы верхнюю одежду брали с собой в аудиторию и складывали на задней парте, педагоги кривились, но молчали. Ну да, 'экватор', конец пятого семестра. Не пригласишь их - и сами придут, без приглашения. А разве я против? Но не прямо сейчас. Сейчас мне хотелось побыть одной, додумать свою утреннюю мысль...
  
  Девочки заметили мой манёвр с шубкой и снова зачирикали:
  
  - Куда, Верунчик, куда ты? А дождаться всех? Собирались все вместе в 'Сказку' после экзамена! От коллектива отрываешься?
  
  - Как же вы: и в 'Сказку', и ко мне? Не жирно будет?
  
  - Так ты ж не понимаешь ничего! - принялись они мне объяснять наперебой. - Не понимаешь, а критикуешь: вот ещё взяла моду! Гляди, в 'Сказку' сейчас в массовом порядке все, и кто из области, и городские, чтобы никому не обидно было. Потом кто из области, поедут домой, а мы у тебя продолжим сабантуй. Не спорь, так надо!
  
  - Ко мне пожалуйста, а в 'Сказку' я не могу, - честно сказала я. - До приезда отца осталась трёшка всего. - Да ты что, Анжелка ведь всех угощает?
  
  Я кашлянула от неожиданности:
  
  - Кхе... И что это, вы хотите, чтобы я ела, пила, гуляла и веселилась на чужие? Не могу я так, девочки, извините.
  
  - А твой Никита может, - сообщила Анжела Веденеева с ехидцей в голосе. - Его тоже позвала...
  
  - Он не мой, - ответила я резко. Настроение сразу упало. - Можешь прибрать его себе, Анжелочка, не заплáчу, честное слово. Подруги притихли, ожидая скандала. Так вот не будет вам скандала, не дождётесь! Я даже хотела это вслух сказать, но только оглядела их лица, несколько натуженно улыбнулась, выронила фальшивое:
  
  - Извините, девочки, спешу! И выбежала на улицу, застёгиваясь на ходу.
  
  III
  
  Мой обычный путь от педвуза домой - это пройти по Большой Октябрьской до площади Подбельского, чтобы там сесть на троллейбус ? 9. А сегодня ноги как сами понесли меня в другую сторону. Отчего бы не прогуляться в хорошую солнечную погоду? Я и не заметила, как вышла на улицу Свободы, а там, конечно, грех было не дойти до Знаменской башни и до той скамейки, которая мне привиделась во сне. Разумеется, только для того, чтобы убедиться, что не ждёт меня никакой 'Печорин', да ведь и правда, кто же зимой на улице си...
  
  Моё сердце стукнуло пару раз невпопад. На скамейке действительно сидел кто-то.
  
  - Мало ли куда я иду? - сказала я вслух. - В театр, например. Или в концертный зал, за билетами. Как раз самое быстрое по этой дорожке. Да, именно, за билетами. Просто иду. Мимо.
  
  И пошла. Поравнявшись с мужчиной, я будто нечаянно повернула голову в его сторону, оглядела его, не останавливаясь.
  
  И продолжала идти, но уже медленней, медленней. Встала, сделала несколько глубоких вдохов и выдохов.
  
  Померещилось мне или нет, но только был мужчина на того, из сна - очень похож!
  
  Не мундиром, конечно, и стрижка была другой (короткие волосы ершом), и гладко выбрит, а остальное - то же, продолговатое лицо с прямой посадкой головы, и прямой нос с лёгкой горбинкой, и глаза эти, большие, глубокие, врубелевские, словно какую-то особую печаль или ужас будущего увидели эти глаза.
  
  Так я и продолжала стоять метрах в тридцати от него, а сердце продолжало стучать отчаянно. Ну что же, дурочка? Ты бы ведь разочаровалась, если бы никого не встретила, а сейчас чего перепугалась? Какой тебе нужен концертный зал, зачем? Укусит он тебя разве? Или ты что дурное замышляешь? А если не замышляешь, чего тебе бояться? Подойди ближе, подойди...
  
  И я действительно подошла, ступая осторожно, почти боязливо. Мужчина что-то быстро писал в большом блокноте, поднял голову, только когда мне осталось шага три до него.
  
  Во сне я присела на скамейку, но кто же зимой садится на мокрую скамью? Хотя он вот не побоялся. Так для этого вон у него какое чёрное отличное пальто имеется. Может быть, и не пальто вовсе, а флотский бушлат? - Вы... простите, никакого отношения не имеете к Печорину? - спросила я весело: самый нелепый вопрос, который только можно было придумать, но молодой девушке многое прощается за миловидность, каждая это знает. А он ведь тоже совсем не старый...
  
  Мой новый знакомец закрыл блокнот и, подумав, убрал его в чёрный кожаный портфель, который держал на коленях. Я приметила, что портфель достаточно потёртый и к новому роскошному пальто-бушлату не очень-то подходит. - Ни малейшего, - ответил он. Здесь можно было разворачиваться, извиняться и уходить, но он мне вдруг улыбнулся. И я улыбнулась в ответ, и едва не сказала ему: 'Вам идёт эта улыбка, вы с ней гораздо лучше выглядите, чем в моём сне' - но ведь не скажешь такого вслух! Вместо этого спросила:
  
  - И неужели вам не холодно зимой сидеть на улице? Январь же, простудитесь! Хоть бы шапку надели... (Шапка лежала рядом, обычная зимняя меховая.) Вы скажете, конечно, какое мне дело, но вообще-то любому советскому человеку до любого другого советского человека может быть и должно быть дело! ('Какую я удачную фразу нашла в стиле Клавдии Ильиничны!' - проскакала озорная мысль.)
  
  - Август, - ответил новый знакомец и поднялся, отряхиваясь. Сидел он, оказывается, на перчатках.
  
  - Какой август? - испугалась я. Мурашки побежали у меня по спине, когда я вспомнила, что офицер из моего сна тоже сказал какую-то похожую нелепость.
  
  - Меня зовут так: Август, - пояснил он. - Ах, это! - я выдохнула с облегчением. - Ну слава богу, а то уж я подумала...
  
  - ...Что я немного ку-ку?
  
  - Ну да, да! Мы оба с облегчением рассмеялись.
  
  - А вы смелая девушка! - заметил Август (странное имя, верно?). - Часто вы знакомитесь с людьми на улице?
  
  - А разве это дурно? - ответила я вопросом на вопрос, мысленно отметив, что он всё же 'с людьми' сказал, не 'с мужчинами'. Значит, не видит во мне какую-нибудь авантюристку, и на том спасибо.
  
  - Нет, не то чтобы...
  
  - Или это однажды плохо кончится, к этому вы клоните?
  
  - Думаю, ничем плохим не кончится, пока...
  
  - Пока что?
  
  - Пока вы остаётесь в Советском Союзе, конечно.
  
  - Вот новость! - поразилась я. - Да, остаюсь! А что, по мне похоже, будто брошу Родину и за бугор свалю?
  
  - Вам не идут грубости, честное слово.
  
  - Извините, - пробормотала я, мысленно поставив ему в уме плюс, а себе большой жирный минус. - Буду исправляться. Я вас, кстати, не отвлекла? А то вы человек образованный, с тонкой душевной организацией, писатель, наверное, или журналист, а тут пришла такая хабалка...
  
  - Вы не хабалка, - заметил Август. - Вы очень славная! Только...
  
  - Что только?
  
  - Только вот меня смущает, что мы стоим здесь как два тополя на Плющихе, - признался он.
  
  - Как три, - поправила я.
  
  - А я как сказал?
  
  - А вы сказали 'два'. Конечно, зачем стоять, давайте я вас провожу туда, куда вы шли, хоть это и бесцеремонно с моей стороны, потому что вы никуда не шли... Может быть, вы здесь девушку ждёте, а я... ('Ну и язык мой без костей!' - поразилась я себе.)
  
  - Нет, какую девушку, я только прибыл!
  
  - А! - озарило меня наконец. - Так вы приезжий? Командировочный?
  
  - Что-то вроде...
  
  - А... уже обедали?
  
  - Не успел.
  
  - А хотите? - тайком я глянула на циферблат своей 'Чайки': полдень.
  
  Мужчина замешкался и, растерянно улыбнувшись, признался:
  
  - Хочу! Это, наверное... путешествие... так влияет.
  
  - Послушайте, Август, если вы никуда не торопитесь, пошлите... пойдёмте в столовую педвуза? Там можно поесть даже на полтинник.
  
  - На... пятьдесят копеек?
  
  - Что, дорого? - с опаской спросила я и, сообразив, что у самой только трёшка в кошельке, побыстрей прибавила: - Я есть не буду, просто составлю вам компанию. Ну что вы как недоверчиво качаете головой?
  
  - Боюсь, не пустят меня в вашу столовую: не похож я на студента, я уже взрослый дяденька...
  
  - Ерунда! - воскликнула я. - Чепуха полная! - и, ухватив его за рукав (за руку не решилась) потянула за собой. - Идёте вы там уже или нет? И... не наговаривайте на себя: вполне вас ещё можно принять за студента! Ну за аспиранта, так и быть.
  
  IV
  
  По дороге я всё же отпустила его рукав, но продолжала настырно расспрашивать: - Издалека вы приехали?
  
  - Более чем: вам даже не представить, как это далеко. Из...
  
  - Ну?
  
  - ...Новосибирска.
  
  - Всё ясно: видно, у вас в Сибири принято сидеть на уличных скамейках зимой. Признавайтесь честно: кто вы? Писатель?
  
  - Даже и близко нет, - усмехнулся мой новый спутник.
  
  - Тогда военный?
  
  - Это ещё почему?
  
  - Из-за пальто: я его приняла за бушлат со споротыми погонами. Очень стильно, говоря по правде. Или как: это тоже просторечие, которое мне не идёт?
  
  - Этот 'бушлат' я в магазине купил: просто пошёл и купил.
  
  - Рассска-азывайте, - протянула я, улыбаясь. - Будто я не знаю, что можно, а что нельзя купить в магазине! Ну, даже если и в магазине, то не у нас, а где-нибудь в ГДР или в Чехословакии. Угадала?
  
  - Угадали, угадали! - засмеялся Август. - Пусть будет в Чехословакии.
  
  - Так, хорошо, вы не военный, тогда кто?
  
  - Всё прозаично: научный работник.
  
  - Ничего себе 'прозаично': это же и есть самое интересное! - темпераментно воскликнула я. - Чем вы занимаетесь?
  
  Август хмыкнул:
  
  - Милая девушка, ну неужели вам будет понятно, если я скажу название своей темы или приборов! (''Милая девушка': какая прелесть!' - отметила я в уме.) Я их сам-то еле могу выговорить. И потом: зачем вы меня пытаете? Вдруг они секретные, эти приборы?
  
  - А они секретные, правда? - испугалась я. - Тогда извините! - Не на чем.
  
  - Красиво у вас говорят в Новосибирске, - вздохнула я. - 'Не на чем': что-то чеховское. Понимаю: Академия наук и всё такое прочее. Не то что мы тут, лыком подпоясанные, которые за бугор валить хочут.
  
  - Бросьте вы уже ваш бугор, ми... Кстати, почему я вас называю 'милой девушкой' и до сих пор вашего имени не знаю?
  
  - Вероника, - представилась я бесхитростно. - Разве я не сказала? Странно: а у меня чувство, что мы знакомы... уж не меньше месяца, точно. Это, наверное, оттого, что вы мне при...
  
  - Что?
  
  - Нет, ничего, чепуха, вздор! Мне утром приснился человек, на вас похожий.
  
  - Надо же! - Август даже остановился. - Вы серьёзно?
  
  - А что в этом такого невероятного? - весело уточнила я. - Думаете, голову вам морочу? Неужели вы считаете - да пойдёмте уже, не стойте, - что я просто так, без этого сна, подошла бы к вам на улице, Август?
  
  - Я удивился, конечно...
  
  - Кто знает, может, и подошла бы... Хочется перейти с вами на 'ты', но как-то боязно немного: я, наверное, такая дурочка рядом с вами... Сколько вам лет, товарищ научный работник с удивительным именем?
  
  - Двадцать семь. - Возраст Печорина, выходит...
  
  - Дался вам этот Печорин: уже второй раз поминаете! Неужели я чем-то похож?
  
  - А вы взяли бы репродукцию Врубеля да поглядели бы повнимательней...
  
  - И вовсе вы не дурочка, Вероника: не каждая девушка в ваши... двадцать?
  
  - Угадали.
  
  - ...В ваши двадцать подробно рассматривает Врубеля. Есть у меня знакомые девушки, которые про Врубеля знают только те врубеля́, что без буквы 'в'. - Я хмыкнула, не зная, как относиться к этой информации. - И имя у вас тоже замечательное: прекрасное христианское имя.
  
  - Христианское? - недоверчиво переспросила я, заподозрив насмешку. - С какой это стати? И даже если: я бы этим не хвасталась! Вы... чего доброго, ещё скажете, что сами в бога верите? - Август пожал плечами, что, однако, было сложно истолковать как 'нет'. - Что?! Да нет же! - расхохоталась я. - Вы мне голову морочите, Август!
  
  - Почему вы считаете, что обязательно мо... гм! А у вас всегда перед вузом такое столпотворение?
  
  V
  
  На газоне перед студенческим входом в главный корпус пединститута и впрямь было столпотворение: обычные студенты, какие-то парни в красных нарукавных повязках, какие-то молодчики в санитарских халатах и медицинских масках, резво пробегающие туда-сюда с носилками, какие-то жутковатого вида существа в костюмах химзащиты и противогазах, и ещё один какой-то тип, видимо, начальник всего действа, который по временам отдавал в мегафон краткие деловые распоряжения. Поодаль была разбита палатка вроде армейской, с красным крестом на входе.
  
  - Что это такое? - с некоторым ужасом выговорил мой спутник.
  
  - Гроб, - буркнула я.
  
  - Как-как?
  
  - Учения по гражданской обороне, Гр. Об. Не притворяйтесь, будто у вас в Новосибирске нет таких! Что, нет? (Мой спутник помотал головой.) Так и знала, что мы по идиотизму всех обогнали! - вздохнула я и прибавила: - Пойдёмте отсюда, Август, а то из нас действительно сделают два учебных трупа и утащат вон в ту палатку...
  
  Из входа между тем вышла и, не обращая внимания на вопли майора, вообще ни на кого на свете не обращая внимания, пошла к нам походкой всеобщей мужской любимицы Анжела Веденеева, староста нашей учебной группы. Модное пальто, гигантские кольца в ушах, длинные светлые волосы по плечам, выразительная линия губ, в общем, вся предсказуемая Анжела.
  
  - А, ты ещё здесь? - слегка удивилась она, поравнявшись с нами. - Я вот ведомость заносила... Так не идёшь в 'Сказку', точно?
  
  Быстро скользнув взглядом по фигуре моего спутника, Анжела усмехнулась и попросила:
  
  - Представишь товарища?
  
  ('Какое право она на него имеет так смотреть? - возмутилась я про себя. Это м-о-й знакомый!' 'А у меня-то самой разве есть на него какие-то права? - сразу пришла другая мысль. - Разве смогу я помешать, если...')
  
  - Август Александрович, - ответил 'товарищ' сам. - Были рады знакомству. Не смеем вас задерживать.
  
  Каким изумительным тоном он это сказал! Таким же, каким, наверное, вышколенный английский дворецкий (или мажордом, как правильно?) отказывает в приёме гостю-плебею, которому не рады. Настоящих дворецких я в своей жизни не видала, конечно, только о них читала.
  
  Анжела, оторопев, даже отпрянула: её женские чары действовали обычно на всех мужчин без исключения. Поджав губы и снова оглядев Августа с головы до ног, она развернулась и пошла дальше, не сказав ни 'Спасибо', ни 'До свиданья'. - Что, съела? - мстительно пробормотала я. - Умница, Август, умница! Это же надо как ловко! Нет, я просто школьница рядом с вами ...
  
  VI
  
  А гостя всё же надо было где-то покормить, раз уж я сама вызвалась. В 'Сказке'? Но в 'Сказке' на полтинник не поешь, а кроме того, там сейчас наши девчонки... и возможно, Никита. (Или Анжела про него со зла ляпнула?) С Никитой всё, видимо, кончено, но... 'Вот и показаться ему на глаза с мужчиной, если всё кончено!' - укололо меня желание. Но это было бы некрасиво, по отношению к Августу, конечно. Какое я право имею его втягивать в свои личные дрязги? Человек в командировку приехал, работать, а не служить моим мальчиком на побегушках.
  
  Вкратце я пояснила ситуацию со 'Сказкой' и вдруг спохватилась:
  
  - Постойте: а на вашем предприятии вас когда ждут? Ну, в том месте, куда вы приехали?
  
  - На одном я уже побывал, - пояснил мой спутник. - А в другом месте меня ждут часам к семи.
  
  - Что как поздно?
  
  - Раньше нет смысла: магнитный фон меняется...
  
  - Не рассказывайте, всё равно ничего не пойму! Уж если я навязалась на вашу голову...
  
  - И ничего вы не навязывались.
  
  - ...То вот ещё предложение: в Центральном гастрономе есть кафетерий. Правда, нам придётся вернуться той же дорогой, которой шли.
  
  - Ну, не Бог весть какой длинный путь...
  
  - Извините меня ещё раз!
  
  - Вероника, вы зря извиняетесь. Я вам должен быть благодарен: я бы без вас растерялся в чужом городе.
  
  - Ой, расскажите кому другому! Растерялся бы он... (Этой лёгкой грубостью я скрыла горячую волну благодарности, почти нежности, когда услышала, что, оказывается, ему полезна.) Можете звать меня просто Верой. Или просто Никой: так меня бабушка называла.
  
  - 'Ника', как чудесно. Так на агнце пишут...
  
  - На каком ещё агнце? Снова ваши христианские штучки? Нет, вы меня поразили, конечно! Я вам, Август, не верю: вы надо мной просто потешаетесь. Неужели вы хотите меня заставить поверить в то, что вы как физик - физик ведь, да?, ещё небось и ядерщик, если секретное? - верите в эти бабушкины сказки?
  
  - Предчувствую ваш следующий аргумент, - улыбнулся Август. - Гагарин, мол, в космосе был и никакого Бога там не увидел.
  
  - А хоть бы и Гагарин!
  
  - Ну да: эту фразу, говорят, обронил Хрущёв на кремлёвском банкете.
  
  - Эхм, - неловко кашлянула я. - Товарищ Хрущёв, вы хотите сказать?
  
  - Разумеется, товарищ. А знаете, что ему ответил товарищ Гагарин? 'Если Бога нет в сердце, не увидишь его и в космосе'.
  
  - Чушь собачья! - возмутилась я. - Не мог он так сказать! Это вы где-нибудь на 'Голосе Америки' услышали. Прекратите вести поповскую агитацию, я... я вас уважать перестану!
  
  Мужчина остановился.
  
  - Но, наверное, отказ от своих убеждений - самый плохой способ завоевать чужое уважение? - спросил он меня очень тихо. Мне вдруг стало стыдно. Это человек старше меня на семь лет, он трудится, зарабатывает деньги, решает серьёзные научные проблемы, он мог бы быть младшим другом моего отца, а я что знаю, что умею, что видела к своим двадцати?
  
  - Простите, - шепнула я и, чтобы нам продолжить идти, взяла его за руку. Тут же её отпустила, конечно.
  
  До Знаменской башни дошли молча.
  
  - Мне иногда вы кажетесь сверстником, а иногда столетним дядькой, родившимся до революции, честное слово! - призналась я, когда мы перешли Комсомольскую. - Недаром вы мне приснились в мундире белогвардейца.
  
  - Именно белогвардейца? - рассмеялся Август. - Тоже наверное, обидно прозвучало? Извините меня, пожалуйста, заранее, за множество глупых или грубых вещей, которые я вам по молодости и отсутствию большого ума ещё скажу.
  
  - Вы очень, очень хорошая... (Я прикрыла глаза. Удивительно, как на нас, девушек, иногда действуют простые до глупости слова. Признаваться, конечно, в этом совсем не обязательно...) А это, похоже, и есть ваш Центральный гастроном?
  
   ...В кафетерии меня неприятно поразило отсутствие столиков для сиденья (давненько я здесь не была!). Только три высоких стола, и за одним толковали два не очень трезвых гражданина.
  
  - Что будете? - равнодушно спросила Августа дородная тётка в переднике. - Пива нет. Через полчаса закроемся на обед, так что давайте шустро.
  
  Мой 'Печорин' явно не был готов к такому обращению.
  
  - Позвольте нам выйти и подумать, - ответил он тётке за прилавком и вышел, прежде чем я успела хоть слово сказать.
  
  - Правда, Ника, милая, это всё не стоит труда, - заявил мне он на улице. - Я поем в... в нашей ведомственной столовой, когда доберусь до места.
  
  - То есть часов в восемь, да? - настырно переспросила я.
  
  - Ну, или куплю булку и кефира, что вы делаете из этого проблему!
  
  - Да, после поезда для мужчины в самый раз обед...
  
  Я набрала воздуху в грудь и выпалила:
  
  - Я вас приглашаю домой. (Фу-ух, самое страшное сказала, дальше пойдёт легче.) Не подумайте ничего: только пообедать! - заторопилась я. - В конце концов, это я у вас украла, - быстрый взгляд на циферблат 'Чайки', - сорок минут. Конечно, вы можете сейчас завалиться в какой-нибудь дорогой кабак и проесть там хоть три рубля, хоть даже червонец проешьте, только я бы не стала этого делать на вашем месте: очень глупо!
  
  - А как вы меня представите вашим родителям? - с улыбкой спросил Август.
  
  - Как захотите, так и представлю. Отец будет только вечером, - схитрила я (на всякий случай, из осторожности).
  
  - А мама?
  
  - А мама... не живёт с нами. (Не огорчать же малознакомого человека тем, что мама умерла год назад!)
  
  - Виноват.
  
  - В чём?
  
  - Это просто фигура речи, синоним слова 'извините'.
  
  - Забавно у вас говорят там в Новосибирске... Так вы согласны?
  
  - Нужно быть просто монстром каким-то, чтобы отказаться от такого сердечного приглашения.
  
  - Вот и ещё слово незнакомое...
  
  VII
  
  В троллейбусе Август потерянно огляделся.
  
  - Вон касса, - с улыбкой показала я ему на кассу самообслуживания.
  
  Не вполне уверенно мой спутник положил пятачок в щель и оторвал билетик. Вернулся ко мне довольный и сообщил:
  
  - Потрясающая штука.
  
  - Только не говорите, что у вас в Новосибирске нет таких!
  
  - Я езжу на работу на метро, - ответил он просто.
  
  - А! - протянула я тоном разочарованной провинциалки. Конечно, метро - это вам не троллейбус. - Да, метро у нас нет. Зато у вас наверняка нет такого красивого Кремля: вон, поглядите в окошко. Да с левой стороны, с левой! Нет, он глядел направо, совсем не на Кремль, и вслух отметил:
  
  - Церковка чудесная, в московском стиле...
  
  - Вас, Август, всё тянет на церкви да на погосты, словно древнюю бабку какую-нибудь! - не удержалась я.
  
  - А вы, Ника, ворчите как старая бабка. Вот вам.
  
  - Я ворчу как старая бабка?! А сумочкой не хотите по голове?
  
  - Нет, спасибо. А вам лучше избегать стиля поведения вашей подруги: это такие дамы, как она, бьют мужчин сумочкой по голове или грозятся этим, а вам, честной советской девушке, не идёт.
  
  Я осеклась и молчала, пока мы не заняли два свободных места. Только после этого сумела выговорить:
  
  - Вы меня пристыдили сейчас по-настоящему. В первый раз, по-настоящему. Смотрите, у меня даже уши красные стали.
  
  - Я не хотел.
  
  - Не хотели, но у вас получилось. Вы, пожалуйста, Анжелу извините. Хотя какое вам дело!, вы её увидели раз в жизни...
  
  - Её - да, а дам вроде неё очень много видел.
  
  - Где это, любопытно... А ещё, Август, я сейчас поняла и поверила, что вы - наш человек, советский.
  
  - До того, значит, не верили?
  
  - Я не про паспорт, он у нас у всех одинаковый. Я про то, что в голове. Это всё... не глупо сейчас прозвучало? Не как на школьной линейке? Если бы я кому-то вроде Анжелы сказала о советском человеке, наверняка почувствовала бы себя круглой дурой.
  
  - Я не Анжела, к частью. Это искренне прозвучало, и я вам за это определение очень... очень благодарен. Я искоса, но внимательно поглядела на своего спутника, пытаясь понять, нет ли в его ответе доли насмешки или притворства. Август поймал мой взгляд. - Сомневаетесь в том, что я правду говорю? - спросил он. - Да, - призналась я. - Да, то есть не в вас сомневаюсь, а в себе. Помните, в 'Доживём до понедельника' девочка написала в школьном сочинении, что хочет простого человеческого счастья, семью и детей, без всех этих наших строек коммунизма и великих свершений, а ей двойку влепили?
  
  - Помню, представьте себе.
  
  - Разве справедливо? Она же правду писала!
  
  - Нет, несправедливо.
  
  - А чем тогда Анжела виновата? Я вам верю, верней, чувствую, что есть какая-то правда в том, что вы сказали, иначе бы у меня уши не горели после ваших слов. Но я понять хочу, почему. Разве она не хочет, как та девочка, простого человеческого счастья?
  
  - Она хочет бóльшего, Ника, - ответил Август очень серьёзно. - Она не счастья хочет, а хочет жить за счёт мужчин и вертеть ими в своё удовольствие.
  
  - Почему вы так в этом уверены?
  
  - Потому что много таких дам видел, говорю вам.
  
  - Но ведь это, то есть если это правда... что-то вроде проституции?
  
  - Вы произнесли это слово, не я.
  
  - Очень жестоко так судить человека! - воскликнула я. Выпрямилась и сидела так минут пять, глядя прямо перед собой, не проронив ни слова. Потом, когда сообразила, что совсем это неприлично выходит, пробурчала:
  
  - А в капстранах это вообще не считают зазорным...
  
  - Что именно? - терпеливо уточнил Август.
  
  - То, что женщина живёт на зарплату мужчины.
  
  - Милая моя, тут ведь не про одни деньги речь, - выговорил мой спутник с холодком в голосе. - Ваша Анжела стремится разнуздать в мужчине животные желания, чтобы после иметь право презирать их, нас то есть, за то, что она сама в них пробудила. Это всё равно, что уронить человека в грязь - поскользнуться каждый может, - а после стоять рядом и приговаривать: 'Ну ты и свинья, уважаемый!'
  
  Я смущённо откашлялась, и до самой нашей остановки мы ни о чём больше не говорили. 'Животные желания', ишь ты! 'Разнуздать'! Экий Лев Толстой нашёлся. Ну и разнуздать, так они говорят там, в Сибири, а неправда разве? А признание про 'Поскользнуться каждый может' - тоже интересное, конечно... Женат ли он, интересно? Стоп, что же я сразу не задумалась?
  
  - Вы женаты? - спросила я быстро, отрывисто, без связи с предыдущим. Август помотал головой. Я недоверчиво поджала губы: так он и скажет тебе, что женат, когда молодая девочка его к себе домой пригласила! Только не наделай глупостей, голубушка!
  
  VIII
  
  В начале улицы Кривова на первом этаже пятиэтажки есть гастроном, и я предложила заглянуть туда, а то холодильник совсем пустой. Август пришёл в восхищение от продуктовых корзинок.
  
  - Только не говорите, что у вас в Новосибирске магазинов самообслуживания тоже нет! - не удержалась я.
  
  - У нас? - поднял он брови. - Есть конечно. Удивился тому, что у вас есть...
  
  Корзинку он наполнил доверху даже и лишними, на мой взгляд, продуктами, и расплатился сам, не слушая моих возражений.
  
  - Это некрасиво с вашей стороны! - заявила я, едва мы вышли на улицу. - Сами критикуете женщин, которые живут на иждивении мужчин, и сами отказываетесь у меня взять деньги! А потом и упрекнёте в том, что... фу, даже говорить не хочу.
  
  - Это дружеский жест, Ника, а совсем не... и как вам самой не стыдно!
  
  Я упрямо помотала головой.
  
  - Ни капельки мне не стыдно, - сообщила я. - Ни вот капельки, ни столько, ни полстолечка. (Стыдно было, конечно, ужасно.) А вы тоже хороши! Стали мне тут про 'животные желания' рассказывать и всякую толстовщину развели. Вы уж определитесь, с-у-д-а-р-ь, я для вас советская девушка или нет. Если советская, так я и знать про это ничего не знаю.
  
  - Дело хозяйское.
  
  - Вы и в самом деле неженаты? В двадцать-то семь лет? Не подумайте, просто не хочу, чтобы возникли недоразумения и чтобы ваша жена меня забрасывала гневными письмами за то, что я вас пригласила домой по доброте душевной.
  
  - Я едва не женился два года назад, но это долгая история.
  
  - Конечно, я вас не могу заставить рассказывать...
  
  - А там, по сути, и рассказывать нечего: дамочка была вот вроде вашей Снежаны.
  
  - Анжелы. И она, конечно, в вас 'разожгла' все ваши 'животные желания', как вы назвали, и вы 'поскользнулись'. (Очень, очень мне не нравилось как я говорила, но ничего я почему-то не могла с собой поделать! Август как и не замечал моей почти нарочной грубости.) Так, а почему не женились, всё-таки?
  
  - Я благодарен другу, он меня спас.
  
  - Пожертвовал собой, значит?
  
  - Да нет, он её банально соблазнил, а жениться он даже не собирался.
  
  - По вашей просьбе? И вам после этого не совестно ещё упрекать женщину в том...
  
  - Нет, не по моей, по своему личному хотению.
  
  - И вы так легко об этом говорите? - воскликнула я совсем другим тоном. - Бедный... - Я не жалуюсь, Ника. Я и не собирался рассказывать эту историю, вы из меня сами почти силком вытащили.
  
  - И неужели... - Я набрала воздуху в грудь. - Неужели во всём Новосибирске не нашлось ни одной порядочной девушки?
  
  Август равнодушно пожал плечами.
  
  - Я много работаю, - сообщил он вместо ответа. - Да и не думаю, что представляю из себя такую уж выдающуюся личность, чтобы девушки мне вешались на шею. - Кому другому это расскажите... Чем вас так привлекла эта вышка, что вы даже остановились? (Я имела в виду вышку высоковольтной линии.)
  
  - Тем, что стои́т почти рядом с домом: посмотрите, расстояние меньше трёх метров.
  
  - Ну да, - пожала я плечами. - Наверное, нарушение. Зато ориентир хороший для гостей. Мой дом - не этот, а следующий, в глубину. - Наверное, для здоровья не очень полезно такое соседство...
  
  - Что, критикуете наш советский строй? - Так как мой спутник не отвечал, я поглядела на него сама и расхохоталась от души: такое у него было в этот момент лицо. - Чтó вы как серьёзно восприняли? Я не из этих самых, не из 'ортодоксов', как их называет Солженицын.
  
  - Вы и Солженицына читали, милая барышня?
  
  - Не смейте меня называть барышней, а то точно однажды получите сумочкой... Конечно, читала. Я много читаю самого разного, а еще больше хочу прочесть, узнать, открыть, Август! Я молодая, а жизнь впереди большая и чудесная.
  
  IX
  На кухне я выложила из авоськи на стол всё купленное и замерла, не зная, с чего начать. Август пришёл мне на помощь
  
  - Можно я сам приготовлю? - предложил он. - Только выдайте мне сковородку, ножик, доску разделочную.
  
  - Вы гость, мне неловко...
  
  Моё колебание он истолковал в свою пользу и, сняв с крючка фартук, уже повязал его вокруг себя. Я, вздохнув, подчинилась. (Это был вздох облегчения, конечно: хотя бы сама не опозорюсь.)
  
  - Мой отец тоже обычно для себя сам готовит, - призналась я. - Та из меня ещё хозяйка... Я схожу смою тушь для ресниц, вы не против, Август? В этой 'туши' была хитрость, которую я осознала только задним умом. Если 'смою тушь', значит, не беспокоюсь о том, какое женское впечатление произведу, не стремлюсь, выходит, его завлечь и пробудить 'животные желания', веду себя как порядочная девушка. Да и даже проще: значит, отношусь к нему по-дружески, по-товарищески, и не возникнет между нами ненужной неловкости. (Где-то на краю сознания пробежало: 'Как я всё же додумалась пригласить незнакомого мужчину домой?')
  
  Август кивнул, ловко очищая картофелину.
  
  - Вам и вообще в вашем возрасте не стóит пользоваться макияжем, - пробормотал он.
  
  Поднял голову, поймал мой возмущённый взгляд (девочка я для него совсем, что ли?!), улыбнулся, положил ножик, вытянул вперёд раскрытые ладони:
  
  - Всё, всё! Ни слова поучений с моей стороны больше! Пользуйтесь чем хотите, хоть кольцо вставьте в нос.
  
  - Кольцы... кольца то есть (как глупо оговорилась!) женщины носят в ушах, а не в носу, если вы не знали.
  
  - Отчего, некоторые и в нос вставляют.
  
  - Ну, это вы где-нибудь про папуасов увидели в 'Клубе путешественников' с Сенкевичем, про кольцо в носу и косточку в ухе. Не буду вам мешать!
  
  Макияж я действительно смыла и какое-то время посидела на краешке ванной, пытаясь разобраться в себе. Отчего я такой скверной, шальной стала, всё говорю ерунду на грани дерзости, всё невпопад? Отчего-отчего, а то сама не знаешь? Нет, нельзя, нехорошо, хоть он и не женат, и главное, глупо, глупо! Я вернулась на кухню и помогла своему гостю очистить последнюю картофелину, которую он тут же проворно порезал и отправил на сковороду. Я между тем включила радио, стала мурлыкать под нос песенку. Тоже жест в духе 'Я у себя дома и не боюсь тебя нисколько'. Может быть, уйти в свою комнату и переодеться в домашнее? Нет, это уж, пожалуй, будет перебор. Бигуди ещё накрути...
  
  Мурлыкать-то я мурлыкала, а за гостем искоса наблюдала. А он весь обратился в слух: редко я видела такое тонкое, внимательное выражение на мужских лицах. Хотя, казалось бы, с чего? Передавали песни военных лет: 'В лесу прифронтовом', 'Случайный вальс', 'В землянке'. К концу 'Землянки' Август заморгал чаще обычного.
  
  - Вас... это так растрогало, да? - спросила я, тем самым выдав то, что всё время за ним пристально смотрела.
  
  - Что? Да, - признался он. - И как-то даже не стыжусь. А вас нет?
  
  - Это хорошие песни, - ответила я растерянно, - но... очень обычные. Какие-то простенькие, негероические, что ли...
  
  - Вы ошибаетесь. Вы правда ошибаетесь! 'До тебя мне дойти нелегко, а до смерти четыре шага', - что это, как не героизм, по-вашему? Если это - не героизм, то что тогда героизм?
  
  - Я ведь не говорю, что не люблю эти песни, - принялась я защищаться. - Просто то, как вы за них заступаетесь, у меня создаёт чувство, будто я на комсомольском собрании или на уроке музыки. Весь этот... слегка фальшивый пафос (''Слегка' - это я кстати сказала, это на всякий случай, мало ли, кто он', - шмыгнула мысль), все эти 'Что тебе снится, крейсер 'Аврора'' и 'Орлёнок, орлёнок, идут эшелоны' - всё это, знаете, иногда доводит человека до ручки...
  
  - Ваш 'Крейсер 'Аврора'' и все ваши 'Орлята', - это унылое пропагандистское говно, - было мне ответом, - а это другое, это - народное, настоящее, неужели вы не слышите?
  
  Я только рот открыла. Вот это речи!
  
  - Неужели вы не понимаете, что мы как народ, как нация, может быть, и выжили все отчасти благодаря этим песням! - горячился Август. - Они, эти песни, залечивали народные раны после той чудовищной мясорубки, в которой полегло полстраны. Пол-стра-ны, понимаете? Поэтому они и не 'героические': они целебные, а не героические! Это драгоценное сокровище нашей культуры, неужели вы не видите этого?
  
  Две мысли пришли мне на ум, и я обе сразу и высказала:
  
  - Вы - член партии? Или наоборот, этот... сахаровец? Август выдохнул.
  
  - Я ни то, ни другое, - ответил он спокойно и слегка виновато улыбнулся.
  
  - Хорошо, я рада, - призналась я. - Можно... я тогда уже на стол подам и чай поставлю? Есть уже очень хочется...
  
  X
  
  'Я чего-то о нём не знаю или недопонимаю, - думала я всё время нашего почти молчаливого обеда. - Может быть, он всё-таки партийный? Или какой-нибудь комсомольский вожак? Это, наверное, только партийные могут иметь такую смелость, чтобы в порядке самокритики свою собственную пропаганду называть 'унылым говном'. Только они и отваживаются. Какое, однако, выражение изобрёл! Как припечатал! Но если партийный, зачем пытается меня уверить в поповские байки? Что-то тут не сходится... Или это провокация такая с его стороны? Секретный сотрудник? Фу, как скверно тогда, но много ли корысти меня спровоцировать? Или он просто неуравновешенный тип? Может быть, даже немного нездоровый? Тоже скверная мысль. Постыдилась бы: человек тебе всю душу открывает, а ты сразу - больной...'
  
  Вслух я сказала:
  
  - Чай я подам в комнату.
  
  * * *
  
  В комнате, поставив поднос с чайником, двумя чашками, сахарницей и печеньем на журнальный столик между двух кресел, я заговорила снова:
  
  - Одного не могу понять, Август! В моём уме не сходится, что вот вы, с одной стороны, ругаете Анжелу за то, что она 'несоветская девушка', хвалите меня 'советской девушкой' и говорите, что 'советский человек' для вас - комплимент, а с другой стороны - защищаете ерунду, в которую только деревенские старухи верят.
  
  - Ну я-то, положим, не деревенская старуха?
  
  - Вы - нет. Но вы первый такой человек и единственный, которого я знаю. Я вас... не думайте, совсем не хочу как-то 'исправлять'. Я вами удивлена, поражена, может быть, восхищена. ('Этого не надо было говорить: вдруг не так поймёт?') Я только понять не могу: как вы сочетаете?
  
  Август замолчал, и молчал так долго, что я успела выпить полчашки. 'Ему бы пошли чётки, - подумалось мне. - Как монаху. Сейчас бы сидел, смотрел в одну точку и перебирал бы чётки, как Арамис. Очень было бы стильно'. - Есть трагические противоречия, которые примирить и даже описать словами очень сложно, Ника, - заговорил он. - Я вся внимание, только дайте мне слово, что сейчас будете говорить чистую правду, точней, только то, во что сами верите, а не по долгу службы.
  
  - Какой службы? - удивился он. - Вы меня за кого-то другого принимаете.
  
  - Вы даёте такое слово?
  
  - Да, конечно! Вы спрашиваете меня, как я сочетаю, и наверняка намекаете на то, что были люди и поумнее нас с вами, всеми уважаемые теоретики марксизма-ленинизма, которые в Советской России не видели никакого места для религии. Но знаете ли вы, Ника, что такое коммунизм вообще? И что такое Советский Союз в частности?
  
  - Нет...
  
  - Это искажённая версия христианства, и это гигантский утопический христианский проект!
  
  Мой гость встал, прямо с чашкой в руке, его мыслям было тесно в кресле, так что я успела испугаться за ковёр. Но всё же спросила:
  
  - Христианский, значит?
  
  - Да, это христианский проект, - повторил он убеждённо. - Я не говорю обо всех признаках коммунистического культа с его огромным числом святых и мучеников, которого не знала ни одна религия, кроме христианства и коммунизма. А 'Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить' - что это, как не идея божественного бессмертия, точней, смерти и воскрешения? Да и сама идея устроить поклонение мощам в Мавзолее тоже никак не атеистическая, верно? Но я говорю не про внешние признаки. Подумайте сами, - продолжил он робко, не вполне уверенно, как бы сокровенное, но чем дальше, тем больше оживлялся: - где ещё, в какой ещё стране мира осуществилась - нет, не осуществилась, но начала осуществляться - идея земного рая и Царства Божьего на земле, идея преображённого государства, в котором люди получат право на счастье соборно, целокупно, а не сословно или индивидуалистически, в котором все люди устремятся к настоящей человечности, в котором промышление о добре и красоте, забота о ближнем перестанут быть редкостью, а станут повседневностью и нормой жизни? Это ведь то сокровенное 'Бýди! Бýди!', что вышло из кельи старца Зосимы как несмелая мечта отдельных высоких праведников и духовидцев - и уже какой большой земной путь пройден к ней! Всеобщее бесплатное образование, бесплатная медицина, бесплатное жильё, чего, уверяю вас, больше нет нигде в мире; повсеместное просвещение, общая любовь к книге, воспитание с детства чуткости к художественному творчеству - разве всё это уже не шаги к заветному 'Бýди! Бýди!'? Да, они ещё недостаточные, но уже какие значительные! Какая другая страна, кроме Советского Союза, сумела ещё так приблизиться к этой мечте?
  
  - К чему приблизиться, к чему? - перебила я. - Я вас не совсем понимаю: я не знаю ничего про старца Зосиму, и что такое 'Бýди!'? К коммунизму? Или к царству божьему?
  
  - К обществу, преображённому в духе Христа!
  
  - Ко второму, значит. Очень любопытно, очень... Только в нашем 'царстве божьем' нет бога, вы это забыли!
  
  Август поставил чашку на столик и вернулся туда, куда стоял. Выпрямился, облокотившись спиной на гарнитур 'Вечер'.
  
  - Да, - согласился он тихо. - У вас нет Бога. И на этом вся страна однажды может споткнуться. Долго мы смотрели друг на друга, ничего не говоря.
  
  Жгуче интересно и жутко слушать такие рассуждения. Не в первый раз я слышала критику 'самого справедливого строя', и слушала очень внимательно, не из склонности к бунту, а из желания разобраться, понять, что правда. И сейчас я пыталась не пропустить ни слова, поэтому, хоть не поняла и половины, поняла одно: это - совсем непривычные для меня идеи: не Солженицын, и не Сахаров, и не 'Голос Америки' даже. Что-то, зачерпнутое из другого водоёма мысли, и, наверное, это более глубокий, совсем особый водоём. Что-то, пожалуй, русское, до чёрной земли русское, но только явно не советское, по крайней мере, не 'советское' в духе 'Взвейтесь, кострами!', это уж наверняка. И разве это критика? Это похвала, но с какой неожиданной стороны! Уж наверняка ни ортодоксы, ни сахаровцы не согласятся с такой похвалой.
  
  Откуда он взял все эти мысли?
  
  Кто он такой, чёрт его побери?
  
  XI
  
  - Вот, хотела вам сказать: 'Вазу не разбейте', - пробормотала я насмешливо, чтобы скрыть свою тревогу. - Жаль, что вы уже успокоились.
  
  - Какую ещё вазу?
  
  - Это из книжки одного писателя...
  
  - Вазу - в том значении, что я - Идиот? - мгновенно догадался Август.
  
  Я кивнула, что мне ещё оставалось. И покраснела густо (а что ещё было делать?). Мой гость осторожно сел рядом в кресло.
  
  - Мне папа посоветовал прочитать эту книжку, - пояснила я извиняющимся тоном.
  
  - Хорошая книжка, - серьёзно согласился он. - Ваш отец - очень интересный человек, должно быть. Кстати, он ведь... - я перехватила взгляд моего гостя на часы.
  
  - Нет, он сегодня ещё не приедет, - поспешила я объяснить. - Но сегодня вечером могут прийти девчата из нашей группы и ещё... кое-какие ребята. Вот бы вам с ними поговорить! А я бы послушала...
  
  - И посмеялись бы?
  
  - Почему посмеялась? Ах, вы всё про 'Идиота', подвернулся же он мне... Не надо мне из себя умную строить, вот и весь сказ! Нет, не посмеялась бы. Неужели вы не понимаете, Август, что я потому и пытаюсь быть насмешливой, что мне, ну... очень неловко это слушать.
  
  - Почему?
  
  - Потому что больших размеров мысли не вмешаются в мою маленькую девичью голову, вот почему. И иногда даже думаю: а вдруг... ('Нет, нет, этого ни в коем случае нельзя говорить!' - вспорхнула мысль.)
  
  - Вдруг - что?
  
  - Я не скажу.
  
  - Вдруг я нездоров?
  
  - Зачем вы так угадываете? Это безжалостно.
  
  - А если я нездоров, то вы меня... сдадите в клинику, пожалуй?
  
  - Нет, - шепнула я стыдливо. - Я бы вас лечила...
  
  Снова мы долго смотрели друг другу в глаза. Я закусила губу, чтобы не рассмеяться над собой (или не заплакать, не знаю).
  
  - Вечером придут ваши подруги - это во сколько же вечером? - первым нашёлся Август.
  
  - Давайте посчитаем, - я выдохнула с облегчением оттого, что мы миновали это напряжение. Человек - существо земное, чистым духом ему жить очень утомительно. - Когда мы встретили Анжелу, она шла в 'Сказку', значит, экзамен у всех уже приняли. Ну, допустим, посидят они там до трёх, а после ко мне соберутся...
  
  - Уже собрались: три часа.
  
  - Если собрались, то через полчаса будут, а если в магазин зайдут, то в четыре. Вы ведь... их дождётесь? Пожалуйста, - прибавила я очень тихо.
  
  - У вас есть... какая-то особая причина, по которой вы прóсите, чтобы я остался? - догадался он. - Вы их боитесь?
  
  - Я, во-первых, себя боюсь, - заявила я бесхитростно. - Это я с вами хорошая и умная советская девочка, а с ними вина напьюсь и буду песни орать.
  
  - Хотите, чтобы я приглядел за вами?
  
  - Не улыбайтесь, и хочу. А ещё, во-вторых, я боюсь, что Никита приедет тоже, и поэтому...
  
  - Я ничего не знаю про вашего Никиту, - рассудительно заметил Август. - Поэтому вам придётся объяснить ситуацию, чтобы я хоть понимал, что мне нужно делать, а чего лучше не делать...
  
  - Да, придётся, и я понимаю, но мне стыдно, потому что... Вы не поднимете меня на смех? И никому другому не расскажете?
  
  - Чего вы ждёте, Вероника: неужели я отвечу 'да'? Да мне и некому рассказывать. Там, где я живу, это мало кого заинтересует...
  
  - Верно: кому там в Новосибирске интересны мои проблемы! - сообразила я. - Я уже почти начала, только не торопите меня, дайте мне с духом собраться...
  
  XII
  
  И я, собравшись с духом, рассказала моему гостю всё: как на первом курсе познакомилась с Никитой, тогда студентом мединститута, у кого-то в гостях, как заслушивалась его песнями и дерзкими речами на грани антисоветчины, как влюбилась в него без памяти, как он стал выделять меня среди прочих девчонок, как мы проводили время вместе, как однажды...
  
  - Остановитесь, - ласково попросил Август. - Можете перепрыгнуть этот кусок. Я догадываюсь, что будет дальше, и вам совсем не обязательно...
  
  - Нет, нет, нет! - воскликнула я вся пунцовая. - Как вы смеете меня перебивать! Простите, ох, тыщу раз простите! - тут же прибавила я покаянно. - Вы ведь простили? Мне трудно, очень трудно сейчас, поэтому будьте снисходительны. Тогда так и не случилось ничего, хотя уже почти случилось, я тогда от его поцелуев как шальная стала, но потом, когда дошло уже до главного, когда он решил, что ему уже всё теперь можно, то...
  
  Я спрятала лицо в ладони от стыда и так сидела минуты две.
  
  - А мне, думаете, легко это слушать? - каким-то бесцветным голосом заметил Август.
  
  - Судя по вашему голосу, так вам вообще наплевать, - всхлипнула я.
  
  - Нет, вы ошибаетесь. - Август осторожно взял мою левую руку и потянул её к себе (я не сопротивлялась). Прикоснулся к ней губами. Даже не поцеловал, а только губами коснулся, так, как мама касается губами младенца. Всё это и трёх секунд не заняло, но сердце у меня замерло от радости и испуга на все эти без малого три секунды. Поскорей и боязливо я подтянула свою лапку к себе. - Не надо, не рассказывайте, зачем? Не довёл Бог до греха, и то хорошо. - Снова вы везде с вашим богом суётесь, - шмыгнула я носом.
  
  - Это просто выражение в духе русского языка, и это не я суюсь, а русский народ. - Меня просто тогда оскорбило, что он на меня как вещь посмотрел, захотел взять как вещь, понимаете?! И ещё грубость, хоть я сама, конечно, не тургеневская девочка, но есть ведь предел...
  
  - Понимаю, правда, конечно, в меру сил. Подозреваю, что нужно девушкой стать, чтобы всё это понять и почувствовать в полной мере... А дальше?
  
  - А дальше подкарауливания, и письма, два письма было, и телеграммы, и звонки, помню, он мне как-то позвонил и объяснял в трубку, так спокойно, деловито так объяснял, как я глубоко ошибаюсь, потому что он, то есть Никита, - с-а-м-ы-й л-у-ч-ш-и-й ч-е-л-о-в-е-к н-а-ш-е-й э-п-о-х-и, ну, в масштабах города как минимум, совесть города, видите ли, такой Сахаров в миниатюре, и мне пришлось сказать, что я сейчас попрошу отца, отец приедет к нему домой и очень внимательно выслушает его теорию про мини-Сахарова, и только после этого Никита немного вошёл в рамки. Вот. Уффф! Кажется, я всё рассказала, всё основное. И теперь, если...
  
  Меня перебил звонок. Не в дверь, а телефонный.
  
  Со стучащим сердцем я дошла до коридора, сделала глубокий вдох и только после этого взяла трубку.
  
  - Да? Танюшка! Что? Правда? Как жаль! Оля и Лида, значит... Да, конечно, кулачки держим. (Будто и не я произносила все эти слова, и каким-то чужим фальшивым голосом они для меня звучали.) Да, не по-товарищески, само собой. Так завтра и решим? Спасибо, что позвонила, целую!
  
  Я положила трубку и вернулась в комнату, прикусив губу.
  
  - Что вы как осунулись? - приветливо спросил Август.
  
  - Лида Шестакова и Оля Межуева сдали сегодня на 'неуд', поэтому сегодня вечеринки по случаю 'экватора' у меня дома не будет, - пояснила я. - Не по-товарищески. Завтра утром они пересдают, пойдут к Железной Клаве на дом, завтра и решим. - А вы почему огорчились?
  
  - Потому что...
  
  Понимающе мы поглядели друг на друга, затем оба, не сговариваясь - в окно, за которым уже заканчивался короткий зимний день.
  
  - Вы прямо сейчас уедете?! - вырвалось у меня. - Д-да, наверное, имеет смысл, - подтвердил гость. - Я ведь ещё номер не снял...
  
  - Как? - я широко распахнула глаза. - Вы не в ведомственном общежитии разве?
  
  - У меня такое своеобразное ведомство, что у вас в городе и филиалов его нет.
  
  - Ну да, Академия наук, ясное дело... Так в гостиницу - а номер вы забронировали?!
  
  - Нет, надеюсь, что найду свободный. Вот сейчас и проверим. А в чём проблема: что, у вас в городе мало гостиниц?
  
  - Три или четыре! - выкрикнула я. - Боже мой, Август Александрович! (Это его отчество я прибавила уж совсем в сердцах.) Где-где у вас ума палата, а где - как дитё малое! И в зимние каникулы вы надеетесь, что просто так придёте с улицы в гостиницу и получите номер? Ага, ещё чего!
  
  Решительным шагом я направилась в кабинет отца и вернулась с толстой серой книжкой. - Держите телефонный справочник! Держите и звоните прямо сейчас! Может быть, повезёт... Телефон в коридоре, гостиницы на пятнадцатой странице. Все четыре, как в том анекдоте про китайские танки. Простите, пожалуйста, что я так распоряжаюсь, но я же за вас беспокоюсь, неужели не ясно? Ну что: хотите, я сама позвоню?
  
  - Нет, я сам, а за телефон очень благодарю вас.
  
  Август ушёл в коридор звонить. Я присела на самый краешек кресла, сжав левую руку в кулачок и обхватив правой, и слушала, и слышала с небольшими вариациями одну и ту же фразу:
  
  - Здравствуйте, гостиница 'Ярославль'? Я бы хотел забронировать номер... нет совсем? За любые деньги? Извините, всего хорошего.
  
  - Здравствуйте, гостиница 'Турист'? Я бы хотел за... Простите. - Здравствуйте, го... Что, и у вас нет номеров?
  
  - Здравствуйте, это гостиница цирка?
  
  Негнущимися шагами я вышла в коридор и нажала на пластмассовый рычаг сброса. Света Август не зажёг, и в темноте я еле могла разглядеть его лицо.
  
  - Вы не поедете в гостиницу цирка, - прошептала я.
  
  - Почему это? - ответил он так же шёпотом.
  
  - Потому. Не хочу, чтобы вы жили вместе с клоунами, лошадьми, удавами и прочими всякими питонами.
  
  - Вероника, милый человек, что вы вообще так волнуетесь? - мягко спросил Август. - Дело-то житейское. Неужели я за деньги не найду, где переночевать?
  
  - Да при чём здесь деньги, Август! Мы при социализме живём, у нас деньги - дело десятое. Вы забыли этот радостный факт? Так жизнь напомнит! Бог мой, он правда будто с луны свалился... Это я виновата! - вдруг осознала я и покаялась вслух. - Человек в наш город трудиться приехал, а тут вдруг откуда ни возьмись вылетает на него такая фифа и давай мужику кружить голову... Извините, если грубо...
  
  - Ника, перестаньте самобичеваться, вы неверующая, вам не идёт.
  
  - Он ещё шутит!
  
  - Дайте мне телефон какого-нибудь вашего друга или приятеля мужского пола, который живёт отдельно, я сейчас позвоню ему и договорюсь о ночёвке!
  
  - Единственный мой приятель мужского пола, который живёт отдельно, - это Никита, - сказала я глухо. - Он, как его из вуза выперли, устроился на селе фельдшером, чтобы в армию не загреметь, занимает один целую избу. Вы е-м-у хотите позвонить, Август Александрович?
  
  - Наше знакомство так хорошо началось без моего отчества... Почему бы и не ему?
  
  - Нет! Я прошу вас.
  
  - Хорошо, вы меня навели на мысль: после работы доеду на такси до ближайшей деревни и попрошусь к какой-нибудь старухе на ночлег, авось пустит Христа ради за рубль или за трёшку. - Нет!
  
  - Почему 'нет', что вам снова не понравилось? И что это вы снова раскомандовались, милая барышня?
  
  - Да, раскомандовалась, и буду командовать! Пойдёмте в комнату! - велела я. - Так, вот в это кресло садитесь, пожалуйста, и посидите пять минут, никуда не убегая. Э-т-о хотя бы вы обещаете?
  
  Сама я ушла в свою спальню и села на постель, поджав ноги: подумать. Надо просто решиться. Надо всего лишь предложить самое ясное, самое простое, самое очевидное. Но как предложить, чтобы со стыда не сгореть и чтобы он не понял дурно? Что ж, терять-то в любом случае нечего: поймет дурно - уйдёт, но если не предложить - тоже уйдёт...
  
  Я вернулась в большую комнату и села рядом с моим гостем в соседнее кресло. Уставилась в одну точку на ковре. И выговорила подрагивающим голосом:
  
  - Август... Александрович, выслушайте меня и не говорите 'нет' сразу. Отец возвращается из экспедиции вечером вторника. Когда у вас обратный поезд? Или вы летите?
  
  - Во вторник в 23:30.
  
  - Вот и познакомитесь. Так, хорошо, теперь слушайте. В его отсутствие я полномочная хозяйка квартиры. Я здесь прописана, я плачý за неё, и... и так далее. Надеюсь, вы не сомневаетесь, что именно я хозяйка? Паспорт вам показывать не нужно? Очень хорошо. Я предлагаю вам... заключить договор съёма жилья. Или сдачи, не знаю, как это правильно, только не перебивайте! Я сдам вам здесь комнату на три дня. Вы что-то сказали? Ничего? Рада, что ничего, ничего умного вы сказать не могли. Я не просто так предлагаю, не из духа авантюризма, как вы могли бы подумать, и пусть будет вам стыдно, если вы так подумали...
  
  - Я ничего и не успе...
  
  - Тише, тише, молчите! Не из духа авантюризма, а, можно сказать, из-за стеснённых обстоятельств. Денег до понедельника у меня осталась всего трёшка с мелочью. На что я завтра накрою на стол, если девчонки завалятся всей группой? ('А и правда, на что?' - пришла своевременная мысль, и мне сразу полегчало. Вот и настоящее оправдание.) Хочу вас предупредить, просто на всякий случай, что кабинет отца, куда я временно перееду на эти три дня, закрывается на прочный замóк, если вдруг вам придёт в голову какая-нибудь вздорная... идея...
  
  Я замерла, не шевелясь.
  
  'Зачем ты ляпнула про замóк? - забилась мысль как муха. - Зачем его обидела этим пошлым подозрением? Кто тебя тянул за язык, идиотка? Всё последним предложением испортила, а как хорошо начала...'
  
  - Ника, я очень, очень тронут вашим предложением, - услышала я голос гостя. - Я очень ценю ваше достоинство и скромность, с каким вы его сделали...
  
  - Смеётесь? - горько спросила я и отважилась посмотреть ему в глаза. Нет, он не смеялся.
  
  - Не тяните кота за хвост! - воскликнула я нетерпеливо. - Не надо предисловий! Вы добрый человек, кажется, так не мучьте меня, откажитесь уже сразу!
  
  - Но я соглашаюсь...
  
  - Правда? Это 'правда' я еле выговорила. Следующие слова гостя до меня дошли как будто издалёка:
  
  - Нам ведь нужна бумага и ручка? Для договора, я имею в виду.
  
  - А... на словах разве нельзя договориться? - наконец сумела я что-то сказать.
  
  - Можно, но я тоже не хочу, чтобы вы меня воспринимали как авантюриста, проходимца или мошенника, - пояснил Август нарочито спокойно. - Пусть у вас будет моя фамилия, имя, отчество и номер паспорта, чтобы вы знали, на кого жаловаться в милицию, если я украду вашу несуществующую вазу, которую так и не разбил.
  
  - Я не собираюсь на вас жаловаться!
  
  - А я не собираюсь ломиться к вам ночью! Как вы могли подумать такое?
  
  - А что я должна... Хорошо, - согласилась я легко и весело. - Крикните на меня. Стукните кулаком по столу, если хотите! Пусть вам полегчает. Осторожно только, он хлипкий...
  
  Ещё раз мы поглядели друг другу в глаза и рассмеялись, оба, тем смехом, которым иногда заканчивается тяжёлое, сложное объяснение.
  
  XIII
  
  Я нашла бумагу и ручку. Положив на колени Советский энциклопедический словарь, уточнив адрес квартиры, мою фамилию, отчество и номер паспорта (правда, забыв спросить про дату рождения), Август быстро и без видимых затруднений написал договор, будто только и делал в жизни, что этим занимался. - Вы меня удивляете с лучшей стороны, - пробормотала я, глядя, как проворно ходит по бумаге кончик ручки. - Думала, вы совсем большой учёный и оттого непрактичный человек, а погляди ж ты: пишет как дышит, даже не задумывается. Будто вы юрист по профессии, а не физик!
  
  - Знаете, бывают времена, когда... ну да оставим. Эм-м-м, шесть рублей устроят вас, Вероника Сергеевна? Или лучше девять?
  
  - Будете дразниться Сергеевной - получите подушкой от дивана по голове. Меня вполне устроят три.
  
  - Я категорически против трёх, я настаиваю как минимум на шести.
  
  - А потом скажете, что обобрала вас как липку...
  
  - Мне несложно заплатить, как вы не понимаете! - Печатаете вы, что ли, деньги, не пойму?
  
  - Зачем печатаю? Зарабатываю в поте лица, как всякий человек в Советском Союзе. Просто дали хорошие суточные. - Мне стыдно брать с вас деньги, неужели непонятно? ('Мне вообще они не очень нужны', - чуть не ляпнула я вслух.) Я с вами успела подружиться, а с друзей денег не берут.
  
  - Дружба дружбой, а подпишитесь, пожалуйста, вот здесь, сударыня...
  
  - Нет, вы допрóситесь у меня однажды... (Мы перебрасывались словами легко, как мячиками, будто в игру играли.) Вот здесь? Какая у вас фамилия: Юсупов! Что-то княжеское, кажется...
  
  - Да-да, это мой далёкий предок отправил на тот свет Гришку Распутина. Не стóит благодарности.
  
  - Что-то слышала: это который ходил в любовниках у жены Николая II?
  
  - Фи, мадмуазель, не у жены, а у государыни, и не в любовниках, а в духовных учителях. Хотя хрен редьки не слаще... Получи́те ваши шесть рубликов, как договаривались. - Мы договаривались о трёх!
  
  - Нет, о шести. Поздно, я написал сумму прописью, не исправить.
  
  - Почерк у вас аховый, конечно... А ну вас! - рассмеялась я, пряча рубль и пятёрку. - Сори́те деньгами на здоровье, мне-то что! - А теперь всерьёз, - мой 'арендатор' чуть нахмурился. - Вы правда меня пускаете пожить?
  
  - Ну конечно! - поразилась я. - Вы думали, я ради забавы всё сочинила?
  
  - Благодарен вам ужасно. Я уеду прямо сейчас: мне хочется ещё замерить дневной фон. Вернусь около одиннадцати вечера.
  
  - Хорошо, - ответила я, присмиревшая, даже чуть испуганная. Всё оборачивалось правдой, с этой мыслью нужно было ещё справиться. - Вы запомнили, как идти до остановки троллейбуса?
  
  - Вы мне лучше скажите: в справочнике есть телефоны такси?
  
  - Телефон, он один. На форзаце написан карандашом.
  
  - Спасибо!
  
  Август ушёл в коридор и вызвал по телефону такси. Я вышла тоже: зажечь свет и проводить гостя.
  
  - Удивляюсь уже второй раз, как вы говорите по телефону, - призналась я, когда он положил трубку.
  
  - А как я говорю?
  
  - С уверенностью в своём праве и в том, что вам не откажут. Я... приготовлю вечером ужин? - спросила я вдруг просто, тихо, по-женски.
  
  Август покачал головой:
  
  - Только если для себя: я не ем вечером.
  
  - Что так?
  
  - Тибетские йоги не советуют. - Снова шутите!
  
  - Серьёзен как никогда: прочитал недавно на стене у...
  
  - На какой ещё стене?
  
  - Ну, в стенгазете в нашем НИИ, неужели непонятно?
  
  - Так бы сразу и говорили...
  
  - Спасибо вам, Ника, чудесный человек, спасибо огромное, и до вечера!
  
  Дверь хлопнула.
  
  XIV
  
  Время до возвращения гостя нужно было чем-то занять, и в обычный день я этим бы не затруднилась, но сегодня всё, как назло, валилось из рук. Книжка не читалась, телевизор не смотрелся, домашние дела не делались. Какая ещё книжка? Какой телевизор? Какие домашние дела?
  
  Совершенно нехозяйственными делами я теперь заполняла своё время. Повертелась перед зеркалом, сняла гребешок, рассы́пала волосы по плечам (скверно). Стянула в хвост резинкой (скверно). Попробовала плести косу и бросила. Вернулась к заколке.
  
  Тронула губы помадой, совсем немного.
  
  Переодевшись в домашнее, снова пошла к зеркалу, осталась недовольна своим затрапезным видом - и вдруг достала из шкафа два лучших платья: клетчатое и голубое. Голубое открывает плечи: это, пожалуй, нескромно, что ещё может подумать товарищ научный работник... Он ведь уже взрослый мужчина, не мальчишка, даже не ровесник! Голова идёт кругом... Не рано ли только она идёт кругом? У него обратный билет на понедельник... А вот клетчатое будет в самый раз. Мне и Лидочка, как была в нём, завидовала, а зависть - верный знак...
  
  Надеть рижские янтарные бусы или нет? Неужели Юсуповы были князьями? Я бы не хвалилась на его месте: придумал чем хвастаться... И неужели к чаю ничего не будет? Ведь не откажется от чаю вечером... Надо добежать до гастронома, купить тортик. Я так и сделала: расщедрилась на 'Сказку' за рубль девяносто. Пусть каждый видит, что я не жадина, не торговка и не выгодоприобретательница, а честная советская девушка.
  
  Советская я или не советская, всё-таки? Судя по тому, что не веду себя, как Анжела, хочется верить, что советская. (Неужели это правда, про использование мужчин? Фу, не надо об этом думать.) А вот ещё вопрос: смазать ли замóк на двери? Масло в маслёнке, маслёнка на антресоли, достать и несколько капель уронить - минутное дело, и если не смазать, неслышно не повернёшь (мало ли ночью потребуется выйти по житейской надобности). А если смазать, отец вернётся и заметит, пожалуй. Спросит: зачем замóк смазан? Тогда и придётся всё рассказать. Ну и что же, и рассказать: как будто что-то ужасное, что-то преступное совершилось. Беспечное - пожалуй, но не ужасное ведь, не преступное.
  
  Или не говорить отцу ничего? Обидится же ещё, скажет: или мало денег оставляю тебе? Что это, красавица, у тебя, дочки руководящего работника, за мелкобуржуазные повадки?
  
  Ближе к ночи я всё-таки попробовала читать книжку, но задремала с книжкой на диване в большой комнате - и проснулась от звонка в дверь.
  
  Август пришёл усталый и еле нашёл силы улыбнуться мне в качестве приветствия.
  
  - Вы спали, - заметил он (увидел на щеке след от диванной подушки? Или просто надо причёсываться?). - Стыжусь за то, что вас разбудил.
  
  - Я согрею чаю. Я купила торт специально для вас.
  
  - А как же тибетские йоги? - шутливо попробовал он отбояриться от моего торта.
  
  - По маленькому кусочку, пожалуйста! Иначе вы меня обидите как хозяйку. Хотя хозяйка из меня никудышная...
  
  Мы пили чай и молчали. Как будто это молчание что-то новое создавало между нами: ту робость, ту неловкость, которая уже знак не просто дружбы... Август нарушил его лаконичным сообщением:
  
  - Сегодня узнал, что у меня меньше времени, чем я думал. Мне придётся уехать не во вторник, а послезавтра.
  
  - Очень жаль, - только и сумела я сказать.
  
  - И мне, - признался он. - И ещё жаль, что вам жаль. Ника, милая, не привязывайтесь ко мне, пожалуйста!
  
  - Кто вам сказал, что я привязываюсь?
  
  - Ваше платье, ваши бусы, ваша губная помада. Правда, я бы не носил именно бусы на вашем месте: они с клетчатым платьем никак не рифмуются. Оно само по себе красивое.
  
  - 'Красивое'... Спасибо, хоть это оценили! Вы ужасный человек, противный, невозможный! - А вы очень симпатичная девушка, и вам бусы совсем лишние.
  
  - Назло теперь не сниму, и не надо расточать мне пошлые комплименты.
  
  - Это не комплименты, а правда. Но и вы тоже правы, - вдруг грустно согласился он. - Исключительная пошлость - поздним вечером говорить девушке комплименты, будто я добираюсь до вас. Даю вам слово, что даже...
  
  - Перестаньте! - почти крикнула я. - Не надо мне никаких ваших слов, и хватит на сегодня воспитательных бесед, всё! Постельное бельё я сложила на кровати, ваша комната самая дальняя, доброй ночи! Август кивнул в ответ на моё 'Доброй ночи', будто говоря этим своим кивком: что возьмёшь со скандальной девицы? Хоть чаю без неё попью спокойно... А я встала, ушла в отцовский кабинет, заперла дверь, упала на диван и заплакала без всякой причины. О чём я плакала? Может быть, просто мне хотелось кинуться ему на шею, и самой себе я в этом признаться стыдилась?
   XV
  
  Около трёх часов ночи я проснулась от какого-то шума, вроде прибоя. Шум был только у меня в ушах: от стука сердца.
  
  Нет, ничего не произошло, но я сама встала и, накинув халат, на цыпочках подошла к двери.
  
  'Зачем я встала? - побежали мысли. - Потому что хочу в уборную. Но это же неправда! Тогда на кухню, выпить стакан воды. И это неправда. А что - правда? Правда то, что если он сейчас стоит за этой дверью, надо выйти и этим его обезоружить. Сурово указать, что так делать нельзя. И пусть видит, что не боюсь я его нисколечко'.
  
  Решительно я повернула ручку замка и распахнула дверь.
  
  Ну разумеется, никого. Что это за ерунда мне забралась в голову?
  
  Поставь себя на его место, милочка: ну неужели ты, будь ты мужчиной, воспользовалась бы беззащитностью девушки в пустой квартире?
  
  Нет, конечно, и надо выбросить этот вздор из головы, и вернуться в постель, и лечь, и спать спокойно до утра. Но... но если уж дверь всё равно открыта, отчего бы не дойти так же тихо, на цыпочках, до большой комнаты и не посмотреть, горит ли под его дверью свет или нет?
  
  А зачем это нужно? Как же зачем! Если спит гость - всё в порядке. А если не спит - то лежит и замышляет что-то нехорошее, и про такие замыслы лучше знать заранее.
  
  Бесшумно я перебралась в большую комнату, и ещё более проворно застучало сердце. Так и есть: узкая полоска света под дверью.
  
  А что значит его бодрствование? Каждому ведь ясно, что оно значит! Надо войти, ошеломить и пристыдить, а не прятать, как страус, голову в песок. Или... это будет очень грубо? Разве он виноват?
  
  Но тогда... тогда всё равно надо войти, чтобы...
  
  Нет, какая глупость!
  
  Но откуда это чувство, что надо войти?
  
  Ведь это нравственное чувство? Или совершенно безнравственное?
  
  Ведь войти нужно, чтобы покончить с неопределённостью, правда? Чтобы объяснить раз и навсегда, что...
  
  А если он просто заснуть не может на новом месте?
  
  А если - из-за головной боли не спит? И таблетки анальгина ему подать некому...
  
  Быстрым шагом я подошла к двери своей комнаты и постучала.
  
  - Войдите! - раздалось негромкое.
  
  XVI
  
  Август полусидел-полулежал в постели в рубашке, прикрытый до пояса одеялом, держа на коленях свой огромный блокнот-гроссбух. Видимо, делал записи или перечитывал уже сделанные. Так он работает, учёный человек! Огромное облегчение. И (стыдно признаться) небольшое разочарование.
  
  - У вас всё хорошо? - спросила я полушёпотом.
  
  - Да... это, наверное, дурно, что я свет жгу? - забеспокоился он.
  
  - Нет-нет, ничего, только ночью кто же работает... Может быть, вам... чаю сделать?
  
  - Спасибо, не нужно: чайник будет шуметь, разбудит соседей.
  
  ('А ведь верно!')
  
  Следовало извиниться и уйти.
  
  А я вместо этого решительно подошла к его (своей) постели и села рядом на пол, на колени. (Не чтобы как-то унизиться, а чтобы показать степень доверия: только рядом с близкими друзьями можно позволить себе так присесть.)
  
  Август закрыл свой блокнот и поглядел на меня как-то беспомощно, почти испуганно.
  
  - Куда вы на пол? Простудитесь...
  
  - Нет, ерунда, топят же отлично. Я хочу немного поговорить с вами, Август, если только не очень отвлекаю вас от ваших научных занятий.
  
  - Нет, ничего: с точностью выше семнадцати минут конец периода всё равно не рассчитать, да и зачем это нужно... Я готов вас слушать и говорить.
  
  - Вы мне позволите быть откровенной?
  
  - Думаю, что в... три ночи нет никакого смысла быть неискренним. Вы замечали, что ночью люди обычно всегда искреннее, чем днём?
  
  - Замечала. Вы очень мне понравились. По-человечески и, стыдно сказать, по-мужски. Вы даже соизволили это заметить с вашим непревзойдённым тактом. - Это юмор, понимаю.
  
  - Да... нет... А я ведь тоже, кажется, не дурнушка.
  
  - Красавица, что там.
  
  - Перестаньте, я не на комплимент напрашиваюсь! И всё равно ведёте вы себя очень сдержанно...
  
  Август улыбнулся:
  
  - Это ставится мне в упрёк?
  
  - Нет, не ставится. Это рыцарское поведение, я очень вам за него благодарна. Я тоже не сторонница 'животных страстей', я за порядочность и красоту в человеческих отношениях. Но... вы как будто боитесь даже жеста, даже взгляда лишнего, будто я от него сломаюсь. Поэтому думаю, что за вами стои́т какая-то тайна, Август. Может быть, очень банальная тайна, вроде того, что вы женаты...
  
  - Нет, я же говорил вам.
  
  - И даёте слово?
  
  - Даю.
  
  - Тогда другая тайна. Откройте мне её! Вы не представляете, с каким... каким дружелюбием я отношусь к вам и как хотела бы вам помочь...
  
  Долго, долго и без всяких слов мы смотрели друг другу в глаза. Август медленно, грустно покачал головой. Заговорил:
  
  - Милая, хорошая девушка, я не чувствую себя вправе делиться этой тайной.
  
  - Это... как-то связано с вашей работой?
  
  - Связано.
  
  - Вы дали подписку о неразглашении? Или вообще это государственный секрет?
  
  - Нет, не давал, и не государственный секрет. Но это тайна того рода, которая не делает никого счастливей. Она не постыдная, просто печальная. Я появился в вашей жизни всего на три дня. Зачем мне вас огорчать ни за что ни про что?
  
  - Вы уверены, что только на три?
  
  - С математической точностью.
  
  - А вдруг я однажды соберусь в Новосибирск?
  
  Даже подобие улыбки пропало с его лица.
  
  - Вы не сможете там жить. Там... очень холодно, с непривычки невозможно.
  
  - Вот чушь какая: Ярославль - тоже не Ташкент!
  
  - И люди тоже там совсем другие.
  
  - Да ерунда: это всё те же наши советские люди!
  
  - Если бы я только мог показать... Хорошо! - сдался он. - Я... спрошу разрешения у начальства.
  
  - На что? - На то, чтобы вам открыть кусочек этой тайны. Но вы не знаете, чего прóсите, Ника.
  
  - А как вы спрóсите начальство?
  
  - Пошлю телеграмму или позвоню с почты. - Междугородний можно из дому заказать тоже... Вы ведь завтра это сделаете?
  
  - Обещаю.
  
  - Но если вам откажут, то что же: вы уедете - и даже своего адреса мне не оставите?
  
  - Хорошо, вот вам первое признание: я живу не в самом Новосибирске, а в городе-спутнике. Закрытый город вроде Сарова. Почта туда не доставляется.
  
  - Вы меня без ножа режете, - шепнула я, понурив голову.
  
  Наверное, слезинка у меня скатилась, потому что Август, протянув руку, коснулся моих волос жестом утешения.
  
  Я поймала его руку и потянула её к себе. Села на постель и обняла его.
  
  Замерла, боясь пошевелиться: на этом кончилась моя дерзость, и без того неимоверная. - Ника! - услышала я его взволнованный шёпот. - Ника, драгоценная моя девушка, прошу вас, молю всем святым: вернитесь к себе, пожалуйста, и запритесь изнутри. Мне и без того тяжело, я ведь мужчина, а не статуя Ленина!
  
  - Ленин-то здесь при чём... Я настолько вам безразлична?
  
  - Вы мне не безразличны, потому и прошу. С какой-нибудь Анжелой я бы не церемонился.
  
  - Час от часу не легче... Мне сюда привести Анжелу?
  
  - Мужчины не уважают женщин, которые не уважают их, запомните это, Ника. Они ими просто пользуются в качестве sex dolls. Я не хочу вами пользоваться, потому что вы замечательная, вы этого не заслуживаете.
  
  Медленно я освободилась от объятья. Встала. Присела на полусогнутых ногах, изображая книксен:
  
  - Спокойной ночи, любезный князь Юсупов! Спокойной ночи, ваше благородие!
  
  - 'Любезный князь' звучит не очень, а ещё к князьям обращаются 'ваше сиятельство'. Спокойной ночи, Ника. Не обижайтесь на меня!
  
  Я вышла из его комнаты, кусая губы, вернулась в отцовский кабинет и действительно заперлась, раздосадованная, взволнованная, и всё же счастливая.
  
  Какие он нашёл правильные, хорошие слова про уважение к женщине - только лучше бы он не был ходячей моральной машиной, ему бы не повредило. Надо будет сказать завтра... Sex dolls - что это? Это же английский! Ещё и полиглот, на тебе... Поскорей бы ему ответило его таинственное начальство. Ну, какая это может быть тайна, какая, особенно если не госсекрет? Надо понаблюдать за ним, поприглядываться, позамечать разные мелочи, вдруг они наведут на догадку...
  
  Ещё больше часу я не могла уснуть.
  
  XVII
  
  Разбудил меня звонок в дверь. Кого принесла нелёгкая? Накинув халат, я побежала открывать.
  
  Девчата (Таня, Люба, Лида, Анжела) дружною гурьбой ввалились в прихожую, загалдели:
  
  - Верулик, привет! - Верунька, я сдала, ура! Разжалобила-таки Клаву, пустила слезу, на трояк уговорила!
  
  - Ой, какой милый абажурчик, где отхватили?
  
  - Рада нам, не рада?
  
  - Конечно, рада, - улыбнулась я. (Не рада я была одной Анжеле, но не вслух же это.) - Который час только, скажите?
  
  - Одиннадцатый! Да ты хороша дрыхнуть, королевишна! Пои нас чаем давай! - Ой, а у меня и тортик имеется! - вспомнила я.
  
  Тортик (уже на кухне) был встречен новыми криками энтузиазма.
  
  - Ой, 'Сказка', мой любимый! Смотрите, девочки, ёжик! Можно мне с ёжиком?
  
  - Ну, хорошо ты живёшь, прынцесса!
  
  - Торты с утра лопают только аристократки и Вика Косулина. Мордашка-то не треснет, Викуль?
  
  - Сколько раз вам говорить, что я не Вика, а Вероника! - притворно возмутилась я. - Это два разных имени!
  
  ('Дома Август или уже нет? - соображала меж тем про себя. - Мог тихо уйти утром: замок английский...')
  
  - Ой, насмешила, не могу! Ещё скажи, что 'Марианна' и 'Марьяна' - два разных имени! Помните, девочки, на первом курсе с нами Марьяна училась? Потом отчислили...
  
  - Да, не все дожили до 'экватора'...
  
  - Кстати, что это вы утром явились, ни свет ни заря? - сообразила я наконец. - И почему только вчетвером?
  
  - Так мы же просто навестить тебя пришли, дурёха, а отмечать вечером будем! - Во сколько же ждать весь честной народ?
  
  Девушки притихли.
  
  - Ждать не надо, - выговорила Анжела. - Поедем к Никите. Он приглашает. И ещё будут из мединститута ребята. Все глаза обернулись на меня. Ждали, что я скажу. А что мне было говорить? Не жалею, не зову, не плачу. Я уж собралась и вслух прочитать эту есенинскую строчку, как Анжела меня опередила:
  
  - Ты на меня, подруга, зла не держи. Я у тебя никого не отбивала.
  
  - А я и не держу. - Не глядя ни на кого, я протиснулась между Лидой и Таней к раковине, чтобы налить воды в чайник. (Рассадить на семи квадратных метрах пятеро девиц - та ещё задачка! И мне, и Анжеле табурета не хватило, она с чашкой в руке стояла у окна, а я суетилась по хозяйству, мне и присесть было некогда.)
  
  - Он мальчик взрослый, - продолжала с удовольствием рассуждать наша староста. - Сам в состоянии решить, чего хочет. И кого...
  
  Я повернулась к ней, улыбнулась как можно шире:
  
  - Да без проблем, Анжелочка, без проблем! ('Знала бы ты...')
  
  - Анжелка, перестань! - сердито крикнула Таня. - Не дело затеяла!
  
  - Это я для ясности, - снисходительно пояснила Анжела, даже и не глядя в сторону Татьяны. - Чтобы потом претензий не возникло. А то ведь ночевать там останемся, так ведь одной-то тоскливо в холодной кроватке...
  
  Реплика про 'ночевать' разбудила общий интерес. Все заговорили вразнобой:
  
  - Ну, знаете...
  
  - А я не подписывалась на такое дело...
  
  - А я подписывалась, и не надо невинную из себя строить. Живём один раз, девоньки, потом будем седыми старухами горевать, что своего не догуляли.
  
  - В том-то и дело, что своего! Я со своим приду.
  
  - А кто ж тебе мешает! Ну и дура...
  
  Я, стоя у газовой плиты, слушала эти откровенные рассуждения с непонятным мне самой отвращением. А ведь, казалось бы, сама ещё вчера - сегодня ночью - постучалась в дверь чужой спальни! Но то же было другое совсем: мучительное, сладкое, потаённое, задушевное... А здесь - чисто телесное: от сытости, от безделья. Мальчишкам, которых пригласили на сабантуй, неужели всё равно, с какой прыгнуть в койку? Говорит не в их пользу. Но и другое верно: за что и-м нас уважать после этого? Какого уважения и трепетного отношения к себе мы от них после этого хотим? Август, милый, насколько ты прав! (В мыслях я уже говорила ему 'ты'.) Где-то сейчас мой гость...
  
  Погружённая в свои мысли, я заметила самой последней, как девчата одна за другой смолкли и все уставились на дверь. Мой гость в своём сером свитере крупной вязки стоял на пороге.
  
  - Какое у вас приятное женское общество, - сообщил он, улыбаясь и без следа волнения. - Можно и мне перед работой попросить чаю?
  
  - Сейчас... - метнулась я за чашкой. - Девочки, это Август Александрович. Друг отца! - вырвалось у меня спасительное определение. - Приехал в командировку из Новосибирска.
  
  Все будто выдохнули с облегчением: не посторонний, имеет статус, должность и назначение человек. Пару смешков я всё же услышала, а Люба не постеснялась вслух прокомментировать:
  
  - Вот, значит, для кого тортик-то предназначался...
  
  Я подала Августу чашку чая, руки у меня дрожали. Может быть, и другие это заметили? Девочки ведь приглядчивы к таким вещам... Сесть Августу было негде, и он продолжал стоять, где стоял, прислонившись к дверному косяку, грея руки о чашку.
  
  - Где вы работаете, Август? - подала Анжела голос со своего места. - Правильно ведь произношу ваше имя? Август - как месяц?
  
  - Правильно. В одном НИИ, - спокойно ответил мужчина, рассматривая девичьи лица перед ним. ('Он отлично держится, - пришло мне на ум. - Именно так и должен был бы себя вести друг отца: не отсиживаться трусливо в спальне, а выйти поздороваться со всеми. Отчего же мне так неспокойно?')
  
  - А над чем именно вы сейчас трудитесь? - продолжала Анжела его допрашивать.
  
  - Не скажу, я и Веронике не сказал. Кстати, Виктория и Вероника - действительно два разных имени. Извините, что невольно подслушал.
  
  Девушки рассмеялись:
  
  - Да, Танька-то горластая у нас!
  
  (Таня получила от соседок пару дружеских тычков.)
  
  - Почему не скажете? - всё не унималась Анжела.
  
  - Потому что нужно блестяще знать некоторые специальные области теоретической физики, чтобы хотя бы в общих чертах понять, о чём речь. - Ясно. А ещё вопрос: вы женаты?
  
  - Анжела, ты утомляешь моего гостя, - пробормотала я. Внутри я уже вся кипела: что это такое, в конце концов! - Вы же видите, я кольцá не ношу.
  
  - Ну, в командировку многие ездят без кольца... - дерзко заметила 'подруга'.
  
  Смешки, перешёптывания.
  
  Только бы он не сдался перед её натиском, только бы мне не стало стыдно за него! Но как о-н-а не постыдится?! Где справедливость на свете?!
  
  - Если бы я был женат, - ответил Август с достоинством, - я бы не нашёл возможным ездить в командировку без кольца.
  
  - Отчего же это, позвольте узнать? - съехидничала Анжела. - О-б-л-и-к-о м-о-р-а-л-е? Моральный кодекс строителя коммунизма, седьмой пункт? 'Честность и правдивость, нравственная чистота, простота и скромность в личной жизни'?
  
  - Нет, не угадали: Ветхий завет, седьмая заповедь. - Вот это интересно! - воскликнула Анжела, даже рот открыв от восхищения. Глаза её блестели: хищница почуяла диковинного зверя. - Я и сама верующая, между прочим...
  
  - Ну, уж это вообще ни в какие ворота не лезет, - произнесла я так, чтобы меня можно было услышать.
  
  - Чего это не лезет? - насмешливо бросила Анжела и, снова обернувшись к моему гостю, продолжила натиск: - Можно мне прямо сейчас уединиться с вами в соседней комнате, чтобы посекретничать о вопросах веры?
  
  - Боюсь, что нет, мадам: я не считаю вопросы веры предлогом для начала разврата.
  
  - Мадам? Именно мадам? Почему не мадмуазель?
  
  Август изогнул бровь.
  
  - Мадмуазель? Вы так уверены в своей невинности, Анжела?
  
  Люда и Таня поперхнулись чаем. Никто, кроме 'мадам', не удержал смешка. Браво, Август, браво!
  
  Анжела сделала глубокий вдох.
  
  - Хорошо, - заговорила она низким грудным голосом. - Вы, наверное, уже не участвуете в студенческих вечеринках, вы своё отучились?
  
  - Человек учится всю жизнь.
  
  - Правильно. А если я... тебя приглашу в нашу компанию сегодня вечером, придёшь?
  
  Какое право она имеет говорить ему 'ты'?!
  
  Август не спеша сделал полный глоток чая из чашки.
  
  - Это зависит не от меня, а от Вероники, - ответил он и повернул голову в мою сторону.
  
  Теперь все уже на меня смотрели.
  
  - Верунька, неужели оторвёшься от коллектива? Ну что ты, как тебе не стыдно! - высказалась Таня.
  
  Нет, не в Тане было дело, конечно... Две простых мысли высветились: надо показать Никите, что у меня есть друг, превосходный, надёжный. И надо показать Августу, что у меня б-ы-л друг, до сих пор ещё достаточно назойливый, даже небезопасный. Может быть, хоть это его немножко расшевелит?
  
  - Я подумаю, девочки, - предложила я.
  
  - Тут и думать нечего, обещала же! - Подумает она...
  
  - Август, мы вас очень ждём, вы нам понравились!
  
  Анжела поставила чашку на подоконник.
  
  - Думайте, мои хорошие, а мы пойдём, не будем вас отвлекать, - подвела она итог. - Ну же, девочки, хватит, пора и честь знать, правда? Лидка, бросай жрать, а то слопаешь весь торт в одну харю, хозяйке и гостю ничего не останется!
  
  ('Да и то уже почти ничего не осталось', - вздохнула я.)
  
  С похожими шуточками и прибаутками про необходимость беречь фигуру, не отвлекать научных работников от их труда на пользу обществу и пр. Анжела подняла подруг с места. Ещё прошло пять минут девичьего гомона, толкотни, просьб прийти обязательно, записи на листе бумаги адреса и способов добраться до места, смешков и шуточек, традиционных чмоканий в щёчку при прощании и прочего такого, прежде чем я сумела закрыть за ними дверь.
  
  XVIII
  
  Вернулась на кухню (Август собирал блюдца в раковину за нашими неряхами) и выпалила, раздувая ноздри:
  
  - Это же чёрт знает что!
  
  - За что вы на меня набрасываетесь? - изумился он. - Чем я перед вами провинился?
  
  - Вы - ничем. Вами я восхищалась. Но Анжела как может так по-хищнически себя вести?! Ещё подругой называется...
  
  - А она действительно ваша подруга?
  
  - Нет, просто так говорится: в одной группе учимся.
  
  - Что же, я вчера как раз...
  
  - Перестаньте! - возмутилась я. - Что толку от того, что вы не ошиблись про неё? Людей от постоянной правоты тошнит!
  
  Тут же я испугалась этой своей вспышки.
  
  - Хорошо, - покорно согласился Август. - Я могу ничего не говорить, никаких суждений не выносить. Действительно, морализаторство раздражает, даже в форме простого наблюдения. Люди не хотят, чтобы за ними наблюдали и выносили им оценки.
  
  - Пожалуйста, извините!
  
  - За что, если вы правы? Я неуместен и не ко времени...
  
  - Август, милый... Меня больше всего знаете что возмутило? То, что она с вами перешла на 'ты'. Почему мне не позволено, а ей можно?
  
  - Она не перешла на 'ты', а обратилась ко мне на 'ты', тут всё же есть разница.
  
  - Да, но вы её не одёрнули, будто так и надо, а почему? Вы ведь её на семь лет старше!
  
  - Как и вас.
  
  Я осеклась.
  
  Август присел на табурет, невидяще глядя в стену, на миг до ужаса, до сердечной дрожи напомнив мне Печорина с картины Врубеля. Проговорил:
  
  - Я должен ехать...
  
  - Как?! - испугалась я. - Уже совсем, навсегда?
  
  - Нет, пока только на... предприятие.
  
  - Долго вы работаете сегодня?
  
  - Я сделал базовые замеры вчера, сегодня мне нужно ещё часа четыре, и программа будет выполнена, после хоть домой возвращайся.
  
  - Но ведь вы ещё не сегодня уезжаете?!
  
  - Завтра.
  
  - Можно мне сегодня встретить вас после работы?
  
  - Неужели я скажу 'нет'? - улыбнулся он.
  
  - Кто же вас знает! От вас чего угодно можно ждать, вы загадочный человек...
  
  - Самый обычный. В три на том же месте, где мы в первый раз встретились вчера, хорошо?
  
  - Да, конечно! И можно мне к вам обратиться с одной просьбой?
  
  - С какой?
  
  - Говорите мне 'ты', пожалуйста.
  
  - Я... уважаю вас, Ника, я очень уважаю вас и очень хочу избежать по отношению к вам панибратства.
  
  - Я... понимаю, кажется. Но только неужели вы не видите, что иначе совсем несправедливо выходит? Что с вашей деликатностью любая хищница берёт без спросу то, о чём мне приходится просить? Неужели вам меня ни чуточки не жаль?
  
  - Хорошо, я... попробую, - смягчился Август. - Не обещаю, что сразу смогу.
  
  - Вот спасибо! Спасибо, миленький! Я покажу... тебе... город, если захочешь. (Покраснев, с трудом я выговорила это 'тебе'.) А после и вправду можно будет заглянуть на этот их дурацкий сабантуй, если ты не передумаешь.
  
  - А я ведь догадываюсь, зачем я вам там нужен, - задумчиво проговорил Август, глядя поверх моей головы.
  
  - 'Тебе'!
  
  - Т-тебе, хорошо. Видите, я тоже спотыкаюсь на этом местоимении! Я буду стараться, но дайте мне время. Вы ведь хотите появиться перед Никитой вместе с другом мужского пола?
  
  Я виновато кивнула, густо покраснев. - Я даже и не против, - прибавил он, улыбаясь. - Но только я завтра уеду в свой Новосибирск, и что дальше?
  
  - 'Дальше', 'дальше'! Зачем думать про 'дальше' и расчерчивать свою жизнь как тетрадку! Кто всё время заботится о 'дальше', тот не живёт в 'сейчас'!
  
  - Доля правды в этом есть. Верно, правда, и другое: кто не думает про 'дальше', получает однажды такое 'сейчас', от которого хочется сбежать как чёрт от ладана, а сбежать уже некуда. Я не против потому главным образом, что всегда хотел посмотреть на них... на мыслящую молодежь нашего века, что ли, послушать их, задать им пару вопросов.
  
  - Эти патлатые в джинсах - они для тебя мыслящая молодежь?
  
  Странное дело: два дня назад я и сама отчасти верила в то, что главный ум и главный фермент мысли нашей эпохи - это именно 'патлатые в джинсах'. Впрочем, выражение уже перестало быть точным: мода на длинные волосы, актуальная ещё четыре года назад, сейчас почти сошла на нет, я просто воспроизвела комсомольский штамп, который ещё совсем недавно постыдилась бы воспроизводить. - Но что же делать, Ника! Других-то нет. Простите, мне надо собираться...
  
  - Я... провожу тебя до остановки троллейбуса?
  
  - Нет, я вызову такси, а то снова припозднюсь.
  
  XIX
  
  На вчерашнем месте я была без одной минуты три. Завидев Августа издали, я едва не побежала со всех ног, с трудом заставила идти себя чинно. А подойдя, едва не бросилась ему на шею. Выдохнула:
  
  - Здравствуй...
  
  - Здравствуйте, чудесная девушка.
  
  - Опять на 'вы'?
  
  - Я стараюсь, я буду стараться, но только, пожалуйста, не ломайте меня, уважьте и мою свободу тоже.
  
  - Мы погуляем по городу, я проведу тебе экскурсию, хочешь? (До того я наспех пролистала путеводитель на английском языке, который купила по случаю в киоске копеек за семьдесят, что ли, чтобы сдать тему My Native City ['Родной город' (англ.)].)
  
  - Конечно.
  
  - И... можно взять тебя за руку?
  
  Улыбаясь, он сам протянул мне руку
  
  И вот, держась за ручку, как первоклассники, мы начали нашу экскурсию: прошли под Знаменской башней (одной из трёх, оставшихся от укреплений Земляного города), мимо Торговых рядов, про которые я только и сумела сказать, что это - торговые ряды, где раньше сидели и торговали бородатые толстые купцы в суконных поддёвках. Добрались до Музея-заповедника, он же бывший Спасский монастырь, он же Кремль. Купили на кассе два билета: взрослый, за тридцать копеек, и студенческий, за двадцать.
  
  Выйдя на площадку перед Спасо-Преображенским собором, я поскорей, как школьница, которая боится забыть урок, выдала всю самую важную информацию: названия окружающих нас сооружений, годы постройки, предназначение.
  
  - Ах, да! - вспомнила я. - Где-то здесь, на территории, нашли 'Слово о полку Игореве', единственный экземпляр! Вот и всё, кажется. Про это невзрачное здание я особо не знаю что рассказывать. Refectory оно называется, то есть, видимо, 'Рефекторий', но хоть убей, не знаю, что такое рефекторий...
  
  - В 'этом невзрачном здании', - мягко прервал меня Август, - которое по-русски называется 'трапезная', собирался на протяжении четырёх месяцев, пока второе ополчение 'князя Пожарского и гражданина Минина' накапливало силы для похода на Москву, 'Совет всея земли': первый, наверное, в истории России общерусский парламент. В этом же 'невзрачном здании', а точней, в его дальней, второй половине, возведённой уже в XVII веке, пару месяцев прожил юный Михаил Фёдорович Романов, когда, будучи призван на царство, был застигнут в Ярославле весенней распутицей. А ещё по той земле, на которой мы сейчас стои́м, Ника, не менее четырёх раз проходил царь Иван Грозный, первый русский царь, человек выдающийся и страшный, первая жена которого, Анастасия Романовна Захарьина, исцелилась от болезни, приложившись к мощам святых князей Фёдора, Давида и Константина. Мощи эти тоже были обретены в Спасо-Преображенском соборе, не одно 'Слово о полку Игореве'. Я только рот распахнула.
  
  - Ты больше меня знаешь! - нашлась я наконец. - Ну ты и жук, однако! Откуда?
  
  - Просто умею читать, а это же наша история...
  
  - А стоял, слушал мой детский лепет, усмехался, небось, про себя... И не стыдно?
  
  - Не усмехался, нет, но очень хотел тебя послушать.
  
  - Зачем?
  
  - Чтобы знать, что для тебя, советской девушки, важно, а что несущественно. Ника, дорогая, подумай-ка: всё это великолепие вокруг нас создал русский народ, так?
  
  - А как же!
  
  - То есть мастеровые, а то даже и крестьяне, тёмные, серенькие, забитые крестьяне, по твоему представлению, и сделали они это во времена феодализма, руководимые попами-захребетниками и дворянами-кровососами. Впрочем, эти кровопийцы тоже иногда творили, а не только пили кровь трудового народа: 'Слово о полку Игореве' или сам князь написал, или его дружинник, в любом случае, не пролетарий. И вот пришёл семнадцатый год, поставили к стенке захребетников, укоротили ровно на голову кровососов, трудовой народ расправил плечи, распрямил голову - и что же он в творческом отношении породил равновеликое 'Троице' Рублёва, 'Войне и миру' Толстого, Первому концерту Чайковского?
  
  - Ты... не можешь, не должен говорить так! Трудовой народ создал БАМ, ДнепроГЭС...
  
  - ...Танк Т-34.
  
  - Да, и танк Т-34, если хочешь знать!
  
  - Я не смеюсь ни над ДнепроГЭСом, ни над созданием танка, Ника. Я склоняю перед ними свою голову как перед тем, без чего мы не выжили бы. Только я говорю о художественном творчестве и о духовном.
  
  - Шолохов написал 'Тихий Дон'!
  
  - Пусть, но Шолохов - не народ. Это писатель, освобождённый от необходимости физического труда, советская аристократия, а не рабочий и не крестьянин. Так где же, осмелюсь спросить, духовные плоды самого прогрессивного класса при самом прогрессивном строе?
  
  - Я не понимаю тебя, Август! - призналась я. - Революция совершилась зря, по-твоему? Всё было зря, и страна наша существует зря?
  
  - Нет, я не сказал так. Ты ведь знаешь: я вовсе не думаю так! Я говорю о другом: о некоем трагическом изъяне, провале в духовном видении коммунистов, которые вознамерились построить рай на земле, но решили в этом раю управиться без Христа. А без Него не получается рая, и шаги, уже сделанные к государству и человеку облагороженного образа, повисают в нелепой, болезненной исторической незавершённости. В средние века люди жили трудно, но глядели на небо. А сейчас живут легко, но глядят...
  
  - ...Под ноги. И вы тоже поглядывайте под ноги, товарищ христианский социалист. - Мы медленно шли вокруг собора и звонницы по пешеходной дорожке. Снова эти диковинные речи, поди ещё сообрази, как ответить! Собравшись с мыслями, я продолжила:
  
  - Мне жутковато даже касаться этих тем, Август, хотя, конечно, и я в школе думала: дворяне были эксплуататорами народных масс, но тогда, выходит, и Андрей Болконский - эксплуататор, и Александр Невский? И князь Мышкин - эксплуататор? Да, противоречие. Но мало ли на свете противоречий? Можно научиться жить с ними. Это как дырка в стене, которую завесили ковром: и кому она мешает? Я не очень верю в твой христианский социализм, если только правильно тебя понимаю, если ты именно его проповедуешь. Я совсем даже не верю в него: он, я думаю, ни христианам не интересен, ни коммунистам низачем не сдался. У тебя есть твои причины верить в бога, твои личные причины тащить за собой в двадцатом веке, словно динозавр, этот хвост, умственный рудимент, который у людей остался с пещерных времён, когда у них не было другого способа объяснить молнию, гром и солнечное затмение. А я в бога после девяти лет не верю - да, не улыбайся, после девяти лет! - потому что это просто бесчестно и глупо - сваливать на какое-то мифическое существо ответственность за то, за что ты должна сама отвечать, но не допытываюсь у тебя про твои причины с твоим светлым умом делать эту глупость, семейные, наверное, и спорить с тобой не хочу. Я, кроме того, не считаю себя умней Маркса и Ленина, как, выходит, ты считаешь. Ну что же, считай, пожалуйста, но думаю, не так много людей, с которыми ты делился этими своими идеями, правда?
  
  - Правда.
  
  - То-то же: значит, и сам понимаешь, как мало их разделяют и те, и другие, и советские люди, то есть, и несоветские. А если говорить про тех, кто живёт легко и смотрит под ноги, а не в небо, мечтает не об освобождении от рабства трудящихся планеты, а о польском гарнитуре, то я тоже от них недалеко ушла. Я ведь сейчас тоже не о счастье детей Африки забочусь, а просто иду, держась за руку, с...
  
  - С кем?
  
  - С человеком, к которому очень привязалась, - тихо сказала я. - Вопреки всем твоим прекрасным советам не делать этого. Ты случаем не сумел сегодня позвонить своему начальству?
  
  - Да, я рассказал о тебе.
  
  - Правда?! Ох... Давай-ка сядем вот хоть на эту скамейку, а то меня что-то ноги не держат. (Август предупредительно смахнул снег рукой и протянул мне свои перчатки, чтобы я села на них, не на сырое дерево. Отличные кожаные перчатки, отметила я мельком.) Так, ты рассказал - и что же?
  
  - Удивлены, недовольны и возлагают всю ответственность за возможные последствия на меня.
  
  - Какую ответственность?
  
  - Дело ещё и в деньгах...
  
  - Ничего не понимаю, ничегошеньки!
  
  - Переезд стоит денег, Ника.
  
  - Ну, сколько может стоить билет до твоего Новосибирска, особенно если поездом?! Пятьдесят рублей, пусть сто - неужели это такие огромные деньжищи?!
  
  - Нет, он стóит не пятьдесят рублей, но, надеюсь, мы ещё придумаем и успеем... Какая ты милая: взволнованная, раскрасневшаяся... Я... хочу сфотографировать тебя, можно?
  
  - Подожди, я встану тогда, волосы поправлю.
  
  Пока я охорашивалась, Август неуловимым жестом достал откуда-то из внутреннего кармана своего бушлата крошечный фотоаппарат, не больше сигаретной пачки, с крохотным, не шире сантиметра, объективом и скомандовал:
  
  - Раз, два... снято!
  
  - Какая прелесть! - восхитилась я. - Чешский, ГДРовский? И где только в этой крохотулечке плёнка помещается? Кадров двенадцать, небось, не больше... Можно поглядеть? Дай сюда!
  
  - Нет-нет, - смеясь, отвёл он мою руку и почти сразу спрятал фотоаппарат туда же, откуда достал. - Это ведомственная техника. Не имею права...
  
  - Ах ты, жлоб! - притворно возмутилась я. - 'Ведомственная техника', как же! Поучает людей, как жить, а фотоаппарат боится дать девушке в руки! Ну и не надо, подавись им, получи лучше снежком!
  
  XX
  
  Мы ещё немного погуляли по исторической части города. Я отказалась от роли экскурсовода, Август брать её на себя тоже не торопился. Падал снежок, светило неяркое зимнее солнце, я шла рядом с близким (близким?, близким!) человеком, чего ещё нужно было желать для счастья? И не рассказывайте мне про смерть духа в мещанстве, не хочу высокоморальных рассуждений, хватит!
  
  В ресторане 'Волга' были, оказывается, комплексные обеды за рубль десять. Я хоть и противилась всему этому буржуазному шику, согласилась пообедать именно в 'Волге', высчитав, что переплачу всего примерно полтинник по сравнению с обедом в студенческой столовой, да и то вчера шесть рублей ни за что получила. Зря и беспокоилась: заплатить за себя самостоятельно Август мне не позволил, конечно. - Нет, в самом деле, скажи: куёшь ты их, что ли?
  
  - Давайте решим, что кую, и покончим с меркантильными вопросами.
  
  - А с твоей христианской совестью эта склонность к красивой жизни нормально сочетается? Как же идеалы Льва Толстого: одеться в рубище и подпоясаться верёвочкой?
  
  - Ты путаешь, Ника: Толстого от церкви как раз отлучили.
  
  - Вот видишь: великого писателя и гуманиста отлучили от церкви твои мракобесы! Лишний довод не в их пользу. Что, нечем крыть? А! - вдруг сообразила я, развеселившись. - Догадалась! Ты оттого... вчера ночью... проявил такое рыцарство, что мы не венчаны, правда?
  
  - Я об этом не подумал, - признался Август. - То есть не держал в уме, но, конечно, если вспомнить об этом, это - тоже причина.
  
  - Вот уж не надейся!
  
  - Милая моя! - проговорил мой спутник с внезапной острой тоской. - Если бы я вообще хоть на что-то мог надеяться!
  
  Я положила вилку. Заглянула ему в глаза. - Отчего так? - спросила. - Отчего? Разве у вас в городе нет педвуза, разве нельзя перевестись? Хоть и заново поступлю, на первый курс... Отчего ты даже думать себе и мне запрещаешь о том, что возможно? Брось тосковать, на тебе лица нет: вон, даже морщинка на лбу появилась... Хочешь, не пойдем мы на этот их дурацкий 'экватор', а просто ко мне домой поедем?
  
  - Нет, я боюсь...
  
  - Меня? - насмешливо уточнила я.
  
  - Себя тоже, и того, чем это неизбежно кончится: я ведь человек, а не машина.
  
  - Нет, увы: ты именно ходячая машина для чтения морали... - Я вздохнула и не удержалась от ещё одной порции насмешки: - Вот как, однако, выродились христиане: раньше не боялись львов и распятия, а теперь боятся слабой девушки! Сколько тебе на самом деле лет, Август?
  
  - Что значит 'сколько лет на самом деле'? (Мой спутник будто чуть побледнел.) - Двадцать семь или сто двадцать семь? Ты настолько старомоден во всём, уж прости, от взглядов до манер, что иногда кажется, будто ты сам Гришку Распутина ухлопал из револьвера, а не твой далёкий предок. Хотя нет, куда тебе! Тебе бы убивать боженька не разрешил...
  
  Август откинулся на спинку стула, насмешливо за мной наблюдая.
  
  - Ну, что ещё! - возмутилась я. - Цветы на мне выросли, что ли? Судя по тебе, так целые деревья.
  
  - Ты всё стремишься меня обидеть, милый человек, ты уже так много лишнего сказала из того, что по-настоящему обидно для мужчины, и всё у тебя не получается. Я тебя буду прощать - бесконечно.
  
  - Не отличаюсь твоим терпением, - ответила я с нарочитой резкостью. - Недаром от тебя твоя невеста убежала. Бедняжка!
  
  - Хочешь заказать ещё чего-нибудь?
  
  - 'Хочешь заказать ещё чего-нибудь'! - передразнила я. - Хочу запустить в тебя чем-нибудь и уже как-нибудь нарушить твоё бесчеловечное спокойствие, вот чего я очень хочу!
  
  Август вместо ответа достал из портфеля свой гроссбух и углубился в чтение, мурлыкая себе под нос какую-то неизвестную мне песенку и предоставив мне пить чай без собеседника, в гордом одиночестве.
  
  * * *
  
  В гардеробе 'Волги' я, уже надев шубку в рукава, бросилась ему на шею и, сама не знаю отчего, заплакала.
  
  - Прости меня, - всхлипывала я. - Прости! Ох, намаешься ты ещё со мной в будущем...
  
  - Если только оно будет, наше общее будущее... - пробормотал он.
  
  Я не дала рассуждать ему дальше, нашла его губы своими.
  
  XXI
  
  Отметить 'экватор' Никита приглашал к себе в деревню Лукьяново, добраться до которой можно было тремя способами: или на автобусе ? 13, а затем - пешком от конечной остановки (полчаса ходьбы), или от автовокзала на пригородном автобусе доехать до Салтыково, от которого до Лукьяново - десять минут пешего ходу, или, наконец, тормознув попутку в сторону Владимира. Все эти способы были лаконично указаны на тетрадном листе в клетку, который мне оставили подруги. Август, ознакомившись с описанием, спрятал его в нагрудный карман пальто и сообщил, что выбирает четвёртый путь, а именно такси. Благо, их стоянку он накануне приметил в центре на Подбелке.
  
  - Такси не поедет за город! - ахнула я.
  
  - Прекрасным образом оно поедет туда, куда мы скажем!
  
  Попросив меня подождать пару минут, Август сел в машину первым и о чём-то потолковал с шофёром. Не иначе как пообещал дополнительную мзду (нет, правда, нельзя так сорить деньгами!). После, выйдя, усадил меня на заднее сиденье, заботливо открыв перед мной и закрыв за мною дверь. Сам сел на переднее (ну не дурень?).
  
  - Мне просто нужно показывать дорогу, - пояснил он извиняющимся тоном. - 'Дорогу...' Съем я тебя, не иначе! Что, вы правда довезёте нас прямо до Лукьяново? - недоверчиво уточнила я у шофёра.
  
  - В лучшем виде доставим, барышня, - отозвался тот.
  
  - Волшебник! - рассмеялась я Августу. - Какое ещё волшебство сотворишь?
  
  - Помнишь фильм 'Три тополя на Плющихе', Ника? - спросил он вместо ответа.
  
  - Глядела один раз, не понравился, - призналась я честно. - Ни о чём фильм. Встретились и испугались последствий, вот прямо как... один мой знакомый. Тот самый, который сейчас на переднее сиденье сел. Зачем тогда сходились?
  
  - И песня из фильма тебе тоже не понравилась?
  
  - Песня, что песня? - улыбнулась я. - Обычная такая эстрадная песенка, даже слегка пошлая. Её и сейчас-то никто не помнит, а через десять лет кто вообще вспомнит? Мелодия простенькая, и слова тоже дурацкие: Экзюпери какой-то, при чём тут вообще Экзюпери? И не бывает так, чтобы включил он радио - а там вдруг именно та песня, о которой они только что говорили. Ненаучная фантастика.
  
  Август, кашлянув, наклонился к приборной доске, что-то на ней, кажется, повернул. Зазвучала музыка.
  
  Незнакомая вроде бы музыка, но вот вступил голос певца, и мурашки восторга побежали по мне. Та самая песня (как это возможно?!), 'Нежность', в редком, не слышанном мною раньше исполнении. Густой, сильный, наполненный чувством м-у-ж-с-к-о-й голос (отчего мужской?), баритон строгого оперного звучания, и симфонический оркестр, освободивший мелодию от эстрадной пошлости, развернувший её потаённое богатство, со вспыхивающими и гаснущими далёкими звёздами партий разных инструментов, широкий, как ночное небо. То, что казалось мне пластмассовой безделушкой, обернулось чистым жемчугом.
  
  На последней ноте Август выключил радио (и хорошо сделал, конечно: нельзя такую музыку ни с чем смешивать).
  
  - Я не думала, что её так можно спеть, - призналась я (заговорила не сразу, у меня пресекло дыхание, горло сдавило). - Беру свои слова назад.
  
  - Вы имеете сокровища, которых не цените, - задумчиво и загадочно отозвался мой спутник.
  
  - Кто 'мы'? Мы - ярославцы? Разве Пахмутова - наша землячка? Вот уж не думала... Что это за певец, кстати? Ни разу его не слышала...
  
  Август оставил мой вопрос без ответа. Впрочем, разве он обязан знать всех певцов?
  
  XXII
  
  Изба Никиты после мерного покачивания такси и чудесной симфонической 'Нежности' подействовала на меня как холодная струя из брандспойта на человека, пригревшегося на весеннем солнышке. Английская музыка, не очень громкая, но откровенная, хмельная, развязная, как подгулявшая девица, а то временами суетливая, как бегущие тараканы (кажется, это был Pink Floyd, The Dark Side of the Moon, переписанный с пластинки), женский смех и визг, сигаретный дым - всё это заставило меня пожалеть о том, что мы уже отпустили такси. Лохматый детина в овчинной жилетке на голое тело и картонной короне, с ковшом в руке, встретил нас на входе.
  
  - Я Нептун, бог здешних мест, - объявил детина без улыбки. - Все, кто пересекает экватор - вон линия на полу, - обязаны искупаться. Подставляйте голову, а то не пропущу!
  
  - А я Август, хозяин нездешних мест, - ответил ему Август. - Я отменяю ваше распоряжение. Мы ведь не настаиваем на пересечении вашего экватора. Если вы нас не пропускаете, мы вернёмся туда, откуда пришли.
  
  - Корнеев! - бросил со своего места Никита. - Отцепись от гостей!
  
  Встав, он прошёл к нам, длинный, высокий, с легко, словно у марионетки, вращающимися в разные стороны руками и ногами, тряхнув роскошной шевелюрой, протянул свою руку на гибких шарнирах Августу, небрежно пожал её, избегая смотреть моему спутнику в глаза. Ухватил мою руку и склонился над ней в ироничном поцелуе. Наконец, указал нам наши места - в разных концах стола.
  
  - Мы сядем вместе, - тут же заявила я.
  
  - Пусть их, - прокомментировала Анжела. - Поставь им стулья вместе, не огорчай дитё. Видишь, девочка к нему совсем присохла!
  
  Решив брать пример с Августа и оставаться спокойной сколько хватит сил, я заняла место за столом. Вся компания уже была в сборе: пятеро наших девочек (те же четверо, что и утром, да ещё скромняжка Валя Смирнова: её-то как сюда затащили?), Никита, Нептун-Корнеев и ещё один парень с длинной шевелюрой и лошадиным лицом, которого нам не представили, а я и не горела желанием с ним знакомиться. Ох, ещё бы не эта музыка! Как можно есть под такую? Девочки музыкой не смущались и налегали на закуску (не на неё одну: Лида, кажется, уже 'похорошела') да подсмеивались умным речам, а Длиннолицый разглагольствовал:
  
  - ...Церкви как рассаднику невежества и мракобесия нечего делать в государстве, и вот в этом конкретном единственном месте с Хрущём можно согласиться. Мы, от нашего убожества, привычки к холопству и жалкой потуги во всём быть оригинальными, надели нашим попикам короны мучеников и узников совести на их вшивые дурные головы, вон словно Пашке, - кивок в сторону Корнеева, общий смех, - не прими в свой адрес, Пашка, насчёт вшивости, а в цивилизованных странах давно уже с ними не церемонятся. Да и что с ними церемониться? Разве они с нами церемонились? Разве не они в средние века сколько знатных девок пожгли даром? - А ты жалеешь, что тебе не достались? - подначила его Анжела; вопрос, конечно, снова всех развеселил.
  
  - Жалею, да, жалею! А теперь встают в позу страдальцев: ах, обижают, ах, гонения! Дай им палец - отхватят руку! Запрещать их не надо, конечно, но в новом мире попы должны быть самой малоуважаемой профессией, что-то вроде прислуги в музее древностей, кем они, по сути, и являются. - Вы, Август, что об этом думаете? - вдруг обратился к моему спутнику Никита с какой-то издевательской вежливостью.
  
  - Я бы хотел больше слушать, чем говорить, - ответил тот коротко. - Простите, вы, может быть, вообще редко думаете? - продолжал Никита тем же тоном. - Или не считаете нужным думать на такие темы? Или боитесь, что товарищи донесут куда не надо? Так вы не бойтесь, здесь не ваш НИИ, здесь можно говорить свободно!
  
  Август кивнул, но вместо ответа взял себе бутерброд со шпротами. (Вообще угощенье было скудноватым, особенно на десять человек. Видимо, духовная пища заменяла физическую.) Нет, есть всё же минуты, когда учишься ценить наделённых самообладанием людей!
  
  - ...Рабство, рабство, наша вековая привычка к рабству! - не унимался Длиннолицый. - Возьмём хоть случай с бульдозерной выставкой шесть лет назад. Холопская мысль самодуров, которые умеют только 'хватать и не пущать' - с одной стороны, рабство мысли и скудоумие форм протеста - с другой.
  
  - А что, по-твоему, не рабство, Матвей? - подал голос Корнеев.
  
  - А вот выйти на Красную площадь в голом виде да прибить, скажем, свои причиндалы к брусчатке гвоздём в знак протеста - это было бы не рабство! (Смех и притворно-возмущённые восклицания со стороны девушек.) Вот это, понимаю, был бы шаг, который запомнился!
  
  - Август, как вы относитесь к прибиванию мужских органов гвоздём к брусчатке Красной площади? - снова подал голос Никита.
  
  - Я, виноват, к этому не отношусь ни прямо, ни косвенно, - ответил Август добродушно. - Но какая-то пророческая жилка в вашем Матвее пульсирует...
  
  - Ясно-понятно. Такого гражданского мужества от вас как верного слуги режима никто и не ожидает, конечно. А вы, извините, верный слуга режима, обратного вы пока не доказали. Так, а к бульдозерной выставке? Я имею в виду её разгон.
  
  - К разгону - как к отчаянному действию запутавшейся власти, а к самой выставке - плохо.
  
  - Что так? - радостно-зловеще уточнил Никита. Встав и поигрывая шарнирными руками-ногами, он перешёл к магнитофону 'Весна', убавил звук, невзирая на протесты, будто для того, чтобы не потерять ни одного слова ответа.
  
  - Я не считаю, что выставлять работы малой художественной ценности имеет большой смысл, - пояснил Август.
  
  - То есть вы сомневаетесь в художественной ценности выставленных работ? А вы, простите, искусствовед? Или даже художник? Впрочем, что я спрашиваю: мне говорили, вы физик. Может быть, вы думаете, что ваши занятия физикой в области конструирования самоубийственной 'кузькиной матери' дают вам моральное право также высказываться по другим вопросам, как академику Сахарову, а именно по вопросам, в которых вы ни черта не смыслите?
  
  Незаметно, под столом, я нашла левую руку Августа и на секунду крепко её сжала.
  
  - Позвольте спросить, - отозвался Август с юмором: - вы, в свою очередь, считаете, будто занятия физикой академика Сахарова дают ему моральное право высказываться по вопросам, в которых он тоже смыслит довольно мало?
  
  - Ах, вот вы, значит, какого мнения об академике Сахарове? То есть именно такого? Мы это запомним...
  
  - 'И при первом случае - повесим', как сказал Пётр Верховенский, - пробормотал Август.
  
  - Нет-нет, вешать вас никто не собирается: мы же не сатрапы. Просто запомним, чтобы дать вам в будущем возможность предстать перед судом вашей собственной совести.
  
  - Вот вы, уважаемый, процитировали Достоевского, - вмешался Длиннолицый, обращаясь к Августу. Что же это у них за манера: набрасываться всем на одного! - А известно вам, что сей типус писал восторженные письма Победоносцеву? Про личность Победоносцева вам рассказывать не надо, надеюсь? Почитали в книжке? Или не нашли время, расщепляя мирный атом? Можете вы представить, чтобы кто-то из н-а-с-т-о-я-щ-и-х художников слова лизал бы зад политбюро? Можете вы вообразить, чтобы Солженицын, да хоть Аксёнов пресмыкался перед властями подобным образом? Нет? А я о чём! Так и кто из них значительней как личность? Не пора ли русской культуре освободиться от культа этого припадочного параноика? Не 'Уберите Ленина с купюр!', а 'Уберите Достоевского из школы!', вот что должно быть лозунгом порядочного человека! Сделайте хоть эту малость - и уже станет легче дышать!
  
  - Русской культуры нет, - подал с места голос Корнеев. - Нет, хоть тресни. Попробуйте докажите мне, что это не так. Ничего своего не имеем. Всё содрали с Запада! Даже Володьку Ленина - и того с Запада завезли в пломбированном вагоне на деньги немецкого генштаба. А кнут и другие чисто славянские радости нам татары оставили на память. Дайте мне пример полностью русского произведения, дайте! Ну, девочки?
  
  - 'Архипелаг ГУЛАГ', - предложила Анжела.
  
  - Хроника, а не литература, - отмёл Длиннолицый.
  
  - 'Война и мир', - пискнула Валя Смирнова.
  
  - А! - с пренебрежением отмахнулся Корнеев. - 'Многословная дребедень', а не литература, по свидетельству самого Толстого. [Характеристика Львом Толстым 'Войны и мира' в письме Фету от января 1871 года (прим. авт.).] Автору-то можно верить, как?
  
  - Пётр Ильич Чайковский, - не сдавалась Валя. - Ага, - иронично отозвался Корнеев. - Он самый, заднеприводный Чайковский наш. Ещё 'Майя Кристалинская' скажи. Песня 'Нежность'.
  
  Ну уж это не троньте!
  
  - Я считаю, что 'Нежность' ничем не хуже вашего Pink Floyd, - заговорила я, набравшись смелости, с некоторым даже вызовом.
  
  Длиннолицый хмыкнул, хмыкнул Корнеев, хмыкнула Анжела - и вот уже вся компания смеялась в голос, на все лады. Даже наши девчонки, хоть и не вникли, в чём дело, веселились. Никита перегнулся ко мне через стол, чтобы задушевно, с обаятельно-хамоватой улыбкой, поведать:
  
  - Деточка! Это, наверное, твой друг из Сибири так считает, так ведь он по-английски не разумеет, младшему научрабу оно без надобности, ему только и можно лепить такую чушь, а тебе, как студентке иняза, уже нет. Запомни, деточка: Pink Floyd, - это дух свободы, это суть свободы, это квинтэссенция свободы! Это великая музыка свободных людей, с которых начнётся новая эра. Я бы их фото поставил в красный угол да зажёг бы лампадку перед ними, если бы вообще был склонен к такой дешёвой сентиментальности. А твоя Кристалинская - это...
  
  - ...Это рупор людоеда! - со страстью воскликнул Длиннолицый. - 'Потому что на десять девчонок по статистике девять ребят' - да хрена с два! Не по статистике, а потому что Гитлера трупами завалили, вот почему! А сейчас Афган заваливаем трупами без цели, без пользы, без смысла! Конечно, бабы ведь ещё нарожают! Советская цивилизация - монстр, пожирающий своих детей, это Animal Farm в чистом виде, Оруэлл курит за углом! - Кстати, - встрял Никита, - у меня есть Animal Farm, вон на подоконнике лежит, рядом с 'Весной'. Могу дать на две ночи.
  
  - ...Конечно, - закончил Длиннолицый, - если общаться с людьми, которые оправдывают разгон бульдозерной выставки, то и Кристалинскую начнёшь хвалить, и 'Кубанских казаков' назовёшь киношедевром.
  
  Август незаметно погладил мою руку, как бы призывая меня держаться.
  
  - Давайте их всё-таки рассадим! - предложила Анжела, наблюдавшая за нами всё время. - А то уж больно тесно сидят эти двое.
  
  - У меня есть идея получше, - ответил Никита и, нагнувшись, извлёк из-под стола пустую бутылку. Увидев её, девочки завизжали от восторга:
  
  - 'Бутылочка'!
  
  - Именно так, - кивнул Никита. Встав и позвенев вилкой о стакан (тишина, впрочем, установилась и без этого ритуального жеста), он объявил:
  
  - На правах председателя собрания и хозяина хаты! Отныне и до века объявляется эпоха свободной любви! Очень жаль, пользуясь языком людоеда, что на шестеро девчонок по статистике четверо ребят, так как остальные ребята поливают кровью афганский песок, но математика сильней нас, что нам подтвердят даже товарищи из Сибири, пусть и с неохотой, а любовь сильнее смерти, как сказал царь Соломон. Неужели не уважим этого чудесного еврея? Решает его величество случай, всё честно, как в Спортлото! Первая пара, соединённая узами 'бутылочки', после окончания застолья или при желании даже прямо сразу, если совсем невтерпёж, отправляется в особую комнату под изумительным русским названием 'горница', вторая - на кухню, там есть раскладушка, третья...
  
  - Что значит 'четверо' и 'шестеро'? - подала я дрожащий голос. - Почему нас включили в эту дурацкую игру?
  
  Все притихли, глядя на меня с интересом.
  
  - Если ты откажешься, Верунь, то очень не по-товарищески поступишь, - заявила вдруг Люба Монахова. - Ну что, убудет, что ли, от твоего кавалера? Всем ведь хочется попробовать сибирскую породу, не одной тебе!
  
  Таня и Лида весело хрюкнули, показывая, что не спорят с этим мнением.
  
  - Шанс у этих двоих быть вместе ещё есть, - милостиво разрешил Длиннолицый. - Примерно один из шести. Но уж, извините, подыгрывать не будем. У нас тут не партсъезд, а реальная, живая демократия с равными возможностями для каждого. То самое, за что воевали наши деды, тэк скэть.
  
  Я попыталась поймать взгляд Вали Смирновой. Та отвела глаза и пробормотала, жалко улыбнувшись:
  
  - Что я? Я как все... Мне-то всё равно ничего не достанется... Знаю я эту 'бутылочку', играли...
  
  - Веруня, ты ещё посмотри на это дело с моральной точки зрения, - проговорила Анжела выразительным голосом. - Если Август и правда - друг отца, то спать с другом отца как-то совсем не комильфо, ты не находишь? Я пробовала: поверь мне, ничего хорошего... Поэтому тебя товарищи спасают от непоправимой ошибки молодости, а товарищу твоего драгоценного папы предоставляют культурный досуг, он ещё спасибо нам сказать должен, за молодую свежатинку. А если и не скажет, всё равно никуда от нас не денется: на улице метель. Август, куда же ты?
  
  Мой спутник встал с места (я на секунду до озноба испугалась того, что он оставит меня здесь одну), подошёл к подоконнику, на котором надрывалась Pink Floyd, выключил музыку и повернулся лицом к гостям.
  
  - Прежде чем мы уйдём, разрешите сообщить вам моё впечатление о вас, господа диссиденты, - заговорил он. - Вы или люди, подобные вам, станут рано или поздно могильщиками существующего государственного строя, и, хоть не испытывая большой симпатии к философским основам этого строя, я способен с сочувствием отнестись к режиму, имеющему таких могильщиков. Вы жестоки, и ваша жестокость незаметна лишь потому, что власть ваша невелика, но там, куда она простирается, вы жестоки до беспощадности. Вы равнодушны к человеческому страданию и к человеку вообще. Вы циничны. Вы считаете ваши цинизм и грубость доблестью, но ваш цинизм - это всего лишь цинизм, и ваша грубость - всего лишь грубость. Вам недостаёт хороших манер, и вы тщетно пытаетесь прикрыть эту недостачу застиранной простынёй плоского юмора или потрёпанным прапором вашей идеологии. Вы похотливы и маскируете вашу похоть рассуждениями о свободе или демократии. О свободе вы только и говорите, свободы вы неистово требуете, в основном, для себя, но подлинную свободу других людей, а особенно духовную, например, свободу добровольно сохранять верность любимому человеку или следовать аскезе, вы не цените и так и не научились уважать. Вообще, вам, как любым мелким преступникам, постоянно требуется идеологическое оправдание: вы стыдитесь творить свой срам откровенно. Вы притворяетесь, что цените религиозную свободу, но церковь вы ненавидите и охотно бы упразднили её вовсе. Вы притворяетесь, будто цените свободу высказывания, но затыкаете рот любому, кто идёт вразрез с вашим ортодоксальным, так сказать, освящённым инакомыслием. Вы люто критикуете власть, но не способны предложить никакого сносного решения общественных и государственных проблем, потому что ваш опыт управления и решения таких проблем ничтожен, да и вообще созидать вы не любите и не умеете, предпочитая критиковать созданное. Вы несправедливо упрекаете достойнейших людей России в низкопоклонстве перед властью, а сами готовы лизать подмётки любым сомнительным гешефтмахерам, лишь бы они были не русскими и вопили не по-русски. Вы на людях презираете деньги, а втайне любите их страстной, животной любовью, ровным счётом как те, чьи портреты вы хотите выставить вместо икон и затеплить перед ними лампадки. Вы патологически, до нервной дрожи, не терпите тех, кто оказался выше вас, крупнее вас, значительней вас, приклеивая к Достоевскому ярлык припадочного параноика, а к Чайковскому - эпитет 'заднеприводный'. Вы не желаете быть снисходительны к своему народу, и те милые, простые песни, которые поёт народ, чтобы забыться, от тяжёлой ли работы или от ужасов войны, вызывают у вас почти бешенство. Вы не прощаете никому, кроме себя, конечно, любой мелкой неправды, думая, что развенчание мелких неправд и есть высшая правдивость, вы смеётесь над словами 'нас возвышающий обман' и алчно требуете т-ь-м-у н-и-з-к-и-х и-с-т-и-н, впрочем, Пушкина вы тоже не читали и не прочтёте. Вы дилетанты, бестрепетно присвоившие себе право судить обо всём, но как следует не изучившие ни одной науки, ни одного художества, ни одного ремесла, высокомерные и ревнивые дилетанты, которые объявляют свою мазню любого рода - искусством, а искусство, открывающее вашу истинную суть, - бездарной мазнёй. Вам поставлен диагноз, и поставлен он вам задолго до меня, поставлен тем, кого вы окрестили припадочным параноиком, на кого клеветали и клевещете, зная о правде созданного им вашего волшебного портрета и ненавистно содрогаясь от этой правды. В-ы, п-о-д в-и-д-о-м о-б-щ-е-с-т-в-е-н-н-ы-х п-о-р-о-к-о-в и и-з-ъ-я-н-о-в, н-е-н-а-в-и-д-и-т-е Р-о-с-с-и-ю. Вы, впрочем, готовы были бы терпеть и Россию, зажав нос, как-нибудь, если бы только она перестала быть сама собой и вошла в орбиту чужой культуры на правах бедного родственника, а ещё лучше - стала бы настоящей колонией, в администрации которой вы надеетесь выцарапать себе местечко. 'Скотный двор! - вопите вы про страну, которая родила вас, воспитала вас и дала вам отличное бесплатное образование. - Animal Farm [Скотный двор (англ.), тж. 'Скотный двор', название повести Дж. Оруэлла]!' Вы считаете, что лишь вам дано святое право отличать людей от свиней, миловать и карать последних. Вы забыли провозвестие Оруэлла, вашего пророка, которого почитаете лицемерно, но писания которого ленитесь прочитать! - Август схватил английское издание Оруэлла с подоконника. - Вы забыли пророчество Animal Farm о том, чтó совершится, когда рухнет гигант, ноги которого вы с остервенением подгрызаете. Вы забыли, но я напомню вам это предсказание! - и, раскрыв книгу на последней странице, он продолжил на английском, с безупречным произношением (по мне побежала дрожь ужаса: советские люди так по-английски не говорят, включая преподавателей иняза): - A violent quarrel was in progress. There were shoutings, bangings on the table, sharp suspicious glances, furious denials. Twelve voices were shouting in anger, and they were all alike. No question, now, what had happened to the faces of the pigs. The creatures outside looked from pig to man, and from man to pig, and from pig to man again; but already it was impossible to say which was which. ['С фермы до них донесся рев голосов. Кинувшись обратно, они снова приникли к окнам. Да, в гостиной разгорелась жестокая ссора. Раздавались крики, грохотали удары, по столу летели злобные взгляды, сыпались оскорбления. Двенадцать голосов кричали одновременно, но все они были похожи. Теперь было ясно, что случилось со свиньями. Оставшиеся снаружи переводили взгляды от свиней к людям, от людей к свиньям, снова и снова всматривались они в лица тех и других, но уже было невозможно определить, кто есть кто' {Оруэлл, Дж. Скотный двор}.]
  
  Коротко поклонившись, он вышел из комнаты. Я, встав из-за стола, поспешила за ним. Никто не посмел нас остановить.
  
  XXIII
  
  Август ждал меня на улице. Темень стояла непроглядная, похолодало, и действительно мела позёмка.
  
  - Очень познавательный был вечер, ты не находишь? - еле долетел до меня его голос. Видела я только его тёмную фигуру.
  
  Я помотала головой, не отрывая от него молящего, требующего взгляда, и подошла к нему на расстояние вытянутой руки. Даже и на этом расстоянии сложно было зимней метельной ночью разглядеть его лицо.
  
  - Август, мне нужно объяснение! - начала я. - С ними всё ясно, и не стоило на них тратить своё красноречие, но кто такой т-ы? Откуда ты прибыл? - Догадка как молния сверкнула в уме. - Признайся: ты - не советский человек? Ты - потомок белоэмигрантов? Ну конечно, кто же ещё! Вот откуда твой странный, будто устаревший русский язык, старомодная вежливость и знание того, как обращаться к князьям! (Я и сама сейчас говорила несколько высокопарно: но это вообще свойство нашего женского ума: мы легко перенимаем черты чужой речи.) Вот откуда твоё христианство! Зачем ты приехал к нам? Какие замеры делаешь? А! - горько выдохнула я от новой догадки. - Ты - агент западных спецслужб?! Конечно, как же я не догадалась, это ведь отлично объясняет всё: и деньги, которые у тебя не переводятся, и 'ведомственную технику', которую никому нельзя давать в руки, и английский, от которого мурашки бегут по коже. Какую ужасную глупость я совершила, тебе доверившись! Какую глупость, близкую к предательству! Скажи мне правду! Я никому её не открою, н-о с-к-а-ж-и м-н-е п-р-а-в-д-у!
  
  - Ты славную теорию сочинила, Ника, - услышала я его голос. - Она ведь и в самом деле объясняет всё. Агент спецслужб, говоришь? Пусть будет по-твоему. Правда больше и масштабней...
  
  - Разве я её не заслужила?
  
  - Ты знаешь, какой сегодня день? - ответил он вопросом на вопрос.
  
  - Воскресенье! - удивилась я.
  
  - Сегодня - шестое января, Рождество Христово.
  
  Он взял меня за руку и повёл куда-то. Я шла с неохотой, но шла всё-таки. Всхлипнула:
  
  - Куда ты меня ведёшь?
  
  Мне пришлось повторить вопрос: в первый раз он меня не расслышал.
  
  - В церковь, - получила я ответ.
  
  - В какую ещё церковь?
  
  - В здешнюю. Она прямо перед тобой, погляди!
  
  Я остановилась, вырвала его руку.
  
  - Может быть, вы последуете своей собственной проповеди и уважите мою свободу совести, ваше шпионское сиятельство?! - выкрикнула я.
  
  Август развернулся ко мне.
  
  - Я её уважаю, - ответил он серьёзно. - У вас, Вероника, - прибавил он с ноткой иронии, - есть полная свобода делать всё, что вы хотите: идти со мной в храм, оставаться на улице или возвращаться в избу Никиты и играть в 'бутылочку'.
  
  Поклонившись коротко, как до того компании в избе, он развернулся и пошёл к церкви один. 'Ещё бы каблуками щёлкнул! - злобно подумала я. - Белогвардеец недобитый!'
  
  XXIV
  
  На улице стоять было холодно. Вернуться к девчонкам и Никите, участвовать в их гадкой забаве? Даже эта мысль мелькнула, так я была зла (и не на Августа только - на свою собственную слепоту и дурость). Но нет, отвратительно ведь, невозможно, не выдержу... Идти в город? Пешком, ночью, в метель?
  
  Дойду и ночью, дойду и в метель: молодая, сильная. Назло всем, заболею, а дойду! Но... так и не узнать, кто он на самом деле?
  
  Я несколько раз обошла вокруг храма, поёживаясь внутри шубки (верных минус пятнадцать на улице!)
  
  Зашла в притвор, чтобы защититься от ветра.
  
  Если бы была хоть скамейка в этом притворе! А то ноги меня уже совсем не держали... Шаг за шажком я подобралась к главной части храма. Вошла. И сразу опустилась на лавку при входе. Не заставите меня встать, мракобесы несчастные!
  
  А ведь не было у меня раньше никакой особенной ненависти к церкви. Это просто сейчас соединилось одно с другим, восприятие церкви - с горечью открытия. Да и сейчас стоило бы разделять, по справедливости....
  
  Тянулись часы повечерия, про которое я не знала, что это только повечерие, и наивно думала (это про рождественскую-то службу!), что вот ещё полчаса, часик - и всё закончится. Служил благообразный, слегка тщедушный батюшка, еще молодой, по виду не старше сорока лет. Имелся и хор из двух женщин, а вообще, кроме Августа и трёх старух, других прихожан не было.
  
  В самом ли деле он агент? Но, ведь, кажется, патриот? А что толку в том, что патриот? Агент западных спецслужб - зверь опасный, страшный, и тем страшный, что сам он - только коготок от другого, большого и беспощадного зверя, и волю этого зверя будет исполнять вопреки любой вере, любому личному патриотизму. Вот ведь забавно вышло: даже западные агенты брезгуют нашей доморощенной 'диссидой' и её жалкими рассуждениями. Осудили в борделе за разврат, как говорится...
  
  Но не хотелось думать ни про 'диссиду', ни про агентов. Забыть его, забыть совсем. Раствориться в этих словах, в этом пении, в этом свечном мерцании...
  
  Я обнаружила, что плачу. (Повечерие сменилось литургией.) Слёзы неслышно бежали по щекам одна за другой. Что-то было в этой литургии негромкое и пронзительное, забирающее тихими лапками, от давешней 'Нежности', и в 'Нежности' было что-то от литургии тоже. Что-то плавилось во мне, таяло, высвобождалось...
  
  Прихожане потянулись к причастию. Причастив всех, священник подошёл и ко мне.
  
  - А вы не будете причащаться? - спросил он ласково. Я отчаянно замотала головой, с трудом удерживая слёзы. Положив лжицу в потир, священник освободившейся рукой погладил мою глупую голову.
  
  Завершилась и рождественская служба, как всё завершается в жизни. Хор был отпущен, прихожане разошлись. Священник проходил по храму, гася жестяным колпачком свечи в поставцах и оставив гореть только электрическую лампу на клиросе. Август подошёл к нему, привычным жестом сложил ладони лодочкой, коснулся священнической руки губами.
  
  - А я ведь вас помню, батюшка Юлианий, - сказал он тихо. - Последний раз, как видел, болели. Рад, что сейчас здоровы.
  
  - А я вас нет! - признался батюшка. - Но имя моё совершенно верно назвали. Стесняюсь спросить... не из КГБ ли вы часом?
  
  Август негромко рассмеялся.
  
  - Вот та девица тоже меня считает агентом, - ответил он, кивнув головой в мою сторону. - Только не КГБ, а ЦРУ или 'Моссада', уж не знаю. Я ни тот, ни другой, поверьте. (''Девица'! Сам ты 'девица'!')
  
  Словечко про 'ни другой' я, однако, отметила. Не агент, тогда кто же?
  
  - Человек вы, видимо, в любом случае незаурядный, может быть, и столичный, - проговорил батюшка. - Видали, наверное, и более торжественные службы, и более роскошные храмы?
  
  - Видал, но не помню, чтобы где-то такую тихую, умилённую и сосредоточенную радость испытал, как у вас.
  
  - Спасибо на добром слове! Да ведь гляньте, милый, - незаметным жестом священник показал на меня, - и в неверующую душу слово Божье проникает. Славно сделали, что привели её.
  
  Я хотела возмутиться, ляпнуть что-нибудь обидное, но ничего не сказала, только шмыгнула носом.
  
  - А куда же сейчас пойдёте на ночь глядя с вашей... подругой? - продолжал батюшка.
  
  - Вот не знаю, не думал! - признался Август. - Попрошусь на ночлег к кому-нибудь, мир не без добрых людей.
  
  - Попроситесь ко мне.
  
  - А не стесним?
  
  - А не стесните.
  
  - Сердечное спасибо! Вот только её ещё не спросил...
  
  Август подошёл ко мне и присел на скамью рядом.
  
  - Батюшка Юлианий приглашает нас к себе, Ника, - сказал он мне.
  
  - Я слышала,- ответила я сдавленным голосом. - Снова ты мне оставляешь потрясающий выбор: идти за тобой, мёрзнуть на улице как собака или играть у Никиты в 'бутылочку'. Пойду с тобой, что ж делать! You owe me an explanation, Mr Yusupov. [Вы мне обязаны объяснением, господин Юсупов (англ).]
  
  Отец Юлианий смотрел на нас издали, кротко улыбаясь.
  
  XXV
  
  В горнице было прохладно несмотря на то, что печь в доме топили. Матушка, приятная чуть полноватая женщина с глазами слегка навыкате, принесла нам несколько одеял. Едва она оставила нас одних, я энергично прошептала:
  
  - Не лягу с тобой в одну постель! Даже не надейся!
  
  - Я и не собирался сейчас спать, у меня, боюсь, и времени нет, - отозвался Август вежливо-сдержанно. - Мне нужно проверить вычисления.
  
  Он пристроился в углу на каком-то сундуке, раскрыл на коленях свой гроссбух и уставился в записи, делая по временам мелкие пометки.
  
  Совершенно его не стесняясь, а может быть, и намеренно провоцируя (без толку, этот святоша даже не поднял головы!), я разделась и забралась в постель. Уставилась в потолок. Нет, увы, на потолке ничего интересного не показывали.
  
  - Что ты вычисляешь? - спросила я притворно-равнодушно. Может быть, правдивый ответ даст мне подсказку о том, кто он, всё-таки...
  
  - Время, оптимальное для скольжения, и возможные помехи, - откликнулся Август.
  
  - Что такое скольжение? - Скольжение - это процесс, при котором объект в одном временнóм потоке постепенно выводится в условное псевдопространство между ними, а затем из псевдопространства переводится во второй поток. Время нелинейно, Ника. Оно иногда в течении делает петли, как река, которая на своём пути возвращается к собственной излучине, и тогда потоки времени какое-то время движутся рядом, их разделяет только тонкая стенка. Или это похоже на петлю автострады, которая возвращается сама к себе и какое-то время идёт параллельно прежней себе, прежде чем подняться вверх и пересечь себя по виадуку. Этот период параллельного движения называется временем касания. Скольжение возможно во время касания.
  
  Никаких других объяснений не последовало. Шуршание карандаша по бумаге, треск сверчка, шум ветра в трубе.
  
  Я села на постели, уже почти догадавшись.
  
  - Что такое 'временнóй поток'?
  
  - То или иное историческое время. Например, тысяча девятьсот восьмидесятый год.
  
  - Или любой другой? - Нет, не любой, увы. Временны́е петли зависят не от нас, это Вселенная - их архитектор. Мы их можем только обнаружить и рассчитать.
  
  - Этим, значит, ты занимаешься... - Не я один.
  
  - Да, конечно...
  
  - Исследовательская группа - с международным участием, есть ребята из Японии, Австралии, Америки. Да и вообще есть времена, в которых языки учить проще.
  
  - Понятно, понятно... Видимо, и христианство у вас тоже в моде: ну-ну... А что если я тебе не поверю?
  
  - А я и не сказал тебе ничего. Я, милая, работаю младшим научным сотрудником в НИИ, занимаюсь синтезом полимеров, получаю сто двадцать целковых в неделю. А временны́е петли - это, знаешь, я в поезде придумал от нечего делать и записал в этот ежедневник. Ненаучная фантастика, как ты сказала.
  
  Снова я лежала молча, не понимая, как разговаривать с этим удивительным человеком. - Август! - позвала я тихонько. - Отчего ты так со мной? Почему ты не хочешь, чтобы я тебе поверила?
  
  - Потому, милая, что тебе будет лучше и спокойней мне не поверить.
  
  - 'Милая'... Спасибо, конечно, только для тебя это всё пустые слова.
  
  Август закрыл блокнот. Подошёл ко мне и сел рядом с постелью на колени, прямо как я вчера.
  
  - Это не слова, - произнёс он тихо. - Я очень тебя люблю, очень, чудесная моя советская девочка с христианским именем.
  
  Я отвернулась к стенке, чтобы ему не увидеть моих слёз. Высунув руку из-под одеяла, вслепую нашарила свой свитер, который положила рядом с кроватью, притянула его к себе и уткнулась в него лицом. Мне надо было во что-то выплакаться.
  
  XXVI
  
  Мы добрались до города в десятом часу на утреннем, почти пустом, пригородном автобусе, который проходил через Салтыково.
  
  - Я... ничего не помню, - схитрила я, едва мы вошли в мою уютную квартирку.
  
  - Совсем ничего? - с подозрением спросил Август. - Я тебе, кажется, читал главу из научно-фантастического романа...
  
  - Подлец! - воскликнула я, обернувшись к нему и чувствуя, что глаза у меня снова наливаются слезами. - Подлец! Подлец! Хочешь сбежать от меня, да?
  
  С бессилием я несколько раз ударила своими слабыми кулачками в его грудь.
  
  - Что ты, что ты? - попробовал он отшутиться, бледный.
  
  - Когда закончится период касания? - спросила я строго, сухо.
  
  Высвободившись, он прошёл на кухню, сел у окна.
  
  - Дай мне чаю, ради Бога... Завтра в час ночи, - ответил он, не глядя на меня. - Но стабильное касание прекратится уже сегодня в одиннадцать вечера.
  
  - Отчего ты не видишь меня в будущем? - Ты и так доживёшь до этого будущего: между нами и вами всего тридцать семь лет.
  
  - Тридцать семь! - ахнула я. - Конечно, доживу: пенсионеркой... Ну хорошо, расскажи мне хоть что-то радостное, гость из будущего. Построили вы коммунизм, например?
  
  Август покачал головой с таким печальным лицом, что у меня аж сердце защемило.
  
  - Какое там 'коммунизм'! - усмехнулся он. - В Сети ходит шутка: портрет Гагарина, а под ним подпись: 'Извини, Юра, мы всё про...', хм, 'просвистели', используем самый вежливый глагол.
  
  - Что такое Сеть? Так, хорошо, некогда. Неужели вы так-таки всё... просвистели? - спросила я с огорчением. - И... что это за странные вчерашние слова про 'могильщиков существующего строя', про свиней, смешавшихся с людьми? Пусть вы не построили коммунизм, но скажи мне, по крайней мере: Советский Союз в будущем есть? Ты - советский человек?
  
  - Россия существует, - ответил Август глуховато. - Она немного уменьшилась в размерах за счёт отделения союзных республик, и... ты едва ли узнаешь её, если увидишь.
  
  - Россия? - переспросила я непонимающе. - Ясно, обиходное название, РСФСР. Так, ладно. Республики отделились. Но строй-то у вас хотя бы социалистический? Вместо ответа он засунул руку в карман брюк, достал из него монетку и кинул её мне.
  
  - Десять рублей! - обрадовалась я, поймав монетку. - Юбилейные?
  
  - Погляди на год.
  
  - Год? Ах да, конечно, ваш год... И ещё надпись 'Банк России'. Что ж, - улыбнулась я, - по крайней мере, у вас в ходу рубли, а не доллары, не палочки и не ракушки. И пишете вы до сих пор русскими буквами, а не цифрами и не иероглифами. Разве одно это уже не плохо? Боюсь, иероглифы мне было бы не выучить...
  
  - Ты права, есть повод для оптимизма... Переверни монетку.
  
  Я перевернула, и улыбка медленно сошла с моего лица. На меня смотрел двуглавый орёл с короной, герб Российской Империи.
  
  Август встал и, подойдя ко мне, осторожно, нежно взял меня за руки.
  
  - Да, мы империя, Ника, верней, что-то, что очень напоминает империю, являясь буржуазной республикой по форме, - сказал он тихо. - У нас даже государь есть, хоть и называется он всего лишь президентом, впрочем, Россией всегда правили цари, даже когда они звались генсеками. Но это ещё не самое скверное, что могло с нами случиться, далеко не самое скверное, поверь мне. Мы выжили как страна и как отдельная цивилизация. Мир снова разделён на два лагеря и временами балансирует на грани большой войны, в точности как у вас, но большой войны, слава Богу, пока не случилось. Идут множество мелких войн, некоторые - на наших границах. Нравы стали в общем грубее и проще, а люди зубастей. Ты... уверена, что хочешь пойти туда, откуда я пришёл?
  
  - А что, - спросила я с горькой иронией, - если вы империя, снова у вас появились князья, графы и крепостные крестьяне? И кем мне будет можно стать: княгиней или только крепостной крестьянкой?
  
  Продолжить разговор мы не успели: раздался звонок в дверь.
  
  XXVII
  
  Август подошёл к двери первым и открыл её.
  
  На пороге стоял Никита собственной персоной.
  
  - Могу я войти? - спросил он, поигрывая руками и плечами, ходившими свободно, будто у Пиноккио.
  
  Август посторонился, давая возможность ему зайти. Без лишних разговоров Никита сел на тумбочку в коридоре в позе кучера и некоторое время молчал, поглядывая с вызовом на нас попеременно. - У меня к вам есть предложение, - заговорил он, наконец, обращаясь к моему гостю. - Рыцарское, можно сказать, предложение. Очень учтивое. Прям до невозможности, сам на себя поражаюсь.
  
  - Я вас слушаю, - ответил Август осторожно.
  
  - Собирали бы вы вещи, господин хороший, да дули отсюда, но прямо сейчас! А то минут через пять, - он посмотрел на часы, - глядишь, и поздно будет!
  
  - Я не понимаю вас! - признался Август.
  
  - А тут нечего понимать, я вам всех карт раскрывать не обязан. Вы ведь мне своих карт не раскрываете? Анжела про вас думает, например, что вы агент МИ-6. Такое, мол, чистое произношение только на пластинках. Ну, это враки, положим, с её рыбьим мозгом и не такое сочинишь, да и не похожи вы на агента, но я вам скажу, кто вы точно.
  
  - Кто же?
  
  - Вы лишний человек! - выпалил Никита. - Вы совсем не на месте и не во время! Вас здесь не должно быть, никому вы здесь не нужны, и когда уедете, никто не заплачет! Вы - имперец, чистокровный имперец, старорежимный осколок, который непонятно как дожил до наших дней! Вы, небось, даже личный дневник через 'ять' пишете: вот бы поглядеть, умора! В Сибири, наверное, есть специальные заповедники для сохранения таких диковинных видов. Вот в Сибирь и катитесь, скатертью дорога, а здесь вас не надо! Не надо! Август облокотился спиной о стену. Скрестил руки.
  
  - Вот она, вот она, поза-то имперская, - злорадно прокомментировал Никита, глядя на него. - Граф Толстой наблюдает хамское отродье!
  
  - Вы не хамское отродье, да и я не граф Толстой.
  
  - Конечно, с графом вы бы и ручкаться не стали, это я дал маху. Его же типы вроде вас от церкви отлучили, так что замарались бы-с. Так вы отказываетесь убираться прямо сейчас?
  
  - Я уеду, - подтвердил Август, - и очень скоро. Уже сегодня. Но только не прямо сейчас, а когда сам найду нужным. - А можно поинтересоваться: вы один уедете или... кое-кого с собой думаете прихватить?
  
  - Вас я с собой точно брать не собирался, - не удержался от улыбки Август. - И на том спасибо. Вот спасибо, добрый человек! - Никита, вскочив на ноги, шутейно поклонился ему в пояс всем длинным телом, переломившимся в районе поясницы. - Вовек вашу доброту помнить буду! Он стоял посреди коридора, тяжело дыша, переводя взгляд с меня на Августа и с Августа на меня, и вдруг взорвался:
  
  - Так вот, мой черёд тоже вам кое-что высказать! Вчера не без интереса послушал вашу красноречивую барственную тираду в адрес меня, жалкого холопа, негодного Никитки, и вот пришло моё время дать вам ответ. Мы не святоши, это правда. Мы люди, мы любим и ненавидим, а кого мы и ненавидим, тут вы угадали, так это святош вроде вас. Вы каменный истукан, деревянный чурбан, рыбья кость в горле цивилизации! Вы добродетельное чучело, вот ваше определение! Вы тот, кем испокон веку пугают маленьких девочек, молодых девушек и старух, вот вы кто! Девочка, маленькая, невинная девочка хочет полакомиться вареньем, и никому от этого не будет худо, но 'Бог всё видит!' - вопят дядьки и тётки, такой же как вы, импотентный бог с рыбьей кровью и бородой Достоевского! Молодая девушка не видит проблемы в том, чтобы снять кофточку и подарить парню пять минут радости, но тут являетесь вы, как из-под земли, и каркаете: 'Грешно-с!' И всё, застряла вся радость в горле рыбьей костью! Старуха копит деньги вместо того, чтобы делиться ими с сестрой, всё копит и копит, а отчего? - а оттого что вы, бледное пугало, напугали старуху вашими неврастеническими фантазиями про ад, которого и нет нигде, кроме вашей параноидальной башки, и теперь все деньги в монастырь пойдут, на упокой старухиной души, то есть в ваш же, собственно, карман-с! Но не пойдут деньги в ваш карман: придёт студент и хрястнет старуху топором по темечку! А вы и студенту явитесь, и ему будете в ночных кошмарах капать на мозги о том свете и покаянии, и его на тот свет сживёте! И всегда вы в глазах всех этих слепых идиотов будете правы, а мы в дураках, будете белым ангелочком, а мы - смрадными козлищами! Но это не мы смрадные козлы, а вы - бацилла истории! Вы - всё косное, тёмное, отжившее, что само не живёт и другим не даёт жить! Дай бог, чтобы будущее избавилось от таких бацилл! Вы не захотели уезжать прямо сейчас - пеняйте на себя! Не говорите потом, что вас не предупреждали.
  
  Развернувшись, он вышел, хлопнув дверью.
  
  XXVIII
  
  Я поспешила запереть дверь на оба замка и обернулась к своему любимому:
  
  - Не слушай его, Август! Здесь ты в безопасности: тебя здесь никто не тронет!
  
  Были, похоже, люди, которые считали иначе: портфель Августа издал высокий тревожный звук.
  
  - Что это? - перепугалась я.
  
  - Это рация, - пояснил Август. - Особая, конечно. Наверное, руководитель проекта беспокоится... Я отвечу, если ты не против?
  
  Достав рацию, по виду заурядную, только чуть больше обычной, он ушёл с ней в кухню. Из коридора я между тем ясно слышала весь короткий разговор.
  
  ''Суздаль', я 'Владимир', ответьте, как слышите?'
  
  - 'Владимир', я 'Суздаль', приём, слышу хорошо.
  
  'Когда назад собираешься?'
  
  - Как обещал, сегодня.
  
  'Давай-ка, дружок, не 'сегодня', а прямо сейчас, не тяни кота за причинное место! Выставляй габариты шестьдесят на шестьдесят, командуй 'Поехали!', и через пять минут будешь дома в лучшем виде'.
  
  - Почему, зачем, с чего такая спешка?! Больше двенадцати часов до конца периода!
  
  'С того, что прочитали о тебе статью в 'Комсомолке', январский номер восьмидесятого года, и волнуемся о тебе, дурак!'
  
  - Про меня статью?
  
  'Нет, про Пушкина! Имя и фамилия твои, по крайней мере'.
  
  - Я обещаю не затягивать. Виталий Павлович... помните, я спрашивал вас о возможности перехода для ещё одного человека?
  
  'А я с тобой даже разговаривать об этом не хочу, пока ты передо мной не появишься вживую и всё мне не расскажешь русским языком. Выставляй габариты, не томи душу! Пять минут даю тебе! Всё, конец связи'. Я прошла в кухню стремительным шагом. - Откуда в 'Комсомолке' может быть статья про тебя? - спросила я взволнованно.
  
  - Твой Никита постарался, не иначе...
  
  - М-о-й Никита?
  
  - Милая моя, давай я вначале действительно выставлю габариты на всякий пожарный, а после потолкуем! Могу я воспользоваться кабинетом твоего отца? Ты говорила, там есть замóк, и это существенно. - Но ты не прямо сейчас уходишь, нет?!
  
  И снова звонок в дверь не дал нам договорить.
  
  XXIX
  
  Прильнув к глазку, я увидела за дверью наряд милиции, а вместе с ними - и человека в штатском.
  
  - К кому вы? - спросила я через входную дверь и, обернувшись к Августу, сложила 'Беги!' одними губами.
  
  Дверь в отцовский кабинет закрылась, щёлкнул замок.
  
  - Здравствуйте, гражданочка! - бодро ответил мне один из 'мильтонов', высокий, улыбчивый и бравый. - Квартира Косулиных?
  
  - Да, но по какому поводу... Есть ли у вас санкция прокурора? - сообразила я спросить, чтобы только потянуть время.
  
  - А мы щас тебе дверь вынесем, если будешь долго разговаривать, - пообещал тип в штатском, рябой и неприветливый.
  
  С упавшим сердцем я медленно повернула ручку верхнего и нижнего замка.
  
  Служивые стремительно вошли и рассыпались по квартире.
  
  - Да что же такое, можете вы мне объяснить?! Кто вас вызвал?! - вскричала я, собрав последние силы, сообразив, что только виновный будет покóрен в такой ситуации, а невинный обязан сердиться.
  
  Тип в штатском вернулся из кухни, которую осматривал, по пути заглянув в санузел.
  
  - Поступил сигнал, гражданочка, что у вас в квартире скрывается некий Август Александрóвич, предположительно агент британской разведки, - небрежно сообщил он. - Сами понимаете, невозможно в наше время проходить мимо таких сигналов... Эта дверь куда ведёт?
  
  - В кабинет отца...
  
  Высокий и улыбчивый милиционер, который всё это время оставался в прихожей (видимо, меня караулил), подвинув рябого в сторону, нажал на дверь плечом. Дверь не подалась. - Еремеев, Пахоменко, сюда! - скомандовал высокий. Я предусмотрительно отошла в сторону: ещё затопчут на бегу...
  
  - Раз, два, эх!..
  
  Дверь устояла под первым натиском.
  
  - Монтировку бы...
  
  - Ещё чего... А ну-ка, слабосильные, наляжем...
  
  Хрястнуло дерево дверного косяка, дверь распахнулась, все четверо проворно забежали в отцовский кабинет.
  
  Ступая осторожно, на цыпочках, я тоже вошла в комнату и испытала гигантское облегчение, найдя в ней только четырёх служивых, растерянно чесавших затылки.
  
  - Кто запер дверь изнутри? - потребовал от меня отчёта рябой.
  
  - Отец сам запер дверь, на ключ, снаружи, когда уехал в экспедицию, - ответила я, мигом сообразив (поди сейчас проверь!). - Так, хорошо! Что на полу делают эти свинцовые кубики?
  
  - Это образцы породы, я думаю...
  
  - Почему они выставлены в правильный квадрат?
  
  Лучшая оборона - это нападение. Помня об этом, я приосанилась и отчеканила:
  
  - Товарищ офицер государственной безопасности, извините, не знаю вашего звания! Может быть, и вы сможете мне ответить на кое-какие вопросы? Вы сейчас без всякого основания взломали дверь и ворвались в кабинет Сергея Александровича Косулина, ответственного работника, кандидата географических наук, начальника геологической партии и члена Коммунистической. Какое объяснение этого поступка вы представите своему начальству, когда Сергей Александрович вернётся и потребует ответа, зачем это было сделано, а вернётся он завтра вечером?
  
  Служивые переминались с ноги на ногу. Рябой нахмурился, глядя на меня исподлобья. У меня душа ушла в пятки: что-то уж больно дерзко я с ним разговаривала...
  
  XXX
  
  Входная дверь хлопнула (я ведь её не запирала). Все поспешили выйти в коридор, и я, стоявшая ближе всех к выходу, вышла быстрее всех.
  
  На пороге стоял Никита.
  
  - Я пришёл дать показания, - объявил он хрипловатым голосом.
  
  Показания?! Ах ты, гад! Ах ты, наушник! Жестокая, но гениальная в своём роде идея о том, как всё-таки обеспечить публикацию в январском номере 'Комсомолки', чтобы 'не распалась связь времён', пришла мне на ум.
  
  - А вы кто, собственно? - спросила я, бочком-бочком пробираясь к пальто Августа, забытому на вешалке, и незаметно опустив десятирублёвую монетку из будущего в его карман.
  
  - Я? - поразился Никита. - Я - заявитель! Фроловский Никита Тимофеевич...
  
  - А мне, когда я с вами вчера говорила по телефону, вы назывались другим именем! - громко объявила я.
  
  - Каким? - немедленно среагировал рябой.
  
  - Августом Юсуповым...
  
  Бедный Никитка и охнуть не успел, как его взяли под белы ручки. Жестоко? Но ведь и заслужил! Не рой другому яму, как говорится...
  
  - Да, - прибавила я улыбчиво, - вы забыли своё пальто! ('А в пальто - десять рублей с гербом Российской империи, - договорила я в уме. - Поглядим, что-то вы про них расскажете товарищам...')
  
  - Это не моё пальто! - возопил Никита дурным голосом.
  
  - Мы разберёмся, чьё это пальто, - сообщил рябой товарищ, который мне из ненавистного вдруг стал почти симпатичным. - Разберёмся, не сомневайтесь... А с вами, - он обернулся на пороге и смерил меня взглядом с головы до пят, - мы тоже побеседуем, гражданочка. (Нет, про 'почти симпатичным' я погорячилась, конечно!) После выяснения всех обстоятельств...
  
  XXXI
  
  Я провела пару часов в бессмысленной возне по дому: лишь бы делать что-нибудь.
  
  Устав, легла в своей спальне без сил и пролежала неизвестно сколько времени, глядя в потолок.
  
  Неужели всё закончилось, и никакой надежды больше?
  
  Собравшись наконец с духом, я встала и дошла до кухни, где накапала себе несколько капель спиртовой настойки валерианы. Только после этого решилась идти в отцовский кабинет. Вдруг гость из будущего обронил что-то ещё, что нужно спрятать поскорее и понадёжней?
  
  Нет, Август ничего не забыл, увы. Уже отчаявшись искать, я вдруг вздрогнула от радости!
  
  Между четырёх 'габаритов', свинцовых кубов, выставленных по углам правильного квадрата размером шестьдесят на шестьдесят сантиметров, белел лист письма, написанного торопливым почерком.
  
  Милая Ника! Время, как известно, деньги, и особенно это верно в нашем случае. Проведение скольжения объектов большой массы между двумя потоками занимает время и требует работы целого ряда машин, каждая секунда работы которых стоит недёшево. Но я нашёл деньги, или почти нашёл их. Начальник проекта готов на этот необычный эксперимент, с тем условием, что всю ответственность за твою личную судьбу понесу я один. Сентиментальным доводом в пользу 'этой авантюры' стала твоя фотография: ты ему очень понравилась. Есть довод более серьёзный: никто не изучал долговременное пребывание человека из одного временнóго слоя в другом (заодно на всякий случай предупреждаю тебя об опасности). Этот опыт может оказаться колоссально значимым. Но пока в план исследования тебя не включили, поэтому сейчас я всё делаю на свой страх и риск (и за свой счёт: увы, увы...).
  
  Виталий Павлович думает, кроме того, что России сегодняшней не повредит 'советский фермент', люди 'советской выделки'. Он ведь и сам - человек 'советской выделки', твой ровесник. Шутливо меня уже упрекнули в том, что я не отправился в сороковые годы и не нашёл себе подругу из тех героических лет. Этого я, конечно, сделать не мог: вычисленная нами петля соприкасается только с восьмидесятым годом. Касание закончится сегодня, надо спешить. В России тебе придётся многое начинать с нуля, многому учиться, многое осваивать. Страна эта суровая, где-то и жестокая, но это - по-прежнему Россия, страна чудес и возможностей. Я пишу 'тебе придётся' так смело, а ведь по-прежнему не имею твоего согласия. Ты можешь передать мне записку, заключив её в любую водонепроницаемую ёмкость, достаточно прочную, чтобы выдержать 37 лет, и закопав её (лучше - поглубже) у северной опоры вышки линии электропередачи, той самой, на которую я обратил внимание в первый день. Вышка стоит до сих пор, с ней ничего не сделалось.
  
  Это, впрочем, не обязательно. Если ты отказываешься идти за мной, просто измени геометрию 'габаритов', и наши приборы это отразят.
  
  Скольжение будет начато в 21:30 по московскому времени (вашего потока) и, если всё пройдёт успешно, завершится через четыре минуты. Связь с вашим слоем будет потеряна в первые секунды. Не забудь вовремя встать внутрь габаритных маячков, а лучше сделай это заранее. Не пугайся необычных ощущений. Стой, по возможности не шевелясь. Не покидай зоны скольжения до его окончания. Не бери лишних вещей: у нас сейчас лето.
  
  Прости за плохой почерк. В моей школе, в отличие от твоей, не было уроков чистописания.
  
  XXXII
  
  Моя история пришла к тому моменту, где она становится настоящим. Моя лаконичная записка, обёрнутая в несколько слоёв целлофана и помещённая внутрь стеклянной банки с плотно надетой крышкой, закопана у северной опоры вышки электропередачи.
  
  Письмо отцу с приличествующей легендой о том, что я уезжаю в Новосибирск к будущему мужу, офицеру Советской Армии, написано и лежит у него на столе. В двух словах я также упомянула 'недоразумение с КГБ' и намекнула, что отчасти и бегу от возможных неприятностей. Жаль, что я не сумею с ним проститься... Что, если в будущем он будет ещё жив? До восьмидесяти многие доживают...
  
  Собрана сумочка с малым количеством вещей, включая деньги и документы. Боюсь, правда, не пригодятся ни те, ни другие... Да, я решилась в пользу клетчатого платья.
  
  Боюсь ли я новой России, страны 'суровой, где-то и жестокой', страны, которая сбросила с себя беспечность социализма и снова обросла медвежьей имперской шерстью, страны, о которой я не знаю ровным счётом ничего, кроме того, что она немного уменьшилась в размерах, печатает монеты с орлом, изготавливает (или имеет деньги закупать на стороне) крохотные фотоаппараты со встроенным магнитофоном (я поняла теперь, откуда звучала музыка в такси!), снова втянулась в ядерное противостояние с остальным миром и, наконец, позволяет существовать многим и многим хищницам вроде Анжелы?
  
  Боюсь ужасно, и простое пятибуквенное 'боюсь' не передаёт меры моего страха совсем.
  
  Но разве может и должен советский человек бояться будущего? Разве будущее - не тот вызов, который мы должны принять обязательно? Разве не следует устремиться в будущее, желая быть ему полезным, особенно зная, что у нас всё равно нет другого выхода? И, кто знает: если новая Россия вдруг решится снова строить социализм, может быть, во второй раз у нас получится лучше?
  
  Прочёл ли Август вопрос в моей записке?
  
  Что-то он мне на него ответит?
  
  Конец
  20 - 25 апреля 2017 г. Правка от 27 июня 2021 г.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"