Мелф : другие произведения.

Adsumus, Domine. Книга 3. Шарлей. Часть 4

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


   - Зеваешь, брат Шарлей! Ворон считаешь! Замри!
   - Простите, отец Квирин. - Шарлей, едва не пропустив удар фальшиона, застыл в нелепейшей позе -- враскорячку и сильно отклонившись назад. Квирин улыбнулся:
   - В такой позе помирают герои! А приличные бойцы в ней не оказываются. Правда? - и легонько, совсем легонько пнул Шарлея под коленку, чтоб тот сел на задницу.
   - Да что с тобой сегодня? Может, приболел?
   - Нет... так, задумался.
   - Не о вольной ли жизни заскорбел?
   - Вы проницательны, отец Квирин. Только не надо о веревке в доме повешенного.
  
   Завершалась вторая неделя пребывания Шарлея в Стешгомской обители.
   Он сам не знал, что обо всем этом думать. В самые тяжкие мгновения поминал имя не Господа, а Неле -- и становилось посветлее. Я выйду отсюда, Неле. Я вернусь.
   Шрамов на спине и жопе от плети брата Элиаша на нем более не появлялось. Зато постоянно появлялись синяки на всем теле и ссадины на морде -- теперь Шарлей время от ноны до вечерни неизменно проводил в одном из тех загадочных закутков за глухими заборами. С отцом Квирином, где они снимали рясы и надевали мирское. Легкое. Для драк. И самозабвенно все эти два часа старались достать друг дружку мечами и тесаками.
   Это было счастливейшее время за весь день, но с друзьями Шарлей намертво молчал о том, как это время проводит. Квирин не требовал этого от него -- он и сам прекрасно понимал: болтать не следует. Хотя и Александр, и в десять раз более умудренный и хитрый Авит иногда подъезжали к нему с вопросами. Но Шарлей молчал, словно губы зашили -- и язык к ним изнутри пришили.
   Его и так возненавидели все прочие заключенные. Как и предсказывал Квирин -- "зависть, злость". Даже по утрам, когда он стоял в очереди к выгребной яме, чтоб опорожнить отхожее ведро, те полдесятка самых буйных и грешных братьев, что стояли вместе с ним, косились на него недобро. Клятое ведро! Шарлея поначалу удивило, что выливать его утром приходит так мало кающихся, но потом он понял, что оно положено не всем. А именно самым буйным да грешным. Не знающим, что есть смирение. Остальные заключенные в Стшегоме имели возможность посещать ту же уборную, что кармелиты. И не спать, дыша собственным говном.
   Службы и трапезы (обычное для него дело), конюшня и драчки с Квирином -- это была новая, но все-таки жизнь. Шарлей начинал привыкать к ней. Тем более что Квирин еще и не давал ему загнуться с голодухи.
   Элиаш по-прежнему бил его по щекам и таскал за уши, но двух недель и дураку достаточно, чтоб понять, как не провиниться по-глупому.
  
   А по-умному.... Шарлей уже страстно желал провиниться по-умному. Но у него не получалось!
   Его действительно никто не желал замечать, когда он бродил по обители. Он видел многое из того, что его товарищи по заключению видеть не могли. Или не хотели. А что видеть-то, а что поделаешь-то, у всех у нас тут судьба одна! Бьют -- значит, провинился. Истязают -- значит, провинился... Молись и кайся!
   Шарлею уже не меньше дюжины раз хотелось вступиться за своих лысоватых братьев -- особенно за старых и очень молоденьких. Они так жалобно жмурились, так пронзительно верещали... И он вступался -- и все разы без толку!
   - Да иди ты, иди куда шел, - отмахивался кармелит-тюремщик.
   И, что самое ужасное, избиваемый либо истязаемый сквозь слезы, сопли и кровавую юшку тоже мямлил:
   - Иди, брат... уходи...
   Однажды он даже увидел своего знакомца, холера его побери -- братца Барнабу. Которого лупили не надзиратели, а трое заключенных -- да, те самые, работавшие в скриптории. Те самые, кого увидел он тогда, в первый раз. И коротышка-кармелит стоял и совершенно равнодушно смотрел на это.
   Шарлей прекрасно знал, за что Барнабу бьют. Но само зрелище вызвало в нем омерзение. Заключенные были... не видел бы их Шарлей в скриптории своими глазами, в жизни не поверил бы, что они вообще грамотные. Ну, рожи уж очень такие... И сложение у братцев этих не как у книжников и мудрил... Приор наверняка в наказание послал их работать сюда!
   Барнабу били умело -- один держал, двое лупили.
   Жертва пронзительно верещала, красивые глаза бессмысленно блуждали, губы кривились в детской гримаске плача, по щекам лились ручьи слез.
   Шарлей не мог этого видеть.
   Эти три быка были куда увесистее. Но он уже знал, кто здесь бог -- страх.
   Поэтому просто подошел, дал одному в рыло, второму по уху, третьему в глаз. Аж подпрыгивать пришлось -- все трое были выше.
   - Не совестно убогого обижать, братья? Грех это, - сказал Шарлей.
   Барнаба, которого больше никто не держал и не бил, убежал.
   Не-крест работал. Да еще как. Все трое стояли -- держась за то, что у кого болело после ударов -- и таращились на Шарлея, но будто бы не видели.
   Шарлей обернулся на кармелита. Тот все с такой же равнодушной мордой пялился на них. Шарлей подошел к нему вплотную.
   - Иди отсюда, брат...
   Я проверю, слышишь ты меня или нет!
   - Знаю твои дела, - сказал он, глядя в безразличные зенки кармелита, - Ты ни холоден, ни горяч. О, если бы ты был холоден или горяч! Но, как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих!
   - Иди, говорю, отсюда, брат, - отозвался кармелит.
   Шарлей бессильно сжал кулаки добела.
  
   Но не мог не признать: Биркарт по-своему охраняет его!
   Ну что было бы, если бы я, действительно, влезал в каждое... такое?! Кому лучше-то? Братцу этому? Нет. Мне? Новых оплеух и стояния на коленках в трапезной недоставало... или усиления надзора...
   - Да не броди, коли расстраиваешься, - мудро говорил Авит. - Ну что тебя все тянет бродить?.. И как только получается, что до сих пор не попал ты в беду?
  
   Как, как. Не-крестик, вот как.
   Однажды Шарлей снял его. Просто посмотреть, что получится. Решение это пришло ему на ум перед очередным занятием с Квирином. Не посеять бы... Шарлей засунул не-крестик под свой тюфяк -- Элиаш туда не лазил, искать там было нечего. Да и что можно прятать под тюфяком толщиной с лопух?
   Квирин уставился на него, словно впервые увидел.
   - Брат Шарлей... ты выспался хорошо, что ли?.. Ну не узнать тебя. Ну-ка подойди... Нет, по-прежнему не красавец, но...
   - Отец Квирин! Да что вы на меня пялитесь, ровно брат Барнаба!
   - Я те дам Барнабу... Кстати, всего две недели ты здесь неполных, а гляди-ка, волосня уже растет... на тыковке твоей...
   Квирин провел ладонью по башке Шарлея.
   - Приятно трогать, ну правда, - сказал он. - Как шерстка кошачья.
   - Да трогайте, коли приятно... сколько хотите...
   Шарлей действительно был не против -- а что такого-то? И легкие, ласковые прикосновения Квирина были ему самому-то приятны. Как женские. Все, забудь. Какие тебе тут женщины? Барнаба за бабу точно не сойдет!
  
   И Шарлей уже знал, что Квирин -- очень странное создание. И был очень благодарен ему -- за все, и в том числе за бритву. Чертова щетина! В прочих обителях одни братья брили других. По очереди. Тут... ну, пришлось Шарлею попробовать здешнее бритье, и повторения он не желал. Лучше бородой обрасти, словно, прости Господи, пророк иудейский, чем это!
   Брат-кармелит, который его брил, был какой-то лентяй. Или нарочно это сделал -- не поточил бритву.
   Шарлей долго сдерживался, пока тупейшее, как мозги брата Элиаша, лезвие елозило по его подбородку, обдирая его до крови. И ведь не поговоришь -- нельзя! Но...
   - Поточи бритву, - не выдержал он. - Что за...? Вы тут, кармелиты уважаемые, без ссадин на харе ходите!
   Брат-кармелит наотмашь хлестнул его по морде.
   - Тебе кто позволил гавкать?.. Не нравится -- ходи так! Пшел вон!
  
   Квирин грустно улыбнулся, глядя на недобритую физиономию, поцарапанную так, словно Шарлея кошки драли.
   - Ну красота ты моя... Ладно. На, держи. И вот...
   Бритва. Хорошая, острая. И зеркало.
   - Сам? Или помочь?
   - Сам. Благодарю вас, отец Квирин...
   - За мое милосердие? Не надо. На тебя такого смотреть -- пытка, я ее не заслужил...
  
   И... Квирин был прав в одном: Шарлею стало не хватать свободы. А это значило -- дыхания. Он по-прежнему работал честно, отдавая все силы. Конюшня стала чистой. Больной жеребчик избавился от мокреца и стал наступать на уже не ноющую, не чешущуюся и не отекающую ножку. Всем коням Шарлей дал имена, поскольку что это такое -- конь без имени?
   Над парочкой приоровых упряжных он посмеялся: попросил Александра погонять их в повозке. Два силезца, которых Шарлей вычистил и вычесал им гривы и хвосты, бежали так ровно, что в это и поверить было сложно!
   - Слейпнир!
   - Кто? - спросил Авит.
   - Да оба они...
   Молиться Шарлей ходил когда положено. И обращался именно к Господу.
   Но ничто не спасало -- ему было трудно дышать. Он все чаще приостанавливался -- за работой ли, за молитвой ли -- и пытался отдышаться.
   С ним это уже бывало -- если слишком долго проводил время в обители. Но тогда он просто -- с благословения аббата или приора -- ехал или бежал за ворота... И дыхание возвращалось -- прежнее, легкое.
   Но тут...
  
   Он спал, и сны у него были дурные: мутные, как вода у пристани в Брюгге...
   - Эй, любезный братец Шарлей!
   Кто тут еще плавает и за каким-то бесом чешет меня под подбородком?!
   - А?.. - Шарлей с трудом выплыл из придонного илистого сна. - О-о?..
   Биркарт, ухмыляясь своей мерзенькой ухмылочкой, сидел на его кровати. И убрал руку, потому что Шарлей спросонок схватился за нее.
   Он зевнул и посмотрел на незваного гостя дурнющими глазами.
   - Ты чего тут?..
   - Не рад меня видеть?
   - А я когда-то был рад тебя видеть, Биркарт? Правда?.. Ну чего тебе надо от меня, смиренного кающегося...
   - ... магдалена...
   - Иди в жопу со своими богохульными шуточками...
   - Ах-ах. Какой сегодня день, братец Шарлей?
   - М? Святой Бригиты... А завтра Сретение, точно.
   - Для кого как...
   - Биркарт. А Биркарт. Бригита перестала быть святой или что?
   - Она -- та, что ирландская -- ею никогда не была, безграмотное ты чучело. Бригита была ведьмой.
   - Иди в жопу, сказал!..
   - Темную. Дракона Вавельского. Так вот, братец Шарлей. Сегодняшняя ночь -- ночь Бригиты, Великой Богини. Она же -- Имболк. Шабаш сегодня. Ты, помню, как-то неравнодушен был к этому делу, да? Погулять хочешь?
   - Погулять... хочу. И ты, тварь такая, знаешь, что хочу. Душно мне тут стало, Биркарт...
   - Не хнычь, не к лицу тебе. Так я "Биркарт" или "тварь такая"?
   - Прости.
   - Прощаю. Вижу, как тебе кисло. Сними Панталеон -- вдруг красивая девочка попадется, а ты такой противный! А теперь руку дай!
  
   Они стояли на монастырском дворе. Обитель спала -- ни звука, ни огонька свечного в окошках.
   - Иди-ка, братец Шарлей, на конюшню свою. И принеси какой-нибудь дрын. Ну, лопату, например.
   - Которая в говне? Лопатой, Биркарт, навоз гребут.
   - Я, конечно, ублюдок Конрада Пяста, но не настолько, чтоб не знать, что делают в конюшне лопатой. Иди и принеси!
   Шарлей пошел и принес.
   - Ну? Зачем она тебе, Биркарт?
   - Мне низачем. А вот тебе нужна. Сядь на нее.
   - Что-о?!
   - Ну, как детишки на палочках верхом катаются. Сделай, сказал.
   - Ну?
   - Ты смелый, братец Шарлей?
   - Ты знаешь, какой я.
   - Не совсем, - улыбнулся Биркарт. - Сейчас ведь проверим, на самом ли деле смелый... Скажи-ка, ты -- ну, допустим, в детстве -- не мечтал уметь летать?
   - Знаешь, Биркарт, те, кто в монастыре мечтает уметь летать, получают розгами по жопе. Ибо летают ангелы, а нам о таком мечтать... соблазн дьявольский.
   - Ну ты же много о чем мечтал, братец Шарлей, из того, о чем в монастыре мечтать не положено.
   - Не твое соба... птичье дело.
   - Мое-то как раз птичье... Но неважно. Сейчас полетишь.
   - Что?..
   - Только что был не глухим. Внезапно оглох. Ну, чудесно-то как, - Биркарт произнес то, что Шарлей частенько говорил сам себе, так похоже, что даже смешно стало...
   - Смеешься? Сейчас перестанешь. Тебе будет... немного страшно. Полетим высоко. Очень высоко. Чтоб ты смаху не въебался в какую-нибудь хуеву колокольню. Я, знаешь, не помню даже, сколько их на дороге попадется... ну мало ли...
   - Полетим?.. Что, правда? Биркарт?
   Летать Шарлею еще не доводилось. И совершенно неудивительно. Ему стало любопытно -- он страстно любил новые, еще неизведанные ощущения.
   - Ну, да, я не очень точно выразился. Полетим мы с лопатой. А ты держись за нее покрепче. Наебнешься -- костей будет не собрать. А я, когда я птичка, колдовать не в состоянии -- и голос не тот, и рук нету... Помочь не смогу, так что... Мой тебе совет -- не смотри вниз.
   - Это... это как ведьмы на метле, что ли?!
   - Устаревшие у тебя понятия. Метла... Ну, сейчас найди еще ведьму, которая летает на метле! Впрочем, сам увидишь. Ну, летим?
   - А... - Шарлею так хотелось хоть на пару часов оказаться вне этих серых стен, что он перекрестился, сплюнул и махнул рукой:
   - Летим! А ничего, что я... ну, в рясе?
   - Ты там будешь не один такой. Но твоя ряса -- это "чего". Ты меня опозоришь в этом мешке из-под силоса. Сейчас переколдуем, как тогда, помнишь, в лесу, с портками...
   Биркарт тихо сказал что-то на языке, которого Шарлей не знал.
   - Посмотри на себя, - добавил он уже на польском.
   Шарлей опустил глаза. Он был одет схоже с Биркартом. И тоже в черное.
   - Ну вот, на человека стал похож. Точней, на конфратра! Теперь держись, смотри, - Биркарт снова бормотнул непонятное.
   А сам исчез, растворился в темноте.
  
   И тут-то Шарлей взвыл -- он вроде был готов, но не знал же, к чему!
   Земля рывком ушла у него из-под ног, а лопата взвилась в воздух, врезав ему по яйцам!
   - Аай, кур-ррвааа...
   Черенок клятого сельскохозяйственного орудия встал горизонтально, Шарлей, вцепившись в него руками и чуть ли не зубами, кое-как устроился верхом -- так, чтоб яйца не пострадали повторно...
   Ииии... хороший это был совет, наверное -- не смотреть вниз! Но он нечаянно посмотрел. И его замутило, да так, что башку повело, он прилип к окаянному черенку... не соскользнуть бы, ведь и впрямь костей не соберешь!
   Еле видная во тьме крыша Стшегомской обители исчезла с глаз. Крутясь. Лопата, каким-то непостижимым образом держась горизонтально, стремительно уходила все выше и выше в воздух по восходящей спирали. Ооох... не блевануть бы, страшно-то как!..
   - Ма-атерь Пресвятаааааая Богородицаааа!!! - заорал Шарлей, оставшись наедине с небом и ветром, - Господи! Спаси и помилуй меня, грешного!!!
   Идиотина! К Господу взывать, летя на лопате, словно колдун какой, додумался, молодец! А эта маленькая скотина где?! Шарлей отчаянно пытался различить во тьме черную птичку. Тоже очень умное занятие, конечно!
   Он истерически расхохотался над собой, дурачищем...
   И, как это часто с ним бывало, от смеха страх отпустил его больно придавленное, словно обмерзшим камнем, сердце.
   И вниз он больше не смотрел. Смотрел перед собой -- и видел миллионы звезд, несущихся мимо живым сверкающим роем. А красиво-то как, Господи...
   Теперь он почти понимал Биркарта. Который наверняка обожал летать по этой же причине: мир был прекрасен. Потрясающе, величественно прекрасен...
   Глаза привыкли к темноте -- во всяком случае, теперь он куда отчетливее видел собственные руки, сжимающие черенок лопаты.
  
   И вскоре с удивлением обнаружил, что... не один в этой сверкающей звездочками тьме!
   Из нее вылетела старая карга, лет, насколько мог видеть Шарлей, под девяносто, если не больше! И восседала эта не-Божья старушечка на какой-то кривулине, в которой Шарлей с некоторым трудом опознал коромысло.
   Коромысло вело себя любопытно. Шарлей понял, что его лопата -- просто умница по сравнению с ним! Оно выписывало в воздухе такие кренделя, что за бабку было страшно: она то и дело повисала вниз головой, но держалась, видно, цепко. И происходящее не пугало ее, а веселило! С каждым новым воздушным кренделем она все громче и визгливее хохотала.
   Но вскоре она заметила его и подлетела. Неблизко, черт лица он различить не мог. Или у старухи просто была темная кожа?
   - Да славится Великая Богиня, конфратр, - проскрипела она, - да славится Бригита, дочь Дагды!
   - Да славится... - ответил Шарлей. А что ему еще было говорить? Богородицу поминать?
   - Куда тебя несет, конфратр? Не ваш это праздник! Не ваш -- наш!
   О чем она?
   - Но ничего, раз уж несет -- может, кому пригодишься... нестарый еще, а башка чего полулысая? Монах? Или, хуже того, поп?!
   - Да не-ет... - Шарлей понятия не имел, можно ли говорить ведьме, кто он. - Просто... лысая. От природы. В батюшку. Тот тоже рано облысел, помнится... Девушкам вот не нравлюсь, думают, старый...
   Прости меня, батя, но что еще сказать-то?! Узнает, что монах -- скинет еще меня с моей лопаты к чертям собачьим!
   - Не нравишься? Чой-то не верится! Даже мне, старой бляди, понравился! Глазки-то какие! Сверкают! А что... гулять так гулять, да?!
   - Ээээ... весь к вашим услугам, пани, - промямлил Шарлей.
   Ой-ой-ой!!! Бабушка, что ж я с тобой делать-то буду, а, пожалей меня!
   - Ягна! Веди себя пристойно, пьяная ты холера, не приставай к конфратру, что он о тебе подумает? Впрочем, то и подумает -- старая блядища и есть!
   "Старая блядища", дико гикнув, унеслась прочь -- да так споро, что вмиг исчезла из глаз.
   Этот более молодой, глубокий и звонкий голос принадлежал новой ведьме, вынырнувшей из тьмы. Эта летела на весле, уж весло-то Кеес из Брюгге узнал бы и в полном мраке.
   Новая пани ведьма была, кажется, весьма приглядна собой. Впрочем, и она не подлетала настолько близко, чтоб разглядеть лицо, но Шарлею показалось, что она даже красива. Ее грива -- насколько он мог судить, рыжая не то русая -- дико развевалась по ветру, несмотря на черный мужской шаперон на голове.
   Рыжая она, точно.
   И тут эта рыжая сказанула такое, что Шарлею опять стало страшновато:
   - А ты, золотко, не конфратр... Благодари Господа или кого хочешь, что старуха опять напилась, как раубриттер, а она спьяну видит хуже. И вашу братию в черных и прочих юбках не любит, ой как не любит! Слетел бы ты сейчас со своей дурацкой лопаты -- и в лепешку!
   - Ну сбрось меня, - буркнул Шарлей. - Или не пугай.
   - Не хочу. Монах и монах, мне что за дело. Сам со своей бессмертной душой разбирайся...
   - Непременно разберусь, прекрасная пани... Непременно.
   - Хреново ты с ней разбираешься. С кем связался?
   - А?
   - Думаешь, я не вижу, кто заколдовал твою грязную лопату, ты, лопух?
   - Думаю, что видишь... наверно. Потому что видишь ты много.
   - Не много. По-другому. Истинное Зрение. Но этот мудила Биркарт фон Грелленорт умеет создавать иллюзии, ничего не скажешь. Ты чувствуешь на себе эту свою одежку?
   - Да. Чувствую.
   - Все сильнее становится, гаденыш... Обычной иллюзии ты не чувствовал бы... ощущал бы рясу свою, как рясу... И какого лысого кутаса ты связался с этой маленькой падлой, а? Без него не жилось, что ли?
   - Жилось мне... Но плохо... тоскливо в тюрьме-то, - честно ответил Шарлей.
   - Ах бедный ты бедный. Даже ради свободы, братец, не вяжись с ним. Не надо. Добра ты от него не увидишь -- нет его в нем. Ни капли. Ни малейшей. Погубит он тебя. Или сделает себе подобным.
   - Смотрю, "любишь" ты его, прекрасная пани...
   - Обожаю. Когда он спит, особенно. А если б заснул вечным сном -- я бы в него и вовсе влюбилась. Тварь, своих же братьев и сестер готов на костры тащить, поповское отродье...
  
   То, что произошло далее, случилось так быстро, что Шарлей -- потом -- порадовался, что волос на башке нет. Поседели бы. Точно.
   Черная птаха села на черенок его лопаты чуть дальше его намертво держащихся за нее рук.
  
   А в следующий миг Биркарт перекинулся.
  
   Он повис на черенке, держась одной рукой, лопата нырнула вперед и даже ушла резко вниз от двойного веса, Шарлей только ахнул -- и тут клятое орудие навозного труда снова легко поднялось на прежнюю высоту.
   Биркарт процедил сквозь зубы:
   - А ну пшла нахуй отсюда, шалашовка!
   - Рот закрой, щенок засранный, - бросила Рыжая небрежно. - Ты меня знаешь -- все перья из твоей гузки повыдергаю и по ветру пущу.
   - Ручонки коротки, сучка!
   - Отпусти лопату-то, коли так силен, чего болтаешься, как сраный подрясник твоего папаши на веревке? Нет, не отпустишь. Знаешь, что наебнешься. Потому как летать без крыльев ты не умеешь...
   - А ты умеешь. Слезь с весла, пизда дырявая, - ухмыльнулся Биркарт.
   У Шарлея, которого от этой перебранки просто затрясло -- ох, что ж дальше-то! - вдруг вырвалось:
   - Биркарт... как ты с дамой говоришь...
   Рыжая звонко расхохоталась:
   - Вот именно! Да он, сучонок, без малейших представлений о приличиях! Как и папаша его! Один поп, другой рыцарь, а на деле оба -- два хуя висячих! Пясты, королевская кровь, а воспитание... Быдло!
   В ответ на это Биркарт только неразборчиво зашипел, словно разозленный котище, и вытянул свободную руку.
   И сказал что-то еще. Судя по всему, нечто совершенно непотребное: Шарлею показалось, что он видит эти слова -- они были живыми и страшными, они пахли кровью, они пахли гибелью. Всем, чем пахнет война, опустошившая землю. Чем пахнет чума, выкосившая полгорода...
   Весло Рыжей вспыхнуло по всей длине, крутанулось в воздухе, она вскрикнула и тоже что-то бормотнула. Пламя угасло, не задев ее. К счастью. Или к несчастью. Шарлей не знал. Ему хотелось только одного -- чтоб они прекратили это! Ему не хотелось падать...
   - Слышь, сука? Хуями со мной задумала мериться? - весело (черт, ему весело!) заорал Биркарт. - Так нет его у тебя!
   - Сейчас и у тебя не будет, выблядок поповский!
   Рыжая тоже вытянула руку, и лопату закрутило, как в свирепом водовороте. Воздуховороте... Шарлей понял, что она делала -- она хотела стряхнуть Биркарта с лопаты, Шарлей видел, как его белые от напряжения пальцы, обхватившие черенок, задрожали: вот-вот разожмутся...
   - Не надо! - жалобно взвыл Шарлей на пределе отчаяния, схватив Биркарта за запястье. - Пожалуйста, прекрасная пани, не надо!! Не берите этот грех на душу!!! У вас же... праздник, как я понял! Зачем его портить этим всем?! Биркарт!! Уймись ты, курва мать!!!
   - Он тебя угробит сейчас, а ты его спасаешь?!
   Рыжая вдруг отлетела. Довольно далеко. Но голос ее был отлично слышен:
   - Благодари своего... монашка, срань. Но учти: на Слензе этой ночью чтоб я тебя не видела. И если хоть одна сестра моя от тебя этой ночью пострадает -- я тебя отловлю, поставлю раком на вершине Слензы и заставлю медведя ебать тебя в жопу, пока не сдохнешь в собственной кровище и говне. Впрочем, возможно, тебе это привычно, уж не поебывает ли тебя папаша твой? Потому как ни одна уважающая себя женщина тебе, этакой швали, не даст... Силой берешь либо за деньги... Все, гуляйте. Угробила бы тебя, но жаль твоего монашка, вместе же рухнете. А он, в отличие от тебя, благородный мужчина...
   И Рыжая, лихо свистнув, словно беспризорник из Вроцлава, унеслась в ночь.
   - Да славится Бригита! - зазвенели чьи-то приближающиеся голоса, но Шарлею было не до того. Он посмотрел на Биркарта.
   Тот болтался на лопате, словно и впрямь подрясник. Тряпка-тряпкой. Тяжелая, плохо выжатая, перекрученная.
   Побелевший, трясущийся крупной дрожью, оскалившийся от напряжения, дышащий, словно загнанный жеребец.
   - Биркарт... Другой рукой возьмись, улетела она...
   Биркарт вяло ухватился за черенок второй рукой.
   Еле шевельнул губами, и лопата плавно пошла вниз. Ну и хорошо. Хорошо, славненько, подумал Шарлей. Кажется, она его все-таки уделала, или черт их разберет, но Биркарт весь измочаленный какой-то... отдохнуть хочет, что ли...
   - Шарлей...
   - А?
   - Когда я скажу, ноги подожми, соберись. Низко над землей будем -- к себе потянет, расшибешься...
  
   Шарлей понял, когда это произойдет, и перекинув ногу через черенок, просто прыгнул сам. Приземлился удачно -- в траву, на ноги. Биркарта земля к себе не тянула -- он мягко свалился рядом вместе с лопатой. С трудом приподнялся, сел. Сжавшись. Нахохлившись. Влажные от испарины черные пряди липли к его все еще белому лбу. Но языком он шевелил вполне уверенно:
   - Слышь, благородный мужчина, а понравился ты суке этой...
   - Кто она, Биркарт? Она... тоже не человек, да?
   - Она куда меньше человек, чем я. Но... не надо тебе знать всего этого.
   - Биркарт. Ты как?
   - А что?
   - У тебя болит что-то? Рожа такая, будто болит.
   - Жопа, курва. Бабенка раком поставила и отодрала. Хоть и только на словах да на Силе.
   - Мне так не показалось. Она тебя, Биркарт, тоже вроде как побаивалась. Или я чего-то не понял?
   - Все правильно понял... они меня все побаиваются. Если не откровенно боятся... Но всякое бывает, знаешь. Сила сегодня на ее стороне -- шабаш-то и впрямь бабский. Богиня в эту ночь мужику не поможет, бабе поможет... И... слушай, Шарлей...
   - Да слушаю. Что?
   - Ты случайно не поверил ее мерзким бредням про то, что мой отец меня...
   Глаза Биркарта сверкнули знакомым адским огнем, он скривился, словно и впрямь от сильнейшей боли, и выдавил:
   - Если поверил... я тебя убью, ясно?!
   - Ни на грош не поверил, - ответил Шарлей. Он действительно в это не верил. Абсолютно. - Ну, хочешь, прочти мои мысли, наконец. Я себе этого и представить не могу.
   - Как эта курва-то смогла, удивляюсь!!
   Сменить тему. Срочно.
   - Где мы, Биркарт?
   - Там, где надо. На Радуне. Пошла она со своей Слензой, дура, я там и не бываю, - обиженно пробубнил Биркарт. - Там всякая мелочь собирается, толпища, не люблю...
   - Но... по-моему, тут вообще никого нет?
   И... стоило Шарлею это сказать, как сверху на прошлогоднюю траву -- хорошо еще, что им не на головы -- свалился еще какой-то летун! Или летуха? Вроде в портках... И звонко произнесший "Курва срань!" голос был вроде мальчишеский.
   - Это еще что за... - Биркарт, хоть и казался обессиленным, сложил пальцы в странном жесте, и на них заплясали знакомые Шарлею огоньки. Более яркие, чем он видел, они озарили всю поляну. Ах, это поляна, значит.
   А это кто же тут?..
   Шарлей вздохнул. Биркарт был молод, а этот... и вовсе сопляк! Лет на вид пятнадцати, если не моложе! И уже тоже колдун... А, вот почему он ругнулся. В его руке была метла с треснувшим посередке древком. Куда же это он так вписался -- в дерево, что ли?..
   Подросток с взъерошенными черными лохмами и то ли ссадиной, то ли шрамом на лбу близоруко сощурился на внезапно вспыхнувшее пламя -- и тут же распахнул глазищи.
   - Ты кто? - лениво спросил Биркарт, погасив пламя.
   - Господин фон Грелленорт... - парень учтиво поклонился. - Простите великодушно, что нарушил ваш покой... Метла сломалась, а то бы не...
   - Господин фон Грелленорт -- это вроде бы я. Я спросил -- ты кто?
   - Хенрик Гарнек... из Вроцлава.
   - Забавная у тебя кличка. Горшок, говоришь... В честь башки пустой, что ль?
   - В честь батюшки. Горшечник он.
   - Ничего, бывает и хуже. Но папаш не выбирают. Дай сюда свою хуйню.
   - Метлу?
   - У тебя в руках есть какая-то другая хуйня?
   - Возьмите... пожалуйста.
   Шарлей несколько удивился: Биркарт, получив в руки сломанную метелку, уставился на нее, и его губы зашевелились.
   Трещина исчезла прямо на глазах. Древко стало совершенно целым. И даже заблестело! Слегка.
   - На.
   - Благодарю, господин фон Грелленорт! А то я уж и не знал, на чем домой-то...
   - Отходить тебя этой метелкой по жопе, недоучка... Иди, гуляй. Знаю, зачем ты здесь. Зачесалось кой-что. Смотри, бабенок не обидь чем, это их шабаш, озлятся -- устроят тебе такое, что чесалка отвалится.
   - Знаю, господин фон Грелленорт...
   - Умно сделал, что прилетел сюда, а не на Слензу. Там будут толпы дурных деревенских девок возрастом от 15 до 105 годков. Отмечающих немного не тот праздничек... Там чесалка твоя никому не пригодится, там не призывают Рогатого.
   - Знаю, господин фон Грелленорт.
   - Кстати. А откуда ты меня-то знаешь, любопытно? Я тебя уж точно не знаю.
   - Вас знают все. Вас не знать -- это все равно что в Британии во времена короля Артура не знать великого Мерлина.
   - Мирддина, малец. Поминаешь его -- так хотя бы называй правильно, тебе приятно было бы, если бы тебя кликали Ночная Ваза? - вопросил Биркарт.
   - Но... ему ведь уже, верно, все равно?
   - А ты уверен, что он смертный? И что не может появиться здесь? Или даже что я -- это не он?
   Парень испуганно вытаращился на Биркарта. А тот ухмыльнулся:
   - Шутка, дурилка!
   - А не знаете ли вы, часом, господин фон Грелленорт, как это он из Мирддина превратился в Мерлина?
   - Часом знаю. И ты должен знать. Просто потому, что это смешная история. Благодарить следует того romancerо, что писал о нем. Епископ он был так себе, конечно...
   - Ты про Гальфрида из Монмута? - спросил Шарлей. - А почему так себе-то, я и не знаю?
   - Потому что из-за войнушки валлийцев с британцами свою кафедру в глаза не видел, не дурак же, под мечи этих раздолбаев лезть. Но это не главное. А главное то, что для служителя Господня он слишком уж интересовался Мирддином. Настолько, что выдавал свои бредни за его пророчества. Ну так вот, писал он для французиков. А по-французски имя "Мирддин" звучит не очень значительно. Проще сказать, совсем не значительно, а как-то даже погано и неуважительно! Потому что на "говно" похоже...
   - Ух, - сказал Гарнек. - Вы так много знаете.
   - Учись -- и ты будешь много знать. Кто мешает-то?
   - Не кто, а что. Деньги. Их нет. Хотя я сам леплю горшки, помогаю отцу -- все одно не хватает, на Толедо уж точно... Хватит только туда добраться. И то голым, босым и голодным! А я хочу учиться магии, господин фон Грелленорт! Однажды, - разоткровенничался юноша, - мне, лет в 11, что ли, даже приснился странный сон. Что ко мне в окно влетела белая сова и принесла письмо. А в письме том сказано, что меня зовут обучаться в школе магов! Только не в Толедо, в другой! Как-то чудно она называлась, не запомнил... Как полагаете, господин фон Грелленорт, это сон со смыслом?
   - Он был бы со смыслом, если бы она тебе кошель с серебром принесла. И на подушке твоей его оставила! Да так, чтоб ты утром его нашел. А это называется "и приснится же всякая муть"... Впрочем, мне в том твоем возрасте уже девки снились, - сказал Биркарт. - Учитывая, что был я долговязый прыщавый беспризорник, которому они не давали, лучше бы совы снились! Кстати, хочешь, помогу заработать больше?
   - Горшками?!
   - Видел, что я сделал с метелкой?
   - Видел, но не понял.
   - Поди-ка. Сядь рядом.
   Биркарт прошептал мальчишке что-то на ухо.
   - Запомнил?
   - Д-да... кажется.
   - Используй это заклинание. И продавай никогда не бьющиеся горшки!
   - Спасибо вам, господин фон Грелленорт, - как-то пораженно отозвался Гарнек.
   - Что тебя удивило? - тут же спросил Биркарт с весьма неприятным выражением лица.
   - Про вас говорят, что вы... злой. Очень.
   - Как связаны вшивое заклинание и качества моей натуры?
   - Ну, поделиться заклинанием -- это добрый поступок. Вы хотели помочь мне. Не так?
   - Продашь такой необыкновенный горшок инквизитору или его шпионам -- оценишь всю доброту моего поступка. Если во время пыток тебе будет дело до оценки чужих поступков, - широко улыбнулся Биркарт. И запомни, защищать дураков от инквизиции -- вовсе не мое дело. Я христианин, матери нашей Святой церкви служу. Вот, этот монашек подтвердит. Верно, братец?
   - Э... да.
   - Очень, очень рад был встретить вас и вашего друга, - сказал Гарнек. Но по лицу его было похоже -- теперь не так уж и рад.
   - Ступай, - сказал Биркарт. - Гуляй. Трусов я не люблю еще больше, чем дураков.
   И парня как ветром сдуло.
   - Зачем ты так? - спросил Шарлей. - Ведь Рыжая права была -- такие, как он, тебе ближе, чем люди. А ты до смерти напугал парня инквизицией.
   - Магия опасна, братец Шарлей. Для него же. И для меня, для любого из нас. И чем раньше он это поймет -- тем дольше проживет. Это для его же блага, - сдержанно ответил Биркарт. - Почему вы, люди, всегда видите шелуху, но не суть? Я знаю, что напугал его. Но теперь он трижды подумает, прежде чем хвалиться посреди вроцлавского базара, полного шпионов его преподобия Рудольфа Бергнера, небьющимися горшками.
   Биркарт снова называл его "братцем", значит, вполне пришел в себя. Но Шарлея тревожило его лицо -- все еще измученное, бледное и какое-то несчастное.
   - Отдохни, Биркарт, прошу. Полежи хоть. Замученный у тебя вид...
   Биркарт и впрямь развалился прямо на палой листве, положив лохматую голову на колени сидящего Шарлея.
   - Не возражаешь? А то не люблю, когда под башкой сыро.
   - А чего возражать-то? Удобно -- пожалуйста...
   Биркарт смотрел в звездное небо. Постепенно его лицо перестало казаться таким усталым. Шабаш там или не шабаш, но Шарлей слышал какие-то голоса и музыку будто бы очень, очень далеко. Но не мог понять, сверху или снизу. Видно, они действительно были на одном из заросших лесом холмов, подымающихся к Радуне и постепенно становящихся все более каменистыми и голыми. Снега здесь почему-то не было вовсе.
   Биркарт пошевелился, приподнялся.
   - На вершину не пойдем, там ныне алтарь Богини, нам там нечего делать. Но ты посмотри туда. Вон там просвет меж деревьями, видно верхушку-то.
   Шарлей посмотрел на плоскую продолговатую верхушку -- и ахнул. Радуня казалась горою, извергающей пламя -- как Везувий, некогда похоронивший под пеплом Помпеи. Он пригляделся и понял: это были сотни движущихся по кругу, будто танцующих огней и огоньков. Факелы? Волшебные светильники вроде тех, что умел делать Биркарт? Отсюда, снизу, казалось, что на вершине горы танцуют невидимки со свечами или светлячки. Теперь было ясно, что музыка -- какая-то ярмарочная, диковатая -- и странное, прерывающееся пение доносятся именно оттуда.
   - Праздник Огней. По-настоящему он выглядит так, - сказал Биркарт, уже полулежа. - Раньше его отмечали даже в самой захудалой деревушке. Сегодня не те времена... Но нам, повторяю, там нечего делать, не стоит мешать обряду, он исключительно для ведьм. А мы с тобой заслужили немножко покоя от ведьм, правда?
  
   Но покой мог только присниться Биркарту в эту ночь.
   Совсем рядом в непроницаемо-темном лесу раздалась неимоверная ругань, вопль: "Пшел от меня, извращуга!!!" и дикий вой, затем кусты затрещали, словно из них ломилась шайка раубриттеров, и на поляну выкатился непонятный, воющий и матерящийся ком.
   Биркарт, вскинувшись, снова осветил поляну огнем из пальцев и пружинисто вскочил на ноги, не коснувшись руками земли. Увиденное заставило Шарлея тоже вскочить -- куда более неграциозно -- и замахнуться лопатой: по земле катались человек и насевшее на него сзади чудище в черной шерсти и с ярко-красной жопой. На жопе страховидла мотался туда-сюда волчий хвост.
   Первым порывом Шарлея было врезать твари лопатой поперек хребта, спасая неизвестного, но все-таки человека. Но Биркарт вдруг так рванул его назад, что чуть не впечатал в кору стоящего сзади них клена. Сам он, чуть пригнувшись, внимательно пялился на дерущихся. Шарлей последовал его примеру -- и глаза у него полезли на лоб: хвостов вдруг стало два!
   Потому что волков стало тоже двое!
   Человек прямо на глазах, извиваясь и рыча уже совершенно не по-людски, покрылся шерстью. И оказался куда крупнее противника! Ему легко удалось вдавить его в землю, и он, схватив его за загривок, принялся возить неудачника мордой по старой листве. Рычание большого волка стало глухим -- пасть забилась складками кожи на шее врага. Тот пронзительно выл, бестолково дергаясь и скребя лапами землю, из-под когтищ летели листья и клочья мертвой травы.
   Тут стало ясно: большой намерен не просто наказать, но убить мелкого. Его хватка сжалась сильнее, и тот заскулил, затем захрипел, задыхаясь.
   И тут Биркарт -- Шарлей не понял, зачем -- решил прервать волчью драку. Крупный, с пару конских голов, огненный шар озарил поляну, будто белым днем, завис над дерущимися, с шипением и треском осыпал их огненными брызгами.
   Волки расцепились, отскочив друг от дружки и тревожно припав к земле. Видно, волколаки боятся огня, как и обычные звери, подумал Шарлей. Или это они просто от неожиданности?..
   Мелкий и поджарый вдруг понял, что свободен -- и с воем, в котором ясно слышались боль, обида и разочарование, умотал в чащу -- со скоростью хорошей борзой.
   А большой вдруг снова перекинулся и встал напротив Биркарта, прикрывая глаза ладонью от слепящего света.
   - Притуши свой клятый светильник немного, если не видишь в темноте, - глухо сказал он. И отплюнулся клоком шерсти.
   Шар угас. Но Шарлей успел разглядеть волколака: это был молодой мужчина годами несколько постарше Биркарта, лет около двадцати пяти-двадцати семи. С глазами, кажется, серыми, словно сталь. Одетый в скромный вамс, шоссы и высокие сапоги.
   - Какого кривого кутаса ты влез между мной и моей добычей? - спросил он сдержанно, но Шарлею показалось, что в горле его тонет подавляемое рычание.
   - Да славится Великая Богиня, конфратр, - совершенно невозмутимо отозвался Биркарт.
   - Да славится... конфратры. Ты вопрос слышал?
   - Я боялся, что ты подавишься его шерстью... Задохнешься и подохнешь! И я так и не познакомлюсь с единственным встреченным мною созданием, подобным мне!
   - Подобным... тебе?
   Волколак уставился на Биркарта пристальнее, чем раньше. И медленно сказал:
   - Птичий нос. Черные патлы. Черные птичьи глаза... Я думал, ты -- сказка, Стенолаз. Страшная и забавная байка о великом колдуне, по совместительству -- маленькой птичке. Ай да повезло тебе с другим обликом! Подумать! В облике птички ты, великий колдун, мне, ничтожному, на один зуб! - Волк улыбнулся. Улыбка вовсе не напоминала оскал.
   Зато оскалился Биркарт. Но весело.
   - Меня тоже расстраивал мой облик... Но когда я был сопляком. Потом я понял, что у него есть свои преимущества. Я маленькая и слабая птичка, но я способен передвигаться по воздуху. И много быстрее тебя, бегущего по земле, и даже самой быстрой из птиц.
   - Зато твоему человеческому облику я бы охотно набил морду... не будь ты великим колдуном.
   - За что же? За то, что я не дал тебе пролить кровь собрата в великий праздник Имболк?!
   - Собрата?! - невозмутимый прежде Волк задохнулся от возмущения. - Да ты знаешь, что он... почему он... с чего он налетел на меня?!
   - Мы не видели тут, кто на кого налетел...
   - Я тут, понимаешь, решил посидеть в лесочке, попивая горячее винцо с гвоздичкой и розмарином из заблаговременно прихваченного бурдючка, подождать, пока не появится приятная дамская компания... Пока они не завершат обряды... Подружка у меня там, ведьмочка из Стшелина. Она и винцо сготовила, как надо. Ну, испил, и немало. Соответственно, оно вскоре запросилось наружу. И вот я стою, поливаю ствол сосенки, и тут сзади на меня набрасывается эта отвратнейшая, паскуднейшая мерзопакость и одной лапищей пытается сковать движения моих рук, а второй стягивает с меня портки!!!
   Тут Биркарт и Шарлей разом вспомнили, что предшествовало выходу на сцену двух этих господ -- а именно, вопль про извращугу... И расхохотались. Биркарт особенно веселился:
   - Ох, угораздило же... Я думал -- я один собрал все самое восхитительное в себе: еврей! Колдун! Стенолаз! А тут волколак-содомит! Возможно, это отдельный вид волколаков?! Как бы его назвать по-ученому, а?
   - Lupus сatamitus? - предложил Шарлей.
   - Какой из него катамитус? Ганимед был прекрасным юношей, насколько я помню! Lupus cinaedus, вот!
   - Да никакой он не вид, ну как ему род-то свой продолжить? Он один такой извращуга, - возмутился Волк. - Lupus dedecus он, то есть волчина позорный!
   - Да и ты, - сказал Биркарт, - один такой.
   - Какой?
   Стальные глаза волка неприятно сузились.
   - Тупой, - усмехнулся Биркарт. - Раз тебе требуется повторять дважды. Ты подобен мне. Ты никакой не волколак -- тот не может управлять своими превращениями. Ты сделал это на наших глазах. Это называется "полиморф", и ты второе такое существо в этой части света. Моя мать утверждает, что раньше их было больше, много больше, теперь же -- она говорила, что я, возможно, единственный. Как оказалось, нет.
   Шарлей ничего не понял: мать?! Но... твоя мать мертва! Уже более двух десятков лет!
   - Ты рад этой встрече, конфратр? - продолжал Биркарт.
   - Я рад был узнать, кто я есть, - сказал Волк. - За это благодарю. Хотя ты мог и не говорить.
   - Он не мог не говорить, - хрипло произнес кто-то из темноты, и к стоящей троице неспешно приблизился -- Шарлей чуть не подскочил от неожиданности -- некто круглый. Чернее окружающей тьмы. Шарлей видел движение, различал силуэт с двумя торчащими треугольными ушами. - Биркарт фон Грелленорт -- Alumbrado, уважаемый Волк. Свет познания во тьме невежества и хаоса. Он не может не делиться знанием, как факел не может не светить.
   - Ханс Майн Игель, - сказал Биркарт, - приветик.
   Шарлей перестал понимать вообще что-либо (например, ему решительно неясно было, что за новое создание и о чем это оно), а понимал ли Волк -- тоже загадка.
   - Только настанет время -- и факел стрелой обернется, - прохрипел Ханс Майн Игель. - И тогда, Волк, от Стенолаза подальше держись.
   Черный шар медлительно уплыл во тьму.
   - Это что за...? - Волк смотрел ему вслед. - Он кто такой?
   - Я же сказал. Ханс Майн Игель, - ответил Биркарт.
   - Какой он... породы? Похож на уркина-переростка. Но они неразумны... И что за чушь он произнес перед тем, как свалить?!
   - Порода его пусть тебя не волнует. А вот чушь -- да. Он прорицатель, - улыбнулся Биркарт, и улыбка была уже не веселой.
   Волк лишь махнул рукой:
   - Не верю мутным предсказаниям. И не могу представить факел, превратившийся в стрелу... А потому, конфратры, приглашаю вас разделить со мной то, что осталось в бурдючке.
   Не помешало бы, подумал Шарлей. Если в нем и впрямь подогретое вино. Впрочем, оно, верно, уже остыло? Но вино все-таки...
   Он начинал мерзнуть -- от погоды ли, еще не весенней, от того ли, что слова Ханса Майна Игеля как-то странно подействовали то ли на него, то ли на само место, где они стояли: здесь стало неуютно, словно из темной, бугристой листвы под ногами уже прорастали драконьи зубы будущей вражды между этими двумя. Волком и Стенолазом.
   Тьфу ты. Какое мое дело. Кто я тут такой. Кто я, чтоб думать о таких вещах!
  
   Вино оказалось прекрасно: все еще чудесно горячее, виноградное, оно пахло не только заявленными гвоздикой и розмарином, но и медом, и немного вроде бы мятой. От него моментально согрелась, живым огнем побежала по жилам кровь. Глаза мужчин, сидевших напротив Шарлея, заблестели, черты стали резче и словно красивее. Шарлей полагал, что глаза загорелись и у него. Насчет черт -- это вряд ли.
   Отсюда вершину Радуни было видней, а звуки слышней. Шарлей заметил, что огоньки начали сбегать вниз по ее склонам, все ниже и ниже. А голоса приближались и приближались.
   - Шабаш начинается? - удивился Волк, тоже смотрящий на это. - На Слензе он начинается лишь, когда пропоет полуночный черный петух...
   - Здесь к тому времени у алтаря Богини останутся лишь Старуха в черном плаще и Дева в белом, - ответил Биркарт. - Они и петушка прирежут. Кстати, конфратр, - он дружеским тычком в бок заставил Шарлея обернуться к нему, - в полночь -- знаешь такую сказку? -- твоя одежка обратится в...
   Полночь. Э, всенощная! Шарлей понял, что не успеет вернуться в обитель до нее. Но вино, этот лес, эти огни, вся эта ночь твердили ему: ну и пусть! Как-нибудь обойдется!
   - А на Слензе в Имболк кровь не льется на алтарь, - сказал Волк.
   - Не льется. Там петушка зароют заживо. Фу, деревенщина!.. Ну что ж, пока народ не слишком увлекся... воссоединением Бригиты с Бресом, стоило бы и мне восславить Богиню...
   Биркарт поднялся. Чуть отошел от места их привала у бурдючка. Запрокинул голову, ветер заиграл его черными волосами.
   Волк жадно уставился на него. Шарлей -- тоже: что сейчас будет?
   Биркарт широко развел руки, словно желая обнять весь мир. Но заклинание произнес еле слышно. А потом звонко заорал:
   - Да славится Великая Богиня! Да славится Трехликая! Да славится Бригита!..
   Его раскрытые ладони с разведенными пальцами засияли, и с них полетели вверх слепяще-белые молнии. Высоко, очень высоко над вершиной Радуни они превратились в сотканный из тонкого зеленого и яркого золотистого света огромный букет. Весенний букет серебристой акации с желтыми шариками...
   Лес вокруг их стоянки зазвенел целым хором восторженных криков, у Шарлея и у самого перехватило дух: это было чрезвычайно красиво, но почему-то от красоты этой щемило сердце.
   И тут, когда Биркартово творение угасло, в небо полетели новые молнии и искры, образуя различные фигуры. Не так высоко. Не такие совершенные. Но стало много светлее.
   Шарлей с Волком смотрели вверх -- и потому не заметили, как меж деревьев совсем близко то тут, то там замелькали факельные огни и белые плащи. И один из огней приближался.
   На поляну вышла молодая ведьма -- высокая, ладная, светловолосая. В руке ее был не факел -- круглый огонек-фонарик сиял на конце черенка метлы.
   - Прииди, Брес, - сказала она.
   Волк тут же обернулся, вскочил, двинулся навстречу:
   - Прииди, Бригита, моя королева! Гизелька... так и знал, что ты скоро...
   Он порывисто обнял девушку, она на миг ласково отстранила его, глядя ему за плечо. И позвала:
   - Господин фон Грелленорт!
   - Да?
   - Кому предназначен этот восхитительный букет? - игриво спросила ведьмочка из Стшелина -- ведь это явно она и была?
   - Великой Богине, - ответил Биркарт c отрешенным видом. Ответ разочаровал Гизельку, но она, видно, не осмелилась спрашивать что-то еще.
   - Эй, Волчара, - позвал Биркарт, - а ты ведь, кажется, должен лезть под подол не Гизельке, а Громничной Богородице...
   - Это завтра. И не под подол, а под плащ. И только если встречу крестьян с вилами!
   - Ты сначала Богородицу встреть...
   Гизелька рассмеялась. И, поцеловав Волка в губы, увлекла его за собой прочь, в чащу.
   Биркарт снова сел рядом с Шарлеем.
   - Я не Ханс Майн Игель, но чувствую, ты будешь следующим, за кем кто-то придет.
   Шарлей посмотрел на него -- и удивился: он улыбался. От равнодушного вида и следа не осталось.
   - Да кому я нужен-то?
   - Не скромничай... Нашел перед кем, право слово. Дай бурдюк...
   Биркарт не успел оторвать горлышко бурдюка от губ, как его предсказание сбылось.
   - Прииди, Брес! - и из темной чащи явилась новая дочь Великой Богини. Растрепанная, молоденькая и не сказать чтоб хорошенькая. И без светильника. Из чего следовало, что она прекрасно видит в темноте.
   Шарлей уже научился замечать такие штучки. На их поляне было светло от все еще вспыхивающих в небе магических огней, но в глубине леса царил мрак.
   Девушка приветственно махнула свободной рукой, плащ распахнулся на груди, и Шарлей моргнул: ему показалось, что под ним... ничего нет! Он опустил взгляд. Шальная девка была босой! В феврале-то! Из Башни шутов, что ль, сбежала?!
   Но к новой гостье Биркарт отнесся с большим интересом, чем к первой:
   - Да славится Великая Богиня!
   - Да славится, - ответила та дерзким голоском. - Здорово, Стенолазик.
   - И ты здравствуй, Данутка. Смотри, какого Бреса я привел.
   - Этого?.. Ну-ка, встань, конфратр... Терпеть не могу пузатых. Сидишь как куча, не поймешь...
   Шарлей встал, выпрямился -- жеребца на торгу по статям выбирает, что ль?
   - Покажь елду! А если найду?!
   Шарлей смущенно заухмылялся. Посмотрел нахалке в лицо -- круглое, курносенькое -- и вдруг даже отступил на шаг: ее глаза вдруг будто засветились теплой, согретой солнцем зеленью, как летняя листва. Напомнили глаза Неле. Очень напомнили. Но это не заставило Шарлея отдернуться, как тогда, в кабаке, когда молоденькую шлюху звали почти как его любимую. Наоборот -- он почувствовал, что его тянет к этой круглолицей, курносенькой Данутке. Тянет неодолимо. И что он помрет прямо тут без покаяния, если...
   Та первой отвела взгляд и заявила:
   - Не, ничего так, поджарый... тощеватый даже! Э, проглоты, винца-то дайте хлебнуть! Если не все еще выдули... - она уселась наземь, и Шарлей сам не понял, как оказался сидящим рядышком. Вплотную. Жар ее тела ощущался сквозь плащ, словно Шарлей прижимался боком к натопленной печке.
   Биркарт с тем, что, по его мнению, было галантной улыбкой, подал девушке бурдюк. Та жадно присосалась к нему, вино кривой струйкой стрельнуло вниз по подбородку. Она оторвалась от вина и утерла подбородок плащом. И снова посмотрела на Шарлея:
   - Поцелуй меня, зеленоглазый. Тебе ведь хочется -- мочи нет.
   Она была права. И он подчинился.
   И ему показалось, что прервать поцелуй -- почти то же, что расстаться с... ну, не с жизнью, а со всею ее радостью!
   - Легче, легче, - засмеялась она, силой отстраняя его голову, - а то завалишь меня прямо тут, на зависть Стенолазу...
   И в самом деле, подумал Шарлей, и в самом деле. Даже Волк, пусть не простой волколак, но все ж полузверь, убрался в чащу, чтоб уединиться с возлюбленной. А я... как кобель какой-то, право слово!
   - Обзавидовался весь, - сообщил Биркарт, - хоть лижитесь, хоть е... совокупляйтесь, мне хоть побольше вина достанется... Хоть и не пьянею, а вкусное же...
   - Мерлин.
  
   Шарлей видал Биркарта всяким уж -- и злющим, и обиженным -- не видел лишь таким, каким он стал теперь.
   Услышав женский голос, произнесший имя древнего колдуна.
   Неправильно произнесший, как выяснилось ранее. Но Биркарт не подумал поправлять очередную "недоучку", как поправлял Хенрика Гарнека.
   Он вздрогнул. Посмотрел на новую гостью. Растерянно заморгал. Вскочил.
   - Нимуэ?..
   И... гордый, нахальный, самовлюбленный, способный оскорбить женщину так, как моряк с раубриттером вместе взятые -- вдруг почтительно поклонился.
  
   Но растерялся не только он. Шарлей тоже вытаращил глаза: меньше всего в февральском лесу на Радуне, в эту ночь колдовского празднества он ожидал увидеть монахиню. В облачении ордена магдаленок. Но с непокрытой головой. Черные лохматые волосы острижены чуть ниже ушей. Поверх облачения -- белый плащ, как у всех участниц нынешнего праздника.
   Она была молода -- возраста Биркарта или помоложе. С большими, будто бы близорукими глазами. Длинненьким носом и большим ртом. Не красавица, нет. И чем-то будто неуловимо схожая с Биркартом. И внешне, и... не только.
   - Пять лет прошло, - сказала она. - я знаю, ты каждый раз на Имболк здесь бываешь.
   Он как-то понурился. Поглядывал на нее, словно ждал чего-то дурного.
   - Мне говорили -- ты здесь. Да я и чувствовала. Но... сам знаешь, простить не могла. Но сегодня... спасибо за цветы. Это было... так прекрасно!
   - П-прощаешь? - выдавил Биркарт каким-то не своим голосом. Робким, но таким по-детски счастливым, полным надежды и нежелания эту надежду утратить!
   - Только на эту ночь, - сказала она. - Ты ведь уже не тот, что был тогда.
   И они замолчали. Биркарт, подняв голову, просто пожирал ее взглядом.
   - Прииди, Брес, - наконец сказала она.
  
   - А ну пошли отсюда, - шепотом скомандовала Данутка и мигом утащила Шарлея куда-то в кущи темные -- и весьма неприветливо встретившие их цеплючими ветвями и корягами под ногами. Впрочем, Данутке все было словно нипочем -- перла сквозь все это, как верхом. Шарлей же пару раз едва не запахал носом.
   Полянка, куда она его приволокла, размером была с его келью в Стшегоме, разве что круглая. Ну а им что тут, рыцарский турнир устраивать, что ли?
   Данутка сбросила плащ, и Шарлей увидел ее тело -- словно чуть светящееся в темноте нежной, зовущей белизной. Зовущей так, что не отозваться было невозможно -- кожа будто излучала ощутимый жар.
   Данутка резвенько постелила плащ наземь, уселась на него, за рукав потянула Шарлея к себе. Он охотно подчинился, но не сумел справиться с любопытством:
   - Послушай... кто эта сестра святой Магдалены? Знаешь ее?
   - Ведьма, кто еще. Говорят, Стенолазова подружка давняя, да поссорились они... Но из-за чего -- у нее не спросишь. У него тем более -- если жить хочешь. Слыхала только -- случилось это после пожара в Любаньской обители да смерти старухи-настоятельницы.
   - А не его ли это работа?
   - Молчи, говорю. Лучше молчи об этом, коли жить хочешь. Ты болтать сюда явился?!
   Далекий петушиный крик.
   Глаза Данутки на миг расширились от удивления -- и она захохотала:
   - Ох, Великая мать! Ооох, Богиня... Ну и Брес у меня нынче!
   Шарлей тут же понял. А ведь Биркарт говорил что-то... да!
   Черная его одежка вернулась в изначальный вид -- стала паршивой стшегомской рясой. А сапоги обратились в ничто... Где-то в голове далеко, словно петушиный крик наяву, послышалось слово "всенощная" -- и пропало бесследно.
   - Это в каком нынче ордене такие голодранцы-то?! Аах, Стенолаз, ну и подшутил надо мной... Золушку мне подсунул... в рясе!
   Она так заразительно ржала, что и ему стало смешно.
   - Хорошо, хоть башка в тыкву не превратилась, - сказал он. - А хрен в стручок какой... Хотя это уж не по сказке!
   - Стенолаз и не по сказке может...
   - Ну а что. Сам с монашкой, вот и тебе монаха подсунул!
   - Да мне-то что. Снимай тряпку свою, все равно не нужна... Не бойся. Со мной не замерзнешь!
  
   Какое там "замерзнешь"!
   Шарлей мигом взмок -- никаких ласк, чтоб девушка возжелала его, не потребовалось. Она и так желала -- и весьма бурно: начали они образом самым банальным, как унылый деревенский муж с постылой женою, но вскоре перекатились, и она понеслась на нем верхом, затем слезла и бесстыдно раскорячилась на четвереньках, затем -- после ее пронзительного вопля на всю Радуню -- они недолго полежали рядом, пытаясь отдышаться, и -- к его удивлению -- оказалось, что у него снова торчит колом, и он вскинул ее ноги себе на плечи. Тут Данутка принялась подбадривать его такими бойкими да заковыристыми матерками, перемежая их увесистыми архаичными словесами... После очередного: "А, был у меня уже поп, мать его ёб... В пизду лезет -- как тесто месит, а меж ног не хуишко, а заячий хвостишко! А сам меня слюнями орошает да вопрошает... Грозно так: "В афедрон не давала ли?!", а я ему: "Не покрылась стыдом, как Моав, обратив тыл!", Шарлей звонко заржал и продолжал свое дело, давясь смешками и задыхаясь.
   Следующая передышка была длинней.
   - Силен, - сказала она, - иной раз и двое ебут -- как на хромой кобыле на погост везут... Воздержание, что ль, этак действует?
   - Оно, - кратко ответствовал Шарлей, расцветая от похвалы.
   - Еще хочешь?
   - Чуть позже...
   - А мне бы сейчас. Язычком, а?..
   Он не возражал.
   Она стонала, точно не он с ней был, а опытный инквизитор с раскаленной железкой. Она извивалась так, что плащ собрался гармошкой. Она пару раз так сжимала его голову бедрами, что он дергался, как полузадушенный в слишком тугой колодке. От всего этого у него снова встал, и снова крепко...
  
   - Ты и впрямь уже не тот, что тогда, Мерлин.
   - Тебе не понра...
   - Не глупи. Ты видел, что да. Просто тогда ты не был склонен так зло шутить. Кто этот монашек, что был с тобой? В рясе заключенного из Стшегома? Ты в насмешку сделал так, чтоб в эту ночь он любился с суккубом?
   - Ты его не знаешь. Он и суккуба довольной оставит!
   - Допустим. Но ведь на всенощной в обители его нет? Она вот-вот начнется, Мерлин. Его отсутствие обнаружат. Верни его, иначе там объявят о беглеце, и мать наша Святая церковь... ты знаешь, что происходит с беглыми из Стшегома. Или ты этого и хотел? Или -- он?
   - Нет-нет. Пожалуй, ты права, Нимуэ. Мы слишком увлеклись... и он, и я. Я отправлю его назад. И вернусь. Ты дождешься?
   - Я же сказала -- на эту ночь я тебя прощаю. А до утра еще долго.
   Нимуэ улыбнулась Мерлину -- точнее, Бригита Бресу -- с великолепного белоснежного тюфяка. На черной поляне он смотрелся весьма вызывающе, но иллюзии Биркарта фон Грелленорта тем и славились, что могли удивить кого угодно.
   А сам Биркарт, сидя на его краю, молча натягивал портки. Его не смутило бы пойти и так, но Данутка, узрев его с болтающимся дрыном, поняла бы его явление по-своему...
  
   - Эй, конфратр. Тебе пора домой. Молиться на благо мира сего.
   Шарлей вовсю трудился на благо Данутки, лежа на ней.
   - Домой, говорю, - повторил Биркарт. - Тебя уже потеряли в обители!
   К счастью, Данутка взвыла -- в какой уже раз, любопытно? - и Шарлей скатился с нее.
   - А? Что?..
   - Надевай рясу!
   - Биркарт, а... - Шарлей спешно напяливал рясу. Данутка мутно смотрела на все это.
   - Найдешь себе следующего Бреса, - сказал ей Биркарт. - Этот и так опоздал ко всенощной.
   Шарлей, тяжко дыша, стоял перед ним. Такой, каким вышел из Стшегома -- ряса распояской, босой. С очумелыми глазами.
   Голый до пояса Биркарт, который говорит что-то про всенощную... Что, что?..
   - Руку. На лопатах летать уже недосуг...
  
   Шарлей дрых в своей келье без задних ног.
   И не ведал, какие тучи уже сгустились над его полулысой головушкой, полной приятных снов о круглой полянке и круглой мордашке Данутки.
   В коридоре раздались голоса и топот -- братия возвращалась со всенощной. К келье Шарлея приближались двое, и он тут же узнал бы их по шагам, если бы бодрствовал. У одного тяжкие, шаркающие -- у второго легкие шаги человека, обутого в дорогие сапожки.
   - Я велел тебе не запирать келью, когда мы отправимся молиться, брат Элиаш, - раздался голос Квирина, - чтобы заблудший брат наш мог вернуться, если раскается.
   - Да не вернулся он... Сбежал, истинно говорю вам, отец Квирин! И непростым образом сбежал! А колдовским каким-то образом он сбежал!
   - В этом случае я хотел бы подробно осмотреть келью, ибо случай совершенно невероятный... Ах ты ж курва матушка! Прости меня, Господи...
   И Квирин, и Элиаш уставились на беглого грешного брата, похрапывающего на своем тюфяке.
   - Это колдовство, - заявил Элиаш. - Колдовство это ведьмовское. Демонское. Диавольское! И о случае этом немедля следует дать знать отцу приору!
   - Отец приор хвор, и нечего его беспокоить, - ответил Квирин. - На такие случаи в обители есть я.
   Он потормошил Шарлея:
   - Брат. Проснись. Слышишь, брат?
   Бесполезно. Квирин выпрямился, пожал плечами, и тут Элиаш сказал:
   - Позвольте мне.
   Он привычно вцепился в Шарлеево ухо и рванул вверх. Бедняга вскинулся с пронзительным воплем боли. Квирин поморщился. Шарлей, как оказалось, даже во сне уже помнил, что заговаривать первым ему нельзя. Он таращился на них мутноватыми со сна, испуганными глазами, хлопая тяжелыми ресницами, сидя на тюфяке и прижав ладонь к пылающему уху.
   - Вставай и следуй за мной, брат, - сказал Квирин. - Брат Элиаш. Надеюсь на твое молчание до выяснения всех обстоятельств этого дела. Я допрошу грешного брата нашего и выясню, что тут за тайны такие...
   - Допрашивайте. Выясняйте. Но коли дело в колдовстве -- молчать я не буду, - отозвался Элиаш. - Ибо это уж вовсе не по-христиански -- в обители святой колдовство допускать!
  
   Пока Шарлей шел за Квирином по коридорам и галереям, он окончательно проснулся. Ухо болело, ноги холодил камень. Все, случившееся ночью, казалось слишком длинным, ярким, восхитительно подробным сном -- но сном явно не было. В теле все еще ощущалась приятная тяжесть после долгих и развеселых игр на маленькой круглой полянке...
   В келье Квирина сначала посветлело (хозяин зажег свечи в подсвечнике), а затем Шарлея подтолкнули к красивому серебряному тазику на подставке.
   - Давай полью тебе на руки, рожу умой свою сонную.
   Голос Квирина звучал строже, чем обычно, но в общем доброжелательно. Шарлей послушно умылся. Вытерся брошенным ему мягким полотенцем.
   - Присаживайся, брат Шарлей. Промочи горло пивком -- придется отвечать на вопросы.
   Уже знакомое кресло. И знакомая кружка, полная стшегомского белого.
   - Благодарю, отец Квирин.
   - Итак. Сегодня незадолго до всенощной меня посетил брат Элиаш. Он заявил, что пришел будить тебя, но не обнаружил в келье. Всенощную ты пропустил, но после нее мы находим тебя в этой самой келье спящим. Как объяснишь это?
   Шарлей быстро сообразил, как ответить.
   - А то не знаете вы, сколь "любит" меня брат Элиаш. Он просто не захотел меня будить, придумал невесть что и донес вам. А я грешен, да... наломался на конюшне, отрубился, проспал всенощную. Нет бы самому вовремя пробудиться. Грешен, каюсь... и наказание заслужил...
   От ледяного голоса Квирина Шарлей даже вздрогнул:
   - Я считал, что мы с тобою друзья, брат Шарлей. Но друзьям не лгут. А ты делаешь это. Мне в глаза. Ибо, услышав весть о твоем отсутствии от Элиаша, я сопроводил его к твоей келье снова. И самолично видел -- тебя. В ней. Не было. Я велел ему не запирать дверь на время службы, чтобы ты, где бы ты ни был, мог вернуться, раскаявшись в своих ночных блужданиях. И ты вернулся.
   Ах вот как. Все хуже, чем я думал.
   - Еще раз услышу ложь, - устало сказал Квирин, - сам накажу тебя. Не так больно и свирепо, как брат Элиаш -- но видит Господь, я это сделаю. Ты вредишь себе своим враньем и даже не понимаешь этого.
   - Я... я... простите, отец Квирин.
   - Как ты исчез из запертой кельи?
   Шарлей понурился, сжался. И тихо сказал:
   - Вы настаиваете на правде, но я не могу сказать вам ее. Если хотите наказать и за это -- наказывайте.
   - Да будто охота мне наказывать тебя, дурак! - сорвался Квирин, - Ты... ты... что ты натворил, безумная твоя головушка?! Я уж подумал, что ты сбежал из обители вовсе!
   - И не думал даже бежать...
   - Но то, что ты сотворил, ничем не лучше! Вот уж подарочек перед светлым праздником Сретения! Я чуть не тронулся умом от беспокойства. И... кажется, поступил очень глупо... - Квирин запустил пальцы в свои бобровые волосы. - Если бы я пришел проверить келью только после всенощной! Тогда... тогда можно было бы представить события так: Элиаш и впрямь не мог растолкать тебя, со злости забыл запереть келью и отправился на службу. Ты же, проснувшись после его ухода, обнаружил, что дверь отперта. И вместо всенощной отправился погулять в ограде обители, ибо однообразие тебе опротивело. Гулял недолго, вернулся и снова заснул. Тогда были бы наказаны оба -- и надзиратель за забывчивость, и заключенный за небрежение литургией часов. Но, проклятье, я был так обеспокоен, что побежал еще до службы посмотреть, правда ли ты исчез... И Элиаш знает: я видел, тебя не было в келье до службы. В запертой, брат Шарлей!
   - Не было.
   - И ты не можешь сказать, где ты был и как тебе удалось выйти.
   - Не могу...
   - Ты колдун, брат Шарлей?
   - Я?!
   И ведь крепко же я был не в себе -- коли и раньше слышал такое от Элиаша, но лишь теперь этот прямой вопрос будто воткнулся прямо под сердце, да как глубоко и больно!
   А кем. Еще. Могут. Счесть. Человека. Способного исчезнуть из запертой кельи?! Ну, чудесно-то как. Теперь я колдун. А если я кол... Да что ж теперь будет?!
   - А ну-ка встань, брат Шарлей, - сказал Квирин, наблюдавший за его исказившимся лицом. - И рясу сними.
   Шарлей подчинился. Тот взял со стола подсвечник и внимательно оглядел его тело с головы до ног. И с обеих сторон.
   - А крест-то где твой?
   - Э... тесемка лопнула вчера после повечерия... Хотел в келье завязать, да как пришел, тюфяка коснулся -- так и задрых. Под тюфяком крест... вернусь сейчас, надену.
   Квирин меж тем кривовато заулыбался.
   - Прелестно, - сказал он. - Чудесно. Спина у тебя исполосована ногтями, отлично видно, что это не плетка брата Элиаша. На ключице пламенный след чьих-то губок. Точно такой же -- сбоку на шее. На ляжке -- прости уж, но это так -- засохла струйка семени. Смой-ка эту дрянь из таза, смотреть противно... А к левой ступне прилип палый лист... А хвою в жопе не чувствуешь, случайно? Ты за каких-то пару часов умудрился выскочить за ограду, потрахаться в лесочке и вернуться назад? Шустрый ты, брат Шарлей! И любишь это дело -- погодка-то не для траха в кустиках!
   Что ответить на это, Шарлей не знал.
   - Но исчезновения из запертой кельи все это не объясняет.
   И тут отвечать нечего.
   - Надевай свой мешок и сядь.
   Шарлей послушался.
   - А я ведь знаю, что за ночь сегодня, - сообщил Квирин. - Имболк. Кандлемас.
   - Я не колдун, отец Квирин. Но вы мне не верите.
   - Да мне, курва мать, все равно, - ответил тот. - Я тебя им не отдам. Не допущу твоей гибели. А поэтому одержимы бесом в эту ночь были мы с братом Элиашем. А не ты.
   - Что?..
   - Что, что! Врать буду я, а не ты, вот что! Твой грех лишь в том, что проспал всенощную. И более ни в чем! А нас бес попутал -- сперва его, затем меня, и мы увидели пустую келью!
   - Отец Квирин! Да... да зачем вам это?!
   - Затем, что с тобой, беззащитным, расправиться куда легче, чем со мною... И я не прощу себе, если увижу тебя, колдун ты мой-не колдун, на костре. Или в заключении in pace - так тоже поступают с теми, кто одержим бесами. Знаешь, что это? Ты окажешься в подземной келье, где нельзя даже встать в полный рост. Только сидеть. И постепенно начнешь стирать затылок о камни потолка, потому что сидеть будешь на все растущей куче собственного говна. Вот что это такое...
   Шарлей похолодел, представив это. Вот так и подумаешь, что даже костер -- не самая ужасная участь!
   - Но... но... что же будет с вами, отец Квирин? Если вы...
   - Со мной-то? А, ничего. Приор назначит мне наказание. Покаюсь. То же и с Элиашем. Ибо Враг хитер и коварен, и зачастую самые праведные не могли противиться козням его... Осталось только убедить Элиаша в том, что это не ты ходишь сквозь стены, а нас с ним попутал дьявол.
   - Не выйдет у вас. Элиаш счастлив будет объявить меня колдуном, пособником дьявола, да хоть самой курвой Вавилонской.
   - Посмотрим, выйдет-не выйдет... Этим я и займусь, как отведу тебя назад. На утреню явись непременно, молись, глазами не бегай. Элиаш придурок, он верит в то, что никакие колдовские силы, тем более диавольские, не могут преступить порог храма. Убеди его в том, что могут... то есть, тьфу, в том, что ты чист. Чувствую, собрание капитула затянется сегодня -- придется нам с ним о своем грехе объявить приору и братии... Так-то все, кто успел нагрешить, объявляют о том раз в неделю, по пятницам. Сегодня среда. Но случай из ряда вон выходящий: если мы не хотим, чтоб вся обитель узнала о том, что ты колдун, из уст Элиаша, требуется действовать быстро. Учти: тебя могут призвать на собрание. Призовут -- стой на своем: вчера весь день провел в трудах на конюшне, после повечерия упал и задрых, ровно колода, так, что ко всенощной пробудиться не смог. Ничего иного не говори и не выдумывай. И, брат Шарлей...
   Квирин почему-то опустил глаза. И тихо продолжал:
   - Если ты и впрямь колдун -- наколдуй мне удачи в том, что собираюсь я сделать. А не колдун -- просто пожелай мне ее. Господа мы к этому делу приплетать не будем, правда? Ну, пойдем...
   Шарлей молча поднялся. Он не хотел и не мог ничего сказать -- любых слов было мало, чтобы высказать все, что он чувствовал к этому человеку, готовому ради него, дурачины, захотевшего хоть пары часов свободы, пойти на ложь приору и братии. На то, чтоб обвинить себя в том, что его (его, словно это он якшался с Биркартом!) попутал дьявол...
   На пороге Квирин вдруг обернулся к нему, и глаза весело сверкнули:
   - Слушай, только одно скажи мне... любопытно -- жуть!
   - Да, отец Квирин? - уныло отозвался Шарлей.
   - Девчонка или парнишка?
   - А?.. А-а. Девчонка, конечно! Эх, видно, день у меня не задался -- то в колдовстве подозревают, то в содомии... - Шарлей с трудом улыбнулся.
   Квирин безоблачно улыбнулся в ответ.
  
   Конюшенные труды Шарлей привычно начал в одиночестве -- Авит и Александр пребывали на собрании капитула. Затем за ним обычно являлся Элиаш, чтоб сопроводить на утреннюю мессу.
   Но в этот раз прибежал Александр -- бледный, взбудораженный.
   - Что? - спросил Шарлей. - А этот кутас где?
   - После... после мессы мы с Авитом тебе расскажем, до терции время будет... Идем, идем скорее. Не надо тебе опаздывать...
   На этой мессе на Шарлея -- он чувствовал это кожей -- посматривали, поглядывали, покашивались все.
   Служил приор. Вяло, скучно, как-то брюзгливо. Квирина и Элиаша не было -- это Шарлей увидел, когда служба завершилась и братия потянулась к выходу.
  
   Шарлей не ожидал, что Авит, едва доковыляв до конюшни, уставится на него острым взором и ткнет в грудь сухим перстом:
   - Ты что это ночью такое учудил, братец?
   - Я?.. Ничего, брат Авит.
   - Господом поклянись.
   - Не стану.
   - Я так и подумал. Ну капитул у нас сегодня!.. Среда ведь, братия в среду прилюдно не кается... А тут -- едва закончили насчет дел монастырских текущих -- выходит отец Квирин вперед да хлобысть ниц перед приором! И тут весь наш зал содрогнулся -- это брат Элиаш рядом с ним обрушился! Приора ты видал -- ликом чистая королевна-упырь, из гроба восставшая. Ну так и у него пасть открылась, ровно ворота наши! А про нас-то, братию, и говорить нечего. Приор, по уставу:
   - Причина?
   Квирин, с полу:
   - Прегрешение мое.
   - И... мое, что ли, - бубнит Элиаш.
   Приор ему:
   - На колени и излагайте!
   Встают оба на колени, и Квирин начинает: мол, подходит к нему незадолго до всенощной брат Элиаш да сообщает о происшествии чрезвычайном: отправился он за грешным братом в келью его закрытую -- и его там не обнаружил! Ясно, все понимают, о котором брате речь идет. Квирин, как велит ему долг субприора, следует вместе с Элиашем до кельи той, отпирают они ее -- а брата, то есть тебя, нет как нет! Далее, говорит Квирин, велел я брату Элиашу оставить келью отпертой на время всенощной -- коли загулял грешный брат, авось одумается да вернется. После службы идут они туда снова -- а там ты, спишь праведным сном...
   Среди братии шумок пошел: что за нечистое дело? А Квирин и говорит:
   - Грешны мы, видать, попутал нас диавол, что вместо брата грешного, несчастного работника нашего, мирным сном спящего, узрели мы лишь пустой тюфяк! Не иначе как перед Сретением Враг решил смутить да на еще больший грех навести души наши! Брат Элиаш сам за себя пусть говорит -- а я так грешен, ой грешен! На службах мыслями далеко был от Господа, да счета, от брата шафажа поступившие, проверял небрежно, от лени своей, ошибся на три мешка сена да две бочки пива, что нанесло хозяйству и братии некий ущерб! Вот и посчитал дьявол душу мою легкой добычей -- и в заблуждение ввел! Заслужил кару любую...
   Приор:
   - Ну а брат Элиаш что скажет?
   А эта, Господи, прости, крепость в мускулах чрева его и трубит:
   - А я вроде как тоже в соблазн диавольский впал... ибо как же может грешный брат из закрытой кельи пропасть, он хоть и шустер, но не мыша же какая? Но чем согрешил -- не ведаю, чтобы диавол и меня окрутил!
   - Это, - хрипит приор, - гордыня в тебе говорит, брат Элиаш... Братия, замечали ли, в чем брат наш Элиаш грешен?
   Ну, тут и досталось ему... от многих!
  
   - Ты и начал, - сказал Александр. И Авит усмехнулся:
   - А что ж. Я как думаю, так и сказал: грешен брат Элиаш чрезмерною жестокостью к грешным братьям, немилосердием своим! И тут как посыпалось -- братия все прочие мелкие грешки ему припомнила -- и обжора-то он, вечно за столом в чужие тарелки косится, и в чистоте себя не блюдет, и когда нужен -- не дозовешься, ибо ленив...
   - Элиаш меня не ебет, - не выдержал Шарлей. - Что с Квирином?
   Тут Александр горько вздохнул и отвел глаза. А Авит печально молвил:
   - Кару обоим приор назначил, коли согрешили. Сняли они оба скапулярии, и порешил приор, что Элиаш, как поддавшийся дьяволу из-за своей гордыни, неделю будет в трапезной на коленках еду просить и ноги братии целовать, а помимо трапез находиться в тюремном крыле, в заключении. В келье вроде твоей. Ну а Квирин, поскольку и должность его высока, должен бы быть выше духом, чем братия простая, но вот же! А посему он в ровно таком же заключении проведет месяц. На хлебе и воде, как даже не простой брат, но брат тяжко согрешивший. И безвыходно, отлученный от дел обители и даже служб наших. И в молчании полном.
   - Про себя молись неустанно, - сказал приор. - Лишь тогда диавол от души твоей отступится... Эх, отец Квирин, подвел ты нас всех, эх и подвел. Знаешь, что хворый я, и силы твои потребны для служения обители нашей и Господу, не в срок тебя диавол попутал! Но не должен я миловать высших, карая низших. Высшим, напротив, более суровая кара потребна, ибо и спрос с них иной.
  
   У Шарлея почернело в глазах, корявым ржавым гвоздем кто-то -- Ты, Господи? -- ковырнул в сердце. Он медленно вошел в конюшню и сел на лавку в конюшьем закутке. Авит и Александр последовали за ним, как цыплята за клушей, беспокоясь, не пошатнулось ли его здоровье от этаких вестей. Удар не хватил бы или еще что! Шарлей смотрелся, как отравленный, дышал через раз, прикрыв глаза.
   Услышанное просто пришибло, как булавой по темечку. Месяц. Целый клятый месяц Квирин, этот необыкновенно живой, подвижный, веселый Квирин, привычный к мягкой постели и хорошему столу, проведет в затхлом каменном мешке, в компании ведра с собственным говном, в полном молчании, глодая корки и запивая их пустою водичкой!
   И все из-за меня, полудурка, свободы возжелавшего?! А что получившего-то?
   Колдовскую гулянку да пьянку с потрахушками -- чтобы вернуться сюда же? Неужто Конрад был прав -- и свобода не для меня, ибо уже не только мне вредит она, но и тем, кто мне дорог?!
   "Но... но... что же будет с вами, отец Квирин? Если вы..." -- "Со мной-то? А, ничего..." Это -- ничего?!
   Да это от тебя, Квирин, по истечении такого месяца не останется ничего! Mea culpa...
   Авит и Александр как-то по-новому, с некоторой опаской смотрели на него. Кажется, Элиаш успел кому-то что-то сболтнуть до разговора с Квирином, сволочь. А что ты, Шарлей, на него озлился? Он ведь свою обязанность исполнял.
   И теперь еще и эти подозревают меня в способности просачиваться сквозь стены? Да наплевать, пусть хоть в таланте усопших подымать подозревают.
   Бедный Квирин. И не поможешь ничем... Пойти и признаться, что не был в келье в означенное время? А где был и как вышел? И вранья толкового не сочинишь! Квирин ведь знал, что тебе придет такая мысль, Шарлей. "Не болтай и ничего не выдумывай".
   Авит не стерпел его растерянного, гнетущего, пришибленного молчания. И тихо спросил:
   - Элиаш-то правду болтал или как?
   - Правду.
   - И как же ты...
   - Отцу Квирину не сказал -- и вам не скажу. Не могу. Хотите -- считайте колдуном. Да хоть ведьмой! Все одно мне, и без того хуже некуда. Это ж надо так славного человека подвести...
   - Это ты о Квирине, что ль?
   - Об Элиаше, курва мать.
   - Да не беспокойся. Квирин -- кремень, даром что такой... вроде как ветреный. Его таким наказанием не смутить. Выйдет, да скажет -- чудесно отдохнул, жирок вот сбросил, запор прошел от сранья над ведром враскорячку...
   - Но... целый месяц!
   - Говорю, не волнуйся за него, - слегка раздраженно сказал Авит. - Сам он за тебя вступился, ты ведь не просил?
   - Посмел бы я?
   - Значит, порешил он, что стоишь ты того. И не вини себя. Тебя в том, что случилось с Квирином, и сам Господь не обвинит -- то его выбор, разумный да свободный.
   - То моя вина -- дурака неразумного, по ночам шляющегося... - пробурчал Шарлей.
   Что Господь! Неле не одобрила бы этих его делишек, вот что. И не из-за веселых потрахушек с Дануткой, нет. А именно из-за того, что пострадал за него невинный, да еще и так к нему расположенный. Неблагодарность -- грех, всегда говорила Неле. И сам он так считал.
   - А вместо Элиаша, на неделю от обязанностей отлученного, приставлен к тебе брат Хероним, - сказал Авит. - Приор так молвил: раз уж брат наш грешный свиреп, как лев, поименованный Иордан, так пусть брат Хероним, в полном соответствии имени своему, его смиряет... Подобно тому льву, грешный брат искупает тут злодеяния свои, а ты, брат Хероним, пригляди, чтоб искупал достойно...
   - Что-то приор с богословием мало дружит для приора... Лев Иордан был у святого Герасима. А лев святого Иеронима искупал сожранного осла, которого не жрал... Хотя какая мне разница -- Хероним он, Герасим или, прости Господи, Варфоломей. Хуже Элиаша вряд ли будет, так?
   Авит порадовался проблеску любопытства в угасших, будто больных глазах Шарлея.
   - Да молод он... Сложением тоже чистый Голиаф, на роже лепешки печь можно... Ленив изрядно... Вдруг и полегче с ним будет тебе, хоть недельку отдыха от бегемота нашего.
   - Не заслужил я никакого "полегче".

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"