Минуа Жорж : другие произведения.

Ричард Третий - проклятый король?

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  От переводчика
  
  Берясь за перевод монографии о Ричарде III Жоржа Минуа, автора, мне известного по прочитанной с огромным удовольствием работе о Филиппе Красивом, я думала, что он окажется в курсе современных изысканий и очищения имени короля, которому так не повезло. К сожалению, ошиблась, поэтому пусть перевод станет скорее свидетельством ошибок, свойственных даже специалистам (да и бросать на полпути не хочется).
   В комментарии к 5 главе я уже указала на монографию Елены Давыдовны Браун, исследования Миллы Коскинен и на роман Джозефины Тей 'Дочь времени'. Насколько мне известно, по крайней мере, старые номера журнала 'Рикардианец' находятся вполне в открытом доступе, как и англоязычные работы. Монография Вадима Устинова занимает позицию нейтралитета, но она прекрасна, поэтому добавим ее в список.
   Почему Ричард так популярен? Он стал символом порядочного человека на фоне очень разных в этом плане современников. А еще его эпоха обозначена резким информационным скачком, - начинают печатать книги, ранее рукописные, дорогие и доступные далеко не каждому. Возникают новые, в том числе и географические связи, меняется все вокруг. И на фоне этого происходит последнее по-настоящему рыцарское сражение того времени (за поправки только поблагодарю). Далее история пойдет совершенно иначе. Люди будут мыслить по-другому, одеваться, путешествовать в края, о которых и не мечтали (другой вопрос, насколько добровольно и в каких условиях). Очень хочется когда-нибудь вернуться к самой теме и развить ее.
  
  Предисловие
  
  Проклятый король?
  
   4 сентября 2012 года в Лестере, в центре Англии, археологи достали на свет сохранившийся под парковкой служащих муниципалитета городского Совета скелет одного из самых прославленных монархов страны: Ричарда Третьего, погибшего в 1485 году. Известие стало сенсацией, как из-за непривычности королевского места упокоения, так и из-за скандальности личности этого суверена, превратившегося в предмет растянувшихся на пять столетий острейших споров.
  Личность покойного не внушает никаких сомнений. Начнем с того, что раскопки производились совсем не по воле случая. Известно, - убитого в сражении при Босуорте Ричарда в спешке погребли на территории хоров церкви братьев-францисканцев в Лестере, разрушенной в процессе роспуска монастырей в 1538 году. Участок впоследствии приобрел мэр города, поставивший там, на месте могилы, небольшую памятную колонну. Она потом исчезла, а в XVIII столетии в этом районе появились новые улицы, например, Нью Стрит, заменившая монастырь. Известно, что при земельных работах, необходимых для установки фундаментов домов, обнаружили человеческие останки, но дальнейших исследований совершать не стали, а в уже в XIX веке постройки здесь сменяли одна другую. В 1920-1930 годах участок купил Совет графства Лестер, разместивший на нем свои конторы, в 1965 году потесненные конторами Лестерского городского Совета с прилегающей к ним парковкой. Историки, археологи, члены Общества Ричарда Третьего, сопоставив древние и современные карты, убедились, - тело короля все прошедшие годы покоилось тут, и сразу потребовали начала раскопок. Скелет нашли именно там, где ему и полагалось находиться.
   Второе указание также неоспоримо, - это состояние останков. Покойный страдал от ярко выраженного сколиоза, соответствующего описаниям современников, а его скелет носил признаки, свидетельствующие о насильственном характере смерти, особенно череп, пронзенный во многих местах, внушительная часть которого оказалась отделена с помощью острого лезвия. Летописи тех времен рассказывали именно об этом.
   В конце концов, исследования ДНК обнаружили общие элементы как с останками Маргариты, сестры Ричарда, погребенной в стенах францисканской церкви в Малене (Мехелене), так и с биологическим материалом ныне живого родственника короля, Майкла Ибсена. Прибавив другие отличительные подробности, такие как размер могилы, слишком маленькой, а значит, выкопанной второпях, что заставило пригнуть голову к торсу, возраст трупа, достигавший примерно лет тридцати, отсутствие гроба и савана, согласующиеся с данными документальных источников, позволим себе утверждать без тени сомнения, речь идет об останках Ричарда Третьего.
  Состоявшееся открытие погребения, недостойного короля, вмиг вывело на сцену личность этого человека, на протяжение пяти сотен лет являвшегося предметом оживленных дискуссий, словно скромная могила стала образом такого же скромного правления проклятого суверена. Его царствование длилось едва ли больше двух лет (1483-1485 годы) и происходило в мрачной атмосфере Войн Алой и Белой Роз между родами Йорков и Ланкастеров, отметивших конец в Англии эпохи Средних Веков вехами убийств, сражений и предательств и сотворивших из Ричарда одного из самых известных и самых обесчещенных монархов в истории страны. Подобной репутацией он обязан, в основном, произведению Уильяма Шекспира: трагедии или же исторической драме 'Ричард Третий', создавшей для последующих веков образ с дьявольскими замашками, укоренившийся с тех пор в общем воображении в качестве воплощения зла. Шекспир постарался настолько хорошо, что вплоть до настоящего времени, стоит вспомнить этого короля, как на ум мгновенно приходит описанный им Ричард Третий. Парадоксально, быть может, здесь кроется самое мощное из постигших данного суверена проклятий: он встал в ряд персонажей Великого Барда, таких как Макбет, Гамлет, Отелло, Ромео и король Лир. Войти в эту галерею бессмертных, вылепленных славным гением западной культуры, означает превратиться в неподдающийся разрушению архетип, и, к своему посмертному несчастью, Ричард Третий перевоплотился в архетип злобы и проклятия.
  На протяжение пяти сотен лет многочисленные историки изо всех сил пытались восстановить истинный образ проклятого монарха, незаконно занявшего трон, убийцы своих юных племянников, кровожадного тирана, сметающего всех оказавшихся на пути его безграничного честолюбия. Ставший иконой и восхитительный портрет, в который драматург вдохнул жизнь, скрывает исторически достоверного Ричарда Третьего, многослойного и яркого. Но что может поделать с общественным мнением основательная историографическая эрудиция, лицом к лицу столкнувшись с воспламененностью литературной выдумки? Тем более, что настоящий Ричард страдал от иной формы проклятия: скудности и разрозненности, касающихся его источников, что делало особенно тяжелым выведение на свет фактов и их верного толкования. С самого начала летописи, писавшиеся на фоне династических битв, обдуманно искажали действительность, подходя к ней с точки зрения нравственности, что для историков - непростительно. Эти последние, вслед за авторами хроник, на протяжение долгого периода обращались с биографией Ричарда Третьего, как с судебным процессом, нуждающемся в приговоре морального порядка: Являлся ли Ричард Третий хорошим или же плохим королем с позиции текущих этических норм? Следует ли его осудить или же оправдать? Подобная манера подхода к истории очевидно противопоказана требованиям исторической науки. Исследователь-историк - не судья, он наблюдатель, изучающий события и корректирующий отчет настолько точный и нейтральный, насколько это возможно, заботясь исключительно об истине. Задаваемые им вопросы не звучат как: хорошо ли это? дурно ли это? Но как: правдиво ли это? ложно ли это? И лишь отталкиваясь от ответов на последние ученый выносит личное мнение.
  Чтобы вынести собственное суждение, историку необходимо располагать достоверными источниками в достаточном количестве. Чем они беднее и разрозненнее, тем больше запас оплошности и субъективного восприятия альтернативной действительности. Иначе, источники, касающиеся жизни Ричарда Третьего, поднимают на поверхность больший комплект обвинений, нежели беспристрастный рассказ.
  Прежде всего они страдают от культурологического контекста, в котором разрабатывались: мы попадаем в период между 1450 и 1500 годами, в момент перехода между Средними веками и Возрождением, между перенасыщенными религиозными и провиденциальными размышлениями монастырскими летописями и гуманистическими рассказами о делах, приближенных к политике и твердой земле. Мы совершаем шаг к тому, что придает пестроту трудам даже лучших из летописцев, таких, как Филипп де Коммин (1447-1511 годы). Этот дипломат, без сомнения, никогда не путешествовал в Англию, но он доносит до читателя повести своих собеседников о поворотах Войн Алой и Белой Розы, параллельно делая чрезвычайно проницательный политический анализ гуманистического толка. Филипп де Коммин дает провиденциалистское толкование происходящих событий: 'Можете ли вы объяснить, что такое судьба? Верно, ею является Божественный приговор... В случаях, подобных историям государств и великих сеньоров, Господь Наш держит все в своей руке, лично вынося решение, ибо все идет лишь от Него'.
  Самый полный, самый старый и, быть может, самый достоверный рассказ, относящийся к Ричарду Третьему, равно не избавлен от перечисленных двойственностей: речь идет о Хронике, называемой Кроулендской (или Кройлендской) по имени аббатства в Линкольншире, где ее написали. Документ разделен на пять частей, первые две из которых раскрывают древнюю историю монастыря, а три следующих, обозначаемых как Продолжения Кройлендской Хроники, охватывают этапы 1444-1469 годов, 1459-1486 годов и 1485-1486 годов соответственно. Что нас интересует и что мы будем часто цитировать, - второе продолжение, описывающее 1459-1486 годы и созданное восемь месяцев спустя после гибели Ричарда - в апреле 1486 года - человеком явно близким к королю, обладающим доступом к официальным документам и лично принимавшим участие в событиях, как указывают на то некоторые уточнения, например, 'комната рядом с коридором, ведущим в покои королевы', или приносившим присягу в верности вельмож сыну Ричарда. Его автором, возможно, следует считать Джона Расселла, епископа Линкольна и канцлера, либо же одного из его секретарей.
   Второй драгоценный для нас источник: доклад, написанный монахом и итальянским писателем, Доменико Манчини. Этот персонаж в действительности был присланным из Франции агентом, направленным врачом и астрологом Людовика Одиннадцатого, также итальянцем, Анжело Като, с целью информирования наихристианнейшего короля о происходящем в Англии. Манчини не задерживался в стране дольше нескольких месяцев, оставаясь в Туманном Альбионе вплоть до конца ноября 1483 года, и его повесть, начатая с возвращения в Божанси в декабре, прерывается именно на данном моменте. Поэтому он не продвигается далее завершения правления Эдварда Четвертого и начала правления Ричарда Третьего, но приводит крайне важные свидетельства на тему переломного эпизода захвата последним власти. Рукопись, забытая в течение столетий, оказалась вновь обнаружена в 1934 году в городской библиотеке Лилля историком из Оксфорда, Чарльзом Артуром Джоном Армстронгом, опубликовавшим ее под предвзятым названием 'Узурпация Ричарда Третьего'. Манчини, будучи иностранцем, считается нейтральным наблюдателем происходящего тогда. На него сильно влияли враждебные Ричарду слухи, циркулировавшие в Англии, тем не менее, записи Доминико Манчини, на которые мы будем часто ссылаться, незаменимы.
  Очень полезна также, так как представляет общественное мнение жителей столицы, Большая Летопись Лондона, составленная в духе средневековых хроник суконщиком и городским советником (старейшиной) Робертом Фабианом. Написанная до 1512 года, эта летопись подверглась воздействию враждебной Ричарду среды, господствовавшей в начале эпохи династии Тюдоров. Личность автора иногда оспаривается, - Фабиан стоял и у истоков Новой Летописи Англии и Франции, завершенной в 1504 году и изданной в 1516 году.
  С начала XVI столетия английская историография обернулась настоящим орудием пропаганды, вставшей на службу Тюдоров, нуждающихся в ней для укрепления собственной законности и для очернения личности Ричарда Третьего путем переписывания истории и объявления полноправного короля проклятым. Несомненно, вопрос не стоял о систематическом и просчитанном предприятии, однако, летописцы адаптировали свои рассказы, чтобы прийтись по нраву новому господину, часто работая на основе слухов, а не проверенных фактов. Вплоть до середины XVI столетия они имели возможность поговорить с выжившими свидетелями времен Ричарда. Профессор Филипп Швейцер подсчитал, - в 1540 году были еще живы около 40 % взрослого населения, рожденного между 1460 и 1480 годами, то есть помнившего царствование Ричарда Третьего. Так Генри Паркер, барон Морли, родившийся в 1476 году, в 1554 году повествует о подробностях сражения при Босуорте, услышанных им от его отца, выполнявшего обязанности знаменосца Ричарда, и от Ральфа Бигода, находившегося в окружении монарха. Со своей стороны Джон Стоу, родившийся в 1525 году автор Анналов Англии, опубликованных в 1592 году, заявляет, что беседовал с 'людьми пожилыми и умудренными, часто видевшими короля Ричарда'.
   Создавая свои труды во враждебном Ричарду окружении, преобладавшем в 1490-1550 годах, и в окружении вельмож, по большей части поддерживавших Генри Тюдора, летописцы представили миру крайне мрачный облик потерпевшего поражение суверена. Некоторые даже впали в гротескную карикатуру, как, например, Джон Ру (1411-1491 годы). Этот каноник сначала, в истории графов Уорвиков, воздал Ричарду восхитительную хвалу, как 'могущественному принцу и доброму господину, достойным образом наказывавшему противников закона и награждавшему добродетельных, своим скромным поведением заслужившим признательность и любовь всех своих подданных, и богатых, и бедных'. Затем, после восхождения на трон Генри Седьмого, ради милостей нового владыки, он превратил Ричарда
  Третьего в настоящее чудовище в Истории английских королей, опубликованной в 1490 году. По словам Джона Ру, король на два месяца больше пребывал в материнской утробе, появившись на свет уже с полным комплектом зубов, с длинными волосами, с одним плечом выше другого (в разных местах то правым, то левым), и это создание, 'чудовищное и склонное к тирании', убило, среди прочих, родных племянников, погибнув потом, как Антихрист.
  Не доходя до подобных глупостей, еще одна летопись, составленная в первые годы XVI столетия, но изданная только в 1534 году серьезно поспособствовала рассеянию отрицательного образа Ричарда Третьего: 'История Англии' итальянского исследователя Полидора Вергилия. В произведении, в самом деле, находится первая биография короля, написанная в современном духе гуманистического Возрождения, что сообщает ей ауру высокой достоверности и объясняет влияние труда на последующую историографию. Полидор Вергилий, рожденный в 1470 году в Урбино, получил образование в университете Падуи и стал выдающимся представителем гуманистического течения к тому времени, когда Папа в 1501 году отправил его в Англию в качестве помощника по сбору 'денария Святого Петра'. Полидор оставался там в течение следующих пятидесяти лет и превратился в истинного жителя Туманного Альбиона, друга Томаса Мора, Хью Латимера, Томаса Линакра, Кутберта Тунсталла и Эразма Роттердамского, в 1510 году дождавшись присвоения гражданства. В 1507 году Генри Седьмой заказал ему написать работу по истории Англии, завершенную в 1517 году на периоде гибели Ричарда Третьего и продолженную автором дальше. Все вместе на латыни было издано в 1534 году в Базеле.
  'История Англии', иногда рассматриваемая, как первая настоящая монография о стране, выделяется из числа средневековых летописей обдуманным развитием сюжетов и изучением причин и последствий политических событий в гуманистическом духе. Этот современный способ исследования истории значительно поспособствовал славе труда. 'История Англии' привнесла интереснейшие уточнения как культурологического, так и социального характера. Тем не менее, она далека от неуклонной правдоподобности. Прежде всего из-за чрезвычайно тенденциозного настроя. Вергилий служил скорее, как официальный историограф монарха из династии Тюдоров. Его первой заботой являлся способ понравиться написанным Генри Седьмому, представить ему версию, соответствующую принесенным сувереном обетам, изменить или даже стереть неприятные для слуха моменты. Ради этого Полидор Вергилий использовал методы, мало сопоставимые с научным характером исторического исследования. Противники обвиняли автора в сжигании массы документов, не пришедшихся Тюдорам по нраву, в заимствовании крупных корпусов источников в библиотеках и отсутствии их возвращения до такой степени, что университет Оксфорда отказал Полидору в новых заказах, пока на него не оказали давления приказы короля. Затем автор бесстыдно вычерпал все, что смог из моря сплетен и пересудов, круживших около Ричарда, а равно из сочинений Томаса Мора. Он, не задумываясь, обвинил бывшего суверена, вопреки истинной действительности, в ряде воображаемых преступлений: в убийстве Генри Шестого, собственной супруги - Анны Невилл, брата Эдварда Четвертого и, разумеется, добавив большей доли правдоподобности, племянников в стенах лондонского Тауэра. Отсюда выступает зловещий портрет Ричарда Третьего, словно подлинного короля, навлекшего на себя проклятие: 'Он отличался малым ростом, исковерканным телом, одно плечо было выше другого, мелочным и злобным поведением, выдающим порок и выражающим коварство и склонность к обману. В минуты размышлений Ричард непрерывно покусывал нижнюю губу, как если бы его жестокая природа бесила своего носителя внутри столь малого костяка. Также он не останавливался, вытягивая наполовину в правой руке постоянно сопровождавший его кинжал, после чего втягивая ту в рукав. Ричард обладал духом живым, изобретательным и тонким, способным скрываться, маскироваться и обманывать; его смелость казалась великой и пугала яростностью, не оставляя короля до самой смерти, когда приближенные предали владыку. Последний Йорк предпочел погибнуть от шпаги, чем продлить жизнь трусливым бегством, не зная, какая смерть его дожидается - от болезни или еще от чего'.
   Слишком много черт, обычно обнаруживаемых у шекспировских героев. Но именно другу Полидора Вергилия обязано существованием настоящее сотворение дьяволоподобной версии Ричарда Третьего: Томасу Мору. Известность и единодушное восхищение, окружавшие знаменитого автора 'Утопии', гуманиста, эрудита, канцлера Генри Восьмого, казненного и канонизированного, придали его произведениям достоверность, не всегда оправдываемую, но наносящую вред посмертному образу Ричарда Третьего. Появившийся на свет в 1478 году Томас Мор получил образование в университете Оксфорда, где превратился в образец гуманиста, овладев латынью, греческим, основами риторики и права. Он подружился с Эразмом Роттердамским, стал профессором юриспруденции, адвокатом и помощником шерифа Лондона в 1510 году. Немного погодя, к 1513 году, Мор взялся за редактирование 'Истории короля Ричарда Третьего' почти тогда же, когда Полидор Вергилий составлял свою 'Историю Англии'. Но какова была его цель? Мор не являлся ни летописцем, ни историком. Созданное им произведение, так и не оконченное, не казалось предназначенным к изданию и едва ли отмеченным исторической правдой, тем более, - простейшей достоверностью. Возможно, речь тут идет о риторическом упражнении в праве, иллюстрируемом тираническими отклонениями злого властителя. Впрочем, автор еще вернется к этой проблеме чуть позже, в 1516 году, в первой части 'Утопии', сделав из нее некий вид параллельного портрета, прилагаемого к образу идеального правителя, подготавливаемого к тому мигу его другом Эразмом. Вспомним также, что в ту эпоху над 'Государем' трудился Макиавелли. Полидор Вергилий, Эразм, Макиавелли, Томас Мор: в 1510-1520 годы сюжет входит в моду. Для наглядности темы Томас Мор использует случай Ричарда Третьего, пугающий и еще хорошо запечатленный в памяти, умах и разговорах, иначе он не был бы жупелом для Генри Седьмого, спасло бы бы благоразумие, который в его глазах не слишком превосходил своего предшественника. Чтобы придать портрету подробностей, Мор почти не пользовался документами, - он прибегал к воспоминаниям приближенных, в особенности, к воспоминаниям Джона Мортона, епископа Или, известного врага Ричарда Третьего, которого тот предал, после чего стал в 1487 году канцлером Англии, а 1493 году - кардиналом. Томас Мор многие месяцы провел в качестве пажа в доме Мортона, кому в 'Утопии' он оказал почтение и кто, конечно, не приминул поделиться с юношей всем тем негативом, что носил в себе относительно Ричарда. Поэтому не стало удивительным, что писатель нанес на портрет своей кистью: 'Он обладал характером скрытным и сдержанным, хитрым и склонным к притворству. Надменный внутри, казался открытым и близким, хотя в душе ненавидел, и не колебался заключить в объятия того, кого собирался убить. Жестокий и безжалостный, не всегда, чтобы сотворить зло, но часто из честолюбия и дабы достигнуть собственных целей, был безразличен и к друзьям, и к врагам, ибо там, где находилась выгода, не щадил никого из тех, чья жизнь могла воспрепятствовать его намерениям. Но и здесь Ричард не останавливался, добавляя к нравственному уродству физическое, воплощаемое им в действительность: придя в мир через кесарево сечение вперед ногами, он обладал уже полным комплектом зубов, горбом, отсохшей рукой и одним плечом, которое было выше второго'. Более привычный к осторожно оговариваемым заявлениям, как 'согласно мнению мудрых мужей', 'в соответствии с докладываемым', 'по слухам', 'как многие полагают', но на ум слушателей его выдумки впечатление едва производили'. Произведение равно содержало многочисленные фактологические и хронологические ошибки, утверждавшие скорее риторическую его природу, нежели историческую. Целью опуса было показать тиранический и аморальный характер политики, проводимой государями современности. Ричард в этом проекте служил, в общем, лишь козлом отпущения, не представляя опасности для творца, так как успел подвергнуться единодушному осуждению. Не известно, почему Томас Мор не завершил начатую работу. Его 'Ричард Третий' занимает всего несколько месяцев жизни покойного короля, поэтому кажется, - автор не сумел решиться и объявить Генри Тюдора идеальным правителем, орудием добра, явившимся, дабы покарать тирана, ибо нынешний монарх не превосходил того достоинствами. Произведение оставалось в состоянии рукописи до первого издания в 1543 году, содержащего ошибки, повлекшего за собой более точную публикацию, совершенную под надзором Уильяма Растелла в 1557 году. Начиная с данного времени репутация святого и мученика за гуманистические идеалы и литературные качества рассказа сообщали его труду статус достоверной исторической монографии, что являлось совершенно не оправдываемым. Томас Мор создал легенду о проклятом Ричарде Третьем, по существу своему отныне не разрушимую.
   Продолжение в полной мере все показало. Летописи в унисон присоединились к описаниям Мора. Одной из самых важных являлась озаглавленная 'Союзом двух благородных и славных семей Ланкастеров и Йорков' Эдварда Холла, судьи и члена Парламента, обучавшегося в Итоне и в Кембридже. Она представляла борьбу между Ричардом Третьим и Генри Тюдором словно не меньшее, чем космическое сражение между злом и добром. Так как Ричарда позиционировали фигурой дьяволоподобной, Генри превратили в создание ангелоподобное, а его брак с Елизаветой Йоркской, объединивший Йорков и Ланкастеров, сравнили с союзом в Христе человеческой и божественной природы. Сопоставление, чуть менее дерзновенное, предлагалось поэтом Бернаром Андре в его 'Жизни Генри Седьмого'. Холл же добавляет, - лично Святой Дух уведомил герцога Бэкингема о законности претензий Генри Тюдора на корону. В 1578 году развитую Холлом тему перехватил в своих 'Хрониках' Рафаэль Холиншед. Хорошо представимо, что все перечисленное не имеет с исторической правдой ничего общего. Тем не менее, именно этот материал возьмет за основу Шекспир пятнадцатью годами позже для 'Ричарда Третьего', но уже в другой области - в литературной.
   Если летописи, по большей части, скудны и вызывают разочарование, историку следует и обязательно прибегнуть к документам гораздо скучнее, но достовернее и весомее: к официальным архивам и личной переписке. Первые отличаются чрезвычайной обильностью, благодаря отличной организации центральной администрации в Англии в период средних веков. Службы канцелярии и казначейства, занимавшиеся финансовыми вопросами, были особенно продуктивны. Дознания и тщательные внесения в реестры являлись старой традицией, донесшей до границы с эпохой Возрожения дух Книги Страшного Суда 1085 года. Драгоценные свитки (Рулоны), в которых фиксировались акты торговых операций, назначений на должности и парламентских решений, представляют впечатляющую массу независимых от личных соображений данных. Что до личной переписки, добраться до нее сложнее, - большая часть продолжает лежать в семейных собраниях, но самые драгоценные фонды уже опубликованы. Например, это письма богатого рода Пастонов, купцов и землевладельцев Норфолка, рода Стоноров, Кели, Плюмптонов. Среди них находятся дополнения, свидетельствующие сразу и о политических событиях, и об общественном мнении. Прибавим сюда фонды местных графских архивов, архивов городов и содержимое роскошных университетских библиотек Оксфорда и Кембриджа, и получим представление об изобилии доступной нам документации.
  Все это позволило создать множество произведений и статей о Ричарде Третьем в течение XVII столетия и подпитывать споры о данном противоречивом суверене, который, вопреки краткости своей тридцатидвухлетней жизни и двухлетнего правления, стал одной из известнейших личностей английского средневековья. Его имя вызывает в памяти сразу и историю о вероятном убийстве двух племянников короля, сгинувших в зловещем лондонском Тауэре, и воина с болезненным телосложением и неукротимым нравом, чей яростный возглас в битве при Босуорте эхом отдался в шекспировской драме: "Коня, коня! Венец мой за коня!" (Уильям Шекспир "Ричард Третий", V, 4, перевод Анны Радловой).
  Беда Ричарда Третьего в том, что исторический персонаж оказался поглощен персонажем театральным, а последний - превратился в чудовище, созданное литературным гением. Ричард Третий навсегда попал в плен к Уильяму Шекспиру. Если выражаться точнее, он, словно порождение Франкенштейна, гибрид, сошедший со страниц работ святого, Томаса Мора, драматурга, Уильяма Шекспира, и философа, Френсиса Бэкона, в 1621 году, в 'Истории Правления короля Генри Седьмого' вернувшегося к обвинениям, предъявляемым его предшественниками. Рассматривать тут образ, залакированный этими тремя столпами, почитаемыми в английской культуре, предприятие поистине утопическое. Именно здесь, без сомнения, заключается настоящее проклятие, нависшее над Ричардом Третьим. Никто из этих трех авторов не был профессиональным историком, тогда как речь, прежде всего шла об историческом вопросе. Разумеется, множество университетов высокого уровня занимались соответствующими разысканиями, особенно, на протяжение последнего столетия, намереваясь установить правду, но их выводы коснулись исключительно ограниченного круга среди широкого слоя просвещенной общественности, ибо слово историков-специалистов никак не может соперничать с заявлениями пользующихся авторитетов авторов.
   Как бы то ни было, блеск, приданный мероприятиям, связанным с перезахоронением останков Ричарда Третьего в течение недели с 22 по 27 марта 2015 года, заставляет все-таки поверить в примирение английского народа со своим проклятым монархом. Событие привлекло 35 тысяч зрителей в Лестере и миллионы в других городах через канал BBC4 национального телевидения. 23 марта архиепископ Вестминстерский провел службу за упокой души суверена, которого довольно долго считали горящем в аду. 26 марта перезахоронение, если называть вещи своими именами, собрало вместе таких личностей, как архиепископ Кентерберийский, члены королевской семьи, подобные принцу Ричарду, герцогу Глостеру, и его супруге, Бриджит, графиня Софи Уэссекская и поэты и композиторы, читающие и исполняющие произведения, созданные исключительно ради события. Все они по окончании мероприятия спели 'Боже, спаси королеву'. Погибший в XV веке монарх упокоился в чрезвычайно строгой могиле внутри Лестерского собора. Действительно казалось, что целая нация примирилась с проклятым королем. Лежащий на расстоянии нескольких километров Уильям Шекспир должен был перевернуться в гробу.
  Но, случившееся перезахоронение оказалось ничем иным, как актом восстановления репутации Ричарда Третьего. Едва освободившись от проклятия враждебно настроенной историографии, память о несчастном владыке упала в объятия проклятия туристическим фольклором, а значит, денежными интересами, бичом современной культуры, перелопачивающей все исторические события, чтобы сшить футболки, произвести пивные кружки, чашки, ручки, календари и другие сопутствующие товары. Личность Ричарда Третьего превратилась в достопримечательность, притягивающую паломников нового вида: туристов. В этой области Лестер еще далек от частоты посещений Стратфорда на Эйвоне, шекспировского святилища, но и король, и бард воссоединились в аду рыночной экономики, где ценность зависит ни от интеллектуальных критериев, ни от нравственных достоинств, а от цифры оборотов местной торговли. Вот так теперь выглядит последняя концепция проклятого короля в коллективной памяти.
   Цель настоящей книги не попытка некой реабилитации, не высказывание мнения в пользу или против Ричарда, не вынесение нравственного суждения, анахроничного по отношению к жителю XV столетия с точки зрения ценностей столетия XXI, настолько же нестойкого, как и ему предшествовавшие. Наша эпоха утратила всякое представление об историчности, судя и вынося приговор деятелям прошлого без учета культурного и духовного наполнения, наполнявшего их жизнь. Особенно забывая при этом, что поступки этих людей были плодом неумолимой и неизбежной последовательности причин и следствий, называемых судьбой. Ричард Третий не являлся ни проклятым, ни благословенным: он
  ... темный рок, и страшных сил полет!
  И порождение слепой и мрачной тайны!
  И дух, родившийся из тьмы необычайной!
  (Виктор Гюго, 'Эрнани', III, 4, перевод Всеволода Рождественского)
  Находящаяся ниже биография откроет дневному свету винтики масштабной механики, повлиявшие на личный жребий человека.
  
  Глава 1
  Англия к 1450 году.
  
  В Европе между Средними веками и современностью.
  
   Середина XV столетия - период преобразования европейских масштабов. Конечно, определение преобразования, чересчур часто подвергающееся злоупотреблению, необоснованно применяется к множеству исторических периодов, что приводит к потере им части свойственной ему силы и значительности. Ограничимся тем, что история - это непрерывное преобразование, ибо никогда не останавливается, являясь регулярной последовательностью изменений. Тем не менее, нельзя отрицать, - некоторые эпохи обозначают разрыв в течение исторического процесса, словно водопады, разделяющие ровный и спокойный ход могучей реки. Да, водопады, притом, быстрые, ибо речь ни разу не заходит о повсеместных и мгновенных разрывах, скорее, о разгоне, с воронками и омутами, вместе воздействующими и на культуру, и на цивилизацию. Таким был яркий процесс, произошедший в середине XV столетия, когда могучая река средневековья вдруг разбилась о скалы новых культурных, экономических, политических и социальных чаяний.
  Историки единодушны: в 1400 году на дворе еще стояли Средние века; к 1500 году уже обнаружились изменения, мир входил в период Возрождения или даже в эпоху современности, Ранней Современности, с точки зрения англо-саксонских историков. Ни одна из сфер жизни не оказалась затронута в равной с другими степени, и переход произошел не на следующий день, но, если необходимо отметить символическую дату серьезного поворота, 1450 год наиболее типичен, оставаясь, при этом, достаточно приблизительным. Нескольких месяцев хватит, чтобы обсудить изобретение книгопечатания, крах Византийской империи, окончание Столетней войны, рождение Леонардо да Винчи и Сандро Боттичелли. Похожие события касались всех областей и всех стран. В Англии к ним прибавились собственные проблемы, поколебавшие сразу и основы монархии, и основы общества, и внешнеполитические отношения, и культуру. В такой атмосфере на свет в 1452 году появляется Ричард, сын герцога Йорка и его супруги, Сесиль. В атмосфере сложной, благоприятствующей формированию равно сложной личности.
  
   От средневекового христианства до национальной самобытности
  
   Так атмосфера сумерек или новый рассвет? Эти две точки зрения неразрывны и никак друг другу не противоречат. Выражение 'Сумерки средневековья', освященное в прошлом веке великой книгой Йохана Хейзинги, содержит в себе истину, и способно всколыхнуть силу воспоминаний, чтобы верно определить описываемую эпоху разложения феодального христианства. Но на обломках средневековой цивилизации уже прорисовывался образ Возрождения. Растерянные современники колебались. Охваченные страхом или надеждой они принимали участие в дроблении христианского единства и в утверждении национальной самобытности. Церковь, на протяжение столетий насаждавшая нравственное и религиозное направление в Европе, находилась на грани кризиса, в глазах беспокоящихся христиан степень веры ей страдала. Данный кризис касался всех уровней духовенства, доходя до самой вершины: после наступления Великой Схизмы (1378-1418 годы), в процессе которой соперничающие Папы Рима и Авиньона сорок лет взаимно предавали собратьев проклятию. Так они дошли до соборного кризиса, когда неустойчивая власть духовного владыки подвергалась оспариванию на Совете в Базеле с 1431 до 1449 годы. Держатели апостольского престола не сумели подняться на высоту положения: Евгений IV (1431-1447 годы) столкнулся с противодействием Собора, с нападками влиятельных римских родов и с антипапой Феликсом (1439-1449 годы). Его наследники оказались гуманистами, больше склонными к литературе, искусству и наукам, чем к духовности, как, например, Николай V (1447-1455 годы), Каликст III (1455-1458 годы), Пий II (1458-1464 годы) и Павел II (1464-1471 годы). Что до Сикста IV (1471-1484 годы), чье духовное руководство пришлось на поворотное время в жизни Ричарда Третьего, он занимался продажей индульгенций и должностей в курии, чтобы спонсировать нужды как своей политики, так и своей внушительной семьи, осыпая доходами головы племянников. Шестеро из них стали кардиналами, один к 25 годам уже мог совмещать верховенство в четырех епископствах, а второй, в 28 лет владея шестью епископствами, ожидал момента, когда сам стал бы Папой. Сикст IV учредил празднование Непорочного Зачатия, в честь него забирая прибыль у зависящих от Святого Престола публичных домов. Его наследник, Иннокентий VIII (1484-1492 годы) уделял особое внимание выгодным бракам своих незаконнорожденных детей, Александр же VI Борджиа (1492-1503 годы) достойно подвел веку итог, возродив 'папскую порнократию' X столетия. На уровне епископов положение можно назвать 'милосердно неравным'. Большинство из них являлись влиятельными вельможами, ведущими роскошный образ жизни, живущими в собственных диоцезах и практикующими предоставление родственникам привилегий, продажу церковных должностей и незаконное сожительство. Самые талантливые в этом обитали в окружении королей, кому служили незаменимыми советниками.
  Каноники предпочитали на досуге поддерживать нескончаемые процессы против епископов, а низшее духовенство, до неприличия многочисленное, необразованное и распутное, было неспособно правильно исполнять возложенную на него пастырскую миссию. Разумеется, не все настолько огорчало, но поведение духовных властей серьезно тревожило, подвигая на надежды реформирования, озвучивавшиеся богословами-моралистами, такими как Жан Жерсон, Жан Буридан, Пьер д'Альи и Николай Орезмский. Количество ругающих церковные злоупотребления увеличивалось, перерастая иногда в яростные бунты, например, движение гуситов в Богемии, в 1436 году добившееся от Совета в Базеле уступок.
   Среди этих уступок присутствует признание определенных особенностей чешской нации: так произошла первая трещина в христианском единстве, уже готовом распасться на национальные церкви, поддерживаемые принцами и королями. Во Франции Прагматическая санкция Буржского собора 1438 года закрепила за монархом надзор за всеми присвоениями церковных благ. Общего потока, как мы увидим, не удалось избежать и Англии. Интеллектуальная жизнь тоже мало-помалу утрачивала свой интернациональный характер: утверждались национальные языки, студенты перемещались уже не так активно, их движению мешали войны и эпидемии; каждый суверен стремился основать собственный университет, все это, умножаясь, только подчеркивало культурные особенности народов.
  Укоренение национального чувства усугубило напряжение в населении, распространилась нетерпимость, остро вспыхнувшая из-за Столетней войны между французами и англичанами. К 1410 году, как написал хроникер Фома Базен, французы 'страшились наименования англичан, совершенно неизвестного тогда жителям края, несмотря на посредственную ширину пролива, разделяющего два народа и подчеркивавшего звериную жестокость чужаков в глазах большинства простолюдинов'. Не стало ли существование Ла Манша доказательством Божественного желания разграничить французов и англичан, задается вопросом пасквилянт той эпохи: 'Море есть и должно быть границей'. Как найти взаимопонимание с данными 'английскими чужаками, чей язык не поддается пониманию?' 'Как варвары, подобные вам... могут стремиться повелевать нами, нами, французами?' Англичанин - груб, жаден, прожорлив, непристоен, раздут от пива, тогда как французы - работящие и миролюбивые. Дневник парижского горожанина переполнен обидными выпадами по отношению к пожирателям вареного мяса, говорящим на непонятном языке и проживающим в унылом краю туманов и дождей. Жан де Монтрей составил 'Трактат' против англичан, где оспаривал их права на Аквитанию и корону Франции. В 1420 году безымянный 'Диалог об истине и о Франции' объявил, что 'война, ими развязанная и ведущаяся, - лживая, предательская и осуждаемая, а сами англичане - скопище людей проклятых, противоречащих всему доброму и разумному. Они волки, грабящие и бессовестные, тираны и преследователи христиан, пьющие и питающиеся человеческой кровью, по природе своей схожие с хищными птицами, живущими за счет добычи'. В 1450-х годах появились две показательные книги. 'Спор герольдов Франции и Англии' сопоставляет достоинства обоих государств, настаивая на превосходстве первого, обладающего всеми преимуществами, в особенности, географического порядка. В 'Книге с описаниями стран' герольд Берри равно восхваляет достоинства Франции.
   Англичане, со своей стороны, осознали объединяющую их культурную тождественность. Аристократия мало-помалу оставила привычку говорить по-французски, которой пользовалась с 1066 года, свет увидел первые литературные произведения на английском, принадлежащие перу Джону Гауэра, Уильяма Ленгленда и Джеффри Чосера. Враждебность по отношению к французам возросла с началом Столетней войны: 'Франция - изнеженная, фарисейская и сохранившая лишь тень мощи, рысь, змея, лисица, волчица, Медея, коварная бессердечная сирена, отвратительная и надменная', - провозглашает безымянный автор после сражения при Креси. По следам Пуатье и Азенкура английская гордость обратилась настоящим высокомерием: стали утверждать, что один англичанин способен одержать верх над тремя иностранцами. Пасквилянты, подобные поэту Лоуренсу Миноту и писцу из Оксфорда Джеффри Бейкеру, ополчились на французов с поразительными яростью и грубостью. Затем, начавшиеся в 1430-х годах неудачи и отливы разожгли ненависть к французам, пробуждая желание даже придушить каждого из них. Чуть позже 1436 года получил известность 'Памфлет об английской политике', созданный кем-то, пылающим по отношению к чужеземцам ненавистью. Он призывал добрых англичан дать отпор фламандцам, итальянцам и французам, а также убедиться в контроле над Ла Маншем. Эпизод с Жанной д,Арк равно поспособствовал росту патриотизма как у англичан, так и у французов. Вопрос 'пастушки' и 'девки дофина' требовал поднять на смех доверчивых и суеверных противников.
  
   От духа крестового похода до деловой искры
  
   Столетняя война, стартовавшая в 1330-х годах, оказалась самым известным столкновением, обнажившим внутренние трещины в христианстве. Идеал союза христианских народов, столкнувшись с мусульманской угрозой, разлетелся на осколки. Вопрос о крестовом походе уже не стоял, о нем продолжали грезить исключительно фантазеры, подобные герцогу Бургундскому, но это не заканчивалось напрасными клятвами и зрелищными пирами, такими, как Банкет Фазаньей присяги в Лилле в 1454 году. Исламская угроза была близка, как никогда: в 1444 году султан Мурад разбил армию христиан при Варне; в 1446 году турки разграбили Пелопоннес, а 29 мая 1453 года произошла катастрофа, которой долго боялись: Мехмет Второй взял Константинополь и положил конец Византийской империи, последнему оплоту христиан в Европе. С этого момента следовало опасаться худшего: обрушения на Запад волны мусульман. Отныне появились реакции, свидетельствующие о новом состоянии ранее христианских правительств: большинство из них создавали впечатление взгляда в другую сторону, хотя и не приветствовали султана. Французов и англичан терзали другие проблемы: спустя три недели после падения Константинополя, войско Карла Седьмого разбило армию жителей Туманного Альбиона при Кастильоне. Император Священной Римской империи, Фридрих Третий тянул время. Что до итальянцев, они думали только об одном: как защитить свои торговые интересы. Венеция отправила султану дары и пообещала уважать все коммерческие договоры; Генуя добилась гарантии, что ее фактория в районе Пера (Бейоглу в Стамбуле (Константинополе) - Е. Г.) не подвергнется разрушению. Папа Николай Пятый призывал к крестовому походу, но никто, кроме Филиппа Доброго, его не слушал. До Англии едва ли доходил отзвук краха Константинополя, уже коснувшийся ушей правящего класса, и так утонувшего во множестве других забот, учитывая безумие короля Генриха Шестого и начало Войн Алой и Белой Розы. Босфорский пролив находился решительно далеко, а Средние века успели остаться в подлежащем забвению прошлом.
   Кардинал Эннио Сильвио Пикколомини, будущий папа Пий Второй (1458-1464) составил ясную картину создавшегося положения: 'Христианство - это тело без головы, республика - без законов и судей. Папа и император обладают блеском великих достоинств, но он лишь ослепительный призрак, им не дано повелевать, никто не желает их слушать. Каждая страна подчиняется отдельному суверену, и у каждого принца свои собственные, не связанные с другими, интересы. Какое красноречие требуется, дабы накрыть одним покровом столь огромное количество владык, не согласных с собратьями и ненавидящих их? Если бы получилось собрать подчиненные им войска, кто дерзнул бы принять на себя обязанности руководителя? Что за порядок утвердился бы в подобной армии? Какова бы оказалась ее военная дисциплина? Кто захотел бы заняться питанием такой оравы? Кто сумел бы общаться на столь разных языках или справиться с их противоречащими друг другу нравами? Кто сумел бы одержать победу и примирить англичан и французов, Геную и Арагон, жителей германских земель и народы Венгрии с Богемией?'
  
  От ангелизма к макиавеллизму, или от святого к принцу
  
  Итак, каждый занялся своими проблемами. В 1453 году, когда маленькому Ричарду Йорку исполнился год, Европа пребывала в абсолютной смуте. Честолюбивые замыслы утверждали пограничные государства: Кристиан Первый, избранный королем Дании в 1448 году, Норвегии - в 1449 году, и Швеции - в 1457 году, заключил непрочный союз скандинавского мира. Его сосед, Казимир Четвертый (1447-1492) погрузился в экономику и военную мощь Польши, а великий московский князь Василий Темный (1425-1462) провозгласил Москву 'Третьим Римом' по следам гибели второго - Константинополя, воздвигнув на основе национальной Церкви Русскую Православную Церковь. На юго-востоке венгерский правитель Янош Хуньяди удержал напор турков, вступив с ними в сражение при Белграде в 1456 году. В центре головоломный пестрый ковер Священной Римской империи, с ее 350 государствами разных размеров являлся 'мягким подбрюшьем' Европы, возглавляемым нерешительным Фридрихом Третьим (1440-1493 годы). Борясь с противоречащими друг другу интересами принцев, герцогов, маркграфов, королей, князей-архиепископов и городских республик, он прикладывал все возможные для мира усилия, дабы поддержать подобие союза в этом разнородном комплексе с помощью собрания выборных.
   На юге Иберийский полуостров еще лежал разделенным между соперничающими королевствами. Тогда как южная часть продолжала оставаться в руках мусульман Гранады, христианские государства в центре и на севере тонули во внутренних ссорах и касающихся Средиземного моря честолюбивых помыслах значительнее, нежели в вопросах повторного завоевания - Реконкисты. Кастилию разрывало полное безвластие в правление Хуана II (1406-1454) и Энрике IV Бессильного (1454-1474), а король Арагона, Альфонс V старался сохранить свое владычество на Балерских островах, Сицилии и в Неаполе. По итогам правления Хуана II (1458-1479), брак его сына Фердинанда с наследницей Кастилии Изабеллой в 1479 году подготовил масштабное приведение к единообразию испанских государств. Португалия устремляла взор в сторону Атлантики, экспедиции Энрике Мореплавателя (1394-1460) все дальше и дальше устремлялись на юг вдоль африканских берегов, достигнув в 1445 году устья реки Сенегал, а в 1455 году - островов Кабо-Верде.
   На северо-западе внимание следует сосредоточить на важной схватке, в которую оказались вовлечены короли Франции, Англии и герцог Бургундии. Она составит фон жизни Ричарда. Подробнее мы обратимся к ее перипетиям в последующих главах. Сейчас же удовольствуемся зарисовкой основных данных. В центре их король Франции, преследующий две цели: выгнать из страны англичан, то есть, провести на свой лад войну, называемую нами Столетней, и осуществить земельное объединение государства, прибавив к домену суверена два последних крупных фьефа: Бретань и Бургундию. Это двойное предприятие лежало на плечах Карла VII с 1422 до 1461 года, а затем - его сына Людовика XI с 1461 до 1483. Английский суверен в процессе разразившегося с 1328 года династического кризиса не прекращал требовать корону Франции. Ради этого ему следовало завоевать территорию королевства Капетингов. После победы Генри V при Азенкуре в 1415 году и перемирия в Труа в 1420 году казалось, - достижение цели близко, но смерть государя в 1422 году поставила все под основательный вопрос: его сын Генри VI был девятимесячным младенцем, чье правление вплоть до 1471 года сначала отмечалось проблемами с регентами, а потом - умственной неполноценностью самого короля, начиная же с 1454 года - военными поражениями и захватом трона семейством Йорков. Новый владыка, Эдвард IV (1461-1470, затем 1471-1483 годы), прежде всего занимался борьбой против рода Ланкастеров. В данной борьбе ему требовалась помощь союзника на континенте: короля Франции или же герцога Бургундии, но заключение союза с одним из них немедленно развязывало бы войну с другим. Ибо третий из этих разбойников, герцог Бургундский, умелой и искусной брачной политикой добившийся могущества на земле от Голландии до Эльзаса и заслуживший наименование великого герцога Запада, чем вызвал смертельную ненависть французского суверена, пытался стать полностью независимым. С 1419 до 1467 года титул герцога Бургундии носил Филипп Добрый, сохранивший верность феодальным условностям и мечте о крестовом походе; его сын, Карл Смелый (1467-1477), уже прикладывал усилия к достижению королевского титула.
   Словно вышедшая из ада троица, прежде состояла из Карла VII, Генри V и Филиппа Доброго, затем сменилась Людовиком XI, Эдвардом IV и Карлом Смелым, и каждый внутри ее нуждался в поддержке двух других, имея в виду, что 'враг моего друга - мой враг'. Среди них были разрешены всевозможные удары, предательства, повороты, клятвопреступления, отрицания, потоки лжи и акции с двойными играми. Главенствующим девизом считалось - 'каждый сам за себя', а взаимоотношения основывались на презрении и подозрении, хитрости и притворстве. Нравственные ценности рыцарственной эпохи превратились в часть арсенала маскарадных костюмов, скрывающую реализм новой эры. Произошел переход от Фомы Аквинского к Никколо Макиавелли. Разумеется, он не был ни резок, ни скор, ни схематичен настолько, насколько может это представить данный набросок. Сеньоры и суверены эпохи крестовых походов не ждали Макиавелли для претворения в жизнь политического реализма. Но отныне то, что раньше рассматривалось отклонением от христианских и рыцарских ценностей, стало цинично допускаемой нормой. И в этой игре простофиль самый сильный часто оказывался самым коварным. Чтобы понять решения Ричарда III необходимо держать в уме дух данной обстановки, господствовавший в политических взаимоотношениях в середине XV столетия.
   Как и должно было произойти, именно в Италии, на родине Макиавелли, подобные варианты поведения и начали становиться общей практикой. В Италии, где соединились торговое и банковское благополучие и наиболее мучительные политические конфликты между Миланом, Генуей, Венецией, Флоренцией, Неаполем и Папской областью. Экономическая, социальная, политическая и культурная повседневность полуострова являлась неизменным чудом, сочетающем в себе благоденствие, непрекращающиеся войны и интеллектуально-артистический расцвет. Местные царьки, среди которых принцы соседствовали с банкирами и главами наемных войск, - кондотьерами, являлись меценатами, финансирующими архитекторов, художников, скульпторов и гуманистов. Жизнь двора разворачивалась на фоне пышных декораций, где набирал силу новый идеал, порывая с основами религиозного самоистязания, свойственного культуре средних веков. Италия Кватроченто была колыбелью Возрождения, еще едва ощущаемого остальной Европой. Во Флоренции у руля правления с 1434 года стояли Медичи. Сначала - Козимо Старый (1434-1464 годы), потом Пьеро (1464-1469 годы), а после него - Лоренцо Великолепный (1469-1492 годы). Венеция и ее дож Франческо Фоскари (1423-1437 годы) распространила свое влияние на Бергамо, Брешию и Равенну. Генуя заняла всю Лигурию, тогда как герцогство Миланское преодолело путь от правления монархического типа с Филиппо Марией Висконти (1412-1447 годы) и его наследниками из рода Сфорца: Франческо (1450-1466 годы), Галеаццо-Марией (1466-1476 годы), Джан-Галеаццо-Марией (1476-1494 годы). Все эти люди вдохновлялись свежим политическим духом, под который Макиавелли в 1513 году подвел теоритическую базу в 'Государе': реалистичность без зазрений совести, стремление к личной славе посредством добродетели, составленной из энергичности, достоинства и смелости, ничего общего не имеющими с добродетелью в христианском ее значении. Новым образцом человека уже не считается любезный и верный рыцарь, защитник слабых и Церкви, преданный своему господину. На смену ему приходит сильная личность, избавившаяся от нравственных противоречий и утверждающая себя собственными качествами, проявляющимися равно ярко, как на войне, так и в культуре. Описываемые новые сверхлюди замечательно представлены Леонардо да Винчи (1452-1519 годы), Бартоломео Коллеони (1400-1475 годы), известным кондотьером, служившим Венеции и Лоренцо Великолепным. Утверждение великого человека равнялось утверждению индивидуализма, показательного феномена серьезных культурных изменений, когда общественные, моральные, духовные и политические ценности подвергались сомнению, и каждый сам себя выковывал, исходя из собственной принадлежности и становясь высшим стандартом, готовым любыми способами, включая убийство, выстлать телами других дорогу к славе. XV столетие узрело возрождение политического убийства, еще с XI века отошедшего на второй план и превратившегося в специальность итальянцев, сделавших яд и кинжал орудиями власти даже в окружении Папы.
   Как обычно бывает, подобные новинки пробудили сопротивление в кругах, почувствовавших угрозу прежним ценностям. Так случилось с аристократией, особенно за пределами Италии, чье социальное превосходство столкнулось с возвышением других классов - торговцев, банкиров и влиятельных горожан. Знатный сеньор, чьи доходы от земли оказывались в упадке, и которому приходилось поддерживать свой статус, обретал убежище в театральном и полном ностальгии мире, в атмосфере экстравагантной рыцарственности, ограничиваемой правилами и ритуалами, в закрытом сохранившемся пространстве, где аристократия исполняла присущую ей роль мечты: в чудаческих и дорогостоящих одеяниях, с загадочными гербами и девизами, с крупномасштабными спортивными играми, подобными турнирам. Там вельможи отождествляли себя с легендарными фигурами, готовыми на новые свершения - с Роландом, Артуром, Ланселотом, Персевалем. На пике моды были рыцарские правила, клубы для редких избранных, куда удавалось попасть на основе подвигов, связанных кодексом чести. В качестве примера можно привести 'Экю' Людовика де Бурбона, 'Приправленного специями кабана' Людовика Орлеанского, 'Шпагу' Пьера де Лузиньяна, 'Звезду' Иоанна Доброго, 'Подвязку' Эдуарда III, 'Золотое руно' Филиппа Доброго, и 'Святого Михаила' Людовика XI. У каждого ордена имелся собственный герольд, ему приносили обеты, как на Фазаньем пиру в Лилле в 1454 году. И формализм, и условности обладали динамикой игры взрослых детей, отказывающихся вступать в зрелый мир современности выступающий перед ними. Тогда как судьба войн разыгрывалась в то время пальбой пушек и армиями наемников, не отягощенных ни верой, ни законом, существовали и принцы, вызывающие друг друга на дуэль ради решения международных вопросов: например, в 1425 году Филипп Добрый вызвал Хэмфри Глостера 'дабы избежать пролития христианской крови и гибели людей, которым я всем сердцем сочувствую...'. В 1467 году король Англии устроил большой турнир между такими двумя чемпионами, как Энтони Вудвилл и Антуан, внебрачный сын герцога Бургундского.
  
   Небольшое королевство и великая столица
  
   В этом мировом контексте напряжения между старым и новым, между средневековыми ценностями, основанными на религии и контролируемыми Церковью и требованиями Возрождения, еще не обладающего собственным наименованием, лежали на человеческом преуспеянии и выверялись апостолами реализма. Англия являла собой лабораторию всех этих методов борьбы и противоречий, подходящей почвой для опытов и чрезмерных отклонений от нормы, площадку сомнения и скептицизма, колебаний и, прежде всего, прагматизма. Англия являлась крохотным королевством, если сравнивать ее с образованиями на континенте, состоящими из Франции, Польши или будущей Испании, но, вдобавок, еще и малонаселенным: не более 2, 5 миллионов жителей к 1450 году. Огромные потери, вызванные как черной чумой 1348-1349 годов, так и повторными волнами болезни, еще не получили восстановления. По итогам исторических исследований демографии, проведенных Дж. К. Расселом, едва заметный рост проявился лишь к концу столетия, но, в любом случае, Ричард III правил над чуть менее, чем 3 миллионами подданных, что в четыре раза скромнее числа французского населения той же эпохи. Они представляли собой население, в основном, конечно же, сельское, - самые крупные города насчитывали до 10 тысяч жителей, - примером можно привести Норвич (12 тысяч), Бристоль (10 тысяч), Йорк (8 тысяч), Плимут (7 тысяч) и Ковентри (6 600). Один Лондон перешагнул, скорее всего, отметку в 60 тысяч человек. В деревнях распределение народа было крайне неравномерным и переживало пик своего развития. На севере и в центре страны множество мелких и крупных деревень страдало от опустошения: их безлюдность объяснялась разгулом чумы и бегством местных жителей; необозримые пространства подвергались нашествиям овец, в 1489 году историк Джон Ру в своей 'Истории английского королевства' пишет о 'недавнем разрушении деревень из-за голода в общине'. Только в графстве Уорикшир отмечено 58 заброшенных деревень.
   Тем не менее, тогдашние путешественники полагали, что в Англии царит относительное благополучие, особенно выделялись иностранцы, способные проводить сравнения с положением на континенте. Так произошло в конце века с безымянным автором "Итальянского родственника", увидевшим деревеньки скорее богатые, чем бедные, где 'не возделывали землю, кроме как ради нужд местного потребления, ибо трудились и засеивали пахотные участки с возможностью продавать зерно в соседние края. Подобная запущенность, однако, возмещалась несказанным изобилием пригодных для еды животных, таких как благородные олени, козы, лани, зайцы, кролики, кабаны и бесконечное множество быков...не говоря о гигантском количестве баранов, поставляющих массу шерсти самого лучшего качества'. Другой итальянец, Полидор Вергилий, прибывший на остров в 1502 году, выполняя обязанности сборщика налогов для Папы, повествует в своей 'Истории Англии' о земле, где приятно жить, радующей мягким климатом и достойным населением, продолжительность жизни которого способна достигать от 110 до 120 лет, зажиточным и здоровым. Данные описания следует все же рассматривать осторожно, потому как путешественники тех лет имели склонность видеть происходящее больше через призму личного воспроизведения, чем через стекло очков. Они были гуманистами, ступающими по следам написанного Плинием и Страбоном. Такой оказывалась ситуация авторов 'Описаний Англии', напечатанных в 1480 году Уильямом Кэкстоном и в 1497 году Винкеном де Ворде. Например, автор 'Итальянского родственника' считает себя вправе утверждать, что английские коровы 'обладают рогами длиннее, чем у наших, что доказывает мягкость климата, ибо, согласно Страбону, рога не выносят чрезмерного холода'. Остальные путешественники, если говорить о самых из них прославленных, находились под воздействием минутного настроения. В 1499 году Эразм, восхищенный этой чудесной страной, писал другу, Фаусто Андрелини: 'Если бы тебе были известны предлагаемые Англией блага, ты бы прикрепил к ногам крылья и прилетел сюда'; десять лет спустя, разочаровавшийся в честолюбивых замыслах, он не видел большего, чем то, что английский народ неотесан, грязен и негостеприимен, в его среди кишат воры и взимает дань чума.
   Тем не менее, все эти скитальцы подпадали под очарование Лондона, в котором единодушно восхищались экономической активностью, зажиточностью горожан, занимающихся торговлей, устройством внутренней жизни и впечатляющей архитектурой главенствующих строений: Тауэра, моста, собора, дворца и аббатства в Вестминстере. В 1435 году кардинал Энио Пикколомини по пути в Шотландию остановился здесь на несколько дней, после чего рассказывал об 'очень населенном и богатом городе со знаменитым собором Святого Павла и великолепными королевскими скульптурами, с Темзой, чье течение быстрее во время прилива, а не отлива, когда волны устремляются в море, и с подобным этому городу мостом'. По прошествии пятидесяти лет, в дни правления Ричарда III, еще один итальянец, Доменико Манчини, на протяжение месяцев проживавший в Лондоне, оставил нам более подробную картину, но от того не менее хвалебную. Этот город, согласно написанному в книге 'О Занятии королевства Англии Ричардом III', 'известен в целом мире', 'в нем ни в чем нет нужды'; там множество торговцев, особенно на трех больших вымощенных булыжником и направляющихся с востока на запад улицах: 'Их три, самая близкая к реке - самая низкая из всех и загромождена товарами жидкими и твердыми: здесь найдешь все виды металлов, вин, меда, смолы, воска, пеньки, пряжи, зерна, рыбы и других грубых материй'. Он рассказывает о Темз Стрит, идущей вдоль течения и обслуживающей склады, главным образом Стил-ярд (Стальной двор), закрытое подворье немецких торговцев германского Ганзейского союза. Чуть выше лежит улица, идущая от Тауэра до собора Святого Павла, называемая Истчип и занимаемая суконщиками и продавцами аксессуаров. 'На третьей улице, пересекающей центр города, торгуют самыми дорогими товарами, такими, как золотые и серебряные кубки, окрашенные ткани, шелка, ковры, гобелены и множество других редких предметов'. Эта улица, начинающаяся у Олдгейт, на востоке, - называется Лиденхолл и продлевается Корнхиллом. Автор 'Итальянского родственника' в ту же эпоху насчитал не менее 'пятидесяти двух магазинчиков ювелиров, богатых крохотными и крупными серебряными сосудами такого количества, какое можно собрать со всех лавок Милана, Рима, Венеции и Флоренции вместе взятых, но я не думаю, что там обнаружат великолепие, сравнимое с наблюдаемым в Лондоне. Эти сосуды представляли собой солонки или же чаши для питья, либо для ополаскивания рук, ибо англичане пьют из таких оловянных сосудов, чья тонкость работы не уступает серебряным изделиям'.
   Богатство лондонских торговцев проявлялось также в пышности их жилищ, большинство из которых были выстроены из камня. Некоторые из них казались настоящими дворцами, достойными короля, например, дом сэра Джона Кросби на Бишопсгейт стрит (на улице Епископа), воздвигнутый в начале правления Эдварда IV. Его зал, вместительный и накрытый потолком из дерева тонкой резьбы, включал галерею для музыкантов и освещался через большие застекленные оконные проемы. Ричард III приобрел этот дом, Кросби-плейс, для себя и оставался в нем на протяжении своих посещений Лондона. Высокие залы торговых корпораций впечатляли не меньше, например, залы портных, ювелиров, скорняков, бакалейщиков и продавцов вина. Городской особняк Зала Гильдий мог сравниться по роскоши с особняками влиятельных горожан, в 1467 году лорд-мэр устроил в нем пир, в процессе которого перед тысячей приглашенных пронесли пятьдесят перемен блюд.
   Лондон равно являлся политическим центром страны, даже если король часто отправлялся на север и в центральные земли. На западе его находился Вестминстер, тогда отделявшийся от Сити сельской местностью. Вокруг аббатства и дворца росло пространство, часто посещаемое внушительным числом писцов, подвизавшихся на службе Канцелярии и Казначейства. Парламент, чьи заседания становились все чаще, устраивал свои встречи во дворце, в конце XIV столетия украшенном Ричардом II, пожаловавшим ему великолепный каркас из вывезенного из Ирландии дерева. На другом конце города, на востоке, основную роль выполняло довольно многозадачное строение: Тауэр. Простое упоминание об этой громадной крепости вызывает у большинства мрачные ощущения, но к середине XV века здание еще не приобрело столь тревожной славы. Оно представлялось недалеким по размерам от соединенных Лувра и Бастилии, будучи сразу и произведением военных укреплений, и жилищем королей, и тюрьмой, и монетным двором, и центром управления и арсеналом со сложенными в нем луками, стрелами, шпагами, пиками, боевыми механизмами, доспехами, порохом и пушками. Цитадель имела в XV столетии вполне действующий вид, в ее центре возвышалась массивная Белая башня, построенная в конце XI века и окруженная двойным поясом зданий, воздвигнутых позже, уже в XIII столетии, для основательности. Стоя на берегу реки и обороняя город с востока, внушительная и теоретически неприступная, она являлась символом монаршего могущества. Две других достопримечательности вобрали в себя политические функции Лондона - это замок Байнард и здание, приютившее службы королевского хранилища одежды, оба соседствовали с монастырем доминиканцев (Блэкфрайарс - черных братьев), протянувшемся вдоль Темзы на полпути между Тауэром и Вестминстером.
  Собственно говоря, город полностью занимал левый берег и всегда был окружен стенами, в которых устроили множество ворот, откуда брали начало столь же многочисленные дороги, часто еще римского происхождения, ведущие к другим частям королевства: Олдгейт, Бишопсгейт, Мургейт, Крипплгейт, Олдерсгейт, Ньюгейт и Ладгейт. Перед городом, на южном берегу реки располагалось предместье Саутварк, называемое 'замечательным из-за своих улиц и зданий и, благодаря окружающим его стенам, способное считаться еще одним городом'. С северным берегом Саутварк связывал знаменитый Лондонский мост, произведение, созданное из камня и относящееся к концу XII столетия. В Европе в нем видели истинное чудо с двадцатью опорными столбами, девятнадцатью пролетами и двумя рядами домов и лавок на каждой из сторон. Мост выполнял одновременно и торговые, и военные функции: через него пролегала дорога к графству Кент и, значит, также к Дувру и на континент. Его основательно укрепили, поставив по башне на обоих концах и в середине и снабдив подъемным устройством. На въездной башне, со стороны юга - Саутварка - выставлялись головы показательно казненных, насаженные на конец копий и оставленные гнить на протяжение месяцев с целью предупреждения и знака гостеприимства для въезжающих.
   Являясь экономической и политической столицей, Лондон был также религиозным центром с 97 приходскими церквями, каждая из которых соседствовала с кладбищем, и 20 аббатствами, представлявшими все монашеские ордена, от самых древних, как бенедиктинские и картезианские, до братьев, собирающих подаяние, чьи здания превратились в настоящие институты, распространившие свое название на весь квартал, как произошло с францисканцами (Грейфрайарс - серыми братьями) и доминиканцами (Блэкфрайарс - черными братьями). Собор Святого Павла, огромное здание готического стиля, включавшее в себя еще и два монастыря, возвышался над городом шпилем на высоту 150 метров и был одним из самых привлекавших внимание среди христианских памятников. У его подножия, с южной стороны находилось одно из наиболее привычных мест сборов в столице народа: Крест Святого Павла, стоявший в центре кладбища. Именно там, при всевозможных переломных обстоятельствах, проповедники обращались к населению, чтобы успокоить его или же воспламенить, в зависимости от случая. Прибавим сюда уточнение, - все пункты культа равно служили убежищами, где можно было укрыться от длани монаршего правосудия преступникам и возмущающимся местной властью.
  Учитывая его 60 тысяч жителей, Лондон уже выплескивался за пояс укреплений. Если два заболоченных участка - Ламбет Мур на юге и Мурфилдс на севере - продолжали оставаться заброшенными, дома и некоторые крупные монастыри и больницы начали засеивать поля на ближних подступах к стенам: на востоке от Тауэра - больница Святой Екатерины, на севере - больницы Святой Марии и Святого Варфоломея, аббатства Святой Марии, Святой Клары, монастыри Салютейшн (Благой Вести), Святого Иоанна и Святого Варфоломея. Город продлевался, большей частью, в направлении запада, а точнее - Вестминстера. Покинув Лондон через заставу Ладгейт, следовало двигаться по Флит стрит, далее вдоль Стренда до перекрестка у Черинг Кросс; между этой линией и рекой последовательно стояли дворец Брайдуэлл, монастырь кармелитов Уайтфрайарс, Темпл, старое командорство рыцарей-тамплиеров, после XIV столетия, занимаемое юристами, а далее - несколько епископских дворцов. У креста на Черинг Кросс, тогда уже за городом, надо было повернуть на юг, оставив по правую руку жилище гостей из Шотландии, Скотланд Ярд, а за ним - дворец на Йорк плейс, дом архиепископа Йоркского.
  Благодаря выкупам и добыче, доставляемым победоносными кампаниями во Франции, знатные вельможи воздвигли для себя роскошные хоромы, самыми выдающимися из которых считался Савойский дворец герцога Ланкастера. Город противоположностей, как и все крупные населенные пункты той эпохи, Лондон восхищал и притягивал; купцы, аристократы, каноники, монахи, священники, живущие среди мирян и писцы королевской администрации существовали бок о бок со скромными ремесленниками, нищими и с проститутками. Надеющиеся сыграть особую роль в правящих политических, экономических или религиозных кругах должны были жить только тут. Тем не менее, мало кто оставался в Лондоне постоянно. Оплот могущества сеньоров находился в провинции - в Валлийской или в Шотландской Марке, в Йоркшире, в Уорикшире, в Норфолке, - только там простирались внушительные владения и стояли замки, там аристократы верховодили верными им в помыслах и деяниях вассалами. Они приезжали в Лондон, чтобы утвердить свое влияние, но источник его следовало искать в другом месте.
  
  Безмятежные города
  
   По финансовому, демографическому и политическому значениям Лондон затмевал другие городские центры страны. Но городов в Англии было много, и они совершали в экономику далеко не скромный вклад: порты на южном побережье, средоточия текстильного производства в Восточной Англии и на юго-западе государства, горнодобывающие аггломерации в Девоне и в Корнуолле, сельскохозяйственные рынки, торговые перекрестки срединных земель, религиозные очаги, славные высокими соборами, - все это манило писцов, духовных лиц и паломников от Йорка до Кентербери, от Линкольна до Глостера и от Или до Солсбери. Города управлялись олигархией, в недрах которой смешались рыцари и богатые местные жители, одновременно стоящие во главе как профессиональных, так и муниципальных гильдий. Часто один и тот же человек занимал должность мэра и при этом управлял важнейшей из относящихся к населенному пункту корпораций. Если город обладал корпорациями, то уже не оставался рядовым, он мог отправить своего представителя в Парламент. Город с корпорациями отчасти приравнивался к французской общине; у него была печать, земли, не возбранялось предпринимать акции справедливости и издавать уложения, касающиеся торговли, качества товаров, временных рамок работ, цен и заработной платы. Гильдии и братства играли решающую роль в жизни города, - и в социальной, и в религиозной. В Ковентри гильдия Тринити (Троицы) поддерживала священников, возносивших молитвы за ее членов, - живых или мертвых. В 1484 году глава гильдии стал вторым человеком в городе после мэра. В Йорке гильдия Корпус Кристи (Тела Христова), основанная в 1408 году и встроенная в его структуру в 1459 году, устраивала шествия и представления религиозного содержания, 'миракли' (чудеса), в которых играл даже сам Ричард III.
   Деятельность основной части города заключалась в ремесленничестве. После серьезных потрясений в заработной плате и ценах, вызванных резким спадом количества населения во второй половине XIV века, королевская власть попыталась все упрочить, спустив на подданных 'статут работников', зафиксировавший максимальный уровень достатка для каждого типа труда. Однако, по причине нехватки рук, истинные оплаты основательно опережали указанные критические пороги. Таким образом, тогда как статут 1444 года ограничивал жалованье каменщика 5 с половиной денье (5 с половиной пенсами) к Пасхе 29 сентября и 4 с половиной денье к зиме, средние цифры в разных городах росли, и в течение десятилетия 1441-1450 годов остановились на 6 с четвертью денье, не изменяясь, впрочем, на протяжение всей второй половины XV столетия. В широком смысле изучение экономической истории обнаруживает благоприятное по отношению к ценам и заработным платам в ту эпоху развитие. Отходя от основы в 100 денье для десятилетия 1501-1510 годов, уровень цен за продукты питания остановился на 86 денье для десятилетия 1441-1450 годов, 91 денье для 1451-1460 годов, 88 денье для 1461-1470 годов, 86 денье для 1471-1480 годов и 94 денье для 1481-1490 годов. Тогда как указатель в отношении заработной платы соответственно дает 116, 110, 114, 116 и 105 денье. Также период правления Ричарда III не знал никаких проблем с жизнью в этих городах. Войны Роз ни малейшим образом не повлияли на их благосостояние.
  
   Внешняя торговля: от шерсти до тканей и от Этапа до Рискованных торговцев
  
   Экономика тогда находилась на пике преобразований, происходивших и в городах, и в сельской местности. До XIV века самым динамичным сектором английской экономики являлись производство и вывоз грубой шерсти, главным рынком сбыта которой была Фландрия и ее текстильные центры в таких городах, как Брюгге, Ипр, Гент, Лилль, а также несколько других. Там, в мастерских, работающих с тканью, расходовались неисчислимые количества первосортной материи. Вывоз шерсти, главный источник доходов Туманного Альбиона, тщательно регламентировался монархией до степени превращения в государственное предприятие. Приобретение шерсти у английских производителей и перепродажа ее иностранным покупателям находились в распоряжении у союза торговцев, получающих выгоду от монополии над этим оборотом: данный этап и все процедуры обмена должны были разворачиваться в определенном месте, чтобы позволить производить действенный надзор со стороны властей. Таким местом стало Кале, территория, принадлежащая Англии с момента завоевания города в 1347 году. Система фиксированного этапа имела для монархии двойной интерес: с одной стороны, король взимал высокие таможенные налоги, благодаря здешним операциям, с другой стороны, торговцы на этом этапе являлись выгодными заимодавцами, способными привлечь значительные суммы, дабы одолжить их суверену в случае необходимости. Монарх особенно взывал к ним ради финансирования оплаты жалованья гарнизону Кале, состоящему почти из 2 тысяч человек. Поддержание этого передового участка, напоминавшего средневековый Гибралтар, обходилась казне крайне дорого: около 20 тысяч ливров в год, тем не менее, стратегическая ценность его была гораздо выше: вместе с окружающей территорией, доходящей до Хэма и Гиени, Кале являлся большим открытым портом, выходящем к французскому королевству и одновременно постоянной угрозой ему, надежным местом для высадки, базой для отпора попыткам вторжения на расстоянии 30 километров от английских берегов. Кале и этап, тут осуществляющийся, исполняли важную функцию, как в финансовом, так и в оборонительном плане, в руках английского суверена.
   Но положение торговцев на данном этапе испытывало в XV столетии влияние главенствующих изменений в английской купеческой структуре, перевернувших равно деятельность и в деревнях, и в городах. Столетняя война, конфликты во Фландрии между графом, королем Франции и герцогом Бургундии, городские восстания рабочих-ткачей, - все это вынудило понизить спрос в шерсти со стороны текстильных центров. Падение производило впечатление: 19 359 саквояжей, ежегодно вывозимых в среднем в 1392-1395 годах, 13 625 саквояжей, ежегодно вывозимых в среднем между 1410 и 1415 годами и 7 654 саквояжей - между 1446 и 1448 годами. Чтобы возместить подобный упадок вывозимых товаров, изготовители шерсти обернулись теперь к английскому рынку, и это воодушевило торговцев на развитие местной текстильной индустрии: Англия принялась производить собственные холсты и отправлять за границу ткани высокого качества: 38 тысяч кусков в 1400 году, 65 тысяч - в 1480 году и 90 тысяч - в 1510 году. Начал заявлять о себе новый вид деятельности: производство ткани, возникшее на капиталистической основе и избежавшее управления государством. Текстильное производство нуждалось в месте для обустройства своих мастерских и складов; требовались потоки воды для валяльных моторов и окрашивания, поэтому оно обосновалось за городом. Предприниматель, способный при этом являться еще и городским торговцем или землевладельцем, распределял работу нанятых стригальщиков, валяльщиков, ткачей и красильщиков, которым он лично назначал заработную плату. Целые области превращались в господствующие текстильные центры: Котсуолдс, Восточная Англия, Мидлендс (центральные земли), Уэст Райдинг в Йоркшире, когда-то оживленные сельские поселения, отныне измеряли свое благосостояние строительством основательных церквей, чьи высота и красота изумляют нас даже сегодня. Этим подъемом пользовались и соседние порты: Бостон, Ипсвич, Кингс-Линн, Халл и Бристоль.
   Позволяя вывозу полотна избегнуть попадания в орбиту государственной монополии, тем самым предоставлялась возможность для возникновения нового типа торговцев: общества Рискованных торговцев. Как и указывает наименование, они были готовы пренебрегать препятствиями, лицом к лицу встречаться с соперниками и не ограничивали свою деятельность ни в продаже тканей, ни в проникновении на фламандский рынок. Что вызывало серьезные трения с иностранными торговцами, до этого контролировавшими большую часть внешней английской купеческой активности, так это не подпадающая под взимание налогов шерсть. Как и в случае с Этапом в Кале, взаимоотношения между Рискованными торговцами и монархией, имели политическое значение, особенно в династических столкновениях эпохи войн Алой и Белой Розы.
   Особенный прицел был на две группы иностранцев: итальянцев и немцев германской Ганзы. Итальянцы присутствовали в Лондоне и в Саутхэмтоне, куда они привозили средиземноморские товары: вино, хлопок, шелк, сахар, квасцы, специи, ревень, вайду красильную, но также и пергамент, бумагу, дорогую посуду, церковное облачение, роскошные доспехи и бархат. С собой увозили шерсть и полотно. Главными действующими персонажами этого потока являлись венецианцы и флорентийцы, но самыми активными представлялись генуэзцы, чьи крупные парусные суда обладали преимуществом в транспортной грузоподъемности перед иностранными для них и английскими кораблями: они могли перевозить порядка тонны товаров. Только одномачтовые палубные когги с высокими бортами и ганзейские двухмачтовые широконосные гукоры с круглой кормой обладали почти равными с ними размерами. Появившаяся к 1450 году каравелла, разумеется, отличалась большей скоростью, обладая тремя мачтами и гладким корпусом, но ее грузоподъемность ограничивалась цифрой от 300 до 400 тонн. Англичане, как и французы, использовали великое множество видов кораблей меньших по размерам, - это баржи, парусно-гребные пинасы, эскаффы, небольшие торговые судна. В 1459-1460 годах 7 итальянских галер и 12 больших парусных каракк выгрузили комплект чужеземных товаров стоимостью в 12 899 ливров и вывезли 8 360 кусков полотна и 641 мешок с шерстью. В 1457 году в Саутхэмптоне произошли обращенные против Генуи беспорядки, вызванные возмущением укоренившейся в порту итальянской колонией. Руководил бунтом некий Томас Пейн, велевший задерживать генуэзцев и попытавшийся захватить их каракки с одобрения короля Эдварда IV. Но когда Пейн, оказавшись избран мэром Саутхэмптона, в 1461 году потребовал принятия еще более суровых мер, Венеция выразила недовольство, и монарх освободил чиновника от исполняемых им обязанностей. Суверен не мог обойтись без услуг итальянских кораблей, однако нуждался в помощи английских торговцев в борьбе с противостоящим ему родом Ланкастеров.
   Соперничество с ганзейцами пугало еще сильнее. Это могущественное экономическое объединение, включало в себя около 200 германских городов и пользовалось в XV столетии чуть ли не правом монополии на торговлю в Северном и Балтийском морях, привозя в Англию необходимые продукты питания: зерно, смолу, деготь, пушнину, воск и строительный лес. У ганзейцев были лавки в главных английских портах на восточном побережье, а в Лондоне целый закрытый квартал на берегу Темзы - Стил-ярд (Стальной двор), где они могли распоряжаться товарами, покупать и продавать в розницу, а еще ввозить новинки, которым благоприятствовали крайне выгодные тарифы. Подобное положение провоцировало ярость у английских купцов, принявшую окраску чисто ксенофобскую и временами перерождающуюся в откровенную войну. Так в 1449 году ганзейский флот из 110 кораблей, возвращаясь нагруженным солью из бухты Бурнеф, был захвачен английскими корсарами. Английские торговцы пробили трещину в преобладании ганзейцев на Балтике, привозя туда собственные ткани, олово из Девона и Корнуолла, аквитанские соль и вино и сушеные фрукты из Португалии. Королевская власть, подталкиваемая тем, что уже можно назвать лобби Рискованных торговцев, предпринимала меры против чужеземных купцов. С 1381 года первый закон о судоходстве попытался установить доминирование английского флага в островных портах, что представляло собой совершенно обманчивую меру, ибо флот Туманного Альбиона был еще далек от возможности обеспечить весь поток. Другие меры работали на сокращение привилегий Стил-ярда (Стального двора) в пользу Рискованных торговцев, но контекст внутренней династической схватки между Йорками и Ланкастерами ограничил свободу действий короля, и йоркистский суверен Эдвард IV оказался вынужден пойти на уступки ганзейцам. В 1471 году, по совету герцога Бургундского, именно их суда перевезли небольшое войско Эдварда, бросившегося на отвоевание государства у Генри VI Ланкастера. Взамен, по Утрехтскому договору 1474 года ганзейские лавки в Лондоне, Бостоне и Кингс-Линне получили постоянное одобрение, равно как и охрану со стороны заставы Бишопсгейт с возмещением суммы в 10 тысяч ливров. Ричард III унаследовал данное положение и постарался добиться доверия Рискованных торговцев недружественными по отношению к купцам-иностранцам актами.
  
   Торговцы - зародыш капиталистического мира
  
   Вопреки такому сложному контексту было видно, как в Лондоне и других важных городах королевства развивается класс состоятельных торговцев, вкладывающих принадлежащие им ценности в производство тканей и способствующих тем самым преобразованию сельскохозяйственного характера экономики и социальных отношений в деревне. Среди них можно отметить семью Кели: начав как скромные купцы с лондонской Марк Лейн, они быстро построили состояние на торговле шерстью, прибегая к продажам в кредит голландским и фламандским купцам. Это позволило им приобрести имения в графстве Эссекс и приблизиться к кругу земельной аристократии средней руки, джентри. Кели и подобные им стали землевладельцами, включившими в свое осуществление прав методы управления гораздо строже, чем те, которые использовала старая знать. В особенности, они меняли таким образом разработку земель, отведенных под выпас овец, вытесняя их арендаторов и устанавливая изгороди, чтобы закрыть доступ к огромным пастбищам: с этого и началось движение огораживания. С 1484 года, в годы правления Ричарда III, Парламент голосовал за первые статуты против данной практики, ответственной за исход из сельской местности, но ничего не сумел тут поделать. Считается, что между 1485 и 1500 годами около 16 тысяч акров земли (8 тысяч гектаров) подверглись огораживанию в графствах Нортхэмптон, Уорвик, Оксфорд, Бэкингем и Беркшир.
   Торговцы также несли ответственность за перемещение производства тканей из городов ближе к деревням, где они находили послушную рабочую силу и удобный рынок сбыта среди крестьян, выгнанных со своих земель процессом огораживания. Купцы распределяли среди крестьян грубое сырье и отдавали его на переработку в тканое полотно, что доверялось потом завершить другим сельским ремесленникам. Некоторые селения превращались через подобные действия в прославленные текстильные центры. Так было в Эссексе, в Брейнтрее, в Коггсхолле, в Бокинге, в Холстеде, в Шелфорде, в Дедеме и особенно в Колчестере, древнем римском Камулодунуме, возродившемся в XV столетии в качестве рынка тканей. Богатые дома торговцев фахверкового типа, равно как и удобные церкви, и постоялые дворы с говорящими именами, например, Уолпэк (кипа шерсти), или Флис (шерсть), вплоть до настоящего времени свидетельствуют о их виде деятельности.
   Обильная личная переписка данных купцов, хранящая и торговые и семейные вопросы, как в случае Бетсонов, или же Пастонов из Норфолка, является неиссякаемым источников сведений о характере среды этих предпринимателей-капиталистов и завоевателей, влившихся в круг земельной аристократии с помощью приобретения имений и браков с дочерями джентри, никоим образом не противящихся подобному способу обновить позолоту на семейном гербе. Томас Бетсон был купцом, действовавшем на важном этапе в Кале, и поэтому часто проживал там. Он занимался приобретением шерсти, а еще стад овец, принадлежавших благородному роду Стоноров из Оксфордшира. Бетсон надеялся вступить в брак с Екатериной Райк, родственницей и подопечной Стоноров, что не представило для него никаких проблем. Семьи пришли к взаимопониманию, и, как только Екатерине исполнилось в 1476 году 13 лет, Томас Бетсон обратился к подростку с письмом, словно она уже являлась ему женой, давая советы, выглядящие скорее отцовскими, чем супружескими: 'Хорошенько ешь мясо, чтобы ты могла вырасти и быстрее развиться, после чего стала бы взрослой. (...) Пусть Всемогущий Иисус сделает из тебя добрую жену, подарив долгие и изобильные годы долгой жизни, преисполненной здоровья и добродетели'. Они поженились и завели множество детей.
  
   Изменения сельского мира: появление класса йоменов
  
   Если джентри столь охотно согласились на союз с миром торговцев, то лишь потому, что доходы классического господствующего сословия оказались в состоянии упадка. Упадка, не заметного не вооруженному глазу, но постоянного и тяжелого, как говорят о том счета различных усадеб в каждом из регионов страны. Натуральные пошлины превратились в выплачиваемую деньгами арендную плату, уровень которой остановился на одной отметке. Сложившаяся обстановка не была благоприятной для правящего класса: после Черной чумы осталось много разработанной земли и недостаточно рук, чтобы ее возделывать. Отсюда и падения дохода с земли, размера ренты и рост заработной платы рабочей силы в деревнях. Согласно исследованиям профессора Постана: 'На 450 с лишним владений, чьи счета были изучены в рамках XV века, более 400 указывают на снижение объема занимаемых арендаторами земель и на соответствующее падение суммы пошлин. Воздействие уменьшения численности населения и угнетенного состояния цен на условия жизни крестьян представить довольно легко: все это означало еще более обширное предложение земельных угодий и еще более возросший уровень ренты. Улучшение положения арендаторов сопровождалось улучшением условий существования наемных работников. Таким образом, истинными жертвами сельскохозяйственного упадка стали родовитые землевладельцы'.
   Победа оказалась на стороне крестьян, чья жизнь заметно изменилась в положительную сторону. Состояние неволи в некотором смысле исчезло. Свободные общинники наслаждались более выгодными условиями, а богатые пребывали в процессе становления и укрепления в качестве сердцевины преуспевающих земледельцев и патриотов, воплощая основные ценности национальной английской идентичности: йоменов. Они пользовались разложением классической знати: вельможи все чаще и чаще отказывались прямо трудиться над сохранением своих владений. Знать делила землю на участки, предоставляемые для устройства ферм с условиями длительной сдачи в аренду соблазненным выгодностью этого крестьянам, которым предлагались обсуждаемые акры. Движение началось с середины XIV столетия, его развитие можно проследить по сборникам копий документов крупных аббатств. В аббатстве Лестера в 1341 году насчитывалось 27 свободных арендаторов; к 1477 году таковых осталось 10, но принадлежащие им фермы уже были в три раза крупнее прежних. Кроме того, участки под посевы уменьшались, уступая разведению овец и огораживанию. Мелкие арендаторы выдавливались из числа товарищей и принимали участие в начале 'обезземеливания' села. На территории Кройлендского аббатства в Коттенхэме, что в Кембриджшире, обнаружилась утрата 38-ми крестьянских семей в период между 1400 и 1415 годами, затем еще 22 -х в период между 1415 и 1425 годами и 25-ти семей в период между 1425 и 1496 годами. Повсюду в ограниченных количествах встречались брошенные деревни. Йомены, извлекшие выгоду из подобных отъездов, дабы округлить разрабатываемые ими участки, либо в качестве землевладельцев, либо в качестве арендаторов на давних территориях вельмож, образовали относительно благополучный слой, осознающий свою важность. Иногда набиравшиеся основ грамотности в приходской школе, эти крестьяне также являлись питательной средой для значительных батальонов лучников, обеспечивших победы при Креси, при Пуатье и при Азенкуре. Они планомерно практиковались, стреляя в мишень. Хью Латимер, будущий советник Генри VIII, сын йомена, рассказывал, как отец обучал его этому: он 'учил меня натягивать лук, направляя весь вес тела вверх (...) Мне покупали луки, приспособленные к возрасту и имеющейся у меня силе; их величина совпадала с моими мощью и годами. Ибо никогда не стать мужчине хорошим лучником, если воспитание не даст ему к тому нужной подготовки'. Стрельба в мишень и участие в военных кампаниях Столетней войны развили у йоменов чувство сплоченности, умение чувствовать свое тело и осознание общности, - как национальной, так и классовой. Они превратились в политическую силу, с которой королевская власть должна была договариваться. Правительство Генри VI пришло к этому выводу самостоятельно, в 1450 году, когда разразилось большое восстание в Кенте. В те дни англичане находились в процессе поражения в войне с Францией, и это стало для войск источником унижения и разочарования, позволявших обвинять руководство в невежественности. Во главе восстания оказался некий Джек Кэд, вероятно, вернувшийся домой ветеран войны, видимо, обладавший какими-то зачатками образования. Разработанная им с подручными программа свидетельствовала о политически развитом мышлении и отражала требования класса йоменов: он гневался на развращенность управления и на зверства королевского агента, шерифа Кента.
   Ход мятежа относится к одному из самых скомканных. Суверен колебался и, будучи повержен в битве при Блэкхите, предпочел удалиться в Кенилуорт, в Мидлендсе (в центральных землях). Разобщенные лондонцы сначала позволили бунтовщикам войти в город. Частично состоящий из вернувшихся из Нормандии солдат гарнизон Тауэра открыл Кэду ворота. Двумя основными жертвами стали королевский советник, лорд Сей, и его зять, Уильям Кроумер, шериф Кента. Их головы, пронесенные на пиках по Лондону, использовались как целующие и обнимающие друг друга марионетки, после чего отправились украшать мост. Затем Джек Кэд немного побродил по юго-востоку. За его голову назначили награду. Раненный и взятый в плен новым шерифом Кента он умер от полученных ран. Тело лишили головы, четвертовали, равно как и тела помощников Кэда, и куски разослали по всему королевству. Обрушившееся на Кент подавление движения привело к работе передвижных трибуналов. Отрубания голов и повешения использовались пропорционально порожденному восстанием ужасу: 'Жители Кента называли случившееся жатвой голов', - утверждает летопись, предположительно, Уильяма Грегори или иначе Лондонская хроника.
   Краткий, но кровавый эпизод стал предупреждением, из которого королевской власти следовало извлечь урок: он продемонстрировал хрупкость переживающей кризис монархии, управляемой группой, нелюбимой в народе, неграмотной, разложившейся и обвиненной общественным мнением как в военных поражениях во Франции, так и в утрате славных завоеваний Эдварда III и Генри V. На месте законной династии уже на протяжении половины века пребывала семья Ланкастеров с пятном на репутации, ибо достигла своего нечестно, когда в 1399 году Генри Ланкастер сверг Ричарда II и привел того в 1400 году к подобию казни. Так как это стало повторением государственного переворота по следам низложения и предполагаемого современниками убийства в 1328 году Эдварда II, законность суверена вызывала у некоторых знатных семей честолюбивые помыслы. Именно в подобном зыбком окружении появился на свет в 1452 году Ричард, сын герцога Йорка и в подобном же окружении он получал воспитание.
   Королевство было укреплено надежными коллективными структурами, которые нам сейчас придется изучить. Данные структуры позволили английской монархии преодолеть испытания Войн Роз, в процессе чего на фоне общего безразличия происходило противостояние друг другу внутри горстки родовитых вельмож.
  
  Глава 2 Кризис в королевстве
  
  Между монархией и аристократией
  
   'Подгнило что-то в Датском королевстве' (Уильям Шекспир 'Гамлет' (пер. Анны Радловой)), - произносит Гамлет. Такой же вывод можно было сделать наблюдающему за состоянием дел в королевстве Английском к 1450 году. Уже все прекрасно видели, ничего больше не складывалось как следует для монархии Плантагенетов: на протяжение трех четвертей столетия низложили и убили двух королей, то, что некогда являлось знаменитым войском Черного принца и Генри V, накопило на своем счету поражения, завоевания Франции терпели крах, на троне сидел слабоумный суверен, обещавший в скором времени впасть в абсолютную тьму безумия, его королеву ненавидели в народе, а общение в клике высокопоставленных вельмож происходило буквально с вытащенными из ножен клинками. Как Англия дошла до такого?
  
  Восхождение к власти сильных мира сего
  
   Первый долженствующий возникнуть вывод: король, в то время Генри VI, правивший с 1422 года, утратил контроль над государством, предоставив его дюжине могущественных аристократических семейств, живущих в разных концах страны. Новыми правителями стали Невиллы, Перси, Стаффорды, Йорки, Бофоры, де Ла Поли, Моубреи, Клиффорды, Греи и некоторые другие. Вся история Англии XV века основывается на их союзах и соперничестве. Стоит сразу осветить важный аспект: в Англии титулы герцога, графа, виконта или маркиза не имели никакой территориальной связи с графством или городом, от которых они брали свое имя. Поэтому нужно различать фамилию семьи и звучание ее титула, что иногда становится источником путаницы. Например, Томас Грей, маркиз Дорсет, не имел ничего общего с одноименным графством, как и Генри Стаффорд, герцог Бэкингем, с местностью в Западном Мидлендсе, или Роберт де Вер, маркиз Дублина, с ирландским городом. Что до Ричарда Плантагенета, нашего будущего Ричарда III, сына Ричарда Плантагенета герцога Йорка, он получит титул герцога Глостера, но почти не обладал никакими связями с Глостерширом. Титулы были почетными, отчасти напоминая украшения. Эдвард IV мог пожаловать статус графа Нортумберленда Джону Невиллу, а потом передать его Генри Перси так, что ни один, ни второй не потеряли бы и не приобрели в имеющихся у них земельных угодьях.
  Политическое значение этих влиятельных людей покоилось на внушительном территориальном богатстве, предоставляющем владельцам масштабные средства действий. Судя по роли в 1436 году налоговых сборов, изученной профессором Греем, в королевстве 3 400 собственников обладали средним доходом, варьировавшимся между 5 и 10 фунтами, 1 600 собственников попадали в категорию между 10 и 19 фунтами, 1 200 собственников - в разряд между 20 и 35 фунтами, 750 собственников - между 40 и 100 фунтами, 183 собственника пользовались средним доходом от 208 фунтов, а на вершине пирамиды находились светские бароны в количестве 51 человека со средним доходом в 865 фунтов. Сегодня приведенные цифры не скажут нам практически ничего, но, по сведениям Службы конвертации денежных средств Национального архива фунт стерлингов в 1480 году стоил около 510 современных фунтов. То есть, доход наиболее зажиточных из приведенных 51 барона достигал, в среднем, 441 150 современных фунтов для каждого или же 510 тысяч евро. Как бы то ни было, названные выше цифры гораздо ниже тех, которыми тогда оперировали. Доходы конкретно Ричарда герцога Йорка, отца Ричарда III, достигали в 1436 году, согласно счетам его бесчисленных владений, - 3 231 фунта в Англии и 3 430 фунтов в Уэльсе и на землях Уэльской Марки, что вместе составляет 6 661 фунт, равноценный порядка 3, 4 миллиона фунтов в современных деньгах. Сразу за герцогом Йорком шел другой Ричард: Ричард Бошам, граф Уорвик, с 5 538 фунтами дохода в деньгах на 1435 год (2,8 миллиона фунтов в современных деньгах), далее Хамфри, герцог Глостер (2 243 фунта), Анна, графиня Стаффорд (1 959 фунтов), Уильям де Ла Поль, граф Саффолк (1 667 фунтов). На землях Уэльской Марки Ричард Йорк соседствовал с Фитцаланами, с графами Арунделами, с Тэлботами и с Мортимерами, чье богатство также отличалось значительностью. Двадцатью годами позже, в 1455 году, в этой компании появился Генри Перси, второй граф Нортумберленд, сумма его доходов, исследованная историком Дж. М. Бин, достигала 1 500 фунтов в Камберленде и в Нортумберленде, 1 000 фунтов - в Йоркшире, 175 фунтов - в Сассексе, 60 фунтов - в Линкольншире, 90 фунтов - в Лондоне, и это, не учитывая имений в Кембриджшире, в Саффолке и в Лестершире. Прибавив сюда продажу древесины, штрафы, накладываемые регулярными заседаниями судов, и многочисленные мелкие сборы, можно прийти к сумме годового дохода, достигающей 3 100 фунтов (1,6 миллиона фунтов в современных деньгах).
  Приведенные цифры демонстрируют еще и географическую разбросанность имущества описываемых здесь знатных вельмож. Их владения не были сосредоточены в одном массиве, что одновременно являлось и преимуществом, и слабостью: знать полагалась на точки опоры в разных графствах, но армии верных ей людей недоставало согласованности и духа местного корпуса. Богатство знати строилось на качестве заключаемых браков и получаемого наследства, искусно просчитываемых в ходе внимательно проводимой матримониальной политики. Случай с семейством Бошамов довольно нагляден. В начале столетия их владения протянулись уже на 18 графств, и главные замки находились в Уорвикшире, в Вустершире и в графстве Дарем. В 1403 году Ричард Бошам стал графом Уорвиком. Он женился на Елизавете Беркли, принесшей мужу земли в Уилтшире, в Беркшире, в Нортхэмптоншире и на юго-западе Англии. Второй брак с Изабеллой Деспенсер, графиней Уорчестер, помог Бошаму прирастить к владениям 50 имений, как в Англии, так и в Уэльсе, в сеньории Гламорган. Затем последовало наследство от тетушки Ричарда, Джоан Бошам, дамы Абергавенни: 8 имений в Уорвикшире, в Уорчестере, в Оксфордшире и на территории Уэльской Марки.
   История с Невиллами самая зрелищная. В начале XV века Ральф Невилл, господин Рэби и граф Уэстморленд, владел землями, сконцентрированными, главным образом, в диоцезе Дарема и проживал в принадлежащих ему укрепленных замках Рэби, Миддлхэме и в Шериф Хаттоне в Йоркшире. От двух заключенных им браков родилось 23 ребенка: 9 от первой супруги, Маргарет, дочери графа Стаффорда, и 14 от второй, Джоан Бофор, дочери Джона Гонта, герцога Ланкастера, - 9 сыновей и 5 дочерей. Благодаря этим детям возникла впечатляющая сеть политических союзов. Из пяти дочерей Екатерина вышла замуж за герцога Норфолка, Анна - за герцога Бэкингема, Элеонора - за графа Нортумберленда, Сесиль - за герцога Йорка. Что до сыновей - Уильям станет графом Кентом, Джордж - лордом Латимером, Роберт - епископом Солсбери, а потом Дарема, Эдвард - лордом Абергавенни. Старший, Ричард, женится на Алисе, наследнице графа Солсбери. От их союза появится множество потомства, из которого один отпрыск, Джон, - стяжает потом титул графа Нортумберленда и маркиза Монтегю, а другой, Джордж, - станет архиепископом Йоркским. Старший, Ричард, прославится: в качестве графа Солсбери он женится на Анне, наследнице графа Уорвика, и с этим титулом сыграет одну из главных ролей в Войнах Алой и Белой Розы - роль Создателя королей. Две его дочери вышли за братьев короля Эдварда IV; и оба брака завершились трагедией: старшая, Изабелла, была отдана Джорджу, герцогу Кларенсу, казненному в 1478 году, а младшая, Анна, сначала стала супругой Эдварда, сына Генри VI и принца Уэльского, убитого в сражении при Тьюксбери в 1471 году, а затем вступила в союз с победителем своего первого мужа, будущим Ричардом III.
   Быстрое разрастание потомства, браки, в том числе и повторные, получения наследства, изъятия имущества и изменения в титулах превратили среду высшей английской аристократии в запутанный узел, делающий историю нашего периода особенно сложной, тем более, что повторения некоторых имен, таких как Ричард, Джордж и Эдвард, лишь увеличивают опасность запутаться. Если матримониальный союз и получение наследства являлись основными средствами увеличить могущество этих вельмож, то наравне с ними и вопреки им существовал еще один путь социального роста, пусть и влекущий за собой больше опасностей из-за вероятных династических столкновений: этот путь - служба королю. Яркие успехи на поприще управления, как центрального, так и на местах, в монаршей резиденции, в качестве дипломата, в лоне Церкви - могли завести владельца достаточно далеко. Это демонстрирует случай Ральфа Кромвеля, поочередно или же одновременно служившего управляющим замка Берквуд, Клипстон-парка, Шервудского леса, исполнителя последней воли и наставника множества богатых аристократов, землевладельца различных монастырей и даже казначея Англии в период с 1433 до 1443 года. Он сколотил себе внушительное состояние с рядом усадеб в графствах Ноттингем и Линкольн, заставив перестроить великолепную крепость Татершелл. Из соображений сомнительной честности Кромвель потребовал от исполнителей своей последней воли вернуть после его смерти неподъемную сумму в 5 481 фунт, плод разнообразных вымогательств. Столь же хищным, жестоким и склонным к мошенничеству был Джеймс Файнс, лорд Сей и Сил, боевой оруженосец до 1438 года, камергер (ключник) королевского дома в 1447-1449 годах, в 1449-1450 годах - казначей Англии. Прибавив лоска, он стал управляющим имений в герцогстве Ланкастер в Сассексе и хранителем 5 портов, группы приморских городов на юго-восточном побережье, обязанных ежегодно в течение короткого периода снабжать 57 судов в целях обеспечения безопасности в проливе Ла Манш (конкретно, это такие города, как Дувр, Уинчелси, Ромни, Хит, Сэндвич). В 1450 году сумма пенсии Джеймса Файнса достигла 302 фунтов. Обычнее выглядит тут Уолтер Хангерфорд. В начале он владел 3 имениями в Уилтшире и в Глостершире, благодаря счастливой череде браков и наследств, Хангерфорд прибавил к ним 13 имений в Суррее, Оксфордшире, Уорчестере, в Сомерсете и в Эссексе. Потом он приобрел еще 13 имений с помощью второго брака. Став казначеем Англии в период с 1426 до 1432 года, Хангерфорд осуществил множество покупок, подаривших ему к 1440 году доход в 700 фунтов. На протяжении службы он занимал ряд должностей в управлении: представителя Уилтшира и спикера (президента) палаты общин в Парламенте, управляющего в герцогстве Ланкастер землями к югу от реки Трент, посла на Собор в Базель и члена Совета; Хангерфорд был связан со всеми важными делами монархии вплоть до 1444 года.
  Количество и разбросанность имущества высшей аристократии делала управление им тяжелым, откуда проистекала необходимость для баронов доверить дела грамотным специалистам, тем более, что хозяева часто отсутствовали, будь то война во Франции, нахождение при дворе или же поездка в массу других усадеб. При владельцах числились главный принимающий, проверяющие, счетоводы, совет, включающий множество юристов, ибо процессы шли безостановочно, и прокуроры, числящиеся при монарших судах. По своей структуре герцогства и графства скорее походили на общества землевладельцев, чем на традиционные фьефы средневековья.
  
   'Ублюдочный феодализм' и система 'Ливреи и службы'
  
   Большей частью из-за приведенных выше причин британские историки используют для описываемой в книге эпохи определение 'ублюдочного феодализма'. В классической феодальной системе, какой она еще повсеместно работала во Франции, сеньор и вассал были связаны клятвой верности, приносившейся одним человеком другому в процессе церемонии присяги. Сеньор доверял вассалу фьеф и обещал ему поддержку в борьбе с врагами; вассал присягал сеньору на верность, которую обязывался проявить во время войны, и на добрый совет, ежели тот понадобится. Не уважающий подобный долг объявлялся вероломным, и связь разрывалась. Такая вошедшая в обычай система в Англии XV столетия повсеместно исчезала. Вместо клятвы верности человека человеку, основывающейся на присвоении земельного надела, все больше прибегали к финансовому контракту: фьеф становился суммой денег, а взаимные обязанности уточнялись документом, буквально разделенным обоими партнерами разрезанием зубцами пилы: свидетельством отступного. В качестве примера: 28 апреля 1474 года Уильям лорд Гастингс, камергер короля и его наместник в Кале, один из самых могущественных сеньоров страны, заключил с джентльменом Николасом Агардом нижеследующий договор.
   'Данное отступное, составленное в 28 день апреля 14 года правления нашего суверена и господина короля Эдварда IV, между Уильямом, лордом Гастингсом, с одной стороны и Николасом Агардом, джентльменом, с другой стороны, свидетельствует, что вышеназванный Николас, по собственной воле и по собственному желанию, связывает и определяет свою жизнь с вышеназванным лордом Гастингсом, прежде всего прочего, дабы ездить и ходить пешим строем с описанным лордом, участвуя и исполняя обязанности против каждого другого в Английском государстве, за исключением религиозных вопросов и вопросов верности по отношению к нашему названному господину суверену и королю и мессиру принцу и к их наследникам. Вышеназванный Николас в любой момент придет на помощь вышеназванному лорду Гастингсу по любой разумной повестке, сопровождаемый столькими снаряженными для войны бойцами, сколько сумеет собрать, за счет расходов, отнесенных на имя этого лорда. В свою очередь лорд Гастингс обещает вышеназванному Николасу быть добрым и любящим господином во всех его предприятиях, помогать ему и защищать его права в степени, которую позволяют закон и совесть. В свидетельство сего вышеназванные стороны прилагают свои печати и собственноручные подписи к настоящим и неизменяемым бумагам об отступном. Дано в день и год, указанные выше'.
  Имена 90 человек, заключивших подобный вид договора с лордом Гастигсом между 1461 и 1483 годами, выявлены. Из них 59 - оруженосцы, и 9 - рыцари, среди которых 2 пэра королевства, принадлежавших к очень известным семьям: это Генри, лорд Грей де Коднор, и Джон Блаунт, лорд Маунтджой. Как можно подвести итог, привычные взаимоотношения сеньор- васссал превратились в связку патрон-клиент, основывающуюся на выплате содержания в наличных деньгах. Словарь, впрочем, склонен отождествлять между собой обе практики: термины 'жалованья' (платы) и 'фьефа' стали почти равнозначными, как и термины 'владелец феода' и 'вассал'. Оплата расходов такого ряда представляла важную часть в распределении средств знатными родами: например, для графа Нортумберленда это было четвертью производимых им трат.
  В результате высшая знать встала во главе настоящей личной армии из нескольких сотен мужчин, получавших жалованье и носивших ливрею (форму) своего господина. Подобное окружение образовывало 'свиту' графа или герцога; верные сподвижники трансформировались в новую версию вассалов, покорных долгу оказать военную помощь или дать совет. Они были преданы поддерживавшему их нанимателю. Поэтому система и обзавелась названием 'Ливреи и службы'.
   Социальные и политические последствия описываемой системы крайне важны и играют существенную роль в карьере Ричарда Глостера, будущего Ричарда III. Именно из-за пренебрежения этим контекстом в адрес нашего героя направляется множество ошибочных суждений. В социальном плане система 'ублюдочного феодализма' или 'ливреи и службы' способствовала расшатыванию традиционного феодального порядка. Возрастающая роль в человеческих взаимоотношениях экономики, основывающейся на деньгах, ослабляла личностные связи. Однако, все оплачивалось звонкой монетой и все покупалось, включая гражданскую и военную службу. Могущество оценивалось способностью предложить большее жалованье, нежели доступное у соперников. Чтобы привлечь сторонников, необходимо было создать соответствующий внешний вид, использовать хвастливую роскошь, продемонстрировать имеющееся богатство. Расходы на великолепную мебель, экстравагантные одеяния, экипажи, усадьбы и замки не останавливали рост, тогда как доходы вельмож находились в равно продолжающемся упадке. Высшая знать ощущала угрозу своему обычному образу жизни и естественному превосходству, основывающимся на рыцарских чести и ценностях. Отсюда проистекает желание оградить себя остатком равного по положению общества, образовав настоящую касту, до крайности закрытую и существующую в подобии тоскующей мечты по воображаемому прошедшему с его театрализованными и не каждому понятными ритуалами. Рыцарские ордена множились день ото дня, но в действительности этот институт утрачивал социальную и военную пользу: создавался красивый фасад, перегруженный символами и отсылками на романы прошлого; устраивались достойные предшественников Пантагрюэля пиры с сотнями приглашенных и десятком перемен блюд; происходили отождествления с мифическими фигурами из первых девяти подвигов Геракла и с героями Круглого стола; дворяне обзаводились гербами и герольдами, специализировавшимися на эмблемах и девизах знати, используемых на дипломатических и военных встречах, причем, девизы принимались заставляющие задуматься, - 'Приду рано или поздно', 'В другой раз лучше', 'Больше траура, чем радости', 'Как вам угодно'. У Ричарда III тоже имелись девиз: 'Верность связывает меня' и герб - белый вепрь. Тем не менее, как мы увидим, он вел себя сдержанно, сомневаясь и явно не испытывая свободы в отношении этих детских игр, подобных турнирам и 'вооруженным выступлениям'. В его взаимоотношениях, решениях и определенных записях угадывается человек, не нашедший собственного места в открывающемся новом мире и не сумевший до конца отринуть ценности минувших лет, человек, маневрирующий между христианской рыцарской доблестью и образом государя Макиавелли, переполненный противоречиями, сложный в восприятии и сам себя не всегда осознающий. В Ричарде III присутствовало что-то от шекспировского Гамлета.
  
  Падение престижа королевской власти
  
   Другим аспектом описываемых изменений, связанных с отклонениями от старого феодализма и распространения практики 'Ливреи и службы', было ослабление власти монарха. С таким утверждением согласился в 1483 году, - временем прихода к управлению королевством Ричарда, - государственный канцлер, епископ Рассел, в своей знаменитой проповеди, где он сравнил сильных мира сего с непоколебимыми скалами, обеспечивающими твердость страны посреди волнующегося моря. Английская монархия, в самом деле, пережила настоящую бурю, заставившую ее основы дрогнуть. Но они оказались достаточно прочными и даже превосходящими по качеству основы монархии Капетингов.
   В центре, или скорее, на вершине государства стоял король. Принадлежа к анжуйской династии Плантагенетов, уходящей корнями в XII столетие, он был священной личностью с минуты коронации, получившей помазание и отныне способной излечивать больных и ослабленных, как и его французский собрат. Ритуал, впрочем, отличался сходством на обоих берегах Ла Манша, покоясь на одинаковых религиозных ухищрениях. Помазание в Англии осуществлялось священным маслом, происходящим с флакона, дарованного Святой Девой лично Томасу Беккету, возведенному в ранг святых архиепископу Кентербери. История повествует о первоначальном сокрытии флакона в Пуатье, в церкви Святого Георгия, а затем в 1307 году доставке его в Англию, после чего тот потерялся в беспорядочном нагромождении вещей внутри лондонского Тауэра, что свидетельствует в пользу некоторого пренебрежения по отношению к дарам Небес. К счастью, Генри IV его нашел, как будто случайно сразу по следам низложения в 1399 году Ричарда II, и это позволило рассуждать о помазании последнего не настоящим веществом, 'созданном выше', и поэтому тот признавался незаконным монархом. Довольно грубый обман, но на него придется закрыть глаза. Существовал, однако, и тест на истинность масла: после помазания признанный король лечил золотушных в процессе тщательно продуманной церемонии, к сожалению, не известной нам по описаниям источников, предшествующих дням правления Генри VIII. Согласно данным Марка Блока, историка королей-чудотворцев, ритуал, последовавший после церемонии коронации Ричарда III, должен был оказаться таким же. Исследователь насчитал более тысячи пришедших для излечения больных, что составляло число, охватывающее обычно год встреч со страдающими от золотухи. Несомненно, люди являлись не только в надежде на выздоровление, начиная со времени правления Эдварда IV, больной получал еще и серебряную монету, что привлекало толпу бедняков и мнимых страдальцев. 'Любопытная трансформация, - писал Марк Блок, - в результате которого милостыня, подаваемая больным, превратилась в настоящую награду, приманку для тех, кто колеблется, не решаясь отправиться к королю и подвергнуться возложению рук, свершилась в тот самый кризисный период, когда государи, оспаривавшие друг у друга корону, отрицали наличие у соперника права творить чудеса. Поверить в то, что это всего лишь совпадение, трудно. По-видимому, каждый претендент пытался любыми средствами привлечь к себе золотушных, алчущих исцеления: ведь выказывая свой чудотворный дар, короли наилучшим способом 'подтверждали', по выражению Фортескью, свое 'неоспоримое' право на корону (Марк Блок "Короли-чудотворцы", М., 1998 г. Перевод В. А. Мильчиной).
   Священный характер особы короля равно проявлялся в другой чудесной возможности: в способности создавать так называемые медицинские кольца. Каждый раз в Страстную пятницу суверен возлагал на алтарь в королевской часовне определенное количество золотых и серебряных монет, затем расплавляемых для отливки колец, имеющих силу исцелять мускульные спазмы, откуда и происходит их наименование колец от судорог. Счета монаршего дворца подтверждают описываемую практику; однако, документы, касающиеся Ричарда III, к сожалению, исчезли, при этом у нас нет причин полагать, что ему удалось избежать подобного ритуала.
   Итак, король рассматривался как проводник Божьего промысла, правящий от имени Господня государством, за которое нес ответственность, как провозгласил в 1477 году канцлер и епископ Томас Ротерхэм в своей проповеди перед Парламентом. Как бы то ни было, образ идеального монарха подвергся изменениям. Религиозный масштаб фигуры отошел на второй план в пользу роли светской: прежде всего от него ожидали обеспечения королевству защиты, порядка и правосудия. Наступил не самый подходящий час для властелина-святого, скорее для государя-завоевателя, славного и справедливого, для государя, известного результатами своей деятельности, чья личная жизнь не подлежала учету, гарантировавшему бы ему величие. Живи он в XIII веке, Генри VI, целомудренный, богобоязненный, покорный духовной братии, простодушный и, предположительно, ставший жертвой убийства, превратился бы в идеал святого и мгновенно оказался бы канонизирован. В XV столетии Генри VI не вызывал чувств сильнее жалости. Авторитет королевских обязанностей серьезно пострадал от превратностей, перенесенных троном на протяжение XIV века: низложения и вероятного убийства в 1328 году Эдварда II, повторения истории в 1399 году с Ричардом II и появления в 1422 году монарха-младенца Генри VI, целиком смирившегося перед супругой-француженкой и окруженного спорящими о принадлежности власти партиями, прежде чем в 1453 году сойти с ума, в свою очередь подвергнуться смещению, далее вернуться на престол в 1470 году, опять оказаться низложенным в 1471 году и, в конце концов, предположительно, пасть убитым. И настолько потерявшая ценность корона достанется в 1483 году Ричарду III.
  Как, после всех представленных выше злоключений, создать образ суверена, избранного Богом, модель добродетели и благочестия, неприкосновенного и почитаемого? Впрочем, король теперь пытался лично сформировать свой лик, участвуя в придании функции собственных, лишь ему свойственных черт. Монархи пеклись о росте народной любви: их выходы становились поводом показаться на производящем впечатление фоне. Они обнаружили пользу в существовании людей грамотных и использовании тех в качестве пропагандистов и принялись вознаграждать дальновидных летописцев, восславлявших их. Начали заботиться об отправке писем в крупные города с целью объяснения проводимой политики. Подводя итог, суверены нового поколения обнаружили, что великий человек создает себя сам. На пороге стояла эпоха создания общественного мнения. Королю следовало уметь казаться; великим монархом был тот, кто не только совершал грандиозные подвиги, но, что еще важнее, знал, как придать им ценность.
  
   От короля-святого к государю-реалисту
  
  Подобное развитие, которому Ричард III честно отдал дань, отразилось в теоретических работах, посвященных институту королевской власти в Англии. Образ идеального монарха больше не лепился епископами, их место заняли юристы. Еще в начале столетия не существовало полноценной конституционной теории: право являлось просто вопросом из области нравственности и теологии. Обязанности суверена были моральными. Это утверждает даже мыслитель-иноверец, подобный Джону Уиклифу, ставшему в 1372 году доктором теологии в Оксфорде: ссылаясь на святого Григория Великого, он учил, что король, как наместник Господа, должен ждать от подданных беспрекословной покорности, и что всякое сопротивление подлежит осуждению. К 1404 году, каноник Солсбери, Ричард Уллерстон, в трактате 'О военных чиновниках', созданном для будущего Генри V, определяет единственными добродетелями, как для монархов, так и для рыцарей, праведную жизнь и ненависть к порокам.
  Таков же и совет, данный в 1405-1410 годах монахом Жаком Ле Граном (Жаком/Яковом Великим) в его 'Философии', далеко не незначительно повлиявшей на Туманный Альбион, где работа была напечатана в 1486 году на английском языке Кэкстоном под названием 'Книги хороших манер'. В ней обнаруживается множество извлеченных из Библии примеров с размышлениями о личных нравственных качествах, требуемых от властителя: ему не следует терять время на игру в кости и на валяние дурака с дамами; королю должно обладать справедливостью и мощью, упражняться с оружием, уважать данные клятвы, поддерживать Церковь и являться образцом рыцарственности.
  С другой стороны находились идеи великого юриста сэра Джона Фортескью, скончавшегося к 1477-1479 годам и считавшегося настоящим основателем английского конституционного права. Фортескью был одновременно и мыслителем, и человеком действия, связанным с политическими событиями своей эпохи. Получив образование в юридической школе Линкольнс-Инн в Лондоне, он был 7 раз избран членом Парламента между 1421 и 1437 годами, 35 раз назначен мировым судьей в 17 различных графствах, стал в 1442 году главным судьей (прокурором) трибунала Королевской Скамьи и оказался затем посвящен в рыцари. Верный Ланкастерам, Фортескью разделил изгнание королевы Маргариты Анжуйской во Франции, попал в плен в битве при Барнете в 1471 году, получил от Эдварда IV прощение и вернулся в родную усадьбу в Глостершире. В созданной им великой книге 'О природе естественного закона' Фортескью различает три типа власти или претворения в действительность суверенитета. В первом, называемом автором 'монаршей властью', правитель следует собственным законам, которые способен изменить мановением руки, он не советуется с народом, облагая его, в зависимости от желания, разного уровня пошлинами. Подобная система использовалась властителями древности, например, Немродом, а также французской монархией. Напротив, при 'власти политической' законы создают граждане, и правительство может быть общественным. Такой системой отличалась Римская республика. Наконец, есть еще и английская система, очевидно, лучшая, ибо она сочетает в себе две предыдущие. При ней король трудится над законами в согласии с представителями народа и естественным правом. В 'Восхвалении законов Англии' Фортескью возвращается к образам головы и тела, взятым из 'Поликрата' Джона Солсбери: 'Все, словно голова на физическом теле, не способно поменять нервные окончания или отказать своим членам в силе или в подпитке кровью. Так и король, который возглавляет политическое тело, не способен поменять его законы или же лишить народ пропитания, если ему этого не позволят или против воли подданных. Ты здесь, государь, являешься формой института политической власти'.
   Живя внутри продолжающихся Войн Алой и Белой Розы, Фортескью извлек из наблюдаемых и затрагивающих его государственных драматических событий урок. Он провозглашал форму умеренной монархии, при которой суверену следует докладывать о мнении представителей его подданных, выражаемом Парламентом. Уровень религиозности падал пропорционально концепции естественного права. Исходя из вышеизложенного, Фортескью воодушевлен практикой значительнее, чем она его трудами, и влияние написанного им на XV век сильно ограничено. Ричард III, современник автора, вероятно, никогда не читал этих работ, но, без сомнения, слышал о Джоне Фортескью. Мужчины находились в противостоящих друг другу лагерях, и после Барнета мыслителю удалось вернуть имущество, лишь отрекшись от былых идей, признав законность королевского титула Эдварда IV, брата Ричарда.
   Последний не являлся теоретиком власти. Им не руководствовала ни какая бы то ни было 'идеология', ни концепция идеального суверена. Ричард действовал, или скорее реагировал, на происходящее прагматически, тем более, что он его не вызывал. Главным руководством данного короля можно считать инстинкт выживания. Разумеется, Ричард унаследовал множество характеризующих средние века ценностей, но, прежде всего, поступал, исходя из реализма, каковое поведение оповещало о свойствах государя эпохи Возрождения, вскоре выставленного на всеобщее обозрение Макиавелли: 'Государь, и особенно новый государь, не может подчиняться правилам и условностям, которые заставляют людей казаться хорошими, потому что для поддержания своего состояния он должен постоянно действовать вопреки своему слову, против милосердия, против человечности, против религии. Он должен быть готов изменить свое поведение в соответствии с ветрами Фортуны и изменением обстоятельств - короче говоря, не отклоняться от хорошего, если он может, но уметь идти во зло, когда это необходимо' (Макиавелли Н. Избранные произведения. М.:"Художественная литература", 1982 год. Перевод Г. Муравьевой). Эти принадлежащие Никколо Макиавелли строки из 'Государя' (1513 год) могут вызвать в уме литературный портрет Ричарда III, на которого флорентиец, тем не менее, никогда не указывал в своих произведениях.
  Рожденному в 1469 году Макиавелли было на 17 лет меньше, чем Ричарду, и многие аспекты его мысли непреодолимо встают в параллель с поступками и карьерой последнего. В 'Государе' он рассматривает случай личности, только что захватившей власть силой, либо хитростью, и исследует средства, каковыми ее возможно сохранить. Для этого флорентиец исходит из реалистичного, а потому пессимистичного, наблюдения за человеческой природой, чьи действия всегда диктуются не любовью, не милосердием, не самоотречением, не добродетелью, но алчностью, тщеславием, двуличием, эгоизмом и злобой. Поэтому гораздо надежнее заставить себя опасаться, нежели чем заставить себя любить. От государя требуется устранять соперников, скрывать намерения, руководить мнением народа с помощью пропаганды. Ему следует покровительствовать религии, ибо та - могучее средство господства над умами. Должно остерегаться заговоров, 'ведь заговор может поставить государя под угрозу или обесчестить: если заговор одержит победу, правитель погибнет; если его раскроют, - сообщников понадобится обречь на смерть, но всегда полагали, что заговор - это изобретение государя, дабы напитать его жестокость, алчность, кровожадность и стремление к благам посылаемых на гибель', - напишет Макиавелли в 'Рассуждениях о первой декаде Тита Ливия' (Макиавелли Н. 'Рассуждения о первой декаде Тита Ливия', СПб.:Кристалл 1998, перевод Р. Хлодовского). Когда государь обнаружит заговор, ему нужно сделать все для исчезновения его членов, вплоть до самого последнего. Выживший попытается отомстить за товарищей; и тогда государи, его помиловавшие, 'не будут стоить сожаления, по глупости или по небрежности, позволив кому-то ускользнуть'.
   Тут не ставится вопроса ни о вынесении нравственного приговора тому, что называют 'макиавеллизмом', в действительности являющегося теоретизированием политики каждой из эпох, ни о приписывании настоящему моменту предшествования Ричарда III Никколо Макиавелли, но стоит настоять на факте соответствия подобных мыслей менталитету и культуре нового политического мира конца XV столетия. Ричард III был современником Людовика XI, семейств Сфорца и Борджиа. Ричард жил в мире, христианский фасад которого все хуже скрывал реальность политических взаимоотношений. Недавняя история Англии - наглядная тому демонстрация. Как, будучи взращен в подобной среде, мог он не подвергнуться ее влиянию? Но это не означает, что Ричард испытал его на себе. Он также разделил с Макиавелли ощущение, что человек исключительно отчасти ответственен за свои поступки, не являясь господином предначертанной судьбы, 'Фортуна' ведет его, хотя бы местами, и величие ведомого покоится на манере, с какой тот смотрит в лицо предстоящим ему событиям.
  
   Основательное управление
  
   Во второй половине XV века английская монархия находилась на перекрестке путей. Подвергаясь угрозам со стороны высшей знати, лишенная доверия повторяющимися незаконными восхождениями на трон, она переживала глубокий кризис, и ее авторитет ослабел. Если монархия выстояла и вышла из кризиса укрепленной, то лишь потому, что обладала основательной структурой институтов, обеспечивших продолжение действий правительства. Король еще сохранял высокую степень влияния, в которую входили определенные традиционные и исключительные права феодальной монархии: в качестве сюзерена или сеньора он мог созвать прямо подконтрольных ему вассалов на большой совет, дабы выслушать их точку зрения. Это носило название права консультации и помощи. Также король мог просить своих вассалов о службе в армии и, в ходе войн Алой и Белой розы, часто прибегал к подобному напоминанию об обязанностях. Еще чаще монарх обращался к созыву заказных комиссий, призывая в войско свободных мужчин из строго очерченного круга графств, пользуясь правом на вето. Но данные военные службы все больше замещались взиманием денег. Суверен назначал и снимал с должностей чиновников из высшего звена управления, созывал и распускал заседания Парламента. Основным органом руководства государством становился Совет, области действия которого, практически, не имели границ. Он состоял из небольшой группы от пяти до десяти человек, куда входили канцлер, казначей, хранитель личной печати, секретарь и любое другое должностное лицо, чье присутствие сочли бы полезным. При Эдварде IV размер Совета значительно вырос за счет соответственно возросшей доли в нем юристов.
   Канцлер, главным образом, отвечал за вопросы права. Во главе множества секретарей он заставлял приводить в должный вид предписания и другие официальные документы, подтверждаемые доверенной ему большой королевской печатью. Канцлер изучал отправляемые подданными прошения. Большая часть из них касалась права на использование или же злоупотреблений, совершаемых шерифами, либо местными судами. Их число тоже росло: 56 прошений было получено в период между 1426 и 1432 годами, 400 прошений - в период между 1443 и 1456 годами и 114 прошений в период между 1456 и 1460 годами. Прошения подвергались рассмотрению в службе канцелярии, выделявшейся способностью дополнять традиционную юридическую систему общего права. Последняя применялась в общественных судах и, в действительности, была довольно устаревшей, иногда даже совсем не подходящей, и не могла соответствовать всем новым прецедентам, появлявшимся в жизни. Служба канцелярии восполняла пробелы общего права и, таким образом, демонстрировала ход судебной практики, породившей параллельно работающий кодекс, называемый Кодексом Справедливости.
  Крайне важная роль принадлежала хранителю личной печати. С помощью секретаря Совета он отбирал ходатайства, отправляемые затем в канцелярию, чтобы поставить там на них большую печать; хранитель определял дипломатические документы, посылал в Парламент повестки, документы о прощении, разрешения, путевые бумаги для безопасного проезда и, посредством малой печати и личной печати монарха, оказывался незаменим для суверена в процессе путешествий.
   Что до казначея, он занимался всегда деликатной областью финансов. Они подлежали управлению исключительно его ведомством. В XV столетии, как и во все эпохи, доходы монаршей казны постоянно казались недостаточными для жизни. Чистый доход, поступающий в королевские сундуки, было сложно рассчитать, ибо значительная доля от налогов никогда не добиралась до Лондона. Она прямо использовалась в графствах для погашения займов и уплаты жалованья представителям власти на местах. Историки оценивают номинальную общую сумму пошлин при правлении Генри VI примерно в 100 тысяч фунтов, но она способна меняться в границах от 75 тысяч до 115 тысяч фунтов. Доходы поступали, в массе своей, из таможенных налогов, особенно на шерсть и ткани, совершенно незаменимые для монархии; это дополнялось поступлениями из сдачи в аренду общественного имущества и из случайных налогов, согласованных, по повелению короля, с Парламентом. Указанные налоги, составлявшие от десятой до пятнадцатой части доходов подданных, не имели ничего общего с истинным положением каждого; они были стандартизированными сборами, взимаемыми по требованию с каждого города и с каждого графства. Известная нехватка в данных средствах обязывала короля обращаться к займам. Кредиторы, в большинстве своем, являлись английскими торговцами, в особенности, часто имеющими отношение к этапу в Кале. Крупные итальянские банки, вкладывавшиеся в военные кампании Эдварда III, как Барди и Фрескобальди, оказались из-за этих вложений разрушенными. Одалживать деньги суверену -мероприятие рискованное: как заставить коронованного должника погасить его кредиты? Отныне они выплачивались не наличными, а ассигнациями из местных доходов от имущества трона, что пропорционально сокращало общий счет, направляемый в монаршие сундуки.
   Вместе с возросшими расходами, возникшими из-за возобновления в 1449 году войны во Франции и с издержками, идущими на оплату службы двора, король все сильнее зависел от сообщества торговцев и от нескольких значительных финансистов, подобных Ричарду Уиттингтону, а также от высшей знати, часто обязанной спонсировать от своего имени военное снаряжение, то есть траты, погашение которых раз от разу становилось все более произвольным.
  Самым затратным сектором хозяйства являлся Дом монарха. В данной области приходилось сталкиваться с расходами на существование двора, штат которого и нужды на представление никогда не прекращали расти. Например, в 1441 году при нем насчитывалось 150 оруженосцев, в 1444 году - 225 оруженосцев, в 1447 году - 258 оруженосцев, в 1448 году - 260 оруженосцев, и в 1450 году - 310 оруженосцев соответственно. Суверену надлежало поддерживать свой уровень жизни и производить им впечатление на знать, на послов иностранных держав и на прочих наблюдателей. Ричард III не избежал подобной обязанности. Требовалось оплачивать обеспечение придворных жильем, полагающейся формой одежды, питанием, отдавать деньги за пиры и церемонии приема дипломатов с тем большим размахом, чем меньше на это имелось средств, следуя хорошо известному политикам правилу: чем беднее, тем основательнее надо обманывать богатством. Что до личных королевских расходов, они просматривались по счетам Монарших Гардероба и Покоев.
  В 1449 году задолженность королевского дома выросла до 24 тысяч фунтов, - четверти общего дохода Казны. Здесь погашения осуществлялись ассигнациями из местных средств, кои вскоре уже не могли отвечать все предъявлявшимся требованиям: в 1450 году серьезный финансовый кризис поколебал монархию Ланкастеров, и произошло это в связке с началом восстания Джека Кэда.
   Самой, может быть, выделяющейся чертой английского королевского правления являлась чрезвычайная разработанность юридической системы, делающей честь, как ответственным политическим деятелям, так и народу. Вне двора канцелярии суверена, о которой мы говорим, различались два судебных уровня. Высший из них состоял из трех юридических инстанций, теоретически включавших три представительства Совета: Королевской Скамьи, Двора общественных обсуждений и Двор министерства финансов. Представительство Королевской Скамьи занималось уголовной и гражданской компетенциями и могло привлечь к суду в случаях нарушения монаршего мира, равно как и в случаях правонарушений, совершенных офицерами суверена, в особенности, шерифами. Двор общественных обсуждений занимался тяжбами среди подданных, а Двор министерства финансов - случаями споров, относящихся к финансовой области.
  Начиная с правления Эдварда III, в XIV веке, Совет взял обыкновение устраивать судебные заседания, по меньшей мере, четыре раза в неделю, собираясь в одном из залов Вестминстерского дворца, украшенного фресками, откуда он и позаимствовал свое название Звездной палаты. Описываемый суд, способный рассматривать все разновидности дел, позволял себе проводить вердикты других судов в вопросах уголовных и в тяжбах о свободной собственности. Разногласия зачитывались перед Звездной палатой как по инициативе короля, так и по ходатайству со стороны истцов, ибо при таких обстоятельствах процедура проходила гораздо быстрее и действеннее, чем в обычных судах. Тем не менее, данный суд обладал грозными полномочиями, особенно, когда на кону находились интересы суверена: мог запереть партии в ожидании вынесения решения, отказать защитнику в предъявлении обвинений, отказаться раскрывать личности обвиняющих вплоть до начала процесса и потребовать присяги от свидетелей и противостоящих сторон. Начиная с правления Эдварда IV, стали использовать пытки. Звездная палата не имела права вынесения смертного приговора или приговора искалечить, но была способна обречь на заключение, на смещение с должности и на уплату денежного штрафа. Несмотря ни на что, ее суд, по всей видимости, пользовался в стране значительной востребованностью, так как помогал взять за горло и привлечь к ответственности финансистов и нечистых на руку советников.
   Английское монаршее правосудие было близко к подданным, благодаря двум изначальным учреждениям: институтам мировых судей и присяжных заседателей. Мировые судьи появились в XIII столетии, и с тех пор их полномочия не прекращали увеличиваться. Назначаемые монархом в каждом из графств они переезжали с места на место, и проводили заседания четыре раза в год. Мировые судьи могли рассматривать все правонарушения, за исключением случаев государственной измены. В 1433 году они добились способности наказывать за применение подложных мер и весов; в 1464 году - необходимости уважать правила изготовления тканей и рассматривать столкновения между хозяевами и рабочими; в 1477 году - права наблюдать за изготовлением даже черепицы. Приговоры зачитывались большим собранием присяжных заседателей из 23 лиц, представлявших графство. С точки зрения Фортескью, подобное учреждение являлось признаком превосходства английского права над правом французским. Однако, следует довольно относительно оценивать его преимущества, ибо присяжные заседатели часто подпадали под давление некоторых местных сеньоров.
   Заметим, в распоряжении у короля находился еще один судебный инструмент, используемый им в моменты кризисов и позволяющий ему насаждать справедливость быстро, или хотя бы эффективно: процедура d'Oyer and Terminer (оповещения о слушании и рассмотрения дела). Мы увидим это в связи со множеством примеров. Да, формулировка звучит странно, она происходит из старофранцузского: 'oyer' (слышать) и 'terminer' (класть конец, завершать). Речь идет об очень старой практике, состоящей в передаче знати графства абсолютных полномочий задерживать, выслушивать, судить и срочно выносить приговор тем, кто создает проблемы. В 1450 году именно так были отправлены комиссии по слушанию и рассмотрению дела с вельможами и юристами, чтобы те приняли участие в подавлении восстания в Кенте Джека Кэда.
  В каждом из графств представителем власти являлся неизбежный персонаж: шериф. Но он выполнял обязанности, повсеместно утраченные потом в свете его значимости. Тогда, как еще в XII веке прежний хранитель шира ('наблюдающий графа', от чего происходит определение шерифа), должность коего возникла в англо-саксонский период, был настоящим заместителем короля в графстве, обладающим практически всеми видами полномочий - судебными, военными, налоговыми и полицейскими. В XV столетии он являлся не более, чем сержантом, поставленным мировым судьей обеспечивать общественный порядок, объявлять созыв на выборы в Парламент и выявлять неплательщиков по займам. Если пост потерял присущий ему блеск, то лишь потому что стал присваемым на год, хотя раньше более или менее оказывался собственностью владельца, погашавшим за него ренту. Несмотря ни на что, должность шерифа принадлежала одному из вельмож графства, выполнявшему две основные задачи: созыв и управление поднятым в графстве войском, так называемым окружным отрядом, и разработка листа с вопросами, обращенными к присяжным заседателям. Если у шерифа были хорошие взаимоотношения с местным сеньором, он мог заслужить себе серьезный авторитет.
  
   Парламент: вспомогательное средство королевской власти?
  
   Как излагал в середине века юрист Джон Фортескью, английская монархия не являлась абсолютной: суверену приходилось создавать ее образ вместе с представителями его объединяющихся подданных в Парламенте. Это было редкостью, внушавшей англичанам сильную гордость. Разумеется, в большинстве европейских стран существовали избираемые собрания, способные быть допущенными к сотрудничеству с королем, как, например, Генеральные Штаты во Франции. Но они созывались очень редко и в обычное время скорее служили палатой записей, чем органом наблюдения. В Англии дела шли совершенно иначе.
   В период своего первого серьезного официального созыва в 1295 году Парламент теоретически представлял три сословия государства. Духовные отцы после этого стали там довольно малочисленными: 2 архиепископа, 19 епископов и только 27 аббатов, тогда как в 1305 году их насчитывалось 75 человек. Что до светских лордов, - в начале в Парламенте присутствовали лишь графы и бароны. В XIV веке к ним добавились герцоги, маркизы и носители важных для Франции титулов, которыми вознаграждали верных слуг монархии: герцоги Ланкастеры, Кларенсы, Глостеры и Йорки, появившиеся благодаря Эдварду III, а также маркизат Дублина, созданный Ричардом II. Как известно, перечисленные титулы имели лишь почетное значение, в отличие от французской действительности, они не подразумевали никакой земельной или судебной власти. Право заседать в палате лордов передавалось по наследству и не связывалось с владанием той или иной областью: это было единственной привилегией данных вельмож! В случае совершения государственной измены или уголовно наказуемого преступления они подлежали суду равных им пэров (отцов отечества); за меньшие проступки знать, как и все, представала перед королевским судом, при этом освобождаясь от заключения в тюрьму за долги. Превосходство пэров являлось, поэтому, исключительно социальным: ни в каком другом случае они не образовывали привилегированный орден. Король имел право назначать новых пэров, но редко прибегал к подобной возможности, из-за передачи по наследству затрагивающую будущее. Светских лордов равно было довольно мало: сороковая часть от общей численности населения.
   Заметно необычной являлась палата общин, состоявшая из двух групп избранных представителей: с одной стороны рыцарей, а с другой - горожан разного уровня. Каждое из 37 английских графств выбирало по два рыцаря среди джентльменов, оруженосцев или же рыцарей, носящих доспехи, в нем проживающих. Выборщиками были свободные держатели земли с доходом от 40 шиллингов в год, оплачивающие все выпадающие на их долю расходы. Держатели арендного договора исключались из голосования, какой бы ни была стоимость разрабатываемой ими земли. Наконец, епископские города проводили выборы среди граждан, а те из них, которые находились в статусе поселений, избирали в кругу мещан. Количество поселений постоянно колебалось: в начале XIV века их насчитывалось 166 единиц, но в 1445 году - только 99 единиц; Генри IV прибавил к общему количеству 8 единиц, а Эдвард IV - 5 единиц. Определенные, наиболее значительные, города добились статуса графств, в каждом из них существовали собственные шериф и особая избирательная система, близкая к системе настоящих широв (графств). Так обстояло дело с Лондоном с XII столетия, с Бристолем - с 1373 года, с Йорком - с 1396 года и с Ньюкаслом, Норвичом, Линкольном, Халлом, Саутхэмптоном, Ноттингемом, Ковентри и Кентербери - с XV столетия.
   Принцип прямого избрания серьезно менялся от одного поселения к другому. Самые богатые оказывались самыми продвинутыми, сохраняя право голосования за наиболее преуспевающими торговцами и ремесленниками, уже принимавшими на себя необходимые для города обязанности. В 1429 году специальный акт Парламента попытался ограничить количество избирателей и избираемых ими по причине беспорядков, толчеи и шума, сопровождавших эти собрания. Выборы, как гласит текст 'из-за чрезвычайно большого и не подходящего числа людей (...), значительная часть коих состояла из избирателей малого достатка, либо же из неимущих, где каждый претендовал на равный по весу голос... нуждались в зажиточных рыцарях или оруженосцах, относящихся к данным графствам'. Целью было сохранить право избрания для социальной элиты графств. Это подтвердил статут 1445 года, исключивший из процедуры голосования йоменов и оставивший доступ к нему за самыми знатными рыцарями и оруженосцами. Поэтому не следует ожидать от собраний тех лет революционных решений, тем более, что среди избираемых присутствовало множество членов королевского дома: в 1453 году в 18 графствах было по одному, а еще в 2 графствах по 2 человека монаршей крови. Столько же там находилось шерифов и членов министерства финансов.
   Палаты Лордов и Общин заседали отдельно друг от друга. Собственно говоря, только первые формировали Парламент, собираясь в палатах с таким наименованием в стенах Вестминстерского дворца. Общины устраивали собрания скромнее в помещении капитула или столовой монастыря по соседству. Если не считать крайних случаев, лишь их спикер обладал доступом в палату Парламента. Этот персонаж стал важен в XV веке. С 1384 года он избирался и председательствовал над Общинами.
   С XIV столетия статуты начали предусматривать ежегодные заседания. Они не происходили с кажущейся нам сегодня точностью, однако, возрастающие финансовые нужды суверенов вынуждали тех очень часто обращаться к доверенным представителям подданных. Тем более, что налоги утверждались, в общей части, исключительно на год. Менее удачливый в этой области, чем 'кузен', король Франции, недавно добившийся утверждения постоянного прямого налога, английский суверен должен был заручаться согласием страны всякий раз, когда хотел собрать доходы выше, нежели это позволяли его собственные владения. А такое с недавних пор происходило неизменно. Во всем, касавшемся прямого налогообложения, присутствовала абсолютная основа: оно было менее строгим для непрямых пошлин на обмены товарами, однако, серия наследующих друг другу статутов не давала монарху ничего, кроме скромного пространства для маневрирования. Нужды Столетней войны толкали королей на попытки отыскать дополнительные средства и наполнить военную казну через вынужденные дары и выжимаемые 'милости'. Собиравшийся при Ричарде III, в 1483 году, Парламент запретил подобные практики. Как видим, у королевской власти не существовало особого выбора, и в процессе каждого парламентского заседания перед нами предстает серьезный торг: пошлина в обмен на какую-либо выгоду или какое-либо обещание. Все зависело от искусности партий и от популярности проводимой королем политической линии. Тем не менее, Эдварду IV удалось не созывать Парламент чаще 6 раз в течение 22 лет. Он пользовался дополнительными доходами, проистекающими из взноса от пенсии в 50 тысяч фунтов, выплачиваемой Людовиком XI в исполнение мирного договора в Пикиньи 1475 года.
   Палата Общин обладала правом инициативы внесения финансовых законопроектов, ведь именно общины, в основном, принимали на себя тяжесть их выполнения. Следуя требованиям правительства, они предлагали поднятие уровня налогов (самое частое, десятой и пятнадцатой частей от доходов). Затем проект читали в палате лордов, дабы получить их согласие, пусть те ни разу не отказывали. Полномочия Парламента были в равной степени законодательными. Эта деятельность выражалась в форме 'статутов'. Начиная с XIV века, король не мог их отозвать. Он иногда так и поступал, но шаги в данном направлении всегда воспринимались, как злоупотребление. Суверен чаще использовал свою власть в освобождении некоторых лиц от подчинения тому или иному статуту.
  Парламент обладал инициативой в предложении законов. Во времена Ричарда III установился обычай, по которому собранию следовало подготовить полный текст законопроекта в разработанном виде статута, по окончании, подписываемом согласным сувереном на французском - 'такова воля короля' или им на французском же языке отвергаемом - 'король осведомится о вопросе'. Вне этих общих и торжественных законов, соответствующих французским эдиктам, король мог заниматься законотворческой деятельностью в недрах Совета относительно малозначащих, либо временных проблем в форме ордоннансов. Границы подобной возможности были очень расплывчаты и временами вели к злоупотреблению со стороны монарха в сторону тенденции к абсолютизму. Особенно это касалось Ричарда II.
   Парламент, наконец, обладал судебными полномочиями, широко используемыми в серьезных случаях. Обвиняемые в уголовных преступлениях или в государственной измене пэры подлежали суду палаты лордов. Если она не заседала в этот момент, то суду пэров под председательством лорда Высокого Управителя. Лорды могли равно исправить ошибки, совершенные в прочтении закона нижестоящими судами. Еще важнее считалась процедура объявления импичмента: палата общин была способна привлечь любого английского подданного к суду палаты лордов. Чаще применялся лишь акт о лишении гражданских и имущественных прав. По нему без судебного рассмотрения избавлялись от политически опасных личностей. Законодательная, но ни в коем случае не судебная, процедура лишения гражданских и имущественных прав позволяла почти всегда приговорить к смерти без прохождения юридического процесса того или иного человека. Это стало бы лучшим из орудий самоуправства, но, как и всякий статут, она требовала согласования с королем и Парламентом. Когда последний проявлял покладистость, суверен не колебался подобным образом отправлять к палачу своих противников. Акт о лишении гражданских и имущественных прав оказался крайне выгодным в течение войн Алой и Белой розы: в 1459 году множество знатных йоркистов потеряли, благодаря ему, жизни. В 1461 году наступила очередь ланкастерцев. Затем с помощью акта о лишении гражданских и имущественных прав попал в заточение, по инициативе Эдварда IV, сам Генри VI. В 1477 году его жертвой стал герцог Кларенс. Ричард III довольно практично извлечет из этого средства выгоду.
  
   На пути к национальной Церкви
  
   Равно Ричард сумеет извлечь пользу из основательного воздействия на умы английской Церкви. Несмотря на ее слабые точки, злоупотребления, и критические замечания, чьим объектом она была, Церковь оставалась действительно главной силой управления населением. Прочно структурированная, она включала в себя 19 диоцезов, разделенных между 2 архиепископами - Кентерберийским и Йоркским. Епископства делились на архидьяконства, а те - на приходы, число которых плохо известно, оценки их достигают цифры от 9 тысяч до 52 тысяч, где первая названная, несомненно, ближе к реальной обстановке. Во главе диоцеза находился епископ, часто отсутствующий, которому помогали генеральный викарий, епископ-помощник и чиновник, ответственный за епископское правосудие. Он надзирал за брачными делами, вопросами завещаний, случаями лжесвидетельствования, клеветы и оскорбления нравственности. Епископский суд был отягощен множеством дел: на церковную область Кентербери в 1482 году пришлось 636 дел, 77 из которых касались духовных лиц.
  Епископ являлся основным винтиком духовного управления, но исполнял еще роль гражданскую и политическую: больше половины управленческого штата относилась к епископскому корпусу. Отсюда происходила решительная важность подбора им подчиненных, целиком контролируемого королем через принятие в 1351 и 1353 годах статутов о попечителях и о первом министре. Они запрещали избрание из кандидатов носителей писем о резерве понтифика и осуждение англичанина чужеземным трибуналом, а точнее говоря, римским. Настороженное отношение к Папе уже пышно расцветало в Туманном Альбионе. Теоретически, епископ избирался канониками диоцеза, в действительности, кандидата выбирал король и предлагал его на рассмотрение Папы, всегда того одобрявшего, - ведь пребывающий в кризисе институт Папства не мог позволить себе пойти с английским сувереном на столкновение. Добившись согласия Папы, коронованный властелин давал собранному капитулу 'время на избрание', то есть разрешал выбрать уже одобренного претендента. Таким образом, епископат полностью подчинялся политической необходимости. И это на протяжение войн Алой и Белой розы создавало проблемы. При каждой новой смене правящей династии назначенные низверженным королем епископы оказывались в довольно сложном положении по отношению к узурпатору. И, так как значительная их часть принадлежала к среде высшей аристократии, они были склонны защищать интересы скорее семьи, чем суверена. Самые смелые противостояли короне, самые приспособленные - возвращали когда-то принадлежащие им ризы.
   Образованные английские епископы времен Ричарда III отличались неоспоримыми интеллектуальными достоинствами, но в нравственном и пасторском плане были, однако, посредственными. От них, впрочем, и не требовали казаться образцами аскетизма. Но Ричард III, тем не менее, являлся более требовательным в данной сфере, чем его предшественники и наследники. Что до низшего уровня приходского духовенства, оно состояло из настоятелей (ректоров) и викариев (епископов, оставшихся без епархии). Для руководства духовной жизнью в конкретной местности первые, владея приходом, получали десятину, а вторые спонсировались собственником прихода (монастырем, сеньором или епископом). Что у первых, что у вторых доходы были скромными. В диоцезе Кентербери 37 викариев и 54 ректора получали меньше 12 марок в год. В диоцезе Херефорда соответственно 30 и 50 марок, а в Чичестере - 25 и 34 марки. Некоторые из них могли обладать также и дополнительными источниками доходов. В королевстве насчитывалось около 9 тысяч церковных льгот, значительная доля коих приходилась на часовни и на хоры, основанные благочестивыми дарителями. Те просили отправления служб в течение года, необходимых для спасения их душ в обмен на доход от определенных благ. Капелланы могли также оказаться во главе далеко не бедных вотчин. В 1472 году капеллан диоцеза в Йорке, Джон Пикеринг, умерев, оставил после себя стадо рогатого скота стоимостью в 20 фунтов. Викарий Гэйнфорда упомянул в своей последней воле 99 фунтов - в качестве стоимости сельскохозяйственных богатств, 36 фунтов серебром - как цену за доспехи, две чаши для омывания рук, белье, четырех лошадей и многочисленные богослужебные книги. Внушительный перечень других завещаний равно доказывает - приходское духовенство не чуждалось некоторой книжной культуры.
   Но, в конечном итоге, обычное священство переживало кризис. Число действительных монахов упало к завершению столетия в королевстве с 7 тысяч до 2 тысяч, тогда как накануне начала Черной Смерти их было более 12 тысяч. Все ордена, - и старые, и недавно возникшие, находились в состоянии заката. Средняя наполненность в 50 самых крупных бенедиктинских аббатствах составляла около 50 монахов к последним годам XII века и около 30 монахов - к 1500 году. Крайст-черч, обширнейшее бенедиктинское аббатство государства, включало не более 70 монахов, тогда как тремя веками ранее там было 150 человек. В Сент-Олбансе их число рухнуло с отметки в 100 человек до 57, в Редингском аббатстве - со 100 до 40 человек соответственно, да и сам образ простого священника подвергся серьезной деградации.
  Как бы то ни было, духовенство в XIV столетии превратилось в мишень оживленной критики со стороны инакомыслящего движения, преследуемого властями, однако, серьезно отмеченного определенными духовными кругами: со стороны лоллардов. Это протестное движение многим обязано оксфордскому университетскому работнику, Джону Уиклифу (1320-1384). Уроженец Йоркшира, получивший в 1372 году степень доктора теологии, он обучал в университете, уже являясь ректором в Латтеруорте близ Лестера. Уиклиф опубликовал множество трактатов, в которых выдвигал радикальные мысли. Например, отрицание пресуществления, культа святых, абсолютной власти Папы и кардиналов и практики выдачи индульгенций, - все то, что позволяет видеть в нем провозвестника Реформации. Произведения Уиклифа осуждались как еретические, но он избегнул возможных санкций, благодаря своим могущественным покровителям. Именно критика им духовенства, распространяемая морем проповедников, соблазнила впоследствии верных ему и обнаружилась в рассеянном виде у лоллардов. Она обличала чрезмерное богатство епископов, отвергала десятину, отлучение от церкви, веру, не основанную на Библии, практику паломничеств и культа образов, требовала для всех священников строгой жизни, если не аскетичной и необходимости перевести Библию на английский язык, дабы сделать ее доступной для народа. У лоллардизма существовали некоторые свойства секты, его можно было сравнить с расцветшим в XVI веке пуританизмом, им предвосхищенным. Происхождение термина представляется возникшим на континенте - от средненемецкого слова 'Lollaert', чей корень 'Lullen' означает 'бормотать', рассказывать тихим голосом, что вызывает ассоциации с некоторыми тайными религиозными практиками. Став объектом яростного подавления с применением многочисленных казней, лоллардизм существовал подпольно, в особенности, на севере страны. Глядя на сдержанность, требование чистоты и благочестие Ричарда III, нельзя не сопоставить их с подобными качествами лоллардов. У короля лежал перевод части Нового Завета, сделанный Уиклифом, книги где Ричард собственноручно совершал пометки. Он воспитывался в Йоркшире, на родине философа, и приход Латтеруорт, где Уиклиф служил настоятелем (ректором), находился совсем рядом с Лестером, где Ричард часто жил. Разумеется, Ричард III сохранил элементы традиционной католической веры, но в том, что касается нравственности, влияние на него лоллардизма представлялось очень вероятным.
  Английское духовенство почти не реагировало на доктринальные заблуждения Уиклифа. Его ответ, помимо казней, ограничивался двумя вещами: воодушевлением общепринятой ортодоксальной проповеди, дабы отвлечь верных от сделанных Уиклифом ошибок, и украшением церквей, чтобы привлечь в них верующих, которых пугало опустошение мест культа лоллардами. Подобные реакции будут характерны и для Церкви в эпоху Контрреформации, укрепляя родство между этими двумя эпизодами. Важность проповедей стала, действительно, значительной. Ректор Оксфордского университета, Томас Гаскойн, в своем Богословском словаре сетует на низкий уровень проповедников и, как и в Кембридже, старается приложить усилия к развитию в Англии искусства проповедовать. Сам Ричард III верил в силу наставления и его влияние на общественное мнение.
   У Уиклифа существовала и оборотная сторона, интересная для политической власти: он восхвалял пассивное смирение подданных перед королем. Последний, равно как и наместник Господа на земле, мог распоряжаться всем, и его повеления, справедливые или нет, нельзя было оспаривать, даже духовенству. Кроме того, 'национальный' король, предпочитающий интересы собственного государства иностранным, воплощал в себе культурную идентичность народа. Эта мысль соответствовала чувству царящей вокруг нетерпимости, выразившейся в 'Клевете на английскую полицию' 1436 года, бичующей привилегии, дарованные чужеземным торговцам,
   Позволив тем, как заключили вы молчком,
   Носы нам утереть родным для нас платком.
  Поражение в борьбе с Францией, принятое Англией в 1453 году, увеличило у населения возмущение людьми, до последних пор, считавших себя превосходящими его. Унижение и разочарование проникли вглубь и вызвали в 1439-1440 годах меры довольно нетерпимые: была устроена полная перепись иностранцев, результаты которой выявили 16 тысяч имен, входивших, может статься, в общность из 30 тысяч человек, то есть в 10 % от численности Лондона. На собственников иностранного происхождения повесили особый налог в 1 шиллинг и 4 пенса, а на чужеземцев на светской или духовной службе - пошлину в 6 пенсов. Выплат избежали лишь женщины-иностранки, вышедшие за англичан, дети, моложе 12 лет и слуги знати, как, например, те, кто находился при королеве Маргарите. Чужеземные торговцы и их сделки попали под пристальный надзор. Только высококвалифицированные работники и предприниматели, демонстрирующие редкую активность, принимались с распростертыми объятиями, например, стеклодувы или прибывшие в 1445 году два грека, специализирующиеся в изготовлении дамасской стали. Эпизод с Жанной Д, Арк уже достаточно растревожил общественное мнение. Окончательный крах в Столетней войне обострил враждебность по отношению к иностранцам, рожденным во Франции, но равно от него пострадали также и фламандцы с итальянцами.
  И английская Церковь, в скором времени готовящаяся превратиться в 'англиканскую', работала в том же ключе, укреплявшем ее единство с монархом. Иногда представители духовенства от епископств Йорка и Кентербери встречались на собрании, называемом Созывом, устраиваемом либо по требованию архиепископа, либо по повелению суверена. Каждый из Созывов решал внутренние вопросы диоцезов, но также был и налоговым органом, обязанным устанавливать рост королевской пошлины на все поступающие в Церковь прибыли. Эта пошлина, определяемая в качестве 'добровольного' дара, являлась знаком единства между монархом и 'его' духовенством, даже если и встречала порой сопротивление. Лишь маловажные прибыли в 12 изымаемых в год марок в 1475 году представляли 45 % от общей суммы доходов.
  
   Молва, образование и интеллектуальная жизнь
  
   Главенствующее впечатление, проистекающее из кратко описанной картины политического и социального положения в эпоху Ричарда III, - сумбур. Время проблем, войн гражданских и в чужой державе, незаконных занятий трона, ослабления королевской власти перед лицом возрастающих честолюбивых замыслов высшей аристократии, - вторая половина XV века в Англии неизбежно должна была стать периодом сомнений, переосмысления традиционных средневековых ценностей и возникновения нового типа поведения. Между Средними веками и Возрождением пролегла фаза неуверенности, в течение которой возможным казалось все. Утратившее ориентиры общественное мнение было открыто всем ложным новостям: распространились доверчивость и суеверия, а главным действующим фактором политической и социальной жизни оказались слухи.
  Разносимые солдатами, нищими, бродячими торговцами и равно странствующими монахами слухи распространялись на рынках и на приходских собраниях, а присущая им сила увеличивалась тем больше, чем дальше отступало доверие к традиционным властям - к Церкви и к представителям суверена. Слухи о колдовстве касались даже высшей аристократии. В 1441 году супругу Хэмфри Глостера осудили на пожизненное пребывание в тюрьме за использование черной магии. В 1469 году в колдовстве обвинили тещу короля Эдварда IV. В том же преступлении подозревали его брата, герцога Кларенса. Истории о некромантии ходили повсюду, после смерти Эдварда IV, например, появились слухи об отравлениях. Их сопровождали россказни о совершениях убийств, о государственных изменах и о заговорах, не отставали пересуды о пророчествах, как, к примеру, повествовавшие о смещении наследников Эдварда IV кем-то, чье имя начинается с буквы Г (не тут ли всплывает Джордж - Георг, герцог Кларенс?). Филипп де Коммин лично пишет, сколько англичан страдали от излишней доверчивости, суеверий и любви к предсказаниям. С точки зрения властей на местах, слухи являлись одновременно и источником опасности, и оружием, их следовало опасаться, но и уметь с осторожностью использовать. В подобном окружение понятие истины становилось относительным: она превращалась в дело пропаганды и принадлежала самым умелым. Ричард еще вспомнит об этом.
   Тогда же начал повышаться уровень образования в классах, отличающихся благосостоянием и рождением: бездна между народной культурой и культурой элит расширялась. Росло число приходских школ и соответственно задач по ликвидации неграмотности - даже в среде собственников средней руки, йоменов. Епископы, городские корпорации и богатые торговцы рьяно соперничали друг с другом за право основания школы. На самом низком уровне обучали читать и писать, равно как и понимать основы латыни. На втором уровне образование уже приобретало специализацию: в городах торговцы отправляли своих сыновей в грамматические школы изучать технику продаж и право, потомство дворян-помещиков - джентри посвящали в трудности стихосложения, в том числе и на латыни, в риторику и диалектику, дабы те могли поддерживать в хорошем обществе честь семьи. Так произошло с юным Уильямом Пастоном, в 1477 году посланном в уже престижную общественную школу в Итоне, основанную в 1440 году Генри VI. Такие постановления всегда включали аспект благотворительности: в Итоне содержали 70 'несчастных бедных школяров', проходивших обучение бок о бок с учениками со стороны. Что касается отпрысков высшей знати, иногда они отправлялись в общественную школу, но чаще получали образование в семейном замке с помощью духовного лица или же посылались на весь период ко двору могущественного герцога или графа, где в качестве оруженосцев больше изучали турнирное мастерство, охоту, пение, танцы, верховую езду и поведение в обществе, нежели латинскую риторику. Так произойдет с Ричардом, который 4 года будет находиться во владениях семьи Невилл, а именно графа Уорвика, 'Создателя королей', в Йоркшире.
   Это не значило, что интеллектуальным воспитанием пренебрегали. Множество молодых представителей знати ехали в университеты, особенно для изучения права, что всегда могло пригодиться в случае тяжбы, как писала сыну матушка Джона Пастона: 'Я вам советую обдумать будничный совет вашего батюшки на тему изучения права. Он много раз повторял, что любой, кому предначертано жить в усадьбе Пастонов, испытает необходимость в умении защищать себя'. Университеты, шла ли речь об Оксфорде или о Кембридже, уже являлись друг для друга соперниками. Оксфорд запятнал себя воспоминаниями об Уиклифе и, находясь под подозрением в том, что стал очагом лоллардизма, терял студентов. Тем не менее, в XV столетии были основаны три новых колледжа: Линкольн Колледж - в 1427 году, благодаря Ричарду Флемингу, епископу Линкольна, Колледж Всех Душ - в 1438 году, благодаря Генри VI, и колледж Магдалины - в 1458 году, благодаря Уильяму Уэйнфлиту, епископу Винчестерскому. Кембридж, наконец, оказался на пике развития, пользуясь милостями правления Ланкастеров: в 1441 году Генри VI основал при нем Королевский колледж, чья высокая часовня парила над городом своими пышными веерообразными сводами, завершенными лишь к 1515 году. В 1448 году Маргарита Анжуйская основала в Кембридже колледж Королевы - Куинз-колледж, в 1428 году братья-бенедиктинцы из Кройлендского аббатства приняли участие в создании колледжа Магдалины, а в 1473 году Роберт Вудларк создал колледж Святой Екатерины, где запретил изучение гражданского и канонического права, способствующих сутяжническим наклонностям епископов и сеньоров. Там уделяли внимание исключительно философии и теологии.
  Подобное университетское образование, столько раз описанное гуманистами XVI века во главе с самим Эразмом, не должно подвергаться такому презрению. Конечно, оно перегружено множеством дополнительных вопросов, иногда вынуждающих забыть о главном. Также, разумеется, в Англии XV столетия не существовало великих философов или теологов уровня Иоанна Дунса Скота, либо Уильяма Оккама, поставивших в XIV веке томизм в довольно затруднительное положение. Но, что, несомненно, важнее, споры затронули более широкие круги студентов, профессоров и даже просвещенной элиты, свидетельствуя о подлинном интересе к основным проблемам взаимоотношений между людьми и между Богом и людьми.
  Серьезной философской и богословской проблемой, сотрясавшей эти круги в эпоху Ричарда III, была загадка отношений между свободным судьей, обязательным условием для существования Божественной карательной справедливости, и наличием Божественного предвидения: если Господу заранее известно, что случится далее, как и состав 'грядущих контингентов', как их называли, разве можно еще считать человека несвязанным в его выборе? Вопрос вышел на первый план, благодаря вновь обретенным Комментариям к 'Изречениям' Пьера Ориоля, преподавателя теологии в Париже, умершего в 1320 году. С его точки зрения ответ являлся логичным, - человек не обладает свободой, он зависит от судьбы, предопределенной Божественной волей. У диспута возникли важные нравственные последствия: он ставил проблему ответственности за совершенные действия: виновны ли мы в наших преступлениях, кражах, обманах и несправидливых поступках, если Господь заранее знаем, что мы на это решимся? Ричард III, несомненно, размышлял над загадкой, ведь он интересовался ходом университетских споров. Например, в 1484 году король останавливался в Кембридже, принимая там участие в богословских и философских дискуссиях, питавших естественную для правителя обеспокоенность.
   В конце концов, у него были книги. Более того, Ричард их читал! Это доказывают рукописные отметки, в них обнаруженные. Личные библиотеки не представлялись в те времена редкими: 20 % завещаний, оставшихся от жителей Лондона, упоминают некоторые произведения, преимущественно богословского характера. У знати книг имелось еще больше, но среди них отдавали предпочтение летописям и произведениям об охоте, рыцарстве и военных доспехах, заглушая голод тоскливых мечтаний высших слоев общества. В 'Деяниях троянцев' аристократы обнаруживали, - двумя самыми старинными учреждениями человечества являлись брак и рыцарство, Иисус оказывался мужчиной благородного происхождения, носившим латы с гербом предков, а четыре евангелиста относились к представителям голубой крови, ведущим род от Иуды Маккавея. Это не было в точности тем, чему учили в богослужебных книгах, изобилующих чудесами, но, согласно логике событий, находилось в епископских библиотеках, где хранились религиозные произведения. Некоторые епископы владели собраниями значительной ценности: епископ Кентербери, Арундел, в часовне держал 207 книг, а в кабинете - 352 книги. Архиепископ Джон Кемп владел 263 томами, касающимися права и богословия. Епископ Херефорда, Джон Трефнант, был обладателем 91 тома, каждый из которых относился к гражданскому, либо к каноническому праву. Епископ Или, Уильям Грей, скончавшийся в 1478 году, подарил Баллиол-колледжу Кембриджского университета 181 книгу, как рукописной, так и печатной работы. Среди них встречались многочисленные произведения эпохи классической древности и труды всех великих средневековых теологов, включая и Пьера Ориоля.
   Университетские библиотеки, очевидно, были самыми обеспеченными необходимой литературой. Их запасы происходили, в основном, из личных пожалований. Таким образом, Оксфорд воспользовался щедростью одного из крупнейших собирателей книг XV века, герцога Хэмфри Глостера (1391-1447 годы). Истинный сумасшедший на почве любви к печатному слову, он приобретал все, что мог отыскать: покупал, заимствовал, но не отдавал владельцам: графиня Уэстморленд оказалась вынуждена прибегнуть к правосудию после смерти Хэмфри, дабы вернуть взятое им произведение. Тем не менее, названный Хэмфри демонстрировал великодушие по отношению к Оксфордскому университету, которому в период между 1435 и 1444 годами подарил 281 рукопись. В 1448 году произошла поставка еще 120 томов, стоимостью в 1 тысячу фунтов. Среди этих книг можно было найти много классики на латыни, много сочинений Отцов Церкви, но еще и трудов философов, подобных Абеляру, и мирских авторов, таких как Петрарка, Бокаччо и Данте. Не доходя до равной степени одержимости, Ричард также любил книги, продажу которых одобрял, поощряя их ввоз с континента. Размеры собственной библиотеки Ричарда не отличались скромностью, он способствовал развитию новой, появившейся в германских землях почти одновременно с его рождением, технологии - книгопечатания.
  
   Возникновение культурной тождественности
  
   Изобретение Гуттенберга, которое произведет в будущем революцию в обмене мыслями, распространялось в Англии крайне медленно. В 1480 году, через 30 лет после появления на свет, в королевстве работало лишь 4 печатных станка, тогда как в Италии их насчитывалось 50 штук, в германских землях - 30 штук, во Франции - 9 штук, в Голландии, как и в Испании, - 8 штук, в Швейцарии - 5 штук, и во Фландрии - 5 штук. Только в 1477 году Уильям Кэкстон, изучавший искусство книгопечатания у германцев и во Фландрии, поместил первый печатный станок в стенах Вестминстерского аббатства. Там Кэкстон напечатает около сотни работ, в том числе, вышедших из-под пера Джеффри Чосера и Джона Гауэра, он издаст 'Смерть Артура' Томаса Мэлори и множество других книг на английском языке. Тут и заключается проблема: существовал ли тогда современный печатнику английский язык? Кэкстон размышляет об этом в предисловии к своему переводу 'Энеиды'. 'Я сделал зарок удовлетворить всех моих читателей. Чтобы достичь этого, я взял старую книгу и просмотрел ее. Конечно, английский в ней был так груб и так неясен, что мне почти все казалось непонятным. Конечно, современный нам язык основательно отличается от того, на котором говорили в дни моего появления на свет. (...) Этот просторечный английский менялся от одного графства к другому. (...) Разумеется, сложно удовлетворить вкусы каждого, учитывая различия и в языке'. Очень часто англичане даже друг друга не понимали. Английский язык - это продукт смешения терминов кельтских, саксонских и французских, отчасти приспособленных к латыни. Язык знати серьезно отличается от языка народа, язык северян неудобоварим для южан, а жители востока страны - иностранцы для жителей запада. Совершая выбор и распространяя его с помощью печатного станка, Кэкстон способствовал закреплению стандартной модели понятного всем английского языка, как поступит половину столетия спустя с немецким языком Лютер. Ричард станет помощником Кэкстону в его заботах о деле единообразия в речи.
   Создание в Англии литературы отличалось чрезвычайной скудностью. С момента смерти в 1400 году Джеффри Чосера вплоть до появления к 1500 году первых произведений Томаса Мора ни один талантливый писатель не породил работы, достойной остаться в летописях литературы. Помимо горстки специалистов, кто сегодня слышал имена и читал витиеватые стихотворения Томаса Хоклива, а также умершего в 1451 году Джона Лидгейта? Англичане тех лет удовольствовались перечитыванием Чосера, Уильяма Ленгленда, истории о Джоне Мандевилле, рыцарских романов, приключений короля Артура и его товарищей по Круглому столу, некоторых песен и баллад. Даже единственный достойный упоминания писатель, сэр Томас Мэлори, уроженец Уорвикшира, состоящий на службе графа Уорвика, отыскал вдохновение в старом артуровском цикле, превратившемся в тему его главного труда, напечатанного Кэкстоном в 1485 году, - 'Смерти Артура'. Этот выбор обнаруживал у пребывающей в состоянии упадка аристократии вышедшие из моды рыцарские мечты. Свежий ветер гуманизма, уже продувший из конца в конец Италию, еще не коснулся берегов Туманного Альбиона. Иностранные путешественники тоже подтверждали подобную задержку; в конце века итальянский дипломат заметил, что англичане не доверяют новинкам, предпочитая обожествлять обычаи: 'Если монарх предложит отменить древнее правило, граждане посчитают, что его вырывают из их жизни'. Ибо они убеждены в своем превосходстве: 'У англичан крайне высокое представление о себе и о том, что им принадлежит; они полагают, что одиноки во Вселенной, и что в мире не существует ничего, кроме Англии. При виде хорошо держащегося иностранца жители Туманного Альбиона объяснят это его 'сходством с англичанами''.
   Такое отношение многим обязано их недавней истории. Победы в течение первых этапов Столетней войны убедили англичан в собственной недосягаемости, а обратный ход событий, начавшийся с 1429 года, подтолкнул их к замыканию на себе. Из завоевателей они стали сторонниками уединения, и это утешило их гордость: островитяне сразу оказались непохожими на других, и тех превосходящими.
  Менталитет, не собирающийся исчезать и обнаруживаемый в области художественности: в XV столетии английские архитектура и скульптура дистанцировались от французского готического стиля, выбрав то, что называют перпендикулярным стилем и новым типом свода, более сложным и изысканным. Свод веерного характера, чьи самые впечатляющие примеры относятся к самому окончанию текущего века или к началу века следующего, отмечает часовню Королевского колледжа в Кембридже и часовню Генри VII в Вестминстере. Но его превосходные экземпляры также находят и среди множества великолепных приходских церквей Котсуолдса, Мидлендса и Восточной Англии. Работы над величественными соборами были завершены еще до 1400 года, поэтому совершаемые в XV столетии, усилия касались больше переделок деталей. Они видны в личных часовнях кардинала Бофора и епископа Уэйнефлита, равно как и в чудесном алтаре в Винчестере. Также важные тончайшие видоизменения сложно не заметить внесенными в 1476 году в Или, в 1484 году - в масштабный алтарь в Сент-Олбансе, между 1421 и 1437 годами - в южное крыльцо Глостерского собора, в часовни и библиотеку в Солсбери, в 1470 году - в колокольной башне в Дареме. В 1472 году были проведены отделочные работы в Йорке. В 1441 году в Виндзоре приступили к сооружению Итонской часовни, а в 1472 году - к строительству занимающей территорию замка часовни Святого Георга.
   Гражданская архитектура равно дала некоторые прекрасные примеры городских домов торговцев, имений помещиков и значительных трудов в великолепных замках аристократии, чтобы те можно было использовать одновременно и желая бытовых удобств, и не отступая от привычных правил. Эти два требования могли казаться противоречащими друг другу, но они еще и выражали переходный характер эпохи. В качестве примера можно привести возведение главных ворот и барбакана (внешнего, круглого в плане сооружения на подступах к крепости) в Алнвике, в графстве Нортумберленд, дополненное двумя низкими башнями в замке Уорвик, жилище сначала 'Создателя королей', а потом, - начиная с 1471 года, его зятя, герцога Кларенса.
  
   1400-1452 годы: упадок содержания английской политики
  
   Невозможно понять личность и избранное Ричардом III поприще, не зная культурного, экономического, социального и политического наполнения его времени. Что до последнего, нам следует вспомнить об основных чертах истории Англии на протяжение половины предшествовавшей его рождению столетия. О чертах истории бурных, хаотических, подготовивших и объясняющих трагедию, которой обернется жизнь Ричарда, герцога Глостера, а затем и короля страны.
   Век начался очень плохо для монархии: Ричард II, низложенный в 1399 году, был заперт и убит в 1400 году. И подобное произошло не в первый раз. В 1327 году Парламент сместил короля Эдварда II по нижеследующим причинам: неспособность управлять, отказ прислушиваться к мудрым советам, подрыв религиозных догм и многочисленных благородных семейств, утрата Ирландии, Шотландии и Гаскони, неуважение к принесенной при коронации присяге оказывать справедливость всем и каждому и корректировать свое жестокое и слабовольное поведение. Монарха впервые низложили представители его подданных. Посаженный в замок Беркли, он был там, как еще недавно считалось, убит под покровом великой тайны. Не существует никаких официальных доказательств совершения преступления, но (до недавних пор - Е. Г. - см. Яна Мортимера 'Величайший из изменников') это не внушает ни единого сомнения. Речь идет о замещении общепринятой казни.
   Сценарий повторился в 1399-1400 годах, но уже по иным причинам: Ричард II вел себя, словно деспот с манией величия, ни оказывая уважения ни общественным законам, ни приобретенным аристократией ранее свободам. Судебные задержания, безосновательные конфискации, вымогательства, требования земельных наделов, подтасовки в Парламенте и постоянные нарушения священной присяги происходили в таком масштабе, что даже редкие сторонники суверена задавали себе вопросы о его душевном здоровье. Для современников подобное поведение имело конкретное наименование: тирания. В марте 1399 года Ричард II лишил своего кузена, Генри Боллинброка, внука Эдварда III, его наследства - герцогства Ланкастерского. Это стало последней ошибкой монарха. Генри, находившийся в Париже в изгнании, высадился в июле на берегу принадлежащего ему герцогства с небольшим войском. Скорость, с которой он одержал победу, обнажила крайнюю степень нелюбви к королю в народе. Покинутый всеми Ричард должен был стать пленником в замке Флинт, в северном Уэльсе, после чего его перевезли в лондонский Тауэр.
  Генри Ланкастер, также являющийся ближайшим претендентом на корону, собрал группу из духовных лиц и представителей знати, провозгласившую его Генри IV, сувереном Англии по праву наследования и завоевания. Произошедшие изменения были гораздо радикальнее, чем имевшие место в 1327 году, когда Эдварда II заменили его сыном Эдвардом III. Теперь же прямая линия династии прервалась. Что до низложенного Ричарда, лорда осудили несчастного на пожизненное тюремное заключение в секретном обиталище. Однако живой бывший король, даже пребывая в узилище, представлял собой постоянную угрозу, ибо вполне мог оказаться средоточием заговоров, нацеленных на его восстановление на троне. Поэтому, убийство для нового властелина было не связанным с судебным преследованием обязательством. Таким образом, Ричард II таинственно сканчался в темнице замка Понтефракт на севере. Но и мертвый прежний монарх мог оказаться равно неудобным, как и живой. Самозванные короли Ричарды будут раскачивать престол Генри IV и провоцировать восстания аристократов против суверена из рода Ланкастеров. Самым опасной из интриг окажется сплетенная могущественным графом Нортумберлендом из семейства Перси. Разразится настоящая война, в ходе которой граф и его сын, Гарри Горячая Шпора погибнут от чужой руки, как и граф Уорчестер, граф Дуглас и архиепископ Йорка, Ричард Скроуп, поддержавший их, подвергнувшиеся казни. Так началась кровавая гекатомба под корень подкосившая высшую знать в течение столетия.
   Генри IV умер в 1413 году. Правление сына Боллинброка, Генри V (1413-1422) превратилось в краткий, но славный для Англии период. В свою очередь возобновив предъявленные Плантагенетами на французскую корону претензии, молодой суверен перезапустил Столетнюю войну, одержав блестящую победу при Азенкуре (в 1415 году) и завоевав земли государства Капетингов к северу от Луары. В 1420 году, согласно условиям договора, заключенного в Труа, победитель, казалось, достиг преследуемой цели. Он собрался жениться на Екатерине, дочери короля Карла VI, и, после смерти последнего, уже сошедшего с ума и старого, унаследовать французский трон: объединить под одной короной и Англию, и Францию.
   Победа оказалась миражом. В 1422 году Генри V скончался, вероятно, от дезинтерии, на несколько месяцев опередив Карла VI. Он оставил в качестве наследника младенца 9 месяцев от роду: Генри VI. Аристократия грезила о подобной возможности взять под надзор королевскую власть и добиться различных преимуществ. Дядюшки короля распределили между собой роли, и их задача была тем более сложна, что теперь не одно, а два государства требовали управления. Старший, Джон, герцог Бедфорд, носивший титул регента, обустроился в Париже. Ему следовало не только руководить Францией, но и завершить завоевание при том, что юг страны сплотился вокруг 'суверена Бургундии', Карла VII, сына Карла VI. Младший, Хэмфри, герцог Глостер, знаменитый любитель книг, встал во главе Англии с титулом ее защитника.
   Так было положено начало катастрофе. Война во Франции обернулась довольно плохо: после эпизода с Жанной Д, Арк (1429-1431 годы) и смерти Бедфорда (в 1435 году) нападения англичан стали понемногу отбивать. В 1435 году, согласно Арраскому договору, они утратили союзника в лице бургундца, а в 1436 году констебль Ричмонд снова взял Париж. В 1444 году два истощенных противника заключили в Туре, которое растянется на пять лет. Правление Англией подверглось парализации из-за соперничества между Глостером и Генри Бофором, епископом Винчестера. В 1445 году последний выдал за короля, достигшего уже 24 лет, французскую принцессу: 16-летнюю Маргариту Анжуйскую, дочь Рене Анжуйского. Этот выбор тоже был катастрофичным: красивая, образованная и воспитанная, умная и чрезвычайно властная Маргарита немедленно добилась влияния на супруга, несчастного Генри VI, благочестивого до приторности, слабого разумом и вскоре скатившегося в безумие. Юная королева не замедлила стать до крайности не любимой народом. Женщина, француженка, в государстве с возрастающем уровнем нетерпимости, которая навязывала свою волю мужу-англичанину и претендовала на управление страной, быстро оказалась в глазах подданных абсолютно невыносимой. Тем более, что она приняла участие в развязанной партиями борьбе вокруг трона. Маргарита поддерживала Уильяма де Ла Поля, герцога Саффолка, сторонника мира с Францией, против Хэмфри Глостера, склоняющегося к возобновлению боевых действий. В 1447 году герцог Глостер был задержан в связи с неясными обвинениями в колдовстве и подозрительно неожиданно скончался 23 февраля. С этого момента Саффолк, при покровительстве Маргариты, стал истинным властителем Англии. Он ненасытно собирал блага и титулы, включая и полученный в 1448 году статус герцога.
   Но тут на сцену вышел довольно опасный противник. Ричард, герцог Йорк, отец будущего Ричарда III. Родившись в 1411 году, он оказался во главе внушительных владений, унаследованных от родственников. Его батюшка, Ричард, герцог Кембридж, был казнен в 1415 году за создание заговора, направленного против Генри V, с соответствующим изыманием состояния по акту о лишении имущественных и гражданских прав. Однако, в 1432 году владения и права сыну вернули. Кроме того, юный Ричард унаследовал титул и земли дядюшки Эдварда, второго герцога Йорка, погибшего при Азенкуре. Став в 1415 году сиротой, Ричард, третий герцог Йорк, попал в воспитанники при дворе Ральфа Невилла, герцога Уэстморленда, на чьей дочери Сесиль он в 1438 году женился. В 1425 году брат его матушки, Анны Мортимер, бездетным ушел в мир иной, и молодой человек также унаследовал огромные владения последнего в Уэльской марке, равно как и графство Ольстер в Ирландии. В общей сумме годовой доход от имений Ричарда Йорка, разбросанных по всему королевству, оценивался в 7 тысяч фунтов.
   Ричард являлся юношей серьезным, спокойным, физически крепким и нормально для своего времени образованным и развитым. На первый взгляд он не пугал политическим честолюбием, но колоссальное богатство, вопреки личным качествам, превращало его в вероятную опасность для правления Саффолка. Поэтому доверить Йорку предпочли задачи престижные, но надежно отдаленные от средоточия власти. В 1436 году, в 24 года, после смерти герцога Бофора, Ричарда назначили наместником во Францию. Там он вступил в отношения соперничества с герцогом Сомерсетом, отпрыском рода Бофоров, с которым должен был делить ответственность за надзор за оставшимся от английских владений на континенте.
   Вместе с супругой Сесиль Невилл Ричард сформировал примерную семью: у них появилось множество детей, лишь семеро из коих дожили до зрелого возраста. А именно, - Эдвард, будущий Эдвард IV, Джордж, будущий герцог Кларенс, и Ричард, будущий герцог Глостер и король Англии Ричард III. Сесиль ни на миг не оставляла мужа. Она сопровождала его как во Францию, так и в Ирландию, став внимательной и мудрой матерью для их потомства.
   В 1445 году Ричард Йорк вернулся на занимаемую в Нормандии должность. Он пожаловался на действия Сомерсета и потребовал деньги, следуемые ему за лично понесенные расходы. В совете между Ричардом и герцогом Саффолком возникли разногласия. Маргарита Анжуйская, все больше нелюбимая населением, к Йорку относилась с осторожностью. После согласования с Саффолком было принято решение назначить Ричарда наместником в Ирландию, дабы отдалить от герцога и основательно занять. В действительности, сэру Томасу Стенли выдали наставительный приказ убить Йорка в процессе путешествия. Из-за неизвестных нам обстоятельств попытка потерпела крах, и в 1449 году Ричард занял полагающийся ему в Дублине пост.
   В тот же год возобновилась война во Франции, и это стало подлинным бедствием. Карл VII взял Руан, разбив близ него англичан у Форминьи. Нормандия, изначально относившаяся к англо-норманской монархии земля Вильгельма Завоевателя, оказалась потеряна. Население Туманного Альбиона пришло в ярость, взывая отрубить Саффолку голову. Парламент вынес его кандидатуру на процедуру импичмента - то есть обвинения в незаконных действиях и осудил на пять лет изгнания, меру народ Англии не удовлетворившую. Когда герцог уже приготовился отплыть во Францию, судно перехватили в проливе недалеко от Кале. Саффолку, недолго думая, снесли голову 3 мая 1450 года, а тело выбросили на берег. Убийство обернулось сигналом к кровопролитному восстанию, затронувшему весь юг страны. Епископ Чичистера, Адам Молейнс, стал жертвой расправы в Портсмуте (например, Fryde, et al. 'Handbook of British Chronology' делится с читателем совершенно другой датой - Е. Г.), его жребий разделил епископ Солсбери, а в Кенте Джек Кэд повел на Лондон войска.
   Даже учитывая мгновенные разгром и подавление мятежа, правительство Маргариты Анжуйской столкнулось с серьезной угрозой. В середине лета пришли сведения, что из Ирландии вернулся герцог Йорк, дабы установить, как он утверждал, порядок. Королева испугалась. Она попросила вернуться из Франции для противодействия Йорку герцога Сомерсета. Это опасное предложение представляло нешуточную опасность для короны слабого Генри VI. Ибо можно подозревать, что и герцог Йорк, и герцог Сомерсет, каждый претендовали на трон, тем более правомерно, что у суверена до сих пор не появилось наследника. Если бы положение не поменялось, оба вельможи оказались бы двумя самыми законными из кандидатур. Особенно Сомерсет: он был внуком четвертого сына Эдварда III, Джона Гонта, герцога Ланкастера, тогда как Ричард Йорк приходился внуком пятому сыну Эдварда III, Эдмунду Лэнгли, графу Кембриджу, первому герцогу Йорку. Но у него существовал и другой козырь: матушка Ричарда, Анна Мортимер, происходила от дочери третьего сына Эдварда III, Лайнела, герцога Кларенса. Как бы то ни было, мы стоим у истоков войн Алой и Белой розы между домом Ланкастеров (алая роза), происходящих от герцога Ланкастера Джона Гонта, и домом Йорков (белая роза), происходящих от Эдмунда Лэнгли, первого герцога Йорка. На текущий момент у власти находились Ланкастеры во главе с Генри VI, прямым потомком Джона Гонта, а Йорк продолжал заверять, что единственной его целью являлось переустройство правительства, он только обновит свою присягу монарху в верности.
   В октябре 1450 года по требованию Ричарда Йорка Парламент потребовал устранения Сомерсета и многих из его сторонников. Двор колебался: в декабре Сомерсет оказался задержан, а несколько дней спустя назначен камергером (ключником) дома короля и капитаном Кале. Оскорбленный Ричард Йорк вернулся в свои замки в Уэльской марке. В январе 1452 года казалось, что вот-вот начнется открытая война: Йорк объединил подотчетные ему армии и направился к Лондону. Войско суверена, во главе с Генри VI и королевой Маргаритой пошло навстречу герцогу. Ричард Йорк попросил суда над Сомерсетом, монарх согласился. Доверчивый Ричард распустил солдат и обнаружил, что остался совершенно один. Тем временем Маргарита и Сомерсет колебались отдать повеление убить соперника, пользующегося в народе любовью. Пришлось остановиться на великолепной церемонии в соборе Святого Павла в процессе которой Ричарду было необходимо принести клятву поддерживать мир, не поднимать войска и повиноваться королю. После чего он вернулся в свой замок Ладлоу, в Уэльской марке, откуда в конце августа 1452 года начал возвращение владений. В конце сентября Ричард находился в 150 километрах к северу от столицы, в крепости Фотерингей, с супругой Сесиль, которая 2 октября подарила жизнь их четвертому сыну, названному в честь отца, Ричардом.
  
  Глава 3. Ричард-ребенок
  
  В войне Алой и Белой Розы (1452-1461 годы)
  
   Замок Фотерингей, сегодня исчезнувший, в 1452 году являлся внушительной крепостью, чьи самые старые части датировались 1100 годом. Он был почти целиком перестроен во второй половине XIV века Эдмундом Лэнгли, сыном Эдварда III и первым герцогом Йорком, заняв господствующее положение у течения реки Нен. Окруженный двойным рвом и зубчатой стеной с обрамленными массивными башнями воротами замок включал в себя старый нормандский донжон и ряд более современных зданий для жизни и размещения мастерских. Область по соседству характеризовалась болотистой и лесистой равнинностью, Болотами, протянувшимися вплоть до обширного земноводного района Уош, где сливались Северное море, тина, серое небо и соленые воды. Этот таящий опасность район поглотил в XIII столетии и казну, и архивы Иоанна Безземельного.
  
   Младший сын герцога Йорка, покровителя и защитника королевства
  
  Именно в данной цитадели, изначальном очаге дома Йорков, появился на свет 2 октября 1452 года Ричард, одиннадцатый ребенок Ричарда Йорка и его супруги Сесиль Невилл, достигшей к той поре 37 лет. Лишь шестеро из их детей еще оставались в живых: три мальчика - Эдмунд, Эдвард и Джордж и три девочки - Анна, Елизавета и Маргарита. Новорожденный оказался хил, хрупок, с легкой врожденной деформацией позвоночника, да и сами роды прошли тяжело. Черная легенда станет потом использовать подобные обстоятельства, вещающие о дурном, начиная с первых лет XVI века: Томас Мор напишет, что дитя покинуло утробу матери ногами вперед, 'даже будто бы с зубами во рту и волосами, ниспадающими до плеч' (Томас Мор 'Ричард III', М., 'Наука', 1973, Перевод с английского и латинского М.Л. Гаспарова и Е.В. Кузнецова). Более того, младенец родился в неблагоприятный с астрологической точки зрения период, 'при восходящем Скорпионе, и подобно скорпиону, действующему исподтишка, но оставляя за собой хвост из смертей, поступал и описываемый Ричард' (Томас Мор 'Ричард III', М., 'Наука', 1973, Перевод с английского и латинского М.Л. Гаспарова и Е.В. Кузнецова). Трудная беременность Сесиль даже растянулась на два года, согласно Джону Ру. У такого собрания глупостей могла быть исключительно одна цель: представить читателям рождение чудовища, явившегося на свет против воли, под злой звездой, искалеченного, грозившего матери потерей жизни после продлившегося 24 месяца интересного положения, следуя одним, или опередив предначертанный срок, следуя другим.
   Уродлив, исковеркан и до срока
   Я послан в мир живой; я недоделан, -
   Такой убогий и хромой, что псы,
   Когда пред ними ковыляю, лают.
   (Уильям Шекспир 'Ричард III, I, 1' Перевод А. Радловой).
  Таким образом, на каждом из этапов жизни Ричарда легенда будет мешать его настоящей истории. Легенда, настолько временами экстравагантная, как в приведенном сейчас отрывке, что будет этим проявлять истинную природу героя, но временами берущая тон значительно тоньше, и поэтому, кажущаяся достоверной и еще более опасной для знания исторической правды. По ее полотну следует продвигаться осторожно, на каждом шагу проверяя твердость почвы под ногами.
   Свои первые годы Ричард провел в крепости Фотерингей вплоть до наступления 1459 года. Он очень редко виделся с родителями. Отец мальчика, герцог Йорк, пребывающий под внимательным наблюдением ланкастерского правительства Генри VI и королевы Маргариты, считался человеком чрезвычайно могущественным и потенциально очень опасным для короны противником. Это порождало заботы, злоключения и смещения, разделяемые с ним его женой. Равно Ричард оказался лишен присутствия большей части старших братьев и сестер. Анна была на 13 лет его старше, Елизавета - на 8 лет. Девочек отправили ко двору дружественных Йоркам знатных семей. Старшие братья, Эдмунд и Эдвард, получали воспитание в стенах другого родового замка - в Ладлоу. С Ричардом находились брат Джордж, на 3 года его старше, и сестра Маргарита, старше ребенка на 6 лет, невольно выполняющая для него роль матери. Взаимоотношения с Джорджем, будущим герцогом Кларенсом, отличались двойственностью. Тот был вызывающим восхищение старшим братом: прекрасно сложенным, обаятельным, замечательным рассказчиком, но и ревнивым, капризным, властным, добивающимся всего, что только пожелает. Маргарита отдавала ему нескрываемое предпочтение. Джордж являлся типичным избалованным ребенком со всеми из этого вытекающими неприятными качествами, в конце концов, спровоцировавшими его гибель. Данный вывод не просто домысел: он основывается на тщательном изучении личных документов, исследованных историком Корой Скотфилд.
   Воспитанный в отсутствии родителей, в окружении едва ли проявлявшей внимание сестры и эгоцентричного брата, Ричард провел раннее детство, еле успев раскрыть свои качества, что благоприятствовало формированию направленного внутрь себя характера, таинственного и тревожного. Несомненно, он слышал разговоры о неприятностях батюшки, еще не имея возможности осознать ставки в разворачивающейся политической борьбе. Действительно, когда Ричарду не исполнилось и года, события принялись набирать скорость. 17 июля 1453 года англичане потерпели поражение близ Бордо, - в битве при Кастийоне, Аквитания оказалась для них утрачена. Месяц спустя король Генри VI сошел с ума. На протяжение нескольких недель новость держалась в секрете, - опасались, как бы это не воодушевило претендентов на трон, - Сомерсета и Йорка, - пересмотреть принадлежащие им права. Тем не менее, в октябре королева Маргарита подарила жизнь сыну, Эдварду, что позволило теоретически обеспечить для династии будущее. Однако в свете грядущих лет требовалось переустроить вертикаль власти. Совет фрейлин королевы Маргариты решил назначить герцога Йорка покровителем и защитником государства, тогда как Сомерсет попал под арест. Ричард Йорк стал новым влиятельным лицом страны. Он отнял у Сомерсета должность капитана Кале и забрал его себе, тогда же добившись подтверждения своего титула правителя Ирландии, поставив своего шурина, Ричарда, графа Солсбери, на место канцлера и получив для старших сыновей графский титул: Эдвард стал графом Марчем, а Эдмунд - графом Ратлендом.
   Время покровительства государству и его защиты не затянулось: к Рождеству 1454 года Генри VI вновь обрел душевное здоровье. Совет немедленно изъял у герцога титул покровителя и защитника, лишив его сторонников их обязанностей, освободив Сомерсета и вернув тому капитанство в Кале. Тогда Ричард Йорк удалился в замок Сандал в Йоркшире. Положение полностью перевернулось с ног на голову. Теперь уже Сомерсет жаждал мести. Договорившись с королевой, он вызвал герцога Йорка на Большой Совет, должный пройти в Лестере 21 мая 1455 года для 'организации безопасности монарха'. Речь шла о западне, которой предназначалось захлопнуться за спиной вельможи, чтобы потом послать его на казнь. Но Ричард Йорк не жаловался на сообразительность. Поэтому он со своим другом, графом Солсбери и сыном последнего, графом Уориком, объединил на севере войска направился с ними к Лондону. Трое мужчин послали Генри VI письмо, заявляя о верности и подчеркивая, - выдвинутые против них обвинения ложны. Генри VI, может статься, сумасшедшим больше не был, но слабым правителем оставаться продолжал. Его супруга Маргарита в обществе Сомерсета и других знатных вельмож как следует повлияла на государя и выдвинулась с армией навстречу Йорку, Солсбери и Уорику. Встреча состоялась в нескольких километрах к северо-западу от Лондона у Сент-Олбанса, где 22 мая 1455 года развернулось первое сражение того, что потом назовут войнами Алой и Белой Розы.
  
  Уорик, завоеватель побед в деле йоркистов
  
   Благодаря нападению с крыла Уорика, герцогу Йорку понадобился почти час, чтобы вынудить бежать войско суверена. Началось кровавое убийство представителей знати. Герцог Сомерсет, граф Нортумберленд, граф Стаффорд, лорд Томас Клиффорд были убиты. Герцог Бэкингем, граф Дорсет и граф Девон - оказались ранены и взяты в плен. Граф Уилтшир бежал, сам король получил в шею стрелу. Тем временем победители преклонили перед Генри колени и снова принесли ему присягу в верности, утверждая, что стремились исключительно освободить его от опеки своих врагов. И затем все вместе вернулись в столицу во главе с монархом, по правую руку сопровождаемым новым хозяином положения - герцогом Йорком в его праве. Три дня спустя, в процессе церемонии в храме Святого Павла, Ричард Йорк возложил корону на голову Генри VI, после чего созванный Парламент проголосовал на всеобщее прощение.
   С 1455 до 1458 года оба лагеря не спускали друг с друга глаз, готовясь к возобновлению вражды на фоне растущего из-за угрозы французского вторжения напряжения. Герцог Йорк, вернувший себе статус покровителя и защитника государства летом 1455 года, когда короля сразил новый приступ безумия, управлял Советом, поддерживаемый союзниками - графом Солсбери, герцогом Норфолком и графом Уориком. Сила и влияние последнего не переставали расти. Совет постановил назначить Ричарда Уорика капитаном Кале, предоставив ему пост первостепенной важности в будущих противостояниях. Там находились самый крупный постоянный гарнизон королевства, оплачиваемый из займов, подписываемых местными торговцами, и флот, способный держать под надзором пролив. В Кале размещались 2 тысячи вооруженных солдат и лучников, в среде которых Уорик мгновенно заручился любовью, обеспечив им регулярную выплату жалованья, идущую из его личного кошелька. Кале был не только городом и портом, вход куда охранялся башней Рисбенк, он еще являлся территорией в 40 квадратных километров, протянувшейся до крепостей Гисне и Гам, чью оборону Уорик основательно усилил.
   Тогда как до настоящего момента удачливые капитаны Кале в нем почти не жили, рассматривая пожалованный им ранг в качестве источника престижа, граф Уорик отнесся к порученной задаче ответственно. Он потребовал ознакомления с техникой навигации, заставил созвать капитанов и экипажи Дувра, Сэндвича, Лидда и Ромни, быстро став опытным моряком, господином Ла Манша, защитником английских торговцев, способным сразиться в 1458 году с испанским флотом, сохранить уважение ганзейцев и захватить крупный ганзейский парусник. Ричард Уорик в мгновение ока превратился в уважаемого соратниками героя, восхищающего население Кале и побережья, от Кента до Корнуолла.
   В 1455 году Ричарду графу Уорику и будущему 'Создателю королей' исполнилось 26 лет. Являясь членом могущественной семьи Невиллов, он приходился сыном графу Солсбери и владел имениями, разбросанными по всей стране, тем не менее, средоточие его могущества находилось на севере, в Йоркшире, где любимыми домами молодого тогда человека были замки Миддлхэм и Шерифф Хаттон. Его гербовое изображение, Обточенный кол, реял почти везде на этой территории. В 1449 году Ричард стал графом Уориком после смерти своего бездетного родственника. Обладая грандиозными богатствами рода Бошам, он также был бароном Элмсли и Хенслейпом, господином Гламоргана и Морганнока; владел более чем 150 имениями и десятком замков в 21 графстве. Среди них такими, как великолепные твердыни Уорик в Мидлендсе (в центральных землях) и Барнард в Йоркшире. Титул графа Уорика сделал из Ричарда первого графа королевства.
   Пылкий любитель турниров, он проявил в сражении при Сент-Олбансе неоспоримые военные таланты. Победа его союзника и друга герцога Йорка существенно основывалась на отважных действиях кавалерии Уорика. В процессе битвы Ричард также сумел оценить рано развившиеся способности старшего сына сподвижника, Эдварда, графа Марча, достигшего всего лишь 13 лет. Между подростком и молодым чеоловеком зародилось дружеское согласие.
   Уорик являлся самым могущественным соратником Ричарда, герцога Йорка. Их союз вынуждал внимательно относиться к серьезной угрозе, нависшей над монархией Ланкастеров, во главе которых стояли безумный суверен и крайне нелюбимая народом королева. Помимо статуса покровителя и защитника государства Йорк взял себе должность коннетабля страны. Двор, где господствовала Маргарита Анжуйская, в 1456 году обустроился в Ковентри. Молодая женщина делала все, намереваясь избавиться от герцога Йорка и его союзника Уорика. Сначала она назначала на ключевые посты своих сторонников: Лоуренса Бута - на хранение личной печати, графа Шрусбери - в казначейство, Уильяма Уэйнфлита в канцелярию. Затем Маргарита предложила шотландцам союз против покровителя и защитника, дойдя до поощрений соотечественника - Пьера де Брезе, сенешаля Анжу, в походе на побережье графства Кент. Вместе с тем отвращение к ней населения продолжало расти. О ее личной жизни ходили неприятные слухи: болтали, что Маргарита была возлюбленной графа Уилтшира, а сын королевы, Эдвард, являлся незаконнорожденным отпрыском последнего.
  В 1458 году произошло подобие перемирия, но даже оно оказалось ложным, поэтому обе стороны приготовились к вооруженному столкновению. Маргарита собрала армию в Ковентри, в июне 1459 года, тогда как герцог Йорк, граф Солсбери и граф Уорик договорились о встрече в Ладлоу. Юный семилетний Ричард впервые окажется прямо и целиком погружен в конфликт. Отец мальчика попросил у супруги, Сесиль, покинуть Фотерингей с младшими детьми, Джорджем, Маргаритой и Ричардом, и приехать, дабы присоединиться к нему, в Ладлоу, где Ричард Йорк уже находился со старшими сыновьями, Эдвардом и Эдмундом. Итак, в целях большей безопасности, семья воссоединилась на землях Уэльской марки. В течение этого времени Солсбери, оставивший север с армией верных ему солдат, также направлялся к Ладлоу. 23 сентября он столкнулся с отрядом королевского войска при Блор Хит, близ Маркет Дрейтона, победоносно нанеся солдатам тяжелый урон, в процессе чего был убит лорд Одли. Теперь Солсбери мог с чистым сердцем присоединиться к герцогу Йорку в Ладлоу.
   Оставался последний участник триумвирата: граф Уорик. Он находился в Кале, где продолжал работу по переустройству гарнизона. Весной 1459 года он посетил соседа, герцога Бургундии, Филиппа Доброго, властителя Фландрии, благоволящего к дому Йорков. Мужчины по достоинству оценили друг друга, ибо разделяли горячее восхищение институтом рыцарства и окружающей его культурой, символами и ритуалами. Уорик отдавал должное блеску бургундского двора, а Филипп - военным достоинствам гостя. Они обсудили возможность сближения перед лицом общего французского противника и столь же общий интерес в отношении возмущения против дома Ланкастеров.
  
   Первый оборот колеса судьбы: поражение при Ладлоу, 1459 год
  
   И после описываемого Уорик получает сообщение от герцога Йорка и графа Солсбери, требующих от него прибыть в Ладлоу и присоединиться к ним. Ричард собирает 600 человек, но они дают ему понять, что не желают воевать против суверена, поэтому графу следует им пообещать, что подобного не случится. После этого, в конце сентября, он отплывает в Англию с небольшим войском под руководством довольно сомнительного персонажа, пирата Эндрю Троллопа.
   Уорик присоединился к союзникам в Ладлоу. Род Йорков находился сейчас в полном сборе. Маленький Ричард впервые стал свидетелем военного собрания, созванного по повелению его отца и того, кого все давно рассматривали в качестве героя, - графа Уорика. Семилетний ребенок, несомненно, не понимал уровня ставок в создавшемся положении, но он присутствовал, когда батюшка, герцог Йорк, и его кумир, граф Уорик, готовились дать бой королю Англии, Генри VI, - своему законному монарху. Положение, по меньшей мере, сбивало с толка и мало подходило для внушения уважения к королевскому достоинству и присяге, данной суверену. Ричард-ребенок находился в месте, являющемся лагерем мятежников, которому он желал успеха. Должно быть, мальчик испытал разочарование и получил горький опыт краха и унизительного жребия, предназначенного для побежденных.
   Войско герцога Йорка не имело возможности сойтись на равных условиях с войском Генри и Маргариты. Слишком мало аристократов откликнулись на призыв, тогда как армия суверена обладала огромным численным преимуществом, как в людях, так и в артиллерийских машинах. Они появились под стенами Ладлоу в начале октября 1459 года. 12 октября, после безрезультатной отправки к суверену послания, заверяющего его в своей верности, герцог Йорк попытался оказать сопротивление близ моста Ладфорд Бридж, но имеющиеся у него силы быстро иссякли, а 600 приведенных Эндрю Троллопом человек, унеся с собой некоторые ресурсы, покинули лагерь. Йорк с союзниками рисковали попасть в ловушку. Ночью герцог, два его старших сына, граф Солсбери и граф Уорик приняли решение, вряд ли славное, но мудрое, - бежать, оставив на месте оружие и знамена. Они разделились: Йорк с сыном Эдмундом отправились в Ирландию, тогда как Солсбери, Уорик и Эдвард, граф Марч, постарались вернуться в Кале.
   Поступив так, мужчины бросили на милость судьбы в крепости Ладлоу герцогиню Йорк, Сесиль, и ее троих младших детей, Маргариту, Джорджа и Ричарда. Последовал болезненный для маленького Ричарда эпизод: солдаты короля и королевы вторглись в город и в замок, причем от ланкастерских солдафонов пострадала герцогиня. 'Король Генри вошел в Ладлоу, разграбив городок и цитадель, где обнаружил герцогиню Йорк с ее двумя маленькими сыновьями', - написал безымянный летописец, сделав и другое уточнение: 'Городок Ладлоу, принадлежавший тогда герцогу Йорку, подвергся разграблению, а герцогиня оказалась бесчеловечно и жестоко побеспокоена и замарана'. Идет ли речь о насилии? Текст летописи остается непонятым. Точно одно: в 7 лет Ричард столкнулся с жестокой реальностью боевых действий и всеми их уродливыми сторонами, - с развязыванием насилия, со смертью, с грабежами, с малодушием, с предательствами и сексуальной агрессией.
   Ребенка незамедлительно отправили в Ковентри, где в те дни размещался монарший двор, - с ним поехали матушка, брат Джордж и сестра Маргарита. Там произошло собрание Парламента, открывшего процедуру лишения гражданских и имущественных прав против троицы Йорк-Солсбери-Уорик и их сторонников, - Уильяма Стенли, сэра Уильяма Олдхэма, сэра Томаса Харрингтона, сэра Джона Парра, сэра Джеймса Пикеринга, сэра Джона Коньерса и некоторых других. Они подверглись осуждению 'за предательское подпитывание военного положения,....будучи признаны виновными, после рассмотрения дела, объявлены таковыми, обречены на суд, изобличены и лишены гражданских и имущественных прав по обвинению в государственной измене, в качестве лживых предателей и врагов суверена', их имущество конфисковали в пользу короны и распределили среди сторонников династии Ланкастеров. Присягу в верности королю, королеве и их сыну потребовали ото всех лордов. Генри, тем не менее, согласился пожаловать герцогине Йорк годовое содержание в размере 1 тысячи марок, чтобы прокормить себя, и такое же - ее детям, отдав Сесиль с ними на руках под опеку сестры мятежницы, Анны, герцогини Бэкингем, вероятно, отправив несчастных в замок Тонбридж в Кенте, где 'она покорилась строгому и недостойному надзору', - рассказывает нам летописец. Для Ричарда в конце 1459 года начался период содержания под стражей.
   Оно продлилось недолго, ибо в течение следующего года произошло очередное изменение обстоятельств. Батюшка мальчика, герцог Йорк, сопровождаемый вторым сыном, графом Ратлендом, укрылся в Дублине, где их встретили с распростертыми объятиями и откуда они принялись собирать войска. Другая группа йоркистов, во главе с графом Уориком, его отцом Солсбери и Эдвардом, графом Марчем, еще одним сыном герцога Йорка, после бегства из Ладлоу не без приключений добралась до Кале. Уорик, также любимый там, как и всегда, объединил флот, судовые команды и 2 тысячи солдат. Правительство Генри VI, передавшее должность капитана Кале третьему герцогу Сомерсету, сыну разбитого при Сент-Олбансе, попыталось рассеять силы Уорика. Тщетно. 7 января 1460 года маленький отряд графа спустился к Сэндвичу, завладел множеством кораблей и, застав в постелях лорда Риверса, его жену и их сына, сэра Энтони Вудвилла, перевез их в Кале, где те подверглись обильным оскорблениям.
   В марте Уорик отправился в Ирландию, дабы согласовать с герцогом Йорком стратегию возврата власти в Англии. На этот раз было принято решение: Ричард, герцог Йорк, заявит о своих правах на корону. Он подготовился к возвращению, использовав кампанию по пропаганде и памфлеты, развешенные его сторонниками на воротах церквей. В них разоблачалось никчемное правление короля из династии Ланкастеров и давление на народ ставленников королевы. Подобное воззвание к общественному мнению способствовало восстановлению против правительства значительной части торговцев и йоменов. После чего Уорик снова отбыл в Кале, где продолжил вести приготовления.
   Движение началось 26 июня 1460 года с высадки в Сэндвиче графа Уорика, графа Солсбери, графа Марча и дядюшки Уорика, - лорда Фальконберга. С ними появился и совсем неожиданный союзник: посланник Папы, Франческо Коппини. Данный персонаж оказался отправлен в Англию в 1459 году новым Папой, Пием II, с целью примирить Йорков и Ланкастеров, дабы объединить Туманный Альбион в своем проекте крестового похода. Коппини также был и агентом герцога Миланского, Франческо Сфорца, приказавшего ему подтолкнуть Генри VI к войне с французами. Боевые действия отвлекли бы внимание Карла VII, поддерживавшего претензии Анжуйского дома на Неаполь, союзника Сфорца. Было абсолютно очевидно, что Генри VI, находившийся между двумя приступами безумия, имел другие заботы, нежели занятие неаполитанскими делами. Но Коппини, епископ Терни с 1458 года, преисполнился своей важностью в качестве посланника и убедил себя в наличии умения убеждать. Неистощимый на хвастовство и протодушный, этот незначительный и раздражительный человек еще не осознал, что в глазах светских государей слово Папы не перевесит слово евангелистов. Позднее Пий II раскается за избрание его для роли посланника, написав в 'Воспоминаниях', что 'Коппини оказался отправлен для прошения о помощи в войне против турок и воцарения мира в сердце этого народа (англичан). Но он, напротив, ухитрился посеять там хаос, приняв участие в развязавшейся вражде под знаменем Церкви, отлучив от нее сторонников короля и благословив их противников, пообещав последним вечное спасение'. Папа, впрочем, приказал его задержать и до конца дней запереть в монастыре по обвинению в симонии (продаже и покупке церковных должностей).
  Коппини, после неудачной попытки в 1459 году примирить Генри VI и герцога Йорка, ухитрился разозлить короля с королевой своей болтливостью и вынужден был поехать в Брюгге. Граф Уорик, готовивший высадку, прекрасно видел, какую выгоду он может извлечь из умелого управления посланником. Сначала вельможа подтолкнул его к написанию Генри VI сообщения с ходатайством проявить к Йорку благосклонность, а потом, когда эта выходка потерпела крах, убедил Коппини принять участие в походе. Всегда могло оказаться полезным наличие среди багажа представителя Господней воли.
  
   Возвращение герцога Йорка к власти: Нортхэмптон, 1460 год
  
   Высадка в Сэндвиче завершилась абсолютным успехом. Почти никто не сопротивлялся, а по дороге к Лондону количество присоединяющихся к мятежникам только увеличивалось. В столице знать какое-то время колебалась, но затем послала к Уорику уполномоченных, дабы тот убедил их в своих добрых намерениях. 2 июля Лондон оказался взят без боя. Лишь горстка ланкастерцев, в составе лорда Хангерфорда, лорда Скейлза, сэра Эдмунда Хэмпдена, лорда Ловелла, графа Кендала, заперлась в Тауэре и попала в осаду со стороны Солсбери, Кобхэма и сэра Джона Уэнлока. Уорик, в сопровождении множества епископов, - Эксетера, Джорджа Невилла, епископа Или, Солсбери, Рочестера и архиепископа Кентербери, Томаса Буршье, обратился с посланием к созванному собранию духовенства, тогда как Коппини послал напыщенную бумагу суверену, прося у того не проливать английской крови. Он торжественно предупреждал, - 'в ужасный день Страшного суда, когда мы все предстанем перед решением Христа, я спрошу о причине каждого из ваших деяний, в особенности, о пролитии крови англичан. (...) Я ручаюсь в этом!' Легат Папы, возомнивший себя отчасти Богом-Отцом, а отчасти его представителем, объявил, что все, кто поднимут оружие за дело Уорика, получат прощение своих грехов, а их противники окажутся отлучены от Церкви, что придавало готовящемуся столкновению характер крестового похода. Граф не просил о помощи такого накала, но поддержку уполномоченного Пия II оценил.
  Собрав войска, Уорик направился на север, на встречу с армией короля, изолированной в петле реки Нен, на юге Нортхэмптона. Генри VI находился на месте, а королева Маргарита с их сыном оставались в Ковентри. Из-за прошедших в предыдущие дни сильных дождей почва размокла, и пушки ланкастерцев в ней увязли. Йоркисты тем временем развернули ряды. В центре встал Уорик, на правом фланге - лорд Фальконберг, на левом - юный граф Марч. Вопрос решился, по меньшей мере, в течение часа. Состоявшаяся 10 июля 1460 года битва при Нортхэмптоне стала самой короткой из вошедших в состав войн Алой и Белой розы. Как часто происходило в процессе данного конфликта с неустойчивыми обещаниями союзников, именно предательство в некоторой степени повлияло на установившееся равновесие. Часть монарших войск, под предводительством лорда Грея из Ратина, открыла свои укрепления людям графа Марча. Это привело к хаотичному отступлению со стороны ланкастерцев и к тяжелым потерям среди их полководцев. Были убиты герцог Бэкингем, граф Шрусбери, виконт Бомон, лорд Эгремон, хотя утраты среди солдат достигли всего 300 человек. Случившиеся соотносилось с данными Уориком приказами: целиться в руководителей и щадить пехотинцев. Подобный выбор превратится в одно из основных свойств войн Алой и Белой Розы, что Коммин отпределит в качестве вида аномалии: в 'обычной' рыцарской войне убивали малых мира сего, а щадили сильных, за чьи головы можно было получить весомый выкуп, как было в процессе Столетней войны. На протяжение гражданской войны англичане, как не странно, поступали иначе: 'Традиция англичан такова, что когда они побеждают, но никого не убивают, особенно, из простого народа (...). Во всех выигранных им сражениях Эдвард, стоило проясниться результату, садился на коня и кричал, дабы щадили простолюдинов и убивали сеньоров, и никто из последних не мог избежать отведенной ему участи, или почти никто' (Филипп де Коммин 'Мемуары'. М., Наука, 1986. Перевод Ю.П. Малинина). Для Коммина ответ заключается в темпераменте англичан, шумных и ревнивых. В действительности, разгадка крылась в особых свойствах шедших войн, имеющих больше общего с войнами родовых кланов и вендеттой, чем с классическими боевыми действиями. Речь не шла о завоевании земли, проблема лежала в истреблении соперничающих семейств. Захватить пленников значило усложнить себе дальнейшую жизнь опасными врагами. Единственное решение было в их устранении, тем более, если те возглавляли род. Будущий Ричард III усвоит этот урок.
  Стоило сражению завершиться, как Генри VI у себя в шатре оказался в руках у победителей, которые 16 июля отвезли его в Лондон. Граф Уорик пребывал во главе кортежа, неся меч государства и принимая от народа приветствия. Монарха разместили во дворце лондонского епископа, и двумя днями позже последние из сторонников Генри, продолжающие находиться в Тауэре, решили сдаться. Лорд Скейлз был убит, граф Кендал и лорд де Ла Уорр перешли в лагерь триумфаторов, а лорду Ловеллу, лорду Хангерфорду и сэру Джервазу Клифтону удалось бежать и присоединиться к королеве Маргарите и ее сыну, скрывшимся в Шотландии.
   Сложившееся положение оказалось под бдительным надзором, и герцогиня Йорк с детьми могла вернуться в Лондон. Вплоть до наступившего момента они удерживались в Кенте под покровительством архиепископа Кентербери, которому граф Марч уже написал, как только высадился в Сэндвиче на берег, прося позаботиться о его матушке и братьях. 15 сентября маленький Ричард вернулся в столицу, резко перейдя из статуса пленника в статус защищаемого новым господином земель, графом Уориком, в ком мог видеть своего избавителя.
   Несколько дней спустя мальчик узнал, что его отец, Ричард, герцог Йорк, вернулся из Ирландии. 9 сентября он вышел на берег в Честере. Супруга изгнанника, Сесиль, решила к нему присоединиться, и герцог медленно направился к Лондону, ясно объявляя о намерениях: на его знаменах красовался королевский герб, а перед ним ехал герольд с обнаженной шпагой, поднятой к небу, что свидетельствовало о королевских достоинстве и привилегиях. Уорик в столице занимался подготовкой общественного мнения, объясняя, что Генри VI - 'слабоумный и, вдобавок, еще безумный', и что 'если бы существовала в мире справедливость, на троне должен был бы сейчас сидеть Йорк'.
   Передача короны от Ланкастеров к Йоркам, тем не менее, оказалась процедурой гораздо тоньше, чем то предвиделось. Требовалось согласие Парламента, созванного и открывшего заседания 7 октября в Вестминстере. 10 октября перед лордами предстал Ричард Йорк, дабы проверить их реакцию. Его сопровождали 300 вооруженных солдат. Герцог вошел через двери, предназначенные для короля, и направился к монаршему трону из мрамора, на который положил руку, дабы 'по праву им обладать', - как выразился летописец. Ричард ждал приветственных возгласов, но его встретило ледяное молчание. Лорды ожидали от Йорка воцарения в порядке передачи власти, но совсем не незаконного занятия престола. Разочарованный герцог не стал настаивать. Вторую попытку он совершил двумя днями позже. На этот раз Ричард сел на трон и решил оправдать предъявляемые им права на корону. 16 октября Йорк отправил в Парламент свиток со своим генеалогическим древом, заявляя, что наследственный характер его требований неоспорим. Лорды ему возразили, что только год тому назад Ричард приносил Генри VI клятву верности и обещал защищать королеву и принять принца Эдварда в качестве наследника. Вельможа на это ответил, что, согласно Божественному праву, клятва верности не имеет ценности, если не подтверждает истину, и что если права Генри являлись бы такими, какими тот их представляет, у герцога не возникло бы необходимости прибегать к присяге. Все перечисленные малоубедительные доводы имели целью придать законность узурпации, что противоречило условиям, вдохновленным прецедентами 1327 и 1399 годов. Через несколько суток переговоров, однако, стороны пришли к промежуточному решению. Генри VI останется королем вплоть до часа своей смерти, а Ричард станет его наследником со все своим потомством. Ставки таили в себе угрозу: Генри исполнилось 38 лет, а Ричарду - почти 50 лет. Следуя логике, герцогу предстояло умереть первым. Но равно верно, что Генри отличался хрупкостью, и 'несчастный случай' мог произойти довольно быстро...
   Соглашение отметили 1 ноября в процессе церемонии в соборе Святого Павла. Генри VI нес корону, но с обеих сторон от него шествовали представители клана Йорков: с одной стороны Ричард с сыном, графом Марчем, Эдвардом, несущим шлейф монаршей мантии, с другой - Уорвик со шпагой. Маленький 8-летний Ричард принимал участие в праздновании победы отца и своего героя Уорика. После возвращения в Лондон он сначала жил с матушкой, братом Джорджем и сестрой Маргаритой в замке Байнард, крепости суверена на северном берегу Темзы, а потом на Фастольф плейс, на южном берегу, в богатом жилище, принадлежащем другу семьи, сэру Джону Фастольфу. Забота о небольшом семействе возлагалась на германского ветерана, Кристофера Хауссона, к тому же Ричарда каждый день навещал 18-летний старший брат Эдвард, граф Марч. Между ними возникла очень крепкая связь, и ребенок принесет клятву в верности Эдварду, тогда как с Джорджем, вторым братом, самоуверенным вертопрахом, подобных взаимоотношений почему-то не наблюдалось. В тот день, 1 ноября 1460 года, Ричард не мог испытывать что-то иное, чем счастье: три самых почитаемых им человека, - отец, Ричард-старший, брат Эдвард и его герой Уорик - чинно шли вместе с королем в середине. Если бы все разворачивалось по плану, предусмотренному в подписанном соглашении, батюшка мальчика стал бы следующим сувереном, а брат - его наследником. Но ничто не напоминало о прежних договоренностях. Судьба приготовила новый неприятный сюрприз для юного Ричарда.
  
   Катастрофа: от Уэйкфилда до изгнания (конец 1460 года - начало 1461 года)
  
   На этот раз проводником предначертанного оказалась непримиримая королева Маргарита Анжуйская, супруга Генри VI. Для нее даже не вставал вопрос одобрения соглашения, заключенного с герцогом Йорком о лишении ее сына Эдварда наследства. При известии о поражении при Нортхэмптоне, покинув Ковентри, она направилась на запад и, после полного опасностей путешествия, укрылась на севере Уэльса, в замке Харлех. Цитадель, до настоящего времени столь же впечатляющая, являлась одним из крупнейших замков, возведенных в конце XIII века Эдвардом I. Отсюда Маргарита с семилетним сыном отплыли в Шотландию, где королева предложила уступить крепость Бервик в обмен на военную помощь против йоркистов. Ее сторонники в северных графствах объединили значительные боевые контингенты, возглавляемые среди прочих герцогом Сомерсетом и графом Нортумберлендом.
   В Лондоне начали беспокоиться по поводу возникшей угрозы. Возникли слухи, согласно которым, Уорик намеревался посадить на трон своего воспитанника, графа Марча, после чего отправиться воевать во Францию вместе с герцогом Бургундским. Да, эти разговоры были необоснованными, но правда и то, что, в конце концов, Уорик и Марч обвинили Йорка в неуклюжести предъявления прав на корону. Между графом Уориком и герцогом Йорком разразилась громоподобная сцена, когда первый получил поддержку папского посланника Коппини. Лондонское общественное мнение больше благоволило Уорику, чем Йорку, на улицах часто слышали возгласы 'Да здравствуют король Генри и граф Уорик!' Ричард Невилл укрепил свои позиции, будучи назначен хранителем замка Дувр, хранителем Пяти Портов и хранителем Моря, что было чрезвычайно важным постом, используемым лишь в случае внешней угрозы. Его отец получил должность великого камергера, а двое из наиболее верных сподвижников, - Джон Динхем и Джон Уэнлок - равно весомые назначения.
   Тогда как силы йоркистов казались разрозненными, опасность со стороны ланкастерцев давала о себе знать все настойчивее. Сильное войско, собранное на севере Маргаритой, двинулось на юг, 'словно туча саранчи' или 'смерч с севера', - по словам летописцев. Сопоставление с природными катастрофами не может считаться недопустимым, ибо идущая толпа разоряла все встречающееся на своем пути. Это было непривычно для войны, в которой соперники старались щадить местное население, может статься, уже завтра в силу частых смен лагеря, способное прийти сражающимся на подмогу. Опустошая оказывающиеся на дороге регионы, в особенности Йоркшир, Маргарита лила воду на мельницу еще большей ненависти к себе населения.
   В Лондоне решили посмотреть опасности в лицо. 9 декабря 1460 года герцог Йорк в сопровождении сына Эдмунда, графа Ратленда, и графа Солсбери направился в Йоркшир навстречу Маргарите. Граф Марч, с другой частью армии, двинулся к Уэльсу, навстречу второй группе ланкастерских войск, предводительствуемых графом Пембруком, Джаспером Тюдором и графом Уилтширом. Уорик остался в столицу, дабу при необходимости встать на ее защиту.
   На севере герцог Йорк быстро оказался в трудном положении, столкнувшись с группой герцога Сомерсета, значительно превосходящей его людей по численности. 21 декабря он добрался до замка Сандал, тогда как ланкастерцы собрались в 15 километрах от него - в Понтефракте. На Рождественскую неделю решили заключить перемирие, на время которого Йорк распустил своих подопечных на поиск съестных припасов. На тех немедленно напали ланкастерцы, и 30 декабря герцог Йорк с сыном Эдмундом, недооценив неприятеля, бросились к ним на помощь. У Уэйкфилда их взяли в кольцо и принялись убивать. Стащенного с коня Йорка в мгновение ока закололи. Его сын Эдмунд попытался бежать, но юношу нагнал молодой лорд Клиффорд, отца которого убили при Сент-Олбансе, он насмерть пригвоздил Ратленда к земле. Сэр Томас Невилл, брат Уорика, тоже стал жертвой убийства. Их отец, граф Солсбери, сначала был задержан, а потом на месте обезглавлен. Тела всех названных искалечили, особенно издевались над трупом герцога Йорка, чью голову отсекли, украсили небольшой короной из соломы и бумаги, насадили на кол и выставили со множеством остальных на воротах города Йорка.
  Катастрофа при Уэйкфилде, казалось, разрушила надежды партии йоркистов. Тем не менее, старший сын Ричарда Йорка, 19-летний Эдвард, граф Марч, стал вопреки всему главой семьи и сразу принялся ее защищать. Он был наследником не только имущества батюшки, герцога Йорка, но равно и прав последнего на корону. С точки зрения королевы Маргариты Эдварда настоятельно требовалось убрать. Несмотря на свой юный возраст, Эдвард уже доказал свои военные таланты. В начале 1461 года он находился в Ладлоу, где столкнулся с ланкастерским войском, возглавляемым единоутробным братом Генри VI, Джаспером Тюдором, графом Пембруком. Войско состояло из бретонцев и ирландцев, высадившихся на юго-западном побережье Уэльса и направившихся к Херефорду. Молодой человек двинулся на их перехват, изрядно напугав врагов 3 февраля при Мортимер-Кросс, что на территории Уэльской Марки. Стояли лютые морозы. Ровно накануне начала сражения на небе показался знак - три солнца. Предвещал ли он добро или, напротив, зло? В подобных обстоятельствах великие полководцы всегда умеют извлечь выгоду из природных явлений, укрепив тем самым душевное состояние своих войск. В соответствии со сведениями Кройлендской летописи, Эдвард поделился созревшим у него объяснением с доверчивыми и суеверными солдатами, готовыми поверить любой успокоительной для них новости: 'Верьте мне и ничего не бойтесь. Это благоприятный знак, ибо эти солнца представляют собой Отца, Сына и Святого Духа, взирающих с небес!' Отставив в сторону Троицу, согласимся, что речь шла о простом оптическом феномене паргелия, отражении солнечного света во взвеси ледяных кристаллов. Что интересно: совсем как Наполеон вошел в речь с солнцем Аустерлица, Эдвард запомнился, благодаря трем солнечным дискам Мортимер-Кросс. Ланкастерцы были разбиты, летописи рассказывают о 4 тысячах погибших, в числе которых оказался Оуэн Тюдор, бывший второй муж Екатерины Валуа, второй супруги Генри V, обезглавленный после сражения. В память о данном знаменательном дне граф Марч сделает солнце одним из своих символов, 'солнцем во славе', на что сошлется Шекспир в начальных строках 'Ричарда III'.
  Вопреки победе, одержанной графом Марчем на западе, общее положение йоркистов оставалось достаточно опасным. Королева Маргарита на севере, после удачи при Уэйкфилде, собрала значительную по численности армию, даже скорее дикую шайку, чем дисциплинированное войско: привлекаемые грядущими разграблениями городов и богатых деревень юга к ланкастерцам присоединялись множество шотландцев, уэльсцев, бедных крестьян из Нортумберленда, Камберленда и Йоркшира. По линии, насчитывающей больше 40 километров эти десятки тысяч солдат удачи двинулись в поход на Лондон, попутно грабя, сжигая, захватывая в плен, убивая и насилуя девушек и женщин: 'Северяне занимаются грабежом и разорением; они опустошат всю страну, разворовав и пустив по ветру все блага юга', - написал Клемент Пастон своему брату Джону. Разрушительная приливная волна неумолимо катилась на столицу.
   Лондон находился под командованием графа Уорика, последней надежды йоркистов. Из Мидлендса и из Восточной Англии целые семьи бежали, чтобы спрятаться под защитой столичных укреплений. Для усиления оборонительных сооружений прибывали с верными соратниками сеньоры йоркистской партии. Герцог Норфолк, граф Арундел, виконт Буршье, сэр Джон Невилл, канцлер Джордж Невилл, лорд Бонвилль - все они собрали своих приверженцев и ожидали от Уорика указаний. Но приказов не поступало. Уорик оказался поражен странной апатией, которую историки с трудом могут объяснить. Великий полководец, человек мгновенных решений, крайне деятельный, буйный, инстинктивно вызывающий доверие и властный - колебался и не выказывал никакой реакции. Мог ли он быть циклотимиком? Если посмотреть в глаза правде, то бедствия начала года вполне обладали силой для выведения Уорика из равновесия. Он только что потерял при Уэйкфилде отца, брата, дядюшку и кузена. Руководитель йоркистской партии погиб, а на Лондон надвигалась туча ланкастерцев. Но к концу февраля Уорик быстро взял себя в руки. Тем не менее, важно отметить, что множество действующих лиц описываемого конфликта, а среди руководителей это виделось ярче всего, равно становились в критические моменты жертвами жестоких приступов преходящей паники. Мы это проследим на примерах с Генри Тюдором и даже самим Ричардом III. Существуя в условиях постоянного давления, окружающей их опасности, под угрозой убийства, сталкиваясь с резкими изменениями в судьбе, эти железные люди не утрачивали и определенной психологической уязвимости.
  К середине февраля Маргарита с войском добралась до окрестностей Лондона, к 16 числу они уже были в Сент-Олбансе, где разорили и город, и монастырь. Уорик, наконец, решил двинуться к ним навстречу. Но он совершил аналитическую ошибку: посчитав, что Маргарита пойдет по дороге на Лутон, граф установил вокруг этой линии впечатляющие защитные укрепления. В сопровождении герцога Норфолка, графа Арундела, своего брата, сэра Джона Невилла, только недавно произведенного в статус лорда Монтегю, тогда как сам он принял обязанности великого канцлера, исполняемые прежде его покойным отцом, Уорик развернул ряды солдат позади плотной сети изгородей, обрамленных остриями досок, решеток, колючек, разных видов фризских вороных лошадей и металлических шаров, ощетинившихся иголками, одна из которых обязательно была направлена вверх. Его арбалетчики заранее оказались снабжены щитами, наполовину открывавшимися для стрельбы и закрывавшимися, чтобы защитить солдаты в процессе перезарядки лука. Йоркистов также поддерживал контингент бургундцев с переносными пушками.
   Но все перечисленное из приготовлений оказалось бесполезным, так как армия Маргариты, вместо того, чтобы двигаться по Лутонской дороге, повернула на запад и вышла на подотчетный Уорику левый фланг, стоявший на северо-западе, перекрывая путь на созданной еще римлянами дороге - Уотлинг Стрит. Подобное неожиданное движение вызвало у йоркистов смятение, тем более, что численно их уже превзошли, приведя 12 тысяч человек на имеющихся у них 9 тысяч солдат. И, словно для умножения беспорядка, контингент Кента поменял лагерь уже в процессе действий.
  Это второе сражение при Сент-Олбансе, состоявшееся 17 февраля 1461 года, обернулось для йоркистов новой катастрофой. Они потеряли даже томившегося у них короля: Уорик, непонятно зачем, увел Генри с собой и оставил того, уже полностью безумного и не осознающего происходящего вокруг, под дубом - смеющегося, напевающего и беседующего, неизвестно с кем. Ланкастерские солдаты нашли его и отвели к монарха к супруге - Маргарите. Лорда Бонвилля и сэра Томаса Кириэлла, обязанных надзирать за Генри, схватили и обезглавили. Лорда Монтегю, брата Уорика, также задержали, и, если ему не отрубили голову, то лишь потому, что брат герцога Сомерсета находился в плену у Уорика в Кале и, несомненно, подвергся бы тому же жребию в рамках мести.
   Что мог сейчас сделать Уорик с осколками своего войска? О возвращении в Лондон речь даже не шла. Власти города не позволили бы ему войти в ворота, опасаясь кары со стороны победителей. Граф направился на запад, чтобы присоединиться к Эдварду, графу Марчу, освещенному лучами победы при Мортимер Кросс. К Лондону попыталась двинуться Маргарита. Но столичные жители, напуганные известиями об опустошениях, совершаемых ланкастерскими солдатами, отказались впускать ее внутрь стен. У Маргариты не было средств предпринимать осаду Лондона, поэтому подойдя к его воротам, она решила вернуться в Йорк.
   Недавние события опять перевернули жизнь маленького Ричарда. Едва устроившись с братом Джорджем в лондонском доме на Фастольф плейс, где он наслаждался безопасностью и удобством, обеспечиваемых его статусом сына могущественного герцога Йорка, мальчик узнал, что отец и старший брат Эдмунд оказались убиты при Уэйкфилде. Ребенок услышал, что их трупы подверглись чудовищному искалечиванию. Потом его герой Уорик перенес поражение при Сент-Олбансе, а к стенам столицы подошли враги. Ужасы, случившиеся в Ладлоу, грозили повториться. Сын победителя превратился через месяц в сына побежденного с еще более неопределенным будущим. Однако матушка мальчика, герцогиня Сесиль, следила за своими младшими сыновьями и доверила их добрым заботам некой лондонской вдовы, Алисы Мартин, а затем, дабы уберечь от ланкастерцев, отправила на континент. Самым надежным укрытием для детей Сесиль показалось герцогство Бургундское, чей владыка, Филипп Добрый, до настоящего момента, показывал себя скорее благосклонным, хотя и в рамках осторожности, к делу Йорков. В ту эпоху бургундские земли простирались вплоть до Голландии. Ричард и Джордж сели в Лондоне на корабль, доставивший их в Нидерланды, где юных Йорков приняли в Утрехте. Джорджу уже успело исполниться 12 лет, Ричарду - 9 лет. Парочку маленьких изгнанников хорошо встретили, но это не помешало герцогу Бургундскому встать перед дилеммой. Если Ланкастеры так разгневаны на Йорков, то Филипп рисковал заработать себе недругов, укрывая отпрысков побежденного. Кроме того, у него к тому моменту гостил и другой заметный изгнанник: дофин Людовик, пребывающий в распре со своим отцом, королем Франции, Карлом VII. Людовик благоволил Йоркам, Карл - Ланкастерам, а Филипп не желал неприятностей с Карлом. Поэтому он решил оставить Джорджа и Ричарда в Утрехте, не приглашая ребят ко двору, и подождать, наблюдая, как будут разворачиваться события в Англии.
  
   Победа Йорков: Эдвард IV и успех при Таутоне 29 марта 1461 года
  
   Долго ждать не пришлось. К 27 февраля Уорик и Эдвард, объединив силы у Котсуолдса, прибыли в Лондон, где были встречены приветствиями и благодарностями за спасение столицы от толп ланкастерцев. Эдвард поселился в замке Байнард, где начали готовить смену царствующих династий. Наученный на примере отцовского поражения молодой человек решил действовать тоньше. Вместо того, чтобы выступать на передний план, он стремился создать впечатление призвания на трон 'народом'. В данном случае, 'народом' стали несколько солдат из войска Йорка и граждане Лондона, собранные 1 марта на поле Сент-Джон-Филд кузеном Эдварда, Джорджем Невиллом, епископом Эксетера. Святой отец произнес прекрасную проповедь, демонстрирующую права юноши на корону и предательство со стороны Генри заключенного с герцогом Йорком соглашения. После чего толпа по данному ей знаку объявила Эдварда новым сувереном. 4 марта население созвали к кресту Святого Павла. Так как на тот момент заседаний Парламента не проводилось, а происходящее сопровождалось спешкой, процедура осуществилась довольно оперативно. На вопрос, желают ли люди Эдварда в качестве монарха, пришедшие воскликнули: 'Да! Да!' Так молодого человека и провозгласили Эдвардом IV, королем Англии. Он прошел по городу в торжественной процессии, направившись в Вестминстер Холл приносить присягу. Надев мантию суверена, Эдвард вошел в аббатство, получив там скипетр и воссев на мраморный трон - Королевскую скамью. Собравшимся зачитали текст о его правах на этот трон - le Titulus Regius, народ в четвертый раз восславил Эдварда, а присутствующие лорды преклонили колени и поклялись в верности. Последовало пение Te Deum ('Хвала тебе, боже'), и новый монарх вернулся на лодке в замок Байнард. Ключевые должности уже распределили: Джордж Невилл стал канцлером, лорд Буршье - казначеем, сэр Джон Уэнлок - главным дворецким, лорд Фальконберг - членом Совета, а Ричард Невилл, граф Уорик - великим камергером, капитаном Кале, Гисне и Гама, хранителем замка Дувр и Пяти Портов. Победа Эдварда IV стала и его победой. Впрочем, Ричард Невилл решил, что 19-летний суверен обязан короной ему: Уорик впервые оказался Создателем королей.
  Проблема заключалась в том, что в Англии теперь правили два короля: от династии Ланкастеров - 40-летний Генри VI, буйно помешанный и разгуливающий по северу страны под присмотром его супруги, Маргариты Анжуйской, и от династии Йорков - 19-летний Эдвард IV, юный, прекрасный и блестяще одаренный, занявший Лондон вместе со своим другом и наставником, графом Уориком. Один из суверенов являлся лишним, и только война могла ответить, - который из них: решение было за Божьим судом.
   С 6 марта по территории государства отправили объявление с утверждением прав на трон Эдварда IV, с разоблачением преступлений ланкастерцев и с призывом ко всем мужчинам от 16 до 60 лет присоединиться к войску йоркистов. На следующий же день граф Уорик, старающийся отныне исполнять обязанности главы йоркистской партии, отправился в дорогу на север, объединившись 4 дня спустя с лордом Фальконбергом и 13 дней спустя - с королем Эдвардом, тогда как герцог Норфолк собрался сзывать войска в Восточной Англии. 27 марта соединившие армии Уорик, Эдвард и Фальконберг прибыли в Йорк, дабы лицом к лицу встать с войском Маргариты Анжуйской и Генри VI: 25 тысяч человек развернули ряды на равнине близ Таутона, вдоль берега маленькой речушки Кок. Все прибывшие стали самой крупной армией, участвовавшей до сих пор в войнах Алой и Белой розы. Йоркистов насчитывалось, вероятно, чуть меньше 20 тысяч человек. После припозднившегося подхода Норфолка там стояло уже 50 тысяч солдат, готовых сойтись при битве при Таутоне, самой масштабной, ожесточенной и смертоносной из тех, что вошли в состав войн конца века, развязанной 29 марта 1461 года на жутком холоде и под порывами снежной метели.
   Здесь присутствовали почти все знатные лорды партии Ланкастеров с верными сподвижниками. Маргарита, Генри VI и их сын Эдвард находились в Йорке, в полутора десятках километров к северо-востоку, вознося молитвы о благоприятном исходе сражения. Со стороны партии Йорков знати было меньше. Уорик держал центр, Фальконберг - левый фланг, а король Эдвард командовал запасной частью, которой следовало вмешаться, дабы поддержать попавшие под угрозу сектора. Битве предшествовало несколько схваток, чтобы взять под контроль мост через речку Кок в процессе коих был убит лорд Клиффорд из лагеря ланкастерцев. Стрела попала ему в горло, тогда как Уорика ранили в ногу. По-настоящему бой начался на рассвете 29 марта с тучи стрел, выпущенных лучниками Фальконберга. Ланкастерцы ответили, но их ослепил снежный буран, и взлетевший в воздух рой, замедленный ветром, цели не достиг. Пехота ланкастерцев бросилась на приступ. Пораженные ряды йоркистов свернулись, но не отступили, рукопашное сражение длилось несколько часов на фоне адского шума от скрипа железа и человеческих криков. Несмотря на ранение, Уорик был в центре схватки, Эдвард, сразу как фронт мог где-то прорваться, немедленно проявлял вездесущность. Тем не менее, неумолимое численное превосходство ланкастерцев вынудило йоркистов сдать назад, когда, наконец, появился герцог Норфолк с полками из Восточной Англии. Он обошел поле боя с восточного фланга и напал на левое крыло ланкастерцев, мгновенно перед ним отпрянувших. Линия обороны ланкастерцев дрогнула, пехотинцы бросились врассыпную, чтобы пересечь мост через Кок пришлось прорываться через суету и хаос. Вооруженные мужчины падали в своих доспехах в ледяные волны реки, все было объято паникой и убийствами, как в финале каждой средневековой битвы. Уорик и Эдвард отдали приказ: 'Убивайте лордов! Щадите простых людей!' По отношению к знатным господам началось кровопролитие: граф Нортумберленд, лорд Невилл, лорд Уэллс, лорд Уиллоуби, лорд Дакр, сэр Эндрю Троллоп - оказались убиты на месте. Граф Уилтшир и граф Девеншир - немного времени спустя взяты в плен и тут же обезглавлены. Прибавим сюда лорда Клиффорда, погибшего в самом начале схватки, Герцог Эксетер и герцог Сомерсет, лорд Росс и юрист сэр Джон Фортескью - избежали торжества справедливости в процессе резни. Летописи оставили свидетельства о более чем 10 тысячах убитых.
   Узнав о разгроме, королева Маргарита, король Генри VI и их сын, в сопровождении Эксетера и Сомерсета бежали в Шотландию, где король Яков III предоставил в их распоряжение замок Линлитгоу, поблизости от Эдинбурга, в обмен на уступку стратегической крепости Бервик на реке Твид, что на границе с Англией. Был принят проект брака между сестрой Якова III и сыном Генри VI. Шотландия превратится в тыл Ланкастеров, ошеломленных поражением при Таутоне, но совсем не сокрушенных.
   Первой задачей, вставшей перед победителями, была 'чистка' от северных графов последних оплотов сопротивления, начиная с Йоркшира. Сразу после сражения при Таутоне Уорик и Эдвард IV вступили в ворота Йорка, где их радостно приветствовали. Юный суверен заставил снять головы отца и брата, гнившие на остриях копий после боя при Уэйкфилде, и захоронил их тела в Понтефракте. Обрамление стен освежили головами предводителей ланкастерцев, убитых при Таутоне. Затем Эдвард вернулся в Лондон, где должен был организовать работу правительства и подготовиться к коронации, тогда как Уорик остался на севере, дабы убрать оттуда последних сторонников прежней династии. Последние продолжали сидеть в своих многочисленных замках, равно как и в землях Уэльса. Выполнение этой задачи удержит графа в Йоркшире на протяжение многих лет.
  
   Ричард - в тени братьев
  
   Известия о случившемся при Таутоне достигли бургундского двора к началу апреля 1461 года. Герцог Филипп Добрый незамедлительно изменил отношение к двум юным братьям Йоркам. Отныне они уже не являлись причиняющими затруднения изгнанниками, которых следовало держать на расстоянии, наоборот, мальчики были братьями английского короля, достойными всех возможных почестей, полагающихся им по положению. Город Утрехт, где братьев поселили, не стал дожидаться исхода сражения. С 9 марта, то есть четыре дня спустя после объявления Эдварда провозглашенным сувереном, городские власти организовали празднование в честь 'двух сыновей герцога Йорка', как говорят о том записи счетов на 46 ливров за приобретение 490 литров вина.
   Таутон положил конец сомнениям герцога Филиппа. Он послал за Джорджем и Ричардом, которых требовалось доставить к его двору в Брюгге. 18 апреля миланский дипломат, Просперо Камульо, написал Франческо Сфорца: 'Прибыли два брата короля Эдварда. Одному из них 11 лет, другому - 12 лет. Как всегда любезный, герцог посетил их жилище и проявил к ним причитающееся мальчикам уважение'. Филипп потребовал, дабы 'им оказывали великие почести' и организовал праздник в честь их прибытия, о чем свидетельствуют отчетные книги города Брюгге. Там идет речь о 'пире, данном нашим почитаемым господином и детьми Йорка в зале советников', куда пригласили 'городских дам (...), а также многочисленных знатных сеньоров из семьи нашего почитаемого господина и из семей советников'. Несколько дней спустя, в сопровождении почетной стражи, Джордж и Ричард прибыли в Кале, а потом высадились на берег в Кенте. 30 мая они добрались до Кентербери, где их встретили все представители гражданских и духовных властей. Мальчикам предложили 3 каплунов, 2 быков, 20 овец и 3 галлона вина (13,5 литров), съеденных и выпитых в процессе последующего пира. В соборе ребята вознесли молитвы и были приняты священником, участвовали в вечерне, а на следующий день посетили Великую мессу. 1 июня Совет города Лондона с городской знатью, облаченные, как один, в темно-красные одеяния, собрались у ворот Биллингсгейт, тепло приветствуя 'господ Джорджа и Ричарда, братьев господина короля'. Мальчиков проводили в замок Шин, что в Ричмонде. 14 июня, по возвращении на север, они встретились со своим старшим братом, а отныне и монархом, Эдвардом IV.
   Началась серия церемоний, кульминационной точкой которых стала коронация в Вестминстере 28 июня. 26 июня Эдвард, окруженный братьями и сопровождаемый мэром и советниками, отправился во главе свиты в Тауэр. Вечером Джордж, Ричард и 26 юных дворян были приняты в орден рыцарей Бани. Данный ритуал не мог похвастаться седой древностью. Он вел происхождение с 1399 года, когда король Генри IV, только что низложивший Ричарда II, принял очистительные процедуры в обществе 36 оруженосцев вечером накануне своей коронации. Обряд посвящения в рыцари ордена Бани был долгим, сложным и уже устаревшим. Он включал в себя банные процедуры, что очевидно, молитвенное бодрствование, исповедь, посещение заутрени и мессы, краткий сон, смотр перед королем, закрепление шпаг, принесение клятвы служить Церкви и, после выхода из часовни, предостережение наставника: 'Я, наставник суверена, только что вручил вам шпаги как пожалование. Если, не допусти того Господь, вы совершите что-то противное правилам рыцарства, я вырву их из-под ваших ног'. Далее следовал пир, в процессе которого от посвященного требовалось удовольствоваться наблюдением за утолением голода и жажды другими. Наконец, он возвращался в отведенные ему покои облаченный в голубую тунику и белый балахон, став рыцарем ордена Бани. Данный немного ребяческий и нагруженный символами обряд был типичен для тоскливых мечтаний высокой знати к концу средних веков, старавшейся воскресить рыцарский дух в недрах более или менее тайных обществ, открытых элите и недоступных простолюдинам. Несомненно, девятилетний ребенок, подобный Ричарду, воспринял бы настолько загадочный ритуал крайне серьезно.
   На следующий день, 27 июня, Эдвард с братьями выехали во главе процессии из Тауэра в Вестминстер, и 28 июня Ричард присутствовал в аббатстве на церемонии коронации короля Эдварда IV. Последний был тогда уже окруженным ореолом славы доблестного воина 19-летним юношей с горделивой поступью. По этому поводу все летописи единодушны, начиная с 'Воспоминаний' де Коммина, повествовавшего о 'весьма привлекательном принце, намного превосходящим тут всех, кого мне доводилось видеть в те времена, причем чрезвычайно доблестном'. В 1475 году, когда дипломат увидит Эдварда в Пикиньи, последний сильно переменится, но мемуарист снова вспомнит, что прежде король был 'чрезвычайно прекрасным и могущественным государем... я не припомню, чтобы мне приходилось когда-либо видеть кого-то более красивого'. Кройлендская летопись со своей стороны скажет о 'личности с очень изысканной внешностью и примечательной более остальных, благодаря такому привлекательному облику'. Бургундский летописец Дю Клерк описывает Эдварда как 'самого привлекательного из рыцарей во всей Англии', а Томас Мор в принадлежащем его перу 'Ричарде III' напишет, что 'лицом он был красив, телом складен, крепок и силен' (Томас Мор 'Эпиграммы. История Ричарда III' . "Литературные памятники". М., "Наука", 1973. Перевод с английского и латинского М. Л. Гаспарова и Е. В. Кузнецова). Эдвард являлся атлетом с ростом 1, 90 метров (6 футов и 3,5 дюйма, как показало открытие могилы короля в 1789 году), перед которым щуплый ребенок, каким еще был Ричард, мог испытывать исключительно глубокое восхищение. Подобное восхищение широко разделяло с ним и население страны. Представляется, что Эдвард IV пользовался любовью толпы. 'Целое государство отмечает событие, словно с неба спустившийся дар', - написал итальянский купец своему корреспонденту в Брюгге, добавляя: 'Выразить не могу, насколько он любим и почитаем простым народом, будто истинное божество'.
   В отличии от старшего брата, по причине своего юного возраста, Ричард отчасти пренебрегал мероприятиями, тогда как средний - Джордж - подросток 12 лет, уже превратился в приковывающую внимание мишень, - на текущий момент он превратился в наследника короны. Именно Джорджу поручили, пусть и при участии лорда Уэнлока, организовать пир по поводу помазания на царство в статусе его управляющего. На следующий же после коронации день, во дворце епископа Лондона, Эдвард присвоил Джорджу титул герцога Кларенса, каким мы и будем отныне обозначать молодого человека. Впервые столь важный титул присвоили Лайнелу, сыну Эдварда III, поэтому сейчас им отметили занятие Джорджем места второго лица в стране. Ричард участвовал и в этой церемонии, в процессе которой суверен вознаградил верных ему сподвижников, подобных Уильяму Гастингсу. Но Ричарду ничего не досталось. Слишком юный и плохо сложенный, он еще не имел достаточного влияния. Каким образом удалось мальчику избежать определенной ревности по отношению к Джорджу, чей нрав, помимо прочего, так отличался от характера младшего брата?
  К концу июня 1461 года подросток уже успел познакомиться в своей короткой на тот миг жизни с рядом драматических событий, сумевших оставить глубокие следы в его душе и способствовать формированию довольно сложной личности. В 9 лет он еще не постиг всех составляющих драмы, в которую оказался погружен, однако перенесенные травмы сохранили на нем неизгладимый отпечаток. Ричард ощутил, насколько хрупка человеческая жизнь, равно как и насколько непрочно могущество и неожиданны повороты, казалось, обеспеченных положений. Ему отдавали должное, как сыну герцога Йорка, но потом по той же причине он подвергся преследованию, мальчик видел, как в Ладлоу к матери применили насилие, как спасался бегством отец, знал, что того убили, как и брата Эдмунда. Ричард побывал в изгнании за границей, услышал о победе брата Эдварда, испытал предательство друзей, познакомился с военными подвигами графа Уорика. Он постоянно находился в движении, постоянно спасался или, что происходило гораздо реже, слышал приветственные возгласы. Это чересчур для любого ребенка. Ричард усвоил сразу несколько уроков: люди, пусть и самые влиятельные, подвержены непредсказуемости судьбы; ткань жизни выткана нитью непостоянства, являющегося вечным сражением за выживание, где позволены все виды ответных выпадов. Мальчик стал примерным учеником в ненависти к роду Ланкастеров, убийц его отца и брата, он понял, что последний выход из ситуации - это война, сила, решающая участь власть предержащих, битвы, создающие и свергающие королей и закон. Ричард осознал, - нравственность - это лицемерная оболочка для придания законности методам силы, а рыцарские ценности - не более, чем игры безжалостных аристократов. Подросток усвоит эти детские уроки.
  
  Глава 4.
  
  Подросток между королем и графом Уорвиком
  
  1461-1469 годы
  
  Между 10 и 19 годами юный Ричард распрощался с детством и превратился в действующее лицо в войнах Алой и Белой Розы. Но он никогда не выступал на первый план. Молодой человек наблюдал и поддерживал тех, кто был для него примером: графа Уорвика, более, чем когда-либо 'Создателя королей', и своего брата Эдварда IV. И это заставило Ричарда столкнуться с выбором в момент превращения пары прежде близких и верных друзей в непримиримых противников. Это был решающий период, в течение которого Ричард, как кажется, более или менее сознательно следовал за своей судьбой, особенно учитывая его неспособность ее контролировать.
  
   Уорик, господин Севера
  
   В июне 1461 года династия Йорков праздновала победу. Молодой король Эдвард находился в Лондоне, где вел довольно веселую жизнь вместе с товарищами по разгулу - Гастингсом и Гербертом. Они соблазняли девиц, танцевали, охотились, перемещались с одного пира на другой, участвовали в лодочных прогулках по Темзе, появлялись в обществе в экстравагантных нарядах. Эдвард придумал новое украшение - ожерелье из солнечных дисков и бутонов роз, - солнечные диски - в память о победе при Мортимер-Кросс, белые розы - как эмблема семьи Йорков.
   Как бы то ни было, войны Алой и Белой роз еще и близко не подошли к завершению. Да их тогда и не определяли тогда подобным наименованием. Подобное пасторальное название возникнет только в XVI столетии и не уйдет в широкие массы вплоть до XIX столетия, когда начнут издаваться романы Вальтера Скотта. Белая роза Йорков и алая роза Ланкастеров - не являются лишь эмблемами данных семейств. В конечном итоге поэтическое определение крайне обманчиво и скрывает уродливую действительность, скроенную из ожесточенных сражений, убийств и массовых истреблений. Ланкастеры оставались прочно укоренены на севере страны и в Уэльсе, при поддержке Шотландии они представляли постоянную угрозу для йоркистской монархии. Королева Маргарита Анжуйская была неукротимрй душой этого движения, заменяя своих мужа, прежнего суверена, Генри VI, и их сына, Эдварда.
   После битвы при Таутоне граф Уорик взял на себя задачу подавить и истребить очаги сподвижников ланкастерцев на севере. Вместо того, чтобы участвовать в коронации Эдварда, он решил остаться в Йоркшире и завершить начатую там работу. Без сомнения, Уорик испытывал некоторое раздражение, ведь его роль в бою затмил тот, кого он считал своим юным учеником. На кон встала репутация графа как лучшего солдата в королевстве. В любом случае, север являлся средоточием могущества Уорика, там находились любимые им жилища - замок Шерифф Хатттон - на северо-востоке от Йорка, и, особенно ценимый, Миддлхэм, - на землях долины Уэнслидейл, в центре Пеннинских гор. Место было уединенным, в округе преобладали могущественные монастыри - Фаунтин, Риво, Жерво, Байленд, по соседству тесно стояли впечатляющие крепости, такие как Барнард, Рэби, Ричмонд, Рипли, Скиптон, Болтон. Йоркширские земли раскинулись без конца и без края на возвышенностях Пеннин, они славились монахами, суровыми сеньорами и особенно овцами, которых насчитывалось в 10 раз больше, чем крестьян и чье блеяние под угрожающими небесами смешивалось с порывами западного ветра. Население отличалось бедностью, а повседневность - тяжестью. Окрестные пейзажи не воодушевляли и не наполняли радостью жизни, они были пропитаны романтизмом, но кто о нем заботился в те темные годы XV века?
   Замок Миддлхэм являлся строением строгим и масштабным. Вокруг массивного прямоугольного донжона (главной башни), возведенной еще в XII веке находилась стена, обрамленная несколькими башнями с узкими бойницами, внутри которых теснились мастерские, тюрьмы, конюшни и другие помещения. За стенами, толщиной в метры, были комнаты для гарнизона, для личного штата, для конюших и для слуг. В главной башне располагалось жилище хозяина, украшенное обоями и снабженное кроватями, столами и шкафами. Там жили скученно и с довольно относительным удобством, серьезно отличающимся от роскоши Вестминстера. Внушительный опустевший скелет этой крепости до сих пор создает ощущение страха, но подобного впечатления, производимого на посетителей, и желали ее владельцы. Ричард в течение множества лет время от времени жил в Миддлхэме, и замок остался местом, о котором он всегда бережно хранил воспоминания.
   К 1461 году Миддлхэм являлся базой, предпринимаемых Уориком против ланкастерцев операций. Граф находился на вершине своей карьеры. Он был самым могущественным человеком в государстве наравне с сувереном. Один из итальянских гостей заметил, что вельможа 'кажется всем в данной стране', а другой записал, - 'сейчас в Англии два правителя, - первый - господин Уорик, а имя второго я забыл'. Его богатство, число сподвижников и их доходов, основанных на отступных, как и личные качества Ричарда Невилла в качестве полководца, превратили 'Создателя королей' в истинного властелина севера. Удача на поле брани гарантировалась, помимо прочего, тягой к нововведениям. Оставив за скобками кодекс рыцарской войны, от которого он сохранил лишь парадный фасад, Уорик прибегал к современным стратегемам и видам оружия. Мы уже видели примеры этого на материале второй битвы при Сент-Олбансе, не принесшей ему, впрочем, успеха, но замечательной обширным использованием пороховой артиллерии, переносных огнеметных пушек и прочих орудий. В сражении Ричард Невилл сначала пускал вперед пехоту, а затем поднимался на коня, дабы видеть все поле и быть способным сзади лучше контролировать движения своих солдат. Подобное поведение стоило Уорику обвинений в трусости со стороны его противников, приверженных старым методам рыцарского поединка, состоящим в личном погружении в общую свалку в поисках собственной славы. Ричард Невилл сражался в стиле итальянских наемников и в этом оказывался на шаг впереди соотечественников. Он бился ради победы, а не ради репутации, меньше рисуясь, но больше действуя. Такая линия поведения не мешала ему иногда проигрывать, но исключительно по психологическим причинам, влекущим внезапные периоды апатии, лишающие графа возможности что-то совершить, что мы уже наблюдали.
  В процессе боевых действий на севере, проводимых на протяжение почти 4 лет, Уорик мог рассчитывать на брата Джона, лорда Монтегю, еще одного неустрашимого воина, на брата Джорджа Невилла, епископа Эксетера и канцлера, на дядюшку, лорда Фальконберга, возведенного в сан графа Кента, и на друзей, сэра Джона Уэнлока и сэра Роберта Огла. При их основательной помощи он терпеливо, несколькими мановениями руки, стычками и нападениями на цитадели очистил север от ланкастерской угрозы.
  
   Изгнание ланкастерцев из Йоркшира, 1461-1465 годы
  
   Несколько недель спустя после победы при Таутоном началась довольно продолжительная работа. Поставленный главным хранителем Восточной и Западной марок, Ричард Невилл завладел замками Алнвик и Дунстанбург уже с сентября 1461 года, тогда как Эдвард совершил краткий набег на Уэльскую марку. Затем все вернулись в Лондон, чтобы открыть 4 ноября заседания Парламента. За 3 дня до этого суверен даровал младшему брату Ричарду титул герцога Глостера с содержанием в 40 фунтов, а 13 ноября поручил ему возглавить комиссию по использованию созванных, то есть вручил документ, обязывавший поднимать войска в случае опасности боевого столкновения с Шотландией. Ричарду едва исполнилось 10 лет, и возложенная на него миссия имела лишь теоретический характер. Впрочем, в тот же день другие задания оказались возложены и на плечи брата мальчика, Джорджа, герцога Кларенса, и на плечи Уорика с Монтегю. Им вверялось поднять армии в графствах Уэстморленд, Камберленд, Нортумберленд и Йоркшир.
  В 1462 году начались серьезные события. С февраля стало известно о подготовке графом Оксфордом и его сыном мятежа в пользу Ланкастеров. Оказавшись задержаны, 13 февраля они были немедленно казнены. Но возникли разговоры о приближающейся франко-шотландской высадке под предводительством Маргариты Анжуйской. Уорик на 3 года принял титул хранителя моря, что предоставляло ему полномочия забирать корабли для наблюдения за Ла Маншем. Он лично направился в Кент, чтобы присматривать за пятью портами, прежде чем вернуться на север, в Карлайл. Там Ричард Невилл обратился с предложением о перемирии к королеве-матери Шотландии, Марии Гелдернской. Проявляя замечательную энергичность, в течение 4 лет он умножит свои перемещения между двумя равноудаленными точками страны, - Лондоном и шотландской маркой, ибо противник мог с одинаковым успехом появиться и со стороны Ла Манша, и со стороны реки Твид, или даже со стороны Северного моря.
   Что и произошло 25 октября, когда французский флот, возглавляемый Маргаритой Анжуйской и Пьером де Брезе, возник перед Бамбургом, со стороны Нортумберленда. Маргарита, действительно, с апреля пребывала во Франции, обсуждая с Людовиком XI союзный договор против Эдварда IV. 16 апреля Маргарита вышла на берег в Бретани, где герцог Фрасуа II устроил ей теплый прием. Оттуда бывшая королева переехала в Анжер, в котором встретилась с отцом и с Пьером де Брезе. После этого, в сопровождении графа Пембрука и сэра Джона Фортескью, оказалась принята 23 июня в Шиноне Людовиком XI, унаследовавшим в прошлом году трон отца, Карла VII. Их свидание завершилось соглашением от 28 июня, по которому Людовик одалживал Маргарите 20 тысяч фунтов на финансирование похода в Англию и восстановление у власти Генри VI. В ответ Ланкастеры уступали Франции за 40 тысяч крон Кале. Помимо прочего, предусматривалось 100-летнее перемирие между двумя государствами. Это звучало бы похоже на 'Столетнее перемирие по следам Столетней войны'. Более того, английские подданные могли свободно передвигаться по Франции при условии обеспечения пропускным свидетельством, подтверждающим их верность Ланкастерам. Соглашение было действительно далеко от происходящего, но позволяло Людовику XI поддерживать в Англии гражданскую войну, устраняя угрозу для севера государства и оставляя 'Всемирному пауку' руки свободными, дабы ткать сети против герцога Бургундского и вмешиваться в дела Арагона и Кастилии.
   Таким образом, Маргарита могла привлечь к себе 2 тысячи человек и устремиться с Пьером де Брезе к Нортумберленду. Предпринятый поход потерпел абсолютное фиаско. Маргариту сопровождали ее муж, Генри VI, которого той приходилось разыскивать на шотландском берегу, и их сын, Эдвард. Сразу после высадки на землю Нортумберленда она узнала, что Уорик и Эдвард IV прибыли навстречу с превосходящими силами. Оставив гарнизоны в Бамбурге, Алнвике и Дунстанбурге, снова перешедших в лагерь ланкастерцев, франко-шотландское войско вернулось на корабли, укрывшиеся в окрестностях острова Линдисфарн (или Святого острова), но там их разметала буря. Генри отправили обратно в Шотландию, тогда как Маргарита, Эдвард и де Брезе бежали на борту рыбацкого судна до Бервика, откуда, в свою очередь, направились туда же. От рук йоркистов погибло шесть сотен наемников. С декабря, в то время, как Эдвард IV оказался обездвижен в Дареме из-за ветряной оспы, Уорик принялся за отвоевание крепостей, что не было делом легким. Эта тройка каменных гигантов всегда производила серьезное впечатление. Самым проработанным из них являлся Алнвик, растянувшийся на кромке речки Алн. Дунстанбург расположился на скале над морем. Бамбург, с его еще норманским квадратным донжоном и укреплениями, словно вырастающими из скалы, нависал над неохватной песчаной полосой. Его защищали герцог Сомерсет, лорд Рус, граф Пембрук, сэр Ральф Перси. Осаждавших возглавляли Джон Типтофт, граф Уорчестер, лорды Монтегю, Стрэнж, Сэй, Ламли, Огл и Фрей де Уилтон. Гарнизон крепости объявил о сдаче 24 декабря, положившись на обещание сохранить защитникам жизнь. Сомерсет даже согласился поменять лагерь и принять участие в взятии Алнвика на стороне Уорика. К началу января все три цитадели уже находились у йоркистов.
  Воспользовавшись мгновением передышки, король Эдвард и граф Уорик воздали посмертные почести своим погибшим. 30 января 1463 года суверен, вероятно, в обществе братьев Джорджа и Ричарда возглавил церемонию в замке Фотерингей в честь их отца, герцога Йорка, убитого при Уэйкфилде. Гроб покрыли геральдическими стягами с 51 позолоченным образом того или иного короля и 420 позолоченными образами ангелов, обрамленных дождем из белых роз и солнечных дисков. Три недели спустя три брата Невилла - Ричард, граф Уорик, Джон, лорд Монтегю, и Джордж, епископ Эксетера и канцлер, приняли участие в торжественном захоронении отца - Ричарда, графа Солсбери, матушки, Алисы, и брата Томаса.
   Тем не менее, война быстро напомнила о своих правах. К 5 января 1463 года шотландцы, под руководством графа Ангуса и Пьера де Брезе, пересекли границу, и Уорик, подкошенный новым ударом апатии, отреагировать не успел. Нападение заняло довольно малый срок. За ним последовало новое - в мае, когда Маргарита, Генри VI и де Брезе опять отбили Бамбург. Уорик с братом Монтегю немедленно прибыли и без предупреждения напали на ланкастерцев, осаждавших стоящий на Твиде замок Норем. Братья Невиллы разбросали врага. На этот раз Маргарита в отчаянии вернулась во Францию с сыном и Пьером де Брезе, оставив Генри VI сидеть в крепости Бамбург, к тому же еще более безумного, чем когда-либо. Через территорию Фландрии королева поехала в герцогство Бар в Лотарингии, где стала ожидать лучших дней.
   Шотландцы не слишком расстроились из-за ее отъезда. Устав сражаться за дело ланкастерцев в ссоре, определенно их не касающейся, они не согласились заключать с йоркистами перемирие. 3 декабря 1463 года послы шотландцев встретились с Эдвардом IV в Йорке и 9 декабря подписали с ним документ о прерывании боевых действий на 10 месяцев.
   Сторонники Ланкастеров в течение такого срока отдыхать не стали. С конца декабря на севере разразился новый бунт. Его вызвало прибытие Сомерсета, в очередной раз сменившего лагерь и занявшего замок Алнвик. В то же самое время граф Пембрук, Джаспер Тюдор, попытался поднять Уэльс. Бунт охватил значительные территории. Сомерсет занял замки Скиптон и Норем, к мятежникам присоединились юг Ланкашира и Чешир. Пока Эдвард с Уориком восстанавливали порядок в Мидлендсе, Джон Невилл, лорд Монтегю, начал наносить по ланкастерцам решительные удары. Направляясь в сторону Норема в качестве сопровождения шотландского посольства, он столкнулся с войском под предводительством сэра Ральфа Перси. Это произошло при Хеджли-Мур 25 апреля 1465 года. Исходом недолгого сражения стало рассеивание неприятеля и убийство Перси. Менее, чем месяц спустя на пути к Ньюкаслу 15 мая Джон Невилл разбил еще одну ланкастерскую армию, теперь при Хексэме. На этот раз кровопролитие оказалось серьезным. Всех знатных и влиятельных пленников обезглавили. Погибли Генри Бофор, герцог Сомерсет, лорд Рус, лорд Хангерфорд, сэр Эдмунд Фитцхью, сэр Филипп Уэнтворт, а с ними дюжины две оруженосцев и рыцарей. Покинувший убежище в Бамбурге и скрывающийся в его окрестностях, в замке Байуэлл, Генри VI едва избежал пленения. Он потерял свой головной убор, позднее врученный Монтегю Эдварду IV в виде трофея. Суверен Белой розы вознаградил Джона Невилла за его подвиги, возведя его в достоинство графа Нортумберленда и пожаловав ему блага семейства Перси и статус этого графства.
   Партию ланкастерцев обезглавили в буквальном смысле этого слова. На севере не осталось их владений, кроме 4 крупных замков: Алнвика, Норема, Дунстанбурга и Бамбурга. Уорик взял на себя задачу вернуть цитадели. Три первых крепости почти не оказывали сопротивления. Но Бамбург отказался от сдачи, - он был под командованием сэра Ральфа Грея, которому Уорик постановил не обещать прощения. Зная о том, что его ждет, Грей заупрямился, вынудив Ричарда Невилла прибегнуть к использованию тяжелой артиллерии. С ним находились несколько крупных пушек, называвшихся 'Ньюкасл', 'Дижон', 'Лондон', 'Эдвард' и 'Ричард Бомбартел', чьи ядра не замедлили пробить брешь в стене замка. Одно из них проникло в покои Грея, приведя к обрушению прибившего сэра Ральфа потолка. Гарнизон воспользовался инцидентом, чтобы уйти, тогда как возвращенного в чувство Ральфа Грея повесили в Донкастере по приказу хранителя последнего, графа Уорчестера, Джона Типтофта. Так завершилось ланкастерское сопротивление, к окончанию 1464 года сохранившееся лишь в 2 местах: в уэльской цитадели Харлех и в Бервике, на границе с Шотландией. Даже Людовик XI по соглашению в Сент-Омере, покинул дело Алой розы. Договор предусматривал, что 'король Франции не сделает возможным и не позволит своим подданным оказывать никакой помощи Генри, прежде считавшемуся сувереном Англии, его супруге Маргарите, их сыну и любому иному врагу монарха Англии; в то же время и король Англии не сделает возможным и не позволит оказывать никакой помощи противникам Людовикам Французского'.
   Несколькими месяцами позже, в июле 1465 года несчастный Генри VI, монарх-безумец, скитающийся по Ланкаширу с горсточкой слуг, был обнаружен, сбит с толку и взят в плен. Пройдя по лондонским улицам с ногами, привязанными к стременам захватившим его победителем Уориком, он оказался заперт в Тауэре, где с ним, впрочем, обращались достаточно достойно. У прежнего короля было несколько слуг, а еще Генри мог принимать посетителей. Эдвард IV получил возможность править без каких-либо опасений.
  
   Воспитание Ричарда: от детства к отрочеству (1461-1465 годы)
  
  В течение четырех лет - с 1461 по 1465 годы - два младших брата суверена, Джордж, герцог Кларенс, и Ричард, герцог Глостер, превратились в зрелых отроков, начавших играть политическую роль на службе у старшего. Юноши сильно отличались друг от друга, что едва ли сами замечали, но на протяжение проходящих лет отношение к ним Эдварда заметно менялось.
   Как мы уже говорили, 1 ноября 1461 года Ричард был произведен в статус герцога Глостера. Ему даже доверили комиссию по использованию созванных, дабы собрать войска против шотландцев. Тем не менее, все это рассматривалось скорее в теории, ибо он являлся всего лишь 9-летним ребенком. Не удивительно, что у нас почти нет свидетельств его присутствия и занятий в описываемый период. Единственные найденные записи лежали среди счетов гардероба, сохранившихся в Национальном архиве, что в Кью. Ричард жил вместе с братом Джорджем Кларенсом в Гринвичском дворце, просторном здании, относящемся к 1427 году, удобном, хорошо обставленном, с завешанными гобеленами стенами. Мальчик встречал положенное ему по статусу отношение, в том числе его обильно снабжали одеждой и другими разнообразными предметами по требованию. Отчет Роберта Кузена, хранителя большого гардероба, от 30 сентября 1462 года, говорит о выдаче 'различных облачений, плащей, туник, головных уборов, рейтуз, и остальных многочисленных элементов одежды и материй, следуемых положению герцога'. Сюда входили сотни шкурок куницы, сорок шуб из меха черного барашка, головные уборы, более 70 пар обуви, в том числе сапог, 12 нитей тетивы для лука, 'стилизованное под старину седло, с упряжью, позолоченное седло, меч с перевязью, белыми ножнами и перевязью', - было чем снабдить и рыцаря, и его свиту.
   Так как ни один из документов подробно не рассказывает о воспитании, полученном юным герцогом Глостером при дворе, мы в состоянии сами построить правдоподобную картину, основываясь на книге правил дома короля Эдварда IV, на Черной книге, равно как и на 'Предписаниях и правилах' для управления домом суверена, предназначенных для герцога Кларенса. Согласно перечисленным изданиям, юный принц просыпался рано утром, должен был участвовать на утрене и на последующей службе, после чего плотно завтракать, в основном, хлебом и мясом, запивая их пивом. Далее по списку шло обучение 'добродетельным наукам, приспособленным к его возрасту' и преподаваемым служащим, либо образованным каноником. Содержание подобного воспитания позволило бы юному ученику 'приобрести любезные манеры - в речи и в поступках, а также овладеть правилами светского достойного поведения'. Это предполагало погружение в основы права, пусть и 'в общих определениях', без углубления, в доктрину христианства и в историю, как в источник образцов поведения с обращением к рукописям, похожим на 'Летописи Фруассара', на 'Правление королей и князей', на 'Акты об оружии' и еще на 'Крепость Веры'.
  Обед происходил к 11 часам, под прослушивание чтения рыцарских романов или благочестивых произведений. Вторая половина дня посвящалась физическим и военным упражнениям, 'овладения которыми на практике требовало положение воспитуемого'. Упражнения подбирались соответственно возрасту принца, в них входили верховая езда, охота, пеший и конный бой, владение мечом, секирой и луком. В своей Летописи Джон Гардинг пишет, что 'в 14 лет они обязаны уметь охотиться на оленя и быть стойкими (...), в 16 лет отдавать приказы и сражаться, участвовать в турнирах и скакать на коне, осаждать крепости'. Судя по боевым подвигам, ознаменовавшим его юность, Ричард, несомненно, отдал данным упражнениям много энергии. Историк Пол Мюррей Кендалл даже полагает, что подобные изнуряющие и ожесточенные тренировки стали причиной чрезмерного развития правого плеча Глостера. Такое явление можно наблюдать у некоторых атлетов, практикующих виды спорта, как метание ядра или копья. Исследование скелета Ричарда заставляет думать больше о сильном сколиозе. Как бы то ни было, абсолютно замечательно, что хилый и отчасти покалеченный ребенок превратился в сурового воина, способного встретиться с бою с любым противником. В нем угадывались железная воля и удесятерявшая силу ярость против неподдающейся и неотвратимой судьбы.
   После вечерней трапезы, зимой - в 4 часа, летом - в 5 часов, остаток дня мог предложить почтенные развлечения, такие как пение, игра на музыкальном инструменте или танцы. Согласно сэру Джону Фортескью и его 'восхвалению законов Англии', преподаваемое при дворе образование являлось 'высшей академией для знати страны, школой строгости, честности и хороших манер'. Важное место здесь занимала охота. Отчеты королевского гардероба часто упоминают о расходах, потраченных на данный вид спорта. Например, в марте 1465 года, главный лучник Уильям Лов получил от монарха чуть более 20 ливров за 'множество колчанов для стрел и другие инструменты', доставленные Джону Янгу, ответственному за лучников Его Величества, 'для использования нашими братьями, герцогами Кларенсом и Глостером'.
   Последние не всегда оставались в Гринвиче. Они часто путешествовали по государству в соответствии с политическими перипетиями и решениями их брата короля. Эдвард доверял мальчиков заботам преданных ему людей, таких как лорд Стенли или Томас Буршье, архиепископ Кентербери, получавших за это восполнение понесенных убытков. В январе 1463 года Кларенс и Глостер находились с Эдвардом в замке Фотерингей на захоронении их батюшки, потом они вернулись в Лондон, где, возможно, принимали участие в заседаниях Парламента в апреле, после чего, без сомнения, опять отправились в июне на север, а далее, вероятно, в Йорк на празднование Рождества.
   В начале Ричарда затмевал его брат Джордж, в 1462 году достигший 13 лет и с тех пор воспринимавшийся уже взрослым. У него был собственный дом с 4 хранителями, глашатаем и 2 домашними слугами, тогда как в распоряжении младшего брата находилось несколько слуг без какой-либо специализации. В августе 1463 года, во время посещения братьями Кентербери, Кларенс потребовал, дабы перед ним шествовал глашатай, несущий обнаженный меч, устремленный в небо, демонстрируя тем самым, что Джордж - наследник короны. Ричард же прошел незаметно, наравне с непритязательной толпой. Летописец Джон Стоун ярко описывает вход в город 'господина Джорджа, герцога Кларенса, и его брата'. Три брата определяются в некотором роде как Эдвард, Джордж и еще один.
   В отношении Джорджа и Ричарда существовало две системы веса и измерений. Конечно, Ричард 1 ноября 1461 года был произведен в статус герцога Глостера, в его распоряжение 13 ноября попала комиссия по использованию созванных, он оказался принят в члены ордена Бани, а 4 февраля 1462 года - в члены ордена Подвязки. 12 августа того же года Эдвард пожаловал младшему брату множество владений, в том числе сеньорию Ричмонд в Йоркшире, Пембрук - в землях Уэльса, территории, забранные у семейства де Вер в Кембриджшире, Эссексе и Саффолке, а к ним - имения, забранные у лорда Хангерфорда. 2 октября Глостера назначили адмиралом Англии, Ирландии и Аквитании, а также хранителем замка Корф в Дорсете. Мы бы сказали, что подобные горизонты совсем не плохи для 10-летнего ребенка. Но его брат Джордж считал, что это слишком в отношении мальчика. Будучи ревнивым, он пожаловался королю, и тот пошел на уступки: имения Хангерфорда оказались возвращены в казну, как и сеньория Ричмонд, дарованная Кларенсу. Понятно, что взаимоотношения между Ричардом и Джорджем были натянутыми. Помимо противоположности темпераментов интроверта Ричарда и экстраверта Джорджа, милости, которыми осыпали Кларенса могли являться источником взаимных обид. Средний брат пользовался заметно большей свободой, его владения были богаче и однороднее тех, которыми обладал Ричард, разбросанными и не предоставляющими возможности ни при каких условиях предоставить последнему серьезную территориальную опору. Несколько бессодержательных титулов, пожалованных младшему, служили лишь скромным утешением.
   Тем не менее, отношение Эдварда IV к братьям постепенно менялось. Король не мог не отметить отсутствие в Кларенсе серьезности. Ибо он отличался легкомыслием, поверхностностью, непостоянством, надменностью, хвастовством, сумасбродностью, тщеславием, самонадеянностью и неспособностью к государственным делам. К 15 годам Джордж был воплощением всего самого худшего, входящего в так называемый нами 'возраст глупости', и ничто не намекало на вероятность его исправления. Младший брат, - скрытный, внимательный, разочаровавшийся на основе своих наблюдений в природе человека, вероятно, отчасти тревожный и создающий впечатление никогда не знающего детства, - оказался противоположностью среднего. Ричард славился серьезностью, вдумчивостью, систематичностью поведения, скромностью в быту, политическим реализмом и фатализмом. В конце 1463 года суверен продемонстрировал свое предпочтение Глостера, пожаловав ему в декабре владения герцога Сомерсета. В мае 1464 года Эдвард засвидетельствовал доверие к младшему брату, отписав ему ответственность за всю комиссию по использованию созванных, что включало 22 графства. Предпринятые действия являлись совершенно исключительными, и на этот раз в них не присутствовало ничего символического. 13-летний подросток был обязан созвать войска с доброй четверти юго-запада государства, от Шропшира и от Уорикшира до Девона и до Корнуолла, не говоря о графстве Сомерсет. Наконец, Джорджу никакого задания не доверили.
   Однако, на этом образование и воспитание Ричарда не завершилось. Представляется, что именно в данный период брат-король отправил Глостера ко двору графа Уорика, где, при школе выдающегося полководца, тот продолжил формироваться как рыцарь. Действительно, в монарших архивах найдет документ, датированный 1465 годом и повествующий о выплате 1 тысячи ливров 'Ричарду, графу Уорику, за расходы на содержание герцога Глостера, брата короля'. В том же году присутствие Ричарда Глостера упоминается в коллегиальной церкви Уорика в обществе графа, графини, лордов Гастингса и Фитцхью. Новые платежи поступили 20 марта 1465 года, покрывая приобретение предназначенной для Глостера одежды, равно как и гобеленов и аксессуаров для охоты: перчаток для соколиной охоты, тетивы для луков, наконечников для стрел, седел и поясов.
   Таким образом, Ричард стал одним из приближенных к семье графа Уорика. Последний часто отсутствовал по причине посещений Лондона и проведения военных кампаний против ланкастерцев, успев превратиться в восхищающий юного принца образец. Находясь в своих жилищах в крепостях Миддлхэме, Шериф Хаттоне или Уорике, Ричард Невилл вел жизнь скорее скромную, посвящая дни охоте и военным упражнениям. Рядом с ним Ричард приобрел совершенное знание искусства боя и, особенно, определенный интерес к новшествам в этой области, например, в артиллерии и разрушении архаичных практик рыцарских сражений.
  Также молодой человек будет принимать участие в чрезмерно роскошном пиру, свидетельствующем о могуществе и богатстве графа Уорика. В сентябре 1465 года он окажется на празднике, устроенном вельможей для того, чтобы отметить назначение брата, Джорджа Невилла, архиепископом Йорка. Мероприятие разворачивалось в архиепископском дворце, собрав более 2 тысяч приглашенных, в числе которых присутствовали 18 аббатов, 2 герцога, 6 графов, 7 баронов, 18 рыцарей, 69 оруженосцев, 33 судьи, мэр Кале, мэр и советники города Йорка. Все эти замечательные люди сумели съесть 500 оленей, 500 куропаток, 400 рябчиков, 1 тысячу белых цапель, 2 тысячи лещей и щук, 3 тысячи сладких пирогов, 4 тысячи пирогов с мясом, не считая бесконечных вафель, сладостей и пряных цукатов. Кушанья готовили более 60 поваров, а разделывали их официальные лица. Джон Стаффорд выступал в роли виночерпия, лорд Уиллоби - в роли разрезающего мяса, Уорик же помогал брату графу Нортумберленду и лорду Гастингсу в качестве распорядителя. Ричард, которому исполнилось всего 13 лет, не был еще допущен в круг взрослых мужчин. Он сидел с дамами. Справа от юноши находилась его сестра Елизавета, герцогиня Саффолк, а слева - графини Уэстморленд и Нортумберленд. Данный памятный пир затмил даже прекраснейшие из приемов суверена и не мог не произвести на молодого человека яркого впечатления.
   В круговерти повседневности Ричард воспринимался почти членом семьи Невиллов и, пользуясь неопределенностью возраста между детством и отрочеством, еще часто посещал женский кружок. Тот вращался вокруг графини Уорик Анны, описываемой летописцем 'очень благочестивой дамой', которая 'свободно обращалась к каждому в соответствии с его положением', и двух ее дочерей, Изабеллы, ровесницы Ричарда, и Анны, 4-ю годами моложе мальчика. Уорик с супругой надеялись выдать девочек замуж за могущественных людей, а Глостер представлял из себя возможного претендента. Однако тогда больше внимания уделяли его воспитанию, ориентированному на 2 основные модели: брата Эдварда и графа Уорика, продолжавших пока оставаться друзьями. К несчастью, скоро Ричарду потребуется сделать выбор, ибо взаимоотношения короля и вельможи с 1464 года начнут быстро портиться.
  
   Елизавета Вудвилл и Эдвард IV: внезапный брак (1464 год)
  
   Все стало разворачиваться с недопонимания в вопросах брака и политики, сферах в высоких кругах тесно переплетенных. В 1464 году королю Эдварду исполнилось 22 года. Наступил подходящий момент, чтобы он женился и обеспечил продолжение династии, тем не менее, казалось, - Эдвард не торопится. В его распоряжении были все находящиеся при дворе девушки, и молодой человек активно их перебирал. К тому же, зная, что является одним из лучших женихов в Европе, монарх сильно мучился, совершая выбор. Дипломаты уже начали выдвигать для него возможных кандидаток в невесты: послы короля Кастилии предлагали ему сестру их суверена, Изабеллу; шотландцы заговаривали о своей регентше - Марии Гелдернской; герцог Бургундский был готов выдать за Эдварда одну из своих племянниц. Самое серьезное предложение поступило от короля Франции, Людовика XI, поддерживаемого графом Уориком, сторонником сближения с ветвью Капетингов. Здесь существовало две возможности. Первой считалась Анна, дочь Людовика XI, но она являлась еще чересчур маленькой, всего 3-летней, а это отодвигало рождение наследника более чем на 10 лет. На этот случай была вторая - свояченица короля Франции, Бонна, дочь герцога Савойи. Уорик начал брачные переговоры с французским двором, даже не сказав о том Эдварду. В марте 1464 года он прямо поговорил с Людовиком, принявшим его, словно суверена, так как надеялся укрепить связи с Англией с последующим превращением ее в союзника в борьбе с Бургундией. Окончательную встречу с подписанием договора назначили на 1 октября во Франции. В середине же сентября Эдвард IV объявил перед Большим Советом, что он уже женат, чем вверг очень многих в глубокое изумление.
   Советники оказались ошеломлены еще больше, когда услышали имя дамы: ею стала Елизавета Вудвилл, вдова сэра Джона Грея, ланкастерского рыцаря, убитого в сражении с йоркистами при Сент-Олбансе в 1461 году и оставившего супруге 2 сыновей. Помимо прочего, Елизавета приходилась дочерью Ричарду Вудвиллу, лорду Риверсу, оскорбленному Уориком в Кале, а ее брата Энтони тот же Уорик взял в плен по итогам битвы при Таутоне. Подобный союз шел против всех существующих правил: он был заключен тайно, что поднимало вопросы к его законности, не имел никакой дипломатической выгоды, и, даже если избранница могла ослепить красотой, - что подтверждают портреты, - она не являлась девицей и на 5 лет опережала короля по возрасту. К 27 годам период плодородия завершался, вдобавок к чему Елизавета находилась в низшем положении, чем Эдвард, не будучи поэтому достойной носить титул королевы. Советники отреагировали единодушно, как рассказываем нам бургундский летописец де Ваврен. 'Они ответили, что Елизавета не ровня Эдварду, каковы бы ни были ее доброта и красота, что ему следует ясно понять, - дама не достойна стать женой такого государя, ибо не является дочерью ни герцога, ни графа. Напротив, ее матушка, герцогиня Бедфорд, сочеталась узами брака с простым оруженосцем, поэтому, пусть Елизавета - дочь герцогини (...), но она ни в коем случае не подходит на роль супруги Эдварда'.
   Когда и при каких обстоятельствах совершился этот союз? Историки полагают, Эдвард встретил Елизавету весной 1461 года, после битвы при Таутоне проезжая мимо имения лорда Риверса в Графтон-Реджис. Представляется, что по-настоящему полюбив прекрасную вдову, суверен продолжал ухаживания на протяжение трех лет. Весной 1464 года, намереваясь присоединиться к своему войску в Лестере, он снова проскакал близ Графтон-Реджис. Покинув свиту под предлогом охоты, Эдвард отправился в усадьбу и женился на красавице, взяв в качестве свидетелей лишь ее матушку и двух сопровождающих. Столь рыцарское поведение обличает вольность, можно даже сказать, дилетантизм, с которым король вел государственные дела. В момент заключения им этого тайного брака Эдвард четко знал, - Уорик полным ходом вел процесс переговоров с Людовиком XI, дабы прийти к окончательному решению по поводу союза с Бонной Савойской.
   Не удивительно, что при объявлении новости граф Уорик впал в ярость. Событие поставило его в затруднительное положение, крайне неудобное и унизительное по отношению к Людовику XI. Пока вельможа позиционировал себя истинным властителем Англии, вдохновителем решений короля, водящего того за руку, он полностью потерял лицо, будучи отринут молодым сувереном, чьим наставником стремился казаться. Уорик немедленно отправил своего секретаря, Роберта Невилла, с письмом, в котором попытался объяснить Людовику XI возникшее недоразумение. Несколько дней спустя граф возложил на лорда Уэнлока написание более дипломатичного послания, объявляя, что брак короля возмутил почти каждого англичанина, и сейчас он не может продолжать разрабатывать проект договора между двумя государствами.
   С Эдвардом Уорику, тем не менее, пришлось держать лицо, но 'после случившегося прения между ним и монархом лишь возросли', - отметил летописец Уоркуэрт, - 'и даже, если временами они приходили к согласию, любви у них уже не наблюдалось'. Это стало причиной 'великой враждебности', - как повествует Большая Хроника. По итогам последнего бурного объяснения с Эдвардом Уорик вернулся в свой замок Миддлхэм.
   Что до братьев короля и их реакции на произошедшее, согласно итальянскому посланнику Манчини, она обнажила разницу в образе мышления молодых людей и также продемонстрировала нарастание их взаимного противостояния, принявшего позднее совсем трагический поворот. По словам Манчини, оба были 'чрезмерно недовольны' заключенным союзом, но Кларенс 'выразил гнев значительно зрелищнее, горько обличив на публике темные родственные узы Елизаветы и заявив, - король, обязанный вступить в брак с девицей, женился на вдове, нарушив тем самым установленный обычай'. Ричард Глостер, 'более искусный в сокрытии мыслей, кроме того, что и более юный и менее влиятельный, ничего не сделал и ничего не сказал из того, что потом использовали бы против него'. Иначе говоря, 12-летний подросток воспринимался еще персонажем, мнение которого не стоит учитывать, но уже тогда у него обнаруживались благоразумие и пристрастие к таинственности, неизменно характеризующие Ричарда в будущем. Это не помешало ему стать участником, без каких-либо комментариев, сопровождения королевы Елизаветы, когда она въезжала в столицу, и исполнить важную роль в ее коронации в качестве управителя церемонии.
   Елизавета принадлежала к семье Вудвиллов, которая, пусть и презираемая высшей аристократией, состоящей из герцогов и графов, все равно была частью сливок английской знати. Она очень быстро продемонстрировала неограниченную алчность, собирая титулы, обязанности и владения, благодаря вмешательству королевы, кому супруг, как представляется, ни в чем не отказывал, как будет немного погодя и с кланом Болейнов, когда Генри VIII женится на Анне. Менее чем за двухлетний период пять сестер Елизаветы вышли замуж за пятерых графов: графа Арундела, Эссекса, Кента, Пембрука и Бэкингема. Пятеро ее братьев - Энтони (лорд Скейлз), Джон, Лайнел, Ричард и Эдвард - равно удачно женились, не принимая во внимания никаких норм приличия. Например, 20-летний Джон вступил в брак с пожилой тетушкой Уорика, невообразимо состоятельной 65-летней герцогиней Норфолк. Лайнел получил епископство Солсбери. Эдвард - военные посты. Энтони стал рыцарем ордена Подвязки и правителем острова Уайт. Джон и Ричард были произведены в рыцари ордена Бани. Сэр Томас Грей, сын королевы от первого брака, женился на наследнице изгнанного герцога Эксетера. Хорошо устроен оказался даже отец Елизаветы: лорд Риверс стал графом Риверсом и казначеем Англии. Не была забыта и сама королева: Эдвард IV пожаловал ей имения Гринвич (названное 'усадьбой Удовольствий') и Ричмонд (Шин), богатый городской дом в Лондоне в квартале Смитфилд и владения с годовым доходом в 4 тысячи марок.
   Вудвиллы оказались ненасытны, и вскоре превратились в объект ненависти в качестве выскочек, 'ибо те, кто находились низко и являлись новыми людьми, стали наслаждаться высочайшими милостями по сравнению с превосходящими их по рождению и по мудрости', - пишет Манчини. Лучи ненависти сконцентрировались на королеве. 'Со дня своей коронации', - свидетельствует итальянский торговец, - 'она желала осыпать милостями семью - отца, матушку, братьев и сестер', и 'способствовала тому, дабы в какой-то миг ее близкие начали полностью управлять государством'. По пышности коронация Елизаветы превзошла коронацию Эдварда, а ее влияние на мужа еще сильнее возросло, когда она родила ему 11 февраля 1466 года первого ребенка. К сожалению, младенец оказался девочкой, Елизаветой, что не помешало паре устроить грандиозные празднества в честь дарованного после родов благословения. В Вестминстерское аббатство королеву сопровождали церковные сановники, пэры, герольды и менестрели. На последовавшем пиру она восседала на троне, словно божество, находясь за столом одна, на золотом стуле, перед коленопреклоненным окружением. Приглашенным пришлось дожидаться, пока Елизавета завершит дегустацию первого поднесенного ей кушанья, чтобы приступить к еде, и в процессе всей трапезы она не удостоила никого из них даже словом.
   Между ней и Уориком началась война. Их разделяло абсолютно все. Граф утратил значительную часть имевшегося у него влияния на короля, что поставило под вопрос преследуемые им внешнеполитические цели. Тогда как все усилия прилагались к заключению долговременных мира и союза с Францией, Вудвиллы принимали меры по поддержке Бургундии. Связи этого рода с правящими бургундскими кругами отличались изобилием, особенно, благодаря посредничеству матушки королевы, благосклонной к дому графов Сент-Поль, союзников Филиппа Доброго, а также Людовика и Жака Люксембургских. Последний, впрочем, представлял на коронации Елизаветы герцога Бургундского.
   Уорик, со своей стороны, все надежды возлагал на союз с Францией. Несмотря на крах проекта брака между Эдвардом и Бонной Савойской, Людовик XI не переставал верить и покровительствовать длительному миру между двумя странами. С этой целью он разработал другие матримониальные проекты, предназначенные соткать сеть, сплотившую бы Францию и Англию против Бургундии. Эти проекты, как изложил их Людовик в письме к герцогу Миланскому, включали брак между Маргаритой Йорк, сестрой Эдварда IV, и Филиппом де Брессе, брак между Изабеллой, старшей дочерью Уорика, и Кларенсом, братом Эдварда IV, а также брак между Ричардом, герцогом Глостером, и второй дочерью короля Франции, получавшей в приданое Голландию, Зеландию и Брабант, уходящие из бургундских владений.
   План отличался крайней степенью оторванности от жизни и сталкивался со множеством препятствий. С одной стороны, Эдвард IV и королева Елизавета Вудвилл хотели выдать Маргариту Йорк за графа Шароле, Карла, которого вскоре станут называть Смелым, готовящегося принять трон от своего стареющего отца, герцога Бургундии, Филиппа Доброго. С другой, - у Уорика были собственные намерения, касающиеся обеих его дочерей: он предполагал организовать их союзы с братьями короля, предназначив старшей, Изабелле, герцога Кларенса, а младшей, Анне, - герцога Глостера. Для этого требовалось добиться выдачи церковных разрешений из-за существующего между нареченными родства. Джордж, герцог Кларенс, в любом случае, смотрел на данные намерения благосклонно. Они превращали его в зятя всемогущего графа Уорика. Достигнув в 1466 году 17 лет, Джордж был в действительности недоволен выпавшим ему жребием. Герцог Кларенс еще считался наследником короны, так как у монаршей четы еще не появилось ребенка мужского пола, но подобное положение грозило не затянуться надолго. Более того, тщеславный и взбалмошный юноша ясно отдавал себе отчет, что теперь суверен предпочитает ему младшего брата, Ричарда, серьезного и рассудительного. Союз с Уориком сделал бы из Джорджа более заметного для страны человека. Ричард Невилл воздействовал на герцога лестью, и последний полагал, что его поддержка не принесет никакого вреда. Что создавало проблему, так это абсолютное неприятие браков братьев с дочерями Уорика Эдвардом IV. По слухам, он вызвал к себе Джорджа и Ричарда, чтобы осыпать упреками и официально запретить им вступать в брак с Изабеллой и Анной. С тех пор дело пошло к разрыву между монархом и его братом Джорджем, принявшим сторону Уорика, тогда как Ричард, невзирая на восхищение графом, остался верен Эдварду.
  
   Союз с французами (по Уорику) или с бургундцами (по Эдварду)?
  
   Мало-помалу взаимоотношения между Эдвардом IV и графом Уориком стали портиться. Начиная с 1466 года Ричард Невилл находился в довольно шатком и двусмысленном положении. Проводя переговоры сразу и с Людовиком XI, и с герцогом Бургундским, он на первых порах колебался, занимаясь одновременно и личными делами, и делами своего суверена. Весной Уорик отправился во главе посольства в Кале, дабы обсудить важные вопросы и с бургундцами, и с французами. С первыми следовало обговорить торговые вопросы, в особенности запрет ввоза английских тканей, предписанный в 1464 году Филиппом Добрым. На это ответили запретом ввоза в Англию тканей из Фламандии. В сложившихся сложных обстоятельствах Уорик прибегнул к двойной игре: предположил, что можно найти согласие, ведь для него сделанный запрет был выгоден способностью сблизить Францию и Англию. Впрочем, Ричард Невилл находился в тайном эпистолярном контакте с Людовиком XI, которому в январе 1466 года написал о возможности безопасного продолжения отвоевания Нормандии, - ибо Эдвард не в состоянии теперь вмешаться в дело. Такое отношение отдавало государственной изменой. Также Уорику следовало обсудить с бургундцами различные проекты брачных союзов, в особенности между графом Шароле и Маргаритой Йорк и между герцогом Кларенсом и дочерью Шароле, Марией, оба из которых ему отчаянно стояли поперек горла.
   15 апреля 1466 года Ричард Невилл оставил Кале и отправился в Бургундию, где должен был встретиться с бургундцами. Последних уже не возглавлял пожилой 70-летний герцог Филипп Добрый, он передал власть сыну, Карлу Смелому, графу Шароле, кипящему энергией молодому мужчине 33 лет от роду. Уорику исполнилось 38 лет. Встреча Карла Смелого и Создателя королей грозила оказаться взрывоопасной. Это была ненависть с первого взгляда. Мужчины слишком походили друг на друга, чтобы почувствовать хотя бы малейшее взаимное уважение. Оба являлись надменными эгоцентриками, самоуверенными, лишенными чувства юмора, атлетами, созданными для войны и зацикленными на личном превосходстве, преследующими одну и ту же цель: независимость по отношению к суверенам, - Людовику XI и Эдварду IV соответственно. Тремя днями позже Уорик вернулся в Кале и встретил там французскую делегацию. Стороны быстро договорились о 10-месячном перемирии, устройстве в октябре мирной конференции, об обещании не поддерживать противников партнера, о поиске для Маргариты Йорк супруга не из Бургундии и о выплате Людовиком значительной ежегодной пенсии (8 тысяч ливров).
   Представлялось, что Эдвард благосклонно воспринял эти предложения, и следующей весной, в 1467 году, соперничающие посольства, французское и бургундское, прибыли в Лондон. Английский суверен никак не возразил, но между ним и Ричардом Невиллом отныне воцарились недоверие и двуличное поведение. Тогда как Уорик отбыл во Францию с английской делегацией, дабы лично встретиться с Людовиком XI, Эдвард пригласил в Лондон Антуана, Бургундского бастарда, единокровного брата Карла Смелого, принять участие в турнире с одним из лучших своих рыцарей, Энтони Вудвиллом, лордом Скейлзом, братом королевы. Произошел масштабный поворот к роскоши старых дней, к празднованию выхода на свет забытых рыцарских традиций, которые можно было назвать уже экстравагентными и ностальгическими. 30 мая Бургундский бастард проплыл по Темзе среди сотен таких же торжественно украшенных лодок. Далее он на коне поехал, двигаясь по убранной гобеленами и стягами Флит-стрит, в приготовленный для него дом, дворец епископа Солсбери, в сопровождении всех представителей местной знати. 2 июня, в свою очередь, прибыл суверен, предшествуемый несущим его меч лордом Скейлзом. Событие привлекло к себе огромную толпу зрителей, тем более, что совпадало с открытием парламентских заседаний 3 июня.
  Праздник запомнился серьезным происшествием. При открытии заседания лордов архиепископ Йорка и канцлер, Джордж Невилл, брат Уорика, противостоящий братанию с бургундцами, дабы не произносить обычную в таких случаях речь, сослался на нездоровье. Эдвард, зная об интригах архиепископа с целью добиться кардинальской шляпы и разрешения на союз между Кларенсом и Изабеллой Невилл, данным предлогом воспользовался. 8 июня суверен лично появился во дворце Черинг Кросс, жилище Джорджа Невилла, и приказал, чтобы тот отдал Большую печать, тут же доверенную епископу Бата и Уэлса.
   11 июня можно было наблюдать незабываемое зрелище. Турнир решили произвести в области Смитфилда, за городскими укреплениями, к северу от Лондона. Трибуны возвели вокруг арены, доходящей почти до 100 метров в диаметре. Здесь присутствовали король, королева, двор, городские старейшины, не считая рыцарей, оруженосцев и лучников. Бургундский летописец Оливье де Ла Марш находился на седьмом небе от восхищения. Король Эдвард, по его словам, 'был облачен в пурпур, на его бедре виднелась подвязка, в руке - объемный жезл. Он отличался истинно королевской осанкой, ибо это прекрасный и великий государь. (...) Граф держал перед Эдвардом меч (...), а вокруг стояло 20 или 25 советников, как на подбор, седовласых. Эти люди напоминали сенаторов, собравшихся для выдачи рекомендаций своему господину'. Чемпионы сблизились на арене со всем необходимым в деле церемониалом, и турнир начался. Оба первых раундов завершились безрезультатно, в третьем - скакун Бургундского бастарда разбил голову, столкнувшись с седлом лорда Скейлза, и пал замертво. Всадник удалился с поля, пробурчав Оливье де Ла Маршу: 'Не сомневайтесь, сегодня он сразился с животным, завтра - будет иметь дело с мужчиной'. На следующий день состоялось сражение на топорах, но бойцы вложили в него столько пыла, что монарху пришлось прервать состязание, напомнив им, - речь идет исключительно об игре. 'Суверен бросил свой жезл и громко воскликнул: 'Ууу!' Несмотря на это, при расхождении, соперники успели наградить друг друга двумя или тремя ударами'. Король обязал их пожать противнику руку и дать обещание во 'взаимной любви, словно братья по оружию'. Все закончилось ничьей, что стало довольно дипломатичным итогом! Предусматривались и другие поединки, но внезапно стало известно, - герцог Бургундский, Филипп Добрый, отец бастарда Антуана, 15 июня отошел в мир иной. Сыну требовалось покинуть Англию, дабы принять участие в похоронах. Новым герцогом становился Карл Смелый, его сводный брат.
   Ричард, разумеется, присутствовал на этом опасном турнире, но на арену не выходил. Ему было всего 14 лет, и казалось, он никогда не оценит по достоинству подобные пустые развлечения. Не найдено ни единого упоминания о каком-либо участии Глостера в турнирах на протяжение всей его жизни, даже когда герцог станет внушающим страх воином. Через неделю после этих празднеств из поездки во Францию вернулся Уорик, очень довольный встречей с Людовиком XI. Последний обращался с гостем с чрезвычайной обходительностью, выехав к нему в окрестности Руана, а потом позволив Ричарду Невиллу победоносно вступить в столицу Нормандии. Людовик беседовал с Уориком с глазу на глаз, беспрестанно льстил, уверяя, он способен подыскать настолько подходящего жениха для Маргариты Йорк, что та не пойдет замуж за Карла Смелого. Вопрос брака превратился в объект ожесточенных споров в Англии, вокруг него совершались ставки, например, сэр Джон Пастон поставил 6 марок на союз с французским принцем.
   Сейчас же, первым, что узнал Ричард Невилл, вернувшись в Англию, стало снятие его брата с должности канцлера и решение суверена отдать сестру за Карла Бургундского, того неприятного типа, с которым Уорик поссорился в Булони. Данный проект уничтожил все приложенные усилия в пользу союза с французами. Графа сопровождала французская делегация. Несмотря на 6-недельное пребывание в Англии, она не добилась ничего, кроме красивых слов и нескольких подарков для своего короля. Подобное поведение стало еще одним унижением Уорика, осознавшего, - Эдвард окончательно отдал предпочтение бургундскому лагерю. Ричард Невилл вернулся в Йоркшир и дал знать Людовику XI, что построенные ими планы рухнули. Английское общественное мнение, в любом случае, было настроено крайне враждебно по отношению к сближению с Францией. В трактирах вспоминали великие мгновения при Креси, Пуатье и Азенкуре, мечтая об отвоевании обширной и богатой территории по другую сторону Ла Манша. Когда в июле 1467 года Эдвард IV дал согласие на помолвку сестры с Карлом Смелым, эту новость приняли довольно хорошо. Маргарита Йорк лично предстала перед Большим Советом в Кингстоне, дабы объявить, - она очень счастлива, что выйдет за герцога Бургундского.
   Уровень напряжения между Эдвардом IV и Уориком между 1467 и 1468 годами угрожающе нарастал. Король проявил благосклонность к союзу с герцогом Бретани, противником Людовика XI. Он покровительствовал клану Вудвиллов в ущерб интересам клана Невиллов, попросив, в частности, у Папы Римского кардинальскую шляпу для Томаса Буршье, архиепископа Кентербери, вместо того, чтобы ходатайствовать за Джорджа Невилла, архиепископа Йорка, долго лелеявшего мечту об этом назначении. Когда Томас добился кардинальского сана, Эдвард уведомил Джорджа о свершившемся насмешливо и даже вызывающе. Когда принялись циркулировать слухи о французских маневрах с целью примирить Уорика и Маргариту Анжуйскую, объединив их против династии Йорков, Эдвард вызвал Ричарда Невилла для объяснений. Тот отказался приезжать. Еще четче обозначилась опасность столкновения, поэтому власти Лондона запретили жителям города носить ливреи того или иного лагеря, дабы избежать драк. Это не воспрепятствовало сторонникам Уорика в Кенте разграбить 1 января 1468 года в Мейдстоне имение графа Риверса, брата королевы, тогда как в Йоркшире родственник Ричарда Невилла, сэр Джон Коньерс, устроил восстание под псевдонимом Робина из Редесдейла. Повторно вызванный ко двору в Ковентри Уорик сначала отказался подчиниться, потребовав прежде снятия с постов представителей клана Вудвиллов. Затем брат Джордж, архиепископ, убедил его отступить. Эдвард тепло принял старого друга и заставил принять участие в общем примирении. Случившееся оказалось только видимостью. Джордж Невилл продолжил попытки добиться от Рима разрешений, необходимых для заключения брака между Кларенсом и дочерью Уорика, Изабеллой. Монарх, не без причины не доверяя брату Джорджу, приказал, дабы последний осел при дворе и окружил себя личной охраной из 200 лучников.
   В начале июня 1468 года обеими сторонами был одобрен брачный договор, и Маргарита Йоркская приготовилась оставить Англию, чтобы уехать и выйти замуж за герцога Бургундского. Последний получал грандиозное приданое: 200 тысяч золотых крон или 41 тысячу ливров, что составляло две трети годового дохода английской монархии. Уорик, от которого потребовалось участие в выплате, опять ответил отказом, тем не менее, согласился войти в свиту, 18 июня сопровождавшую Маргариту при выезде из Лондона в путешествии в стратфордский монастырь Лангторн, что в Эссексе, первую точку ее дороги. В свиту входили все ведущие представители клана Вудвиллов, равно как и клана Невиллов, пировавших вместе, а с ними и 3 брата Маргариты, в том числе и Ричард. Путь пролегал через Кентербери вплоть до Маргейта, где Маргарита взошла на палубу корабля с очень подходящим наименованием: 'Смелый'.
   Но фоном для празднеств служили все ярче вырисовывающиеся угрозы конфликта. Эдвард пообещал отправить к герцогу Бретани 4 тысячи лучников, чтобы помочь ему в сопротивлении королю Франции. Уорик наотрез отказался иметь с этим что-либо общее. По повелению суверена, Парламент проголосовал за 2 новых вида налогов, в целом достигавших 62 тысяч ливров, нацеленных на будущую военную кампанию во Франции. Посланники Маргариты Йоркской, чей супруг Генри VI продолжал находиться в лондонском Тауэре, старались объединить стороннников партии Ланкастеров. Одного из них схватили и, расспросив его с применением современных действенных средств дознания, выяснили у несчастного историю с замешанными тут приверженцами Уорика. В это время граф Пембрук, Джаспер Тюдор, единоутробный брат Генри VI, высадился на юге Уэльса с небольшой группой, оплаченной Людовиком XI. Всемирный паук сумел поджечь замок Денби перед тем, как его войско сбросили обратно в море. Щедрость суверена к семейству Вудвиллов делала их все раз от раза все более нелюбимыми в народе. Граф Риверс умножил число бесчинств, разграбив имущество давнего мэра Лондона, Томаса Кука. Эдвард обязал орден Святого Иоанна Иерусалимского избрать приором (настоятелем) своего шурина, сэра Ричарда Вудвилла. Королева же добилась казни в Ирландии графа Десмонда, ибо тот произнес в частной беседе с королем, что последнему было бы лучше жениться на дочери такого же венценосца.
   Сюда стоит прибавить стычку с германским Ганзейским союзом, обвиненным в поощрении захвата 4 английских кораблей в окрестностях датских проливов. Поддерживаемый лондонскими торговцами Уорик подтолкнул Совет к приказу задержать всех ганзейцев на территории Стил-ярда (Стального двора), за исключением уроженцев Кельна, и начать войну на море с германскими судами. Он выиграл, таким образом, одобрение лондонцев и блокировал для Эдварда возможность ввязаться в войну против Франции, пока его флот сражается с ганзейцами. Тогда же Ричард Невилл спровоцировал лондонских ткачей взбунтоваться против ткачей фламандских, укоренившихся на юге от Темзы, в Саутуорке. Заговор против них, метящий отрубить группе либо большой палец, либо всю руку, оказался разоблачен и сорван исключительно в последний миг.
   Со своей стороны Людовик XI увеличил число мероприятий, призванных обездвижить усилия английского короля по началу войны. После тщетных попыток помешать браку между Маргаритой Йорк и герцогом Бургундским, включающих слухи о сомнительной невинности невесты, Всемирный паук переключился на боевые действия против Бретани. Людовик собрал флот в Арфлере, поставив его на службу к Маргарите Анжуйской, что грозило высадкой в Англии. Эдварду пришлось отправить патрулировать Ла Манш лорда Скейлза, но безрезультатно и с расходом на это 18 тысяч ливров. В то же время суверен постарался успокоить Невиллов, сделав клану некоторые пожалования. Графу Нортумберленду было дано имение Урессел, близ Йорка, равно как и должность верховного судьи и хранителя монарших лесов к югу от Трента.
   Но данных уступок оказалось мало. К концу осени 1468 года появились разговоры о заговоре против жизни короля. Задержали множество рыцарей, в том числе, Джона де Вера, графа Оксфорда. Его вскоре освободили, но произошедший инцидент сделал из вельможи союзника Уорика, чьи агенты уже удваивали усилия для подпитки недовольства. Население испытывало нервозность, - ощущалось что вот-вот разразится гроза.
  
   Лицом к лицу: кто сделал тебя графом? А кто сделал тебя королем?
  
   Эта знаменитая и краткая перепалка между могущественным вассалом Адальбертом де Перигором и его сюзереном Гуго Капетом может замечательно продемонстрировать вызовы, брошенные друг другу графом Уориком и королем Эдвардом IV. Два старых друга превратились во врагов. Их заставляло бороться с противником не личное неприятие, а больше влияние семей, старавшихся присматривать за властью, собрав в своих руках ключевые должности и богатства: кланов Вудвиллов и Невиллов. Эдвард, которому в 1468 году исполнилось 26 лет, освободился от опеки наставника, обеспечившего ученику значительную часть добытой тем короны. Суверен принялся проводить независимую политику, согласуемую с честолюбивой супругой, Елизаветой Вудвилл. По словам Томаса Мора, это был человек 'с отважным сердцем, осмотрительный в политике, сдержанный в невзгодах, справедливый и щедрый в условиях мира, сильный и устрашающий в войне, решительный и рискованный в бою, однако, мудрый и скромный' (Томас Мор 'История Ричарда III'. М., "Наука", 1973 г. Перевод с английского и латинского М.Л. Гаспарова и Е.В. Кузнецова). Довольно льстивый портрет, чьей задачей являлось подчеркивание контраста с Ричардом III, и не отвечающий более интересной действительности. В те годы еще привлекательный, атлетически сложенный выдающийся полководец, Эдвард правил государством легко и реагируя на перемены, 'без напряжения', как сказали бы в узком кругу. Но за добродушной внешностью наслаждающегося жизнью государя стоял человек, крайне внимательный к подробностям управления страной, к уважению к проводимым процедурам, к иерархии и к социальному строю, 'серьезный и непримиримый с врагами, великодушный с друзьями и знакомыми', - как писал Полидор Вергилий. До развязности оптимистичный, Эдвард заставлял собеседников уверовать в свои добрые намерения, что позднее приводило их к разочарованиям. Щедрость и общение на короткой ноге порождали для него настоящую народную любовь. Король сильно тяготел к почитанию справедливости, временами лично вмешиваясь в наблюдение за правосудием, и тогда уже ярко проявлял свойственную ему в подобных обстоятельствах безжалостность. По большому счету, Его Величество был довольно склонен вводить окружающих в замешательство, монарха казалось сложно обмануть, и он не далеко ушел от образа железной длани, облаченной в бархатную перчатку, совершенно не становясь с годами мягче. Филипп де Коммин, знавший Эдварда как в молодости, так и в зрелости, рисует его портрет, отдавая должное еле уловимым оттенкам, - качествам бонвивана, знаменитого любителя прекрасного пола и удовольствий, 'полного доблести', 'чрезвычайно успешного в сражениях'. 'Король Эдвард вовсе не был любителем строгого распорядка, но являлся крайне привлекательным государем. (...) Он уже прикипел к радостям жизни и удобствам, начиная с 12 или 13 лет, дольше чем любой из современных ему властителей. Его Величество не думал всерьез ни о чем, кроме прекрасного пола (и это превосходило всяческое разумение) и поездок на охоту, наравне с хорошими условиями для личного удобства. Отправляясь в подходящее время загонять зверя, он приказывал вести с собой множество палаток для дам, которым был крайне дорог. Эдвард обладал всеми качествами, для того подходящими, более, чем кто-либо еще мне известный. Он был молод и превосходил наружностью любого, который жил в одно с ним время. Сейчас я повествую о том с досадой и болью, ибо с тех пор Его Величество слишком погрузнел'.
   Граф Уорик, 38 лет от роду, заметно оттенял Эдварда. Он отличался серьезностью, самоуверенностью, считал себя незаменимым, тем, кто привел своего суверена к власти, естественно исполнял роль проводника, наставника и вдохновителя монаршей политики. Ричард Невилл утверждался в данном высоком о себе мнении с помощью лести Людовика XI, общавшегося с ним на равных, заваливавшего дорогого друга подарками и добрыми словами, заставлявшего поверить, что тот и есть истинный господин положения. Уорик, бывший выдающимся полководцем, не мог похвалиться таким же высоким эмоциональным интеллектом, чем король Франции пользовался, исподволь руководя им и превращая в инструмент собственных интриг, играя на тщеславии англичанина. Коммин пишет, что 'Графа Уорика можно назвать почти что отцом короля Эдуарда, поскольку он его воспитывал и оказывал разные услуги; поэтому то граф и стал могущественным, ибо, помимо того, что он сам по себе был знатным сеньором, он еще получил в дар от короля обширные владения как из коронных земель, так и из конфискованных; он был также капитаном Кале и занимал другие важные посты; и я слышал, что eго доходы с указанных владений, кроме вотчины, составляли 80 тысяч экю в год' (Филипп де Коммин 'Мемуары'. М., Наука, 1986 г. Перевод, статья и примечания Ю.П. Малинина). Уорику нравилось выставлять богатство напоказ ради произведения впечатления на гостей, особенно во время пышных пиров, на которых он пользовался неоспоримой популярностью. 'Когда граф скакал по улицам Лондона или проезжал через деревушки (...), толпы скандировали: 'Уорик! Уорик!' - словно он являлся сошедшим с неба божеством', - писал, основываясь на документах историк Пол Мюррей Кендалл. Это дошло почти до степени веры самого графа в собственную значимость. Ричард Невилл пользовался поддержкой большей части высшей аристократии, скандализированной расточаемыми Вудвиллам милостями. Таким образом, и граф Оксфорд, и граф Шрусбери, равно как и лорд Стенли один за другим присоединились к лагерю Невиллов. В Лондоне Уорик являлся героем торговцев, благодаря проводимой им враждебной к ганзейцам политической линии. В той же степени он подпитывал любовь к себе среди простого народа: держал в столичном трактире открытый стол, откуда каждый мог унести столько мяса, сколько сможет нанизать на свой кинжал. Ремесленники, моряки Кента и йомены севера видели в нем заступника.
   Вышеописанное заставило Ричарда Невилла переоценить имеющиеся силы. Список его владений, безусловно, впечатлял, как и список принадлежащих ему титулов, но первые не составляли единого земельного надела, будучи рассеянными по стране. Что же до титулов большая их доля носила скорее почетный характер и не могла похвастаться действительной властью. Брат Уорика, Джордж Невилл, чей уровень культуры приятно удивил даже бургундского летописца Шастелена, определившего его 'чудесным и скромным священником', 'благоговейно настроенным, учтивым и красноречивым', мгновенно поднялся по иерархической лестнице, став сначала ректором в Оксфордском университете, затем епископом Эксетера, далее - архиепископом Йорка, а потом - канцлером в 30 лет. Он сосредоточил в своих руках привилегии, играя существующим у него влиянием в Риме, чтобы добиться необходимых разрешений для брака дочери Уорика, Изабеллы, с братом монарха, Кларенсом. Джордж Невилл цены не имел на вспомогательной службе у родственника, однако, в 1467 году прелат был лишен должности канцлера. Вдобавок, другой брат Уорика, Джон Невилл, граф Нортумберленд, остался верен королю Эдварду.
  Еще Ричарду Невиллу повезло привлечь на свою сторону Джорджа, герцога Кларенса, пообещав ему руку дочери, Изабеллы. Но Уорик утратил доверие другого брата суверена, Ричарда, герцога Глостера, вплоть до 1468 года воспитывавшегося в семействе Невиллов и бывшего пылким поклонником графа. В октябре 1468 года Ричард достиг возраста 16 лет, можно сказать, совершеннолетия, после чего старший брат, король Эдвард, немедленно пожаловал ему земли и новые обязанности. С 25 октября Глостер получает огромные владения, забранные прежде у графа Хангерфорда, в декабре он назначается во главу комиссии по слушанию и рассмотрению дела, которой следовало осудить Томаса, сына лорда Хангерфорда, и Генри Куртене, сына графа Девона, обвиненных в заговоре против монарха. Обоих мужчин приговорили к повешению и расчленению, обычному решению для случаев государственной измены. Ричард продемонстрировал сострадание к матушке Томаса Хангерфорда, позволив ей сохранить доход от 19 имений, выручка от 6 других усадеб пошла на основание хора в соборе Солсбери и приюта милосердия в Хейтсбери.
  Столкнувшись с неизбежным разрывом между Эдвардом IV и графом Уориком, Ричарду потребовалось выбрать сторону одного из них. Выбор был тем более тяжел, что в каждом лагере находилось по брату, ведь Кларенс уже оказался отчасти связан с главой дома Невиллов, да и клан Вудвиллов не мог внушать ничего, кроме ненависти. В действительности, не представляется, чтобы молодого человека мучили сомнения. Эдвард являлся не только старшим членом рода, он властвовал в государстве и успел многократно засвидетельствовать оказываемое Ричарду доверие. Верность родственная и верность политическая недвусмысленно склонили чашу весов в пользу Эдварда, что подтверждается с самого начала противостояния в 1469 году.
  
  1469 год: государственная измена и примирение
  
   Разразившаяся тогда гражданская война подспудно вызревала уже с 1467 года. С февраля 1468 года миланский посол пишет: 'Население Англии берется за оружие. Граф Уорик настраивает брата суверена против коронованного родственника. Они еще не проявили враждебности открыто и пока ведут переговоры в надежде на согласие'. В начале 1469 года казалось возможным поверить в примирение: в феврале и в марте монарх пожаловал Уорику и его брату, архиепископу Йорку, множественные владения. После этого Ричард Невилл поплыл в Кале, - проверить безопасность границ относящейся к континенту драгоценной территории. Он даже продемонстрировал крайнюю степень дружелюбия по отношению к встреченному в Ардре герцогу Бургундскому, ненавидимому им Карлу Смелому, отныне супругу сестры Эдварда, Маргариты. В начале мая Уорик вернулся в Англию и узнал, что разрешение на брак его дочери, Изабеллы, с герцогом Кларенсом получены.
   С этого момента ход событий усложняется. Прежде чем отплыть в Кале, Уорик пошел на тайный сговор с сэром Джоном Коньерсом, так называемым Робином из Редесдейла, с целью подготовить в Йоркшире кажущееся стихийным восстание против злоупотреблений власти монарха. Но нетерпеливые 'мятежники' слишком рано раскачали движение, оказавшись сразу рассеянными родным братом Ричарда Невилла, оставшимся верным суверену, графом Нортумберлендом. Почти одновременно из леса на востоке Йоркшира вышел еще один Робин: Робин Холдернесс, возглавивший бунт, с Уориком никак не связанный и основанный исключительно на местных причинах. Нортумберленд с тем же успехом разгромил и это движение, заставив обезглавить его руководителя.
   Король Эдвард, председательствовавший тогда на капитуле ордена Подвязки в Виндзоре, решил лично поехать и посмотреть, что происходит на севере. В соответствии со своим ориентирующимся на лучшее и расслабленным темпераментом, он не принял мятеж слишком всерьез, тем более, что Уорик его заверил, - бунтовщиков разбил брат, поэтому королю масштабное войско не потребуется. Основываясь на этом, Эдварда сопровождали лишь брат Ричард, граф Риверс с сыном Джоном Вудвиллом и несколько капитанов с уменьшенной охраной. Они отправились в путь 6 июня, не спеша и совершая остановки в убежищах Бери-Сент-Эдмундса и Уолсингема. Небольшая армия даже заезжала в Норвич с целью уладить ссору между герцогом Норфолком, герцогом Саффолком и семейством Пастонов. 24 июня Эдвард со свитой находился еще в крепости Райзинг, старом нормандском замке, соседствующем с Уошем. Там Ричард Глостер оказался без необходимой для поддержания соответствующего образа жизни суммы денег, поэтому продиктовал письмо, обращенное к сэру Джону Сею, к канцлеру герцогства Ланкастер, прося у того взаймы 100 ливров с последующим погашением к Пасхе следующего года. Молодой человек объяснил заимодавцу, что 'получив приказ Его Милости короля сопровождать того на север государства, я оказался ввергнут в серьезные траты. Так как по причине срочности отъезда у меня не было возможности запастись необходимым количеством денег, я вынужден просить вас о доверии и помощи...' Эта записка не вызвала бы сама по себе сильного интереса, если бы речь не шла о первом из существующих документов, исходящих непосредственно от Ричарда, в особенности учитывая, что последний приложил руку к следующей заметке: 'Сэр Джон, прошу вас не разочаровывать меня относительно моих надобностей, ибо я гарантирую вам свою искреннюю помощь в вашем деле'. Приведенные выше начертанные рукой Глостера слова обличают в подростке сознание имеющейся у него власти при использовании связей между покровителем и покровительствуемым наравне со смесью любезности и скрытого предостережения в расчете на достижение искомой поддержки. На основе данного эпизода обычно приходят к выводу, - будучи любимым братом суверена, Ричард нуждался в деньгах и был вынужден прибегать к помощи окружающих с целью добиться требуемого займа. Неужели Эдвард сам не мог ему ссудить или предоставить безвозмездно необходимую сумму?
   Группа возобновила путешествие в довольно степенном ритме, минуя Линн, Кройлендское аббатство, цитадель Фотерингей, - семейный замок и место рождения Ричарда. Дожидаясь подтягивания других контингентов, в нем, в обществе королевы Елизаветы, провели целую неделю. Отбыть на север удалось исключительно 5 июля. Разворачивалась скорее прогулка в военном стиле, чем настоящая боевая кампания.
   Затем все вдруг перевернулось. В Ньюарке Эдвард узнал, что Робин Редесдейл прибыл к нему на встречу с группой восставших, серьезно превосходящей по численности взятый монархом с собой скромный отряд. Тогда Эдвард изменил направление движения и укрылся в Ноттингемском замке, где раскрыл степень охвата образованного против него заговора. Суверену принесли текст ходатайства, предположительно происходящего от народа, которое Уорик с соратниками пустил по стране. В нем Эдварда упрекали в окружении его персоны дурными советниками, - Вудвиллами, - думающими лишь о личном обогащении, в присвоении части налогов, предназначенных для подготовки к крестовому походу, в сокращении количества драгоценного металла в монетах, в пренебрежении к мнению истинных советников - герцогов и графов. Обвиняющая Эдварда в дурном правлении бумага угрожающе напоминала о случившемся с Эдвардом II, с Ричардом II и Генри VI, низложенными в силу тех же самых обстоятельств. В это самое время агенты Уорика и Кларенса запустили в Лондоне слух, согласно которому Эдвард IV был незаконнорожденным, а значит, не имел права сидеть на троне. Подобная сплетня появилась незамедлительно после заключения Эдвардом союза с Елизаветой: поговаривали, что его матушка, герцогиня Йорк, противящаяся данному браку, призналась в зачатии старшего сына в результате супружеской измены, поэтому он не должен был наследовать права на корону герцога Йорка.
   В Ноттингеме среди окружающих суверена Вудвиллов началась сумятица. Лорд Скейлз сбежал в принадлежащие ему земли близ Линна, граф Риверс с сыном, сэром Джоном, удалились на запад государства. Поражающий вплоть до настоящего момента наивностью Эдвард внезапно понял, что за происходящим стоят Уорик и Кларенс и велел им, вместе с архиепископом Йоркским, приехать к нему без сопровождения, приказав графам Девону и Пембруку наравне с лордом Гастингсом собирать войска.
  Однако, Уорик, Кларенс и архиепископ уже покинули границы Англии, отплыв 6 июля в Кале, где Джордж сочетался узами брака с Изабеллой Невилл, дочерью графа. Затем, к 15 июля, все это небольшое общество, вместе с пересекшим Ла Манш графом Оксфордом, собрало в Кенте армию и, не встретив ни малейшего сопротивления, ввело ее в столицу. Заговорщики объяснили городским властям, - они хотят просто встретить короля, дабы передать ему сетования населения. События мгновенно опровергли столь успокаивающие речи. Робин из Редесдейла с подручными бунтовщиками с севера подошли к Лондону, тогда как графы Пембрук и Девон с уэльскими контингентами вышли к ним с запада. 27 июля в Мидлендсе при Эджкоте произошло поразительное. Исход битвы долго не был ясен. Тем не менее, превосходство Робина в наличии пушек и лучников, как и прибытие отряда всадников, высланных Уориком, доказали правоту графа Пембрука, Уильяма Герберта. 4 тысячи его уэльских солдат оказались убиты, сам он попал в плен и подвергся казни, наравне с графом Девоном, слишком поздно добравшимся до поля боя.
   Эдварду IV оставалось только положиться на милость Уорика. Брошенный всеми окружавшими его Вудвиллами, суверен находился в обществе брата Ричарда и лорда Гастингса. Господином положения являлся Ричард Невилл. Он выслал брата-архиепископа поприветствовать короля и пригласить того в Ковентри. Ричарду с лордом Гастингсом предоставили возможность ехать, куда они пожелают. Встретившись в Ковентри, Уорик с Эдвардом разыграли комедию взаимных дружеских чувств. Уорик, улыбаясь, проявил почтительность, возвратившись к роли наставника, руководящего сувереном ради блага страны; Эдвард, тоже улыбаясь во весь рот, засвидетельствовал признательность и абсолютное согласие, расписавшись под всеми предъявленными ему прошениями. Мужчины ненавидели друг друга, но должны были вести себя с осторожностью. Пусть король в действительности был пленником, и он, и его тюремщик каждым шагом подтверждали свободу, с которой принимали решения. Через несколько дней граф отправил Эдварда в замок Уорик и начал переходить к поступкам, делающим его истинным господином страны. Ричард Невилл санкционировал казнь графа Риверса и сэра Джона Вудвилла, назначение сэра Джона Лангстроттера казначеем и распределение дюжины приверженцев на ключевые должности, равно он присвоил себе все титулы, находившиеся в распоряжении графа Пембрука, не забыв оповестить о достигнутой победе Людовика XI. Уорик стремился придать своей власти официальный статус, с каковой целью ходатайствовал перед Эдвардом о созыве в Йорке 22 сентября заседания Парламента. Что точно хотел от собравшихся Ричард Невилл? Свержения монарха? Мы этого уже никогда не узнаем, ибо совсем скоро, начиная с августа, положение стало ускользать из-под контроля.
   В Лондоне воцарились беспорядки. Отсутствие королевской власти привело к хаосу, мятежам, разграблениям. В Норфолке герцог уладил счета с родом Пастонов, в Ланкашире дальний родственник Уорика, Хамфри Невилл де Бранспет, запустил подобие восстания, на севере Ричард и лорд Гастингс стягивали к себе сторонников, а граф Нортумберленд отказывался вмешиваться. Тогда Ричард Невилл послал брата-архиепископа вместе с Кларенсом в Лондон, надеясь укрепить власть Совета, одновременно велев перевести суверена в более отдаленный замок Миддлхэм. Что тут поделать? Следовало отменить созыв Парламента и разрешить Эдварду войти в Йорк, после чего водвориться в крепости Понтефракт. В сентябре Уорик разбил восстание Хамфри Невилла, которому отрубили голову, но не сумел ничего поделать с прибытием в Понтефракт множества вооруженных отрядов, призванных королем тайно: их возглавляли герцог Бэкингем, графы Арундел и Эссекс, лорды Маунтджой, Динэм и Говард, а также граф Нортумберленд, лорд Гастингс и Ричард Глостер. Успокоенный присутствием такого окружения Эдвард объявил теперь о желании вернуться в столицу, и Уорик не мог ему никак возразить. В конце сентября 1469 года монарх вошел в столицу во главе группы из тысячи всадников, после чего его приняли мэр и городские советники в великолепных алых одеяниях вместе с 200 уважаемыми гражданами, облаченными в синее. Уорик потерпел поражение.
   Тут можно было бы и подвести итог счетам. Но оказалось еще рано. У графа имелось много сторонников в государстве, и чрезвычайно жесткие способы взыскания грозили привести к новым неприятностям. Положение Эдварда IV отличалось повышенной хрупкостью, чтобы идти на такой риск. Не переставая улыбаться, он продолжал комедию с разыгрыванием примирения. Разумеется, для демонстрации того, что власть отныне в других руках, приняли меры: потребовалось отменить одобренные Уориком назначения. Энтони Вудвилл, брат королевы, унаследовал титул графа Риверса, принадлежавший его казненному Ричардом Невиллом отцу, сам Уорик потерял титулы, присвоенные им после расправы над графом Пембруком. Как и Кларенса, его исключили из комиссии по использованию созванных, тем временем союз с Бургундией укрепился, Эдвард получил орден Золотого руна, пожалованный ему зятем, Карлом Смелым.
   Но все это, по общему счету, могло рассматриваться как проявление великодушия. Эдвард пытался, прежде всего, развеять порывы обиды и злобы, дожидаясь более благоприятных мгновений для окончательного урегулирования дела Уорика и Невиллов. Поэтому, несмотря на призывы к мщению королевы Елизаветы и клана Вудвиллов, предпочел сохранить видимость примирения. В начале декабря 1469 года Уорик и Кларенс, обдумывающие причины поражения на севере, были (настойчиво) приглашены на организованный сувереном в Лондоне масштабный праздник. Там, при всеобщем восхищении, Эдвард объявил о торжественном прощении всем участникам мятежа прошедших месяцев и о помолвке старшей дочери Елизаветы с Джорджем Невиллом, сыном графа Нортумберленда, брата Уорика, впрочем, поддержавшего своего монарха в процессе недавнего кризиса. 1469 год завершился поголовным миром, в который, однако, никто не верил. Ричард Невилл с Кларенсом так и не отказались от мысли низложить Эдварда, в свою очередь, тоже ожидающего возможности от них избавиться.
  
   Ричард Глостер выходит из сумрака и прощается с отрочеством
  
   На этой ярмарке ловкачей и простофиль юноша продолжил изучать тонкости политики и осознал, насколько выросло его значение. Ричард, герцог Глостер, вступающий в возраст 18-ти лет, определенно выбрал лагерь, который собирался поддерживать. Он твердо оказывал помощь делу брата, короля Эдварда, вознаградившего молодого человека, доверив ему с 17 октября 1469 года пожизненный статус коннетабля Англии. Это звание не было пустым звуком, оно давало полномочия решать вопрос государственной измены на основе простого изучения фактов и выносить окончательный приговор. Коннетабль одновременно председательствовал в суде рыцарей и в военном суде. Помимо прочего, Ричард получил новые владения, среди которых имение Садли включало величественный замок. Даже королева Елизавета, по-видимому, оценила преданность Ричарда, ибо два дня спустя присвоила ему обязанности управления своими владениями с оплатой в 100 ливров, тогда как статус коннетабля пришлось передать ее брату, Энтони. В тот же день суверен приказал министру финансов 'немедленно оплатить при предъявлении данного письма без отлагательства 100 ливров, предназначенные и гарантированные мной в качестве обеспечения некоторых вещей, которые мы ему велели приобрести и использовать'.
   Еще через несколько дней Ричарду представилась возможность проявить себя, когда 29 октября монарх засвидетельствовал ему новый знак своего доверия, отправив подавлять уэльское восстание. Движение началось на северо-западе этого гористого региона, довольно труднодоступного, где кельтское население всегда следовало удерживать силами властей далекой англо-саксонской монархии, укоренившейся в Лондоне. Оно охватило окрестности Сноудона и Англси, где в конце XIII столетия Эдвард I воздвиг серию внушительных крепостей, таких как Харлех, Конуи, Бомарис и Карнарвон. Область также отличалась заметными симпатиями к Ланкастерам, прекратив платить пошлины королевским представителям, пользуясь ослаблением их влияния в течение 1469 года. Итак, Ричард встал во главе комиссии по использованию созванных с тем, чтобы поднять людей в Шропшире, Глостершире и в Уостершире, одновременно с чем его пожизненно назначили верховным судьей севера Уэльса и управляющим всех местных земель наравне с графством Марч.
   Юноша впервые принял на себя независимое военное руководство, выполняя дело с удивительным для окружающих успехом. За три недели он захватил на юге цитадели Кармартен и Кардиган, пленил их глав и пообещал последним прощение. На Рождество Ричард вернулся в Лондон, но затем в качестве временного верховного судьи и управляющего юга Уэльса отбыл с целью умиротворения данной территории.
   Зимой 1469-1470 годов Ричард, герцог Глостер, покончил с отрочеством и относительной безвестностью, дабы далее превратиться в правую руку и главного помощника своего брата, Эдварда IV. Решающие в этом отношении 1470-1471 годы с блеском утвердят его в данной опасной роли. Чтобы стать личностью в 18 лет в описываемый смутный период, было нужно обладать особенной мощью характера, тем более перед лицом как никогда непредсказуемой судьбы.
  
  Глава 5. Поражение 'Создателя королей'
  
  1470-1471 годы
  
  1470-1471 годы оказались для Англии особенно оживленными, с их двумя сменами монархов, один из которых пал жертвой убийства, и двумя решающими в процессе войн Алой и Белой Розы сражениями. В центре этих бешеных водоворотов находился граф Уорик и хитросплетения его авторства. Именно благодаря описываемому периоду он приобрел репутацию и прозвание 'Создателя королей', без какого бы то ни было сохранения верности той или иной из двух противоборствующих роз. Для Ричарда Невилла не имело значения, монарх из которой династии сядет на трон - из семьи Йорков или из семьи Ланкастеров, все, чего он желал, - чтобы суверен являлся его творением, обязанным Уорику властью и поэтому готовым подчиняться чужому управлению. Ричард Невилл уже 'создал' Эдварда IV, успевшего освободиться от опеки, и теперь намеревался заменить того родным братом Джорджем, герцогом Кларенсом, собственным зятем и супругом дочери Уорика, Изабеллы. Кларенс считался пустоголовым, и тестю не составило труда убедить его, что он станет лучшим королем, чем старший брат Эдвард. Так как Изабелла к началу января 1470 года уже несколько месяцев ждала ребенка, Ричард Невилл представлял себя дедушкой монархов. Оставалось найти предлог для смещения и замены Эдварда, с которым Уорик теоретически примирился в конце 1469 года. Возможность не появлялась до января 1470 года.
  
   Бегство Уорика и Кларенса. Апрель 1470 года
  
   В те дни в графстве Линкольншир разгорелся мятеж. Сначала, как представляется, речь шла о сведении личных счетов. Лорд Уэллс захватил имение и владения сэра Томаса Бурга, разграбив их и разогнав принадлежащие последнему стада. Ссора вызвала в регионе беспорядки и возмущение. Уведомленный монарх решил вмешаться, ибо Томас Бург являлся главой его конюшен, а лорд Уэллс относился к сторонникам Ланкастеров. К 12 марта Эдвард созвал в Грэнтэм несколько армий и посадил виновного лорда Уэллса под наблюдение. Уорик с Кларенсом тогда склонились к вмешательству в эти проблемы с последующим разжиганием восстания против Эдварда, не переставая прикидываться его друзьями. Положение складывалось тяжелое, ведь поддерживавшие лорда Уэллса мятежники Линкольншира скорее были на стороне Ланкастеров и, значит, Генри VI, все еще гниющего в лондонском Тауэре, тогда как целью Уорика была коронация Кларенса, ставшего бы после этого Георгом I из рода Йорков. На данную тему циркулировало множество самых безумных слухов.
  На первых порах Уорик и Кларенс разыгрывали комедию преданности Эдварду. 6 марта Джордж находился в Лондоне на приеме у брата, который, казалось, ему поверил, доверив герцогу даже руководство комиссией по использованию созванных в Уорчестере и в Уорикшире. После этого Кларенс направился в Ковентри, дабы присоединиться с принадлежащими силами к собранным Ричардом Невиллом, намереваясь, по их словам, пойти поддерживать суверена в Линкольншире. В действительности, они сохраняли связь с сэром Робертом Уэллсом, сыном лорда Уэллса, созывавшего местных жителей восстать против Эдварда. Он занял Линкольн и двинулся к Грэнтэму, где должны были соединиться монаршие войска. Тогда же мятеж, возглавленный сэром Джоном Коньерсом и лордом Фитцуолтером, добрался до Йоркшира. Обстоятельства начинали представляться королю тревожными. 6 марта он покинул Лондон и двинулся на север в сопровождении графа Арундела, лорда Гастингса и Генри Перси. Прибыв в Хантингтон, Эдвард вызвал к себе лорда Уэллса и сэра Томаса Дайммока, объявив им, что если они, по меньшей мере, не убедят сэра Роберта Уэллса сложить оружие, то могут ждать казни. Через несколько дней король узнал, - совершенно далекий от прекращения боевых действий Роберт Уэллс идет к Фотерингею, дабы там с ним сразиться. Приводя свою угрозу в действие, Эдвард приказал обезглавить лорда Уэллса и сэра Томаса Дайммока, без труда разбросав войско Роберта Уэллса по итогам короткой битвы, названной впоследствии 'полем потерянных плащей'. 12 марта мятежники избавлялись от курток, чтобы бежать еще быстрее.
   На этом этапе Эдвард IV уже не имел ни малейших сомнений относительно намерений брата Кларенса и графа Уорика. Действительно, в процессе сражения восставшие дрались с восклицаниями: 'За Уорика! За Кларенса!'. Как написано в безымянной 'Хронике бунта в Линкольншире', взятые в плен 'сознавались и подтверждали, - герцог и граф - являются соратниками и основными вдохновителями их измены. Признанной целью было сломить монарха и объявить сувереном герцога'. Сам Роберт Уэллс, попав к врагу, удостоверил эти заявления: во время боя на нем лицезрели ливрею Кларенса. Словно всего перечисленного оказалось мало, среди погибших обнаружили тело слуги Джорджа, а с ним - письма, ясно указывающие на цели заговора.
   Комедии следовало положить конец. Эдвард велел Уорику и Кларенсу распустить армию и немедленно присоединиться к нему, продолжая поход на север через Грэнтэм, Ньюарк и Ретфорд. 19 марта он приказал отрубить Роберту Уэллсу голову и потребовал у графа Нортумберленда разбить мятеж в Йоркшире. Тем не менее, Уорик и Кларенс, видимо, не поняли, что игра окончена. Они отправили к королю гонцов, говоря о своей верности и прося пропуска, обеспечивающие безопасность, дабы добраться к нему на встречу. На это Эдвард ответил, - если родственникам не в чем себя упрекнуть, то и надобности в подобных пропусках у них нет. На сей раз, сбросив маски, оба статиста, двигавшиеся с войском на север, параллельно армии суверена, изменили направление и пошли к Манчестеру, на запад, где их должен был уже ждать лорд Стенли, присоединившийся со своими силами к заговору. Свидание не состоялось. Неожиданно вмешался Ричард. Вплоть до текущего момента герцог Глостер находился в Уэльсе, завершая покорения региона. Узнав о повороте в событиях, он взял на себя инициативу прихода на помощь брату-королю. С небольшим войском он тоже двинулся к Манчестеру и по пути разбросал символический по численности контингент, высланный лордом Стенли с целью преградить ему дорогу. Стенли потерял голову, отправив одно письмо монарху, а другое - Уорику и Кларенсу, объявляя им, что не сумеет присоединиться. Граф и герцог, осознав, - игра - проиграна, - добрались до крепости Уорик, дабы забрать оттуда супругу и младшую дочь Ричарда Невилла, Анну, и затем устремиться к побережью Девона с целью укрыться в Кале, будучи преследуемы Эдвардом и Ричардом, слившими силы в районе Мидлендса. Путешествие оказалось тяжелым для Изабеллы, старшей дочери Уорика и жены Джорджа Кларенса, находившейся на 8-м месяце беременности. Беглецы прибыли в Эксетер к 10 апреля, погрузившись там с несколькими сотнями сподвижников на корабли, по просьбе Ричарда Невилла, приплывшие их принять. Двигаясь вдоль берега на восток, перед Саутгемптоном они подверглись нападению от флотилии, подчинявшейся приказам лорда Риверса, преследовавшей путников вплоть до Кале, где Уорик, как капитан города, надеялся обрести надежное убежище. Тут графа постигло новое разочарование. 16 апреля флот беглецов был встречен выстрелами пушек. Несущий ответственность за населенный пункт лорд Уэнлок накануне получил приказ короля, запрещающий ему принимать изгнанников. Для Изабеллы чаша переполнилась: супруга Кларенса разродилась сыном, немного погодя умершим, и чье тело пришлось отдать морским волнам.
   Что следовало теперь делать? Блокированный в море, между Францией и Англией, Ричард Невилл не являлся человеком, склонным отказываться от намеченных для себя планов. Со свойственной ему смелостью Уорик из жертвы обратился в хищника. С помощью своих многочисленных десятков судов Ричард Невилл захватил корабли бургундских торговцев с принадлежащим им тяжелым грузом, плывшие вдоль фламандских и пикардийских берегов. Но ему требовалось где-то бросить якорь, и у Уорика почти не существовало выбора: лишь его 'друг' Людовик XI мог помочь вернуть назад бразды власти. В начале мая флот графа встал в порту Онфлера, куда прибыли встретить Ричарда Невилла от имени французского суверена бурбонский бастард и архиепископ Нарбонна.
  
   Людовик XI: поддержание в Англии 'распри'
  
   В действительности последний прекрасно сбыл с рук встречу подобного гостя. Уорик был ему полезен в качестве наставника Эдварда IV, способного диктовать своему монарху линию проводимой политики. Сейчас он являлся причиняющим неудобства беглецом, тем более, ставящим под угрозу направление начавшегося сближения с герцогом Бургундским. Карл Смелый пришел в ярость, узнав о приеме королем в государственном порту человека, только что разграбившего бургундские корабли. Неужели Людовик XI мог еще доверять Уорику, союз с коим серьезно успел его разочаровать в последнее время? Ричард Невилл объявил о намерении низложить Эдварда IV, но даже если предположить здесь успех, кого он поставит на место свергнутого? Выбор лежал между молодым вертопрахом и зрелым безумцем: между Кларенсом и Генри VI. Принимая во внимание все обстоятельства, Людовик XI отдавал предпочтение второму, ибо им управляла бы супруга, Маргарита Анжуйская, что гарантировало бы сближение с Англией. Но она уже успела поставить в известность Всемирного паука, что никогда не согласится сотрудничать с Уориком, который лишил ее мужа трона.
   Любому другому, за исключением Людовика XI, положение показалось бы безвыходным. Но тот применил свои исключительные способности интригана и перешел к воплощению в жизнь основного плана. Прежде чем согласиться на встречу с Уориком и Кларенсом, настаивавшими на этом, он потребовал, дабы их флот покинул Онфлер, надеясь тем самым успокоить Карла Смелого. Всемирный паук возложил ответственность на посыльных Жана Бурре, господина дю Плесси, и на господина Конкрессо. 19 мая Людовик написал им послание.
  'Мой господин Конкрессо и вы, мой господин дю Плесси, я получил ваши письма и прекрасно понял содержание таящихся в них айсбергов, как и воодушевление их окружающее. Вы предупреждаете меня о прибытии моих господ Кларенса и Уорика и о вопросах, о которых те желают со мной поговорить. [...] Могу на это ответить. Прежде чем принимать решения относительно их приезда, сделайте так, дабы все их корабли уплыли. Я не увижусь с ними до тех пор, пока их суда остаются там, где пришвартованы сейчас. Если они пожелают сохранить корабли для себя в Онфлере, не допускайте подобного, у меня не будут свободны руки, пока мне не доложат наверняка, что английские суда отплыли, и от них не осталось ни одного. Донесите до наших гостей, что можно поставить корабли в гаванях Барфлера, Гранвиля, Шербура или где-либо ниже по течению, отведя их так, чтобы бургундцы не сумели узнать о ставшем с ними. [...] Сразу по отплытии судов, дайте мне знать о дне, когда я смогу поехать в Вожур и заняться переговорами с нашими гостями, не забывая каждые сутки отправлять сюда письменные отчеты о новостях. [...] Не будет у меня на душе легко, пока я знаю, что все корабли моего вышеназванного господина Уорика вне Сены. Когда они уплывут ниже по течению, я сумею объявить, - их поддерживает мой господин адмирал, он поставил их в своих гаванях, а вовсе не я... Написано в Амбуазе, в 19-й день мая'.
   Послание ясно раскрывало применяемые Людовиком XI методы: скрывать, дабы искуснее обмануть. Он предложил своим английским гостям рассредоточить их корабли по самым заповедным уголкам и был особенно готов предоставить в распоряжение прибывших вместительное убежище адмирала, дабы те с максимальной легкостью потом удалились в сторону Туманного Альбиона, и чем скорее, тем лучше. Что же до дам, сопровождавших поход, французский суверен также потребовал их размещения как можно дальше на юге, вне поля зрения бургундских агентов, например, в замке Амбуаз, 'что недешево мне обойдется, ибо я с большой охотой возьму на себя их выплаты'. В действительности, дамы останутся в монастырях близ Онфлера.
   Тем не менее Уорик настоял на своем: он отказался куда-либо переводить корабли до встречи с французским королем. Для демонстрации решимости Ричард Невилл завладел еще несколькими из бургундских судов. Людовику XI пришлось пойти на уступки. 8 июня он принял Уорика и Кларенса в крепости Амбуаз. Там приступили к работе над дерзким планом, нацеленным на восстановлении на троне Генри VI. Союз Уорика и династии Ланкастеров постановили скрепить браком Эдварда, сына Генри VI и Маргариты Анжуйской, с младшей дочерью Ричарда Невилла, Анной. После подведения черты под основным договором Уорик вернулся в Онфлер, а Людовик XI опять отправил уполномоченных к Жану Бурре 22 июня. Всемирный паук потребовал, дабы граф как можно быстрее поехал в Англию, где он разожжет распри. 'В течение этого времени мы сохраним спокойствие, что умиротворит герцога Бургундского. Но действовать следует со сноровкой. Нужно сказать моему господину Уорику, дабы он отбыл в означенную Англию самым живым образом, а для этого обосновать ему все мотивы и причины, которые мы с вами сможем перед ним поставить. Я понимаю, это осуществится самыми ненавязчивыми из доступных вам способов и так, что Уорик не заметит, происходящее имеет совершенно другие цели, нежели его выгода. И еще, велите приготовить мои корабли, чтобы вывезти господина Невилла, если он не пожелает ехать без пропуска. Вам известно, у бретонцев и бургундцев на уме исключительно обнаружение средства для разрушения установленного мира, под предлогом пребывания здесь названного Уорика, и объявления начала военных действий'.
   Все, что принималось во внимание, это то, 'чтобы Английское королевство самостоятельно окунулось бы в раздоры'. Однако, Ричард Невилл отказался уплывать до того, как он удостоверится в поддержке Маргариты Анжуйской, дабы избежать какого-либо неприятного сюрприза после восстановления на троне ее супруга. Уорик знал, Маргарита его ненавидит и, вернувшись к власти, может начать искать способ отомстить за себя человеку, сбросившему ее мужа с престола. Для обеспечения соглашения с Маргаритой Ричард Невилл потребовал, чтобы брак его дочери Анны с принцем Эдвардом состоялся накануне отплытия. 29 июня Жан Бурре послал Людовику XI отчет.
  'О том, что я могу слышать об уже названных известиях, как о том, что мой господин Уорик желает обезопасить свое дело с королевой Маргаритой, заключив брак дочери перед отплытием, не усматриваю в происходящем готовности ни моего господина Кларенса, ни его родственника, удалиться в Англию, как представляется вам. Если угодно, сир, дайте мне знать, как следует поступать в данных обстоятельствах'.
   Просчет довольно обидный. Маргарита Анжуйская, действительно и слушать не хотела разговоров о вышеупомянутом союзе, как и о примирении с Уориком. Будучи вызвана Людовиком XI в конце июня в Амбуаз, она заявила французскому суверену, что 'не в состоянии и не обязана прощать названного графа, ставшего главной причиной падения короля Генри, ее самой и их сына'. Тем не менее, Людовик сумел задобрить Маргариту, и заставить ее согласиться доверить Ричарду Невиллу работу по отвоеванию утраченного государства и низвержению Эдварда IV. Как только Генри VI снова сядет на трон, обсуждения брака возобновятся. Закрепив удачу с первой уступкой, Людовик XI 22 июля организовал громкое воссоединение семьи в Анжере, дабы отпраздовать примирение. Вернувшийся ради этого из Онфлера Уорик, вымаливая прощение, встал перед Маргаритой на колени. Она продержала его в таком положении в течение четверти часа, лишь потом даровав требуемое прощение еле слышным голосом. Теперь можно было перейти к плану намечаемых действий. Людовик XI пожалует Ричарду Невиллу поддержку для снаряжения экпедиции. Эдварда IV сместят и заменят на троне Генри VI. Маргарита вернется в Англию, предварительно поклявшись, что никогда не упрекнет Уорика в их совместном прошлом. Сводный единоутробный брат Генри VI, Джаспер Тюдор, граф Пембрук, примет участие в походе Ричарда Невилла. Великое примирение в будущем закрепят браком 15-летней дочери Уорика, Анны Невилл, и 16-летнего сына Генри VI и Маргариты, Эдварда. В настоящий момент решили удовлетвориться празднованием помолвки, произошедшей 25 июля в соборе Анжера. Свое получил каждый, за исключением Джорджа, герцога Кларенса, лицезревшего, как его надежды стать королем Англии вместо брата беззастенчиво крадут. Он оказался больше никому не нужен. Уорик оставил зятя в Онфлере. Джорджу дали обещание восстановить его в правах владения прежним имуществом, и, если у Эдварда и Анны не появится потомства, оставить ему возможность унаследовать корону. Ради этого стоило набраться терпения. Анне исполнилось всего 15 лет, ей надо было дожить до 25 лет, или даже лет до 30, дабы подарить супругу сына.
   Истинным благополучателем без отсрочек случившегося соглашения оказался Людовик XI. С одной стороны, ему больше не придется опасаться англичан, отныне на протяжение некоторого времени слишком занятых внутренними междоусобицами. С другой стороны, Карл Смелый уже не сможет рассчитывать на союз с династией Йорков, требуя возвращения захваченных Уориком кораблей и готовясь к нападению на короля Франции. Бургундские, то есть фламандские суда уже получили урон в устье Сены, и герцог Бургундский успел выразить обуревавшую его ярость французскому посольству: 'У нас, у португальцев (он являлся сыном Изабеллы Португальской), есть обычай, - когда те, кого мы считали друзьями, становятся друзьями наших врагов, мы посылаем их к ста тысячам чертям из ада'. Чтобы произвести впечатление на Людовика XI требовалось нечто большее. Бургундцев вынудили вести войну памфлетов, задевающих согласие, воцарившееся между двумя заговорщиками: королем и Уориком.
   Монарх удачно обнаружил
   В Уорике товарища под стать.
   Их случай показать нам сдюжил,
  Судьбе привычно равных создавать.
  Ричард Невилл начал собирать в Валони все, необходимое ему для похода. Людовик XI лично прибыл удостовериться в продвижении приготовлений, воспользовавшись поездкой, дабы совершить паломничество на гору Сен-Мишель: помощь архангела всегда могла пригодиться. Уорик желал, чтобы брак его дочери с принцем Эдвардом был отпразднован и подтвержден до отплытия, но это подразумевало сначала получение церковного согласия на союз. Поэтому Анне следовало остаться с матушкой в Амбуазе, под надзором будущей свекрови, Маргариты Анжуйской. Перспектива брака с Эдвардом казалась многообещающей в отношении политической будущности, ибо превращала Анну в грядущем в королеву. Но она представлялась гораздо менее удовлетворяющей в человеческом плане. Эдвард являлся надменным и хвастливым подростком, которого миланский дипломат охарактеризовал как 'не говорящего ни о чем, кроме как о срубании голов и о войне, словно он все описанное держал под контролем и был божеством сражений'. Анна ощущала себя вынуждаемой заключить союз с этим незначительным прыщавым хвастуном, сыном безумца, узнанного ей с такой точки зрения, какая вызвала почти ненависть, и рассматривала брак скорее, как крайне противоестественный.
  Подобный подход никоим образом Ричарда Невилла не волновал. Он полным ходом готовился к отплытию. Его агенты в Англии, особенно лорд Стенли и граф Шрусбери, вели деятельную пропаганду в пользу своего господина. Уорик потребовал от соратников на севере страны заложить основы для восстания, которое заставило бы Эдварда уехать из Лондона как можно дальше. Также граф пытался сыграть на решении довольно неумелого Эдварда IV, недавно отнявшего у Джона Невилла, брата Уорика, титул графа Нортумберленда, дабы передать его сопернику первого, Генри Перси. У Джона Невилла, после начала столкновения, выказавшего себя образцовым верным сторонником короля и отказавшегося поддерживать брата. Подобным поступком Эдвард нажил еще одного противника, даже учитывая пожалование им Джону Невиллу утешительного статуса маркиза Монтегю.
   Готовя английское общественное мнение к своему возвращению, Уорик велел составить манифест, распространенный в государстве его агентами. Там объяснялось, что с ним повели себя несправедливо, ибо суверена окружили дурные советники, а в стране теперь правят чужеземцы, то есть, - бургундцы. Разумеется, Ричард Невилл удачно забыл упомянуть, - сам он - орудие в руках короля Франции, старающееся на благо французской же королевы. Уорик заявил о намерении избавить родину от внешних воздействий, не прояснив, что он собирается предпринять в отношении обоих соперничающихмонархов, Эдваарда и Генри.
   В начале сентября все было готово, и войска принялись даже выражать нетерпение. Но у нормандского побережья курсировал бургундский флот, а угроза морской битвы в процессе путешествия представлялась абсолютно нежелательной. Наконец, 6 сентября бургундские суда оказались рассеяны бурей, и уже 9 сентября корабли Уорика и Кларенса могли поднять якорь. Среди них насчитывалось 60 судов, включая подчиняющиеся графам Пембруку и Оксфорду, и французское сопровождение под эгидой адмирала Франции, Бургундского бастарда, добравшегося до Нормандии после того, как удостоверился, - высадка на берег Девона 13 сентября прошла успешно.
  
   Уорик: возвращение, сентябрь-октябрь 1470 года
  
   Эдвард IV находился в курсе приготовлений Ричарда Невилла и Кларенса, благодаря предупреждениям как собственных агентов, так и тех, кто служил герцогу Бургундскому. Но перед ним стояло два классических вопроса, возникающих перед военными властями в ожидании вражеской высадки: где и когда? На протяжение лета 1470 года Эдвард готовился к встрече, постоянно подстраховываемый братом Ричардом, ставшим его доверенным лицом и главной опорой. В июне, пока суверен был на заседании Большого Совета в Кентербери, он послал Ричарда в Мидлендс, набирать мужчин для армии. После король отправился проверять оборонительные сооружения Кента и попытался, при посредничестве дамы из свиты герцогини Кларенс, убедить брата Джорджа примкнуть к своим силам.
   В июле в Йоркшире, при подстрекательстве агентов Уорика, разразился мятеж. Эдвард и Ричард двинулись в начале августа в Йорк, дабы восстановить там порядок, и уже 26 августа Глостер получил назначение на должность хранителя западной Марки на границе с Шотландией. Несколько дней спустя пришли известия о высадке войск Уорика там, где его совершенно не ждали, - в Плимуте и в Дартмуте. Небольшая прибывшая из Франции армия не встретила никакого сопротивления, и Ричард Невилл сразу выпустил обращение, в котором объявил себя освободителем Генри VI, 'истинного и неоспоримого суверена Англии', отвратительно удерживаемого 'в руках его великого противника и мятежника Эдварда, прежде графа Марча, незаконного похитителя трона и угнетателя'. Превратившись в самопровозглашенного защитника дела Ланкастеров, служащего 'самой благородной из принцесс Маргарите, королеве Англии', после пребывания в статусе ее заклятого и смертельного врага Уорик направился к Мидленсу, где соединился с силами графа Шрусбери и лорда Стенли. Он вошел в Ковентри, собираясь далее идти к северо-востоку, чтобы встретиться с Эдвардом.
   Последний, как всегда сопровождаемый Ричардом, только что покинул Йорк и направился к югу. В Донкастере он послал приказ Джону Невиллу, сейчас маркизу Монтегю, присоединиться к нему с 3 тысячами солдат. И тогда Эдвард дорого заплатит за совершенную несколькими месяцами раньше ошибку, вернув Джону Невиллу титул графа Нортумберленда. Прямодушный король полагал, что Джон, несмотря на нанесенное оскорбление, останется ему верным. Эдвард незамедлительно узнал, - вышеупомянутый Джон тоже, недолго думая, поменял лагерь: в выпущенном обращении он отринул прежние клятвы в преданности и потребовал у своих войск присоединиться с ним к его брату Уорику. Положение Эдварда стало резко безнадежным. Он находился в Донкастере с Ричардом, скудным войском и несколькими избранными верными сторонниками, как лорд Гастингс и граф Риверс, тогда как братья Невилл приближались к нему с превосходящими по численности силами. Ричард, граф Уорик, двигался с юго-запада, а Джон, маркиз Монтегю, - с севера. Единственным решением было бегство, максимально скорое и на максимально большое расстояние, прочь из государства, морем, в земли зятя, Карла Смелого, герцога Бургундского.
   Глубокой ночью Эдвард, Ричард, Гастингс и Риверс галопом пустились к берегу, достигнув северной оконечности залива Уош. Тут перед ними возникла проблема. Ближайший порт, Бишопс-Линн (сегодня Кингс-Линн) был на южной оконечности. Это требовало пересечения 30 километров земноводного участка зыбучих песков и опасных отмелей, где ранее, двумя с половиной столетиями до них, чуть не увяз король Иоанн. Эпичное пересечение осуществили с помощью нескольких рыбацких судов. Крошечная группа беглецов добралась до Бишопс-Линн 30 сентября. Там, 2 октября, их приняли на борт голландские корабли и, подталкиваемые мощным западным ветром, повезли к фризскому берегу. Появилась новая угроза. Их стали преследовать корабли германской Ганзы, 'Истерлинс', 'Истерлингс' или 'Острелинс', как называет их де Коммин, от чьего имени и пойдет следующий рассказ.
   'Вышеназванные ганзейцы издалека увидели суда, на которых плыл бежавший король, и начали преследовать их на своих семи или восьми судах. Король оторвался от них и достиг побережья Голландии или более северного берега, так как он прибыл во Фризию, подойдя к маленькому городку Алкмару; его судно стало на якорь как можно ближе к городу, поскольку из-за отлива они не могли войти в гавань. Ганзейцы же также встали на якорь поблизости, ожидая прилива, чтобы настичь их. Беда никогда не ходит одна. Судьба этого короля переменилась - и переменились его мысли. Всего 15 дней назад он был бы поражен, если бы кто-нибудь ему сказал: 'Граф Уорик изгонит Вас из Англии и за 11 дней станет ее хозяином' (Филипп де Коммин 'Мемуары'. М., 'Наука', 1986. Перевод, статья и примечания Ю.П. Малинина).
   Итак, потерпевшие поражение Эдвард с Ричардом оказались на территории Бургундии, близ Алкмара, на севере Голландии. Уже второй раз в течение 10 лет последний обретал пристанище у герцога Бургундского. В прошлый раз это случилось в 1461 году. Он был еще 9-летним ребенком, приплывшим в обществе брата Джорджа, бежав из Англии после победы Генри VI и Маргариты. Теперь, в 18 лет, Ричард сопровождал другого брата, тогда как Джордж находился отныне в противоположном лагере, но он снова бежал от Генри VI и от Маргариты. У изгнанников не осталось абсолютно ни гроша. К счастью, правитель Голландии, господин де ла Грютюз, услышал об их прибытии. Снова предоставим слово де Коммину.
   Он 'отправился на корабль, где был король, чтобы приветствовать его; король вступил на берег, а с ним - 1500 человек, среди которых был и герцог Глостер, его брат, провозгласивший себя впоследствии королем Ричардом. У короля не было ни гроша, и он отдал хозяину судна платье, подбитое прекрасным куньим мехом, пообещав в будущем дать и больше. Столь убогой свиты у него никогда еще не было. Но сеньор де ла Грютюз принял их с почетом, снабдив некоторых одеждой и взяв на себя все расходы до Гааги, в Голландии' (Филипп де Коммин 'Мемуары'. М., 'Наука', 1986. Перевод, статья и примечания Ю.П. Малинина).
  Осталось предупредить герцога Бургундского, который совершенно не обрадовался известию. Как его отец, Филипп Добрый в 1461 году, и как Людовик XI в 1470 году, Карл Смелый полагал, что англичане взяли решительно прискорбную привычку - приезжать и выпрашивать помощь на континенте, если у них происходили очередные перепитии в их внутренних стычках. Коммин, присутствовавший при объявлении о прибытии неудобных гостей, заметил, - герцог, несомненно, предпочел бы, чтобы те утонули в процессе пути. Да, Эдвард IV приходился ему шурином, но Карл 'ставил выше линию Ланкастеров, а не линию Йорков'. Он особенно 'сильно опасался графа Уорика' и, помогая Эдварду, рисковал оказаться один против союза Людовика XI и Генри VI.
   Ибо сейчас в Англии распоряжался Уорик. Узнав о бегстве Эдварда IV, он 1 октября направился к погрузившемуся в беспорядки Лондону. Вышедшие из-под контроля шайки сеяли страх, грабили и освобождали заключенных. Исполняющие властные полномочия были перегружены работой. Голландские торговцы оказались ограблены, сторонники Йорков укрылись в церквях. Елизавета Вудвилл, супруга Эдварда IV, находящаяся на 8-м месяце беременности, устремилась в Вестминстерское аббатство, где воспользовалась правом убежища и 2 ноября родила сына, Эдварда. Под присмотром мэра Лондона Генри VI вышел из Тауэра, в котором его держали взаперти: грязный и обросший, он не имел ни малейшего представления, - что же с ним случилось. Отмытого и подобающе облаченного Генри провели по улицам до самого Вестминстера. Там Джон Годдар произнес проповедь, признав в ней, - Эдвард занял трон незаконно, и истинным сувереном является Генри.
   Несколько дней спустя, в середине октября, в столицу вошли Уорик, Кларенс, граф Шрусбери и лорд Стенли. Ричард Невилл отправился в Тауэр, где преклонил колени перед королем из династии Ланкастеров, прося у него прощения за свои прошлые деяния. Затем монарх, обряженный в накидку из голубого бархата, был сопровожден Уориком и Кларенсом до дверей собора, что вдохновило де Коммина на иронический комментарий.
  'Прибыв в Лондон, граф направился в замок Тауэр и вывел оттуда короля Генриха, которого некогда сам же туда и засадил, обвинив в том, что он изменник и виновен в оскорблении величества; теперь же он называл его королем, привел в Вестминстерский дворец и усадил на королевский престол в присутствии герцога Кларенса, которому все это не нравилось' (Филипп де Коммин 'Мемуары'. М., 'Наука', 1986. Перевод, статья и примечания Ю.П. Малинина).
  Действительно, Кларенс оказался отодвинут в тень, успев лишь недолго посмотреть на корону, как на свою будущую собственность. Он начал осознавать, что выбрал неправильную сторону. Джордж продолжал исполнять обязанности помощника и правой руки графа Уорика, тогда как тот занимал статус 'наместника нашего суверена и господина - короля Генри VI', восстановление которого считалось 'восстановлением нашей королевской власти'.
  
  Проблемы 'наместника короля'
  
   Усадив на троне суверена, коего сам же ранее низвергнул, Уорик теперь с полным правом заслуживал прозвания 'Создателя королей'. Но одержанная победа, тем не менее, поставила его в крайне щекотливое положение. Монарх, Генри VI, был совершенно не в себе и не способен править. Королева, Маргарита Анжуйская, все еще находилась во Франции вместе с сыном Эдвардом и сомневалась, стоит ли ей возвращаться в Англию, где у Ланкастеров оставалось до сих пор множество врагов. Другой король, которого Уорик изгнал, прежде короновав, гостил у герцога Бургундского и в любой момент мог высадиться на берег, дабы вернуть себе власть. Наконец, Людовик XI, кому Ричард Невилл был обязан достигнутым успехом, требовал теперь осуществления заключенного ими соглашения, то есть, деятельного участия англичан в войне против Карла Смелого. Каким образом Уорик, управляющий государством без законных на то оснований, мог привести в нормальное состояние создавшиеся обстоятельства?
  Первым делом Ричард Невилл вернул себе утраченные титулы и принялся продвигать выше интересы собственной семьи. Он опять стал великим камергером Англии, капитаном Кале, великим адмиралом и, заручившись согласием Маргариты, начал называться 'наместником короля'. Брат Уорика, Джордж, снова занял должность канцлера. Его второй брат, Джон Невилл, маркиз Монтегю, так и не стал вновь графом Нортумберлендом, однако, после почетного взыскания за службу Эдварду IV, был поставлен на пост хранителя восточной Марки на севере Англии. В Большой Совет вошли многие удостоенные доверия духовные лица. С целью успокоить умы Уорик продемонстрировал снисходительность к сторонникам Йорков: он объявил общее прощение, относящееся даже к членам всеми ненавидимого рода Вудвиллов, в том числе, к сэру Ричарду, брату королевы. Последняя продолжала скрываться в Вестминстерском аббатстве, но обращались с ней соответственно рангу: Елизавете разрешили передавать одежду и пищу, а также направили к ней леди Скроуп - помочь в процессе родов, произошедших 2 ноября. Равно Ричард Невилл следил, чтобы нормы права на убежище соблюдались по отношению ко всем укрывшимся в церквях йоркистам. Если не принимать во внимание бежавших вместе с Эдвардом IV, основные их предводители, такие, как герцог Норфолк и граф Эссекс, могли опять занять свое место среди лордов. Почти все второстепенные представители министерства финансов (или Палаты шахматной доски) и судов сохранили старые должности, как и шерифы. Важные посты разделили между йоркистами и ланкастерцами. Епископ Ковентри стал хранителем личной печати. Сэр Генри Лоуис - надзирателем за домом суверена. Сэр Ричард Тунстелл - главным камергером и главой монетных дворов. Сэр Джон Пламмер - хранителем большого гардероба. Рискуя разочаровать наиболее ярых сторонников, Уорик воздержался от процесса преследования ведьм и нового перераспределения имущества побежденных: таким образом, графы Оксфорд, Шрусбери, Девон и лорд Стенли ничего не получили.
   Тем не менее, некоторые вопросы оказались чрезвычайно щекотливыми. Особенно, в случае Тюдоров. Джаспер Тюдор, сводный единоутробный брат Генри VI, граф Пембрук, прибыл ко двору в начале ноября с племянником, Генри Тюдором, сыном Эдмунда Тюдора, графа Ричмонда. Генри требовал возвращения ему графства Ричмонд, но удел уже пожаловали герцогу Кларенсу, который не имел ни малейшего намерения его уступать. Разочарованные Тюдоры вернулись в Уэльс и должны были с этого времени находиться под присмотром. Второй щекотливый случай - счастливо обретший свои владения и вошедший в Большой Совет Кларенс, чья верность являлась довольно шаткой.
   Единственной значительной жертвой возвращения Ланкастеров оказался граф Уорчестер, Джон Типтофт. Удивительный и обаятельный, интересный человек и представитель выдающейся семьи из Восточной Англии, знатный и высокообразованный вельможа, одновременно являлся и гуманистом, и судьей, лишенным свойственных всем чувств, за что его прозвали 'Мясником'. После обучения в Оксфордском университете Типтофт стал казначеем в период с 1452 до 1455 года, предпринял путешествие в Святую землю, далее проведя 2 года в Италии - в городах Падуя и Феррара. Известный латинист, он прикоснулся к свежему дыханию эпохи Возрождения и, будучи безжалостным реалистом, подумывал о его действенности, пусть и разрушающей классические христианские ценности. Вернувшись в Англию, оказался поставлен на должность коннетабля и в 1462 году получил назначение на руководство комиссией для суда над делами совершения государственной измены 'общим числом и просто, без процедуры судебного рассмотрения'. Это давало понять, Типтофта привлекли, не приняв в отчет его душевного состояния и превратив, таким образом, в палача многочисленных ланкастерцев. Поэт и философ, он был автором различных произведений, напечатанных восхищавшимся его культурным уровнем Кэкстоном. Ненавидимого ланкастерцами Уорчестера обвинили в совершении государственной измены и осудили перед присяжными, возглавляемыми графом Оксфордом, отца и брата которого он велел казнить. Типтофту отрубили голову в октябре 1470 года.
   Обновление государственной организации с возвращением Ланкастеров требовало созыва Парламента, заседания коего открылись 26 ноября. Генри VI провозгласили законным королем, которому следовало наследовать его сыну Эдварду, а потом уже отпрыску последнего. Если у Эдварда не появится потомства, корона должна будет перейти к герцогу Кларенсу. Акты о лишении гражданских и имущественных прав в отношении ланкастерцев отменялись, но выдвигались против Эдварда IV, названного противоправным похитителем трона, и против его брата, Ричарда.
   Однако очень скоро Уорика настигла вечная проблема всех правителей: нехватка денег. В описываемый тяжелый и смутный период доходы со владений и королевские налоги поступали со скрежетом. Граф одолжил у Лондона 1 тысячу ливров на оборону Кале, но не дерзнул потребовать у Парламента поднятия новых пошлин, так как режим оставался слаб. Это было беспроигрышным средством обрести нелюбовь населения. Ричарду Невиллу пришлось черпать средства в собственном кошельке.
   В любом случае, в декабре к нему пришла хорошая новость из Франции. Удалось получить разрешения на брак его дочери, Анны, с сыном Маргариты Анжуйской и будущим королем, Эдвардом. Союз отпраздновали и подтвердили.
   Теперь оставалось выполнить данное Людовику XI обещание: заключить союз против Карла Смелого. Это было опасным предприятием, по отношению к которому общественное мнение англичан оказалось настроено вдвойне враждебно. Договор с Францией подразумевал дружбу с заклятым на протяжение поколений противником, совсем недавно выгнавшим англичан из Нормандии и из Гаскони, что виделось настоящей государственной изменой. Равно относились и к нападению на бургундца, правившего в Голландии и во Фландрии, главного торгового партнера англичан, ставшему бы экономическим самоубийством. Но тонко обыграть Людовика XI никому не было под силу.
   Начиная с въезда в столицу в октябре, Уорик отправлял королю Франции восторженные письма, объявляя о своей признательности. 'Возрадуйтесь узнать, что, благодаря Господу и вашей помощи, за которую не представляю, как вас восхвалять, это королевство теперь находится в повиновении моего господина и суверена государя, и что узурпатор Эдвард изгнан'. Ричард Невилл дошел до чеканки монет с цветком лилии. Людовик XI находился на седьмом небе от счастья, 'он купался в розах', как писал летописец Шастеллен. Король Франции организовал крестные шествия, дабы возблагодарить Бога, Святую Деву и всех святых, пребывающих в раю...заставив подписать тайное соглашение с сыном Генри VI, Эдвардом, по которому последний обязывался от своего имени и от имени отца развязать войну с герцогом Бургундским вплоть до уничтожения его страны. В данном соглашении Людовик XI определяется как 'король Франции', а это было недопустимо для английского суверена, окажись им хоть Йорк, хоть Ланкастер, ибо уже более столетия Плантагенеты заявили собственные права на подобный статус: именно на него делались ставки в Столетней войне! К чему тогда произошли сражения при Креси, при Пуатье и Азенкуре? К чему тогда был заключен договор в Труа?
   Людовик XI немедленно бросил войско на принадлежащую бургундцам Пикардию и отправил в Англию посольство. Уорик встал перед свершившимся фактом: война началась, и ему следовало принять в ней участие. Именно это посланникам, как один, знатным вельможам, требовалось сказать Ричарду Невиллу.
  Как бы то ни было, Людовик, осознав, в насколько тяжелое положение попал Уорик, чтобы помочь ему заручиться согласием Парламента, послал с делегацией товары, стоимостью в 25 тысяч крон, с целью распределить их среди лондонских торговцев наравне со звонкой монетой. А еще он пообещал Ричарду Невиллу отдать ему, после уничтожения герцогства Бургундии, Голландию и Зеландию. Чем хорошо похлестнул пыл графа.
   Снова Парламент собрался в феврале 1471 года. От него требовалось одобрение соглашения с Людовиком XI. В конце концов, подписанный Уориком и послами текст оказался слишком разочаровывающим для короля Франции. Там не содержалось никакого объявления о войне Бургундии, лишь обязательство сражаться против узурпатора Эдварда IV, а с этим и статьи, облегчающие торговлю и взаимообмен между подданными Генри VI и Людовика XI. Разумеется, Ричард Невилл направил комиссии по использованию созванных по всей стране, собирая армию, но было очевидно, - ему никогда не удастся выставить обещанные 10 тысяч лучников. Это обойдется и по оплате, и по снаряжению в расчете на 40 дней в 30 тысяч ливров, то есть вдвое дороже того, на что мог полагаться Уорик.
   Положение графа казалось тем более неприятным, что Маргарита Анжуйская с сыном продолжали откладывать возвращение в Англию. Маргариту терзали подозрения. Королева исключительно наполовину полагалась на Уорика, опасаясь, что положение Ланкастеров еще не столь надежно, дабы можно было попытаться вернуться. Кроме того, Маргарита знала, - Эдвард IV готовит со своей стороны поход, опираясь на помощь Карла Смелого, и предпочитала дождаться его результатов, прежде чем пересекать Ла Манш. Одновременно и Ричард Невилл не мог позволить себе отправиться сражаться на континент, оставив Англию в руках безумного монарха и вряд ли достойных веры советников. Государство нуждалось в наличии управления им твердой руки: руки Маргариты и в присутствии рядом ее сына.
  
   Новое бургундское изгнание Ричарда
  
   Точно такая же неуверенность царила и в противоположном лагере. Эдвард IV и несколько его приближенных пребывали в Голландии, в Гааге, поддерживаемые в течение всей осени 1470 года средствами великодушного господина Грютюза и ожидающие решения герцога Бургундского. Представляется, что герцог Глостер, Ричард, находился в Англии еще месяц после отъезда брата Эдварда, ведя под прикрытием действия сопротивления ланкастерцам. Об этом пишет хроникер Адриан де Бут, аббат монастыря Дюн во Фландрии. Он утверждает, что 'самый юный из братьев сбежавшего короля Эдварда (...) герцог Глостер оказывал сопротивление насколько мог'. А бальи города Вере отметил в начале ноября выплату, чуть более 3 ливров, 'занятых, когда мой господин Глостер отправился в Голландию'. Вышеперечисленное доказывает пылкую поддержку брата Ричардом.
   А вот де Коммин говорит, что Глостер высадился на бургундский берег одновременно с Эдвардом. Какой бы оборот ни произошел, оба брата воссоединились в Гааге и оказались обеспечены жильем, одеждой и пищей, благодаря господину Грютюзу, предоставившему им в распоряжение равно и свою чрезвычайно богатую библиотеку. Тем не менее, все, чего они ожидали, - это помощь финансовая и военная со стороны герцога Бургундского, чтобы опять завоевать Англию. Но Карл Смелый сильно сомневался. Он избегал всякого соприкосновения с изгнанниками, хотя те и приходились ему шуринами, и бургундец успел обменяться с ними орденами Золотого руна и Подвязки, соответственно. Как отметил Филипп де Коммин: 'Он серьезно опасался графа Уорика; герцог не представлял, как ему удовлетворить прибывшего к нему гостя, на чьей сестре был женат и кем являлся братом по ордену: ибо Эдвард носил орден Золотого руна, а наш герцог - орден Подвязки' (Филипп де Коммин 'Мемуары'. М., 'Наука', 1986. Перевод, статья и примечания Ю.П. Малинина). Симпатии Карла относились скорее к стороне Ланкастеров, которые сейчас вернулись к власти, и он желал изо всех сил избегнуть их объединения с Людовиком XI в целях последующего объявления ему войны. Таким образом, первым побуждением бургундца при известии о 'восстановлении' Генри VI, было отправить новому суверену свои поздравления, параллельно напомнив, что Карл не собирается вмешиваться в английские проблемы. Он послал де Коммина в Кале, дабы уверить его правителя, лорда Уэнлока, в дружеских намерениях и в стремлении поддерживать добрые торговые взаимоотношения. Де Коммин был прекрасно принят и объяснил, - если герцог ранее и подписывал с Эдвардом IV договор, то тот заключался с сувереном Англии, как бы последнего ни называли, 'из чего между нами оказалось согласовано, что союзы останутся неприкосновенными, и что подписывали мы их с английским государством, исключая современное обращение к Генри вместо Эдварда'. И это явилось чудесным примером прагматизма и политического реализма. Вопрос о рыцарских ценностях даже не поднимался: его заменила политика действительности эпохи Возрождения.
   Хотя Карл Смелый мечтал стать другом Генри VI, он продолжал оставаться личным заклятым противником Уорика и держал в своем окружении двух ланкастерских вельмож, Генри Холланда, герцога Эксетера, и Эдмунда Бофора, герцога Сомерсета, желавших вернуться в Англию и исподтишка начать вести кампанию, нацеленную против 'Создателя королей'. А еще у него была супруга, Маргарита Йорк, сестра Эдварда IV. В силу имеющихся у дамы средств, она действовала в пользу братьев: и не только Эдварда и Ричарда, но и Кларенса, которого воодушевляла письмами с призывами покинуть партию Ричарда Невилла. Джордж и правда, утратил прежние надежды. Он не станет королем, но, как будто этого было мало, Уорик, отныне в нем не нуждающийся, решился чуть погодя отнять у Кларенса некоторые владения и отдать их Маргарите Анжуйской, не предложив прежнему собственнику ничего, кроме скудной компенсации. Униженный и разочарованный Кларенс считал себя обманутым. Согласно безымянной летописи 'История прибытия Эдварда IV в Англию', написанной представителями монаршего окружения, 'он обнаружил, что находится под подозрением, презираемый, пренебрегаемый и ненавидимый всеми лордами, вельможами и остальными, кто был сторонником и приверженцем Генри (...). Также герцог видел, что они устраивают заговоры, отметая ранее заключенные с ним соглашения и, по всей видимости, сговариваясь привести к краху и его семью'. Поэтому Джордж все сильнее обращал внимание на призывы сестры, герцогини Бургундской, которая 'не прекращала отправлять к нему слуг и послания (...), с той настойчивостью, что между ними установилась совершенная гармония'.
   В итоге, начало наступления Людовика XI на Сен-Кантен в первых числах декабря заставило Карла Смелого принять решение. Столкнувшись с угрозой объединенного нападения французов и англичан, он согласился на встречу 26 декабря с низвергнутым монархом. Тот доказывал необходимость вторжения в Англию для свержения Генри VI в обмен на что готов был затем заключить союз с Бургундией против Людовика XI. Однако, Карл сохранял осторожность и не отказывался от двойной игры, как о том докладывает де Коммин.
   'Король Эдвард прибыл к герцогу Бургундскому в Сен-Поль и стал умолять его помочь ему вернуться, убеждая, что у него много сторонников в английском королевстве и богом заклиная не бросать его, ибо он женат на его сестре и они собратья по орденам. Герцоги же Экзетерский и Сомерсет, наоборот, настраивали его в пользу короля Генриха. Герцог не знал, кому угодить, и боялся обидеть обе стороны; так у него на глазах разгорались ожесточенные распри. Наконец он склонился в пользу герцога Сомерсета и других, поскольку они обещали ему помочь в борьбе с графом Уориком, с которым издавна враждовали. Король Эдвард, находившийся там же, был недоволен этим. Однако его всячески утешали и говорили, что это лишь уловка, дабы не вести войну сразу с двумя королевствами, ибо если герцог Бургундский потерпит поражение, то вообще не сможет помочь ему' (Филипп де Коммин 'Мемуары'. М., 'Наука', 1986. Перевод, статья и примечания Ю.П. Малинина).
   Итак, решение было принято: Карл Смелый снабдит Эдварда деньгами, войсками и кораблями, но под покровом тайны. 'Герцог, понимая, что не в силах больше удерживать короля Эдуарда от возвращения в Англию (а по ряду причин он и не решался его гневить), сделал вид, будто не оказывает ему никакой помощи, приказав глашатаям кричать, чтобы никто не шел к нему на подмогу; а тайком велел выдать ему 50 тысяч флоринов с крестом святого Андрея, нанял для него три или четыре больших судна, которые велел снарядить в голландском порту Вере, куда все могли заезжать, и тайно оплатил 14 хорошо снаряженных судов, предоставленных ганзейцами, которые обещали служить ему до высадки в Англии и 15 дней спустя' (Филипп де Коммин 'Мемуары'. М., 'Наука', 1986. Перевод, статья и примечания Ю.П. Малинина).
   В течение двух месяцев, января и февраля 1471 года в порту Леклюз правила бал напряженная деятельность, там собирали необходимое для похода снаряжение. Вместе с Гастингсом и Риверсом Ричард принимал самое непосредственное участие в приготовлениях, постоянно при том навещая сестру в Лилле и Уильяма Кэкстона в Брюгге. Благодаря 50 тысячам крон (почти 20 тысячам ливров), одолженных герцогом, можно было нанять около 1 500 человек, из которых 1 тысяча являлась англичанами, а остальные 500 - фламандцами, и оборудовать по всем нормам 15 кораблей.
  Отплытие из Леклюза, являвшегося внешней гаванью Брюгге, планировалось на 2 марта, но буря задержала его до 11 марта. Сначала попытались совершить высадку в Кромере, на побережье Норфолка, но суда разметала еще одна буря. В конце концов, устремившись на север, путники пристали у Райвенспура, в устье реки Хамбер, на побережье Йоркшира. Их положение грозило серьезной опасностью: небольшая армия находилась на враждебной земле, - Кингстон-апон-Халл отказался открывать им свои ворота, Йорк - сомневался. Город не позволил Эдварду войти иначе, чем объявив, - он прибыл исключительно вернуть принадлежащее ему герцогство Йоркское, без каких-либо дурных намерений по отношению к Генри VI. Затем, все еще сопровождаемый Ричардом, Эдвард двинулся в поход на юг. Перемещение было смелым, - против бывшего короля собрали не меньше 5 войск. С севера шли маркиз Монтегю, брат Уорика, и граф Нортумберленд, Генри Перси. С юго-запада - Кларенс. С востока - граф Оксфорд, а сам Ричард Невилл отсекал противнику путь в Ковентри.
   Последний находился в Лондоне, когда подоспели известия о высадке йоркистов. Посадив под надежную охрану наименее надежных вельмож, Уорик направился на север, рассылая во все концы приказы о мобилизации, выдававшие определенную лихорадочность с его стороны. Вот, например, сообщение, посланное им 25 марта Генри Вернону в Дербишир.
  'Зная, что вышеуказанный Эдвард, великий враг нашего суверена и господина короля, мятежник и предатель, прибыл теперь на север государства и быстро двинулся на юг в сопровождении фламандцев, германцев и датчан, не превышающих число в 2 тысячи, и не принимая никакой помощи в пересекаемых им регионах, вы сразу же и немедля отправитесь, прочитав это послание, к Ковентри с таким количеством вооруженных людей, какое только сумеете найти, и там поспешно присоединитесь ко мне, ибо имеете мое полное доверие, дабы я мог затем вознаградить вас, как полагается. Храни вас Господь'. Далее Ричард Невилл собственноручно добавляет: 'Генри, не пренебрегайте нашей взаимной преданностью, сегодня, как и всегда. Р. Уорик'.
   У графа Уорика действительно имелись причины сомневаться в преданности друзей и родственников. Все они застыли в напряжении и ожидании продолжения событий, чтобы потом выбрать лагерь. Шрусбери и Стенли охотно пропустили мимо ушей указания Ричарда Невилла, как и два вельможа севера государства, Монтегю и Генри Перси, граф Нортумберленд, а с ними и Джаспер Тюдор в Уэльсе. Что до Джорджа, герцога Кларенса, он решил, наконец, примкнуть к братьям. После пребывания на протяжение нескольких дней в Уэлсе, на юго-западе, герцог направился в Восточную Англию и оттуда, 3 апреля, двинулся на север, словно для сражения с Эдвардом, укрепившимся в замке Уорик. Но вместо битвы произошло примирение трех братьев. Эдвард с Ричард, с одной стороны, и Кларенс, с другой, сошлись меж двух армий. Летопись под названием 'История прибытия Эдварда IV в Англию' повествует об объятиях, звуках труб, возгласах одобрения, 'любезных и дружеских словах собеседников, обещаниях совершенного рыцарского согласия навеки, о пылких аплодисментах и братских настроениях'. 'Мир, а не война', - слетало со всех губ, по свидетельству Полидора Вергилия. Ричард был особенно счастлив обнаружить своего брата Джорджа таким же красноречивым, как обычно.
   Для Уорика, все еще запершегося в Ковентри, новости предстали катастрофой. Эдвард и Кларенс предложили ему вариант решения: сдачу и прощение, либо же битву и поражение. Ричард Невилл отказался и от первого, и от второго, оставшись упрямо забаррикадировавшимся в Ковентри с далеко не ничтожным подкреплением. Перед тремя братьями Йорками возникла следующая дилемма: приступить к осаде Ковентри, которая грозила оказаться долгой и опасной, или отправиться в Лондон, надеясь, что столица распахнет им ворота. Выбор пал на второе, и 5 апреля армия двинулась в путь на легендарный город. Там население поделилось строго пополам: местный Совет принимал один за другим взаимопротиворечащие приказы. С одной стороны Эдвард требовал у него задержать Генри VI, с другой - Уорик повелевал своему брату Джорджу Невиллу, архиепископу Йорка, на которого возложил задачу управлять столицей, - не сдавать позиций и ждать прибытия королевы Маргариты Анжуйской. Джордж Невилл провел несчастного суверена по площадям, привлекая тем самым верных людей. Кортеж представлял собой жалкое зрелище. Ошалевший монарх, облаченный в 'длинное одеяние из голубого бархата, будто не нашлось ничего иного, что на него набросить', держался 'за руку' архиепископа, словно дитя. За ним шел семидесятилетний лорд Седли, ветеран французских войн, а далее - еще 600 человек, все они направлялись в собор Святого Павла в районе улицы Чипсайд. Подобная картина, по свидетельству летописца, казалась скорее 'больше комедией, чем представлением для принца, достойного завоевывать сердца'. Что до мэра Стоктона, он предпочел остаться в постели, дипломатично отговорившись приключившимся нездоровьем. Когда армия Йорков прибыла 10 апреля к Сент-Олбансу, в нескольких километрах на север от Лондона, Совет, во избежание схваток и разграблений, решил открыть ворота. Коммин приводит три причины для постановления столицы сдаться Эдварду. 'Первая - те люди, что были втайне за короля Эдварда, и его жена-королева, родившая сына; вторая - его крупные долги, так что купцы, которым он был должен, стали за него; а третья - многие благородные женщины и богатые горожанки, с которыми у него раньше были очень близкие и короткие отношения и которые склонили на его сторону своих мужей и родственников' (Филипп де Коммин 'Мемуары'. М., 'Наука', 1986. Перевод, статья и примечания Ю.П. Малинина). Иначе говоря, Эдвард воспользовался многочисленными симпатиями к себе в городе, где до сих пор пребывали его супруга Елизавета и их крошечный сын Эдвард, полагающиеся на право убежища в Вестминстерском аббатстве. Бесконечные по списку кредиторы надеялись, что он погасит долги. Третья же причина могла с легкостью оказаться не стоящей внимания. Девицы и дамы, наслаждавшиеся чувственными милостями столь великого соблазнителя, каким являлся Эдвард, оказывающие давление на мужей, дабы те приняли его сторону? Это предполагает, что король успел войти в близкие отношения с большей частью горожанок, и что супруги последних были странным образом простодушны или услужливы. Получается, что Эдварда спасла поддержка блока рогоносцев и кредиторов. Добавим, - Совет довольно мудро оценил степень равновесия сил и бедствие, каким стала бы осада Лондона. Отметив, что Эдвард 'быстро приближается к городу с сильной армией, и что жители не достаточно натренированы в деле обращения с оружием для оказания сопротивления значительному войску и не должны даже пытаться это сделать', Совет решил обдумать сложившиеся обстоятельства. Архиепископ Невилл настаивать не стал и переметнулся на сторону йоркистов.
   11 апреля Эдвард, Джордж и Ричард вошли в Лондон во главе своих войск. Сначала они направились в собор Святого Павла, - совершить некоторые приношения, затем - в епископский дворец, где находился Генри VI. Два английских короля, представитель династии Йорков и представитель династии Ланкастеров, встретились лицом к лицу. Генри VI обнял собрата: 'Кузен Йорк, добро пожаловать. Я знаю, - в ваших руках мне не грозит никакой опасности', - обратился он к Эдварду, согласно воспоминаниям Жана де Энена, на что тот ответил, - 'не стоит ничего бояться и можно уже успокоиться', после чего перевел и запер Ланкастера в Тауэре. Далее он поехал в Вестминстерское аббатство, где увидел жену и познакомился с сыном Эдвардом, достигшим теперь возраста нескольких месяцев. Король поместил их в замок Байнард.
  
   Барнет, 14 апреля 1471 года: гибель 'Создателя королей'
  
   Тем не менее, медлить было нельзя: граф Уорик, наконец, выступил из Ковентри и прибыл в окрестности Лондона с войском, остановившись у Барнета, близ Сент-Олбанса. Он находился во главе значительных сил: в армии Ричарда Невилла насчитывалось от 12 тысяч до 15 тысяч человек, не беря во внимание мощную артиллерию. Уорик развернул лагерь на плоскогорье, лежавшем в долине Миддлсекс, к северу от столицы. Левым крылом руководил герцог Эксетер, занявший область топей, правое крыло подчинялось приказам графа Оксфорда, центр был доверен Джону Невиллу, маркизу Монтегю, решившему воссоединиться с лагерем брата. Благоразумно ли казалось проявить к нему подобное доверие после произошедших перемен? Сам Ричард Невилл повелевал полками запаса, стоявшими за спиной у Монтегю. Совершившая таким образом внутреннее распределение его армия стала ждать, когда Эдвард соизволит выйти из Лондона и начать то, что обещало превратиться в решающее сражение, от которого зависела судьба двух монархов. Битва при Барнете ставила на кон судьбы двух самых великих английских полководцев эпохи, старых друзей, оказавшихся впоследствии смертельными врагами.
   Войско Эдварда было гораздо скромнее по численности: там находилось между 9 тысячами и 12 тысячами человек, но в нем присутствовали закаленные полководцы, такие как лорд Говард, лорд Гастингс, лорд Сэй, сэр Хамфри Буршье и три брата Йорка. Оно вышло из столицы 13 апреля около 4 часов пополудни и встало напротив армии Уорика. Но вскоре наступила ночь, и в полумраке, среди изгородей, войско по ошибке развернулось со смещением по отношению к востоку и к трем полкам Ричарда Невилла. Правое крыло, под главенством Ричарда, заметно перешло границы левого крыла ланкастерцев под руководством Эксетера. На другом конце левое крыло армии Эдварда, под главенством Гастингса, заметно перешло к западу границы правого крыла Уорика, под руководством Оксфорда. Сам Эдвард распоряжался в центре.
   Сражение началось ранним утром в пасхальное воскресенье, 14 апреля 1471 года, открывшись довольно неловким образом, - видимость испортил спустившийся густой туман. Тогда как в центре схватка разожгла ярость среди войск Эдварда и поддерживаемого Уориком Монтегю, на правом фланге Ричард шел вперед и не обнаруживал никого, пока, осознав, что Эксетер на западе, он не повернул налево и внезапно наткнулся на левый фланг противника. На другом крыле произошло в точности обратное. Оксфорд двинулся вперед, никого перед собой не увидел, повернулся налево и тут же уперся в полк Гастингса. Сражение обернулось вокруг своей оси: обе армии, поставленные с востока на запад, оказались выровнены по линии север-юг.
   Все бились в пешем строю, включая даже полководцев. Ричард Невилл привык начинать бои как пехотинец, затем поднимаясь на коня, чтобы добиться более общей картины обзора и иметь возможность управлять сражением в целом, что мы уже наблюдали. Однако, на этот раз его брат, маркиз Монтегю, убедил Уорика оставить скакунов позади и вести битву пешим, в центре войск, дабы упрочить доверие своих солдат. Побоище было чудовищным, полным шума сминаемого железа и криков боли смешавшихся и разозленных 25 тысяч человек. Король, как свидетельствует 'История прибытия Эдварда IV в Англию', 'настойчиво устремился к врагу в самом сердце сражения, где громил и резал все, оказывающееся у него на пути и, поворачиваясь с одной стороны на другую, сбивал и закалывал представлявшееся его взору вокруг себя и своих верных соратников'. Филипп де Коммин подтверждает это: 'С той и другой стороны все были пешими. Королевский авангард понес большие потери, вступив в схватку с войском графа Уорика. Но тут подошли основные силы, и король лично вступил в бой и сражался наравне с другими, и даже более, чем все остальные' (Филипп де Коммин 'Мемуары'. М., 'Наука', 1986. Перевод, статья и примечания Ю.П. Малинина).
  Но именно на флангах решалась судьба сечи. Находящийся на правом крыле Ричард, пусть и не обладавший телосложением старшего брата, со всей силы орудовал секирой, окруженный рыцарями своей приближенной стражи, в которой многие уже били убиты. Он отбросил герцога Эксетера, сразу отступившего к центру и потребовавшего у Уорика подмоги. На левом крыле ланкастерцы герцога Оксфорда, после разгрома войска Уильяма, лорда Гастингса, уверовали, что они выиграли битву и принялись грабить Барнет. Оксфорд изо всех сил пытался их удержать, поведя к центру сражения, дабы опрокинуть армию Эдварда. Время от времени ряды перемешивались, и в тумане и смятении люди Оксфорда появились позади солдат Монтегю, которых первые приняли за противника по причине схожести знамен: символом Оксфорда являлась сияющая звезда, а символом Эдварда - сияющее солнце. Ланкастерцы начали биться против них, и вскоре прозвучал роковой возглас, говорящий о панике и объявляющий о беде: 'Измена! Измена!' С этого момента войско Уорика стало распадаться. В беспорядке был убит Джон Невилл, маркиз Монтегю, кто-то утверждал, - йоркистами, кто-то настаивал на ланкастерцах, подозревавших его в смене лагеря. Увидев, что все потеряно, Уорик попытался бежать, но оказавшись пешим и в железном панцире, весом более чем 20 килограммов, понял, что подобное далеко от идеала для обстоятельств бегства. Его догнали и на месте убили, вонзив в горло кинжал.
   Сражение при Барнете продолжалось не более 3 часов. К 10 часам утра все было кончено. На земле остались лежать 3 тысячи покойников, из которых двое являлись братьями Невиллами. Герцог Эксетер получил опасную рану. Граф Оксфорд добрался до границы с Шотландией, остальные устремились во Францию. Со стороны йоркистов пали - лорд Сэй, лорд Кромвель, сэр Хамфри Буршье, сын лорда Маунтджоя. От легкого ранения пострадал Ричард. Известие о победе Эдварда мгновенно достигло слуха бургундцев, даже если герцогиня Маргарита и успела упрекнуть супруга, Карла Смелого, в дистанцировании от достаточной помощи брату. Особенную радость вызвала гибель 'Создателя королей', графа Уорика, уменьшившего до нуля вероятность воплощения планов Людовика XI, как поют о том в бургундской балладе:
  
   Потерял ли только время он,
   Иль и деньги, что милей?
   Уорик мертв и побежден,
   А Людовик - прохиндей!
  
   Меж собой, друзья-французы,
   Жалуйтесь, рыдайте,
   От Уорика одни конфузы,
   Он разгромлен, - привыкайте.
  
  Тьюксбери, 4 мая 1471 года: конец Ланкастера
  
   На следующий день после сражения при Барнете, 15 апреля, тела Уорика и Монтегю были доставлены в лондонский собор Святого Павла обнаженными, 'за исключением полотна, покрывающего их чресла'. Трупы выставили на общественное обозрение, дабы 'народ не стал жертвой обмана из-за соблазнительных речей (...), ибо в любом месте могут возникнуть слухи, что эти двое, или, по меньшей мере, граф Уорик, до сих пор живы. И недоброй целью подобных слухов будет возбуждение разговоров, а с ними восстаний разного масштаба и мятежей'. Как мы уже видели, слухи и обманы служили в ту смутную эпоху чем-то вроде звонкой монеты. После демонстрации населению тела захоронили в аббатстве Бишем.
   Эдвард мог праздновать победу. Но партия Ланкастеров не угасла. Генри VI все еще находился на месте, безумный и заключенный внутрь стен Тауэра, но даже одно его существование представляло опасность. Пока прежний король был жив, преданные ему люди могли устроить заговор с целью вторично вернуть Генри на трон. Никуда не исчезли и его жена, Маргарита Анжуйская, и их сын, принц Уэльский, Эдвард. Ровно в день сражения при Барнете Маргарита, Эдвард и Анна, дочь Уорика и супруга принца, наконец, высадились на юго-западном побережье страны, в Уэймуте и Портсмуте. Их сопровождало лишь небольшое войско, нанятое на деньги Людовика XI. Прибывшие пустились в путь, убежденные, что Уорик уже избавился от Эдварда IV. Прошло 2 дня, прежде чем до них дошли вести о понесенном при Барнете поражении. Анна устремилась в убежище при аббатстве Болье, близ Саутхэмптона. Маргарита, напротив, желала продолжать верить в успех. Уход ненавидимого ей Уорика не слишком опечалил королеву. Разумеется, Эдвард при Барнете одержал победу, но после такой битвы ему следовало быть чрезвычайно ослабленным в военном отношении. Наступил благоприятный миг для как можно более скорого столкновения с Йорком, прежде чем он сумел бы восстановить свои силы. А еще для боя требовалась армия. Дело Ланкастеров поддерживало население на юго-западе государства и в Уэльсе, а также многочисленные добровольцы из среды джентри Корнуолла, Девона, Сомерсета, Дорсета и Уилтшира, примыкавшие к королеве, которая через Эксетер, Таунтон и Уэллс продвигалась к северо-востоку страны.
   Эдвард, услышав о совершенной высадке, набрал свежие войска, дабы восполнить потери, вызванные смертями и ранами на поле Барнета. Благодаря новым одобренным лондонцами займам, ему удалось созвать в Виндзоре ко дню Святого Георгия (23 апреля) довольно пристойную армию. На следующий день король выступил в поход на запад вместе с Ричардом, Кларенсом и Гастингсом. Маргарита же продолжала двигаться через Бат и Бристоль к Глостеру, где находился первый мост, позволявший перейти реку Северн и вступить на земли Уэльса, навстречу Джасперу Тюдору. Изумленная скоростью реакции Эдварда, Маргарита чудом избежала вовлечения в сражение, и оба войска, параллельно друг другу, направились в изнуряющее путешествие на север. Солдаты, как свидетельствует 'История прибытия Эдварда IV в Англию', 'на всем протяжении маршрута не находили ни пищи для себя, ни корма для коней, не говоря уже о воде для них, за исключением мелкого источника, мало оказавшего помощь, ибо моментально он был взбаламучен проездом телег. Королевские армии преодолевали дорогу на расстоянии 5 или 6 миль (10 километров) друг от друга, но одно войска перемещалось по открытому пространству, а второе - по лесам, проводя, однако, взаимное слежение'.
   Выбившиеся из сил ланкастерцы противились необходимости принимать бой. Они развернулись по линии восток-запад между протекающим слева ручьем Свиллбрук и дорогой из Глостера к Тьюксбери справа. Позади, совсем близко стояло крупное Тьюксберийское аббатство и бежала река Эйвон, недалеко оттуда впадавшая в Северн. Левым крылом управлял герцог Девоншир, правым - герцог Сомерсет, центром - принц Эдвард, сын Маргариты, юноша 17 лет, не имеющий никакого военного опыта и сопровождаемый лордом Уэнлоком. Напротив, на юге, расположилось войско йоркистов, вероятно, превышающее вражеское по численности, особенно, в отношении артиллерийских орудий. Его правым крылом руководил лорд Гастингс, левым - Ричард Глостер, а центром - Эдвард и Кларенс. Более того, суверен скрыл 200 вооруженных пиками всадников на лесной опушке на западе. Холмистая почва плохо подходила для битвы выстроенных рядов. Пейзаж был богат рощами и сжатыми петлями, по которым меж узких участков бежали изрытые ямами дороги, окруженные изгородями и склонами. Это основательно сокращало степень видимости и пространство, чтобы получилось провести массированную лобовую атаку, поэтому лучники стреляли более или менее вслепую. Совершенно не удивительно, что в подобных условиях завязавшаяся утром 4 мая 1471 года сеча оказалась сумбурной, а отзывы о ней летописцев - и того сильнее. Главными источниками наших сведений о произошедшем являются 'История прибытия Эдварда IV в Англию', Летопись Кройлендского аббатства и летопись Джона Уоркворта. Они сходятся, по меньшей степени, на одном: главную роль исполнил тут Ричард, еще раз подтвердив свои военные таланты.
   Битва началась с обмена стрелами и ядрами, терявшимися среди изгородей и склонов. Герцог Сомерсет, укрыв солдат на изрытых дорогах, попытался обойти Ричарда с запада, совершив, таким образом, крюк. Глостеру, однако, удалось перестроить подчиненные ему ряды и получить от Эдварда подкрепление. 'Король', - как свидетельствует 'История прибытия Эдварда IV в Англию', - 'доблестно бросился на них, завоевал канаву и изгородь, силой проник за ограды и откинул врага на холм в сопровождении руководимого герцогом Глостером передового отряда'. Сомерсет отступил, и в этот миг из рощи вышли 200 копейщиков, ударивших ему в тыл. Люди герцога 'совершенно отчаявшиеся и изумленные бежали в лес и к соседнему лугу по тропинкам и изрытым дорогам, надеясь там спрятаться'. Многие были убиты, и вскоре местность уже называли 'Кровавым лугом', каковое имя сохранилось у него вплоть до наших дней. Герцог попробовал возобновить сражение в центре всеобщей схватки, где принц Эдвард с лордом Уэнлоком хорошо или плохо, но удерживали йоркистов. Сомерсет, рассвирепевший из-за того, что Уэнлок не пришел ему на помощь, согласно свидетельствам определенных источников, раскроил сподвижнику череп ударом секиры в самый разгар боя. Как бы то ни было, средоточие ланкастерской армии подверглось подавлению: помимо Уэнлока в числе погибших значились граф Девон и Джон Бофор, брат Сомерсета. Войско распалось. Сомерсет и еще несколько человек укрылись в аббатстве Тьюксбери.
   Что до принца Эдварда, его бегство завершилось пленом и убийством группой предводительствуемых Кларенсом йоркистов. По меньшей мере, так утверждают наиболее близкие по времени к событию источники, начиная с 'Истории прибытия Эдварда IV в Англию'. Она заявляет, - 'Эдвард, называемый принцем, оказался схвачен в процессе бегства в город и тут же убит'. Филипп де Коммин поддерживает сделанную запись: '(...) принц Уэльский пал в бою' (Филипп де Коммин 'Мемуары'. М., 'Наука', 1986. Перевод, статья и примечания Ю.П. Малинина). Уоркворт уточняет, - смертельный удар был нанесен тогда, когда тот 'звал на помощь своего свояка Кларенса', и он же спустя два дня после сражения пишет, - 'Эдвард, прежде называемый принцем (...) и другие вельможи, всадники, оруженосцы и джентльмены погибли в разгар боя'. Летопись Тьюксбери также не противоречит всему сказанному выше. Тем не менее, Кройлендская летопись вносит смущающее дополнение, открывающее дверь иной версии. 'В связи с этим был убит рядом с королевой на поле, или же после сражения, по причине мести со стороны некоторых лиц, принц Эдвард'. Другими словами: гибель принца, произойди она в процессе 'обычного' неожиданного поворота в ходе битвы или же как хладнокровное убийство после нее, нравственно меняла все.
   Лишь спустя 25 лет после события Великая Хроника открыла случившееся в действительности. Принца схватили и привели к королю, который спросил пленника, что тот прибыл творить в его стране. Принц ответил довольно нелюбезно, 'монарх ударил того по лицу тыльной стороной боевой рукавицы, после чего приближенные Эдварда немедленно убили несчастного'. Полидор Вергилий уточняет, что 'ими были присутствовавшие при том Джордж, герцог Кларенс, Ричард, герцог Глостер, и Уильям, лорд Гастингс, злобно покончившие с заложником'. Ровно тоже самое говорит летописец Эдвард Холл. Подобную же версию подпитывает еще в XVIII веке историк Поль де Рапен де Тойра, предполагая, что братья короля, может статься, только удовлетворились присутствием при казни, не участвуя в ней напрямую.
   'Говорят, что сразу, как суверен ушел, его братья, герцоги Кларенс и Глостер, граф Дорсет и лорд Гастингс набросились на юного принца, словно дикие животные, поражая того ударами кинжалов. Совершенно точно, - он погиб именно тогда, и, видимо, король успел отдать приказ для осуществления сей варварской расправы заранее. Но мне не известно, следует ли верить тем историкам, кто уверяет, что 4 названных господина прикончили Эдварда собственноручно. Это может оказаться результатом предосторожности написавших историю восстановления династии Ланкастеров, ибо представители клана абсолютно точно ничем не забыли отплатить ненавидимым им Йоркам. Однако, существует вероятность осуществления казни в присутствии господ, о которых я только что вел речь'.
   Так, в конечном итоге, Эдвард погиб в бою или пал жертвой чужих рук? То, что вторая версия возникла исключительно в эпоху правления Тюдоров, пропаганда которых метила в обесценивание семьи Йорков, лишает ее влиятельности. Тем не менее, миниатюра из французской рукописи, созданная вскоре после случившегося и воспроизведенная Крисом Скидмором в его биографии Ричарда III, ярко демонстрирует описанный летописцами Тюдоров эпизод. Видно, как принца Эдварда держат два человека, стоящие лицом к королю, окруженному еще двумя лицами и поднимающему руку, дабы ударить его. Слева уже разыгрывается сцена убийства. Был ли данный эпизод охотно 'позабыт' и аккуратно загримирован йоркистами под военные действия? Подобное очень вероятно. Эдвард IV в тот момент решил окончательно устранить Ланкастеров.
   Он доказал это, избавившись также от Эдмунда Бофора, герцога Сомерсета, нарушив право на убежище. На сей раз сомнений не было. К окончанию сражения при Тьюксбери Сомерсет укрылся в ближайшем аббатстве с дюжиной других вельмож. Суверен же, сначала даровав согласие на его прощение, потом взял данное слово обратно и 6 мая захватил всех находившихся в церкви ланкастерцев, заставив коннетабля немедленно разобраться с ними в судебном порядке. Обязанности коннетабля в тот миг исполняли брат монарха Ричард и маршал, герцог Норфолк. Правосудие свершилось в мгновение ока. Сомерсета с заместителями обвинили в 'вызывании великого мятежа, слишком долго бушевавшего в государстве против короля и в пользу ниспровержения благополучия и процветания страны'. Постановили, - они виновны, вынеся смертельный приговор в форме отрубания головы, что сразу же привели в исполнение на центральной площади Тьюксбери. С Сомерсетом вместе на гибель отправили сэра Хамфри Одли, сэра Джона Лангстротера, сэра Хью Кортни, сэра Томаса Грэшема и сэра Джарви Клифтона, присоединившихся к длинному списку жертв битвы, таких как лорд Уэнлок, граф Девоншир, сэр Роберт Уиттенхэм, сэр Эдмунд Хампден и сэр Джон Бофор, брат Ланкастера, не считая принца Эдварда: представители партии ланкастерцев были уничтожены.
   В сердце событий стоял Ричард Глостер: основное действующее лицо сражения, соавтор или наблюдатель за убийством принца Эдварда и судья Сомерсета. Более, чем когда-либо он выступал правой рукой своего брата, короля, и, учитывая временной отрезок происходящего, его деятельное участие было не только обычным, но равно и неизбежным. С этого момента Ричард окажется втянут в чудовищное движение зубчатых колесиков, которое завершится полным перемалыванием: придется убивать, дабы не стать жертвой убийства. К 18 годам он уже пережил столько потрясений, разворотов сложившихся положений, убийств, боев, угроз и побед, что должен был утратить всякое представление об обычной нравственности. Единственное, что учитывалось, - это действенность прикладываемых усилий. В мире волков следовало либо выть с волками, либо исчезнуть (Мнение переводчика совершенно не совпадает с этой главы с мнением автора. Всех желающих глубже окунуться в историю вопроса отсылаю к книгам Джозефины Тей "Дочь времени" и Елена Давыдовны Браун "Ричард III. Самый оболганный король средневековья", а также к ЖЖ Миллы Коскинен "Загородный дом", где Ричарду III посвящен целый раздел). Бой при Тьюксбери оказался решающим, как в отношении событий, так и в отношении образа мышления. Йорк победил и отныне поставил себе целью уничтожать Ланкастеров или любого другого, кто встанет поперек дороги. Чтобы окончательно расправиться с противоборствующей династией, требовалось снести еще две головы: короля Генри VI и королевы Маргариты Анжуйской. Последняя, после катастрофы, случившейся с ее войском, укрылась в монастыре поблизости, куда направился искать Маргариту Уильям Стенли. Взятая в плен, с мужем в тюрьме и сыном, который погиб, она предстала перед Эдвардом, решившим отвезти противницу в Лондон, дабы там запереть в Тауэре. Он не мог позволить себе приказать казнить родственницу короля Франции.
   Эдварду с братьями следовало как можно скорее добраться до Лондона, ведь поднималась новая голова гидры Ланкастеров: из Кале вернулся, высадившись в Кенте, бастард Фальконберг, кузен Уорика. С несколькими сотнями своих людей он пытался штурмовать вход на Лондонский мост, тогда как его корабли бомбардировали Тауэр. Но нападения отбили граф Риверс и граф Эссекс. Узнав о грядущем приближении Эдварда, Фальконберг бежал в Сэндвич. 21 мая 1471 года Эдвард IV, Джордж, герцог Кларенс, и Ричард, герцог Глостер, победоносно вступили в столицу. Кортеж возглавлял Ричард, за ним ехали Гастингс и суверен, замыкал шествие Кларенс с восседающей на телеге Маргаритой. На следующий день стало известно, что в Тауэре скончался Генри VI.
  
   Ричард и убийство Генри VI, 21 мая 1471 года
  
   Этого следовало ждать. Никакого объяснения произошедшей смерти дано не было, за исключением того, что та случилась 'из-за огорчения и тоски', - как говорит нам 'История прибытия Эдварда IV в Англию'. Но никто не позволял считать себя обманутым: короля из династии Ланкастеров видели жертвой убийства, равно как до него - Эдварда II с Ричардом II после низложения каждого из них. Поверженный суверен, даже безумный и заключенный в темницу, являлся постоянной угрозой. В ноябре 1910 года его тело эксгумировал и подверг изучению Уильям Генри Сент-Джон Хоуп, обнаруживший внушительную трещину костей черепа и несколько фрагментов волос со следами крови, что предполагало нанесение сильного удара сзади. Остается узнать, кто его совершил, и какая степень вовлечения принадлежала в этом убийстве Ричарду. Традиция очень быстро включила его в длинный список из приписываемых Глостеру жертв. Все снова покоилось на начавших мгновенно циркулировать слухах и на измышлениях враждебных Ричарду III летописцев. Например, Джон Уоркворт пишет: 'В ту же ночь, когда король Эдвард вошел в Лондон, король Генри, заключенный в Тауэр, был убит между 11 часами вечера и полуночью, притом в крепости в это время находился герцог Глостер'. Иначе говоря, само присутствие так называемого монаршего серийного убийцы, бродящего среди ночи по зловещему Тауэру, служило доказательством его виновности. Обвинение немедленно подхватили, опять без малейших к тому доказательств, основываясь лишь на сплетнях. Джон Мортон, епископ Или, несколько лет спустя написал, что Ричард 'ударил собственной рукой короля Генри VI, как все об этом твердят'. Полидор Вергилий объявляет: 'Повсеместно верят, что Глостер заколол его мечом'. Лондонский летописец Роберт Фабиан рассказывает уже о кинжале. Большая Хроника утверждает: 'Общественное мнение заключается в том, что герцог Глостер далек от невиновности'. Кройлендская летопись, не называя Ричарда по имени, указывает на него пальцем: 'Я прохожу мимо раскрытого безжизненного тела короля Генри, лежащего в лондонском Тауэре. Да примет Господь покойного с сочувствием и даст время для раскаяния тому, кем бы он ни был, кто дерзнул поднять длань на его помазанника! И назовут палача - тираном, а жертву - славным мучеником'. Филипп де Коммин, повторяющий слышанное им от окружения, свидетельствует: 'Король Генри был человеком очень невежественным и почти безумным; и если мне не солгали, то сразу после этого сражения герцог Глостер, брат Эдварда, который впоследствии стал королем Ричардом, убил простодушного короля Генри своими руками или же приказал убить в своем присутствии в каком-то укромном месте' (Филипп де Коммин 'Мемуары'. М., 'Наука', 1986. Перевод, статья и примечания Ю.П. Малинина). Слух превратился в традицию, а та уже заняла место доказательства. Она передавалась далее вплоть до XVIII столетия, когда Поль де Рапен де Тойра написал в своей Истории Англии, что 'Эдвард, приняв решение пожертвовать Генри ради своей безопасности, велел родному брату Глостеру, которого все историки единодушно характеризуют как жестокого и кровожадного принца, сделать так, дабы прежний король умер в тюрьме. Утверждается, что этот принц пожелал стать палачом отца, как уже успел стать палачом сына, и что, войдя в комнату, погрузил кинжал ему в грудь. Но, как замечено выше, правильнее будет с оговорками воспринимать речи историков о принцах из династии Йорков'.
   Как можно сделать вывод, все ранее изложенное происходило из посмертной репутации Ричарда, считавшегося потомками жестоким и безжалостным, то есть идеальным виновным для преступления. Однако, что определенно важно: решение об убийство Генри VI должно было принадлежать его брату, Эдварду IV. Герцог Глостер никогда не сумел бы взять на себя инициативу столь серьезного действия. Это приходилось по силам исключительно суверену. Впрочем, миланский посланник сдержанно докладывает: король Эдвард 'заставил тайно убить в Тауэре короля Генри (...) Если говорить коротко, то он выбрал разрубание узла'. В тот же вечер войдя в Лондон, Эдвард собрал своих советников и отправил брата Ричарда, коннетабля государства, вместе с делегацией отвезти приказ об исполнении казни лорду Дадли, хранителю Тауэра. Лично ли Ричард исполнил приказ об убийстве или удовольствовался присутствием не играет почти никакой роли. Речь идет о политической казни, казни смущающей умы тени, казни, необходимой для восстановления в стране порядка. Предполагалось, что Глостер осуществил ее без каких-либо душевных терзаний.
   Тем не менее, с призраком Генри VI не было покончено. Дух считающегося убитым монарха мог оказаться таким же неудобным, как и при жизни. 22 мая тело Генри выставили в соборе Святого Павла, после чего отвезли в аббатство Чертси, где и захоронили. Его могила моментально превратилась в место паломничества, привлекающего множество верующих, для которых жребий несчастного самодержца сделал своего носителя мучеником. Неизбежно начали происходить чудеса, стал хаотично распространяться гульт Генри, к могиле хлынули паломники и жертвователи, тем более, что в 1484 году Ричард III постановил сделать из останков прежнего короля источник доходов. Тело откопали, понятно, что оно оказалось нетронутым тлением, за исключением 'легкой вмятины' в области головы, и источало приятный аромат, являющийся очевидным признаком святости. Ричард велел вторично захоронить Генри в часовне Святого Георгия в Виндзорском замке, работы над которым начались еще при правлении Эдварда IV и обошлись казне довольно дорого. Перенос останков встал чуть более, чем в 5 ливров, но источником ценного дохода быстро оказались приношения паломников.
   Таким образом, в конце мая 1471 года будущее семейства Йорк представлялось осененным наилучшими предзнаменованиями. Отныне они избавились от Ланкастеров, и три брата, Эдвард, Джордж и Ричард, молодые люди соответственно 29 лет, 22 лет и 19 лет, могли отмечать победу. Старший был королем Англии, двое других - герцогами Кларенсом и Глостером. Три молодых человека и одна корона, сколько же времени сумеет продлиться установившееся меж ними доверие?
  
   Глава 6. Эдвард, Джордж и Ричард
  
  Три брата для одной короны
  
  1471-1478 годы
  
   Победоносный въезд трех братьев Йорков в Лондон 21 мая 1471 года, после одержанного ими при Тьюксбери успеха во главе нескольких тысяч солдат, стал одновременно демонстрацией и силы, и единства. Рядом с ними ехали основные сподвижники клана: герцоги Норфолк, Саффолк и Бэкингем, 6 графов, 16 баронов, 'вместе с другими знатными рыцарями, оруженосцами и собранием более важных рыцарей, чем видели до этого', - писал силезский рыцарь Николас фон Поплау. После кровопролития при Тьюксбери, взятой в плен королевы Маргариты и прожившего не более нескольких часов по окончании сражения ее супруга, у Йорков больше не осталось противников, как замечает Кройлендская летопись: 'При этом многие оказались поражены внезапностью и изумлением, увидев, что у них более нет врагов', а 'История прибытия Эдварда IV в Англию' упоминает об уничтожении Ланкастеров: 'Представляется, что каждый из их партии был навсегда ликвидирован и искоренен без надежды на восстановление'.
   В минуту победы три брата казались создавшими единый фронт. Старший, Эдвард, молодой мужчина на третьем десятке, был королем, его слава воина находилась на пике, несмотря на рано появившийся у него лишний вес, наследие получило гарантии, ведь супруга, Елизавета Вудвилл, в прошлом году принесла мужу сына, названного тоже Эдвардом. Средний брат Джордж, герцог Кларенс, беспокойный, пустоголовый, говорливый и хвастливый, не был более, чем вторым в порядке престолонаследия. Это сильно огорчало Джорджа, но пока он держался в рамках приличия, ибо ему следовало за многое заставить себя простить, а Эдвард не спускал с него глаз. Наконец, младший, Ричард, герцог Глостер, которому уже исполнилось 19 лет. Юноша пользовался в королевстве влиянием, был главным помощником Эдварда, обязанного в большей степени молодому человеку за победы при Барнете и Тьюксбери. Являясь коннетаблем страны, он считал единственным своим моральным долгом верность брату суверену. 3 июля в Вестминстере, в обществе знатнейших вельмож государства, Ричард участвовал в оказании почестей маленькому Эдварду, его племяннику и принцу Уэльскому. Глостер признал того 'законным наследником и определенным нам господином в том, что касается корон стран Англии и Франции, а также сеньории Ирландии'. Ричард присягнул, - в случае, если юный Эдвард переживет своего отца, что находится в логике событий, 'я приму вас и соглашусь, что вы истинный и законный король Англии (...), взяв честную и верную линию поведения во всем по отношению к вам и к вашим наследникам, как подобает преданному подданному в отношении сеньора'. Несомненно, произнося эти слова, Глостер был искренен. Три брата выставляли свою сплоченность напоказ.
  
   Ричард и Джордж: ссора вокруг наследства Невиллов, 1472-1474 годы
  
   Но доброе согласие надолго не затянулось. С 1472 года Джордж с Ричардом находились в раздоре относительно наследства Создателя королей, убитого при Барнете. Два брата уже давно ругались друг с другом. Ричарду приписывали мысли, что Джордж постоянно получает больше вознаграждения, нежели он, и вечно настаивает на требуемом. Теперь же, вопреки недавно совершенной измене, суверен восстановил Кларенса во всех его владениях, включив сюда значительную часть наследства Уорика, перешедшую к его жене, Изабелле и представлявшую доход в 7 тысяч ливров. Со своей стороны Кларенса унижало лицезрение, как Глостер превратился в правую руку Эдварда, 18 мая назначившего младшего брата великим камергером, даровав ему титул, когда-то принадлежавший Ричарду Невиллу, с добавлением к этому 29 июня сеньорий Миддлхэм, Шерифф Хаттон и Пенрит. Джордж возмутился и сам добился статуса великого камергера, равно как и пожалованных Ричарду земель.
   Тем не менее, последний, сознавая свою растущую важность, вел себя с каждым разом независимее. В течение лета 1471 года Глостер в качестве коннетабля страны взялся за устранение лиц, рассматривавшихся совершившими измену государству. 4 июля Ричард отдал приказ о повешении Томаса Дагселла, Томаса Байлсби и Джона Блеймхолла. В конце сентября он велел отрубить голову бастарду Фальконбергу и поместить ее при входе на Лондонский мост, 'на кол, где она оставалась потом еще долго', как свидетельствуют официальные документы. Дело не отличалось ясностью. После поражения организованного им нападения на Лондон Томас Фальконберг в мае скрылся в окрестностях Сэндвича. Суверен возложил на Ричарда задачу схватить его, что и было сделано, дабы потом даровать родственнику прощение. Затем Эдвард отправил бастарда Фальконберга, также под присмотром Ричарда, на север, чтобы присоединить к последним сторонникам Ланкастеров в этом регионе, пожаловав, в итоге, всем им милость суверена из династии Йорков. Согласно летописи бургундца Жана де Ваврена, Фальконберг затем вернулся на юг, где совершил 'новое преступление', что стоило ему оглашенного Ричардом смертного приговора.
  По всей видимости, Барнет и Тьюксбери изменили Глостера, вынудив примириться с осознанием собственных важности и влияния в управлении государством. Серьезный и скрытный подросток стал мужчиной без иллюзий и сострадания, превратившись в реалестично мыслящего политика, благодаря осенившей юность скорби и созерцанию окружения, 'полного шума и ярости', где не выжить, не уничтожив противников. Сильный поддержкой брата-короля, Ричард, однако, поступал все более независимо, устраняя препятствия на пути своей инициативы.
   Сейчас его целью являлся брак, или, что точнее, возложение длани на наследство Уорика через союз с младшей дочерью последнего, Анной. Она была юной 15-летней вдовой, муж которой, Эдвард, сын Генри VI, оказался убит в бою при Тьюксбери, в обстоятельствах непонятных и, вероятно, при действенном участии Ричарда, как нам уже продемонстрировали позднейшие источники. Тем не менее, браку между герцогом Глостером и Анной Невилл противостояли многочисленные проблемы. То, что Анна сдержанно относилась к мысли о союзе с соучастником убийства ее супруга абсолютно не представляло проблемы: никому и в голову бы не пришло поинтересоваться мнением юной дамы, тем более, что в случае заключения первого брака так не делали. Гораздо щепетильнее представлялось препятствие каноническое: Анна и Ричард приходились друг другу кузенами 'в третьей и четвертой степенях родства', помимо чего они были свояком и свояченицей соответственно, - старшая сестра Анны, Изабелла, являлась супругой Джорджа Кларенса, брата Ричарда. Поэтому следовало запросить разрешение в Риме, хотя это не было проблемой, - в Вечном городе покупалось все, разрешения расходились столь же легко, сколь и индульгенции.
   Наконец, третье препятствие грозило оказаться значительно серьезнее. Изабелла, старшая дочь Уорика, имела право на половину благосостояния отца, но ее муж, Кларенс, желал получить богатство целиком. Дабы этого добиться, ему нужно было устранить возможность повторного брака Анны, по крайней мере, с человеком настолько влиятельным, чтобы заставить уважать права жены. Разумеется, Джордж Кларенс всеми фибрами сопротивлялся союзу Анны с Ричардом. Избегая такого поворота, он отговаривался пребыванием девушки под своим покровительством и держал ее под надзором. Проект брака с Ричардом 'не согласовывался со взглядами его брата', - сообщает Кройлендская летопись, - 'в связи с чем последний скрывал барышню, не позволяя герцогу узнать о ее местонахождении. Он опасался разделения состояния графа, алча их исключительно для себя, в силу прав супруги, и не стремясь уступать кому бы то ни было'. Действующие лица истории оказались вовлечены в чуть ли не водевильный эпизод, отчасти разрядивший тяжелую атмосферу сложившейся к началу 1472 года обстановки. В поисках нареченной Глостер пришел искать ее в лондонский дом брата и задал Джорджу вопрос, - где сейчас Анна? Кларенс парировал, - он ничего не знает, а Ричарда это никоим образом не касается. Младший брат перевернул особняк вверх дном: напрасно. Анна, вероятно, оказалась укрыта у кого-то из верных сторонников Джорджа, близ Даугейта. Именно там Глостер отыскал Анну, переодетую в кухонную служанку: 'Он обнаружил юную леди в одном из населенных пунктов Лондона, облаченную в одежду кухонной девушки, и отвез ее в убежище Святого Мартина', - как свидетельствует Кройлендская летопись, то есть Святого Мартина Великого, что между Залом Гильдий и собором Святого Павла. Эдвард попытался установить согласие между братьями. В конце концов, Джордж Кларенс согласился на союз, но при следующих условиях: он получит титул графа Уорика и графа Солсбери, как и должность главного камергера Англии, принадлежавшую прежде Ричарду, и станет пользоваться имуществом Невиллов на западе страны. Ричард сохранял сеньории Миддлхэм и Шерифф Хаттон, как и другие земли в Йоркшире. Также он получал должность хранителя монарших лесов со стороны реки Трент. Найденный компромисс не удовлетворил двух братьев по-настоящему, но им пришлось на нем остановиться. Ричард женился на Анне, даже не дождавшись церковного разрешения, прибывшего в апреле 1472 года, и юная пара уехала в мрачный замок Миддлхэм, уже родной супругам, ведь они провели там часть своего детства. В Миддлхэме появится на свет в 1473 году сын Ричарда и Анны, окрещенный Эдвардом.
   У состоявшегося согласия была жертва: графиня Уорик, Анна, вдова Создателя королей, полностью лишенная имущества мужа, несмотря на ее обращение к Парламенту. Более того, законность владения наследством Невиллов Джорджем Кларенсом и Ричардом оставалось довольно хрупкой. Она основывалась на пожаловании суверена, а пожалование всегда подлежало отозванию. Братья предпочли бы получить состояние Уорика в связи с наследованием, что стало бы законной гарантией, не подвергающейся отмене, кроме как в случае лишения гражданских и имущественных прав по обвинению в государственной измене. В текущем положении все опиралось на то, что не окажись у Ричарда Невилла всего двух дочерей, его богатство должно было перейти к младшему брату, Джону, маркизу Монтегю, и потомкам последнего, то есть, к Джорджу, герцогу Бедфорду, родившемуся в 1465 году. Если герцог умрет, не оставив наследников, имущество переместится к дядюшке графа Уорика, еще одному Джорджу, лорду Латимеру и его потомкам. Если герцог Бедфорд подарит жизнь детям, то в силу придется вступить лишению их наследства в пользу Изабеллы и Анны. Следовательно, Кларенс и Глостер оказывались крайне заинтересованы в наличии у Бедфорда потомков мужского пола. Но это уже от них не зависело.
  В настоящий момент требовалось совершить уступку по вопросу брака брата, и Джордж Кларенс возобновил свою запутанную деятельность, пустившись в новые опасные хитросплетения. Он поддерживал связь с Джорджем Невиллом, архиепископом Йорка, в свою очередь, сохранившим взаимоотношения с графом Оксфордом. Последний, при помощи Людовика XI, пересек с небольшой флотилией Ла Манш и высадился в Кале, как и на английских берегах, в частности, в Эссексе, 28 мая 1473 года. Граф взял на себя смелость представлять интересы Ланкастеров, и, благодаря подобному позиционированию, был сочтен Эдвардом изменником. Но Кларенс, являвшийся лишь третьим по линии наследования Йорков после Эдварда-отца и Эдварда-сына, вдруг увидел, что он первый по линии наследования Ланкастеров, ибо Генри VI с сыном погибли. Король Эдвард IV и его брат, Ричард Глостер, опасались Джорджа Кларенса. В апреле 1473 года суверен приказал задержать архиепископа Йорка, отправив того в темницу замка Гам, близ Кале, сделав тем самым Кларенсу предупреждение.
   Со своей стороны Ричард стремился объединить семью Невиллов подходящими к положению милосердными мерами: он добился от монарха, чтобы тот позволил графине Уорик, вдове Создателя королей, покинуть аббатство Болье, находящееся рядом с Саутхэмптоном, где Анна Невилл-старшая пользовалась после Тьюксбери правом убежища. Глостер послал к теще одного из своих сподвижников, сэра Джеймса Тирелла, сопроводившего даму на север страны. Именно там отныне будет ее дом. Графиня приходилась тещей не только Ричарду, но и Джорджу, и последний боялся, как бы родственнице не вернули часть наследия ее супруга. Более того, Ричард добился освобождения архиепископа Йорка, деверя графини, заслужив этим признательность рода Невиллов, на которых Джордж уже полагаться не мог.
  Граф Оксфорд продолжил набеги в течение всего 1473 года. В конце сентября он завладел даже горой Сент-Мишель, на южном побережье Корнуолла, защищенной укреплениями скалой, на которой надеялся получить поддержку Людовика XI и откуда хотел поднять на мятеж целый регион. У него не вышло ни того, ни другого, поэтому в феврале 1474 года пришлось уходить назад. Согласно письмам Джона Пастона, Кларенс старался воспользоваться развернувшимися на юго-западе государства событиями, дабы 'разрешить счеты с герцогом Глостером, но король пожелал показать, что он сильнее этих двоих, и вмешался. Некоторые полагали, - тут есть еще что-то, и где-то готовится измена; не знаю, что с нами дальше будет'. Пастон намекает на слухи, в соответствии с которыми Джордж приглядывался к короне. Тем не менее, поражение Оксфорда заставило его отказаться от своих планов.
   Возвращая к жизни взаимопонимание между братьями, Эдвард весной 1474 года заставил Парламент принять акт, определенно устанавливающий вопрос с наследством Уорика. Графиня теряла все права, а ее имущество делилось между дочерьми, Изабеллой и Анной, и соответственно, их мужьями, Кларенсом и Глостером. Король лично осуществил в июле раздел, подтвержденный Парламентом в феврале 1475 года. Ричард, как прежде, сохранял Миддлхэм, Шерифф Хаттон и земли Йоркшира, Кларенс получал территории на западе страны, усадьбу Клаверинг в Эссексе и графский дом в Лондоне.
  
   Ричард в Миддлхэме: господин севера
  
   Начиная с 1471 года, Ричард жил, в основном, в замке Миддлхэм, в Йоркшире, среди земель, холмов и долин, пейзаж которых полностью отвечал его суровому нраву. Властвуя на севере, он был чрезвычайно привязан к этому региону, в котором провел значительную часть детства и отрочества. Итальянец Доминико Манчини, находившийся в Англии в 1482 году, свидетельствует, насколько большой любовью пользовался герцог в Йоркшире. 'Он редко уезжал ко двору. Напротив, оставался на своих землях и завоевывал верность местных жителей милостями и справедливостью. Добрая слава о личной жизни и общественных деяниях привлекали к нему уважение и почтение чужеземцев. Репутация как военного была такова, что всякий раз при необходимости предпринять сложный и опасный маневр, доверялись его руководству и приказам. Подобными поступками Ричард заручился благоволением народа и избегал ревности со стороны королевы, от которой держался на расстоянии'.
   На протяжение всего этого периода Ричард действительно совершал только краткие и редкие поездки в Лондон, главным образом, во время заседаний Парламента. Между 1477 и 1481 годами герцог лишь 2 раза там появлялся. В первый раз - летом 1480 года для встречи с сестрой, Маргаритой Бургундской. Во второй - весной 1481 года для беседы с Эдвардом на тему войны в Шотландии. Но Глостер много путешествовал по северу, приводя в порядок проблемы, возникающие на местах, а в 1475 году он принимал участие в походе во Францию, как мы еще увидим. В подобных условиях он не мог лично исполнять задачи, связанные с официальными должностями государственного уровня, коннетабля и адмирала Англии. Поэтому Ричард перепоручил их квалифицированным юристам, таким как Уильям Годьер и доктор права, мастер Джон Алейн, называемым 'наместниками или комиссарами' герцога Глостера.
   Наконец, Ричард добросовестно и даже с жаром осуществлял функции господина севера. В качестве интенданта (правителя провинции) герцогства Ланкастер, на севере от Трента, он часто навещал крепость Понтефракт, где занимался административными и юридическими вопросами. В качестве хранителя западной Марки герцог внимательно следил за границей с Шотландией, наблюдая за поддержанием в надлежащем виде укреплений и решая возникающие там регулярно споры и протесты. Созываемый Глостером Совет был одновременно двором правосудия и воззваний для ходатайств, посылаемых к нему простыми людьми. При выполнении обязанностей Ричарда окружали советники, являвшиеся также близкими ему товарищами, соратниками и, можно сказать, вершителями его воли. Ими выступали юристы: лорд Скроуп из Болтона, барон Грейстоук, сэр Френсис Ловелл, друг детства, сэр Джеймс Харрингтон, сэр Уильям Парр, сэр Ричард Нел, Ричард Пиготт, Майлс Меткалф. Кроме того, были и помощники, осуществлявшие все виды задач: сэр Джеймс Тирелл, сэр Ральф Эшштон, Ричард Рэтклиф. Секретарем герцога служил Джон Кендалл.
   Глостер совершенно точно собирался стать для севера бесспорным представителем власти. Но у него был соперник в лице Генри Перси, графа Нортумберленда. В течение столетий семейство Перси правило на севере, почти самостоятельно контролируя эти необъятные и суровые края, граничащие с Шотландией. Разделение полномочий между Ричардом и Генри оказалось ясно установлено не до конца, и в 1473 году разразился кризис. Герцог вызвал среди числа держателей или клиентов некоего Ричарда Норсборо, арендатора из герцогства Ланкастер, зависящего от Генри Перси, тот воспротивился. Суверен дал знать, что ожидает обоих 12 мая в Ноттингеме, где и произошло заключение согласия. В соответствии с ним, граф Нортумберленд признавал превосходство герцога Глостера, он называл себя 'верным слугой вышеупомянутого герцога, являющегося его добрым и преданным господином. Граф исполнял служебные обязанности по отношению к герцогу во всех юридических и беспристрастных вопросах, когда бы последний к нему не обратился'. Со своей стороны Ричард обещал Генри быть 'добрым и преданным господином во все времена и поддерживать его в принадлежащих ему правах против кого бы то ни случилось'. Описанное согласие окажется переписано в форме отступного устава, от которого в 1474 году каждый сохранит по половинке. На основе данного документа ясно утверждалось превосходство Ричарда, а Генри превращался в почти вассальную фигуру, чему станет подчиняться, пока соотношение сил не прекратит быть для него невыгодным. Вплоть до 1485 года вельможи вместе начнут заниматься управлением севером. Таким образом, из 12 йоркширских шерифов 6 оказывались арендаторами Ричарда, и 4 - арендаторами Генри. Когда в регионе обнаружили существование залежей серебра, их разработку поделили пополам.
  Влияние Ричарда на север равно основывалось на плотной сети личной клиентеллы, гарантированной выплатой отступных. Среди этой группы верных были отмечены Хэмфри, лорд Дакр из Гисланда, Генри, лорд Фитцхью из Рейвенсуорта, Ральф, лорд Грейстоук, Джон, лорд Скроуп из Болтона, Томас, лорд Скроуп из Мешема, чья матушка доверила сына в июне 1476 года добрым заботам герцога Глостера, дабы тот 'целиком находился под его воздействием и руководством'. В 1475 году Ральф, лорд Невилл, облачился, как подобает рыцарю, прежде чем поступить на службу к Глостеру. Последний обратился к нему следующим образом: 'Окажите мне эту услугу, как всегда оказывали раньше'.
  Между 1477 и 1479 годами пожилой граф Уэтморленд доверил сеньорию Рэби и множество усадеб на юго-востоке графства Дарем своему внучатому племяннику, лорду Невиллу, и, так как последний служил Ричарду, тот контролировал практически все наследие Уэтморлендов, и его часто видели собирающим Совет в стенах производящего впечатления замка Рэби. Тогда же на службу к герцогу Глостеру поступил Джерард Салмен, из графства Дарем: 'Я бедный джентльмен, свободный выбирать господина там, где пожелаю. После Господа и короля никого я не люблю так, как вас. Поэтому предлагаю свои услуги вашей сеньории. Если вы согласитесь меня принять, то обнаружите, что я буду предан вашим распоряжениям. Соответственно моему намерению проявлять к вам верность, прошу вашей милости наделить меня годовым доходом и обещаю постоянно возносить молитвы о сохранении вашей сеньории'. В июне 1478 года сэр Джон Пилкингтон доверил сына герцогу Глостеру и лорду Гастингсу, добавив: 'Я желаю дать моему господину Глостеру изумруд, оправленный золотом, за который вышеназванный господин пожалует мне 100 марок'. Сэр Джон Хеннингхэм попросил о поддержке 'высокостоящего и могущественного принца, моего великодушнейшего господина герцога Глостера' и пообещал 'молить Господа о сохранности вашего доброго и милостивого владения'.
   Ричард явно стремился учредить на севере подобие наполовину независимого государства. С помощью приобретений и обменов он беспрестанно увеличивал размер принадлежащих ему владений, успев положить руку на сеньории замка Барнард и Скарборо в 1474 году, Скиптона - в 1475 году и Ричмонда с Хелмсли - в 1478 году, добавив их к сеньориям Миддлхэма, Шерифф Хаттона и Пенрита. При необходимости герцог не смущался использовать силу или оказывать давление, дабы добиться желаемого. В качестве почти заключенной он держал в одной из северных крепостей тещу, Анну Невилл, вынудив ее уступить ему владения, унаследованные графиней по линии Деспенсеров. Равным образом герцога считали оказавшим давление на пожилую графиню Оксфорд, которой он угрожал отправить ее в Миддлхэм, так, что 'вышеназванная дама, приняв во внимание свой почтенный возраст, продолжительность путешествия, степень холода, даже мороза, и снег, сочла, что не вынесет подобной дороги, не подвергнув жизнь опасности', решив уступить Глостеру вожделенные владения.
   Разумеется, монарх находился в курсе мероприятий младшего брата и его многочисленных приобретений земель бесчисленных замков, чьи зловещие развалины еще сегодня возвышаются над Йоркширом. Не собирался ли этот юноша с длинными зубами с годами обернуться новым Уориком, а значит, вероятной угрозой которой являлся его покойный тесть, Создатель королей? Как бы то ни было, Эдвард позволил событиям идти своим чередом. У него не существовало ни единой причины бояться Ричарда, который всегда доказывал образцовую верность, и чье земельное влияние на севере помогало внушать уважение шотландцам. Но суверен также помнил о безжалостном нраве брата. В 1479 году, когда сэр Джон Райсли поделился с Эдвардом намерением купить лондонский дом, являющийся частью забранного Ричардом у графини Оксфорд наследства, король посоветовал ему отказаться от данной мысли. 'Вы не представляете, с кем имеете дело', - якобы уверенно сказал он Райсли. 'Не затрудняйте себя покупкой этого участка, ибо так как он сейчас пребывает в собственности моего брата Глостера...то для вас окажется опасным приобретать его, равно как и сохранять, и защищать'. Монарх напомнил собеседнику, как графиня 'терпела принуждение и сопротивлялась уступкам и идее оставить права на вышеназванный дом'.
   Многое раскрывает случай, сохранившийся в документе из Национальных архивов. Эдвард испытывал к Ричарду признательность за верность, но она смешивалась со смутной боязнью. Кутила и добряк на троне, не учитывая эпизод с избавлением от Ланкастеров, с некоторой тревогой наблюдал за хладнокровной решимостью младшего брата. Ричард, с точки зрения Эдварда, чересчур агрессивно вел себя по отношению к шотландцам, против которых герцог демонстративно старался развязать боевые действия, позволившие бы ему, помимо прочего, заслужить новые лавры. В 1474 году, пока Эдвард и Яков III, король Шотландии, вели переговоры о мирном договоре, герцог Глостер увеличивал провокации, захватывая шотландские корабли и не отправляя заранее обговоренной комиссии для обсуждения проблем на границе. Потребовалось, чтобы английский монарх облек своего каноника, Александра Ли, в марте 1475 года полномочиями поехать и принести извинения Якову. Параллельно Александру Ли следовало напомнить Ричарду о необходимости уважать волю суверена и вернуть корабли: 'Король желает, дабы вы побеседовали с моим господином Глостером на эту тему, помня, что вышеназванное судно находится в его владении'. Ясно ощущалось взаимное раздражение двух братьев. В 1480 году Ричард собрал на границе с Шотландией войска, укрепил оборонительные рубежи замка Карлайл, велел доставить к нему пушки и арбалеты и принялся вести единичные нападения на цитадель Бервик, в надежде начать настоящую войну. Осуществление цели нуждалось в одобрении брата, что умножало препятствия, особенно учитывая финансовые сложности герцога. Эдвард сократил сумму годового вознаграждения хранителю западной Марки с 2 500 до 1 тысячи ливров. В 1480 году задолженности достигли уже более 3 тысяч ливров. В марте 1482 года он удержал из полагающихся Ричарду сумм цену, которую заплатили за 1 тысячу луков, происходящих из Тауэра. Немного погодя подобное вычитание коснулось 500 колчанов для стрел. Казначею был отдан приказ 'удержать в ваших руках 2 тысячи вышеназванных марок и столько же серебра, дабы возместить стоимость стрел'. Ричарду пришлось опять залезать в собственный кошелек, чтобы справиться со всеми проводимыми им приготовлениями. Нападения на Бервик дорого ему обошлись в отношении расходов на лечение раненых. Приезд королевского лекаря, Уильяма Хоббса, и 8 хирургов встал Глостеру в 13 фунтов 6 су. 13 фунтов 16 су 9 денье ушло на различные лекарство 'для использования вышеназванным герцогом на несомой им службе против шотландцев'. Войну с Шотландией Ричард действительно смог начать лишь в апреле 1482 года.
  
   Защитник города Йорка
  
   Герцог не прекращал, наравне с другими делами, курсировать по северу, дабы заставить чтить правосудие, в том числе, в отношении простых жителей, испытывавших к нему большую признательность. Он 'вершил добрый и справедивый суд для всех, кто его о том просил, богаты те оказывались или же бедны, возвышенны или скромны', - свидетельствует летописец. Особенно сильные связи поддерживал Ричард с городом Йорком, вторым в королевстве по количеству населения, насчитывавшего, может статься, 13 тысяч человек. В окруженном стенами Йорке господствующее положение занимает его выдающийся собор, Йорк Минстер, вместительный и величественный, один из прекраснейших в Европе, шедевр поздней готической архитектуры, окончательно завершенный в 1472 году. 60 церквей и находящихся внутри городской черты часовен, полтора десятка лечебниц, горделивый зал гильдий, залы торговых гильдий, среди которых присутствует зал торговцев-путешественников, монастыри и общины различных орденов, множество лавок: таким является главный город севера, управляемый мэром и собранием советников и пользующийся широким применением собственной воли, подтвержденным хартией свобод. Соединенный с морем через реку Уз, часто посещаемую ганзейцами, Йорк, со своей сотней разнообразных ремесел поддерживал активную торговлю со всеми прибрежными странами Северного моря.
   Ричард и Анна любили этот город, куда часто наведывались, останавливаясь в монастыре августинцев. При каждом въезде они получали подарки - рыбу, хлеб, домашнюю птицу и вино. Чета оказывалась вовлечена в городскую жизнь, принимала участие в рождественских и пасхальных процессиях, особенно в масштабном праздновании дня Тела Христова в первый четверг после Троицы, где бывала замечена в представлении чудес и театральных постановок на религиозные темы, устраиваемых гильдиями. В 1477 году герцога Глостера с супругой принимали члены уважаемой гильдии Тела Христова, что позволило совершить в соборе великолепные церемонии.
   Город глубоко почитал Глостера, доказав привязанность к Ричарду в декларации от октября 1477 года, сохранившейся в архивах Йорка. 'Испытывая особое доверие к вашему благородному и высокому господству по сравнению со всеми прочими (...), смиренно просим о вашей высокой и доброй милости стать посредником с королем, нашим господином и сувереном... а мы, ваши скромные слуги, всегда молим благого Господа о вашем процветании'.
   Действительно, Ричард никогда не отказывался прийти на помощь своим дорогим друзьям из Йорка, даже в самых простых вопросах. В 1475 году его вмешательство потребовалось, дабы велеть землевладельцам региона и, в особенности, епископу Дарема, снять садки, установленные на реке Уз и на других водных артериях. Эти садки захватывали огромное количество рыбы, в частности, лосося, что наносило ущерб крестьянам. В сотрудничестве с мэром города и графом Нортумберлендом герцог организовал комиссию, обязанную взять под надзор проявление уважения к такому запрету, и заверил местное самоуправление, что сделает 'все возможное ради блага Йорка'.
   В случае трудностей Глостер вмешивался незамедлительно. Так произошло в марте 1476 года, когда вместе с графом Нортумберлендом он привез 5 тысяч человек при начале разжигания мятежа солдатами, недовольными возвращением из Франции без добычи. Хотя Эдвард тогда потребовал принятия жестких мер, Ричард ходатайствовал в пользу города, добившись, чтобы монарх не отменял хартию о свободах Йорка. Признательный ему городской Совет решил, что 'при въезде герцогу предоставят в благодарность за недавнее заступничество перед сувереном о подтверждении местных свобод 6 лебедей и 6 щук'. Можно вспомнить и другой пример милосердия. В 1482 году, в результате схваток между городскими партиями, власти бросили в темницу несколько человек, попросив у Ричарда решить, какая тем положена мера наказания. Глостер простил смутьянов, велев их освободить. В качестве благодарности ему преподнесли дюжину кроликов, 6 фазанов, дюжину куропаток, хлеб и вино. В том же году секретарь казначейства герцога, оказавшись осмеян жителем Йорка, доставил его для наказания городским властям. Со своей стороны, местные члены Совета стали преследовать одного из горожан, позволившего себе шутить над герцогом Глостером. В 1476 году городской Совет выслал одного из служащих, Томаса Йоттена, за совершение злоупотребления. Последний воззвал о защите к графу Нортумберленду. Совет обратился к Ричарду, тот - к королю, и Эдвард подтвердил высылку Йоттена.
  Между городом Йорком и герцогом Глостером, казалось, царило совершенное понимание. Он мог даже вмешиваться в городские выборы по просьбе местных жителей, как это случилось в 1482 году, когда избрание Ричарда Йорка на должность мэра подверглась оспариванию его соперника, Томаса Рангвиша. Монарх приказал, чтобы результат временно заморозили, дабы специальная комиссия могла провести расследование. Тем не менее, через 2 недели Ричард добился от брата подтверждения избрания Ричарда Йорка. Представители городского самоуправления в полном составе и в алых одеяниях отправились тогда в монастырь августинцев, где находился герцог, - засвидетельствовать ему свои похвалы и благодарность сообщества. Описываемые доказательства благожелательности со стороны Ричарда, ведущего себя как господин и защитник, составляли яркий контраст с безжалостной суровостью, проявляемой им к противникам и соперникам. Великодушный к зависящим от него, Глостер считался хладнокровно избавляющимся от равных и от тех, чье могущество было способно бросить на герцога тень. В Лондоне затрагивалась тревожная сторона характера Ричарда, в Миддлхэме, в кругу верных сподвижников из Йоркшира, - он становился расслабленным и улыбающимся. Герцог вел спокойный и размеренный образ жизни, посещая владения и не чураясь участвовать в местных развлечениях и представлениях жонглеров. С супругой Анной Ричард образовывал представляющуюся единой чету, что не помешало ему, как кажется, завести несколько кратких внебрачных связей. Известны его двое незаконнорожденных детей: Джон из Понтефракта и Катерина, чьи даты рождения также покрыты для нас пеленой тайны. Как и дата появления на свет законного сына Ричарда, Эдварда. Впервые сведения о его существовании возникают случайно, в документе от 1 апреля 1477 года. Речь идет о тексте, в котором члены кембриджского Куинз-колледж, в благодарность за пожалование владений, объявили, что будут молиться за 'преуспевание Ричарда, называемого герцогом Глостером, герцогини Анны, его жены, и Эдварда, графа Солсбери, их перворожденного сына, а также за всех детей, которых Господь им еще пошлет'. Все, что можно об этом сказать, - наверняка, Эдвард родился до 1 апреля 1477 года и, скорее всего, после 1473 года, в замке Миддлхэм. Он умрет в возрасте 10 лет в 1484 году. У Ричарда и Анны больше детей не будет, хотя, судя по заметке в летописи Тьюксберийского аббатства, в 1476 году Анна родила маленького Джорджа, скончавшегося немного погодя после рождения.
   Источники молчат о чувствах Ричарда и Анны друг к другу, но, кажется, между ними господствовало настоящее взаимное доверие. Анна сопровождала супруга в некоторых поездках в Йорк и даже передавала ему часть ответственности во взаимоотношениях с городом, как свидетельствует о том документ 1475-1476 годов. Пара редко уезжала из Йоркшира, единственными поводами служили семейные события, участия в которых избежать не получалось. Это не удавалось, особенно, внутри королевских кланов. В качестве примера можно привести праздники, устроенные в Лондоне в январе 1478 года в честь заключения брака второго сына Эдварда IV, 4-летнего герцога Йорка, с 6-летней Анной Моубрей, наследницей герцога Норфолка. На протяжение недели сменяли друг друга пиры в Вестминстере и турниры, где демонстрировали свои успехи Томас Грей, маркиз Дорсет, сын королевы от первого брака, Ричард Хаут и граф Риверс. При постановке зрелищного эпизода последний, 'возвышенный и вооруженный, словно белый отшельник' находился в окруженном стенами уединении, покрытом черным бархатом. Ричард не принимал участия в этих ребяческих играх испытывающей закат знати, первые места в которых основательно заняли члены семьи нелюбимой населением королевы Елизаветы Вудвилл.
  
   На пути к возобновлению Столетней войны?
  
   В 1475 году Ричарду, наконец, представилась возможность показать себя на настоящей войне против привычного противника, французов. Это было тем, на что герцог, по меньшей мере, надеялся. Действительно, еще с 1472 года, избавившись от ланкастерской угрозы, Эдвард IV грезил о возобновлении завоевания 'своего' королевства, Франции, от которого ему с 1453 года не осталось ничего, кроме Кале. Речь шла не больше, не меньше, как о продолжении Столетней войны, конца чему не обнаруживалось ни в одном из мирных договоров. Ради нее требовалось образовать военный союз с зятем, герцогом Бургундским. Английское общественное мнение смотрело на предприятие благосклонно. Многие тосковали по великой эпохе битв при Креси, при Пуатье и при Азенкуре, по приключениям, по сказочной добыче, по славе и по трофеям, привозимым из Франции. Проект союза разрабатывался, начиная с 1472 года, когда в Лондоне проходили обсуждения между господином Грютюзом и Эдвардом. В 1473 году лорд Гастингс проводил переговоры сначала в Брюгге с Карлом, а затем с герцогиней Маргаритой, сестрой Эдварда, в Генте. В марте 1474 года Джон Мортон и лорд Дюрас возобновили дискуссию в Генте, после чего, в апреле, в Люксембурге, вернулись к разговору с герцогом. 22 апреля договор был готов. Мортон и Дюрас повезли его текст своему суверену, и 25 июля тот одобрил документ при проезде через английскую столицу бастарда Антуана.
   Лондонский договор предусматривал, что 1 июля 1475 года Эдвард IV, 'король Франции и Англии' высадится на побережье первой из указанных стран с войском от 10 тысяч до 20 тысяч человек. Герцог Бургундский должен был присоединиться к нему с армией, насчитывающей 10 тысяч человек. Они победят узурпатора Людовика XI и захватят Францию. Герцог Бургундский получит в полное владение окрестности Соммы, Невера, герцогство Бар, графство Ретель, графство Шампань целиком и оставит для Эдварда свободный доступ в Реймс для церемонии помазания на правление.
   В просторечье подобное называют - продать шкуру медведя до его убийства. Каким образом эти монархи после жалких военных кампаний 1471-1472 годов, когда их войска месяцами топтались, осаждая убогие селения и опустошая деревни, так и не добившись решительного сражения, могли хоть на мгновение подумать, что в течение нескольких недель завоюют французское королевство? Тем более, прежде им следовало решить несколько проблем. Карл Смелый, сильнее, чем когда-либо заслуживавший такого прозвания, оказался втянут в военно-политические интриги со Священной Римской империей. С 30 июля 1474 года его армия стояла перед незначительным рейнским городком Нойсом, который не удавалось захватить, несмотря на использование для этого значительных средств. Лондонский договор предписывал начать наступление на Людовика XI 'до 1 июля 1475 года'. В январе, когда осада Нойса продолжалась уже на протяжение 6 месяцев, Эдвард принялся беспокоиться: будет ли его союзник готов к нужному времени? Английские посланники отправились на переговоры с Карлом, который стремился успокоиться. Минуло еще 2 месяца, а осада все еще не продвинулась ни на шаг. Лорд Дакр встретился в Генте с герцогиней Маргаритой Йорк, также, как и брат встревоженной, из-за лицезрения упрямства супруга. Эдвард теперь благосклонно смотрел на высадку в Кале. К апрелю его нетерпение возросло, и король начал серьезно сомневаться в намерениях Карла. 29 апреля он послал брата супруги, Энтони Риверса, лорда Скейлза, в Нойс для переговоров с миланским дипломатом Панигаролой, чтобы 'подтолкнуть и живо надавить на господина герцога с целью снятия им этой осады и движения во Францию, ибо монарх Англии уже собирается туда и находится наготове. Иными словами, его суверен рассердится. Англичане намерены прийти во Францию с 35 тысячами или с 40 тысячами человек, не меньше'.
  Со своей стороны Эдвард столкнулся с некоторыми трудностями по финансированию похода. Пусть общественное мнение относилось к нему великолепно, восторг заметно схлынул при необходимости платить особые пошлины, одобренные Парламентом, для снаряжения и снабжения армии. Сбор начался с 1472 года но не принес больше, чем 31 410 фунтов стерлингов 14 су и 1 денье. В 1473 году правительство объявило о еще 2 видах налогов, в размере 15 и 10 доли, рассматриваемых в качестве 'добровольных' взносов от чистого сердца, но все это давало мало плодов. Новые пошлины, введенные в 1474 году, принесли 51 147 фунтов стерлингов 4 су и 7 денье, но эту сумму к дню Святого Иоанна в 1475 году собрали исключительно наполовину, остальное пришло к дню Святого Мартина (11 ноября). В итоге в казне все равно сосредоточилось 118 625 ливров, из чего следовало выдать жалованье 13 тысячам лучников, и налогоплательщики твердо надеялись, что будущее окупит их мучения.
   Не последним делом считалась и подготовка дипломатической почвы. Фердинанд Неаполитанский согласился, равно как сделали и герцог Урбинский, Федерико Убальди, и Франциск II, герцог Бретонский, принять участие в снабжении контингента и в проведении нападения на Нормандию. Наконец, 3 ноября 1474 года был подписан договор с Шотландией, предусматривавший грядущее бракосочетание между 10-летним принцем Яковом Шотландским и 4-летней принцессой Сесиль, дочерью Эдварда IV. Таким образом, английский суверен мог вести кампанию во Франции, не опасаясь удара в спину.
  Эдвард собрал в графстве Кент внушительную армию, в основном, с помощью отступных, договоров, согласно которым, значительные вельможи брали на себя обязательство снабжения конкретного личного состава посредством выплаты денежных компенсаций. К нему сейчас же устремилась знать, воодушевленная перспективой обновить совершенные в прошлом славные подвиги и привезти домой полученную с помощью грабежа и выкупов богатую добычу. Ричард и Джордж оказались не в последних рядах среди воспламенившихся, они с рвением соперничали друг с другом. Кларенс обязался снабжать 120 вооруженных солдат и 1 тысячу лучников. За Глостером, как говорили, шли 3 тысячи лучников в ливреях с его символом, белым вепрем. Выбор подобного животного мог показаться странным. Тогда как благородными считались львы, орлы, леопарды и другие когтистые создания, включая грифонов, и сеньоры с гордостью устанавливали их к себе на гербы, дикий вепрь, что демонстрирует Мишель Пастуро в своем 'Средневековом бестиарии', отличался дурной репутацией. Черный, грязный, зловонный, хрюкающий, раздражительный и живущий во мраке, он вызывал всеобщее презрение. Историки задают себе вопрос о причине, толкнувшей Ричарда принять в качестве символа именно его. Шла ли речь об анаграмме, происходящей от латинского названия города Йорк, Eboracum? Или об аллюзии на легенду о Гае Уорике, в которой присутствует загадка о 'сильном и мощном, как вепрь'? Животное, действительно, считалось храбрым и способным сражаться до самой смерти. Скорее всего, у объяснения существует религиозная подоплека. Герцог Глостер был особенно предан культу святого Антония. Легенда рассказывает, что тот в течение 25 лет прожил в пустыне, в обществе одного вепря.
   Тем временем, знать примыкала к суверену со всех сторон. Герцоги Норфолк и Саффолк каждый привели по 40 вооруженных солдат и 300 лучников, граф Нортумберленд - соответственно - 60 солдат и 350 лучников. В общем счете, явились 5 графов, 13 баронов, 150 баронетов и рыцарей, 1 500 вооруженных людей, 12 тысяч лучников, а с ними - артиллерия и оборудование для осады. В том числе, вид инженерных войск, дабы копать окопы. Они были собраны близ Кентербери. Занимающий один из первых зрительских рядов, как представитель Людовика XI, Филипп де Коммин в процессе проводимой кампании испытывал изумление:
   'Следует, однако, рассказать о короле Англии, который держал свою армию в Дувре, откуда собирался переправить ее морем в Кале. Армия эта была самой большой, какую только короли Англии переправляли за море, и вся состояла из конницы; по снаряжению и вооружению она была лучшей из всех, которые когда-либо вторгались во Францию, и в ней были все или почти все сеньоры Англии. Она насчитывала 1500 кавалеристов на хороших лошадях, по большей части в латах и богатых одеждах по нашей моде и с большим конным сопровождением; 15 тысяч конных лучников с луками и стрелами и множество пешей и другой прислуги, чтобы ставить палатки и шатры, которых было множество, а также обслуживать артиллерию и возводить лагерные укрепления' (Филипп де Коммин 'Мемуары'. М., 'Наука', 1986. Перевод, статья и примечания Ю.П. Малинина). Продолжая находиться на английском берегу, Эдвард, ради соблюдения обычая, отправил герольда 'Сокола' - представить Людовику XI собственные требования: вернуть Гиень и Нормандию, иначе будет развязана война. Тем не менее, Карл Смелый все еще стоял перед городом Нойсом, который он упрямо желал взять, прежде чем присоединиться к англичанам, а это Эдварда всерьез беспокоило. 'Король Англии', - сообщает де Коммин, - 'и все сеньоры его королевства были чрезвычайно недовольны тем, что герцог Бургундский так тянет, и, кроме просьб, они прибегли к угрозам, поскольку понесли большие расходы и потому, что время уходило'. Мы говорим об июне, а кампанию планировалось начать 1 июля. Маргарита Йорк, от имени брата, убеждала супруга оставить осаду, но напрасно. Граф Риверс и Ричард Мартин уже не пользовались успехом. Герцог Бургундский удовольствовался предоставлением в распоряжение Эдварда 500 кораблей с плоской палубой, чтобы переместить английскую армаду из Дувра в Кале. Перевоз стартовал 4 июля и должен был продлиться в течение 3 недель. 'Когда король Эдуард находился в Дувре, готовясь к переправе, герцог Бургундский прислал ему 500 голландских и зеландских барок, плоскодонных и с низкими бортами, приспособленных для перевозки лошадей - их называют скютами, и пришли они из Голландии. Но, несмотря на большое число этих и всех тех судов, что сумел приготовить сам король Англии, на переправу от Дувра до Кале было затрачено более трех недель. Так что Вы видите, сколь трудно было королю Англии переправиться во Францию'. Можно сделать добавления к тексту Филиппа де Коммина: Людовик XI легко мог разрушить в процессе всей операции эти попытки высадки, но он в морском деле ничего не понимал.
   Ровно накануне оставления Дувра Эдвард послал герольда, прозванного 'Подвязкой', бросить вызов королю Франции, 'составленный на прекрасном языке и в изящном стиле (уверен, что англичанин никогда так не напишет)', - иронизирует де Коммин. 'С требованием вернуть ему Французское королевство, которое должно ему принадлежать'.
   6 июля Эдвард уже находился в Кале. Он ожидал герцога Бургундского и его армию. Вместо этого английский суверен увидел сестру, Маргариту Йорк, с сопровождающими ее дамами, которых Карл Смелый послал, дабы заставить союзников запастись терпением. Да, бургундец покинул Нойс 27 июня, но он стремился сначала решить свои проблемы с Лотарингией. Что и поехал лично объяснять королю Англии в Кале 14 июля. Как и следовало ожидать, встретили его прохладно: куда исчезли 10 тысяч обещанных солдат? Карл попытался успокоить родственника новыми обещаниями и лестью: войско прибудет, только использует время для завоевания Лотарингии и скоро окажется на месте. Впрочем, он заметил, что у Эдварда нет необходимости в поддержке, - его армия настолько великолепна, что англичанин в состоянии завоевать Францию и один. Да и как прокормить лишних 10 тысяч человек на уже и так обнищавшей территории? Союзники пришли к согласию на основе следующего плана: англичане пойдут к Шампани через Перонн и Сен-Кантен, где их с распростертыми объятиями встретит коннетабль Сен-Поль, далее они двинутся к Реймсу, и там Эдварда помажут на царство как короля Франции. На протяжение данного периода Карл займется завоеванием Лотарингии, а потом присоединится к королю в Реймсе.
   Итак, английская армия тронулась в путь. Но в ее рядах больше не чувствовалось воодушевления. Эдвард с наместниками начинали сомневаться в успехе предприятия и спрашивать себя, не посмеялся ли над ними Карл Смелый? Именно поэтому король Англии настоял на незаметных взаимных посылках с Людовиком XI. Неудачи, следовавшие одна за другой с самого прибытия в Кале, убедили Эдварда, - завоевание Франции совершенно невозможно: союзники, герцог Бретонский и герцог Бургундский не привели обещанных войск, к тому же, абсолютно не по-дружески принятый на бургундских землях, английский суверен встретил там только недоверие. Карл не позволил войску родича пройти через Перонн; в Сен-Кантене, где предполагалось, что коннетабль Сен-Поль раскроет им объятия, армию удержали на расстоянии выстрелами из пушек, - вельможа еще раз успел поменять лагерь. Так как Людовик XI, со своей стороны, был готов на все, дабы разделить противников, монархи не замедлили найти взаимопонимание. Эдвард и Людовик обменялись сообщениями, пусть и осторожными сначала, - лед недоверия еще не оттаял. 12 августа английский суверен освободил французских заключенных, которых обязал предложить собрату переговоры. Тот ответил на следующий же день через посредство слуги, переодетого в вооруженного герольда, выдвинув идею более официальной встречи между посланниками.
   Происходящие перемещения, уловки и перемены отвлекали советников Эдварда IV, прибывших на материк со значительным войском и стремлением сражаться, дабы повторно покорить Францию с помощью герцога Бургундского. Они наблюдали, как славные перспективы исчезают из вида, и их заменяют нечестные сделки с противником за спиной у союзников. Филипп де Коммин веселился, утверждая, - англичане отчасти простаки и не привыкли к тонкостям материковой политики.
  'Англичане подозрительны, непривычны к настоящему ходу событий, поэтому изумлены' (...)
  'Король Эдвард и его люди не слишком разбирались в делах этого королевства и действовали довольно неумело, поэтому они не могли сразу же понять, к каким обманам прибегают здесь и в других местах. Ибо по натуре англичане, никогда не покидавшие Англию, очень холеричные люди, как и все народы холодных стран. Наша страна, как Вы знаете, расположена между холодными и жаркими странами, таким образом, мы берем кое-что и от жаркого пояса, и от холодного, поэтому люди у нас двух темпераментов. И, по-моему, во всем мире нет страны, лучше расположенной, чем Франция'.
  Смятение советников Эдварда IV обнаружилось в процессе собрания Большого Совета, устроенного сувереном перед отправкой посланников. Среди присутствовавших можно было увидеть графов Нортумберленда и Пембрука, герцогов Норфолка и Саффолка, лордов Гастингса, Стенли и Говарда и, разумеется, герцогов Кларенса и Глостера. Мнения разделились. Большинство враждебно относились к прерыванию начавшейся кампании, что лишило бы их славы и добычи, тогда как они уже потратили на поход и амуницию к нему внушительные средства. Самым резким из противников переговоров оказался Ричард. Он синим пламенем горел, желая добраться до поля битвы.
  
   Пикиньи: расчетливость Эдварда и неподкупность Ричарда. 1475 год
  
   Как бы то ни было, в результате переговоров верх очень быстро одержало мирное решение, прозвучавшее звонко, хотя и неровно. С 18 августа входит в действие крайне затратное для Людовика XI соглашение. Он немедленно выплачивает Эдварду 75 тысяч экю, возмещая расходы на поход. Далее следует каждый год отдавать еще по 50 тысяч экю, - половину суммы на Пасху, половину - в Михайлов день. Более 50 тысяч экю шли на выкуп Маргариты Анжуйской, продолжающей находиться в заключении в лондонском Тауэре. Между двумя суверенами был подписан новый договор о перемирии, сроком на 8 лет, и о проекте брака между 5-летним дофином Карлом (будущим Карлом VIII) и 10-летней старшей дочерью Эдварда, Елизаветой. Подданные и Людовика, и Эдварда могли отныне беспрепятственно перемещаться по территории обоих государств. Вопрос о статусе 'короля Франции и Англии', требуемом Эдвардом, оказался отставлен в сторону. В обмен на что монарх Туманного Альбиона обязывался вернуться домой. В конечном итоге, англичане показали себя менее простодушными, чем их выставлял Филипп де Коммин. Эдвард с 15 тысячами человек совершил путешествие во Францию, и их расходы были оплачены французами, внесшими приятное дополнение в многолетний бюджет соседей с другой стороны Ла Манша. Людовик же XI сберег королевство от войны и изолировал герцога Бургундского. Мерзко, конечно, но финансово все это легло на плечи исключительно его подданных. Всемирный паук не замедлил, впрочем, их известить: я помог вам избежать боевых действий, но теперь придется платить, - написал он обращение к ним по образцу к своим: 'дорогим и возлюбленным горожанам, простолюдинам и жителям нашего города, а также города Лиона' 4 сентября:
   'Мы выставили (...) из нашего государства и отправили домой, в Англию, ее короля с его войском, которые (...) приплыли, высадились на берег и втащили туда корабли, доставившие в наши земли эту огромную и мощную армию (...). Чтобы добиться вышеописанного, нам пришлось пообещать и вручить серьезные денежные суммы королю Англии и другим сеньорам, находившимся в его обществе, которые следовало им заплатить, предъявив в течение короткого промежутка времени. (Также) мы (...) решили и постановили, что (...) вы соберете сумму, насчитывающую 3 тысячи турских ливров...'
  Очевидно, что, узнав о подобном проекте согласия между двумя суверенами, в ярость пришел конкретный человек: Карл Смелый, пребывавший в Валансьене. Он во весь опор примчался 19 августа в Перонн, где находился Эдвард, ворвался в его шатер и потребовал объяснений. Громким голосом и на английском языке, дабы слышало монаршее окружение, Карл без стеснения выразил гнев. Оскорбительным образом герцог Бургундский напомнил английскому суверену об одержанных во Франции победах его предшественников и объявил, что не испытывает в нем нужды, дабы бросить вызов Людовику XI. Филипп де Коммин дополняет:
   'Король Английский был поражен столь неожиданным приездом и спросил у него, что его привело, видя, что тот разгневан. Герцог ответил, что приехал говорить с ним. Король спросил, желает ли он говорить наедине или на людях. (...) Герцог пришел в ярость, заговорил по-английски (он знал этот язык), стал напоминать о многих прекрасных подвигах английских королей, совершенных во Франции, и о великих тяготах, которые те с честью несли, и всячески хулил это перемирие, говоря, что он призывал сюда англичан не ради своих нужд, а чтобы они вернули себе то, что им принадлежит (...). Король Английский с явным неудовольствием воспринял слова герцога, как и члены его совета; но другие, недовольные этим миром, хвалили герцога за его речи'.
   Среди тех, 'кто был недоволен этим миром', находился Ричард, которого Людовик XI попытался его обольстить богатыми дарами. Французский суверен привык к подобным методам, убежденный, что покупается в нашем мире все, вопрос стоит лишь о стоимости. Ему удалось подкупить Эдварда, почему не подкупить еще и младшего брата, Ричарда? Как Людовик уточнил в послании к лионцам, он вручил 'серьезные денежные суммы' не только королю, но также и 'другим сеньорам, находившимся в его обществе', дабы они проявили благосклонность к политике мира с Францией, и не смотрел при этом на расходы. 1 тысяча крон ежегодного содержания пошла на счет канцлера Ротерхэма, 600 крон - Джону Мортону, 1 200 крон - Томасу Монтгомери, равно как и лорду Говарду, 2 тысячи крон - лорду Гастингсу. Последний, использующий все кормушки, уже приложил руку к содержанию в 1 тысячу крон от герцога Бургундского, но смог оценить, по сравнению с аргументами Карла Смелого, аргументы французского короля как более убедительные.
   Людовик XI не забыл и о войске: 25 августа монарх велел привезти из Бургундии 300 повозок с вином (не было ли это подмигиванием противнику?) и пригласил расположившихся лагерем перед Амьеном английских солдат прийти бесплатно выпить и перекусить за здоровье французского суверена в городские трактиры. Дабы привлечь их, как свидетельствует Филипп де Коммин, - 'Он приказал установить при входе в город два больших стола, по одному с каждой стороны ворот, и уставить их вкусными и разнообразными яствами, вызывающими жажду, самыми лучшими винами, какие только можно вообразить, и поставить прислугу. О воде и речи не было. За каждый из этих двух столов усадили по пять или шесть человек из хороших фамилий, самых толстых и жирных, чтобы привлечь желающих выпить'. Подкупленные люди не испытывали необходимости в подобном приглашении: началась толчея, в трактирах пришедшие принялись оттеснять друг друга. 'Когда они появлялись в городе, то, где бы ни останавливались, они ни за что не платили; там было девять или десять таверн, хорошо обеспеченных всем, что необходимо, куда они заходили выпить и закусить, требуя все что угодно. И продолжалось это три или четыре дня'. Улицы Амьена заполонили 10 тысяч пьяных англичан. Де Коммина это потрясло. В обществе маршала Жье он отправился лично удостовериться в происходящем на месте. 'Мы зашли в одну таверну (...) хотя еще не было и девяти часов утра. Дом был полон: одни пели, другие, напившись, спали'. Людовик XI находился в восхищении. В конце концов, 'король Английский был предупрежден об этом беспорядке и устыдился'. Униженный поведением своих войск, он отдал приказ оставить город. Вопрос о вторжении и о войне уже не стоял столь остро. Как для пехотинцев, так и для их глав французский суверен решительно превратился в доброго товарища, обладающего прекрасным чувством гостеприимства.
   Все это явно не приходилось по вкусу Ричарду. Приплыв во Францию, чтобы сражаться, а не пировать, вместе с несколькими соратниками он показал себя противником договора с Людовиком XI. С точки зрения герцога Глостера, Эдвард предал своего союзника, герцога Бургундского, и Ричард демонстрировал плохое настроение на протяжение всего процесса переговоров. Французский монарх стал видеть в нем заклятого врага, даже совершил попытку подкупить, наравне с остальными, но тщетно. После знаменитой встречи, состоявшейся 29 августа в Пикиньи между Людовиком XI и Эдвардом IV, Ричард отказался сопровождать брата на воздвигнутый по случаю мост через Сомму. Филипп де Коммин стал одним из находящихся в первом ряду свидетелей. Он был рядом с королем Франции и пользовался сомнительной честью носить те же одеяния, что и Всемирный паук, дабы разделить с ним риск оказаться убитым. У современников сохранилось в памяти убийство при похожих обстоятельствах герцога Бургундского, Жана Бесстрашного, на мосту Монтеро в 1419 году. Что до Эдварда, он облачился в роскошное платье из золотого полотна и красного атласа. Английского короля сопровождала дюжина знатных вельмож, в том числе и его брат, Джордж Кларенс, но Ричард там отсутствовал. Несколько лет не видевшийся с Эдвардом де Коммин отметил, что тот набрал в весе: 'Это был очень красивый высокий государь, но он начал полнеть, и раньше, когда я его видел, он был красивей'. Сначала встреча королей состоялась при наличии в середине моста изгороди. После взаимных поклонов 'все трое приступили к пожатиям рук'. Любезностями обменивались на французском языке, ибо Эдвард мог изъясняться 'на довольно хорошем французском языке'. Людовик XI преподнес ему экземпляр текста соглашения, английский монарх прочитал и выразил свое одобрение.
  Затем каждый из суверенов достал собственный кусочек Истинного Креста, - а у кого такого в ту эпоху не было? - и они принесли присягу почитать заключенный договор. Отдав дань соблюдению формальностей, собеседники стали вести себя свободнее, даже шутить. Людовик XI, как обычно, когда его оставляло напряжение, перешел к мелким шалостям. Зная о слабости Эдварда по отношению к красивым женщинам, он предложил пригласить того провести несколько дней в Париже, где обреталось множество прелестниц, после чего попросил исповедника отпустить ему этот грех. Исповедником Людовика был Карл де Бурбон, 'добрый товарищ', уже 11 лет занимавший кафедру архиепископа и в совершенстве разбирающийся в вопросах человеческих слабостей. Как всегда, монарх потом пожалел о сорвавшейся шутке: 'Надеюсь, он не принял сказанное всерьез', - доверился Людовик де Коммину, - 'и не собирается взять привычку наведываться в Париж, который успел повидать слишком много английских королей'.
   'Он считал, что король Английский был явно склонен прокатиться в Париж, что ему совсем не нравилось, и говорил: 'Он необычайно красив, этот король, и безмерно любит женщин. А в Париже он может найти какую-нибудь красотку, которая его столь прельстит прекрасными речами, что ему, пожалуй, захочется вернуться'. И сказал, что предки короля Англии слишком долго жили в Париже и Нормандии, но по сю сторону моря его общество мало приятно, а вот когда он за морем, то он желанный друг и добрый брат'.
   Иными словами: в целях сохранения прочности нашей дружбы, будет лучше, чтобы каждый оставался дома.
  На повестке дня продолжал висеть вопрос Ричарда, герцога Глостера, чье противодействие договору огорчало Людовика XI, не жалевшего усилий для его соблазнения:
   'Король отправился в Амьен, а король Английский - к своему войску, куда ему прислали из дома короля все необходимое, вплоть до факелов и свечей. На этом собеседовании не присутствовали герцог Глостер, брат короля, и некоторые другие, недовольные этим миром. Но позднее они появились, и герцог Глостер вскоре даже посетил короля в Амьене, и король сделал ему прекрасные подарки - посуду и хорошо снаряженных лошадей'.
   Ничего не помогло. 4 сентября 1475 года английская армия, к великому облегчению Людовика XI отплыла в Кале. Эдвард тоже мог ощущать удовлетворение: он чудесно провел во Франции время, его расходы оказались возмещены, сложившееся положение принесло с собой утешающее денежное содержание, при этом войско не выпустило ни единой стрелы. Да и главные советники, в отсутствие добычи и выкупов, равно воспользовались щедротами Людовика. В конце концов, недовольство проявлял народ. Население выплачивало налоги, предназначенные на проведение военной кампании, а не на туристическую поездку в Пикардию и не на сделку, рассматриваемую многими, как постыдную. Трудившиеся ради установления мира советники оказались оскорбленными, а суверен, окруженный судьями, был вынужден осуществить путешествие по стране, дабы заставить недовольных замолчать. Уволенные солдаты превратились в один из проблемных вопросов: разочарованные и лишенные битв и грабежей, они принялись сеять в Англии беспорядки. Ричарда, напротив, хвалили за его критику договора, и он каждому, желающему послушать, объяснял степень обоснованности ярости Карла Смелого и то, что подписанное соглашение является настоящим предательством. Впрочем, вернувшись в Англию, герцог удалился в дорогой ему Йорк и в течение полутора лет оставался в Миддлхэме, демонстративно держась в стороне от дел. Глостер покидал север лишь раз - ради церемонии переноса тел отца и брата Эдмунда в Фотерингей.
   Одна из статей договора предусматривала освобождение Маргариты Анжуйской за внушительный выкуп размером в 50 тысяч крон. Будучи сначала перевезена из Тауэра в Виндзор, а затем в Уоллингфорд под присмотром герцогини Саффолк, она оказалась отправлена во Францию в марте 1476 года. Людовик XI, посчитавший, что решение судьбы Маргариты обошлось ему слишком дорого, обязал бывшую королеву отказаться от прав ее отца на Анжу, Лотарингию, Бар и Прованс в качестве компенсации. Всемирный паук обеспечил Маргарите содержание в 6 тысяч ливров, и она уехала в одно из владений батюшки, где и умерла в августе 1482 года. Людовик XI обратился тогда к верным ему с прощальной речью: 'Она назначила меня своим наследником, и это все что мне осталось. Не сохраняйте о ней в памяти ничего, что доставило бы мне большое неудовольствие'.
   Истинным победителем в произошедшей в Пикиньи истории стал именно французский суверен. Людовик изолировал герцога Бургундского, заключившего с ним 13 сентября в Солевре перемирие. Он избавился от английской угрозы посредством взноса значительного содержания противнику - 'дани', как назвали бы это англичане, в размере 50 тысяч крон, но и та выполнила службу по оказанию на Эдварда давления. Французский король знал, как сильно последний нуждается в подобной сумме, и перечислял ее дважды в год с продуманным заранее опозданием на 3 или на 6 месяцев. Промедление заставляло англичанина чувствовать, до какой степени он зависит от доброй воли соседа. Людовик XI относился к обязательствам договора в Пикиньи свободно. У него не было ни малейшего намерения женить сына на принцессе Елизавете, и отец жениха под различными предлогами затягивал ход событий. Впрочем, после смерти Карла Смелого 5 января 1477 года перед Нанси, Людовик попытался втянуть Эдварда в войну с Марией Бургундской, дочерью и наследницей герцога, распространяя ложные новости и предлагая английскому монарху позволить ему взять Голландию, Зеландию и Брабант. Но раньше времени умудренный годами Эдвард отказался бросаться в следующие приключения. Тем более, что у него опять возникли проблемы в собственном государстве.
  
  Казнь Джорджа, герцога Кларенса (1478 год)
  
   Угроза, на этот раз, исходила от родного брата короля, Джорджа, герцога Кларенса. На протяжение некоторого периода взаимоотношения между родственниками основывались на взаимном недоверии. Кларенс, достигший в 1475 году возраста 26 лет, был молодым смутьяном, ревнующим к братьям и уже успевшим закалиться в горниле интриг по захвату короны. Он сражался бок о бок с Уориком против Эдварда, запустил слухи, обвиняющие последнего в незаконнорожденности и нашел взаимопонимание с Маргаритой Анжуйской и Ланкастерами, надеясь стать наследником трона по линии Генри VI. Все эти изменнические действия получили прощение, но в Лету не канули. Джордж пытался воспротивиться браку Ричарда и Анны Невилл и, за счет младшего брата, завладел землями и титулами, ему полагающимися. Во время истории в Пикиньи, в пику Глостеру, Кларенс советовал решить вопрос в финансовой сфере и сопровождал короля на предназначенный для встречи мост. Находясь во Франции, Джордж общался с Людовиком XI, не преминувшим ему польстить и постараться разжечь зависть к старшему брату.
   Таким образом, после возвращения войска в Англию, Эдвард вдвойне начал испытывать к Джорджу недоверие. 'Эдвард не хотел, чтобы братья вернулись домой до него, ибо опасался проблем, особенно, со стороны герцога Кларенса, ранее уже пытавшегося сделаться монархом', - писал миланский дипломат, и Кройлендская хроника подтверждает его страхи: 'Несомненно, суверен был глубоко встревожен создавшимся положением и знал о настроениях народа, которого сейчас казалось легко увлечь на бунт, отыщись подходящий для того руководитель'.
   И этим руководителем прекрасно мог оказаться Кларенс, в начале 1477 года нашедший себе еще одну причину для недовольства. 22 декабря 1476 года скончалась его супруга Изабелла, старшая дочь Уорика. Смерть, вероятно, произошла в процессе родов. Спустя несколько дней, 5 января 1477 года, близ Нанси был убит Карл Смелый. Наследницей он оставил 20-летнюю дочь от первого брака, Марию Бургундскую. Девушка стала самой желанной из европейских невест. Воодушевляемый сестрой, Маргаритой Йорк, вдовой Карла Смелого, Джордж немедленно посватался к ней. Но подобному союзу мешали многочисленные препятствия, начиная с отказа самой Марии, нуждавшейся в более надежном спутнике жизни, чем герцог Кларенс, в том, который бы защитил ее от претензий со стороны Людовика XI, уже отправившего войска занимать Фландрию и Артуа. Эдвард в равной степени противодействовал этому браку, отчасти превратившему бы братца Джорджа в чрезмерно влиятельного соперника, отчасти повлекшего бы осложнения с королем Франции, который бы не преминул прекратить перечисление ежегодного содержания в 50 тысяч крон. Кроме того, среди претендентов на руку Марии Бургундской присутствовал родной сын императора Священной Римской империи, Максимилиан Габсбург, женившийся на девушке в августе 1477 года. Рассвирепевший Кларенс обвинил брата в крахе своих планов. С данного момента, как рассказывает Кройлендская летопись, 'каждый начал смотреть на другого совсем не по-братски'. Джордж удалился в принадлежащий ему замок Уорик, а посещая двор, демонстративно отказывался пить там и есть, намекая, что его стремятся отравить. Особенно сильно Кларенс злился на королеву, Елизавету Вудвилл, предложившую посвататься к Марии Бургундской своему брату Энтони, графу Риверсу.
   В апреле 1477 года Кларенс показал, насколько ему плохо, велев казнить служившую его покойной жене Анкаретт Твинихо, которую без каких-либо на то доказательств обвинил в отравлении Изабеллы. Несчастную женщину привезли в крепость Уорик и подвергли продлившемуся 3 часа разбирательству с судьями, перепуганными, в свою очередь, угрозой 'потерять жизнь и имущество'. Анкаретт сразу же повесили, как и некого Джона Тарсби, обвиненного в отравлении младшего сына Джорджа. Последний желал этим навести окружающих на мысль о действиях несчастных по указке Вудвиллов. Описанные казни являлись настоящими убийствами, незаконными мерами, посягающими на королевские полномочия. Гнев Эдварда на брата поддерживался Елизаветой Вудвилл, опасающейся, по словам Кройлендской летописи, 'что ее дети от суверена не смогут править, по меньшей мере, пока не устранят герцога Кларенса'.
   Правдоподобие таких предположений возросло в мае 1477 года, когда оказался задержан астролог из Оксфорда, Джон Стейси, подозреваемый в применении колдовства. Расспрошенный с помощью действенных в ту эпоху средств он вовлек в дело одного из членов дома герцога Кларенса, Томаса Бардетта, и коллегу-астролога, Томаса Блейка, предсказавших, в соответствии с их гороскопами, преждевременную смерть короля, а также его сына. 12 мая троица предстала перед судом монаршей скамьи, услышала обвинения в общении с покойниками и в 'распространении и умножении ложных и изменнических соблазнительных писем, стихов и баллад с жалобами и с пленяющими и предательскими доводами, заставляющими население больше не любить суверена, оставить его, восстать, объявить ему войну с целью погубить властителя, равно как и сына того, принца'. Бардетта и Стейси повесили на лондонском Тайберне.
  Прямой прицел шел конкретно в сторону Кларенса, основываясь на его близости с Бардеттом, и тогда же двор потребовал, чтобы Джордж прислал документы процесса Анкаретт Твинихо для рассмотрения их в Вестминстере. Герцог отреагировал резко и неуклюже, чем лишь отягчил свое дело. В конце мая он ворвался на собрание Совета в Вестминстере со своим глашатаем, Джоном Годдардом, зачитавшим там бумагу о невиновности господина. Только этот самый Годдард уже пользовался известностью как защитник прав на корону в 14710 году Генри VI. Находившийся в Виндзоре Эдвард оказался 'крайне недоволен и напомнил обвинения, выдвигавшиеся против брата и долго хранимые монархом в глубине души', - как говорит о том Кройлендская летопись. Вспомнившиеся обвинения сыграли сокрушающую роль: Кларенс пустил сплетни о незаконнорожденности Эдварда, о неправомочности его брака, о применении братом колдовства, о попытке отравления среднего Йорка, об 'истощении того, словно свечки, которая сгорает', о приказании соратникам 'быть готовыми при полном снаряжении в назначенный час вмешаться...дабы развязать против суверена боевые действия'. Тогда же Людовик XI предупредил английского собрата, что его агенты в Бургундии узнали, - Джордж просил руки Марии, надеясь воспользоваться ею, как средством заполучить корону. Было из чего выбрать, дабы определить позицию Кларенса в качестве государственной измены. К концу июня Эдвард вызвал брата в Вестминстер, где в присутствии мэра Лондона 'лично стал рассматривать поступки герцога...серьезно, учитывая презрение последнего к законам королевства и значительную угрозу его для судей и присяжных страны'. Джорджа Кларенса задержали и заперли в Тауэре.
   Суд над ним состоялся спустя 6 месяцев, 16 января 1478 года, включив в себя акт о лишении гражданских и имущественных прав, зачитанный перед Парламентом и раскрывающий 'презреннейшее и противоестественное предательство, совершенное ранее в период правления'. Чтобы исход не внушал сомнений, в этот раз состав заседателей Парламента представлял 'лиц, основательно мучающихся вопросом, - обвинители они, либо же свидетели', - рассказывает нам Кройлендская летопись. Обвинение вел сам суверен, а защита находилась в ведении Джорджа Кларенса: брат против брата и никаких посредников. В ответ на каждый выпад герцог предлагал оправдание в равном сражении, но безуспешно. Пунктов дела насчитывалось восемь:
   Кларенс соблазнительными речами пытался вызвать у подданных ненависть к монарху;
   Распространял ложные слухи;
   Обвинял короля в колдовстве;
   В отравлении нескольких человек;
   В незаконнорожденности и отсутствии кровного родства с герцогом Йорком;
   В провозглашении законным сувереном себя;
   В обвинении Эдварда в попытке себя отравить;
   В сохранении копии парламентского акта от 1469 года, когда, при согласии Маргариты Анжуйской, его признали законным наследником короны, в случае смерти Генри VI или же сына того бездетными.
  Речь, включившая обвинения и смертный приговор, была произнесена 7 февраля Генри Стаффордом, герцогом Бэкингемом, новым королевским фаворитом. Перед тем, как подписать документ о казни Эдвард сомневался. Он решил этот вопрос только 18 февраля, по просьбе выступающего от Палаты Общин. В соответствии с особой милостью Кларенс мог самостоятельно выбрать способ казни. Верный славе сумасброда он ходатайствовал об утоплении... в бочке с мальвазией, своим любимым вином. По меньшей мере, подобное утверждает Большая лондонская хроника, цитируемая Манчини, Полидором Вергилием, Стоу и Коммином. Месье Филипп написал, что 'король Эдвард заставил умереть своего брата, герцога Кларенса в бочке с мальвазией за то, что последний желал стать монархом, как и заявлял о том'. Бочка вмещала 470 литров сладкого напитка. Другие источники менее уверены: 'о казни, какой бы ни оказалась ее природа', - повествует Кройлендская летопись, а Оливье де Ла Марш удовольствовался фразой об утоплении Джорджа 'в ванне, как рассказывают'. Казнь произошла в Тауэре 18 февраля 1478 года. Тело захоронили в аббатстве Тьюксбери.
   Представляется, что Эдвард испытывал сожаления, даже муки совести из-за осуждения на смерть родного брата: 'По лицу его текли слезы жалости, и он горько себя ругал', - написал Томас Мор. Полидор Вергилий думал, что 'вполне правдоподобно скорое раскаяние короля Эдварда в данном поступке'. Словно в искупление, суверен погасил все долги Джорджа и 'намеревался просить молиться о его душе', - как свидетельствует советник Эдварда, Томас Лэнгтон. Монарх ясно отдавал себе отчет, что, санкционировав ликвидацию Кларенса, уступил давлению Вудвиллов, особенно королевы, не сумевшей простить Джорджу отношения к мужу, как к незаконнорожденному, создающего негласный запрет править ее сыну. Согласно Томасу Мору, казнь была вызвана 'королевой и единокровными с ней сеньорами, ненавидевшими родню суверена'. Среди присяжных на процессе присутствовало множество близких и союзников клана Вудвиллов.
  
   Ричард: защитник или же обвинитель Кларенса?
  
   Какая роль оказалась отведена в ходе этого события Ричарду? Мы его почти не замечаем, но он не мог остаться безразличным к развязавшейся братоубийственной бойне. Находился ли Глостер в рядах сокрушителей Кларенса или в рядах защитников? Ричард отсутствовал в Лондоне во время ареста брата и, если верить Манчини, бурно противился его казни: он 'был настолько захвачен печалью о брате, что не мог ее скрыть. Слышали, как герцог говорил, - однажды ему удастся отомстить за его гибель'. Несомненно, Ричард имел в виду Вудвиллов, и конкретно королеву. В любом случае можно задаться вопросами и об искренности испытываемой Глостером 'печали'. Также согласно Манчини, после смерти Кларенса Ричард удалился в принадлежащие ему на севере владения и, в знак неодобрения случившегося, порвал со двором связь. 'Он оставался на своих землях и завоевывал верность местных жителей милостями и справедливостью. Добрая слава о личной жизни и общественных деяниях привлекали к нему уважение и почтение чужеземцев. Репутация как военного была такова, что всякий раз при необходимости предпринять сложный и опасный маневр, доверялись его руководству и приказам. Подобными поступками Ричард заручился благоволением народа и избегал ревности со стороны королевы, от которой держался на расстоянии'. В действительности герцог казался посещающим двор усерднее, чем прежде после казни Кларенса: его присутствие отмечается на заседаниях Парламента с 1478 до 1483 год, на заседаниях Совета, на собраниях ордена Подвязки и при различных случаях встреч благочестивых учреждений. Сотрудничество с Эдвардом представлялось еще теснее, чем когда-либо. Глостер с подозрительной поспешностью извлек выгоду из осуждения брата, - тогда как Джордж еще был узником Тауэра, Ричард 27 ноября 1477 года получил сеньорию Огмор, происходящую из наследства Уорика и являющуюся частью благосостояния Кларенса. Более того, герцог активно принимал участие в подготовке процесса; подтверждено его присутствие на собраниях Совета, представители которого встречались ради обсуждения обвинений. 9 ноября Глостер принес присягу на верность принцу Ричарду, второму сыну Эдварда, и вступил в сотрудничество с графом Риверсом, братом королевы, с целью организации назначенного на 12 ноября турнира. 18 февраля 1478 года, в день казни Кларенса, Ричард был назначен главным камергером Англии, получив статус, ранее принадлежавший Джорджу и оспоренный им у младшего брата. Другой титул, что Глостер вынужденно уступил в 1472 году Кларенсу, - титул графа Солсбери, пожаловали его юному сыну Эдварду. Равным образом герцог восстановил поступление доходов от крепости Ричмонд. Как удалось Ричарду забыть, что брат, Джордж Кларенс, являлся соперником ему в присвоении всех перечисленных богатств и титулов, что он пытался лишить младшего половины наследия Уорика, спрятав Анну, младшую дочь Создателя королей, дабы Глостер не смог на ней жениться? Ричард и Джордж были настроенными враждебно братьями, испытывающими ревность один к другому. Их разделяло все, начиная с характеров. Разговорчивый, пленительный, поверхностный, своенравный и незрелый Кларенс не мог не испытывать терпения серьезного, методичного, вдумчивого, устремленного вглубь себя и скрытного Глостера. Пусть последний и не подталкивал брата к гибели, он активно сотрудничал с обвинителями, оправдывающимися неразумным поведением Джорджа.
   Впрочем, не следует ли усмотреть выражение, в определенной степени более или менее осознанное, угрызений совести в двойне благочестивом решении, принятом Ричардом спустя 3 дня после казни брата? 21 февраля он действительно основал 2 коллегии, в замке Барнард и в Миддлхэме, оплата которых должна была идти из доходов множества имений, наполовину находившихся во владении Кларенса, наполовину - из его собственных владений. Коллегия замка Барнард состояла из настоятеля-старейшины, 12 капелланов, 10 духовных лиц и 6 хористов. Им надлежало молиться об упокоении души Джорджа, его супруги и всех его братьев и сестер. То же самое требовалось от настоятеля-старейшины, 6 капелланов, 4 духовных лиц и 6 хористов в Миддлхэме. В соответствии с мнением профессора Джеймса Гарднера, это позволяет считать, что смерть Кларенса 'должна была лежать определенным грузом на его душе'. Абсолютно точно, что, начиная с 1478 года, Ричард становится самым богатым и могущественным человеком в Англии после своего брата, короля Эдварда IV, разделившего с Глостером оставленное Джорджем. По доброй иерархической логике, Эдвард забрал себе долю льва, доверив вепрю разрозненные титулы и имения. Герцог превратился в образец принца и в главного помощника монарха, незаменимого, влиятельного, может, даже чересчур влиятельного в глазах уставшего и смутно встревоженного Эдварда. Устранив Кларенса, обоим братьям, королю и герцогу, теперь следовало найти взаимопонимание ради управления государством. Но лицом к лицу или бок о бок?
  
  Глава 7. Ричард, герцог Глостер
  
  Верность вопреки всем испытаниям?
  
  1478-1483 годы
  
  Смерть Кларенса обозначила поворот, как в правлении Эдварда IV, так в судьбе Ричарда, герцога Глостера. Начиная с 1478 года, король стал более властным, даже тираничным. Прежде скорее добродушный и снисходительный, Эдвард крайне тяжело перенес последовательные предательства друга Уорика и брата Джорджа. Его последние годы оказались трудны, как во взаимоотношениях с континентом, где английский монарх продемонстрировал неспособность воспользоваться бургундским наследством, так и во внутренних делах, мнение на которые Эдварда кардинально отличалось от его разгульной жизни и диктовало ему принятие произвольных мер. Находившийся рядом с ним брат Ричард служил суверену основной поддержкой. Верный и честный Глостер, тем не менее, становился все независимее, занимая место во главе почти самостоятельного государственного образования на севере и проводя довольно агрессивную политическую линию по отношению к Шотландии. Несмотря на его девиз - 'Верность связывает меня', - Ричард не колебался противоречить старшему брату и заниматься глухими боевыми действиями, направленными против королевы и клана Вудвиллов. Начавший опасаться его, но и не прекращающий ценить и беречь Эдвард оказался зажат между братом и супругой, трения меж коими лишь умножались.
  
   Правление короля Эдварда.
  
   Если мы окинем взглядом правление Эдварда IV в комплексе, начиная от 1461 года и заканчивая годом 1483 с кратким перерывом в 1470-1471 годах, то выводимый баланс будет скорее положительным, однако достигнутые успехи почти целиком сгруппируются до 1478 года. Здесь потребуется сжатое исследование руководящих средств из арсенала Эдварда, ибо они в полном составе сохранятся при Ричарде III, который станет формировать проводимую им политику вместе с советниками его старшего брата. Особый упор новый суверен сделает на основополагающую роль Парламента, главного органа в деле придания законности монарху во времена повторяющихся самочинных занятий трона. Парламент был необходим для гарантии продолжительности государственной власти, именно у него и Йорки, и Ланкастеры просили о признании официальности их прихода к рулю управления. Разумеется, его заседания зависели от нового господина, удостоверяющегося в преданности созываемых депутатов и сажающих на нужные места своих сторонников. Как бы то ни было, парадоксально, эта практика королей времен войн Алой и Белой розы поспособствовала превращению Парламента в настолько жизненно важное орудие, что к XVII столетию он окажется настоящим хозяином положения.
   Таким образом, взойдя на трон в 1461 году, Эдвард IV созвал в ноябре свое первое заседание Парламента, признавшее наследственные права на корону герцога Йорка и приступившее к процедурам о лишении гражданских и имущественных прав в отношении многочисленных знатных ланкастерцев. Назначение внушительного числа лордов, верных клану Йорков, позволило заставить принять некоторые организационные решения. Например, это сокращение властных полномочий шерифов, утративших голос в уголовных вопросах, урегулирование большинства судебных дел, а еще меры экономического порядка, - оплата долгов по займам на этапе в Кале и принятие новых правил для изготовления тканей.
  Эдвард IV придавал особый вес торговле шерстью и тканями, основному сектору для экономики и всего английского бюджета. Впрочем, он владел личным бизнесом в данной области припосредничестве нескольких агентов. Например, король вывез в Италию 300 тюков с шерстью на судах Марко Даледже и Франческо Бамбоу в 1463 году и еще 152 тюка в 1464 году. К ним можно прибавить 8 тысяч кусков полотна, вывезенных в том же году при посредничестве агента Эдварда, Сандерико. В 1465 году управление данным потоком взяли на себя ответственные за посылки суверена, Джон Форстер и Джон Деффорд, а в 1466 году Алан де Монтеферрато вывез для Эдварда 6 тысяч тюков шерсти, 20 тысяч кусков полотна, 10 тысяч слитков олова и 10 тысяч бочек с оловянной посудой. В 1470 году Алан Маунтон, 'чужеземный торговец', переслал бумагу, воск, квасцы, белое вино и вайду красильную. Главным отправляющим в частной монаршей торговле являлся уроженец Флоренции, Герард де Канициани, исполнявший равно обязанности агента семейства Медичи и бывший заимодавцем Эдварда. В 1476 году суверен пожаловал ему ежегодное содержание, размером в 1 тысячу ливров, происходящее из налога, предписанного к выплате духовенству, и возмещение расходов, тоже в 1 тысячу ливров, в качестве 'достаточной и незамедлительной оплаты'.
  Эдвард часто прибегал к помощи итальянских банкиров, особенно флорентийцев, ссудивших ему в период между 1462 и 1475 годами грандиозную сумму, в размере 30 472 ливров. В большом отрыве от них шли генуэзские банкиры (4 500 ливров) и венецианские (2 956 ливров). Подобное положение отражало взаимное доверие, испытываемое Йорками и иностранцами, контрастирующее с предубеждением, внушаемым ланкастерским правительством Генри VI, почти не обладавшим никакими займами за пределами Англии. Итальянцы не были здесь одиноки, как полномасштабно демонстрирует исключительный случай сэра Эдварда Брамптона, сына португальского еврея, приехавшего в Лондон в 1468 году и ставшего христианином с королем в качестве крестного отца. Сначала Брамптон исполнял функции солдата, находясь во главе скромной эскадры в проливе Ла Манш в 1472 и в 1473 годах. Его брак с довольно богатой вдовой превратил сэра Эдварда в значительного земельного собственника. Тогда он устремился в область крупной торговли, одалживая деньги монаршей казне, оказавшись впоследствии назначен на должность капитана и правителя Гернси, сохраненную и при царствовании Ричарда III.
   Как у всех королей, у Эдварда IV имелись финансовые проблемы. Истинную сумму доходов монархии во время его правления узнать сложно, ибо множество источников доходов не зафиксированы в официальных записях, примером чего могут служить 'знаки доброжелательности', 'добровольные' дары, изымаемые у состоятельных купцов и вельмож, или суммы, выплачиваемые Людовиком XI. В действительности суверен распоряжался денежными вопросами самостоятельно, но с помощью компактной группы лиц, либо близких к нему, либо членов его домашнего хозяйства. Этот механизм описывается в незаконченном трактате 1470-х годов, Черной книге королевского дома. Среди персонала, ответственного за параллельно ведущуюся бухгалтерию, главную роль играли некоторые специалисты. Например, Джон Элрингтон, в 1474 году назначенный казначеем и занимающийся финансированием военных походов во Францию в 1475 году и в Шотландию в 1482 году. Ему принадлежит авторство разработки системы, которая на несколько лет заранее гарантировала получение доходов и позволяла, таким образом, успокоить заимодавцев и предусмотреть вероятные расходы. Согласно данным Черной книги, необходимые ежегодные доходы при хорошем функционировании королевского дома должны были достигать цифры в 13 тысяч ливров.
  1478 год обозначил поворот в финансовом положении правительства со значительным приростом чрезвычайных доходов: здесь были и выплаты содержаний от Людовика XI, и ликвидация огромных поступлений герцога Кларенса, счета которых определили для проверки особой комиссии. С увеличением монаршей семьи, - у Эдварда и Елизаветы к тому моменту имелось 6 оставшихся в живых детей, и каждому служил свой многочисленный штат, - требовалось сократить и ее расходы. Вышел указ, устанавливающий максимально возможное число слуг. Несмотря на подобную меру оздоровления финансовой сферы, суверен, великий любитель драгоценностей, роскошных одеяний и предметов, свидетельствующих о благочестии, продолжал совершать займы.
   Тем не менее, его монетная политика имела успех. Начиная с 1464 года приступили к чеканке новой золотой монеты: 'ангела', на аверсе которой присутствовал святой Михаил, поражающий дракона, стоимостью в 6 шиллингов и 8 пенсов. В течение двух лет в Лондоне были отчеканены 12 тысяч ливров в золотых монетах и 55 тысяч ливров - в серебряных. Монетные дворы установили в Кентербери, Йорке, Бристоле, Ковентри и в Норвиче. Английские монеты хорошего качества искали в Европе, их чеканка поддерживалась гарантией главы монетного двора, - лорда Гастингса.
   Центральная администрация правительства Эдварда IV трудилась в тесной связке с местной администрацией, что обеспечивало прекрасное сотрудничество и мгновенное применение принимаемых решений в государственном масштабе. Значительная часть персонала королевского дома одновременно выполняла обязанности шерифов и мировых судей. Ими были также рыцари и оруженосцы с крепким местным происхождением. Большинство из них остались при своих обязанностях и при восшествии на трон Ричарда III. В качестве примера можно привести Эйвери Корнбурга, королевского йомена, шерифа Корнуолла и мирового судью Эссекса; Пьера Кертиса, служащего большого гардероба и бальи Лестера; Жиля Доубени, рыцаря-телохранителя, шерифа Сомерсета и Дорсета; Жиля Дебенхэма, рыцаря-телохранителя, мирового судью Саффолка; а также, Чарльза Динхэма, оруженосца-телохранителя и шерифа Девона.
   Вопреки политическим изменениям и перипетиям войн Алой и Белой роз, просматривается замечательное постоянство административного состава, особенно обязанное независимости перечисленных служащих. Подобное хорошо видно на примере Джона Норриса, оруженосца-телохранителя, шерифа Оксфордшира, Уилтшира и множества других графств. Он успел пятикратно получить прощение в период между 1429 и 1462 годами, тогда как его сын добивался прощения между 1469 и 1506 годами, беспрепятственно и без особых мук поочередно служа Генри VI, Эдварду IV, снова Генри VI и Эдварду IV, Ричарду III и Генри VII, переходя от Ланкастеров к Йоркам и обратно, а потом поступив к Тюдорам. Другой яркий случай - судьба Джона Сепкота, оруженосца-телохранителя с 1472 по 1485 год, верного сторонника и сподвижника Ричарда III, что не помешало ему возобновить службу при Генри Тюдоре, произведшим его в 1487 году в статус рыцаря.
  
   Движение в сторону абсолютизма
  
   Общее положение в королевстве вплоть до 1478 года складывалось довольно благоприятно. Освободившись от ланкастерской угрозы, Эдвард правил в свойственной ему манере, с определенной долей беспечности и в окружении блестящего двора, постоянно представляющего достойное самого взыскательного наблюдателя зрелище. Кройлендская летопись заявляет, что суверен 'носил чрезвычайно дорогие и разнообразные одежды, заметно отличающиеся по стилю от того, что приходилось видеть раньше. Рукава свисали, словно у монахов, и были настолько обильно подбиты мехом, что, при откидывании на плечи, превращали принца, всем видного по изысканности силуэта, в новый спектакль, ни с чем для зрителей не сравнимый. В эти годы вашему взору предстал бы монарший двор, достойный могущественнейшего государства, полный богатств и людей разных наций, превосходящий остальные, с прекраснейшими и очаровательнейшими детьми, рождающимися от брака владыки'. Даже итальянец Доменико Манчини, часто посещавший утонченнейшие дворы полуострова, был восхищен окружением и личностью короля. 'Он оказался легок в доступе, как для друзей, так и для всех остальных, даже самых смиренных (...) Часто звал к себе совершенно незнакомых ему людей, когда полагал, что те являются с намерением обратиться к нему или же посмотреть на него вблизи. Охотно показывался желающим на него взглянуть и пользовался каждым удобным случаем более откровенно предстать перед публикой в характерном для суверена элегантном облике'. В этом тщеславии Эдварда присутствовало нечто ребяческое, проявлявшееся также в поступках ложного панибратства: 'Если король видел нового прибывшего покоренным его внешним видом и монаршим величием, (...), то поощрял того к беседе, кладя собеседнику руку на плечо'.
   Неизвестно, с какой точно целью Манчини написал рассказ об узурпации трона Ричардом III. Может статься, к этому его подтолкнула просьба друга и соотечественника, Анджело Като, астролога, врача и советника Людовика XI, поставленного последним на должность архиепископа Вьена и докладывавшего господину о сплетнях, пересудах и недовольствах, циркулирующих по европейским дворам. Как бы то ни было, Манчини, приехавший в Лондон в 1482 году, имел сведения лишь о последних месяцах жизни Эдварда IV и то, что он писал на данную тему, происходило строго из его бесед с придворными. Суверен, по словам Манчини, 'обладал природой мягкой и жизнелюбивой', но 'случись ему впасть в гнев', он 'представал присутствующим пугающим'. Брат Эдварда, Ричард, отличаясь совершенно иными особенностями характера и почти не ценя придворного зрелища, имел со старшим и нечто общее, например, желание покорять посетителей пышностью одеяний и украшений.
   Вудвиллы славились при дворе Эдварда IV вездесущностью, по этой причине, в частности, Ричард редко там появлялся. Королева Елизавета, постоянно не любимая подданными и окруженная членами своей семьи, внимательно контролировала общество мужа, делая акцент на образовании их детей. Особая забота уделялась воспитанию старших детей, сына Эдварда и дочери Елизаветы. Родившийся в 1470 году Эдвард носил титулы наследника короны, принца Уэльского, герцога Корнуолльского и равно графа Честера. Начиная с 1473 года Эдвард жил отдельно от родителей в замке Ладлоу, что в Уэльской марке, будучи доверен руководству брата королевы, Энтони, графа Риверса. Тщательно расписанное образование мальчика имело целью превратить его в добродетельного и культурного принца. При Эдварде следовало говорить исключительно 'о добродетели, чести, дарованиях, мудрости и о служении', избегая всего, что способно 'подтолкнуть его к пороку'. Словом, ребенок не должен был походить на отца. В процессе приемов пищи ему читали лекции о 'благородных историях, которые принцу надлежало понимать и знать'. После завтрака Эдварду предписывалось заниматься науками и спортом, 'взаимодействовать с лошадьми и с собаками и совершать упражнения для укрепления своего тела', - отчитывался Манчини. Согласно ему, юный Эдвард стал идеальным принцем, который 'и в речах, и в поступках, предоставлял множество доказательств хорошего образования и представлений, выходящих за границы его возраста в любезных манерах и в интеллекте' с 'редким знанием литературы, позволявшей ему изысканно объясняться, вникать в самую суть, рассуждать как в стихотворной, так и в прозаической форме о попадавших ему в руки произведениях, за исключением чрезвычайно сложных авторов'. Историк Джон Роуз, к 1490 году создавший свою 'Историю английских королей', также не поскупился на похвалы, рассказывая об отроке 'чудесно одаренном и чрезвычайно продвинувшемся в знаниях для его возраста', 'воспитанном в добродетели добродетельными людьми'.
   Особенная добродетель приписывалась мужчинам из клана Вудвиллов, желавшим воспитать будущего суверена в преданности их личным интересам. Наставник юного принца, граф Риверс, брат королевы, осуществлял постоянный надзор за Эдвардом, - он лично решал, как мальчику распоряжаться досугом, с кем встречаться и куда ехать. Энтони пользовался дарованными ему полномочиями для укрепления существующего у него положения и для укрепления положения семейства Вудвиллов, что демонстрируется в его переписке. Граф Риверс помещал своих людей на места в Парламенте, зависящие от земель принца Уэльского, пытался присвоить маркизу Дорсету, сыну Елизаветы от первого брака, полномочия коннетабля Тауэра, позволил себе право поднимать в случае необходимости войска в Уэльской марке. В 1483 году Энтони укрепил вокруг принца окружение Вудвиллов, включив туда еще одного сына королевы от первого брака, сына Ричарда Грея, а также ее кузена, Ричарда Хоута. В указе от 25 февраля 1483 года монарх объявил, что если Риверс или Грей 'откроют у нашего сына неподобающее поведение или же поступки, вступающие в противоречие с этими указами', им следует 'указать ему достойную манеру исправления'. При отказе Эдварда подчиняться Риверсу надлежит уведомить о том короля или королеву.
   Таким образом, принц Уэльский, запертый от мира в замке Ладлоу, целиком попал под колпак Вудвиллов и оказался безраздельно предан их делу. Последние же не забывали внушать мальчику глубокое недоверие по отношению к его дядюшке Ричарду, герцогу Глостеру, и это позволяло предсказать вероятное столкновение, последовавшее бы после смерти Эдварда IV. В ожидании ее королева продолжала ткать свое полотно, особенно покровительствуя детям от своего первого брака. В 1474 году старший из них, Томас Грей, получил обещание брачного союза с Сесиль Бонвилль, чье приданое помогло бы ему, возведенному в статус маркиза Дорсета, равно с пожалованной опекой над сыном Кларенса, создать значительное земельное влияние на западе государства. К этому также прибавлялись богатства герцогини Эксетер через помолвку ее дочери с сыном Томаса.
   Эдвард IV пустил проблему на самотек. Начиная с 1478 года он постепенно утрачивал контроль над правительством и погружался в излишества. И чем меньше суверен оставался в состоянии трезвости, тем больше он приобретал властности и безжалостности. Как повествует Кройлендская летопись, после гибели Кларенса король 'правил столь властно, что все подданные его боялись, тогда как суверен не боялся никого'. Он 'был убежден, что может править всей страной, как пожелает, ведь отныне идолы, к которым прежде устремлялись взоры простого народа, все еще алчного к переменам, оказались повержены. Люди видели в графе Уорике, в герцоге Кларенсе и во всех других вельможах из королевского круга лишь подобия идолов'. Эдвард избавился от остатка действующих ланкастерцев уже с 1475 года. Николас Фаунт, мэр Кентербери, принимавший участие в восстании Фальконберга, был казнен. Что до Генри Холланда, герцога Эксетера и супруга Анны, сестры короля, поддержавшего Уорика и тяжело раненного при Барнете, его устранили гораздо тоньше. Эдвард забрал родственника во Францию во время похода 1475 года, и в процессе обратного пути тот исчез. 'Не известно, каким образом он утонул', - замечал лондонский летописец Роберт Фабиан. Миланский дипломат Панигарола проявил большую осведомленность. По его словам, герцог Бургундский считал, что Эдвард просто отдал приказ выбросить зятя в море.
  Король не только стал тираном, он не колебался грабить множество влиятельных лиц, о чьем наследстве грезил. В 1479 году Эдвард лишил графа Пембрука титула и земель в Уэльсе, затем отданных принцу Уэльскому. В 1476 году, когда умер Джон Моубрей, герцог Норфолк и граф Ноттингем, суверен решить выдать его дочь и единственную наследницу Анну, замуж за своего второго сына, Ричарда, герцога Йорка, получившего титулы графа Ноттингема и герцога Норфолка без учета прав лорда Беркли и лорда Говарда, коим следовало принять богатства Моубреев. В качестве утешения Беркли достался титул виконта, а Говарду - простое имение.
   Конфискации, часто задевающие границы права, стали достигать огромных сумм. Особенно ярко это произошло с имуществом Уорика, Солсбери, Спенсера и Кларенса. К окончанию правления данные владения ежегодно приносили королю до 3 500 ливров. Эдвард поставил управлять ими представителей своего хозяйства, поэтому они и не учитывались в объемах выручки монаршей казны. Благодаря данным особым доходам, суверен оказался в состоянии увеличить расходы на роскошь: на свое 'собрание золотой и серебряной посуды, на ковры и дорогие украшения, королевские и церковные, на строительство крепостей, коллежей и других замечательных зданий, и на приобретение новых земель и владений, в чем никто из предков Эдварда не был в состоянии с ним соперничать', - делится с нами Кройлендская летопись. С 1478 по 1483 год он потратил 6 572 ливра на работы в Виндзорском замке и 3 тысячи ливров на новую башню и стеклянные окна для Ноттингемского замка. Король носил 'чрезвычайно дорогие и разнообразные одежды, заметно отличающиеся по стилю от того, что приходилось видеть раньше'. В свою очередь, и королева вела себя, словно истинная богиня, требуя, дабы во время еды перед ней вставали на колени. В 1483 году специальный закон запретил кому бы то ни было облачаться в одежды пурпурного цвета, разрешенного исключительно членам монаршей семьи.
   Подобное развитие по пути к абсолютистской форме, чуждое английской политической практике дистанцировало суверена от подданных: 'многие из них решат оставить короля Эдварда', - объявляла Кройлендская летопись, так как обида разграбленных вельмож постепенно концентрировалась. Видимо, монарх забыл, насколько дорого обошелся этот тип поведения некоторым из предшественников: королю Иоанну Безземельному, Эдварду II и Ричарду II. Последние утратили корону и, как считается, жизнь, ибо пренебрегали мнением баронов.
  
   Проблемы внешней политики: Бургундское наследство
  
   Возрастающая непопулярность Эдварда IV в равной степени была обязана его поражениям во внешней политике. Многие гневались на него, так как король позволил Людовику XI подкупить себя во время несостоявшейся кампании 1475 года, прекратившейся по причине заключения постыдной сделки. События 1478-1483 годов лишь подтвердят его неспособность действовать на европейской сцене в сложном вопросе с наследием Карла Смелого. Эдвард предстанет в нем колеблющимся, опасливым, нерешительным, растерянным, разрывающимся между стремлением сохранить выплачиваемое французским королем содержание и давлением английского общественного мнения, высказывающегося в пользу бургундских интересов. Но тогда же Эдвард позволил себе ввязаться в конфликт с Шотландией и, поторапливаемый сразу вмешаться в проблемы и на севере, и на юге, остался недвижим между двумя этими вариантами, застыв перед лицом положения, которое больше не контролировал. В те тяжелые годы именно брат суверена Ричард все больше брал в свои руки инициативу, что иногда приводило к трениям между двумя мужчинами. Герцог Глостер, полностью верный и являющийся надежной опорой, однако демонстрировал признаки нетерпения на фоне колебаний и изменений настроения короля.
   С 1478 года самым неотложным делом стало урегулирование вопроса с бургундским наследством. Карл Смелый умер в январе 1477 года. Его дочерью и наследницей была Мария Бургундская. Людовик XI хотел воспользоваться создавшимся положением, чтобы завладеть землями Бургундии, находящимися в границах Франции. Ради этого он немедленно послал войска в Артуа и в Бургундию. Но Мария уже успела найти защитника, выйдя 19 августа 1477 года замуж за Максимилиана Австрийского. Если французский монарх пожелал бы расчленить бургундские владения, ему придется воевать. Людовик обратился с данной целью к своему союзнику, королю Англии, размахивая угрозой прервать предусмотренную договором в Пикиньи ежегодную выплату в 50 тысяч крон. Эдвард столкнулся с жестоким выбором. Оказывая военную помощь Людовику XI, он бросит вызов неприязни английской знати и поглумится над правами племянницы, Маргариты Бургундской, падчерицы его сестры Маргариты Йорк, вдовы Карла Смелого, взывающей к нему о помощи. Встав на сторону Марии и Максимилиана, Эдвард потеряет выплачиваемое ему драгоценное содержание, не говоря о сложностях, которые приведут к войне с Францией.
  Людовик и Максимилиан торопили английского короля с принятием решения в вопросе, так и не способном прийти к правильному ответу. В течение 5 лет Эдварду потребуется тянуть, лавировать, торговаться и договариваться, отстраняться, и все до мгновения, пока оба противника, изнуренные ожиданием, не помирятся за его счет. В 1479 году Людовик XI сделал Эдварду заманчивое предложение: он решил заключить между королевствами перемирие сроком на 100 лет и приобрести все бывшие бургундские территории, находящиеся за пределами французского государства, очевидно, при условии их завоевания. Более того, Всемирный паук поддерживал обещание брака, который не имел ни малейшего намерения делать действительным, - между дофином Карлом и принцессой Елизаветой, дочерью Эдварда. К чему добавлялась выплата содержания. Вот, что представляло собой соблазнительную наживку, как иронично дополнит вышеописанное Филипп де Коммин: 'Алчность по отношению к ежегодно выплачиваемым в его лондонском особняке 50 тысячам экю смягчила королю сердце'. Между 1479 и 1480 годами последовал ряд мучительных переговоров между Эдвардом, Людовиком XI и Максимилианом.
   1 августа 1480 года, уступая настойчивым уговорам сестры Маргариты, Эдвард заключил дружеский договор с Марией и Максимилианом, но одновременно продолжил поддерживать контакты с Людовиком XI при посредничестве дипломатов Джона Говарда и Томаса Лэнгтона, на таком уровне, который бы позволил ему получать привычное содержание. Но король Франции тоже, со своей стороны, вел переговоры с Максимилианом. Он предложил австрийцу союз между дофином (уже пообещавшим вступить в брак с дочерью Эдварда) и дочерью Марии Бургундской, пребывающей в возрасте нескольких месяцев. Тогда же Людовик послал епископа Луи Д,Амбуаза, канцлера Луи Дориоля и камергера Жильбера де Грассе обсудить условия фактического союза между Елизаветой Йорк и дофином, усыпляя тем самым недоверие Эдварда. К 21 августа 1480 года он заключил с Максимилианом перемирие и объявил Эдварду, что прекращает перечисление денег под предлогом отправки английским сувереном к австрийцу 1 500 лучников. Англичанин понял, что его обманули. Окружение монарха теряло терпение из-за отсутствия у господина реакции на проделку французского короля. Ричард находился в лагере сторонников возобновления боевых действий против Людовика. Еще в 1477 году он посылал для помощи сестре, Маргарите Йорк, небольшое войско, и лорд Гастингс даже возглавлял краткое нападение со стороны Кале. Эдвард, тем не менее, воспротивился инициативам младшего брата и урезал ему выплаты, поступающие Ричарду в качестве хранителя западных Марок. Герцогу перечислили не 2 500, а 1 тысячу ливров. Также Глостеру выставили счет, как за 1 тысячу луков и 500 колчанов для стрел, изготовленных в лондонском Тауэре, так и за выплаты королевским врачам, отправленным к нему в период развязанных тем сражений с шотландцами вокруг крепости Бервик.
  
   Шотландская заварушка
  
   Действительно, начиная с 1480 года на первый план среди забот Ричарда выходят дела в Шотландии. Осознавая, что войны с Францией не состоится, герцог сделал все, дабы начать ее против Шотландии. Театр боевых действий являлся менее славным и, несомненно, менее выгодным, но хорошая победоносная история в данном секторе могла увеличить престиж Ричарда с точки зрения английского общественного мнения. Момент благоприятствовал: оба соседствующих королевства не прекращали ссориться, на границе часто происходили стычки, и к 1477 году 14-летнее перемирие, подписанное Эдвардом IV и Яковом III, подошло к своему завершению. В 1480 году шотландцы сожгли крепость Бамбург, в 1481 году английский флот проник в Фёрт-оф-Форт. Для развязывания настоящей войны оказались созданы все условия.
   Конфликты между Англией и Шотландией случались постоянно, в промежутках происходили взаимные более или менее глубокие проникновения на земли соседа, грабительские налеты шотландцев на английские небольшие городки и монастыри в Нортумберленде и в Камберленде, карательные вторжения англичан, способных добраться даже до столицы противника, Эдинбурга. Подобные операции представлялись тем более частыми, что на протяжение, по меньшей мере, XIII столетия Шотландия была связана с Францией традиционным союзом, продиктованным стратегической необходимостью, ведь он позволял захватить в клещи общего врага: Англию. Этот союз, официально одобренный в октябре 1295 года, стал известен под названием Старого союза, многократно подтверждаемого - в 1371, 1390-1391, 1407-1408, 1423, 1428 и в 1448 годах и упрочиваемого частыми браками принцев и принцесс. Для Франции Шотландия являлась ценным соратником, который заставлял англичан держать на севере войска. Конечно, речь здесь не шла о серьезном могуществе. Бедная, малонаселенная, эта маленькая страна, затерянная среди холодных северных туманов и покрытая пустошами и болотами, обладала репутацией дикого, даже варварского края. В 1435 году в ходе дипломатической миссии ее пересекал итальянец Энио Сильвио Пикколомини, будущий Папа Римский Пий II, описавший увиденное следующим образом:
   'Это связанный с Англией остров, повернутый к северу, в 200 тысяч шагов длиной и в 50 тысяч шагов шириной, холодная, бесплодная, лишенная на большей части территории деревьев земля. Под ней лежит содержащий серу камень, добываемый для сжигания (торф). У городов отсутствуют стены. Дома, значительной частью, построены без применения извести. Крыши фермерских изб созданы из пучков травы, а крестьянские хижины в качестве дверей имеют висящие бычьи шкуры. Население нищее и необразованное, оно в изобилии питается мясом и рыбой, считая хлеб деликатесом. Мужчины низкорослы и отважны. Женщины - белолицы, изящны и склонны к любви. Обнять или поцеловать тут женщину значит меньше, чем в Италии предложить ей руку. Из чужеземных продуктов у них есть лишь вино. (...) Из Шотландии во Фландрию вывозят кожу, шерсть, соленую рыбу, жемчуг и железо. Шотландцы ничего не слушают с большим удовольствием, чем критику по отношению к англичанам. Говорят, что Шотландия представляет собой двойное образование: одна часть - культурная, вторая - покрытая лесами и лишенная полей. Жители лесов изъясняются на совсем ином языке и иногда не имеют другой пищи, кроме древесной коры. Волков здесь не встретить'.
   Возвращаясь, Пикколомини пересек реку Твид, являющуюся границей между Шотландией и Англией, и попал в английское графство Нортумберленд, показавшееся ему столь же варварским, как и Шотландия. Его рассказ позволяет проникнуться представлением об этих северных краях, на просторах которых воспитывался и развивался Ричард. Повествуя о себе в третьем лице, Пикколомини пишет, что '...прибыв на закате солнца в грубый городок, он остановился на ферме, где пообедал с местным священником и его гостем. На стол выставили множество блюд, - куриц и гусей, но там не нашлось ни хлеба, ни вина. Все обитатели городка, и мужчины, и женщины, явились, будто на редкое зрелище и созерцали Энио (Пикколомини), разинув рты, с тем же изумлением, что у нас возникает у народа, когда он видит эфиопов или индийцев. Они спросили у священника, - откуда его посетитель, и что он прибыл делать, как и исповедует ли тот христианство. Осведомленный о трудностях со снабжением, которые могут встретиться по пути, Энио раздобыл в монастыре немного хлеба и меру красного вина. Когда он достал эти продукты, варваров охватило еще большее и глубочайшее изумление, ведь те не видели ранее ни вина, ни белого хлеба'.
  Будущий Папа Римский не преминул отметить, что женщины этих земель 'чрезвычайно хороши собой' и отчасти суровы: 'Прошла уже добрая часть ночи, когда две девушки проводили Энио, с ног падавшего от усталости, в заваленную соломой комнату. Казалось, они готовы переспать с ним по обычаю страны, если бы тот их об этом попросил. Но Энио думал о женщинах гораздо меньше, чем о грабителях, которых боялся увидеть прибывшими к нему. Он отослал красавиц, ушедших погруженными в ворчание, ибо опасался, - впади Энио в грех, ему придется тут же оказаться наказанным разбойниками. В итоге Пикколомини остался один среди коров и коз, украдкой жующих его постель и совершенно не дающих ему заснуть'.
  Только добравшись до Ньюкасла у него 'впервые появилось впечатление возвращения в цивилизованный мир, к привычному облику земли. Шотландия и граничащая с ней часть Англии, действительно, не имели никакого сходства с регионами, где мы живем. Это земля дикая, не возделываемая, которой зимой солнечные лучи вовсе не касаются'. Далее 'он поехал в южном направлении до Йорка, крупного и чрезмерно населенного города, где находился знаменитый в целом свете, благодаря высоте и красоте, собор'.
   Внутренняя политическая жизнь шотландского королевства отличалась сильной оживленностью, с существованием национальных меньшинств, регентством и убийствами. Если мы возьмем в качестве примера картину XV века, то увидим сменяющих друг друга монархов. Якова I, которому в 1406 году исполнилось 11 лет и убитого в 1437 году. Идущего за ним Якова II, 6-летнего короля, убитого взрывом одной из его собственных пушек в 1460 году. Якова III, 9-летнего суверена, убитого в 1488 году. Подписав с Эдвардом IV перемирие, предусматривавшее брак Сесиль, дочери английского короля, со своим сыном, Яков в 1477 году возобновил военные действия. Проект союза оказался отменен. Шотландский монарх бросился в нападения на Нортумберленд, на что Эдвард в 1481 году выразил намерение ответить общим выступлением. Но для этого требовалось отыскать необходимые деньги. Воззвание к сдаче 'доброжелательных' взносов продемонстрировало обманчивость: ошпаренная провалом предприятия во Франции в 1475 году знать опасалась снова жертвовать деньги на маловероятную войну. Назначенный 12 мая 1480 года главным наместником на севере Ричард остался лицом к лицу с шотландской угрозой. В сентябре он совершил набег, но уже в октябре взаимное недопонимание с графом Нортумберлендом замедлило приготовления: жители Йорка желали сражаться под управлением Ричарда Глостера, но не Генри Перси. Эдвард удовлетворил их просьбы, и в течение зимы 1480-1481 годов приготовления возобновились. Ричард потрудился над защитными укреплениями Карлайла и в марте поехал в Лондон, дабы обсудить с братом план нападения. Последний добился от Парламента голосования по вопросу о новом налоге для финансирования кампании. Город Йорк от сбора освободили по причине его взносов в дело войны относительно снаряжения 120 лучников.
   Нападение должно было сочетать 2 скоординированных друг с другом направления: морское - на Фёрт-оф-Форт и земное, проводимое лично сувереном в обществе Ричарда. Первое, под предводительством лорда Говарда состоялось в начале лета и завершилось разрушением нескольких шотландских кораблей и крепости Блэкнесс. Второе пришлось оставить: Эдвард, здоровье которого ухудшилось, больше не мог вести за собой войско, а деньги от парламентского налога собирались довольно скудно. Король не явился на место встречи, поставив выпутываться Ричарда вместе с несколькими сотнями набранных в качестве отступа солдат. Летом удалось осуществить несколько подрывных малозначащих операций, но в сентябре опять случилось взаимонепонимание, еще раз обнажившее двусмысленность присутствия на севере двух руководителей. 7 сентября Генри Перси, граф Нортумберленд, созвал жителей Йорка в Норталлертоне, чтобы встретить прибытие армии шотландцев, 8 сентября Ричард их же вызвал в Дарем. После периода колебания йоркцы двинулись к герцогу Глостеру, но кампания оказалась оставлена.
  Как бы то ни было, 1481 год завершился без видимых результатов. Ослабленный король проявлял больше колебаний, чем прежде. Помимо шотландской проблемы его терзало постоянное и противоречивое давление со стороны Максимилиана и Людовика XI. Первый обещал англичанину денежное содержание в обмен на военную помощь, второй поступал заманчивее - перечислял обещанное в Пикиньи содержание, но с трехмесячным опозданием, к примеру, вместо Пасхи - в августе, и это делало любую воинственную политику в текущем году невыполнимой. Эдвард даже отказался явиться на встречу с Максимилианом в Кале, на что заставил австрийца надеяться.
   В конце концов, масштабное наступление на Шотландию оказалось развязано в 1482 году. Этому способствовала дополнительная мотивация: в апреле брат Якова III, Александр Стюарт, герцог Олбани, прибыл к Эдварду просить о помощи в ниспровержении брата и занятии его места. Соглашение заключили в крепости Фотерингей: англичане помогут Олбани захватить корону, а он, взамен, уступит им многочисленные пограничные замки, особенно, город Бервик, на который Ричард уже не раз нападал. Кроме того, после коронации новый шотландский суверен принесет присягу в почитании и верности английскому монарху, положит конец союзу с Францией и вступит в брак с 13-летней дочерью Эдварда, Сесиль, обещанной ранее его брату, Якову III.
   Договор подписали 11 июня. 12 июня Ричарда снова назначили главным наместником на севере, и он получил руководство над походом. Действительно, герцог уже был занят, осаждая город Бервик, основное стратегическое место у устья реки Твид, одновременно и порт, и крепость на основном пути, ведущем в Эдинбург. Приготовления к кампании оказались осложнены особенно суровой зимой, за которой последовали голодная весна и волна недовольства в Нортумберленде и в герцогстве Ланкастерском. Сообщения в Совет отметили там 4 мая 'столкновения, споры, скандалы и разбирательства'. Ричард восстановил порядок с помощью комиссий по слушанию и рассмотрению дел, постоянно поддерживаемых в Йорке, отправившем на войну 120 лучников и 80 всадников. Герцог располагал следующими средствами: Совет пожаловал ему 15 тысяч ливров, которых должно было хватить для оплаты в течение 4 недель расходов 20 тысяч человек, а это подразумевало мгновенный ход кампании и быструю победу в ней. Состав войск Ричарда отличался сильной разнородностью: в них находились сторонники влиятельных сеньоров, - 3 тысячи лучников от лорда Стенли, 600 человек от маркиза Дорсета, 1 тысяча человек от лорда Риверса, не считая также наемников - 1 800 немцев, швейцарцев и бургундцев.
  
   Шотландская кампания Ричарда 1482 года
  
   Наступление пришлось на середину июля. Ричард прибыл к городу Бервику, который сразу же сдался, но его гарнизон остался оказывать сопротивление в крепости. Чтобы не завязнуть в осаде, герцог продолжил двигаться к Эдинбургу, систематически разоряя проходимые регионы, простирающиеся в ширину более, чем на 50 километров. Шотландская столица была взята без боя, но затем ход событий усложнился. Группа знатных шотландских вельмож взяла в Эдинбургском замке в плен короля Якова III, тогда как герцог Олбани объявил, что готов удовлетвориться возвращением принадлежащих ему прежде должностей, титулов и земель, не требуя к ним в нагрузку еще и корону. Попавший в подобные условия Ричард начал опасаться проклятого союза шотландцев с заклятым врагом англичан в момент его максимального удаления от основной точки сбора войск. Шотландская армия встала лагерем в Хаддингтоне, в 30 километрах от Эдинбурга. Глостер отказался от сражения, понимая, что у Олбани мало шансов быть принятым населением и что тот, в любом случае, готов отречься от честолюбивых замыслов в ответ на прощение и восстановление своих владений. Поэтому следовало начать переговоры. Ричард согласился отозвать войско на чрезвычайно благоприятных для шотландцев условиях, а те поручились возместить уже выплаченные Эдвардом деньги из приданого его дочери Сесиль. Яков III оставался королем страны, герцог Олбани получал прощение, а англичане - неясное обещание сдачи Бервика. После этого Глостер покинул Эдинбург и распустил 11 августа свою армию.
   Для Ричарда прошедшая шотландская кампания имела довольно горький привкус. Несоответствие между грандиозными затратами на операцию и скудностью ее результатов порождала обвинения. 'Все, чего он добился в этом походе, не говоря о значительных суммах, изъятых у народа по старой схеме под названием 'доброжелательных' взносов и уже израсходованных, все это лишь подчеркивало итог свершившегося дела', - писал редактор Кройлендской летописи, демонстрирующий крайнюю суровость по отношению к герцогу Глостеру. 'Пребывая до настоящего момента в Эдинбурге со всей его армией и не встречая сопротивления, он оставил сей богатый город невредимым'. Разумеется, оставалось и то, о чем следовало сожалеть. В свою очередь замок Бервик, продолжающий находиться в осаде лорда Стенли, тоже сдался. Но здесь выгода оказалась 'незначительной', как говорит летопись, и даже слишком дорогой, ибо расходы на оборону крепости и ее содержание достигали 1 тысячи марок. И самые верные жители Йорка ощущали себя обманутыми. В городских архивах можно прочесть, - некий Джон Лем объявил: 'солдаты города не достойны их жалованья, так как не использовали тетиву луков для провоза тележек'. Он слышал, как один из них сказал, что 'был настолько раздосадован, что хотел воспользоваться тетивой от лука, чтобы на ней вести свою лошадь'.
  Можно задать вопрос, - почему Ричард больше не воспользовался своим положением, хотя пребывал в статусе хозяина шотландской столицы. С одной стороны, это зависело от нерешительности Эдварда, цели которого представлялись довольно зыбко. После обещания выдать дочь Сесиль за Якова, а потом за Александра, он забрал свое обещание и потребовал возмещения приданого, даже не зная, к войне или к миру стремится, оставив Ричарда без прямых и точных указаний. Впрочем, насладившись заключением соглашения, английский суверен в ноябре 1482 года объявил о готовности в следующем году возобновить боевые действия. Другое объяснение происходит из непоследовательности в политике Шотландии. Олбани хотел стать королем, затем его желания поменяли направление. Яков III оказался пленником знати, равно не грезившей о замене того на герцога Олбани. В подобных условиях продолжение кампании влекло за собой риск погрязания в проблеме с более, чем непредсказуемым итогом. Решение Ричарда положить конец войне, без всякого сомнения, являлось самым мудрым из возможных.
   Как бы скуден он не был, результат, тем не менее, представили истинной победой. Эдвард, предусмотревший создание скорой системы сообщения между Лондоном и Шотландией на расстоянии более чем 600 километров, чтобы как можно быстрее получать известия, узнав о взятии Бервика, позволил своему ликованию прогреметь на всю страну. По государству развезли торжественное объявление, организовали фейерверки и народные веселья по случаю. Правитель Кале велел стрелять из всех пушек, а монарх даже написал Папе Римскому, благодаря 'Господа, подателя каждого из благодеяний, за помощь, оказанную нашему возлюбленному брату, успех коего столь громок, словно он подверг каре всю Шотландию'.
   Ричарда щедро вознаградили за взятие Бервика, стратегической цитадели, 'полностью окруженной несокрушимыми стенами'. Королевская пропаганда воспевала его действия почти наравне с победой при Азенкуре: 'Счастливое небольшое войско приняло сдачу города...'. Выражение 'небольшое избранное войско...' окажется воспроизведено Шекспиром в Генри V, в речах суверена после знаменитой битвы 1415 года: 'Чем меньше нас, тем больше будет славы...'. Эдвард не позволял иссякнуть похвалам поведению младшего брата, восхищаясь отвагой и великодушием последнего. 'Войско, недавно введенное нашим братом в Шотландию', - писал он Папе Римскому, - 'беспрепятственно пересекло страну и остановилось перед городом местного монарха - Эдинбургом'. Там 'суверен и знатнейшие сеньоры королевства укрылись в мощной крепости', и Ричард мог 'привести сей роскошный град к разграблению и пожару, но, продемонстрировав сверхчеловеческое сострадание, (...) именитая банда завоевателей пощадила умоляющих и обессиленных горожан и церкви. Они не тронули не только вдов, сирот и детей, но также всякого безоружного'.
   В знак благодарности за такие высокие поступки собранный 20 января 1483 года Парламент пожаловал 18 февраля герцогу Глостеру, 'чрезвычайно могущественному принцу', в ответ на его 'многочисленные и усердные труды и услуги' постоянное владение титулом и полномочиями хранителя Западной марки. Они даровались как Ричарду, так и потомкам оного, с крепостью, исполнением обязанностей коннетабля, с фьефом и с городом Карлайл, вместе с землями и королевскими имениями графства Камберленд, включая взимание штрафов, исполнение прав феодала, а также с правами на конфискации и получение выгоды от разбившихся и утонувших кораблей. Кроме того, герцог Глостер получил в собственность земли, завоеванные на территории Шотландии близ границы, наравне с землями, которые 'намеревался с Божьей помощью покорить позднее'. В обмен на общую сумму в 10 тысяч марок Эдвард пожаловал ему практически все королевские права на север. Отныне Ричард находился во главе 'княжества', то есть обширной и почти независимой области, схожей с уделами во французском королевстве и пользующейся абсолютной финансовой и судебной самостоятельностью. Основательнее, чем какой-либо иной господин севера, герцог добился также, чтобы Йоркшир, Нортумберленд, Камберленд и Уэстморленд освободили от налога, взимаемого для снабжения шотландского похода.
   Эти исключительные привилегии и создание княжества, действительно, казались инициативой самого Ричарда, уже представлявшего проект брату накануне войны. Кроме того, герцог Глостер получил в собственность земли, завоеванные на территории Шотландии близ границы, наравне с землями, которые 'намеревался с Божьей помощью покорить позднее'. В обмен на общую сумму в 10 тысяч марок Эдвард пожаловал ему практически все королевские права на север. Отныне Ричард находился во главе 'княжества', то есть обширной и почти независимой области, схожей с уделами во французском королевстве и пользующейся абсолютной финансовой и судебной самостоятельностью. Основательнее, чем какой-либо иной господин севера, герцог добился также, чтобы Йоркшир, Нортумберленд, Камберленд и Уэстморленд освободили от налога, взимаемого для снабжения шотландского похода.
   Эти исключительные привилегии и создание княжества, действительно, казались инициативой самого Ричарда, уже представлявшего проект брату накануне войны. Впрочем, требуется посмотреть на важность описываемого в перспективе. У Эдварда была здесь собственная выгода. Сейчас он обладал надежными укреплениями со стороны Шотландии и не помышлял отказываться от войны против Якова III. Английскому монарху больше не нужно было ежегодно выплачивать хранителю Марок 1 200 марок, и он не отдавал в данном секторе свои полномочия. Эдвард сохранил право наказания за государственную измену, надзора за бракосочетаниями и охраны младших наследников знати.
   В начале 1483 года шотландская проблема представлялась временно решенной. 19 марта был заключен Данбарский договор, ознаменовавшийся примирением Якова III с братом, герцогом Олбани. Но это являлось исключительно паузой в истории, ведь Эдвард с Ричардом не переставали думать о возобновлении боевых действий. В конце концов, с ущербом для английского короля завершилось параллельно идущее великое дело, относящееся к наследству Карла Смелого. Никакой выгоды Эдвард из него не извлек. Изнуренные проволочками Людовик и Максимилиан пришли в декабре 1482 года к соглашению, закрепив его Арраским договором, разделявшим между ними земли, прежде принадлежавшие Бургундии. Согласно ему, король Франции и эрцгерцог Австрии заключали проект брака между 13-летним дофином Карлом и 3-летней Маргаритой Австрийской, дочерью Максимилиана. Молодая (крайне) чета получала Артуа и Бургундию, Максимилиан сохранял Фландрию и Нидерланды. Эдварда не включили в договор, и он потерял свое драгоценное содержание в 50 тысяч крон. Кроме того, произошедшее подводило черту под проектом союза дофина с принцессой Елизаветой. Оказавшийся в смешном положении английский суверен превратился в предмет 'великого стыда и издевательств', злые языки даже говорили, что именно досада стала причиной его смерти 9 апреля 1483 года.
  
   Ричард и его союзники, Гастингс и Бэкингем, против Вудвиллов
  
   Последние месяцы правления Эдварда IV были отмечены ростом враждебности между герцогом Глостером и семейством Вудвиллов, вызванной вырисовывающейся в будущем проблемой несовершеннолетия наследника. Король чрезвычайно ослаб, его сыновьям исполнилось только 12 и 10 лет соответственно. В ожидании совершеннолетия старшего из мальчиков, принца Эдварда, власть требовалось доверить человеку, способному справиться с едва вышедшим из периода войн Алой и Белой розы государством. На повестке дня стояло лишь две возможности: супруга или брат Эдварда, иначе говоря, королева Елизавета, поддерживаемая кланом Вудвиллов, или герцог Ричард Глостер, всемогущий господин севера.
   Ричард до самого конца оставался верным союзником брата, несмотря на некоторые мимолетные взаимные недопонимания. Например, 28 февраля 1482 года Эдвард упрекал его за пренебрежение к управлению герцогством Ланкастерским, особенно к тому, что касается заведования лесами, брошенными на произвол, 'вырождающимися из-за вырубки деревьев и забора бревен и стволов, хотя я не давал на то указаний'. 'Мои леса', - объяснял король в письме, - 'портятся и губятся', так, что нельзя извлечь даже выгоду от местных древесины и дичи. Он повелевал своему 'возлюбленному брату' навести в вопросе достойный порядок, 'быстро исправить и реформировать' злоупотребления, 'под вашим надзором и под надзором ваших представителей'. Тон был приказным, а упрек резким. 'Вы пренебрегали этими обязанностями долгое время, не исполняя вверенные вам полномочия, как следовало, равно как и в случае с другими проступками, о коих я не упоминаю, но являюсь ими оскорблен'. Не известно, ни на что намекал Эдвард, ни как принял Ричард письмо с довольно унизительными упреками. В любом случае, процитированный документ демонстрирует, что герцог все еще находился в зависимом положении по отношении к старшему брату, не взирая на оказываемые ему почести. Вспомним, - основная часть личных доходов Глостера, позволявших ему поддерживать сторонников, зависела от наследства тестя, Ричарда Невилла. Если кузен супруги Ричарда, Анны, Джордж Невилл, умер бы бездетным, - оставшееся после него богатство перешло бы к следующему наследнику клана, - к лорду Латимеру. Герцогу удалось заручиться отказом от благосостояния множества представителей рода Невиллов: Ральфа, Екатерины Дадли, Елизаветы, леди Латимер. Также у Ричарда получилось добиться опеки над юным Джорджем Невиллом, поэтому осталось найти тому жену, дабы у пары появились наследники. Одновременно с этим, материальное положение Глостера оставалось шатким.
   Даже учитывая наследство его супруги, Анны, и все, принадлежащие вельможе титулы и должности, он испытывал денежные затруднения. Ричарду приходилось тратить деньги без счета, вкладывая их в значительном количестве в две сферы: в поддержку сподвижников и в религиозные учреждения. В 1477 году на приобретение одежды и мехов он потратил уже около 400 ливров, происходящих от его владений в Восточной Англии. 234 фунта стерлингов 7 су и 11 денье от владений в сеньории Гламорган пошли на уплату жалований и пенсий сторонникам герцога. Два колледжа, основанных в Миддлхэме и в замке Барнард, оказались настоящими финансовыми пучинами. 8 тысяч ливров были отданы только на начальные взносы, что обязывало предать отчуждению 6 попечительств из имущества жены Ричарда. В 1480 году та же судьба постигла 6 имений, принадлежащих графини Оксфорд. В 1476 году герцог пожаловал аббатству Коверхэм ректорат Сихэма, приобретенный за 150 ливров, вслед за которым пошли имение Фулмер в Кембриджском Куинз-колледже и 3 иных имения для часовни Святого Георгия в Виндзоре.
   Чтобы достойно решить проблему с непредусмотренными тратами, Ричарду следовало продать часть его имущества. Например, в 1478 году имение Хутон Пагнелл, близ Донкастера, ушедшее за 500 ливров, имение Вивенхо в Эссексе, ушедшее за 1 100 марок, имения от Южного Уэльса до Ромси в Хэмпшире - за 200 ливров, земли Фитцльюиса в Эссексе, приносящие в год 1 100 марок. Увеличивая степень своего влияния и средства действий как на небе, так и на земле, герцог Глостер не считался с расходами.
  В этом отношении Ричард оказался близок по мировоззрению с Людовиком XI: все покупается, и даже святые не исключение.
   Другая черта, приближающая герцога по состоянию душевной организации к королю Франции, неприязненность к придворной жизни, особенно к разгулу, характерному для брата Ричарда, английского суверена. Как и Людовик XI, в бытность дофином, который являлся заклятым врагом Агнес Сорель, возлюбленной его отца, Карла VII, Глостер не одобрял связь Эдварда IV с Джейн (или Елизаветой) Шор.
  Последняя, жена богатого лондонского торговца, разумеется, считалась не единственной дамой сердца монарха, который, согласно Томасу Мору 'говаривал, что есть у него три любовницы, и каждая по-своему замечательна: одна - самая веселая, другая - самая хитрая, а третья, как есть, самая святая блудодейка во всем королевстве, которую никуда не увести было из церкви, кроме как в его постель' (Томас Мор 'Эпиграммы. История Ричарда III'. "Литературные памятники". М., "Наука", 1973. Издание подготовили: М. Л. Гаспаров, Е. В. Кузнецов, И. Н. Осиновский, Ю. Ф. Шульц. Перевод с английского и латинского М.Л. Гаспарова и Е.В. Кузнецова). Джейн Шор была самой веселой и любимой, к коей 'король поэтому и питал особую привязанность. Имел он многих, но любил лишь ее'. Как и Агнес Сорель, она являлась поистине утешением Эдварда, обладая умом, культурой, жизнерадостностью и представляясь ему больше, нежели обыкновенной сексуальной партнершей. Томас Мор знал ее уже в старости, видимо, в связи с тем, что дама отличалась 'приятным поведением: наделенная острым умом, она была весела в обществе, быстра и ловка в ответах, не молчалива и не болтлива, а иногда шутила без оскорбительности, но не без забавности'. Связь Джейн с Эдвардом началась в 1476 году. 'Когда король был в гневе или в печали, она умела успокоить и смягчить его дух; когда человек находился в опале, она помогала ему вернуть королевскую милость'. Суверен равно не оказался единственным, влюбленным в Джейн: после смерти Эдварда она стала подругой лорда Гастингса. При дворе госпожа Шор исполняла обязанности посредника между различными кланами. Для Ричарда Джейн была обычной продажной женщиной, но он ее остерегался.
   Как остерегался королевы и семьи последней, Вудвиллов. Старая аристократия презирала их за высокомерие и алчность. В ее рядах у Вудвиллов находилось два заклятых врага: Уильям, лорд Гастингс, и Генри Стаффорд, герцог Бэкингем. 50-летний лорд Гастингс принадлежал к самым давним и самым верным сподвижникам монарха. Занимая должность камергера, он имел ежедневный служебный доступ к Эдварду, на которого оказывал серьезное воздействие. Это стоило ему враждебности со стороны королевы, ревнующей к 'великой милости, кою проявлял к нему суверен', - как уверяет Манчини. Равным образом Елизавета упрекала Гастингса в потворстве разгулу супруга. Здесь он сделался противником Томаса Грея, маркиза Дорсета, сына Елизаветы Вудвилл от первого брака. Мужчины поссорились 'из-за возлюбленных, которых похищали или пытались сделать своими', - по словам Томаса Мора. Особенно сильно эти двое влюбились в Джейн Шор. Томас Грей, его брат, Ричард Грей, и сэр Томас Вудвилл, брат королевы, соперничали с Гастингсом в качестве поставщиков монарху удовольствий. У Гастингса существовал еще один жестокий противник: Энтони Вудвилл, граф Риверс, второй брат королевы, ответственный за воспитание и образование Эдварда, принца Уэльского, в Ладлоу. Он не забыл, как в 1471 году монарх отнял у него должность капитана Кале, дабы доверить ее Гастингсу. В 1482 году враждебность рода Вудвиллов к Гастингсу грозила уже иссякнуть, но кто-то из людей сэра Уильяма объявил, что господин заставил его совершить лжесвидетельства, направленные против Дорсета и Риверса. Суверен потребовал от Гастингса и Дорсета примирения, но оно оказалось исключительно фасадом. Оба лагеря ждали смерти правителя, дабы свести после нее счета.
   Вудвиллам теперь противостоял и новый соперник, крайне честолюбивый и столь же опасный молодой человек по имени Генри Стаффорд, герцог Бэкингем. В 1482 году ему исполнилось 28 лет. Стаффорд принадлежал к высшей знати страны, но пока не имел никакой политической роли. Бэкингем происходил прямо от Томаса Вудстока, сына Эдварда III. В войне Алой и Белой роз его отец и дед по материнской линии, отстаивая дело Ланкастеров, были убиты в 1455 году в сражении при Барнете. Из-за этих событий богатства рода оказались конфискованы. Что до Генри Стаффорда, его, 12-летнего, поместили под опеку королевы Елизаветы Вудвилл, устроившей брак подопечного со своей сестрой, Екатериной. Вынужденный союз с молодой женщиной, ниже супруга по статусу, вызвал у подростка глубокую ненависть к королеве и ее семейству, что позже объяснит Манчини. 'Когда он был моложе, то оказался заставлен жениться на сестре королевы, которую презирал по причине ее скромного происхождения', и это сблизит Бэкингема с Ричардом, герцогом Глостером. 'Имея предков из самой высокой знати, он был предрасположен симпатизировать лишь другому вельможе, тем более, что у Бэкингема существовали личные причины для ненависти к родственникам королевы'. На протяжение многих лет Генри Стаффорд жил с супругой в доме Елизаветы Вудвилл, разочарованный наследством и лишенный всякой важной роли. Впервые Бэкингем появился на сцене на процессе Кларенса, где в качестве председателя суда присяжных и сенешаля озвучил вынесение смертного приговора. Он был моложе Ричарда на два года, но разделял с тем стремление действовать и сожалел об отказе от французской кампании 1475 года, ожидая подходящего момента, чтобы отомстить Вудвиллам и вернуть прежние положение и богатства. Красноречивый и разговорчивый, неугомонный и полный воодушевления, Генри Стаффорд по характеру являлся полной противоположностью Ричарду, но это способствовало, как иногда случается, их сближению: оба дополняющих друг друга нрава разделили одинаковые честолюбивые помыслы и общие цели.
  
   9 апреля 1483 года: 'Король умер, да здравствует король!'. Но какой именно король?
  
   Рождество 1482 года стало предлогом для пышных празднеств при Вестминстерском дворе. С музыкой, танцами и пирами больше отмечали взятие Бервика и его героя Глостера, нежели рождение Иисуса Христа. Весельем руководил король Эдвард, но, достигнув всего 40 лет, он уже не представлял ничего иного, как развалину. 'Этот полный человек до такой степени впал в состояние доступности, тщеславия, пьянства, чрезмерности и страстей', - как свидетельствует Кройлендская летопись, что начал с трудом передвигаться. 'Он пил и ел, нисколько не сдерживая себя', - пишет Манчини. 'Мне рассказывали, что у английского суверена появилась привычка принимать рвотное средство, дабы иметь удовольствие снова наполнить желудок. По данной причине и еще из-за лени, в которой погряз после возвращения короны, Эдвард располнел, тогда как ранее был не только высоким, но также худощавым и деятельным'. К вышеперечисленному, может статься, присоединилась, согласно сведениям летописца Эдварда Холла, тяжелая лихорадка, подхваченная в 1475 году в период французского похода. Коротко говоря, страдающий от ожирения, прежде срока изнуренный, обессиленный суверен переживал не лучшие времена, и когда 20 февраля 1483 года Ричард оставил его, чтобы вернуться на север, то не испытывал уверенности опять увидеть брата живым.
   Тем не менее, смерть монарха всех изумит. Несчастье ускорит легкомыслие Эдварда, организовавшего в конце марта поездку с рыбалкой на реку Темзу. 'Будучи крупными и жирными', - как пишет Манчини, 'его жизненно важные органы оказались поражены холодом и влажностью, тогда как уже сутки спустя король находился в маленькой лодке с теми из ближайшего окружения, кого привез с собой на рыбалку'. Вот он и заболел. Шла ли речь о несварении желудка? Или об апоплексическом ударе, о котором докладывает Филипп де Коммин, намекающий, что Эдвард так и не смирился с Арраским договором? Или о 'неизвестной болезни', упоминающейся Полидором Вергилием, помимо этого выдвинувшего еще и гипотезу с отравлением? Не понятно. Что точно, так это мгновенное ухудшение состояния здоровья суверена в начале апреля, заставшее всех подданных врасплох. Ибо, в соответствии с текстом Кройлендской летописи, он не был 'ни утомлен старостью, ни поражен известной болезнью, лечение которой оказалось бы легким даже в случае человека положением ниже'.
   Осознавая, что умирает, монарх взялся за последние распоряжения. Эдвард составил завещание, чей вариант появился накануне французского похода 1475 года. В нем он просил об уплате его долгов, об уважении к пожалованиям всем, кто верно ему служил, о передаче 10 тысяч марок на приданое дочерям, Елизавете и Марии. Также король давал четкие указания о возведении своего мавзолея в Виндзорской часовне. Особенно Эдвард настаивал на том, что в случае его смерти до достижения старшим сыном совершеннолетия, управление государством должно доверить вдове, королеве Елизавете, которая стала бы регентшей. Проблема заключалась во внесении в завещание после 1475 года нескольких поправок и в добавлении в список исполнителей последней воли лорда Стенли при параллельном удалении оттуда королевы. Отныне, 'попав на смертный одр', согласно Кройлендской летописи, Эдвард 'прибавил к завещанию определенное число приписок'. Исчезнувших приписок. Избавились ли от них Вудвиллы? Доказать ничего нельзя, но, по словам Манчини, король объявлял там, что передает старшего сына и государство под 'защиту' своего брата Ричарда, герцога Глостера, вплоть до наступления совершеннолетия юного Эдварда, то есть, на срок в 4 года. Подобное решение, если оно подлинно, было катастрофой для Вудвиллов, надеявшихся строго контролировать нового суверена и превратить его в инструмент политики, действующий в интересах исключительно их выгоды. Это создает необходимый мотив для объяснения исчезновения приписок. В любом случае, не замедлил распространиться слух, в соответствии с которым, Ричарда назначили защитником и покровителем монарха и государства. Главное действующее лицо, в свою очередь, ничего не знало о случившемся. Герцог находился на расстоянии в 350 километров от Вестминстера, в Йоркшире, и понятия не имел, что его брат при смерти.
   Эдвард IV скончался 9 апреля 1483 года в Вестминстере, за 4 месяца с половиной до коллеги, Людовика XI. Периоды правления обоих почти полностью совпали (1461-1483), что еще больше проявило их различия. По сравнению с крайне квалифицированным королем Франции, хладнокровным и расчетливым, английский суверен представлялся любителем, даже дилетантом. По замечанию историка Пола Мюррея Кендалла, над обязанностями монарха в нем преобладал человек. Они выполнялись, уступая, прежде всего, людским страстям. Поэтому, не удивительно, что политический итог Людовика сильно опередил тот, что остался от Эдварда, позволившему 'Всемирному пауку' собой манипулировать. Тем не менее, королю Туманного Альбиона удалось совершить подвиг и уравновесить институт власти в стране, разъеденной противоборством войн Алой и Белой Розы. Разумеется, их последний поворот произойдет при Босуорте, но, устранив Генри VI и Уорика, Эдвард IV подготовил этап династического единообразия между Йорками и Ланкастерами, оказавшийся полезным третьему разбойнику: Генри Тюдору, еще ожидающему своего часа в Бретани. Как бы то ни было, до этого еще случится трагедия Ричарда III, неизбежное следствие плохо разработанной линии наследования. Тут в равной степени открывается контраст с Францией, тогда как в обоих государствах начались проблемы с несовершеннолетием наследников, в одном с 13-летним Карлом VIII, в другом - с 12-летним Эдвардом V, передача власти мягче прошла у Валуа, при регентстве Анны де Боже, сестры короля. В Англии же она повлекла за собой водопад убийств и возобновление династической войны. Роковая механика была приведена в действие 9 апреля 1483 года.
   Похороны Эдварда IV состоялись с 17 до 20 апреля. До этого срока тело сначала положили в Вестминстерском дворце, в обнаженном виде, дабы власти могли установить отсутствие признаков убийства. Затем его забальзамировали, обрядили в королевские одежды и выставили на обзор в часовне святого Стефана в том же дворце, пока там непрерывно проходили заупокойные службы. 17 апреля останки с сопровождающей их процессией в 15 всадников во главе с канцлером, Томасом Ротерхэмом, 9-ю епископами, 2-мя аббатами и кортежем из знати переместили в Вестминстерское аббатство. Деревянное надгробное изображение суверена, в натуральный рост, в короне, с державой и скипетром, поставили рядом с гробом. 18 апреля процессия достигла Сионского аббатства, а 19 апреля добралась до Виндзора, где Эдварда 20 апреля похоронили в часовне святого Георгия, следуя в совершенстве разработанному церемониалу. Финал мероприятия ознаменовался возгласами на французском языке облаченных в новую форму герольдов: 'Да здравствует король! Да злравствует король!' Иначе говоря, продолжение следует.
   Но этого не происходило. Юный Эдвард V продолжал находиться в замке Ладлоу, в Уэльской марке, под опекой лорда Риверса, брата королевы. Последний, в конце концов, в Виндзоре появился, доехав до Лондона, дабы принять на себя обязанности регента. А на севере, в крепости Миддлхэм, жил еще один дядюшка нового суверена, Ричард, герцог Глостер, еще не знающий, что ему предполагается стать защитником и покровителем короля и государства. Следующие двое отсутствующих тоже только готовились сыграть важную роль в грядущей трагедии. Это герцог Бэкингем, пребывающий на уэльских землях, и Генри Тюдор, находящийся в Бретани и пользующийся гостеприимством герцога Франциска II. Как мы увидим, он также претендовал на английский трон и надеялся использовать смуту по собственному разумению. Регент, защитник и покровитель, исполняющий роль второго плана маленький король, претендент на трон и честолюбивый вельможа: чересчур большое число людей стремилось взять власть в руки.
   Их было слишком много. Атмосфера отличалась натянутостью, а народ затаил дыхание. Исполнительные органы созвали в Лондон всех офицеров 'ради охраны столицы и поддержания мира'. Коннетаблей обязали 'следить за обществом и напоминать каждому о его долге, воздерживаться от провокаций, споров, привлечений к ним и разногласий с любым чужеземцем'. От каждого требовалось 'находиться наготове и при полном снаряжении на случай надобности'. 19 апреля некий Джон Гайгер, хранитель колледжа Таттершелл в Линкольншире, написал епископу Уинчестера: 'Теперь, когда наш господин и суверен мертв, мы не знаем, кто станет нашим следующим господином, и кто будет нами править'. Вокруг царила неуверенность, что являлось образцом условий для любителей ловить рыбу в мутной воде. Час Ричарда пробил.
  
  Глава 8. Ричард: встревоженный лорд-опекун
  
  Апрель- июнь 1483 года
  
  Именно Вудвиллы начали действовать первыми. И это в порядке вещей: находясь на месте, где разворачивались события, семейство сразу узнало о смерти короля, и предоставленная информация позволила им выиграть время. Для королевы, ее родных и сторонников самым срочным делом было теперь заставить приехать в столицу юного суверена, Эдварда V, пребывавшего тогда в Ладлоу, дабы оказаться его наставниками и диктовать ему правила проводимой политики. С задачей следовало справиться как можно скорее, чтобы опередить Ричарда. Как только было объявлено об уходе ее супруга из жизни, Елизавета собрала Совет с целью написать сыну и брату Энтони, лорду Риверсу, опекавшему нового короля.
  
  Ричард, Риверс и королева
  
   В состав членов Большого Совета входили почти все представители клана Вудвиллов. За исключением камергера, лорда Гастингса, также исполняющего обязанности капитана Кале, который потерял бы все, включая жизнь, возложи Вудлиллы длань на королевскую власть. 'Он опасался', - доносит до нас Кройлендская летопись, - 'что, если высшая власть окажется в руках у семейства королевы, ее родственники жестоко станут мстить ему за причиненное им зло. Уже долго между ними и лордом Гастингсом существовала сильная враждебность', особенно сэр Уильям враждовал с Риверсом. Так как Гастингс не смог воспротивиться требованиям возвращения в Лондон Эдварда V, то потребовал ограничить количество его сопровождающих. 'Некоторыми лицами были выдвинуты различные аргументы, относящиеся к необходимому числу сопровождающих юного принца в подобном путешествии. Одни настаивали на его увеличении, другие - на уменьшении, третьи - на оставлении вопроса единственному судье, над кем не властен никакой закон', - иными словами, королю. Гастингс боялся, что, если монарх и Риверс прибудут со всей армией, Вудвиллы используют ее для навязывания своей воли. Он пригрозил уехать в Кале, если суверен 'не явится с умеренными силами'. В конце концов, сошлись на количестве эскорта в 2 тысячи человек, что уже считалось довольно значительным.
   Возник еще один вопрос: Вудвиллы стремились, чтобы Эдварда V короновали как можно быстрее. Они предложили дату - 4 мая, спустя практически неделю после предполагаемого приезда монарха в Лондон. Но зачем такая торопливость, тогда как традиционный возраст совершеннолетия для английского короля был зафиксирован на 16 годах, а Эдварду исполнилось лишь 12 лет, то есть, на протяжение 4-х лет государством придется управлять посредством института регентства? Это совпадало с начавшим распространяться слухом, согласно которому накануне смерти Эдвард IV указал в приписке к завещанию брата Ричарда в качестве защитника и покровителя своих детей и королевства. Никто не знал, где находятся конституционные границы 'защиты и покровительства', но Вудвиллы прекрасно понимали, - Глостер отстранит их от власти, заберет у них богатства и, несомненно, начнет против семейства процедуру отчуждения гражданских и имущественных прав. Единственный способ отразить подобную неизбежность заключался в коронации Эдварда-младшего. Сколько бы лет суверену не исполнилось, церемония прекращала полномочия защитника и покровителя, и права регентства перемещались к Совету. Доменико Манчини в совершенстве описал вставшую перед Вудвиллами проблему.
  'Были выдвинуты два мнения. Одно заключалось в том, что герцог Глостер должен править, ибо Эдвард указал это в своем завещании, поэтому полномочия отдавались ему. Но принятие подобного решения поддерживало меньшинство. Большая часть полагала, - правление надлежит возложить на несколько человек, руководить которыми следует совсем не исключавшемуся из Совета герцогу. Таким образом, и честь Ричарда останется в неприкосновенности, и королевская власть окажется надежнее обеспечена. Было общеизвестно, регент никогда не отрекался от службы, не иначе, как против воли или под принуждением вооруженных сил, что часто порождало гражданские войны. Более того, если все властные полномочия доверить одному человеку, он с легкостью окажется способен присвоить себе правление. Сторонники семьи королевы до единого разделяли подобное мнение, опасаясь, что Ричард завладеет короной или начнет править самостоятельно. И тогда Вудвиллы, на которых возлагали ответственность за гибель Кларенса, будут обречены на смерть или, по меньшей мере, утратят свои должности'.
  Вудвиллам требовалось короновать Эдварда V до момента прибытия Ричарда в Лондон. Поэтому, сразу после заседания Совета, Гастингс написал герцогу Глостеру, сообщая ему о случившемся и прося 'поторопиться явиться в столицу с достаточным подкреплением'. Сэр Уильям также советовал перехватить юного монарха до въезда в столицу. Он признавался в страхе потерять жизнь по причине внушаемой им клану Вудвиллов ненависти. В середине апреля Ричард принял посыльного в Миддлхэме. Герцог одновременно узнал о смерти брата, своем назначении в качестве защитника и покровителя Эдварда V и государства и о маневрах Вудвиллов по превращению в наставников нового суверена. Реакция последовала незамедлительно. В Йорке герцог возглавил поминальную церемонию по брату и, если верить свидетельству Кройлендской летописи, был 'в слезах', тем не менее, вынудив принести 'всю местную знать присягу в верности сыну короля, первым сделав это'. Чтобы успокоить Вудвиллов, Ричард отправил одно письмо королеве, а второе - Совету. Елизавете он принес соболезнования, попытавшись в сердечных выражениях ее утешить и выразив 'радость от лицезрения, как в единых чувствах слились все сердца, что заставляет надеяться, - монарх, его племянник, проведет период своего несовершеннолетия в совершенном спокойствии. Что до герцога, он, в силу имеющейся у него власти, поспособствует поддержанию подданных в повиновении суверену, даруя им личный пример безграничной покорности'. Но равно Ричард давал Елизавете дружеский совет, - трудиться ради примирения всех влиятельных вельмож, и 'здесь он не в состоянии запретить себе сказать, что узнав о сборе графом Риверсом войск для сопровождения монарха в Лондон, герцог оказался этим удивлен, ибо вовсе не казалось, что в том являлась хотя бы малейшая необходимость. (...) Созванные под пустым предлогом обеспечения королевской безопасности войска в период, когда никто не считал своим долгом ее нарушать, могли только породить подозрения у недавно примирившихся партий. (...) Стоит лишь раз укрепить данные подозрения, и в королевстве объявятся 2 готовые армии. И одному Господу известно, что потом случится. В связи со всеми перечисленными причинами, чью значимость Елизавета, несомненно осознает, Ричард советует ей велеть распустить солдат, дабы все вельможи страны без опасения и страха направились бы продемонстрировать их юному владыке свое почтение'. Под любезной видимостью герцог основательно оставил скрытую угрозу: если Риверс собрал войско, я последую его примеру.
  Послание Совету также балансировало между успокаивающим заверением в преданности и предостережением. Согласно Манчини, Ричард напомнил советникам, что 'был верен своему брату, Эдварду, как в границах страны, так и вне их, во времена как мира, так и войны, и что он будет, если ему позволят, равно верен и сыну брата'. Герцог настаивал, дабы Совет принял 'в рассмотрение его заслуги, формируя правительство, на место где Глостер имел законное право вместе с приказом брата', поставившим Ричарда защитником и покровителем государства. Герцог уведомлял, - 'ничего против закона и воли брата не окажется решено без серьезных последствий'. Сообщение прочитывалось ясно, раскалывая членов Совета на 2 части. Клан Вудвиллов собрался вокруг королевы в составе ее братьев, Эдварда Вудвилла, Ричарда Вудвилла, Лайнела Вудвилла, епископа Солсбери, и сыновей Елизаветы от первого брака, Томаса Грея, маркиза Дорсета, и лорда Ричарда Грея. Их целью было объединить большую часть членов Совета. И они с легкостью ее добились, ведь королева могла рассчитывать на множество прелатов, обязанных ей своей службой: на архиепископов Кентербери и Йорка, епископов Линкольна, Или и Чичестера, а также на ряд других. Эти духовные лица занимали ключевые должности. Ротехэм, архиепископ Йорка, являлся канцлером. Рассел, епископ Линкольна, - хранителем личной печати. Стори, епископ Чичестера, - одним из исполнителей последней воли монарха. Елизавета, как писал Манчини, 'привлекла в свою партию многочисленных чужеземцев, представив тех ко двору, так что они могли самостоятельно решать общественные и частные дела короны (...), жаловать или продавать должности и, в конце концов, управлять и личностью суверена'. По сравнению с ними, Гастингс находился в надежной изоляции. Сэр Уильям почти не мог ни на кого полагаться, кроме как на лорда Говарда и, в случае необходимости, на лорда Стенли. Прибавим сюда, что маркиз Дорсет, в качестве хранителя Тауэра, распоряжался важным арсеналом и королевской казной. Граф Риверс, Энтони Вудвилл, в Ладлоу исполнял обязанности наставника монарха. Иначе говоря, Вудвиллы имели на руках все козырные карты.
   И они безотлагательно их использовали. Елизавета и ее сын Дорсет велели Риверсу в окружении плотного сопровождения привести Эдварда V в Лондон. Также произошло назначение Эдварда Вудвилла, брата королевы, командующим флотом, который патрулировал Ла Манш и поэтому мог угрожать управляемому Гастингсом Кале. Однако получение отправленных Ричардом писем заставило членов Совета засомневаться. Их содержание быстро распространилось в обществе, и, как пишет Манчини, 'данные послания произвели в умонастроении народа значительное действие. Будучи до настоящего времени благосклонным к герцогу (Глостеру) из-за его честности, народ принялся открыто и громко поддерживать последнего до такой степени, что все говорили, - управлять органами власти надлежит именно Ричарду'. При отсутствии возможности отказать Глостеру в статусе защитника и покровителя государства, Вудвиллам было важно заставить короновать Эдварда V как можно скорее, как уже упоминалось, начиная с 4 мая. Энтони Вудвиллу, графу Риверсу, следовало немедленно сопроводить подростка в Лондон.
   Старший брат королевы Елизаветы являлся человеком совершенно замечательным и сбивающим с толка. Его стоит рассматривать, и как образец человека, и как идеал, выработанный эпохой Возрождения. Блестящий боец на турнирах, изысканный придворный, чрезвычайно культурный и глубоко благочестивый, Энтони был сомневающимся, опасливым и полным противоречий. Все это прекрасно в нем уживалось. Большой любитель философских и теологических произведений, покровитель Уильяма Кэкстона, которому он перевел несколько напечатанных потом текстов, автор баллад, Энтони Вудвилл совершил паломничество в Сантьяго-де-Компостеллу, носил под роскошными одеяниями придворного власяницу и достиг высочайшего уровня во владении оружием. Именно его выбрали для отстаивания чести Англии на поединке с Бургундским Бастардом на большом лондонском турнире 1467 года. Энтони принимал участие в войнах со швейцарцами Карла Смелого и в битвах войн Алой и Белой Роз на стороне Йорков. Он ездил в Рим, и Сикст IV назначил его защитником и руководителем дел Папы на берегах Туманного Альбиона. Поэтому, не без причины конкретно Энтони поручили образование и воспитание принца Уэльского, а теперь короля Эдварда V.
  
   Нортхэмптонский переворот (конец апреля 1483 года)
  
   В середине апреля 1483 года на плечи Энтони легла тяжелая ответственность, - к нему одновременно обратились и Совет, потребовавший привезти суверена в Лондон, и Ричард, живо порекомендовавший ему объединить по дороге в столицу кортеж монарха с кортежем герцога. Действительно, герцог Глостер, предупрежденный Гастингсом, решил перейти к определенным шагам. Ричард уже находился на связи с герцогом Бэкингемом. Генри Стаффорд тогда пребывал на юге Уэльса и видел в сложившихся обстоятельствах хорошую возможность. Несомненно, в голове у него образовался точный план, но Бэкингем без колебаний выбрал лагерь, движимый ненавистью к Вудвиллам. Стаффорд предложил свои услуги Ричарду, пообещав примкнуть к нему. Глостер принял предложение, заявив Бэкингему, что намерен встретить монарха и Риверса на пути в Лондон. Оба герцога, Глостер и Бэкингем, написали Эдварду и Риверсу. Ричард напомнил о значении своих обязанностей защитника и покровителя, дабы оправдать желание присоединиться к кортежу суверена и сопроводить его в Лондон. Ричард спросил, - по какой дороге проследует король со свитой, дабы определить точку встречи, 'чтобы в их обществе въезд в город оказался еще великолепнее'. Граф Риверс и Эдвард выразили согласие, обозначив местом встречи Нортхэмптон. Даже беглый взгляд на карту позволяет установить, - для кортежа короля это подразумевало возвращение, ведь прямой путь из Ладлоу в Лондон пролегал южнее. В конце концов, Нортхэмптон являлся привычным пунктом по дороге из Йорка, по которой ехал Ричард, в столицу. Это значило, что Риверс и Эдвард не заподозрили ни единого дурного намерения у дядюшки суверена.
   Последний, нуждающийся в преодолении более продолжительного расстояния, выдвинулся в путь на юг 20 апреля, тогда как король еще 23 апреля находился в Ладлоу, отмечая там день Святого Георгия. В письме к жителям Кингс-Линна Эдвард поделился с ними намерением 'очутиться в нашем городе Лондоне, с Божьей помощью, как можно скорее, дабы пройти в Вестминстере церемонию коронации'. И 24 апреля, вместе с Риверсом и Ричардом Греем в сопровождении 2 тысяч человек юноша пустился в путь к Нортхэмптону, месту встречи с дядюшкой. Он прибыл туда раньше Ричарда и, вместо того, чтобы войти в городок, устроился с Риверсом и Греем в 20 километрах южнее, в местечке Стоуни Стратфорд, разместив сопровождающих в окрестностях с тем, чтобы позволить Глостеру обосноваться с его людьми в Нортхэмптоне. Ричард приехал 27 апреля, уже объединившись с Бэкингемом.
   В течение нескольких часов окажется разыгран первый акт драмы, которая приведет герцога Глостера на английский трон. Самыми правдоподобными источниками до сих пор считаются Кройлендская летопись и рассказ Доменико Манчини, 'непредвзятого' и проницательного. В некоторых подробностях они отличаются, но в общем развитии событий совпадают. Первая из стоящих на повестке дня целей - прийти к единому мнению относительно происходящего. С этой целью Риверс и Грей отправляются в Нортхэмптон, чтобы там перехватить Глостера и Бэкингема. Кройлендская летопись рассказывает, - прибывших приняли крайне сердечно, они провели с соратниками приятный вечер за вкусной трапезой и потратили большую часть ночи на 'дружеское' обсуждение действий. Для задержавшихся в Нортхэмптоне Риверса и Ричарда Грея было предусмотрено место ночлега. На следующее утро их, по приказу герцога Глостера, арестовали и под надежной охраной препроводили в Йоркшир, в крепость Шерифф Хаттон. Одновременно Ричард велел заблокировать все пути между Нортхэмптоном и Стоуни Стратфордом, дабы, согласно Манчини, 'воспрепятствовать кому бы то ни было сообщить суверену о случившемся до приезда дядюшки'. Затем, в сопровождении Бэкингема герцог поскакал в Стоуни Стратфорд и отдал приказ задержать старого камергера Эдварда, Томаса Вона, а также распустить королевское окружение, 'под страхом смерти запретив всякому приближаться к местам, где в тот момент пребывает монарх'.
  Изолировав подобным образом Эдварда, Ричард и Бэкингем почтительно предстали перед юным владыкой, 12-летним подростоком, едва вышедшим из детства и абсолютно оглушенным, чтобы познакомить его со своей версией произошедшего. 'Со скорбным видом', - как докладывает Манчини, 'они объяснили мальчику, что приехали для оказания защиты, ибо у него в окружении есть дурные советники, замышляющие недоброе против жизни и чести их господина. Эти советники', - продолжал Ричард, - устроили заговор 'надеясь на гибель герцога и готовя ему западню в столице или по дороге, как признались в том их сообщники. Он утверждал, что прекрасно знает, как те пытались отобрать у него статус регента, доверенный Глостеру братом. Наконец, герцог решил, что данных людей нужно отстранить ради его же собственной безопасности и из опасения попасть в руки низких личностей, которые, как показывает пример предшественников регента, способны на все. Ричард объявил, - его кандидатура одобрена батюшкой короля, как имеющая силы взять в руки правление, не только ввиду опыта в подобных делах, но и благодаря народной любви. Герцог не пренебрежет никакой из своих обязанностей верного подданного и заботливого защитника и покровителя'. Дурных советников следовало 'отстранить', зловещее значение слова было довольно ясным, ведь 'дитя окажется не в состоянии править столь обширным государством вместе с такими бездарными людьми'.
  В соответствии со свидетельством Манчини, который, по-видимому, пользовался рассказом очевидца, Эдвард V ответил с удивительной для 12-летнего ребенка уверенностью. Воспитанный в лоне клана Вудвиллов и получивший, к восхищению родителей, замечательное образование с помощью Энтони, графа Риверса, дядюшки по материнской линии, он являл собой доказательство преждевременного созревания. Эдвард заявил, - советники были даны ему отцом, он целиком им доверяет и 'желает их сохранить, пока ему не предоставят улики вредоносности последних. (...) Что до правления государством, король глубоко верил, как пэрам страны, так и королеве'. Тут Бэкингем позволил разразиться ненависти, таившейся у него по отношению к Елизавете Вудвилл. Герцог произнес, что 'не женщинам, а мужчинам следует править королевством', что, если суверен 'и имел некоторое доверие к вдовствующей королеве, лучше от этого отступиться', и что ему полезнее 'возложить свои надежды на баронов, обладающих благородством и влиянием'. В процессе подобной беседы Эдвард, изолированный и лишенный преданных ему людей, не мог не подчиниться указаниям дядюшки, доставившего подростка в Нортхэмптон, дабы дождаться реакции Совета, королевы и лондонцев и лишь после этого продолжать путешествие к столице. В первом акте Вудвиллы утратили свой главный козырь: монарх попал в руки их противника, Ричарда, герцога Глостера, защитника и покровителя государства.
   Нортхэмптонское дело не являлось импровизацией, придуманной в течение одной ночи, какой представляет его Кройлендская летопись. Речь явно идет о заранее спланированной ловушке. Изъявленное Ричардом желание встретиться с королем и Риверсом, доверительность в отношении Энтони, вероятно, ни о чем не догадывавшегося, в процессе 'дружеской' трапезы, его внезапное задержание, блокирование путей между Нортхэмптоном и Стоуни Стратфордом, наконец, речь, оправдывающая предумышленный удар, - все это предполагает подготовку и четкий план. Монарха не похищают, исходя из мимолетного желания. Встревоженный лондонскими новостями, переданными Гастингсом, Глостер взвесил существующие риски и решил поставить на карту свои статус защитники и покровителя государства и народную любовь, понимая, оставь он первый ход Вудвиллам, ему грозит оказаться отстраненным от событий, если не хуже. Действия герцога стали ответом на опасное положение, которое не он сформировал, но которое могло его раздавить. Задержав брата и сына королевы и взяв под надзор второго ее ребенка, короля, Ричард совершил настоящее объявление войны, брошенное Вудвиллам в лицо.
  
   Въезд в Лондон, 4 мая
  
   Клан родственников Елизаветы прекрасно понял, что происходит. Когда ночью 30 апреля в Лондон пришли известия из Нортхэмптона, королеву Елизавету и ее сына, Томаса Грея, маркиза Дорсета, охватила паника. Они укрылись в убежище Вестминстерского аббатства вместе с Лайнелом, епископом Солсбери, братом Елизаветы, а с ними и брат суверена, 9-летний Ричард Йорк, и его сестры, принцессы. Другой брат королевы, сэр Эдвард Вудвилл, недавно поставленный во главе патрулирующего Ла Манш флота, накануне уехал на побережье с частью казны суверена, чтобы заплатить экипажам кораблей. Утро 1 мая прошло в сильнейшем смятении, как повествует Кройлендская летопись. 'Вы увидели бы сторонников и первых, и вторых, кто-то из них был искренен, кто-то скрытен из-за поднявшейся суматохи, но все они занимали какой-то лагерь. Одни собирали друзей и кучковались у Вестминстера от имени королевы, вторые - в Лондоне, под крылом у лорда Гастингса'. Последних насчитывалось больше. Когда собрать сподвижников попытались Вудвиллы, то 'установили, что умы не только смущены, они абсолютно враждебно настроены. Некоторые открыто высказывались, что справедливее и желательнее оставить юного монарха с дядюшкой по отцовской линии, чем с дядюшками со стороны матери и со сводными братьями'. Даже старый канцлер Ротерхэм не знал, к какой партии ему примкнуть, сначала он отдал королеве печать, а затем ее забрал.
  В Нортхэмптоне Ричард написал два письма, предназначенных Совету и мэру Лондона для заверения их в своих намерениях. То, что он сделал, объяснял герцог, совершалось ради блага государства и безопасности короля, которому Глостер оставался верен. Видевший эти послания Манчини так описал их содержание: 'Герцог не похищал своего племянника, короля Англии, скорее, он спас от гибели, как и страну, иначе бы юноша попал к тем, кто не пощадил ни чести, ни жизни его отца, к тем, кто не обратил бы внимания на младость сына. Подобный шаг оказался настоятельно необходим ради собственной безопасности Ричарда. Никто более него не пекся о благополучии короля Эдварда и о сохранении государства. Скоро он появится в городе вместе с юным сувереном для великолепной и торжественной его коронации'.
   Еще одно послание Ричард направил новому канцлеру, Томасу Буршье, архиепископу Кентербери. В нем духовному лицу от имени короля говорилось: 'Мы вас сердечно приветствуем и просим проследить за сохранностью и безопасностью Большой печати государства до момента нашего прибытия в город Лондон (...) Также проследите со все усердием собрать лордов, дабы обеспечить безопасность и сохранность нашего лондонского Тауэра и находящейся в нем казны. Мы полностью вам доверяем. Дано под нашей личной печатью в городе Нортхэмптон во второй день мая'.
   Относительно касающегося казны, было уже слишком поздно. Часть ее забрал Эдвард Вудвилл, а оставшееся королева приказала отвезти в Вестминстер. Переходя к упомянутым лордам, следует отметить, что посыльный герцога их приободрил. Гастингс заверил вельмож, что защитник и покровитель королевства действует ради блага государства и монарха, и что дело трех заключенных - Риверса, Грея и Вона, окажется подотчетно Совету. В действительности Глостер приставил к ним надежную охрану и по отдельности отправил в принадлежащие ему замки: Риверса в Шерифф Хаттон, Грея - в Миддлхэм, а Вона - в Понтефракт. Начали ходить слухи, согласно которым, защитник и покровитель королевства намеревался завладеть короной. После нанесенного в Нортхэмптоне удара подобное подозрение являлось неизбежным, и герцог Глостер, очевидно, это осознавал. Не было ли подозреваемое в начале мая 1483 года уже замысленным, или слухи лишь заронили в душу Ричарда подобные перспективы? Факт их передачи демонстрировал готовность общественного мнения принять такой поворот. Как бы то ни было, герцог пытался понравиться юному суверену. 3 мая он велел назначить канцлером при Эдварде Джона, Джеффри, священника Пембриджского прихода, что принесло ему благодарность монарха. Тем не менее, защитник и покровитель государства начал лишать должностей Вудвиллов, троих из которых он успел отправить под арест. Остальные закрылись в стенах убежища Вестминстерского аббатства, где, в силу права на укрытие, задержать их не могли. В конце концов, было возможно забрать у них благосостояние. Глостер взялся за это со 2 мая, передав земли и крестьян имения Риверса в Вудхэм Мартине, что в Эссексе, некому Роберту Беллу.
   Положение Ричарда, однако, являлось более шатким, нежели представлялось. Как только Эдвард V прошел бы церемонию коронации, защитник и покровитель государства утратил бы свои власть и права. Суверен смог бы образовать новый Совет, куда вернулись бы Вудвиллы. Под угрозой находилось даже влияние герцога на севере, - 4 мая произошло встревожившее Глостера событие. В 17 лет бездетным скончался Джордж Невилл, герцог Бедфорд. Согласно тексту договора от 1475 года, определявшего последовательность наследования в семействе Невиллов, предусматривалось, что часть, отошедшая к Анне, дочери графа Уорика, должна, в случае смерти Джорджа бездетным, перейти к следующему наследнику. Анна была супругой Ричарда, поэтому последний являлся не более, чем пожизненным держателем владений Невиллов без права передавать их собственным детям. Без земель Джорджа Невилла могущество семьи серьезно уменьшалось. Эта причина также способствовала дополнительному поиску нового средства укрепить влияние клана.
   К настоящему периоду для герцога речь шла о максимальном использовании власти, даруемой ему статусом защитника и покровителя государства. Гастингс предупредил Ричарда, что в Лондоне 'Глостера все хвалят за его преданность племянникам и стремление покарать их противников', и тот 4 мая вошел в столицу, тщательно проработав предварительно свое появление на сцене. Покинувший утром Сент-Олбанс кортеж возглавлялся облаченным в голубой бархат королем. Со стороны правой руки Эдварда сопровождал одетый в черное, 'словно в траур' Ричард, как рассказывает Большая Лондонская летопись. Со стороны левой руки ехал герцог Бэкингем. За ними следовали 500 знатных уэльсцев и йоркширцев, равно в черном. С прибывшими не было солдат, их заменяло 4 повозки, 'нагруженных оружием с девизами братьев и сыновей королевы, с глашатаями, объявлявшими на каждом встречающемся им перекрестке, что эти девизы оказались собраны у противников герцога, разместивших те в стратегических местах за стенами города, дабы напасть и убить скачущего туда Глостера'. Столь грубо срежисированное появление, как докладывает Манчини, породило в толпе смятение. Пока кто-то требовал повешения Вудвиллов, их сограждане демонстрировали происходящий сейчас обман: привезенное оружие собрали много месяцев тому назад, в период войны против шотландцев. Это только сильнее подпитывало слухи об истинных стремлениях герцога Глостера.
   Прием суверена и двух герцогов лондонскими властями оказался крайне официальным без проявления чрезмерного восторга. Поприветствовать короля пришли 30 городских советников и уполномоченных от товариществ в алых одеждах во главе с мэром. Эдварда ввели во дворец епископа Лондона, где ему уже приготовили ночлег. Молодой человек находился под строгим надзором людей обоих герцогов, 'опасавшихся, что он ускользнет или будет освобожден с применением силы'. От короля отстранили последних верных ему старых придворных, таких как его наставник, Джон Олкок. Ричард устроился в своем доме на Кросби плейс.
  
   Король, королева-мать и защитник и покровитель государства
  
   Что же потом? Сначала преобладало облегчение. Внушавшие страх столкновения не случились. Послания и заявления Ричарда успокоили население, равно как и его решимость заставить мэра, советников и лордов принести суверену клятву в верности. На состоявшемся 10 мая заседании Совета Ричарда официально назначили защитником и покровителем страны: со стороны происходящее казалось повторением событий 1422 года, когда другой герцог Глостер, Хэмфри, также дядюшка несовершеннолетнего короля, Генриха VI, был поставлен на должность защитника и покровителя государства, что оказывало скорее успокаивающее воздействие. Представлялось, что Ричард играет отведенную ему роль. Дату коронации отнесли на 22 июня, а собрание Парламента для заседаний - на 25 июня. В ожидании этого Ричард возглавил правительство, принявшееся назначать на высокие посты офицеров при сохранении основного состава группы, унаследованной защитником и покровителем страны от брата, Эдварда IV. Джон Расселл, епископ Линкольна, 'человек значительных познаний и великого благочестия', как характеризует его Манчини, был назначен канцлером. Джон Гюнторп - хранителем личной печати. Томас, лорд Стенли, - управляющим дома короля. Уильям Кэтсби, юрист, - канцлером графства Марч. Лорд Динхэм - управляющим графства Корнуолл. Лорд Говард - сенешалем герцогства Ланкастер. Граф Арундел - главным ловчим и лесником королевских угодий. Лорд Гастингс - камергером, главой монетного двора и правителем Кале. Джон Вуд, личный друг Ричарда, - казначеем.
   Подобный состав команды должен был позволить защитнику и покровителю государства вести дела страны без противодействий. Последний, впрочем, стал заботиться о соблюдении внешней формы, сотрудничая в принятии решений с монархом и ставя подпись под актами, уже отмеченными большой печатью. Эти акты, выпущенные от имени суверена, несли, тем не менее, упоминание: 'При согласовании с нашим дорогим дядюшкой, герцогом Глостером, защитником и покровителем нашего королевства Англии' или 'При согласовании с нашим возлюбленным дядюшкой, герцогом Глостером, защитником и покровителем нашего королевства Англии на протяжение нашей юности'. Эдварда окружили со всех сторон. Службы его дома доверили бывшим служителям Эдварда IV, Эдварду Хардгиллу, комнатному секретарю, и Джону Норрею вместе с Уолтером Хангерфордом, личными оруженосцами монарха.
   С 10 августа на повестке дня возник вопрос о месте жительства суверена. Эдвард больше не мог оставаться в особняке епископа Лондона, удобном, но плохо приспособленном для королевского положения. Совет рассмотрел два пустующих места. Вестминстер исключили, - в аббатстве скрывались королева с семьей. Тогда герцог Бэкингем предложил Лондонский Тауэр. Блестящая идея была единодушно поддержана. Тауэр в рассматриваемую эпоху еще не пользовался зловещей славой, что осенит его совсем скоро. Внушительная крепость имела в дни Ричарда тот же облик, что и сегодня. Граничащая с Темзой и окруженная рвом с водой цитадель подчинялась грандиозной Белой башне, высотой в 30 метров и обхватом в 40 метров с 4-мя часовнями по углам. Возведенная при Вильгельме Завоевателе и завершенная в конце XI столетия Вильгельмом Рыжим, она защищала своими 5-метровыми в толщину стенами арсенал, в котором складывали латы, копья, мечи, алебарды, луки, стрелы, детали артиллерии и прочие военные механизмы, подвалы и склады, часовню Святого Иоанна, тюрьму и покои суверена. Вход в замок осуществлялся через заставу Колдхарборгейт (Холодную гавань), сегодня исчезнувшую и прилегавшую тогда к крепости вместе со своей внешней лестницей, которая позволяла добраться до двери на первом этаже. В течение веков вокруг Белой башни успели соорудить две концентрических ограды. Единственный доступ к ней защищался огромным барбаканом, иначе говоря, Львиной башней. Чтобы преодолеть ров, следовало подняться на мост, покрывающий расстояние в 30 метров длиной и охраняемый двумя башнями-близнецами, Средней и Байвордской. Далее вы попадали в проем между внешней оборонительной стеной справа, относящейся к XIV столетию, и внутренней оборонительной стеной, появившейся в XIII веке, соседствующий с 13 башнями. Пройдя его и миновав башню, ныне именуемую Кровавой, вы оказались бы во внутреннем дворе, на лужайке Тауэр Грин, где поставили часовню святого Петра. Ансамбль целиком находился в ведении хранителя, как и внушительный гарнизон.
   Тауэр - это не просто крепость. Это символ английской монархии в средние века. Король жил там вплоть до церемонии коронации, да и потом появлялся с разной периодичностью. Его покои располагались одновременно в Белой башне и в большом зале, примыкающем к внутренней стене укреплений. Замок гарантировал удобство и безопасность, по меньшей мере, по отношению к противникам извне. В Тауэре монарх укрывался в случае проблем, как случилось, например, в период восстания Джека Кэда. Но опасностей тут обнаруживалось больше внутри, нежели снаружи, и королевский замок легко мог превратиться в темницу. Здесь запирали важных лиц. Короля Франции, Иоанна Доброго, суверена Шотландии, Давида, герцога Карла Орлеанского, шесть горожан Кале, многочисленных английских вельмож и даже Генри VI. Чаще всего пленников держали в одной из башен внутреннего кольца укреплений, в башне Бошама. Бесполезно говорить, что отсюда почти не сбегали. В данных стенах можно было и жизнь оставить: для этого на лужайке Тауэр Грин предусматривалась плаха.
   Тем не менее, в мае 1483 года в замок-дворец с почестями ввели юного 12-летнего суверена, преисполненного обещаний и ожидающего церемонию коронации, совсем не подозревающего, что это место превратится в могилу его правлению.
   Начиная с этого момента, власть стала распределяться между 4-мя соперничающими друг с другом группировками. Все они находились в Лондоне. В Тауэре пребывал король. В Вестминстерском дворце - Совет. На Кросби плейс обретался защитник и покровитель государства, а в убежище Вестминстерского аббатства - сплотившаяся вокруг королевы семья Вудвиллов. Суверен демонстрировал явную безвредность. Он принимал посетителей, но имел мало средств, чтобы действовать. Его советники образовали официальное правительство с руководителями министерства финансов (Палаты Шахматной доски), казначейства, с хранителем личной печати и с министерством юстиции. Но они ничего не могли предпринять без соотнесения с мнением защитника и покровителя страны. Вудвиллы, с теоретической точки зрения, находились в аббатстве заблокированными от внешнего мира, пользуясь правом на убежище. Но у них была с собой часть казны, и члены клана сумели связаться с соратниками при помощи многочисленных посредников. 'Они начали собирать армию, дабы защититься и освободить юного короля из когтей герцогов', - сообщает Манчини. Эдвард Вудвилл возглавлял флот, патрулирующий южное побережье Англии. Накануне прибытия Ричарда он вынудил Совет выплатить ему 2 тысячи 65 фунтов стерлингов 13 су и 4 денье, чтобы в течение 2 месяцев раздать жалованье 2 тысячам человек. Учитывая 856 ливров, полученных для подкупа капитанов 2-х больших парусных судов, и 226 ливров, происходящих из Тауэра, сэру Эдварду было чем поддерживать столь внушительные силы. К ним следует добавить грандиозную сумму в 10 250 ливров в золотых слитках, появившуюся благодаря 'крупному якорному кораблю в Хэмптон Уотер и внесенную его хозяином в качестве залога с обязательством вернуть через 3 месяца'. Поэтому у Эдварда Вудвилла имелась возможность создать врагу серьезные неприятности. И Ричард добился от Совета предписания роспуска войск. Не вернувшиеся домой офицеры объявлялись вне закона, их имущество конфисковывалось. 'Основательное вознаграждение' предлагалось 'любому, кто захватит Эдварда живым или мертвым'. Начиная с 9 мая, Глостер назначает Уильяма Беркли командующим острова Уайт и повелевает Уильяму Овдейлу взять на себя ответственность за крепость Портчестер, близ Саутхэмптона. 10 мая Томас Фулфорд и Джон Халуэлл получили задание собрать флот Эдварда Вудвилла и рассеять его. 14 мая Эдварду Бремптону, Джону Уэллсу и Томасу Грейсону следовало принять капитуляцию руководителей восстания. Для поимки сумевших выбраться из Вестминстерского аббатства Энтони Вудвилла, Ричарда Грея и маркиза Дорсета снарядили погоню.
   Как бы то ни было, созданную Эдвардом Вудвиллом угрозу обратили в пыль довольно неожиданно. В собранном им флоте присутствовало множество итальянских кораблей. Особенно выделялись два крупных генуэзских судна, чьи капитаны после заявления защитника и покровителя оказались в затруднении, опасаясь утратить свой транспорт. Чтобы чувствовать себя в их отношении спокойным, Эдвард Вудвилл отдает приказ подняться на палубу итальянцев английским солдатам. Генуэзские офицеры предложили гостям вино и, когда те захмелели, как рассказывает Манчини, заковали, после чего 'затрубили в трубы и рожки, вывесили королевский стяг и доложили, что покоряются защитнику и покровителю государства вместе с Советом'. За ними последовали и другие итальянские корабли, а вскоре 'и весь флот пошел за продемонстрировавшими пример генуэзцами'. Армада Вудвилла рассыпалась, а сам он оказался вынужден бежать в Бретань.
   Избавившись от этой угрозы, Ричард продолжил конфискацию богатств семейства королевы, несмотря на некоторые недомолвки со стороны Совета. 14 мая великолепное имение Игтем-Мот в Кенте, чудесным образом сохранившееся до сегодняшнего дня и принадлежавшее кузену королевы, Ричарду Хоуту, было отдано сэру Томасу Уортли. 19 мая оказалась конфискована сеньория Уэмингтон. 21 мая Френсису, лорду Ловеллу, кузену Ричарда, пожаловали сеньорию Торпуотерфилд. 28 мая к министерству финансов (к палате шахматной доски) перешли доходы от владений Риверса. Остальные блага распределили между Уолтером Хангерфордом, Джоном Котингтоном и Робертом Пембертоном. Подобные ликвидации без подкрепления законом и иного мотива, чем стремление подточить могущество клана Вудвиллов, осуществлялись на основе личной печати Ричарда и вызывали мало возражений, настолько эта семья была населением не любима.
   В конце концов, Глостер столкнулся с противодействием Совета в вопросе о судьбе Энтони, графа Риверса, Ричарда Грея и Томаса Вона, задержанных в Нортхэмптоне и продолжающих находиться в Йоркшире под наблюдением. Защитник и покровитель государства желал избавиться от них, особенно от первых двух пленников, так как понимал, - после коронации Эдварда V они, несомненно, окажутся освобождены и попытаются тогда отомстить за себя. Герцог постарался заставить обвинить их в совершении измены, но безуспешно: Совет решил, что для этого нет достаточных доказательств.
  
   Непрочное положение Ричарда
  
   Этот отказ продемонстрировал шаткость положения Глостера. Со стороны казалось, что все в его руках: суверен пребывал под надзором в Тауэре, королеву заблокировали в стенах Вестминстерского аббатства, Совет в каждом вопросе угождал Ричарду, к тому же герцога поддерживала большая часть знати, среди которой присутствовало несколько весьма важных лиц. Здесь можно вспомнить Френсиса Ловелла, скоро ставшего виконтом Ловеллом, вероятно, самого старого и близкого друга Ричарда, назначенного им на должность дворецкого Англии и пожалованного с честью Уоллингфордом и сеньорией Торпуотерфилд. К тому же перечню относятся граф Линкольн, Роберт Стиллингтон, епископ Бата и Уэлса, Томас Лэнгтон, поставленный 21 мая епископом Сент-Дэвидса, сэр Ричард Рэтклиф, сэр Джеймс Тирелл, Роберт Брэкенбери, Уильям Кэтсби, Томас, лорд Стенли, пользующийся сильным влиянием в Ланкашире и Чешире, человек довольно искусный. Стенли, в соответствии с наглядной популярной поговоркой, 'сразу видел, с какой стороны надо намазывать на хлеб масло', что сильно характеризовало свойственный ему оппортунизм. К числу самых восторженных сторонников Ричарда причисляли Уильяма Гастингса, кто провел в столице работу в пользу защитника и покровителя страны. Управляющий Кале, глава монетного двора и канцлер, он входил в ближний круг и пользовался влиянием как на прежнего короля, так и на Совет. Но это же влияние делало Гастингса опасным, сочти тот даруемые награды скромными.
   Еще одним могущественным, но достойным малого доверия 'другом' был Генри Перси, граф Нортумберленд, хранитель восточной и центральной Марок, чей политический вес на севере почти мог сравниться с политическим весом там Ричарда. Как мы уже видели, сотрудничество молодых людей перед угрозой со стороны шотландцев не всегда оказывалось легким. Герцог продлил полномочия Перси в качестве хранителя всего на год, а обязанности капитана Бервика - на 5 месяцев.
   Более надежным являлся Джон Говард. Будучи на 30 лет старше Ричарда, он принимал участие во всех сражениях войн Алой и Белой розы, причем, всегда в лагере Йорков, что считалось исключительным примером верности. Человек действия, Говард блистал в боях как на суше, например, при Барнете и Тьюксбери, так и на море, где он бился против Уорика, против французов и против шотландцев. Пылкий сторонник Эдварда IV, сэр Джон встретил Ричарда в 1469 году, в Колчестере, в графстве Эссекс, в центре своих семейных владений, рядом с которыми покупал некоторые принадлежащие герцогу Глостеру объекты. Отчетные бухгалтерские книги Говарда раскрывают облик джентльмена-фермера, близкого с крестьянами и соседями, всегда готового преподнести им небольшие подарки, любящего пение и музыку, равно, как и Ричард, который временами отправлял к сэру Джону своих музыкантов. У себя в доме лорд Говард поддерживал 'Томаса-арфиста', певца Николаса Степлтона и 4-х детей из хора часовни. Также сэр Джон любил театральные представления и книги. Чрезвычайно похожий на герцога по темпераменту, он был серьезен, прямодушен, доступен в общении и привязан к личным землям в Эссексе. Лорд Говард считался талантливым дипломатом. Именно он сопровождал Эдварда IV на мост в Пикиньи, что стоило ему содержания в 1 200 крон, выплачиваемого со стороны Людовика XI. Сэр Джон принадлежал к числу самых яростных сподвижников защитника и покровителя государства, 15 мая назначившего его управителем герцогства Ланкастерского к югу от течения реки Трент и получившего при том от лорда Говарда великолепную золотую чашу.
  Совершенно иной тип темперамента был у Генри Стаффорда, герцога Бэкингема, с мая 1483 года превратившегося в одно из центральных действующих лиц среди сподвижников Ричарда. Этот честолюбивый молодой человек, пламенный, красноречивый, высокомерный и неугомонный, стал для защитника и покровителя государства кем-то вроде второго 'я'. Казалось, что герцог подпал под чары данного характера, столь непохожего на него. Бэкингем являлся главным создателем и, может статься, спусковым механизмом переворота в Нортхэмптоне. С тех пор его жребий оказался тесно связан со жребием Ричарда, сделавшего Генри Стаффорда своим любимцем. Спустя несколько дней после победного въезда в Лондон обрамляющей фигуру суверена парой защитник и покровитель государства пожаловал другу невероятное сосредоточие полномочий и титулов. Сюда входили должности камергера и верховного судьи севера и юга Уэльса, хранителя и управляющего всех монарших земель в графствах Сомерсет, Шропшир, Херефоршир, Дорсет и Уилтшир с правом собирать там войска и брать под свою ответственность все оказавшиеся свободными королевские замки, хранителя, управляющего и почетного владетеля Монмаута и сеньории Ладлоу, хранителя и управляющего крепостей Уск и Конвей. Кроме того, Бэкингем получил внушительные суммы на поддержание в должном состоянии цитаделей и предположительный подъем армии с прилагающимся к ним 'даром' в размере 1 тысячи марок. Генри Стаффорд стал в Уэльсе кем-то вроде вице-короля. Разумеется, Ричард нуждался в укреплении положения в указанном регионе, где ощущалось влияние Ланкастеров и Тюдоров, но подобная концентрация власти в руках у одного человека, без сомнения, не была желательной. История свидетельствует, чрезвычайно могущественные фавориты, не говоря даже об их способности оказаться опасными, притягивали к себе недоброжелателей, портили репутацию покровителя и всегда заканчивали жизнь довольно плохо. Здесь герцог совершил ошибку. Ослепленный описываемым ненадежным персонажем, постепенно принимавшим облик проклятия его души, Ричард пренебрег благоразумием, требующимся в отношении членов окружения, и эта слабость в стоящие на дворе смутные времена могла сыграть роковую роль. Одинокий, склонный к индивидуализму и закрытый, герцог не имел за спиной сплоченной и целостной команды. Его сподвижники не образовывали ни партии, ни клана. Они представляли собой воздушную коалицию личных интересов, не воодушевленную никакими общими ценностями. Каждый тогда искал собственной выгоды, не думая о преданности или о сохранении верности, но готовясь при малейшем признаке удачи сменить лагерь.
   Единственным способом обеспечить себе поддержку было распределение титулов, ответственности, земель и денег. Ричард же столкнулся с серьезными финансовыми трудностями. Государственные сундуки оказались пусты или же едва наполненными. Согласно Доменико Манчини, 'полагали, что казну покойного короля, собранную такими трудами и в течение стольких лет, разделили между королевой, маркизом (Дорсетом) и Эдвардом (Вудвиллом)'. В отношении денег, которыми воспользовался Эдвард Вудвилл, можно уверенно сказать об оставшихся на дне ящиков министерства финансов (Палаты шахматной доски) всего 490 ливрах и о 710 ливрах в сундуках Коллегии. Совету пришлось немедленно собирать 1 016 ливров в серебряной посуде, 1 800 ливров в золотых образках, 1 316 ливров в продаваемой торговцам-перекупщикам из Кале шерсти. Одновременно требовалось обратить внимание на срочные расходы: траты на похороны Эдварда IV (1 896 ливров), на будущую церемонию коронации Эдварда V и на поддержание в надлежащем состоянии крепостей и гарнизонов Кале и Бервика. Глостер не отказался от мысли возобновить военные действия против шотландцев. Граф Нортумберленд, в качестве хранителя графства Марч (восточной и центральной Марок) получил на жалованье их гарнизонам 2 тысячи марок. Гарнизон Бервика, включающий в себя 600 человек, обходился в 438 ливров в месяц, на восстановление его стен предусматривалось потратить 1 тысячу ливров, а на возведение новых - еще 1 600 ливров. Гарнизон в Кале вырос до 825 человек, и торговцы уже собрали на его оплату 1 220 ливров. Лорд Гастингс, как капитан города, хотел получить сумму основательней, по данному вопросу даже заметили некоторое напряжение между ним и герцогом. Защитник и покровитель государства отдавал предпочтение Бервику, Гастингс - Кале. Что до расходов на грядущую коронацию, - тут остановились на общей сумме в 2 тысячи марок, в соответствии с обсуждением на заседании Совета 9 июня. В таких условиях просьба о снижении налогов с жителей Йорка, представленная от их имени Анной, прибывшей, дабы присоединиться к своему супругу Ричарду 5 июня, по всей очевидности, не была встречена с радостью. В любом случае, следовало как можно быстрее созвать на заседание Парламент, чтобы его представители проголосовали за принятие нового чрезвычайного налога. С 13 мая были отправлены приглашения для избрания членов Палаты общин и их общего заседания 25 июня.
   Герцог оказался под давлением. Его положение отличалось непрочностью и нервным напряжением, так как время поджимало. Документ о приглашении избрания в Парламент, подписанный от имени короля, уточнял, - речь идет о решении 'некоторых сложных и срочных вопросов, касающихся как нас, так и состояния нашего государства - Англии'. Предусмотренная для церемонии коронации дата - 22 июня - надвигалась широкими шагами. Что случится после ее наступления с защитником и покровителем страны?
  
   Устранение лорда Гастингса, 13 июня
  
   Вопрос встал перед Советом, когда Ричард еще продолжал серьезные приготовления к церемонии коронации. Под руководством хранителя гардероба, Питера Кертиса, портные работали над необходимыми на мероприятии костюмами и выбирали, кто предстанет в роли вооруженных рыцарей в момент священнодействия. Относительно судьбы защитника и покровителя государства после 22 июня решили...ничего заранее не решать. Исключительно Парламент, куда начали избирать представителей и который должен был воссоединиться 25 июня, оставлял за собой здесь последнее слово. Серьезнейшим образом рассматриваемое решение состояло в продлении полномочий Ричарда после коронации вплоть до наступления совершеннолетия суверена, то есть еще на 4 года. Подобный выход хотел предложить канцлер, Джон Расселл, в речи, что он приготовился произнести перед Палатой общин и чей набросок лежит сейчас в недрах Британской библиотеки. Согласно Джону Расселлу, 'полномочия и власть моего господина Защитника и покровителя государства настолько целесообразны и разумны, что ему следует быть одобренным и утвержденным именем данного собрания'. И это продлится пока 'зрелость и личное влияние' юного монарха не придут к гармонии. Для Расселла, знакомого с трудами классиков, 'опека и надзор за королевской личностью правителя на протяжение его нежного возраста будут обеспечены, как было в случае Марка Эмилия Лепида, дважды исполнявшего обязанности консула в Риме'. Канцлер объявлял об убежденности, - суверен обрадуется возможности оказаться под руководством дядюшки. Сэр Джон добавил пару строк, направленных против Вудвиллов, в особенности, против лорда Риверса, с двойной игрой слов в окончании. Устойчивость, по словам Расселла, скорее свойственна островам, омываемым 'морем или полноводными реками'. Ричард же отличается высочайшим благородством, 'пожалованный великими милостями, владениями и богатством' - то есть, Ричард, некоторым образом, богат. Нет уверенности, что Парламент нашел бы это очень забавным, но, как бы то ни было, речь так никогда и не оказалась произнесена.
   Герцог Глостер больше рассчитывал на силу, нежели на неровную риторику канцлера, для обеспечения своих полномочий. 10 июня он обратился с воззванием к верным друзьям на севере. Ричард написал Джону Ньютону, мэру Йорка: 'Мы сердечно просим вас прибыть и присоединиться к нам в Лондоне, как сочтете возможным, со всеми теми, кого сможете вооружить, дабы помочь нам участием в борьбе против королевы, ее родни, сторонников и близких, стремившихся и стремящихся каждый день нас убить и сокрушить, равно как и нашего кузена, герцога Бэкингема, и других носителей королевской крови в этом государстве'. На следующий день такое же воззвание было обращено к Ральфу Невиллу: 'Придите и примкните ко мне со всеми доступными вам силами, вооруженные и как можно скорее'. Идентичный клич отправился к графу Нортумберленду и всем людям, которых он мог снарядить.
  Обращение Ричарда представлялось малоубедительным и столь же слабо связанным внутри текста. Несомненно, он надеялся, собрав в столице своих вооруженных сторонников, оказаться в состоянии надавить на Парламент. Но это оставляло его верным сподвижникам мало времени для подготовки: максимум, 2 недели, чтобы распространить известия, снарядить людей, собрать их, организовать и отправить в путь из Йоркшира. Обвинения в заговоре против жизни герцога, однако, кажутся более правдоподобными, ходили слухи на тему тайных сообщений между королевой и неизвестно где скрывающимся маркизом Дорсетом. Для ровного счета Ричард также предположил, что Елизавета могла прибегать и к колдовским практикам. Но население это, как кажется, почти не взволновало. Один город Йорк отправил в столицу достойную уважения группу из 200 всадников, тогда как Халл с трудом собрал 12 человек, да и остальные местности ненамного его опередили. Подобный недостаток готовности толкнул Глостера совершить 19 июня новое объявление, его интонация оказалась гораздо торопливее. Защитник и покровитель государства велел, дабы 'все мужчины в лучшем их снаряжении после прочтения вышеуказанного заявления поднялись и явились в Лондон под его руку в обществе кузена герцога, графа Нортумберленда, лорда Невилла и других доверенных лиц, назначенных Глостером для оказания помощи и поддержки в подчинении, устранении и усмирении королевы'. Елизавета обвинялась в желании убить Ричарда, Бэкингема и 'всех вельмож их круга'.
   В столице это создало смуту. Власти Лондона колебались, не зная, что думать о предполагаемом заговоре, и обсуждали подробности происходящего, например, будут ли прибывшие носить ливрею герцога Глостера или ливрею города? Даже в Йорке войска собирались с трудом. 21 июня Ричард отдал себе отчет в том, что опоздал. Ожидаемая армия не подготовится к открытию заседаний Парламента. Защитник и покровитель государства просто приказал отменить созыв собрания и отодвинуть дату церемонии коронации.
   Что творилось на самом деле? Положение отличалось запутанностью. Источники противоречат друг другу, их повествования лишь затемняют понимание и последовательность событий. Внимательное изучение имеющихся текстов позволяет утверждать, что опасения Ричарда имели под собой основание. Чего он боялся, так это союза между Вудвиллами и чрезвычайно влиятельной группой советников, под предводительством Гастингса. Данный союз заставил бы короновать Эдварда V как можно скорее, а заодно покончил бы с институтом защиты и покровительства государству. Вплоть до недавнего времени сэр Уильям являлся одним из самых пылких сподвижников Ричарда, которому последний был частично обязан сплочением Лондона. Тем не менее, очень быстро, в течение мая, между мужчинами возникли разногласия. Гастингс счел себя недостаточно вознагражденным за оказанные в недавнем прошлом услуги и стал косо смотреть на присваиваемое Глостером возрастающее влияние. Верный династии Йорков, сэр Уильям твердо поддерживал Эдварда IV, и теперь тревожился, наблюдая Эдварда V в состоянии ограничения его свободы защитником и покровителем страны: 'и на смену сильной радости пришла печаль', - свидетельствует Кройлендская летопись. Поэтому Гастингс тайно наладил связь с королевой Елизаветой, чтобы помазать Эдварда V на царство как можно раньше. Его точку зрения разделяли 3 члена Совета. Томас Ротерхэм, архиепископ Йорка, который, как писал Манчини, 'пусть и был скромного происхождения, стал, благодаря своему таланту, важной персоной при короле Эдварде и много лет работал в монаршей канцелярии', с приездом в Лондон Ричарда свою должность канцлера утратил. Джон Мортон, епископ Или, 60-летний и полный сил, мастер заговоров, всегда готовый вывернуть свою рясу светлой и выгодной стороной наружу. До перехода к Йоркам служил Ланкастерам, а в будущем при Тюдорах стал министром. Но и здесь ставки сэра Уильяма Стенли, бывшего мужа сестры Создателя королей, не находили себе соперника, ибо он менял поддерживаемые кланы без малейшего зазрения совести. Полуподвальным союзам банд, подобных банде квартета Гастингса-Ротерхэма-Мортона и Стенли, было чем тревожить Ричарда, подозрения которого воодушевлялись Бэкингемом и Кэтсби. Бэкингем положил глаз на посты, занимаемые Гастингсом на севере Мидлендса. Что до Уильяма Кэтсби, превратившегося в одного из самых верных соратников Глостера, он происходил из знати Лестера и недавно был назначен канцлером графства Марч, тесно связанного с Бэкингемом. Тогда же на сцену выходит следующий персонаж, неизвестный рыцарь из Йоркшира, который станет частью ближнего круга помощников защитника и покровителя государства, - сэр Ричард Рэтклиф. Это ему будет поручено доставить мэру Йорка 10 июня послание от Ричарда, назвавшего молодого человека 'верным слугой'.
   Представляется, что от Генри Стаффорда, герцога Бэкингема, герцог Глостер, как утверждает Манчини, 'узнал, что иногда они (Гастингс и его приспешники) встречаются в домах то одних, то других', и что равно часто они посещают палаты суверена в Тауэре и поддерживают связь с королевой в Вестминстерском аббатстве. Это предполагало посредника, связывавшего между собой различные точки. И данная связь оказалась самой неожиданной, ибо речь шла о Джейн (Елизавете) Шор, прежней, предпочитаемой остальным, возлюбленной Эдварда IV. После смерти суверена, а, может статься, и до нее, Джейн стала возлюбленной Гастигса и, либо одновременно с этим, либо в порядке очередности, еще и возлюбоенной маркиза Дорсета, Томаса, сына королевы Елизаветы от первого брака. Хотя та, как писал Томас Мор, 'ненавидела даму интенсивнее, чем какую-либо иную женщину, ведь Джейн являлась любимейшей из подруг ее мужа, короля', а сейчас и ее сына, благодаря госпоже Шор Елизавета получала письма от Гастингса и от Дорсета.
   На протяжение мая инициативы сэра Уильяма становились все подозрительнее. Он укрепил гарнизон в Кале, которым руководил, солдатами, происходящими из родного ему региона, Дербишира. Это требовалось для упрочнения их личных связей. Также Гастингс учредил для себя собственную охрану. 13 мая сэр Уильям заключил равносторонний договор с неким Томасом Грином. Согласно ему, последний обязывался, как сказано в тексте, 'нести в течение моей жизни, как в мирных условиях, так и в военных, со столькими вооруженными людьми, сколько сумею набрать, верную и честную службу, когда бы названный господин или любой другой от его имени меня не попросил, на средства названного господина, пока я существую'. Действительно, Гастингс собирал личное войско.
   Выросший среди насилия, войн и убийств 1460-1470 годов Ричард осознавал лучше кого бы то ни было, - удар наносить следует первым. Нравственным вопросам тут места не находилось: между Гастингсом и Глостером стояли жизнь или смерть. 'Таким образом, защитник и покровитель государства, сломя голову, бросился в бездну преступления', - написал Манчини, - 'от страха перед способностями и влиянием опасных для себя людей'. Эвфемизм. У герцога не имелось выбора. 12 июня Ричард решил, что завтрашнее заседание Совета пройдет в делении на две группы. Первая устроится в Вестминстере, под председательством канцлера Джона Расселла. Вторая - в Тауэре, в 10 часов утра. В составе последней группы числятся Гастингс, Ротерхэм, Мортон, Стенли, Бэкингем, лорд Говард и множество верных председательствующему там Глостеру лиц. В соседнем помещении разместят вооруженных солдат, которым следует по данному им знаку ворваться, убить сэра Уильяма и захватить оставшуюся троицу. Все развивалось, как предполагалось, совершенно просто, повторяя часто повторяющийся в истории сценарий. Доменико Манчини излагает нам краткую, но, несомненно, более правдоподобную версию. 13 июня, 'когда все они вошли в комнату для обсуждений, защитник и покровитель государства, как и было предусмотрено, воскликнул, что против него приготовлена ловушка, что приглашенные явились с оружием, дабы напасть первыми. В ответ на его слова размещенные господином рядом солдаты бросились вместе с герцогом Бэкингемом и сокрушили Гастингса под ложным предлогом совершения измены. Они задержали остальных, сохранив им жизнь, вероятно, из уважения к вере и святым предписаниям. Так погиб Гастингс, убитый не врагами, которых опасался, но другом, в ком никогда не сомневался'. Другом, впрочем, обреченному его же волей на недобрый жребий. Полидор Вергилий, несколько лет спустя, расцветит эту сухую версию несколькими живописными чертами собственного изобретения. Историк припишет Ричарду высокопарную речь, обвиняющую королеву Елизавету в использовании против него магических чар, в качестве доказательства, подкрепленную размахиванием недействующей рукой. 'Господа, я собрал вас здесь сегодня, чтобы продемонстрировать, с какой опасностью мне приходится иметь дело. Я больше не сплю - ни днем, ни ночью. Я не в силах ни есть, ни пить, моя кровь и сила уходят из меня, а все мои члены высушены, как вам видно (он продемонстрировал руку). И эта напасть вызвана известной женщиной, королевой Елизаветой, отравившей меня своими губительными магическими чарами'. Довольно театральный и неправдоподобный жест со стороны Полидора Вергилия. Ричард никогда не жаловался на какую бы то ни было атрофию руки.
  В действительности Гастингс не был сражен на месте. Его вывели на воздух и лишили головы во дворе. Ричард приказал захоронить сэра Уильяма в Виндзоре, около могилы Эдварда IV и взял на себя обязательство перед вдовой казненного, Екатериной, не начинать против ее покойного супруга процедуры отчуждения гражданских и имущественных прав, что позволило бы забрать все его богатства. Брата Гастингса даже немного погодя восстановили на его должности капитана Гиени, на территории Кале. Поразительная снисходительность по отношению к человеку, который недавно пытался организовать его убийство и совершить государственную измену. Тут мы сталкиваемся с важным качеством герцога Глостера: безжалостный, пока вопрос касался устранения вставших на дороге людей, он до максимума ограничивал число побочных жертв, щадя окружение противников, и не колебался принимать на службу и использовать перебежчиков из враждебного лагеря.
   Таким образом, сподвижники сэра Уильяма смогли извлечь из произошедшего чрезвычайно завидную выгоду. Задержанные в палатах Совета 13 июня, они были очень быстро освобождены. Архиепископ Ротерхэм попал под надзор Джеймса Тирелла. Епископ Джон Мортон оказался отправлен в один из замков герцога Бэкингема, Брекон, и уже оттуда был выпущен по требованию Совета, посчитавшего его действия вызванными 'свойственным человеку заблуждением и совсем не упрямством', а святого отца 'неустанно пытавшимся снискать прощения за допущенную ошибку'. Что до Томаса Стенли, он покинул помещение со шрамом на лице, полученным в процессе задержания, но спустя каких-то несколько дней вернул себе место в Совете и стал пылким соратником Ричарда до ближайшей возможности его предать.
   Другие действующие лица меньшего значения оказались потревожены в той же степени. Так случилось с Джоном Форстером, разделявшим с лордом Гастингсом управление аббатством Сент-Олбанс. Он также являлся главным сборщиком дома королевы. Задержанный 14 июня Джон Форстер два дня спустя уступил свою должность управляющего Уильяму Кэтсби, что не помешало пребыванию джентльмена в Тауэре в течение 40 недель. В списке счетов Елизаветы, тогда как она находилась в убежище Вестминстерского аббатства, есть упоминание о передаче 13 фунтов стерлингов 6 шиллингов и 8 денье 'мастеру Форстеру', что, несомненно, предполагает службу последнего посредником с Уильямом Гастигсом. Равно Ричард приказал задержать Оливера Кинга, королевского секретаря, который позднее скажет, что был 'жестоко заточен герцогом в Тауэре...и оказался в опасности потерять жизнь'.
   Еще одной посредницей являлась Джейн (или Елизавета) Шор, иначе, как ее называли в официальных документах, 'жена Шора'. Даму задержали, ее жилище обыскали и ограбили, а саму арестованную обвинили в колдовстве. При отсутствии необходимых доказательств Ричард был вынужден передать Джейн епископу Лондона, Томасу Кемпу, дабы тот наказал ту за низкую социальную ответственность. Этот шаг заставил многих хохотать, как свидетельствовал Томас Мор, ведь ее поведение пользовалось общей известностью и, до настоящего момента, никого не волновало. 'Все понимали, что это правда, и смеялись, наблюдая, как происходившее вдруг стали принимать чересчур серьезно'. Эпизод приоткрывает еще одну грань личности Глостера - его пуританизм. Джейн Шор обрекли на проход по городу в нижней рубашке со свечой в руке, что, как снова добавляет Томас Мор, стоило ей больше восхищения, нежели презрения, особенно, со стороны мужской части зрителей. Она отличалась 'такой красотой и обаянием, что позор обратился для нее в хвалы тех, кто скорее влюбился в ее тело, чем заинтересовался душевным содержанием'.
   Следующий персонаж, от кого Ричард стремился себя обезопасить, - Томас, маркиз Дорсет, сын королевы от первого брака. Молодому человеку удалось ускользнуть из убежища Вестминстерского аббатства. 'Герцог узнал от своих агентов, что маркиз оставил убежище и, предполагая скрывание юноши в окрестностях, Ричард велел войсками и собаками оцепить места, где уже собирали урожай, как и возделанные или заросшие лесом. Дорсета травили, словно дичь на охоте, приближаясь все ближе и ближе, однако, его нигде не обнаружили'.
  
   Герцог Йорк в Тауэре, 16 июня
  
   Известие об убийстве Гастингса распространилось в Лондоне почти мгновенно, и там вскоре послышался тревожный возглас: 'Измена! Измена!' Начали возникать самые безумные россказни, ведь никто не знал, что случилось на самом деле. 'Жители, слышавшие вопль, но не подозревавшие о его причине, паниковали, и каждый из них хватался за оружие', - пишет оказавшийся свидетелем событий Манчини. Ради успокоения умов Ричард отправил по улицам глашатая, зачитывающего воззвание и объясняющего, что заговор был раскрыт, и что его целью являлось убийство защитника и покровителя государства, а равно захват короля. Вдохновителя интриги, лорда Гастингса, сразу же казнили. Поэтому, причин сходить с ума нет, все идет хорошо, горожанам следует вернуться к привычной деятельности. Согласно труду Томаса Мора, текст воззвания был начертан на пергаменте, прекрасным каллиграфическим почерком, менее чем два часа спустя после произошедшего, и вызывал нечто серьезнее, нежели обыкновенные подозрения: 'даже ребенок увидел бы, что герцог подготовился заранее', - подводит черту автор.
   Но толпу и наполовину не убедили. Быстрая последовательность драматических событий на протяжение апреля волновала и целилась в одинаковом направлении: взятие в свои руки власти и, может статься, коронация герцога Глостера. Что бы ни случилось, все пытались, с успехом или нет, успокоиться: 'До настоящей минуты', - утверждает Манчини, - 'пусть признаки указывали, что он стремится к короне, Глостер отрицал, вопреки всему, и малейшую надежду, ибо еще не претендовал на трон, и заявлял, что совершит максимум, от него зависящего, дабы покарать измены и ошибки. Да и комплекс личных актов вкупе с официальными документами носили на себе титулы и имя Эдварда V. Но стоило устранить с дороги Гастингса, как окружению монарха запретили с ним общаться'.
   Убийство Гастингса, действительно, стало решающим для судьбы Ричарда шагом. С данной минуты ничто уже не могло остановить Бэкингема и Глостера. Существовал ли или нет заговор между Вудвиллами и Гастингсом, члены Совета, наряду с правящими кругами и высшей знатью, из страха или из выгоды, сделали вид, что поверили в него, ведь отныне герцог всем внушал ужас, грозя соответствующим подвигам вознаграждением. Для автора Кройлендской летописи, 'оказались устранены три важнейших сторонников нового суверена, да и оставшихся ему верными ждала сходная участь. Теперь оба герцога делали все, что им было угодно'. Ричард и Генри Стаффорд зашли слишком далеко, чтобы отступать: тиски вокруг Эдварда сжимались. Слухи множились, поэтому последний акт никого не удивил.
   Решения принимались одно за другим с беспощадной логикой. Неизбежно приходилось переходить к следующему этапу. Требовалось покончить с присутствием королевы Елизаветы и остатка рода Вудвиллов, продолжающих скрываться в Вестминстерском аббатстве, пользуясь правом на убежище. Подобный островок сопротивления в сердце столицы являлся невыносимым, тем более, что было известно о постоянных сообщениях королевы с ее сыном, маркизом Дорсетом, который передавал матушке послания из найденного им укрытия. Настоятеля Вестминстерского аббатства, хранителя убежища, обвинили в небрежности в надзоре за королевой, как свидетельствует о том послание Саймона Сталлуорта, члена дома канцлера, от 9 июня. К тому же, Елизавета держала рядом с собой младшего сына, 9-летнего Ричарда, герцога Йорка, брата короля Эдварда V. Коронация последнего все еще предполагалась на 22 июня, и даже речи не было об устройстве церемонии в отсутствии брата суверена, наследника трона. 'По причине родственной близости и его статуса, герцогу Йорку следовало исполнять в церемонии важную роль', писал Манчини, выражая мнение защитника и покровителя государства, в связи с коим 'не подобало, дабы монарха короновали без брата'. Так как Елизавета, вопреки обещаниям относительно ее безопасности, упрямо отказывалась покидать убежище, королеву пытались убедить позволить, по меньшей мере, юному герцогу Йорку присоединиться к суверену. В ответ - новый отказ. Не составляло труда нарушить право на убежище и силой проникнуть в аббатство, чтобы захватить ребенка, но это катастрофически отразилось бы на образе Ричарда. В соответствии со сведениями Манчини, Глостер спросил, 'не удерживается ли дитя близ матери против своего желания', тогда не будет запрещено использовать силу ради 'его освобождения, ибо предки создавали убежище, как место для укрытия, а не для заключения, а в данном случае мальчик стремится оказаться рядом с братом'. Этот довод совсем не убедил епископов. Однако, требовалось действовать. 16 июня Ричард созвал в Тауэр сподвижников и группу солдат. Оттуда они на лодке направились в Вестминстер, аббатство оцепили и на переговоры с Елизаветой внутрь запустили епископа Кентербери, Томаса Буршье, в сопровождении герцога Бэкингема и лорда Говарда. Королева, в конце концов, уступила настояниям архиепископа, убедившего ее положиться на честное слово Глостера. В любом случае, выбора у нее не было. Либо Елизавета разрешала сыну выйти, либо солдаты заходили внутрь и начинали его искать. Герцога Йорка сопроводили в Вестминстер Холл, где он встретился с канцлером, с Бэкингемом и, наконец, со своим дорогим дядюшкой, герцогом Глостером, почтительно приветствовавшим ребенка 'множеством добрых слов', перед тем, как отправить маленького Ричарда присоединиться к брату в лондонском Тауэре. В обычные времена тут не из-за чего было бы тревожиться: по традиции, и король, и его ближайшие родственники накануне коронации размещались в Тауэре. Но мы ведем рассказ о временах не обычных. Даже составитель Большой Лондонской летописи зафиксировал - 'после этого и принца, и герцога Йорка велели стеречь еще внимательнее, а наедине говорили, - защитник и покровитель государства собирается стать королем'.
   Подозрение утверждалось новой предпринятой Ричардом мерой: он удостоверился в надежности следующего племянника, Эдварда, графа Уорика, 10-летнего сына герцога Кларенса. Глостер не отправлял мальчика в Тауэр, напротив, отдал на попечение супруги, Анны, 'ибо опасался, что, если все потомство короля Эдварда (IV) угаснет, то это дитя, также имеющее в жилах монаршую кровь, сможет создать ему проблемы', - полагал Манчини.
  Вот мы и подобрались к 17 июня. Герцог Глостер взял положение под контроль: все его племянники находились под наблюдением, Совет попал в подчинение, семейство Вудвиллов раздробили, королеву лишили свободы передвижения стенами Вестминстера, ее сын, Дорсет, ринулся в бега, а брат, Ричард, скрылся в Бретани. Коронация ожидалась 22 июня, а открытие заседаний Парламента - 25 июня. Войска из Йоркшира, на которые защитник и покровитель государства возлагал надежды по устрашению собрания, задерживались. Идти в ногу с ранее принятым графиком не представлялось возможным. Тогда, как мы это уже знаем, не вдаваясь в объяснения, Глостер решил передвинуть церемонию коронации и созыва Парламента на 9 ноября. Одновременно Ричард собрал собрал знать, потребовав от каждого из вельмож взять с собой лишь несколько человек, дабы избежать разграблений.
   Последней предосторожностью стало вынесение приговора трем пленникам, после нортхэмптонского переворота заключенным в йоркширских крепостях герцога: Энтони Вудвиллу (лорду Риверсу), графу Ричарду Грею и сэру Томасу Вону. 23 июня лорда Риверса, брата королевы Елизаветы, удерживаемого в Шериф Хаттоне, оповестили, - он осужден на смерть по обвинению в участии в организованным его сестрой заговоре. Энтони составил прекрасное завещание. Относясь к миру литературы, лорд Риверс сочинил балладу о хрупкости человеческой жизни и о неизбежности жребия каждого. 24 июня его переправили в Понтефракт, где Энтони встретился с Греем и Воном, а уже 25 июня трио мужчин обезглавили по инициативе графа Нортумберленда и Ричарда Рэтклифа. Власяницу, которую носил Риверс, повесили в церкви Донкастера в качестве реликвии.
   С пути убрали все препятствия. Все было готово к следующему этапу, который предполагался решающим. Но каким он мог оказаться? В чем заключаться? В коронации Эдварда V? В продлении института защиты и покровительства государства? В захвате короны Глостером? В конце весны 1483 года никто этого не знал, без сомнения, даже Ричард, который, отодвинув коронацию и сбор членов Парламента на 9 ноября, предоставил себе продолжительный отрезок времени на размышление. Рассмотрению подверглись абсолютно все варианты. Герцог превосходно понимал, - слухи приписывают ему намерение занять трон. И он мог совершить подобное, ни в коей мере и потрясая основы общественного мнения, по большей части, к нему благосклонного и остерегающегося случайностей, связанных с несовершеннолетием суверена. Насколько бы не казалась подобная мысль искусительной, следовало еще отыскать достаточно правдоподобное объяснение для убеждения как вельмож, так и себя самого. 'Верность связывает меня', - гласил девиз Ричарда, и эти слова не были для него совершенно мертвым звуком. Оказавшись, благодаря стечению обстоятельств, на подобном решающем перекрестке судьбы, герцогу ничего другого не оставалось, кроме как следовать предначертанному ему жребию.
  
  Глава 9. Ричард III: законный король или же узурпатор? Июнь-июль 1483 года
  
  22-26 июня 1483 года: в течение, по меньшей мере, 5 дней судьба Ричарда кардинально меняется. В воскресенье, 22 июня он был герцогом Глостером и защитником королевства. В четверг, 26 июня, стал Ричардом III, английским монархом. Для одних - скорость этого изменения доказывала его подготовленность и чересчур тщательную продуманность цепочки событий, чтобы не соотноситься с предварительным планом. Для других - драматический характер случившегося переворота, наоборот, являлся доказательством его неожиданности и разворачивался как сцепление обстоятельств, в которое Ричарда увлекло без возможности остановить включившуюся машину. Сами источники, впрочем, не всегда совпадали друг с другом. Созданные по следам событий они были скорее плодом размышлений над произошедшим, нежели отчетом об имевших место фактах. Поэтому тексты ориентировались на общее мнение о сути данной истории.
  
   Проповедь брата Ральфа Шаа, 22 июня
  
   В воскресенье, 22 июня, у креста Святого Павла, перед собором, собралась толпа, в которой присутствовали многочисленные лорды, как светского, так духовного звания, горожане и выходцы из простого народа. Все они хотели послушать лекцию Ральфа Шаа, известного проповедника, одновременно являющегося братом мэра Лондона, Эдмунда Шаа. Среди слушателей были и герцоги Глостер и Бэкингем. Говорили, что собравшиеся ожидали проповеди необычной, содержащей откровения, что оставили бы позади евангельские банальности доминиканцев. И действительно, брат Шаа нанес слишком мощный удар. Взяв темой стих из Книги премудрости Соломона (4,3): 'А плодородное множество нечестивых не принесет пользы, и прелюбодейные отрасли не дадут корней в глубину и не достигнут незыблемого основания', он объявил, согласно Манчини, 'что плодородие короля Эдварда должно быть искоренено, ибо он не являлся законным сувереном, поэтому его потомство также не сумеет сослаться на свою законность. Эдвард [IV] оказался зачат, благодаря супружеской измене и во всем отличался от покойного герцога Йорка, сыном коего ошибочно назывался. Но Ричард, герцог Глостер, во всех отношениях походит на отца и является законным наследником трона'. Проповедник настаивал: 'Эдвард не был сыном Ричарда, герцога Йорка, его отцом оказался другой человек, тайно познавший матушку короля'. Следовательно, 'Истинный сын герцога - Ричард. Он по праву должен унаследовать государство батюшки. Так как сейчас суверена в стране нет (Эдварда V все еще не короновали), им следует стать Ричарду, настоящему отпрыску королей'.
   Тут, если посмотреть, получается двойное обвинение. С одной стороны, Эдвард IV оказывался плодом внебрачной любви герцогини Йорк и, поэтому, не мог быть законным монархом. С другой стороны, Эдвард V, в качестве сына незаконнорожденного, тоже не имел прав на корону. Тем не менее, в соответствии с Большой лондонской летописью, Шаа говорил исключительно о незаконнорожденности сына Эдварда IV: 'Он объявил у креста Святого Павла, что дети короля Эдварда не являются законными наследниками короны, но что титул герцога Глостера лучше их титулов'. Как бы то ни было, для Ричарда результат оказался тем же самым: именно ему требовалось отдать монарший венец. Согласно свидетельству Манчини, слушателей словно оглушило. Одни 'преисполнились ненависти к крайней дерзости вещавшего, другие - впали в ступор от удивительного известия и словно обезумели, третьи - продолжали опасаться за собственную безопасность, испуганные столь ужасной жестокостью, ведь они были друзьями королевских отпрысков, четвертые - полагали, что все это приведет к концу сына Эдварда'. Если верить Томасу Мору, толпа отреагировала на 'постыдную проповедь' враждебно и 'проповедник вернулся к себе, не смея более выходить и оставаясь вне поля зрения, будто сычи'.
   Положа руку на сердце, 'разоблачения' Ральфа Шаа не должны были изумить широкую публику. На протяжение уже длительного отрезка времени слухи шли своей чередой. Относительно незаконнорожденности Эдварда IV, подобная отсылка без малейших доказательств парадоксальным образом происходила из заявления герцогини Йорк, Сесиль Невилл. В 1464 году она пришла в ярость, узнав, что ее старший сын, король Эдвард, вступил в брачный союз с Елизаветой Вудвилл, стоявшей ниже его по положению. Герцогиня 'объявила, - Эдвард не является отпрыском ее супруга, герцога Йорка, будучи зачат в процессе измены, и поэтому не имеет никаких прав на статус суверена'. Об этом, по меньшей мере, повествует Манчини. История с предполагаемой незаконнорожденностью Эдварда IV, в любом случае, широко разнеслась по европейским дворам, прозвучав как во Франции, так и в Бургундии. Карл Смелый в личном разговоре презрительно назвал Эдварда 'урожденным Блеем' от имени лучника, коему приписывали биологическое отцовство монарха. Кларенс, подобно всем остальным, находился в курсе сплетни, и опасение использования ее им против брата, считалось одним из мотивов устранения Джорджа. В 8-ми статьях обвинительного акта, составленного в 1478 году Парламентом, 5-я статья говорит, 'что герцог заявлял о незаконнорожденности короля и отсутствии его кровного родства с герцогом Йорком, зато о близости по крови с другим человеком, которого герцогиня, матушка Эдварда, принимала в своей постели'. Описываемый эпизод получил общественную огласку. Но Ричард им никогда не пользовался. С одной стороны, обвинение брата в незаконнорожденности являлось опасным доводом для всего семейства Йорков, с момента восшествия на трон настаивавшего на принципе следования букве закона. Это значило бы обвинить родную мать, герцогиню Сесиль, все еще живую, в измене, то есть совершить бесполезную оплошность, только опорочившую бы его дело при отсутствии всякой возможности продемонстрировать хотя бы скудные доказательства. Ибо Сесиль, что бы она ни заявляла прежде, теперь отрицала какую бы то ни было неверность покойному мужу, герцогу Йорку.
   Намного основательнее, в конце концов, с точки зрения права, вторая отсылка, согласно которой Ричард и станет объяснять свой захват власти: незаконнорожденность его двух племянников, Эдварда V и Ричарда, герцога Йорка, сыновей Эдварда IV. Разумеется, нам такой довод может показаться слабым, но, в соответствии с каноническим сводом законов XV столетия, его можно было, по меньшей мере, обсудить. Здесь равно не существовало страшной тайны: о случившемся знала вся Европа. Филипп де Коммин даже посвятил этому отрывок в 'Воспоминаниях': 'Ричард', - писал он, - 'велел объявить племянников незаконнорожденными в связи с разоблачениями английского епископа Бата (ранее пребывавшего в великом доверии у названного короля Эдварда, но потом его разочаровавшего и посаженного тем в темницу. Правда затем монарх освободил святого отца за достаточный взнос серебряных монет). Упомянутый епископ сказал, что король Эдвард пообещал жениться одной (названной им) английской даме, в которую влюбился и которой желал насладиться. Совершив обещание брака перед лицом этого епископа, он утолил страсть и обманул даму'. Подобное часто использовалось 'многими придворными', как уверяет нас де Коммин, стремившимися отменить заключенный ими союз.
  
  Разоблачения епископа Бата
  
   Эти разоблачения основываются на букве канонического права, касающегося законности брачных уз. Следуя заветам Церкви, браком называют союз двух лиц разного пола, поддерживаемый свободным и добровольным обменом между партнерами. Согласно постановлениям Папы Александра III, взаимное брачное обязательство, то есть помолвка, подкрепляется сексуальным актом, удостоверяюшим союз и составляющим часть предварительного договора. Его нельзя нарушить иначе, чем другой брачной церемонией в церкви и на глазах людей.
   Иными словами, Роберт Стиллингтон, епископ Бата и Уэллса, открыл Ричарду, что, точно не известно когда, Эдвард, продолжавший оставаться холостяком и великим поклонником прекрасного пола, преследовал своими ухаживаниями леди Элеонору Батлер. Та не соглашалась на связь с королем иначе, чем при условии позволившим бы ему на ней жениться. Эдвард согласился, и Стиллингтон утверждает, что оказался единственным свидетелем данного им обещания. Элеонора Батлер являлась дочерью Джона Тэлбота, знаменитого капитана, который вел кампании последних лет Столетней войны, особенно, против Жанны д,Арк. Став графом Шрусбери, Джон Тэлбот геройски погиб в 1453 году в битве при Кастийоне. Его дочь, Элеонора, в 14 лет вышла замуж за сэра Томаса Батлера, скончавшегося в 1461 году. Юная и прекрасная вдова привлекла внимание Эдварда, приехав к нему с просьбой о вынесении решения относительно конфискации некоторых земель ее покойного супруга. Эдварду исполнилось тогда 19 лет, Элеоноре было 25 лет. Он пообещал ей брак, пара предалась любви. Конечно же, суверен поторопился забыть клятву и тайно женился в 1464 году на Елизавете Вудвилл, тогда как Элеонора продолжала оставаться в живых (она умерла в 1468 году). Согласно каноническому праву, Эдвард в те времена являлся двоеженцем, его брак с Елизаветой не считался действительным, а рожденные от него дети были незаконными, непригодными править.
   Вот такую историю поведал епископ Бата. Она вызывала массу вопросов. Прежде всего о действительности изложенных событий. Не было никаких доказательств: все основывалось на честном слове епископа. Тем не менее, зная сопровождавшую Эдварда славу неудержимого соблазнителя с впечатляющим списком одержанных побед, вышеописанный эпизод не отличался ничем неправдоподобным. Никто, впрочем, не думал его оспаривать. В любом случае, как заметил де Коммин, подобное являлось частой практикой в аристократической среде. Подчеркнем даже, действительность перечисленных фактов казалась вторичной. Имело значение лишь, как ими хотели воспользоваться.
   Начнем с того, почему и перед кем совершил Роберт Стиллингтон свои разоблачения? 60-летний, доктор в области гражданского и канонического права, Стиллингтон в 1467 году занимал должность канцлера, но в 1475 году Эдвард снял с него возложенные обязанности. Вероятно, сэр Роберт тогда попытался отомстить за себя, раскрыв тайну герцогу Кларенсу, в то время искавшему средства ослабить брата. Герцог распространил слух, как демонстрирует статья из уже цитированного обвинительного акта, поэтому, Ричард неизбежно был предупрежден. Глостер не обращался к этому эпизоду до самой смерти Эдварда IV, верность которому хранил до конца. Лишь в процессе событий апреля-мая 1483 года Ричард поделился знаниями с герцогом Бэкингемом, с коим после нортхэмптонского дела тесно сотрудничал. Да, тут присутствовало много условного, но также много и достоверного. Честолюбивый и умеющий пользоваться случаем Генри Стаффорд не относился к числу людей, способных пропустить подобную возможность. Мысль использовать историю с договоренностью о браке между Эдвардом IV и Элеонорой Батлер для объявления незаконнорожденными принца Уэльского и герцога Йоркского мгновенно пробила для него дорогу в круг близких Ричарда. Говард, Кэтсби, Лэнгтон, Бэкингем, Стиллингтон - все они имели особый интерес к краху Вудвиллов и восхождению на трон защитника и покровителя государства. Между Эдвардом V и Глостером находился более близкий к короне в порядке наследования персонаж: Эдвард, граф Уорик, сын герцога Кларенса. Но его отец подвергся процедуре лишения гражданских и имущественных прав, поэтому отпрыск утратил все права. Иного решения не оставалось, - если Эдвард V с братом оказались незаконнорожденными, королем следовало стать Ричарду.
   Был ли готов герцог совершить последний шаг? Очевидно, что Бэкингем его воодушевлял. Именно он, начиная с 22 июня, взял на себя руководство операциями. Проповедь Ральфа Шаа в тот день, в присутствии обоих мужчин, обладала всеми свойствами 'пробного шара', дабы испытать реакцию как лордов, так и простых лондонцев. Результат оказался мало убедительным. Толпа отреагировала, или, скорее, не отреагировала, словно угадала, что все уже решено. Она не проявила ни восторга, ни враждебности. Слишком много политических потрясений произошло с начала столетия, низвержения монархов, незаконных занятий трона, убийств, сражений между кланами аристократов, чтобы новый поворот, законный или нет, вызвал что-то, кроме безразличия. События могли разворачиваться довольно мягко.
   На следующий день, 23 июня, Ричард и Бэкингем собрали всех вельмож королевства, находившихся в столице, как духовных, так и светских, дабы поделиться с ними сведениями о брачном договоре Эдварда, довольно скоро превратившимся в секрет Полишенеля. Дискуссией руководил Генри Стаффорд, вытянувший из нее логичное следствие: сувереном следует быть Ричарду.
  
   Речь Бэкингема и ходатайство в пользу защитника и покровителя государства
  
   24 июня это требование оказалось выражено более официально, - в Зале Гильдий, в лондонском особняке, перед лицом мэра, старейшин и уважаемых горожан. В отсутствии Ричарда собрание снова возглавлял Бэкингем. Он произнес получасовую речь, в которой продемонстрировал, согласно Роберту Фабиану, составителю Большой лондонской летописи, яркий талант оратора. 'Напомнив о превосходстве защитника и покровителя государства и о многочисленных добродетелях, коими наделил его Господь, как и о законном статусе, в соответствии с которым ему надлежит носить корону', Бэкингем покорил слушателей 'столь замечательными и красноречивыми речами, столь сравнимой с ангельской позицией и столь чудесно выстроенной темой', что те, 'кто внимал пришли в восторг и заявили, - до настоящего времени им никогда не приходилось слушать кого-либо, образованного или напротив, кто-бы вел подобные разговоры'. Манчини не стал разбрасываться схожими похвалами стилю речи, но он приводит интересное дополнение. В соответствии с данными дипломата, Генри Стаффорд прибавил еще одну или даже две причины незаконности Эдварда V. Бэкингем провозгласил, - 'будет несправедливо возлагать венец на голосу этого мальчика, ибо он рожден вне брачного союза, ведь его отец, король Эдвард, женился на Елизавете, уже дав обещание другой даме', то есть Бонне Савойской, свояченице Людовика XI, с которой во Франции по доверенности обручился для монарха Уорик. Взаймы дают исключительно богатым: Эдвард мог с легкостью расточать обещания вступить в брак направо и налево, ему такое ничего не стоило, но, коли имел место союз по доверенности с Бонной, его требовалось учесть, Людовик XI не преминул бы использовать столь ценный козырь.
  Бэкингем переходит к следующему доводу: 'Елизавета также находилась замужем за другим, она оказалась скорее похищена, чем вышла за короля, поэтому, в любом случае, ее потомство править не достойно'.
   Были ли подобные отсылки плодом воображения Манчини или же их изобрел Генри Стаффорд? Не известно. Что абсолютно точно, это представление Ричарда Бэкингемом не только законным наследником трона, но и 'гарантом доброго правления', 'способным принять на себя ответственность, благодаря свойственной ему результативности', причиной чему, по утверждению герцога, 'его прошлая карьера и незапятнанный нравственный облик'. Бэкингем последовательно призывал присутствующих 'принять названного господина защитника и покровителя государства в качестве их властелина, феодала и короля'. Большая часть собравшихся одобрила эти воззвания, хотя меньшей части они внушали 'скорее страх, чем любовь', - заявляет Большая летопись. По словам Манчини, 'Приглашенные увидели себя окруженными и попавшими в руки к герцогам', недавние события побудили их к осторожности. 'Предупрежденные примером Гастингса и сознающие заключение двумя герцогами союза, чья мощь, поддержанная многочисленными войсками, делала всякое сопротивление тяжелым и опасным' они согласились с мнением Бэкингема.
   Осталось убедить главное заинтересованное лицо, ведь, если верить Полидору Вергилию, Ричард продолжал сомневаться 'по причине опасения перед угрозами, пугающими со всех сторон'. Он предпочел бы, дабы вопрос о праве отдали на откуп юристам, и не занимал бы трон 'силой и предполагаемым преимуществом'. Притворные колебания по образцу отвергающего корону Цезаря или же искренние? В той временной точке, где Глостер оказался, действовать можно было только через позу, всякий возврат назад отныне был под запретом. У Ричарда не осталось выбора. Его подталкивали судьба и 'нетерпеливые друзья', 'поторапливающие герцога открыто завладеть королевством, причем немедленно, либо же отступить'. В конечном итоге, Полидор Вергилий - единственный, кто проливает свет на угрызения совести Глостера в последнюю минуту, хотя пишет свою 'Историю Англии' спустя 50 лет после произошедшего.
  Выверенная хронология двух следующих дней не совсем ясна, но их главным событием является созыв неофициальной общности лордов и делегатов от палаты общин, прибывших в Лондон в процессе сбора членов Парламента. Этот сбор потом отменили, но некоторая доля избранных еще оставалась в столице. Новый созыв, поэтому, представляли в виде псевдо-Парламента, решения которого имели бы довольно смутную юридическую ценность. Во время заседания данного органа была представлена таинственная 'петиция', составленная на пергаментном свитке и обобщающая в единое целое все доводы в пользу смещения Эдварда V и объявления королем Англии Ричарда. Автор текста не известен, тем не менее, Кройлендская летопись считает достоверным, 'что свиток прибыл с севера, откуда в город приехало большинство из заседавших'. Все понимали, север, и Йорк в особенности, в массе своей Ричарду благоволили.
   Оригинальный документ исчез, но его содержание было воспроизведено в тексте, представленном Парламенту в 1484 году, и дошло до нас под названием 'О королевском титуле'. Это беспорядочный набор всех возможных и бездоказательных доводов, собранных сторонниками защитника и покровителя государства. Вступление представляет собой нравственное размышление о распущенности жизни Эдварда IV и о тирании его правления, 'такой, что никто не ощущал защищенности существования, имущества, доходов, жены, дочери, слуг. Каждая девушка и каждая женщина пребывала в опасности оказаться похищенной и подвергнуться насилию'. Неужели подобный сошедший с ума на отношениях полов самодержец мог считаться достойным правителем?
   Далее петиция делала акцент на скандальности заключенного Эдвардом брака с Елизаветой Вудвилл. Брака договорного, 'но без одобрения лордов', 'осуществленного частным образом и в обстановке тайны, без объявления широким слоям населения, в уединенном и светском месте, а не в церкви на глазах у всех'. Брака, настолько вызывающего подозрения, что его нельзя было заключить иначе, чем 'при помощи магии и чар, наведенных названной Елизаветой и ее матушкой, Жакеттой, герцогиней Бедфорд, как утверждали общественное мнение и глас народа'. Брака, пустого, с любой точки зрения, ибо 'в эпоху договорных союзов, как и до нее, и долго после, упомянутый король Эдвард являлся и оставался помолвленным с дамой Элеонорой Батлер, дочерью старого графа Шрусбери'. Следовательно, 'все потомство и дети этого короля - незаконнорожденные, поэтому не могут наследовать или требовать чего бы то ни было по праву наследства, как говорят о том закон и обычай Англии'. Потомство Джорджа, герцога Кларенса, отстранялось от борьбы за трон по причине осуждения последнего по обвинению в государственной измене.
   Итак, единственным законным наследником короны оказывался защитник и покровитель государства, Ричард, герцог Глостер. Еще больше ему помогало то, что он являлся единственным сыном герцога Йорка, 'рожденным в этой стране, и, значит, для нас более естественно склонным к обеспечению благосостояния и общего блага отчизны'. Данный любопытный довод скорее раскрывает хрупкость рикардианского дела: требовался хотя бы скудный знак, чтобы создать ему оправдание. Петиция закончилась, как и началась на ноте нравоучения, имеющихся потенциала и политической справедливости. Ричард станет образцовым королем, о чем свидетельствуют 'его глубокая мудрость, осмотрительность, княжеская доблесть, достойные похвалы и памятные поступки в ходе различных сражений, которые, как нам известно по опыту, он совершал ради блага и обороны государства, а также его высокое благородство, превосходство во всем и рождение соответствующего уровня'.
   Как можно было сопротивляться такой хвалебной речи, особенно под бдительными взглядами Бэкингема, Ричарда и верных им соратников, не говоря о начавших прибывать с севера войсках? Ходатайство представили герцогу 26 июня, вручив при посредничестве делегации от псевдо-парламентского собрания, в сопровождении лордов, епископов, старейшин столицы и простых горожан. Герцог принял пришедших в замке Байнард, в жилище своей матушки, Сесиль, в сердце столицы, на берегу Темзы. Продолжение последовало в довольно естественном ключе, видимо, по приготовленному заранее плану. Сначала прозвучала краткая речь Бэкингема, зачитавшего петицию и попросившего Ричарда принять корону. Официальный ответ был преисполнен смирения защитника и покровителя государства, против воли уступившего требованиям народа. Собравшиеся восторженно приветствовали нового суверена, Ричарда III, поднявшегося в великолепное, покрытое вышитой золотом тканью седло на коне и, вслед за носителем меча, направившегося в Вестминстер Холл во главе 'внушительной общности лордов и знати, равно сопутствуемый мэром и представителями гильдий'. Такая комедия никого в заблуждение не ввела, постановку чрезвычайно хорошо промаслили, чтобы тут получилось импровизировать. Но недостатка в приветствиях не наблюдалось, они шли 'от всего народа, раздаваясь на каждой улице по ходу маршрута монарха'.
  
   Ричард, провозглашенный королем Англии. 26 июня 1483 года
  
   Когда герцог прибыл в Вестминстер Холл, там все уже было готово. Свою роль знал каждый. Ричард облачился в королевские одежды, взял в руки скипетр и воссел на мраморный трон во дворе Монаршей скамьи. Справа от него находился Джон Говард, герцог Норфолк, перед Ричардом - судьи Королевской скамьи, просители палаты общин и толпа лордов и знати. Обращаясь к судьям, Ричард объявил, что заставит соблюдать законы, потребовав от них вершить справедливость 'беспристрастно, не делая различий между богатыми и бедными'. Он продемонстрировал намерение 'завоевать сердца знати, торговцев, ремесленников и всех остальных людей, в особенности, представителей права в королевстве'. Суверен провозгласил прощение 'всех оскорблений, ему нанесенных', согласие, объединение и примирение. Если описывать кратко, то он процитировал все свойственные новому правителю банальности и вызывающие народную любовь обещания. Затем Ричард совершил символический и зрелищный шаг, необходимый в подобном случае для поражения умов. Он велел привести сэра Джона Фогга, яростного сторонника королевы Елизаветы, словно ненароком здесь находившегося, взял его за руку и пообещал свою дружбу, 'что обрадовало и заслужило похвалу у простых наблюдателей, но было расценено как тщеславие теми, кто оказался мудрее'. Далее монарх прошел несколько шагов до Вестминстерского аббатства. Оно располагалось в 300-х метрах от его местопребывания, и там продолжала укрываться королева Елизавета, которая могла услышать возгласы, приветствовавшие деверя, только что лишившего ее сына короны и назвавшего вместе с остальными детьми незаконнорожденным. Аббат вручил Ричарду скипетр святого Эдуарда Исповедника, и тот подарил его монастырю, после чего вернулся в замок Байнард. Именно с этого дня, 26 июня 1483 года, начинается отсчет правления Ричарда III.
   Внезапность событий, пусть и ожидаемых, застала затаившее дыхание население врасплох. В Лондоне напряжение удавалось почувствовать почти наощупь. В столице новость, никого не изумившая, создала атмосферу нервозности, лишь разрастающуюся после прибытия войск из Йоркшира, которые монарх просил прислать несколькими днями раньше. Дабы предотвратить проблемы, Ричард в указе от 2 июля запретил носить оружие всем тем, кто не имел на это особого разрешения. Указ касался 'мечей, топоров, длинных и коротких шпаг и щитов'. Был введен комендантский час, чтобы 'к 10 часам вечера каждый находился дома'. Запрещалось искать ссоры, гневаться на чужеземцев, проникать в убежище с целью захвата сподвижников Вудвиллов. Дату коронации назначили на 6 июля. По словам Манчини, король 'опасался, как бы во время коронации, при значительном притоке народа, не оказались разожжены бунты'. 3 июля приготовились встречать 'графа Нортумберленда и графа Уэстморленда с многими другими рыцарями, оруженосцами и простыми людьми, прибывшими с севера в количестве 10 тысяч человек или чуть больше'. Северян считали настоящими дикарями, их ждали со смесью ужаса и любопытства. В действительности, приехали от 3 до 4 тысяч человек, потрепанных, 'плохо снаряженных и еще хуже вооруженных', - как заметил Джон Стоу. Ричард отправился на смотр войск. 'Он двинулся навстречу солдатам еще до их входа в город, когда те лишь разбили крупный лагерь в форме круга. Король прошел с обнаженной головой по рядам и поблагодарил прибывших'. Северяне являлись самыми надежными его сподвижниками, и Ричард рассчитывал на них, стараясь избежать трудностей в процессе коронации.
   С 27 июня, дня первого Совета под председательством Глостера в замке Байнард, дата коронации была установлена на 6 июля. Тогда за столом собрались епископ Бата и Уэллса, епископ Норвича, епископ Эксетера, герцог Бэкингем, Джон Ганторп и Томас Стенли. У хранителя большого гардероба, Пьера Кертиса, имелась одна неделя на подготовку церемониальных одеяний суверена, королевы и важных сановников. Несмотря на происходящую спешку, Ричард понимал, - ритуалу следовало придать как можно больше пышности, дабы произвести впечатление на тех из присутствующих, кто не до конца были убеждены в его законности.
   В тот же день король утвердил Джона Расселла на должности канцлера, а Джона Ганторпа - на посту хранителя личной печати. 28 июня, Френсис, виконт Ловелл, друг Ричарда, был поставлен на место камергера монаршего дома, а Уильям Кэтсби - канцлером министерства финансов (палаты Шахматной доски), причем, пожизненно. Джон, лорд Говард, стал герцогом Норфолком и маршалом в награду за его заинтересованную поддержку дела Глостера. Таким образом последний восстанавливал несправедливость, совершенную братом, лишившим Говардов наследства. Более того, Томас Говард, сын Джона, был возведен в сан графа Суррея. Уильям, виконт Беркли, стал графом Ноттингемом. Эдвард Грей, лорд Лайл - виконтом Лайлом. Ричард осознавал, - большая часть вельмож, его поддержавших, поступила так, прежде всего, надеясь добиться от нового режима титулов, благ, владений и должностей. Ему требовалось удовлетворить их, тем самым обеспечив себе верность соратников. Так получил сеньорию Холдернесс граф Нортумберленд, довольно вялый сподвижник короля, 'в рассмотрение даров и достойных хвалы услуг, оказанных при нашем приходе к царствованию и короне, а также при защите нашего государства - Англии - от Шотландии'. Однако Ричард сохранил на месте большинство мировых судей, поставленных еще братом, ради поддержки устойчивости управления правосудием и завоевания преданности основного штата администрации на местах. С 26 июня, едва воссев на троне, суверен утвердил сэра Джона Фогга, союзника Вудвиллов, в комиссии по мирному урегулированию в графстве Кент. Ричард даже назначит Лайнела Вудвилла, брата королевы Елизаветы и епископа Солсбери, в комиссии по мирному урегулированию в Уилтшире. В Кент он отправит двух других родственников Вудвиллов. Единственный пример 'охоты на ведьм' будет иметь место в Хертфордшире, где монарх заменит сторонников Вудвиллов северянами, исходя из важности владений Елизаветы в данном секторе. В июле Ричард распределил пожалования между самыми близкими из соратников. 13 июля он отдал Бэкингему, при условии одобрения Парламентом, часть наследия семье Богун в герцогстве Ланкастерском за 'похвальную и верную службу, которую наш названный кузен нес по отношению к нам во множестве случаев'. Подарок был буквально королевским: 38 владений, приносящих ежегодно по 1 100 ливров. 16 июля король даровал Джону Говарду, герцогу Норфолку, полномочия от имени суверена собирать войска в Восточной Англии. 25 июля Ричард сделал Говарда адмиралом и пожаловал ему 49 владений, главным образом разбросанных по южным графствам. Равно суверен распределил блага и между многочисленными поддержавшими его городами, такими, как, например, Ярмут.
  
   Венчание на царство: 'Королю Ричарду, ура, ура, ура!'. 6 июля 1483 года
  
   Приободрив на некоторое время компания сторонников, Ричард III организовал выход на первый план тщательно разработанного зрелища своего помазания на царство. Оно должно было остаться в записях летописей в качестве самой пышной из средневековых коронаций в Англии. С одной стороны, впервые с 1308 года население принимало участие в двойном венчании на царство: и короля, и королевы в течение всего одной церемонии. С другой стороны, за исключением 3 младших графов и горстки вельмож значением поскромнее, тут были представлены все знатные люди государства, слитые в схожем единодушии, словно бы событие отмечало завершение эпохи войн Алой и Белой розы и общее примирение английского высшего класса на фоне восхождения на трон Ричарда III. На протяжение трех месяцев последнему удалось избавиться абсолютно от всех соперников, при этом продемонстрировав талантливейшее сбережение средств: не более полудюжины обезглавливаний, заключение в стены Тауэра племянников и уничтожение целостности рода Вудвиллов, последовавшее сразу за уничтожением клана Ланкастеров. Помазание елеем 6 июля 1483 года означало не только победу розы Йорков, оно провозглашало личную победу человека, ведомого судьбой.
   Как правило, нет ничего тоскливее церемонии коронации, с ее просчитанной неторопливостью и бесконечным ритуалом, перегруженным вышедшими из употребления символами, более или менее понятными толпе. Нет ничего утомительнее церемонии коронации для описания или же для прочтения. Помазание Ричарда III этой участи не избежало. В свое время оно станет предметом чрезвычайно кропотливого исследования в общей работе 1983 года, изданной А. Ф. Саттон и П. У. Хэммондом - 'Коронация Ричарда III: сохранившиеся документы, основанные на официальных бумагах и сравнении с предыдущими помазаниями'. При отсутствии специфических источников данная работа может считаться довольно существенной. Удовлетворимся подведением итога под ее ядром, оставив в стороне 'изнурительные отрывки' с описанием оттенков тканей, наименований одеяний, перечислением самых незначительных шагов и всем комплексом монархической помпы, с которыми любители древности и королевской роскоши могут познакомиться в вышеупомянутом произведении.
  В пятницу, 4 июля, Ричард и Анна отправились на лодке из замка Байнард в Тауэр, дабы там возглавить церемонию посвящения 17 рыцарей Ордена Бани. Как положено для пятницы, вечерний пир в основе своей имел рыбу. На следующий день состоялся великолепный обед с участием новых рыцарей Бани и, несомненно, многих других лиц, ведь для него приготовили 1 344 соленых угря, 250 щук, 600 камбал и 7 тысяч моллюсков.
  Во второй половине дня королевская чета двинулась из Тауэра в Вестминстер. Они ехали, не спеша, по недавно подметенным улицам, часто останавливаясь, дабы присоединиться к кратким представлениям жонглеров и послушать песни менестрелей. Все это позволяло предстать перед населением и обмениваться с ним приветствиями на всем протяжении пути. Выехавший в час пополудни кортеж казался бесконечным. Во главе его находилась знать, за которой следовали старейшины города, затем - рыцари Бани, духовенство, офицеры королевского дома, мэр, Эдмунд Шаа, глашатай и глава герольдов, Томас Говард с королевским мечом в руках в сопровождении герцога Бэкингема. За ними ехал король с обнаженной головой, роскошно одетый, на скакуне с покрытым вышитой золотом тканью седлом. После Ричарда можно было увидеть его слуг, близких, 60 рыцарей, сотню оруженосцев. Далее несли в великолепно убранных носилках королеву, за ней, в 3-х экипажах, расписанных монаршими гербами, двигались сопровождающие ее дамы. Прибыв в Вестминстер Холл, Ричард и Анна переоделись и возглавили еще один рыбный пир, по окончании которого удалились в отведенные им покои.
   И вот настал великий день. Воскресным утром, 6 июля, король и королева, рано поднявшиеся, босые и облаченные в церемониальные одежды, направились к 7 часам в Вестминстерское аббатство. Потянулись долгие часы. Ричард и Анна направились в неф. За ними шествовали епископы и носители необходимой утвари, символов монархии и регалий. Лорд Стенли нес булаву, герцог Саффолк - скипетр, граф Линкольн - крест, герцог Норфолк - корону, граф Нортумберленд - первый меч королевства (принадлежавший Эдварду Исповеднику), граф Кент - второй меч, лорд Ловелл - третий, граф Суррей - четвертый. Суверен был облачен в одеяния из пурпурного бархата, шлейф которого поддерживал герцог Бэкингем. Анна облачилась в подобный тому, что находился на супруге, наряд. Их окружали епископы, дамы и представители пяти портов. Звучала музыка и слышалось церковное пение. Ричард и Анна заняли места на своих тронах. От имени монарха архиепископ Кентербери спросил народ о согласии на коронацию 'Ричарда, Божьим законом законного и неоспоримого наследника венца и суверенного достоинства Англии'. На это собравшиеся ответили традиционным возгласом, отдавшимся в сводах убежища: ' Король Ричард! Король Ричард! Королю Ричарду, ура, ура, ура!'
  Вслед за проповедью прозвучала торжественная коронационная присяга, принесенная монархом перед лицом архиепископа. Впервые после восшествия на престол нормандской династии и Плантагенетов она произносилась на английском языке. Суверен пообещал поддерживать 'законы, обычаи и свободы, обеспечиваемые духовенству и народу' его предшественником, защищать Церковь и осуществлять беспристрастное правосудие. Текст завершался ритуальной формулой: 'Я, Ричард, король Англии, обещаю уважать всех и каждого, с Божьей помощью и с помощью святых Евангелистов, через меня прикасающихся к ээтому алтарю'.
   Устаревшее выражение 'Да поможет мне Господь' до сих пор используется при принесении присяг, как английскими королями, так и президентами Соединенных Штатов Америки.
   После бесконечной последовательности церемоний и литаний состоялась и сама коронация. На личном управлении ритуалом настоял герцог Бэкингем, хотя обычно подобная роль доставалась Высшему управляющему. Совершив это, Генри Стаффорд принял на себя роль 'Создателя королей', считая, что Ричард теперь обязан ему короной. Он помог суверену снять облачение, архиепископ перешел к помазанию святым маслом, дарованным небесами святому Томасу Бекету. Затем герцог снова помог королю, облачив его в священные одежды и возложив ему на голову корону святого Эдварда. Далее Ричарду передали регалии: кольцо на четвертый палец правой руки, меч, скипетр и державу. Воссев на трон, король принял присягу от епископов и от знати. Потом началась коронация королевы, в сокращенной и облегченной версии обряда монарха. За ней последовали служба и возвращение короны святого Эдварда и других реликвий на место позади главного алтаря. Опять поменяли облачение, опять провели коронационную церемонию, сейчас уже венцом легче, и, наконец, можно было, к огромному общему облегчению, выйти. Кортеж перестроили и отправились в Вестминстер Холл на большой коронационный пир, начавшийся в 4 часа дня.
   Пир обернулся следующим представлением. 3 тысячи человек должны были проглотить центнеры еды и гектолитры напитков. В меню входили:
  30 быков;
  140 баранов;
  100 телят;
  6 вепрей;
  12 свиней;
  200 поросят;
  8 оленей;
  140 козлят;
  8 оленят;
  400 миног;
  350 щук;
  4 морских свинки;
  40 лещей;
  30 лососей;
  100 форелей;
  40 карпов;
  480 раков;
  200 треск;
  200 барабулек;
  100 линей;
  36 'других морских рыб';
  1 тысяча гусей;
  80 кроликов;
  800 цыплят;
  400 прочих видов птиц под соусом;
  300 воробьев;
  2 400 голубей;
  1 тысяча каплунов;
  800 водяных дергачей;
  40 лебедей;
  48 павлинов;
  200 цапель;
  100 фазанов;
  70 выпей;
  240 перепелов;
  36 белых цапель;
  150 кроншнепов;
  120 молодых голубей;
  Все это подавалось под соусом, содержащим 38 ливров перца, 8 ливров шафрана, 28 ливров корицы и16 ливров имбиря. С ними шли горы сладостей и фруктов: 150 ливров мадейрского сахара, 150 ливров миндаля, 200 ливров изюма, 300 ливров фиников, 100 ливров слив, 1 тысяча апельсинов и 100 ливров клубники, украшенных 100 листьями из чистого золота.
   Посреди описываемого банкета произошел традиционный для такого рода мероприятий вызов. Защитник суверена, сэр Роберт Даймок, въехал в покои на скакуне, при этом герольд спросил: 'присутствует ли в зале тот, кто противится претензиям короля Ричарда на обладание короной'. Не вызывает удивления то, что никто на вызов не ответил и не поднялся. В любом случае, никто не находился в состоянии сражаться после подобных пирушек. 'Все на мгновение замолкли', - повествует свидетель, а затем 'в едином порыве воскликнули: 'король Ричард', и тогда защитник монарха бросил свою перчатку'. Ему предложили глоток вина, и тот вышел, тогда как 18 вестников трижды прокричали суверену здравицу.
   Стало поздно. Над городом сгустились сумерки. Наверное, пробило около 11 часов вечера (как-никак - начало июля). Желудки наполнили настолько мощно, что от десертов решили отказаться, за исключением 'вафель и хиппокраса (сладкого пряного напитка на вине и корице)'. Зажгли факелы и, сытые, 'каждый отправился в свою кровать'. Данным памятным пиром Ричард III открыл страницу правления, на которое возлагал надежды в отношении его продолжительности и славы, ему исполнился всего 31 год, супруга еще отличалась молодостью, сыну Эдварду было 12 лет, и страна казалась радостно встретившей своего нового господина. С 19 июля Ричард, впрочем, тронулся в путешествие по государству, сопряженное как с проверкой, так и с самопредставлением: следовало показать себя подданным. Такое установление связи являлось основным средством в эпоху, когда одно физическое присутствие короля могло создать весь образ его власти. В настоящем случае требуемый шаг был тем более важен, что законность восхождения Ричарда на трон продолжала оставаться предметом спора.
  
   Узурпатор или законный король? Напрасный вопрос
  
   И таким он видится до сегодняшнего дня. Действительно, вопрос удвоен: узурпатор Ричард III или же законный суверен? Занятие им трона оказалось преднамеренным и спланированным или же оно было результатом стечением обстоятельств, в которых ему случилось скорее стать игрушкой в руках судьбы, чем ее хозяином?
  Сразу уточним: первый и наиважнейший для юристов вопрос празден, искусственен и заключает в себе чистую теорию. Есть ли в нем смысл в рассматриваемом нами завершении эпохи средних веков, после стольких потрясений, ниспровержений, переворотов, браков и их повторений, внебрачных связей и приводимых в исполнение по приговору суда казней? Был ли законным королем Генри IV Ланкастер? Или Эдвард IV Йорк? По зрелом размышлении именно сила всегда создает законность, именно сила отвечает за состояние права. В конце концов, постоянно существует какая-либо форма узурпации, и, если она добивается успеха, узурпатор превращается в законного правителя. Да и законные правители все, как один, потомки узурпаторов, поэтому тонкости законности вызывают, в основном, напрасные споры. Крайне необходимо, чтобы, в конце концов, или мужчина, или женщина, взяли бразды правления, потому как он, или она, просто сильнее остальных, и тогда, по прошествии некоторого периода времени, основанная им или ею династия добьется уважения, достаточного для приравнивания к законности. И это продлится до тех пор, пока свежий могущественный человек не захватит власть и, в свою очередь, не начнет притязать на законность.
   В 1483 году сторонники и противники Ричарда выдвигали доводы, которые оставили английский народ безучастным. Сытые происходящим подданные, на протяжение 30 лет наблюдавшие взаимные убийства Йорков и Ланкастеров во имя законности династии, довольно вяло приняли участие в последнем неожиданном повороте: от Эдварда V к Ричарду III. Какое это имело значение? Важно, чтобы суверен был справедлив и силен, чтобы он обеспечивал безопасность и процветание, вне зависимости от его законности или же ее отсутствия. Впрочем, даже в королевском управлении Ричарда чиновники не создавали впечатления понимания, - в чем заключается принцип законности. Очевидец событий сформулировал его с минимумом витиеватостей, использовав в акте от 14 июня, составленного накануне отстранения Эдварда V и вышедшего после 26 июня. Там мы читаем, что Ричард, 'истинный король Английского государства по Божьему и человеческому праву', низложил 'незаконнорожденного Эдварда, ранее именуемого Эдвардом V, английским сувереном, без точного титула и владеющего полномочиями управления страной, лишив монаршего достоинства и власти в Англии, ибо сей самый Эдвард должен быть по закону прекратить срок действия своего неправомочного занятия трона!' Если хорошо это проанализировать, Ричард III становился узурпатором в соответствии с буквой закона! Такая же двусмысленность содержалась в ответе, высланном гарнизону Кале, приготовившемуся принести присягу в верности Эдварду V незадолго до его отстранения: 'Все добрые англичане, зная истинный титул короля, должны презреть первую свою присягу, принесенную в неведении тому, кто данным титулом не обладал'.
   Законный король - тот, за чьей спиной сила, и именно он создает право. Именно это ответил Папа Римский в 751 году Пепину Короткому, готовившемуся занять трон последнего меровингского короля Хильдерика III: 'Лучше назвать королем того, кто обладает властью, нежели того, у кого ее нет, дабы не исчез порядок'. И так папа Захарий узаконил занятие Пепином престола. В июне 1483 года власть находилась в руках Ричарда, и, не важно, основательные или нет доводы приводились в его пользу, именно он получил королевский титул. Во все времена кандидаты на занятие престола прекрасно спекулировали на правилах наследования. В 1327 году Эдвард III потребовал для себя французский трон, ссылаясь на материнскую линию наследования от Изабеллы, дочери короля Филиппа Красивого. В 1399 году Генри Болинброк низложил Ричарда II и захватил корону, отметя в сторону права Эдмунда Мортимера, по точно такому же поводу. В соответствии с выбранными ими условиями, 'узурпаторы' полагали, что женщины либо способны, либо нет передавать право на трон.
  Вопрос: являлся ли Ричард III законным королем или же узурпатором, совершенно не имеет смысла. Он захватил власть, ибо на его стороне находилась сила, вокруг которой все вращается. История брачного обещания, данного Эдвардом IV Элеоноре Батлер лишь бесполезное прикрытие, необходимое для обеспечения почтенного юридического оформления претензиям на бразды правления, и в иных обстоятельствах никто не обратил бы на него ни малейшего внимания.
   Второй вопрос серьезнее, и ответ на него отыскать тяжелее, ведь тут речь заходит о мотивации, о психологической составляющей и о политике, проводимой Ричардом. Оказался ли захват им власти преднамеренным или стал результатом неотвратимой работы шестеренок, что привели к случившейся развязке?
  Изучение событий и их последовательность ведут к различению 2 этапов: до и после нортхэмптонского эпизода, в конце апреля и в начале мая 1483 года. До этого момента Ричард не проявлял никаких враждебных намерений по отношению к его племяннику, Эдварду V. Он оставался в Миддлхэме, в Йоркшире, занимался личными владениями, думал о новой войне против Шотландии и не лелеял разрабатываемых планов на тему захвата короны. Разумеется, Глостер находился в курсе циркулирующих слухов, которые приписывали ему подобный проект и рассказывали о туманной незаконнорожденности его племянников и даже брата. Но эти слухи служили разменной монетой и никак не позволяли обнаружить действительно подозрительных моментов. Смерть Эдварда IV заставила Ричарда врасплох, и решение сопровождать Эдварда V в Лондон не могло быть естественнее. Но в Нортхэмптоне произошли изменения, начиная с минуты встречи с Генри Стаффордом, герцогом Бэкингемом. Роль последнего отличалась основательностью. Мы уже согласились: Ричард казался очарован данным пылким персонажем, каждая черта которого являла кардинальную противоположность его личности, - ориентированность на внешний мир, общительность, надменность, честолюбие, дерзость и беспринципность. Бэкингем взял события в свои руки и сыграл на влиянии, оказываемом им на защитника и покровителя государства, дабы подтолкнуть того к власти. Герцог надеялся извлечь из этого собственную выгоду. Ричард осыпал Генри Стаффорда титулами и благами, и тот, постоянно находящийся с монархом рядом, выдвинулся вперед, словно он посадил его на трон, став новым 'Создателем королей' или 'Творцом приговоренной души будущего проклятого короля', как угодно читателю.
   Вышеописанное не означает, что очевидно, абсолютного бездействия Ричарда. Он скорее совершал поступки, чем не совершал. Оказавшись лицом к лицу с предложенными обстоятельствами, свежеиспеченный суверен почти не имел выбора решений, и любое из них ограничивало его свободу маневра, так что можно подытожить, - приближение Глостера к подножию престола было одновременно и непринуждённым, и неизбежным. Один шаг влек за собой другой. Ричард по подобию Эрнани сказал бы:
  'Иду невесть куда; и слушать обречен
  Дыхание стихий, безумных сил закон'
   (Виктор Гюго, Эрнани, III, 4)
  Чем ближе Глостер подходил к трону, тем сильнее подпадал под принуждение его захватить. Это являлось единственным способом избежать мести со стороны Вудвиллов: верх одержит либо Ричард, либо они. Герцог мог вспомнить о примере отца, тоже приблизившегося к короне, но убитом за то, что не сумел преодолеть последний этап пути. Помещенный в контекст событий весны 1483 года Глостер не мог больше поступать, как раньше. Для него вопрос отныне стоял или о троне, или о гибели. С момента входа в столицу механизм начал поворачиваться, и часовых дел мастером при нем выступал Бэкингем. Проповедь Шаа, петиция, появление перед населением прокламации и помазание на царство, - ничего из этого не было спонтанным. Скорость и согласованность выполнения каждого из эпизодов служат убедительными доказательствами. Ричард поступил в соответствии с волей своей судьбы, как и любой другой. И, подобно Макбету, судьба привела его к пропасти.
  
   Благосклонный прием Европы
  
   В настоящий миг следовало праздновать победу. В течение последовавших за коронацией недель Ричард III дал знать о своем занятии престола европейским суверенам, постаравшись оправдать его теми же слабыми мотивами, которые мы уже видели. Никого этим, конечно, не одурачили, и свет над попытками вволю посмеялся. Европейские дворы привыкли к смене в Англии королей, все, что в их глазах заслуживало внимания, - это надежность нового партнера в большой игре с дипломатическими ставками.
   Одним из первых, с кем связался Туманный Альбион, оказался Людовик XI. Он не относился к числу людей, потрясенных случившимся на другой стороне Ла Манша. В июле 1483 года его терзали иные заботы: состояние здоровья быстро ухудшалось, а смерть собрата, Эдварда IV, обратилась для Людовика в дурное предзнаменование. Оба монарха начали править в один и тот же год, тем не менее, коллега был на 20 лет его моложе. Де Коммин рассказывает: 'Стоило упокоиться королю Эдварду, наш суверен и признанный господин об этом узнал, но не испытал от известия никакой радости. Несколько дней спустя он получил письма от герцога Глостера, сделавшегося властителем Англии и подписавшимся как Ричард (...). Но наш суверен не пожелал ответить на данные письма, как и слушать гонца'. Де Коммин здесь проявляет довольно скудную осведомленность. В действительности, Людовик XI послал Ричарду короткий официальный любезный ответ, где между строк прочитывалось его безразличие. 'Господин мой и кузен, я видел письмо, что вы отправили мне под вашим знаком Белого Вепря. Благодарю вас за новости, которыми вы со мной поделились. Если я могу оказать вам какую-либо услугу, то охотно это сделаю, ибо дорожу вашей дружбой. Прощайте, господин мой и кузен'. Известны письма гораздо теплее. Людовик XI вспомнил, как Глостер противился перемирию и договору в Пикиньи, и заподозрил его, по словам де Коммина, в стремлении возобновить выплату содержания, в течение некоторого периода времени, перечисляемого Эдварду IV. Но, положа руку на сердце, известие Людовика XI не тронуло и не заинтересовало. Мнение врачей было для него важнее, чем восшествие на трон 'кузена'.
   Без сомнения, Ричард это понимал, ибо 18 августа отправил королю Франции письмо отчасти вольного стиля, где жаловался на нападения французских пиратов, вызывающих тревогу у английских торговцев. Данная проблема меньше всего волновала умирающего суверена. Разумеется, Ричарда задел сжатый ответ Людовика, присланный с одним из его прислужников на конюшне, скорее всего, являвшимся рыцарем, поэтому англичанин решил прибегнуть к иронии.
   'Господин мой и кузен, я видел письма, отправленные вами при помощи герольда Бэкингема, из которых понял, - вы желаете моей дружбы в доброй и должной форме, что меня только радует. Ибо у меня нет намерения разрывать перемирие, заключенное между покойным славной памяти королем, моим братом, и вами, ибо ему столь долгое время следовало продолжаться. Однако торговцы моего королевства, Англии, рассмотрев великие вызовы против них, совершаемые вашими подданными, захватывающими корабли, товары и иные блага, опасаются плыть в Бордо и в другие края, находящиеся под вашим контролем. Они не имеют от вас заверений в способности продолжать ведущуюся ими торговлю в абсолютной безопасности во всех подконтрольных вам местах в соответствии с правами, установленными вышеназванным перемирием. Следовательно, дабы мои подданные и торговцы не оказались введены в заблуждение сложившимся двусмысленным положением, прошу вас дать мне в письменной форме знать о ваших намерениях при посредничестве носителя настоящего послания, одного из слуг при моих конюшнях, и сообщить мне, могу ли я что для вас сделать, что я совершу со всем удовольствием. Прощайте, господин мой и кузен'.
  20 августа Ричард направил к Людовику XI еще одно послание, чтобы попросить у него об услуге более личного характера.
   'Я написал моему служителю, носителю знака Белого Вепря, который сейчас у вас, дабы он приобрел для меня и для королевы некоторые виды бургундских вин и вин из 'О-де Франсе'. Поэтому, прошу вас, господин мой и кузен, велеть вашим служителям и подданным позволить ему купить данные вина и свободно пропустить в мое королевство, в Англию, без неприятностей и сложностей, тем самым вы доставите мне величайшее удовольствие'.
  Людовик XI никогда не прочтет ни единого из описанных посланий. Он умрет 30 августа (не 20 и не 25 августа, как о том уже начали ходить разговоры). Управляющий Кале, Джон, лорд Динхем, оповестил Ричарда о новости и поделился с ним своим беспокойством. 'Не известно, какое направление политики изберут дофин и королевство после случившейся кончины'. Дофин, а теперь и суверен, Карл VIII был подростком 13-ти лет, довольно среднего ума. Франция входила в период, ознаменовавшийся регентством 22-летней Анны де Боже, сестры нового монарха. Несмотря на тревоги Динхэма, заметившего рост напряжения между английским гарнизоном в Кале и французскими войсками, смерть Людовика XI стала для Ричарда скорее хорошей новостью, ведь регентство женщины считалось этапом уязвимости монархии и мало благоприятствовало военным предприятиям.
   Следующая хорошая новость пришла с севера. Король Шотландии, Яков III, чье положение отличалось шаткостью, предложил Ричарду заключить 8-месячное перемирие, отправив к нему посольство для обсуждения условий договора. Ричард согласился и выслал указанному посольству пропуска, обеспечивающие безопасность, продолжая при том поддерживать герцога Олбани и графа Дугласа, потенциально угрожающих королю Якову.
   Со стороны Ирландии английский монарх равно удостоверился в сохранении порядка и спокойствия. Он назначил графа Килдара на должность выборного заместителя сроком на год и оставил на местах представителей предыдущего аппарата управления. Ричард упрочил связи с одним из самых могущественных ирландских вельмож, с графом Десмондом, принесшим ему присягу в верности. Английский суверен запретил Десмонду носить традиционный ирландский костюм и подчернул настоятельность просьбы, прислав графу весь комплект английского костюма: платье, камзол, штаны и головной убор вместе с королевской ливреей. Она включала в себя золотой воротник, украшенный розами, солнечными дисками и белым вепрем. Одной одежды было недостаточно, чтобы превратить ирландца в англичанина, но, казалось, она может приблизить кельтов к 'цивилизации'.
   Восхождение Ричарда III на престол равно хорошо приняли в Испании. В начале августа в замке Уорик, как написал летописец Джон Ру, 'послы испанского короля предложили проект брака между единственным сыном английского монарха и дочерью своего господина'. Под 'королем Испании' следует понимать Фердинанда, короля Арагона, дочери которого, Хуане, позднее названной 'Безумной' исполнилось тогда 4 года. Но еще значительнее оказалось прибытие 8 августа посла от королевы Кастилии, Изабеллы, - Гофридиуса де Сасиолы. Отправленный в Англию для заверения в верности Изабеллы Эдварда V, он обнаружил на троне Ричарда III, занявшего трон, пока де Сасиола был в пути. Дипломат, не смущаясь, обратил к Ричарду слова, предназначенные Эдварду, а именно, - пожелание 'доброго и крепкого мира' и надежного союза против Людовика XI, 'ради собирания земель, сеньорий и владений, принадлежащих английской короне'. Для этого де Сасиола предложил от имени королевы Изабеллы представить в распоряжение Ричарда порты Кастилии, корабли и их снаряжение в обмен на 'разумную оплату'. У английского короля не имелось никакого желания немедленно бросаться в войну против Франции, к тому же, это предложение со смертью Людовика XI стало недействительным. Тем не менее, Ричард написал Изабелле, выразив в документе 'радость и удовлетворение' и предложив возобновление дружбы стран, существовавшей между Эдвардом IV и Энрике Кастильским. 'С этой целью мы обращаемся к Вашему Величеству с самыми пылкими и дружескими благодарностями из всех возможных. Если есть в нашей власти хотя бы малейшее деяние, которое мы способны совершить для вас, дабы достигнуть счастливого исхода в данном значительном предприятии, мы охотно на него пойдем'. Прекрасные слова, но абсолютно лишенные смысла. Чувствовалось, - Ричард счастлив приему, встреченному им у других суверенов, но в настоящий миг не желает брать на себя обязательств. Он сообщил Изабелле, что отправил Бернарда де ла Форссу, находившегося еще на службе у Эдварда IV дипломата, дабы вести с ней переговоры. 'Выслушайте и доверьтесь ему', - уточнял англичанин.
  
   Деликатная проблема Генри Тюдора
  
   Тоньше оказались взаимоотношения с герцогом Бретани, Франциском II. Последний удерживал в своих владениях ценного заложника, в течение многих лет служившего средством оказания давления в связях с парой королей Франции и Англии: Генри Тюдора. Тот, и правда, являлся потенциальной угрозой для Эдварда IV, а теперь - и для Ричарда III. Его происхождение, довольно запутанное, сделало из юноши вероятного претендента на английский трон. Бабушка Генри по линии отца, Екатерина Валуа, была вдовой Генри V и дочерью французского короля, Карла VI, а предки по линии матери вели род от Джона Гонта, герцога Ланкастера, сына Эдварда III. Подведем итог: в 1422 году, после смерти прославленного Генри V, его юная вдова, Екатерина, более или менее канула в безвестность. Она вступила в связь с одним из членов своей свиты, уэльсцем темного происхождения, Оуэном Тюдором, за которого вышла замуж и кому подарила троих сыновей: Джаспера, Эдмунда и Оуэна. Подобный неравный союз сильно разочаровал советников Генри VI, сначала оспаривавших его правомерность. Но в 1453 году суверен признал законность этого брака и принял троих детей при дворе. Джасперу присвоили статус графа Пембрука, Эдмунду - графа Ричмонда, а Оуэн стал монахом. В 1456 году Эдмунд женился на 15-летней девице, Маргарите Бофор, дочери герцога Сомерсета, потомка Джона Гонта. Спустя некоторое время после свадьбы он умер, оставив молодую супругу на 7 месяце беременности. 28 января 1457 года Маргарита родила своего единственного сына, Генри Тюдора.
   Сначала ребенок воспитывался у дядюшки Джаспера, в крепости Пембрук, на юго-западе Уэльса. В 1471 году, в результате разгрома ланкастерцев при Тьюксбери, Джаспер с племянником Генри бежали, намереваясь доплыть до Франции. Однако буря отнесла их к берегам Бретани, и они сошли на землю в Ле-Конке. Герцог Бретани, Франциск II принял путников в замке Гермине, в Ванне, и окутал гостей 'почестями, любезностью и милостями'. Эдвард IV, усмотревший в беглецах возможную угрозу, отправил гонцов, требуя у герцога доставить их в Англию в обмен на определенные выгоды. Одновременно и Людовик XI выразил пожелание, дабы Джаспера и Генри привезли к нему. Он рассчитывал воспользоваться ими в качестве средства оказания давления на английского короля. Франциск II сразу понял, что держит в руках драгоценных заложников, позволяющих ему поднять ставки во взаимоотношениях с Эдвардом и Людовиком. Следовательно, обоим уэльсцам пришлось поменять статус почетных гостей на положение пленников. Их заточили в крепости Сусиньо, близ Ванна, затем в 1474 году Джаспера переместили в Джосселин, а Генри - в грандиозный донжон замка Ларго, в зловещую башню Алвен.
   Почему Генри Тюдор представлялся столь значительным с точки зрения королей Англии и Франции? Его права на английскую корону относились к числу самых призрачных, если не сказать - отсутствующих, даже по сравнению с правами, тоже довольно шаткими, Ричарда. В этот временной отрезок, когда определение законности, как мы видели, было не более, чем вопросом соотношения сил, требовалось, дабы Генри вступил в брак с одной из дочерей Эдварда IV и, таким образом, вдруг оказался бы почтенным кандидатом на корону. Равным по правам остальным, разумеется, но способным получить поддержку от осколков лагеря Ланкастеров, союзников Вудвиллов, и стать, тем самым, опасной марионеткой в злонамеренных руках, таких, например, как руки Людовика XI.
   Эдвард IV совершал множество попыток с целью убедить герцога Бретонского доставить к нему Генри Тюдора. В 1476 году он предлагал выплатить собрату крупную сумму денег и принимал обязательство хорошо обращаться с Генри. Франциск II уступил и отправил Тюдора в Сент-Мало, где передал английским посланникам. Но отъезд пришлось отложить, так как Генри заболел. Тогда Франциск II изменил мнение. Его казначей, Пьер Ландуа, прибыл к Генри и забрал того к бретонскому двору, где герцог стал содержать гостя в условиях удобной, но поднадзорной свободы. Тюдор даже мог путешествовать по Бретани в свое удовольствие, но не пересекать ее пределы.
   Именно тогда Ричард превратился в короля Ричарда III. Через неделю после помазания на царство, 13 июля, он отправил некоего доктора Томаса Хаттона сообщить герцогу Бретонскому о своем восшествии на трон. Согласно данным ему наставлениям, Хаттону следовало предложить Франциску II переговоры и соглашение, завершающие пиратские набеги, ведущиеся между англичанами и бретонцами, а также 'проверить почву и выяснить настроение и распоряжения герцога относительно Эдварда Вудвилла и его свиты. Ричард всеми доступными ему средствами старался узнать, не планирует ли тот что-то и где-то против Англии, дабы предупредить злодеяния'. Действительно, как нам уже известно, в процессе прихода к власти Ричарда, Эдвард Вудвилл, брат королевы Елизаветы, в свою очередь, тоже укрылся в Бретани с несколькими из сторонников Вудвиллов. В глазах короля он представлял угрозу, может статься, гораздо серьезнее, нежели Генри Тюдор.
   Дело последнего защищалось при дворе его матушкой, Маргаритой Бофор, которая участвовала в церемонии помазания, выполняя почетные обязанности. Согласно данным летописца, Эдварда Холла, она попросила герцога Бэкингема ходатайствовать перед Ричардом, дабы тот разрешил возвращение Генри, обещая его верность суверену и даже готовность жениться на одной из девушек из рода Вудвиллов.
   Со своей стороны, герцог Бретонский сумел извлечь максимум выгоды из присутствия в его владениях Генри Тюдора. Находясь под угрозой французского нападения, Франциск послал 26 августа к Ричарду III гонца, Жоржа де Менбье со следующими словами: король Франции делал мне множество 'великодушных подарков', дабы я доставил к нему Генри Тюдора, графа Ричмонда. Я отказался, 'опасаясь, что король Людовик воспользуется этим ради создания проблем' моим друзьям, иначе говоря, вам, суверену Англии. В сущности, Людовик угрожает объявить мне войну, и я буду вынужден ему уступить Генри, что мне крайне не по душе 'из-за забот, которые названный король Людовик сможет устроить упомянутому монарху и английскому королевству'. Поэтому я предлагаю вам следующий обмен: вы присылаете мне 4 тысячи лучников с 'добрыми капитанами и хорошим руководителем', заплатив им жалованье за 6 месяцев, а с ними от 2 тысяч до 3 тысяч лучников, жалованье коим выплачу я, с моей стороны к вам отправится Генри Тюдор. Все это Франциск облек в дипломатические выражения и улыбку, как понятно. Несмотря на поражения в конце Столетней войны, военный престиж английского лучника после Кале, Пуатье и Азенкура оставался довольно высоким. Франциск II понимал, что он не в силах сопротивляться французскому нападению, но равно понимал, что и Ричард III желает завладеть Генри Тюдором, дабы контролировать его и поместить вне возможности навредить. Англичанин больше всего боялся, что Генри окажется отдан королю Франции, в чьих руках стал бы грозным оружием. Отсюда и происходил описываемый шантаж. Ответ Ричарда не известен. Но представляется, что сразу он на предложение Франциска II не ответил, к тому же это предложение, со смертью Людовика XI в конце августа, стало недействительным.
   Итак, начало правления Ричарда ознаменовалось в дипломатическом отношении счастливыми провозвестиями. И недавно коронованный монарх, имея перед собой несколько месяцев почти спокойствия, использовал их, двинувшись в путешествие по стране, дабы лучше узнать своих подданных.
  
  Глава 10.
  
  Ричард III: человек и король
  
   Несмотря на чрезвычайную краткость его правления - немногим более 2-х лет - и преждевременную гибель в 32 года, Ричард III остается одним из самых известных суверенов средних веков. Известность Ричарда многим обязана пьесе Шекспира, но она больше скрывает, чем открывает историческую личность. За спиной шекспировского чудовища стоит человек, сохраняющий свою тайну, ибо его истинная природа подверглась разрушению от воздействия театрального образа. Обнаружение исторической правды о нем - цель каждой из написанных биографий. Работу начинали разные специалисты, но полученные ими результаты друг другу возражали. Сказать, что Ричард III - персонаж противоречивый - будет эвфемизмом. По меньшей мере, Ричард не оставляет никого в равнодушии, что также является недостатком: каждый труд, посвященный жизни этого суверена одновременно превращается в средоточие нравственного порядка, обремененное этическими рассуждениями: был ли он виновным или жертвой? Честолюбивым убийцей, лишенным угрызений совести или же верным и искренним принцем, раздробленным событиями безжалостных войн между аристократическими кланами? Каждая из монографий, посвященных его судьбе в большей или в меньшей степени приближается к виду судебного вердикта. Возможно ли избежать подобного маршрута?
   Задача трудна. Однако в ней присутствует и элемент определенной легкости. Встретившись со смертью в 32 года, Ричарду III повезло не узнать старости и сопровождающего ее упадка сил. Суверены, которые живут слишком долго, почти всегда сталкиваются с трудным финалом, лишающим красок счет одержанных ими побед. Да и в 70 лет король уже не тот, что в былые 30, как физически, так и психологически, что заставляет аккуратнее подходить к общему итогу его правления. Ричард III, действительно, не имел времени для развития. Погибнув молодым и здоровым, в цвете лет, он являл собой комплекс твердых свойств характера, очень рано сформировавшейся личности, оставшейся верной себе и неизменности образа, сравнимого в этом с его знаменитым портретом.
  
   Обманчивость иль откровенность лика
  
   Портрет, поднимает, тем не менее, множество вопросов и о физическом облике, и о личности монарха. Все еще рискованно пытаться извлечь сведения психологического порядка, созерцая написанную картину, чья точность по отношению к живой модели зависит от умения и намерений художника. Тем более, если речь идет о королевском портрете, не переставшим быть орудием пропаганды, демонстрирующем скорее функцию, нежели истинный физический облик. Как и в случае с официальными фотографиями современных президентов, портрет монарха - это образ, который стремятся ему придать, прошедший исправления, дабы он соотносился с целями власти на местах. Или же, как в конкретном случае Ричарда III, портрет, находящийся в нашем распоряжении, был написан в эпоху Тюдоров, спустя несколько лет после гибели короля, когда пропаганда, служащая новой династии, надеялась сотворить из него мерзкого и кровожадного тирана. Самый старый из портретов относится специалистами приблизительно к 1520 году, то есть, к началу правления Генри VIII. Он принадлежит Обществу Древностей Лондона и известен под наименованием Портрета, увенчанного сводом, так как помещен в раму, образующую наверху свод. Художник не известен, может статься, это фламандец. И опять, по мнению экспертов, разговор идет о копии с исчезнувшего на настоящий момент оригинала, созданного еще при жизни Ричарда III. Лицо на нем бледно, невыразительно, с пустым и непроницаемым взглядом. Восстановленный и очищенный в 2007 году, портрет свидетельствует о многочисленных корректировках, несомненно, так и не завершенных. К примеру, цвет глаз оттенка серой стали, предполагающий безжалостный нрав, равно как и плотно сжатые губы. Данный образ казался самым близким к модели. На короле был отороченный жемчугом головной убор, он смотрит прямо и надевает кольцо на безымянный палец левой руки.
   Но существует и иная его версия, находящаяся в Монаршей коллекции замка Виндзор, с копией, выставленной в Лондонской Национальной Портретной Галерее. Отличающийся лучшим художественным качеством, этот портрет стал почти официальным портретом Ричарда III и, если не считать некоторых знаковых изменений, на нем представлен тот же человек. Написавший его художник равно неизвестен, но критики относят полотно к концу XVI века. Идет ли речь о копии с оригинала или о копии с копии? Не известно. Как бы то ни было, общее рассуждение позволяет утверждать, - произведение может являться частью целого ряда королевских портретов. Поражает схожесть с портретом Генри VIII, как и обсуждаемый, висящим в Национальной Портретной Галерее. Персонаж выступает из бархатных глубин, глядя налево. На нем украшенный брошью с жемчугом головной убор, он снимает с левой руки кольцо и надевает его на мизинец правой, совершая жест, в котором мы потом увидим символическое значение. Найденные сходства указывают на единое направление в создании монаршего шаблона. В 1563 году Елизавета I подписала воззвание, устанавливающее обязательные правила для 'природной представленности личности, милости и светлости Своего Величества', а также для создания 'совершенных модели и примера', чему надлежало следовать всем художникам. Королевский портрет более, чем когда-либо превращался в орудие пропаганды.
   В случае Ричарда III работала пропаганда отрицательная. В ту эпоху, когда обсуждаемый портрет создавался, репутация погибшего суверена уже была сформирована. После Томаса Мора все историки времен Тюдоров ориентировались на архетип жестокого тирана, которого совсем скоро выведет на подмостки Уильям Шекспир. Даже исправления, нанесенные на полотно, имели целью очернить его образ. Это доказывает исследование произведения с помощью рентгеновского излучения в 1973 году. Цвета мрачнее, губы сжаты, глаза заметно уменьшены, на лбу несколько морщин, правое плечо чуть выше левого, что подразумевает искривление позвоночника. Картина выражает послание, передаваемое через запечатленного на ней человека. И не так уж он и карикатурен. Мы смотрим на того же самого персонажа, что стоит перед нами на картине 1520 года. Отличающегося гармоничными чертами, чуть более угловатыми, изможденного лица. В глубине 'зеркала души', - прямой и тяжелый взгляд, сфокусированный на пустоте, губы над волевым подбородком сжаты. Представляется, что можно сразу разгадать серьезность, тревогу и покорность судьбе, свойственные Ричарду III. На нас он не глядит. Суверен потерян в собственных мрачных мыслях, в своем внутреннем мире, застыв перед загадкой сознания и выпавшего жребия. В его лице мы видим одновременно и Макбета, и Гамлета, человека, читающего историю своей жизни, как 'рассказанную идиотом, переполненную шумом и яростью и без какого-либо смысла', человека, растерянного от повторения основного вопроса: 'Быть или не быть?'
   Но действительно ли перед нами истинное лицо короля? Вопрос следует обязательно поставить, ведь в 2013 году была проведена реконструкция облика Ричарда. Ею руководила Кэролайн Уилкинсон, профессор кафедры по черепно-лицевому установлению личности университета Данди. Она работала с черепом монарха, обнаруженным в Лестере вместе с его скелетом. Признаемся себе, - результат Ричарду не льстит. Он приписывает королю черты подростка, отстающего в развитии, причем довольно простого. Тогда как некоторые утверждают, что видят в нем сходство с написанным портретом, мы наблюдаем лицо персонажа невинного, неразумного, наивного, не способного оценить плоды своих поступков, значит, подверженного манипуляциям со стороны окружения, поэтому, равно тревожащего. Но отражают ли написанный на холсте образ и облик, воссозданный в 3D, двойственность того, кто превратится в подобие доктора Джекила и мистера Хайда XV столетия?
  
   Неприятная или же располагающая к себе наружность?
  
   Итак, черты лица остаются неопределенными. Относительно телосложения у нас есть свидетельства современников, к несчастью, недостаточно словоохотливые на нужную нам тему. Силезский рыцарь, Николас фон Попплау, часто встречавшийся с сувереном в апреле-мае 1484 года, описывал его как 'выше меня на 3 пальца (то есть, почти на 5 сантиметров), но чуть худощавей, менее мускулистого, гораздо тоньше и изысканней и с маленькими руками и ногами'. Его скудное описание не упоминает ни о каком физическом уродстве, что противоречит карикатурам летописцев и тюдоровских историков-пропагандистов, создавших из Ричарда настоящее чудовище, которое следующим образом представляет себя в драме Шекспира:
   'Уродлив, исковеркан и до срока
   Я послан в мир живой; я недоделан, -
   Такой убогий и хромой, что псы,
   Когда пред ними ковыляю, лают'.
   (Ричард III, I, 1)
  Вероятно, увечья являлись чистой воды выдумкой, ведь о них не свидетельствовал никто из современников короля: ни Кройлендская летопись, ни Доменико Манчини, ни Фабиан, составитель Большой летописи Лондона, ни де Коммин. Ричарда все знали, часто видели, но, почему-то, скупились на критику его внешности, хотя, не пренебрегли бы намеком на какую-либо из неприглядных черт. Летописец Джон Стоу, автор Английских анналов, встречался с людьми в возрасте, знавшими суверена, но описывавшими его 'физически скорее располагающим к себе, пусть и невысокого роста'. Последнее свойство кажется противоречащим Попплау, однако, тот прославился приземистостью, и, с другой стороны, отмечаемый собеседниками рост Ричарда совершенно точно был уменьшен ярко выраженным сколиозом. Обнаруженный в 2012 году скелет это лишь подтвердил. Данный сколиоз, может статься, и несет ответственность за легкую ассиметрию уровня плеч короля, едва различимую на портрете, когда правое плечо находилось чуть выше левого. Без сомнения, происхождение единственного упоминания о Ричарде, как о 'горбуне', то есть о человеке с 'искривленным позвоночником', восходит к оскорблению, брошенному в процессе пьяной ссоры между сторонниками графа Нортумберленда и монарха в йоркской таверне в 1490 году. По крайней мере, об этом рассказывают судебные архивы города. Как бы то ни было, легкой ассиметрии оказывалось недостаточно, чтобы сделать Ричарда инвалидом, его действия в яростных сражениях лицом к лицу, в которых он многократно участвовал, служат этому прекрасным доказательством. Интенсивные тренировки, сопровождавшие всю юность нашего героя в Миддлхэме у графа Уорика, равно как и верховые прогулки по землям Йоркшира, сформировали из него, вопреки внешней хрупкости, истинного атлета.
  
   Искренне верный и заботливый
  
   Драматичные события, происходившие на протяжение детства Ричарда, подарили ему далекий от спокойствия душевный склад, импульсивность, тревожность, недоверчивость и озабоченность тем, что вокруг. Это запечатлелось на его лице, проигрываясь в некоторых видах нервного тика. Свидетель сцены повествует, - в течение церемонии помазания на царство король постоянно поворачивался, покусывал губы и прикасался ладонью к кинжалу. Будучи воспитан в сердце боевых действий, предательств, заговоров и убийств, Ричард всегда находился настороже. Успев пережить измену близких и родных, Кларенса, Гастингса и Бэкингема, как мог он кому-то доверять? Как мог он даже продолжать верить в собственный девиз: 'Верность связывает меня'? Эта тревога преследовала монарха гораздо сильнее, чем обычный страх предательства. Она отличалась экзистенциальным характером, укоренившись в его глубокой религиозности. Ибо Ричард был чрезвычайно благочестив, а его благочестие - подлинным, серьезным, полным глубочайшего смысла и чувства нравственного долга.
   Мы уже видели доказательство набожности короля на примере определенных объектов и личных документов, особенно богослужебных книг, в которых Ричард начертал несколько слов или куда велел добавить молитвы с трогательно выделенными подчеркиваниями. Суверен любил книги, часто с ними сверялся, отдавая предпочтение книгам религиозным, что объединяло его с супругой, Анной. Здесь можно обратиться к Книге духовной благодати, созданной в XIII веке саксонкой Мехтильдой фон Хакеборн, сестрой настоятельницы цистерцианского монастыря. На титульной странице указаны два имени: 'Р. Глостер' и 'Анна Уорик', свидетельствующие о духовном родстве четы. Это церковное произведение, крайне любимое светскими богомольцами, объясняло, как развивать свою набожность через молитву и регулирующие жизнь правила. Труд Мехтильды отводил равно важное место определенным простым, но символическим жестам, говорящим о любви к Христу. Например, прикосновение пальцами правой руки означало прикосновение к длани Спасителя, что советовали применять в минуты 'искушения гордыней'. Прикосновение к мизинцу правой руки означало размышление 'о кротости и смирении Господа и моление Его этой кротостью о возвышении над гордыней'. Именно это и совершает Ричард на портрете, относящемся к концу XVI столетия. Но тот же жест, что интересно, принадлежит и Генри VIII на картине 1520 года, снова ставя вопрос о происхождении произведений. Создал ли их один фламандский художник, или тут постарались представители его школы? Несет ли вызывающий вопросы жест религиозный или же политический подтекст? Ибо на обоих холстах король надевает кольцо на мизинец правой руки, то есть на палец, где следует носить уменьшенную личную печать. Как бы то ни было, работа Мехтильды фон Хакеборн придает серьезную смысловую нагрузку символике пальцев. Большой палец 'представляет могущество Господа и защиту его против всяческих напастей, осаждающих верные ему благочестивые души'. Прикосновение к большому пальцу выражает стремление оказаться 'сильным в осуществлении добродетелей и в сопротивлении силой всевозможным порокам'.
   Еще откровеннее повествуют о благочестии Ричарда молитвы, добавленные для него в королевский Часослов. Это рукописное произведение, относящееся приблизительно к 1420 году и находящееся в библиотеке Ламбетского дворца, подверглось многократным переработкам, прибавляющим к содержанию тексты, отвечающие нуждам суверена. Украшенное растительными узорами и несколькими миниатюрами, но не достигнув пышности Часослова герцога Беррийского или Часослова герцога Бедфорда, кажется, что оно было приобретено Ричардом в самом начале правления, и, с данной минуты, король никогда не разлучался с книгой. Часослов обнаружили в шатре монарха после сражения при Босуорте, и матушка Генри Тюдора, Маргарита Бофор, потребовала томик в качестве боевого трофея, даже не дав себе труда стереть имя Ричарда оттуда, где оно стояло в молитвах. В календаре под датой 2 октября суверен собственноручно начертал на латыни: 'Hac die natus erat Ricardus Rex Anglie tertius Apud Foderingay Anno Domini mlcccclii' (В этот день, в лето Господне 1452, в Фотерингее на свет появился Ричард III, король Англии).
   Молитвы, добавленные по просьбе Ричарда в описываемую книгу Часослова довольно тревожны. Они выражают взволнованное, даже беспокойное благочестие, отсылающее к истории о Иосифе, сыне Иакова, согласно Библии, присвоившего себе права старшего брата:
   'Господь, даровавший благословенному Иосифу мудрость в доме его повелителя и в присутствии фараона, освободивший его от ревности и ненависти его брата и равно почтивший, молю тебя, Господи Боже Всемогущий, также освободить слугу Твоего Ричарда от заговоров моих врагов и даровать ему милость и честь в глазах его противников и всех христиан'.
   Подобная просьба является сразу и объяснением занятия трона примером Иосифа, и выражением опасений Ричарда, заметных под покровом постоянных угроз мятежей, предательств и нападений. Опасений навязчивых, обнаруживаемых и в остальных текстах, добавленных к молитвослову, подобных тому, где монарх просит Господа '...установить и подтвердить согласие между мной и моими врагами. Показать мне и излить на меня славу Твоего милосердия. Пожелать успокоить, отвратить и уменьшить ненависть, ими ко мне питаемую (...). Иисусе Христе, Сын Бога Живаго, соизволь освободить слугу Твоего, короля Ричарда, от всех горестей, бед и скорбей, меня осаждающих, и от всех ловушек противников моих, послав на помощь мне против них архангела Михаила. Соизволь, Господи Иисусе Христе, свести до ничтожности дурные намерения, ими лелеемые или замышляемые против меня. (...) Милостивейший Иисусе Христе, всеми средствами, сохрани меня, слугу Твоего, короля Ричарда, и оборони меня от всякого зла и моего злейшего врага, от всякой настоящей опасности, как прошлой, так и грядущей, освободи меня от всех горестей, бед и скорбей, что я терплю'.
   Разумеется, и эта молитва, и другие, ей подобные, не характерны для Ричарда III. Такие тексты были в ходу в Европе XIV века, их находят в молитвословах Максимилиана I, Фадрике Арагонского и Александра Польского и полагают читаемыми в стиле молитв о снисхождении. 'Каждый, кто пребывает в скорби, тревоге, или в немощи, или вызывает гнев Господень, или находится в заключении, или страдает от каких-либо бедствий, должен произносить эту молитву 30 дней подряд, и тем он убережется от смертного греха. Бог обязательно его услышит и сменит несчастья на радость и успокоение. Это доказано примером множества лиц'. То, что Ричард испытывал необходимость включить подобную молитву в личный Часослов и использовать ее от своего имени, дабы ежедневно читать, словно заклинание, открывает нам измученный и тревожный ум, равно как и благочестие, одновременно глубокое, искреннее и исполненное суеверий. Тут суверен крайне близок к духовному состоянию его эпохи.
   Существуют и другие выражения, сохранившиеся в предисловии акта основания Миддлхэмского колледжа, которые начинаются с признания в покорности, определения перед лицом Богом 'своей чрезвычайно простой сущности, пришедшей в этот презренный мир совсем обнаженной, лишенной владений, благ и наследия'. Господь, как говорится в акте, 'в своей бесконечной доброте' не только одаривает меня 'великими благами и дарами при помощи Его Божественной милости', но и осуществляет надо мной 'покровительство, защиту и освобождает от многочисленных рисков, опасностей и ран'. Священники при основанном колледже должны были молиться о спасении души Ричарда, равно как и о спасении души его супруги.
   Основанные королем в течение жизни учреждения и благочестивые пожертвования несметны и разнообразны: 40 ливров в 1472 и в 1473 годах на восстановление церкви в Коверхэме, близ Миддлхэма; колокольня в 1474 году для часовни Святой Троицы гильдии моряков Халла; витраж для церкви в Грейт Малверн, где Глостер являлся сеньором имения; 20 ливров 7 марта 1484 года, выданные Екатерине Маунтферант 'по причине ее бедности'; 100 ливров в год, 10 марта, дочери графа Солсбери; 8 ливров в год, 2 апреля, Томасу Седланду; 2 бочки красного вина, 7 марта, настоятелю и каноникам собора в Карлайле, 'дабы они молились о благе короля и его супруги Анны, королевы Англии, о спасении их душ после смерти и о спасении душ родителей короля'; 300 ливров, все еще в 1484 году, для строительных работ в Кингс Колледже, что в Кембридже; множество имений, относящихся к землям Бэкингема и Линкольна, для Куинс Колледжа и содержание в 100 ливров для его председателя; содержание в 10 марок, 22 октября 1483 года, для женского монастыря в Уилберфоссе, что в Йорке, дабы вознаградить капеллана 'и дабы молились о благе короля и его супруги Анны, королевы Англии, и их перворожденного сына Эдварда, герцога Корнуолла и графа Честера, и о спасении их душ после смерти'; 20 ливров каждый год, 3 марта 1484 года, Уильяму Хьюссу, верховному судье королевской скамьи, для основания песнопений 'ради блага короля и его супруги Анны'; та же сумма и с той же целью была выплачена накануне монаршим глашатаям в Колдхарборе. В начале марта 1485 года, когда королева Анна находилась при смерти, тревога Ричарда относительно спасения его души удвоилась, хотя суммы, предусмотренные для учреждений, основанных им в Йорке, так и не были еще выплачены. Суверен писал церковным властям города: 'Так как мы не желаем, чтобы наши названные священники оказались лишены своих жалований, и верим, что их молитвами станем приятнее Господу и его святым, то хотим и обязываем вас выплатить целиком накопленные суммы, равно как и те, что появятся в назначенный срок'.
   Молитвами святых отцов и благочестивыми подношениями Ричард надеялся обеспечить себя поддержкой Небес. В особенности он обращался к своим любимым святым. В личный Часослов он внес особые молитвы, обращенные к святому Георгию, к святому Христофору, к святому Иосифу (патриарху), к святому Юлию, а также к менее известному лицу, на которого, тем не менее, Ричард возлагал серьезные упования, на шотландского святого Ниниана, предположительно, трудившегося в северных областях. Король возносил к Господу следующую молитву: 'Господь, обративший народы бретонцев и пиктов учением святого Ниниана, твоего проповедника, просвещением Твоей верой, даруй мне, Твоей Милостью и заступничеством Того, знание которого позволило нам подняться к свету Твоей истины, добиться радостей жизни небесной'. Ниниана, уроженца Уинторна, что в шотландской области Галлоуэй, чрезвычайно почитали в диоцезе Йорка, где его чтили ради оправдания своих притязаний на юго-запад Шотландии. Среди 'тех святых, которым я предан', пишет Ричард, присутствуют и остальные молитвенники, относящиеся к северу Англии, такие, как святой Уилфрид из Рипона и святой Уильям из Йорка. К ним следует прибавить святую Акельду, мученицу и покровительницу церкви Миддлхэма. В целом, в общественных и личных документах Ричарда III обнаруживается 35 святых, как мужского, так и женского пола. В акте об основании колледжа в Миддлхэме мы видим Георгия, Екатерину, Ниниана, Катберта, Барбару/Варвару и Антония/Антуана, чей вепрь, согласно легенде, отказался повиноваться дьяволу, приказавшему ему напугать святого и который, может статься, и является источником символа на королевском стяге, как уже было доказано. Книги Ричарда свидетельствуют о его глубокой привязанности к этим небесным заступникам и о его интересе к духовной стороне жизни, например, томик Видений Матильды.
   Следующее проявление благочестия со стороны Ричарда III связано с его любовью к Йоркширу, это въезд тогда еще герцога в область в сопровождении супруги и их посещение уважаемой гильдии Тела Христова в Йорке, в 1478 году. Названная гильдия являлась благочестивым обществом, объединявшим высшие слои городского общества и ежегодно организующим цикл мистерий и театральных постановок на библейские темы. На улицах Йорка они вовлекали более 500 участников. На следующий день развернулась большая процессия, растянувшаяся от монастыря Святой Троицы до главного йоркского собора. Находясь в городе, Ричард, в качестве члена общества, принимал в ней участие.
  
   Пуританин, защитник нравственности и добродетели: предтеча Реформации?
  
   Образ благочестивого монарха и искреннего богомольца подтверждается постоянными поисками, можно сказать, даже одержимостью, Ричарда III нравственности, добродетели и чистоты. В течение своей короткой жизни он многократно самым торжественным образом выражал в очень личных текстах, звучащих, словно воззвания, стремление установить суровую мораль. В 1478 году, будучи еще герцогом Глостером, Ричард основал в Миддлхэме колледж, для которого написал чрезвычайно строгий устав. Священнослужителям запрещалось 'часто посещать трактиры и подобные им места, равно как и бесчестных людей вне зависимости от времени суток', а также предаваться вне стен колледжа сну. Если священник или писец 'применит в гневе бесчестные или же клеветнические слова, направленные против его собратьев, чинов выше, либо ниже его', то будет подвергнут штрафу. Также штраф припишут, если он в агрессивной манере выхватит нож, либо прольет кровь. Сегодня нам это может представляться минимумом, требуемым от служителя Церкви, однако, повседневные нравы общества XV века серьезно превосходили в области насильственности современные. Равно условия статутов уточняли в самом тщательном виде календарь праздников и ритуал проводимых церемоний. Праздники святого Георгия, святого Ниниана, святого Катберта и святого Антония превращались в главные события литургического года. Подобную же требовательность мы обнаруживаем в статутах, данных в 1477 году кембриджскому Куинс Колледжу. Священникам следовало быть учеными докторами богословских наук, бакалаврами или же мастерами искусств.
  Несколько лет спустя, 23 октября 1483 года, Ричард, став королем Ричардом III, в воззвании, предназначенном мятежникам Кента, ополчился на 'угнетателей и бездельников за счет его подданных, на чудовищных изменников и развратников, вызывающих у Господа великое негодование и неудовольствие'. Особенно он метил в 'Томаса Дорсета, ранее маркиза Дорсета, кто, не боясь Бога и опасности, угрожающей его душе, проклятым и бесстыдным образом овладевал и марал множество разных девиц, вдов и жен, проживая в условиях супружеской измены с презренной и приносящей несчастья женщиной, именуемой женой Шора'. Обвинение являлось тем более замечательным, что его можно было применить, слово в слово, к покойному брату Ричарда, Эдварду IV, развратничавшему наравне с Дорсетом, наследовавшим суверену в роли возлюбленного Джейн Шор. Несомненно, в яростной критике Ричарда нужно читать выражение его еле сдерживаемого гнева на чувственные и беспорядочные связи брата. Здесь присутствовали обличающие пуританские нотки; Ричард представал в роли поборника добродетели, последовательно излагая в своем воззвании желание 'сломить и подавить пороки'.
   В 1484 году, 10 марта, Ричард III отправил послание ко всем епископам Англии, где объявлял: 'Нашей главной целью и самым пылким стремлением является покровительство развитию, выдвижению и увеличению добродетельности и чистоты жизни, а также подавление и уменьшение числа пороков и всего того, что противостоит добродетели, вызывая негодование и великое возмущение Господне'. Он давал епископам морализаторские наставления: 'Следовательно, мы желаем и повелеваем вам, требуя от имени Господня, дабы, согласно обязанностям вашего положения и границам вашей юрисдикции, вы наблюдали бы за тем, чтобы лица, пренебрегающие добродетелью и благоприятствующие достойной порицания практике греха и порока, оказались бы подвергнуты переменам, подавлены и наказаны в зависимости от их поступков, не жалея никого ни из дружбы, ни из милости, ни из страха, ни из привязанности, невзирая на отношение виновных к духовному или к светскому чину. Ради этого будьте уверены в наших покровительстве, помощи и поддержке, коли таковые окажутся необходимы и следите за строгим наказанием непокорных и явных противников. Если вы с пылом посвятите себя выполнению поставленной задачи, то станете этим приятны Господу'.
   Стиль изложения, по меньшей мере, неожиданный для человека, которого на протяжение XVI столетия историография имела склонность описывать как отчасти проходимца. Особенно, эти нравоучительные речи подтверждали многочисленные детали поведения Ричарда. Суверен демонстрировал сопереживание, даже сочувствие к лицам из своего окружения, к советникам, к доверенным людям, подобным графу Десмонду, кому выразил 'глубочайшее сочувствие' в связи с утратой его батюшки, причинившей, по словам Ричарда, ему такую же боль, что и гибель брата Кларенса. Король был способен даже доказать гуманность по отношению к тем, кто внушал ему отвращение, как Джейн (или Елизавета) Шор, в глазах Ричарда, воплощение разврата и нечестивости. В 1484 году, все еще находясь в тюрьме Ладгейт, Джейн сумела сохранить удивительную силу соблазнения: Ричард написал канцлеру Джону Расселлу, что узнал, - допрашивавший госпожу Шор адвокат Томас Лайном был 'чудесным образом ослеплен и обманут' этой изумляющей дамой, в которую влюбился после стольких своих предшественников и на которой хотел жениться. Испытывающий к Томасу Лайному уважение монарх признавался, как разочарован данными планами и просил канцлера: 'Прошу вас пригласить его и увещевать отказаться от подобной мысли', но 'если вы обнаружите его твердо решившим на ней жениться (...), тогда, коли это согласуется с законами Церкви, мы будем удовлетворены отсрочкой заключения союза до нашего прибытия в Лондон. Если существуют достаточные гарантии пристойного поведения (Елизаветы Шор), вызовите ее стражника и освободите его от порученной миссии (...), вернув даму под надзор и советы ее отца или любого иного лица по вашему выбору'.
   Поразительное милосердие, доказываемое равно и по отношению к некоторым другим политическим противникам. Например, по отношению к Джону Мортону, епископу Или, оставленному на свободе, но под надзором, в ноябре 1483 года, вместо того, чтобы держать его в Тауэре. Или, также, по отношению к графу Оксфорду, заключенному в замке Гам, на границе земель Кале и французского королевства, в месте, обладающем малой надежностью, тогда как его следовало перевезти в Англию. Что до матушки Генри Тюдора, Маргариты Бофор, она была освобождена в Лондоне, где продолжила плести интриги в пользу сына. В каждом из приведенных случаев просматривается нечто, превосходящее милосердие, это неосторожность или даже недомыслие. Они являются составной частью противоречий этого человека, с той же вероятностью способного приказать обезглавить ряд людей, что и легко их простить.
   В личной жизни Ричард показал себя хорошим сыном и супругом. Нет свидетельств о каких-либо размолвках между ним и его матушкой, Сесиль, герцогиней Йорк, вернувшейся в принадлежащую ей крепость Беркхэмпстед. Ричард обеспечил матушке удобный и приятный уровень жизни, в 1483 году позволив ей обращаться к результату от продажи 258 тюков шерсти, дабы вернуть Сесиль обещанную, но так и не выплаченную Эдвардом сумму. В письме от 3 июня король писал герцогине: 'Предстаю перед вами настолько сердечно, насколько для меня возможно (...), ища самым смиренным и любящим образом вашего повседневного благословения, особо утешающего меня в нужде (...). Госпожа, прошу вас присылать мне новости, приносящие мне чрезвычайное успокоение (...), и молю Господа об осуществлении ваших пожеланий'. И далее он подписал послание: 'Начертано рукой вашего смиреннейшего сына'. Подобные письма являют собой самые теплые образцы в корреспонденции суверена.
   Равно Ричард показал себя внимательным к супруге, Анне Невилл, с которой постоянно сотрудничал в процессе своих религиозных оснований, подразумевающих, что одариваемым следовало молиться о спасении четы. Король был преданным мужем, и Манчини докладывал, - это поведение было прекрасно известно населению. У Ричарда имелось двое незаконнорожденных детей, но они появились на свет до момента заключения им брака. Мальчик, Джон Глостер, уже обладал должностью в сфере управления королевством, а девочка, Екатерина Плантагенет, в 1484 году вышла замуж за Уильяма Герберта, графа Хантингтона. Пара получила от Ричарда богатое приданое, включающее владение ежегодным доходом в 1 тысячу марок. Королева Анна скончалась 16 марта 1485 года в Вестминстере в ходе короткой болезни, на протяжение которой монарх удвоил свои благочестие и тревожность. 2 марта он написал властям Йорка о выплате священникам предварительных сумм, предусмотренных для запланированных им учреждений. 'Полагая, что их молитвами мы станем приятнее Господу и его святым'. Тогда же Ричард стал чаще охотиться, словно, чтобы занять ум и найти в физических упражнениях средство ненадолго забыть о своем беспокойстве. 8 марта он приказал Джону Маунтгаю, сержанту королевских сокольничих, приобретать 'во всех местах и по разумной цене' хищных птиц, 'коих тот сочтет подходящими для монаршего увеселения'. 11 марта Ричард отправил Джона Гейна и 4-х его спутников на континент с той же целью, а 27 марта наделил подобной миссией Уолтера Ботнема, посланного в Уэльс. Король велел похоронить супругу на территории Вестминстерского аббатства, 'с почестями, положенными при погребении королеве', как свидетельствует Кройлендская летопись.
  Этот упор на добродетели, чистоте и аскезе, это желание исправления нравов и образа жизни духовенства приводят к возникновению вопросов о связях Ричарда III с лоллардами. Именно тут скрывается сторона, до настоящего времени в историографии не рассматриваемая. В главе второй мы к ней уже приближались. Просто напомним, что Ричард обладал, сверял свои действия и совершал пометки в экземпляре перевода на английский язык Нового Завета Джона Уиклифа и его учеников. Что он посещал места или же обращался к мыслям, широко лоллардами распространяемым, особенно в окрестностях Лестера, где Уиклиф являлся священником прихода Латтеруорта, в котором его и похоронили. Что Ричард был знаком с пропагандируемыми лоллардами вопросами, такими, как определенное противостояние духовным властям, требование чистоты, важность Божественной милости в качестве основной составляющей личной судьбы, необходимость прямого доступа верующих к переведенным на английский язык библейским текстам, первостепенная роль Божественного слова в христианской вере, значение проповеди и усиление в религии национальных особенностей. Слишком много возникало вопросов, открывавших путь для реформы протестантизма, осуществление которой было неизбежно. Год коронации Ричарда - 1483 - равно являлся и годом рождения Лютера. Не мог ли Ричард III оказаться провозвестником Генри VIII? Мысль далека от нелепости. Вспомним, что этот монарх всецело представлял собой типаж средневекового богомольца, сторонника культа святых и производящих впечатление сторон религии, что он разделял с современниками необходимость в более сдержанном благочестии, лишенном показного и личностном. Описываемое было лишь одним из многочисленных душевных изломов ровесника европейской цивилизации на пике перехода между средними веками и новым временем, человека со средневековым образом мыслей, но восприимчивого к надеждам новой среды и к поискам ценностей, определяемых пока смутно.
  
   Разум, беспокойный и ищущий знаний и истины
  
   Ричард III не был лишен интеллектуальных интересов. Он читал, любил книги, как любил и беседы с философами, теологами и юристами. Устав 1484 года о внешней торговле обнаруживает значение, придаваемое сувереном книгам. Тогда как весь комплекс мер являет чрезвычайно покровительственный дух, ставящий крайне строгие границы для ввоза чужеземных товаров, он указывает, что 'данный закон, целиком или частично, или же любой иной закон, принятый в будущем нынешним Парламентом, не нанесет (...) никакого вреда и не создаст никакого препятствия чужеземным фабриканту или купцу, вне зависимости от их нации (...), дабы они привозили в королевство и продавали здесь, в розницу или иначе, разные виды книг, рукописных или же печатных. Как не станет он мешать жителям нашего королевства по той же причине, - авторам, иллюстраторам, переплетчикам, печатникам книг, которые у них есть или появятся, продавать издания как товар, либо оседать в государстве ради осуществления задач названных профессий'. Описанным законом Ричард установил абсолютную свободу изготовления, ввоза, продажи и циркуляции книг в Англии. Печатное дело находилось пока только в начале пути, но в мастерской Уильяма Кэкстона, устроенной в Вестминстере после 1477 года, оно уже довольно деятельно развивалось, будучи поощряемо сувереном. В 1485 году, в котором состоялось сражение при Босуорте, Кэкстон напечатал 'Смерть Артура' сэра Томаса Мэлори, дабы, как он сказал, знать могла прочитать о 'благородных и добродетельных подвигах' рыцарях, что свидетельствовало о переходном характере эпохи, когда новые технологии лишь приступали к распространению ценностей, принадлежащих, однако, времени минувшему.
  Личная библиотека Ричарда, чье содержание удалось частично восстановить, благодаря терпеливой работе Анны Саттон и Ливии Виссер- Фукс, отражает вышеописываемое колебание. В ней находятся как 'Большие летописи Франции', 'История Английского королевства', 'История разрушения Трои', так и 'Тристан', трактат 'О военном деле' Флавия Вегеция Рената, два томика историй Чосера, наравне с благочестивыми произведениями, такими, как 'Книга духовной милости' и, разумеется, его драгоценный Часослов. По всей видимости, Ричард был привязан к книгам, на которых начертал свое имя 'Р. Глостер' или 'король Ричард'. Он читал как по-английски, так и по-французски, равно хорошо зная латынь, чтобы, как представляется, следить за ходом литургии.
   Интерес короля к интеллектуальным дисциплинам был довольно заметным и находился в тесной связи с его духовными тревогами. Особенно Ричарда привлекали две науки: теология и философия, впрочем, неотделимые от той эпохи. Монарх искал в них ответов на вопросы о жизни, о смерти, о потустороннем и о судьбе. Как только он смог, Ричард стал совещаться с докторами этих наук, не пренебрегая посещением двух крупных университетов государства - Оксфорда и Кембриджа. Там король встречался с мыслителями схоластической традиции, равно пребывая в контакте с гуманистическими центрами Италии, привносящими идеи Возрождения в Англию.
   Таким образом, всего через несколько дней после помазания на царство, Ричард 24 июля 1483 года отправился в Кембридж в обществе своей супруги. В университете его приняли ректор и преподаватели, а также, епископ Уинчестера, Уильям Уэйнфлит, встретившийся с сувереном в колледже Магдалены, где последний провел ночь. На следующий день Ричард попросил об участии в двух схоластических обсуждениях в большом зале, теологическом и философском. Противниками в теологическом споре являлись два знаменитых профессора - доктор Джон Тейлор и преподаватель Уильям Гроцин. Последний, пройдя обучение в Уинчестере, а затем в Нью Колледж в Оксфорде, преподавал основы теологии в колледже Магдалены. Он был эллинистом и в 1488 году отправился в Италию, где навещал Анджело Полициано и других гуманистов, прежде чем поехать учить греческому языку в Оксфорде. Там Уильям Гроцин вдохновит Джона Колета и Томаса Мора. Ричард сказал, что остался чрезвычайно доволен участниками, которых он щедро наградил. 26 июля суверен посетил университет, нескольких часов посвятив диспутам с теологами и философами. В то время Оксфорд понемногу утрачивал свойственный ему престиж, особенно после преподавания в его стенах Уиклифа, повлиявшего на лоллардов и сделавшего учреждение подозрительным в глазах церковных властей. Как мы уже заметили, Ричард находился довольно близко к морализаторским склонностям течения и не сомневался в оказании денежной помощи некоторым мыслителям. Например, 'возлюбленному' Джону Бентли, которому определил содержание в несколько ливров, дабы он получал в Оксфорде образование, - 'ради возрастания добродетели и знаний'.
   Но Кембридж, старый соперник Оксфорда, в те дни отличался гораздо большими исследовательскими работами. Ричард III с женой останавливались в нем в мае 1484 года. Королевская чета составляла часть тех, кто осыпал университет благодеяниями. С 1477 года монарх создал в Куинс Колледже должности для преподавателей, кому пожаловал множество имений в Бэкингемшире с содержанием в 100 ливров для председателя. Королева равно добавила от себя несколько содержаний для преподавателей. Прием в стенах Кембриджа оказался особенно теплым, с даром 6 фунтов стерлингов и 5 су в рыбе и 7 су - королевским менестрелям. Там обсуждали философию и теологию, в связи с чем Ричард составил и направил всем епископам страны письмо о важности для духовенства добродетели и чистоты.
   Взаимоотношения Ричарда III с чиновниками и святыми отцами Кембриджа отличались чрезвычайной прочностью. Среди них суверен набрал часть своего личного штата как в духовной, так и в светской сфере. Именно при посредничестве кембриджцев Ричард познакомился с новыми мыслями, прибывшими из Италии. Таким образом, в мае 1483 года хранителем личной печати был назначен Джон Ганторп, получивший в Кембридже диплом и ставший настоятелем в Уэллсе, знаменитый эллинист, некогда проживавший в Ферраре. Томас Барроу, уроженец Линкольншира, учившийся в Итоне, а затем ставший в Кембридже студентом по дисциплинам канонического права, выполнявший при Ричарде обязанности канцлера, когда тот был герцогом Глостером, в сентябре 1483 года оказался поставлен Главой Свитков, то есть, хранителем архивов. Джон Докетт, также обучавшийся в Итоне, а затем в Кингс Колледже Кембриджа, доктор канонического права, стажировавшийся в Падуе и в Болонье, был избран личным капелланом монарха, с которым тот мог беседовать о философии Платона. Джон Докетт специализировался в данной области, являясь, к тому же, автором комментариев к платоновскому 'Федону'. Андре Докетт, вероятно, его родственник был председателем Куинз Колледжа в Кембридже и тоже знакомцем короля. Джон Ширвуд, сын чиновника Йорка и архидьякон в Миддлхэме, учился как в Кембридже, так и в Италии. Латинист и эллинист, епископ Дарема, он был известным гуманистом. Ричард отправил Ширвуда в Рим с рекомендациями, адресованными Папе Сиксту IV, ради назначения на место кардинала. Король добавил в общество Джона Ширвуда еще одного священника, получившего образование в Кембридже, доктора Томаса Лэнгтона, равно стажировавшегося в Падуе и в Болонье, где последний приобрел степень доктора канонического права. Он являл собой типичного северянина, уроженца Уэстморленда, коего Ричард заставил избрать епископом Сент-Дэвидса.
  
   Стремление соблазнять и производить впечатление
  
  Личность, обремененная большим количеством комплексов и оттенков характера, чем в целом представляли короля его хулители и защитники, человек, которым был Ричард, являл собой доказательство нрава, сбивающего с толку, скрытного и измученного ролью суверена. Существует две категории монархов. В первой - человек растворяется в функции, правя, словно обратился в образование, в сборник законов, холодно и бесстрастно. Таким оказался случай Людовика XIV. Во второй - человек позволяет руководить собой темпераменту, ставя обязанности на службу страстям и чувствам. Для него королевский статус - всего лишь средство навязать свою волю. Так во Франции произошло с Людовиком XV. Представляется, что Ричард относился ко второй категории, как и большинство средневековых монархов. Поэтому, не удивляет обнаружение в осуществлении им обязанностей скрытых изгибов нрава.
   В случае с Ричардом человек никогда не стирался надетой им маской функции. Именно это описал в апреле 1484 года силезский рыцарь Никлас (или Николас) фон Попплау, в распоряжении коего имелся долгий досуг для изучения поведения короля. Его свидетельство имеет исключительную ценность, ведь фон Попплау был наблюдателем нейтральным и не испытывающим предубеждений. Он не относился к числу первых встречных, явившихся с улицы. Один из приближенных императора Священной Римской империи германской нации, Фридриха III, сэр Николас оказался отправлен последним в поездку по европейским дворам в качестве полу-посланника, полу-шпиона с целью собрать справки о посещаемых странах, о личностях их правителей, о сложившейся в каждой из них экономической ситуации, о настроениях населения и, особенно, о военных силах. Его доклад, опубликованный в 1998 году в Кракове под названием 'Рассказ о путешествии Николаса фон Попплау, рыцаря и жителя Бреслау', позволяет нам увидеть Ричарда III таким, каким тот желал показаться при европейских дворах, но, также, и таким, каким задумала его природа, благодаря плохо контролируемым любым человеком реакциям.
   Когда Попплау сошел на берег в Кенте, Ричард находился в Понтефракте, что в Йоркшире. Для рыцаря подобное означало пересечение королевства на расстояние в 400 километров и совершение по пути некоторых этнографических заметок, посвященных англичанам. Сэр Николас считал их 'обидчивыми и раздражительными, при впадении в злость не щадящими никого'. Наконец, англичане отличались очарованием, среди были 'чрезвычайно красивые женщины, равных коим он не видел нигде в мире. Эти дамы привечали германцев, любили, когда за ними ухаживают, выделялись высокой грудью и членами крепче, чем у германок'. Склонные к взаимоотношениям с противоположным полом англичанки настаивали на объятиях с фон Попплау, предлагали ему напитки и еду, 'делая это единственно, дабы лишить невинности'. Немного смущенный данным теплым приемом фон Попплау совершил в пути остановку ради паломничества в Кентербери - к могиле Томаса Бекета, а затем - к могиле Эдварда Исповедника в Вестиминстерском аббатстве, после чего проследовал на север через Уэр, Кембридж, Стамфорд, Ньюарк и Донкастер. В Йорке сэр Николас восхитился величественным собором, а на следующий день получил аудиенцию у монарха в присутствии всего двора.
   Король показал себя с лучшей стороны, он проявил любезность, непринужденность и обаяние. Ричард внимательно выслушал дежурную похвалу на латыни, процитированную фон Попплау, тепло за нее поблагодарил и, как записал рыцарь, - 'подошел ко мне, взял за руку и посадил рядом с собой. Монарх ответил мне на латыни при помощи переводчика, что Его Величество охотно пожалует гостю все, что я попрошу, если окажется на то у него возможность, в знак почитания Его Императорского Высочества принца Бургундского (Максимилиана, сына императора Фридриха III) и меня, из-за моего красноречия, в которое король никогда бы не поверил, не услышь он меня лично'. Польщенный Попплау подпал под воздействие чар суверена, он передал Ричарду письма и от императора, и от его сестры, Маргариты Бургундской, вдовы Карла Смелого.
   На следующий день Ричард и Николас приняли участие в службе, слушая лучших музыкантов и исполнителей, 'чистота голоса которых могла сравниться с чистотой пения ангелов', - как свидетельствовал о том ректор, несомненно, говоривший на основе накопленного опыта. В любом случае, фон Попплау очутился среди ангелов, когда его провели внутрь воздвигнутого близ церкви великолепного шатра. 'Здесь я узрел кровать суверена, покрытую алым бархатом и тканью с позолотой. (...) А еще в шатре короля, находясь рядом с кроватью, стоял стол со скатертью из расшитого золотом шелка. На монархе было золотое ожерелье с множеством жемчужин, каждая размером с горошину, и бриллиантов. Перевязь в толщину достигала объема руки и проходила через левое плечо, спину и правую руку'. Таким образом скрывался серьезный сколиоз, сказать о коем фон Попплау остерегся. Такая демонстрация роскоши, очевидно, имела целью произвести на посетителя впечатление, дабы он мог доложить своему господину и европейским дворам, насколько богат и влиятелен король Англии. Фон Попплау не поддался манипуляции. Монарх, как он писал, 'специально разместил самых умудренных представителей двора за столом так, чтобы я отметил уровень его царственной славы'. При трапезе присутствовали самые близкие родственники суверена, а вместе с ними и 'граф Нортумберленд, один из могущественнейших людей в стране. Но все они сидели довольно далеко от короля, почти в конце стола'. Фон Попплау пригласили занять место с товарищами Ричарда, но тот ответил, отдавая дань хорошей лести, если не сказать, отменному угодничеству, что предпочитает сесть рядом с сувереном, дабы лучше 'видеть лик Его Королевского Величества и несравненные добродетели монарха'. Подобный ответ 'весьма пришелся королю по душе'.
   На протяжение трапезы присутствующие вели теплую беседу, в процессе которой Ричард приоткрыл новую грань своей личности. Оставив 'официальное' и формальное обращение, требуемое саном, и, может статься, также под воздействием напитков, он разгорячился, 'оживился', - по словам фон Попплау, сделавшись разговорчивым, 'настолько, что едва прикасался к кушаньям, ведя со мной беспрестанно разговор'. Расслабившись, король позволил себе пуститься в признания, что сильно роднило его с Людовиком XI, завзятым оратором, но затем прикусил язык, опасаясь, что уже многое рассказал. Ричард бомбардировал фон Попплау вопросами о европейских дворах и, воспламенившись мыслью о крестовом походе, мечтал оказаться победителем турок.
   'Он расспрашивал меня о Его Императорском Величестве, о всех королях и принцах Империи, мне знакомых или известных, об их обычаях, благосостоянии, предприятиях и добродетелях. Я отвечал наиболее почтительным по отношению к ним образом. Потом суверен на миг замолчал. Затем снова принялся расспрашивать меня на многочисленные темы, в конце концов, перейдя к туркам. Я ответил, что накануне дня Святого Мартина в 1483 году Его Величество король Венгрии (Матьяс Корвин) при содействии сил, отправленных Его Императорским Величеством (Фридрихом III) из земель Его Императорского Величества, сразил более 12 тысяч турок. Услышав это, король крайне приободрился и ответил: 'Я желал бы, дабы мое королевство, а не Венгрия, соседствовало бы с турками. Ибо тогда, исключительно с моими подданными и без поддержки иных монархов, принцев и сеньоров, я изгнал бы не только турок, но равно и всех моих врагов''.
  Фон Попплау явно приукрашивал. Несомненно, он намекал на сражения, в процессе которых Матьяс Корвин изгонял турок из региона Отранто, но эпизод оказался далек от масштаба, ему приписываемого. Интерес Ричарда III к крестовому походу являлся частью его грез и противоречий. Пусть он правил со свойственным государю Макиавелли, Ричард тосковал по рыцарской эпохе и по походам в дальние края. Равным образом король выражал подобные чаяния в литании, которую велел прибавить к личному Часослову: 'Помолимся, дабы любящий и всемогущий Господь, держащий в руке все государства, пришел на помощь христианам и сокрушил мощью руки своей язычников, погрязших в их свирепости'.
   Попплау оставался в окружении суверена в течение 8 или 9 дней, питаясь с ним за одним столом, что демонстрировало чрезвычайную дружелюбность Ричарда, приготовившего для гостя подарки. По всей видимости, король заботился о создании своего образа. Тем не менее, в двух случаях кажется, что Ричард частично утратил контроль над чувствами, и за фасадом обходительного и любезного монарха проявился подозрительный, раздражительный, властный и чуть встревоженный дух. К концу пребывания рыцаря в Англии король преподнес ему золотое ожерелье, снятое с шеи одного из придворных. Смущенный Попплау вежливо отказался, отговорившись тем, что не достоит подобного дара. Ричард оскорбился и объявил, что, раз он не согласен, то не может даже надеяться добиться милости суверена. Немного времени спустя король предложил Попплау новый дар, от которого рыцарь снова попытался отказаться. На сей раз монарх воспринял это как оскорбление. 'Он отправил мне послание, спрашивая в нем, неужели я полагаю себя носителем королевской или княжеской крови, чтобы сметь презрительно относиться к его подаркам (...). Король жестко меня отругал и надавил так сильно, что мне пришлось ему уступить'. Являлся ли эпизод частью простой игры формальной вежливости или же инстинктивным проявлением резкого, властного и недоверчивого характера Ричарда III, разновидностью агрессивного рефлекса человека, вынужденного постоянно держать оборону? Вторая гипотеза представляется самой правдоподобной.
   Как бы то ни было, инцидент скоро оказался позабыт. Ричард велел передать фон Попплау 'письма и наставления для его добрых друзей в родных краях, ходатайствуя перед ними в засвидетельствовании рыцарю дружбы и милости. Суверен сделал это по собственному почину, хотя я ни о чем подобном не просил'. Кажется, что Ричарду удалась операция по созданию необходимых социальных связей, и он рассчитывал, что гость распространит образ, желанный для представления европейским князьям. Тем не менее нельзя сохранять уверенность в абсолютном убеждении фон Попплау в увиденном, ибо чуть дальше в своем рассказе тот приоткрывал завесу бродящих о монархе темных слухов, согласно которым, 'правящий теперь король Ричард, как говорят, также убил и сыновей короля Эдварда, дабы вместо них пройти помазание на царство и коронацию', однако 'другие утверждают, что мальчики продолжают жить, заключенные в мрачную темницу'. Самостоятельного решения рыцарь не принял, и это не казалось ни в коей мере его волнующим.
   Посещение силезского рыцаря подтвердило стремление к честности и надежности, которое демонстрировал Ричард. Он знал, другие короли станут расспрашивать о нем фон Попплау, задавая себе вопрос, с кем им предстоит иметь дело и какую позицию необходимо занять по отношению к нему. Ричард оказался вынужден окружить себя хвастливой пышностью, в действительности, никак не соотносящейся с его глубокими мыслями, пусть суверен и не пренебрегал определенным украшательством как в общественной жизни, так и в личных пристрастиях. Английский монарх любил драгоценные камни и хорошую одежду до такой степени, что приказал, - все ввезенные из-за границы драгоценные камни сначала следует показать ему, и только потом выставлять на продажу, дабы Ричард смог купить те из них, что подходили королю. Для подобного ввоза суверен одобрил разрешение, выданное некоему Людовику Гримальди, 'с целью иметь возможность приобрести желаемое до остальных'. Драгоценности служили также для вознаграждения доказавших свою верную службу, таких, как Хью Брайс, мэр Лондона. Ричард даровал ему 'золотой кубок, инкрустированный жемчугом и драгоценными камнями'. Равно пожалования не обошли Джона Дауна, казначея личного дома короля. Он получил 'яшмовый кубок, инкрустированный жемчугом и драгоценными камнями', золотую чашу с сапфиром и драгоценную посуду. Сюда можно добавить и Джорджа Кели, торговца, награжденного 'драгоценностями с рубином, на котором были подвешены прекрасные жемчужины', стоимостью в 100 ливров.
   Огромное значение имела для Ричарда одежда. Она указывала на социальное положение, рассказывала, чем человек занимается, насколько высок его уровень, к какой общественной, политической или этнической страте его следует отнести. Именно поэтому ирландцу графу Десмонду в 1484 году отправили целый гардероб, когда тот приносил королю присягу в верности: одеться как англичанин значило уже немного стать англичанином. Ему следовало, как уточнялось, 'оставить внешний облик и привычки ирландского образа жизни, приняв на себя использование манер, обычных в Англии согласно образцу, высланному Его Милостью королем, как - одеяния, камзолы, короткие штаны и головные уборы'. Ричард отправил вельможе два длинных платья, одно - бархатное, второе - златотканное; два камзола, один из темно-красного атласа, второй - из бархата, три сорочки, три пары коротких штанов разных оттенков, два головных убора и золотое ожерелье, стоимостью в 30 ливров.
   Что касалось лично его, Ричард предпочитал одежду изысканную, что видно на портрете, и, обеспечивая себя ею, тратил значительные суммы. В 1483 году была потрачена 1 тысяча ливров, что подтверждают счета монаршего гардероба, 200 ливров ушло на шелковые ткани как для короля, так и для королевы; в октябре 1484 года 61 фунт стерлингов, 4 су и 9 денье заплатили за 19 кусков тонкого голландского полотна, более 16 фунтов стерлингов 18 су и 4 денье за одеяния из бархата и шелка 'для нас и нашего употребления'; в январе 1485 года 50 фунтов стерлингов 5 су и 4 денье заплатили за 'некоторые платья из атласного бархата'.
   Все это являлось частью окружающей обстановки, которую Ричард полагал обязательной для утверждения в глазах подданных и не только законности своего, еще хрупкого, королевского статуса. Также можно подробно остановиться на присутствии при дворе музыкантов, певцов и менестрелей, произведших на фон Попплау столь глубокое впечатление. 28 марта суверен пожаловал годовое содержание в 10 марок певчему Джону Перти; 26 сентября - обязал Джона Мелойника, члена королевской капеллы, 'зная о его высокой культуре и учености в области наук и музыки', нанять 'для нас и от нашего имени взрослых исполнителей и исполнителей младшего возраста, сведущих в названной науке и в музыке, коих тот сочтет достойными нам служить'. Монарх нанял даже чужеземных менестрелей для своей личной труппы, сопровождавшей его во время переездов. Можно назвать в их числе Конрада Шуйстера и Питера Скайделла, менестрелей герцога Баварского, ради приезда и развлечения двора получивших пропуска с обеспечением безопасности.
   Средневековый король равно должен был в поражающих воображение масштабах охотиться. Его свора насчитывала 36 гончих и 9 представителей луней из семейства ястребиных. В марте 1485 года Ричард приказал приобрести соколов как в Англии, так и в Уэльсе, а также на континенте. Ричард заботился о поддержании охотничьих заказников, таких как, например, Стрейншем парк в Уостершире, где, как писал король, 'в результате чрезмерных охот дичь сильно сократилась'. Как следствие, 'мы желаем ее восстановления и сохранения в таком состоянии ради нашего развлечения'. Суверен официально запретил любому, вне зависимости от статуса, там охотиться. Также у Ричарда был зоопарк, и он назначил Джона Брауна 'главным хранителем и распорядителем наших медведей и обезьян'.
   Наконец, английский монарх, наравне с его собратьями на континенте, должен был оказаться строителем, оставив в память о себе увековечивающие славу своего создателя памятники. Ричард III об этом знал, но ему не хватило основной составляющей: времени. Правление последнего Плантагенета будет слишком кратким, чтобы сохранить узнаваемый отпечаток на английском архитектурном наследии. Тем не менее, он не пренебрегал данной областью, как свидетельствует летописец Джон Ру: 'Король Ричард достоин всяческих похвал как строитель - в Вестминстере, Ноттингеме, Уорике и в Миддлхэме, как и во многих других местах, что можно прекрасно видеть'. Но ни одна из работ так и не завершится к концу его правления. Таким образом, Джон Стоу в его 'Исследовании Лондона 1603 года' описал 'весьма чудесный вход, начатый Ричардом III в 1484 году, высокий, с замечательными деталями, но не оконченный'. Джон Лейланд в 'Маршруте' 1535 года замечает о замке Уорик, что 'король Ричард III велел проломить часть стены, начав и наполовину закончив половину мощной башни для пушек. Но работа осталась незавершенной'. То же самое относится и к укреплениям города Пула. Остальные труды растворились среди ранее существовавших или же среди более поздних строений так, словно плоды забот Ричарда исчезли в ансамбле. Подобное произошло с пристройками к заставе Монк Бар в стенах города Йорка. Суверен равно способствовал продолжению работ в часовне Кингс Колледжа в Кембридже, пожаловав ей 300 ливров, и работам в часовне Святого Георгия в Виндзоре с утверждением той годового содержания в 250 марок. Ричард велел восстановить и поддерживать в надлежащем виде многочисленные замки, например, замок Карлайл, но ни одна из больших работ не может быть приписана ко времени его правления, поэтому вкусы короля в области архитектуры остаются нам не известны.
  Контраст между суровым, закрытым, почти пуританским характером Ричарда III и роскошью его двора наравне со стилем одеяний монарха не является, собственно говоря, противоречием. Осознавая спорность ношения им королевского титула, Ричард знал, что обязан увлекать, восхищать, одаривать и тем обеспечивать себе верность окружающих крупных хищников, ожидающих совершения им малейшей ошибки, произведения малейшего сигнала о слабости, дабы низвергнуть властителя или даже убить. Заставляя себя принять, королю следовало подкупать, привлекать и производить впечатление, непрестанно опережая противника. Нужно было воссоздать истинно королевские декорации, в которых Ричард исполнял бы роль, соответствующую его месту, как бы то ему не претило.
  
   Обезглавленная высшая аристократия
  
   Придя к власти на исходе 30 лет гражданских войн, наблюдаемых им лишь на последних этапах, Ричард воспользовался усталостью общественного мнения, жаждавшего стабильности. Более того, войны Алой и Белой розы значительно ослабили высшую аристократию, многочисленные представители которой оказались убиты в сражениях, казнены, изгнаны и сокрушены. Это урезало границы способности создания проблем знатными семьями. Именно здесь следует искать два благоприятных фактора для королевской власти, кои могли помочь Ричарду III. В любом случае, нужно определиться с деталями. Действительное влияние войн Алой и Белой Розы на английских баронов до сих пор служит предметом споров между историками. Уже Де Коммин подчеркивал опустошительность результатов, приписываемых им странной привычке англичан отдавать в сражениях предпочтение убийству знати. С его точки зрения страна на деле совсем не пострадала от перенесенных войн. 'Ни страна, ни народ почти не пострадали, зданий не сжигали и не разрушали; судьба косила лишь солдат, особенно, знатного происхождения, против которых остальные были серьезно настроены'. Как следствие: 'В процессе войн между этими двумя домами (Йорков и Ланкастеров) в Англии произошло 7 или 8 крупных битв, в коих жестоко погибли 60 или даже 80 князей или представителей королевских династий'. Историки подтверждают, государство, в целом, мало пострадало от войны. Прежде всего, потому что эпизоды настоящих боевых столкновений на земле были крайне редки: не более года, по общему счету, и пик их приходился на период с 1459 до 1461 года. В те дни участие в происходящем высшей знати было максимальным. Ущерб, наносимый городам и селам, представляется очень незначительным: в основном, разрушали крепости, однако, экономическая активность затрагивалась лишь слегка.
   В конце концов, высшая аристократия оказалась, некоторым образом, чрезвычайно ослаблена. Начнем с того, что ее хорошо проредили. Вельможи лично принимали участие в битвах, выводивших из строя весомую часть их собратьев. При Таутоне встретилось, как минимум, порядка 50 тысяч человек, и сильные мира сего попали в самое сердце столкновения, как-никак, положение обязывало. Цифры, свидетельствующие о погибших среди высшей аристократии, выдвинутые де Коммином, - от 60 до 80 человек - не так далеки от реальности. В минувшие 30 лет сражения случались раза в 4 чаще, чем на протяжение всей Столетней войны, при том каждое из них отличала ожесточенность. Герцоги и графы являлись главами семейных кланов, в борьбе за корону защищавших собственные интересы. Список знатных жертв основных стычек более, чем красноречив.
  - 22 мая 1455 года: Сражение при Сент-Олбансе. Убиты : герцог Сомерсет, граф Нортумберленд, граф Стаффорд, лорд Томас Клиффорд.
  - 23 сентября 1459 года: Сражение при Блор Хит. Убиты: лорд Одли.
  - 10 июля 1460 года: Сражение при Нортхэмптоне. Убиты: герцог Бэкингем, граф Шрусбери, виконт Бомонт, лорд Эгремонт.
  - 30 декабря 1460 года: Сражение при Уэйкфилде. Убиты: герцог Йорк, граф Ратленд, граф Солсбери, сэр Томас Невилл.
  - 2 февраля 1461 года: Сражение при Мортимер-Кросс. Убиты: Оуэн Тюдор.
  - 17 февраля 1461 года: Второе сражение при Сент-Олбансе. Убиты: сэр Томас Кириел, лорд Бонвилл.
  - 29 марта 1461 года: Сражение при Таутоне. Убиты: граф Нортумберленд, лорд Невилл, лорд Уэллс, лорд Дакр, лорд Уиллоуби, граф Уилтшир, граф Девоншир, лорд Клиффорд, сэр Эндрю Троллоп.
  - 13 февраля 1462 года: Казнь графа Оксфорда и его сына.
  - 25 апреля 1464 года: Сражение при Хегли Мур. Убиты: сэр Ральф Перси.
  - 15 мая 1464 года: Сражение при Хексеме. Убиты: герцог Сомерсет, лорд Рус, лорд Хангерфорд, сэр Эдмунд Фитцалан, сэр Филипп Уэнтуорт.
  - Maй 1464 года: Взятие крепости Бамбург. Казнь сэра Ральфа Грея.
  - 27 июля 1469 года: Сражение при Эджкот-Мур. Убиты: граф Пембрук; Казнены: граф Девоншир.
  - 14 апреля 1471 года: Сражение при Барнете. Убиты: граф Уорик, маркиз Монтегю, лорд Сей, лорд Кромвель, сэр Хамфри Буршье.
  - 4 мая 1471 года: Сражение при Тьюксбери. Убиты: принц Эдвард, лорд Уэнлок, граф Девон, сэр Роберт Уиттинхэм, сэр Эдмунд Хэмпден, Джон Бофор, брат Сомерсета. Казнены: герцог Сомерсет, лорд Фальконберг, сэр Хамфри Одли, сэр Джон Лэнгстротер, сэр Хью Кортни, сэр Томас Трешем, сэр Джарви Клифтон.
   Описанная бойня высшей аристократии повлекла за собой перевороты в порядке наследования. Некоторые из знатнейших имен исчезли; другие оказались переданы женщинам, вдовам или дочерям, благодаря повторным бракам или союзам с новыми придворными, вызывая утрату престижа и наследственные споры. Аристократы обеднели, и из-за понижения доходов, и из-за роста расходов на роскошный образ жизни. Поддерживать статус становилось все накладнее. Денег требовали облачения, экипажи, домашняя прислуга, праздники и пиры, пожалования, подарки, забота о замках, куда начали включать заботу об удобстве и об эстетических впечатлениях. 5-й граф Нортумберленд, скончавшись в 1527 году, оставил после себя 13 фунтов стерлингов 6 су и 8 денье актива и 17 тысяч ливров долгов. В подобных условиях уже не возникал вопрос о соперничестве с королем, который единственный был способен сохранять такой парк артиллерии, перед которым не могли устоять самые мощные крепости. Подобный виток развития оказался благоприятен для усиления влияния монарха и выгоден Ричарду, обладающему средствами ведения сражений, намного превосходящими те, коими владел любой из его баронов.
   Но политический контекст эпохи не только лишил аристократию части доходов, он также поменял ее мировоззрение. Дух рыцарства и феодализма, основанный на верности и преданности, угас. На пороге стояла эра реализма, политики действительности, описанная Макиавелли в его 'Государе'. Войны Алой и Белой розы ускорили происходящий процесс, получив пример у поступков высшего сословия с незаконными занятиями трона, предательствами и убийствами. Преданность превратилась просто в слово: каждый склонялся к перемене лагеря и смене династий, исходя из соотношения сил, семейных интересов и личных амбиций. Политические взаимоотношения уже не имели своим фундаментом доверие, напротив, оно уступило место недоверию и непреходящему подозрению. 'Ход событий и наклонности людей оказались таковы', - писал Томас Мор, - 'что человек не мог сказать кому он может довериться и кого должен опасаться'. Примеры предательства встречались в изобилии, включая сюда и разгар сражений. Уорик, 'Создатель королей' переходил от Ланкастеров к Йоркам, а затем от Йорков к Ланкастерам. Кларенс поддержал брата, Эдварда IV, потом вступил с ним в столкновение, а затем снова поддержал, остановившись на заговоре против монарха. Герцог Бэкингем бросил Эдварда V ради Ричарда, затем Ричарда - ради Генри Тюдора, при этом сам мечтая стать сувереном. Каждому приходилось сомневаться в ему подобных, а королю - сомневаться в каждом. Правление Ричарда III происходило в удушливой атмосфере, которая объясняла безжалостность его реакции на малейшее подозрение. Эта атмосфера усугублялась непрекращающимся возникновением слухов.
   Единственный для суверена способ удостовериться в верности влиятельных баронов состоял в перенасыщении их титулами и, особенно, благами, путем осуществления по отношению к ним покровительства. Кроме того, требовалось обладать предназначеными к распределению благами. Главным источником служили конфискации, таким образом происходило перемещение имущества. Блага отбирались у изменников и передавались верным сторонникам, уже завтра превращавщимся в изменников. Результат, впрочем, не всегда достигал вершины возложенных на него упований. Парадокс заключается в том, что Ричарда предадут именно те, кого он одарил больше остальных: Гастингс, Бэкингем, Стенли, Нортумберленд. Ибо чем больше они получали, тем выше взлетали их честолюбивые помыслы. Да и выбор Ричарда не постоянно оказывался справедливым. Например, перераспределяя среди сторонников на севере имущество Бэкингема в южных областях, он серьезно разочаровал южных сеньоров, почувствовавших себя ущемленными. Из 7 выдвижений в орден Подвязки 6 были пожалованы северянам, равно извлекшим выгоду от присвоения епископского сана. Подобный фаворитизм заявлял о себе на всех уровнях, как при назначениях на должность шерифа, так и на более скромных местах хранителя, управляющего или смотрителя за королевскими владениями. 7 представителей семьи Меткалфов, например, из Уэнслидейла, что в Йоркшире, получили должности и содержание. 'Северяне', такие как лорд Скроуп из Болтона или лорд Зуш, получили назначения в комиссии по слушанию и рассмотрению дела в Корнуолле и в Девоне. Сэр Мармадьюк Констебл увидел, как ему оказывает почести город Торнбридж. Роберт Брекенбург добился места шерифа в Кенте, Джордж Невилл - хранителя парков и охотничьих угодий в Дорсете. Это вторжение северян, слывших варварами и грубиянами, вызвало неприятие Ричарда южанами, по отношению к которым он совершил роковую ошибку: Кент и соседствующие с ним графства стали вернейшими из сторонников Генри Тюдора. В конце концов, благодаря благоприятствующим торговле мерам, принятым монархом, нейтралитет сохранил Лондон. Политика покровительства баронам не одержала победы. Ее шаги оправдали себя в единичных случаях. Так случилось с Джоном Говардом, сделавшимся герцогом Норфолком, и позволившим убить себя за дело Ричарда при Босуорте. Так случилось с семьей де Ла Поль. Джон, герцог Саффолк, приходился мужем сестре Ричарда, Елизавете. А их сын, Джон де Ла Поль, граф Линкольн, будет назначен сувереном наследником трона после смерти его ребенка, принца Эдварда.
  
   Ричард, средневековый король или государь эпохи Возрождения?
  
   Править в подобной атмосфере оказалось не легко, особенно, когда законность суверена находилась под вопросом. Сам Ричард III разрывался между ролью монарха по средневековому образцу, привыкшего к рыцарским законам и обычаям, и поведением государя эпохи Возрождения. От феодальной монархии он сохранил внешнее представление, выражения, определенные церемонии и традиции, которым придал свежий блеск, способный придать престижу его власти свежий блеск. Доказательством этого может служить важность, присвоенная герольдам, облачаемым в ливрею их господина и носящим его девиз, в нашем случае, - 'Верность связывает меня'. Именно такими запоминающимися и красочными словами официальные посланцы представляли Ричарда, сначала принца, а потом короля. 2 марта 1484 года Ричард создал профессию, породившую корпорацию со своими правилами и резиденцией лондонском здании в районе Колдхарбора: Колледж геральдики или Геральдическую палату. Особая хартия объявляла, что геральдисты и их наследники образуют 'составное тело с постоянно происходящей преемственностью и общей печатью. Дабы у них было подходящее место для сборов и общения, а также для выполнения возложенных на членов обязанностей, им навечно пожаловали, как и их наследникам, названное место (Колдхарбор) в приходе Всех Святых'. Король приписал корпорации земли, дабы она могла поддерживать капеллана, обязанного молиться о спасении душ короля, королевы, их сына и других благотворителей Колледжа. Герольды исполняли важную роль во всех официальных церемониях, где, в глазах всех собравшихся, выражали зрелищность влияния их господина. При погребении Эдварда IV присутствовали 15 герольдов. При коронации Ричарда III присутствовали 18 герольдов, причем, монарх пожаловал им 100 ливров. В сентябре 1483 года в Йорк на празднование в честь возведения его сына в статус принца Уэльского суверена сопровождали 5 герольдов. Личный герольд Ричарда носил геральдическое наименование 'Белого Вепря' на французском языке, как и девиз короля. Французский являлся традиционным языком для английской аристократии, начиная с XII столетия. Эта отчасти устаревшая сторона внешнего вида рикардианской монархии обнаруживается в пристрастии к красочным парадам с увенчанными султанами на головных уборах рыцарями и с оруженосцами в ливрее. Ричард III тосковал по временам расцвета рыцарства и крестовых походов, стремясь задержать их настолько, насколько было возможным для военного духа его средневековых предшественников. Он станет последним королем Англии, лично участвовавшим в сражениях и погибшим на поле боя. Определенным образом Босуорт стал границей для английского средневековья.
   Тем не менее, позади чуть кричащего декора стоял поистине реалистично мыслящий суверен. Брызжущий энергией Ричард не оставался на месте. Всегда находящийся в движении, он довольно редко бывал в Лондоне. Город, однако, оставался неоспоримой столицей, средоточием главных учреждений, местом проведения священных таинств и экономическим очагом страны. Находясь в нем, Ричард останавливался или в Вестминстер Холле, или в Тауэре, или в Кросби плейс, великолепном частном особняке, возведенном в конце 1460-х годов богатым торговцем шерстью, сэром Джоном Кросби, скончавшимся в 1475 году. Занимая часть Бишопсгейт стрит, здание включало в себя просторный зал и являлось идеальным местом для собраний в самом центре Лондона. Но король навещал дом довольно эпизодически. Беспрестанно пересекая земли государства, Ричард старался физически появляться везде, где возникали трудности. Можно восстановить его маршрут с апреля до сентября 1484 года. Выехав из Ноттингема в конце апреля, монарх задержался в Йорке на несколько дней в начале мая. Оттуда он отправился в Миддлхэм и уже 16 мая оказался в Дареме, откуда двинулся в Скарборо, дабы провести смотр снаряжения флота, должного вступить в бой с шотландцами. 8 июня Ричард встретился с бретонскими посланниками в Понтефракте. 15 июня он уже был в Йорке, затем вернулся в Скарборо. 21 июля суверен опять в Йорке, где принимает одно из важнейших решений своего правления - решает создать Совет по Северу. В конце месяца Ричард едет на юг, через Бакден и Стэмфорд, дабы попасть в Лондон. С 26 августа он снова направляется на север, встречаясь там в Ноттингеме с шотландскими дипломатами и задерживаясь в городе в течение сентября-октября, прежде чем вернуться в столицу через Мелтон Моубрей, Питерборо и Бакден.
   Не имея возможности, вопреки желанию, находиться везде одновременно, Ричард стремится быть в курсе происходящего как в стране, так и за ее пределами, причем в достаточно короткие сроки. С данной целью король поддерживал агентов, постоянно снабжавших его информацией о действиях вероятных противников, то есть, почти всех, ибо Ричард считался в полном смысле слова одержимым заговорами и интригами сильных мира сего. Именно благодаря этому, он был в курсе малейших поступков и движений в Бретани Генри Тюдора. Кройлендская летопись сообщает, что Ричард задействовал 'агентов по другую сторону моря вне зависимости от запрошенной ими цены, благодаря которым узнавал обо всех движениях врагов'. Для передачи новостей, как король написал в документе от апреля 1484 года: 'Мы назначили и велели определенным из наших слуг держаться в различных местах между нами и западом страны для скорой доставки известий и всего того, в чем мы имеем необходимость быть осведомленными'. Посланцы располагались на каждых 20 милях (чуть более превосходящих 30 километров). Подобная система, запущенная в 1482 году Эдвардом IV, позволяла письмам пересекать порядка 300 километров в течение 2 дней, таким образом, монарх мог мгновенно узнать о любой высадке даже в самом маленьком уголке страны.
  Политические советники, которыми себя окружил Ричард III, являлись коллективом довольно высокого уровня, знающим и действенным. Хотя король не всегда испытывал счастье от выбора друзей, как о том свидетельствовали многочисленные предательства, ознаменовавшие время его правления, большая часть высокопоставленных чиновников и руководителей управленческих служб состояла из надежных профессионалов без личных честолюбивых помыслов и не принадлежащих к слою высшей аристократии. Наиболее значительными считались Томас Ротерхэм, епископ Линкольна и канцлер, Эдмунд Чаддертон, казначей палаты представителей, Джон Олкок, епископ Уорчестера, Ричард Редмен, епископ Сент-Асафа, Роберт Стиллингтон, епископ Бата и Уэллса, - три епископа, вышедшие из Кембриджского университета. Джон Одли выполнял обязанности казначея Палаты Шахматной доски (министерства финансов). Лорд Стенли - управляющего королевским домом, Френсис, виконт Ловелл, - камергера. Джон Кендалл - секретаря и главы монетного двора. Уильям Кэтсби - личного конюшего и оруженосца. Морган Кидвелли - монаршего прокурора. Томас Лайном - адвоката. Уильям Лейси - чиновника Совета. Томас Барроу, Томас Хаттон и несколько других уполномоченных - занимались другими делами. При исполнении функций местного значения, но не менее серьезных, таких как управляющий королевскими крепостями или хранитель королевских лесов и владений, мы видим доверенных рыцарей и оруженосцев, например, Джона Динхема, Джеймса Тирелла, Томаса Тирелла, Роберта Брекенбери, Ричарда Хадлстона и Томаса Тунсталла.
   В окружении Ричарда III можно различать две категории советников или помощников. Облеченные ответственностью обязанности перешли к обладателям диплома высшего уровня, часто выходцам из Кембриджа, среди которых было множество епископов, избранных в силу их знаний, или к непременным сеньорам из высших слоев аристократии, коих суверен использовал по феодальному в качестве своих основных вассалов. Бэкингема - на западе, Норфолка - в Восточной Англии, братьев Стенли - в Чешире, в Ланкашире и на севере Уэльса, Нортумберленда - на севере Англии и в графстве Марч. Ричард доверил им руководство комиссиями по использованию созванных и комиссиями по слушанию и рассмотрению дела, позволявшими вышеназванным лицам собирать войска. Он осыпал их благодеяниями, надеясь сохранить верность одаренных. Но верность являлась ценностью иной эпохи, абсолютно вышедшей из моды, что стоило монарху многих перенесенных горестей. Существовала и вторая категория, включавшая в себя людей действия, исполнителей, причем как почетных миссий, так и низких задач. Равно лишенные нравственности, как и представители высшей аристократии, последние, в массе своей, были вернее в разы, ибо их честолюбивые мечтания не переходили границ королевских вознаграждений. И тут Ричард не скупился. Считается, что почти 40 рыцарей и оруженосцев, находящихся на личной службе у суверена, получили владения и годовое содержание, достигавшее в сумме 2 500 ливров. Других возвели в статус рыцарей ордена Подвязки. Например, сэра Ричарда Рэтклифа, сэра Джона Коньерса, сэра Томаса Бурга и сэра Ричарда Тунстелла. Помимо прочего, Ричард Рэтклиф в 1485 году получил земли, приносящие ему 650 ливров. Роберт Брекенбери - владения, стоимостью почти в 400 ливров. Джона Кендалла повысили до уровня советника суверена, и его доходы возросли до 450 ливров в год.
  Ричард, почти не имея возможности доверять высшей аристократии, сумел воспользоваться, в конце концов, поддержкой буржуазии и городов. Административные центры никак не ощущали себя затронутыми столкновениями войнами Алой и Белой Розы. По примеру Лондона они стремились к миру, порядку и безопасности, справедливости и непременным условиям, обязательным для ровного хода дел. Споры аристократии оставляли города равнодушными. Будь на троне Йорк, Ланкастер или Тюдор, - их это совершенно не трогало, пока суверен обеспечивал спокойную торговлю. Ричард III прекрасно это понимал. Ясно просматривается как в процессе его правления оказался вчерне набросан союз, напоминающий политику Капетингов и Людовика XI: союз между королевской властью и городами, направленный против высшей знати. Данный союз напоминал горожанам о запрете носить ливрею аристократов, дабы избежать создания противоборствующих кланов - причин разнообразных проблем. Он гарантировал заключение городских хартий, как в Глостере с сентября 1483 года, позволяющих населенному пункту заниматься самоуправлением и собственными делами. Также позволял определенным ремеслам иметь подтверждающие их хартии. Двумя самыми важными в данной области являлись корпорации герольдистов - Геральдическая палата - и корпорация торговцев воском - Почтенная компания продавцов восковых фигур. Обе они продолжают существовать до сих пор.
   В нашем электрифицированном мире мы едва можем представить себе важность, приписываемую в средних веках торговле воском. Для обыкновенного освещения продолжали использовать сальные свечи. Сгорали те гораздо быстрее, но отличались меньшей дороговизной. В конце концов, воск считался товаром благородным, применяемым для изготовления свечей, спрос на которые был высоким. И в храмах, и в часовнях, и в монастырях потребление свечей отсчитывалось миллионами. В Почтенной компании продавцов восковых фигур каждый прихожанин приносил и ставил свечу в честь Святой Девы. Десятки свечей постоянно горели перед статуями в процессе каждой из церемоний. Во время значимых событий освещение было одним из основных пунктов расходов. Когда хоронили Генри V, представители духовенства несли порядка 1400 свечей. Свеча, очевидно, обладала символической духовной ценностью. Пламя, прозрачное и уязвимое, соотносилось с самой жизнью, виделось светом, озаряющим как душу, так и тело. В нем угадывались чистота, ясность и истина. 'Горящая свеча указывает настоящий путь, пройденный Иисусом Христом', - говорил отшельник в 'Смерти Артура', текст которой Кэкстон напечатал в 1485 году. Как и создание Геральдической палаты, основание корпорации торговцев воском Ричардом III имело ценность символическую. Это было шагом, продиктованным благочестием. Хартия предусматривала, что у корпорации окажется капеллан, взявший бы на себя молитвы о спасении душ короля и его потомков.
   Добрые взаимоотношения Ричарда с городами являлись еще одним элементом, сближающим английского суверена с Людовиком XI. У обоих монархов наблюдалась схожая симпатия к буржуазным добродетелям, таким как трезвость, работоспособность и благочестие. Милости, дарованные городу Йорку и другим 18 городам в первые месяцы его правления, доказывают это. Да и послание, обращенное в мае 1485 года к мэру Ковентри довольно понятно. 'Мы узнали, как вы недавно с усердием отдали силы наблюдению и осуществлению наших серьезных и основательных повелений, продемонстрировав тем самым любовь и единение, царящее между вами, отставив в сторону раздоры, несогласия и разлады ради чести и процветания нашего города. Поэтому мы воздаем вам хвалу и поздравляем с проявленными вами ответственностью и мудростью, благодаря вас от всего сердца и желая вам продолжать действовать в том же направлении'.
  
   Король- вершитель правосудия
  
   Существовала сфера деятельности, к которой Ричард III был особенно внимателен, - это правосудие. Некоторым образом, монарх превратил его в центральную колонну своих обязанностей в полном соответствии с заявлением юриста, сэра Джона Фортескью, в его работе 'О природе'. 'Служба суверена состоит в том, чтобы сражаться и судить'. И Ричард принял последнюю задачу чрезвычайно близко к сердцу. На следующий после коронации день он созвал в Звездной палате Вестминстерского дворца собрание юристов, дабы одновременно и утвердить свою волю в принуждении уважать в государстве законность и посоветоваться относительно определенных вопросов права, 'наделив их строгим повелением применять законы справедливо, не делая различий между богатыми и бедными', - как писал безымянный летописец. 'Именно воля короля', - прибавил он, - 'сыграла роль в том, что отныне знали, слова 'по повелению суверена' и 'по его закону' - превратились в одно и то же явление'. Прежде чем знать после церемонии коронации успела отбыть в принадлежащие ей земли, Ричард воспретил ее представителям 'совершать какое-либо вымогательство у его подданных'. В процессе правления он делал множество заявлений, утверждая, что основной долг монарха - вершить правосудие. В 1484 году Ричард написал жителям Кента после подавления мятежа Бэкингема, что 'Его Величество король целиком нацелен на обеспечение и реформирование управления правосудием в государстве, дабы карать и избавлять страну от вымогательства и гнета'. Все те, кто оказались 'оскорблены, угнетены или подверглись незаконному дурному обращению' должны обратиться с жалобой, которую суверен лично рассмотрит, 'когда прибудет в графство Кент (...), ибо Его Милость полностью сосредоточен на том, дабы все его добрые подданные могли жить в мире и покое, спокойно пользуясь своими землями, доходами и благами, обеспечиваемыми законами королевства, благоприятствующими людям. Следовательно, монарх желает и повелевает, дабы никто, каковы бы ни были его условия и статус, не похищал, не обижал и не грабил никого из подданных, ни в отношении тела, ни в отношения благ того, под страхом смерти'. Ричард понимал, все представители власти, как светской, так и духовной, обязаны равно уважать правосудие. Монарх написал Томасу Баррету, епископу Дауна в Ирландии, что осознает, - 'ни в коем случае наша святая мать Церковь не должна подвергаться ограблению, напротив, ее следует защищать, как требуют того справедливость и право. Далее, никоим образом ни ограбление, ни вымогательство не должны совершаться против подданных короля, каким бы не оказался их статус. В случае преступления виновных следует наказать в соответствии с законами государства'. Также Ричард осознавал, 'что подданные короля могут свободно передвигаться по большим дорогам без того, чтобы на них накладывали незаконную выплату налогов'. В наставлениях, данных сэру Мармадьюку Констеблю относительно управления монаршими владениями в Татбери, Ричард требовал от него положить конец крайностям, предпринимаемым в области практики ливрей среди клиентов сеньоров. Суверен повелевал отослать всех уполномоченных, повинных в вымогательстве и в оказании давления.
   Ричард лично многократно вмешивался, дабы исправить ошибки и заставить применять справедливость по отношению ко всем в самых чистых традициях Святого Людовика. Узнав, что главный викарий, заместитель епископа, лишил простого священника доходов, король издал приказ об их восстановлении. Когда совершалось корыстное нарушение относительно продвижения по службе чиновника, связанного с личной печатью, повредившее его более достойному коллеге, Ричард велел хранителю личной печати, Джону Ганторпу, 'отстранить Ричарда Бела от прежних обязанностей, касающихся личной печати, коих тот достиг, нарушив правила и старый порядок, благодаря дарам и иным порочным и неправедным средствам к великому огорчению подчиненных ему служащих, работающих уже давно'. В феврале 1484 года, когда суверен получил 'горестную жалобу, отправленную нам от имени бедного подданного', Роберта Делби, чей дом в Бокхэмптоне был захвачен Робертом Уорсли, то потребовал от судей Уорикшира исследовать случай и заставить уважать справедливость, заверив 'нашего упомянутого подданного в безмятежном владении данным имением'. Ричард желал быть отцом, открытым для каждого из своих подданных, включая в их число самых смиренных. Дабы и последние обладали доступом к правосудию, в декабре 1483 года он поставил Джона Харрингтона во главе отдела Совета, ответственного за выслушивание 'заявлений, запросов и челобитных бедных людей'. Совет равно имел возможность принимать решения по опротестованиям, и те подданные, которые не имели средств для обращения к обычным судам, могли обращаться в инстанцию, позднее названную Судом по рассмотрению жалоб.
   Это не помешало Ричарду принимать иногда решения, мало соответствующие справедливости, но благоприятствующие его сторонникам. Так случилось в отношении опеки над ребенком, Эдвардом, переданной в июле 1484 года Ричарду Полю, вопреки вынесенному судом постановлению. Поль служил королю, оценивавшему его как 'верного и признанного помощника'. Несомненно, подобный инцидент не являлся единственным. В 1485 году судья Уильям Крауч ополчился на монаршее правосудие и произвольные вмешательства последнего, что стоило ему обвинения в подстрекательских и соблазнительных речах.
  
   Слишком короткое для глубоких реформ правление
  
   Ричард III сохранил правительственные учреждения своих предшественников. Во второй главе мы уже к ним обращались. Единственным новшеством в этой области стало создание в июле 1484 года Совета по делам Севера страны. Данный регион играл в правлении Ричарда важнейшую роль, но равно создавал и проблемы. Сталкиваясь с шотландскими набегами, северная граница испытывала необходимость в присутствии сильной власти, в способности подготовить достаточные по количеству и подготовке войска. Там также разворачивалось противостояние между двумя знатнейшими семействами - Невиллов и Перси, наравне заявляющих о собственном превосходстве. В конце концов, это была обширная, но малонаселенная область, охватывающая Йоркшир, Нортумберленд, Ланкашир и Кумберленд, где правили жестокие представители аристократии. Их мрачные крепости усеивали земли в долинах и на холмах Пеннин и Чевиота, каждая по-своему незабываемо выделяясь. Тут говорили на диалектах, не понятных южанам. Справедливость вершилась по праву обычая, отличающемуся от общего права, применяемого в остальной части государства, и подобное положение сохраняло особенность границы очень надежно. Во время правления Эдварда IV Ричард делил власть в описываемом регионе с графом Нортумберлендом, Генри Перси, что происходило не без провокаций соперничества и ревности. Став королем Англии, Ричард обязан был заставить уважать в ней порядок и обеспечить правосудие и безопасность в вышеописанных далеких краях, применяя там те же правила, что и во всем государстве. Это и оказалось задачей, поставленной перед Советом по делам севера, председательство в котором в июле 1484 года доверили Джону, графу Линкольну. Данный Совет рассматривался в качестве ответвления от Королевского Совета и осуществлял правосудие от его имени. В соответствии с начальным повелением предусматривалось, 'что все письма и документы нашего названного Совета, приводимые в жизнь в этих краях, будут составлены от нашего имени и подтверждены рукой нашего племянника Линкольна при упоминании участия Королевского Совета'. Среди членов названного Совета, действующего при номинальном руководстве еще ребенка, графа Линкольна, мы находим графа Уорика, сына Кларенса, графа Нортумберленда и лорда Морли. Обосновавшись в Шериф Хаттоне и в замке Сандал, Совет разбирался как с уголовными, так и с гражданскими делами. Его суд являлся последней инстанцией и, следуя начальному повелению, осуществлялся беспристрастно. 'Суверен подразумевает, что никто из сеньоров или лиц другого положения не должен назначаться в его Совет из милости, привязанности, ненависти или из злобы'. В ходе процедуры каждый сеньор, вступивший в конфликт интересов с иными сторонами покидает место своего пребывания. Ни один из важных вопросов нельзя обсуждать в отсутствии графа Линкольна и двух уполномоченных комиссаров. Совету надлежит заседать в Йорке на протяжение трех месяцев (четверти года). Если ему станет известно об устройстве 'собраний и созывов, противоречащих нашим законам', он может вмешаться и покарать, не докладывая предварительно монарху. В числе дел, предписанных Совету, находилось множество вопросов, касающихся огораживаний, проводимых противостоящими сельским общинам местными сеньорами. Последние захватывали общинные земли, окружали их стенами из высушенных камней и помещали внутрь своих овец. Подобное вмешательство короля в дела раздражало графа Нортумберленда и местную аристократию, но служило знаком действенности Совета, остающегося важным механизмом осуществления влияния суверена в провинции в течение 150 лет.
   Стремление Ричарда III к преобразованиям проявилось равным образом и в иных областях, но краткость его правления, жестоко прерванного через 2 года и 3 месяца, не позволила ему как следует воплотить задуманные проекты. В ряду мер, задуманных монархом, было укрепление влияния шерифов, в течение предыдущих правлений утративших принадлежащие им судебные функции. Ричард хотел сделать из них ведущих представителей центральной власти в графствах. Важность, приписываемая королем обязанностям шерифов, доказывается тем, что многие из его ближайших соратников, их исполняющих, носили громкие титулы. Это и сэр Эдмунд Гастингс, шериф Йоркшира, и сэр Роберт Перси, шериф Эссекса и Хертфордшира, и сэр Томас Уортли, шериф Стаффордшира, равно как и сэр Ричард Рэтклиф, и сэр Роберт Брекенбери, шериф Уэстморленда. Сознавая жизненную значимость морского флота для беспрестанно подвергающегося угрозам военной высадки острова, Ричард поощрял строительство кораблей кораблей, создав Адмиралтейскую комиссию с герцогом Норфолком в качестве адмирала, и Брекенбери и Джоном Уодом в качестве вице-адмиралов, его заместителей.
  Относительно финансов, ключевой сферы для действенности всего аппарата правительства, суверен равно начал здесь глубокие преобразования, состоящие в общей передаче функций от Палаты шахматной доски (министерства финансов) Палате короля, казначеем которой был Эдмунд Чаддертон. Это позволило ему осуществлять контроль над появляющимися доходами. А доходы возникали благодаря конфискации владений, принадлежавших прежде могущественным сеньорам, осужденным в соответствии с процедурой лишения гражданских и имущественных прав. Например, во время конфискации имущества у королевы Елизаветы Вудвилл оказалась создана целая команда из сборщиков и специалистов по бухгалтерии, концентрирующих в своих руках арендную плату, ежегодные выплаты и доходы от ее владений. Ее возглавил Джон Фитцгерберт. Общая сумма обычных доходов Ричарда III оценивалась около 35 тысяч ливров, что было недостаточно для покрытия расходов, вызванных восстаниями и угрозами вторжений, особенно угрозой вторжения Генри Тюдора. Поэтому следовало прибегать к тяжело осуществляемым займам и взывать к Парламенту, дабы взимать чрезвычайный налог в размере 1/10 и 1/15 части доходов. К сожалению, единственный Парламент, успевший собраться в процессе правления Ричарда III - в январе-феврале 1484 года - заседал при довольно сложных обстоятельствах. Суверен, влияние которого было еще слабым, не мог позволить себе разочаровать Палаты лордов и общин, начав царствовать с объявления о новых податях. Напротив, от него требовалось пообещать их сократить.
   У Ричарда III не было времени, чтобы стать великим королем. Имелись ли у него к тому возможности? Человек, личность, пристрастия и способы правления которого мы изучали, не относился ни к числу гениев, ни к числу посредственностей. Сложный, таинственный, не поддающийся разгадке, способный как на лучшие, так и на худшие шаги, он мог достигнуть высот как в одном, так и в другом. В противоположность обычно произносимому относительно людей подобного типа, Ричард не отличался непредсказуемостью. Начиная с восшествия на трон, его правление разворачивалось, следуя неумолимой механике, неотвратимой последовательности событий, спустя чуть более 2 лет, приведших суверена к катастрофе. Нам никогда не станет не известно, существовали ли в душе Ричарда силы и способность оказаться великим правителем, ибо судьба уже вела его к трагедии. Не стал ли он одним из тех,
   'кого мечта тревожит,
  Кто к цели избранной бестрепетно идет?
  (...)
  невесть куда;
  И слушать обречен
  Дыхание стихий,
  Безумных сил закон' (Виктор Гюго 'Эрнани', III, 4).
  Правление Ричарда, неумолимо и быстро погружающее монарха в ад, с самой первой минуты оказалось усеяно убийствами, заговорами и совершением предательств.
  
  
  Глава 11.
  
  Убийства, заговоры и предательства. Трагический жребий правления в июне-декабре 1483 годов
  
  Спустя несколько дней после коронации Ричард III предпринял поездку по своему государству. Он уже многократно путешествовал по королевству в качестве герцога Глостера, теперь Ричард делал так, чтобы его увидели в роли суверена, усыпая маршрут пожалованиями, дарами, милостями и прощениями, создавая тем самым настоящую эмоциональную связь с подданными. Монарх понимал, - его власть уязвима, часть высшей аристократии готова при первой подвернувшейся возможности его предать. Своего часа по другую сторону Ла Манша дожидался серьезный претендент на английский трон - Генри Тюдор. Поддержка народа была Ричарду необходима, но добиться ее удалось исключительно на севере. Частые смены королей распространили в государстве определенное безразличие к данному вопросу. Суверен требовался, но не имело значения, - каким тот окажется. Как сказал после Босуорта граф Суррей: 'Если английский Парламент увенчает короной дубину, я буду сражаться во имя этой дубины'. Население не обладало готовностью сражаться ни во имя Йорков, ни во имя Ланкастеров, ни во имя Тюдоров, ни во имя даже дубины. Ричарду отчаянно нужна была любовь народа, и целью его поездки являлось ее завоевание.
  
   Ричард посещает свое королевство: победоносное путешествие, июль-октябрь 1483 года
  
   Монарх покинул Гринвич 19 июля 1483 года, на корабле поднявшись по течению Темзы. Первая остановка произошла в Виндзоре, в самый разгар кампании, где Ричард провел 4 дня, встретившись там с королевой Анной и Джоном Говардом, герцогом Норфолком. Далее король направился в Ридинг, где подписал первый акт о снисхождении и помиловании в пользу Екатерины, вдовы лорда Гастингса, позволив ей сохранить владения мужа. Равно документы о помиловании получил брат лорда Гастингса. 24 и 25 июля Ричард находился в Оксфорде, наслаждаясь торжественным приемом ректора, епископа Лайнела Вудвилла, брата королевы Елизаветы, что предоставило суверену новую возможность для совершения жеста примирения. Ночь он провел в колледже Магдалены, приняв на следующий день участие в процессии вместе с графами Линкольном и Сурреем, лордом Стенли, лордом Одли, Ричардом Рэтклифом и Джоном Олкоком, епископом Уорчестера. В соответствии с личной просьбой Ричард присутствовал, как мы уже видели, при университетских спорах, к общему для всех удовлетворению.
   На следующем этапе короля проводили во дворец Вудсток, где, как сообщает летописец Джон Ру, 'по ходатайству народа Ричард 'лишил деревьев' обширное пространство края, занятое его братом, Эдвардом IV, и включенное в Уичвудский лес, подчиняясь лесному законодательству вопреки убеждениям и за счет населения'. Добавим, что суверен вернул описываемой области статус королевского леса, подверженного особенно строгим запретам с официальным запретом кому бы то ни было там охотиться под страхом значительных поборов. Королевские леса покрывали почти треть площади страны, и дикие звери наносили окрестным культурным насаждениям заметный ущерб. Поэтому решение Ричарда подданные приняли с восторгом.
  Затем монарх отправился в Минстер Ловелл, близ Глостера, одаряя его особой милостью, 'учитывая редкую привязанность, испытываемую нами по отношению к названному городу (...) и добрым и верным услугам, оказанным нам местными бальи и горожанами'. Город получил в дар учредительную хартию, предоставлявшую ему право самостоятельно избирать мэра. Потом произошла остановка в Тьюксбери, которую Ричард завершил уплатой последнего долга покойному брату, Кларенсу, погребенному в местном аббатстве.
   8 августа кортеж прибыл в Уорик, что было важной частью путешествия, исторической резиденцией семейства Невилл, прославленного Ричардом Невиллом, графом Уориком, 'Создателем королей', отцом королевы Анны, обнаружившей здесь великолепный родовой замок. Здесь состоялся один из эпизодов значительной дипломатической церемонии: приема посланника Изабеллы Кастильской, Гофридиусом де Сасиолой, прибывшим предложить Англии союз против Франции. Ричард ответил на это предложение любезными словами, но не дал официального согласия, ибо тогда же написал Людовику XI, с кем стремился поддерживать добрые взаимоотношения, как нам уже известно. Пребывание в Уорике оказалось в равной степени отмечено представлением королевской чете монахом и летописцем Джоном Ру великолепного документа, восстанавливающего генеалогию и историю клана Невилл. Бумага предназначалась 'всемогущему государю Ричарду милостью Божьей королю Англии и Франции, господину Ирландии, происходящему по прямой линии и без нарушения закона по мужской линии от короля Генри II'. Подобная настойчивость в вопросе о законности суверена сама по себе служила указанием на продолжение сомнений в сфере общественного мнения. Посвящение королеве Анне отличалось недвусмысленным лиризмом: Джон Ру приветствовал 'наиблагороднейшую даму и государыню', вознесенную 'колесом фортуны' на 'высочайший и почетнейший трон над всеми остальными дамами нашего благородного королевства, помазанную и увенчанную короной Англии, супругу победоносного государя суверена Ричарда III'. Она называлась королевой 'любезной, прекрасной и добродетельнейшей, Анной, преисполненной милости, о чем свидетельствует ее имя'.
   Из Уорика монарший кортеж двинулся в Ковентри, а затем в Лестер и Ноттингем, где 24 августа Ричард пожаловал своего 10-летнего сына Эдварда титулами принца Уэльского и графа Честера, почтив, таким образом, традицию, открытую в 1301 году Эдвардом I. Это решение, прежде всего, принималось ради укрепления законности суверена и обеспечения дальнейшей линии его наследования. В послании, направленном архиепископу Кентерберийскому, Ричард объяснял, что 'в условиях великих опасностей, над нами нависающих', ему было необходимо заручиться всеми видами возможной поддержки.
   Дальнейший этап должен был оказаться вершиной путешествия: на него приходился победоносный вход королевской четы в дорогой ей город Йорк. Мэр и старейшины были оповещены 23 августа Джоном Кендаллом, секретарем монарха, посоветовавшего им следовать его указаниям, дабы прием стал 'столь почетным, насколько Ваша мудрость способна его вообразить', - с прекрасными речами, выступлениями и украшениями улиц. 'Ибо при сем будут присутствовать множество господ, прибывших с юга страны и с ними представители Церкви, способные высоко оценить прием, оказанный Их Милостям'. Речь шла о том, чтобы находиться на высоте с точки зрения южан, считающих северян грубиянами и невеждами. Кендалл, ради подстегивания пыла высокопоставленных лиц, объявил им, - повсюда, где бы король не появился, прием следует организовать на самом лучшем уровне. При этом он прибавил: 'Мне хорошо известны настрой монарха и неизмеримая привязанность, питаемая им как к вашему городу, так и к любезным и дружеским услугам, до настоящего времени ему здесь свидетельствуемым'. Кройлендская летопись, со своей стороны, объявила, что Ричард отныне 'желал как можно скорее показать на севере, где ранее жил, королевский статус, теперь им достигнутый'.
   Торжественный въезд в Йорк состоялся 29 августа. Состав кортежа производил впечатление. Королевскую чету сопровождали графы Нортумберденд, Суррей и Линкольн, лорды Фитцхью, Ловелл, Лайл, Грейстоук и Стенли с сыном Джорджем, епископы Дарема, Уорчестера, Карлайла, Сент-Асафа и Сент-Дэвидса. Речь мэра Йорка, Джона Ньютона, подарки - 100 марок королю наравне с золотой чашей, 100 ливров королеве, прием настоятелем и канониками собора, большая служба, торжественное шествие, аплодисменты. Ричард чувствовал себя в Йорке как дома, намного свободнее, чем в Лондоне, поэтому и остановился там на 4 недели в течение которых друг друга сменяли 'замечательные праздники и пиры', достигшие вершины повторным великолепным возведением на престол принца Уэльского, состоявшегося 8 сентября. В просторной церкви Святого Петра, чей алтарь украсили серебряными статуями 12 апостолов, подаренных сувереном, произошла, казалось, продлившаяся до бесконечности, 4-х часовая церемония, возглавленная королем и королевой с венцами на челе. Маленького Эдуарда короновали 'со знаками отличия в виде золотого жезла и венца', возведя в статус рыцаря одновременно с его сводным единокровным братом по общему отцу, королю, Джоном Глостером.
   Ричард хотел, чтобы весь город с жителями облачились в его ливрею, он повелел Питеру Кертису, хранителю большого монаршего гардероба заказать 13 тысяч значков Белого вепря, а также драпировок, штандартов и облачений с королевским гербом. Суверен также до такой степени умножил число жалуемых милостей, даров и прощений, что Кройлендская летопись отметила их достаточный наплыв, единственной целью которого являлось завоевание народной любви. 'Он организовал празднества и великолепные развлечения, дабы привлечь к себе привязанность множества подданных. Тогда не существовало границ, установленных для казны, чтобы достичь целей, поставленных его честолюбивыми помыслами. Ибо как только пришло ему в голову завладеть короной, он завладел всем, что собрал его покойный брат'. В действительности, после смерти Эдварда IV казна оказалась почти пуста. С самого начала правления Ричард III столкнулся с серьезными финансовыми тяготами, будучи вынужден жить за счет совершения займов. 9 сентября 100 ливров было взято у аббатства Фернесс, 29 сентября 10 ливров взяли у Томаса Меткалфа. Равно приходилось прибегать к результатам произведенных конфискаций. К примеру, 46 фунтов стерлингов и 7 су поступили из владений Елизаветы Вудвилл в Нортхэмтоншире. Но это не мешало Ричарду играть роль всемогущего государя и щедро раздавать пожалования, только бы привлечь к себе народную привязанность. 3 су и 4 денье были выплачены бедной женщине из Донкастера. 3 фунта стерлингов 6 су и 8 денье отправились 'неимущим людям при церкви Святой Девы в Рамсивалле'. 6 су и 8 денье пошли на дары в Ившеме, 20 су - на дары в Баркинге. Суверен помимо пожалований, подобающих всесильному сеньору, также отказывался принимать дары от подданных. 'Он с благодарностью отклонял серебро, предлагаемое ему жителями Лондона, Глостера и Уорчестера, объявив, что предпочитает обладать их любовью, а не деньгами', - писал Джон Ру. Томас Лэнгтон, епископ Сент-Дэвидса, подтвердил данные слова в письме настоятелю церкви Христа в Кентербери, когда выполнял обязанности сопровождающего монарха во время путешествия Ричарда. Король 'вызывал у населения восхищение более, нежели любой иной государь, ибо множество бедняков, долго страдавших от злоупотреблений получили утешение и помощь от него и благодаря его повелениям в процессе пути. В огромном числе городов и городков, где суверену предлагали серебро, тот отвечал отказом. Ручаюсь своей верой, мне никогда не приходилось так любить государя, подобного нынешнему. Господь нам его послал ради всеобщего блага'. Тем не менее, епископ добавляет довольно двусмысленное замечание, пусть и звучащее на латыни аккуратнее: 'Плотские радости разрастаются, но не думаю, что это противоречит прежде мной сказанному'.
   После пика славы, продемонстрированного в Йорке, Ричард поехал в крепость Понтефракт, где оставался с 21 сентября до 8 октября, не прекращая разбрасывать деньги. 40 ливров ушли на участие в возведении церкви, 5 ливров - на витраж для монастыря в Карлайле, 60 су и 10 денье - на содержание для старого слуги отца. До настоящего момента все происходило безупречно. Короля восхваляли, он наслаждался любовью народа, идиллия, царящая меж ним и подданными государства, представлялась овеянной прекрасными предзнаменованиями. Но на небосклоне уже появлялись первые тучи.
  
   Заговор Бэкингема, октябрь-ноябрь 1483 года
  
   Гроза внезапно началась 12 октября, когда Ричард прибыл в Линкольн и написал канцлеру Джону Расселлу, повелевая прислать ему Большую печать. Причиной послужило то, что герцог Бэкингем развязал против суверена мятеж. 'Мы, милостью Божьей, намерены выступить против восставшего предателя, герцога Бэкингема, дабы оказать сопротивление и разрушить его дурные замыслы (...). Поэтому мы желаем и повелеваем вам с этого времени прислать нам Большую печать и столько чиновников нашей канцелярии, сколько вы сочтете необходимым'. Интерес к приведенному документу, сохранившемуся в национальных английских архивах и составленному секретарем, подтвердившего его необходимой подписью, состоит в добавлении к тексту нескольких строк, начертанных в спешке и гневе рукой самого Ричарда. Суверен менее дипломатично выражал переполнявшую его ярость от предательства человека, которого считал другом.
   'Мы предпочли бы, чтобы вы прибыли лично, если вы в силах. Если же нет, не пренебрегайте обязанностью подчиниться со всей осмотрительностью нашему приказу прислать нашу печать тотчас по получении письма с сопровождающими ее чиновниками. Повелеваем вам осведомлять нас о происходящих у вас событиях. Хвала Господу, тут дела обстоят хорошо. Мы настроены оказать сопротивление лукавству того, у кого было больше всего причин хранить нам верность, то есть, герцога Бэкингема, самого обманчивого из созданий Божьих. С Господней помощью, мы скоро доберемся до места назначения и приведем к краху поднявшее голову лукавство. Уверяем вас, еще не родилось на свет изменника подлее, чем нынешний. Написано Глостером'.
   Ричард явно испытывал гнев и унижение от совершенного Бэкингемом и неожиданного предательства. Что же случилось, что его друг и соратник в приходе к власти превратился в 'лукавого изменника', в 'самого обманчивого из созданий Божьих'? Реконструкция событий, к сожалению, оказывается крайне сложной по причине противоречий, искажений, даже несогласованности между источниками. Историкам не удалось прийти к единодушному мнению относительно проблемы, поэтому множество вопросов остались не нашедшими решение. Не останавливаясь на подробностях рассмотрения источников, ограничим себя наблюдением за основными линиями дела, относительно которых сегодня установлено определенное согласие.
   Мы уже упоминали, насколько Генри Стаффорд, герцог Бэкингем, являлся сомнительной личностью. К природной гордости сеньора из высших аристократических кругов он прибавил безмерное честолюбие, вызывающую ненависть надменность, посредственный и беспутный ум, неиссякаемую энергию и полное отсутствие угрызений совести. То, что Ричард мог быть покорен человеком с подобным славным репутационным шлейфом, доказывает отсутствие у короля психологической проницательности в области человеческих взаимоотношений. Конечно, почти невозможно доверять кому бы то ни было, происходящему из среды высокопоставленных хищников, но также стоит признать, что Ричард не умел выбирать себе друзей. Бэкингему исполнилось 29 лет, он наслаждался переизбытком богатства и титулов, лелея мысль равно завладеть короной. С 1474 года Генри Стаффорд имел право носить герб своего прадеда, Томаса Вудстока, последнего сына Эдварда III. Но остальные кандидаты уже находились в лучшем по отношению к нему положении, например, Вудвиллы, сын Кларенса и Тюдоры. Оказав Ричарду помощь в отстранении от трона сына Эдварда IV, Бэкингем, несомненно, на шаг к нему приблизился, ибо, как и суверен имел личный интерес в исчезновении соперников. Тем не менее, Генри Стаффорд осознавал, - высокий статус еще не доступен для него, в ближайшем будущем стремясь скорее к роли 'Создателя королей', каковым являлся когда-то Уорик.
   Ради данной цели герцог мог рассчитывать на сотрудничество с обладателем изворотливого и богатого на изобретения ума, Джоном Мортоном, епископом Или. Этот человек, которого легко назвать 'Талейраном XV столетия' всегда действовал в сиюминутно выгодных тенденциях, готовый поддерживать не имеет значение кого. Мортон успел послужить каждому из монархов, начиная от Генри VI Ланкастера до Генри VII Тюдора, не пропустив и Эдварда IV Йорка. В 1487 году он исполнял обязанности канцлера, а в 1493 году - оказался рукоположен в сан кардинала. Томас Мор, являвшийся пажом в его доме, оставил для нас в 'Утопии' льстивый портрет святого отца, приписав ему 'великолепное знание права, несравненный интеллект и богатую память', позабыв добавить к ним абсолютное отсутствие угрызений совести и верности. В настоящий момент Джон Мортон пребывал в темнице или, по меньшей мере, в находящемся под наблюдением жилище. Попав под арест 12 июня 1483 года в ходе заговора Гастингса, он сначала угодил в Тауэр. Затем Ричард отправил его в Уэльскую марку, в Брекнок, доверив заботам и охране Бэкингема, полагая, таким образом, лишить епископа средств дальнейшего очернения. Решение стало, по меньшей мере, зловещим. Генри Стаффорд в действительности не замедлил разглядеть в Мортоне не заключенного, а союзника. Согласно тексту Кройлендской летописи, епископ посоветовал герцогу написать Генри Тюдору, 'приглашая того как можно скорее прибыть в английское королевство дабы вступить в брак с Елизаветой, старшей дочерью покойного суверена, и ее именем завладеть всем государством'. Полидор Вергилий подтверждает вышеприведенную версию, но, в соответствии с его свидетельством, замысел исходил от Бэкингема. Как бы дела не обстояли, это станет основополагающей мотивацией завязавшейся интриги.
   Начало воплощения идеи нуждалось в согласии и сотрудничестве с двумя дамами: матушкой Генри и матушкой Елизаветы. Первая, Маргарита Бофор полностью поддерживала план. 'В ней зародилась надежда, подпитываемая мыслью, что смешения крови Генри VI и Эдварда желает Господь', - пишет Вергилий. Что касается второй, Елизаветы Вудвилл, вдовы Эдварда IV, она продолжала находиться в стенах убежища Вестминстерского аббатства, тогда как Маргарита жила поблизости, в Лондоне, в доме своего нового супруга, лорда Стенли. Дамы обменивались сообщениями при посредничестве врача Маргариты, Льюиса Карлеона. Согласно данным Полидора Вергилия, узнав о заговоре, Елизавета пообещала Маргарите, что 'сделает все от нее зависящее, дабы верные сторонники покойного супруга, Эдварда, поддержали сына леди Бофор, Генри, если тот пообещает после овладения королевством жениться на ее дочери, Елизавете, либо на любой другой из дочерей'. Помощники должны были привлекать на свою сторону новых приверженцев и организовывать воплощение в жизнь плана заговора. Реджинальд Брей, слуга Маргариты, принял в круг заговорщиков таких рыцарей из дома Эдварда IV, как Ричард Гилфорд, Томас Ремни, Джиль Добени и Джон Чейни наравне с представителями дома Маргариты, - Джоном Хероном, Джоном Уэллсом и Томасом Льюкенором. Исповедник леди Стенли, Кристофер Урсвик и ее врач, Льюис Карлеон и здесь выполняли функции посредников.
  Стоило также, по меньшей мере, предупредить главное заинтересованное лицо, Генри Тюдора. Он все еще находился в Бретани, откуда герцог Франциск II Бретонский отказывался выдавать юношу Ричарду. Матушка Генри, Маргарита Бофор отправила к нему Хью Конвея с деньгами и сообщением 'настаивая на его возвращении, предпочтительно через земли Уэльса, где молодой человек обрел бы помощь'. Равно требовалось, чтобы Франциск II позволил задержавшемуся гостю уехать. Будучи далек от создания Тюдору препятствий, герцог предоставил в его распоряжение корабли, деньги и людей. Франциск II, надеявшийся прежде выдать свою дочь, Анну Бретонскую, замуж за короля Англии Эдварда V, затаил обиду на Ричарда, оттеснившего юношу или уничтожившего, - к единой точке зрения официально не пришли до сих пор. В течение октября в Пемполе собрался небольшой отряд: 15 кораблей и 5 тысяч бретонских солдат, чье жалование выплачивалось за счет займа в 10 тысяч турских ливров.
   Со своей стороны Бэкингем готовил основу для мятежа в Англии. Ему помогали Джон Мортон и Лайнел Вудвилл, брат королевы Елизаветы. Отдавая дань справедливости, стоит отметить, - восстание уже грянуло в южных и в юго-западных графствах в начале сентября, оказавшись воодушевленным агентами Елизаветы. Побудительные цели у руководителей бунта отличались, но всех их объединял дух мести по отношению к Ричарду. Одни принадлежали к числу истинных ланкастерцев, как, например, Питер Кортни, епископ Эксетера, и его родственник, Эдвард. Другие стали жертвами перераспределения собственности, произошедшей после прихода Ричарда к власти, как, например, сэр Джон Чейни. Самыми многочисленными в этом ряду были члены рода Вудвиллов: маркиз Дорсет, Ричард Гилфорд, сэр Джон Фогг, Ричард Вудвилл, Уильям Стонор и сэр Томас Сент-Леджер. Провозглашаемая ими цель включала освобождение из Тауэра двух юных принцев, восстановление на троне Эдварда V и изгнание Ричарда. Отсюда можно сделать вывод, что обоих спрятанных там братьев считали все еще живыми. 'Дабы вызволить их из плена, население юга и запада королевства начало шепотом договариваться, устраивать собрания и объединяться с этой целью в организации, часто тайно, но иногда открыто, особенно те из них, которые из опасений были рассеяны по пристанищам и убежищам', - утверждает Кройлендская летопись. Предпринимались даже многочисленные попытки для того, чтобы помочь принцам сбежать, как утверждал летописец Тома Базен в своей 'Истории Людовика XI', рассказывая о 50-ти вовлеченных в это лондонцах, 4 из которых подверглись казни. Летописец Джон Стоу в 'Анналах или Великой Хронике Англии' 1592 года вспоминает о заговоре, 'с целью устроить пожар в различных кварталах Лондона и, пока все займутся его тушением, вывести из Тауэра принца Эдварда с братом'. Четверо ответственных за замысел человека были задержаны и осуждены в Вестминстере, оказавшись 'обречены на гибель, после чего отведены на холм Тауэр Хилл и обезглавлены. Головы их так и остались на месте казни'.
   Тем не менее, мгновенно распространился слух, согласно которому, принцы умерли в результате убийства, причем представляется, что масштабный вклад в его распространение внесли агенты Бэкингема. Имелась ли у них в том уверенность, или же речь шла о простом предположении, но новость превратилась в орудие герцогской пропаганды, разжигающее против Ричарда народное возмущение. Если верить Полидору Вергилию, 'все погрузились в смятение и печаль (...). Люди в общей массе метались в разных направлениях в состоянии ярости и говорили, что они бы никогда не совершили подобного. Население проклинало степень жестокости, дикости и кровожадности преступления, оплакивая невозможность мести за столь бесчеловечный шаг'. Сторонники Вудвиллов повторяли, что 'государство попало под власть варварской тирании'. Королева Елизавета, узнав о таком слухе, потеряет сознание. Она будет бить себя в грудь и вырывать волосы, а ее плач 'огласит всю площадь аббатства'. Полидор Вергилий написал это в 1508 году, то есть 25 лет спустя после произошедшего, и верить ему можно далеко не всегда. Распространенные сведения так и остались не более, чем раздутой сплетней, но точно до сих пор не понятно, когда она возникла. Несомненно, не ранее октября, когда Бэкингем по-настоящему устремился в гущу заговора, пытаясь вернуть, если не вызвать, движение мятежа, разожженного в южных графствах страны.
  
   Недоверчивость и нервозность Ричарда
  
   Будучи тогда занятым своим победоносным путешествием по северу, о волнениях узнал Ричард. Чувствовалось, что его это нервировало. Суверен повелел усилить наблюдение, установленное за Вестминстерским аббатством, так как, согласно тексту Кройлендской летописи, 'ходил слух, будто бы люди, ускользнувшие из убежища, обнаружили, - несколько королевских дочерей (Эдварда IV) собирались покинуть монастырь переодетыми и укрыться за морем. Если бы в Тауэре произошла беда с детьми монарха мужского пола, государство сумело бы, благодаря девушкам, однажды обрести законных наследников'. По данной причине Вестминстер 'и все, что находилось с ним по соседству приняло облик замка и крепости с помещенными вокруг в качестве стражников чрезвычайно бдительными уполномоченными. (...) Во главе их капитаном и руководителем поставили некоего Джона Нестфилда, он следил за всеми входами и выходами из аббатства настолько внимательно, что никто не мог выйти изнутри и войти снаружи без его на то позволения'.
   После 29 июля Ричард написал канцлеру Джону Расселлу о своей осведомленности в том, что 'определенные личности недавно подготовили некое предприятие'. Король требовал присмотреть за ними, задержать и 'приказать применить к ним наши законы'. Что за люди? Что за предприятие? Вероятно, это было то, о чем говорили Стоу и Базен. Меры противодействия применили. 9 августа состоялось укрепление арсенала Уорика 30 мечами и 23 уэльскими алебардами. 13 августа лорд Скроуп из Болтона получил приказ взять под наблюдение владение Гейнспарк, что в графстве Эссекс, принадлежащее сводному брату Маргариты Бофор. 17 августа кузнецы получили заказ на изготовление 2 тысяч алебард. В тот же день к шерифу Саутхэмптона направилось письмо, воспрещающее ношение в городе ливрей, ибо последние вызывают 'серьезные раздоры и риски'. 22 сентября Роберт Мортон, каноник часовни Святого Георгия в Виндзоре и племянник Джона Мортона, оказался исключен из службы канцелярии. Одновременно Ричард созвал на 6 ноября собрание Парламента. В обращении, подготовленном для открытия заседаний, канцлер Джон Расселл упоминал о влиятельном человеке, 'к несчастью, путем своих незаконных собраний и мятежей, ставившего под угрозу жизнь и имущество не только народа, но и знати. Подобный человек, кем бы он ни был, является испорченным членом тела (политического)'. Очевидно, что Парламент оказался созван с целью суда над предводителями начавшегося бунта и, в их числе, над Бэкингемом.
  Ричард, в самом деле, совершенно точно находился в курсе готовящегося заговора. Его агенты извещали господина о подозрительных движениях между Брекноком, Вестминстером, Лондоном и Бретанью, а также о связях между герцогом и Джоном Мортоном. Монарх, как утверждает Кройлендская летопись, 'никогда не действовал вяло, напротив, с быстротой и максимально возможным вниманием', также 'благодаря своим агентам, находясь в курсе всего замысла заговора'. Уже 18 августа комиссия по слушанию и рассмотрению дел упоминала о вероломствах, устраиваемых в южных графствах под руководством 'самого дорогого из родственников короля'.
   Но Ричард хранил происходящее в тайне до тех пор, пока не оказался в силах и готовности нанести удар. В Кенте герцог Норфолк, Джон Говард, занялся предотвращением разворачивающегося бунта. Между 7 и 11 октября он отправил многочисленные сообщение к представителям своего дома в этом графстве, равно как и 70 солдат в Грейвзенд. 10 октября Джон Говард написал Джону Пастону, что 'жители Кента собираются в Уилде, говоря о намерении разграбить город (Лондон)'. В столице появились приказания браться за оружие. Согласно свидетельству Полидора Вергилия, Ричард 'собирая армию, держал это в секрете', дабы захватить Бэкингема 'хитростью'. Он 'звал того к себе любезными письмами, требуя от посланца, их передающего, убедить герцога успокаивающими речами прибыть ко двору'. Бэкингем отказался, сославшись на нездоровье. Суверен настаивал с помощью 'угрожающих слов (...), и тогда Генри Стаффорд откровенно ответил, что не явится, приготовившись к войне и велев другим заговорщикам начинать восставать'.
   Таким образом, кости были брошены и маски сорваны. 11 октября Ричард написал мэру Йорка, что 'герцог Бэкингем предательски взбунтовался против нас, презрев свой долг верности и желая нас сокрушить, как и вас, и всех остальных наших подданных, принявших нашу сторону'. Поэтому, 'вышлите столько вооруженных людей на конях, сколько можете' в Лестер. Именно там король намеревался собрать вокруг себя войска. 12 октября Ричард послал знаменитое письмо канцлеру, приказывая ему отправить к себе Большую печать, сопроводив документ яростной припиской, ранее нами упомянутой. 13 октября монарх велел властям Саутхэмптона прислать в Ковентри всадников. В тот же день разразился мятеж в Кенте, ненамного опередив заготовленный план, где началом операции указывалось 18 октября. Проект бунта предусматривал подъем населения во всех южных графствах - от Кента до Хэмпшира с подкреплениями, идущими с запада, из Девона и из Дорсета. Те, кто шли из Кента и из Суррея, должны были двигаться на Лондон. Бэкингем, двигающийся из Уэльса, направился бы со своими солдатами против армии короля в Мидлендсе, а в это время на южном побережье высадился бы Генри Тюдор.
  
   Крах мятежа: буря, затмение и предательства. Октябрь 1483 года
  
   Столкновение обещало оказаться жестоким. В действительности все случилось мгновенно: в течение 2 недель проблема была решена. Повстанцев обратили в бегство как ответные шаги суверена, так и, что в особенности сыграло роль, буря. Но, прежде всего, повстанцев сокрушила сама природа устроенного ими заговора, разношерстность союза лиц, преследующих различные цели и колеблющихся в вопросе, какой же линии поведения им придерживаться. Колеблющихся до такой степени, что иногда они плохо различали, - в каком же лагере очутились. Впрочем, подобные люди были готовы поменять лагерь, если ход событий окажется для них не выгоден. Единственное, что их объединяло, это опасение утратить занимаемое положение в государственной системе в качестве старых слуг Эдварда IV. К числу таких лиц относились: сэр Джордж Браун, сэр Джон Фогг, исполнявший обязанности казначея монаршего дома на протяжение 7 лет и затем ставший советником Эдварда V, сэр Уильям Хоут, его брат Ричард Хоут, член дома Эдварда V, равно как и его сын и тезка, а также сэр Томас Буршье, Томас Фиеннс, сэр Уильям Беркли из Беверстона, сэр Уильям Норрей, сэр Джиль Добени, рыцарь личной гвардии при Эдварде IV, сэр Джон Чейни, глава конюшен при Эдварде IV, сэр Роджер Токотс, Джон Харкурт, Лайнел Вудвил, епископ Солсбери, сэр Томас Сент-Леджер, супруг сестры Эдварда IV, Анны, Томас Грей, маркиз Дорсет, сын королевы Елизаветы от первого брака, сэр Уильям Стонор, рыцарь личной гвардии при Эдварде IV. Представлялось, что Стонор поддерживает Ричарда III, ведь он принимал участие в его коронации. Именно поэтому виконт Ловелл отправил ему 17 октября письмо с просьбой присоединиться к войску суверена.
  'Король велел мне прислать вам приказ находиться в готовности, равно как и всей вашей роте, дабы с максимально возможной поспешностью двинуться в Лестер в понедельник, в двадцатый день октября'. Но вместо этого Стонор присоединился к восставшим. Перечисленные лица, чьи имена попали в Акт о лишении гражданских и имущественных прав, влившись в мятеж, не являлись при том настоящими сторонниками Генри Тюдора, и связи их с Бэкингемом твердо не установлены. Их мало согревало, какое имя станет носить монарх - Ричард, Генри или Эдвард, все, чего они желали, - сохранение личных выгод и личного статуса.
   Более того, значительная часть джентри, на которую рассчитывал Бэкингем, отказала ему в поддержке. Таким оказался, в особенности, случай с Тэлботами и Стенли, еще сильнее не доверявшими герцогу, чем королю. Вышеназванные две семьи довольно косо смотрели на возрастание влияния Бэкингема в регионах, где до этого считались хозяевами - в Уэльской марке и на севере Мидлендса для Тэлботов, и на севере Уэльса и в Чешире для Стенли. Разумеется, сторонниками Ричарда они также не были. Поэтому, когда бунт разразился, Тэлботы и Стенли очень заметно продемонстрировали охватившее их замешательство. Вот, что написал другу секретарь лорда Стрейнджа, сына Стенли:
   'Жители этого края чрезвычайно взволнованы из-за приказов короля и других лиц, так, что не понимают, - что им делать. Господин Стрейндж выступит из Латэма в ближайший понедельник с 10 тысячами ополченцев, но не известно, - в какую сторону. Говорят, - у герцога Бэкингема столько людей, что тот может направляться куда пожелает. Однако мне кажется, - ему окажут сопротивление, иначе будет крайне жаль. Посланцы появляются в этих местах каждый день, и от суверена, и от герцога'.
  Томас, лорд Стенли, приходился мужем Маргарите Бофор, матушке Генри Тюдора, следовательно, было бы понятно, если бы он принял сторону Бэкингема. Впрочем, суверен не доверял лорду Стенли, потребовав, дабы тот сопровождал его в поездке по королевству с целью держать под более плотным наблюдением. Стенли колебался, но потом, взвесив все 'за' и 'против', встал на сторону Ричарда, хотя и без чрезмерного восторга. Что до Гилберта Тэлбота, он поступил ровно также, пусть и был отстранен монархом от своих обязанностей в работе мирных комиссий в Шропшире. Подобные отступничества стали двумя тяжелыми ударами для Бэкингема, которому не удалось даже объединить всех зависимых от него людей.
   Заговор был подготовлен плохо, заговорщики мотивированы довольно слабо. Дело заявило о себе тускло и обернулось очень печально. Все началось в Кенте, где восстания запылали уже 13 октября в Грейвзенде; их верховные вожди объединились в Мейдстоне с несколькими сотнями мятежников. Рассредоточившись, они двинулись в Гилфорд, куда добрались к 25 октября. Продвижение бунтовщиков остановил герцог Норфолк, вместе с лондонским городским самоуправлением помешавший им идти дальше, пока смута распространялась в сторону Уилтшира.
   В это время Бэкингем 18 октября выдвинулся из Брекона, направившись на северо-восток. Его отвлекали люди Хэмфри Стаффорда, разрушавшие мосты и преграждавшие пути для пересечения реки Северн. Герцог с трудом добрался до Уобли, но духовный настрой войск Бэкингема успел снизиться, тогда как Ричард в Лестере успел выпустить воззвание против мятежников, которые, по словам суверена, 'без позволения короля созвали и собрали его подданных от имени величайшего изменника и бунтовщика, именующегося далее герцогом Бэкингемом, и епископов Или и Солсбери, намереваясь не только привести к краху своего господина и монарха с остальными его добрыми подданными, но также разрушить сами основы добродетели и распространить достойную проклятий практику порока и греха, что им прежде уже удавалось к огромному недовольству Божьему и дурному примеру для христианского населения'. Таким образом, и как законный правитель, и как защитник нравственности, Ричард III призвал англичан выразить ему поддержку. Воззвания были разосланы по всей стране, требуя прислать солдат в Лестер, где сосредоточились силы монаршей армии. Между 30 сентября и 5 декабря хранителем Палаты Шахматной доски (министерства финансов) оказались выданы не менее 1 862 векселей. Тогда же за головы заговорщиков назначили цены. 1 тысяча ливров полагалась 'любому, кто захватит вышеозначенного герцога и приведет того к Его Величеству'. Столько же обещали заплатить за епископов Или и Солсбери. 500 марок шло за поддерживающих их рыцарей. 23 октября Ричард оставил Лестер и направился на юг. При его приближении мятежники Уилтшира разбежались, и 28 октября король вошел в Солсбери. Там суверен узнал о развале войск Бэкингема, рассеянных отдельными событиями. Действительно, начиная с 15 октября, страна подверглась удару одной из сильнейших бурь, которые когда-либо попадали в летописи. В течение 10 дней шли проливные дожди, и 'дул самый мощный из ветров, о каком когда-либо говорили, что вызвало чудовищные наводнения (...), сносившие дома, собранный урожай, скот и приведшие к утоплению более, чем 200 человек', - как писал местный летописец. Хроника Роберта Рикарта, мэра Бристоля, заявляет, что происходили 'самые крупные наводнения, и дул самый сильный из ветров, когда-либо в Бристоле, да и во всем графстве зафиксированных'. Ричард лично чуть позже скажет о 'исступлении и бурях', поразивших регион, поставив 'жителей под удар, посеяв страх и разрушение'. 15 октября соединились в одно и сильнейший прилив, и полное лунное затмение, продлившееся с 23 часов 47 минут до 32 минут после полуночи, что отмечено в современных явлениям астрономических таблицах. Это соединение придало феномену большую серьезность. Прилив направился в устье реки Северн, вышедшей далеко за пределы берегов, тогда как ветер той ночью разошелся. Полная луна на несколько минут исчезла, и воцарилась атмосфера наступления апокалипсиса. Летопись Адама из Бристоля описывает, как 'луна оказалась затемнена, море вздулось, и не осталось ничего, кроме слабого просвета, переливающегося различными оттенками', пока на вершине 'не появился еле заметный свет', и тогда луна 'вновь засияла'. Легко представить, как умы были испуганы подобными небесными знамениями. Бэкингема сопровождал астролог из Кембриджского университета, Томас Нандик, но обычные его размышления не оказали никакой помощи небольшой армии, шлепавшей под проливным дождем в грязи. Они только могли спасти несчастных. Джон Мортон бежал. Сначала в окрестности Или, а затем во Фландрию. Остальные руководители мятежа укрылись в убежищах, некоторые из них добрались до побережья, откуда отплыли в Бретань. Что до Бэкингема, осознав, что все потеряно, он переоделся и также бежал вместе со слугой, Ральфом Баннастером (или Баннистером), доставившим господина прямиком к шерифу Шропшира. Оказавшись приведен в Солсбери, Генри Стаффорд сразу предстал перед трибуналом и был осужден на смерть комиссией, возлавляемой заместителем коннетабля. В надежде добиться прощения, Бэкингем назвал имена своих соратников и потребовал встречи с Ричардом. Его требование отвергли. 2 ноября Генри Стаффорда обезглавили на рыночной площади Солсбери.
   Морская экспедиция Генри Тюдора также пострадала от разразившейся 15 октября бури. Выйдя из Пемполя, 15 кораблей при пересечении Ла Манша подверглись рассеянию, и лишь 2 из них, на одном из которых плыл Генри, достигли английских берегов в районе Пула. Там на взморье они столкнулись с ожидавшими их войсками. Но настроенными дружественно или враждебно? Генри выслал лодка для уточнения сложившегося положения. Люди с берега подтвердили, - их отправил Бэкингем, он одержал победу и прислал солдат, дабы сопроводить к себе Тюдора. На самом деле, это были войска Ричарда. Усомнившийся Генри Тюдор предпочел продолжать плыть в направлении запада до Плимута, где узнал о разгроме Бэкингема, прибытии суверена в Эксетер и об оказании ему там прекрасного приема. Генри Тюдору не осталось ничего, кроме как вернуться в Бретань. Там он обнаружит нескольких участников заговора, успевших спастись бегством: маркиза Дорсета, обоих Кортни, Джона Чейни, Джиля Добени, Джона Холвелла и некоторых других. Для разгрома мятежа понадобилось 15 дней, на протяжение коих получилось обойтись без битв, исключая стычку в Сассексе и несколько суток сопротивлявшийся герцогу Норфолку замок Бодиам.
  
   Ричард, победитель, пусть и ослабленный. Ноябрь-декабрь 1483 года
  
   После проведенной в Эксетере недели Ричард двинулся в сторону столицы, куда вошел 9 ноября, встреченный мэром, городскими старейшинами и 500 представителями знати в лиловых одеяниях. Он остановился в доминиканском монастыре (Блэкфрайарс) и 26 октября, в процессе церемонии, вернул Большую печать канцлеру Расселлу. Осталось извлечь из произошедшего эпизода необходимые уроки.
  В новом воззвании, разосланном по королевству, король делал различие между 'добрыми подданными', которые оказались 'обмануты и ослеплены' бунтовщиками, но затем осознали совершенную ими оплошность и подчинились 'благожелательному и верному руководству', и теми, кто воспользовался его милостью. Что до возглавивших мятеж, за их головы опять выставили расценки. 300 марок серебром или 10 ливров обещали выплатить за захват с пожалованием 'благодарности и монаршей милости'. Те, кто приютят мятежников или окажут им помощь, будут считаться такими же восставшими и предателями, как и вышеозначенные, ответственность за что возлагается на комиссаров. Те, из описанных, кто изберет покорную линию поведения, 'получат достойное возмещение, но оставшиеся окажутся наказаны в соответствии с законом'.
  Позиция Ричарда III по отношению к заговорщикам представляла собой смесь снисхождения и подавления, раскрывающую подоплеку постигшего короля затруднения, ведь очень часто заинтересованные лица в процессе восстания меняли занимаемый ими лагерь, а множество других испытывали колебания. Чрезвычайная жестокость могла породить новые заговоры и лишить организации управление государством, в котором достойная доверия личная политика уже испытала ограничения. Вот почему, отходя от обычной для средних веков практики, подавление стало казаться относительно смягчившимся. Осуществили только десяток казней, в число коих были включены казни герцога Бэкингема, сэра Томаса Сент-Леджера, супруга Анны, герцогини Эксетер, сестры Ричарда, двух приверженцев сэра Томаса и пяти королевских йоменов. Несомненно, количество расправ могло бы оказаться намного масштабнее, если бы большая часть руководителей мятежа не успела сбежать за границу. Из 103 человек, упомянутых после заговора в Акте о лишении гражданских и имущественных прав, треть воспользовалась прощением. Среди них находились Уолтер Хангерфорд, сэр Джон Фогг и Рейнольд Брей. Графиня Маргарита Бофор, матушка Генри Тюдора, выпуталась из сложившегося положения, подвергнувшись лишению всех своих титулов и передаче принадлежавших ей земель следующему мужу, Томасу Стенли. Однако определенные санкции оказались тяжелы, как те, к примеру, что коснулись родственников восставших. Комиссии по установлению мирного урегулирования отправились к Джону, лорду Одли, так как в заговоре принимал участие его брат Томас. То же самое произошло и в случае с Ричардом, лордом Дакром, из-за позиции его сына. Равно пострадал и Томас, лорд Лауэрр, и Джон, лорд Бернерс, как и сэр Джон Донн, зять лорда Гастингса, как и Роберт, лорд Пойнингс. Ричард Белл потерял место службы в качестве чиновника, относящегося к конторе, взаимодействующей с личной печатью.
   И напротив, возмещения хлынули дождем на тех, кто сохранил верность короне, или, хотя бы, остался нейтрален, что в некоторой мере утешило Ричарда. Он распределил между такими подданными имущество, титулы и владения Бэкингема. Граф Нортумберленд получил статус Главного Канцлера, земли и права на сеньорию в Холдернессе, коннетабльство Дунстанбурга и Кнарсборо, имения в Кенте, Эссексе, Девоне, Дорсете, Сомерсете, Саффолке, Глостершире и в Уэльсе. Уильям Герберт, граф Хантингтон, был назначен верховным судьей на севере Уэльса. Слуга Бэкингема, Ральф Баннастер, доставивший господина властям, тоже не канул в реку забвения: ему пожаловали имение Илдинг в Кенте, содержание в 4 ливра и службу по охране крепости Рочестер. 25 скромных содержаний были равно выплачены представителям второго ранга заявивших о себе сторонников. Но именно Стенли добились самых роскошных вознаграждений 'за особенную и верную службу, которую они выполняют по отношению к нам не только из благоволения перед нашим правом и титулом (...), но еще и пресекая измену и вред предателей и мятежников'. Сэр Уильям Стенли стал хранителем замка и капитаном города Карнарвон с гарнизоном, насчитывающим 24 человека. Томас, лорд Стенли, 'наш наивернейший и возлюбленный советник' получил сеньорию и крепость Кимболтон в Хантингтоншире, службу коннетабля-хранителя и ежегодное содержание в 100 ливров вместе с имением Торнбери в Глостершире.
   Управление севера Уэльса с огромными цитаделями, возведенными еще Эдвардом I, подверглось полному переустройству, ибо его основным руководителем являлся Бэкингем. Ричард Хаддлстон, рыцарь личной гвардии суверена, стал хранителем крепости Бомарис, капитаном городов Бомарис и Англси, а также шерифом Англси. Томас Тунстелл, личный конюший, стал капитаном крепости и города Конвей. Сэр Джеймс Тирелл получил идентичные обязанности в том же регионе.
  Если бунт октября 1483 года плачевно и немедленно был разбит, это не помешало ему внести значительный вклад в ослабление власти Ричарда III. Прежде всего он обнаружил слабость сторонников короля. Пусть могущественные бароны и не поддержали Бэкингема, полета на крыльях на помощь суверену с их стороны равно не увидели. Отступничество особенно затронуло членов старого дома Эдварда IV: здесь сосредоточилась треть, а может статься, и половина от сотни лиц, кого перечисляли в Акте о лишении гражданских и имущественных прав. Данные круги не приняли устранения от власти сына их прежнего господина. Впрочем, заговор подтвердил и сделал основательнее разрыв в стране между севером и югом. В восстании были замешаны 48 % шерифов из 14 южных графств. Повторное перераспределение имущества после краха мятежа лишь усилило противостояние. Большая часть земель, используемых на юге в качестве вознаграждения, жаловалась в пользу сеньоров севера, которые, с точки зрения южан, выступали как агенты, если не как шпионы монарха, - о чем недвусмысленно упоминает Кройлендская летопись. 'Какое количество владений и наследств оказалось собрано впоследствии казной суверена! (...) Он распределял их среди своих людей с севера, поставленных в данных краях, к великой досаде южан. Последние не переставали роптать и каждый день сильнее желать возвращения прежних господ, сменивших бы тиранию, устроенную действующими ныне'. Более, чем когда-либо Ричард превратился в короля Севера. Разумеется, уже имели места назначения 'северян' на юг страны во время правления Эдварда IV: таковых можно было насчитать порядка 35 прецедентов. Но с приходом к власти Ричарда движение обрело новые масштабы. В 1484 году две трети недавно назначенных шерифов к югу от Темзы состояли из выходцев с севера.
   Круг верных сторонников, на кого мог бы рассчитывать монарх опасно сокращался. Определенные представители его ближайшего окружения даже принимали участие в заговоре. 5 королевских йоменов подверглись повешению. 33 человека из восставших являлись мировыми судьями, причем 10 из них были избраны лично Ричардом. Среди шерифов, на которых суверен думал уверенно положиться, многие его предали. В их числе звучат имена Джона Уингфилда в Норфолке, Джона Трефри в Корнуолле, Уильяма Беркли в Саутхэмптоне, а также сэра Томаса Арундела и Уолтера Хангерфорда.
   Ричард ощущал, что его окружают возможные предатели, и свойственная монарху недоверчивость удваивалась. Все замки на ведущих к нему в покои дверях пришлось поменять. Уровень охраны усилили. Выражение 'паранойя', выдвигаемый некоторыми историками, может быть, чрезмерен, но суверен чувствовал себя все более одиноким среди драматически уменьшающегося круга близких. Дабы укрепить преданность оставшихся он прибегал к подаркам, умножая количество щедрых шагов по отношению к окружению. Содержание в размере 20 марок оказалось пожаловано 18 декабря Джоан за ее добрые услуги королю на протяжение его молодости и его матушке, герцогине Йорк. 100 ливров пошло 3 декабря 'нашим домашним слугам и комнатным пажам (...) в награду за ближайший праздник Рождества'. 6 января мэру и старейшинам Лондона пожаловали золотую чашу с жемчужинами и драгоценными камнями за службу в период приемов. Неделю спустя те же лица оказались удостоены поистине королевского подарка: 10 тысяч ливров за возведение укреплений и создание рвов вокруг предместья Саутуорк, включенного в тело столицы. Сказочная сумма так никогда и не была выплачена, но намерение, с которым о ней заявили, скорее всего политического характера, действительно, разнеслось далеко.
  Ричард, продолжавший распределять отсутствующие у него деньги, стал прежде всего получателем выгоды, чем ее создателем для городского самоуправления, у которого он брал принудительные займы. 'Король лично настаивал, чтобы ему одалживали конкретные суммы денег', - утверждает Кройлендская летопись. Его принудили отдавать в залог драгоценности короны, даже продавать их. Так произошло, например, с 24 подносами, 22 тарелками, 21 серебряным блюдцем, 5 чашами и 7 кувшинами, отнесенными 23 декабря к ювелиру, Эдмунду Шаа, в обмен на 550 фунтов стерлингов 13 су и 4 денье. Ричард занял 100 ливров у торговца Ричарда Гарденера в обмен на золотую солонку, инкрустированную драгоценными камнями и 100 ливров у городского самоуправления, в обмен на золотой венец. Таким образом, борьба с мятежом обошлась короне дорого, чрезвычайно дорого, 'не менее, чем если бы пришлось сразиться армиям', - снова возвращается к эпизоду Кройлендская летопись, ибо следовало объединить множество людей, нуждающихся в жалованье. Но это не помешало суверену приобрести за 764 ливра посуду 'для подарков на Рождество'. Хотя и у щедрости существовали свои границы.
  Подобная линия поведения порождала зависть у тех, кто считал себя недостаточно вознагражденным за проявленную верность. Удовлетворить пожелания каждого Ричард не мог. В Девоне он перераспределил земли, стоимостью в 1 400 ливров, между 19 сеньорами, из которых только 4 являлись уроженцами этой местности, разделившими между собой лишь 180 ливров.
   В отчаянных попытках укрепить связи с подданными, монарх равно прибегал к средневековой практике, ставшей довольно призрачной в эпоху реализма и прагматизма: к настаиванию на присяге в верности. Его тезка и давний предшественник, Ричард I, 'Львиное Сердце', уже использовал такое в конце XII века. В январе 1484 года король отправился в Кент, очаг начала бунта. После остановки в Кентербери он собрал в Сэндвиче шерифов, наказав им вызвать всех мужчин от 16 до 60 лет и заставить тех принести на Евангелиях присягу в верности и преданности суверену, а также 'принять участие и быть готовыми жить и умирать, вопреки намерениям любой земной твари, оказывая сопротивление и сокрушая врагов монарха, мятежников и предателей, о которых станет известно'. Ричард обязал множество своих сторонников, таких как сэр Мармадьюк Констебл, сэр Ральф Эштон, сэр Томас Буршье и Уильям Малеверер, организовать идентичные принесения клятв в верности, особенно на юго-западе страны, на севере Уэльса и в землях Уэльской марки. Равно суверен напомнил о запрете на ношение 'любой ливреи, одеяний, знаков отличий и опознавательных облачений', то есть о запрете практики клиентских взаимоотношений и личных армий, системы ливреи и службы. В воззвании к жителям Кента он обещал 'надзирать, чтобы управление правосудием было обеспечено для всего государства, преобразовать, покарать и положить конец всякому вымогательству и давлению'. Ричард взял на себя обязательство исправить совершенные ошибки и запретил осуществление личной мести.
   Самые опасные из мятежников, тем не менее, оказались вне области досягаемости, укрывшись в Бретани под покровительством герцога Франциска II. Король поставил целью надавить на последнего, дабы тот прекратил помогать изгнанникам, пусть даже и возвращаемым им в родные пенаты. Для этого Ричард опять запустил войну на море, проводимую против бретонцев английскими пиратами. Назначенный монархом адмирал, герцог Норфолк, являлся моряком первого порядка, он велел снарядить многочисленные корабли, которые увеличили бы количество захватываемой добычи. 18 декабря Томас Уэнуорт был назначен капитаном флота, 'отправленного в море для признания флотом нашего противника в Бретани'. Товары, захваченные у бретонских купцов, выставили на продажу в Лондоне. Незадолго до Рождества суверен выпустил письма с разрешением 'определенным бретонским заключенным вернуться домой для поиска денег на выкуп как себе, так и своим товарищам'. Чтобы обеспечить безопасность торговых английских судов, монарх организовал систему сопровождения, как для кораблей, выходящих по маршруту в Исландию. 'Как стало нам известно, некоторые из вас намерены в ближайшее время отправиться в Исландию без обеспечивающего вашу безопасность сопровождения (...). Мы запрещаем вам покидать наши порты отдельно друг от друга без нашего на то соизволения и повелеваем, дабы вы собрались в одном из наших названных портов, как вам будет удобно, хорошо снаряженные и сплоченные ради вашей же безопасности. Таким образом, вам следует двинуться вместе к Хамберу и там ожидать наших судов из Халла, готовых осуществлять вашу защиту'.
   Со своей стороны, Франциск II усилил укрепления на бретонском побережье. Изгнанники соединились в городе Ванн. Центром для них стали Генри Тюдор и маркиз Дорсет. В день празднования Рождества они принесли Генри в соборе присягу, 'словно он уже был королем', - пишет Полидор Вергилий, обещая пожертвовать 'не только землями и владениями, но равно жизнью, вместо того, чтобы страдать, выносить и позволять Ричарду править ими'. Генри поклялся, - 'сделавшись сувереном, он женится на Елизавете, дочери короля Эдварда'. Ланкастеры и Йорки, наконец, слились бы в единую династию, что положило бы конец войнам Алой и Белой роз. Подобный проект означал, по меньшей мере, одно не подлежащее сомнению положение: каждый впредь считал, хотя и не имея на то никаких доказательств, что Эдвард V и его младший брат, герцог Йорк, погибли в Тауэре, по всей вероятности, от рук убийц.
  
   Убийство принцев: тайна Лондонского Тауэра
  
   Тут мы прикасаемся к центральной точке истории Ричарда III, к тому эпизоду, вокруг которого оказалась возведена слава проклятого короля, кровожадного тирана и чудовища. У данного эпизода не существует свидетелей и неопровержимых доказательств, как и благоприятных обстоятельств для подкрепления размышлений. Самые безумные предположения и ложные тайны подпитывают издание крайне прибыльной псевдоисторической литературы. Начиная, по меньшей мере, с XVIII столетия, сторонники и противники Ричарда нападают друг на друга из-за исчезновения из Тауэра двух принцев. С тех пор обвинение в убийстве раздавалось повсеместно, пока в ХХ веке не были совершены попытки реабилитации, посеявшие в умах сомнения. Сначала вспомним, что, в отсутствии официальных доказательств, мы попадаем в сферу правдоподобности, но ровно до той минуты, пока та основывается на строго разумном подходе и может достигать уровня почти уверенности. Вот каковы имеющиеся у нас границы.
  Прежде всего, исследуем источники. Они отличаются чрезвычайной неудовлетворительностью: ни один из официальных документов, не говоря о современных летописях, не содержит больше рассказов о слухах, очень скоро начавших приниматься за доказанные факты. Два принца находились в Тауэре с 10 мая - что касается низложенного 13-летнего монарха Эдварда, и с 16 июня, что относится к его брату, 11-летнему Ричарду, герцогу Йорку. Мальчиков поселили в одну из башен внутреннего кольца, Садовую, с тех пор именуемую Кровавой башней. Иногда их видели 'стреляющими из лука и в разное время играющими в саду Тауэра', - как свидетельствует Большая летопись. Затем, 6 июля, после коронации Ричарда III, братьев 'переместили в так называемые покои Тауэра, и день за днем стали видеть все реже за решетками и окнами', - докладывает Манчини, - 'пока однажды больше уже не увидели'. Могила оказалась скрыта. Никто точно не знает - когда. Полагают, что мальчиков перевели в центральную башню, массивную Белую башню, лишив их слуг. Начиная с этого момента мы имеем дело со слухами.
   Дурным предзнаменованием стал указ монарха от 18 июля. Ричард велел выплатить 17 мужчинам сумму, размером в 52 фунта стерлинга и 20 денье, 'за их услуги, оказанные нашему весьма возлюбленному брату, покойному королю (...) и Эдварду Бастарду, ранее именуемому сувереном Эдвардом V'. Не означало ли это, что последний не имел необходимости в слугах по причине смерти? Что определенно, так это крайне быстрое распространение слуха об убийстве обоих подростков. Самый старый и самый достойный доверия источник описанного - летопись Доменико Манчини. Итальянец относился к излагаемому делу без предвзятости, он покинул Англию сразу после венчания Ричарда на царство, взявшись за создание своего труда с декабря 1483 года, проводимого в Божанси. В особенной связи Манчини пребывал с английским гуманистом Джоном Аргентайном, врачом Эдварда V, одним из последних лиц, видевших низложенного короля живым. 'Врач Аргентайн - последний из окружения и службы короля, докладывал, что юный самодержец, словно жертва, приготовленная для заклания, искал отпущения совершенных им грехов в исповеди и в ежедневном покаянии, ибо верил, что его ожидает смерть', - писал Манчини, прибавляя, - 'Уже подозревают, что Эдварда спровадили. Однако, случилось ли так на самом деле и каким образом, - обнаружить я не могу'. Это служит честным признанием в отсутствии осведомленности, что говорит в пользу достоверности повести Манчини.
  Такую же осторожность проявила Кройлендская летопись, составленная весной 1486 года. В ней было заявлено, без принятия какой-либо из сторон, что 'распространился слух, согласно коему, сыновья короля Эдварда погибли насильственной смертью, пусть и не понятно, какой конкретно'. Мэр Бристоля, оказавшись убедительнее, записал в своем календаре, относительно периода сентября 1483-сентября 1484 года: 'В этом году в лондонском Тауэре заставили замолчать обоих сыновей короля Эдварда'. С конца сентября 1483 года писец из Колчестера мельком упоминает об 'умерших сыновьях Эдварда IV'. В рассказе о пребывании в Англии в апреле 1484 года силезский рыцарь Николас фон Попплау, не колеблясь, утверждает, - 'ныне правящий король Ричард, как говорят, также умертвил сыновей короля Эдварда, дабы быть коронованным вместо них'. К 1500 году летописец Джон Ру в его 'Истории королевства Англия' полагает, что знает о совершении двойного убийства при помощи яда. А безымянный хроникер фиксирует, что Ричард 'также послал на смерть двух детей короля Эдварда, по причине чего он утратил сердца народа'. Роберт Фабиан в своих 'Новых Летописях' от 1504 года удовлетворился сообщением, - 'прошел общий слух, что король Ричард тайно и осторожно умертвил в Тауэре обоих сыновей брата'. Наконец, в 1512 году Большая Лондонская летопись докладывает, - 'среди населения много шепчутся, что монарх убил детей короля Эдварда' и что 'одни утверждают, - мальчиков убили, задушив перьевыми перинами, другие - их утопили в мальвазии, третьи - напоив отравленным зельем'. Все эти рассуждения вдохновлялись предшествующими убийствами и казнями Ричарда II, Генри VI и герцога Кларенса.
   Пересуды не замедлили проникнуть и за границу. С 23 сентября 1483 года Папа Сикст IV стал проводить поминальную службу по 'Эдварду, королю Англии', не уточняя его порядковый номер: IV это Эдвард или V? По обычаю, подобный вид службы проводился после получения известия о смерти, поэтому удивляла ее связь с Эдвардом IV, скончавшимся еще 5 месяцев назад. Несомненно, Папа узнал новость от архиепископа Анджело Като, покровителя Манчини. Во Франции, согласно де Коммину, Людовик XI посчитал, что Ричард оказался 'крайне жестоким и дурным', ибо 'велел умертвить обоих сыновей брата, короля Эдварда'. Это позволяет предположить, - преступление было совершено сразу после коронации Ричарда III (6 июля), ведь Людовик XI скончался 30 августа. В любом случае, Филипп де Коммин категоричен, утверждая в другом отрывке, что герцог Глостер 'приказал убить двух своих племянников и сделался сувереном, назвавшись королем Ричардом'. Согласно генеалогической таблице от 1513 года, капеллан Эдварда IV находился при дворе Людовика XI, когда последнему сказали, - 'Ричард, герцог Глостер, Защитник государства, приказал заставить замолчать своих племянников и захватил корону'. Затем, в январе 1484 года, во время заседания в Туре Генеральных Штатов, канцлер Франции, Гийом де Рошфор, произнес речь, настоятельно прося депутатов доверить регентство от имени ее младшего брата, Карла VIII, Анне де Боже, дабы избежать трагического исхода, подобного пережитому в Англии. 'Взгляните, прошу вас', - объявил он, - 'на события, случившиеся в этой стране после смерти короля Эдварда. Вспомните детей, уже взрослых и отважных, безнаказанно убитых, и корону, переданную их убийце с милостивого соизволения народа'. С точки зрения общественного мнения и политических кругов, смерть принцев в результате убийства представлялась не подлежащим обсуждению фактом уже с конца 1483 года. 30 лет спустя Томас Мор посвятил ей подробный рассказ, к сожалению, скорее напоминающий роман, чем подлинное историческое исследование.
  
   Повесть Томаса Мора, создателя легенды
  
   Рассказ Томаса Мора относится к неоконченной биографии Ричарда III, которую он начал писать в 1513 году. Тогда как до настоящего момента речь шла исключительно о слухах, но без подробностей, здесь мы сразу оказываемся лицом к лицу с отчетом, сделанным с тщательной дотошностью, доступной лишь действующему лицу, либо непосредственному свидетелю. Согласно Томасу Мору, Ричард III, пока поднимался по течению Темзы в начале поездки, приуроченной к концу 1483 года, послал слугу, Джона Грина, отдать приказ хранителю и управляющему Тауэром, сэру Роберту Брекенбери, убить обоих принцев.
  Брекенбери, в тот момент молившийся, отказался выполнять 'столь порочный и зверский приказ'. Грин доложил о его ответе Ричарду, когда король сидел на стуле с отверстием (не обязательное уточнение, но метящее в создание у злодея смешного образа). Тот воскликнул: 'О, кому же мне довериться?', что напоминало слова Генри II, пытающегося отыскать кого-то, кто избавил бы его от Томаса Беккета. И тут паж предложил кандидатуру Джеймса Тирелла, представленного готовым на все честолюбцем, занимавшимся вначале для Ричарда довольно низкими делами. Разбуженный посреди ночи Тирелл согласился, наняв двух убийц: Майлса Фореста и Джона Дигтона, 'крупного негодяя, жирного, сильного и ограниченного'. Трое мужчин явились в Тауэр, снабженные посланием от суверена с повелением Брекенбери предоставить им ключи ровно на ночь и отослать обычно дежурящую стражу. В полночь, в час преступления, Форест и Дигтон вошли в келью принцев. 'Они завернули их в постельные принадлежности, спутали по рукам и ногам, заткнули детям рты и уши покрывалом, так что через минуту оглушенные, задушенные и уже не дышащие мальчики отдали Господу свои невинные души, оставив убийцам на кровати лишь трупы'. Тирелл подошел проверить содеянное и приказал закопать их 'у подножия лестницы, достаточно глубоко под землей, завалив основательной грудой камней'. Узнав о произошедшем, Ричард сказал, что удовлетворен, 'но не разрешил, как я слышал оставить детей погребенными в столь презренном месте (...). Говорят, что священник сэра Роберта Брекенбери откопал тела и тайно перезахоронил в исключительно ему известном уголке. И после его смерти тот уголок найти не сумели'. Все это дело отличалось неправдоподобностью, избытком противоречий и нелепостей. Тирелл долгое время являлся приближенным Ричарда, которого тот в 1482 году произвел в рыцари-знаменосцы и сделал главой кавалерии, тогда как Томас Мор писал, что с королем сэра Джеймса познакомил паж. Брекенбери, осмелься он отказать суверену в требуемой услуге, навлек бы на себя гнев Ричарда, сэр Роберт, напротив, находился в рядах верных сторонников властителя. Да и кто поверит в историю о передаче ключей от Тауэра всего на одну ночь? И в то, что священнику достанет сил лично в течение ночи выкопать два тела, только что погребенных и затем перевезти их и осуществить повторное погребение в другом месте? В то, что никто не испугался произошедшего ночью преступления, когда три подозрительных субъекта оказались в Тауэре сами по себе, а на следующее утро оттуда исчезли принцы?
   И здесь неправдоподобные детали не прекращаются. Откуда Томас Мор взял использованные им сведения? Из предполагаемой исповеди самого Джеймса Тирелла! Последний, действительно, продолжил восхождение по служебной лестнице при Генри VII, но в 1501 году он попал под суд и был осужден на смерть за участие в заговоре. 'Совершенно правдиво и хорошо известно', - пишет Мор, - 'что в период, когда сэр Джеймс Тирелл пребывал в Тауэре за совершенную против Генри VII измену, и он, и Дингтон подверглись допросу и признались в убийстве уже описанным нами образом, тем не менее, ничего не смогли сказать о месте, куда перенесли тела'. Это подняло новую волну вопросов. Почему Генри VII не распространил по королевству текст предполагаемого признания? Подобный шаг оказался бы лучшим способом заставить угаснуть слухи, согласно которым оба принца продолжали оставаться в живых. Начиная с первой минуты его правления самозванцы принялись выдавать себя за Эдварда или за Ричарда, герцога Йорка, опровергая тем законность Генри. Почему он не приказал устроить раскопки по всему периметру Тауэра с целью обнаружить тела и продемонстрировать официальное доказательство своих прав? Почему Джон Дигтон не заявил о себе ни в одном из документов? Все сильнее кажется, что Томас Мор построил рассказ, отталкиваясь от разговоров и обрывков слухов, долетающих из разных уголков, особенно со стороны Джона Мортона, одного из участников заговора Бэкингема. Мор получал у него образование и обрисовал чрезвычайно лестно общий портрет епископа.
   Кроме того, еще одна деталь ставит версию Томаса Мора под сомнение. В 1517-1518 года, 5 лет спустя после издания 'Ричарда III' сэра Томаса, свою 'Историю Англии' написал Полидор Вергилий. В качестве официального монаршего историка, он имел доступ ко всем государственным документам и самым надежным источникам. Итак, версия Полидора Вергилия совсем не совпадала с выдвинутой Мором. Согласно ему, Генри VII просто сказал, что Тирелл признался в убийстве. На сем эпизод завершался. Его не расцвечивали подробности, как, к примеру, 'нельзя знать с точностью, каким образом обрекли на смерть этих двух детей'. На указанную тему ходили самые причудливые басни. В 1529 году зять Томаса Мора в произведении 'Прошлое людей, летописи различных королевств и особенно Королевства Англии' рассказывает, - принцы, до того как их вытащили и убили, укрылись под кроватью. Потом он меняет мнение: мальчики спрятались в сундуке, где их и заперли, после чего погрузили его в Темзу. Эту историю в 1548 году повторит Эдвард Холл. Роберт Пинсон поделится точной датой убийства в 'Великой хартии вольностей со статутами 1508 года': 22 июня 1483 года, за 2 недели до коронации Ричарда III. Все вышесказанное - плод деятельности чистого воображения.
   Пришлось дожидаться 1674 года, чтобы обнаружить, наконец, точные подробности. На протяжение нескольких лет предпринимались работы по восстановлению лондонского Тауэра. Особенное внимание уделили снесению башенки, прилепившейся к южной стороне центральной - Белой - башни. В ней была устроена лестница, ведущая к часовне Святого Иоанна. В июле 1674 года рабочие выкопали под фундаментом описанной башенки, на глубине 3 метров, деревянный сундук с двумя лежащими внутри детскими скелетами. Безымянный свидетель заявлял: 'Сегодня я видел рабочих, вынимавших из-под лестницы Белой башни скелеты двух принцев, предательски убитых Ричардом III. Это были косточки мальчиков, лет 10-ти, вокруг которых лежали кусочки обивки и бархата'. Костяки, разрушенные инструментами рабочих, поместили в каменный саркофаг и стали демонстрировать, посреди развалин, заинтересованной общественности. Кто-то из посетителей этим пользовался, унося крохотные кусочки как реликвию, поэтому служители замещали утраченное костями 'уток, петухов, куриц, кроликов, овец, свиней и крупного рогатого скота', что покажет исследование их королевскими врачами. Произведя сортировку, скелеты поместили под крышу Тауэра, а в 1678 году - переложили в созданную Кристофером Реном величественную урну в Вестминстерском аббатстве, где те покоятся вплоть до настоящего времени. В 1933 году останки отдали для научного изучения доктору Лоуренсу Таннеру и профессору Уильяму Райту. Выводы, с учетом допустимого предела минимальной неуверенности, вытекающей из доступных эпохе методов, являются следующими: речь идет о двух юных подростках мужского пола и хрупкого телосложения, в возрасте от 12 до 13 лет относительно старшего, и между 9 и 11 годами - относительно младшего. Мальчики приходились друг другу близкими родственниками и жили почти 5 столетий тому назад. Обрывки бархата показывают, насколько изысканную и дорогую ткань они носили. Одежда была сшита в Италии, в XIV веке, и использовалась при английском дворе. Сомнений не допускалось - перед исследователями лежали останки Эдварда V и его брата Ричарда, герцога Йорка. О ком еще могла идти речь? Не каждый день у подножия лестницы Белой башни погребают 2 трупа подростков! На протяжение всей истории Тауэра не обнаруживается другого подозрительного исчезновения пары подростков соответственно 13 и 11 лет. Добавим сюда, что анализ зубов старшего ребенка показал крайне серьезное заболевание по типу остеомиелита, должного вызывать хроническую сильную назойливую боль, часто сопровождающуюся подавленным настроением и непреодолимой усталостью. Это в точности совпадает со свидетельством Манчини, слышавшего признания врача Эдварда, доктора Джона Аргентайна. Согласно словам последнего, Эдвард испытывал такую угнетенность, что перестал умываться и заботиться о себе, - 'он считал, смерть уже близко'.
   Место обнаружения тел придало определенную правдоподобность рассказу Томаса Мора, ведь в соответствии с его трудом, Ричард велел закопать племянников 'у подножия лестницы, достаточно глубоко под землей'. Наконец, оно опровергло историю о священнике, переместившем трупы. Мор, по всей видимости, смешал множество необоснованных слухов с достоверными свидетельствами.
  
   Неразрешенные вопросы: с трудом раскрываемая тайна
  
   Что, напротив, представляется ясным, это то, что у Ричарда III существовал прекрасный повод для убийства обоих его племянников. Некоторые историки, правда, очень редкие, продолжают оспаривать данное утверждение. Особенно отличаются в спорах члены весьма почтенного Рикардианского общества, собравшего в своих рядах защитников памяти суверена. Действительно, большая часть вопросов остается без ответов. Первый из них - самый простой: зачем Ричарду понадобилось убивать племянников? Потому как он не мог поступить иначе. Содержать в темнице низложенного монарха, значило подвергать себя угрозе постоянных заговоров его сторонников, стремящихся восстановить того на троне. Все предыдущие случаи оканчивались именно так: и Эдвард II, и Ричард II, и Генри считались умерщвленными в тюрьме. Добравшись до такой стадии, Ричард III, с точки зрения потомков, не имел иного решения, тем более, что Эдвард V был чрезвычайно юн, и угроза могла превратиться в постоянную на срок порядка десятка лет. И потом, его брату следовало наследовать Эдварду, поэтому даже не обсуждалось исчезновение и этого мальчика. Если смотреть на 'законный' порядок наследования, то существовало и третье лицо, чьи права опережали права Ричарда, и кто мог оказаться опасен: это еще один племянник суверена - Эдвард, граф Уорик, 8-летний сын Джорджа герцога Кларенса. Почему и его не убили вместе с двоюродными братьями? Называют 2 причины. С одной стороны, отец мальчика, герцог Кларенс, утратил все принадлежащие ему права, добившись приговора и казни, согласно Акту о лишении гражданских и имущественных прав. С другой стороны, Ричард III приказал воспитывать ребенка в Шериф Хаттоне, а после смерти родного сына размышлял о возможности сделать его своим наследником.
   Следующий вопрос посложнее. Как так произошло, что Ричард никогда не отрицал, ни официально, ни в личных беседах, совершения убийства племянников? Насколько нам известно, вопреки враждебным слухам, он ни разу не поднимал данный вопрос. Говорит ли это о признании или об отрицании? В действительности, еще тогда, у Ричарда почти не существовало выбора. Если бы он стал отрицать убийство, его бы попросили продемонстрировать народу двух принцев, и это только всколыхнуло бы волнения. Если бы король подтвердил преступление, то подарил бы противникам опасное оружие. Храня молчание, Ричард поддерживал в населении сомнения и мог надеяться, - со временем споры угаснут. Согласно Полидору Вергилию, полезным было бы даже позволить слухам распространяться без какого-либо ответа на них. Ричард, говорил историк, 'положа руку на сердце, и не скрывал убийства, но на исходе нескольких дней пропустил разговоры о совершившимся преступлении просачиваться за границу, дабы теперь, когда от Эдварда не осталось в живых никого из наследников мужского пола, народ принял бы его своим владыкой'.
   Третий вопрос: почему враги Ричарда равно вели себя чрезвычайно осторожно относительно речей об убийстве, ведь это могло бы обратиться в мощнейший аргумент, чтобы представить его кровожадным тираном? Общий ответ в том, что, прежде всего, заинтересованность в исчезновении принцев имелась у большинства, ибо открывала самым честолюбивым море возможностей. Кроме того, у каждого существовали личные постыдные мотивы не прикасаться к проблеме.
   Лишь у одного человека была причина для негодования без оглядки на дополнительные доводы - у матери детей, Елизаветы Вудвилл. Тем не менее, она никогда не выразила не малейшего намека на откровенное обвинение в адрес Ричарда, помимо прочего, уже успевшего приказать казнить другого ее сына, рожденного от первого брака, сэра Ричарда Грея, как и ее брата, графа Риверса. Разумеется, Елизавета проливала слезы, узнав о возможном послании мальчиков на смерть, пока она влачила долгие дни в Вестминстерском аббатстве, но в 1484 году молодая женщина свершившийся факт приняла и с хладнокровной прагматичностью позволила дочерям появиться при дворе, потребовав даже у их изгнанного брата, маркиза Дорсета, оставить дело Генри Тюдора. Подобный поворот вводил в заблуждение, но некоторые историки полагали, что видят в нем доказательство осведомленности Елизаветы о так и не состоявшемся убийстве ее детей. Вероятно, речь могла идти больше о реакции женщины, предоставившей на протяжение своей жизни множество примеров безграничного честолюбия и прагматизма, не обремененного угрызениями совести. Это стоило Елизавете крайней степени нелюбви народа. В описываемый период, как мы увидим, возникли пересуды и о возможном проекте брака между ее дочерью, Елизаветой, и недавно овдовевшим Ричардом III. Не этим ли объясняется тайная надежда вдовствующей и низложенной королевы вернуться на первые роли в качестве тещи суверена, пусть он и являлся убийцей ее детей? Не будем забывать, что мы вступаем в эпоху Возрождения, когда нравственные ценности потерпели крах на всех уровнях, а умы, в течение 30 лет гражданской войны, привыкли к разного рода преступлениям.
   Другая обуреваемая честолюбием и не отягченная угрызениями совести женщина также сохраняла полное молчание относительно вероятности убийства принцев. Мы говорим о Маргарите Бофор, матери Генри Тюдора. Для леди Стенли исчезновение сыновей Эдварда IV оказалось доброй вестью, увеличившей возможности ее собственного чада стать королем. Что до последнего, его позиция была довольно ясна. Несмотря на то, что Генри являлся основным противником Ричарда III, что он сразится с королем при Босуорте, после чего наречется Генри VII, молодой человек продемонстрирует сильнейшую осторожность относительно двойного убийства в Тауэре. Хотя мог бы воспользоваться им, дабы очернить образ соперника, лишив его доверия в глазах общественного мнения. Напротив, Генри сохранит молчание. И даже в официальном Акте о лишении гражданских и имущественных прав, одобренном Парламентом в начале своего правления, то есть в конце 1485 года, вынесет против Ричарда III обвинение, состоящее в 'великих, противоестественных и злонамеренных клятвопреступлениях, убийствах и тяжелых проступках, в пролитии крови детей и многочисленных злодеяниях, в омерзительных оскорблениях и в гнусностях против Господа и людей...' Использование приведенной туманной формулы - 'пролития крови детей' - без дополнительных уточнений удивило историков. Профессор Эрнест Фрейзер Джейкоб изумился тому, что 'Генри никогда не заявлял о прямых обвинениях, хотя мог добиться открытых признаний своих современников, подобных Тиреллу и Аргентайну'. Его недостаток пыла в поиске трупов не менее удивителен. Генри Тюдор осознавал, - после Босуорта он стал главным заинтересованным лицом в исчезновении принцев, что открывало ему дорогу к трону. Причем, до такой степени, что кое-кто был способен счесть его автором случившегося, пусть это и не выдержало бы серьезной критики, особенно, учитывая возраст подростков, чьи скелеты обнаружили. Просто Генри не желал оживлять данную мрачную историю, которая могла стать затруднительной как для него, так и для некоторых других.
   Существовал еще один персонаж, кому смерть принцев оказалась бы на руку, переживи он мальчиков. Это герцог Бэкингем, также рассматриваемый кругом лиц в роли вероятного заказчика преступления. Честно говоря, данное предположение стоит исследовать внимательнее. О нем задумываются уже с XV столетия. В рукописи на латыни из Бодлианской библиотеки Оксфорда можно прочесть, что Ричард, прежде чем отдать приказ об умерщвлении принцев, 'как говорят, сначала совещался с герцогом Бэкингемом'. Дневник безымянного лондонца утверждает, - 'в этом году король Эдвард V, ранее принц Уэльский, и Ричард Йорк, его брат, - сыновья короля Эдварда IV, оказались обречены на смерть в стенах Тауэра по совету герцога Бэкингема'. Аналогичное заявление располагается в голландской рукописи - в Божественной Хронике, - что демонстрирует, как это мнение успело проникнуть за границу. Впрочем, де Коммин, обращая обвинения к Ричарду, упоминает о 'герцоге Бэкингеме, велевшем убить двух детей', а Жан Молине в своей 'Хронике', составленной в начале XVI века, сообщает, - 'в тот день, когда были убиты сыновья Эдварда, в Тауэре появился герцог Бэкингем, коего полагают предательски покусившимся на мальчиков, дабы утвердить его притязания на корону'.
  Все это отчасти легковесно, однако указывает на восприятие и передачу приведенной версии, а историки обнаруживают новые улики, ее укрепляющие. Стоит начать с монарших честолюбивых замыслов Бэкингема, ведущего происхождение от младшего сына Эдварда III, Томаса Вудстока. Генри Стаффорд стремился к короне 'всеми возможными средствами', - как писал Полидор Вергилий. Далее, именно герцог на старте мятежа первым выдвинул против Ричарда это обвинение: каким образом мог он находиться в курсе случившегося? В переполненной негодованием приписке Ричарда III под посланием к канцлеру суверен называет Бэкингема 'самым подлым из живших на свете изменников', что способно служить намеком на совершенное преступление. Сразу после задержания Генри Стаффорд умолял о встрече с Ричардом: не для того ли, чтобы облегчить свою совесть? О том же строят предположения Фабиан и Вергилий. Виновность Бэкингема равно делает понятными как примирение с Ричардом Елизаветы, так и молчание о деле Генри VII, не сумевшего бы обеспечить доказательства против предшественника-монарха. Что до последнего, как написал его биограф, Пол Мюррей Кендалл, у Ричарда 'целью было заставить забыть, и потом принять исчезновение принцев. Объявить об их гибели являлось равносильным напоминанию подданным о мрачных обстоятельствах своего захвата трона и возрождению стольких сомнений против себя, сколько не удалось бы привести свидетельств виновности герцога'. Историк делает вывод, - 'Бэкингем представляется более правдоподобным убийцей принцев, нежели Ричард', допуская, что 'имеющиеся в наличии доказательства не позволяют дать определенный ответ'. Таково же мнение и второго прославленного историка, профессора Эрнеста Фрейзера Джейкоба, для которого бунт Генри Стаффорда против Ричарда 'без сомнения был вызван убежденностью, что он поставил на плохого скакуна'. Что выдвинутое против суверена обвинение предназначалось дабы 'увеличить ярость и негодование тех, кого он намеревался повести против Ричарда III'. В конце концов, ничего довольно основательного не дает усомниться, из-за отсутствия новых подробностей, в широко распространенной среди специалистов точке зрения. Они полагают, что Ричард III, спустя совсем малую долю времени после коронации, отдал приказ об убийстве принцев. Детали расправы, конечно, никогда не станут известны, но желание скрыть совершенное преступление наличествует, его демонстрирует выкапывание ямы, глубиной в 3 метра, для захоронения тел, а подобную работу легкой не назовешь.
  
   Ричард и Макиавелли: практика и теория политического реализма
  
   Согласно Большой летописи Лондона: 'Когда известие об этом ненавистном событии распространилось по государству, сердца людей охватила такая боль, что они, позабыв о всяком страхе, принялись повсюду плакать, когда же для слез уже не осталось сил, стали восклицать: 'Существует ли человек, равно враждебный Господу, святости и религии, как и народу, который не остановился бы перед ужасом от столь гнусного преступления?'' Новость о двойном убийстве подняла бы волну общего возмущения. Действительно? Кажется, что, наоборот, реакция населения оказалась бы на удивление сдержанной, вопреки предполагаемому условными размышлениями летописи. Европейские дворы, совершенно точно, не были бы поражены: убийство на почве политики в течение столетия превратилось в повседневную практику, как это случилось во Франции с убийствами сначала герцога Орлеанского, а затем - герцога Бургундского - Жана Бесстрашного, или в Италии, где во Флоренции знали о целом ряде кровавых заговоров, пик которых пришелся на убийство Джулиано Медичи в 1478 году в переполненном соборе. Сами Папы Римские вряд ли бы испытали волнение: мы говорим об эпохе Борджиа и уже видели, что Сикст IV, Франческо делла Ровере, даже не заметил произошедшего. На полуострове закалывали и отравляли, не зная меры. Вопрос об отлучении от Цнркви Ричарда III никогда не поднимался. Кардинал Буршье, архиепископ Кентербери, также хранил молчание: он помазал на царство Ричарда, а потом Генри совершенно одинаково, без видимых душевных волнений.
  Духовенство бровью не повело, а общественное мнение, пресыщенное повторяющимися убийствами на протяжение войн Алой и Белой розы, тем более выразило безразличие. Да, убийство детей породило бы осуждение серьезнее, чем убийство взрослых, и библейский эпизод с избиением невинных младенцев уже всплыл в средневековых умах, но контекст постоянного насилия политической жизни конца XV века притупил нравственное сознание.
   'Ведь совесть - слово, созданное трусом,
   Чтоб сильных напугать и остеречь', - скажет сам Ричард III в трагедии-хронике Шекспира.
   Кроме того, как мы уже видели, нам приходиться входить в период преобразований нравственных и политических ценностей, нормы которых скоро продемонстрирует Макиавелли. 'Государь' был издан в 1513 году, тогда же, когда Томас Мор написал 'Ричарда III'. Тут нет совпадения - исключительно дополнение. В определенном смысле, жизнь Ричарда III являлась воплощением на практике предписаний, теоретически перечисленных Макиавелли и дополненных 'Рассуждениями о первой декаде Тита Ливия' между 1513 и 1517 годами. Просто практика опередила теорию. Ричард не был знаком с трудом флорентинца, родившегося 17 годами позднее его - в 1469 году, в далекой Италии. Наконец, что любопытнее, Макиавелли никогда не делал ни малейшего намека на англичанина, чье поприще стало идеальным воспроизведением его теории. Хотя и в Италии у него имелось в распоряжении достаточно примеров. Остается лишь поразительное и откровенное подобие между теорией, выдвинутой одним, и практикой, осуществившейся другим.
   1483 год завершился, тем не менее, для Ричарда III скорее благоприятно. Он оказался чрезвычайно плодовит на потрясения, в результате которых друг друга сменили три короля: Эдвард IV, Эдвард V и Ричард III. Последний стал доказательством замечательного предназначения. В течение нескольких месяцев герцог Глостер, кем он был, добился низложения Эдварда V, устранил с пути самых опасных противников и завладел короной, поспособствовав исчезновению племянников. Ричард усмирил заговор Бэкингема и вынудил признать свою кандидатуру как европейских суверенов, так и английское общественное мнение, алчущее сильной власти. К 31 году король мог предвосхищать для себя долгое и мирное правление.
   Как бы то ни было, победоносное продвижение по направлению к трону ознаменовалось множеством жертв. Начиная с мгновения, когда Ричарда объявили Защитником государства и до мгновения, когда он присвоил себе бразды власти, монарх парадоксальным образом лишился управления своей судьбой. Суверен попал в безжалостное переплетение шестеренок, совершивших поворот к новым насильственным действиям. Приходилось все дальше заходить в применении силы и совершении преступлений под угрозой самому оказаться разбитым лично запущенной адской машиной. Став королем через переворот и двойное убийство, Ричард столкнулся со знаменитой дилеммой, описанной Макиавелли в 'Государе': быть любимым или быть внушающим страх? Бесспорно, Ричард III предпочитал быть любимым, что подтвержают его великодушные поступки, пожалования, вознаграждения, благочестие, настаивание на справедливости, чистоте и добродетели. Но здесь не принималась во внимание человеческая природа, которую вела вперед борьба за выживание, а не альтруизм. Ричард наглядно воплощал в себе знаменитые слова со страниц Макиавелли, пессимиста, и оттого реалиста.
  'По этому поводу может возникнуть спор, что лучше: чтобы государя любили или чтобы его боялись. Говорят что лучше всего, когда боятся и любят одновременно; однако любовь плохо уживается со страхом, поэтому если уж приходится выбирать, то надежнее выбрать страх. Ибо о людях в целом можно сказать, что они неблагодарны и непостоянны, склонны к лицемерию и обману,
  что их отпугивает опасность и влечет нажива: пока ты делаешь добро, они твои всей душой, обещают ничего для тебя не щадить: ни крови, ни жизни, ни детей, ни имущества, но когда у тебя явится в них нужда, они тотчас от тебя отвернуться. И худо придется тому государю, который, доверясь их посулам, не примет никаких мер на случай опасности. Ибо дружбу, которая дается за деньги, а не приобретается величием и благородством души, можно купить, но нельзя удержать, чтобы воспользоваться ею в трудное время. Кроме того, люди
  меньше остерегаются обидеть того, кто внушает им любовь, нежели того, кто внушает им страх, ибо любовь поддерживается благодарностью, которой люди, будучи дурны, могут пренебречь ради своей выгоды, тогда как страх поддерживается угрозой наказания, которой пренебречь невозможно.
   Однако государь должен внушать страх таким образом, чтобы, если не приобрести любви, то хотя бы избежать ненависти, ибо вполне возможно внушить страх без ненависти'.
   Ричард III, который стремился, чтобы его любили, противился внушать страх. Но каждый шаг, уводивший его все дальше к власти, совершался именно через внушение страха и направлял ниже и ниже по лестнице. 'Я спускаюсь, спускаюсь и никогда не остановлюсь', - мог бы он сказать, подобно Эрнани. 1484 год станет для Ричарда годом дилеммы, описанной Макиавелли.
  
  Глава 12.
  
  1484 год. Дилемма Ричарда: заставить себя любить или бояться?
  
   Начало 1484 года стало для Ричарда III кратким мигом отдохновения на фронте восстаний, внутренних заговоров и внешних угроз, позволившим ему созвать свой первый и последний Парламент, заседавший с 23 января до 20 февраля. Первоначально запланированный на 6 ноября 1483 года он должен был оказаться перенесен на поздний период в связи с мятежом Бэкингема и его союзников. Событие обладало достаточной важностью, ибо придавало правлению видимость законности, которой тому не хватало. Одобрение Парламента оказалось необходимо для ратификации решений о лишении гражданских и имущественных прав, о конфискациях, о назначениях, о перераспределениях и вознаграждениях, но равно и о придании официального статуса королевскому титулу Ричарда, об узаконении его в экономической, судебной и политической областях.
  
   Парламент в январе-феврале 1484 года: легитимизация власти
  
  Заседание открылось 23 января речью канцлера Джона Расселла. С 1480 года он исполнял обязанности епископа Линкольна и сейчас находился в преклонном возрасте. Томас Мор описывал его как 'человека доброго и мудрого, весьма опытного и, разумеется, одного из самых культурных среди известных Англии в его эпоху'. Но особенно ярко проявились у Расселла качества оппортуниста, служащего всем удачливым суверенам - Ланкастерам, Йоркам, а совсем скоро и Тюдорам, не сильно печалясь об их предшественниках: Генри VI, Эдварду IV, снова Генри VI, снова Эдварду IV, Эдварду V, Ричарду III и Генри VII. Вступительная речь канцлера может стать прекрасной демонстрацией его способности приспосабливаться: Джон Расселл воспроизвел текст, приготовленный им еще в 1483 году для чтения на заседании Парламента, созываемого Эдвардом V, так никогда и не состоявшемся. По этой причине документ и использовали в 1484 году на заседании Парламента, созванного Ричардом III, с легкими изменениями обстоятельств и сменой некоторых имен.
  В первой версии Англия являлась островом, безопасность которого обеспечивалась знатью, чья защита отличалась большей надежностью, чем непостоянство 'рек' (Риверсов). Здесь стоит отметить игру слов и намек на сэра Энтони, графа Риверса, недавно казненного. Во второй версии она превратилась в тело, чье здоровое функционирование только что было нарушено лицом, 'ранее казавшимся истинным и выдающимся членом этого тела', иначе говоря - герцогом Бэкингемом, также накануне казненным. Разворачивая классический образ человеческого тела в качестве сравнения с телом политическим, головой которого служит суверен, а внутренностями - двор и Королевский Совет, куда входят Палата лордов и Палата общин, Джон Расселл призывает к единению и сотрудничеству разнообразного порядка. Равно он прибегает и к иной аллегории, абсолютно искусственной: к евангельской притче о женщине, потерявшей одну из принадлежащих ей десяти серебряных монет (драхм) и разжегшей огонь в лампе, дабы сверху донизу осветить дом и найти монету (драхму). Когда она нашла монету, то устроила праздник с соседями (Лука, 15, 8). 'И эта одна монета, десятая, оказалась утрачена политическим телом Англии. Чтобы устроить ее поиски и найти, следует прибегнуть к трудолюбию и заботливой осмотрительности короля, а также духовных и мирских владык', то есть к их сотрудничеству и доброму согласию. И 'когда обнаружится десятая монета (драхма), наше политическое тело обретет нерушимую славу'.
   После этого чудесного упражнения в пустой риторике, обычной для долгих официальных речей, таких как нынешняя, Палата общин избрала для себя спикера (выразителя), иными словами, председателя: Уильяма Кэтсби, одного из приближенных монарха. Для Ричарда этот Парламент должен был стать, прежде всего, средством упрочить связи между собой и английским народом. Но ради их упрочнения требовалось подбодрить и успокоить в тревогах, удовлетворить устремления, исправить ошибки всеми известными способами, в том числе, при необходимости демагогическими. Теми способами, которые, будучи озвучены представителями горожан, рыцарства, духовных и мирских владык и одобрены королем, скрепят единство между троном и страной. Особенно следовало громко и твердо объявить, без единой двусмысленности, о законности нынешнего суверена. Первой заботой захватчика короны является доказать, что он - не захватчик.
   Ричард III знал о сомнении в общественном мнении, и это доказывает вступление к Акту под названием 'О королевском титуле', которым Парламент официально оправдывал захват власти новым сувереном. 'Различные сомнения, вопросы и двусмысленности, поднимаемые и порожденные в умах разных лиц', согласно тексту, нуждаются в повторном подтверждении прав Ричарда. Парламент напоминал, - ходатайство, представленное герцогу Глостеру в июне 1483 года, одобряло наименование незаконнорожденными детей Эдварда IV в связи с его обещанием жениться, данным Элеоноре Батлер. И этот документ был подписан 'от имени 3 сословий нашего королевства Англии, то есть от имени владык духовных и светских, а также от имени представителей Палаты общин (...) и от имени других вельмож и влиятельных лиц из простого народа в значительном количестве'. Поэтому не существовало никакой причины сомневаться в законности правящего монарха. 'Тем не менее, вопреки всему, учитывая что большая часть населения недостаточно образована в области законов и обычаев страны, что способно затемнить истину и право, и что они не слишком ясно известны всему народу, отчего ставятся под сомнение и вопросы', Парламент, ради 'успокоения умов, ликвидации всякой возможности сомнения и мятежных речей', утверждает 'с верой и твердостью', - Ричард - 'истинный и непреложный король Английского государства - и по праву кровного родства и наследования, и по праву законного избрания, посвящения и коронования'. Его сын, Эдвард, принц Уэльский, является законным наследником отца, которому знать, рыцари и дворяне монаршего дома должны принести присягу в верности.
   Подобная настойчивость на законности титула Ричарда III могла уже сама по себе оказаться подозрительной. Желая доказать слишком многое, шли на риск разворошить сомнения. Поэтому акт 'О королевском титуле' не стали помещать во главе принятых Парламентом решений. Он словно невольно проскользнул после вопросов о налогах, будто бы показывая, - вопрос улажен, хотя все перечисляемые доводы доказывали обратное.
  
   Наказание предателей
  
   Парламент также обратил внимание на урегулирование проблем, вызванных мятежом герцога Бэкингема. Имели место около десятка казней, к делу привлекли порядка сотни лиц. Парламент пополнил папку, связанную с бунтом новым актом о лишении гражданских и имущественных прав, в котором соединялись и меры подавления, и меры снисхождения. Результат не всегда был ясен в силу того, что меры по прощению оказывались согласованы после пары определенных обвинений и уже осуществленных сувереном конфискаций. Из 103 имен, процитированных в Акте о лишении гражданских и имущественных прав, 28 имен касались восстаний в Кенте и Суррее, куда входило и упоминание о Джоне Фогге. 14 имен относились к Беркширу, и здесь говорилось о сэре Уильяме Норрисе и о сэре Уильяме Стоноре. 33 имени происходило из Уилтшира, в том числе и сэр Джон Чейни. 18 имен было из Дорсета, среди них маркиз и члены семьи Кортни. Сначала конфискацию своих владений пришлось наблюдать епископам, таким как епископы Или, Солсбери и Эксетера. Кройлендская летопись с ужасом отмечала: 'Состоялось столько осуждений и приговоров лордов, знати, влиятельных людей и простонародья, что подобное можно было отыскать исключительно во времена триумвирата Октавиана, Антония и Лепида'. Сравнение с волной проскрипций, имевшей место в течение гражданской войны в Риме, по меньшей мере, преувеличено. Множество из обвиненных добились прощения, чаще всего в обмен на выплачиваемое семьей серебро. Месяц спустя Ричард добавил еще 8 имен из списка беглецов, укрывшихся в аббатстве Бьюли, к ряду получивших амнистию. Но суверен требовал гарантий в соответствии с системой, уже использовавшейся Эдвардом IV: выплаты ручательства либо родственниками, либо друзьями. 2 тысячи марок, к слову, потребовались для освобождения сэра Ричарда Вудвилла, равно как и Уильяма Беркли. 1 тысяча марок понадобилась в обмен на Томаса Лейкенора. 700 марок - за сэра Уильяма Найвета. Поручительство шло вместе с подписью под согласием находиться дома при наблюдении верного королю человека. Найвет также был обязан уступить 4 из своих владений. В общем счете лишь 6 из 28 человек, воспользовавшихся прощением, вернули себе ранее принадлежавшие имения.
   Что касается Бэкингема, горечь и обида монарха проявились во вступлении к Акту о лишении гражданских и имущественных прав, выдвинутом против Генри Стаффорда, 'ранее, пользовавшегося заметной милостью, дружеским доверием и любовью короля, нашего суверена и господина, какой никакой иной подданный не пользовался от государя и вассального сеньора'. Кажется, словно у Ричарда был только один друг, и этот друг его предал. Отныне король останется совершенно один и никому не сумеет довериться. Другой влиятельный бунтовщик, Генри Тюдор, пребывал вне области досягаемости, однако его матушка, Маргарита Бофор, являвшаяся чем-то вроде краеугольного камня заговора, еще оплатит последствия своих шагов.
  Достигнув 42 лет, вдова Эдмунда Тюдора вышла в 1472 году замуж за лорда Стенли. 'Маргарита, графиня Ричмонд, матушка Генри, графа Ричмонда, основательного мятежника и предателя короля, недавно принимала участие в интриге, заговоре и совершении акта государственной измены против нашего суверена и господина короля Ричарда III путем разнообразных и меняющихся методов, в особенности, отправляя послания, письма и гарантии названному Генри, желая обеспечить ему, воодушевляя своими деяниями, приход к власти в в стране и заставить объявить войну против нашего суверена и господина...', - гласит акт Парламента. Также Маргарита 'снабжала внушительными денежными вкладами как в городе Лондоне, так и в других населенных пунктах королевства тех, кто способствовал бы осуществлению вышеприведенной измены и злонамеренного проекта'. Тут перечислялось больше прегрешений, чем требовалось для приказа о казни и конфискации имущества. Но подобное грозило риском подтолкнуть супруга дамы, Томаса, лорда Стенли, к бунту, но не из-за любви, само собой, а по причине соблюдения личных интересов. Согласно их брачному договору, Стенли получал круглую сумму доходов от владений своей чрезвычайно обеспеченной жены. Если бы владения Маргариты конфисковали, доходы Томаса Стенли испарились бы. Таким образом, Ричард 'из особой милости и в память о свидетельствующих о добре и верности услугах, оказанных вышеозначенным Томасом, лордом Стенли, в прошлом и возможных в будущем по отношению к нашему названному суверену и господину, а также из любви и доверия, к Томасу питаемых, ради его блага откладывает и отказывается от великой кары лишения гражданских и имущественных прав по отношению к указанной графине'. Последняя, однако, выходила из сложного положения не без вреда для себя. Маргарита теряла все свои титулы и имения, причем, вторые передавались в полную собственность ее супругу, что, одновременно, позволяло лишить наследства Генри Тюдора. Леди Бофор становилась абсолютно зависимой от лорда Стенли, обязанного, как уточнял Королевский Совет, 'удалить от жены всех ее слуг и охранять настолько сурово, чтобы та не могла больше отправлять никаких гонцов ни к сыну, ни к друзьям, и не могла предпринимать ничего против монарха'. Стенли увидел, какое возмещение ему достается за счет супруги в благодарность за 'добрые и верные услуги', сводившиеся к неучастию в мятеже, что свидетельствовало о хрупкости власти Ричарда. Король был вынужден полагать - 'тот, кто не против меня, тот за меня', - как заставляет его отмечать Полидор Вергилий. 'Оказалось странно видеть, что Томаса Стенли не внесли в число врагов монарха на основании поступков его жены, Маргариты'.
  Бэкингему отрубили голову, Генри Тюдор находился в изгнании, Маргарита Бофор - под суровым наблюдением. Оставалось решить особенно щекотливую проблему с четвертым бунтовщиком - Елизаветой Вудвилл, вдовой Эдварда IV. 47-летняя дама уже на протяжение 9 месяцев укрывалась со своими 5 дочерьми в убежище Вестминстерского аббатства. Пользующаяся неприкосновенностью, защищенная правом убежища, Елизавета воплощала непрекращающийся вызов в двух шагах от сердцевины власти. Подобному невыносимому положению следовало положить конец. Обе партии были готовы пойти на компромисс. Ричард не мог безгранично мириться с присутствием человека, напоминавшего всем о сомнительности его прав, а Елизавета, после краха мятежа и исчезновения сыновей, больше не имела причин оставаться в темнице. Кроме того, источники ее благосостояния оказались исчерпаны. Парламент недавно уничтожил все статьи на собственность, 'присвоенную когда бы то ни было Елизавете, ранее супруге сэра Джона Грея, рыцаря, и затем заставившей называть себя королевой Англии'. Итак, согласие сумели отыскать. В соответствии с ним 1 марта 1484 года Ричард в изданном заявлении обещал, 'что если дочери дамы Елизаветы Грей, а именно, Елизавета, Сесиль, Анна, Екатерина и Бриджит, выйдут из убежища Вестминстерского аббатства и явятся ко мне, дабы я их направлял, учил и воспитывал, то я позабочусь, чтобы девушки находились в безопасности, не подвергались никаким нападкам ни на тело, ни на личность, подобным насилию или выпадам, противным их воле (...). Наоборот, девушки будут размещены в местах почетных и с хорошей славой (...). Я устрою брак тем из них, кто достигнет соответствующего возраста, со знатными людьми. Каждой пожалую земли и имущество стоимостью в 200 марок'. Обещание звучало великодушно, и оно будет соблюдено, по меньшей мере, в основных положениях. Что до королевы Елизаветы, суверен обещал ей доход в 700 марок, то есть 466 ливров в год, сумму более чем достаточную для обеспечения даме монаршего образа жизни. Елизавета согласилась и 28 января, 8 дней спустя после завершения заседания Парламента, покинула Вестминстерское аббатство со своими 5 дочерьми. Не известно, где точно Елизавета уединилась, вероятно, в монастыре, где прожила вплоть до 1492 года, 'с терпением и достойно восхищения снося все испытания', - как уверял исповедник бывшей королевы, Джон Фишер. Эта дама, честолюбивая и реалистичная до цинизма, приняла свершившееся и встала в ряды победителя, несмотря на то, что последнего считали убийцей двух ее сыновей и ответственным за казнь третьего. Она даже отправила послание следующему своему отпрыску, Томасу, маркизу Дорсету, тогда пребывавшему с Генри Тюдором в Париже, требуя от него оставить лагерь претендента на трон и стать союзником Ричарда. И действительно, Томас бежал и попытался добраться до Кале, но оказался схвачен людьми Генри Тюдора и заключен под стражу.
  
   Налоговые, судебные и экономические преобразования Парламента
  
   Сдача позиций Елизаветой и ее дочерями обратилась для Ричарда основательным облегчением. В январе-феврале 1484 года он вынудил Парламент принять примирительные меры и оказать милости, предназначенные для увеличения любви к нему как среди знати и горожан, так и среди простого народа. Впервые в истории страны эти акты Парламента были изданы на английском языке, дабы обеспечить их максимальное распространение среди населения. Особенно оценены оказались налоговые меры. В противовес привычной практике, Ричард не потребовал поднятия ни одной из податей, хотя финансовое положение отличалось драматичностью. Более того, акт устранил институт обращения к вынужденным подаркам и закладам, к знакам 'благосклонности', назвав те 'новейшими изобретениями, незаконными и основанными на чрезмерном вожделении, что против закона государства (...), путем которых определенное число лет подданные и общинники страны, вопреки своим воле и свободе, выплачивали огромные суммы денег, приводящие их почти к разорению'. Подобное, продолжает текст, серьезно тянуло народ к 'жизни в великой нищете и беде', не позволяя более платить взносы на нужды благочестия. Поэтому, 'с настоящего времени подданные не будут подвержены такому грузу, вымогательству или обложению, называемым 'благосклонностью', как и любому другому долгу, с ним схожему'. Далее, Ричард отказался от осуществления права на опеку младших членов семей в герцогстве Ланкастерском, что позволило бы ему прежде получать доходы от сеньорий на протяжение длительного времени. Он уточнил, что принял данное решение, потому что 'больше радеет об общем благе королевства и подданных, чем о личной выгоде'. Другие статьи запрещали практику 'личных и неизвестных инфеодаций', состоящую в продаже земли или владений без оповещения всех владельцев, которые имеют право на выставленную на поток собственность. Жертвы подобных поступков имели право требовать справедливости в течение 5 лет. Вышеописанные решения служили ответом на ходатайства, направленные подданными короля в Парламент. Некоторые из них имели целью возместить ущерб оставшимся верными монарху на протяжение восстания. Таким образом, земли получили сэр Джеймс Тирелл и виконт Ловелл, а все меры по лишению гражданских и имущественных прав и по конфискации имущества против семейства Перси оказались отменены. Удовлетворены были даже самые незначительные просьбы, такие, например, как право жителей Кройленда на область Фенских болот, на севере Кембриджшира, и на право разводить лебедей, 'из чего местные обитатели извлекали часть своих доходов', но что отняли у них заседания предыдущего Парламента.
   Принятием вышеприведенных решений Ричард стремился показаться надежным защитником справедливости. Целых три статуса были одобрены, чтобы устранить в этой области злоупотребления. Первый касался злоупотреблений в практике тюремного заключения 'из-за подозрения в государственной измене, иногда в злом умысле и столь же редко из-за смутного подозрения' и отказа в освобождении на поруки. С настоящего времени стало возможно в подобных случаях обращаться к мировому судье. Второй запрещал хранителям сеньорий вмешиваться в споры, возникшие вне области ярмарок и рынков. Третий относился к составу присяжных заседателей на судебном процессе. Этот 'Акт о выборе подходящих судей' заявлял, - 'ежедневно случается, что в присяжные заседатели назначают лиц бедных или не имеющих способностей, чтобы оказывать на них давление или повлиять. Поэтому теперь будет запрещено выбирать в присяжные заседатели, тех, кто не относится к числу собственников имущества, стоимостью 20 шиллингов в год и кто не отличается 'добрым нравом и хорошей славой''. Шерифы, пренебрегшие рекомендуемым правилом, обязаны выплатить штраф в 40 шиллингов, а постановления, вынесенные таковым судом присяжных, подлежат отмене. Описанные преобразования, хорошо принятые простым народом, оказались, однако, опасными для Ричарда, ведь они ограничивали свободные действия (или произвол) сеньоров. Сильные мира сего усматривали тут покушение на их полномочия, отчего все меньше были склонны поддерживать короля при вероятности возникновения новых мятежей. Ричард на собственном примере осознал, что использование власти - это применение таланта канатоходца, где нельзя одержать победу без связи с сопутствующей в данную минуту силой.
  Вместо того, чтобы примириться с милостями по отношению к баронам королевства, Ричард сумел обеспечить себе поддержку деловых кругов, говоря по-современному, изготовителей и торговцев благами, сыграв, тем самым, на политике протекционизма и ксенофобии. Именно в этом заключался хорошо известный рецепт народной любви, использующийся во все эпохи. Парламенту, и правда, придется принять 5 статутов, целью которых было защитить английских предпринимателей от чужеземной конкуренции, осудить продажу продуктов плохого качества и ухудшение положения с нехваткой работы. Из многочисленных дорогих продуктов к ввозу запрещались такие, как ножницы, гвозди, колокола, стекла, кожаные кошельки и шелк в кружевах. Установление правил заметно ужесточилось, затронув, например, объем бочек с мальвазией, который должен был достигать 126 галлонов (около 4,5 литров), и качество деревянных луков, стратегического оружия, принесшего славу английской армии в Столетней войне, чье значение стало падать пропорционально усовершенствованию артиллерии.
   Статуты метили главным образом в итальянских торговцев. Тем запрещалось ввозить и продавать в Англии изготовленное на Родине оптом, а не в розницу. Итальянцам предписывалось тратить деньги, вырученные от продаж в Англии, на приобретение английских же товаров и делать это не позднее 8 месяцев после совершения выгодной сделки. Им нельзя было создавать на берегах Туманного Альбиона собственные предприятия или работать там по найму у кого-то, кроме английского хозяина. Единственное исключение составляли изготовление и ввоз книг, не испытавшие никаких ограничений. Однако строгие нормы качества стали требовать от большей части продуктов.
   Подобное покровительственное по сути законодательство, каким бы оторванным от действительности оно не представлялось, получило серьезное одобрение в кругах английских торговцев. Поэтому можно считать, что, по общему счету, постановления Парламента, заседавшего с января по февраль 1484 года, обратились для Ричарда в успех. В течение 27 дней заседаний собрание выполнило значительную работу, укрепившую связи между сувереном и его подданными. Недовольной осталась только высшая знать, но она не посмела выразить свои чувства сразу. Ричарду полюбилась роль монарха-законодателя. Именно тогда он собрал в Вестминстере мировых судей и начал обсуждать с ними вопросы права. Через 2 дня после роспуска Парламента, 22 февраля, суверен написал мировым судьям Уорикшира, требуя у них обратить внимание на запрос некоего Роберта Далби, 'нашего бедного подданного'. Иными словами, Ричард III стремился подражать в Англии Святому Людовику, исправителю ошибок, вершащему правосудие, но не сидя под дубом, а везде, где бы ни довелось появиться. Ричард умножил вмешательства в пользу настоятеля Карлайла, от которого государственная канцелярия ждала 8 ливров, в пользу хранителей Хантингтона, ради укора главного викария Эксетера, для погашения долга в 27 ливров поставщикам герцога Бэкингема, так и оставшихся после мятежа без монетки, дабы оказать помощь жителям Туикенем, дома которых сгорели, ради отправки 46 ливров в аббатство Крейк, что в Норфолке, где сгорела церковь. Также 4 ливра были посланы священнику в благодарность за его расходы в Оксфорде, 500 марок отправили канцлеру герцогства Ланкастер, а секретаря монарха, Джона Кендалла, достигли дары от господина. Список далеко не исчерпан. Предполагается, что желание свершить правосудие, демонстрируемое Ричардом в его заявлениях, не было исключительно целью пропаганды. Суверен пылал искренним, неподдельным стремлением предоставить подданным конкретную помощь, пусть даже они относились к самым скромным слоям населения.
  
   Смерть принца Уэльского: Ричард в поисках наследника, 9 апреля 1484 года
  
   Чуть погодя после роспуска Парламента Ричард отправился в путешествие в центр страны. В процессе этой новой поездки король в середине марта провел несколько дней в Кембридже, где принимал участие в обсуждениях на тему теологии, после чего остановился в Ноттингеме вместе с королевой Анной. Выбор данного города был обусловлен его расположением в центре, - Ричард ожидал высадку Генри Тюдора, но не знал, где конкретно та состоится. Сюда в середине апреля прискакал посланник из Йоркшира, чтобы сообщить суверену о смерти его единственного сына, Эдварда, принца Уэльского, случившейся 9 апреля. Для Ричарда это оказалось сразу и личной драмой, и политической катастрофой. Согласно тексту Кройлендской летописи, родители были раздавлены: 'Узнав о новости в Ноттингеме (...), вы увидели бы и отца, и мать в состоянии, близком к помешательству по причине жестокой печали'. Подобный тип замечания, частый в средневековых летописях, не обязательно являлся стереотипом, ничего не позволяет поставить под сомнение горе Ричарда. Принцу Уэльскому исполнилось около 10 лет. Он родился и воспитывался в Миддлхэме, получение образования мальчиком уже началось, но от содержания его сохранилось очень мало свидетельств: книга Часослова, иллюстрированный экземпляр трактата Вегеция 'Краткое изложения военного дела', пожертвования крупным аббатствам Йоркшира и выезды в экипаже со служащими ему Меткалфом и Пикоком. Нам ничего не известно о личности Эдварда, на развитие которой у ребенка не хватило времени.
   С политической точки зрения данный уход из жизни еще серьезнее ослабил положение Ричарда III, оставшегося без прямого наследника. Разумеется, ему было всего 32 года, а его супруге - 28 лет, но, по всей вероятности, и по неясным причинам, Анна не могла больше иметь детей. Следовательно, требовалось совершить определенное назначение законного наследника из числа ближайших родственников короля. Естественным кандидатом являлся Эдвард, граф Уорик, сын Джорджа, герцога Кларенса, старшего брата Ричарда. В соответствии с логикой событий, его права на корону преобладали даже над правами Ричарда. И на первых порах выбор пал именно на Эдварда. Но он столкнулся с 2 препятствиями. С одной стороны, Кларенс утратил притязания на корону в силу Акта о лишении гражданских и имущественных прав, которому подвергся и который равно лишал их и детей герцога в соответствии с линией наследования. Но Ричард мог отменить одобренный ранее Акт, тем не менее, не имея сил ничего поделать со вторым препятствием. Эдварду было 10 лет, и мальчик страдал от умственного расстройства. Отдать королевство на откуп новому несовершеннолетию безумного монарха значило вернуть его в эпоху катастроф правления Генри VI. Монарх, как бы то ни было, сомневался на протяжение 4 месяцев прежде чем объявить о новом наследнике, Джоне де Ла Поле, графе Линкольне, сыне герцога Саффолка и Елизаветы, старшей сестры Ричарда. Это был уже 4-й из племянников, вставших на его пути. Ричарду приписывается убийство двоих, ликвидация с доски третьего из-за умственной неполноценности, и теперь он оказывается вынужден провозгласить наследником четвертого. Вынужден - это идеальный термин, подходящий, так как в нем отсутствует сердечная радость. Граф Линкольн был молодым человеком, уже женатым, и его права на корону тоже преобладали над правами дядюшки, если брать в расчет женскую линию, ведь Елизавета - матушка графа - приходилась Ричарду старшей сестрой. Это могло зародить некоторые мысли в голове юного графа, прибавив того к списку возможных заговорщиков. Поэтому суверен поставил родственника наследником косвенным образом, назначив его руководителем Совета по делам Севера, что было престижно, но настолько же стягивающим по рукам ногам, сколько почетным.
   Действительно, в конце апреля 1484 года Ричард III предпринял новую поездку на Север. Покинув 27 апреля Ноттингем, он проследовал через Донкастер, Понтефракт, Йорк, Миддлхэм, замок Барнард, Ньюкасл, Дарем, Риво, Скарборо, Шериф Хаттон, затем снова вернулся в Йорк, Понтефракт и Скарборо, по пути раздавая милостыню и льготы. Король пожаловал 12 марок и 6 шиллингов монахам Ричмонда на проведение 1 тысячи служб за упокой души Эдварда IV. Городу Скарборо даровал статус графства, Понтефракту - городка, что гарантировало последнему право выбирать собственного представителя для заседаний в Парламенте. Привилегии также пожаловали Халлу (сейчас Кингстон-апон-Халлу), Беверли, Ньюкаслу и, в особенности, его драгоценному городу Йорку 'в память и благодарность о великом пыле и нежной привязанности, которые мы в своем сердце давно испытываем по отношению к нашим верным и добрым подданным - мэру, шерифам и жителям нашего города Йорка'. Именно там в июле Ричард произвел переустройство герцогского совета, сделав его Советом по делам Севера. Это учреждение увеличило монаршую опеку над приведенными регионами до основательного руководства и владения, сократив независимость местных властителей, таких как графы Нортумберленд и Уэстморленд. Вплоть до описываемого момента герцогским советом по букве указа руководил его сын, Эдвард. Но Эдвард умер, и на место прежнего главы встал новый назначенный наследник, Джон де Ла Поль, граф Линкольн. Теперь навязанные графу Линкольну Ричардом правила не оставляли молодому человеку никакой свободы для движений, и скоро стало понятно, - его назначение осуществилось больше из-за желания надзора, чем из-за оказываемого доверия. Граф де Ла Поль должен был постоянно проживать в крепости Сандал, его решения принимались, проходя одобрение и подпись Королевского Совета, а малейшие подробности повседневности регламентировались. Примером может служить 'время исполнения Божественной мессы, совершения трапезы, отхода ко сну и пробуждения, а также запирания дверей', приуроченное 'к соответствующим часам'. В процессе принятия пищи ключи от дверей находились у казначея, и никто из служителей не мог войти или выйти без его разрешения. Под контроль равно попали доставляемые в цитадель продукты. У каждого имелось предназначеное ему за столом место: за одним столом сидели Линкольн и лорд Морли. За другим - члены Совета по делам Севера. За третьим - дети. Почти невозможно протянуть еще дальше степень недоверия по отношению к назначенному наследнику.
  
   Дьявольский круг заговоров и подавляющих их обузданий, июль-декабрь 1484 года
  
   В действительности Ричард сомневался в каждом, и он был в этом прав. На протяжение лета раскрылись новые клубки интриг. Некий Джеймс Ньюнхэм 'признался в великих изменах, задуманных как им, так и другими', и 6 июля из Скарборо Ричард потребовал в письме у лорда Скроупа и у комиссии из 7 представителей 'собраться, выслушать и рассудить по вопросу о вышеуказанной измене, вынеся приговор и определив наказание виновным в соответствии с нанесенными ими оскорблениями'. Несколькими днями позже он опять повелел лорду Скроупу, мэру Эксетера, осведомиться об измене Ричарда Эджкомба, Джона Ленна и нескольких других, отправлявших деньги, олово и ткань на финансирование и поддержку мятежников в Бретани. Эджкомбу даже удалось, несмотря ни на что, к ним примкнуть.
  К середине июля оказалось раскрыто дело гораздо серьезнее, главными действующими лицами в котором выступили Джон Турбервиль и Уильям Коллингборн. О первом почти ничего не известно, но второй был дворянином из Уилтшира, служившим в доме матушки суверена, Сесиль. Ричард освободил его от обязанностей в июне. Обвинительный акт, выдвинутый против них гласит, - 18 июля в Лондоне Коллингборн 'собрал других изменников и бунтовщиков, придумал и подготовил гибель короля на войне, восстание и распри между монархом и его подданными'. В действительности, в обвинении насчитывалось две части. С одной стороны, Коллингборн вывесил на дверях собора Святого Павла мятежный пасквиль, 'содержащий возмущения, бунтовские речи и призывы к совершению измены (...), дабы подтолкнуть подданных суверена, их прочитавших и осознавших, к восстанию и объявлению войны своему господину королю вопреки присяге на верность и с целью окончательного ниспровержения суверена и короля и подрыва основ английского государства'. Большая летопись приводит две строчки из одного из пасквилей:
  Кот, Мышь, наш верный Ловелл Пес
  Власть в Англии забрали, что Вепрю Бог принес.
   Это могло показаться безобидным. Но на деле намек представлялся чрезвычайно оскорбительным. Каждый был в состоянии понять, что Кот являлся сэром Уильямом Кэтсби, Мышь - сэром Ричардом Рэтклифом, Пес - виконтом Ловеллом, а Вепрь - Ричардом III, чьей эмблемой служил белый вепрь. Автор выдвигал предположение, что суверен находится под влиянием своих советников и действует в качестве марионетки, которой его окружение управляет. Милости, оказываемые трем приближенным, и правда, казались выходящими за рамки. Кэтсби получил земли в Лондоне, в Уорикшире, в Лестершире и в Нортхэмптоншире, приносящие ему в год 273 ливра. Кроме того, он служил управителем или бейлифом аббатства Святой Девы Марии, что в Комбе и в Пегаме, хранителем имения лорда Дадли в Регби, а также пользовался вознаграждениями лорда Стенли за оказываемые тому различные услуги. Рэтклиф являлся канцлером Палаты шахматной доски (министерства финансов), выступающим (спикером) от Парламента и получил земли, приносящие в год 666 фунтов стерлингов, 13 су и 4 денье. Ловелл, разменявший третий десяток, был младшим сыном оруженосца из Камберленда. Он служил дворецким и камергером королевского дома, получая от пожалованных земель годовой доход в 400 ливров, а от ренты, в общей сумме, 64 ливра в год. С точки зрения знати подобные распределения имущества казались скандальными, поэтому она обвиняла суверена в растрате доходов казны в пользу его любимцев, что было совсем не безосновательно. К примеру, герцог Норфолк в феврале 1485 года получит 35 сеньорий и имений, а его сын, в августе 1484 года, годовое содержание размером в 1 100 ливров из доходов герцогства Корнуолл. Такова оказалась цена сохранения верности этих влиятельных господ. И в процитированных пасквилях Ричард обвинялся в проявлении слабости в качестве короля, подчиняющегося приближенным, 'откармливаемым' за счет имущенства государственной казны.
   Второй аспект заговора Коллингборна представлялся еще опаснее. Он обвинялся 'заодно с другими лживыми изменниками суверену в коварно и предательски замысленном и организованном убийстве и ниспровержения суверена и короля и подрыве основ английского государства', отправив некоего Томаса Йета в Бретань, 'для поддержания связи с Генри, называющим себя графом Ричмондом, и с Томасом, прежде маркизом Дорсетом, а также с Джоном Чейни, оруженосцем, и остальными предателями, бунтовщиками и великими врагами господина короля', дабы подготовить их возвращение в Англию 11 октября. В порту Пул Коллингборн ожидал бы соратников 'с населением государства, чтобы совершить восстание и начать войну против монарха'. Более того, 'они потребовали от Джона Чейни поехать к королю Франции и рассказать ему о произошедшем обмане его посланников, рассказать, что король Англии не станет выполнять данных им обещаний и отодвинет войну между ними с зимы до весны, чтобы суметь произвести организацию войск. Равно Чейни следовало посоветовать королю Франции помочь мятежникам'.
   Находившиеся в активном розыске Турбервиль и Коллингборн скоро были задержаны и в ноябре предстали перед судом в Зале Гильдий, состоящим из комиссии в лице герцогов Норфолка и Саффолка, графов Ноттингема и Суррея, виконтов Ловелла и Лайля, трех баронов и четырех судей Королевской скамьи. Турбервиль оказался осужден на тюремное заключение. Коллингборна казнили на Тауэрском холме, перед крепостью. Его обвинили в совершении государственной измены и подвергли обычной в подобных случаях жестокости. Несчастному вспороли живот, 'оттуда вырвали кишки и сожгли на глазах у владельца, но тот оставался жить, пока рука палача не проникла вглубь его тела, и тогда осужденный произнес: 'О, Господи Иисусе, новые неприятности!' и скончался', - сообщает летописец Роберт Фабиан. Коллингборну сразу отрубили голову, а тело разделили на 4 части, дабы 'поместить там, где решит король'.
   Образцовая кара изменника не отвадила, несмотря ни на что, других заговорщиков интриговать против Ричарда в продолжение все того же ноября. Бунт грандиозного размаха был подготовлен в Эссексе, в Колчестере. Им руководили Джон Райсли, Уильям Коук, сэр Уильям Брендон и его сыновья, которые тайно собирали в Лондоне денежные средства, чтобы организовать восстание и присоединиться к Генри Тюдору во Франции. Мятеж распространился на Хертфордшир, где задержали Роберта Клиффорда, но потом того простили при условии службы при суверене осведомителем. Движение также сохраняло связи с графом Оксфордом, недавно сбежавшим из крепости Гам, что на территории Кале, равно ради присоединения к Генри Тюдору.
   Осознавая опасность, Ричард 4 ноября оставил Ноттингем, намереваясь вернуться в Лондон, а затем двинуться на побережье Кента. Сначала он задержался в Дартфорде, после совершил остановку в замке Рочестер, и уже 17 ноября добрался до Кентербери. В тот же день один из рыцарей дома монарха, сэр Гилберт Дебенхэм во главе небольшой вооруженной группы вторгся в жилище мятежника, Уильяма Брэндона, в Саутуорке, и захватил там 100 ливров. Два месяца спустя Дебенхэм снова по собственной инициативе напал на имущество Томаса Фастольфа. Подобный вид действий демонстрирует, - Ричард был вынужден терпеть настоящие примеры разбоя, чтобы сражаться против очагов восстания. Его подручные люди безнадзорно пользовались создавшимся положением с целью незаконно завладеть имуществом бунтовщиков и вынудить последних тревожиться, провозглашая себя агентами короля и удовлетворяя личные потребности мести. История с Дебенхэмом, которого Ричард также отправлял на защиту порта Харвич 'для сохранения вышеназванного города и сопротивления мятежникам, если они там высадятся', на деле оказывается совершенно не единичной. Некий Уильям Финч, находившийся на службе у Роберта Мортона, позднее пожаловался, что был 'не только избит и изувечен, (...) как можно увидеть по его рукам и другим частям тела, но равно и лишен того, что имел (...) из-за чего оказался серьезно обнищавшим и впавшим в долги'. Ричард, круг верных сторонников которого не прекращал сужаться, был вынужден позволить таким подручным свободу действий, пусть она и вступала в противоречие с его основными постулатами о правосудии и подрывала любовь к нему у населения.
  
   Решение шотландской проблемы (сентябрь 1484 года)
  
   Помимо роста числа заговоров и восстаний представлялось, что центральная проблема все же - это Генри Тюдор. Отныне для всех недовольных точкой притяжения был он. И усилия Ричарда III сосредоточились также на данном объекте. Ликвидация Тюдора являлась обязательным условием для обеспечения порядка, спокойствия и процветания страны. Противостояние на расстоянии между двумя мужчинами заняло весь 1484 год.
   Это противостояние развернулось в самом масштабном и сложном контексте европейской дипломатии. Договоры, союзы, заключения перемирий и соглашений - стали гораздо хрупче и уязвимей из-за политической нестабильности, понемногу воцарявшейся уже во всей Европе. В Шотландии король Яков III сталкивался с постоянным сопротивлением знати. Два представителя шотландского возмущенного дворянства, герцог Олбани и граф Дуглас, находились в Англии, откуда пытались отправить группы для свержения Якова, крайне ослабленного непрекращающимися морскими боями с англичанами. Правительство Франции тоже испытывало недостаток сил. Юный суверен, Карл VIII был еще несовершеннолетним, поэтому аристократические кланы спорили друг с другом, - кто из них возглавит институт регентства, доверенный Анне де Боже, сестре монарха и ее супругу, кто из них встанет за штурвал назначенного в январе 1484 года Генеральными штатами Совета? Людовик, герцог Орлеанский, троюродный брат короля и наследник короны, объявил регентству открытую войну. В своей битве он вступил в союз с герцогом Бретани, Франциском II, подавленным происходящими событиями. Больной и изнуренный жизнью в разврате, он предоставил властные полномочия казначею, Пьеру Ландуа, ненавидимому знатью и пропагандирующему союз с Англией против Франции. Со стороны Бургундии и Священной Римской империи это казалось не легче. Максимилиан, сын императора, сумевший вернуть часть земель тестя, герцога Бургундского Карла Смелого, пребывал в распрях с производящими ткань городами Фландрии. Он стремился заключить союз против Франции с Ричардом III и Франциском II. Еще дальше, в Испании, Изабелла Кастильская и Фердинанд Арагонский сосредоточили силы на отвоевании мусульманского государства - Гранадского эмирата, поэтому равно думали о союзе с Ричардом, который позволили бы держать Францию на почтительном расстоянии. Договор о дружбе был заключен между Англией и Португалией в июне 1484 года. Италия продолжала оставаться раздробленной. Художественное Возрождение и движение гуманизма пребывали на подъеме, хотя вокруг не прекращались постоянные войны между Миланом, Генуей, Венецией, Флоренцией, Неаполем и Папой Римским. Последний, Сикст IV, в поражающем воображение масштабе практиковавший непотизм (предоставление привилегий родственникам), скончался 12 августа 1484 года. Он успел вновь ввести в Испании инквизицию, доверенную рукам Томазо Торквемады. Его наследник, Иннокентий VIII, избранный 29 августа, станет истребителем ведьм, выпустив в 1484 же году буллу 'Всеми силами души'. Подводя итог, можно сказать, - у Рима имелись иные занятия, нежели ссоры Ричарда III с Генри Тюдором. Проведение последовательной линии внешней политики в столь меняющейся обстановке, нестабильной и непредсказуемой, являлось задачей опасной.
   Ричард III старался, прежде всего, решить проблему с Шотландией, чтобы устранить опасность, постоянно угрожающую ему со стороны северной границы. Начиная с февраля, он предупреждал английских дворян, что им следует 'приготовиться лично послужить нам в этом путешествии, сопровождая снаряженными на войну в меру ваших способностей'. Яков III тоже подготовился к столкновению, вызвав к себе войска и спланировав нападение на Данбар, что вынудило Ричарда послать 4 корабля для защиты указанного передового пункта на восточном побережье Шотландии. Обе противоборствующие державы грезили либо о нейтралитете Франции, либо о союзе с ней. 11 марта Ричард написал Карлу VIII, намереваясь заключить перемирие, а уже 13 марта Яков III принимал французское посольство с которым подписал соглашение, обновляющее 'Старый Союз' и предусматривающее взаимную помощь в случае английского нападения. Более того, правительство Карла VIII отправило в Бретань делегацию, чтобы попросить у Франциска II снарядить флот для высадки в Англии Генри Тюдора. С этой целью несколько кораблей собрались в Бресте, Морле и Сент-Поль-де-Леоне с 900 солдат на борту. Ричард III расценил угрозу как крайне серьезную и поторопился обеспечить себя верностью знати, увеличив пожалования ей. Покупка преданности позволяла временно заручиться поддержкой значительных лиц, но данное средство очень дорого стоило. Удалось подсчитать, - десяток распределенных содержаний приравнивался в год к 1 тысяче ливров. Доходы крупных сеньорий Севера сильно отличались друг от друга: 400 ливров в Миддлхэме, 350 ливров в Шериф Хаттоне и 143 ливра в замке Барнард.
   Опасность со стороны Бретани скоро оказалась устранена благодаря казначею Пьеру Ландуа. В начале июня бретонская делегация встретилась с Ричардом в Понтефракте, а 8 июня было заключено перемирие, протяженность которого определялась до апреля 1485 года. Договор подразумевал даже тайную статью. В соответствии с ней Ландуа обязывался сохранять при Генри Тюдоре надежную охрану. В обмен Ричард послал бы в Бретань 1 тысячу лучников на случай нападения на Францию и обещал бретонцам распределить среди них имущество мятежников. Принялись уже собирать лучников, расквартированных под командованием лорда Поуиса в Саутхэмптоне. Тем не менее, экспедиция продвинулась не дальше направленной бретонцами против англичан. Положа руку на сердце, приходится признать, каждый преследовал свою конкретную цель, и союзы, вызванные стечением обстоятельств, не переставали как заключаться, так и расторгаться.
   В июне и июле вражда между англичанами, шотландцами и французами распространилась на морские просторы. Ричард III лично занялся постройкой кораблей и их снаряжением. Разместившись в Скарборо, он следил за качеством судов и свойствами их экипажей. Не исключено, что он сам мог участвовать в нескольких вылазках. По крайней мере, о таком позволяет поразмыслить Кройлендская летопись, заявляющая, - 'суверен одержал великую победу над шотландцами'. Ричард повелел подвезти орудия, в особенности пушки. Он стал первым английским монархом, признавшим подлинную важность подобных механизмов. Их первые образцы, используемые на протяжение более, чем столетия, в процессе Столетней войны не переставали усовершенствовать, но еще часто в кругах рыцарства подвергали презрению. Да, технологии, касающиеся сплавов металлов и состава пороха оставляли желать лучшего. В 1460 году король Шотландии, Яков II, оказался убит при осаде Роксбурга взрывом одной из принадлежащих ему пушек. В первые месяцы 1484 года Ричард устроил арсенал артиллерии в стенах лондонского Тауэра. Он поставил туда на службу фламандских специалистов, таких как Патрик де Ла Мот, назначенный главным пушечником и основным руководителем всех королевских пушек, пушечники Гланд, Пиро и Теобальд Феррон. Английский пушечник Уильям Неле ежедневно и до конца жизни получал за работу в Тауэре и других местах содержание в 6 денье. Роджер Бикли должен был нанимать плотников и извозчиков, чтобы собрать 'пушки и необходимое снаряжение в соответствии с указом суверена'. Последний равно приобрел 20 пушек и 2 серпантины (орудия, устанавливавшихся на лафетах и оборудованных механизмами для изменения угла наклона ствола) за 24 ливра. Артиллерийский парк Ричарда не достигал по мощности, без всяких сомнений, уровня имевшегося у короля Франции и получившего развитие при Карле VII стараниями братьев Бюро. Однако он точно превосходил существующий у любого влиятельного английского барона, пугая своей действенностью, особенно, в случае осады.
   Равно Ричард поднимал войска, прибегая к средству одновременно и более свежему, чем метод отступных (он использовал вид договора с главой банды или с вельможей, зафиксированный на пергаменте, разделенном пополам зубцами пилы между двумя партнерами и хранимый ими), и более архаичному, чем комиссия по использованию созванных. Суверен назначал комиссаров, ответственных за сбор в каждом графстве феодальных податей. Их перечень довольно информативен: туда попали те же имена, что фигурировали среди небольшой группы верных сторонников Ричарда, обнаруживающиеся в рассказе обо всех задачах, поручаемых доверенным людям. Это подтверждает чрезвычайную ограниченность королевского кружка, включающего в себя Рэтклифа, Скроупа из Болтона, Джарваза Клифтона, Линкольна и Нортумберленда на севере, Кэтсби, Ловелла, Констебла - в Мидлендсе, Норфолка, Суррея, Роберта Перси и графа Арундела - на юго-востоке, Тирелла и Хаддлстона в Уэльсе. В Чешире и в Ланкашире феодальными сборами занимались братья Стенли.
   Военные результаты, как бы то ни было, не могли сравниться по достигнутой высоте с совершенными приготовлениями. На суше шотландские изгнанники, под предводительством Олбани и Дугласа, оказались разгромлены 22 июля при Лохмабене, что в Дамфришире. Дугласа захватили в плен и заключили под стражу, Олбани бежал во Францию. На море положение складывалось отчасти более приемлемо. Несмотря на масштабное поражение при Скарборо, когда шотландцам удалось схватить 2 английских капитанов, жители Туманного Альбиона одержали важный успех и сумели обеспечить пропитанием Данбар, который так и не будет взят. Впрочем, Ричард также принял суровые меры для борьбы с пиратством, возмещая, помимо прочего, убытки чужеземным торговцам, оказавшимся жертвами английских нападений. Это позволило сделать ведущуюся через Ла Манш торговлю надежнее и безопаснее.
   В любом случае, король Шотландии понял, он не сможет удержаться наравне с собранной Ричардом армией, если война развернется в полном масштабе. 21 июля Яков попросил о перемирии, который Ричард оказался счастлив ему даровать, дабы сосредоточить усилия против Генри Тюдора. Содержание перемирия обсуждалось в сентябре, в процессе торжественной встречи в Ноттингеме. Яков III отправил туда пышную делегацию под руководством своего канцлера, графа Аргайла, принятого с великой роскошью 11 числа Ричардом III, окруженным своими верными и привычными сторонниками. Сначала следует упомянуть речь на латыни, произнесенную секретарем шотландского короля, Арчибальдом Уайтлоу, расцвеченную витиеватой лестью и усеянную цитатами из классической литературы. В них Ричард сравнивался с греческим героем, 'в котором природа сочетала непревзойденные разум и силу'. Цитируя Вергилия, он описывал вепря, символ суверена Англии, мирно блуждающим по земле: 'Как реки текут к морю (...), так и дикий вепрь веселится в горах (...), делая Вашу честь, Ваше имя и Вашу славу бессмертными'. Ричард добр, справедлив, верен, щедр, силен и мудр. Значит, он не способен желать ничего иного, кроме мира. Затем наступил черед приветствовать шотландцев канцлера Расселла, и к 14 числу уже можно было перейти к работе. Яков III стремился больше к окончательному мирному договору, а не к перемирию, но поставил для этого одно невыполнимое условие: возвращение Данбара и Бервика Шотландии. Пришлось удовольствоваться 3-летним перемирием, вылившимся в проект брака между Анной, племянницей Ричарда, и Яковом, герцогом Ротсеем, наследником шотландского трона.
  
   Сражение на расстоянии с Генри Тюдором
  
   Избавившись от угрозы на северной границе, Ричард мог теперь заняться Генри Тюдором. Контекст этому благоприятствовал. С 8 июня прекратились распри с Бретанью. Герцог Франциск II предоставил управление государством своему казначею, Пьеру Ландуа. Тот находился в контакте с Максимилианом и с герцогом Людовиком Орлеанским, который во Франции пытался низвергнуть правление регентши Анны де Боже. Ландуа, Максимилиан и Людовик Орлеанский хотели вовлечь в союз против Франции Ричарда, имея для данной цели на руках разменную монету - Генри Тюдора. Последний продолжал пребывать в Ванне, в обществе группы, насчитывающей около 400 английский изгнанников. Их присутствие начинало тяжело сказываться на финансах и на терпении бретонцев. Надменность сеньоров из Туманного Альбиона вызывала горячие стычки. В июне 1484 года герцог потратил 3 100 ливров на поддержку и оплату жилья своим беспокойным и причиняющим неудобство гостям. Кроме того, он обеспечивал ежемесячное содержание в 400 ливров маркизу Дорсету, в 200 ливров - Джону Хейлвеллу, в 100 ливров - сэру Эдварду Вудвиллу и такую же сумму - Роберту Уиллоуби. Итак, между Ричардом и Пьером Ландуа оказалась заключена сделка. Казначей будет держать Генри Тюдора под суровым надзором, прежде чем, в случае необходимости, отправить в Англию в качестве пленников. Там Тюдора казнят, в обмен на что Ричард III примет участие в войне против Франции. Впрочем, уже с 14 августа суверен начал готовить общественное настроение к неизбежному. В посланиях к офицерам и чиновникам он объявлял, что сообщает о неотвратимом нападении на Кале французов, и повелевал, чтобы каждый 'лично был готов каждый день вместе с кораблями, пушками, артиллерией, оружием, довольствием и остальными необходимыми комплектующими к войне, дабы о том оповестили как в городе Кале, так и в любом другом в окрестностях Пале (территории англичан вокруг Кале)' с тем, чтобы быть способными оказать поддержку монарху. Ричард обещал даже выслать в Бретань от 4 до 6 тысяч лучников.
  К середине сентября Ричард III обязал одного из своих верных сподвижников, скорее всего, сэра Джеймса Тирелла, поехать в Ванн для обсуждения судьбы Генри Тюдора. Ловушка должна была вот-вот захлопнуться за его спиной. Но Генри уведомили об опасности при посредничестве посыльного от епископа Или, Джона Мортона, изгнанного во Фландрию, но развеявшего сгустившуюся угрозу. Тогда Генри отправил гонца ко французскому двору, в тот период размещавшемуся в долине Луары, ходатайствуя о разрешении там укрыться. Несколько дней спустя, в начале октября, Генри в сопровождении 5 слуг выехал из Ванна под предлогом поездки к другу. В соседнем лесу он переоделся в платье одного из спутников и в таком виде продолжил путь галопом в направлении Анжу, потихоньку ускользнув от высланных Пьером Ландуа по его следам преследователей. Птичка улетела, и для Ричарда это стало катастрофой.
   Чуть погодя Генри действительно приняли при французском дворе, хотя его друзья остались в Бретани под покровительством герцога. Франциск II обвинил во всем Ландуа, быстро оказавшегося жертвой заговора и 19 июля 1485 года казненного. Самым серьезным в глазах короля Англии было то, что Генри Тюдор стал отныне лицом, которому покровительствовал французский суверен, и собрал вокруг себя многочисленных изгнанников. Они, в свою очередь, образовали ядро возможной экспедиции на берега Туманного Альбиона, поддерживаемой Карлом VIII. Последний 4 ноября отдал распоряжения для расквартирования небольшой группы изгнанников в Сансе, где тремя столетиями ранее нашел убежище Томас Бекет, прятавшийся от гнева короля Генри II. 17 ноября Королевский Совет одобрил пособие Генри Тюдору в размере 3 тысяч турских ливров.
   Бегство последнего немедленно повлекло за собой как экономические, так и политические последствия. В водах Ла Манша между французами и англичанами возобновились пиратские нападения, основательно воздействующие на ход торговли. Упал уровень вывоза шерсти, особенно под давлением подрядчиков и производителей текстиля в Англии, желавших сохранить за собой труды по обработке нечесаной шерсти. К концу октября в Лондоне разразились настоящие бунты 'со множеством восклицаний и грубейшим образом выражаемых жалоб'. Со своей стороны купцы в Кале едва были в состоянии обеспечить себя нечесаной шерстью, продаваемой во фландрские города, а это снижало доход от взимаемых казной налогов на данный вид торговли.
   В то же самое время в стране нарастала нервозность, поддерживавшая в монархе заметный уровень недоверчивости. Ричард ограничил свободу передвижения многим из тех, кого подозревал в сочувствии к Тюдору. 9 октября в Эксетере были взяты под стражу трое торговцев, 'которые недавно оказывали помощь восставшему против нас Роберту Уиллоуби и другим, находящимся сейчас в Бретани'. Кораблям запретили покидать английские порты без удостоверения, подтверждающего, что их не станут использовать против подданных суверена. От определенных лиц требовали ручательств, связанных с ограничениями их перемещений. К их числу относились такие, как сэр Уильям Беркли и сэр Джон Феррерс, обязанные не отдаляться более, чем на милю от стен Лондона. Лорд Лайл и сэр Джеймс Лоуренс получили предписание не приближаться к вышеназванным стенам, по меньшей мере, на милю, 'до тех пор, пока не услышите от нас приказ о противоположном'. Судам вменили в долг наблюдать за побережьем. В качестве примера можно привести корабли Кристофера Коллинза с 200 солдат на борту, обошедшиеся казне в 129 фунтов стерлингов 4 су и 2 денье в октябре и ноябре.
   В начале ноября из Франции прибыла еще одна свежая плохая новость: Джон де Вер, граф Оксфорд, на протяжение 11 лет заключенный в крепость Гам из-за восстания в 1473 году на острове Сен-Мишель, ускользнул и присоединился к группе сторонников Генри Тюдора. Граф был человеком опасным. Он являлся яростным сторонником Ланкастеров и внушающим ужас полководцем, вместе с другими участвовавшем в сражении при Барнете. Окруженный славой и восхищением Джон де Вер также представлял собой личного врага Ричарда, который конфисковал у матушки Оксфорда все ее владения. Благодаря какому заблуждению столь серьезный противник содержался на континенте, в цитадели близ Кале, по меньшей мере в 5 километрах от границы с французским королевством? В Англии хватало своих крепостей с высокой степенью безопасности, не упоминая о Тауэре, чтобы поставить предел рискам побега. Впрочем, Ричард казался внезапно это осознавшим. К концу октября агенты короны сообщили монарху, что английские изгнанники из окружения Генри готовят побег графа Оксфорда, собирающегося лишь укрепить их союз. 28 октября, по горячим следам, Ричард, все еще пребывающий в Ноттингеме, отправил в Кале представителя своей палаты, Уильяма Болтона, с приказом хранителю цитадели Гам, сэру Джеймсу Блаунту, доставить к нему заключенного, послав того сначала в Дувр, где управляющий лондонского Тауэра, сэр Роберт Брекенбери возьмет Оксфорда под стражу и далее запрет в стенах столичной твердыни. Слишком поздно! Как только Болтон добрался до Гама, он обнаружил, - сбежал не один Джон де Вер, граф Оксфорд, с ним исчез стражник, Джеймс Блаунт. Тот отбыл с заключенным, оставив 73 солдат гарнизона под руководством супруги графа с напутствием сопротивляться любому виду нападений. Третий заключенный, Джон Фортескью, знаменитый юрист и человек действия, равно ускользнул с беглецами. После бегства Генри Тюдора история с Оксфордом стала для Ричарда вторым оскорблением, когда он увидел, как в течение какого-то месяца упорхнули на свободу целых две опаснейших для его власти птицы. Генри же Тюдор оказался 'переполнен чрезвычайной радостью, ведь, благодаря прибытию графа Оксфорда, надеялся, что его дела теперь пойдут на улучшение', - как свидетельствует Полидор Вергилий. Оксфорд привез с собой славу и поддержку сторонников. Впрочем, с начала ноября некоторые из них готовили восстание в Эссексе, что вынудило Ричарда 2 ноября покинуть Ноттингем, дабы отправиться на побережье Кента и установить там порядок, как мы успели отметить. В то же время он послал в Гам управителя Кале, лорда Данхема, - удостовериться в качестве надзора за крепостью. Но гарнизон отказался позволить ему войти, поэтому пришлось начать осаду. Ставкой в игре являлась неприкосновенность Кале. Как бы то ни было, солдаты осажденной цитадели решили сдаться из-за данного им обещания простить как всех находящихся внутри мужчин, так и супругу графа Оксфорда. Описанный эпизод еще раз продемонстрировал, насколько положение Ричарда отличалось хрупкостью из-за измен служащих ему офицеров и чиновников. Довериться он не мог никому.
  
   Война пропаганды
  
   Ричард и Генри всецело отдались истинной войне пропаганд. В воззвании, распространенном по стране, Ричард бичевал и мятежников, и их главу, 'некоего Генри, повелевающего называть его графом Ричмондом', движимого сейчас безграничным честолюбием, 'кичащегося именем и титулом короля нашего Английского королевства, на что не имеет никакого права никоим образом, что каждому известно'. И данный изменник получает помощь и деньги от наших извечных врагов, французов, которым готов уступить все права на корону Франции, за что сражались наши предки, отдать им Кале, Гиень и Гам. Ричард уверял соотечественников: если бунтовщики высадятся на берег, 'они намерены развязать разгул самых жестоких убийств, резни, грабежей и конфискаций, уровня, никогда в христианском государстве не виданного'. Страна окажется брошена в круговерть пожаров и кровопролитий. Следовательно, необходимо, 'чтобы все добрые и подлинные англичане попытались любыми путями защитить себя, как и своих жен, детей, имущество и наследие от дурных намерений и заговоров, подготовленных старыми противниками королевства заодно с упомянутыми бунтовщиками ради окончательного разгрома его. Наш признанный господин, как рачительный и смелый государь, возьмет на свое Монаршее Величество обязательные усилия по сопротивлению и победе над названными врагами, мятежниками и предателями ради процветания и безопасности всех и каждого из его верных подданных'. Чтобы заручиться помощью, Ричард напомнил, что исправил все допущенные оплошности и положил предел каждой из несправедливостей, которые подданные сумели донести до его сведения.
   Генри не стал останавливаться на подобном виде пропагандистской риторики. Он велел своим агентам распространять пасквили с поддельными известиями, оскорблениями и призывами к мятежу. Ричард встревожился. 6 декабря он написал мэру Виндзора, что 'узнал, как бунтующий против нас изменник вступил теперь в союз с нашими закоренелыми врагами во Франции, задумав многочисленными и разнообразными средствами совершать подрывную деятельность в нашем королевстве, влияя на связи и единство между нашими подданными и высылая письма от восставших лиц, которые занимаются распространением небылиц, подделок и слухов'. Поэтому 'мы предписываем вам нуждающуюся в абсолютном исполнении задачу, - если вы узнали о подобных слухах или посланиях, провести глубокое и внимательное расследование на тему их распространителей. Когда же вы обнаружите злоумышленников, задержать тех и образцово покарать, дабы внушить страх всем остальным и ни на секунду не провалить предписанное. Вы отвечаете за это на собственные страх и риск'. Понятно, что подобные слова на ветер не бросали. Особенно угрожающий тон показывал, до какой степени Ричард был встревожен. Попытки соблазнения подданных с целью завоевания их доверия провалились, настал час обратиться к убеждению страхом.
   Одно из пропагандистских воззваний Генри Тюдора сохранилось в Британской библиотеке. Речь идет о послании, широко разосланном по Англии, и обладающим тем же чрезмерно расширенным списком, что и созданное Ричардом. Обращаясь к своим 'добрым друзьям и союзникам', автор благодарит их за намерение 'поддержать меня в утверждении моих прав наследования короны' против 'тирана и противоестественного убийцы, который сегодня вас угнетает'. Генри представлял себя 'вашим бедным изгнанным другом, готовым пересечь море с силами, что мои друзья вокруг меня собрали'. Он просил верных людей в Англии присоединиться к нему в 'справедливой распре' и уверял их в своей признательности. Генри впервые решил украсить себя королевским титулом, подписав приведенный документ монограммой 'H.R.', вероятно, усиливая степень поддержки, оказываемой ему Карлом VIII. Французский государь был крайне заинтересован в развязывании в Англии новой династической войны. Возобновление битв Алой и Белой роз исключало всяческую угрозу вторжения англичан во Францию, а это оставляло юному монарху свободными руки для следования за мечтами о завоеваниях в Италии. Подобное также могло лишить влиятельного союзника герцога Людовика Орлеанского, возглавлявшего сопротивление аристократов регентству Анны де Боже. Карл VIII, впрочем, написал в послании от 3 ноября, что Генри Тюдор намерен 'вернуть себе Английское королевство, отвоевав его у врагов Франции'. Но он представил претендента на корону в качестве младшего сына Генри VI, и эта грубейшая ошибка демонстрировала, до какой степени Карл не разбирался в европейских проблемах и как безразличен он был к битве между Ричардом и Генри. Все, на что рассчитывал француз, это сражающиеся друг с другом англичане.
   Правда и французы находились почти в той же самой точке. Людовик Орлеанский заключил союз с Максимилианом и Франциском II, герцогом Бретани, согласившимся продлить перемирие с Англией до 1492 года. Такой поворот не способствовал успеху дела Генри Тюдора, нуждавшегося в любой возможной поддержке со стороны Карла VIII. Тем не менее, Тюдор продолжал доверять французам, ведь число присоединившихся к его делу не прекращало умножаться. Весомые подкрепления пересекали Ла Манш и придавали мощь небольшой группе изгнанников, подобных Джону Мортимеру, королевскому оруженосцу, и Уильяму Беркли из Беверстона. Остальные высылали Генри деньги и оружие.
   Ричарду было из-за чего тревожиться. Одной из недавно совершенных измен стала измена Питера Куртси, хранителя большого гардероба, укрывшегося в убежище. Беспокойство суверена выросло до уровня перерождения в настоящую одержимость. Из опасений мятежей в ней, Ричард поменял состав всего находившегося в Гиени гарнизона по причине расположения города в 3 километрах от Гама. Управляющий ею лорд Маунтджой, которому монарх не доверял, так как Джеймс Блаунт приходился ему братом, должен был уступить свое место сэру Джеймсу Тиреллу. Ричард отправил туда родного сына, Джона Понтефракта, предложившего прощение Блаунту и Джону Мортону, если те оставят дело Генри Тюдора. Безуспешно. Король посвятил все свое время наблюдению за передвижениями последнего, перенеся решение текущих проблем на следующий год. 5 декабря он написал в город Йорк, что не обладает даже минутой, чтобы заняться назначением туда чиновника. 'По причине определенных срочных дел, мы не выслали упомянутое разрешение названному нами слуге, отложив это до Рождества'. Тогда же Ричард приступил к полномасштабному разворачиванию общей мобилизации, отправив 8 декабря во все графства комиссии по использованию созванных. Он подчеркивал, - комиссары, всемерно 'благодаря население за доброе расположение', обязаны проверить, дабы набранные оказались 'людьми крепкими, с хорошими лошадьми и качественной упряжью, а не негодными. При помощи мудрых мер их число можно увеличить'. Оружие требовалось подвергнуть проверке, как и отметить всех лордов и представителей знати, чтобы понимать, сколько их получится собрать в течение половины дня.
  
   Рождество в напряженной обстановке
  
   Как бы то ни было, следовало сохранять лицо. Приближалось Рождество, и празднования при дворе требовалось провести на высоте королевского правления, с полным спокойствием заявлявшего о контроле над создавшимся положением. Мероприятия ослепляли своим блеском: в Вестминстере друг друга сменяли пиры, балы, песни и музыка, соревнуясь с демонстрацией драгоценностей и роскошных одеяний. Но это не развеивало ощущение недоброго, отмеченного автором Кройлендской летописи: 'Не следует скрывать, на протяжение рождественских праздников слишком много внимания уделяли пению, танцам и суетным обменам платьями между королевой Анной и леди Елизаветой, отличавшимися одинаковыми телосложением и ростом. Народ при виде этого перешептывался, а вельможи и святые отцы тщетно терялись в догадках'. Летописец даже совершает прозрачные намеки, говоря о 'неуместных явлениях', о 'дурных примерах' и таинственно заявляя: 'Имели место и другие происшествия, не зафиксированные в данной книге и не подходящие для приличного обсуждения'.
   О чем шла речь? В ходе рождественских праздников самыми выделяющимися лицами были племянницы Ричарда III, дочери Эдварда IV и Елизаветы Вудвилл, особенно старшая, которую называли Елизаветой Йорк, чтобы отличать от матушки. Их присутствие связывалось с желанием суверена доказать примирение с родом Вудвиллов и лишить таким образом Генри Тюдора ожидаемой тем поддержки. Действительно, можно вспомнить, что последний обещал в канун прошлого Рождества жениться на Елизавете Йорк, как только ему удастся завладеть короной, поспособствовав воссоединению Йорков и Ланкастеров и положив этим закономерный конец войнам Алой и Белой роз. Однако сделанный выбор оспаривался многочисленными сторонниками Генри, убежденными ланкастерцами. Им вторили близкие к Вудвиллам йоркисты. И те, и другие отказывались объединяться с семьей, враждебной им в течение целых 30 лет. Ричард отыскал замечательный повод для разделения противников. Пообещав прощение, он сумел собрать в своем лагере достаточно сторонников Вудвиллов. К их числу можно отнести Ричарда Вудвилла, брата королевы Елизаветы, сэра Джона Фогга, Ричарда Хаута, Роджера Токотса, Эмиаса Паулета, Уильяма Овердейла, Реджинальда Пимпа. Превращение Елизаветы Йорк в 'звезду' рождественских праздников идеально вписывалось в описываемый политический маневр. Этот жест поражал намного большей яркостью, чем светловолосая и очень красивая 18-летняя барышня, притягивавшая к себе все взгляды. Девушку окружали всевозможными почестями, а королева Анна, супруга Ричарда проявляла к ней огромное участие, обе молодых женщины носили схожие одеяния, которыми обменивались от мероприятия к мероприятию. И вот тут для многих затаились зерна скандала. 28-летняя Анна была больна, и это уже оказалось не скрыть; бледная, обессиленная, она, без сомнения, много лет страдала от туберкулеза. Ее сестра, Изабелла, сгорела от той же болезни в 24 года, и каждый при дворе мог теперь видеть, - финал близок. Анна скончается 16 марта. Стали распространяться слухи.
  'Многие говорят, что король готовится разными способами, чтобы жениться на Елизавете, или после смерти королевы, или после развода, для которого у него достаточно причин. Он не видит иных средств укрепить свою корону и разрушить надежды соперника', - гласит Кройлендская летопись. Вступив в брак с племянницей, Ричард подорвал бы планы Генри Тюдора на примирение Йорков и Ланкастеров (От переводчика - учитывая отношение к подобным союзам в средневековом обществе, очень хочется процитировать фразу Шурика, обращенную к Ивану Васильевичу Бунше, из фильма Леонида Иовича Гайдая. О планах на брак Елизаветы можно подробно почитать у Милы Коскинен в ЖЖ 'Загородный дом'). Демонстрировал ли он в обществе в процессе рождественских праздников особенный интерес к Елизавете? Неужели на это намекает летопись, говоря о 'неуместных явлениях... не подходящих для приличного обсуждения'? Не известно.
   В подобной зловредной и ядовитой атмосфере завершился 1484 год, позволяющий предсказать мрачность следующего за ним - 1485-го. Предчувствие укрепилось еще 6 января, в период празднования Богоявления, как свидетельствует о том все та же летопись. 'Пока он (Ричард) принимал участие в этих мероприятиях в большом зале с отменной пышностью, ему принесли известие от агентов на континенте. Несмотря на могущество и великолепие его государства, противники суверена планируют без малейшего сомнения высадиться в королевстве следующим летом'. Летопись прибавляет: 'Ничего не могло доставить ему большего удовольствия, ибо вызывало мысль, что подобное подведет черту под всеми его сомнениями и несчастьями'. Ожидание затянулось, напряжение достигло пика, и следовало положить этому конец как можно скорее, встретившись в решительном сражении. Ричард вверил себя судьбе.
  Сомкнитесь, смело на врага вперед,
  Не в рай, так в ад наш тесный строй войдет.
  (Уильям Шекспир 'Ричард III', V, 3)
  
  Глава 13.
  
  1485. Нисхождение в ад
  
  1485 год начался для Ричарда III плохо. Будучи предупрежден еще 6 января о планах высадки Генри Тюдора весной или летом, монарх стремился устремить силы на защиту побережья и на военную и дипломатическую подготовку в свете данного решающего противостояния. Эта задача привлекла к себе все его внимание, ведь Ричард находился под постоянным ударом новых заговоров, и ему приходилось сомневаться даже в своем ближайшем окружении. Проживая каждый день в напряженной обстановке и под таким давлением, король стал еще мрачнее. Кроме того, на протяжение всей зимы он сражался с дополнительной проблемой, с драмой в собственном доме, спровоцировавшей свежую волну враждебных слухов и сильнее опорочившей его общественный образ.
  
   16 марта: смерть королевы Анны
  
   В январе, как повествует Кройлендская летопись, 'королева серьезно заболела, и ее состояние только ухудшалось'. В соответствии с советом врачей, Ричард решил спать в отдельной кровати. По всей видимости, Анна страдала от туберкулеза, а данная болезнь, собиравшая жатву среди каждого из социальных слоев, отличалась крайней заразностью. Но то, что было разумной мерой профилактики немедленно оказалось прочитано во враждебных Ричарду кругах в качестве дьявольского намерения: суверен пытается умертвить супругу, дабы иметь возможность жениться на племяннице, Елизавете Йорк. Умерщвление истолковывалось и как воздействие яда, и как, что считалось изощреннее, коварное подталкивание молодой женщины к отчаянию. Этой версии придерживался Полидор Вергилий, написавший, что Ричард 'хотел смерти своей жены Анны, которую решил ускорить'. Ради избранной цели 'он сначала воздерживался от супружеской постели, одновременно жалуясь всем и каждому, особенно Томасу Ротерхэму, архиепископу Йорка (...), что Анна не рожает ему ребенка'. Согласно словам летописца, король лично постарался распространить сплетню, в соответствии с коей, Анне очень скоро предстояло скончаться. Это увеличило бы тоску королевы и прозондировало бы реакцию населения. 'Он позаботился распространить среди народа слух, через оставшийся неизвестным источник, касающийся смерти своей супруги, королевы, либо провоцирующий заболевание женщины от тоски от подобной сплетни с последующим угасанием, либо способствующий оценке реакции народа'. Нельзя ничем подтвердить подобные голословные высказывания Полидора Вергилия, дополняющего мелодраматическую выдумку уточнением. Несчастная отчаявшаяся королева 'пошла к мужу, грустная и в слезах, спрашивая у него, почему тот стремится избавиться от нее', на что Ричард лицемерно ответил, что ей не следует беспокоиться. Возникает вопрос, куда Полидор Вергилий отправился искать такие личные признания? Что точно известно, в конце концов, так это то, что Ричард в течение февраля и марта необычным образом пристрастился к охоте. Его страсть можно интерпретировать и как попытку развлечься, дабы успокоить боль, и, напротив, как признак безразличия.
   Как бы то ни было, королева Анна 16 марта скончалась в Вестминстере. Ее похоронили в местном аббатстве в процессе величественной церемонии. Совершенно естественно, что Ричард начал искать себе новую жену. Ему исполнилось уже 32 года, к которым монарх подошел, не имея законных детей. После смерти сына Эдварда наследником и последователем Ричард назвал племянника, Джона де Ла Поля, графа Линкольна. Подобное решение могло оказаться лишь временным для суверена, чья законность восхождения к трону так подвергалась сомнению. Для основания династии и разоружения вероятных заговоров, требовался законный сын. Оставалось найти жену из королевского дома, способную родить ребенка. Этим Ричард немедленно и стал заниматься. 22 марта, через неделю после смерти Анны, он написал: 'В этот день мы, согласно мнению нашего Совета признали и назначили верного и возлюбленного сэра Эдварда Брамптона (...), дабы он отправился от нашего королевства в Португалию' с целью переговоров об устройстве двойного брака. Предполагался союз Ричарда с Жуаной, дочерью короля Афонсу Португальского, и Елизаветы Йорк с Мануэлем, герцогом Бежа. Государственный Совет Португалии абсолютно благосклонно отнесся к браку между Ричардом и Жуаной, причем желал его заключения как можно быстрее. Объяснением служит опасение, что английский король женится на другой кандидатке, инфанте Изабелле Кастильской. Суверен Португалии оказывал на Жуану давление, дабы та дала свое согласие на брак. Он даже просил ее тетушку Филиппу 'применить более женские средства увещевания', чтобы девушка приняла решение. Не ясно, что Жуан под этим подразумевал, но очевидно, - при европейских дворах Ричарда не чурались, и многие были готовы заключить с английским монархом брачный союз.
  
  Ричард и Елизавета Йорк: сплетня или же действительность?
  
   Однако, вопреки описанным дипломатическим маневрам, слух о проекте брака между Ричардом и его племянницей Елизаветой Йорк к марту начал звучать громче. 'Многие в народе судачили, что король отправил на смерть детей своего брата Эдварда, что он также отравил свою жену, королеву, и что он намерен добиться разрешения Папы Римского для брака с дочерью Эдварда. Подобные сплетни и заявления заставляли подданных ненавидеть Ричарда, ибо они были людьми с хорошей репутацией, да и остальные оказались с ними согласны', - говорит Большая летопись Лондона. Скандал оказался связан не только с инцестуальным характером проекта брака между дядюшкой и племянницей. В ту эпоху в Европе существовали и другие примеры подобного, и Рим был всегда готов продать свои разрешения. Больше вопросов вызывала безнравственность союза между мужчиной и женщиной, у которой он только что, по слухам, велел убить братьев. Сплетня отличалась такой настойчивостью, что близкие к Ричарду лица потребовали от него прилюдно опровергнуть известия. В процессе заседания Королевского Совета Ричард Рэтклиф и Уильям Кэтсби даже осмелились выступить против суверена и сказать ему 'в лицо', что, если Ричард женится на Елизавете, это развяжет мятеж на Севере, и что, в любом случае, Папа Римский не согласится даровать на данный союз разрешения.
  В соответствии с текстом Кройдендской летописи, описывающей произошедшее, 'многие предполагали, - выступившие джентльмены, как и другие, выдвигали многочисленные препятствия в качестве доводов из опасения. Став королевой, упомянутая Елизавета мгновенно получит власть для отмщения за гибель дядюшки, графа Энтони, и брата Ричарда, являвшихся основными советниками в делах минувшего'. Рэтклифу и Кэтсби, действительно, приходилось серьезно бояться мести со стороны Вудвиллов, в особенности, со стороны вдовы Эдварда IV, Елизаветы Вудвилл. Она была готова на все, в том числе, на пожертвование собственной дочерью, которую могла заставить выйти за предполагаемого убийцу братьев девушки, ради возвращения к браздам правления. Впрочем, совсем не невероятно, если именно королева-мать поспособствовала распространению сплетен о благоприятствующем ее интересам браке.
  Как бы то ни было, на собрании Совета Ричард оказался вынужден, как гласит Кройлендская летопись, 'предоставить все возможные извинения, заявив, что подобное никогда не приходило ему на ум'. Тем не менее, многие 'знали, что верно совсем противоположное'. Суверена заставили пойти еще дальше. 30 марта в большом зале больницы Святого Иоанна Иерусалимского, перед мэром и советниками Лондона, лордами и толпой из остальных горожан, он заявил, что 'никогда не замышлял заключение такого брака, как и не радовался смерти королевы, напротив, опечалился сильнее всего в жизни'. Ричард запретил кому бы то ни было 'распространять подобные выдумки' под страхом конкретных наказаний. Он произнес это 'ясным и твердым голосом' и 'более под нажимом мнения своих советников, чем по личному побуждению', - уточняет летопись, продолжая хранить скептицизм относительно искренности монарха. Тот даже разослал по стране письма, осуждающие 'мятежных лиц, как в Лондоне, так и во всем королевстве', разносящих ложные известия.
   Приведенный эпизод, среди прочих, поднимает вопрос о власти и преобладании Ричарда как в тесном кругу, так и среди населения. Довольно удивительно видеть этого человека, выставляемого в качестве тирана, терпящим предупреждения своих советников 'лицом к лицу'. В особенности от Рэтклифа и Кэтсби, 'мнению которых он никогда не смел противиться'. Затем прилюдно унижаемым, чтобы опровергнуть 'ясным и твердым голосом' клевету, на него возводимую, тогда как Ричард ни разу не отрекался от убийства в Тауэре принцев. Является ли подобное реакцией человека на лай, отчаянной попыткой сохранить доверие народа или, что глубже, признаком, что король на протяжение всего отпущенного ему времени правления был больше инструментом в руках своего окружения, чем его главой? Вопрос остается открытым (От переводчика - есть и третий вариант, Ричард отличался чуткостью не только к установлению справедливости, но и к принципам демократии и прозрачности происходящего).
   Что до действительности приведенных фактов, некоторые историки, основываясь на крайне зыбких указаниях, предполагают, - мысль о браке промелькнула не только в мозгу Ричарда, но также, даже гораздо основательнее, возникла в голове у Елизаветы. Самым спорным доводом в пользу данной гипотезы считается письмо, составленное Елизаветой Йорк в феврале 1485 года и адресованное Джону Говарду, герцогу Норфолку. Впервые этот документ упоминается в 1619 году сэром Джорджем Баком, автором 'Истории короля Ричарда Третьего', советовавшимся с графом Арунделом, представителем семейства Говард. Бак не цитирует письмо дословно, он его пересказывает.
  'Сначала она поблагодарила его за многочисленные любезности и добрые услуги, потом - попросила, как и прежде, быть для нее посредником в деле брачного союза с королем, который, как Елизавета писала Норфолку, являлся ее единственной радостью и утешением в этом мире, и которому она принадлежала сердцем и мыслями, телом и всем своим существом. Далее Елизавета замечала, - минула уже половина февраля, и она опасается, что королева никогда так и не умрет. Вышеприведенное в ее собственных выражениях было написано принцессой собственноручно. Именно таковым оказалось содержание письма, оригинал рукописи коего я видел'.
   Подобное заявление оставляет после себя смущение и скептицизм. Сначала потому что само существование этого документа спорно. Кроме Джорджа Бака никто его с 1619 года не видел, и сегодня бумага остается в числе так и не обнаруженных. Далее, потому как, с психологической точки зрения, такое признание в любви кажется неправдоподобным.
  Вот что написал почтенный историк, Джеймс Гэрднер в XIX столетии в своей 'Истории жизни и правления Ричарда Третьего': 'То, что она могла желать завладеть рукой убийцы родных братьев, слишком чудовищно, дабы можно было поверить'. Тем более, что после предполагаемого составления письма Елизавета считалась возлюбленной Ричарда, не дожидаясь даже смерти королевы Анны, которую нетерпеливо предвидела. Летописец Жан Молине, к кому относятся не как к самому достоверному источнику, доходит до утверждения, что у Ричарда и Елизаветы успел появиться ребенок. Отвечая на эти вопросы, как бы то ни было, следует напомнить, - понятие 'чудовищного' расшифровывалось в XV веке совершенно отлично от рамок викторианской нравственности XIX века. Мы многократно повторяли: представители высшей аристократии на протяжение войн Алой и Белой розы были готовы на все - на предательства, убийства и даже на инцесты, лишь бы удовлетворить свое честолюбие. Елизавета Вудвилл, матушка Елизаветы Йорк, может считаться самым наглядным примером, приводимым, впрочем, историками, который, как вспоминает Джереми Поттер, заставляет предполагать, - 'письмо, в действительности, было продиктовано родительницей девушки, плетущей интриги Елизаветой Вудвилл, использующей дочь как инструмент возвращения клана Вудвиллов к власти'. Но разве дама не примирилась с Ричардом, отвественным за гибель ее брата и, предположительно, нескольких сыновей? И затем, разве первая супруга Ричарда, королева Анна, не являлась дочерью одной из жертв мужа, графа Уорика, убитого в 1471 году при Барнете?
   Еще одна причина для сомнений в письме Елизаветы - личность единственного свидетеля, настаивающего на знакомстве с документом: сэра Джорджа Бака, руководившего в начале XVII столетия увеселениями. Разум, отличающийся эрудицией, но слабый, которому суждено угаснуть среди мрака безумия, он, если подвергнуть заметки исследованию, изменил первую версию, где Бак написал просто: '... (она) просила его стать для нее посредником при короле...' В окончательном тексте это превращается в: '...попросила, как и прежде, быть для нее посредником в деле брачного союза с королем'. Это, как отмечает один из последних биографов Ричарда III, Крис Скидмор, 'можно отнести к допустимому образу переговоров суверена о союзе с другим женихом'. И то, 'если оригинал документа действительно существует'. Впрочем, Ричард уже поступал так, чтобы устроить брак младшей сестры Елизаветы, Сесиль. Итак, слишком много неточностей окружают вопрос с письмом, чтобы ему доверять.
   Следующие вызывающие смущение, но не имеющие решающего характера детали: отметки, сделанные рукой Елизаветы в принадлежащих Ричарду книгах, - во французском переводе истории о Тристане и в другом экземпляре, равно на французском языке, в 'Утешении философией' Боэция. Там Елизавета начертала девиз Ричарда - 'Верность связывает меня' и еще множество фраз по ходу текста, относящихся к судьбоносным изменениям в человеческой жизни. Не являются ли эти книги признаком, по меньшей мере, основанных на дружбе и общих интеллектуальных интересах взаимоотношений между Ричардом и Елизаветой? Или последняя нашла их уже после гибели Ричарда, когда успела стать женой Генри Тюдора и королевой Англии?
   Историки иногда задают себе вопрос: если Ричард не имел ни малейшего намерения жениться на Елизавете и противился ее союзу с Генри Тюдором, почему он не нашел девушке супруга, не представлявшего бы проблемы? Справедливо, но он этим занимался: мы уже упоминали, что посланец монарха к португальскому двору, Эдвард Брамптон, должен был вести переговоры одновременно как о браке Ричарда, так и о браке Елизаветы Йорк с герцогом Бежа. Ни первый, ни второй союз не состоялись по причине драматических событий лета 1485 года, но сам проект доказывает, - слухи о намерении Ричарда жениться на племяннице, вероятнее всего, не имели под собой основания.
  
   Приготовления Генри Тюдора
  
   Но упомянутые слухи, сразу же по следам их возникновения, доставили Ричарду, как минимум, удовлетворение. Они заставили Генри Тюдора прийти в ярость и 'получить точный удар ровнехонько в набитый желудок' при известии, как утверждает Полидор Вергилий. Подобный поворот опрокидывал его планы о привлечении к делу Вудвиллов, так как претендент обещал жениться на Елизавете, как только на него возложат монарший венец. Не то чтобы Генри испытывал хотя бы малейшую склонность к никогда не виденной им барышне: обещание обладало исключительно политическим характером.
  Только лицезрение того, как нареченная выходит за смертельного врага, оказалось бы, с одной стороны, унизительным, а с другой, опасным, отняв у Тюдора тем самым поддержку Вудвиллов. 'Внезапно объятый тревогой', - продолжает Полидор Вергилий, - 'он поделился страхами с графом Оксфордом. Генри Тюдор ему объяснил, что 'если Ричард женится на старшей дочери Эдварда, у него не выйдет, не навлекая позор, взять в супруги кого-то из ее младших сестер, но, если он этого не совершит, то боится, как бы друзья Эдварда его не оставили''. Тут даже не упоминается, что превращение в зятя человека, которого Тюдор был склонен при первой возможности устранить, не самое славное деяние. Но подобные мысли вряд ли волновали кого-либо в эпоху Макиавелли.
   Генри пришлось искать другую подходящую ему супругу. Ему исполнилось 28 лет. При наличии монархических честолюбивых замыслов неплохо было подготовить для себя потомство мужского пола. Следовательно, требовалась молодая девушка, способная родить. Тюдору пришлось задуматься о дочери Уильяма Герберта, графа Пембрука, пользующегося серьезным влиянием в Уэльсе и имеющего возможность оказать Генри основательную помощь. Более того, Герберт приходился деверем графу Нортумберленду, что открывало перед Тюдором дополнительные перспективы. Тем не менее, доверенная посланцу Генри на Север, Кристоферу Урсвику задача не увенчалась успехом. В любом случае, на тот момент существовали дела неотложнее, чем устройство брака. Например, подготовка похода против Ричарда.
   К весне 1485 года Генри обосновался в Нормандии, сначала в Руане, а затем в Онфлере, где потихоньку собирался небольшой флот и несколько сотен человек. Как всегда, нервом войны служили деньги, которыми следовало оплатить жалованье армии и снабжение. Реджинальд Брей, служащий Маргарите Бофор, сконцентрировал в своих руках 'далеко не ничтожную сумму' для Англии, но и этого оказалось недостаточно. Правительство Анне де Боже и Карла VIII показало себя не слишком щедрым, вложившись в столь рискованный поход. В конце концов, 4 мая особый приказ объявил о выдаче средств Тюдору, но исключительно на покупку снаряжения и оплату транспорта. Вопрос о финансировании последующей военной кампании даже не поднимался. Карл VIII уже пообещал 40 тысяч турских ливров (4 400 ливров), но получить из них удалось лишь 10 тысяч. Остаток предполагалось забрать 13 июля в Париже. Для гарантии погашения долга Генри должен был предоставить французам двух заложников: маркиза Дорсета и лорда Фицуорена. То есть, чрезмерного доверия к успеху готовящейся операции совсем не наблюдалось. С французской точки зрения, основной интерес заключался в доставлении Ричарду достаточного количества забот, чтобы у него не было возможности напасть на Францию.
   С настолько скудными средствами выходило собрать только довольно скромный флот. 15 кораблей ожидали в Онфлере путешественников, среди которых насчитывалось около 2 500 мужчин, далеких от характеристики выдающихся воинов. Филипп де Коминн говорит о 'почти 3 тысячах мужчин, призванных в Нормандском герцогстве, притом, самых яростных из прошедших смотр'. В действительности, помимо обескураживающих войск наемников, прибывших из Пон-де-л'Арша под предводительством Филибера де Шанде, правительство Карла VIII, воспользовавшись поворотом событий, обратилось к освобождению из нормандских тюрем всех ожидающих виселицы негодяев и жертв обстоятельств. В обмен на участие в походе им предложили прощение. Заместителями Генри Тюдора являлись его дядюшка, Джаспер Тюдор, граф Оксфорд, Эдвард Вудвилл, Джон Чейни, Уильям Брэндон, Томас Арундел, Ричард Гилфорд, Уильям Беркли.
   Осталось выбрать место высадки. В любом случае это следовало осуществить на побережье Уэльса, там, где сторонников Тюдора больше, чем в остальной части страны. Одним из них был Джон Морган, отправивший, впрочем, Генри послание с заявлением, что многие армейские предводители, такие как Рис ап Томас и Джон Севидж, готовы его принять и оказать помощь. Точное место высадки будет зависеть от погодных условий и от расположения сил Ричарда.
  
   Нерв войны: финансовые уловки Ричарда
  
   Суверен, впрочем, задал себе вопрос, откуда начнется нападение? В течение всей весны и начала лета Ричард наводил в своих делах порядок. Как и противник, он испытывал проблемы с деньгами. Отсутствие денег отчасти проистекало из плохого управления доходами, особенно из растрат результата конфискаций, которые следовали за заговорами и мятежами. Ярким примером здесь может послужить мятеж Бэкингема. Распределение имущества бунтовщиков в целях сохранения ослабевающей верности сторонников промотало большую часть полученных ресурсов. Удалось посчитать, что очередному распределению подверглись земли, общей стоимостью - 12 тысяч ливров. В конце 1484 года службы Палаты Шахматной доски (министерства финансов) начали расследование относительно этого имущества. Выяснилось, что значительная их доля оказалась 'пущена на ветер и утрачена', попав под управление 'сеньоров, рыцарей и оруженосцев, которые, в преобладающей массе, отличались неграмотностью', то есть были некомпетентны и позволили другим этим воспользоваться. Те, в свою очередь, подняли уровень 'серьезных штрафов и вознаграждений, возлагаемых на королевских арендаторов (...) в ущерб последним, ввергая несчастных в нищету'. Расследование доказало желательность того, чтобы хранители имущества были 'людьми, знакомыми с основами права', действующими 'с осмотрительностью' 'ради пользы суверена и благоденствия его арендаторов'.
   Бесспорно. Но подобное подразумевало долгую работу. А в настоящий момент на повестке дня стояла срочная нужда в деньгах, в звонкой и нетвердой монете, чтобы с ее помощью заручиться войсками и снаряжением. Как всегда в таких случаях, пришлось обратиться к уловкам. К конфискации мешков с шерстью, стоимостью 3 тысячи ливров у торговцев в Кале 20 января и к подъему налогов до 10 тысяч ливров на имущество духовенства в феврале. Затем, словно предыдущего оказалось недостаточно, Ричарда вынудили прибегнуть к вынужденным займам, к так называемой практике 'благосклонностей', которую он же сам и осудил прежде и которую перед Парламентом пообещал никогда не возобновлять. Известно, чего стоят налоговые обещания государства. Здесь более, чем в любой иной области 'закон создается необходимостью'. Однако сейчас осуществление задуманного происходило особенно осторожно, учитывая неизбежность вторжения и хрупкость сохранения вассалами верности. Король отправил в графства комиссаров, везущих с собой письма. В них адресатам настойчиво предлагалось одалживать суммы, в размере от 40 до 200 ливров, исходя из оценки состояния каждого. Приглашение к займу, избегающему термина 'благосклонности' было любезным, но твердым.
   'Господин, Его Милостивое Величество приветствует Вас, желая от всего сердца попросить одолжить сумму, предписанную Вам Его Милостью. Эти деньги будут Вам возвращены в тот же день, что указан и обещан в поданных Вам бумагах. Отданное окажется пущено на защиту и безопасность Его Королевской персоны и на благо страны. С данной целью Его Милость и все Его лорды убеждены, каждый добрый англичанин, в числе коих, Его Милость уверен, вы числитесь, помогут Ему в замышленном. Поэтому Его Милость пишет Вам в первую очередь, надеясь на любовь, доверие и средства, что Вы способны предоставить Его Милости. Поэтому Его Милость убежден, как верный подданный, Вы удовлетворите Его желание'.
   Как отказать столь любезному и льстивому ходатайству, особенно, если речь идет о сохранении на плечах головы? В первое время имя адресата оставалось не указанным, позволяя комиссарам лично выбрать счастливых заимодавцев. Но агенты редко оказывались достойными доверия, они также плохо знали положение местных собственников. По истечении 3 недель настала очередь новых приглашений, теперь уже с именами претендентов. Деньги собрали, но сумма была чрезвычайно низка, по сравнению с надеждами на нее возложенными, хотя и не отличалась скудностью: к Пасхе у короля на руках находилось 11 тысяч ливров.
   Но и это Ричарду дорого обошлось. Теоретически подлежащая возвращению через полтора года сумма, собранная с явными нарушениями основ права и попранием обещаний, спровоцировала по отношению к нему волну враждебности со стороны знати. Так как никто не поддался одурачиванию, как говорит Кройлендская летопись, монарх 'решил прибегнуть к тем же вымогательствам, что и король Эдвард, к тем, которые он сам осудил на заседании Парламента, избегая только использование термина 'благосклонность''. Его комиссары 'извлекали в стране крупные суммы денег из сундуков лиц любого ранга, просьбами или угрозами, добрыми или дурными средствами'. Все это приводило к появлению новых заговоров в Кембридже, в Сассексе и в иных местах, подавляемых с возрастающими скоростью и суровостью. 29 апреля два заместителя коннетаблей оказались вынуждены срочно покарать преступления в оскорблении величества 'мгновенно и просто, на месте совершенного, без шума и прилюдно вынесенного приговора'. 2 мая ланкастерский рыцарь, Роберт Клиффорд, принимавший участие в восстании Бэкингема, был осужден в Вестминстере и обречен на гибель. На дороге, ведущей к месту казни, Тауэр Хилл, он попытался бежать, узы оказались недостаточно тесны, может статься, преднамеренно. Будучи схвачен, Клиффорд подвергся разрубанию пополам, и его искромсанные останки захоронили у братьев-августинцев.
  
   Укрепление королевства
  
   Накапливающееся напряжение постепенно переходило рамки. Ричард укреплял оборону государства везде, где это являлось возможным. Начал он с передового поста в Кале и на территории города. На протяжение зимы суверен преобразовал этот сектор, особенно вкладывая в него силы после унизительного эпизода с бегством графа Оксфорда. Из Кале выслали войско с боевыми механизмами для возобновления надзора за цитаделью Гам, гарнизон которой, под предводительством супруги Оксфорда, взял сторону беглеца. Граф Оксфорд и Томас Брэндон вернулись к крепости и сумели помочь ее покинуть жене вельможи и нескольким сторонникам Генри Тюдора, тем не менее, гарнизон Гама покорился королевским полкам. Ричард принял меры против тех, кого счел ответственными за бегство графа. Лорд Маунтджой, правитель Гиени, оказался смещен в пользу Джеймса Тирелла. Томас Монтгомери, заместитель Маунтджоя, был лишен принадлежащих ему в Эссексе земель. Лорд Динхэм, правитель Кале, замещен незаконнорожденным сыном Ричарда, Джоном Глостером. Юношу записали как 'нашего выдающегося и дорогого нам сына, появившегося вне брака (...), чьи положение и природная энергия, физическая сноровка и склонности к добру обещают нам, с Божьей помощью, ожидания и надежды на будущие услуги'. В Кале отправилось подкрепление, а Тиреллу был дан наказ связаться с Максимилианом.
   Огромная неуверенность снедала Ричарда относительно места, где Генри Тюдор попытается высадиться, 'ведь его агенты не могли доставить своему королю никакой достоверной информации'. И в этом не было ничего удивительного, потому что Генри Тюдор сам не знал, где ему удастся осуществить задуманное. С точки зрения Ричарда, северное побережье и Восточная Англия подходили для авантюры меньше остальных: они одновременно находились в удалении от Нормандии и вряд ли испытывали к Тюдору благосклонность. Кент и Сассекс отличались большей уязвимостью: для захватчиков с континента они были естественной дверью в Англию, сохранившейся в памяти еще с эпохи Цезаря и выполнявшей такую роль вплоть до конца средних веков, не говоря о Вильгельме Завоевателе. Также Ричард велел наблюдать за побережьем флоту сэра Джорджа Невилла и укрепил подступы к Дувру, Сэндвичу и к Пяти портам. Более того, близ Лондона нес стражу герцог Норфолк. Даже в столице арсенал Тауэра продолжал производить пушки, которые король приказал проверять на предмет достойного использования. 18 июня Ричард потребовал у Эдварда Бенстеда произвести 'залпы из некоторых пушек, запущенных по нашему повелению в производство, дабы проверить те и испытать на прочность'. Равно следовало убедиться в определении масштабов заказов и оплатить долги, 'чтобы избежать нареканий и возмущений'. На юг и юго-запад Ричард отослал лорда Ловелла 'позаботиться развернуть там линию кораблей для надзора за всеми портами указанной области, не пренебрегая втягиванием противника в стычки всеми силами местности, попытайся он там высадиться', - как рассказывает Кройлендская летопись. Предыдущая попытка Генри причалить произошла в районах Пула и Плимута, но потерпела поражение, так как Ричард 'счел полезным воздвигнуть там на сей раз многочисленные укрепления, занявшие описанную часть юга страны'. Чрезвычайно изрезанное побережье манило тесно скомпонованными бухточками и защищенными заливами, благоприятствующими высадке. 'Некоторые', - продолжает Кройлендская летопись, - 'словно обладая пророческим даром, предсказывали высадку в Милфорде'. Проблема заключается в существовании двух Милфордов: одного близ Саутхэмптона, а другого - близ Пембрука.
   Кроме того, оставалось все побережье Уэльса, области, удостоенной особого наблюдения, ведь Тюдоры обладали корнями, связанными с этими кельтскими краями, где их очень любили. Дядюшка Генри, Джаспер Тюдор, всегда представлялся как граф Пембрук, даже когда этот титул у него забрали, а пространные ряды местных предводителей, традиционно настроенных враждебно к англо-саксонской опеке, куда входил, например, Рис ап Томас, были готовы присоединиться к мятежникам. К числу сторонников Ричарда относились, в частности, Морган Кидвелли, Уильям Герберт, граф Хантингтон и семья Мортимер, чьи обширные владения в уэльской марке могли превратиться в растянувшуюся вдоль реки Северн преграду по отношению к движущемуся с запада нападению.
   Начиная с севера Уэльса и части Ланкашира, Шропшира, Денбишира и Чешира расстилались земли, принадлежащие Стенли. Никто не мог поручиться весной 1485 года, какой лагерь изберет для себя данное семейство искателей своевременной выгоды, традиционно приверженное резким сменам пристрастий и предательствам. Для Ричарда эта неуверенность являлась критической, ведь братья Стенли, Уильям и Томас, занимали позиции, имеющие стратегическое значение.
  Сэр Уильям Стенли был главным судьей на севере Уэльса и занимал господствующее положение в Денбишире. Томас, лорд Стенли, являлся мужем Маргариты Бофор, матери Генри Тюдора, и пользовался влиянием в Чешире и Ланкашире. Маргарита Бофор вышла замуж второй раз, но не только на бумаге, в возрасте 12 лет, в 1455 году, за Эдмунда Тюдора. К концу года супруг скончался, оставив Маргариту к 13 годам беременной и вдовой. Его сын, Генри Тюдор, родился в начале 1457 года, после чего, миновав союз с Генри Стаффордом, леди вышла за Томаса Стенли. Прошлое обоих братьев, Томаса и Уильяма, не способно было убедить Ричарда в их правильном понимании верности. В 1459 году Уильям занимал сторону Йорков, Томас, сражавшийся на стороне Ланкастеров, в битве при Блор Хит отказался подчиняться приказам, чем вызвал поражение своего лагеря. Получив прощение, он, тем не менее, перешел на сторону Йорков. В 1460 году Томас присоединился к восстанию Уорика, затем отказался его поддерживать, но, еще чуть погодя, все же вернулся к Ричарду Невиллу. Когда Эдвард IV с братом Ричардом возвратились из Бургундии, Уильям перешел в их лагерь, хотя Томас бился на стороне Генри VI, впоследствии их преданного, после чего также предложил свои услуги Эдварду. Со времен мятежа Бэкингема Томасу пришлось исполнять двусмысленную роль, поддерживая Ричарда против собственной супруги, Маргариты Бофор. Единственным проводником Стенли являлся их личный интерес. Как мог Ричард доверять подобным людям? Лорд Стенли был тем более подозрителен, что, при одержании победы Генри Тюдором, мог стать отчимом самого короля. Поэтому, когда Томас в июне попросил Ричарда о позволении удалиться в принадлежащие ему земли на основании проблем со здоровьем, суверен дал разрешение лишь при условии. Сын лорда Стенли, лорд Стрейндж, должен был остаться при дворе в качестве заложника, отвечая головой за преданность отца.
   К середине мая Ричард покинул Лондон, дабы отправиться в предпочитаемый им пункт обзора в центре страны, располагающийся на равном расстоянии от побережья Северного моря, от Ла Манша и от Ирландского моря: в Ноттингем. Оставив в столице группу советников для наблюдения за текущими делами во главе с канцлером Расселлом, монарх сначала задержался в Виндзоре, а потом в Кенилуорте, прежде чем обосноваться в Ноттингеме, где 21 июня составил новое воззвание против 'некоего Генри Тюдора, который, ведомый ненасытным вожделением, незаконно принял имя и королевский титул государства'. Текст воспроизводил первое объявление, совершенное в декабре 1484 года, куда добавили длинный фрагмент относительно незаконного происхождения Генри, отменяющего его претензии на корону. Генри 'плод незаконной крови как со стороны отца, так и со стороны матери. Упоминаемый ранее Оуэн, его дед, был незаконнорожденным. А его матушка приходилась дочерью Джону, герцогу Сомерсету, сыну Екатерины Суинфорд, порожденному двойной брачной изменой, отчего Джон не располагал никаким титулом (...). Если Генри достигнет своей цели и осуществит свои дурные намерения, то окажется господином жизни, пропитания и имущества каждого. Он лишит наследства и уничтожит всю знатную и почитаемую в стране кровь на веки вечные. Поэтому, долг каждого доброго и урожденного англичанина состоит в том, чтобы бороться с ним, сопротивляясь ради собственных безопасности и благополучия'. Воззвание равно настаивало на факте поддержки Генри со стороны короля Франции и стремлении его отказаться от претензий на французскую корону, предавая, тем самым, труд английских монархов со времен победоносного Эдварда III. Маловероятно, что народ стал чувствителен к подобным доводам: к началу войн Алой и Белой роз генеалогические деревья почти перестали иметь смысл, настолько браки, в том числе и повторные, наравне с незаконными рождениями повергли в мрак представление о юридическом соблюдении нормы.
   На следующий день, 22 июня, Ричард отправил во все графства комиссии по использованию созванных, собирающие всех способных встать на защиту государства мужчин, 'принимая во внимание, что бунтующие против нас и нас предавшие пребывают в связи с нашими застарелыми врагами из Франции и другими чужеземцами и намереваются в ближайшее время проникнуть в нашу страну, имея целью подготовить ее крах'. Прежде всего комиссарам следовало 'от имени суверена поблагодарить население за его добрые услуги, оказанные в прошлом году', убедиться, что каждый из представленных мужчин физически годен, 'снабжен хорошими лошадьми и таким же комплектом необходимого для битвы и с ней сопряженного'. 'Если происходящее не соответствует требуемым условиям, комиссарам необходимо заменить пришедших способными воинами'. Все они должны быть готовы к действиям в границах часа, 'дабы никто не подвел под страхом принятия более серьезных мер'. Шерифам нужно каждому находиться на своем посту и готовиться, в случае чего, вмешаться.
   Ричард дополнял выданные распоряжения. Виконт Ловелл в Саутхэмптоне обязывался осуществить надзор за состоянием флота. Герцог Норфолк и граф Суррей обязывались производить патрулирование в Эссексе. В Лондоне, где городские власти решили одолжить стране 2 тысячи ливров, чтобы участвовать в расходах, идущих на оборону, собрали 3 178 горожан, укрепив ими стражу. Равно продолжали учения и проверяли качество оружия. Хранитель Тауэра, Роберт Брэкенбери, нес ответственность за согласование действий городских войск. Самые важные представители йоркистского лагеря, в частности, Елизавета Йорк, отправились под защиту северных земель, в крепость Шериф Хаттон.
   В конце июля Ричард послал за Большой печатью, переданной ему канцлером Расселлом и прибывшей в Ноттингем 1 августа, после чего ее доверили хранителю архивов, Томасу Бэроу. Начиная с этого момента, оставалось только ждать. На землю опустилась предгрозовая тишина, воздух прошило невыносимое энергетическое напряжение, готовое к взрыву. 11 августа до лагеря дошло долгожданное известие. В охотничий павильон леса Бесквуд, что близ Ноттингема, где находился Ричард, вошел гонец и объявил, что Генри Тюдор 7 августа высадился в гавани Милфорд Хейвен, на юге Уэльса.
  
   Высадка и колебания Генри, 7 августа
  
   Вышедшая из Онфлера 1 августа и отдавшаяся на милость попутного ветра флотилия, приросшая теперь еще 30 кораблями, сумела избежать бдительного надзора Джорджа Невилла и лорда Ловелла. Она обогнула побережье Корнуолла и достигла юго-запада Уэльса, близ деревушки Дейл, в бухте Милфорд Хейвен. Это случилось во второй половине воскресенья, 7 августа. Высадка осуществилась без препон. Следует заметить, 'захватчиков' насчитывалось немного. Около 2 500 мужчин, среди которых были 500 англичан и 2 тысячи наемников уровнем пониже - бретонцы, нормандцы и французы. Все надежды Генри возлагались на предполагаемое союзничество с уэльсцами в его деле, что грозило риском, так как расположенность местных предводителей к подобным приключениям не лежала на поверхности. Уже почти высадившись на берег, Генри узнал, - Рис ап Томас и Джон Сэвидж, вроде бы обещавшие его принять с распростертыми объятиями, остались ждать. К тому же, согласно ложному слуху, сэр Уолтер Герберт готов броситься на него с мощной армией. После проведенной в Дейле ночи маленькая группа вошла в Хаверфордуэст, а потом направилась к Кардигану, на северо-запад.
   По мере продвижения положение улучшилось. Генри заставил завибрировать патриотический нерв Уэльса: под стягом с драконом Кадваладра, в сопровождении звуков, издаваемых кельтскими арфами, он пробудил старинное противостояние по отношению к англо-саксонцам, и присоединения, скромные в начале, принялись умножаться. Генри отправлял послания к местным сеньорам, объясняя свое появление 'не только требованием короны, положенной нам по праву, но и стремлением также положить конец притеснениям ненавистного тирана Ричарда, прежде герцога Глостера, незаконно присвоившего наши права'. Тюдор созывал сторонников со всеми их людьми, 'снаряженными для войны' тоном довольно повелительным: 'Не пренебрегайте прибытием, дабы избежать нашего великого недовольства, на собственные риск и опасность'. Он не смущался ставить подпись 'именем короля', как, например, в письме к его родственнику Джону ап Мередиту и в послании, обращенному к сэру Роджеру Кинастону, хранителю крепости Харлех. Последнего Генри просил: 'Придите к нам на помощь и примите участие в данном предприятии ради возвращения короны нашего Английского государства, принадлежащей нам по праву'. Остальные гонцы направились к Гилберту Тэлботу и к Маргарите Бофор. Генри объявил, что вверяется помощи, ожидаемой от могущественного лорда Поуиса, цитадель которого охраняла вход в Шропшир. Согласно тексту Большой летописи, 'множество рыцарей и оруженосцев края (...) собирали именем короля море людей, посылая тех к совершенно иной партии, что значительно увеличивало ее силы'. Среди них Рис ап Томас, решивший, наконец, поддержать Тюдора, отправил к тому 1 500 мужчин, тогда как Гилберт Тэлбот прибыл с 5 сотнями солдат.
  Уже от Кардигана Генри Тюдор взял направление на восток, пересек центр Уэльса и добрался по уэльской Марки на подступах к Шрусбери, первому значительному городу в его путешествии. Встреча, оказанная ему там, превратилась в серьезную проверку. Бейлиф Шрусбери, Томас Миттон, сначала отказался открывать Генри ворота, но затем на следующий день поменял точку зрения. Вероятно, это произошло на совете с Уильямом Стенли, приехавшим с небольшим войском и встретившимся с Генри в деревушке Стоун. Однако Уильям Стенли еще не обещал открыто поддержать Тюдора. Его положение продолжало оставаться двусмысленным. На следующий день он воссоединился с братом Томасом у Атерстоуна, что рядом со Стратфордом, на границе с Уорикширом и на дороге, ведущей к Лондону. Здесь оба брата стали ждать подхода Ричарда и Генри, чьи армии уже приближались к указанному региону. Тем не менее, никто не знал, какую сторону примут родственники, да и сами Стенли, возможно, этого еще не понимали. Братья поддерживали контакт с каждым из противников, поэтому обе стороны тревожились и гадали, в каком же лагере Стенли нарушат установившееся равновесие. Собранные Уильямом и Томасом войска были внушительны по численности, поэтому от решения братьев, вне всяких сомнений, зависела судьба объявленного сражения.
  
   Колебания Ричарда: Стенли и Генри Перси
  
   Первой реакцией Ричарда III 11 августа, когда он узнал о высадке Генри, если поверить Кройлендской летописи, стало успокоение. 'При объявлении об их прибытии монарх развеселился или, по меньшей мере, показался развеселившимся. Он написал своим сторонникам во всех направлениях, что столь ожидаемый день настал. Что следует с непринужденностью одержать победу над такой достойной презрения партией, чтобы, тем самым, убедить подданных в благе продолжительного мира'. Услышав, что Генри привел с собой не больше 2 тысяч человек, 'совершенно нищих и плохо снаряженных', Ричард подумал, что Рис ап Томас и Уолтер Герберт смогут без труда их остановить. Король немедленно отправил сообщения своим баронам с повелением присоединиться к нему с войсками в Ноттингеме. Например, Ричард послал письма Генри Вернону, оруженосцу из своей гвардии, и его брату Ричарду. 'Восставшие против нас и предавшие нас в сопровождении наших давних противников из Франции и других краев покинули воды Сены в первый день настоящего месяца и направились на запад, высадившись в Энгле, близ бухты Милфорд Хейвен, что в Уэльсе, в прошлое воскресенье. Как стало нам известно, это произошло с целью привести нас к краху, разграбить наше государство и отнять собственность у наших подданных. Поэтому мы постановили с помощью Господа лично дать им отпор настолько быстро, насколько это нам подвластно. Поэтому же мы повелеваем вам и требуем, чтобы вы без промедления явились, лично и с необходимым числом мужчин и лошадей, хорошо снаряженных и уже обещанных вами, дабы служить нам без оплошностей и извинений, под страхом конфискации всего вашего имущества'.
   Продолжение у призыва оказалось разношерстным. Некоторые откликнулись на него без обдумываний. Так случилось с Джоном Говардом, герцогом Норфолком, пообещавшим собрать 1 тысячу мужчин. После получения королевского сообщения Норфолк призвал своих вассалов, в числе которых находился Джон Пастон из Норвича, с кем Говард должен был встретиться в Бери, 'со столькими взрослыми мужчинами, сколько вы сумеете собрать за мой счет, как вы дали слово монарху. Я прошу вас снарядить их жакетами с моей формой. Потраченное отдам при встрече'. Такую же верность доказал Роберт Брэкенбери, хранитель Тауэра. Он получил приказ собрать вооружение и явиться в Ноттингем 'приведя с собой в качестве соратников Томаса Буршье, Уолтера Хангерфорда и множество других из числа оруженосцев, которым мог даже не доверять', - рассказывает Кройлендская летопись.
  Недоверие было оправдано, в рядах знати не наблюдалось восторга, там не расталкивали соратников локтями, чтобы явиться на назначенную встречу. Джон Пастон так и не пришел, равно как и герцог Саффолк, хотя Ричард назначил его сына своим наследником. Пришедшие же на условленное свидание в условленное время сделали это против воли, скорее из страха, чем из убежденности. Таким образом Роджер Уэйк позднее признавался, что отправился в Ноттингем 'наперекор своим воле и мнению', потому что Ричард предупредил, - 'все те, кого обнаружат после победы пренебрегшими показаться пред его очами в битве, должны ожидать потери своих благ и своего имущества, как и жизни'.
   Среди прибывших как, волоча ноги, так и 'с замедленной скоростью', если цитировать Кройлендскую летопись, присутствовал Генри Перси, граф Нортумберленд. Он относился к числу необходимых суверену людей, на которых Ричарду следовало положиться.
  Тем не менее, являясь 4-м графом Нортумберлендом, Генри Перси не испытывал счастья от необходимости рисковать жизнью на поле брани. Его прадед, Генри, 1-й граф Нортумберленд, был убит в 1403 году в сражении при Шрусбери, отстаивая дело Генри IV. Его дед, также названный Генри, 2-й граф Нортумберленд, был убит в 1455 году, в битве при Сент-Олбансе, сражаясь против герцога Йорка. Отец нашего персонажа, еще один Генри, 3-й граф Нортумберленд, был убит в 1461 году в сражении при Таутоне, в армии Ланкастеров. Ясно, что 4-й граф Нортумберленд не желал продолжать семейную традицию, став четвертым Генри, убитым в ближайшем бою, вне зависимости от выбранного им лагеря. Более того, соперничество, в котором он противостоял герцогу Глостеру как первый сеньор Севера, не внушало ему никакого сочувствия к Ричарду. Генри без малейшей убежденности созвал сторонников, чтобы без излишней спешки двинуться по Ноттингемской дороге. Он даже забыл поставить в известность город Йорк, тогда как, в качестве назначенного туда комиссара, должен был забрать контингент оттуда.
   Мэр и старейшины Йорка оказались поставлены в затруднительное положение. 16 августа они собрались для обсуждения происходящего. Известие о высадке Генри Тюдора было получено, но к ним не доставили никакого приказа о мобилизации. Поэтому, согласно текстам городских архивов: 'Решили, что Джон Спунер, сержант с булавой, отправится искать короля в Ноттингем, дабы узнать о его добрых распоряжениях относительно посылки подданных суверену горожан сражаться против недавно прибывших в Уэльс врагов, или об иных распоряжениях монарха'. Пыл Йорка тем более замечателен, что в те дни город поразила чума. Джон Спунер, в сопровождении Джона Николсона, поехал в Ноттингем, пока в городе организовывалось сопротивление. Главы кварталов проверяли, чтобы у местных жителей 'имелось достаточно оружия, и чтобы они были снаряжены для обороны на благо города'. Везде вывесили воззвание с требованием, 'дабы все мужчины города были готовы и снаряжены для участия с мэром ради блага Йорка в течение часа под страхом заключения'. Ричард благодарил своих верных сторонников в Йорке и просил их прислать к нему, как только получится, 400 мужчин. Тем не менее, недоверие по отношению к Нортумберленду у него возросло.
   Что до братьев Стенли, их внимательность становилась все более подозрительной и тревожащей: как воплощать план кампании, если не известно, на какой стороне окажется один из самых крупных контингентов, приведенных на поле? Однако на руках у Ричарда находился козырь: сын Томаса Стенли, лорд Стрейндж, продолжал оставаться его заложником в Ноттингеме. Поэтому он потребовал у Томаса и Уильяма явиться и присоединиться к нему. Братья медлили, к тому же двинулись по разным дорогам. Томас прибыл в Личфилд 17 августа, тогда как Уильям стоял западнее, в Нантвиче, что в Уэльской марке. И тут лорд Стрейндж попытался бежать. Оказавшись схвачен и допрошен, он раскрыл существование заговора, связывавшего дядюшку, Уильяма Стенли, сэра Джона Сэвиджа и его самого с целью поддержки Генри. Лорд Стрейндж обещал, если ему позволят сохранить жизнь, 'его отец пойдет, дабы поддержать короля, как только это станет возможно, со всеми подотчетными ему силами', - докладывает Кройлендская летопись. Впрочем он написал последнему, чтобы просить его явиться.
   Отсутствие Уильяма Стенли и Джона Сэвиджа, которых Ричард немедленно повелел наречь предателями, стало тяжелым ударом для монарха, одновременно с тем узнавшим, что Генри Тюдор продолжает начатый им поход, и что после остановки в Шрусбери он пересек Северн и теперь пребывает в отворившим ему ворота Личфилде. Угроза приближалась. По-видимому, Генри пытался добраться до Уотлинг Стрит, старой римской дороги, что из Мидлендза вела прямо к Лондону. Требовалось его остановить. Ричард, пусть все его войска еще не прибыли на место, постановил необходимым выйти из Ноттингема и воссоединиться с ними в Лестере, в 60 километрах к югу от теперешнего местопребывания. Если верить Полидору Вергилию, поход развернулся абсолютно безупречно. Летописец повествует 'о большом количестве вооруженных мужчин', дисциплинированных и подчиненных организации, достойной римских легионов. 'Ведя солдат приказанным порядком, вызванным необходимостью в усиленной безопасности, он поставил во главе их вооруженных людей, образующих квадрат со стороны, откуда ожидали неприятеля. Снаряжение же собрали в центре. Суверена окружили его приближенными и другими всадниками, скачущими с каждого бока'. Прибыв в Лестер, Ричард, наконец, воссоединился с графом Нортумберлендом, сопровождаемым лордами Скроупом из Мешема, Скроупом из Болтона, лордом Оглом, лордом Грейстоуком и лордом Фитцхью. Все они с войсками графов из Кента и Уэстморленда, из Суррея, Линкольна, Шрусбери, с войсками лордов Дадли, Матревеса, Грея, Коднора и Уэллса составляли 'наибольшее количество солдат, когда-либо собранных одной фракцией', - согласно Кройлендской летописи. Джон Говард, герцог Норфолк, равно находился там.
   Во главе значительного войска суверен переместился в Лестер. Но среди окружавших его вельмож многие оказались плохо замотивированными: прибыв по принуждению, они приготовились поменять лагерь сразу, если дела пойдут плохо. Начать перечень можно с Генри Перси, старавшегося получить прощение за задержку и ходатайствующего об образовании арьергарда (группы прикрытия). Ричард одобрил прошение, но у него и выбора почти не было. Остальные не стали ждать столкновения, чтобы перейти к противнику. Когда верный Брэкенбери приехал в Лондон, он был 'почти одинок', - как гласит Большая летопись, потеряв по пути большинство своих соратников. Их главы с присущей им любезностью покинули его, чтобы перейти в лагерь Генри Тюдора, предварительно 'поблагодарив сэра Роберта за проявленное дружелюбие и увещевая его уйти с ними'. Прежние спутники буквально дезертировали с поля. В их числе присутствуют имена Уолтера Хангерфорда, Томаса Буршье, Брайана Стенфорда и Саймона Дигби.
   Удивительное поведение, раскрывающее недостаток мотивации у основных глав, выбравших лагерь накануне сражения, исходя из размышлений, вызванных исключительно семейными интересами. Полководец армии, в которой царит подобный духовный настрой, поистине уже продан. Ричард это знал и понимал, - при малейшем признаке слабости его 'сподвижники' оставят командира.
   К тому же, никуда не исчезала проблема с братьями Стенли, и Генри здесь обладал не большей уверенностью, чем Ричард. Тюдор не мог обойтись без их поддержки, но они не желали брать на себя обязательства до получения необходимых им гарантий. Прежде чем направиться к Личфилду, Генри встретился близ Стаффорда с Уильямом, принесшим монарху свои уверения и пообещавшим вернуться к нему вместе с братом. Тюдор тут же двинулся в Личфилду, куда добрался 18 августа, тогда как Уильям и Томас, отдельно друг от друга, оставались в окрестностях, все еще не приняв никакого решения. 19 августа, пока его армия возобновляла поход к Тамуэрту, что в 2 десятках километров на юго-восток, на встречу с Ричардом, Генри Тюдором внезапно овладела паника. Он пережил кризис, подобный тем, которые были известны ранее Уорику Создателю королей и Эдварду IV, когда у тех наступали решительные моменты. Сколь бы удивительными не казались нам сегодня у людей военных, привычных к опасности, подобные кризисы, они доказывают крайнюю чувствительность созданий, остающихся искренними, нервными и плохо контролирующими свои страсти и импульсы. Описываемые мужчины были способны не только на совершение внушающих ужас насилий, но и на изобилие слез. Проживая в средневековом обществе, в котором соседствовали всевозможные крайности, от зверского насилия до утонченности куртуазной любви, от умерщвления плоти до пирушек, от ярости на поле брани до неконтролируемой паники, они отличались изумляющей нас хрупкостью. При приближении решительного и неизбежного сражения против армии, намного превосходящей его войско по численности, когда братья Стенли в любой миг могли примкнуть к врагу и отрезать ему путь к Уэльсу, Генри поставил на кон собственную жизнь, будучи вдали от поддерживающих его баз. Вечером, 19 августа, с горсткой стражников он покинул армию и скрылся в деревушке. Ночь Тюдор провел в ближайшей к этой деревушке хижине, оставив своих заместителей с ума сходить от обнаруженного ими исчезновения. Придя в себя утром 20 августа, Генри вернулся к солдатам, исчерпывающе объяснив, что 'специально удалился из лагеря ради получения хороших новостей, переданных ему тайными друзьями'.
  
   Накануне сражения
  
   В воскресенье 21 августа Ричард III во главе армии вышел из Лестера и направился на запад, на встречу с бунтовщиками. Король разбил лагерь в окрестностях деревушки Маркет Босуорт, на расстоянии почти 25 километров от города. Напротив, вдали на 5 километров, расположился Генри Тюдор, отошедший на восток от Тамуэрта и выбравший выселок Аттертон. Вокруг все было переполнено распределенными на 6 групп солдатами. Помимо армий Ричарда и Генри здесь присутствовали армии Уильяма и Томаса Стенли, а также Нортумберленда и Норфолка. Братья Стенли наблюдали, Нортумберленд ждал. Все сознавали, - завтрашний день станет решающим. Для многих он окажется последним, столь же многие столкнутся с ранами, ампутациями, пожизненным ограничением трудоспособности, и равное число солдат, может статься, тех же самых, испытает невзгоды краха и изгнания. По меньшей мере, богатым вознаграждением предстоящее точно не манит. Ричард и Генри поставили на кон как корону Англии, так и свои жизни. Обрести спокойный сон перед таким было тяжело.
   В соответствии с текстом Кройлендской летописи, Ричард действительно провел ночь крайне тяжело. На рассвете 'его черты, всегда вытянутые, казались более бледными и безжизненными, нежели обычно'. Король 'объявил, что в течение ночи был мучим страшными видениями, и что полагал, будто его окружили ужасные демоны'. 20 лет спустя Полидор Вергилий подробно раскроет заявленную тему кошмара. У него суверен поведает окружению, - он 'полагал в своем сне, что ему явились видения, схожие с мерзкими демонами, которые не давали жертве отдохнуть'. Суверен встревожился и 'тут же, словно помутившись рассудком, представил роковой исход грядущего сражения. При этом он утратил весь восторг, с которым вглядывался в ближайшее будущее вплоть до настоящего момента'. Является ли это придумкой летописцев, преследующих цель создать трагическую атмосферу, или речь идет о мгновении проходящей паники, подобной поразившей Генри Тюдора? Кроме факта, что не в традициях средневековых летописей было искусственно изыскивать воздействия психологической среды, приведенные замечания не несут в себе ничего мало-мальски правдоподобного. После дней беспокойного ожидания и бессонной ночи не удивительно, что у Ричарда в утренних сумерках возникли дурные предчувствия. Шекспир выразит эти переполненные тоской моменты в раздирающих душу монологах своего произведения.
  Вспоминали и другие дурные предзнаменования. 'В лагере не нашлось капеллана, чтобы провести службу Господу, да и завтрака не приготовили для укрепления королевского духа'. Затем не получалось собрать все необходимые для церковной службы предметы, что тоже заставило суверена понервничать. Однако с проблемами быстро справились. В кратком воззвании к войскам Ричард обратился к драматизму совершаемой в сражении ставки. 'Кто бы не оказался победителем, Английское государство потерпит крах'. Тем самым он показал, что в его сердце не найдется места для жалости, и лагерь поверженных будет уничтожен. 'Если король победит, он разобьет предателей из противоборствующей партии', если Тюдор 'одержит верх, то он также поступит с теми, кто помогал противной партии'. Горе побежденным.
   Наступил час перехода к последним приготовлениям. Каждый надевал снаряжение, громко лязгая металлом, разражаясь восклицаниями и в окружении ржания коней. Облачиться в полное снаряжение для рыцаря не было делом простым. Сложное составление металлических деталей сочленений являлось не только дополнением социального статуса, но и защищало. Чтобы собрать весь панцирь, требовалось множество подручных слуг. Форма простых солдат была намного проще: несколько кожаных лоскутов, ремень для ног и шлем. Согласно свидетельству шотландского летописца, Ричард велел прикрепить к своему шлему корону, пойдя наперекор возражениям окружения. Близкие считали, что королевский венец превратит его в хорошо различимую мишень. Но Ричард стремился продемонстрировать защищаемый статус перед лицом узурпатора Тюдора.
   Топография избранного места теперь прекрасно известна, даже невзирая на споры относительно мельчайших подробностей между историками и археологами. Перенесемся на высоте птичьего полета почти на 20 километров на запад от Лестера, в открытую всем ветрам и слегка колышущуюся сельскую местность, пересекаемую многочисленными родниками. Армия Ричарда заняла господствующее положение на холме с мягкими склонами. Сегодня на Амбион Хилл располагается деревушка Саттон Чейни. Войско разделилось на три части, смотрящие на запад и образующие 'боевую линию замечательной длины, из пехоты и всадников в компактных подразделениях. Издалека они внушали ужас огромным числом своих солдат'.
   В действительности солдат насчитывалось между 12 тысячами и 15 тысячами человек. Впереди расположились лучники, поставленные перед пехотинцами герцога Йорка, который управлял передовым отрядом, и 3 тысячами мужчин, пришедшими с Робертом Брэкенбери. Позади последнего развернулся боевой корпус с Ричардом на коне и во главе 3 5000 человек. Войска прикрытия, на востоке, были отданы графу Нортумберленду и включали около 6 тысяч человек, развернутых перед деревушкой Саттон Чейни. Вдоль холма Ричард также расположил артиллерию: 140 серпантин (крупных орудий) и столько же бомбард. Известно, что Ричард ценил огнестрельное оружие, но то, что он велел привезти из лондонского Тауэра еще не успело прибыть. На юге холма Амбион Хилл находился чрезвычайно влажный, может статься, даже болотистый участок, называемый Редмор. Он мало подходил для битвы, особенно той, в которой участвовали тяжело вооруженные всадники. Перед ним сбоку от другого холма стояли войска Стенли. О них до сих пор никто не мог уверенно сказать, являются ли те действующими в происходящем лицами или зрителями. Если верно было первое, то какую сторону приняли братья. Уильям находился перед деревушкой Стоук Голдинг с 2 500 человек, а Томас - расположился перед Дадлингтоном с 4 тысячами человек.
   Генри Тюдор развернул свой лагерь на равнине, в 5 километрах к западу от юго-западной оконечности Амбион Хилл, перед деревушками Уитерли и Мансеттер. Он обладал серьезной численной нехваткой солдат. Вокруг были, по меньшей мере, 10 тысяч человек, образующих довольно скромные полки. Впереди поставили лучников во главе с Джоном, графом Оксфордом. Справа - Джона Сэвиджа, слева - Гилберта Тэлбота. В центре, немного отступив, в окружении пехотинцев и всадников - сам Генри. Французы, во главе с Филибером де Шанде, расположились чуть в стороне, справа. Помня о численном недостатке, Генри сильно полагался на помощь братьев Стенли, представляющихся дружелюбно по отношению к нему расположенными. Но когда, утром 22 августа, он послал Томасу Стенли сообщение, прося у него приготовить войска, то получил в качестве ответа следующее: Томас 'не выведет людей в боевые ряды, пока просящий (Генри) сам не покажется на поле с развернутыми соединениями'. Иначе говоря, Томас Стенли, чей сын продолжал оставаться в руках Ричарда, отказывался вмешиваться, пока победа гарантированно не окажется на стороне Тюдора. Поэтому следует обойтись без него.
  
   'Коня, коня! Венец мой за коня!' Босуорт, 22 августа 1485 года
  
   Источники, рассказывающие о ходе сражения при Босуорте довольно путаны. Повествующие о случившемся летописцы на месте событий отсутствовали. Они писали свои труды на основе свидетельства участников, преимущественно из лагеря победителей, которые лишь со своей стороны видели битву, поэтому получившиеся произведения едва ли можно соотносить друг с другом. Представляется, что все началось ранним утром в понедельник, 22 августа 1485 года, наступлением войск Генри Тюдора. Тот пересек равнину, отделяющую его от холма Амбион Хилл, на котором противника ожидал Ричард. Добравшись до подступов к болотистому участку, солдаты повернули налево, препятствуя тем самым, любой атаке сбоку со стороны королевской армии, разбитой топями на отдельные группы. Достигнув Амбион Хилл, тюдоровцы оказались лицом к лицу с передовым отрядом Ричарда, под предводительством герцога Норфолка. Последний подал знак лучникам. В людей графа Оксфорда полетели тысячи стрел, они ответили, одновременно завязался поединок между артиллериями. Жерла пушек разного калибра выбрасывали свинцовые пули, сегодня обнаруживаемые археологами в огромном количестве. 'Они превосходили по размеру все свинцовые пули, найденные на полях сражений Европы XV и XVI столетий', - свидетельствует профессор Филипп Швейцер, и это позволяет нам осознать степень потрясения людей тогда. Некоторые снаряды в диаметре достигали 9,3 см.
   В продолжение этой перестрелки войска графа Оксфорда слегка отступили, после чего сомкнули ряды. Началась битва на близком расстоянии, яростная схватка между людьми, в процессе которой 2 500 человек Норфолка стали отходить под натиском 4 тысяч человек Оксфорда. Ричард, во главе центрального подразделения армии, имея слева от себя топь, не мог вмешаться, чтобы поддержать передовой отряд, таким образом, он утратил преимущество, которое могло ему принести общее численное превосходство. Войско Оксфорда, усиленное французами, обратило в отступление полки Норфолка, самого герцога убили в пылу битвы, как и его сына.
   В этот момент положение братьев Стенли и Нортумберленда стало для Ричарда решающим. Сэр Уильям и сэр Томас продолжали отказываться куда-то двигаться. Ричард, в ответ на это, велел казнить лорда Стрейнджа, сына Томаса Стенли. 'Тем не менее', - гласит Кройлендская летопись, - 'получившие приказ, увидев, что положение критическое, и есть дела важнее казни одного человека, не выполнили жестокого повеления короля, по собственному почину позволив лорду Стрейнджу уйти, а сами вернулись к сражению'. В соответствии с текстом других источников, лично Ричард поменял мнение и решил пощадить лорда Стрейнджа.
   Что до графа Нортумберленда, руководившего 6 тысячами человек из отряда прикрытия и стоявшего близ деревушки Саттон Чейни, монарх отправил ему приказ вмешаться. Однако, как гласит Кройлендская летопись, 'там, где находился граф Нортумберленд с внушительным количеством достойных солдат, не было замечено никакого движения и никакого признака боя'. Граф не тронулся с места, в качестве оправдания, несомненно, говоря, что должен следить за братьями Стенли. В действительности его поступок являлся чистой воды предательством, поэтому случаи оставления поля сражения начали стремительно учащаться. 'Многие, особенно те, кто пришел с севера, и кому король полностью доверял, сбежали, даже не приняв участия в битве. Таким образом, достаточного количества необходимых сил не оказалось'. С точки зрения Полидора Вергилия, 'большая часть сбежала бы в самом начале, если бы подобное было возможно', ведь те, 'кто следовал за Ричардом против воли, воздержались от боя и тайком скрылись, ибо отчасти, будучи далеки от желания ему здоровья и процветания, стремились подорвать благополучие ненавидимого правителя'.
  Для летописца Роберта Фабиана 'бой оказался бы гораздо тяжелее, останься партия короля ему верна. Многие оставили его в процессе сражения, примкнув к иному лагерю. Некоторые предпочли держаться в стороне, пока не увидят, кто одержит победу'. Таков был случай с братьями Стенли. Может статься, также произошло и с Нортумберлендом. Он, по свидетельству одного из участников битвы, испанского наемника Хуана де Салазара, сражавшегося в армии Ричарда, присоединится к войску Генри, с кем договорится накануне встречи. На подобное намекал и Жан Молине, по словам коего, Нортумберленд 'пришел к соглашению с графом Ричмондом, как и другие, бросившие суверена'.
   Начиная с этого мгновения дело короля Ричарда оказалось проиграно. Вне зависимости от того, действительно ли Нортумберленд перешел на сторону Генри или просто отказался вмешиваться, армия пребывала в процессе распада. Можно было кричать 'измена!' И этот возглас, настолько пугающий в средневековых битвах, стал бы вступлением к катастрофе. Окружение Ричарда просило его бежать, начиная с Хуана де Салазара, получившего следующий ответ: 'Салазар, Господу мое отступление даже на шаг пришлось бы не по душе. Сегодня я или погибну королем, или одержу победу'. Настал час для слов, достойных вхождения в историю, не важно настоящих или оспариваемых. Полидор Верглий со своей стороны удостоверяет, - Ричард 'видел как солдат, спустя рукава пользующихся оружием, так и тех, кто осторожно покидал место сражения. Окружение суверена подозревало измену и торопило его с отступлением. Когда битва оказалась явно проиграна, близкие подвели к Ричарду быстрого коня'. Да, коня, того самого, знаменитого, сделанного Шекспиром незабываемым символом Босуорта: 'Коня, коня! Венец мой за коня!' Это прекрасно, но, очевидно, ложно. Согласно Вергилию, Ричард ответил окружению, что 'положит конец войнам, пусть даже ценой своей жизни'. Трудившийся для Тюдоров летописец не мог запретить себе любоваться 'его великой смелостью и огромной душевной силой (...), ведь Ричард был убежден, что настоящий день принесет государству мир или же навеки лишит страну покоя'. Поэтому 'он направился на бой, надев на шлем монарший венец, дабы одержи Ричард победу в короне, это положит конец его заботам. А если в финале окажется крах, то он падет почетнее, неся на себе знак королевского величия'.
   Неужели Ричард еще верил в возможность победы? Единственная надежда, его ведущая, заключалась отныне в гибели Генри Тюдора, сделавшей бы всякое продолжение боя бессмысленным. Разумеется, именно надежда на такой исход стала причиной неистового наступления Ричарда и его всадников. Увидев Генри поблизости, стоило лишь обогнуть топь с юга Амбион Хилл, они бросились ему навстречу, проскользнув между болотом и участком, занятым войском графа Оксфорда. Ужас, охвативший обе стороны, не поддается описанию. Окружение Генри Тюдора основательно встряхнуло. Его знаменосец, Уильям Брэндон, был убит, а гигант Джон Чейни, достигавший ростом почти 2 метров, оказался сброшен лично Ричардом, который 'поверг его на землю мощным ударом, расчищая себе дорогу мечом'. Разбушевавшейся суверен, обрел всю ту энергию, которую уже успел продемонстрировать при Барнете и Тьюксбери, но сейчас ядром данной энергии являлось отчаяние. Сражение вошло в историю разгулом неслыханного насилия: знаменосец Ричарда, Персиваль Тирлуолл, потерял обе ноги, которые ему отрубили.
   Положение Генри оказалось теперь незавидным. По сравнению с Ричардом боец из него был неважный. Бой разворачивался перед глазами братьев Стенли, продолжающих лишь наблюдать. Томас не двигался с места, все еще неуверенный в судьбе сына, тогда как Уильяму нечего было больше терять. Он понимал, одержи победу Ричард, его ожидает исключительно казнь, так как несколько дней назад Стенли-младший оказался объявлен изменником. Встав со своими 2 500 солдатами перед Стоук Голдинг, почти в 1,5 километрах к югу от поля боя, Уильям Стенли не мог позволить Генри Тюдору совершить самоубийство, не вмешавшись. И он бросился в самый центр схватки. Имеющий под рукой лишь 200 всадников Ричард оказался повержен. Его товарищи пали в сражении, а сам суверен, борясь до конца, погиб под градом изувечивших тело яростных ударов.
   Обнаружение скелета Ричарда в 2012 году помогло определить природу ответственных за за смерть ударов. Оно засвидетельствовало дикую жестокость завязавшейся борьбы. Красноречиво звучит отчет судебно-медицинских специалистов.
   'Основание затылочной части черепа было полностью разбито режущим орудием, вспоровшим мозг. Другой режущий удар прошел по черепу справа и перерезал мозг до левого виска. В следующей части колющее орудие проникло в вершину черепа. Далее режущие удары отделили друг от друга кусочки черепа, не проникая в него. Остальные пустоты черепа и нижней челюсти соотносятся с ранами, нанесенными кинжалом в подбородок и в щеку. Многочисленные раны, найденные на черепе короля, указывают, что он не имел на себе шлема, либо сняв его, либо потеряв, когда оказался пешим после увязания скакуна в топи. Одно из ребер справа пострадало от разрезания режущим орудием, равно как и таз'.
   Летописцы единогласно упоминают об имевшей место жестокости. Кройлендская летопись говорит, что Ричард был 'пронзен многочисленными смертельными ранами'. Уэльская летопись гласит, что валлиец 'убил вепря и снял с его головы венец'. Жан Молине рассказывает, что 'его конь прыгнул в болото, откуда не смог вылезти, а один из валлийцев приблизился к королю и сразил того ударом алебарды'. Уэльская поэма повествует, что Ричард умер 'словно собака, убитая в канаве'. Тем не менее, все, даже самые злостные его противники, отдают должное отваге суверена. 'Что до короля Ричарда, доблестного и храброго государя, он пал на поле битвы, но не отступил', - свидетельствует Кройлендская летопись. Джон Ру подтверждает: 'Позвольте мне огласить истину в его пользу: он вел себя как достойный солдат, и, несмотря на небольшой рост и недостаточную силу, прекрасно защищался до последнего вздоха, восклицая: 'Измена! Измена!'' Наконец, Полидор Вергилий подчеркивает, что 'его гордый и неистовый разум не покидал монарха до самой смерти, когда, оставленный своими людьми, он предпочел ее спасению жизни путем позорного бегства'.
   С гибелью Ричарда III завершились битва при Босуорте и войны Алой и Белой розы. Следующим королем стал объявленный победитель, Генри Тюдор, Генри VII, а переход монаршего статуса от династии Йорков к династии Тюдоров превратился в символ сомнительной достоверности. Ее начала распространять пропаганда нового режима, желая подчеркнуть судьбоносный характер события. В соответствии с текстом Большой летописи, сэр Уильям Стенли 'захватил шлем короля Ричарда, на котором держалась корона, и немедленно направился к королю Генри, возложив тому на голову со словами: 'Господин, здесь я венчаю Вас на правление Англией''. Подобный театральный жест был впоследствии усилен. В начале XVII столетия его приукрасили наличием куста боярышника, в который упала корона, найденная впоследствии Стенли. Этому случаю приписали ряд символических значений, более или менее приемлемых. Гибель Ричарда на поле боя приравнивали к свершению Божьего суда. То, что он потерял перед смертью монарший венец означало, что Ричард уже не являлся сувереном, когда его убивали. И это помогало избегнуть обвинения в убийстве короля, которое могли выдвинуть против победителя. Обнаружение короны в зарослях придавало Генри VII дополнительную законность, не просто генеалогическую, но и природную. Наконец, избрание Генри VII своим символом розы, окруженной короной с шипами, которую он держит в правой руке на портрете 1505 года, может иметь также символическую отсылку. Роза означает одновременно и Йорков и Ланкастеров, единых и сплавленных в боярышнике Босуорта, сделавших в груди новой монархии две династии одной.
   Сражение при Босуорте продлилось, по меньшей мере, часа два, в течение которых убили около тысячи человек, в том числе короля, герцога Норфолка, лорда Феррерса, Роберта Брэкенбери и Ричарда Рэтклифа. Как только о смерти Ричарда стало известно, остатки его армии прекратили бой. Многие отступили, кто-то попытался бежать, и в этом ряду оказался Уильям Кэтсби, схваченный и казненный несколько дней спустя в Лестере. Граф Нортумберленд принес новому суверену присягу, но тот, тем не менее, поместил его под надежную охрану. Город Йорк охватило оцепенение. Писец зафиксировал в местных хрониках, что 'недавно правивший нами с благоволением король Ричард был достойным презрения образом сражен и убит с множеством других сеньоров и знатных людей севера. Виной тому предательство множества остальных подданных, обратившихся против него'. Начиная с этого момента, даты, нанесенные на книгу отчетов города, сопровождались упоминанием: 'трон свободен'. Когда Генри VII отправил в Йорк сэра Роджера Котона, то приняли последнего крайне плохо, что вызвало 'опасения за его жизнь, ибо гонец не осмеливался проехать по городу из конца в конец'. Правление Йорка, противясь признанию нового суверена, удовлетворилось хладнокровным замечанием во внутренних записях относительно 'короля, которого поставили и провозгласили как Генри VII', при этом с чувством вспоминая 'достославного государя благословенной памяти короля Ричарда, недавно скончавшегося'. В продолжение последовавших лет Йорк отказывался признавать городских чиновников, назначавшихся Генри VII.
   Как бы то ни было, на поле битвы труп Ричарда III оказался забран победителями, поступившими с ним унижающим образом. 'Тело короля Ричарда, лишенное всяческих одеяний, кинули через спину лошади, руки и ноги с каждой стороны связали, равно как и волосы, словно сделав из него барана. Останки суверена в описанном виде приказали отвезти в аббатство монахов францисканцев Лестера. В действительности, картина представляла собой жалкое зрелище, но не опорочившее жизни этого человека. В том же аббатстве его и погребли два дня спустя без пышности и торжественных похорон'. Так звучит рассказ Полидора Вергилия. Но на шее этого летописца находилась преступная петля. Кройлендская летопись гораздо красноречивее. Она уточняет, что 'его тело оказалось абсолютно обнажено, ничего даже не прикрывало чресел. Труп тащили позади герольда по имени Норрой, будто свинью или другое презренное животное. Покрытый грязью и нечистотами, его притащили в церковь Лестера, дабы все могли там тело увидеть, рядом с ней же Ричарда грубо закопали'. Летопись прибавляет, - останки перенесли и 'множество других надругательств', природу коих не уточняет. Однако исследование скелета показывает, - ему нанесли сильный удар мечом в задний проход, - лезвие оставило след на крестце.
   Искалеченное, жестоко искромсанное, покрытое кровью и грязью тело в течение двух дней было выставлено в колледже Святой Марии в Лестере, на старинном кладбище графов и герцогов Ланкастеров, чтобы все могли убедиться в гибели проклятого короля. Затем его бросили в очень маленькую яму, вырытую в спешке при церкви францисканцев, оставив в земле, без гроба и савана. Там Ричард пролежит 527 лет, пока в 2012 году его не обнаружат археологи.
   Ричарду III было 32 года, он правил на протяжение 2 лет, 1 месяца и 28 дней.
  
  Глава 14. От Босуорта (1485) до Лестера (2015): пять столетий споров
  
   Гибель Ричарда III в сражении при Босуорте стала началом бесконечного периода споров, которые разделят мир специалистов-историков более, чем на пять веков. И причиной окажется память об этом короле.
   При династии Тюдоров (1485-1603) можно было услышать только один голос - голос порочащих Ричарда, тех, кто яростно соревновался друг с другом ради добавления подробностей к черной легенде проклятого короля наряду с Томасом Мором, Полидором Вергилием и другими, второстепенными, но многочисленными летописями. Писатели той эпохи стремились польстить современным им суверенам, превращая в дьявола последнего представителя династии Йорков. Генри Тюдор, официально помазанный на правление Англией 30 октября 1485 года, 18 января 1486 года вступил в брак с Елизаветой Тюдор, что позволило, благодаря его ланкастерскому наследию, слить, наконец, воедино две семьи и положить конец войнам Алой и Белой розы. Для большей надежности оставшихся членов рода Йорк уничтожили с жестокостью, которой следовало позавидовать методам Ричарда III. Эдварда, сына герцога Кларенса, которого дядюшка пощадил, казнили в 1499 году по приказу Генри VII. Его сестру, Маргариту, обрекли на ту же судьбу в 1541 году по следам ее сына Генри Поля, погибшего в 1538 году. Из трех сыновей Елизаветы, сестры Ричарда III, Джон оказался убит при сражении при Стоуке в 1487 году, Эдмунд подвергся казни в 1513 году, Ричард погиб в битве при Павии в 1525 году. Последний внук Эдварда IV, Генри был казнен в 1538 году, а правнук герцога Кларенса - в 1557 году. Очистив таким образом место монархи династии Тюдор могли считать себя избавившимися от неудобных свидетелей своего сомнительного происхождения.
  
   Тюдоры и воспоминания о 'чудовище' Ричарде
  
  Не получится вести рассказ и дальше, не упомянув о призраках, восставших из наследия Ричарда III, дабы отравить плоды правления Генри VII. Призраках, довольно оживленных, воплотившихся в самозванцев, пользующихся многочисленными слухами и потворствующей им доверчивостью, воцарившейся в государстве в этот смутный период из-за таинственных исчезновений, а также жестоких и подозрительных смертей. Политическое самозванство не было редким в средние века, когда отсутствие реалистично выполненных портретов делало сложным опознание даже самых 'заметных' лиц. В исследовании 2005 года, посвященном политическому самозванству в средние века, - 'Вторая жизнь королей', Жиль Лекупр проанализировал многочисленные случаи, подобные историям ложного Альфонса I Арагонского, ложного Баудолино IX Фландрского, ложного Фридриха II Гогенштауфена, ложного Конрадина, ложного Иоанна I Французского и ложного Вальдемара II маркграфа Бранденбургского. Англия особенно богата на самозванцев из-за династических перепитий XIV и XV веков. Здесь и пара ложных Эдвардов II (Уильям Валлиец и Джон из Паудерхэма), и ложный Ричард II (Томас Уорд из Трампингтона), и, при Генри VII, пара ложных Эдвардов Уориков, сыновей герцога Кларенса (Ральф Уилфорд и Ламберт Симнел), а также ложный герцог Йорк, сын Эдварда IV, исчезнувший в лондонском Тауэре после своего 'заточения' при Ричарде III (Перкин Уорбек). Один из них, Ламберт Симнел, юный пекарь, руководимый виконтом Ловеллом и даже коронованный в Дублине под именем Эдварда VI, был потом схвачен в 1487 году в процессе битвы при Стоуке. Самым опасным стал Перкин Уорбек, предполагаемый Ричард, герцог Йорк, которого на протяжение 6 лет под именем Ричарда IV поддерживали Маргарита Йорк, Карл VII и Максимилиан, и который противостоял Генри VII до 1499 года.
   Правление последнего оказалось довольно далеким от характеристики мирного. Подобно предшественнику, Генри столкнулся со множеством мятежей и заговоров. В 1486 году на севере виконт Ловелл развязал восстание в пользу Джона де Ла Поля, графа Линкольна, назначенного Ричардом III наследником. В Лондоне в том же году произошел мятеж в пользу графа Уорика. Уильям Стенли, оказавший особенную поддержку Генри Тюдору при Босуорте, принял участие в самозванчестве Перкина Уорбека и в 1495 году подвергся казни. Город Йорк постоянно демонстрировал Генри VII свою враждебность, и Генри Перси, граф Нортумберленд, в 1495 году был убит в ходе бунта против налогов.
   Посреди подобных происшествий не прекращала разрабатываться черная легенда о Ричарде III. Некоторым образом она получила официальное признание и оказалась выгравирована на мраморе с эпитафией на латыни, помещенной рядом с могилой короля. К 1495 году Генри VII повелел воздвигнуть в церкви францисканцев Лестера небольшой памятник, дабы отметить местонахождение могилы врага. Исчезнувший уже давно текст был скопирован в начале XVI столетия Томасом Ризли. В нем Ричард III описывался как 'не король', и первые строки следующим образом подводили итог под его деятельностью:
   Я, запертый тут под многоцветным мрамором,
   Называемый многими Ричардом III.
   В качестве защитника государства от имени прав племянника
   Я держал британские края силой ложной веры.
   В течение двух лет и без 2 дней двух месяцев
   Два лета я держал не принадлежащие мне скипетр и державу.
   Сражаясь храбро, но будучи покинут англичанами,
   Я оказался побежден тобой, королем Генри VII.
   Выше приведены основные и общие слова. Летописцы, служившие Тюдорам, прибавят к ним обширный ряд эпизодов. Джон Ру, Полидор Вергилий и Томас Мор создадут продуманный образ тирана и чудовища, а народная поэзия вышьет на основе буколического сюжета контур злобного вепря. Валлийский поэт, откликавшийся на ласковое имя Дафидда Ллвида ап Ллевелина ап Гриффидда де Матафарна, сочинит оду в честь 'короля Ричарда, убившего двух своих племянников'. 'Коротышка Ричард' в ней описывается как 'собака', 'маленькая обезьянка', 'старый петух', 'злобный боров' и 'крохотная лондонская гусеница'. Он обвиняется в убийстве своих двух юных племянников - 'позор этому унылому сарацину, умертвившему ангелов Христовых'. Сейчас 'он мертв, пусть Господь благословит убившего его. Пусть процветает тот, кто умертвил в канаве пса'. Поэма о 'Трех Ричардах', созданная к 1490 году, настаивает на проклятии, поражающем суверенов, носящих это имя, как один погибших насильственной смертью. Автор добавляет: 'Третий, пустив по ветру богатства, собранные Эдвардом, не испытал удовлетворения, пока не устранил детей брата и не объявил вне закона их сторонников; наконец, спустя два года после насильственного прихода к власти, встретился с этими сторонниками в битве и потерял как незаконно доставшуюся ему жизнь, так и также пришедшую к нему корону'. Создатель произведения восхвалял Генри, который 'затупил кабану клыки'. Поэма об английской розе, возникшая в ту же эпоху, неуклюже применяет буколическую метафору: Англия сравнивается с розарием, куда проникло 'животное, называемое вепрем'. Это создание пытается втоптать и закопать в землю ветви розового кустарника, но одну из них (Генри Тюдора) удается спасти орлу (лорду Стенли), поэтому она возвращается через залив Милфорд Хейвен и умерщвляет кабана. Вряд ли возможно вообразить картину сражения между розой и вепрем, но у поэтической свободы в данном литературном жанре конца столетия границ не существовало. Другая поэма во славу братьев Стенли, 'Поэма о Стенли' заметно прямолинейнее:
   Увы! Узурпатор Ричард стал королем.
   Безжалостный и страшный человек,
   С убогим телом и сердцем тирана,
   Демон в поступках, безобразный со всех сторон.
   К 1500 году поэт Бернар Андре в '12 победах Генри VII' сравнивает последнего с Гераклом, одержавшим верх над 'огромным кабаном' Ричардом, которого он описывает при Босуорте 'распираемым от гнева, словно змея, проглотившая ядовитые травы. (...) Он раскраснелся и отдал жестокий приказ солдатам убить Ричмонда (Генри Тюдора), причинив ему ни с чем не сопоставимые муки'. Итальянский поэт, Пьетро Кармелиано, совсем недавно восхвалявший Ричарда, посвятив тому одно из своих произведений, после Босуорта принялся льстить Генри VII, которого поздравлял с убийством 'тирана и кровопийцы', обвиняя последнего в лично совершенной расправе с Генри VI ударом меча в живот.
   Поэмы лишь выражали на языке литературы той эпохи общественное мнение, которое шло за пропагандой Тюдоров. Следы этого мнения находятся в описаниях бытовых происшествий, подобных приводимым Эсташем де Шапюи, послом Карла V в Англии в 1530 году. К примеру, когда кардинал Уолси, впавший в немилость и обвиненный Генри VIII в измене, умер в Лестере, Шапюи отметил: 'Кардинал Йорка умер в день Святого Андрея, в канун убийства короля Ричарда. Их обоих погребли в одной и той же церкви, которую народ называет Гробницей тиранов'.
   Другой бытовой эпизод, рассказанный Эдвардом Холлом в 1548 году, показывает, тем не менее, что тюдоровская пропаганда убедила далеко не всех. В 1520-х годах кардиналу Уолси, прибывшему требовать выплату 'благоволения' у лондонских властей, советник напомнил, 'что, согласно закону, таких благосклонностей требовать нельзя, ибо это противно статуту, принятому в первый год правления короля Ричарда III'. Изумленный Уолси ответил: 'Сэр, мне странно, что вы упоминаете Ричарда III, незаконно занявшего трон и умертвившего родных племянников. Как законы столь дурного человека могут оказаться добрыми?' Советник на это сказал: 'Даже если он сотворил зло, многочисленные добрые законы его времени прижились, и они приняты не только королем Ричардом, но их одобрило правительство страны, каковым является Парламент'.
  
   Ричард III в елизаветинском театре
  
   Вопреки всему, черная легенда о Ричарде III представляется широко распространенной в Англии в XVI столетии, в каждом из существующих социальных и культурных кругов, от королевского двора до простого народа, ее создавали как летописцы, так и историки. Черная легенда Ричарда стала даже театральным сюжетом, что является признаком настоящего признания, настолько во времена Тюдоров театр любили. Согласно последовательности, первой трагедией, выведшей на подмостки низложенного монарха, стала пьеса Томаса Легга 'Ричард III', сыгранная в колледже Святого Иоанна в Кембридже в 1579 году. Ее сюжет основан на записях Томаса Мора и летописца Эдварда Холла и описывает бывшего суверена в качестве яростного преследователя сиюминутной выгоды, незнакомого с угрызениями совести. За работой Томаса Легга к 1590 году последовало произведение безымянного автора - 'Настоящая трагедия Ричарда III', сочиненное почти одновременно с 'Ричардом III' Шекспира. В нем, впрочем, обнаруживается возглас: 'Коня! Коня! Свежего коня!' Между 1579 и 1602 годами Ричард появляется в 6 трагедиях, к которым следует присоединить 2 утерянных произведения - вторую часть 'Генри Ричмонда' Роберта Уилсона (1599 год) и 'Ричарда-горбуна' Бена Джонсона (1600 год). Но всех их затмил 'Ричард III' Шекспира, написанный с конца 1592 года до начала 1593 года и надолго пресекший всякую попытку вернуться к истории. Кто еще осмелится подступиться к Ричарду III после гения из Стратфорда?
   Оказавшись издана в 1597 году и переиздана в 1598, 1602, 1605, 1612, 1622, 1629 и в 1634 годах, каждый раз с некоторыми изменениями, эта историческая драма удостоилась самого частого воспроизведения на сцене по сравнению с остальными пьесами Великого Барда. К величайшему сожалению исторического персонажа, это стало, может быть, истинным проклятием, нависшим над Ричардом III. Ибо с этих пор его образ также неотъемлем от написанного Шекспиром портрета, как Генри VIII от полотна, созданного Гольбейном. И образ этот не имеет ничего общего с исторической справедливостью. Шекспир большей частью опирался на исторические летописи Эдварда Холла и Ральфа Холиншеда, снабдившие его комплексом интриг из жизни чудовища. Он не был историком и не мог позволить себе разочаровать правящую государыню Елизавету I, как не мог пойти против общественного мнения эпохи, в течение которой успевшая сформироваться черная легенда уже рассматривалась в качестве непререкаемой истины. Поэтому Ричард навеки приобрел дьявольские черты. Тем не менее, тут выходит на первый план гений автора, позволяющий иначе взглянуть на трагедию. Благодаря магии шекспировских строк становится возможным ниспровергнуть встающие перед зрителем горизонты и дать произведению второе толкование, не погрешив при этом ни единым словом. Тоже самое Шекспир сотворил и с евреем Шейлоком, и с королем Лиром, и с Гамлетом, и с Макбетом. Будучи способен проникнуть в психологию создаваемых персонажей, он демонстрирует, насколько хрупка граница между добром и злом. Кто бросит камень в несчастного, подвергшегося беде от природы, с самого начала представляющегося как:
   'Но я не создан для забав любовных,
   Для нежного гляденья в зеркала;
   Я груб; величья не хватает мне,
   Чтоб важничать пред нимфою распутной.
   Меня природа лживая согнула
   И обделила красотой и ростом.
   Уродлив, исковеркан и до срока
   Я послан в мир живой; я недоделан, -
   Такой убогий и хромой, что псы,
   Когда пред ними ковыляю, лают'.
  И кто не испытает сочувствие к этому несчастному, пораженному ужасом и преследуемому ночными кошмарами и вереницей своих жертв на протяжение предшествующей сражению ночи?
   'Помилуй, боже! - Шш... Все это сон.
   О совесть робкая, как мучишь ты!
   Огни синеют. Мертв полночный час.
   В поту холодном трепетное тело.
   Боюсь себя? Ведь никого здесь нет.
   Я - я, и Ричард Ричардом любим.
   Убийца здесь? Нет! Да! Убийца я!
   Бежать? Но от себя? И от чего?
   От мести. Сам себе я буду мстить?
   Увы, люблю себя. За что? ,3а благо,
   Что самому себе принес? Увы!
   Скорее сам себя я ненавижу
   За зло, что самому себе нанес!
   Подлец я! Нет, я лгу, я не подлец!
   Шут, похвали себя. Шут, не хвались.
   У совести моей сто языков,
   Все разные рассказывают сказки,
   Но каждый подлецом меня зовет.
   Я клятвы нарушал - как много раз!
   Я счет убийствам страшным потерял.
   Грехи мои - чернее нет грехов -
   В суде толпятся и кричат: "Виновен!"
   Отчаянье! Никто меня не любит.
   Никто, когда умру, не пожалеет.
   Как им жалеть, когда в самом себе
   К себе я жалости не нахожу?'
  Шекспировский Ричард III гораздо сложнее, чем позволяет думать первое поверхностное чтение трагедии. Разумеется, между процитированной парой монологов он, в произведении, убивает обоих своих братьев, обоих племянников, супругу и множество баронов, незаконно занимает трон и правит как тиран, однако, истинным виновником всего случившегося является судьба: ты - 'заклейменный в час, когда родился', - говорит Глостеру королева Маргарита Анжуйская. Ричард, словно греческий герой, - жертва проклятия, но общество не желает видеть в нем ничего иного, помимо воплощенного зла.
  
   XVII столетие - оживление интереса: история и туризм
  
   Это печальное мнение подтверждается в 1621 году третьим авторитетом, окончательно установившим правоту черной легенды. После Томаса Мора и Уильяма Шекспира, канцлер Френсис Бэкон в своей 'Истории правления короля Генри VII' сделал из Ричарда тирана 'как по названию, так и по поступкам', абсолютно признавая за ним неоспоримые достоинства. Тот был 'государем, одаренным воинскими талантами, ревниво заботившимся о чести английской нации, мудрым законодателем, действующим ради блага и утешения простого народа. Однако, по общему мнению, его жестокость и убийства родных затмили свойственные ему добродетели и достоинства. С точки же зрения мудрых, и добродетели зарождались и подпитывались, дабы служить более его честолюбию, чем являться настоящими природными качествами'. Суждение Бэкона тоньше высказанных ранее его предшественниками и современниками. К примеру, Майкл Дрейтон в 1613 году в труде 'Поли-Альбион' говорит о Ричарде как об 'этой гадюке, самой злобной и порочной из разрушителей ей подобных, не чтящей ни божественных, ни человеческих законов'.
   Первые признаки относительной реабилитации Ричарда III возникают ближе к окончанию XVI века вместе с зарождением в 1586 году Общества Древностей, группы собирателей книг и рукописей, три члена которого приступили к оспариванию достоверности черной легенды. Ими стали Джон Стоу, Уильям Кэмден и Джордж Бак. Джордж Стоу в своих 'Летописях Англии' в 1592 году рассказал об 'избрании' Ричарда на трон, что отличалось от приписываемой прежде 'узурпации'. Он напомнил, что так и не нашли доказательства убийства сувереном обоих племянников, и объявил, - предполагаемые увечья Ричарда - чистой воды выдумка. В 1605 году в своей 'Британии' Уильям Кэмден написал, что Ричард, 'по мнению людей мудрых, был человеком дурным, но прекрасным государем'. 'Проживая как человек злой, он создавал замечательные законы'. Джордж Бак, член Парламента, дипломат, поэт и историк, руководитель развлечений при Якове I, пошел еще дальше. В 1619 году он издал первую антиконформистскую биографию суверена, 'Историю короля Ричарда III'. В ней Бак написал, - 'вся вина короля Ричарда заключается в обыкновенных подозрениях. Согласно законам, подозрение считается не большим признаком виновности, чем воображение'. В какой-то степени, это стало утверждением презумпции невиновности. Джордж Бак представил себя адвокатом дьявола. 'Я попытаюсь ответить вместо него и освободить и избавить его от этих невероятных и странных обвинений, как и от презренных скандалов, вывести его из сети упомянутых заблуждений и установить истину (до настоящего времени скрытую, измененную по форме и почти полностью подавленную). [...]. Я прослежу, дабы клеветники и лживые обвинители этого государя были обнаружены и признались в своих клевете и наговорах. Мы отличим добрых и верных баронов от злых и неправедных. Мортон и Мор вместе с подражающими им будут описаны и изображены такими, каковы они есть'. Таковой являлась бросающая вызов обществу программа, которой Джордж Бак постарался отдать дань уважения, одно за другим опровергая выдвинутые против Ричарда III обвинения.
  Тремя годами ранее, в 1616 году, Уильям Корнуоллис уже выпустил прорикардианскую поджигательную книгу, озаглавленную 'Краткий похвальный рассказ в честь короля Ричарда III или оправдание против злостных клевет и обвинений его ненавистников'. Более известное под названием 'Краткого содержания повести о Ричарде III', произведение утверждало, что 'в продолжение трех лет его правления появилось больше прекрасных законов для блага общества, чем в течение предыдущих тридцати лет'. В 1629 году издали 'Поле Босуорта', посмертно вышедшую работу поэта Джона Бомона, который воспел храбрость Ричарда, отказавшегося бежать.
  На легконогих скакунах вдаль удирают трусы,
   Но в ходе бегства вести злые им пролают псы.
   Дыханье чем продлить пытаться лишь на несколько часов,
   Скорей погибну я, чем удалюсь с позором в тень густых лесов.
   В 1640 году Томас Хабингон в своей 'Истории Эдварда IV', целиком соглашаясь с тем, что Ричард был бессовестным честолюбцем, отринул более серьезные обвинения, вменяемые монарху 'страстными противниками памяти Ричарда, герцога Глостера'.
   Новым признаком интереса, возникшего в XVII веке к Ричарду III, оказалось начало культуры туризма по местам основных событий его жизни и к месту его смерти, равно как и любопытство к предметам и достопримечательностям, связанным с деятельностью суверена. Несомненно, чрезмерно будет назвать это паломничеством к реликвиям, но явление свидетельствует об истинном интересе к персонажу и его ядовитой репутации. Путевые записные книжки и туристические указатели не пренебрегали перечислением достойных интереса мест. В 1654 году Джон Эвелин в принадлежащем ему дневнике, проезжая через Лестер, описывает город как 'знаменитый могилой тирана Ричарда III, теперь преобразованной в водоем, из которого поят скот'. В 1698 году в своих 'Поездках' Селия Фиенн зафиксировала, что видела оставшееся от каменного саркофага, разбитого на многие кусочки. В 1758 году Уильям Хаттон напрасно его искал, написав, что тот был 'разрушен к концу правления Георга I, а некоторые фрагменты служат сейчас ступеньками в погреб'. В действительности, упомянутый саркофаг - ложь, так как тело Ричарда бросили прямо в землю. Еще один интересный предмет: каркас деревянной кровати или койки, на которой Ричард спал в трактире 'Синий вепрь', продолжающем работать в Лестере. В 1611 году Генри Пичем давал знать, что этот каркас можно увидеть за скромную сумму, заплатив лишь пенни. На данную тему ходила даже мрачная история о сокровище, найденном в древесине кровати и украденном разбойниками. Остальные предметы сомнительной достоверности, такие, как кинжал, книги, щит с гербом, крест и корона равно подверглись выставлению. Все это доказывает, по меньшей мере, одно: с течением времени любопытство по отношению к Ричарду III сменило у населения прежнюю враждебность. Бывший король присоединился к галерее знаменитых персонажей далеких средних веков, периоду варварской готики, знавшей Вильгельма Завоевателя, Иоанна Безземельного, Черного принца, Артура и Мерлина, эпохе, от которой столько замечательных и злобных людей стали не причиняющими ущерба полумифическими героями, чья популярность могла отныне приносить доход.
  
   XVIII столетие: противоречивые мнения эпохи Просвещения
  
   В XVIII веке, более через 200 лет после описанных событий, личность Ричарда III стала объектом настоящего академического диспута, в который включились знаменитые в культурной и политической имена, поделившиеся на 3 разных лагеря. Традиционную линию, поддерживавшую черную легенду, защищал философ Дэвид Юм, удовольствовавшийся повторением идей Томаса Мора. Странный союз великого философа-рационалиста и, вероятно, атеиста с яростным католиком и будущим святым. Для Юма Томас Мор был великим гуманистом, что придавало ему практически безгрешность. В своей 'Истории Англии' в 1762 году он написал - 'уникальное великодушие, честность и рассудительность Мора делают его живым доказательством безупречности (...). Его авторитет непререкаем и возносит писателя над всеми сомнениями, угрызениями совести и возражениями'. Подобная удивительная слепая услужливость со стороны значительного представителя эпохи Просвещения и Разума воспринимается с трудом. Она заставила Дэвида Юма рассматривать Ричарда III в отрыве от нюансов 'природы яростной и дикой', которая 'оставила всякую основу чести и гуманности'. Даже физический вид монарха внушал отвращение. 'Горбун с лицом жестким и неприятным. Со всех сторон его тело было не менее исковеркано, чем его рассудок'. 'Не встречалось никогда и ни в каком краю занятия престола более вопиющего, чем совершенный Ричардом, как и более омерзительного относительно основ справедливости и правосудия наравне с общественными интересами'. Тем более, что гибель суверена 'произошла слишком мягко и почетно в сравнении с его бесчисленными и ненавистными преступлениями'.
   В другом лагере не менее удивительно отыскать Джона Уэсли (1703-1791), максимально по-христиански и фундаментально сформировавшего доктрину методизма, пламенно защищавшего Ричарда III. В своем журнале в 1769 году он возмущался лицезрением 'всех наших историков, проглотивших, не поперхнувшись' черную легенду об этом короле и сделавших из него 'необычайного монстра'. В 'Краткой истории Англии' он выражает сомнения относительно каждого из приписанных монарху преступлений и определяет убийство принцев как 'абсолютную ложь'.
   Не так странно обнаружить в ряду других защитников Ричарда III таких лиц, как шотландский историк Малькольм Ленг (1726-1818) и священник-якобит Томас Карт, который в 'Общей истории Англии' (1747-1755) ограждал короля от всех, вменяемых тому преступлений. Под пером Карта Ричард стал государем, 'смелым на войне и мудрым в совете', но несправедливо оклеветанным. 'Никакой государь не мог бы быть более способным, чем Ричард с тех пор, как он стал Защитником и покровителем и сместил с трона племянника: этот поступок и маневры ланкастерской партии породили собравшиеся вокруг него клеветнические наветы'. Племянники, вероятнее всего, считались незаконнорожденными и не имеющими прав, в любом случае, их убийство стало 'моментом чистого совпадения'. Эдвард, согласно Карту, умер от болезни, а Перкин Уорбек был его братом - герцогом Йорком, непонятно как вышедшим из стен Тауэра живым. Обнаружение в XVII столетии двух скелетов никак историка не взволновало.
   Далекий от вышеизложенных крайностей третий лагерь попытался установить равновесие, утверждая, что Ричард не являлся ни ангелом, ни демоном, но сложным и полным противоречий человеком. 'Из всех английских монархов он был тем, кто обладал самыми противоречивыми качествами', - написал в 1788 году занимающийся древностями Уильям Хаттон в своей работе о Битве на поле Босуорта. 'Преступления Ричарда происходили от его честолюбия, а их осуществление - от крайностей, свойственных его нраву. Если бы он согласно закону надел корону, то стал бы выдающимся сувереном, а если бы корона находилась вне его досягаемости, - то лучшим из подданных. Тем не менее, попав между двумя ролями, он принимал участие в действиях, свойственных и той и этой стороне, и испортил весь результат, став королем. Ричард оказался верным слугой, храбрым солдатом, достойным восхищения законодателем и, что, особенно важно, самым презренным из людей. История, быть может, не имеет никакого другого примера подобного соединения добродетелей и недостатков в одном человеке. В Ричарде существовало достаточно выдающегося, чтобы дать рождение многим блестящим личностям и достаточно отрицательных качеств, чтобы предать проклятию полк. [...] Поэтому некоторые приписывают ему крайне ангельский характер, скрывая совершенные им злодеяния и окутывая всяческими добродетелями, доступными человеку для обладания. Другие же, словно нельзя избежать крайностей, представляют Ричарда в самом мрачном свете: его мысли были ужасными, а поступки - дьявольскими, в максимально изувеченном теле жил максимально искалеченный дух'.
  Такое удерживающее равновесие суждение основательно вдохновлено весомым с исторической точки зрения трудом - 'Историей Англии' французского историка-гугенота Рапана де Тойра, чьи 10 томов, изданные в Ла Э между 1724 и 1727 годами и в 1728 году переведенные на английский язык, стали в Великобритании эталоном. Автор, скрывающийся в Голландии протестант, добрался до Англии в составе армии Вильгельма Оранского в 1688 году и принял участие в сражении при Бойне в Ирландии. Вдумчивый и непредвзятый историк он завершил исследование правления Ричарда III портретом приводимым ниже.
  'Ричард III получил прозвище Горбуна, потому как действительно таковым являлся. Более того, одна из его рук была почти сухой, имея возможность взять немного или почти горсть пищи. Что до недостатков души короля, если верить большинству историков, то они представлялись настолько масштабны и настолько многочисленны, что трудно отыскать в имеющихся записях другого государя с таким дурным характером. Достоверно наличие у Ричарда неумеренного честолюбия, часто заставлявшего его совершать поступки, недостойные христианского государя. Исключительно в силу данной страсти приходится приписать ему коварство и жестокость, ибо монарх был коварным и жестоким только в отношении приобретения или сохранения короны. Ричард оказался не единственным государем, кого честолюбие довело до подобных крайностей. Историки, трудившиеся в годы правления Генри VII и Генри VIII настолько преувеличили бесчеловечность его действий, что нельзя не отметить, - в их работах возобладала чрезмерная необходимость понравиться упомянутым королям. Довольно правдоподобно, если специалисты приписали ему некоторые преступления без слишком хорошего их обоснования. Например, собственноручное убийство Генри VI и принца Уэльского, сына последнего. Существующее у них стремление от души плохо высказаться в адрес этого государя заставило забыть об определенных добрых его качествах, не поддающихся попытке обойти таковые молчанием. Как бы то ни было, не стараясь ни оправдать сотворенное Ричардом зло, ни обвинить его во всем случившемся в целом, как кто-то делает, следует удовлетвориться обвинением короля в том, что в нем стоило обвинения, и признанием одновременно того, что в нем обнаруживалось прекрасного. Преступления, сотворенные Ричардом, дабы захватить или сохранить корону, как уже было сказано, - следствие зависимости его от чрезмерного честолюбия, которым он позволил себе злоупотребить. Однако, пусть такая страсть их породила, менее жестокими они казаться не перестали. Что до остального, суверен обладал значительным умом, его суждения были тверды и обоснованы, что могло принести ему великую честь, если бы высказываемые мысли использовались с лучшими целями. Можно дать оценку его здравому смыслу и проницательности, благодаря предосторожностям, предпринятым для отражения нападений врагов. Эти предосторожности не могли бы оказаться оправданнее, если бы Божественное Провидение не получило удовольствия от обращения их в бесполезные, как иногда делало в отношении намерений, выглядящих лучше всего согласованными. При различных обстоятельствах Ричард доказывал необычайную доблесть, особенно он проявил себя в сражении, в котором погиб. Всего этого у Ричарда не отнять. Он желал, чтобы справедливость вершилась одинаково по отношению ко всем подданным, без различий, лишь бы в них не оказалось заинтересовано сохранение монархом короны. В отношении венца король не испытывал никаких угрызений совести, наступая на все правила, прописанные в законодательстве и нормах поведения. Склонность, проявляемая Ричардом к правосудию, пусть и сражающаяся с его честолюбием, может позволить относительное допущение, - из него получился бы, скорее всего, замечательный суверен, сумей он закрепиться на троне без оглядки на угрозу поражений. По меньшей мере, нельзя утверждать, что такое невозможно'.
  Фигура Ричарда III запечатлелась не только в книгах XVIII века, гораздо чаще король встречается на сцене в постановках трагедии Шекспира, благодаря таланту некоторых прекрасных актеров. К сожалению, став театральным персонажем, Ричард почти не сохранил отныне связи с исторической действительностью, равно как и с плодом воображения Великого Барда. Текст меняется в зависимости от режиссеров и актеров, стремящихся сделать героя живописнее, поэтому схематичнее, если не сказать карикатурнее, преувеличивая с этой целью его физическое и нравственное уродство. В течение более полутора столетий то, что показывали зрителям в качестве пьесы Шекспира, говоря правду, являлось довольно свободным толкованием актера, автора и поэта Колли Сиббера (1671-1757 годы). В его версии, поставленной впервые в театре Друри Лейн в 1700 году, сохранилась лишь треть от первоначального текста. Остальное пришло из других шекспировских пьес, к которым добавилась тысяча строк, написанных лично Сиббером. Произведение создавалось с учетом ставки конкретно на данного актера. В соответствии со вкусом времени он 'декламировал, вставал в позу, выразительно разговаривал, оплакивал себя, ворчал и извивался, словно гибкая гусеница'. Его толкование роли поспособствовало превращению Ричарда в гротескную и пугающую куклу.
   Роль была снова опробована в 1741 году знаменитейшим актером XVIII века, Дэвидом Гарриком (1717-1779 годы), на протяжение 35 лет игравшим Ричарда III как на сцене своего театра, так и в городе и ставшим неотъемлемой частью персонажа, что при каждом представлении способствовало распиранию зрителей от восторга. Фанни Берни, видевшая Дэвида Гаррика в 1772 году, писала - 'вызванные им аплодисменты превосходили все, что могут вообразить отсутствующие. В конце мне казалось, что они обрушат свод зала, наши сиденья ходили ходуном'. Драматург Артур Мерфи от игры Гаррика превратился в соляной столб: 'Когда он пробуждался ото сна, начиналась воплощающая ужас картина. Низким голосом король взывал: 'Коня, коня! Венец мой за коня!'. Ричард останавливался и, растерявшись, страдая просил: 'Перевяжите мои раны', затем, рухнув на колени, жалобно молил: 'Господь, ты сжалься надо мною'. Во всем этом зрители видели совершенное копирование самой природы человека'. Именно описанная сцена запечатлена художником Уильямом Хогартом на его самой известной гравюре, самой дорогой и самой продаваемой: Мистер Гаррик в роли Ричарда Третьего.
  Роль наравне с Дэвидом Гарриком исполняли такие актеры как Джон Филипп Кембл, Эдмунд Кин и Джордж Фредерик Кук. Последний вообще специализировался в ролях злодеев. В 1750 году трагедию впервые сыграли в Северной Америке, и она стала самой представляемой в Новом Свете шекспировской исторической драмой. В 1821 году ее поставили даже с привлечением чернокожих актеров. Кук играл роль Ричарда в Бостоне, Филадельфии, Провиденсе, Нью-Йорке. После созданного им эскиза характера персонажа американские Ричарды III погрузились в экстравагантность с Юниусом Брутом Бутом, игравшим с переходящей в дикость жестокостью, и его сыном, Джоном Уилксом Бутом, по-настоящему убившим в 1865 году президента Линкольна.
  
   'Исторические сомнения' Горация Уолпола (1768 год)
  
   В целом, театральные постановки серьезно помогали поддерживать в общественном мнении Англии XVIII столетия черную легенду о Ричарде III. Тем не менее, в области исторической литературы самое значимое произведение, относящееся к спору вокруг этого суверена, является попыткой оправдания. Оно вышло из-под пера Горация Уолпола и называется 'Исторические сомнения относительно жизни и правления короля Ричарда III', будучи издано 1 февраля 1768 года. Успех книги обязан, по большей части, личности автора: Горация Уолпола, сына сэра Роберта Уолпола, премьер-министра Великобритании на протяжение более 20 лет (1721-1742 годы). Рожденнный в 1717 году Гораций Уолпол принадлежал к одинаковому ряду дилетантов от высшей аристократии, чрезвычайно богатых, образованных и интересующихся всеми художественными и литературными областями. Он был неутомимым корреспондентом, о чем свидетельствуют 39 томов оставленной им переписки (Джереми Поттер непочтительно называет его 'жертвой словесного недержания'). Пристрастие Уолпола к средневековому прошлому, столь презираемому за некоторые стороны, сделало из него предвестника волны неоготики с его романом 'Замок Отранто' и постройкой странного жилища в стиле готического барокко близ Твикенхэма: Строуберри Хилл.
  В предисловии он объяснил, что оказался заинтригован ожесточением авторов, заваливших память о Ричарде тем, что Уолполу показалось подозрительным. 'Множество преступлений, ставящихся королю в вину, представляются невозможными и даже хуже: противоречащими его интересам. Кажется ясным, что под блеском восхвалений, расточаемых историками мудрости Генри VII, скрывается эгоистичный и не имеющий чувств тиран. Я подозреваю, - они очернили его соперника, дабы в контрасте с ним Генри предстал внешне приятным'. Обсуждаемые историки, писал Уолпол с аристократическим презрением, были столь непрофессиональны, что восстань мертвые из могил, они бы их не узнали. Так называемые специалисты придали Ричарду III волей 'невежества и ошибок', 'предрассудков и воображения' вид чудовища и проклятого короля. Стоило этому образу утвердиться, в особенности, благодаря престижу Томаса Мора, он стал неистребим, ибо 'существует род литературного суеверия, с которым люди привычно соглашаются, и который заставляет их полагать, - всякая попытка оспорить веру не важно в какой области - дурной или хорошей - есть надругательство. Они обречены поддерживать свои первые впечатления и обижаются друг на друга из-за малейшего обновления, вне зависимости, хорошее у них настроение или подавленное, патриоты они или тираны, святые или грешники. Вещающим истину не будет никакого снисхождения'.
   В своей 150-страничной работе Уолпол вновь исследует 6 приписываемых Ричарду III убийств: Генри VI, его сына, принца Уэльского, брата Кларенса, супруги Анны и племянников, Эдварда и Ричарда. За ними следуют вынесенные судом смертные приговоры Риверсу, Грею, Вогану, Гастингсу наравне с намерением короля жениться на племяннице, Елизавете Йорк, позорным наказанием Елизаветы Шор и физическими недостатками изучаемого персонажа. Каждый случай подвергается тщательной проверке, за чем следует безапелляционный вывод: Ричард III был несправедливо оклеветанным храбрецом.
  Работа Уолпола вызвала определенный интерес и оказалась успешной. Выпущенное тиражом в 1 200 экземпляров первое издание разошлось в течение дня. Второе, насчитывающее 1 тысячу экземпляров, начали выпускать уже на следующий день. Это стало поводом для гордости Уопола. Он отправил завершенный труд друзьям. Презирая как критику, так и поздравления, с поистине аристократической спесью сэр Гораций послал 12 марта 1768 года Джорджу Монтегю слова, приводимые далее. 'Гатри опубликовал 2 критические рецензии на моего Ричарда. Одну - оскорбительную - в 'Критикал Ревью', другую - любезную и даже льстивую - в памфлете. Обе настолько глупы и достойны презрения, что я предпочел бы первую, пытающуюся казаться остроумной. Но, что касается доводов и юмора, каковые обе стараются проявить, ни одна не дотягивает и до пренебрежения'.
   Уолпол не потерпел ни малейшей критики своего труда, и это утянуло его в бесконечные споры с доброй половиной представителей литературного мира. Известно, что обидчивость и тщеславие писателей, когда дело касается ими созданных произведений, можно заносить на скрижали. Уолпол, ко всему прочему, добавил к установившемуся равновесию вес принадлежащего ему социального статуса. Он даже дошел до ссоры с Дэвидом Юмом и, что намного серьезнее, с Вольтером. Сэр Гораций посчитал критику Юма настолько 'ничтожной', что ответил тому 'с заслуженной оппонентом суровостью', - как сам потом написал. История с Вольтером разворачивалась иначе. Нельзя безнаказанно разругаться с пророком Просветителей, чье зубоскальство раздается по всему европейскому пространству. 6 июня 1768 года патриарх из Ферне обратился к Уолполу: 'Не соблаговолите ли вы оказать мне добрую услугу и прислать вашу работу с помощью почты?' Польщенный Уолпол 21 июня заискивающе ответил 'первому европейскому гению, славному во всех науках': 'Действительно, месье, я решился оспорить историю Ричарда III, в том виде, в каком она до нас дошла. Повинуюсь вашим приказам и отправлю мой труд, пусть со страхом и трепетом. Да, я выпустил написанное в свет, как это называется, однако, что вы справедливо замечаете, данный свет состоит из крайне малого числа читателей. Несомненно, я не ожидал, что вы окажете мне честь, причислив к их рядам. (...) Для меня вы являлись учителем, и, может быть, единственная заслуга, способная найтись в моих сочинениях, это то, что они обязаны изучению ваших трудов'. После подобного Уолпол пылко надеялся получить от Вольтера похвалу. Он даже отправил ему в довесок 'Замок Отранто'. Ответ не заставил себя ждать, но оказался совершенно не таким, на какой надеялся сэр Гораций, несмотря ни на что, не остерегшийся разрушительного сарказма учителя. В продолжительном письме от 15 июля, тот едва ли посвятил хоть параграф 'Историческим сомнениям', сюжет которых, видимо, абсолютно философа из Ферне не интересовал. Войны Алой и Белой роз, 'обеих залитых кровью и увядших' были для Вольтера одной из старых готических историй, присущих варварам.
   'Перед отсылкой моего письма, месье, у меня нашлось время прочитать вашего Ричарда III. Из вас получился бы превосходный главный прокурор. Вы подвергли взвешиванию все доступные возможности. Однако представляется, что у вас есть некая скрываемая склонность к этому горбуну. Вам хочется, чтобы он оказался чудесным парнем и даже любезным человеком. Бенедиктинец Калме написал целую диссертацию, доказывая, что Иисус Христос обладал чрезвычайно привлекательным лицом. Я вместе с вами желал бы поверить, - Ричард III не был ни таким уродом, ни таким злодеем, как о том говорят. Но я не стремился бы иметь с ним дела. У ваших белой и алой роз пугающие народ шипы. 'Эти милостивые владыки представляют собой горстку мерзавцев' (происхождение цитаты не известно). В действительности, читая историю Йорков и Ланкастеров, как и многих подобных, думаешь, что читаешь историю грабителей с большой дороги. Да и ваш Генри VII был просто резчиком кошельков'.
   Такая бесцеремонность включала все, что могло привести Уолпола в бешенство. В тот же день Вольтер написал герцогине де Шуазель: 'Соблаговолите, мадам, стать судьей между месье Уолполом и мной. Он прислал мне свои произведения, в которых оправдывает тирана Ричарда III, о ком ни вы, ни я совсем не думаем. Но месье отдает предпочтение родному ему грубому шуту Шекспиру перед Расином и Корнелем, и это меня серьезно тревожит'. Действительно, послание Уолполу, в основном, было посвящено относительным достоинствам Великого Барда и значительным французским авторам-классикам. Сэр Гораций оказался уничтожен. Он написал в 'Кратких заметках': 'Я бросил эту тему, не желая начинать спор, особенно относительно вопроса, в котором, правильно или ошибочно, вся Франция находится на собственной стороне, а вся Англия - на моей'. Несомненно, Уолпол тешил себя иллюзиями, но решение оказалось мудрым: диспут с Вольтером - это предприятие с максимальной опасностью.
   Сэр Гораций одержал не больше успеха с подругой, мадам дю Деффан, с которой обменивался приводимыми ниже письмами. Когда Уолпол поделился с ней в 1767 году проектом восстановления доброго имени Ричарда III, маркиза сочла такую идею выходящей за рамки: 'У вас не выйдет оправдать вашего Ричарда III. Как вы додумались до столь странного плана? И как может случиться, что вы надеетесь получить от подобного море развленчения?' (3 мая 1767 года). Но уже 11 декабря Мари дю Деффан писала: 'Я отыскала читателя для вашего Ричарда III, поэтому не медлите ни мгновения, чтобы мне его отправить. (...) Мне будет приятно послушать вашего Ричарда III' (маркиза была слепа, и просила читать ей книги). 30 января 1768 года она трепетала от нетерпения.
   'Я ожидаю вашего Ричарда. Я уже предупредила мадам де Меньер, с которой мне очень хорошо. Не смею просить ее перевести его, сегодня это ниже ее достоинства, но уже просила ее о переводчике. Она предложила мне некоего Сьюара. Я вам успела сказать, что обещала прийти сама мадам де Монтиньи. Но я не уверена в его стиле. В конце концов, пусть Ричард прибудет, и мы увидим, с чем столкнулись'.
   Сэр Гораций отправил маркизе несколько экземпляров.
  'Ваш Ричард должен прибыть. Меня злит, что мне он достанется только в одном экземпляре, хотелось бы подарить один - мадам Меньер, а два или три - другим людям, кому я желаю доставить удовольствие. Я сохранила бы один, который перевел бы Виарт. Если из Лондона кто-то поедет, чтобы прибыть сюда, пришлите с ним три или четыре экземпляра'.
   В конце концов, произведение добралось. В процессе просьб перевести его и прочитать ей мадам дю Деффан вынесла 18 декабря 1768 года свой вердикт.
  'Этим утром я дочитала Ричарда III. Какой пугающий горбун! Как пришла вам в голову мысль его оправдывать? Даже окажись он менее уродлив и менее подл, все равно остался бы чудовищем. Нужно очень сильно любить истину, чтобы получать удовольствие от исследований подобной личности'.
  Вот кто подтвердил замечание Уолпола: когда основанием для веры служит обычай, никакие доводы, вне зависимости от их разумности, не в силах ее поколебать. По всей видимости, дурная слава Ричарда III оказалась неискоренима. Сам сэр Гораций смирился с этим мнением, допустив в 1793 году в 'Послесловии к моим историческим сомнениям', что, судя по всему, черная легенда не является, может статься, такой уж легендой. Парадокс судьбы, тогда же Людовик XVI, находясь в тюрьме Тампля, переводил 'Исторические сомнения', в которых увидел, - плохая репутация короля не всегда обоснована.
  
   XIX столетие: историческая наука на службе у предрассудков
  
   С модой на обновление готики и романтическим пристрастием, питаемым к средним векам, XIX
   век неизбежно опять заинтересовался личностью Ричарда III. Он равно был представлен и в музыке - вышедшей в 1883 году оперой француза Жерве Бернара Гастона Сальвера 'Ричард III' и одноименной симфонической поэмой Берджриха Сметаны, вышедшей в 1858 году, и в живописи. Появились слезоточивые работы, сосредоточенные на двух принцах в Тауэре, - 'Сыновья Эдварда IV' Поля Делароша (1831 год), 'Принцы в Тауэре' прерафаэлита Джона Милле (1878 год) и другие полотна подобного типа кисти Сэмюэля Уэйла, Джона Опи, Ричарда Уэстхолла, Джеймса Норткота, Томаса Стотхарда и Чарльза Роберта Лесли. Романисты также занялись Ричардом III и его трагическим жребием, в доли секунды переодевшись в тоги историков, что всегда довольно двусмысленно. 16-летняя Джейн Остин в 'Истории Англии' от 1791 года принимает сторону короля, беря на себя роль настоящего судьи. 'Нрав этого государя был, в общем счете, слишком сурово осужден историками, но он принадлежал к Йоркам. Я склонна думать, что Ричард являлся достойным высокого уважения человеком. Разумеется, с уверенностью говорят, что он убил двоих племянников и супругу, но одновременно утверждают, что суверен не расправлялся с мальчиками, и я склоняюсь к вере в последнее'. Изложенное выше походит более на каприз подростка, чем на серьезное мнение. Чарльз Диккенс также исполнил роль историка в 'Краткой истории английского народа', вышедшей в 1874 году. Произведение переиздавалось 22 раза в течение 25 лет. В нем автор восстановил отрицательный образ, выраженный Уильямом Шекспиром. Что до Вальтера Скотта, он удовольствовался замечанием относительно 'Исторических сомнений' Горация Уолпола, - 'простой литературной разминки', в которой писатель пришел к вере в собственные измышления: 'Сомнения господина Уолпола приобрели в его глазах почтенность уверенности, относительно коей он не терпел возражений'.
   Но XIX столетие еще и, прежде всего, начало настоящей исторической науки, занятой поисками достоверных источников, к которым приближается критично, что, впрочем, не позволяет положить конец возражениям. Первые труды продолжали противостоять защитникам обычая. В качестве примера можно привести Джона Лингарда, католического священника. В своей 'Истории Англии', вышедшей в 1819 году, он слепо двинулся по пути позиции Томаса Мора. К новаторам отнесем Шэрона Тернера. Он создал портрет Ричарда III, придав ему больше человечности, отметив в 'Истории средневековой Англии', вышедшей в 1823 году, 'в какой мере его раздутые преступления приписываются королю, а какие его эпохе и его партии'.
   Главным событием в английской историографии, относящимся к средним векам, стало принятое Парламентом в 1822 году решение - открыть для исследователей все запасники. Щелчком пальцев километры свитков и тонны пергамента, скопившиеся в лондонском Тауэре, в собраниях Вестминстерского аббатства, в собраниях национальных и местных архивов, оказались доступны историкам. К ним присоединились огромные собрания рукописей, складываемых в Оксфорде с 1600 года благодаря Томасу Бодли и Роберту Коттону, а с начала XVIII столетия - благодаря Роберту Харли. С самого первого дня они превратились в неподдающиеся оценке запасы, откуда до сих пор продолжают черпать историки. Это Бодлианская библиотека Оксфорда, запасы Коттона, 8 тысяч томов рукописей из собрания Харли в национальных архивах, в Государственном архиве Великобритании и в Британской библиотеке. Многократно переписанные, изданные, переведенные и снабженные комментариями при участии таких ученых обществ, как Общество древностей, Кемденское общество и общество Селдена, эти документы позволят, наконец, серьезно поработать со средневековым английским прошлым. Тем не менее, они не заставят зашевелиться строки, касающиеся Ричарда III.
   Каждый из лагерей обнаруживает в описываемых документах, чем утвердить уже существующее у него мнение, а рукописи не особо сильно стирают предрассудки нравственного порядка. Таким образом, среди клеветников на Ричарда мы видим Джона Джесса, создавшего в 1862 году 'Воспоминания о короле Ричарде Третьем' и упорно продолжившего придерживаться версии Томаса Мора. Основание было простым: 'нельзя поверить, что великий и справедливый канцлер, переживший муки ради процветания религии, добровольно и со знанием дела занялся бы подделкой исторической истины'. Те же доводы мы обнаруживаем в 'Ланкастере и Йорке' Джеймса Рамзи (1892 год) и, хотя в гораздо умеренной форме, в 'Краткой истории английского народа' Джона Ричарда Грина (1874 год), и в 'Конституционной истории Англии' оксфордского епископа Уильяма Стэббса (1878 год). Наконец, Альфред Легг в 1855 году - в 'Нелюбимом короле' - полностью опроверг сплетни Томаса Мора, 'чье суждение было ослеплено ненавистью приверженца' и кто 'обратил в догматы неизвестные мотивы своих героев'. В 1844 году Каролина Хальстед, супруга приходского священника Миддлхэма, издала в 2 томах и в 1 тысяче страниц 'Ричарда, герцога Глостера и короля Англии'. Труд целиком основывался на собрании подлинных документов и являлся правдивым жизнеописанием Ричарда III, дух которого продолжает посещать родной город миссис Хальстед. По всей вероятности восхищенная покойным монархом, она сделала из него рыцарственного героя и верного последователя суровой викторианской нравственности. Каролина Хальстед утверждала, что нельзя отыскать личность, 'поступающую благороднее и рыцарственнее'. Разумеется, Ричард захватил корону, но 'передача венца по наследству в тот период английской истории довольно слабо признавалась. Право Парламента низлагать суверена и объявлять властителем другого допускалось, и не только в течение предыдущего правления Эдварда IV, но равно и в случаях Эдварда III и Генри IV'.
   Настоящее научное противостояние, существующее вокруг жизни и трудов Ричарда III развернулось к концу столетия между Джеймсом Гайрднером (1823-1912), историком, специализирующимся на XV веке, в течение 27 лет работавшим в Государственном архиве Великобритании, и сэром Клеменсом Маркемом (1830-1916), блестящим любителем, великим путешественником, больше географом, чем историком, председателем Королевского географического общества, обладателем эксцентрического ума, автором многочисленных произведений на чрезвычайно разнообразные темы. Первый являлся пламенным защитником черной легенды о Ричарде III, второй - таким же ярым ревизионистом и защитником монарха. Сторонники противопожных точек зрения столкнулись в 1891 году в колонках уже пользующегося уважением 'Инглиш Хисторикал Ревью', вернувшись там к своим исследованиям и ужесточив их выводы. В 1878 году Гайрднер издал 'Жизнь и правление Ричарда III', монографию, которую спустя три четверти века будут рассматривать в качестве незаменимой биографии короля, возвращаясь к методическому утверждение списка его предполагаемых преступлений. В предисловии говорилось: 'Кропотливое изучение деяний и жизни Ричарда еще больше убедило меня в точности портрета, который стал нам знаком благодаря Шекспиру и сэру Томасу Мору'. В действительности, в своем труде Гайрднер кажется руководствуемым скорее уважением к обычаю, чем рукописными источниками. Настоящий ответ Маркема вышел только в 1906 году с его книгой - 'Ричард III: жизнь и характер'. В ней он отметил, - традиционное мнение о суверене 'чересчур карикатурно и чересчур грубо противоречит тому, что можно извлечь из официальных документов. Подобные истории оскорбляют здравый смысл (...). В соответствии с моими личными выводами, Ричард III должен быть освобожден от всех предъявленных ему обвинений'. Согласно Маркему, ответственным за возникновение черной легенды следует считать кардинала Мортона, 'тройного предателя и фальсификатора истории', вдохновившего и, может статься, даже лично написавшего 'Ричарда III' Томаса Мора. Истинный проклятый король - Генри VII, достаточно правдоподобно выглядящий виновным в убийстве принцев.
  В 1897 году Ричард III получает неожиданное подкрепление: от американцев, в лице сенатора Генри Кабота Лоджа, когда-то бывшего историком. Он написал в 'Скрайбнер Магазин', что Ричард 'вел бой короны и народа против феодальной системы маленьких тиранов', и что 'выживи король, он оказался бы властителем, сразившим феодализм, объединившим венец и население и распахнувшим дверь знанию и цивилизации'. Ричард III стал защитником ценностей цивилизации, демократии и культуры: подобная мысль, по меньшей мере, дерзновенна, как и похвала, с какой Кабот Лодж обратился к Гайрднеру. Этот выдающийся историк, по словам сенатора, издал отличающуюся эрудицией биографию короля, использовав все имеющиеся на руках достоверные документы, чтобы укрепить черную легенду, но его поступок ничего не изменил. 'Его поражение (...) более милостиво для отстаивания случая Ричарда, чем любая из возможных защит'.
  
   XX век: наступление рикардианцев вплоть до пика в 2015 году
  
   Битва между сторонниками и противниками Ричарда продолжилась в течение ХХ столетия, ужасы войн коего достигли беспрецедентного для истории уровня, снизив средневековые сражения до мелких стычек. Страшнейшие из суверенов прошлого оказались любителями по сравнению с тиранами современности. Если сопоставить с ними тяжесть приписываемых Ричарду III преступлений, то легко получится увидеть в нем почти святого, как дерзнул сделать в 1933 году Филипп Линдсей, издавший своего 'Ричарда III' между двумя мировыми войнами, в год прихода к власти Гитлера. Автор обращался к королю как к спасителю Англии, с почти религиозным пылом.
  'Ричард, Ричард! Ты - тот человек, к которому мы должны обратиться теперь, когда балансируем на грани бездны грядущего. Ты сражался, дабы построить Англию такой, какая она есть, ты пришел, чтобы править страной, разбитой сражениями, поврежденной рассудком и утратившей все свои завоевания. Господь забрал у тебя все, что ты любил на свете - отца, брата, жену, ребенка (...), но судьба не поразила твоего духа, духа Англии. Ничто не смогло погасить искру, сиявшую в груди Ричарда, искру, толкавшую его на борьбу даже тогда, когда будущее лежало во мраке. Непреклонный, героический, любезный, великий Ричард, последний из наших английских королей (...). Но и сегодня его не понимают. Именно к людям прошлого нам следует обратиться в данный миг отчаяния (...) На протяжение столетий он представлялся нам символом зла, словно демон в череде других суверенов, человек, прощавший слишком часто и некстати, оказавшийся обреченным на смерть изменой тех, кому сохранил жизнь, верный брат, строитель церквей, покровитель Кэкстона (...). Он представлялся нам карикатурой, тем, кто убивал из любви к преступлениям, изувеченным не только телом, но и душой, бесчеловечным и по-звериному жестоким'.
   Вот Человек: этот гимн Ричарду, возлюбленному спасителю, пожертвовавшему своей жизнью, почти обожествляет его, уподобляет Христу или, по меньшей мере, канонизирует. Чуть отступив, можно также увидеть здесь предтечу Черчилля, спасителя Англии в очень мрачный момент ее истории. Описанный настоящий культ Ричарда III имеет сторонников и сейчас, как существуют и более разумные попытки его оправдания. В 1936 году профессор Уильямс в Кембриджской средневековой истории написал, - 'в его рассудке находилось место для многих противоречащих друг другу мыслей. Чем более мы станем смотреть на Ричарда как на человека своего времени, тем более это впечатление начнет казаться удовлетворяющим (...). Чувствительность не относилась к числу добродетелей XIV века, и ни Ричард, ни его современники не придавали серьезного значения судьбе тех, кого политические проблемы ставили на их пути. Двойственность столетия являлась частью личности Ричарда'. Такое сбалансированное отношение разделялось и другим серьезным специалистом по XV столетию, профессором Эрнестом Фрейзером Джейкобом. В вышедшем в 1961 году томе Оксфордской истории Англии, посвященном периоду, он написал, - 'неоспоримо наличие у Ричарда III конструктивной стороны. Монарх был чрезвычайно далек от известного, благодаря традиции, мерзавца, (но) начав со столь же чрезвычайно незаконного шага (убийства Гастингса), он оказался вынужден следовать в этом направлении'.
   В 1955 году профессор Пол Мюррей Кендалл (1911-1973) из университета Канзаса издал серьезную работу, ставшую вехой в историографии, посвященной королю. Его биография Ричарда III, основанная на обильном количестве документов, замечательной эрудиции и превосходном понимании истории, превратилась в доказуемое восстановление доброго имени проклятого суверена и в разрушение мифа черной легенды. Кендалл завершил свой труд следующими словами: 'Образец противоречивой нравственности Полидора Вергилия, мощь Томаса Мора, драматическое изобилие Уильяма Шекспира - все это придало тюдоровскому мифу волшебную жизненную силу. Какой вклад в искусство, но какая беда для истории'.
   Защитники Ричарда равно сформировали в ХХ столетии объединение, имеющее целью продвигать в массы положительный образ этого окруженного спорами монарха. В 1924 году хирург Сэмюэл Саксон Бартон основал общество Белого вепря, переименованное в 1956 году в общество Ричарда III. Учредив филиалы в многочисленных уголках страны, оно раз в 3 месяца стало издавать журнал, 'Рикардианец', распространяя статьи специалистов на различные исторические темы, касающиеся личности и жизни Ричарда III. Журнал преследовал конкретную цель. 'Осознавая, что многочисленные детали обычной точки зрения на характер и жизнь Ричарда III ни подкреплены достаточными доказательствами, ни разумно обоснованы, Общество стремится дать развитие всем возможным способам исследований, касающимся жизни и эпохи Ричарда III, и обеспечить переоценку источников, рассказывающих об этом периоде и о роли данного монарха в английской истории'. Число членов общества, насчитывающее в 1980 году около 2 500 человек, сегодня достигает, согласно его интерне-сайту 'многих тысяч', без иных уточнений. Еще в 1983 году председатель общества, Джереми Поттер, написал в работе с разоблачительным, почти бросающим вызов названием 'Добрый король Ричард?': 'Общество видят по-разному, - в качестве крестового похода, распространяющего историческую истину, презренного собрания ограниченных и отчасти погибших умов или демонстрации, вызывающей сочувствие или даже забавной, английской эксцентричности'. В действительности, далекое от фольклорного сборища тоскующих о 'добром короле Ричарде' Общество Ричарда III не только способствует статьями рикардианцев освещению некоторых темных вопросов истории этого смутного периода. Оно поддерживает и финансирует определенные проекты. Например, постановку памятника Ричарду III в Лестере и, в особенности, археологические раскопки, позволившие в 2012 году обнаружить останки суверена и успешно перезахоронить его с торжественностью в 2015 году. Другие организации, такие как основанный в 1986 году фонд Ричарда III и Йорков и Фонд Ричарда III преследовали идентичную цель, излагаемую последним следующим образом: 'Доказать строгими исследованиями, что события, относящиеся к жизни и правлению Ричарда, противоречат нарисованной Шекспиром карикатуре'. В действительности тут сокрыт довольно деликатный вопрос: как разделить произведение неприкасаемого драматурга и иконы британской культуры от исторической реальности, касающейся Ричарда III? Обвинение Шекспира во лжи будет сопоставимо с богохульством и непростительным кощунством. Принятие замысла Великого Барда таким, каков он есть станет оскорблением для исторической правды и трудов историков.
   Споры могут зайти слишком далеко. В 1980 году председатель Общества Ричарда III издал письмо о противоречивости телевизионных выдумок, в котором с юмором задавал себе вопрос, следует ли требовать извинений со стороны Национального театра за постановку 'оскорбительной и лживой драмы Шекспира 'Ричард III', глубоко обидной столь многим?' Можно ли начать против Великого Барда посмертный процесс с обвинением в распространении возводимой на покойного короля клеветы? Этот вопрос ставился в Парламенте в ноябре 1980 года, на фоне споров о средствах массовой информации, распространяющих клевету, порочащую исторических личностей. В конце концов, внесенный на голосование закон отверг всяческое действие подобного типа, если речь заходила о лице, скончавшемся более 5 лет назад. Поэтому, Шекспиру оказалось не суждено предстать перед судом из-за клеветнических измышлений в адрес Ричарда III.
   Последний, впрочем, продолжил разжигать страсти даже 5 столетий спустя после своей гибели. Разумеется, все это относительно. Мир ХХ века сталкивается с вызовами, гораздо основательнее. Ричард III даже серьезно канул в Лету истории, что в 1996 году продемонстрировал документальный фильм Аль Пачино 'В поисках Ричарда'. Но если его имя уже не заставляет массы реагировать, противоречия в мирке историков, между рикардианцами и антирикардианцами, продолжаются. Вторые теперь занимают позицию обороны, и возмутительная работа Альфреда Лесли Рауса 'Поле Босуорта' (1966 год), в которой Ричард сравнивается с Гитлером, почти не в состоянии укрепить их тылы. Такое чудовищное сравнение, как бы то ни было, высвечивает заставляющую голову кружиться деградацию нравственных ценностей политики со времен средних веков. Намного умереннее и правдоподобнее 'Ричард III' Чарльза Росса, профессора Бристольского университета, изданный в 1981 году, в котором, в основном, принята суть летописей периода правления Тюдоров, признающая, что 'Ричард вел себя как энергичный и приносящий пользу монарх'. Вехой стала последняя, более спокойная биография - 'Ричард III. Брат. Защитник и покровитель государства. Король' (2017 год) Криса Скидмора. Автор - историк, член Парламента и Королевского Исторического Общества, министр по делам университетов, науки, исследований и нововведений с сентября 2018 до февраля 2020 года при правительствах Терезы Мей и Бориса Джонсона. Основанный большей частью на современных летописях, зафиксировавших события, труд предлагает нашедший равновесие взгляд на суверена, чьи поступки нельзя понять без опоры на содержание его эпохи. 'Его поведение и его слова не могут быть взяты отдельно друг от друга (...). Создать белую легенду о личности Ричарда - значит просто продолжить пустой спор 'доброго' Ричарда против 'злого' Ричарда. С историей Ричарда III следует обращаться уравновешенно и компетентно, что не получится без максимально возможного обращения к современным источникам и рассказам о его жизни и правлении, используя земной путь монарха таким, каким тот был, а не таким, каким его следует лицезреть позднее'.
   Подобное суждение Соломона, тем не менее, осуществимо только для историка. Остальные области культуры преследуют иные цели, разыскивая красочное, драматичное, чувствительное или нравственно назидательное больше, чем подлинное. Для населения слава исторических персонажей лепится скорее произведениями эстетичными и романтичными, а вовсе не историческими монографиями. Ричард III не избежал этого правила. Его появление в детективном романе Джозефины Тей 'Дочь времени' в 1951 году, равно как и на театральной сцене в лице Алека Гиннесса, Кристофера Пламмера и Рона Кука или на киноэкране в 1956 году в восхитительном исполнении Лоуренса Оливье, Гаррика ХХ века, только подпитало манихейский миф о проклятом короле. Такой король не может быть иным, нежели добрым или злым, хотя он просто, как Эрнани у Виктора Гюго, '... темный рок, и страшных сил полет!
  И порождение слепой и мрачной тайны! И дух, родившийся из тьмы необычайной!' Подобный суверен , как и все настоящие герои, осознает, - он лишь 'в руках судьбы бесчувственной игрушка'.
  
  Эпилог
  
  От короля исторического до короля шекспировского. Ричард III или сила судьбы
  
   Спор до сих пор не завершен. Он длится уже на протяжение пяти сотен лет, и, без крайне невероятного обнаружения разрешающих имеющиеся вопросы документов, нет причин полагать, что прекратится хотя бы в ближайшем будущем. Только историку под силу разрешить этот спор. Впрочем, именно за историком всегда остается последнее слово. История - это наука не из разряда точных. Она покоится наполовину на проверенных фактах, наполовину - на толковании их историком.
   Случай Ричарда III еще относится к категории наисложнейших. Во всех его биографиях доля, отводимая толкованиям гораздо объемнее перечисления фактов, берущихся из скудных летописей, таких как, например, Кройлендская, или из докладов, лишь частично касающихся существования Ричарда, таких как, например, доклад итальянца Манчини. Но главная сложность проистекает из того, что с самого начала личность Ричарда III была сформирована не историками, но писателями, судившими его с точки зрения нравственности, пренебрегая исследованием исторической правды прошедших событий. И так как эти писатели пользовались любовью населения, обладали значительными талантами и почитались в качестве пророков, каждый в своей области, их мнение стало в глазах общественности истиной в последней инстанции. Когда троица, возникшая из объединения гуманиста Томаса Мора, драматурга Уильяма Шекспира и философа Френсиса Бэкона, единогласно объявила, что Ричард III оказался чудовищем с извращенным рассудком и проклятым королем, кто еще мог осмелиться им противоречить?
   Исключительно историки имеют право оспорить подобное суждение. Но историки по-настоящему не вмешивались до XIX века, то есть, опоздали на 3 столетия, тогда как черная легенда успела утвердиться достаточно давно, чтобы превратиться в очевидность. А престиж ученых-специалистов в культурном мире обладал далеко не равным весом по сравнению с гигантами литературы, каковыми являлись авторы-предшественники. Когда на сцену вышли настоящие профессионалы с их скучными архивами и пыльными манускриптами, то они столкнулись с тем, что Ричард III уже давно миф, разработанный гением Шекспира, воплощение зла, освященное многовековым обычаем. Что могут сделать их труды, чьи тиражи остаются не востребованными и не известными, перед тысячью экземпляров гиганта мировой литературы, переведенного на все существующие языки и поставленного на сценах всех стран?
   Это правда, история Ричарда III лучше других готова к использованию в книгах, романтических и даже детективных, в атмосфере средневековой пылающей готики: что-то вроде венценосного серийного убийцы, узурпатора, избавившегося от всех своих соперников прежде чем самому пасть в финальном сражении. Короткая жизнь, усеянная убийствами, заговорами, предательствами, все главные действующие лица которых погибли насильственной смертью, а кто-то - бесследно исчез. Коротко говоря, повесть, 'полная шума и ярости и не имеющая никакого смысла'. Суть шекспировского мира в том, что ближе к окончанию призраков гораздо больше, чем оставшихся в живых. Конечно, исторический Ричард III, несомненно, не имеет ничего общего с театральным воссозданием Великого Барда, но последнего тоже не следует отвергать, пусть и во имя истины, относительно которой не сумели до сих пор договориться сами историки. Вместо противопоставления двух Ричардов, представляется, стоит прийти к критическому исследованию шекспировской пьесы. Оно может помочь понять, что сделал 'настоящий' Ричард III с точки зрения психологии, если не с точки зрения политики. Для этого требуется также избавиться от взгляда с позиций нравственности, чрезвычайно долго скрывавшей поиск фактической правды. Вопрос не в том, являлся ли Ричард III духовно 'хорошим' или 'плохим'. Руководителей государств не судят с точки зрения их согласованности с моральными ценностями. Самые великие из них стоят на горах из трупов, от Александра до Наполеона, от Цезаря до Мао Цзедуна и прочих. Не понятно, почему Ричарда III надо судить иначе, организуя процесс над ним на основе полдюжины убийств.
   Да, он так и не стал великим сувереном, для этого Ричарду не хватило времени. В течение 2 лет правления направление истории не изменить. Король отличался серьезным благочестием, что признавали даже его недруги, но благочестие не идет рука об руку с нравственностью, когда речь ведется о политическом курсе, как заставляет заявить Ричарда Шекспир:
  Да не смутят пустые сны наш дух:
   Ведь совесть - слово, созданное трусом,
   Чтоб сильных напугать и остеречь (V, 3).
   Приписывание подобной цитаты не мешало монарху жить в настоящей одержимости чистотой и добродетелью, высвечивающих в его воззваниях и письмах, обращенных как к епископам, так и к шерифам, а также в отвращении, внушаемом Ричарду развратом брата, Эдварда IV. Здесь скрывается одно из многочисленных противоречий, которое Шекспир равно заставляет выйти на сцену. Человек, объявляющий, что 'совесть - слово', пытается в своем же монологе от этой совести уйти:
   'У совести моей сто языков,
   Все разные рассказывают сказки,
   Но каждый подлецом меня зовет'.
   Ричард III - король-пуританин, простой, скромный, не прибегающий к монаршей роскоши, кроме как в торжественных случаях, король, помнящий о своем долге вершить суд. О том свидетельствуют его многочисленные вмешательства с целью исправить ошибки, совершенные вельможами и чиновниками. Одна из его заметнейших слабостей, роковая для ведения политики, - это неспособность поддерживать сбалансированные человеческие взаимоотношения. Воспитанный в мире чрезвычайного насилия, богатом предательствами и убийствами, Ричард замкнулся в возрастающей степени одиночества, в крайнем недоверии по отношению к своему окружению. Одиночество толкало его к отвержению всех тех, кого он подозревал в дурных намерениях против себя, всех тех, кто мог представлять возможную опасность. И тут возникает еще одно противоречие. Крайняя степень недоверчивости, временами неоправданной, сочетающаяся с крайней же степенью доверчивости к избранным лицам, служащим суверену ради достижения собственных целей. В данной области Ричард также сталкивался с горькими разочарованиями. Обнаружение предательства его друга, герцога Бэкингема, застало короля абсолютно врасплох и разбило последние иллюзии, еще остававшиеся у того относительно человеческой природы. Плохой психолог, Ричард не умел распознать нрава своих соратников и выбрать себе друзей.
   Ричард III вырос в период глубочайших культурных сдвигов, что способствовало психологической неуравновешенности. Его девиз - 'Верность связывает меня' - даже яркой старомодностью демонстрирует приверженность владельца исчезающему миру, рыцарским традициям, предпочтению отношений между людьми, основывающимися на доверии и чувстве чести, на уважении к данному слову и на воинской доблести. На закате средневековья у Ричарда, как и у многих его вельмож, в душе жила тоска по артурианским ценностям. Но времена менялись. Последние паладины этих ценностей, подобные Карлу Смелому, уходили. Новое поколение представляли такие как Людовик XI. Рыцарственность стала отныне не более, чем театрализованным украшением экстравагантных турниров. Наступающая эпоха заключалась в реализме Возрождения, чьи зарождающиеся нормы выразил почти современник Ричарда, Макиавелли, отталкиваясь от пессимистичного описания человеческой сущности. Природа человека дурна, чтобы править, государю, 'особенно, когда он только взошел на трон, нельзя благосклонно смотреть на все те условия, при которых следует оценивать достойного. Часто все совершенно не так. Дабы сохранить государство, требуется поступать против собственного слова, наперекор милосердию и гуманизму, наперекор религии. Поэтому надлежит сознательно быть готовым отдаться ветрам перемен и удачи, изменениям им руководящим, но, как я уже упомянул, не удаляться от добра, если возможно, но уметь применить зло, если в том возникнет нужда'. Следует быть и лисом, и львом, сочетать хитрость и силу. 'По опыту нашего времени заметно, те государи становятся великими, которые не сильно принимают в расчет свою веру, которые способны лукавством обойти человеческий разум и, к финалу, они превосходят тех, кто основывался на верности'. В этом и заключалась проблема Ричарда, разрывавшегося между утопической склонностью к преданности и рыцарским иллюзиям и необходимостью действительной современной политики двигаться 'за гранью и добра, и зла'.
  Ричард чувствовал описываемый разрыв в самой глубине души, и это вынуждало его осознать зависимость от судьбы, которой король не мог управлять. И здесь шекспировский Ричард соединялся с Ричардом историческим, становясь глашатаем, пером гениального поэта выражающим, что составляло жизнь суверена, ощущающего, как что-то, похожее на проклятие, толкает его, и это что-то - определенность, уготованная каждому человеку. Никто не является господином своего жребия. Претендующие на подобное - жертвы иллюзорной гордыни. Ричард верил, что судьба ему подвластна, вплоть до смерти брата, короля Эдварда IV. Его жизнь разделилась на 2 этапа. До 1483 года, в качестве герцога Глостера, верного ценностям рыцарства, он был абсолютно предан старшему брату, которым восхищался, несмотря на сетования на его разгульность. Ричард следовал за Эдвардом, выступая против всех. И против своего давнего наставника, графа Уорика, и против второго брата, герцога Кларенса, чей смертный приговор в связи с обвинением в государственной измене одобрил. Он исполнял обязанности господина Севера и хозяина Йоркшира, где пытался установить правление порядка и закона. Смерть Эдварда IV оказалась значительным поворотом в его жизни. Тогда Ричард понял, насколько занимаемое им положение уязвимо. Облеченный двусмысленным титулом Защитника и Покровителя государства с плохо прописанными властными полномочиями, он столкнулся с угрозой, представляемой королевой-матерью Елизаветой Вудвилл. Ее окружал нелюбимый в народе семейный клан, старающийся поставить страну под контроль именем несовершеннолетнего юного сына вдовствующей монархини, Эдварда V. Род Вудвиллов уже давно оставил позади средневековые рыцарские ценности, он был пропитан духом макиавеллизма от макушки до пят. Ричард для них являлся врагом, препятствием, которое необходимо обезвредить. Чтобы встать с такой угрозой лицом к лицу, герцогу Глостеру требовалось использовать то же оружие, коим пользовался противник. У средневекового рыцаря не существовало никакой возможности выжить в действительности без веры и закона современной политики, как у Дон Кихота не существовало ни малейшей возможности в столкновении с Макиавелли. Ричард, выросший в атмосфере войн Алой и Белой розы, среди их следствий из сражений и убийств, знал, что его ждет, если не взять инициативу в свои руки и биться лишь оружием прошлого. Герцогу Бэкингему пришлось развеять последние колебания короля. Регентство под эгидой Вудвиллов стало бы для монарха остановкой, ценою в жизнь. Его отец, герцог Йорк, уже погиб, слишком задержавшись с низвержением Генри VI. Более того, в процессе перипетий войн Алой и Белой розы привычное понимание законности серьезно утратило свой смысл. Итак, под коварным и типично макиавеллиевским предлогом было принято решение. Свершится переворот. Вудвиллов развеют по ветру, казнят, отправят в изгнание, вынудят запереться в стенах Вестминстерского аббатства. Юного короля с братом поместят в Тауэр и, если следовать логике событий, убьют. Истории Эдварда II, Ричарда II и Генри VI выступают в пользу именно такого финала. Двойное убийство в Тауэре - неизбежное завершение для переворота, знаменующего вхождение английской монархии в макиавеллистскую и 'гуманистическую' эру Возрождения. В ходе нее Тюдоры достигнут высот с помощью массовых расправ времен Генри VIII и его дочери, Марии Кровавой.
  С этого момента все переворачивается с ног на голову. Начинается движение вперед. Приходит в действие безжалостный механизм, сопровождаемый рядом заговоров и казней. Ричард является полноправным участником всего описанного, но, прежде всего, он - свидетель эпохи. Взойдя на трон, Ричард старался править качественно, пытаясь примирить средневековые ценности с ценностями эпохи Возрождения. Он объехал королевство, созвал заседание Парламента, следил за уважением к нормам права и добрыми нравами, установил правила торговли с помощью покровительственных мер, предвосхитивших созданные 'кольбертизмом'. Но обычное правление не было возможно, пока над страной довлела угроза высадки Генри Тюдора. Ричард III это понимал. Адская машина не подчинялась управлению, и он сознавал ее законы. Подобно всем прозорливым правителям, Ричард мог процитировать Виктора Гюго:
   'Дыхание стихий, безумных сил закон.
  Все ниже, ниже путь. Прервать нельзя движенья'.
   И это движение приведет его в Ад, на поле Босуорта. Исторический Ричард III окажется персонажем трагедии, каковыми были греческие герои и каковыми окажутся все истинные герои, Шекспира ли, Расина или Гюго. В каждом из них просвечивает представление о предназначении, провиденциализме и фатализме. Именно тогда, когда они понимают, что не являются хозяевами своей судьбы, эти персонажи обретают величие, вне зависимости от того, приписывают ли жребию волю Божества или исключительно естественный ход. Критики успели отметить, - 'Ричард III' - пьеса Шекспира, в которой обращение к 'Господу' используется чаще всего, что сообщает произведению поистине замечательное предопределение. Ричард становится орудием небесной мести, ангелом-избавителем, прежде чем также избавились от него. Череда призраков от него пострадавших в последнем акте напоминает выступления призванных на Страшный суд свидетелей.
   Судьба Ричарда III схожа с судьбой Макбета. Того тоже его проклятая душа в лице леди Макбет увлекла спуститься внутри себя в ад. В процессе такового спуска одно преступление неизбежно порождало другое. С этой точки зрения и Ричард III и Макбет - два проклятых короля. Стоит помнить, имя 'Макбета' довольно долго является запретным среди актеров, обсуждающих Шотландскую пьесу, чтобы избежать нависшего над проклятым именем проклятия. Оба жребия запараллелены до самого конца. Судьба Макбета загадочным образом объявляется тремя ведьмами и приводит к горькому выводу, - жизнь - это 'история, рассказанная идиотом, переполненная шумом и яростью и без какого-либо смысла'. Данная формула идеально подходит и к земному пути Ричарда III. Оба гибнут в процессе сражения, ставящего печать на их участи, описание которой бросила Ричарду в лицо королева Маргарита.
   'Ты, заклейменный в час, когда родился, Как раб природы, как отродье ада!'
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"