В воскресенье вечером Саша Ракитин и его жена Алина вернулись с дачи домой в очень расстроенных чувствах, гневе каком-то, поутихшей, но немертвой ярости. Никогда не бывало в их сплоченной семейной жизни такого, чтобы мелкие случайности, все как одна гадостной природы, безмерно наслаивались друг на друга, - и ни мгновенья радости. Молодых супругов преследовали сплошные огорчения: старая крыша времянки, прежде крепко державшая груз, прогнулась нынче под весом выпавшего снега, и швы пошли мягким мокрым прахом. Затопили печку, а вьюшка не дышала, комнаты протопились плохо, и сырость держалась во времянке по-хозяйски вальяжно. От огорчения Саша выпил больше обычного - поллитровую бутылку водки, завалился спать в ватных штанах и куртке, поверх одеяла, поутру сердился на свою несдержанность, но похмельно укорял Алину, почему она не сделала завтрак. Оказалось, что закончился газ, и тут уже винить было некого. Они сами не понимали, зачем поехали на дачу зимой, и каждому казалось, что эта глупая идея пришла в голову кому угодно, только не ему. Хотели покататься на лыжах, но снег отсырел, а нужной мази для лыж у них не было, и тут, ко счастью, зашел на двор приятель Саши - Андрей: с облегчением плюнув на все житейские неурядицы Саша предложил Алине скоротать время в натопленном и ухоженном доме Андрея. Алина сию же секунду предположила, что Саша с Андреем напьются спирта, а ей потом придется тащить их обоих до электрички, и поэтому она осталась дома супить губы и угрюмо тыкать лопатой в крышу, чтобы победить снег. Спирта у Андрея не оказалось, ребята добили полпочатую бутылку коньяка, поговорили о том, о сем, и Саша пошел обратно. Убедить же Алину в том, что он не пьян, ему не удалось, - до перрона добрались с трудом: то и дело Алина хваталась за Сашино плечо, боясь, что он упадет, и Саша падал. Взаимно раздраженные, вернулись они в город, всю долгую дорогу в отмороженном поезде подначивая друг друга, а оттого сильнее обижаясь и застывая гримасами.
История продолжилась и в городе: время было не позднее, пропащие выходные можно было скрасить хоть походом в кино, но возник принципиальный спор - на какой фильм идти. Уставший с похмельного дня, Саша никуда идти не хотел, поэтому с удовольствием "съел с говном" пожелания Алины: ничего-то из репертуара ему не нравилось.
- Да иди ты тогда к черту! - сказала Алина.
- К черту? - мгновенно вскипев, переспросил Саша.
- Да куда хочешь иди, видеть тебя не могу! - сию же секунду отреагировала Алина.
Саша даже не посмотрел на ее раскрасневшееся и от того ставшее чужим лицо, надел ботинки и пальто, схватил какую-то коробку в прихожей, и вышел на улицу.
Там крупными снежинами валил снег. Спиною чувствуя, что Алина смотрит в окно, Саша заторопился прочь.
Идти в кабак не хотелось - завтра на работу, - поэтому, свернув за угол, Саша сильно замедлил ход. Какая-то глупая получилась история. Конечно, пустяшные неприятности шли густой чередой, одна за другой, от пустячка к пустышке, но ведь и в сумме-то должен был получиться пустяк, частичка неурядицы, маленький кусочек всеобщего хаоса, о существовании которого всем прекрасно известно. Сейчас больше всего Саше хотелось вернуться домой - там была Алина, и там был уют, но вернуться он не мог, хотя и не чувствовал в себе прежней ярости, зима охладила его. Был он уверен, что и хвостик запала, торчащий из лисьего копчика хитрой стервы Алины, также погас, - ненависти к нему она более не испытывает, скорей всего, бедная милая сожалеет и корит себя за все гадости, что наговорила ему. Но если бы он не ушел, думал Саша, это продолжалось бы бесконечно: они бы подпитывали друг друга своими ядами, фармацевтически нелепыми, но такими мучительными. Так что он был прав, когда ушел, когда взял - и разрубил запутанный узел. Теперь все кругом спокойны.
Тут Саша заметил, что коробка в руках ему мешает. Он снял отсыревшую картонную крышку. Внутри лежали новые желтые лакированные ботинки с огромными круглыми носами.
Испытывая бесконечное сострадание к Алине, которая терзается сейчас его отсутствием, Саша присел на протоптанной в снегу тропинке и выложил ботинки из коробки. "В конце концов, это действительно глупо, - размышлял он, переодевая обувь. - Я ее люблю, но не могу вернуться. Заколебала эта тяжесть в руках! Ну, хорошо, я пошляюсь маленько, а потом вернусь. Тогда все будут рады, и не придется ничего говорить, потому что от слов - одна беда, и беда эта настолько очевидна, что никто не скажет ни слова".
Саша сел на скамейке, выставив ноги в новых ботинках, с интересом разглядывая их, а когда подошел троллейбус, забрался в яркий салон. Троллейбус медленно тронулся с места. Из урны возле ларька высовывались каблуки его старых, узких, натертых солью ботинок. На носке нового ботинка, откляченного Сашей в сторону, щеголевато блестели маслянистые плевки продолговатых ламп, прикрепленных винтами к потолку. Троллейбус не был случайным, он вез Сашу в сторону Новоизмайловского проспекта, где жил его старый приятель, с которым они не виделись пять лет, с тех пор, как окончили институт. Несмотря на долгий срок, Саша хорошо помнил, что его однокашник всегда проводил свои вечера дома - если не в интернете, то во всяком случае вдалеке от реальной жизни: что-то читал, что-то программировал. Саша не знал, где его приятель сейчас, но интуиция подсказывала, что он на месте, стареньком своем местечке. А значит, Саша скоротает время за чаем вприкуску с беседой о вечном или каких-то пустяках, которые случились в их пустопорожней жизни за эти годы.
Троллейбус внезапно затормозил. Внутри сашиной головы мелькнула стремительная мысль. Он вскочил и кинулся к выходу, но разочаровался. Ни одна дверь не приоткрылась, причиной остановки был светофор.
- Что же, - с досадой подумал Саша и плюнул, угодив на огромный носок правого ботинка, - я ошибся. Случайность равняется вечности... Вечная случайность... Да подите все к черту!
Саша спрыгнул с мокрой подножки троллейбуса и смачно хрустнул кристалликами льда. Подле кинотеатра маленькими группками кучковались зрители. Саша с неприязнью посмотрел на них, ему не нравились ни их хрустальные улыбки, ни их угрюмые спины. Кинотеатр медленно погибал - довольствовался своим объемом, сдавая его под всяческие распродажи: сегодня там продавались ценные шкуры турецких животных. Заплаканная девушка прошла мимо, уронив горячую слезинку в наст возле левой сашиной ноги. Обойдя крошечный кратер, Саша направился к переулку, глядя на стеариновые света жилого дома. Дом показал ему лживый кусок швейцарского сыра, свой бочок приманки-мышеловки.
Возле деревца гадила маленькая собачка на поводке, - на хозяина или хозяйку, в чьей руке утопал противоположный конец поводка, Саша не обратил внимания.
"В сущности, - подумал Саша, - я думаю о ерунде. Если бы я думал о вечном, каждой мыслью накапливая духовный потенциал, то сейчас бы не разменивался на пустяки. Мне бы и в голову не пришло задуматься о том, почему я размышляю о ерунде".
Саша тяготился своими мыслями и гнал их от себя. Пустяки побеждали своей мелочностью, унижая героя, микрон за микроном опуская его все ниже и ниже, жиже и глубже. "Я против!" - выразила протест духовная сущность Саши.
Мир вокруг него попытался преобразиться: темными картонными коробками с прорезанными отверстиями по бортам пред ним возникли дома, в которых ярко - на густо-черном фоне ночного неба - горела человеческая жизнь. Горела желтым светом электрических ламп. "Ну-ка, ну-ка", - оживился Саша.
Унылый, однообразный мир, представший пару минут назад во всей своей красе, чудесным образом все-таки преобразился: изо всех окон заструился благой свет, каждое окно символизировало чью-то жизнь - нет, не конкретного человека, а целой творожной массы людей, во всех своих страстях, изюминках и различных терзаниях, которые жадно поглощала вечность. Вечность привела к исходной точке, и моментально испугавшись, Саша мигом прогнал вечность вместе с тщетностью прочь. Мир вокруг него съежился до четырех "хрущевок", расставленных по периметру, пятым углом тут пахла своими нечистотами помойка. "Засранцы", - подумал Саша. И плевать он хотел на гармоничность этого прямоугольника, плевать он хотел на гармоничное расположение домов в этом микрорайоне, и так далее. Откровенно говоря, плевать он хотел на гармонию, потому как дошел до нужного ему дома и внезапно оробел перед кодовым замком. Он забыл номер квартиры друга.
Снежинки зачастили, все стало кругом белым-бело. Упав на землю, снег не успевал таять. Саша понял, что попал в ситуацию еще более досадную, чем поначалу, когда ушел из дома. В том, что он ушел из дома, были виноваты они вдвоем, Алина и он, в том, что он пошел в гости и теперь не может попасть в дом, виноват он один. Впрочем, никто не виноват, замка раньше не было.
Положив мокрые пальцы на кнопки, Саша принялся давить их в произвольном порядке. 1-3-5, 0-7-2, 4-8-5. А если надо нажимать не три кнопки, а четыре одновременно? Не отрывая пальцев от кнопок, Саша подумал, что есть и другой вариант: необязательно угадывать код. Кто-то непременно должен прийти, вернуться с дачи, кто-то может выйти, чтобы прогулять собаку.
Но никто не появлялся ни чудесным образом, ни убогим. Саша понимал, что его не ждут даже теоретически, ведь он предварительно не сообщил о своем визите. В том, что он не может угадать код, и даже в том, что на двери оказался вдруг в одночасье кодовый замок, Саше почудился какой-то тайный знак, поданный ему лично, втайне от всех - наверняка ведь жильцы не удивляются тому, что на дверях их дома появился кодовый замок.
Саша почувствовал растущее внутри раздражение, почувствовал нелепость своего положения в глазах прохожих, ему даже показалось, что некоторые из них специально останавливаются чуть поодаль с бутылочками пива в руках, чтобы вдосталь похохотать. Он уже хотел плюнуть на все, сунуть в карманы мокрые руки, и побрести с преступно равнодушным видом к троллейбусной остановке, как вдруг внутри замка что-то глухо щелкнуло. Саша осторожно потянул дверь мизинцем на себя, не отрывая остальных пальцев от замка. Дверь открылась. Саша вошел внутрь, поднялся по бетонным темно-серым ступенькам и вызвал лифт нажатием горелой пластиковой кнопки. Лифт стоял на первом этаже. Саша открыл дверь, зашел в лифт и захлопнул дверь за собой. Нажал горелую кнопку. На четвертом этаже он вышел и нажал новенькую кнопку звонка, принадлежащего двери номер 15. Его охватила странная тревога. Не хотелось ему, чтобы дверь открыл какой-то посторонний человек и сообщил, что семья Тартолевых внезапо съехала. Конечно, Саша ничего не ждал от этой встречи, просто хотел убить время, но и усилий ему было жаль.
Глазок в обитой коричневом коленкором двери ожил, внутри его мелькнул свет, дверь открылась. Саша и удивился и не удивился: на пороге стоял Толя Тартолев, высокий - на две головы выше Саши - худой, с сильно выступающими надбровными дугами, волевым подбородком и крепко стиснутыми тонкими губами. Он совсем не изменился с тех пор, когда Саша видел его в последний раз. Они невнимательно оглядели друг друга.
- Сашка! - тихо воскликнул Толик.
- Толька!
Саша почувствовал, что оживает. Вялое оцепенение, державшее его последний день, куда-то подевалось. Возможно, когда-нибудь оно и вернется, это оцепенение, скорее всего, даже сегодня, но сейчас Саша не испытывал никакой тревоги, и даже кислый привкус настоящего времени, в которое прокралось и совсем недавнее прошлое, исчез, растворился в глубоком прошлом, а о будущем и не было никаких сил вспоминать: время превратилось в миф-игру, а Саша - в зрителя. Наверное, и Толя тоже.
Саша разулся, надел драные зеленые тапки, снял куртку и повесил ее на крючок вешалки. Посмотрелся в зеркало, зачесал на макушку влажные волосы, - он помнил, что его здесь привыкли видеть аккуратным. Толя торопил его своим сияющим видом, стоя на пороге гостиной. Саша помнил эту маленькую двухкомнатную квартирку. Она всегда была опрятной, потому что две женщины в доме, мама и бабушка Толи, тщательно следили за порядком и приучили следить за порядком сына и внука. Бывало, что Саша неумно иронизировал над другом: "Мама смотрит за гостиной, бабушка - за спальней, а ты - за сортиром?". По большому счету, его коробила чистота, наведенная на рабочем месте Толика: завинченный системный блок, стянутые жгутом провода, политые растения на столе и подоконнике, протертые тряпкой монитор и клавиатура, минимум бумажек на столе, минимум скрепок и кнопок, карандаши заточены, стикеры не валяются где попало, конспекты спрятаны в стол (чтоб не украл никто), не упаси господь каких крошек на столе и пустых пивных бутылок под. Эта чистота коробила Сашу потому что сам он, в общем, тоже любил порядок, но никогда за ним не следил. Не мог. Да он вообще многого не мог: быстро решить тройной интеграл, дифференциальное уравнение, доказать теорему Пифагора. Сейчас, конечно, все это не имело никакого значения, даже более того, с удовлетворением отметил Саша, жизнь Толика замерла на прежнем уровне, - он не продвинулся вперед, не опустился вниз, остался таким, каким и был, а ведь приятно наблюдать стабильность, пусть даже кто-то называет ее трясиной, а кто-то традицией.
Комната была ярко освещена. Бабушка сидела за столом, крытым белой скатертью в бледных желтых пятнах, со светлыми тенями, которые оставляли хлебница с печеньями, пузатый заварочный чайник, сушеные ромашки в вазе. Мама Толика сидела на диване близ телевизора. Никто ничего не делал.
Саша поздоровался.
- Здравствуй, Саша, - сказала мама.
- Здравствуйте, Анна Михайловна.
- Как поживаешь, Саша? - спросила бабушка.
- Спасибо, терпимо, - сказал Саша. - А вы как?
- Да как мы живем... через силу, - ответила бабушка, с трудом улыбаясь, чтобы никого не огорчать. - А твоя мама? Все там же работает?
Саша сел на стул возле стола. Его удивило то, что комната выглядит грязновато. Его взгляд обнаружил на полу бесхозный тапок. Потом обнаружилось, что кисти скатерти помазаны какой-то сажей, а верх телевизора пересекают полосы пыли. Опять же пятна на скатерти, да и покрывало на диване смято, всё в больших некрасивых складках.
- Да там не платят ничего, поэтому мама уволилась, сидит на пенсии, - сообщил Саша.
- А... везде сейчас так, - махнула рукой бабушка. Анна Михайловна вздохнула.
- Чаю хочешь? - спросил Толик. - Мы как раз собирались пить.
- Да выпил бы, конечно... - сказал Саша и воодушевленно добавил: - Вообще-то большая ошибка с моей стороны! Столько лет у вас не был! И, знаете, я очень рад, что с тех пор ничего не изменилось!
- Да ничего никогда не меняется, Сашка, - сказал Толик. Он подошел к старой тумбочке, на которой стоял электрический чайник, и с унылым видом утопил кнопку. - Даже когда кажется, будто что-то меняется, на самом деле ничего не меняется.
- Да как же не меняется! - возмутилась Анна Михайловна. - Вон какой Сашка вырос, возмужал. Ты сейчас работаешь где-нибудь?
- Работаю... мучаюсь... - Саша махнул рукой. - Завтра вот снова. Подрядчики, ругань, тупые эти работники... Ужас, одним словом. А куда деться-то? Кушать же хочется.
- Да... да... - бабушка закивала.
- Может, пока чайник греется, пойдем по папироске выкурим? - Толик поднялся с дивана.
- Давай! - поднялся и Саша.
- Бросили бы уже курение свое! - сказала бабушка из-за своего стола. - Мало что ли гадостей на свете!
- Ну вот когда их будет меньше, тогда и бросим. А сейчас-то что? - улыбнулся Саша.
Они с Толей зашли в темную комнату. Толя зажег настольную лампу на секретере и вытащил из ящика пачку сигарет.
- Я думал, у тебя есть, - разочарованно сказал Саша. Он надеялся если не выпить, так хоть покурить. Покурить - даже лучше. И никакого похмелья, только легкая отупелость поутру.
- Да я уже год, наверное, ганджубаса не курил. Нету его. А ты можешь достать?
Саша стушевался.
- Не могу... Были каналы, но заросли. Сейчас вообще плана нет, люди "камень" курят.
- Ну, а если появится, покурим? У меня деньги есть, на пакет хватит.
- Не вопрос!
Толя открывал балкон. Глядя на его высокую нескладную фигуру, Саша подумал, что Толя похож на труп. Не тот, конечно, труп, что лежит в земле, а тот, который ходит по земле, что-то делает, как-то существует, что-то вроде зомби. Будто его запрограммировали, и он теперь выполняет функции, известные лишь единицам, в число которых Толя не входит. Саше привиделась в Толе какая-то излишняя, кощунственная витальность, он будто бы обманул все ожидания. На фоне перемен, коснувшихся что жизни Саши, что жизни толиной семьи (из которой Толя и не подумал уйти), толино существование выглядело чуждым здравому смыслу. Саша не мог как следует сформулировать свою мысль, поэтому, прикурив сигарету и поставив локти на бетонный срез балкона, он спросил:
- Ну что, как дела-то вообще? Чем занимаешься сейчас? Программированием?
- Да. Чем же мне еще заниматься? Кстати, кандидатский минимум на днях защитил.
- Поздравляю. А где работаешь?
- В конторе одной на Балтийской. Оффшорной. Техническим директором.
- Наших видел?
- Никого почти не видел.
- Ну так половина же группы в аспирантуре! По той же специальности, - удивился Саша.
- Не видел. Уж извини. Давно не видел. Раньше пересекались, конечно, мельком. Но ничем порадовать тебя не могу - особых новостей нет.
- А не особых?.. Впрочем, ладно. Пустяки. Ты-то сам как?
- Нормально... Слушай, Сашка, я правда очень рад тебя видеть!
- Да и я тебя тоже.
Бывшие одноклассники ненадолго замолчали. Попыхивая сигаретами, они смотрели вниз, на белый газон, испещренный следами собак и их калом. Саша плюнул вниз. Толик вздохнул, почесал переносицу.
- Знаешь что, - серьезно сказал он. - Очень многое изменилось. Изменилось так, что даже нет слов.
Очарованный этой фразой, Саша пристально посмотрел в глаза друга, невидимые из-за тени, которую роняли брови, из-за кофеиновой гущи зимней тьмы, из-за густых ресниц.
- Ну, чего изменилось?
- Всё.
- Что - всё? - настойчиво повторил Саша.
- Всё, - растерялся Толик
- Что всё-то? - мгновенно раздражаясь, воскликнул Саша. Во многом себя возненавидев, но не во всем, он уточнил: - Пидором ты что ли стал?
- Да сам ты пидор!
Возмутившись до самых загадочных глубин своей души, Толик швырнул окурок прочь и толкнул дверь балкона.
- Ну, ну, не стоит так волноваться, - язвительно произнес Саша. - Слушай, успокойся. Чего ты суетишься? Ничего страшного не произошло, я уверен в этом. Расскажи уж.
Теперь он совершенно точно знал, что ему ничего не расскажут.
Толик навострил уши.
- Пойдем пить чай, зовут.
Толик сказал спокойно, обыденно, а Саше вдруг стало стыдно. Он осознал, что появился здесь случайно, по какой-то внезапности. Но наверняка Толя тоже понял, что эта случайность - неспроста. Саша знал, что не бывает случайностей, не мог этого не знать и Толя. Где-то там вдали осталась Алина, - из-за отсутствия раздражителя она наверняка заскучала. Ну, пусть поскучает. А сейчас-то что? Неужели бешенство еще не оставило ее? А его? Он посмотрел на Толю и увидел, что тот сожалеет о высказанных только что сомнениях. Толя не солгал, видимо, хотел выговориться. Все они ни в чем не уверены, и как бы ни хотелось им казаться уверенными, они понимают, что это невозможно.
"Всем хочется выговориться, - подумал Саша, - но разве это возможно, когда против них - какие-то мудаки, отягощенные собственными проблемами. Как ни тяжело признавать себя мудаком, - с преизрядным пафосом мысленно воскликнул Саша, - но я - мудак! И это помогает мне. Как и всем остальным мудакам. Хотя, конечно, осознавать себя мудаком неприятно".
Совершенно трезвым, смирным взглядом он посмотрел на Толика.
- Ладно, давай начистоту. Мне кажется, я могу тебе помочь смотреть на вещи проще. И, ко всему прочему, мне кажется, что ты делаешь из мухи слона...
- Саша, ты меня, конечно, извини, - Толик насупился. - Но ты, совершенно случайно, не стал геем?.. Погоди!.. Постой! Я вовсе не хотел тебя оскорбить!
Саша пошло расхохотался:
- Да сам ты пидор! Вот тупой идиот! Просто идиот!
- Мальчики! Пойдемте пить чай! - открыв дверь в комнату, крикнула Анна Михайловна.
"Нормально поговорили", - подумал Саша.
За столом же пришлось говорить о каких-то событиях, касающихся его личной жизни, и слушать о каких-то событиях, касающихся чужой жизни. Саша хотел что-то присочинить для разнообразия, но поленился. Правду говорить так легко и безразлично. В конце концов речь зашла о совершенно нейтральном, и Саша с трудно объяснимым облегчением вздохнул. Его речь полилась свободно по-соловьиному:
- Толя, читаешь что-нибудь сейчас? Я вот прочел сборник пьес Эжена Ионеско. Знаешь такого паренька? То ли, ха-ха, То-ля, француз, то ли, ха-ха, То-ля, румын.
- Толя? - сострил Саша. - Гм. Мне кажется, что Ионеско должен быть очень моден в русской интеллигентской среде нашего времени.
Толя с грустью посмотрел на своего одногруппника.
- А я прочел брошюру "Русский апокалипсис", - веско произнес он. - Это, мне кажется, более модно в русской интеллигентской среде.
После мизерной паузы, Саша так же веско ответил:
- Полностью согласен с тобой. Но не читал. Это означает, что либо ты, либо я - не имеем отношения к русской интеллигентской среде.
- Я читал Ионеско, - монотонно возразил Толик.
- Значит, мы оба не имеем отношения к русской интеллигентской среде.
- Саша, о чем пьесы Ионеско? - спросила мама. - Я слышала эту фамилию, но не читала.
- Ну, - сказал Саша, - это драматург, который описывает в своих пьесах абсурдность бытия... Например, есть у него одна пьеса, называется "Стулья"... Два старых супруга ждут гостей. Они выжили из ума, и этому посвящен сюжет. В этой пьесе последовательно описывается, как они ждут гостей, и гости появляются невидимыми, приходят в диких количествах, а хозяевам приходится таскать стулья, чтобы всех усадить. Может быть, гости есть, может быть, это только кажется старикам, но они, будучи не в силах преодолеть одиночество, таскают стулья и таскают... а потом поканчивают жизнь самоубийством.
Саша жадно отпил из чашки. Ему показалось, что он не совсем верно отразил суть пьесы, в его изложении она выглядела недостаточно абсурдной. Ерунда, конечно, - обрисовал Саша ситуацию себе, в конце концов, он не литературный критик, просто сидит за столом, покрытым скатертью в жирных желтых пятнах, и поддерживает разговор, но что ему мешало? Всё же: что ему мешало?
- А о чем этот "Русский апокалипсис"? - спросил он Толю.
- Да какая разница! - мгновенно раздражился Толик. И тут же сник.
- Просто интересно, - ответил Саша.
- Просто гнусная книжонка, одобренная патриархом Всея Руси, - задыхаясь, тихо ответил Толик. - О каком-то высшем предназначении русского народа. Об его богоизбранности.
- Так это ж нормально, - сказал Саша. - Сам же понимаешь, что сейчас национальное самоосознание русского человека находится ниже плинтуса. Даже ниже пола... и мужского, и женского.
Он улыбнулся.
Увидев, что он улыбается, бабушка улыбнулась тоже. По-видимому, решил Саша, Толя убит жуткой депрессией, что неудивительно, учитывая его жизнь, которая явно застоялась. Чтобы привнести в этот маленький мирок немного оптимизма, Саша улыбнулся еще шире и по-отечески похлопал товарищу по плечу:
- Это нормальное явление, понимаешь? Наверняка, брошюра предназначена для "самых широких слоев населения".
- Для узких.
Саша со всей отчетливостью понял, что Толя так и не вышел из переходного возраста: сидит тут себе, ершится, в произвольной форме у него меняется настроение, того и гляди, начнутся истерики. Наверное, пора прощаться. Он посмотрел на часы.
По чистой случайности он заметил, что и взгляд Толика, по-детски шпионский, бегающий, колючий, замер на пластиковом циферблате настенных часов.
Саша поднялся.
- Анна Михайловна, - прижав руки к груди, обратил он взгляд к матери Толика. - Вы же понимаете, что я человек семейный... я бы с удовольствием задержался еще немного, но, к сожалению, мне пора.
Трясущийся от гнева образ Алины предстал перед его сияющим лицом, и Саша деловито раскланялся в сторону матери Толи и в сторону бабушки. Сашу ждала жизнь, как она есть, - настоящая жизнь.
Его уродливые ботинки стояли в широкой желто-бурой луже. С виноватым видом Саша обулся и завязал шнурки.
Поскольку лифт не подавал признаков жизни, бывшие одногруппники спустились вниз по лестнице. Прикуривая на крыльце сигарету, Саша сказал:
- Ты, Толя, не пропадай.
- И ты не пропадай, - откликнулся Толя. - Спасибо, что навестил.
- Ты тоже навещай! Я никуда не переехал, живем там же.
- Приду, - пообещал Толя.
Они помолчали.
- Ну, я пошел?
- Да, иди.
2.
- Эй, постой!
Саша еще не успел спуститься с крыльца, как Толя подбежал к нему:
- Все же спасибо тебе, - заявил торопливо, - если бы не ты, то, мне кажется, сейчас был бы более неприятный визит нанесен... то есть, извини, твой визит не был неприятным, даже напротив, я очень рад... Но, если бы ты знал, кто бы мог сейчас прийти... вместо тебя.
- Что ты несешь? - немного испугался Саша. - Ты вообще в своем уме?
- Да, да, в своем! Просто мне кажется, что ты вспугнул их.
- Кого - их?
Саша уже был готов вскипеть, но что-то подавляло его эмоции.
- Кого их? - повторил он.
- Друзей семьи. Там есть мелкий противный ребенок, который всюду лезет. Ты любишь детей? Помнишь, когда ты был маленьким, обязательно находился какой-нибудь ребенок, младше тебя, но сын подруги твоей матери, которого непременно приводили в гости, и который непременно совал нос в твои игрушки, ломал их, ты ругался, пытался плакать, но не мог, потому что старше, потому что тебя бы потом заругали... свои же...
- Я примерно понимаю, о чем ты говоришь, - осторожно ответил Саша, отстраняясь. Ему было неловко и неудобно. - Да что за черт с тобой происходит?! - рявкнул он. - Ты же нормальный пацан! Что с тобой случилось? Что за идиотизм?!
- Ничего, - совершенно спокойно ответил Толя. - Со мной ничего не случилось. Но у нас имеется такая запоздалая, если можно так выразиться, семья. В друзьях. Подруга моей матери. Навязчивая еврейская женщина, хорошая подруга, заботливая, но и требующая заботы. У ней маленький сын.
- Тебе приходится с ним играть что ли?
- Не в том дело. Не приходится. То есть приходится, потому что он всюду лезет.
Саша бросил окурок под ноги и растоптал.
- Толик, давай вкратце, в чем дело? Я понял, что у вас в друзьях имеется такая неприятная семья, но причем тут я? Меня интересует именно это: каким образом я вас, и тебя лично, спас? Что с того, что я пришел?
- О, слишком много вопросов, - плавно переходя из состояния покоя в истерику Толя: - Слишком много вопросов для такого простого русского парня, как ты.
Какой-то странный грузный дух загадки облапал Сашу своими щупами. Он и мрачно, и весело приуныл. Но тут же высокомерно объяснился:
- А ты будто не русский! Так шо?
- Потому что если бы не ты, они бы пришли!.. Понимаешь?.. Ты, как таковой, удачное стечение обстоятельств, всеобщее везение. Есть ты - нет их! Понимаешь?
- Я - залог их неприхода.. и не Исхода! - рассмеялся Саша. - Извини...
Глуховатой трелью разлился по внутреннему карману его куртки телефонный звонок.
Саша вырвал из кармана телефон, и на мокрый снег мягко спланировала магнитная карта - плата за метропроезд.
- Алё! - крикнул Саша. Толя нагнулся, чтобы поднять проездной билет.
- Алё! - снова крикнул Саша, потому что Там молчали, а номер был знаком, и очень близко, слюнаво, интимно. Они с Алиной поженились совсем недавно, по их меркам, но так давно...
- Ты где?! - каким-то негромким повизгивающим звуком отозвался телефон. Там что-то случайно хлюпнуло, как на болоте, потом, оправдываясь, скрипнуло как по стеклу:
- Когда домой? Спать пора! Завтра на работу!
И тут Сашу пронзила печаль, всемирная тоска, и каким же жалким показался ему повод, выдуманный там, с той стороны баррикад. Повод, чтобы принять перемирие, которое на протяжении всего уикэнда нетерпеливо ждали обе стороны.
"Ну почему, почему трудно быть искренним? Почему так трудно сказать: мы были неправы оба, почему не сказать первой: вернись, пожалуйста, я тебя люблю..." - мучительно размышлял Саша, тиская в руке телефон.
- Они идут, - мрачно сказал Толя, присовокупив: - Блядь!
Саша угрюмо заталкивал телефон в карман. Толя молча протянул ему проездной, и Саша, не поблагодарив, взял магнитную карту и сунул ее в карман вслед за телефоном.
К крыльцу подходили трое.
Мать семейства, с круглым и упитанным, но морщинистым лицом, близоруко щурилась. Она то ли щурилась, то ли улыбалась, а на руке ее висел маленький, довольно упитанный и очень бойкий мальчуган лет пяти, вертящийся из стороны в сторону, как юла. Следом еле поспевала совсем седая бабушка, одетая теплее всех: в невероятно старой дохе, изъеденной молью, розовом "петушке", толстых рейтузах и ботинках "прощай молодость".
Саша высокомерно и свирепо разглядывал это семейство, но никто не обратил ни малейшего взгляда на него. Все внимание оказалось приковано к Толе.
- Здравствуй, Толик, здравствуй, милый! - мать семейства вцепилась варежками в его шею и зависла в свободном полете на полминуты, не отпуская сына, который все это время болтал ногами в воздухе и вопил:
- Дядя Толя! Ну дядя Толя! Дя!
Притиснутый Толиком к перилам, Саша начал соображать: "А может быть, вот этот шкет - сын Толяна? А эта старая блядь..."
- Тоооля... А это твой друг? - бабушка единственная обратила внимание на жмущегося к перилам Сашу.
- Ну, пойдем, - женщина с ребенком на руке оторвала свое дряблое лицо от толиных щек и потянула входную дверь на себя. - Нас уже, наверное, заждались.
- Дядя Толя, а у тебя появились на компьютере новые игры? - спросил мальчик, прежде чем исчезнуть в подъезде.
Бабушка, еще раз смерив Сашу суровым взглядом, исчезла точно так же шумно.
- Саша, я тебе прошу... - выдохнул Толик, когда был вызван лифт и дружелюбное семейство вознеслось ввысь. - Останься хоть ненамного, а?
Ощущая возле груди тяжесть телефонного разговора, Саша не совсем уверенно ответил:
- Я - с удовольствием. Если у тебя есть выпить. Если нет - можем сдуть в магазин.
- Есть, есть! - замахал руками Толик.
- Забавная семейка, - кивнул в сторону двери Саша. - Сколько?
- Что - сколько?
- Водки сколько? Сегодня, брат, - внезапно оживившись, Саша со всего размаху хлопнул друга по плечу, - я гуляю!
- Ну... я даже и не знаю. А сколько тебе нужно?
- Пойдем, ладно...
С понурым видом Саша и Толя вошли в квартиру. Там уже вовсю кипело веселье. Ребенок сновал как угорелый по всем углам, прыгая на колени то к толиной бабушке, то к своей, в одной его маленькой округлой ручонке удерживался сладкий кренделек, в другой - шоколадное печенье. Матери вели беседу, расспрашивая друг друга о детях, о социальных льготах, каких-то иных схожих деталях. Толина бабушка мучительно улыбалась, когда мальчик пролетал мимо, задевая ее своими закрылками, и пыталась поддерживать разговор с другой бабушкой, которой хватало одного взгляда, чтобы приструнить несносного шалуна, но чем она не пользовалась.
На столе появилась рябиновая наливка. Толя попросил маму - и смог достать из шкафа поллитровую бутылочку водки с двумя стопками впридачу. Ребята сели пить.
Саша пил по стопке, Толя - дай Бог по половинке. "Господи, убогий", - подумал Саша, но Толя действительно был занят делом. То и дело он покрикивал на малыша:
- Миша, присядь хоть на минутку! Хочешь пирожное?.. Тебе чаю долить?
На все вопросы Миша мотал головой и тут же срывался с места. Сперва ему не давал покоя телевизор, - малыш истерзал дистанционный пульт управления до полусмерти. Уже через пять минут страшной пытки телевизор ловил только один канал, да и тот без звука. Потом Миша переключил внимание на диван и сорвал с него покрывало, превратив в ковер. Замотавшись в ковер, он исполнил роль мумии, но столкнулся с цветочным горшком - и победил.
Толина мама, при некотором участии мишиной мамы, собирала с пола осколки, а заодно повествовала о том, как Толя в детстве писался.
Маленький Миша, удовлетворившись видимым миром, тем временем пытался постичь невидимый. Сперва он приоткрыл тумбочку, на которой стоял чайник, а потом вдруг оказался в крепких руках Толи.
- Слушай, хочешь порубиться в классную новую стрелялку? - спросил Толя, изо всех сил сдерживая малыша и поскрипывая на каждой согласной зубами.
- Нет! - своенравно вякнул Миша.
- Отличная игра, тебе понравится! Ты такой графики еще не видел, - убеждал его Толя. - Я сам в нее играл очень долго, все не мог оторваться.
- Ты дурак! - Миша вырвался и, упав на пол, быстро пополз прочь.
- Так и хочется его уебать по голове чем-то тяжелым! - шепотом посочувствовал Саша.
Толик не смотрел на него. Его внимание приковывал маленький злонравный мальчуган, который безостановочно совал нос повсюду. Вот женщины, пожилые женщины ушли на кухню со своими разговорами, остались только бабки, а Миша, охваченный бесовским азартом, сверкал карими глазенками и хватался своими мягкими ручками с корнишонными пальцами за каждую дверцу. Толя вздрогнул, когда мишино внимание привлек старый платяной шкаф, стоящий в дальном углу, прямо возле толиной бабушки.
- Миша! - привстала с места немного парализованная бабушка! - Не лезь туда! Будешь наказан!
Мишина бабушка недовольно насупила губы, и Миша, радостно подпрыгивая, попытался дотянуться до дверной ручки.
Заветная ручка так и осталась недостижима, потому что Толя, сорвавшись с места, схватил Мишу в охапку и понес на кухню, к женщинам, - и маленький живчик, не успев пустить слезу вовремя, так и замер на месте, посреди кухни, сложив руки на животе, на белом своем свитере. Толя схватил со стола наливку и водку, подмигнул Саше, снес выпивку на кухню.
Саша тоже поднялся. Все перед его глазами плыло, уже давно. Он воспринимал все это словно какое-то зрелище, навроде кино. Он был анестезирован алкоголем и совершенно покоен. Чувства его не были чувствами, окружающими действительность, и точно так же наоборот: действительность не была окружена его чувствами. В ход пошла тяжелая артиллерия - умозрительность.
Поэтому, заняв место на пороге кухни, Саша со всей объективной безжалостностью разглядел там покорного маменькиного сынка - Толю, мерзкого избалованного шпингалета - Мишу, старую кудлатую наседку с какими-то украшательными тараканами в голове - Арину Родионовну, одну мать, вторую мать, мать, мать, перемать, твою мать. Увидал он и какую-то кухню с бухлом на столе, после чего заторопился обратно мелкими приставными шажками. "Зрелищ, - презрительно подумал Саша, - на сегодня хватит". Он приосанился, напряг взгляд.
"И вот ведь странно, - подумал Саша, глядя внутрь гостиной, - то, что там на говно исходит".
Толина бабушка сковырнулась на пол и ползла из последних сил на своих сухих и немощных руках к шкафу. Саша еще сильнее заспешил, чтобы его не уличили в бездействии. Он стремительно натягивал на ступни огромные желтые башмаки, опутанные слишком длинным шнурками, и одним глазом наблюдал за тем, что происходит в комнате.
В то время, как из кухни доносились взрывы натужного смеха, в гостиной стояла относительная тишина. Только скрипнула дверь шкафа.
В глазах у Саши все двоилось, шнурки превратились в змей. Ему показалось, что в глубоком и толстом кармане его куртки опять зазвонил телефон. Раскачиваясь, он выпрямился и сунул руку в карман. Нет, показалось. Совершенно того не желая, он бросил взгляд в гостиную. Толина бабушка поглощала большого плюшевого медведя.
Саша вынул руку из кармана своей собственной куртки. Разинул рот.
Бабушка уже затолкала в глотку медвежью голову. Отвернувшись к занавешенному окну и стоя на коленях, она заталкивала в себя огромную игрушку, и хрипела, хотя старалась не хрипеть. Она тихо вздрагивала, прислушиваясь к звукам с кухни, боясь, что кто-то придет, и толкала, толкала в себя плюш.
Медведь уже исчез больше чем наполовину. После одного из своих толчков старуха вдруг опрокинулась спиной на диван, и увидела Сашу. Из ее помятого рта торчали две медвежьи ноги и сломанная вставная челюсть, глаза смотрели жалобно и жалко.
"Оказалось не по вкусу", - цинично подумал Саша и вдруг, не понимая сам, что делает, бросился в комнату и попытался вытащить эту гадость изо рта старухи. Старуха замычала в ответ, размахивая тонкими руками, распласталась на полу. В приступе брезгливости, Саша отскочил. Толина бабка набила свой рот медвежьими ногами и замычала снова, выпучив глаза:
- Уаыыии!
Саша схватил ее под руки и взвалил на диван. Последним усилием она запихала в рот остатки плюша и сглотнула, - по горлу, обтянутому старческой точнкой кожей в голубых венках, медленно прокатился комок.
Саша отскочил в сторону, в коридор, и столкнулся с матерью еврейского семейства, наскочившей на него, словно ледокол.
- Осторожнее, молодой человек! - сказала она Саше, который отлетел в сторону и ударился затылком об одну из деревянных завитушек, украшавших большое зеркало в прихожей.
Гости быстро собирались. Запас энергии, питавшей малыша весь день, наконец иссяк. Он вяло тер руками глазами и покорно позволял заматывать себя в широкий колючий шарф.
Когда они уходили и громко прощались, толина бабушка, сидя на диване, лишь слабо помахала рукой - говорить она уже не могла. Не испытывая ни малейшего желания толкаться с гостями в лифте, Саша решил переждать, хотя отчаянно трусил и боролся с позывами рвоты. Он сжался в углу в комок, и ловил широко распахнутыми глазами растерянные взгляды Толи и суетливые мимолетные взгляды его матери.
Гости ушли. Пересохшими губами Саша пробормотал:
- Я тоже, пожалуй, пойду.
- Да, Сашенька, извини, что так получилось, - с быстрой виноватой улыбкой-гримасой ответила Анна Михайловна.
- Ничего... Досв...
Саша нехотя поднял голову, чтобы посмотреть в комнату и остолбенел. Голова толиной бабушки была запрокинута, беззубый рот раскрыт. Изо рта медленно и мучительно, маленькими, но упорными рывками вылезала обслюнявленная медвежья голова. Сначала показались уши, потом вся голова. Сверкнув крупными пластмассовыми бусинами глаз, она повернулась вправо, потом влево. Щеки старухи выпучились под давлением плюшевых лап игрушечного медведя, - и вот уже его лапы заболтались снаружи, толкая и сминая бледные губы старухи. Медведь нашел точку опоры - скулы, уперся и оттолкнулся. Уперся и оттолкнулся. Вылез почти наполовину. Толина бабушка, придя в себя, схватила его за голову, вырвала плюшевую тушку изо рта и швырнула на пол. Игрушка издала какой-то детский стон и зашевелилась, разминая члены.
- Зачем ты его съела? - крикнула Анна Михайловна, подбегая к старухе. - Что ты наделала?!
- Миша мог найти... - зашепелявила бабка.
- Но он же ушел! Господи! Мы же специально убрали его из комнаты! И что нам теперь делать?!
Анна Михайловна схватилась за голову.
Медведь пополз в коридор, к Толе и Саше. Совершенно ошеломленный, Саша нагнулся, чтобы рассмотреть его. От игрушки неприятно пахло, но все это было так неожиданно, так странно и непонятно, что Саша присел на корточки и ткнул медведя пальцем в спину, пытаясь обнаружить внутри твердые детали какого-нибудь механизма.
- Не трогай! - заорал Толя, но было поздно - медвежья голова повернулась на девяносто градусов и обхватила сашин палец беззубым ртом.
Толя пнул игрушку ногой, она отлетела в комнату, мягко ударилась в занавески и скатилась на пол.
- Да чего ты... творишь, - побелевший от страха Саша взволнованно пригладил волосы. - Это всего лишь игрушка.
К нему подбежала Анна Михайловна и стала срывать с него куртку:
- Быстро в душ! Ты заражен!
Сашу затолкали в обшарпанную ванную комнату, пустили горячую и холодную воду, сунули в руки жесткую мочалку.
- Три себя как можно сильнее! Хоть кожу сдери! - сказала Анна Михайловна, захлопывая дверь.
Сашины пальцы дрожали, когда он расстегивал пуговицы на рубашке, молнию на ширинке джинсов. Ему показалось, что его волосы, которые он автоматически пригладил грязной рукой, горят, что с них прямо в череп струятся какие-то вредные, опасные для жизни токи. Он быстро шагнул в ванную и дернул переключатель смесителя.
Через десять минут он вышел из душа, красный как кирпичная стена. Медведя нигде не было видно. Физически Саша чувствовал себя неплохо, если не считать немного нарушенную координацию движений, вызванную алкоголем. Толя, Анна Михайловна и бабушка с тревогой смотрели на него.
- Ну, как ты? - спросил Толя.
- Нормально, - пробормотал Саша. И тут же, высоко подняв голову, спросил: - А что тут происходит? Что это за медведь? Объясните мне, что за чертовщина тут происходит?
- Ничего не хотим объяснять! Ничего! Незачем тебе знать! - закричала Анна Михайловна, заламывая руки.
В сашиной куртке глухо зазвонил телефон. Он вытащил его и прислонил к пылающему уху.
- Сашенька, ты живой?! - зарыдала в ушную раковину трубка. - Мне так четко, так совершенно ясно привиделось, что ты едешь куда-то на троллейбусе и попадаешь в аварию! И тебя бьет током, а куском стекла перерезает горло... господи, Саша! Где ты??
- Я у друга в гостях, - ответил Саша, и голос его вдруг сделался отчего-то хриплым. - Мы... мы пьем чай. Я скоро приду... Я ужасно по тебе соскучился, Алина, - добавил он, стараясь говорить как можно более нежно и от того расхрипевшись окончательно.
Саша положил трубку во внутренний карман куртки. Усадив мать на диван, Толя подошел к Саше и попросил:
- Лучше тебе уйти. Поторопись, пожалуйста.
- Да, да, конечно... Меня ждут.
Он сбежал вниз по лестнице, загаженной пивными пробками и использованными одноразовыми шприцами, выскочил на улицу, сияющую огнями фонарей. Он быстрым шагом прошел мимо троллейбусной остановки, на которой топталось несколько нетрезвых припоздалых граждан, и пошел себе вдаль, по тополиной аллее, запорошенной синим ночным снегом, в направлении дома.
На полпути он увидел троллейбус с поникшими усами. Вокруг суетились люди. Большая фура раскидала южные фрукты по всей дороге, и они тихо хлюпали, когда по ним проносились легковушки. Кабина фуры набычилась, воткнувшись в смятое троллейбуса лицо, и на ледяной ее ступеньке сидел водитель, размашистыми жестами вытирая с потного лба кровь. У бордюра лежал лузер ничком, а из спины его торчал длинный осколок ветрового стекла.
Цвет куртки, смикшированный с грязью, показался Саше сильно знакомым, и он прибавил ходу, чтобы побыстрее очутиться дома.