Мелф : другие произведения.

Adsumus, Domine. Книга 1. Конрад. Часть 5

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

   Часть V, в которой Биркарт становится рыцарем
  
   Тракт обступили силезские леса, и Биркарт сказал:
   - Скоро во Вроцлаве будем.
   - Не будем, - ответил Конрад. - Я буду. Ты нет.
   - Что?..
   - Ты не появишься со мной во Вроцлаве... в таком виде. Это не входит в мои планы. Тебя запомнят.
   - Ты считаешь, что каждый горожанин Вроцлава знает всех твоих прихвостней, папуля?! Ты уже столь знаменит, что даже на этих червей рядом с тобой обращают внимание?!
   - Нечего тебе пока делать во Вроцлаве. Ты поедешь туда чуть позже. Чтобы вместе со мною отбыть на Вселенский Собор. А что это тебя так тянет во Вроцлав? Давно не видал своих Святых разбойничков? Полагаю, большая часть их уже валяется по придорожным канавам либо болтается на шубеницах...
   Биркарт хмурился. Он уже размечтался, что нынешней ночью увидит Кундри.
   - А куда же мы в таком слу...
   - В Олесницу. Чего надулся, как мышь на крупу? Гляди веселей, сынок, - Конрад -- ехали они по пустеющему вечернему тракту стремя в стремя -- даже придержал Биркартова коня за поводья. - Ты же еще не услышал, что тебя ждет. Ты уедешь из Олесницы Биркартом фон Грелленортом. Рыцарем.
   - Правда? - тихо спросил Биркарт.
   - Увидишь. А пока суд да дело, познакомишься с моей семьей. Полагаю, этому так и этак суждено случиться, - Конрад широко улыбнулся. Улыбка делала его холодное лицо милым. Даже с ямочкой на правой щеке. Ясно было, за что его любят женщины. Все еще улыбаясь, он добавил:
   - А еще... ты кое-что сделаешь для меня. Должен же я проверить товар -- не дрянной ли. Твой наставник утверждал, что качество товара наилучшее...
   - Ну, раз ты сомневаешься...
   - Имею право. За свои-то денежки.
   - Что я должен сделать?
   Биркарт словно не заметил, что его назвали "товаром".
   - Таким ты мне нравишься, - сказал Конрад. - Слушай. Вскоре после твоего рождения я отправился пополнить свои богословские познания в Гейдельберг. Там я сразу нашел земляка -силезца, и мы подружились.
   - Вместе гуляли по кабакам, любили одних и тех же девок и дрались дрынами с горожанами?
   - Как ты угадал? Неужто и вы в Алюмбрадос занимались тем же?
   - А как же. Не в Агиляре, конечно. Агиляр -- дыра... В Кордове. Иногда заглядывали и в Толедо, показать тамошним школярам, что почем... Но ты рассказывай дальше, папуля, не отвлекайся.
   - Этого парня звали Витольд фон Бейтель. Рыцарь герба Сулима. Не спрашивай, с чего его потянуло к слову Божьему -- не знаю. И не уверен, что сам он знает. Но факт, что после обучения он раздал имущество бедным (на хрена, все равно ведь пропьют?) и удалился от мира в обитель францисканцев под Краковом. Там я его и нашел, и заехал как-то раз навестить его. Благочестивый брат Виктор, надо же! Так вот, сынок. Я хочу, чтоб ты побывал в этой обители -- можешь прикрыться моим именем, сказать, что я прислал тебя, дабы ты задумался о жизни монашеской. Но главное, чего я хочу -- ты должен узнать кое-что у брата Виктора. Спросишь его -- "где зарыт наш грех?". Ясно?
   - Чей-чей грех?
   - Наш с ним.
   - Хорошо, - сказал Биркарт.
  
   - Эй, открывай! - гаркнул Конрад. Они с Биркартом подъехали к Олесницкому замку уже в почти полной темноте.
   Видно, Конрада признали по голосу, и ворота без скрипа отворились.
   - Ох, радость-то какая, ваша милость! - заверещал привратник. - Что ж не упредили-то, что едете?
   - В следующий раз непременно упрежу. Тебя лично, Прокоупек. Не мельтеши, забери коней.
   - Один миг! Ворота взад запру...
   - Идем, Биркарт... Жаль, почти темно, а то бы спросил тебя, как тебе замок наш...Здесь я родился. И все мои братья.
   Я прекрасно его вижу, подумал Биркарт. Ничего так замок. Хотя видел я и побольше, и покрасивее. В Кастилии. Да и Альмодовар-дель-Рио в Кордове ты и сам должен был видеть -- точно уж побольше и понадежнее твоего.
   Слуга меж тем забарабанил в двери конюшни -- и из них высунулась заспанная рожа конюха. Он сквозь темноту вгляделся в прибывших, охнул: "Ваша милость!" и тут же засуетился вокруг коней, словно у ложа собственного батюшки, страдающего от свирепого похмелья.
   - Кстати о братьях... Прокоп! Кто в замке? - вопросила его милость князь Олесницкий.
   - Его милость Конрад Кантнер...
   - Он-то мне и нужен.
   - Верно, готовится почивать. Завтра у него с утречка притравка -- хочет молодых дербников поглядеть да этого сапсана еще разок, что ему князь Ян Зембицкий подарил. Этот, говорит, сокровище. Да только ловчие рассудили, что больно уж нравное сокровище попалось...
   - От князюшки Яна чего хорошего ждать.... Ну, разумеется. Куда наш дорогой Кантнер без своих крылатых дружков и подружек! Помню, к нему несутся с вестью, что жена его сына родила, а он трясет какой-то кряквой обосранной и орет: "Ах, я понял, что все будет ладно, когда Снежок зацапал этого громадного селезня!" Нет бы Господа благодарить за благополучное разрешение супруги от бремени, а он -- сокола...
   Биркарт заметил, как рябая рожа Прокопа исказилась в угодливой усмешке;
   - Ну, что Господь ни делает -- оно все к лучшему... Не хотите ли повидать братца, ваша милость?
   - Захочет, сам зайдет.
   Конрад высмеивает родного брата перед слугами. И не считает нужным пойти поздороваться. Любопытно.
   - Сбегай-ка доложи молодому Хаугвицу. Пусть распорядится -- ужин на двоих в мои покои. В маленькой комнате, где я ранее занимался богословием, пусть поставят кровать и застелят. Воды немедля натаскать в бадью, мне мое домашнее, и пусть подберут что на парня ростом с меня, но более хлипкого. Этого вот.
   - Один миг!
   - Стой-стой. А где Кучера?
   - Господин фон Гунт с господами Кромпушем, Фирлеями да Эберсбахом в Малом зале... обсуждают будущий турнир в Зембице.
   - И много уже бурдюков обсудили?
   - Про бурдюки не знаю, - хихикнул Прокоп, - но приступили к обсужденью второго бочонка...
   - Вот Кучере скажешь, что я приехал.
   Прокоп убежал.
   - Как мы схоронили нашего папашу, да упокоится душа его в мире, - заговорил Конрад вполголоса, когда они шли к дверям, - так и старый сенешаль наш, фон Хаугвиц, порешил на покой пойти. Должность мы отдали его сыну Рюдигеру. Пока не знаем, хорош ли -- третий лишь год ее занимает... Кучера фон Гунт -- рыцарь, служащий мне. Человек верный. Он за тобой присмотрит тут.
   - За мною лет с четырех смотреть не нужно было, - напомнил Биркарт. - Думаю, мать Хонората тебе рассказывала.
   - Ну, мало ли, обидит кто тебя, мальца неопытного, - Конрад тихонько засмеялся, сводя все к шутке, но Биркарт почувствовал, что ничего от шутки здесь нет.
   - Остальные -- рыцари, Пястам служащие. Капеллан наш, отец Адальберт. Так, ничтожество, хотя "Богородицу" задушевно распевает. С ним будь любезен, в часовню ходи, молись. Хоть иногда. Если хочешь рыцарем стать скоренько -- пусть все увидят благочестие твое. С прочими людишками сам ознакомишься, по ходу дела, - вещал Конрад, ведя Биркарта по лестницам, переходам и галереям. - Ах да, юбки. Супруга брата моего -- Маргарита, но вряд ли ей до тебя дело будет -- только вот в этом году опросталась первым наследничком Кантнера. Далее, наша младшая сестра -- Ядвига. Ей в это лето Господне будет пятнадцать. Смотри у меня насчет нее, она просватана! Также кузина наша по матушке -- Инноцента. Сразу тебе скажу -- имя не по ней. Натура... бурных страстей! Даже замуж выскочила якобы по величайшей куртуазной любви, за дурака какого-то с длинным... копьем и без ничего другого. "Фон", а кроме "фона" ни копья! Из министериалов оказался, безземельный, чуть ли не беспортошный. То ли Гуго, то ли Герард, а фон кто, даже из головы давно вылетело. Зато, орала, воплощение всех добродетелей рыцарства! В общем, на первом же турнире у нас этот ее Герусь героически получил копьем прямо в забрало и с седла улетел. То ли от позора, то ли от природной склонности после этого заскорбел головушкой, а потом купил за десять скойцев какую-то лютню раздолбанную у мимохожих голиардов -- да вслед за ними и ушел. Ну, мы его, даже сама Центка, прямо скажем, не задерживали... Притом он вопил, что зваться будет отныне Одуванчик, ибо чувства, как пушинки, облетают навсегда. Так и убрел, и больше мы о нем не слышали, за что каждый день готовы благодарить Господа нашего. Да и Центка, хоть и осталась соломенной вдовушкой, не больно по нему убивается: тут и приличных рыцарей хватает. Ну, сам увидишь...
   Сначала они завернули в купальню с огромной бадьей, подождали, пока четверо слуг перестанут носиться с ведрами.
   Над бадьей подымался пар. Ополоснуться с дороги было сущей радостью.
   - Что ж ты такой... одни косточки, - заметил Конрад. - И в школе не откормили. Здесь хоть ешь как следует, здесь у нас кормят от пуза...
   Биркарту слуга притащил вещички какого-то оруженосца, такого же тощего, но слегка покороче в длину. Впрочем, Биркарту не впервой было носить вещи с чужого плеча, но в Алюмбрадос он успел отвыкнуть от этого. И сейчас его раздражал его вид: штанины заканчивались на середине голени (ну, из-за сапог хоть не очень заметно!), а рукава рубахи завершались задолго до кистей, обнажая запястья.
   И снова лестницы и переходы.
   - Ну вот, заходи. Здесь я живу.
   Ужин уже был на столе. Запеченная утка прямо-таки требовала внимания. Конрад, приподнимая крышки судков и соусника, с удовольствием вдыхал ароматный пар. Мельком глянул на запыленный запечатанный кувшин. Заглянул в одну из комнат, удовлетворенно кивнул.
   - Только похвалить молодого Хаугвица. Даже и кровать для тебя уже тут. Садись, ешь.
   Сам он уселся в кресло, и стало ясно -- утке осталось совсем, совсем недолго.
   - Да возьми половину, - промычал Конрад, жуя, - а то ведь всю уговорю. Умеют у нас тут уточку готовить, да и недостатка в них из-за Кантнеровых соколов нет... Где ж Кучера, любопытно.
   Да чтоб он по дороге в сральник провалился, твой Кучера, подумал Биркарт. И оторвал от утки ногу.
   - Я, между прочим, и меч дрянной тебе купил, чтоб Кучера и прочая местная рыцарня, не говоря уж об оруженосцах и пажах, тебя сразу не возненавидела... Тем более что махать даже таким мечом ты, кажется, не умеешь...
   Видел бы ты, чем я умею махать действительно хорошо.
   - Так вот, - продолжал Конрад, запивая утиное мясо вином, - здесь ты будешь юношей благочестивым и старательным. Кучера тут каждое утро, как других дел нет, со всеми желающими машет мечом на плацу. Ты туда тоже походи, поучись...
   Стук. И хриплый бас:
   - Звали, отец мой? С возвращением!
   - Входи, Кучера.
   Биркарт отложил утиную кость. Вошедший рыцарь преклонил колено перед Конрадом, желая благословения и получив его, коснулся губами его перстня. Жирного после утки. Кучера -- верзила с лохматыми кудрями и глазами цвета светлого пива -- Биркарту сразу не понравился. Ему бы оборотнем родиться, подумал Биркарт, из него вышел бы отличный гару. Только наоборотный -- в песьем виде он был бы верным, безжалостным и чутким охранником, но какие к псу вопросы -- он для того рожден. А вот человеком он все тот же пес, и за Конрада может и глотку перегрызть. Забыв про меч. Зубами. Хотя... может, детишек любит. Или кошек гладит.
   - Садись, Кучера. Дело к тебе у меня наиважнейшее.
   Биркарт заметил, как злющие глаза словно бы замаслились.
   - Видишь этого парнишку? - продолжал Конрад. - Я завтра уеду. Поручаю его твоему, Кучера, надзору. Глаз не спускай, чтоб с ним ничего дурного не поделалось. Да и сам он чтоб на дурную дорожку не свернул. Сам видишь, парень молодой, а соблазнов в мире много. Можешь даже тут, в моих покоях, ночевать...
   - А что, малый склонен по ночам погулять?
   - А то ты в его возрасте не был склонен... А ведь у нас в замке дева юная, незамужняя! - Конрад ухмылялся так, что Биркарту захотелось смаху приложить к его роже блюдо с соусом из-под утки.
   - Да ясновельможная пани Ядвига рядом с таким, простите за порчу аппетита, какать рядом не сядет, даже и на золотой горшок...
   Сдалась мне ваша Ядвига, хоть какая ясновельможная...
   - Ну или мало ли, - продолжал Конрад, - проедет мимо веселая comitiva раубриттеров, да приглянется парню больше, чем наша компания! Из замка отлучаться -- только с тобою. Скажем, понадобится ему в краковскую обитель францисканскую -- с ним поедешь. Вроде как оруженосец он при тебе. К слову, жаждет этот юноша рыцарем стать, а на мечах не так чтоб силен. Воспитание другое. Поучишь его, как прочих. Все, что ли, ясно?
   - А что ж тут.
   Кучера смерил Биркарта оценивающим и одновременно снисходительным взором. И спросил:
   - Вовсе с мечом не умеешь? А про копье, верно, и говорить нечего? Эк тебя угораздило? Будущих рыцарей с пяти годов учат меч держать, а ты завтра на плацу будешь с ним как с чумичкой кухонной?
   - Буду. Как с чумичкой, - кротко согласился Биркарт. - Учиться ж надо.
   Конрада его постный вид уже не обманывал: он понял, что Биркарту крайне не понравилась мысль о том, что Кучера отныне не спустит с него глаз. "Ничего, смиряй гордыню... сынок! А ты, Кучера, весело попляшешь -- небось думаешь, я тебе недоделка какого доверил... Любопытно будет потом услышать, как эти два будут жаловаться друг на дружку!".
   - Ну, может, посмеются над тобой наши парни, - продолжал Кучера. - Тут у нас кажный оруженосец, даже и малолетний, верно, лучше тебя с мечом управляется. Ты уж не оскорбляйся сильно!
   - Да я не из обидчивых, - Биркарт успел стрельнуть хитрым косым взглядом в Конрада и заметил ответную искру в его глазах.
   Из-за двери раздалось:
   - Брат! Ты еще не лег?..
   Все трое поднялись, когда вошел князь Конрад Кантнер. Старший брат шагнул ему навстречу, обнял, Кантнер ответил на объятие. Он не походил на светловолосого здоровяка-брата -- лицо его было чуть вытянутым, волосы и бородка черными, глаза спокойными и отрешенными -- но Биркарт давно уже знал, что глаза человека вовсе не зеркало души. Знает ли он, что старший смеется над ним за его спиной, подумал Биркарт.
   Конрад и Кантнер уселись, взглядами позволив Кучере и Биркарту тоже сесть.
   - Как Малгося? Как Конрадек? - спросил Конрад вроде бы с искренним любопытством.
   - Здоровы и благополучны, слава Господу нашему... Надолго ты, брат?
   - Завтра же утром уеду. Надо посмотреть, как там клир без меня -- готов ли к пути на Собор. При всем моем уважении, князь-епископ Вацлав уже слишком стар, чтобы заботиться о сборе всей нашей армии в рясах.
   Биркарт отметил: Кантнер не спросил, где был Конрад до того и как его дела. Значит, про Андалузию он не знает -- или знает что-то иное о причинах отсутствия брата в Силезии, а правды ему знать не положено.
   - Жаль, брат, - сказал Кантнер. - Я надеялся, что хоть до Михайлова дня задержишься -- за день до него будет у нас самая что ни на есть роскошная охота. Но я о безделках... Что охота пред делом матери нашей, Святой церкви.
   - Самому жаль пропустить твою охоту. Смотрю, благодаря твоим охотам дичь на кухне не переводится. Эта утка -- просто пальчики оближешь! Слыхал, Янек Зембицкий тебе сапсана подарил?
   - А, - Кантнер улыбнулся. Улыбка сделала его продолговатое лицо моложе и приятнее. - Да ясно, подмазывается. Да и не справился он с ним. Хотя и я пока этого красавца не очень понял. Аттила его звать. Страшен, как смертный грех, однако бьет без промаха. Но -- когда захочет. А хочет не всегда...
   - Ну, где добрым христианам с диким гунном договориться!
   - Уж сколько я с ним возился -- а все одно: никак не угадаю, что ему не по нраву. А коли так -- выше сосен не подымется, курва такая. Перчатку мне подрал в клочья, руку чуть не разделал... Вот, гляди, что у меня от когтищ его, - Кантнер показал еще не побелевший шрам на руке, - А как в первый раз посадил его к нашим -- чуть к Господу не воззвал, так он выплясывал! Думал, вертячка у него! Оказалось, присада не нравится, хочется ему на самом верху восседать, да без клобучка непременно! Да и закормил его дурачина Янек во весь зоб. Стал я кормить вползоба -- смотрю, он уж в струне... Но до чего ж капризный в деле! Ну вот, завтра приму отстоим -- да и съездим, понатаскаем его. И молодняк поглядим.
   Биркарт внимательно слушал и не менее внимательно смотрел. Кантнер начинал нравиться ему -- тем, что резко отличало его от старшего брата. Пусть его страсть и была, по сути, безделкой -- но он предпочитал не хватать готовенькое, а возиться сам, вникать в тонкости и даже получать шишки-ссадины на пути к желаемому. Это не Конрад, любящий загребать жар чужими руками.
   - Кстати о молодняке. Я-то уеду, - сказал Конрад, - но посмотри, кого я тебе привез. Зовут его Биркарт Грелленорт, парнишка с образованием, хорошего поведения и благочестивый. А привез я его тебе затем, чтоб кто из наших посвятил его в рыцари. И предпочитаю узреть его рыцарем до моего отъезда на Собор. Знаю, знаю, что ты скажешь -- я и сам могу это сделать. Но нет, наш орел слишком дорого стоит, братишка. Предпочитаю, чтоб его носили лишь люди с кровью Пястов в жилах, да те рыцари, что стократно на верность испытаны.
   - Я рад, брат, что ты не разбрасываешься нашим гербом, - сказал Кантнер. - А я предпочитаю не разбрасываться и иными, теми, чьи люди на службе у нас состоят. Ибо посвящаем мы молодых, ждем от них верной службы, а они, соблазнившись легкими денежками, бабами да гулянками, идут в раубриттеры! На Михайлов день мы намерены посвящать Крампушева племянника, Яксу из Вишни да младшего Эберсбаха -- Бенно. Эти ребята позорить нас на дорогах не пойдут. Надеюсь, что не пойдут. Ну и я как буду выглядеть, если рядом с ними, долго мечтавшими о посвящении и из кожи лезущими, чтоб его заслужить, поставлю твоего парнишку, которого никто тут знать не знает? Во всяком случае настолько, чтоб в рыцари посвящать?
   Биркарт, хоть и почувствовал разочарование, был тем не менее полностью согласен с Кантнером -- тот поступал как справедливый правитель. Судя по морде, согласен был и Кучера. Уже узнавший, что будущий рыцарь и мечом не владеет!
   Но Конрад лишь сказал:
   - Ты слышал мою волю, братишка. Мне нужен этот парень с гербом и "фоном" меж именем и фамилией. Подумай, как это осуществить, чтоб юный Якса не подавился своей Вишней, а Крампуш не оскорбился за честь племянника.
   Глаза Кантнера потемнели, но он сказал:
   - Хорошо, брат.
   Кажется, ясно, как именно Конрад, старший наследник силезских Пястов, некогда добивался от младших братцев полного повиновения и уважения. Если ныне второй из этих самых Пястов просто говорит: "Хорошо, брат" -- хотя ему серпом по яйцам это "хорошо". Да и мне теперь "весело" будет -- я буду одним своим видом раздражать Кантнера...
   Однако Кантнер удивил Биркарта. Тем, что наконец пристально поглядел на него и спросил:
   - Ну а ты как считаешь? Достойно ли будет посвятить тебя, с неба свалившегося, вместе с юношами, уже явившими нам образец верной службы оруженосцами у рыцарей нашего дома?
   - Я полагаю, нет, недостойно, ваша милость, - ответил Биркарт, и не посмотрев на Конрада. - Ибо это вызовет и у юношей тех, и у рыцарства справедливое недоумение и даже гнев: что за выскочка, кто он такой и за что ему эта честь?
   - От твоего ответа многое зависело, - Кантнер слегка улыбнулся.
   Да ни хрена от него не зависело! Ты поступишь так, как велено. А я смогу немного помочь тебе, чтоб все выглядело... достойнее. Пока не знаю как, но смогу. Я ведь, ты угадал, действительно иногда сваливаюсь с неба.
   - Ну что ж, - продолжал Кантнер. - Чувствуй себя как дома, Биркарт. Может, хочешь что спросить? Не смущайся, спрашивай.
   - Кучера о нем позаботится, - сказал Конрад. Лицо его оставалось совершенно благодушным, но Биркарт не усомнился: он запомнит этот маленький мятеж против его драгоценного повеления.
   - Но я действительно хочу спросить, - сказал он. - Ваша милость, ведь в замке есть книги?
   - Ну разумеется. Есть даже большая редкость, французская "Книга о короле Модусе". Там очень дельно описана соколиная охота! Истинная поэма. Как верно сказано о том, каким должен быть подлинный ценитель этого искусства! "Первое -- очень любить соколов, второе -- быть любимым ими, третье -- чтобы охота была его настоящей страстью". Тебе нравится охота с соколом?
   - Я никогда ее не видел, - честно ответил Биркарт. - Но очень любопытно поглядеть.
   - Ты много потерял -- это воистину благороднейшая из забав! Но у нас ты с ней ознакомишься.
   - Непременно. А нет ли среди книг, ваша милость, какого-либо трактата о фехтовании?
   Кучера чуть не подскочил:
   - Ваши милости! Господи, Матерь Пресвятая Богородица! Я верно слышал: этот милаха ляпнул, что намерен учиться сражаться мечом по книжке?!
   Прозвучало это так, словно Биркарт по меньшей мере предложил окружающим послушать мессу в синагоге. А заодно пообещал вылечить проказу отваром ромашки.
   Кантнер улыбнулся. И сказал:
   - Я сейчас.
   Вернулся быстро -- и вручил Биркарту книгу.
   - Помнишь, брат, это та, что ты купил для меня, когда ездил в Рим.
   - Ага, - отозвался Конрад. - Свеженькая, между прочим. Flos Duellatorum известного воина Фьоре из благородного дома Либери. Повествует "о дуэли и бое, в доспехах и без них, пешим и конным". Подумал, нам тут сей фехтбух весьма пригодится.
   - Если бы Кучера читать умел, - усмехнулся Кантнер. - Там и читать немного. Ну, хоть картинки поразглядывал бы...
   - Чего я там не видал, - отозвался Кучера. - И одного не пойму: ты, милаха, намерен за одну ночь и по книжке обучиться тому же, что Якса из Вишни умеет с пяти годов?
   Биркарт не ответил. Он предпочел поблагодарить князя.
   - После примы жду тебя завтра на нашем плацу, милаха, - проворчал Кучера. - Посмотрим, чему научиться за ночь успел. А то давно у нас тут голиардов с шутами не было -- скучно.
   - Ну, Кучера, - сказал Кантнер, - жажда познания -- не порок...
   - Простите, ваша милость, по мне так очень даже дурно. Когда всякие хотят знать что им не положено -- с этого только беспокойство одно.
   Биркарт вдруг мило улыбнулся Кучере (чем, несомненно, еще больше взбесил его). Он полагал, что Конрадов пес совершенно прав -- "всяким", начиная с Кучеры же, действительно не положено много знать. И потом, трактат, будь он создан хоть королем фехтовальных мастеров, и впрямь без практики мало что даст. Как и любой прикладной трактат -- да хоть по алхимии.
  
   Помолившись на ночь вместе с Конрадом, он наконец остался один в маленькой комнате, отведенной ему. И раскрыл "Цветок битв".
   Про кинжал не узнал ничего для себя нового. Приемы безоружного боя его заинтересовали, не говоря уж про бой с мечом и копьем. Биркарт смотрел на крупные картинки, изображающие все, так кратко и понятно описанное мастером Фьоре де Либери, и старался, чтоб они отпечатались в памяти. Это было недолгим и нетрудным делом. Спать совершенно не хотелось. Биркарт снял сапоги, чтоб не будить топотом Конрада. И вынул из ножен меч-уродец. Как это там держит его нарисованный малый?..
  
   На рассвете звонкоголосый отец Адальберт сполна насытил жителей замка пищей духовной. Биркарт не столько ее потреблял, сколько косился на новые лица. А кое-кто, разумеется, косился на него.
   Оруженосцы -- все без исключения.
   Княгиня Маргарита, невысокая и даже после родов не огрузневшая, смотрелась рядом с длинным по-пястовски Кантнером словно Ута, хотя тот статью не походил на Эккехарда. А вот юная княгиня Ядвига Пястувна оказалась довольно долговязой, крепкой и с виду нахальной. Она была еще сложена так, когда о девице скорее скажут "тощая и неуклюжая", чем "стройная и порывистая в движениях".
   Она так смотрела на какого-то нового мальчишку, словно он только что обделался на ее глазах. Биркарт просто отвел взгляд.
   А вот уж кто прямо пожирал его глазами -- так это, по видимости, несчастная в браке Инноцента.
   Инноцента оказалась моложе, чем он вообразил ее по краткому рассказу Конрада. И была куда красивее и жены Кантнера, и сестры обоих князей. Но ее очи сильно-сильно напомнили Биркарту темный шальной взор известной всей Андалузии Консепсьон Майора, она же -- Кончита-Под-Юбкой-Ветер. Но та была суккубом!
   Едва прозвучало "Аминь", Кучера хлопнул его по плечу.
   - Жду на плацу. Если еще не жрал -- не особо напихивайся, с полным пузом мечом не машут. Потом пожрешь.
   Биркарт кивнул.
   В часовне было душно, и потому он стоял во дворе и не мог надышаться утренней прохладой. Конрад, попрощавшись с братом и его супругой и подмигнув Биркарту, выехал за ворота -- его ждал Вроцлав и хлопоты с клиром. А Кантнер и ловчие собирались на притравку молодых соколов. То была, по сути, не охота -- но все казались подтянутыми и нарядными. Все без исключения -- в алых шаперонах в цвет гербового поля Пястов. С пестрыми дербниками в таких же алых клобучках. С красными крылатыми вабилами, на отлично вычищенных конях. Вскоре к компании соколятников присоединилась молодая княгиня Пястувна. В мужском вамсике и braccae, явно пошитых специально для нее. И тоже в алом шапероне на светлых волосах, с дербником, смирно сидящим на ее кулачке, обтянутом белой кожаной перчаткой.
   Биркарт смотрел на людей, но больше всего его занимали соколы. Птицы. Он слышал все, что творится в их головах, закованных в эти крошечные слепые кожаные шлемы, и его передергивало от ужаса. Он не вынес бы такого существования. А эти несчастные крылатые рабы, многие из которых умели летать быстрее его, были из-за своей жизни от охоты до охоты еще и ужасно придурковатыми...
   - Ядзя, - Кантнер деланно-сурово смотрел на младшую сестру, - Сколько раз говорил, будешь ездить в портках -- никто замуж не возьмет!
   - За дурака, который не понимает, что в женском седле неудобно, и сама не пойду!
   - Мы готовы, ваша милость... Вы бы взяли этого... мрачного! Да поедем...
   Кантнер уже направлялся в соколятню. И вышел, неся на перчатке этого. Мрачного. Дикого гунна, не способного договориться с добрыми христианами. Кантнер, однако, пытался -- он что-то тихонько ворковал птице.
   Что ты там цитировал, твоя милость? Что лучший охотник должен любить птиц и быть любим ими? Знал бы ты, как Аттила ненавидит тебя.
  
   На плацу, когда Биркарт пришел туда, уже вовсю размахивали мечами оруженосцы и пара молодых рыцарей. Кучера махнул ему, подзывая к себе.
   - Покажи меч... Что за говно? Впрочем, тебе, верно, и за такой браться рано.
   Кучера взял с земли две тренировочные деревяшки.
   - Держи. И смотри. Показываю, как защищаться. Запомнил?
   - Да.
   - Показываю, как нападать. Запомнил?
   - Да.
   - Не кажи "гоп", пока не переехал. Сейчас глянем, что ты запомнил. Якса, иди сюда.
   Подошел веснушчатый, с льняными волосами парень постарше и куда покрепче Биркарта.
   - Якса нападает, ты защищаешься так, как я показал. Я бы позвал кого помельче, но люблю сразу все вбивать намертво. Синяки... способствуют. Не захватил примочек от них? Зря.
   В глазах Яксы Биркарт не увидел ни малейшей жажды крови... то есть синяков. Когда Кучера отошел, тот тихо сказал:
   - Раз с деревяшкой, значит, ты совсем меча не знаешь. Ну, я не буду очень резко...
   - Нет, давай уж как следует, - отозвался Биркарт, отлично зная, что Кучера, стоя вполоборота и вроде бы пялясь на другую пару, отлично видит их.
   К глубокому сожалению Кучеры, ни одного синяка Биркарт так и не получил. А Якса из Вишни, вытирая испарину с покрасневшего лица, ухмыльнулся в ответ на "Ну как?" от Кучеры:
   - Да его не достанешь... Шустрый! Не столько защищается, сколько уклоняется. Ну а что, нельзя разве? Да вы сами попробуйте.
   - Все видел. А ну-ка давай со мной, милаха. Нападай!
   Вскоре Биркарт лежал на земле, кривился и растирал ноющее запястье. А плечо, казалось, было бесполезно растирать -- он его вообще не чувствовал. Ему казалось, что нападал он на ожившую каменную статую -- с такой силой Кучера парировал его удары. В конце концов деревяшка, выбитая из руки Биркарта, полетела прочь и едва не пришибла Бенно Эберсбаха.
   - Вот так-то, - сказал Кучера. - Но ты не безнадежен. И, что мне нравится, смел. Правда, это пока единственное, что мне в тебе нравится. Вставай.
   - Да этой цапле тощей и я бы надавала, - раздался насмешливый девичий голос. Сестрица обоих Конрадов, как оказалось, подошла как раз вовремя, чтоб увидеть, как Биркарт валяется на земле. Он, слегка порозовев, постарался не смотреть на нее.
   - Ясновельможная пани Ядвига! - Кучера шутовски поклонился. - Ежели я посмотрю в ваши прекрасные очи лишний разок, то вы ж и мне надаете. Полностью утрачу бдительность и твердость руки...
   - Это будут не мои трудности.
   - Так вы же вроде на притравку поехали...
   - А, улетел мой дурак Ветерок, стоило отпустить... Эй, господа! - Ядвига смерила весь молодняк вызывающим взором. - Кто мне вернет дербника до завтра?
   Заорали и заобещали все. Кроме Биркарта. "А я могу вернуть твою глупую птицу. И не до завтра -- а прямо сейчас. Но не хочу.".
   - Придешь завтра-то? - Кучера смотрел на Биркарта. Тяжелым взглядом. - Чем чаще я буду тебя здесь видеть, тем больше ты будешь похож на рыцаря.
   - На цаплю он похож... тощую серую цаплю, - заявила Ядвига.
  
   Биркарт совершенно не возражал против того, чтоб Кучера каждое утро видел его на плацу. Но ему крайне не нравилось, что не только. Если бы каждый взгляд Кучеры, какой он ловил на себе за день, оставлял пятно, Биркарт уже походил бы на зверя леопарда.
   В качестве уборной в Олесницком замке был данцкер (явно подсмотренный заказчиком постройки в каком-нибудь из замков Тевтонского ордена). Отправившись туда по нужде по темной галерейке, Биркарт отчетливо услышал шаги за спиной и даже приостановился от возмущения. Да что же это такое! Кучера, поняв, что замечен, пробурчал:
   - Что-то не пошла у меня за завтраком галарета... Может, Каська туда гнилых свинячьих ушей навалила, сучка? Нашла на чем хозяйские денежки беречь... Живот вот теперь крутит, мочи нет!
   Ах ты сволочь. Даже заметил, что я этот чертов холодец вообще не пробовал и ничего не могу сказать насчет его достоинств, подумал Биркарт.
   - Сочувствую, господин рыцарь.
   Любопытно, а если я задержусь тут -- он для достоверности примется изображать звуки бегунки?!
   Биркарт не делал ничего дурного и просто вызывающего: побродил по замку, разбираясь, где тут что (все как везде), побывал в соколятне, затащенный туда князем. Выслушал его лекцию о средствах от вертячки. Выучил францисканский устав, как велел Конрад -- это много времени не заняло. Просмотрел труд Артефия De vita propogandа, который всучил ему на прощание Никколо Конти в качестве памятного подарка. Как понял Биркарт из труда, о продлении жизни Артефий знал ровно столько же, сколько он сам, но плести словеса и морочить голову читающему -- этому стоило у него поучиться. Если ты сам намерен что-то такое писать, конечно. Биркарт был не намерен.
   На обед, о котором его оповестил паж лет десяти на вид, он не пошел. Есть не хотелось. До сих пор в нем ворочался и даже бурчал завтрак -- это ж сколько тут жрут?! В Алюмбрадос было не потолстеть. Если ты, конечно, не приехал туда толстым. Хотя в еде никого не ограничивали. И как я умудрился так напихаться?!
   А еще... чужой замок был словно тюрьма, где, наверное, так же тошно находиться, если знаешь, что за тобой всегда следят чужие глаза. Ну ничего. Ночью я буду во Вроцлаве, хочешь ты этого, Конрад, или нет. Я четыре года не видел Кундри. Четыре!
   Он взялся за Лемегетон -- не мешало бы еще разок повторить заклинания. И тут явился еще один паж -- в два раза выше и, судя по лицу, в четыре раза дурнее первого. Бегая глазами, этот прыщавый балбес сунул Биркарту влажную от его потной лапы записку.
   Биркарт развернул мятое послание.
   "Не желает ли благородный юноша сопровождать прекрасную даму на верховой прогулке?"
   И что мне с этим делать? Прогуляться-то было бы неплохо, конечно...
   - Ясновельможна паня Инноцента велела ей сказать, как решили, - пробубнил прыщавый паж. - Она уже собратая! Вот-вот спускается! Ожидает у конюшни!
   - Так спускается или ожидает?
   - А?
   - Скажи, сейчас благородный юноша с радостью явится. Чтоб сопровождать.
   Ну наконец-то хоть что забавное! Биркарт предвидел, чем может закончиться это приглашение покинуть замок, и теперь бегом спускался по лестницам. У конюшни его действительно ждали -- но прекрасная дама была не одинока. Что, судя по лицу, раздражало ее безмерно. Рядом торчал невозмутимый Кучера.
   - Я вас провожу, ясновельможная пани, - оскалился этот Конрадов пес, - А то ведь юный благородный кавалер ваш нашей окрестности не знает! Мало ль, в болото заедете. Или зверь дикий нападет. Вот говорил же недавно рыцарь достойный фон Фирлей, что в редколесье видали дичайшего, страшенного вепря...
   - Какой это Фирлей? Оттон?
   - Збышек.
   - Ах, о чем вы, благородный фон Гунт! Збышек Фирлей, верно, снова был под влияньем Бахуса -- и принял хрюшку крестьянскую за страшного вепря!
   - Не, с Бахусом он не пил. Это с каким Бахусом -- который тут проезжал, раввин из Бжега? Так он вроде Борух какой-то, что ли, а не Бахус. Да и стал бы он пить со Збышком нашим?! Ему вера не позволит столько выжрать-то... Он и с Отто Фирлеем пить не стал бы, ибо тот чистый монах, даром что рыцарь...
   - Ах, вы меня не поняли...
   - Преотлично понял, - сказал Кучера, сверля взглядом Биркарта. - А прямо скажу, ясновельможная пани, что долг мой -- сопровождать вас. Ибо этого парня вы, можно сказать, второй раз в жизни видите. И не знаете вовсе. Да и я о нем тоже ничего не знаю. И долг мой рыцарский -- ехать с вами и проследить, чтоб честь ваша, ясновельможной пани Инноценты Пястувны, не потерпела урона!
   Скулы Биркарта порозовели от злости. И он сказал:
   - Покорнейше прошу простить меня, ясновельможная пани. Но теперь уж моя честь мне не позволит сопровождать вас, коль уж благородный фон Гунт видит во мне угрозу благонравию вашему...
   Инноцента гневно сверкнула глазами. Кучера прикусил ус. А потом сказал:
   - Да пошутил я. Едем. Да и погода славная... не все же тебе за книжкой сидеть!
   И это подсмотреть умудрился. Ну, погоди у меня.
   - А мне не смешно, - отозвался Биркарт. - Простите, но нет.
  
   Он вернулся в покои Конрада и снова раскрыл Лемегетон. Кучера явился спустя часа два, может, три -- Биркарт увлекся чтением и только заметил, что за окнами уже смеркалось.
   Кучера, кажется, и впрямь решил исполнить приказ Конрада дословно и намеревался устроиться ночевать в его покоях. Явился он с прихваченным по дороге с кухни или из погреба бурдючком.
   - Все читаешь, милаха? А ведь я слыхал, бывает, зачитываются! И дурачками становятся оттого.
   - Правда? А я думал, в вепрей страшенных превращаются... Уберегли прекрасную даму от опасности-то?
   - Я бы да не уберег, - Кучера выпятил грудь колесом. Встал у стрельчатого окна, мечтательно поглядел на темнеющий лес на холмах Олесницы. - Зря ты не поехал, милаха. Погода, и впрямь, чудесная. Экое лето длинное в этом году. А пани Инноцента...
   Биркарт, не видя его лица, прямо-таки почувствовал, что оно расплылось в довольной ухмылке.
   - Ясновельможная, говорю, пани Инноцента... и собеседница прекрасная, и... наездница замечательная!
   - Я это заметил.
   - Как?..
   - У вас сзади к вамсу мох прилип...
   Кучера так резко обернулся, что задел локтем открытый ставень, и тот с треском ударился краем о стену. Серо-голубые глаза налились кровью.
   - Я с коня упал, - сказал он. - Дурная коняка у меня, кажется, захворала чем, тени своей боится. Упал я. Спиной вот.
   - Сочувствую, - сказал Биркарт.
   Кучера свирепо шмыгнул носом, но все же овладел собой.
   - Слышишь, милаха? Может, за знакомство-то... а? Или ты уже вычитал что о вреде пьянства?
   Он отлично знал покои Конрада -- быстро раздобыл откуда-то две серебряные чаши, сам разлил из бурдючка.
   - Священное Писание, - с удовольствием отозвался Биркарт, - распития вина не возбраняет. Ибо и в Кане Галилейской Господь Наш превращал воду в вино...
   - Эх, лучше б он в нашем колодце ее превратил...
   - Много на пьяных коняках наездите? Да и о прекрасных дамах бы подумали -- пьянство не красит дам.
   - Это ты мудро заметил. Видно, не зря читаешь-то, - Кучера выпил, вытер капли с усов.- Где ж тебя его милость взял? Такой сопливый, а уже мудрила...
   - Где взял, там других таких нет.
   - А я ведь знаю, что ты непрост, милаха. Видел я, как вы с Яксой прыгали. Экий ты шустрый. Слишком. Ох, непрост!
   - Простые из вашего хлева навоз таскают.
   - Да ты выпей. И скажи-ка мне одно... очень мне оно любопытно.
   - Что, господин фон Гунт?
   - Ты не жид ли? Очень уж мордашка твоя... напоминает. Да и черен, ровно грач. И нос...
   - Чтоб вы знали, жидов не по носу узнают, а по другой... торчалке. Показать? Необрезанная...
   - Эй, нет. Пошутил я.
   - А мне не смешно.
   Биркарт уже почти не сдерживал языка -- этот человек неимоверно раздражал его. Видом. Словами. Лицемерием. Собачьей преданностью Конраду. Всем. Взять да усыпить его сейчас, чтоб заснул мордой в стол, и вышитые на скатерти орлы Пястов отпечатались на коже? А самому вылететь из окошка да навестить Инноценту...
   Да ну. Потом не отвяжешься. И потом, Биркарт Грелленорт, не ты ли хотел провести эту ночь во Вроцлаве? С Кундри...
   Ну, прости, господин рыцарь, подумал он. Кучера как раз воздел чашу и желал, видно, что-то провозгласить. Что, Биркарт так и не узнал, да и не горел желанием: он наспех навел сонную чару, и рука рыцаря упала, выронив чашу, и белые орлы стали алыми. Кучера ткнулся носом в крыло одного из них и мирно захрапел. Спи до утра!
  
   Черный стенолаз покружил над Олесницким замком и полетел в сторону Вроцлава. Благословенные крылышки, думал Биркарт, везде ты можешь оказаться так быстро... Несчастны те, кому для полета нужны декокты и инструменты -- им приходится еще и призывать Силу для невидимости, если нужно быстро куда-то добраться белым днем.
   Над Вроцлавом Биркарт почувствовал частое биение сердца: как давно он тут не был! Он подавил искушение немедленно опуститься и перекинуться: знал, что бегом понесется к дому Кундри, как маленький. А ему уже шестнадцать, пора уж не прыгать, как блоха по столешнице...
   Не то что вроцлавцев удивил бы мальчишка в темном вамсе, сломя голову несущийся по улицам -- мало ли что. Может, забыл да вдруг вспомнил про свидание, назначенное подружке. Или рыцарь, у коего он в оруженосцах, послал со срочным поручением. Или мамка никак не разродится, а слуги стары и неповоротливы, их не за повитухой, а за смертью посылать! Но дело было не в том, что люди подумают -- Биркарту не хотелось, чтобы Кундри увидела его тогда же, когда он ее. Ему захотелось попробовать явиться к ней незамеченным. Удивить.
   Уже стемнело, но он по-прежнему различал знакомые купола церквей, крыши, улицы, переулочки... Вон двуглавый святой Ян, а вон долговязая святая Эльжбета... Вон такой маленький с высоты, пыльный, пустой в это время половичок Рыбного рынка...
   Окна кухни и спальни в домике Кундри -- очень это было неплохо! -- выходили на глухую стену Гаунольдова склада. Между домиком и складом был такой узенький тупичок, куда даже самые стеснительные поссать не забредали -- разве что собаке пролезть. Не говоря уж о маленькой птице. Биркарт заметил, что окно кухни светится. И, что самое поразительное, почуял аромат почти готовых... вареников с грибами!
   Кундри умудрилась удивить его первой. Или не...
   Он уже уцепился когтями за каменный масверк над окошком -- на счастье, ставни были открыты -- и, осторожно свесив голову, заглянул.
   Вот чувствовал! Ничего похожего на Кундри! Перья Биркарта тут же встопорщились: что-о это еще...?
   На кухне Кундри хозяйничал шар черного меха. Небольшой, крепкий и круглый. Понять, где у него что, было совершенно невозможно -- разве что цепкие и когтистые, с когтями куда побольше Биркартовых, лапы бойко управлялись с тестом и ложкой с начинкой. Правда, получались какие-то несуразно огромные треугольные штуки, но те из них, что уже варились в котле, пахли именно что варениками. Биркарт обратил внимание, что даже Истинное Зрение явило это шароообразное нечто таким же.
   Но где же Кундри?!
   Биркарт, уже встревоженный до дрожи, перепорхнул на полуоткрытый ставень соседнего окна -- спальни.
   Кундри темным холмом, слегка поросшим лесом, возлежала на брюхе на своем лежбище. Спала? Дремала? А может, ранена или околдована?! Умирает или...
   Биркарт перепорхнул в комнату и вцепился когтями в один из роговых шипов на ее спине. Замер, прислушиваясь. Но он и раньше, честно сказать, не всегда умел различать, спит Кундри или бодрствует. По ее дыханию это было понять невозможно, к тому же, ее ящероподобие мешало точно определить, что с ней -- она умела, когда хотела, почти превращаться в камень, не дышащий и прохладный.
   Биркарт соскользнул на ее жесткую спину и, не отдавая себе отчета в том, что делает, нежно потерся головой и шейкой о роговой нарост. На миг прижался к нему всем телом. А затем снова встопорщился: я разберусь, что тут делается!
   Он вернулся на кухню, уже не прячась, сел на подоконник. С черного шара на него уставились два влажно мерцающих пятна -- видимо, глаза.
   - Добро пожаловать домой, - хрипло произнесло существо. - Добро пожаловать, Биркарт фон Грелленорт.
   Биркарт перекинулся, слез с подоконника, носком сапога подвинул к себе табурет, сел. И ответил:
   - Еще не "фон".
   - Вы им станете. Скоро.
   - Приятно слышать. А ты кто таков?
   - Зовусь Ханс Майн Игель.
   - Что-то не встречал я таких ежиков -- черных, говорящих и мастырящих вареники на чужой кухне.
   - Не еж я. А Ханс Майн Игель.
   - Хорошо, Ханс Майн Игель. Какого лысого конского кутаса ты тут делаешь?!
   - Вы же видите. Вареники.
   - А почему?
   - Госпожа Кундри, - в несмазанном голосе Ханса Майна Игеля прозвучало почтение, даже благоговение, - сказала, что вы сегодня прибудете. И что вы их любите.
   Э, подумал Биркарт, так меня ждали. Ага, кто удивит Кундри внезапным появлением -- тот, возможно, вообще не существует в природе. И все с ней в порядке. Ну, напугала, курва старая! И этот еще... раньше она вроде бы слуг не заводила? Что за новости?
   Он выразительно покосился на исходящую паром миску треугольных громадин:
   - Это, по-твоему, вареники? Впрочем, откуда тебе -- ты самый нечеловеческий нелюдь из всех, кого я видел -- знать, как выглядят настоящие вареники...
   - Госпожа Кундри сказала -- на уши похожи. Формой, - невозмутимо отозвался Ханс Майн Игель.
   Биркарт все понял и пронзительно свистнул. Поверх черного шара тут же встопорщились два уха. Кошачьих. Если бы кошка была размером с бычка.
   - Не на твои уши, - объяснил Биркарт. - Ближе к моим.
   Уши исчезли -- видимо, прижались к голове. Или еще к чему. Непонятно.
   - Ну ладно, ладно. Пахнет твое произведение как хорошие вареники.
   - Так ешьте. Вам со сметаной или луком жареным?
   - И так сожру. Не беспокойся... Ханс Майн Игель. Лучше расскажи, откуда ты тут взялся. Не припомню во Вроцлаве таких, как ты.
   - А я и не проживаю во Вроцлаве. А проживаю я в лесу у Бжегского тракта.
   - Эк тебя занесло!.. Хоть и недалеко, конечно, но с чего бы дикая тварь из дикого леса переползла на жительство во Вроцлав?
   - Да вовсе и не на жительство. Хотя, если возникнет острая необходимость...
   - Слушай, ты любишь поговорить, да? Или одичал в лесном одиночестве? Я спросил -- что тебя сюда притащило?!
   - Любовь, - с достоинством ответил Ханс Майн Игель.
   Э? И "госпожа Кундри"... Биркарт судорожно сглотнул, пытаясь отправить недопережеванный вареник из глотки в пузо, и натурально взвыл от смеха: ну глядите вы! Влюбленный кавалер!.. Кундри, стоя на задних ногах, была, верно, чуть ниже его самого, а шарообразный мохнатый Ханс Майн Игель едва доставал ему до пояса. Представив себе эту пару почему-то венчающейся в соборе святого Яна, Биркарт наконец подавился. Получил крепкий удар меж лопаток жесткой лапой -- хорошо, с втянутыми когтищами. Прокашлялся.
   - Может, мне... в калькабру... влюбиться? - еле выговорил он, все еще икая.
   Логово единственной вроцлавской калькабры (тоже неизвестно откуда взявшейся в городе), было где-то на Песочном острове. Это была крайне хищная и прожорливая дама с лицом ехидной, но донельзя пропитой старушонки (если можно вообразить старушку с клычищами, как у волкодава) и богатой серебряной шевелюрой. Когда калькабра, возбужденная запахом свежей крови, драла жертву клыками, шевелюра вставала вокруг ее башки сияющим ореолом, похожим на нимб.
   - Не советую, если это та дама, которую я тут видел однажды ночью. У вас существенная разница в возрасте и умственном развитии, - заявил Ханс Майн Игель. - К тому же несовпадение интересов...
   - А у вас с моей матушкой, стало быть, полная гармония и совпадение... всего, чего можно?
   - Всего, чего надо, - спокойно поправил черный шар.
   - Неужто дальше куртуазности продвинулись?
   - А этого я с вами, господин фон Грелленорт, обсуждать не намерен. Не по чести это.
   - Господин фон Грелленорт, кажется, считает, что если он вымахал ростом с шубеницу, то его уже пороть нельзя, - раздался с порога хрипловатый голос Кундри. - Но это, разумеется, иллюзия...
   Уши Ханса Майна Игеля вздернулись. И он уставился своими огромными мерцающими пятнами на хозяйку дома.
   - А нечего так шутить со мной, - глаза Биркарта сощурились. - Я думал, ты сдохла, мать! А дом твой захватило это вот... не знаю, как называется Ханс Майн Игель, пусть будет "чудо лесное"... Откуда мне было знать, что тебя потянуло на любовные интрижки!
   - Интрижки оставь себе. Я ведь знаю, о чем ты подумал, только узнав про меня и Ханса. Что ж, у тебя самый возраст, когда еще не любят -- только за всеми юбками (а ты и за штанами, насколько мне известно) бегают, хвост задрав. Даже если его нету. Кстати, тебе я посоветовала бы поступать так всю оставшуюся жизнь -- любовь опасна для людей, они просто не умеют с ней обращаться. Она словно вещество, что одновременно и яд, и лекарство -- разница только в дозах. Тебе, с твоей слабой человеческой душонкой, лучше не испытывать той привязанности, какую дарит любовь. Любовь может погубить тебя.
   Биркарт прикусил нижнюю губу, нахмурился.
   - У меня не человеческая душонка, - процедил он. - Уж тебе ли не знать.
   - Тогда какого лысого кутаса ты, да еще и после Алюмбрадос, подумать только! - тут позволил себе смеяться над другим, непохожим на тебя, но разумным -- куда более, чем ты -- созданием? Ты меня разочаровал, Биркарт. Между прочим, ради меня Ханс Майн Игель прибыл во Вроцлав, рискуя головой...
   - Это, по-твоему, разумно? И потом, я совершенно не представляю, где у него голова и есть ли она вообще.
   - А глаза на чем, дурила?!
   - Мать, я допускаю, что природа разнообразна и удивительна. Поэтому и предполагаю существование созданий с глазами на заднице или иных непривычных нам частях тела...
   - Юношу действительно ввел в заблуждение мой внешний облик... - примирительно прохрипел Ханс Майн Игель.
   - И потом, - продолжал Биркарт, - чем ты лучше меня? Ты себя-то слышишь? Люди, значит, любви недостойны? Их удел -- интрижки?
   - Не соглашусь, - Ханс даже не взглянул на "госпожу Кундри". - Излишняя резкость и упрощение. У любви много имен, ибо много имен у Богини. И много обличий.
   - Допустим, тут я не совсем права, - ворчливо отозвалась Кундри. - Итог моего личного жизненного опыта, понимаете ли. Сколько ни встречала людей -- все были или несчастны из-за того, что считали любовью, или делали несчастными второго участника этого ярмарочного представления. Но ты все же изволь объяснить мне -- чем тебе так не понравился Ханс Майн Игель, что ты сходу принялся тявкать на него свысока и с насмешкой?
   - Я же сказал. Я не знал, что он не враг.
   - Враг назвал бы тебя по имени, какого ты еще не заслужил. И кормил бы приготовленными специально для тебя варениками. Кажется, Хенаро в наших беседах о твоем обучении умолчал, что Скирфир приложил тебя головушкой об атанор, после чего ты слегка поглупел...
   - Пороть не надо, - пробурчал Биркарт, вспомнив жуткие, опаляющие удары гибким концом мамашиного хвоста. Больше пяти он никогда не получал, но и этого было... очень-очень много!
   - Пороть не буду. Но, Биркарт, даже если ты напуган или встревожен -- это не повод становиться таким засранцем! Тебе уж не 12, пора уметь вести себя в обществе! Это люди -- и вы оба не убедите меня, что это не так -- предпочитают вымахивать свою злость, обиду, страх, досаду друг на дружке. Ими правят чувства. Тобою, сынок -- разум. Или это не так?..
   - Сам не знаю, - честно ответил Биркарт.
   - Человеческий ответ.
   - А куда мне девать свою человеческую половину? Отрезать и выбросить?!
   - Я была бы счастлива! - янтарные глаза вспыхнули плавящимся золотом. И погасли. - Если бы это было возможно. Я и сама-то с тобой стала... Мне... знаешь, понравилось то, что ты сделал, когда залетал в мою спальню.
   - Ничего я не делал.
   И оба упрямо уставились в разные стороны.
   - Pax vobiscum, - прохрипел Ханс Майн Игель.
   - Слышишь, сынок? - Кундри, как обычно, сделала первый шаг к примирению. - Чтоб ты знал, Ханс умеет предсказывать. Без всякого Лемегетона.
   Она знала: ничто не способно вернуть Биркарта в приличное настроение быстрее, чем какие-нибудь очередные магические штучки.
   - Да ну? - черные глаза загорелись знакомым жадным огнем. В Алюмбрадос учили, что собственный дар прорицания -- редчайшая редкость. И достается -- ну, иногда -- и людям, и нелюдям, но чаще всего они получают что-то вроде мутного стекла, через которое можно разглядеть лишь слабые очертания грядущего. Поэтому и предсказания обычно такие же... мутные. Ясно и четко предсказывают лишь представители сил божественных. Либо демонических.
   Ханс Майн Игель скромно потупился -- то есть, возможно. Его глаз стало не видно.
   - Предскажи мне что-нибудь, - попросил Биркарт. Не потребовал -- именно попросил. Но, покосившись на Кундри, игриво добавил:
   - Про любовь, например. Или меня ждут только интрижки?..
   Хвост Кундри грозно вздернулся. Биркарт напрягся, но не шелохнулся-- трусливо отскакивать было ниже его достоинства. Но кончик хвоста лишь ласково почесал ему шею сбоку. Кундри откуда-то знала, какие прикосновения нравятся птицам. Вот еще хвостище был бы понежнее... Биркарту было больно, когда его тонкую кожу скребло нечто вроде обломка кирпича -- но и приятно, действительно приятно, ведь Кундри больше не сердилась на него. Он даже полуприкрыл глаза.
   А вот черные озерца на непонятном лице Ханса Майна Игеля, наоборот, расплылись шире и замерцали. И голос его зазвучал глухо:
   - Ты дважды встретишь любовь, Стенолаз. Первая и с полуночи до полудня не продлится. Может спасти тебя, но не спасет. Факел стрелой обернется... и тогда встретишь вторую.Ту ты сам сможешь спасти. Но не спасешь.
   - Чтоб я что-то понял...
   - Не время, значит, - прохрипел предсказатель.
   - А насчет моей сме...
   Хвост Кундри так хлестнул по столешнице, что миска подскочила, а три оставшихся вареника взлетели на уровень Биркартова носа.
   - Еще чего не хватало! - рявкнула она. - Умолкни, Ханс! А ты, Биркарт фон Грелленорт... О твоем прошлом -- в смысле, об Алюмбрадос -- я знаю, Хуан, а затем Хенаро любезно делились со мною сведениями о тебе. О будущем ты узнал достаточно. А я хочу узнать о настоящем.
   - Да, мать? - смиренно отозвался Биркарт.
   - Доешь вареники.
   - Уффф... обожрался!
   - Что за отрепья на тебе? Тебя в Алюмбрадос не научили прилично одеваться?
   - Это... - Биркарту пришлось рассказать об Олесницком замке.
   Кундри и даже вежливый Ханс Майн Игель посмеялись. Но очень грустным смехом. А Биркарт вдруг почувствовал, как устал за этот долгий день. Да еще и вареники... Ему хотелось поспать, хоть немного.
   - Мне нужно вернуться... до рассвета. А то Кучера проснется...
   - Идем, Биркарт, - сказал Ханс Майн Игель. И проводил его, деликатно подталкивая, в спальню Кундри, где парень и задрых на жестком ложе, положив голову на неожиданно мягкое брюхо Ханса.
   Кундри тихо смеялась: лохмы Биркарта смешались с шерстью Ханса, и одно было неотличимо от другого. Но Ханс не спал, и они с Кундри тихо беседовали. А на рассвете Ханс пихнул Биркарта. И тот вскочил, посмотрел на обоих мрачно и побрел умываться. И, не пожелав завтракать, перекинулся и улетел...
   - Мне не понравилось твое предсказание, - сказала Кундри.
   - Хорошо, что ты запретила мне произнести, а ему услышать второе.
  
   Биркарт от души выругал себя за то, что поторопился вчера с сонной чарой: Кучеры в покоях Конрада уже не было. И это была плохая новость.
   Хорошая, вполне утешившая его, была та, что его собственная одежда была выстирана и вычищена. И он с радостью сбросил с себя тесные и короткие чужие обноски.
   Служба в часовне уже закончилась -- стало быть, требовалось явиться на плац. Где Кучера, вполне бодрый, встретил его усмешкой и гаркнул:
   - Глядите-ка на этого будущего рыцаря, парни! Всю ночь где-то шлялся, любопытно узнать, где? Неужто в Бобовую бегал -- к Крыське-давалке? Вот же до чего похоть доводит -- и к Крысе, в коей все сто десять деревенских елдаков елозят, побежишь! Красотка первейшая -- и на морде ведь черти горох молотили...
   - А может, не к ней и не в Бобовую, а на тракт, в Вознякову корчму? Там Улита-Смерть, безносая, на заднем дворе обслуживает... - подпел Кромпуш-Ушастый.
   - Ты осторожнее, - пробасил Якса, - а то сам без носа останешься, заразная она...
   - Цыц, охальники! - Кучера, первый начавший эту куртуазную беседу, заметил, что Ядвига Пястувна снова явила всем свой надменно-нахальный лик. И, как оказалось, все слышала.
   - Да он сам в таком виде как смерть. Эй, Цапелька, это твоя одежка? Черненькое любишь? Оно, говорят, стройнит...
   - Кого надо, - отозвался Кучера, - а этот уж так жирен... ему не поможет... Эй, сюда, милаха. Хочу посмотреть, как усвоил ты прошлый урок.
   Биркарт молчал, сжав губы в нитку. Еще не хватало перебрехиваться! К Кучере он подошел нехотя, чуя недоброе, натурально, задницей. Ну как же -- его милость Конрад повелела, чтоб рыцарь следил, как бы парень не пошел по кривой дорожке! А он и пошел! Мысль о том, что ночью такой щенок побежит не трахаться, просто не могла зародиться в башке Кучеры фон Гунта, как мыши не зарождаются в опавшей листве!
   Кучера малость помахал с ним мечом, а потом подножкой повалил наземь, да так, что Биркарт шлепнулся на пузо, треснувшись челюстью так, что голову до затылка пронзила раскаленная молния, а во рту появился привкус соли и меди от прикушенного языка. Кучера же немедля прижал его коленом к земле -- и звучно, под общий смех, отходил -- да как больно! -- учебной деревяшкой по жопе. Десяток раз. Приговаривая тихонько, чтоб не слыхала юная княгиня:
   - Пока ты не рыцарь, а от хуя головка -- имею право... Не бегай блядовать, пащенок, не позорь своего покровителя, его милость Конрада!
   Биркарт поднялся, задыхаясь от боли и унижения, с пылающей задницей и полыхающими щеками. Он отлично понимал, что наказал его Кучера -- в глазах всех присутствующих -- за дело. Как понимал и то, что другим парням наверняка тоже влетало точно таким же образом либо от Кучеры, либо от отцов. И от отцов, возможно, крепче. Но Биркарту было ничуть не легче от этого понимания: ясно было, что Кучера только и ждал такой возможности. Что парень из ниоткуда, притащенный Конрадом в фамильный замок, мордой схожий с жиденком, да еще читающий окаянные книжки, не понравился Кучере с первого взгляда. Да еще и, не дай-то Боже, был возможным претендентом на его законное место в душе Конрада. Ну, Кучера фон Гунт... тоже ж, фаворит нашелся, курва мать!
   И потом... Кундри тоже лупила дерзкого и упрямого сыночка, порой шмякнув мордой о твердь земную. И в Алюмбрадос наказывали зарвавшегося ученика. Но ни на мать, ни на наставников Биркарт не чувствовал такой глубокой обиды. Его не унижали -- просто пользовались быстродействующим средством. Кучера же совершенно намеренно сделал то, что сделал, у всех на глазах.
   Биркарт сплюнул кровь, вытер грязь с подбородка и, ни на кого не глядя, убрался прочь.
   - Эй, милаха! Да что уж ты такая принцесса... к обеду уже сидеть сможешь! - весело заорал Кучера вслед.
   "Зря ты это сделал, придурок. Ох, зря!".
   И Биркарт тут же услышал голос Кундри в голове:
   "Ты молодец, что сдержался, сынок. И не навешал ему прямо там.".
   "Знала бы ты, чего мне это стоило...".
   "Нелегко быть человеком, правда? Да еще и таким юным...".
   "Спроси там у Ханса Майна Игеля, мать, не Кучера ли фон Гунт та самая моя любовь, что от полуночи до полудня не продлилась. Я так любил его, когда он дрых!".
   "Ханс говорит, нет, твоя была попригляднее и без усов...".
   Биркарт услышал смех Кундри и улыбнулся. Сквозь слезы. Быстро стер их рукавом и с уже не тоскливой, а веселой злостью подумал: ну вот что, не собираюсь я больше оглядываться на тебя, засранный ты шпион, вылезший на мою голову из жопы дракона Вавельского! Да и Конрад хорош -- приделал мне этот паршивый хвост. У меня свой есть, второго не надо!
   Между прочим, Конрад, ты сам велел мне побывать в Краковской обители по твоему странному делу. Сам бы подумал -- зачем мне там Кучера, спрашивается, если ты просил узнать, где зарыт твой грех? Охота тебе исповедоваться в своих грехах какому-то рыцарю, между нами, блядуну и пьянице? И не дурак ты, папаша, а глупый!
   Он побыстрей -- пока Кучера был занят с юными мечниками -- побежал по лестнице. И улетел с пустой галереи.
  
   Кракова Биркарт не знал -- не бывал здесь. Но ему достаточно было немножко полетать по городу и послушать разговоры, чтоб понять, где францисканский костел и монастырь при нем. Он даже узнал, что приора зовут отец Люциан. И закружил над обителью как раз тогда, когда братия собралась на нону. Отлично, самое время поглядеть, нет ли тут... конфратров.
   Конфратров не было. А вот слабенькое сияние пары амулетов он увидел даже сквозь крышу храма. И тут же узнал эти ауры -- мерзковато-бурую, как болотная вода -- Панталеона и игриво-искристую -- приворотного амулета. Нося эту магическую игрушку, ты мог надеяться на интерес, плавно переходящий в похоть, со стороны особ противоположного пола. Оригинал амулета некогда создал великий чародей, открывший Алюмбрадос для учеников из христианского мира -- Герберт д`Орильяк, впоследствии надевший тиару папы под именем Сильвестр II.
   Популярная в Алюмбрадос байка гласила, что Герберт еще задолго до тиары -- да что уж там, в нынешнем возрасте Биркарта! - влюбился в деву, оказавшуюся суккубом. Та, зная, что очарование ее для парня непреодолимо, гоняла влюбленного в хвост и в гриву, и измученный Герберт в отчаянии создал этот амулет. Подействовавший даже на суккуба! Девица растаяла и охотно пообещала ему услуги любого рода. В том числе и магического. Герберт назвал свой амулет Amores et deliciae tuae -- "Предмет твоей страсти и наслаждения". Затем он дал его на время юному императору Оттону, прозванному Чудом Мира. Чудо Мира желало руки византийской принцессы Зои Константинувны и не было уверено в собственной привлекательности...
   Герберт пытался вразумить Чудо, упирая на то, что Зоя слишком уж увлечена всякими мазями, притирками и прочими женскими смесями -- то есть, вполне вероятно, и она не считает себя Еленой Прекрасной. Бесполезно. К прискорбию, Чудо покинуло юдоль скорбей, не успев даже встретиться с невестой. А амулет кто-то ушлый (возможно, один из учеников Герберта) просто-напросто спер из императорского гроба. И тот пошел гулять по свету -- кто-то, подобный Герберту, но несколько более косорукий, сумел разобрать его на составные части и сляпать похожий, а далее криворукость чародеев лишь возрастала, а свойства амулета, в прямой зависимости от нее, все более скорбели. И та игрушка, чье слабенькое сияние наблюдал сейчас Биркарт, была так же далека по своей силе от оригинала, как простенькое заклинание левитации, приподнимающее на локоть от земли, от полета стенолаза. Да и называли амулет давно уже просто Amorificus -- Приворот.
   Биркарт сел на край крыши костела, вцепившись когтями в черепицу. Ему ужасно хотелось поглядеть на благочестивых братцев-францисканцев, носящих на себе столь нехристианские штучки.
   Носителем Панталеона оказался юноша Биркартовых лет -- Visiovera показала высокого златокудрого парнишку с ангельским личиком. Да каким вдохновенным -- словно обыденное моление обернулось снизошедшей благодатью. Любопытно. Биркарт сосредоточил взгляд, убирая Истинное Зрение. Ничего себе! Панталеон превратил парня из стройного в тощего, золотистые кудри -- в лежалую прелую солому, черты ангела -- в блеклое одутловатое нечто. Зачем?
   Тут, после всех, выполз во двор и носитель Аморификуса -- и тут Биркарт чуть не сверзился с крыши, его когти разжались, потому что человеческая его сущность разразилась смехом (а птичья -- громким дурацким писком). Приворотный амулет был просто необходим дедуле на девятом десятке лет!
   Биркарт счел приором Люцианом невысокого крепкого человечка с небольшим, как-то бодро торчащим пузцом и очень обширной тонзурой -- похоже, работу тонзуры отлично выполняла природно образовавшаяся лысина. Биркарту понравилось, что Люциан с виду ничем не отличался от простых братьев. Сейчас он стоял во внутреннем дворе, тихо беседуя с двумя из них. Братья понуро глядели в землю -- может, болтали во время чтения Писания или еще что...
   Биркарт полетел в заранее примеченный безлюдный закоулок и явился к обители уже человеком. Постучал в ворота, сколь мог учтиво сообщил портарию, отозвавшемуся на стук, что прибыл к благочестивому отцу Люциану от известного ему лица -- препозита вроцлавского капитула Конрада. Его впустили. Портарий оказался мирянином, судя по одежде, и человеком простым и дельным.
   - Ступай, любезный брат, к скрипторию, во-он туда -- отец Люциан после ноны завсегда скрипторий посещает. Ибо не видно, кто из братьев приступил к обязанностям немедля, а кто шляется праздно. Тех-то, что в саду -- видно...
   Биркарт быстро, привычно посмотрел на обитель Истинным Зрением. Ничего. Ну и славно.
   Видимо, праздно никто не шлялся -- Биркарт как раз встретил Люциана на входе в скрипторий. Тот выслушал про Конрада, осведомился о его здоровье и благополучии, кивнул, выслушав заверения, что Конрад в добром здравии, и спросил:
   - Так что у тебя за дело ко мне, любезный брат? Ты прибыл с неким поручением от Конрада?
   Биркарт смиренно опустил глаза и тихо ответил:
   - Конрад направил меня сюда, в обитель добродетели и смирения, чтобы я ознакомился с жизнью братии. Он -- мой духовный наставник. Честно признаюсь вам, отец Люциан, что я в своем возрасте изрядно успел нагрешить, и лишь благодаря Конраду устремился к вере.
   - Да уж вижу, что устремился, - усмехнулся Люциан. - Видал ведь нынешнюю моду? Смотришь -- то ли молодой парень, то ли павлин, птица глупая? А ты, смотрю, черное носишь.
   - Тем еще был павлином, - признался Биркарт.
   Люциан, мягко придерживая его за плечо, направил его туда же, куда шел сам -- в монастырский сад. А там уселся на каменную скамеечку в существенном отдалении от братьев, возившихся с грядами.
   - Присаживайся, любезный брат. И расскажи, чем нагрешил-то в своем возрасте... Не исповеди прошу, конечно. Так, любопытствую. Расскажи в общих выражениях.
   - Обучался в Праге...
   - Чему?
   - Медицине, - про богословие Биркарт соврать не решился, - ну и предавался всем порокам, коим предаются студенты. В общих выражениях, пил безмерно (порой делая вид, что отхожу по малой нужде, чтоб смотаться и не платить за выпивку), дулся в кости с товарищами и стражей городской, прелюбодействовал с женами почтенных горожан. Пребывая в любострастной связи с женами старост оружейной и кожевенной гильдий, чуть не расстался с жизнью даже без покаяния... Чуть не забодали! Но самое печальное, что увлекся я по юной своей дури и склонности к беспорядкам речами еретика Яна Гуса и едва не погубил тем бессмертную душу свою. Отец Конрад вовремя наставил меня на путь истинный. И, заметив, что я уже подумываю об уходе из мира, выбрал для меня как путь наилучший следование святому Франциску... И вашу обитель братьев добродетельных и милосердных. И повелел мне -- с твоего любезного позволения, конечно! -- прибыв сюда, ознакомиться ближе с жизнью братии. И решить для себя, готов ли я стать хотя бы конверсом. И еще... еще отец Конрад просил меня по возможности проведать его друга и справиться у него о его здравии -- они дружили в миру. Ныне он брат вашей обители по имени Виктор.
   - Боюсь, любезный брат, что поговорить с Виктором тебе не удастся, - сказал Люциан. Биркарт старательно изобразил недоумение, тут же сменившееся печалью:
   - Брат Виктор ушел в лучший мир?
   - Нет-нет, еще чего не хвата... В смысле, он пока с нами, слава Господу! Но он дал обет полного молчания, дабы творить молитву непрестанную. Почему и попросил меня -- перед принятием обета перед Господом -- не направлять его на работы, где братии не возбраняется беседа.
   Конрад, а ты ведь знал это!
   Биркарт посмотрел в глаза приору (те были удивительно мягкими для человека в такой должности) и спросил, не сдержавшись:
   - А может, брат Виктор просто работать не хочет? Ведь где же можно пребывать в полной тишине -- разве что в скриптории. Не сравнить же с работой... ну, например, в свинарнике!
   На круглой физиономии Люциана, что удивительно, не отразилось негодования из-за дерзкого вопроса -- наоборот, он расцвел улыбкой:
   - О, это не про брата Виктора. Никогда он не избегал трудов. И ты не дослушал меня, любезный брат... Как ни удивительно, он нашел свое призвание в служении инфирмарием в нашей больнице! Ты можешь спросить: но как же слова утешения, необходимые больным? Но наш врач, мэтр Танси, утверждает, что молчание брата Виктора действует на самых безнадежных лучше, чем словеса... Один его вид, глаза, ободряющая улыбка...
   - Француз? - спросил Биркарт о враче.
   - Бургундец, да. И лучше не спрашивать, каким ветром его занесло в Краков и чего он навидался. Отличный врач. Хоть и невоздержан бывает в питии, и сквернослов ужасающий. Но искренне полюбил брата Виктора и утверждает, что без него он как без рук, ног и порой головы. Виктор настолько усерден в служении, что Танси даже жаловался мне и просил "выгнать его пинками из больнички, чтоб отдохнул". Что ты думаешь? Я велел Виктору три дня не заходить в больницу, но он потратил эти три дня не на отдых! Засел в скриптории и занялся переводом на польский знаменитого труда брата-доминиканца Томаса де Кантимпре "Liber de natura rerum", где описаны целебные растения!
   - А стоило ли? - Биркарт решил развеять сомнения приора насчет того, не услышана ли им ложь о его, Биркарта, прежней жизни. Хотя приор сомнений не высказывал. - Этот труд давно переведен на немецкий Конрадом фон Мегенбергом, под названием "Buch der Natur". А ведь вся Силезия говорит на немецком...
   - О, - сказал Люциан, - вижу, не зря ты обучался в Пражском университете, хоть и нагрешил там изрядно! Следует передать брату Виктору об этом переводе, возможно, он о нем не знает! Кстати, он не только письменно оказывает внимание лечебным травам. Идем, покажу тебе больничный сад, взращенный его трудами...
   Знал бы ты, подумал Биркарт, что в своем "Пражском университете" я обучался не лечению посредством любистока, мяты и рвотного корня, а тому, как нейтрализовать действие этих простеньких лекарств, чтобы больной, подлежащий устранению, так и не вылечился!
   Больничный садик напомнил Биркарту соколятню Конрада Кантнера. Все здесь дышало тем особым порядком, какой недостижим, если тобою движут простые аккуратность и старательность. Здесь все было обустроено с любовью к делу, а потому не просто толково, но и приятно для глаза.
   У меня будет такая же лаборатория, подумал Биркарт. В моем замке.
   - Брат Виктор просыпается раньше всей братии, задолго до рассвета, и любит посидеть здесь, помолиться вот на этой лавке, - сказал Люциан, указав на маленькую каменную скамеечку.
   Биркарта уже тревожило очевидное расположение приора к брату Виктору. Он предполагал, чем это может обернуться. И потому спросил:
   - Простите, отец мой, но не вызывает ли жизнь и служение брата Виктора у братии неких недобрых измышлений?
   - А как же, - отозвался Люциан опять же без признаков раздражения. - Зависть -- мать многих пороков что в миру, что в обители. И завидующие не в силах понять, что вся беда в них самих... не тот плох, о ком они злословят, а сами они не достигли пока высот духовных. Смешно, но они болтают, что его обуяла гордыня. И даже на лавке этой по утрам он сидит потому, что вообразил себя святым Франциском из Ассизи, к коему даже птицы слетались, дабы услышать его проповедь...
   Но до рассвета птички Божии не летают, подумал Биркарт. Летают разве что такие, как я.
  
   Мирную беседу вдруг прервал хриплый, дребезжащий вопль из больницы:
   - Пшел вон, рясотряс! Прочь, постная курва! Тебя купили мой козел Ярусь и блудница Яська! Чтоб погибель приблизить мою! Голодом погубить! Да падут на тебя самого мор, глад, смерть и пизда блудницы Яськи! Сам жри эту собачью дрисню! Дичи хочу! Подайте дичь!
   - Опять старый Яцек буянит... - вздохнул Люциан. - Бедствие наше. Мало что два года уж как лежит расслабленный, носи из-под него горшки да промывай пролежни, так брат Виктор еще и как-то, сам в молчании, умудрился снова научить его говорить! А то Яцек лишь мычал, после удара-то. И ведь уважаемый был человек, ясновельможный пан Яцентий Бобр, и жертвовал на мать нашу, Святую церковь, изрядно. А вот подошла старость, удар хватил -- и стал дурак дураком, да еще пакостливым! Иной раз возьмет да обгадится, хотя вполне может, почувствовав, что пора, попросить подложить под него судно... А насчет детей своих прав он, несчастный. И вельможный пан Ярослав, и вельможная пани Яна, как стал он таким, сюда его -- нет бы дома за ним ходить, там слуг полон замок...
   Биркарт скривился.
   - Что такое, любезный брат?
   - Может... этот ясновельможный пан был очень дурным отцом?
   - Не исключено, - отозвался Люциан. - Но если мы хотим приблизиться ко Христу, то должны быть выше обид. Я говорю о том, что дети Яцека -- не сужу их, ибо не суди, и не судим будешь -- не являют милосердия христианского...
   - Да этого гнилого Яцека проще прибить, не кажется вам, отец мой? Из милосердия христианского...
   - Кажется, любезный брат, - спокойно ответил Люциан. - Но не мы дали ему жизнь -- не нам и отбирать. Убийство -- грех. К слову, дабы исполнить просьбу уважаемого препозита вроцлавского капитула... Не соизволишь ли, раз уж обучался медицине, помочь в больнице брату Виктору? Недолго. До вечерни. Я нередко посылаю туда конверсов поработать. Кстати, можешь не только заночевать в обители, но и оставаться тут сколько пожелаешь, чтоб в полной мере понять нашу жизнь...
   - С удовольствием, - Биркарт улыбнулся. - Буду счастлив.
   - А Виктору можешь и от Конрада привет передать, и сказать о том немецком переводе. Конечно, он не ответит. Он даже и на табличках не пишет, как поступают братья, когда не в силах молчать...и жестами хоть и вынужден иногда изъясняться, но делает это скупо... Ну и потом, не в свинарник же, действительно, тебя отправлять на работу, - Люциан улыбнулся тоже. - Идем, провожу. Кстати, любезный брат, как тебя звать, я же не спросил?
   - Марек.
  
   - Мэтр Танси, любезный брат, этот юноша прибыл к нам из Вроцлава, дабы ознакомиться с жизнью обители и, возможно, принять сложное решение -- надеть облачение конверса нашего... Этот молодой человек, именем Марек, обучался медицине в известном университете в Праге. До вечерни он поможет вам в вашем служении... На сем оставлю вас.
  
   Двое смотрели на Биркарта. Мэтр Танси оказался мелко-кудрявым, жгуче-чернявым и огненноглазым живчиком невысокого росточка, тощим и жилистым. И с великолепным шрамом, пересекающим левую щеку от скулы до подбородка. Действительно, можно только предполагать, каким ветром и с какой шайкой вместе его занесло в Краков. Возможно, его коллеги по прошлой жизни давно осыпались прахом с веревок, на которых были повешены. Ибо не раскаялись и не отправились Господу служить.
   А брат Виктор удивил Биркарта. По рассказу Люциана он успел представить себе двух разных Викторов -- один был мрачноватым фанатиком, раздираемым борениями со злом в своей душе, второй -- блаженненьким и многотерпеливым, почти юродивым, слащаво улыбающимся миру, Господу и старому хрену-засранцу Яцентию Бобру. Но увидел Биркарт третьего Виктора.
   И сразу понял, почему они сошлись с Конрадом. Бывший Витольд фон Бейтель даже в рясе выглядел не монахом, а рыцарем. К тому же ни мрачности, ни дурноватого блаженства на его лице и не ночевало. Это красивое, словно тонким резцом выточенное лицо было просто спокойным. Но не отрешенным, нисколько. Глаза -- серые, умные и цепкие -- словно видели Биркарта насквозь.
   Это не так, брат Виктор, подумал Биркарт.
   Мэтр Танси не замедлил высказаться:
   - Пгага -- хогошо! Студент из Пгага -- хогошо. Очень выпить много хогошо! Дгаться, дева пгекгасная сиська хватать! Ебать... иногда -- хогошо! Я там был, когда сам студент... Слушал анатомия доктора Тульпа! А мэтг Задек читал пгевосходно "Болезни головы"!
   Брат Виктор не высказался, ясное дело.
   - С такой фамилией только про голову и читать, - заметил Биркарт.
   Краем глаза он уловил, что Виктор улыбнулся его словам. Улыбайся. Ты у меня еще и заговоришь.
   - Любезный брат, - сказал Биркарт, - позволь передать тебе привет и благословение от отца Конрада, препозита вроцлавского капитула.
   Кивок.
   - И еще... Почтенный отец Люциан сказал, что ты переводишь на польский "Liber de natura rerum"?
   Огоньки в серых глазах.
   - Ты время зря не трать. Переведи лучше что другое -- мало ли на латыни про лечебные травки. "Liber de natura" переведен на немецкий, Конрадом фон Мегенбергом. Ты силезец? Тогда знаешь, что иного перевода и не нужно.
   Биркарт понял секрет успеха брата Виктора даже в молчании -- его лицо, особенно улыбка, могли выражать то, что он хотел сказать, куда лучше слов. И сейчас она была благодарной.
   - Не за что.
   Виктор вернулся к своему безнадежному делу -- запихиванию каши в весьма зубастую, несмотря на возраст, пасть Яцентия Бобра.
   - Я заказывал дичь!!! Пшел на хуй, я сказал, серая мразь!!!
   - Что мне делать? - спросил Биркарт у мэтра Танси, засучивая рукава.
   - Ты вот, видишь -- бгат Иннокентий... Постгадал от бгевно! Пегевязка умеешь?
   - Не пробовал. Случая не было.
   - Вот всегда так, - опечалился Танси, - Студент когда вышел -- ни спиздить, ни покагаулить! Жизнь научает! Тогда ты вот, видишь? Конвегс Филипп страдает голова! Вон кочан. Ты лист с кочана дгать и поменять, вдгуг поможет... Пгимочка уксус не поможет, делали!
   Кровать пухловатого конверса Филиппа, чья башка была облеплена подвядшими листьями капусты, была рядом с кроватью окаянного Яцека. Лучшее средство от головной боли, подумал Биркарт -- это разместить человека, страдающего от нее, рядом с постоянно стонущим, кряхтящим и на хуй всех посылающим старикашкой. Капуста тут явно лишняя...
   Биркарт поглядел на ауру пухлика и слегка удивился -- тот был совершенно здоров. Похоже, вот он, человек, не любящий работать! Филипп хлопал глазами и изо всех сил изображал страдальца.
   - Слышишь, любезный братец, знаю безотказное средство от головной боли, - сказал Биркарт мягко, сочувственно. От сочувствия Филипп обнаглел уж окончательно, заохал и даже попытался стонать.
   - Опробовано не раз, - продолжал Биркарт. - Мэтр Задек с медицинского факультета в Праге подтверждает, что средство действенно и совершенно безопасно для здоровья. Да, мэтр Танси?
   - Да-да, мэтр Задек знает голова! Хоть и говогит, что голова есть пгедмет темный и к изучению не годный!
   - Ох, да не поможет мне ничего... - заныл Филипп. Ему явно не хотелось выздоравливать и отправляться на тяжкие работы. - С детства оно у меня...
   - Ты подвергаешь сомнению авторитет пражского мэтра по изучению головы?! Говорят тебе, средство первейшее! И, что наиболее хорошо -- даже скойца не стоит.
   Таким доступным и полезным средством Танси заинтересовался -- да и Виктор, как заметил Биркарт, навострил уши.
   - Нужно взять ведро конской мочи, - проникновенно начал он, - конюшня ведь есть при обители?
   - Есть-есть, - отозвался Танси, ухмыляясь. Кажется, он понял, в чем дело. - При доме для стганник гасполагается...
   - ... а в ведро то добавить пару коровьих лепех, размешать тщательно палкою, затем всыпать туда золы печной и два главных ингредиента после всего добавить: волосы с головы покойника да толченые черепа десятка крыс, чтобы боль, уходя с головы живого, к мертвяку да крысам ушла. Болящему надлежит окунуть в средство голову -- и он мигом почувствует облегчение. А если окунуть не единожды, а трижды -- то и избавится от хвори до самой сме...
   Филипп побелел. Икнул. И сказал:
   - Слава Господу нашему! Слава святому Франци-ик-иску! Я, кажется, чувствую облегчение...
   Он затряс башкой, словно мул, мучимый оводами. Капустные листья полетели в разные стороны.
   - Я окончательно излечился, да, точно. Я... сейчас пойду помолюсь Господу и святому Франциску, благодаря их за исцеление.... И за здоровье целителей наших монастырских помолюсь... и за твое тоже, любезный брат, как тебя?
   - Марек. Помолись, братец Филипп...
   Конверс вскочил и был таков, словно за ним гнались с ведром чудесного средства. Танси звонко рассмеялся. Виктор улыбался до ушей.
   - Правильно! - гаркнул Яцек, заплевав лицо Виктора недопережеванной кашей. - На нем пахать можно, а он разлеживается тут! Все вы тут ни к чему не годные! Один этот щенок вас всех стоит, и тебя, пьянь бургундская, и тебя, остолоп каменный, придурок святой! Так он на моего Яруся похож... тот бы тоже мою башку с удовольствием окунул бы в ведро конской мочи! И подержал бы... пока пузыри не пойдут!
   - Хорошего же вы обо мне мнения, ясновельможный пан Бобр, - отозвался Биркарт. - Впрочем, может, не вовсе зря. Знаете, если бы я был на месте долготерпеливого и милосердного брата Виктора -- я бы за ваши выражения да за морду свою, заплеванную кашей, охотно надел бы вам эту миску на голову.
   - Вот я и говорю: вылитый мой Ярусь! - закивал Яцек. Вслед за чем обосрался, да так едко, что изгнал из палаты всех, за исключением какого-то вовсе недвижного и безмолвного паралитика и многострадального Виктора.
   В процессе обмывания и смены белья Яцек снова орал и костерил монаха на чем свет стоит. Биркарту надоел этот бесконечный лай. Когда в комнату с распахнутыми окнами и дверью снова стало возможно войти, не ощущая рези в глазах, Биркарт, не глядя на Яцека, бросил сонную чару, даже не шевельнув губами. Но очень-очень хорошо сосредоточившись. И охальный старый вонючка тоненько запел носом во сне. Из его пасти тут же потекла лента слюны шириною с Зембицкий тракт. Пение было всяко приятнее бреха. Виктор и Танси удивленно покосились на спящего.
  
   До вечерни Биркарт послушно и старательно выполнял поручения мэтра Танси, стараясь как можно более незаметно наблюдать за братом Виктором и мучительно размышляя, как же ему добиться от него слов, раз уж жестов и писанины на табличках не добиться.
   Никакие человеческие способы тут не подходили -- раз уж старый засранец Яцентий Бобр со своей богомерзкой брехней не вызывал у Виктора ничего, кроме выражения лица "лайся, лайся, твой грех, не мой". Да и что я о человеческих способах знаю, подумал Биркарт мрачно. Я постарался ему понравиться -- но не знаю точно, понравился или он просто очень любезный брат...
   А не человеческие -- значит, магические.
   Биркарт готов был остаться в обители сколько потребуется (а Кучеру пусть хоть порвет на двоих -- Кучеру и фон Гунта -- там в Олеснице!) и работать хоть в том свинарнике -- лишь бы не провалить экзамен, устроенный ему Конрадом. Провал -- это унизительно, у Биркарта верхние зубы сами пребольно впивались в нижнюю губу, а скулы горели, стоило лишь подумать об этом. На что же я годен, если не справлюсь с простейшим заданием -- выведать некий секрет у францисканского монашка?!
   "Узнай, где зарыт наш грех".
   Да и говорил бы брат Виктор, подумал Биркарт зло, попробуй-ка полезь к нему с таким вопросиком. Он -- здесь, а значит, исповедался в том грехе давным-давно. Может, уже и отмолил его. Да только все равно он царапает его изнутри. Иначе бы Конрад не заставлял меня это узнать -- он на то и рассчитывал: что Виктор, молчит он или разливается соловьем, просто не станет ни с кем говорить об этом!
   И в башку его красивую лезть бесполезно. Ведь он об этом "грехе", что бы это ни было, не думает ежечасно. И сны его вряд ли об этом... Вон как он спокоен, как ловко и толково занимается своим богоугодным делом.
   А тот грех... любопытно, что это было. Страшное или гадкое? А Конраду хочется, чтобы Виктор снова вспомнил это, да еще и разболтал... даже против своей воли.
   Биркарту стало жаль брата Виктора. Но... в Алюмбрадос не положено было жалеть расходный материал для твоей работы.
  
   - Я бы и хотел отправить тебя на ночь к конверсам, - сказал Люциан после ужина и краткого повечерия, - но конверсов ныне избыток у нас, им самим тесно. Пойди уж, любезный брат, ночевать в келью брата Даниэля -- там, из-за стесненности нашего положения, проживал еще и брат Захарий, но он недавно отдал Богу душу... Данек одних лет с тобой. Вон он.
   Братом Даниэлем оказался тот парнишка с Панталеоном.
   - Любезный брат, - сказал Люциан, - этот юноша, именем Марек, прибыл ознакомиться с жизнью нашей обители. Ибо раздумывает он об уходе из мира.
   - Если раздумывает -- значит, не уйдет, - Данек смерил Биркарта надменным взглядом. - Кого Господь призывает к служению -- тот не раздумывает!
   - Опыт множества святых говорит нам иное, любезный брат, - отозвался Биркарт. - Не все из них пришли к Господу в юности. Многие до зрелых лет жили в миру, открытые всем соблазнам его, и далеко не сразу задумались, раскаялись и пришли к служению.
   - А ты -- уже задумался, но еще не раскаялся?
   - Любезный брат, - сказал Люциан, - Марек уже сожалеет о своей грешной студенческой жизни.
   - Незачем вообще было становиться студентом. Это путь к разврату и погибели!
   - Не скажи, - мягко возразил Люциан. - Марек обучался медицине. Даже оставшись в миру, он будет нести людям избавление от страданий -- это по-христиански.
   - Только Господь исцеляет.
   Глаза Данека Панталеон сделал невнятного серо-зеленого цвета, но огонь, готовый испепелить любого грешника, горел в них настоящий, амулет прятал внешнее, но ничего не мог сделать с нутром человека.
   Любопытно, подумал Биркарт, как это ты носишь грешную штуковину, праведник? Где это ты ее раскопал? Неужто знался с колдуном или, что еще хуже в смысле разврата и погибели, с ведьмой? А?..
  
   Данек явил себя негостеприимным хозяином: весь вид его выражал брезгливое терпение, словно у человека, коего нижайше упросили приютить у себя пьяненького, замызганного бродяжку. Готовясь ко сну, хозяин кельи, как и полагалось, не снял даже веревочного пояса, избавился лишь от ножа. И обронил:
   - Попрошу не предаваться греху рукоблудия.
   - Не любишь делать это в компании, да?
   Данек -- это было заметно даже со спины -- аж задохнулся от возмущения.
   - Придержи язык, грешник, - наконец выговорил он.
   - Я? Это я первый помянул грех рукоблудия?
   - Пагубные страсти не коснутся меня, - проговорил Данек, сверкнув пустыми и чистыми, как донельзя затертые монетки, глазами, - как не коснулись свирепые львы пророка, чье имя я ношу!
   Кровать, предназначенная Биркарту, оказалась голой, без никакой самой тощей подстилки. Тонкое шерстяное одеяло было в подозрительных пятнах. И ощутимо смердело. Подушка шуршала и покалывала руки -- соломой набита, ясно.
   - Что, не привык к усмирению плоти? - спросил Данек. - Брат Захарий всегда спал на досках, так же сплю и я. Если тебе это не по душе -- можешь пойти поискать нашего камерария, брата Маврикия -- выдаст тебе циновку...
   - Обойдусь. Ты мне другое скажи: брат Захарий, упокой Господи его душу, не обделался перед смертью под этим вот одеялом?
   Данек обернулся -- его глаза горели:
   - Обо мне можешь говорить что угодно, но о брате Захарии, служившем всем нам образцом воистину праведной жизни...
   - А что, его тело не было подвержено тлению?
   - Было, но...
   - Стало быть, и обделаться перед смертью, как множество людей, он вполне мог. Что тут такого? Ну и зачем тебе тут это одеяло, можно узнать?
   - Оно... служит памятью о брате Захарии и вдохновляет меня на подвиг духовный!
   - Лучше б оно на стирку тебя вдохновило. Ты что, этого дивного аромата не чувствуешь?
   - Повторяю: умерщвлять плоть свою...
   Может, поэтому ты и таскаешь Панталеон?! Ну и ну!
   - Вот свою и умерщвляй таким способом, я здесь, Господи, при чем? - Биркарт вынул нож, брезгливо подцепил на клинок вонючее свидетельство Захарьевой святости и вознамерился отправить его на жесткое ложе любезного брата Даниэля.
   Тот -- Биркарт даже немного зауважал его за это -- не воспротивился. Только ноздри изящного носика затрепетали -- чем ближе к ним, тем больше вони, ясно.
   Биркарт не швырнул одеяло куда якобы желал. И сказал:
   - Позволь, любезный брат, я его выброшу. Вонища не имеет никакого отношения к святости.
   - Тебе откуда знать? - носик снова задрался аж до потолка.
   - Иисус тоже мог обделаться на кресте. Спроси отцов инквизиторов -- от пыток из тел истекают не только слезы и кровь. Но ты еще не на кресте. Сомневаюсь, что Он взял бы тебя в ученики, если бы ты явился к Нему, вымазавшись нечистотами напоказ...
   Биркарт вышвырнул вонючую тряпку за дверь. На это Данек не возразил, но пробубнил:
   - Не удивлюсь, если ты и вправду занимаешься рукоблу...
   Еще одно "рукоблудие", и я сотворю тебе искушение несвятого Даниэля -- иллюзию в виде трех сочных девок в наряде Евы, уже раздраженно подумал Биркарт. И как мог более мирно спросил:
   - Да что тебя задрало на этом грехе? Неужто искушение мучает?
   - Я бывший облат. Я не смотрел на женщин -- это орудие дьявола -- в миру. Не успел. Так что не мучает!
   Ах, вот оно что. Да ты много потерял, братец. Но жалеть тебя почему-то не хочется.
   - Слышал я, в обителях случаются совсем иные искушения...
   Данек улыбнулся слегка безумной улыбкой:
   - Да кто ж из братьев, будь он и содомит, на меня такого позарится... Видишь -- непригожая внешность лучший щит от греха!
   Знаю я твой "щит", подумал Биркарт, усевшись на доски. Вон он, на шее, выбился из-под рясы, когда ты улегся. Панталеон, замаскированный под медальон святого Христофора.
   - Ну и как тебе в нашей обители? Я слышал, отец Люциан направил тебя поработать в больнице?
   - От конверса Филиппа слышал?
   - Этот ленивец сказал, что ты ничего не смыслишь в лечении. Он очень обиделся, что ты вылечил его головную боль, - сказал Данек и фыркнул от смеха, на миг превратившись в обычного мальчишку. Не одержимого идеей собственной будущей святости. Но уже в следующее мгновение его лицо стало блаженно-надменным. То есть, по мнению Биркарта, снова обрело идиотское выражение. А еще Данек, упрекавший других в лености, сам не очень-то утомился за день, раз не хотел спать и не шипел, чтоб ему не мешали. Биркарт понимал его: ему самому -- и этому он несомненно научился у людей -- часто хотелось болтать больше, чем спать... А этот еще и после кончины Захария вынужден был торчать тут в одиночестве.
   - Ты говорил, что грешновато делать что-то, даже и душеполезное, напоказ, - сказал Данек. - И как тебе понравился наш брат Виктор?
   - А он здесь при чем? - Биркарт был искренне удивлен.
   Данек перекатился на бок и приподнялся на локте, и пустые его глаза аж сверкнули в полусумраке:
   - Да он... он... как это?! Ты знаешь, кем он был?!
   - Понятия не имею. Он же не говорит.
   - Рыцарь! Шляхтич герба Сулима! Образованный! Богатый! И вот так все... отдать каким-то вдовам-сироткам да рясу надеть? Думаешь, это от души?!
   - А от чего -- от жопы, что ли?
   - Ну уж не знаю. По мне, так он выделывается. И заткнулся еще...
   - Эк ты красиво называешь данный Господу обет... Ты поди сам помолчи, убирая говно из-под старого Яцека, матерящего тебя на чем свет стоит! Посмотрю я на тебя...
   - А зачем он встает раньше всех?! И сидит в своем садике?
   - Молится, я полагаю?
   - Да все так и говорят: святым Франциском себя воображает! Только птички что-то не летят... - захихикал Данек. И стал вдруг так противен Биркарту, что он едва сдержался, чтоб не дать этому дурноватому леща.
   Зависть, безмерная, бездумная, ослепляющая -- вот что это такое. Виктор, еще будучи Витольдом фон Бейтелем, был красив, богат и счастлив. Его наверняка любили очаровательные девы и прекрасные дамы, он учился в Гейдельберге, он успел за годы до обители съесть и попробовать множество изысканных блюд со стола жизни. А у Данека, небось, и не было ничего, кроме чудесной рожицы. И что он видел, с детства отданный в обитель -- вот уж воистину, ничего слаще монастырской пищи в прямом и переносном смысле в жизни своей не пробовал! И даже ряса не уравняла Виктора с ним -- тот нашел свое служение, и приор явно благоволил ему. Захочешь тут стать святым -- чтобы и тебе хоть что-то в этой жизни досталось! Хоть слава...
   Биркарту не было жаль тщеславного парня. Может, потому, что сам он никому никогда не завидовал -- зато в Алюмбрадос сам был предметом зависти.
   И ты про птичек, Данек? А это стоит обдумать! Биркарт вспомнил глуховатый голос одного из своих наставников. А именно -- рабби Элеазара.
   "Ни один верующий не сможет не признать чудо -- чудом. Чудеса не только исцеляют и ужасают -- они неплохо развязывают языки даже кощунникам. Имей это в виду, йэлед."
   - А ты чего не ложишься-то? - спросил Данек, ведь Биркарт по-прежнему сидел на кровати. - А то скоро на всенощную вставать...
   И вытаращил глаза, когда Биркарт ответил:
   - А это мой способ умерщвления плоти. Я сидя сплю.
   - Что, всегда?!
   - Всегда.
   Он покривил душой -- поваляться на мягком во весь свой длинный рост он очень любил. И поспать тоже. Но спать сидя ему ничего не стоило.
   Я же птица...
   Впрочем, Биркарт только прикрыл глаза -- засыпать ему не следовало. Он подумал: на все-про все у меня будет меньше полутора часов. От заутрени до общего часа окончательного пробуждения.
   Он уже знал, что сделает -- и если брат Виктор после этого не обмолвится хотя бы словом... значит, рабби Элеазар ошибался насчет природы человеческой. Но толку-то сомневаться, проще заняться делом! И он стал вспоминать Краков, увиденный с высоты полета. Более-менее определился со следующим полетом -- странным, низким, петляющим. Нужно было побывать возле многих, многих мест, где ночевали неразумные пернатые.
  
   Они мирно спали -- на ветках и в дуплах, под стрехами краковских крыш и на самих крышах, на карнизах, чердаках и колокольнях -- все эти сизари, клинтухи, воробьи, грачи, галки, вороны, сороки, сойки, трясогузки, скворцы, домовые сычи... Дрозды и еще не улетевшие соловьи спали в монастырских садах. Гуси, утки и куры, привезенные на рынок, ворочались в тесных плетеных клетках и корзинах. Чутко дремал жаворонок, живший на Щепаньском кладбище -- ему недолго оставалось до обычного пробуждения.
   Но обычного в этот начинающийся день не светило никому из них -- в их маленькие головешки, покрытые нежным пером, ворвался Кто-то, Кто Мог Это Сделать. И приказал вылезать и лететь. И еще кое-что. А иначе!..
  
   Брат Виктор, сидевший на своей каменной скамеечке, удивленно поднял глаза к небесам: они, только что начавшие слабо светлеть, вдруг почернели, закрывшись галдящей на тысячи голосов, шумящей тысячами пар крыльев тучей.
   Великое множество птиц накрыло больничный сад темным покрывалом...
   "Да что же это? - в смятении подумал Виктор. - Краков горит, что ли?!"
   Но нет, на небе не было ни единого проблеска от зарева пожаров. Да и город -- если прислушаться, невзирая на птичий ор -- мирно спал.
   Птицы были везде. И они, насколько видел Виктор, не вредили саду и вообще были настроены странно -- они натурально льнули к нему, старались пробиться ближе, но при этом не давя и не долбя клювами собратьев, ни единой драки он не замечал... Да что же это?!
   - Чудо! - услышал он вскрик конверса Максимилиана, присланного на ночное дежурство в больницу.
   - Чудо, братия!!! - завопил этот обалдуй.
   Монастырь, уже почти проснувшийся, проснулся окончательно.
   Биркарт, вовремя принявший человеческий вид и незаметно вернувшийся в келью, тряхнул Даниэля за плечо:
   - Любезный брат! Слышишь?!
   Данек распахнул глаза. Услышал. Вскочил и, оттолкнув Биркарта, выскочил из кельи и понесся к выходу.
  
   Отец Люциан и почти вся братия, павшая на колени -- в кельях остались лишь больные и немощные -- смотрели на заполоненный пернатой толпой сад. И на брата Виктора, с недоумевающим видом держащего на руках нескольких птах. Еще они сидели у него на плечах, на голове... нежно терлись боками и головками о его виски, ласково поклевывали уши...
   И никуда не собирались. Им всем было что-то нужно от него.
   Биркарт покосился на Данека и ощутил, что не так уж и злится на него. Никакой зависти не было в его расширившихся глазищах, блестящих от слез -- одно благоговение.
   Затем Биркарт посмотрел на настоятеля. Тот улыбался. Так, словно долго-долго ждал чего-то подобного.
   - Кажется, Господь желает, чтобы ты прервал обет молчания, - сказал Люциан. - Чего ждут наши маленькие сестры? Твоей проповеди, возможно?
   - Мне не о чем проповедовать вам, любезные сестры, - Биркарт впервые услышал голос брата Виктора, тихий, глуховатый, совсем не шедший ему, такому высокому и красивому. Может, от долгого молчания? - Я не святой.
   - Святой! - выкрикнул Данек дребезжащим, плаксивым голосом. - Святой, мы все видим чудо! Господь не ошибается!
   - Значит, ошибаюсь я, - спокойно сказал Виктор, хотя губы у него дрожали.
   Оставался -- это было ясно -- миг до того, как братия единым воплем выкрикнет: "Благослови нас!", но этого не произошло, потому что Виктор сказал, глядя на одного лишь настоятеля:
   - Позволь мне покинуть сию благословенную обитель, отец мой. Я не смогу жить в месте, где меня считают святым, ибо сам я так не считаю. Я не творю чудес, не умею исцелять прикосновеньем, хотя, видит Господь, желал бы этого больше всего на свете. Дай мне какое-либо поручение в миру, и я уйду.
   - Не-еет! - взвыл Данек, и тут невозмутимый Люциан вдруг отвесил ему, коленопреклоненному, такого леща, что тот едва не запахал носом.
   - Э! Э! - раздался бодрый голосок мэтра Танси. - А больница? Виктор (он произнес это имя с ударением на последний слог) уходит -- кто Яцек Бобр ходить?! Это ж терпения надо... как святой иметь!
   - Вот некоторые братья и отправятся смирять гордыню и ухаживать за Яцеком, - безоблачно отозвался Люциан. - Почему, я вас спрашиваю, эта ужасная обязанность до сих пор лежала только на Викторе? Собирайся, любезный брат. Мэтр Танси прав в одном -- нам будет очень не хватать тебя в обители. Но я не вижу причин препятствовать твоему решению. И поручение у меня для тебя имеется. Все мы знаем, что скоро в Констанце соберется Великий Собор, дабы положить конец расколу в Святой церкви. Ты знаком с уважаемым препозитом вроцлавского капитула, отцом Конрадом. Присоединись к клиру, отправляющемуся на Собор. Пусть брат Маврикий выдаст тебе одежду на случай холодов и сумму, достаточную для того, чтоб брат из краковской обители не обременял своим содержанием вроцлавский клир. Когда собрание завершится, вернись ненадолго в обитель и сообщи нам все вести. А далее найду тебе иную задачу.
   - Да, отец мой.
   - Вот гость нашей обители, любезный брат Марек, прибыл из Вроцлава, от Конрада. Полагаю, отправиться туда вы можете вместе... Возьмете коней. Это самое меньшее, чем я могу отблагодарить тебя, любезный брат Виктор, за твое безупречное служение.
   - Не нужно коней...
   Поворота на Вроцлав Биркарт, понятно, не ожидал -- и с неимоверным удовольствием представил себе физиономию Конрада при виде Виктора. Вот только ему самому нужно было не в столицу, а в Олесницу... но это как-нибудь решится. А почему бы не отвести Виктора в замок? Конрад ведь скоро сам приедет! А Кантнер уж точно не откажет в гостеприимстве благочестивому францисканскому брату... И выяснить про грех! Пока не ушли-то!
   Тут удача улыбнулась Биркарту совсем уж неожиданно. Виктор сказал:
   - Любезный брат Марек, не откажи мне в просьбе -- идем в мою келью, мне надо собраться в дорогу. Нужно, чтоб ты помог мне кое в чем.
   - Конечно, любезный брат!
   И тут-то глазищи Данека снова завистливо запылали: чего это Виктор выбрал себе в помощники какого-то пришлого? Нет бы одного из братьев! Ну меня, например!
  
   Келья Виктора оказалась какой-то совсем уж крысиной норкой. Под лестницей. Виктору и Биркарту приходилось пригибать головы, чтобы стоять в полный рост.
   - Сам так хотел, когда замолчал. Чтоб не соблазняться беседами с братом-соседом... Иных свободных келий не было. Так вот, любезный брат. Помощь твоя мне не требуется -- не обзавелся имуществом, собирать особо и нечего. А позвал я тебя, чтобы попросить кое о чем.
   Голос Виктора уже не казался глухим -- стал мягким, глубоким.
   - Слушаю, любезный брат.
   - Не сообщай Конраду о чуде.
   Биркарт не стал спрашивать, почему. И быстро ответил:
   - Услуга за услугу.
   - Чего ты хочешь? - Виктор не удивился.
   - Где зарыт ваш грех?
   - Что?..
   - Ваш с Конрадом. Грех. Он утверждал, что ты знаешь, где. И поручил мне узнать.
   Виктор слегка нахмурился и улыбнулся -- причем одновременно. В каморке было не светло, но Биркарт заметил, как его скулы вроде бы чуть потемнели. Уж этому-то за что краснеть, любопытно знать?!
   - Так вот почему ты вчера весь день не сводил с меня взгляда, черноглазка, - сказал Виктор.
   - Ага, думал, как бы узнать. А ты молчишь!
   - Ну, Бог с тобою. Сейчас принесу тебе этот "грех". Подожди здесь. Не стал бы я днем, конечно, рыться в грядке по такой причине, ибо братия удивится, но я ж теперь святой... Можно делать странные вещи...
   Биркарт прождал довольно долго. Неужто грех был "зарыт" в прямом смысле? Ну, можно надеяться, что это не истлевший труп, по крайней мере... как-то не верилось, что Виктор зарыл такое в монастырской ограде.
   Пожаловал брат Маврикий, камерарий, седой и кругленький, с кошелем и какой-то дубинкой. За ним следовал лысый и почему-то скорбный вестиарий с ворохом тряпья.
   - Вот, - сказал Маврикий, - это денежки Виту на содержание... - он уложил кошель на маленький стол, - это посох дорожный, чтоб не обидел кто... А это -- да не торчи, как шубеница, любезный брат Деодат, положи на кровать! -- это ему плащ, сорочка теплая, подштанники опять же шерстяные, перчатки, сапоги -- нечего по осени в сандалиях-то рассекать грязь силезскую да заграничную... А это его мирское, в чем пришел он. Верно, не понадобится, но должен я отдать... нищему какому пожертвует или что. А вот мешок удобный заплечный, в нем уже кое-что поесть. Ну, храни вас с Витом Господь, любезный брат.
   - И вас, братия, - отозвался Биркарт.
   На кошель он глянул Истинным Зрением -- о-о, только серебро, да немало! Ценит же обитель своего брата... не желает, чтоб он побирался у вроцлавского клира! Но куда больше ему было любопытно, в чем Витольд-Виктор явился сюда.
   И такое жертвовать нищим? Ах, какая сорочка! И шоссы ничего. А тонкий льняной дублет старого кроя, с вышитым слева, у сердца, гербом Сулима... Вышивка была еле заметной, без гербовых цветов, светлыми, в тон ткани, нитками -- не хвалиться гербом, а просто знать, что он тут... Кто, любопытно, вышивал -- его мать? Сестра? Возлюбленная? Замечательная задумка.
   - Вот он, грех, - Виктор протянул Биркарту нечто прямоугольное, завернутое в старую кожу, выпачканную землей, - Хочешь, разверни. Это книга. Помню, привез мне Конрад этот "подарочек"... не знаю, зачем. Видимо, не одобрил моего ухода в обитель. А я грядку с бобами копал -- там и закопал на его глазах.
   - Я люблю книги, любезный брат. Можно посмотреть?
   - Да смотри, я пока сложу все это... Да хоть себе забери, хоть Конраду верни. Ну и натащил Маврикий мне...
   Биркарт, раскрыв книгу, на какое-то время совершенно забыл про Виктора, и хихиканье само полезло из него: вот это да-аа!!!
   Текст его не впечатлил -- как не впечатлял парней из Алюмбрадос, давно бреющих бороду. Биркарт же ознакомился с "Наукой куртуазной любви" лет в тринадцать, да и то потому, что та валялась в комнате Алена. Где Ален и Биркарт занимались кое чем вовсе не куртуазным, зато смешным, и после этого Биркарт спал, как сурок...
   Но довольно унылый текст "греха" был иллюстрирован такими картинками, что Биркарт, сперва хихикающий, вскоре начал ржать в голос, слегка покраснев: дело в том, что главным действующим лицом всех картинок был... Конрад! Сходство, переданное небрежными чернильными линиями, было несомненным. Каждая особо выдающаяся фраза из творения капеллана Андре была с картинкой, передающей ее смысл... по-конрадовски. Так, картинка под фразой "Новая любовь гонит старую" изображала Конрада, трахающего по-собачьи некую белокурую даму, при этом всеми силами -- руками, ногами и даже зубами (в них была зажата алебарда) Конрад отбивался от наседающих на него прочих дам. "Любящий мужчина вечно в тревоге" -- в явном беспокойстве Конрад пребывал, сидя в нужнике: ему мерещилось, что в дверную щелку за ним подглядывает та самая возлюбленная... А уж картиночка под высказыванием "Настоящая ревность раздувает пламя любви"... На ней по-собачьи стоял уже Конрад. А его наяривал в срамное место некий пузатый, сурово настроенный муж. Видимо, действительно муж. Той, кого Конрад до того...
   - Хватит ржать, я помолиться хочу, - сказал Виктор. - Иди вместе с книжкой, подожди меня во дворе, ладно?
   Биркарт послушно выскочил -- с чудесным произведением он не был готов расстаться, не изучив до конца (благо трактат был недлинный).
   И вот что изумило его: "наш" грех?.. Но изображений Виктора там не было!
  
   Биркарт оценил мудрость приора Люциана: Виктору дали спокойно уйти, никто не кидался к новоявленному святому за благословением. Кроме портария, отворявшего им ворота. Виктор спокойно отозвался:
   - Благослови тебя Господь, любезный брат Клавдий, и всю братию сей благословенной обители!
   И замолк. Сказал лишь:
   - Если не возражаешь, любезный брат, пойдем не по тракту.
   - По лесу?
   - Там есть неплохая тропка. И не одна. Это даже быстрее. Я... отвык от мира.
   Ага, а все эти тропки знаешь. Не от мира ты отвык -- просто не хочешь толкаться на тракте. Да еще кошель набитый иных любопытных привлекает, как падаль мух, подумал Биркарт.
   Они свернули в лес, и Виктора заметно отпустило, плечи под лямками мешка расправились, подбородок задрался повыше. Ну, видно, правда -- засиделся ты там, выгребая говно из-под всяких Бобров.
   - Любезный брат...
   - Вит.
   - Вит. Спасибо, что раскопал эту книжку, - искренне сказал Биркарт.
   - Грехом было бы не вознаградить тебя за твои старания, черноглазка.
   - В больнице-то?..
   - Не только.
  
   Что-что?
   - Скажи, - начал Биркарт, с трудом подбирая слова, - а почему ты попросил не говорить Конраду о... чуде?
   - Ты правильно запнулся. Это же... не чудо.
   - А что же?
   - Это колдовство. Как и то, что ты вытворял в больнице, Марек.
   - А-а... - Биркарт умело разыграл недоумение, - что я такого там...
   - Не помнишь, что ты делал?
   Биркарт деланно-беспомощно пожал плечами: а?
   - Ты понял, что у Филиппа не болит голова на самом деле.
   - А ты этого не понял?!
   - Я-то давно его знаю, а ты увидел в первый раз. Второе: Яцек никогда -- никогда, слышишь? -- не засыпал днем. Его и к ночи не удолбишь поспать и оставить всех в тишине и спокойствии, а уж белым днем-то! Как же, что-то в тех четырех стенах случится без его словесного поноса!
   Биркарт поневоле вспомнил одно из наставлений, полученных в Алюмбрадос: есть слишком умные, глазастые люди -- и они опасны для тебя. И ты убьешь любого из них, если не уверен, что они будут молчать... Но Вита убивать ему совершенно не хотелось!
   - Ну и это вроде как чудо, - продолжал Вит совершенно невозмутимо, - Ты же колдун, правда? И это твоих рук дело? Тебе же нужно было узнать про треклятый "грех". Иного способа заставить меня говорить ты не нашел. Так?
   - Конечно, - сказал Биркарт.
   - И Конрад собрался на Великий Собор в твоей компании, так?
   - Конечно, - сказал Биркарт.
   - Мать наша Святая церковь, на словах осуждая колдунов и ведьм...
   - Да брось ты! - Биркарт не сдержался. - Ты точно в обители мхом порос! Сказать, кто служит епископу Магдебурга? Колдун Гуон фон Сагар... Сказать, кто...
   - Не говори. Ясно. Вот где стоит молчать-то, правда? Ведь прихожане не знают -- или, что еще хуже, делают вид, что не знают? Но если узнает Святой римский престол... Я не хочу твоей гибели. Да и Конрадовой... не хочу. Хотя он всегда любил играть нечестно. Его это просто забавляет. Но, судя по фальшивому чуду, ты весьма опасен, мальчик... Ты ведь можешь и иное? Куда похуже? Мог бы вызвать у братьев не благоговение, а, скажем, панику. Или желание переубивать друг дружку.
   - Да, мог бы. И это далось бы мне легче, чем "чудо".
   - Ты помнишь, что сказано в Писании... о таких, как ты?
   - Вторая книга Моисеева. Исход. Глава 22. "Ворожеи не оставляй в живых". Там о женщине-ведьме. Про мужика не сказано.
   - Не лукавь. Судя по твоей рожице, ты иудей. Ну-ка, ну-ка, что вера твоего народа говорит о колдовстве?
   - Что тебе за дело до веры моего народа?!
   - Думаю, рясу ты надевать никогда не собирался, и просто морочил отцу Люциану голову, чтобы попасть в обитель. Так?
   - Рясу я действительно надевать не собираюсь. И правда соврал отцу Люциану. Но к иудеям ты меня причислил зря. Я выкрест. И родился в монастыре магдаленок в Любани. Впрочем, я знаю, что говорит о колдовстве трактат Хулин из третьего раздела Мишны. Это любопытно, Вит. А говорит он, что "Нет ничего, кроме Него, -- и даже колдовства". Улавливаешь? Нет ничего, кроме Господа! Меня такого тоже создал Он! И не думаю я, что ты возьмешь на себя грех убийства, Вит. Честно, не думаю.
   - И почему ты так уверен? Я уже брал его на себя. Я был рыцарем... убивать приходилось. И вовсе не неверных.
   - О, понятно. Рыцари герба Сулима, всем известно, боевиты... иногда даже слишком.
   - С Завиши пример берут... и я брал.
   - Но ты сам сказал, что гибели моей не желаешь.
   - Мое желание или нежелание ничего не значит. Если речь о спасении других. Тех, кто может пострадать от твоего колдовства.
   - Не убьешь ты меня, Вит. Потому что, несмотря на пламя веры твоей, человек ты неглупый. Я нисколько не сомневаюсь, что даже этот посох -- серьезное оружие в твоих руках. Но... о моем оружии ты ничего не знаешь. А защищать свою жизнь я буду не по-рыцарски, а так, чтобы действительно защитить, - честно сказал Биркарт.
   - Догадываюсь.
   - И учти: я не уверен, не решишь ли ты громко и вслух -- там, где не надо -- начать выяснять, какого черта делает колдун рядом с препозитом вроцлавского капитула. Так что опасаться убийства следует скорее тебе. Хотя я тоже не желаю твоей гибели -- искренне не желаю. Но опасность для Конрада -- это опасность и для меня. И мое дело устранять угрозу, едва лишь она возникнет...
   - Не придется.
   - Не возникнет?
   - У меня изменились планы.
   - Поделись, если они, конечно, не тайна.
   - Я, видишь ли, Марек...если тебя действительно так зовут...
   - В крещении так. На самом деле нет.
   - Твое дело, какое имя носить... Я, видишь ли, уже взял на себя грех. Я тоже солгал отцу Люциану. И словом, и делом -- согласившись исполнить его поручение. Придется каяться. Позже.
   - Ты не собираешься во Вроцлав, что ли? И не поедешь с нашим клиром на Собор?
   Биркарт был изрядно удивлен.
   - Клир -- не вроцлавский даже, будем понимать в более широком смысле -- клир Святой римской католической церкви, о каком ты можешь сказать "наш" -- не мой клир. Я не хочу принадлежать к церкви, связывающейся с такими ребятами, как ты. Это не приведет к добру. И я очень сомневаюсь, что такова воля Господня -- привлекать к служению церкви колдунов и ведьм. Ради чего бы это ни делалось. Ты ведь служишь Конраду не из желания послужить Господу, правда?
   - Не твое дело, почему я служу Конраду, - Биркарт нахмурился. - А Господу служить я, по-твоему, не вправе?
   - Вправе. Если покаешься. И будешь жить как простой человек. Не творя фальшивых чудес -- думаю, так же легко ты нашлешь на неугодных Конраду людей порчу, правда? В этом и беда с такими, как ты. В этом и разница между нами. Я хочу служить Господу. Который есть любовь и милосердие. Который являет нам Себя в любом образе -- хоть зачумленного нищего на обочине. Ты же такого нищего скорее убьешь. Правда?
   - Чтоб не перезаразил весь город -- конечно, убью. Это просто разумно, Вит. Хоть и немилосердно. К слову, я слышал то, что ты сказал? Ты более не относишь себя к Святой церкви?
   Вит остановился. Медленно, словно колеблясь, развязал веревочный пояс с тремя узелками. Стянул через голову свой серый хабит. Под ним обнаружилась не длинная нижняя рубаха грубого сукна, а уже знакомый Биркарту льняной дублет в компании с кожаным поясом и штанами.
   Биркарта это превращение больше порадовало, чем поразило. Он не сдержал широченной улыбки:
   - Ай да Вит! Подтвердил слово делом! Кстати, о грехах! Получается, что ты, расстрига, еще и упер из обители денежки? Их тебе для чего выдали-то?!
   - Я собираюсь употребить их на служение Господу, - спокойно ответил Вит. - Я не врач, не учился тому, но есть множество мест, где люди живут без никакой врачебной помощи. Раны мне шить приходилось, и в травках целебных я разбираюсь не так уж плохо. Не хуже уважаемого мэтра Танси.
   - Стало быть, откроешь свою больницу и будешь лечить босяков? Не делай этого в деревне... иначе скоро сам босяком станешь. В том же Вроцлаве вполне довольно -- на твой век хватит -- и нищих, и калек. И чумные, не дай-то Бог, могут случиться... впрочем, с ними травки будут бесполезны... И не пренебрегай богатыми горожанами...
   - Спасибо, милое дитя, уж в том, как управлять больницей, я немного разбираюсь, - отозвался тот.
   Биркарт глубоко вздохнул. И сказал:
   - Вит. Я понял бы тебя, если бы ты использовал мое появление в обители, как оправдание для своего желания избавиться наконец от рясы. От Яцека Бобра можно не только рясу снять, но и в ересь впасть, я думаю... Но ты... действительно хочешь обречь себя на унылое существование медика?
   - Ты же слышал. Я хочу служить Господу. Пусть и в миру. Когда-нибудь я -- если мужества хватит -- приду в обитель и расскажу отцу Люциану, почему я так поступил... Впрочем, нет смысла. Господь всеведущ...
   - Да-да. А скажи, неужто ни единого скойца не потратишь на девок? Или там на пивко... Правда-правда?!
   Брат Виктор -- бывший, что уж там, а ныне Витольд фон Бейтель -- смотрел на ухмыляющегося парнишку совсем не сердито.
   - Я подумаю. Правда, Марек, подумаю. Как и насчет Вроцлава, - и он улыбнулся тоже.
   - Это мне уж без разницы -- я все равно в Олесницу. Хотел тебя туда позвать тоже. Конрад туда приедет... Кстати, о Конраде! Не понял я с "вашим" грехом: при чем тут ты-то?
   Биркарт пожалел, что спросил: лицо Вита вмиг словно закрыло грозовой тучей.
   - У Конрада спроси. Я... не хочу это помнить. Из-за меня этой дамы нет в живых. Все, прости, не хочу об этом.
   - Это ты меня прости. Любопытный я слишком... И потом, разве не искупил ты свой грех, в чем бы он ни состоял, годами в обители и помощью страждущим?
   - Искупил-не искупил... Господь ведает. Так ты в Олесницу?
   - Ага, а сейчас вон туда. Я иную тропку знаю... - Биркарт зачем-то ободряюще дотронулся до плеча Вита. И сказал на прощание:
   - Ты можешь не согласиться. Но запомнишь, я думаю...
   - Что?
   - Господу нет до тебя -- лично до тебя -- ни малейшего дела. Как и до меня. Его такая мелочь не волнует. Если тебя это немного утешит, Сатану -- тоже.
  
   Иной тропки не существовало. Биркарт залез в кусты, чтоб перекинуться, предварительно засунув здоровенный "грех" под курточку, за пояс. Он еще немного полетал над Витом, идущим по прежней тропе. Перед тем, как тронуться в путь, бывший брат Виктор свернул и сунул в кусты хабит. А вот с посохом-дубинкой не расстался. Как и с заплечным мешком, вынув из него плащ и накинув на плечи.
   "Хочу, чтоб у тебя все было хорошо", - подумал Биркарт. Он так и не поверил, что Вит всерьез хотел бы -- да и смог бы -- убить его... Насчет себя в том же вопросе он, к сожалению, не сомневался.
  
   В Олесницкий замок он вернулся по-человечески, через ворота, не заботясь о скрытности. Книгу вынул из-под одежды, навел на нее простенький морок и сунул под мышку. Настроение у него было неплохое... рад был за Вита. И сам не знал, почему. Вроде бы и неразумно отказываться от Святой церкви. Биркарт знал, что для него, например, имя верного ее служителя -- Конрада -- способно поработать, если нужно, и ключом, и защитой. Но Вит не нуждался ни в чьей защите, кроме Господней. В желание Господа защищать одинокого странника Биркарт не верил, но ему все равно казалось: Вит не пропадет.
  
   Биркарт даже мысленно отдал должное Кучере -- рыцарь и впрямь почти в совершенстве овладел искусством слежки. Невесть откуда заметил его, только входящего во двор, и мигом скатился по лестнице.
   - Доброго утречка, милаха.
   - И вам поздорову, господин фон Гунт.
   - И опять с книжкой! Что это у тебя? А, требник. Но нет, меня ты своим показным благочестием не обманешь! - Знаешь... я, коль до тебя с первого раза не доходит, охотно всыпал бы тебе еще разок. Прямо посреди двора, чтоб весь замок полюбовался. И вожжами... Как тебе?
   И, не дав вмиг побелевшему Биркарту рта раскрыть, продолжал:
   - Но я тут подумал -- и решил: коль уж ты меня не слушаешь -- пора его милости узнать о твоих проделках. Его милость велел, как ты появишься, отослать тебя к нему. Ступай немедля!
   Кучера поглядел на вмиг просветлевшую физиономию Биркарта, хмыкнул и добавил:
   - Может тебе, милаха, по дурости да недолгому знакомству князь наш слишком милостивым показался? Ну, в сравнении с его милостью святым отцом он, конечно, мягок и умерен. Но лишь в сравнении, запомни! Ибо на самом деле более ярого человека, слабости да сопливости не знающего, чем его милость Конрад наш старшенький, я не ведаю! Как горевали мы, рыцарство, когда он, тогда сопляк твоих лет, порешил рясу надеть! Он и тогда был, что сэр Гавейн, в бою свиреп! Рыцари в зрелых летах с ним на поединок выйти стереглись -- ведали, что с копьем да мечом не играется он, насмерть бьет! Сущий лев в теле человеческом!
   - Даже когда этого совсем не требуется, да?
   - Не умничай! Ибо рыцарь всегда должен внушать врагам ужас!
   - То врагам. Он на врагов здесь в Олеснице с копьем-то?..
   - Ну... горяч был в юных летах, что свойственно мужам великим, - чуть уступил Кучера, видимо, вспомнив, как кто-нибудь по милости юного Конрада стал калекой. - И потом, ты что это болтаешь? Не слышал, куда тебе надо?.. Опасаешься?.. Правильно опасаешься...
   Биркарт, не дослушав, развернулся и отправился к соколятне. Пока шел, придумал, что будет врать. Он вовремя вспомнил развалины часовни, увиденные им на Олесницком тракте, когда они с Конрадом ехали сюда.
  
   Кантнер был занят. В одной рубахе, засучив рукава, он что-то делал с отчаянно бьющимся соколом, которого держал один из его охотников. Кажется, пернатый балбес повредил крыло. Вырывался, бился и орал неимоверно.
   - Подожди, - бросил князь Биркарту. - Антось, не дави ты его... от этого он только больше бесится... Тьфу, наконец-то. Не знаю, оправится-нет... Жаль тебя, Менестрель, но что поделать, коли сам ты дурак такой... Да заткнись же, воистину менестрель, коему на свадьбе слишком много наливали! Все, на присаду его...
   Закончив с соколом, Кантнер посмотрел на Биркарта, умело понурившегося.
   - Выйдем. Менестрель еще долго будет всем рассказывать, как его обидели... Себя не слышу тут!
   Снова оказавшись во дворе, Биркарт краем глаза заметил Кучеру, наблюдавшего за соколятней с галерейки. Ах ты псина надоедливая!..
   - Только явился? - спросил Кантнер.
   - Да, ваша милость.
   - Что это у тебя?.. Требник?! - и мрачный из-за соколиной хвори Кантнер вдруг улыбнулся. - Помню, брат называл тебя благочестивым юношей. Но чтоб с требником бегать ночами к девкам...
   - Да к каким девкам... - Биркарт стоял перед ним, опустив взгляд на носки сапог.
   - А куда же ты уже во второй раз, по словам Кучеры, на ночь исчезаешь из замка, любопытно мне знать?
   - Ваша милость... - промямлил Биркарт как мог более жалобно. Даже поежившись.
   - Ну, ну. Не бойся. Будто никому из нас никогда не было шестнадцать. Или тебе поменьше?
   - Семнадцатый год...
   - Ну, помню, брат точно так же ругал меня в твоем возрасте, как тебя Кучера. И не только, знаешь ли, ругал, но и лупил. Чтобы не позорил я наш доблестный и благочестивый род королевской крови. Но я-то знал, что брат сам не без греха... Просто расскажи, где ты был и при чем тут требник. Кучера наш происхождения низкого и потому, конечно, грубоват. Я тебя бить не собираюсь -- ты, вижу, мальчик благородный, толковый, не дурнина какая деревенская, ты и слова понимаешь... Даже если и сделал дурное -- пойдешь к отцу Адальберту, покаешься от души. Думаю, этого будет достаточно. Ну, слушаю тебя.
   - Я, ваша милость, влюбился в деву одну... во Вроцлаве... - начал Биркарт свою скорбную повесть. - Но она сказала, что лишь рыцарю отдаст сердце свое. И очень я испугался, что пока заслужу это почетное звание, выйдет она за кого другого.
   - Такое случается, - сказал Кантнер. Хотя ему-то уж "такое" никогда не грозило -- выйти за Пяста мечтала каждая первая высокородная дева в Силезии. И не только в ней.
   - Вот-вот... Ну, мне соседка наша и нашептала: найди, мол, часовню разваленную, ровно в полночь туда приди, да имей при себе требник. И прочти чин венчания там, где алтарь был, да имена называй свое да ее. И останешься в ее сердце, дождется она тебя... Примета, мол, такая. Да вот только думаю: зря все это!
   - Правильно думаешь. Биркарт, - Кантнер легко, в отличие от Конрада, называл его имя, ему оно, видно, не казалось мерзким и нехристианским, - соседка эта -- темная суеверная баба. Мерзости она тебя учила! Ведь это колдовству сродни!
   Такая дурь? Только дури и сродни. Но тебе откуда знать...
   - Сходи к отцу Адальберту.
   - Да, ваша милость.
  
   Судя по роже Кучеры, его разочаровало увиденное. Но больше Биркарт не исчезал по ночам, примерно размахивал мечом по утрам и вообще вел себя как не существующий в природе образец достойного, благочестивого от макушки до пяток юноши. Поэтому другим юношам было совершенно не о чем с ним разговаривать, чему он был только рад. Ему и не до них было.
   У Биркарта, изрядно задетого тем, что Конрад не желал видеть его со своим гербом, вырисовывался план, что сотворить, чтоб именно Конрад Кантнер, такой же Пяст королевской крови, посвятил его в рыцари. Охота, грандиозная охота за день до Михайлова дня -- вот где Биркарт надеялся воплотить свою идею.
   Хотя в плане -- он это сознавал -- была серьезная дыра. А что, если Кантнер ни разу за всю охоту не отдалится от других настолько, чтоб Биркарт смог сделать то, что задумал?
   А собирался он ни много ни мало спасти жизнь князю Олесницы. За что тот -- это уж будет прямо воля Божья и справедливость человеческая -- посвятит его в рыцари вместе с другими парнями!
   А еще он собирался -- просто потому, что Кантнер ему нравился -- позаботиться о том, чтоб охота была удачной.
  
   На охоту князя Олесницкого стали съезжаться за три дня -- все соседи и соседи соседей. Готовилась, как понял Биркарт, не просто охота -- грандиозное гульбище. Олесницкий замок едва не трещал от ясновельможных и вельможных гостей и их многочисленных "хвостов": ловчих, рыцарей, оруженосцев, пажей и слуг. Гудел от мужских и звенел от женских голосов. Князья Легницкие, Болько и Хайн, приволокли с собою еще и пеструю, горластую и бренчащую стайку голиардов. Ян Зембицкий прибыл в состоянии ссоры со своей благоверной Эльжбетой -- и это сразу понял даже самый младший из пажей. Олесницкие слуги носились, как с осами в портках. От гербов и хоругвей, как знаменитых, так и не очень, рябило в глазах -- словно не на охоту собрались здесь все эти важные господа, а на войну либо в крестовый поход.
  
   Когда ночь перед охотой стала особенно черной, маленький стенолаз вылез из стены в соколятне.
   Соколы встрепенулись. Аттила -- кем же еще было это свирепо заметавшееся под самым потолком темное облако со светлым пятном грудки -- завизжал дурным голосом, готовый налететь, ударить когтистыми лапищами и растерзать мелкого наглеца, осмелившегося нарушить его священный покой. Дербники тоже заверещали, зараженные яростью "гунна". Биркарт, не обратив на этот шум ни малейшего внимания, вспорхнул и сел на единственную пустую присаду. И пристально уставился на буяна своими блестящими глазками.
   Долго смотрел.
   Аттила покрякал -- опять же каким-то дурным голосом -- и унялся. Несуразно повернув красивую голову без клобучка, он весь подался в сторону маленького черного стенолаза.
   Остальные тоже затихли.
  
   Охота задалась сразу. Гости и сами привезли ловчих птиц -- но только трясли усами, у кого они были, и бубенцами, которые, вероятно, имелись у всех присутствующих мужеска пола. Князь Кантнер в очередной раз подтвердил свою репутацию лучшего соколятника Силезии. А может, и королевства Польского. А может, и всей Империи! Последний мелкий дербник, принадлежавший ему, не остался без добычи. Даже неопытный Ветерок ясновельможной Ядвиги Конрадувны и странноватый взъерошенный сокол, коего, красуясь перед такой толпой мужчин, несла на перчатке Инноцента. Мужчины, надо заметить, равнодушны к ее огневым очам не остались -- особенно усердствовал в ухаживании князь Ян Зембицкий, очевидно, стремившийся показать своей строптивой Эльжбете, урожденной Лакчфи, что он не больно-то и желал ее нежностей -- на него, красавца такого, другие юбки найдутся. Дочь трансильванского воеводы, впрочем, больше следила за своим дербником, чем за мужем -- но ему, к прискорбию, было не угнаться за соколами Кантнера. А уж Аттила бушевал, как Божия гроза -- он почти сразу камнем пал с неба, добыв лисицу, и в кои-то веки был послушен.
   Кантнер сиял. Его тонкое бледное лицо, опять же в кои-то веки, разрумянилось. А вот князь Ян, подаривший ему великолепную птицу, наоборот, побледнел дозелена. Он-то, отдавая ее, утверждал, что Аттила силен, здоров, но на всю головушку дурен!
   Он и был дурен. Но очень не желал -- как и все остальные -- расстроить крошечного повелителя птиц. И хозяина птичьего ада, что был ему, Аттиле, обещан за плохое поведение на охоте... Аттила помнил жар и запах паленых перьев: черный стенолаз дал ему все это прочувствовать этой ночью. А что самое ужасное -- Аттила видел это существо среди двуногих. И все более убеждался в его непомерном могуществе.
   Биркарту до всего этого -- в том числе и до триумфа Кантнера -- не было ни малейшего дела. Он держался возле него и ждал. Но, похоже, напрасно. Князюшка уже дул вино из бурдюка вместе со своими егерями и гостями, но от счастья даже ссать, верно, забыл. Он не оставался один. Вокруг него все время отирались другие охотники или изображающие из себя таковых ради угождения.
   После полудня толпа слегка устала -- больше от суеты, чем от охоты. То тут, то там возникали привалы, слуги из кожи лезли, стараясь поудобнее усадить и накормить господ и дам. И напоить, конечно. От привала к привалу странствовал, веселя всех не хуже шута, Збигнев фон Фирлей, прозванный "Рыцарь Два Бурдюка". Один бурдюк -- в его руках -- стремительно худел, а второй (под ним разумелось его изрядное брюхо) все более округлялся.
   Кантнер наконец спешился и порешил отдохнуть в своем ближнем кругу, махнув ловчим, чтоб тоже взяли передышку. Для привала он выбрал чудесную, огромных размеров поляну, ровную, как пол в рыцарском зале Олесницкого замка. Разве что почти на середине ее маячил какой-то не слишком большой каменюка, вросший в землю. Рядом с ним торчала пара густых кустов лещины.
   От легницких в знак почтения прибыло два -- видно, самых музыкальных из всей компании музыкантов -- голиарда. Правда, правильных охотничьих песен эта парочка не знала и завела, что могла:
   - Вышел зайка в поле погулять,
Свеженькой капустки пощипать.
За кусточком сидя,
Он собак увидел...
   Кантнер был весел и доволен, поэтому только рукой махнул -- хотя песенка кончалась триумфом зайки над охотниками и их дурными коняками, испугавшимися невесть чего. Да и вообще была про псовую охоту.
   Биркарт про себя помянул уже не только темную жопу дракона Вавельского, куда вот-вот должно было затянуть его планы на этот день, но и кое-что похуже. На польском, немецком, латыни и иудейском.
   Меж тем Инноцента, удачно отбившаяся от князя Яна, разрумянившаяся и слегка растрепанная, вдруг восторженно ахнула, озирая место стоянки.
   - Ядзя, иди-ка, что расскажу! Видишь тот камень?..
   Во время своих шатаний по замку Биркарт заметил: княгиня Ядвига Пястувна была единственной, кто принимал Инноценту всерьез: вдовушка и девушка были сущие подружки и проводили изрядную часть времени вместе за нескончаемой болтовней.
   - О мужиках, о чем им еще... - буркнул Кучера, когда его взгляд и взгляд Биркарта одновременно сошлись на этой парочке в саду. - Лишь бы княгинюшка дури не набралась от Центки...
   - Ну, камень и камень, - сказала Ядвига, заслонив глаза ладонью против выглянувшего солнышка.
   - Пойдем к нему, что покажу... Там мой Герусь, когда влюбился в меня, написал первую строку баллады о нашей любви...
   - Чем? - удивилась Ядвига.
   - Выцарапал! Своим кинжалом!
   - Пойдем почитаем!
   Глаза Биркарта сверкнули им вслед: княгиня Пяст -- конечно, не Конрад Кантнер, но другого случая, видно, не...
   Его губы беззвучно шевельнулись, складывая слова заклятия.
  
   Кто бы ни вспоминал потом этот случай -- все утверждали, что время вдруг замедлилось. Кроме двух дам, шедших к камню.
   И двух мужчин.
   Для этих все случилось за пару мгновений.
   И ни один свидетель не вспомнил любопытного: явление того, кто явился, не сопровождалось ни малейшим шумом.
   Биркарт на это и рассчитывал -- не вспомнят, увлеченные зрелищем.
   Дева и вдовица уже подходили к камню, когда прямо на них из лесу -- слава Господу, лес был шагов за полсотни -- вылетел огромный вепрь. Действительно огромный -- среди обычных лесных кабанов он выглядел бы как дестриэ среди крестьянских кляч. И вот теперь звуки вернулись -- вепрь злобно хрипел, Ядвига и Инноцента, застыв от ужаса, завизжали...
   И тут... из ореховых кустов возле камня вывалился Збышек Фирлей, одной рукой поддерживающий портки. Заблудившийся меж пьяными компаниями, он явно забрел в орешник по нужде -- но, узрев опасность, доблестно бросился оборонять дам, оказавшись меж ними и несущейся на них угрозой. Он обеими руками -- портки сползли до колен -- оттолкнул их прочь так, что обе покатились по траве. Но Ядвига, на охоту ездившая в штанах, тут же вскочила.
   В тот же миг Биркарт, заорав: "А курва мать!" единственно для того, чтоб хоть кто покосился на него -- а покосились многие, в том числе и князь Кантнер -- швырнул в вепря кинжал. Тот вонзился в глаз чудища, и оно, чуть не добежав до цели, взревело и взбрыкнуло от боли, тяжко развернулось и унеслось в чащу.
   Биркарт скулил, держась за якобы вывихнутое плечо. Но хотелось ему не скулить, а костерить треклятого пропивоху последними словами -- вынесла его нелегкая! Збышек не вполне понял, что случилось, так и стоял со сползшими ниже колен портками. Ядвига помогла Центке подняться, и та кинулась на героя с объятьями. Ядвига же, увидевшая больше, чем тетушка, побежала к Биркарту.
   На него теперь таращились все.
   Кучера едва из седла не выпал -- он глазам не верил. Впрочем, нож и меч -- дело разное, но если этот милаха и ранее так умел, ножом-то -- то почему ни разу перед другими не бахвалился?! Это совершенно не лезло Кучере в голову.
   - Збигнев фон Фирлей! - рявкнул Кантнер.
   Збышек, весьма своевременно стыдливо отвернувшись от Инноценты, подтянул наконец портки и неспешно, вразвалочку, отправился к князю. Даже не взглянув на своего поджавшего губы брата, Оттона. Кантнер заговорил -- Збышек расцвел: за спасение княгини Пяст и кузины Инноценты князь жаловал ему пятьсот гривен.
   - Эй, брат! - гаркнула бледная, но решительная Ядвига. - Нас спас Збышек... А Цапля Збышка спас! Видела сама! Или кто не видел?! Его ножик был?!
   - Его, - прогудел седой Станислав, старший егерь бесчисленного Кантнерова охотничьего войска. - Вот же диво... С такого-то расстоянья -- и я бы руку из сустава вынес... Дай гляну, что там, малой...
   - Да кажется, потянул только...
   Жесткие пальцы ощупали его плечо.
   - Да, вправлять, на счастье твое, нечего. Небось очарован ясновельможной пани Ядвигой? - подмигнул егерь. - Это ж только в честь любви такие штуки получаются...
   Биркарт отвел взгляд.
   - Эй, иди сюда-то.
   Ну как не повиноваться приказу княгини Пяст.
   Биркарт подошел. Ядвига обняла его и звонко чмокнула в щеку.
   - Молодец, Цапелька.
   Он еле нашел силы растянуть губы в улыбке. Не улыбке, а так... Эти две иллюзии -- кабанище и нож (он, разумеется, тоже был иллюзорным, настоящий бы просто пролетел сквозь "вепря" насквозь) -- совершенно вычерпали его, он и так устал мотаться в седле и ожидать удобного случая.
   - Не понравилось? - звонко вопросила Ядвига. - Ну все, больше никогда не поцелую!
   - И не целуйте, - еле слышно ответил он. - Только никогда больше не зовите меня цаплей.
   Конрад Кантнер сказал:
   - Збышек! А малыш Биркарт Грелленорт и правда спас тебя.
   - А я возражаю?
   - Смотрю, Биркарт, воля Господня на то, чтоб стал ты рыцарем. Збигнев фон Фирлей, посвятишь ли ты завтра этого юношу, спасшего твою жизнь, в рыцари?
   - А то.
   Биркарт удивленно посмотрел на Збышка. Тот то ли от страха, то ли от чувства долга -- в этом случае это было одно и то же -- совершенно протрезвел. Даже из глаз исчезла муть.
   - Спасибо, парень. Молодец, - сказал Збышек.
   - Сам не знаю, как так вышло.
   - А так оно всегда и выходит -- почти все подвиги на самом деле совершаются случайно. Притом ты можешь быть без порток, вот как я, например. Экий срам.
   - Любопытно, откуда бы взялся этот веприще, - сказал Станислав. - Словно из ада выскочил!
   - Так господин Кучера о нем неделю тому говорил, - сказала Инноцента. И тут уж Биркарт сам готов был ее поцеловать -- ибо Кучера насупился. И все-таки покраснел. Того страшенного монстра он, разумеется, выдумал. А вот Кантнер грозно вытаращился на него:
   - И что ж ты молчал, господин рыцарь?! Не мог ни мне, ни егерям сказать, коли видел опасность такую?!
   - Да он сам не видел, - Инноценту Биркарт готов был поцеловать еще раз, причем куда она скажет. - Он говорил, что Збышек Фирлей того вепря видел...
   - ЧТО-О?
   - А, прости, Збышек, кажись, попутал я, - понурился Кучера.
   - Кабана попутал с курой? Или еще кого с кем?!
   - Да... точно, тебя попутал. С раввином Борухом! Это он про вепря все...
   - Меньше лакай моего вина, Кучера, - сказал Кантнер. - А то в следующий раз меня с волколаком попутаешь...
   Ядвига меж тем пихнула Биркарта локтем:
   - Слушай, что за имя чуднОе у тебя?
   - Прозвище. Но мне нравится больше, чем "Цапля"... Ясновельможная пани!
   - Что?
   - А начало баллады так и не прочитали?
   - Какой ба... А! Тетушка Инноцента! Мы же так и не поглядели, что там твой благоверный написал!..
   Инноцента только отмахнулась -- к ней опять подкатился (видно, спросить о погоде) князь Зембицкий.
   - Пойдем сами глянем, - сказала Ядвига. Биркарт кивнул, и они отправились к злосчастному валуну. И стали разглядывать сразу с двух сторон.
   - Во, нашел, - Биркарт.
   - Где?.. "Я помню чуд". Чего?! И всё?..
   - Уж на что таланта хватило...
   - Или терпения! Царапать-то кинжалом! Геральд этот как есть безрукий был -- коню подпругу не затянет! Каких таких чуд он помнит? У нас тут чудовищ (кроме него, конечно) никогда не было...
   - Может быть, "чудное мгновенье"? Или "виденье"...
   - Те-отушка!!! Ты не помнишь, что твой верный Геральд сочинял?! - заорала Ядвига - Он помнил чуд...
   - Ах! - отозвалась Инноцента, - что-то о том, что я мимолетное виденье!
   - Но таким виденьем оказался он сам, - фыркнула Ядвига.
   - О достойнейшая и благовернейшая из дам, - возопил Ян Зембицкий. - Вы до сих пор храните в сердце своем любовь и верность супругу!
   - Тебе бы так, ты и на живую супругу плевать хотел, - высказалась его Эльжбета.
   Кантнер обернулся к старшему егерю:
   - Сташек! Соберем-ка завтра охоту иную, с копьями да псами. Кто из гостей пожелает -- тоже пусть едет... Надо бы этого монстра кабаньего рода затравить.
   - Сам хотел сказать о том, ваша милость. В копьях да рогатинах у нас недостатка нет, всем хватит.
   - Эх, не в моих лесах он завелся! - выступил князь Ян. - Я бы с моею сворой...
   - Полагаете, ваша милость, у князя Олесницы ни борзых, ни аланов на такой случай не найдется? - кротко спросил Станислав.
   Биркарт невольно улыбнулся -- не словам егеря. Скорее тому, что охота на огромного вепря -- повод для сочинения баллады поинтересней, чем про зайку в поле, но при одном лишь условии: вепрь существует.
  
   И все-таки я стану рыцарем, думал он после. Жаль, не герба Пяст, но кто же мог ожидать явления бесштанного героя?! Жизнь паскудна. Но удивительна...
Особого волнения при посвящении он не почувствовал.
  
   Стоило разъехаться гостям и начаться новой неделе -- примчался из Вроцлава посыльный, слуга из Конрадова дома, с вестью, что его милость святой отец прибудет в Олесницу к вечеру перед днем субботним. И просит любезного братца собрать к тому времени в замке олесницкое рыцарство. Слуга замялся и опустил глаза перед Кантнером:
   - Прямо и сказать, как его милость сказала?
   - Так и говори, Петрусь, знаем уж мы тут, как брат сказать может.
   Петрусь покосился на стоящих во дворе вокруг Кантнера представителей олесницкого рыцарства, засверкавших любопытными очами -- и выдал:
   - А сказала его милость, что слово имеет к рыцарству Олесницы. А кто не пожелает -- может не слушать, ибо волнует его рыцарство доблестное, а не всякие жбанопии, косоруки да козотрахи!
   Кучера, Рюдигер Хаугвиц и братья Фирлеи раздули ноздри: все они таковыми себя не считали. Новопосвященные рыцарята выкатили груди колесом, но Кантнер тут же посоветовал им отправиться к отцам да позвать их в замок к пятничному вечеру.
   Своевременно Конрад решил свое слово сказать, подумал Биркарт. Разговоры-то в замке давно ходили, а Биркарт хоть намеренно и не вслушивался, но и ушей не затыкал. Олесницкое рыцарство недоумевало: князь и "отец наш" готовился отбыть на великое событие для матери Святой церкви в далекие германские земли, а его с собою, выходит, не брал. Неужто не заслужили этой чести?! Рыцарята, подражая помрачневшим старшим, кипятились в беседах меж собою. Это Биркарт слышал и сам во время ежеутренних тренировок -- при Кучере молодняк не сдерживался:
   - Вот как это его милость не позовет никого из наших людей железного меча с собой? - гневно вопрошал не далее как сегодня утром кудрявый Бенно фон Эберсбах.
   - Значит, нет нужды, - отозвался Якса из Вишни.
   - Ну как же! А обидит кто по дороге? Времена-то неспокойные!
   - А когда они спокойные были? Я того рая на земле не застал. Ты, в силу пятнадцати годов отроду, тоже. А кто его милость обидит -- до вечера не доживет, - сказал Кучера. - Уж не тебе, мальцу, в случае чего оборонять его придется. Он и сам с мечом лих, да и воины знатные, заслуженные ему бы поперед вас, щенков, понадобились! Я вот, да отец твой, да мало ли у нас рыцарей испытанных! Да только он и нас не зовет! Почему -- не ведаю...
  
   Утром пятницы Кантнер, улыбаясь в бородку, повелел выставить на двор замка столы и уставить их кувшинами с пивом да закусками. Он верно рассчитал: рыцарство, не бывшее жбанопиями, не говоря уж косоруках и козотрахах, начало прибывать задолго до вечера. И, разумеется, разглагольствовало и все же слегка жбанопийствовало, благодаря князя на добрый прием.
   - Эх, - сказала Ядвига Пястувна Биркарту.
   После охоты они немного сдружились -- она нашла, за что его уважать, и цаплей больше не дразнила, да и сблизила их, как часто случается, сущая глупость -- по дороге с охоты они ехали рядом и тихонько пытались досочинить продолжение про Геруся, видевшего чуд. Тут уж другим парням нечего было делать рядом с Биркартом -- они, как истинные будущие рыцари, сами в любовной лирике не разумели, полагая ее делом немужественных писцов, по ошибке носящих меч. Он, впрочем, тоже не блистал, но благодаря Алену Шартье немного разбирался.
   - Жалко, будет наш Збышек Фирлей перед всеми опять в самом неприглядном виде... - продолжала Ядвига. - Жаль, правда, он славный. А вот Оттон Фирлей -- фууу, терпеть его не могу!
   Братья Фирлей отирались в замке, как узнал Биркарт от Ядвиги, уже второй месяц. И отнюдь не пылали друг к другу братской любовью: им требовалось, чтобы князь разрешил их спор о том, кому по праву принадлежит луг с поэтичным названием Навозный. Очень уж хорошим пастбищем был этот лужок, а вот принадлежность его Оттону или Збигневу была совершенно неясной: батя их перед отходом ко Господу впал в старческое малоумие и едва не подарил лужок мимохожему голиарду, а в завещании нацарапал такое, что даже князь, образованный получше обоих братьев, разобрать все никак не мог. Оттон фон Фирлей был прямой противоположностью простому и вечно нетрезвому старшему братцу: был он узколицый, с вечно собранными в куриную жопку губками, лысый и -- верно подметил Кучера -- лишь по недоразумению смотрелся рыцарем, а не монахом. Да и то спятившим от благочестия, вроде Данека из краковской обители. То есть и у Биркарта не было причин любить Отто фон Фирлея. А вот Збышек ему тоже нравился. И кроме всего, он посвятил его в рыцари и даже был в этот миг не пьян! Другие парнишки после посвящения незамедлительно принялись щеголять гербами на дублетах, попонах и разве что не на лбу. У Биркарта не было ни денег, ни желания со всем этим возиться -- но Кантнер, искренне радуясь за него, заказал для него гербовую одежку, а Збышек сделал подарок: малость потрепанный, но все еще крепкий щит с гербом семьи Леварт -- коронованным леопардом, вправо шагающим...
   На галерее, откуда княгиня и Биркарт наблюдали происходящее во дворе, появились Бенно Эберсбах и Якса. Ревниво покосившись на Биркарта, Бенно вопросил:
   - Ясновельможная пани! Как полагаете, скоро ли появится его милость?
   - Я не его конь, чтоб это знать, Бенно.
   Якса молчал. Он выглядел натянутым и недовольным. Ясно, почему: его отец, могучий, с лохматой соломенной копной волос, как у сына, кажется, старался перепить Збышка Фирлея. А тот, заливая себе в глотку остатки из кувшина, вскользь заметил на галерее черную башку Биркарта и, сглотнув, взревел:
   - Иди сюда, парень!
   Биркарт, обменявшись с Ядвигой удивленными взглядами, спустился во двор.
   - Иди-иди. Выпей со мной... Вот, спрашивал ты, достойный Якса, кто на той охоте спас меня... коль уж сам ты не видал...
   - Брюхо скрутило, - пробасил Якса-старший, - какое там на коняку воздвигнуть тушу да за соколами скакать! Сын мой рассказал, понятно, но я ж парня не знаю...
   - Да кто его тут знает! Его милость Конрад-старший привез невесть откуда. Но парень предостойный! До сих пор вспоминаю, и снова будто чую себя без порток: вот стою я, как идол языческий, каменный да недвижный, а на меня этот монструм среди кабанов несется! И визжит, и храпит -- ровно не вепрь, а табун дестриэ побесившихся! И тут раз -- и рукоятка ножа из глазища его торчит!
   - Ты ловок с ножом? - спросил Якса у Биркарта.
   - Как все... испугался просто. За дам и за достойного Збышка... Само получилось...
   - Славно получилось! А мой-то наследник где был?
   Биркарту не слишком нравился Бенно.
   Он звонко хихикал, когда Кучера лупил Биркарта по жопе мечом, ткнув носом в грязь.
   Но Биркарт ответил:
   - Возможно, он был слишком далеко и не мог бы ничего сделать.
   Он заметил, что Збышек, размахивая ручищами, зацепился рукавом дублета за треснувший угол столешницы, рванул -- и оставил в щели прядь ниток. Биркарт, сделав вид, что ему необходима кружка, потянулся к ней, другой рукой незаметно выдернув этот тощий клочок из плена.
   Рыцари были так увлечены пивом и закуской, что Биркарт, притворяясь, что подтягивает ослабевший пояс, быстренько связал науз из своей добычи. И заклятие было из тех, что он произносил, даже не шевеля губами -- мысленно.
   К великому удивлению Оттона Фирлея, злорадно следившего за братом, Збышек к моменту приезда его милости Конрада не падал с ног, не орал, как только что мужеского достоинства лишенный, и не позорил их достойную фамилию иными способами. Наоборот, с каждой выпитой кружкой он словно трезвел!
   К счастью для маленького пажа, должного торчать на верхушке донжона -- Конрад появился на Олесницком тракте до темноты.
   - Е-е-едеет!!! - звонкий голосок пажа огрел всех как кнутом, - Его ми-илость е-е-едеет!!!
   Рыцари мигом подтянулись, а на Большой галерее появилась вся семья Пяст, наличествующая в замке -- Кантнер с Маргаритой, Ядвига, Инноцента.
   В заранее широко распахнутые ворота Конрад въехал, словно римский полководец в триумфальную арку, наверняка оглушенный приветственным ревом рыцарей. Он не глядя швырнул поводья подлетевшему конюху и, ясно улыбаясь всем и никому, направился к лестнице на Большую галерею.
   Биркарт наблюдал сегодня, как рыцарята пыжились, гордясь своими славными отцами, и полагал, что уж ему-то такое чувство неведомо.
   Он ошибался.
   Глядя сейчас снизу вверх на Конрада, высокого, статного, слегка похудевшего, но от этого ставшего еще более красивым, русоволосого и темнобрового, улыбающегося, Биркарт ощущал... гордость. Он умел взлетать высоко-высоко, так, что солнечные лучи слепили, сбивая с толку. Сейчас вот туда, в заоблачную эту высь, вспорхнула его душа: это! Мой! Папа! Это... это на него все эти могучие, испытанные, известные, неизвестные и черт знает какие рыцари смотрят, открывши пасти, как дурачки на рождественский вертеп!
   Конрад, поднявшись на галерею, почтительно приветствовал дам, обнял брата... И наконец развернулся к собравшейся во дворе по его воле толпе.
   - Приветствую, рыцарство! - голос его звенел. - Есть у меня мысль, что имеете вы ко мне вопрос. Важнейший. Требующий разъяснения. Верна моя мысль?
   - Верна, ваша милость! - отозвался Кучера.
   - Как есть верна, - подтвердил Оттон Фирлей.
   - Ну так изложите вопрос. А я отвечу. Как перед Господом.
   Рыцарство красноречиво воззрилось на Оттона. Как понял Биркарт, оно разделяло их с Ядвигой чувства к нему -- вот пусть и отдувается за всех.
   Оттон, к его чести, нимало не тяготился возложенной на него задачей и спокойно заговорил:
   - Нам, ваша милость, известно о грядущем вашем путешествии в Констанц германский вместе с вроцлавским клиром, да хранит Господь его и вас, с целью участия в Великом церковном Соборе. Мы, олесницкое рыцарство, за честь сочли бы сопровождать вас в долгом многотрудном пути. Ибо времена неспокойные, и много на трактах, что наших, что заграничных, лихих да безбожных людей, готовых и мирных служителей Господних обидеть. Но вашей воли на то мы не слышали. Вот и не понимаем: чем заслужили немилость вашу? Неужто рыцарство Олесницы недостойно хранить в пути святых отцов?
   Рыцари согласно забурчали.
   - Благодарю тебя, Оттон, за ясное изложение помыслов олесницкого рыцарства, - сказал Конрад. - Должен признаться: глуп я и ваших мечей недостоин, коли не понял сразу, что причинил вам обиду... Да только воля тут не моя. Вам известно, рыцарство, что волею Господа епископ Вроцлава -- его милость Вацлав Легницкий, - вздохнул Конрад, словно слегка сожалел об этом. - Таким образом, и охрана в пути поручена легницкому рыцарству. Войдите в положение и мое, и его милости: легницких рыцарей обидеть грех, ибо и они стремятся послужить Господу, охраняя своего князя-епископа!
   - Да мы легницких на турнирах сколь раз побивали! - возгласил старый Кромпуш.
   - Легко. Как и зембицких расфуфыренных! - подтвердил Якса-старший.
   - А то неизвестно мне, что мои люди железного меча самому Завише Черному ровня! - вдохновенно взлетел голос Конрада. Бурчание стало довольным, словно Конрад погладил огромного котищу.
   - Легницких я не взял бы в дорогу, - продолжал Конрад. - Не говоря уж о зембицких, разодетых, словно девки, засидевшиеся на выданье. Но, не сочтите за обиду -- и вас не взял бы!
   Вот это было неожиданно! Биркарт прямо-таки кожей почувствовал, что недовольство рыцарей, до сих пор тихое, словно далекий гром, на этот раз повисло прямо над двором грозовой тучей, набитой стрелами молний и ледяными ядрами града. Пап, ну зачем?
   - Значит, все же недостойны мы?! - не сдержался Бенно Эберсбах.
   Конрад, услышав юный голосок, тепло улыбнулся. Его нимало не побеспокоили грозные настроения рыцарства.
   - Разве так я сказал, Бенно? Я говорил обратное -- считаю вас рыцарями наидостойнейшими. Но и не стану скрывать от вас: также считаю я, что вроцлавский клир, едущий в Констанц германский, дабы помочь в борьбе с Великим расколом, в пути охранит слово Божье! Ибо на благое дело идет наша мирная армия...
   - Слово Божье -- сила великая, - весело пробасил Збышек Фирлей, - но слово Божье и добрый меч -- еще более великая!
   - Оно так, бесспорно, - отозвался Конрад. - Но мы идем не против неверных. И не сеять вражду и пожинать кровавую жатву -- наоборот: идем мы ради единения матери нашей, Святой церкви. И не о защите клира вроцлавского надлежит вам думать, рыцарство Олесницы, но о защите земли вашей родной! Силезии нашей!
   - От кого? - рявкнул Якса-старший, выразив тем самым общий вопрос, мигом заставивший рыцарей ощетиниться: что за неведомая им доселе угроза Силезии?!
   - От кого? - повысил голос Конрад. - Да от того же, от чего едет наш клир защищать мир христианский! От ересей разнообразных, шатающих основы бытия нашего благочестивого! Или не слышали вы о вредоносных, умы развращающих проповедях Яна Гуса? Или не знала наша земля примеров ересей катарских, бегардских и бегинских? Или истреблены уже все еретики, безбожники, отщепенцы, монстры, колдуньи, евреи -- не о тех иудеях говорю, что живут смиренно, как указывает им наш закон, но о тех, что отравляют колодцы и замешивают богохульный свой хлеб на крови христианских младенцев -- что, истреблены ли все эти чудовища?..
   Судя по мне, нет, подумал Биркарт. Только для мацы не нужна кровь никаких младенцев -- ни христианских, ни сарацинских. Но звучит пугающе, да. Рыцарство меж тем внимало не только ушами, но и телами -- половина присутствующих подалась вперед, словно все колдуны, монстры, евреи и бегинки вот-вот собирались явиться прямо перед ними.
   - Да будет рыцарство бдительно: Великий Собор созывает отцов матери нашей, Святой церкви, и в том будет его сила. Но тем же оставляет он христианские земли без священной защиты и наших молитв ежечасных! Таким образом, ваша задача, рыцарство -- до возвращения нашего уберечь земли наши от дьявольского нашествия! Ad maiorem Dei gloriam!
   - Убережем! - неожиданно-тонко воскликнул взволнованный Оттон Фирлей. - Да, рыцарство?!
   Биркарт едва не оглох от согласия рыцарства.
   - Иного и не ждал я от вас, - растроганно сказал Конрад. И, величественно развернувшись, пошествовал по галерее. Семья двинулась за ним.
   Биркарт, скользя, словно угорь меж коряг, выбрался из толпы рыцарей. Ему здесь больше нечего было делать.
  
   Он убрался в свою комнатушку и положил на видное место францисканский устав, давно выученный. Рассердился на себя за это -- что за показуха? Ты ж ровно холуй, что с утра носятся в честь приезда его милости!
   В большой комнате, он слышал, спешно накрывали стол -- а как иначе. Настоящим хозяином здесь был Конрад. Кантнера последний кухаренок уважал, но Конрад вызывал трепет у самого Кантнера... А вот и они оба!
   Биркарт услышал, как младший брат рассказывал старшему:
   - Представь, твой парнишка все-таки стал рыцарем, хотя я был против посвящения неизвестных парней...
   - Я не удивлен, - ответил Конрад. - Но как? Раз уж ты был против?
   - Спасение жизни -- достойное деяние... вполне заслуживающее посвящения.
   - Мой Биркарт спас чью-то жизнь?
   - Да. Збышка Фирлея...
   - Не дал ему захлебнуться блевотой, что ли?
   - Этим пусть братец его Отто занимается. Если захочет. Нет, мальчишка правда спас нашего пропойцу. На той охоте перед Михайловым днем... Но забавно же вышло!..
   Кантнер подробно пересказал, что вышло. Конрад от души посмеялся: бывает же!
   - Так что теперь твой парень, как ты и просил, рыцаренок. Биркарт фон Грелленорт герба Леварт.
   - Ну и славно, братишка. А так-то... хорошо он себя вел?
   - Не пожалуюсь. Отличный малый, благочестивый -- на службах наших всякий день видим, поведения самого приличного. И соколов моих полюбил.
   - Ну, это самое главное, конечно.
   - Прости, пойду -- там, мало наших тут, два рыцаря и плебан от князюшки Яна приехали, насчет озера...
   - Да отдай ты ему это болото, может, утопится в нем когда-нибудь наконец, осчастливит сим Божий мир... Кстати, скажи Кучере, я велел явиться. Пока он не напился там...
   Надо же, подумал Биркарт. Кантнер не сказал брату про мои "шляния по ночам"!
  
   - Биркарт фон Грелленорт! Пожалуйте-ка сюда, - голос Конрада звучал непривычно мягко. Биркарт сразу насторожился: он привык к грубоватому обращению со стороны отца, и этот благодушный зов его встревожил.
   Неясно почему Биркарту не захотелось выходить. С чего бы? Конрад никогда не наказывал его, даже когда он был маленьким и куда более беззащитным. Да ладно, чего хвост поджал, ты ни в чем не провинился!
   - Здравствуй, папа.
   - И тебе поздорову, сынок.
   - Как твои дела? Ты-то здоров, в самом деле?
   Конрад выглядел немного осунувшимся.
   - Про дела мои скоро сам все узнаешь. Я за тобой приехал. А здоровье -- прекрасно.
   - Я рад.
   - Правда?.. А я по тебе соскучился...
   Биркарт вдруг понял -- он тоже. Соскучился. С Конрадом он вечно пребывал в легком напряжении, натянутый в струнку, а без него, конечно, было легче, но и... правда скучнее, что ли?
   - Сядь, не маячь. Ты ведь слышал нас с Кантнером? Смотри-ка, брат хорошего о тебе мнения. Неужто ты и впрямь полюбил его соколиков?
   Биркарт сдержанно улыбнулся.
   - Меня больше интересовал сам князь, чем соколы. Рядом с ними он... как открытая книга.
   - И что ты в ней вычитал? А?
   - Его милость князь Кантнер достойный правитель.
   - Это так, - серьезно согласился Конрад. - А откуда взялся тот вепрь? Твоя работа?
   Правильно думаешь, папочка, но обойдешься без лишнего знания.
   - Ага, родил я его. Долго тужился -- и вот...
   - Ну ладно, ладно, верю, что все было именно так, как рассказал брат. И вепрь забежал на наши земли из романа о Гарене Лотарингском. А хоть и не так -- все равно молодец.
   Стук и хриплый бас:
   - Ваша милость, звали?
   - А вот и Кучера... Заходи!
   Кучера привычно молча попросил у Конрада благословения и получил его. Встал.
   - Сядь, господин рыцарь. Ну, а ты что скажешь о моем парне?
   - А что. Меч держит уж не как чумичку. Одно дурно: шлялся где-то две ночи, как вы и упреждали. Как к вечеру провалился из замка -- так и появился утром дня следующего. Где был оба раза, не сказал. За первый раз я ему всыпал. Не подействовало. И еще одно неладно: вы, ваша милость, повелели ему в краковскую обитель съездить. Так не ездил он никуда...
   - Биркарт?
   - Там я и был. Если это называется "шлялся"...
   Кучера нахмурился.
   - Не бреши, милаха, грех это -- святому отцу брехать. Не успел бы ты туда-сюда обернуться. Да и кони все на конюшне стояли. Пешком бы тем боле не обернулся бы!
   - Но это же легко проверить, - широко улыбнулся Конрад.
   Конечно, легко, подумал Биркарт.
   - Как зовут приора, Биркарт?
   - Отец Люциан.
   - Где зарыт наш грех?
   - Да я тебе его даже привез... отец мой.
   - Биркарт был в краковской обители, Кучера.
   - Он не мог побывать там с вечера в ночь и поутру вернуться. Если он не летает на метле. Или я не знаю, ваша милость!! Может, и впрямь летает? А другою ночью где был? И... я тут заметил кой-что...
   - Что?
   Биркарт отвернулся к окну. Ясно было, что именно заметил господин рыцарь. Сам же спьяну растрепал.
   - Ваш парень, ваша милость... он не совсем такой, как все мы. Может, колдун какой? Видел я, как он с нашими с мечом упражняется. Вроде и неумеха, а зацепить его нельзя -- быстрый уж очень.
   - Может, просто способный? - Конрад ясно улыбнулся. - Не забивай себе голову, Кучера. Я тут уж как-нибудь сам разберусь.
   - Как угодно, ваша милость.
   - Благодарю тебя за долг исполненный. На, - Конрад кинул рыцарю тугой мешочек, набитый явно не песком. - Если решишь повеселиться -- выпей за мое здоровье.
   - Это мы завсегда, ваша милость!
   И Кучера, схватив денежки, исчез. Биркарт тяжело вздохнул.
   - Он правда всыпал тебе? - спросил Конрад.
   Биркарт, краснея, кивнул.
   - Больно? При всех?
   - Очень-очень. Да.
   - А я тебя, помнится, за ухо дернуть не посмел... Смотрю, прок от твоего обучения есть: знаешь теперь, как вести себя нужно, чтоб на костер не попасть... Ну? Ты понял, что я хочу знать, конечно.
   - Я не хочу отвечать.
   - Я не спрашивал, хочешь ты отвечать или нет! Я хочу знать: каким образом ты передвигаешься? Действительно летаешь на метле, что ли?
   - Не на метле. Ты доволен?
   - Нет. Покажи, как ты это делаешь.
   - Но зачем тебе это, папочка?! - взвыл Биркарт. Он просто чувствовал, что... не нужно, не следует Конраду видеть это.
   - Просто хочу лучше понять тебя, сынок. Что ты так дрожишь?
   Биркарт превратился в птицу. Конрада передернуло. Птица, севшая рядом с его рукой на стол, заставила его отдернуть кисть, будто от чего-то мерзкого, гнилого или... опасного. Всего лишь маленькая птица! А правая рука Конрада сжалась в кулак. Биркарт в первый миг испугался -- треснет еще, по столешнице ведь размажет!
   Став снова человеком, он посмотрел на отца укоризненно.
   - Что, папа, я же предупреждал... Тебе не понравилось?
   - Ты... не человек.
   - Нелюдь. Да.
   - Чудовище, значит, какое-то.
   - Что значит "какое-то"? Птичка я, ты слепой? Стенолаз. Только черный. Что в нем чудовищного?! Ладно бы был... стервятник какой.
   - Мне бы хотелось, чтоб ты не был ни стервятником, ни... этим вот недоразумением. Это игры дьявола -- смена христианского облика на звериный либо... такой, как твой.
   - Я... тебе противен в таком виде?
   По лицу Конрада -- потрясенному, растерянному -- Биркарт вдруг понял: теперь -- даже и в другом. Человеческом. Но... за что?!
   - Папа, - у Биркарта даже в носу защипало и заскребло в горле от обиды, - я ведь не выбирал! Это... от природы!
   - Если бы мы руководствовались нашей греховной природой, кем бы мы были?! Не выбирал, говоришь? Выбирает убийца убивать, прелюбодей -- задирать юбки чужих бабенок, пропивоха -- пить? Ты превращаешься в эту мерзость -- и я не заметил, чтоб неохотно, через силу и пытаясь противиться греху! Может, ты еще и гордишься этим, а?..
   - Чем?!
   - Своей... отличностью от других. От обычных людишек.
   Биркарт полагал, что гордиться решительно нечем -- действительно, природа. Данность. Но тон Конрада заставил его взъерошиться, словно он все еще был птицей:
   - Да. Горжусь. Чертовски горжусь. Мало, знаешь ли, на свете людишек, умеющих оборачиваться стенолазами. Считай, совсем нет. Я единственный. Во всяком случае, в этой части света.
   - И как тебя угораздило?! - с горьким, действительно горьким сожалением.
   - Но... папа... в том, что я таков, возможно, есть и твоя вина.
   - Что ты сказал?..
   - Что слышал! - заорал Биркарт. Конрад, резко поднявшись, несильно хлестнул его по губам тыльной стороной кисти. Яростно указал глазами на стену, общую с покоями Кантнера. Сел. Биркарт понял (да, действительно, нашел где разораться, как обворованный!) и заговорил совсем тихо, но голос его походил на сдавленное шипение:
   - Ты состоял с моей матерью в венчанном браке? Правда что ли? Ты служил Господу, уже тогда! Ты давал обет целомудрия! Да, я дитя греха. Можешь почитать какие-нибудь дурацкие книжки, написанные попами, тупыми от страха перед тем, что им неведомо! Там где-нибудь да написано, что от христианских священников, совершающих грех прелюбодеяния, еще и не такое родиться может!
   Конрад бессильно откинулся на спинку кресла.
   - Может, ты и прав. Mea culpa. Или нет.
   - Нет?! Ты был у моей матери не первым?!
   - Не знаю.
   Конрад тяжко вздохнул. И вдруг улыбнулся -- не по-своему кривовато. Неуверенно. И почему-то это кольнуло Биркарта в сердце, словно этот человек нуждался в сочувствии.
   - Знаешь, а мне понравилось, как ты только что рявкнул, а потом шипел на меня. Тогда, до этой чертовой школы, ты был просто грубым щенком, воспитанным вроцлавской улицей и опасным из-за своих способностей, о коих ты и сам знал немного. А сейчас... ты другой. Не знаю, сын ты мне или нет, но так орать на того и говорить такие гадости тому, от кого зависишь -- ты был бы достойным парнем из семьи Пяст... если бы был им, конечно. Верно мне сказали в твоей школе -- ты не из жополизов.
   - Это я сам тебе сказал, папуля. Точней, предупредил о раскаленном половнике кипящих щей.
   - Щи как-то не ко времени. Налей мне вина.
   - Я?.. Не противно... из моих рук? В смысле, крылышек?
   - Нужно привыкать.
   - Ну спасибо, папочка.
   - И себе налей.
   Любопытно, подумал Биркарт, а он действительно не догадывается, как полезен может оказаться мой птичий облик? Ну и ну. Я полагал, он поумнее. Или то, что он увидел, так поразило его, что в башке все свернулось, не доварившись?
   Он вскочил.
   - Да что тебе не сидится-то! - Конрад, отходя от потрясения, желал покоя. - Шило, что ль, в жопке твоей тощей?!
   - Если и шило, то того сапожника, что грохнул Вавельского дракона! - весело ответил Биркарт. Он вынес из своей комнатушки трофей из обители. Положил на стол перед Конрадом. Тот улыбнулся уголками губ.
   - Надо же, сделал больше, чем я просил. Я всего лишь просил узнать, где он зарыт... Брат Виктор нарушил обет молчания? И как тебе удалось то, что не удавалось дьяволу, всем его бесам и больным из монастырского госпиталя, которые похлеще бесов будут?
   - Брат Виктор узрел чудо Господне -- и уж не мог нести обет.
   - Что-что?..
   - Ага, к нему, словно он подобен в святости Франциску из Ассизи, спустились многие птицы с небес. Словно желая услышать проповедь из сомкнутых уст его. Но он в скромности и смирении не мог проповедовать им и разомкнул уста, чтоб сказать об этом...
   - Какие, курва, пти... А! Твоих рук дело? Собратьев... позвал?
   - Я сделал то, что ты приказал. Для этого нужно было разговорить брата Виктора. Иными способами это было невозможно.
   - Стало быть, сотворил "чудо" лично для него, маленький грешник... Ну да что ж. Если я все равно намерен был использовать твой колдовской дар, мне ли бурчать, что ты в довесок еще и оборотень. Умеющий увидеть и услышать то, что не увидит и не услышит человек-шпион. Ибо кто обращает внимание на птичек? И могущий доставить мне эту информацию также чрезвычайно быстро. Ибо летаешь. Так?
   - Дошло-о!!! Вот где чудо истинное!
   - Не дерзи, - совершенно уж ласково пробурчал Конрад. - Чти отца своего, раз уж считаешь меня своим папашей.
   - А ты не считаешь себя...
   - Нет у нас Отца, кроме Господа, сынок. Кстати, ты ведь наверняка сунул свой длинный носик в эту книгу? Хотя тебе никто не разрешал? - Конрад с ухмылкой погладил скромный кожаный переплет "греха".
   Вит разрешил, подумал Биркарт.
   - Ну-у! Я, поверь, нечаянно... Думал -- что уж там за грех, неужто "Некрономикон". А тут - "Наука о куртуазной любви" капеллана Андре. Я и подумал -- что были вы за примерные мальчики, коли уж эту молочную кашку считали за острое блюдо! Ну и открыл... А та-ам! Папуля! Расскажи, как это ты оказался главным героем книжульки капеллана Андре, причем с любовью отнюдь не куртуазной?!
   - Просто. Бабенку увел у Вита. Он страшно оскорбился... Эти милейшие картиночки -- его работа.
   А он бы был прекрасным художником, подумал Биркарт. Хотя что это за дело для рыцаря! Несерьезный подход... Монахом стать -- это хоть объяснимо. И каким стал монахом... почти святым. Он хихикнул, вспомнив лицо Виктора, увидевшего птичье нашествие. Все бы пастыри были таковы -- может, и не возникло бы учений еретических?
   - Так и знал, что эта... дамозель не плод воображения!
   - Какой уж там... Эта дамозель, - Конрад улыбнулся словечку из рыцарских романов, - между прочим, была замужняя. И благочестивая. До того, как встретила Витольда фон Бейтеля. Тут и понеслась ее... душенька по кочкам! И ведь муж ее купчина был богатейший, она у него на лебяжьем пуху спала! А вот потянуло к студентишке!
   - А ты-то что? Тебе она тоже приглянулась?
   - Да не сказать чтоб... просто меня тогда бросила одна, вот я со злости и... Ну, а Вит, в свою очередь брошенный этой Матильдой, из мести заказал рукописную книжечку с пустыми листами да и разрисовал в меру воображения. И в общем угадал -- почти все это мы с ней и вытворяли!
   - И с тем значительным мужчиной угадал? Судя по фразе о ревности, это благоверный супруг Матильды?
   - А вот это уж Вит точно в бешенстве намалевал! Гаденыш такой.Так он ее еще и почитать (в смысле, что там читать...) товарищам нашим давал! А я-то думаю, чего они на меня все смотрят косо, а некоторые, что помоложе, и краснеют? Поймал, значит, Вита за этим делом...
   - И? На поединок не вызвал за оскорбление чести твоей дворянской? С тебя бы сталось, Конрад Пяст.
   - Еще чего, честь -- кто ее видел, а друг у меня один! Я сказал -- дурак ты, Вит, что за погляд денег не берешь... Да только зря он...
   - Денег не брал?
   - Всем показывал. Кто у нас был болтун -- не ведаю, но купчина про прелюбодейство супружницы прознал... Ко мне, как помню, ничего не имел, а вот ее решил поучить кулаком, а она об угол стола виском хрясь! Только отпевать... Его под суд люди отвели, да ничего не присудили... Так и здравствует, верно. Эх, молодость! Не забыть теперь эту книжонку прихватить с собой, а то еще Кантнер наткнется. Или, прости Господи, Ядвига...
   - Хочешь, заколдую ее под молитвенник? И пусть стоит себе на полочке.
   - А давай.
   - Пожалуйста.
   - Но... ничего не изменилось, сынок.
   - Потому что ты знаешь, что это за книга на самом деле. А позови Кучеру либо его княжескую милость -- увидят здесь не "Храни тайну своей любви", а "Верую во единого Бога".
   - Верю. Поставь на полочку, будь любезен. Эх, - Конрад смотрел на него странным, скользящим взором, - Завтра поедем еще до свету, а вот разбередил ты мне душу -- и спать не хочется! Слушай. Превратись еще раз. Хоть посмотрю на тебя... внимательно.
   Биркарт подчинился. Просто сидеть не хотелось, ему понравилось, что Конрад все же, кажется, действительно хочет привыкнуть к нему. Захотелось подурачиться. Он вспорхнул и проделал трюк, заставивший зрителя охнуть: будто бы смаху влепился в каменную стену и замер, растопырив крылышки.
   - Эй!..
   Биркарт быстро полез вверх по стене. Со стороны казалось, что птица ползет -- на самом деле Биркарт, как любой стенолаз, передвигался короткими прыжками, но это можно было понять, только посмотрев сбоку. Он покосился на Конрада -- тот следил за ним горящими от любопытства глазами, снова напряженный и даже слегка побледневший. Все-таки боится, что ли?! Ну вот чего?..
   Биркарт перепорхнул со стены на спинку своего пустующего кресла, посмотрел прямо в глаза Конраду. И "улыбнулся", разинув клюв.
   - Поразительно, - сказал тот, - что в такой маленькой птичке помещается прежний, твой человеческий разум... Ты ведь все понимаешь, да?
   Биркарт утвердительно скрипнул.
   И, покосившись на кресло, перекинулся так, чтоб оказаться в нем задницей.
   - Ну что, папа? Не так уж страшно?
   - Да не очень... Маленький ты в таком виде...
   - Я еще вырасту, возможно. Не в этом виде -- в птичьем.
   - С ворона, что ли, вырастешь?! Тогда уж точно будешь бросаться в глаза.
   - Ну... нет. Поменьше. Ну... оборотни (Биркарт намеренно не употребил слова "полиморфы" -- лишние объяснения) обычно больше обычных тварей Божьих такого же вида.
   - А летать далеко можешь?
   - Раньше не мог очень далеко... Теперь -- хоть на другой край света.
   - Ясно. Ладно, сынок. Поспать все же следует. Кстати, выучил устав-то францисканский?
   - Дела-то.
   - Молодец. Помолись со мной.
  
   С утра -- еще не рассвело -- Конрад стукнул в дверь комнатушки.
   - Иди сюда, сынок... Слышишь? Тазик-то, морду умыть, тут, у меня...
   Биркарт спал чутко, по-птичьи -- и просыпался легко. Он вышел умыться, не озаботившись напялить штаны. Конрад как-то по-новому, более пристально смотрел на его худющее тело.
   - Папуля, если бы у меня была гузка в перьях -- ты бы уже заметил...
   - Эй, - сказал Конрад, бодрый и румяный, - не одевайся. У меня для тебя другой наряд. Вон он.
   Биркарт глянул -- и побледнел: взору его предстала аккуратно разложенная Конрадом на кровати францисканская ряса. Но что это была за ря... Да и камиза... Но особенно взбесило Биркарта "вервие для опоясывания", то есть веревка. И она, курва, была дочерна замызганной и засаленной. О-о!
   - Портки и сапожки оставь свои, - милостиво заявил Конрад. - Сандалиями я как-то не озаботился.
   - Ну спасибо. По осенней погоде шлепать в сандалиях -- прекрасная идея, так что спасибо. Но, папа, что это за хламида цвета сдохшей месяц назад крысы?! А камизу с кого сняли -- с помершего в корчах обдристанного мученика?!
   - Смирение -- добродетель монаха и цель конверса, сын мой. Надевай это. Отныне ты конверс Марек из краковской обители.
   - В краковской обители такую срань не носят! Сам видел!
   - А вот ты, смиряя плоть, носишь. Нагрешил много в миру.
   Биркарт вспомнил вонючее одеяло брата Захарии и подумал -- и впрямь, мало что монахам или там конверсам взбредет. А я, значит, кающийся грешник... то есть должен быть тихим, смиренным и притворяться пылью под ногами святых отцов. Что ж, идея недурная, но где взять силы напялить на себя эту пакость?!
   - Ну уж веревочку-то нельзя было найти не ту, какую выкинул возчик мусора, так как слишком грязная стала?
   - Не скулить! Не люблю. Ты сроду не ныл!
   - А я умею. И иногда даже хочу.
   - Одевайся, курва мать! Или хочешь, чтоб на тебя такого весь замок пялился?! Кухарь уже кочергой гремит!
   Чужих взоров Биркарт уж точно не хотел. Кривясь, он натянул сорочку и рясу.
   - В ногах путается, зараза... и как ты, папуля, ходишь в своей...
   - Как бабы в юбках ходят? Привычка. С детства! Я, правда, свою "юбку" надел в пятнадцать. И да, чувствовал себя вроде как ты. Ну? Готов? Идем. Сейчас до Вроцлава. Там пожрем.
   Отрывистые фразы Конрада навели Биркарта на мысль -- ему бы армией командовать, рыцарским отрядом, а не мною... Сорочка кололась, ряса мешалась, день не желал начаться хорошо. И, конечно, по закону "все плохо -- это еще не плохо, а плохо, когда еще хуже", как говаривал рабби Элиэзер, во дворе обнаружился помятый Кучера фон Гунт. Скорее всего, только что оставивший горячую постель Инноценты. Он вытаращился на идущих и расплылся в пакостнейшей ухмылке:
   - Ва-аша милость! Это для того мы парнишку в рыцари посвящали? Чтоб вы на него рясу напялили?! А тебе идет, милаха! Ты в этой рясе -- вылитая королевна-упырь в саване!
   Эту милую сказочку Биркарт знал преотлично -- Кундри рассказывала. Она такие любила, что неудивительно.
   - Но едва полночь пробило, - задушевно завел Биркарт, уставившись на Кучеру неподвижными глазами, - открылась крышка гробовая. И вышла из гроба черноликая королевна. Рыцаря-стража задушила, крови его налакалась -- и давай во храме буянить! Свечи в алтаре посшибала, кресты перевернула, лавки посворачивала, статуи святых поколотила, хоругви на клочки пустила... Вылитый я, правда?
   Конрад заржал. Он-то знал...
   - Ну, ты все же получше... - столь же весело отозвался Кучера. Зря он развеселился.
   - Благодарю вас, господин рыцарь, за то, что научили меч не как чумичку держать, - смиренно, в духе своего нового одеяния, сказал Биркарт. Он уже понял -- нет, не так плох этот день. Конюх, повинуясь безмолвному приказу Конрада, уже подвел двух коней под седлами, и один из жеребчиков, балуясь, пихнул Биркарта мордой.
   - А чтоб тебя бегунка пробрала, холера, - сказал Биркарт. Вроде бы коню.
   Того, что глядел он при этом по-прежнему на Кучеру, никто не заметил.
   Кучера тоже не обратил на это особого внимания. Но, проводив взглядом уезжающих со двора всадников, вдруг схватился за живот и на полусогнутых поплелся к данцкеру, более всего боясь не успеть. А еще портки новые надел!..
  
   Перед воротами Вроцлава Конрад словил за узду Биркартова коня. И тихо сказал, глядя в глаза сыну:
   - Смотри не подведи меня.
   - Смотри не поступай со мной так, как Кучера. Даже если я сделаю ошибку.
   - Ты... не причинишь мне вреда, сынок.
   - С чего бы? Ты уже знаешь, кто я. И сам никому ничего не расскажешь.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"