Шри Ауробиндо : другие произведения.

Шри Ауробиндо. Савитри, Книга 7, Канто 1

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


   Book Seven
   КНИГА СЕДЬМАß
   THE BOOK OF YOGA
   Книга Йоги
  
  
  
  
   I
   THE JOY OF UNION; THE ORDEAL OF THE
   FOREKNOWLEDGE OF DEATH AND THE HEART'S GRIEF
   Песнь первая
   Радость объединения; суровое испытание
   знанием грядущей Смерти, горем сердца и болью
  
  
  
  
   Fate followed her foreseen immutable road.
   Cудьба следовала своею неизменной, предначертанной дорогой.
   Man's hopes and longings build the journeying wheels
   Надежды и сильные желания человека
   That bear the body of his destiny
   Являются движущимися колесами его судьбы
   And lead his blind will towards an unknown goal.
   И направляюют его слепую волю к неизвестной цели.
   His fate within him shapes his acts and rules;
   Его судьба внутри творит его принципы и действия;
   Its face and form already are born in him,
   Ее образ и форма уже в нем рождены,
   Its parentage is in his secret soul:
   В его душе скрывается ее таинственный источник;
   Here Matter seems to mould the body's life
   Кажется, что здесь Материя правит жизнью тела
   And the soul follows where its nature drives.
   И душа следует туда, куда ее влечет природа.
   Nature and Fate compel his free-will's choice.
   Природа и Судьба принуждают выбор его свободной воли.
   But greater spirits this balance can reverse
   Но души великие способны изменить это равновесие
   And make the soul the artist of its fate.
   И сделать душу творцом своей судьбы.
   This is the mystic truth our ignorance hides:
   Эту мистическую истину утаивает от нас наше неведение:
   Doom is a passage for our inborn force,
   Судьба - путь для нашей врожденной силы,
   Our ordeal is the hidden spirit's choice,
   Наше суровое испытание - выбор тайного духа,
   Ananke is our being's own decree.
   Ананке - собственное веление нашего существа.
   All was fulfilled the heart of Savitri
   Свершилось все то, что сердце Савитри,
   Flower-sweet and adamant, passionate and calm,
   Подобное сладостному цветку, но непреклонное, спокойное и страстное,
   Had chosen and on her strength's unbending road
   Избрало, и по непреклонному пути ее силы
   Forced to its issue the long cosmic curve.
   Направило к своему исходу долгий космической вираж.
   Once more she sat behind loud hastening hooves;
   Снова она сидела позади несущихся, грохочущих копыт;
   A speed of armoured squadrons and a voice
   Вооруженная свита и далеко несущийся отзвук
   Far-heard of chariots bore her from her home.
   Колесниц прочь уносили ее от дома.
   A couchant earth wakened in its dumb muse
   Простершаяся земля, проснувшись в своем безмолвном созерцании,
   Looked up at her from a vast indolence:
   Взирала снизу на нее из своей привольной праздности:
   Hills wallowing in a bright haze, large lands
   Просторные земли и в светлой дымке качающиеся холмы,
   That lolled at ease beneath the summer heavens,
   В покое простирались под летними небесами,
   Region on region spacious in the sun,
   Залитые солнцем широкие края,
   Cities like chrysolites in the wide blaze
   Сверкающие как хризолиты города,
   And yellow rivers pacing lion-maned
   И желтые, бурлящие реки, львиногривые
   Led to the Shalwa marches' emerald line,
   Вели к изумрудной линии окраинных земель Шалвы,
   A happy front to iron vastnesses
   К счастливой границе, где начинался край суровых просторов,
   And austere peaks and titan solitudes.
   Строгих вершин и титанических уединений.
   Once more was near the fair and fated place,
   Вновь приближалось прекрасное предначертанное место,
   The borders gleaming with the groves' delight
   Край, сверкающий восторгом рощ,
   Where first she met the face of Satyavan
   Где впервые она увидела лицо Сатьявана
   And he saw like one waking into a dream
   И он, словно пробудившись ото сна, увидел
   Some timeless beauty and reality,
   Какую-то вечную красоту и реальность,
   The moon-gold sweetness of heaven's earth-born child.
   Золотолунную сладость рожденного на землe дитя небес.
   The past receded and the future neared:
   Прошлое отступило и грядущее приблизилось:
   Far now behind lay Madra's spacious halls,
   Далеко позади лежали просторные холмы Мадры,
   The white carved pillars, the cool dim alcoves,
   Белые резные колонны, туманные прохладные альковы,
   The tinged mosaic of the crystal floors,
   Цветная мозаика хрустальных полов,
   The towered pavilions, the wind-rippled pools
   Павильоны с башенками, бассейны, тронутые рябью,
   And gardens humming with the murmur of bees,
   Сады, наполненные жужжаньем пчел,
   Forgotten soon or a pale memory
   Быстро забытый или почти стершийся из памяти
   The fountain's plash in the white stone-bound pool,
   Плеск фонтана в белокаменном пруде,
   The thoughtful noontide's brooding solemn trance,
   Торжественный созерцательный транс задумчивого полдня,
   The colonnade's dream grey in the quiet eve,
   И сон сумрачных аллей тихими вечерами,
   The slow moonrise gliding in front of Night.
   И медленный восход месяца, плывущего в предверии Ночи.
   Left far behind were now the faces known,
   Далеко позади остались знакомые лица,
   The happy silken babble on laughter's lips
   Счастливый нежный лепет на смеющих устах
   And the close-clinging clasp of intimate hands
   И крепкие объятья родных рук,
   And adoration's light in cherished eyes
   И свет обожания любимых глаз,
   Offered to the one sovereign of their life.
   Что были отданы единственной властительнице их жизни.
   Nature's primaeval loneliness was here:
   Здесь царствовало первобытное уединение природы:
   Here only was the voice of bird and beast,-
   Наполненное лишь голосами птиц и зверей, -
   The ascetic's exile in the dim-souled huge
   Место уединения аскета в смутно одушевленной беспредельности
   Inhuman forest far from cheerful sound
   Безлюдных лесов, далеких от радостных звуков
   Of man's blithe converse and his crowded days.
   Беспечного людского гомона и суетных человеческих дней.
   In a broad eve with one red eye of cloud,
   В просторе вечера под взором алых облаков,
   Through a narrow opening, a green flowered cleft,
   Сквозь узкий проход, зеленую, цветущую расщелину,
   Out of the stare of sky and soil they came
   Под пристальным взором небес и земли они прибыли
   Into a mighty home of emerald dusk.
   В могучий дом изумрудных сумерек.
   There onward led by a faint brooding path
   Там, продвигаясь вперед едва различимой, тихою тропинкой,
   Which toiled through the shadow of enormous trunks
   Что вилась в тени огромных деревьев,
   And under arches misers of sunshine,
   Под их кронами, скупо пропускающими солнечный свет,
   They saw low thatched roofs of a hermitage
   Они увидели соломенную низкую крышу жилища отшельника,
   Huddled beneath a patch of azure hue
   Под клочком лазурного неба
   In a sunlit clearing that seemed the outbreak
   На залитой солнцем поляне, что казалась
   Of a glad smile in the forest's monstrous heart,
   Улыбкой радости в огромном сердце лесов,
   A rude refuge of the thought and will of man
   Простое убежище мысли и воли человека,
   Watched by the crowding giants of the wood.
   Охраняемое толпящимися гигантами леса.
   Arrived in that rough-hewn homestead they gave,
   И войдя в грубо срубленную хижину, они отдали
   Questioning no more the strangeness of her fate,
   Не рассуждая больше о странностях ее судьбы,
   Their pride and loved one to the great blind king,
   Свою гордость, свою возлюбленную дочь великому, слепому королю.
   A regal pillar of fallen mightiness
   Царственному столпу павшего могущества,
   And the stately care-worn woman once a queen
   И статной, измученной заботами женщине, когда-то бывшей королевой,
   Who now hoped nothing for herself from life,
   Которая ничего не желала от жизни для себя,
   But all things only hoped for her one child,
   Но все свои надежды связывала лишь со своим единственным чадом,
   Calling on that single head from partial Fate
   Прося у пристрастной Судьбы для него
   All joy of earth, all heaven's beatitude.
   Всю радость земли, все блаженство небес.
   Adoring wisdom and beauty like a young god's,
   Обожая его мудрость и красоту юного бога,
   She saw him loved by heaven as by herself,
   Она желала, чтобы небеса его любили так же, как она.
   She rejoiced in his brightness and believed in his fate
   Она радовалась свету в нем и верила в его судьбу,
   And knew not of the evil drawing near.
   И не знала о приближающемся зле.
   Lingering some days upon the forest verge
   Задержавшись несколько дней на опушке леса,
   Like men who lengthen out departure's pain,
   Словно оттягивая боль расставания,
   Unwilling to separate sorrowful clinging hands,
   Не желая разомкнуть печально сцепленные руки,
   Unwilling to see for the last time a face,
   Не желая видеть в последний раз лицо,
   Heavy with the sorrow of a coming day
   Отмеченное печатью скорби грядущего дня,
   And wondering at the carelessness of Fate
   И удивляясь беспечности Судьбы,
   Who breaks with idle hands her supreme works,
   Что праздными руками ломает свои самые высокие труды,
   They parted from her with pain-fraught burdened hearts
   С сердцами, полными тяжести и боли, они расстались с нею,
   As forced by inescapable fate we part
   Как расстаемся мы, принуждаемые неотвратимою судьбой
   From one whom we shall never see again;
   С теми, кого мы никогда уж не увидим больше;
   Driven by the singularity of her fate,
   Покорившись странности ее судьбы,
   Helpless against the choice of Savitri's heart
   Беспомощные против выбора сердца Савитри,
   They left her to her rapture and her doom
   Они оставили ее ее восторгу и ей назначенному року
   In the tremendous forest's savage charge.
   Поручив ее первобытной заботе огромного, дикого леса.
   All put behind her that was once her life,
   Все, что было ее жизнью когда-то, осталось позади,
   All welcomed that henceforth was his and hers,
   Все она приняла, что отныне стало их общим уделом,
   She abode with Satyavan in the wild woods:
   Она поселилась с Сатьяваном в диком лесу:
   Priceless she deemed her joy so close to death;
   Бесценной она считала свою радость, что была так близка к смерти;
   Apart with love she lived for love alone.
   Разлучаемая с любовью, жила она одной любовью.
   As if self-poised above the march of days,
   Словно обретя покой над маршем дней
   Her immobile spirit watched the haste of Time,
   Ее неподвижный дух наблюдал торопливую поступь Времени,
   A statue of passion and invincible force,
   Изваяние страсти и непобедимой силы,
   An absolutism of sweet imperious will,
   Абсолютизм сладостной, властной воли,
   A tranquillity and a violence of the gods
   Спокойствие и неистовство богов,
   Indomitable and immutable.
   Неизменных и неукротимых.
  
  
  
  
   At first to her beneath the sapphire heavens
   Сначала лесное уединение под сапфировыми небесами
   The sylvan solitude was a gorgeous dream,
   Казалось ей чудесным сном,
   An altar of the summer's splendour and fire,
   Алтарем великолепия лета и его огня,
   A sky-topped flower-hung palace of the gods
   Дворцом богов, в убранстве цветов под куполом-небом,
   And all its scenes a smile on rapture's lips
   Все его сцены были улыбкой на устах восторга
   And all its voices bards of happiness.
   Менестрелями счастья пели все его голоса.
   There was a chanting in the casual wind,
   В каждом случайном ветерке слышалась песня,
   There was a glory in the least sunbeam;
   Великолепие сияло в мельчайшем лучике солнца;
   Night was a chrysoprase on velvet cloth,
   Ночь была халцедоном на бархате,
   A nestling darkness or a moonlit deep;
   Дарующей приют темнотой или пронизанной лунным светом глубиной;
   Day was a purple pageant and a hymn,
   День был гимном и пышным празднеством,
   A wave of the laughter of light from morn to eve.
   Волной солнечного смеха с утра до вечера.
   His absence was a dream of memory,
   Отсутствие Сатьявана было лишь грезой в памяти,
   His presence was the empire of a god.
   Его присутствие было царством бога.
   A fusing of the joys of earth and heaven,
   Сплав радостей земли и небес,
   A tremulous blaze of nuptial rapture passed,
   Трепетное пламя брачного восторга,
   A rushing of two spirits to be one,
   Стремление двух душ быть едиными,
   A burning of two bodies in one flame.
   В одном огне горение двух тел.
   Opened were gates of unforgettable bliss:
   Распахнулись врата незабываемого блаженства:
   Two lives were locked within an earthly heaven
   Две жизни соединились внутри земных небес,
   And fate and grief fled from that fiery hour.
   От этого огненного часа бежали судьба и горе.
   But soon now failed the summer's ardent breath
   Но вскоре ослабело горячее дыхание лета
   And throngs of blue-black clouds crept through the sky
   Толпы черно-синих туч поползли по небу,
   And rain fled sobbing over the dripping leaves
   Всхлипывая, дождь забарабанил по листве,
   And storm became the forest's titan voice.
   И грозы стали титаническим голосом леса.
   Then listening to the thunder's fatal crash
   Тогда, прислушиваясь к роковым ударам грома
   And the fugitive pattering footsteps of the showers
   Бегущим, стучащим шагам ливней,
   And the long unsatisfied panting of the wind
   И долгой, томящейся задыхающейся тоске ветра,
   And sorrow muttering in the sound-vexed night,
   И печали невнятно шепчущей в звуках ночи,
   The grief of all the world came near to her.
   Горе всего мира приблизилось к ней.
   Night's darkness seemed her future's ominous face.
   Ночная мгла казалась зловещим ликом ее грядущего.
   The shadow of her lover's doom arose
   Тень рока ее возлюбленного возникла перед ней,
   And fear laid hands upon her mortal heart.
   И страх наложил руки на ее смертное сердце
   The moments swift and ruthless raced; alarmed
   Стремительные и безжалостные проносились мгновения; встревоженные
   Her thoughts, her mind remembered Narad's date.
   Мысли наполнили ей о дне предсказанном Нарадой.
   A trembling moved accountant of her riches,
   Трепеща бегал счетовод ее богатств,
   She reckoned the insufficient days between:
   Она считала дни, оставшиеся до роковой даты:
   A dire expectancy knocked at her breast;
   Гнетущее ожидание стучалось в ее грудь;
   Dreadful to her were the footsteps of the hours:
   Шаги часов были для нее ужасны:
   Grief came, a passionate stranger to her gate:
   Неистовым чужестранцем к ее воротам приблизилось горе:
   Banished when in his arms, out of her sleep
   Изгоняемое из ее снов лишь в объятиях Сатьявана
   It rose at morn to look into her face.
   Оно поднималось утром, чтобы вновь взглянуть ей в лицо.
   Vainly she fled into abysms of bliss
   Напрасно она убегала в бездны блаженства
   From her pursuing foresight of the end.
   От преследующего ее предвидения конца.
   The more she plunged into love that anguish grew;
   Чем больше она погружалась в любовь, тем сильнее возрастала ее мука;
   Her deepest grief from sweetest gulfs arose.
   Из сладчайших бездн поднималось ее глубочайшее горе.
   Remembrance was a poignant pang, she felt
   Память была мучительной болью, она ощущала,
   Each day a golden leaf torn cruelly out
   Каждый день словно золотой лист, безжалостно вырванный
   From her too slender book of love and joy.
   Из слишком тонкой книги ее любви и радости.
   Thus swaying in strong gusts of happiness
   Так, раскачиваясь в могучих шквалах счастья
   And swimming in foreboding's sombre waves
   И плывя в темных волнах предчувствия,
   And feeding sorrow and terror with her heart,-
   Вскармливая горе и ужас своим сердцем, --
   For now they sat among her bosom's guests
   Ибо отныне они стали гостями в ее груди
   Or in her inner chamber paced apart,-
   Или шествовали поодаль в ее внутренних покоях, -
   Her eyes stared blind into the future's night.
   Ее глаза невидяще всматривались в ночь грядущего.
   Out of her separate self she looked and saw,
   Глазами своей души Савитри смотрела и видела,
   Moving amid the unconscious faces loved,
   Живя среди ничего незнающих любимых лиц,
   In mind a stranger though in heart so near,
   В уме отчужденная, хотя в сердце столь близкая,
   The ignorant smiling world go happily by
   Как невежественный, улыбаюшийся мир беспечно проходит мимо
   Upon its way towards an unknown doom
   Своею дорогою к недомому року,
   And wondered at the careless lives of men.
   И удивлялась беззаботной жизни людей.
   As if in different worlds they walked, though close,
   Словно в разных, хотя и близких мирах они двигались,
   They confident of the returning sun,
   Они были уверены в возвращении солнца,
   They wrapped in little hourly hopes and tasks,-
   Они укутывали себя в ежечасные маленькие надежды и заботы,-
   She in her dreadful knowledge was alone.
   Она же была одинока в своем страшном знании.
   The rich and happy secrecy that once
   Богатая и счастливая тайна, что когда-то
   Enshrined her as if in a silver bower
   Ее хранила словно в серебряном жилище
   Apart in a bright nest of thoughts and dreams
   Уединенно в светлом гнезде мыслей и грез,
   Made room for tragic hours of solitude
   Сотворила место для трагичных часов одиночества
   And lonely grief that none could share or know,
   И для одинокого горя, которое никто не мог знать или разделить,
   A body seeing the end too soon of joy
   Тело, видящее слишком быстрое окончание радости
   And the fragile happiness of its mortal love.
   И хрупкое счастье своей смертной любви.
   Her quiet visage still and sweet and calm,
   Ее спокойный облик, тишина, невозмутимость и сладость
   Her graceful daily acts were now a mask;
   Ее, исполненные грации, повседневные действия были сейчас лишь маской;
   In vain she looked upon her depths to find
   Тщетно она вглядывалась в свои глубины, чтобы найти
   A ground of stillness and the spirit's peace.
   Основу для мира и духовного покоя.
   Still veiled from her was the silent Being within
   Еще скрыто от нее было безмолвное Существо внутри,
   Who sees life's drama pass with unmoved eyes,
   Которое спокойными глазами наблюдает, как проходит драма жизни,
   Supports the sorrow of the mind and heart
   И выносит печаль ума и сердца
   And bears in human breasts the world and fate.
   И несет в груди человека его судьбу и весь мир.
   A glimpse or flashes came, the Presence was hid.
   Случались проблески или вспышки, Присутствие же было скрыто.
   Only her violent heart and passionate will
   Лишь ее неистовое сердце и пылкая воля
   Were pushed in front to meet the immutable doom;
   Вышли на передний план, чтобы встретить неизбежный рок;
   Defenceless, nude, bound to her human lot
   Беззащитные, нагие, связанные ее человеческим уделом,
   They had no means to act, no way to save.
   Они не имели средств, чтобы действовать, и не знали пути к спасению.
   These she controlled, nothing was shown outside:
   Она управляла ими, ничего не показывая внешне:
   She was still to them the child they knew and loved;
   Для окружающих она все еще была то прежнее дитя, которое они знали и любили;
   The sorrowing woman they saw not within.
   Они не видели в ней страдающей женщины.
   No change was in her beautiful motions seen:
   Не было видно перемены в ее прекрасных движениях:
   A worshipped empress all once vied to serve,
   Боготворимая принцесса, которой когда-то все наперебой старались услужить,
   She made herself the diligent serf of all,
   Она сделалась теперь для всех прилежною служанкой,
   Nor spared the labour of broom and jar and well,
   Не чуралась кувшина, колодца, и метлы
   Or close gentle tending or to heap the fire
   Или проявляла внимательную, мягкую заботу или разжигала огонь
   Of altar and kitchen, no slight task allowed
   Алтаря и кухни, никакую работу не позволяя делать другим,
   To others that her woman's strength might do.
   Что была посильна ее женской силе.
   In all her acts a strange divinity shone:
   Во всех ее действиях сияла необычная божественность:
   Into a simplest movement she could bring
   В простейшее движение она могла привнести
   A oneness with earth's glowing robe of light,
   Единство с пылающей мантией света земли,
   A lifting up of common acts by love.
   Возвышая обычные действия любовью.
   All-love was hers and its one heavenly cord
   С ней была вселенская любовь, чья единственная божественная нить
   Bound all to all with her as golden tie.
   Связывала ее золотыми узами со всем миром.
   But when her grief to the surface pressed too close,
   Но когда ее горе подходило слишком близко к поверхности,
   These things, once gracious adjuncts of her joy,
   Эти вещи, прежде такие чудесные дополнения ее радости,
   Seemed meaningless to her, a gleaming shell,
   Казались ей бессмысленными, какой-то сверкающей скорлупою,
   Or were a round mechanical and void,
   Или механическим, пустым круговоротом,
   Her body's actions shared not by her will.
   Ее воля не участвовала в действиях тела.
   Always behind this strange divided life
   И все время позади этой странной двойной жизни
   Her spirit like a sea of living fire
   Ее дух, подобно океану живого огня,
   Possessed her lover and to his body clung,
   Обладал ее возлюбленным и держался за его тело,
   One locked embrace to guard its threatened mate.
   Заключая его в объятия, чтобы уберечь от грозящей ему беды.
   At night she woke through the slow silent hours
   Ночами она просыпалась и медленными, безмолвными часами,
   Brooding on the treasure of his bosom and face,
   Созерцала сокровище его груди и лица,
   Hung o'er the sleep-bound beauty of his brow
   И смотрела на охваченную сном красоту его чела
   Or laid her burning cheek upon his feet.
   Или горячей щекой прижималась к его ногам.
   Waking at morn her lips endlessly clung to his,
   Пробуждаясь утром, ее уста казалось, навечно, припадали к его устам,
   Unwilling ever to separate again
   Не желая никогда вновь расставаться
   Or lose that honeyed drain of lingering joy,
   И терять этот медоносный источник нескончаемой радости,
   Unwilling to loose his body from her breast,
   Не желая отпускать его тело от своей груди,
   The warm inadequate signs that love must use.
   Эти пылкие и недостаточные знаки, которыми приходиться пользоваться любви.
   Intolerant of the poverty of Time
   Нетерпимая к скупости Времени
   Her passion catching at the fugitive hours
   Ее страсть, пытаясь поймать убегающие часы,
   Willed the expense of centuries in one day
   В один день жаждала вместить целые столетия
   Of prodigal love and the surf of ecstasy;
   Расточительной любви и морей экстаза;
   Or else she strove even in mortal time
   Или даже в смертном времени она старалась
   To build a little room for timelessness
   Сотворить маленькое пространство для вечного,
   By the deep union of two human lives,
   Через глубокое единение двух человеческих жизней,
   Her soul secluded shut into his soul.
   Свою душу заключить в его душе.
   After all was given she demanded still;
   После всего, что было ей дано, она требовала еще;
   Even by his strong embrace unsatisfied,
   Неудовлетворенная даже его крепкими объятиями,
   She longed to cry, "O tender Satyavan,
   Ей страстно хотелось воскликнуть: "О нежный Сатьяван,
   O lover of my soul, give more, give more
   О любовь моей души, дай больше, дай больше
   Of love while yet thou canst, to her thou lov'st.
   Любви, пока ты еще можешь, той, кого ты любишь.
   Imprint thyself for every nerve to keep
   Отпечатайся в каждом нерве, чтоб сохранить
   That thrills to thee the message of my heart.
   Этот трепет, что посылает тебе мое сердце.
   For soon we part and who shall know how long
   Ибо скоро разлучимся мы, и кто знает, сколько времени пройдет, прежде чем
   Before the great wheel in its monstrous round
   Великое колесо в своем чудовищном кружении
   Restore us to each other and our love?"
   Вернет нас друг другу и нашей любви?"
   Too well she loved to speak a fateful word
   Но слишком она любила, чтобы произнести эти роковые слова
   And lay her burden on his happy head;
   И возложить свое бремя на счастливую голову возлюбленного;
   She pressed the outsurging grief back into her breast
   Она подавляла растущее горе в своей груди,
   To dwell within silent, unhelped, alone.
   Чтобы, одинокое и безпомощное, безмолвно жило оно внутри.
   But Satyavan sometimes half understood,
   Но Сатьяван иногда догадывался
   Or felt at least with the uncertain answer
   Или по крайней мере чувствовал, , с неуверенным ответом
   Of our thought-blinded hearts the unuttered need,
   Нашего ослепленого мыслью сердца, невысказанную потребность,
   The unplumbed abyss of her deep passionate want.
   Неизмеримую бездну ее страстной, глубокой нужды.
   All of his speeding days that he could spare
   Те, из быстролетных своих дней, которые он мог освободить
   From labour in the forest hewing wood
   От рубки деревьев в лесу,
   And hunting food in the wild sylvan glades
   От охоты на диких, лесных полянах
   And service to his father's sightless life
   И заботы о своем слепом отце,
   He gave to her and helped to increase the hours
   Он дарил ей и помогал растянуть время
   By the nearness of his presence and his clasp,
   Близостью своего присутствия и своими объятьями,
   And lavish softness of heart-seeking words
   Щедрой мягкостью найденных сердцем слов,
   And the close beating felt of heart on heart.
   И биением двух сердец, что близко чувствуют друг друга.
   All was too little for her bottomless need.
   Но всего этого было слишком мало для ее бездонной нужды.
   If in his presence she forgot awhile,
   И если в его присутствии она на время забывалась,
   Grief filled his absence with its aching touch;
   Горе заполняло своим терзающим прикосновением боли его отсутствие,
   She saw the desert of her coming days
   Она видела пустоту своих грядущих дней,
   Imaged in every solitary hour.
   Что представлялась ей в часы одиночества.
   Although with a vain imaginary bliss
   Хотя с напрасным воображаемым блаженством
   Of fiery union through death's door of escape
   Огненного союза она убегала вместе с ним через врата смерти
   She dreamed of her body robed in funeral flame,
   И грезила, как ее тело будет охвачено погребальным огнем,
   She knew she must not clutch that happiness
   Но она знала, что ей не дано это счастье:
   To die with him and follow, seizing his robe
   Умереть с ним и следовать за ним, цепляясь за его одежды,
   Across our other countries, travellers glad
   Радостными спутниками через тонкие миры,
   Into the sweet or terrible Beyond.
   В сладостное или ужасное Запредельное.
   For those sad parents still would need her here
   Ибо безутешные родители будут еще нуждаться в ней здесь,
   To help the empty remnant of their day.
   Чтоб облегчить им пустой остаток их дней.
   Often it seemed to her the ages' pain
   Часто ей казалось, что мука всех эпох
   Had pressed their quintessence into her single woe,
   Квинтэссенцией спрессовалась в одном лишь ее горе,
   Concentrating in her a tortured world.
   Миром страдания сконцентрировавшись в ней.
   Thus in the silent chamber of her soul
   Так, в безмолвных покоях своей души
   Cloistering her love to live with secret grief
   Заточив любовь в свое тайное горе,
   She dwelt like a dumb priest with hidden gods
   Она жила, как безмоловная жрица с незримыми богами,
   Unappeased by the wordless offering of her days,
   Неудовлетворенными бессловесным жертвоприношеньем ее дней,
   Lifting to them her sorrow like frankincense,
   Вознося им свое горе словно фимиам,
   Her life the altar, herself the sacrifice.
   Предлагая свою жизнь как алтарь, а саму себя как жертву.
   Yet ever they grew into each other more
   Так все время друг в друга они врастали,
   Until it seemed no power could rend apart,
   И казалось, нет силы, что могла их разлучить,
   Since even the body's walls could not divide.
   Ибо даже стены тела не могли их разделить.
   For when he wandered in the forest, oft
   И часто, когда он скитался по лесам
   Her conscious spirit walked with him and knew
   Ее сознательный дух был вместе с ним и знал
   His actions as if in herself he moved;
   Его действия, словно бы он передвигался в ней самой;
   He, less aware, thrilled with her from afar.
   Он же, менее осознавая, трепетал ею издали.
   Always the stature of her passion grew;
   Страсть ее все время росла,
   Grief, fear became the food of mighty love.
   Могучей пищей любви стали горе и страх.
   Increased by its torment it filled the whole world;
   Возрастая от своей муки, любовь заполнила весь мир,
   It was all her life, became her whole earth and heaven.
   Она стала всей ее жизнью, всей землею и небесами.
  
  
   Although life-born, an infant of the hours,
   Хотя рожденная на земле, дитя времени,
   Immortal it walked unslayable as the gods:
   Она шествовала бессмертная, неуязвимая как боги:
   Her spirit stretched measureless in strength divine,
   Ее дух расширился неизмеримо в божественной силе,
   An anvil for the blows of Fate and Time:
   Став наковальней для ударов Судьбы и Времени:
   Or tired of sorrow's passionate luxury,
   Или устав от страстной роскоши страдания,
   Grief's self became calm, dull-eyed, resolute,
   Само горе стало спокойным, тусклым и решительным,
   Awaiting some issue of its fiery struggle,
   Ожидая какого-то исхода своего огненного усилия.
   Some deed in which it might for ever cease,
   Какого-то действия, в котором оно могло бы навеки прекратиться,
   Victorious over itself and death and tears.
   Победы над собой, над слезами и смертью.
   The year now paused upon the brink of change.
   Год теперь замер на краю перемены.
   No more the storms sailed with stupendous wings
   Не было больше штормов, несущихся на огромных крыльях,
   And thunder strode in wrath across the world,
   И гром в гневе больше не шагал по миру,
   But still was heard a muttering in the sky
   Но все еще были слышны в небе отдаленные раскаты грома
   And rain dripped wearily through the mournful air
   И дождь, утихая, моросил, сквозь траурный воздух
   And grey slow-drifting clouds shut in the earth.
   И серые, медленно проплывающие облака, нависли над землею.
   So her grief's heavy sky shut in her heart.
   Так затянуло ее сердце тяжелое небо ее горя
   A still self hid behind but gave no light:
   Спокойное я скрывалось позади, но не давало света:
   No voice came down from the forgotten heights;
   Никакой голос не доносился вниз с позабытых высот;
   Only in the privacy of its brooding pain
   Лишь в уединенности своей неизбывной боли
   Her human heart spoke to the body's fate.
   Ее человеческое сердце беседовало с судьбою тела.
  
  
   End of Canto One
   Конец первой песни
  
   То, что неизбежно должно случиться, то, что предначертано. В Древней Греции - Ананке - Богиня Неизбежности.
   World - мир, вселенная.
   Они - неистовое сердце и пылкая воля Савитор. Прим перев.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"