В истории принимают участие герои романов Ф.М. Достоевского - 'Братья Карамазовы' (Алексей Федорович Карамазов), 'Подросток' (Андрей Петрович Версилов и его сын Аркадий Макарович Долгорукий), 'Идиот' (Мышкин Лев Николаевич) и 'Преступление и наказание' (Раскольников Родион Романович и его сестра Авдотья Романовна Вразумихина).
Как быстро летит время! А ведь прошел почти год, как в доме князя Мышкина в Санкт-Петербурге случились те страшные события. Мраморный бюст упал на голову Дмитрия Федоровича Карамазова, его брат Иван был задушен, погиб от яда Парфен Семенович Рогожин и утонула Софья Семеновна Раскольникова, которую и посчитали виновницей всех трех уходов.
И вот опять наступило лето!
Версилов привел свои дела в порядок, узнал через верных людей о местонахождении Катерины Николаевны Ахмаковой, своей прежней большой любви, и собирался вскоре отбыть за границу с ней на встречу.
Родион Раскольников за это время закончил свою рукопись о пребывании на каторге, которую неожиданно быстро издали, и теперь его имя мгновенно стало на устах всех жителей Российской империи. То есть по известности в качестве писателя он даже превзошел Аркадия, но тому это почему-то было безразлично, потому что он как раз начал писать грустную повесть о любви, забыв совсем о планах потрясти Россию, которые они вынашивали с Иваном Карамазовым.
Впрочем, Родион Семенович об этом не знал, поэтому часто вечерами в гостиной, если можно так сказать, даже поучал Аркадия Макаровича, как надо писать. Еще он рассказывал всем, что собирается теперь написать роман о странном человеке, намекая на князя Мышкина, отчего много времени проводил в его комнатах в разговорах наедине. Словом, он очень изменился после ухода своей жены и теперь наверстывал упущенное за долгие годы унижений время.
Вернулся из Скотопригоньевска Алексей Федорович, оправившись после ухода двух братьев. Дела, связанные с имением, он передал толковому управляющему, и теперь вместе с князем и Аркадием участвовал в гостиной в бесконечных разговорах с Раскольниковым о литературе и влиянии ее на судьбу государства. Занял он бывшие комнаты своего брата Дмитрия на первом этаже, и туда на стол, удивив всех, вернулся злосчастный бюст Мефистофеля.
Лев Николаевич и Дуня продолжали готовиться к свадьбе, которая должна была состояться в скором времени.
Но Авдотье Романовне приготовления к свадьбе быстро надоели, поэтому она опять стала понемногу играть, чтобы отвлечься от такой скучной жизни. Да и мысли о том, что, а нужно ли ей вообще это замужество, тоже как-то ее смущали. Конечно, деньги князя были совсем не лишними, но ведь о любви между ними так и не было сказано ни слова...
Впрочем, Дуня как-то быстро убрала из спальни Льва Николаевича портрет Настасьи Филипповны, хотя, может быть, он этого даже и не заметил. И позволяла Льву Николаевичу сколь угодно долго целовать ей руки, но почему-то стала часто вспоминать покончившего с собой Свидригайлова, животной страсти которого она когда-то испугалась, и сравнивать его с известным ей Парфеном Рогожиным, с которым прямо из-под венца уехала бывшая невеста князя. Отчего стала часто думать, что как бы и ей, Дуне, тоже не сбежать с собственной свадьбы...
Версилов же всегда помнил слова, которые ему сказала Соня перед тем, как бросилась в воду, о том, что князь Мышкин все знал.
И он пару раз пытался как бы случайно завести с ним разговор на тему, что конкретно тому было известно, впрочем, ответа так и не получил. Но не рассказал ли он кому-нибудь другому об этом?
Также он попытался поговорить об этом с Аркадием, но тот как-то легкомысленно отнесся к разговору.
- И почему тогда не скажет, что знает?
- Может, скрыть чье-то имя хочет?
- И чье?
- Не знаю.
- Я думаю, лучше все забыть, как будто ничего и не было.
- Забудешь тут...
Но наступило лето. И была жара, жара была, жара плыла...
И поэтому князь вместе со своей невестой часто в эти дни прогуливался по парку недалеко от реки. Вот и сегодня они были там и сидели на скамейке.
- Дунечка, когда же я назову тебя своей?
- Скоро, скоро, Лев Николаевич...
- Знаешь, а я все еще не верю своему счастью...
- Почему?
- Не знаю...
- Давай, Лев, лучше поговорим о чем-нибудь другом. Тебе известно, что Алексей Федорович хочет в годовщину ухода Дмитрия сделать поминальный обед у нас в гостиной?
- Да? Не знал.
- Сходим сначала в здешнюю церковь, а потом всех помянем, и Ивана, и Парфена Рогожина, и того же Дмитрия, и Софью Семеновну.
- Тревожно мне как-то, Дунечка!
- С чего вдруг?
- Да все как-то не так происходит... К тому же твой брат Родион...
- Что мой брат?
- Он постоянно расспрашивает меня о тех событиях, которые произошли, когда я только познакомился с Парфеном и Настасьей Филипповной, а я не хочу о них вспоминать.
- Родя и Алешу Карамазова забросал вопросами о том, что тому известно про убийство его отца в Скотопригоньевске.
- И его тоже? Не знал... Так, может, и Версилов из-за твоего братца от нас съехал?
- Аркадий Петрович? Нет, никуда он не съехал, просто перед отъездом за границу решил недели две пожить у матушки Аркадия. К тому же там и сад вокруг дома большой, и в нем летний зной переносить легче.
- А тому тоже есть что о своей прошлой жизни рассказать, она, как мне известно, бурной была.
- Я думаю, что зря ты Роде денег на продолжение учебы в Университете дал...
- Что ты, что ты... У меня их много, а он так счастлив был.
- Да, он старается наверстать упущенное... И известным теперь стал, когда книгу о своем пребывании на каторге написал. Сейчас вот тоже что-то сочиняет.
- Он умный, это правда. Но, знаешь, Дунечка, я тебе хочу кое-что рассказать.
- Что еще?
- Мне в последние ночи стала часто сниться Сонечка, его жена.
- Софья Семеновна?
- Она.
- Может, это у тебя от жары?
- Не знаю. Может быть... Но что ты об этом думаешь?
- Я? О чем?
- О Соне.
- А что мне о ней думать? Но как она тебе все-таки снится?
- Как? Совсем не такой, какой в жизни была. Холод от нее идет, и как будто она вся насквозь мокрая.
- Жуть!
- И говорит она мне, что никого не убивала. И что плохо ей там. Очень плохо...
- Плохо? Тебе ее жаль, что ли?
- Жаль. И все твердит, что не виновата она ни в чем, потому что никого не убивала.
- Не убивала? Странно! Так с чего она тогда вдруг в воду кинулась?
- Не знаю. Может, испугалась, что доказать ничего не сможет, а на каторгу идти не захотела, видела же, как там людям тяжело живется... Может, еще что... Ты сама подумай, ну, с чего ей было столько людей убивать?
- У нее же какая-то денежная выгода все-таки была, не хотелось ей в бедности жить.
- Дунечка, но ведь тех денег больших у Сони так и не нашли, куда же они тогда делись? Неужели Парфён все их сжег?
- Но если не она, то кто же тогда всех убил? Ведь не мы же с тобой... И не Алеша, он добрый! Может, Версилов или его сын?
- Аркадий, что ли? Да нет... Куда ему...
- Лев! Тогда кто? Неужто ты на брата моего намекаешь? На Родиона?
- Дунечка, но ведь он двух женщин убил, что ему еще трех мужчин прикончить?
- Нет, нет и нет. Не мог он!
- Тут ты, наверное, права, потому что он свою жизнь на каторге хорошо помнит... Я ведь с ним сейчас много времени провожу, поэтому знаю, о чем говорю.
- Тогда кто?
- Не знаю, но ведь ни для кого же не секрет, что все убиенные о тебе мечтали, хотя тебе они совсем не нужны были, впрочем, как и я...
- И что об этом сейчас говорить? Я же за тебя замуж выхожу.
- Выходишь... Дунечка, я же люблю тебя. А ты? Что я для тебя?
- Лев Николаевич, прекращайте вы уже такие разговоры вести... Все теперь у нас все будет хорошо!
- Будет ли? А если меня не станет, ты обо мне хоть иногда грустить будешь?
- Да что вы за беседы такие странные заводите! Отправлюсь я лучше домой, а вы тут оставайтесь.
- Да, я еще тут посижу.
- А вот я пойду отсюда!
Но, вернувшись, Авдотья Романовна долго не могла в своих комнатах успокоиться. Опять эти непонятные разговоры с князем! Устала уж она от них! Нет, не нужен ей этот Мышкин, или, как его еще называет Родя, идиот! Какая уж тут любовь? Деньги его нужны и все, а без свадьбы их никак не получишь. Но, может, отменить все, пока не поздно? Тот же Алексей Карамазов вот тоже богат, хотя про свободу с ним можно забыть, а как без нее жить?
И что от себя скрывать, что мне еще и Аркадий нравится, потому что он самый молодой из всех мужчин в доме, и я ему, похоже, тоже небезразлична. Впрочем, будучи замужем за князем, можно все как-то так устроить, что тот ничего и не заметит. Но как не хочется этой свадьбы! Вот мой покойный муж тоже был хорошим человеком, но я нисколько не жалею, что его не стало! Замужество для меня - кандалы!
Но что же делать? Любви хочу! Страсти! И какое же это все-таки искушение - мужчины...
Да если вдруг еще князь кому-нибудь свой сон про Соню начнет рассказывать? Опять разговоры, что ли, пойдут? А это кому-нибудь надо? Нет, как все сложно и несправедливо в этом мире!
Когда же Дунечка ушла, к Мышкину неожиданно подсел Аркадий.
- Хорошо тут. И жара почти не чувствуется. Я вот тоже погулять вышел. Работа почему-то у меня не идет.
- А чем вы сейчас занимаетесь, если не секрет?
- Какой уж тут секрет! Роман новый начал, но что-то медленно он у меня идет. Я не Родион Романович, у того вон как быстро получается. Недавно сказал мне, что скоро его новая книга выйдет, хотя он уже третью начал.
- И про что они, вы не знаете?
- Точно нет, но пишет он быстро. Говорит, что потом еще хочет книгу о своей сестре написать.
- О Дунечке?
- О ком же еще? Сестра у него одна. Что, мол, никто ее толком не знает, а она та еще штучка.
- Штучка? Странно все это. Но время летит. Вот ведь только недавно Родион Романович с каторги вернулся, а теперь уже и известным писателем стал, и вдовцом.
- Между прочим, скоро годовщина тех самых событий.
- Это да.
- И сколько изменений с тех пор произошло. Та же Авдотья Романовна теперь вашей невестой стала. Вам, Лев Николаевич, очень повезло!
- Да, Аркадий, я сам не верю своему счастью.
- Вот у меня никогда такой жены, как она, не будет.
- Почему вы так думаете?
- Как почему? Кто вы и кто я? Вы князь...
- Я не выбирал кем родиться. Так получилось.
- Да-да... Да что я это ... Я же теперь тоже свободный человек, мне же вольную дали.... Но Авдотья Романовна - женщина необыкновенная, второй такой не сыскать!
- И я очень ее люблю, Аркадий.
- Так разве можно ее не любить, Лев Николаевич.
- Вы знаете, что в день гибели Дмитрия будем поминальный обед?
- Да?
- Алексей этого хочет. Всех на нем вспомнить - и его брата Ивана, и Рогожина. Только не пойму, почему он тут его хочет сделать, ведь его братья в Скотопригоньевске упокоились.
- Может, потому что они именно здесь ушли?
- Может быть.
- Но, знаете, Аркадий, я хочу вами кое-что рассказать.
- Да? Я вас слушаю. Впрочем, Лев Николаевич, потому что стоит эта бесконечная жара, не пора ли нам домой возвращаться?
- Да, вы правы. Пора. Очень чаю хочется.
- Вот по дороге вы мне все и расскажете.
Раскольников же в это время тоже не сидел дома, а прогуливался по набережной около дома и думал о своей жизни. Несколько месяцев назад он практически закончил роман о неком странном человеке, основные черты которого он подсмотрел у князя Мышкина. Сейчас же он, не выходя из своих комнат, работал над новым романом о трех братьях, как бы основанном на сюжете, взятом из русских сказок - было у отца три сына, два умных, а третий не очень. Эта мысль ему очень нравилась, и он надеялся, что эта его книга будет интересной для читателей.
Неожиданно он остановился, потому что понял, что стоит как раз напротив того спуска, где Соня, его жена, бросилась в воду. А ведь уже год с той ее трагической гибели прошел! Год! И он честно носил все это время по ней траур, но ведь он живой человек, и не пора ли ему подумать о новой женитьбе? Сейчас он писатель, о котором говорят, а скоро станет еще известнее, он это точно знал. Поэтому можно взять себе жену из хорошей семьи, молодую, красивую, но только на его сестру характером не похожую. Это и будет его заслуженным счастьем.
И уехать нужно из этого дома. Нет, место здесь какое-то нехорошее, проклятое! Столько непонятных уходов! Но вот пишется тут почему-то хорошо! Да, дела... Но надо идти к себе и работать, и чем больше будет исписанных страниц, тем лучше.
Он зашел во двор, и тут его внимание привлек фонтан в центре, точнее, цветок там на камне. Он остановился. Воды же в каменной чаше не было, потому что в такую погоду она давно уже вся высохла. А это что? Какой-то металлический квадратик сбоку и буквы на нем.
За этим занятием его и застал Версилов, выходящий из дома. Подойдя, Андрея Петрович кашлянул.
- Древность...
- Это вы о чем?
- Как о чем? О булыжнике этом огромном, вы же на него смотрите.
- Я? Нет, не на него.
- А на что тогда?
- А вот на эту как бы табличку. Она давно тут?
- Так вроде всегда здесь была.
- Да? Не знал...Я же редко через парадный вход заходил, обычно через черный, и вот сейчас ее приметил.
- Она вам о чем-нибудь говорит?
- Конечно. А вы неужели не видите, что это... Хотя вы же не писатель, у вас немного другое мышление.
- Так что это?
- Это? Знаете, это прекрасный сюжет для романа.
- Так что же на этом квадрате все-таки написано?
- На нем? Но это же так просто! Впрочем, я пойду.
- Родион Романович, подождите!
- Нет-нет, мне нужно подумать. Появились кое-какие мысли. Мне работать надо. Вы уж извините...
И Раскольников быстрым шагом вошел в дом.
В день поминального обеда все перед ним встретились на кладбище, а Мышкин и Дуня приехали туда одними из первых.
И пошли они сначала к месту упокоения Парфена Рогожина, у которого памятник был большим и из черного мрамора, достойный его миллионного состояния. Авдотья Романовна оставила князя у ограды, и тот там просто застыл. Поэтому после короткого времени ожидания ей пришлось взять его под руку и увести в другую часть, то есть туда, где был упокоена Софья Семеновна. У нее же все было очень скромно, кстати, оплатил этот памятник князь, но около него уже лежали цветы, перевязанные черной лентой. Похоже, Родя здесь уже был.
Пробыли они там совсем недолго, потому что видно было, что князю там находиться совсем не хотелось.
Когда же они подошли к храму, невесте князя пришлось даже раскрыть зонтик, потому что солнце просто пекло. И тут откуда-то около нее появился брат Родион, и она отошла с ним поговорить, а Лев Николаевич сел на скамейку и углубился в свои мысли.
Потом прибыли Андрей Петрович и Аркадий. Они подошли к стоящим. Дуня посмотрела на сына Версилова, и тот вдруг смутился, а она неожиданно занервничала. Как же он все-таки молод и хорош, по сравнению со Львом Николаевичем. Да что же это такое! Она поискала взглядом Мышкина, своего жениха, но почему-то его нигде не увидела.
Не было только Алеши Карамазова, но вот и он подъехал весь в черном. И потому, что был блондином, смотрелся тоже очень эффектно. Дуня же, наконец, увидела князя. Ну, почему я выхожу замуж за этого идиота? Неужели только из-за денег?
Алексей Федорович прошел к памятнику Рогожину, а потом и Софье Семеновне, и это заняло какое-то время. Оставшиеся же, чтобы скрыть смущение, заговорили о странной петербургской погоде. Но Авдотья Романовна продолжила думать о своей судьбе.
Нет, лучше всех этих мужчин не видеть. И, наверное, это жара на меня так действует!
Как странно, что такие мысли приходят в голову именно здесь. Но, как же я хочу любви. Любви хочу!
Но потом все встретились около церкви и вошли внутрь.
Народу там было много, потому что день был праздничным.
Неожиданно на входе князь тихо вскрикнул.
Авдотья Романовна, которая была рядом, и Алексей Карамазов, шедший сзади, переглянулись. Что это с ним?
А потом была долгая служба, и Мышкин неистово молился и явно как будто был не в себе.
Дуня же стояла рядом с ним и просила о земной любви. Видеть рядом с собой привлекательных мужчин, и быть для них невидимой? Увы, но она вообще не хотела с этим мириться! И разве это грех?
Любви хочу, любви... Страстной, горячей, сумасшедшей...
Затем все отправились в дом князя и сели за стол.
Никто ничего не мог сказать, поэтому слово взял Алексей Федорович.
- Друзья! Я надеюсь, что мы все-таки друзья. Прошел год с того дня, как от нас ушел мой брат Дмитрий. И теперь мы можем точно сказать, что мы совсем его не знали, как не знаем и людей, с которыми знакомы сейчас.
В этот момент Дуня почему-то вдруг на него посмотрела, и ей показалось, что он обращается именно к ней. Они встретились взглядами. Неужели он...
И тут Аркадий закричал.
- Лев Николаевич, что с вами? Князь, вы весь дрожите!
То хотела что-то ему ответить, но, увы, не мог произнести ни звука. Он стал сползать со стула и почему-то инстинктивно схватил со стола вилку и упал с ней на пол.
А потом вокруг появилось много людей, и местный лекарь вынес вердикт, что это был несчастный случай, и у князя Мышкина просто стало плохо с сердцем от такой жары.
На Авдотью Романовну же было жалко смотреть. Потому что вся ее жизнь в одно мгновение разлетелась в прах!
Прошло несколько дней, и князь упокоился там же, где и Парфен Рогожин, и Соня Раскольникова.
А Авдотья Романовна неожиданно узнала, что Лев Николаевич задолго до свадьбы написал завещание, в котором все, что у него имелось, оставил ей.
Также вышла книга ее брата, в которой на первой странице было посвящение Мышкину, и теперь Родион Романович полностью сосредоточился на новом романе об отце и трех его сыновьях.
Но жизнь продолжалась, и участники событий пытались понять, что же на самом деле произошло.
Аркадий постоянно вспоминал, как отец как-то сказал ему, что князь что-то знает, а он ему не поверил. Но что именно Мышкин, по его мнению, мог знать? Кто на самом деле всех убил или что?
Ведь тогда возможно, что настоящий убийца так и остался ненайденным, и все ужасы прошлого года могут повториться.
И еще ему все время виделся князь, лежащий с вилкой в руке. Почему он в свой самый последний миг вцепился именно в нее, а не, к примеру, в нож, который как бы был бы намеком на то, что его убили.
А так вилка... Может, он знал, кто именно погубил его, и давал этим предметом кому-то знак? Но понять его может только убийца или кто-то уж очень умный.
Или он просто случайно схватил первое, что попалось ему под руку? Непонятно.
Алексей тоже постоянно думал о произошедших событиях, и поэтому через несколько дней он подошел к Авдотье Романовне и заговорил с ней.
- Мы можем с вами кое-что обсудить?
Дуня сначала удивилась такому вопросу, но потом согласилась.
- Конечно.
- Знаете, я часто вспоминаю то наше посещение церкви, когда мы с вами поднимались по ступенькам позади Льва Николаевича.
- Да, тогда мой жених еще был жив.
- Вы помните, что тогда происходило?
- Помню. Вокруг было почему-то много людей
- Так в тот же день был праздник.
- И мы со света оказались сразу в полутьме.
- Да-да. Потому что за дверью, через которую мы вошли, ярко светило солнце, а там впереди были только огоньки свечей.
- И мы, можно сказать, протискивались в толпе.
- И тут вдруг Мышкин вскрикнул.
- Да.
- И мы с вами переглянулись.
- Да.
Дуня смутилась, и Карамазов почему-то тоже вдруг отвел взгляд.
- Скажите, о чем вы тогда подумали?
- Я? Хорошо, скажу. Возможно, это важно.
- Да? Я вас внимательно слушаю.
- Знаете, я никогда никому об этом не говорила, но однажды Лев Николаевич рассказал мне, что часто видит во сне Соню, где та без конца повторяет ему, что ни в чем не виновата...
- Не виновата?
- Да, и я тогда подумала, что, может быть, там на входе мой жених увидел привидение, то есть дух Софьи Семеновны.
- Привидение? И вы в это верите?
- Не знаю.
- Хотя это хотя как-то объясняет то, что я каким-то боковым зрением заметил.
- И что это было?
- Это, конечно, странно звучит, но как будто кто-то черный внезапно появился рядом с ним, и именно его он испугался.
- Кто-то черный?
- Да.
- А если этот кто-то в черной одежде был похож лицом на Соню? Представляю, какой это могло вызвать у него испуг...
- А потом жара доделала свое дело, и князя не стало...
- Да, его сердце не выдержало...
- Может быть... И хоть что-то теперь стало более-менее понятно. И как хорошо, что мы с вами поговорили!
- Наверное, так и есть.
Но про себя Дуня подумала, а что же тут хорошего? И вообще-то не таких отношений она хотела бы с Карамазовым. Но, расставшись в этот день с ним, она долго еще не могла сдержать улыбку, потому что все-таки все совсем неплохо, мы хотя бы с ним разговаривать наедине начали, а это уже кое-что...
Также ей казалось забавным, что она не приметила тогда Карамазова при входе в церковь, пока князь не вскрикнул. А тут повернула голову, а он, словно черт из табакерки, откуда-то вдруг взялся и рядом идет...
Версилов тоже не понимал, что же все-таки случилось с Мышкиным. Несчастный случай или что? И у него была своя версия случившегося. Поэтому он еще раз попытался поговорить с Раскольниковым о том, что же все-таки было написано на той табличке.
- Я просто теряюсь в догадках, Родион Романович!
- Нет, извините, я не хочу больше об этом разговаривать, не просите.
- Скажите хотя бы, что это не то, о чем я думаю?
- А о чем вы думаете?
- О том, что на ней написано, что это место плохое, проклятое, и что тут нельзя находиться людям. Ведь неслучайно же здесь расстались с жизнью уже пять человек.
- Знаете, у меня одно время тоже были такие мысли, но то, то я увидел на табличке, скорее всего, было нечто положительное.
- Положительное? Но я никак не ожидал такое от вас услышать.
- Да, совсем не относящееся к плохому, а даже совсем противоположное.
- То есть табличка не указывает на место, где, скажем прямо, почему-то действует Дьявол?
- Нет-нет, что вы... Там нет ничего такого. Просто я в тот момент думал о своей судьбе и случайно увидел этот металлический квадратик. И мне показалось, что на нем есть все ответы на мои вопросы, но, увы, нет...
- Так что же, в конце концов, там написано?
- Извините, но то, что я на нем увидел, это первое, что сразу приходит в голову, то есть это так просто, что не может быть правдой.
- Просто?
- Можно, я пойду. Я больше не хочу об этом говорить. Простите.
Вот так все и закончилось, но, когда подошло время отъезда за границу, Андрей Петрович срисовал табличку в записную книжку, которую взял с собой в поездку.
Но наступил август, и последний месяц лета был явно жарче двух предыдущих.
Алексей Карамазов в очередной раз уехал в Скотопригоньевск, а Раскольников увязался за ним, чтобы, как он объяснил, лучше изучить жизнь в небольшом городке для своего романа. Правда, о чем будет его будущая книга, Алеша пока не знал, но, похоже, уже начинал догадываться.
Авдотья Романовна и Аркадий остались в здании одни, то есть слуги теперь не жили в нем, а лишь приходили, делали свою работу и уходили, так что с вечера до утра они в доме были предоставлены сами себе. И как-то, поужинав при свечах, они вдруг стали играть в догонялки по длинным коридорам. Дуня неожиданно почувствовала себя молодой девушкой, да она и была всего на несколько лет старше сына Версилова, поэтому все это ей очень нравилось. Тем более, что, догнав, Аркадий ее целовал.
- Какая же вы сладкая!
- Может, перейдем, наконец, на 'ты'?
- Перейдем! Какая ты медовая!
- Вот так-то лучше!
Словом, они так бегали-бегали несколько дней и понятно до чего добегались. То есть случилось то, что и должно было случиться, и оба были от этого совершенно счастливы. А Аркадий даже начал сочинять стихи и посвящать их Авдотье Романовне. Та же на это только смеялась, но ей было очень приятно.
А так, позавтракав, они обычно отправлялись гулять по паркам и кататься по окрестностям Петербурга, то есть совсем не скучали.
В конце же лета вернулись Карамазов и Родион Романович, которые быстро все поняли про отношения Аркадия и Дуни. Раскольников был рад за сестру, а Алексей винил себя за то, что уехал.
Влюбленные же все так же после завтрака уезжали кататься, а возвращались только под вечер. И Карамазов каждый раз смотрел из окна своей комнаты, как они покидали дом, а вот их приезд он уже наблюдал из окна гостиной, где обычно в это время находился с Раскольниковым.
Родион за этим с усмешкой наблюдал, но ничего не говорил, потому что вечерами они обычно с Алексеем вели взаимовыгодные разговоры. Он рассказывал ему про Авдотью Романовну и даже намекал, что в будущем собирается написать о своей сестре книгу. Взамен же Карамазову приходилось рассказывать о своих отношениях с отцом и братьями, то есть Раскольников продолжал упорно работать над своей книгой, и ему были важны всякие мелочи и подробности.
Но ночами для Алексея наступало тяжелое время, потому что сначала сын Версилова и Дуня расходились по своим комнатам, а потом, когда они думали, что все уже спят, Аркадий шел к Авдотье Романовне и возвращался оттуда только под утро. И так каждый день! Алексея же мучили всякие фантазии, в которых он представлял себе то, чем они там могут вдвоем заниматься. Поэтому он не мог никак уснуть до тех пор, пока Дуня не оставалась в своей спальне одна.
Также Алексей без конца ругал себя за то, что уехал в Скотопригоньевск, потому что, если бы он остался здесь, то она, скорее всего, была бы его, а не Аркадия.
И все это потому, что Карамазов предполагал, что Авдотья Романовна будет тосковать по князю и из деликатности не хотел ей мешать. А она даже не подумала этого делать, а сразу отдалась другому! Нет, из этой ситуации есть только один выход - она будет моей! Будет!
Впрочем, однажды где-то в конце лета, Карамазов остановил Дуню в коридоре.
- Я узнал, что у вас роман с Аркадием.
- Откуда?
- Не важно. Не хотите сменить любовника?
Авдотья Романовна улыбнулась.
- Себя, что ли, предлагаете?
- Да.
- Нет, не хочу.
- Жаль!
- Судя по вашим словам, я поняла, что вы меня совсем не уважаете.
- Я же вам не философствовать предлагаю, а совсем другое, и уважение в этом деле лишнее.
- Так знайте, я никогда не буду вашей. Никогда!
Он ничего на эти ее слова не ответил, но вдруг схватил ее за руки и прижал всем телом к стене.
Неожиданно она почувствовала такую силу, такую ярость, что испугалась. Что он задумал?
Но Алексей Федорович лишь страстно ее поцеловал, и ей показалось, что этот поцелуй длился вечность, а потом отпустил и быстрым шагом ушел прочь.
Она посмотрела на свои руки и увидела, что запястья стали красными, причем еще очень болела спина. Но ощущения, которые она пережила, того стоили. Это было совсем не то, что с Аркадием, а намного сильней и притягательней. Такого с ней никогда еще не было. Его грубость так ее возбудила, что Дуня подумала, что сходит с ума.
После этого она легла в постель, сославшись на головную боль, и не выходила из комнаты до следующего утра и без конца думала, что это было? Что?
Но пришли осенние холода, и из-за границы вернулся Версилов.
Он с удивлением узнал об отношениях его сына и Авдотьи Романовны, хотя и заметил, как она похорошела. Но никакого желания обладать ею у Андрея Петровича теперь не было, потому что он полностью был под впечатлением любовных историй, произошедших с ним за границей.
Алексей же даже обрадовался приезду Версилова, потому что теперь ему было с кем-то, кроме Раскольникова, вести беседы в гостиной.