Когда летишь со свистом вниз,
Увы, бессмысленно: "Вернись".
Когда в гробу, тогда пустяк,
Когда ты зол, тебе равно,
Добро ты сделал, или зло.
Когда ты слеп, то солнца луч
Не отличишь от грозных туч.
Когда влюблен, как ясный миг
Любой вопрос, и жест, и крик.
Когда - когда... Но человек
Всего лишь миг... А в нем весь век...
Он стоял там с начала семидесятых. Обычный, дом по улице Интернациональной. Ему было наплевать на все изменения, происходящие в мире, в стране, в городе, да и в отдельной семье в частности. Дом был просто большим домом, вместилищем, жилищем для разных чужих друг другу, да и иногда самим себе, людям. Не было у него своей судьбы, мнения, индивидуальности. Потому что в любом городе нашей родины есть улица Интернациональная, почти везде есть дом 16 с дробью... И там живут такие же как везде люди...
Хотя, наверное, я ошибаюсь, у дома все же была судьба - судьба его жильцов. Они были основой его души в нашем немного потерянном времени, в начале 21 века... И дом жил их жизнью, их печалью и радостью. Старел вместе с кем-то, умирал и рождался вновь. Потому что у всего, что под Богом есть душа...
Варвара Петровна прослышала о своем нелестном прозвище: Баба Яга - при чем, оно бытовало не только среди местной детворы, но и среди взрослых. И все настолько пытались его от нее скрыть, что женщина узнала о нем буквально пару дней назад. А первым назвал Варвару Петровну нелестным именем персонажа русских сказок этот, новенький, из пятнадцатой квартиры - Владлен Павлович. Вот уж точно, пренеприятный тип, из "новых"... Спрашивается, что нашел он в их обычной одно-подъездной многоэтажке, построенной в начале семидесятых? Такому бы свой коттедж, или квартиру с суммированной площадью четырех этажей. Но нет, купил обычную у Митрофановых год назад и живет - не тужит, еще прозвища дает.
Варвара Петровна вздохнула и достала свою амбарную книгу, куда вписывала все "огрехи" своих жильцов. Открыла на отметке "15". И отмстить бы чем-нибудь, да не придерешься, все правильно, чин-чинарем, без нарушений: квартплата без долгов, за свет уплачено, порядок не нарушается - ангел, не человек... Женщина недовольно захлопнула книгу, и продолжила мысль: "Только прозвища дает, как мальчишка".
И за что - главное: за одинокое существование. Будто ее вина, Варвары Петровны, что живет она одна, без семьи, без детей... Это Богу только ведомо, кому мужа миловать, а кому век одной куковать...
Будто чувствуя невеселые думы хозяйки, подошел и потерся об ногу кот Василий, единственное родное существо в ее жизни. Он выгнул черную спину, задрал пушистый смоляной хвост и призывно замяукал.
--
Да - да, мой хороший. Разве я забуду про тебя, - женщина достала из холодильника палочку ливерной колбасы, нарезала половину ее маленькими ломтиками и положила в миску кота, потом в глубокое блюдечко налила молока и поставила это все на пол.
Василий тут же отдал должное пище, потому что это была его почти единственная радость в этой жизни, за исключением разве только ласки хозяйки. Ибо на другие радости нашелся врачебный инструмент.
Нет, поначалу, когда Василий только появился пушистым комочком у Варвары Петровны, она совсем не хотела мешать его мужскому естеству, но по мере того, как он рос, как становился полноправной частью ее жизни, ей стало жаль, что из-за какой-то милой кошечки он будет терпеть потасовки в своем кошачьем сообществе, а может, и вовсе сгинет. Этого допустить она не могла. И обратилась к ветеринару, благо, жил тот в ее же доме, на девятом этаже. Услуга обошлась не дорого и обеспечила беспокойное существование и Василию, и его хозяйке.
А он вымахал огромным, на пятнадцать кило. Лениво переставлял мягкие лапки и почти все время спал: на диванчике пока ждал Варвару Петровну с работы, на коленях женщины, когда она приходила и садилась поесть или просто отдохнуть, на полу в жаркие дни. Теперь уже женщина забеспокоилась, что кот может заболеть от ожирения, и кормила его по режиму, не очень большими порциями, отмеренными на ее взгляд.
Так они и жили. На такое житье - бытье вполне хватало скромной пенсии Варвары Петровны и приработка консьержкой в ее же доме. Женщина согласилась поработать сразу, как только попросили из ЖЭУ, все какая никакая денежная прибавка, а потом даже втянулась. Принесла в свой закуток старое кресло, стол и завела амбарную книгу. Хотела попросить было провести ей телефон, но потом подумала и решила, что не стоит, все равно, звонить ей некому, а ей некуда. Так и сидела на своем посту уже четыре года по будним дням: с 8 до 12, и с 13 до 23, пока подъезд не закрывали изнутри, так что снаружи его можно было открыть только особым ключом, копии которого были розданы всем жильцам.
Ничего... Не сказка, но жить можно...
А тут на тебе - Баба Яга... В сердце женщины опять закипела обида. Варвара Петровна даже оттолкнула Василия, полезшего миловаться, правда тут же, едва услышав обиженное мяуканье, принялась гладить и целовать в морду. Кот только блаженно щурился и щекотал ее усами.
--
Тьфу ты, забыла с тобой. Время то уже час. Пора на работу, - женщина отнесла любимца на диван, привычным жестом пригладила седые волосы, оправила жакет с юбкой и вышла в коридор.
Почти сразу же прошла Аня из десятой. Вот уж девочка, так девочка, всегда опрятная, приветливая, на музыку ходит четыре раза в неделю. И сейчас улыбнулась, поздоровалась...
Потом слышно было, как подъехала машина. И зашли два парня. Одетые с иголочки. Дежурная улыбка на лице.
--
Не подскажите, где живет Семенов Владлен Павлович? - вопрос задал тот, который постарше.
--
А зачем вам? - Варваре Петровне только пришлось удивиться совпадению, весь день думала о нем, и на тебе, его же и спрашивают.
--
Мы из налоговой, - младший показал корочку, но очень быстро, женщина даже не успела толком разглядеть фотографию. - Есть у нас к нему парочка вопросов.
--
Его нет дома. Если есть вопросы, обратитесь на место работы, - посоветовала консьержка, в голове появилась неясная мысль, почему, если из органов, не знают номера квартиры, и почему не идут на работу интересующего их человека в среду днем, но тут же заглушилась обидой на Семенова.
--
Своими делами занимайтесь, а работать нас учить не надо, - огрызнулся старший и покосился в сторону двери подъезда.
Младший взял его за рукав, отвел в сторону и что-то негромко сказал, после чего оба попрощались и ушли. Варвара Петровна услышала звук отъезжающей машины.
На сердце стало беспокойно. Даже тревожно. Вернулись смутные мысли. Не к добру были эти расспросы...
Даже сердце закололо. Варвара Петровна достала пузырек с "Корвалолом", наполнила стакан водой и стала отсчитывать привычные двадцать капель. Одна, две, три... А собственно говоря, почему ее должен волновать этот инцидент. Ну, интересовались жильцом, но не квартиру же пришли вскрывать, не с пистолетом ворвались, а то, что нагрубил один, так это не новость. Только в кино показывают правильных милиционеров. Или налоговая - это не милиция?...
Женщина выпила лекарство и убрала пузырек в ящик стола.
На лестнице раздались ритмичные четкие шаги - Анечка побежала на музыку. Девочка дошла до места консьержки и принюхалась.
--
Вам плохо, Варвара Петровна? Я могу вызвать врача, - предложила с готовностью Анюта.
--
Нет, моя хорошая. Все в порядке. Просто душно здесь, - женщина постаралась улыбнуться. - Ты на музыку?
--
У меня сегодня сольфеджио и хор, - гордо поведала девочка, затем порылась в своем пакете и достала что-то, обернутое газетой, - Примерно через полчаса сюда подойдет мальчик, рыжий такой, передадите, а то мне ждать некогда.
--
Хорошо, оставь. А как зовут-то его?
Анечка немного вызывающе вскинула головку и недоверчиво, как показалось Варваре Петровне, посмотрела на нее:
--
А вам зачем? Я же сказала, рыжий, не перепутаете.
Что-то в ее голосе ясно сказало: "Баба Яга". Женщине стало очень неприятно. Закралось сомнение, что может быть и эта милая девочка не так уж хорошо относится к ней, и хихикая с подружками во дворе, называет ее не по имени - отчеству, а прозвищем. Нахлынула дурнота, даже круги поплыли перед глазами.
--
Ай, ладно, - Аня забрала сверток, - может, еще встречу его по дороге, - девочке хотелось как-то извиниться, что немного нагрубила, и поэтому она добавила, как бы в оправдание, - Это учебник. Мы сидим с Рыжиком за одной партой, и у нас одна "Геометрия" на двоих. Сначала я делаю задания, потом - он.
--
Я все понимаю, - передохнув, просипела Варвара Петровна. - Ты оставь, разминетесь еще.
--
Да, ладно, - махнула рукой Анюта, - он все равно всегда у меня списывает.
И опять ее шаги ритмично застучали по лесенкам.
Женщина с болью поглядела ей вслед. Неужели это глупое прозвище так и будет отравлять ее жизнь? Вот заставило почувствовать неприязнь к безвредной малышке. Может, она и не имела в виду ничего "такого", а настроение испорчено. Эх, Семенов Владлен Павлович, испортили вы мне жизнь!
И если до этого Варвара Петровна смутно колебалась, надо ли сообщать жильцу о том, что его разыскивают налоговики, то теперь у нее появилась уверенность, что этого делать не следует. Пусть совершенно неожиданно нагрянут в его офис, да еще откопают что-нибудь...
Остаток дня прошел более - менее ровно. То, что пришлось выгонять пьяных дружков Баянова из тридцать второй, было ни в счет, даже удалось немного выпустить пар. А так, все, как всегда. Череда "Здравствуйте - как поживаете - как здоровье - никто меня не спрашивал - до свидания". Вереница знакомых лиц, волей неволей в которых женщина силилась прочитать, называют ли они ее Бабой Ягой тоже или просто хихикают тайком при этом прозвище, деланно пожимая плечами. Обида, словно червь, вгрызалась в душу Варвары Петровны, высасывая из нее все силы улыбаться. Даже Михаил Борисович остановился, чтобы поинтересоваться ее здоровьем, хотя обычно сразу спешил домой, поскорее к жене Инессе Владимировне - она уже несколько лет как обезножела и передвигалась только на кресле.
Только закончилось дежурство, женщина сразу покинула свой пост. Хотелось искупаться. Казалось, что на ней просто ушат грязи.
Но сначала пришлось накормить Василия. У бедняги от вынужденной диеты испортился характер, и он нежданно-негаданно ободрал когтями диванную обивку, чего не совершал уже с детства. Варвара Петровна накормила его отварной рыбой, но перед этим отчитала за провинность. Кот смотрел наглыми глазами и возмущенно мяукал, словно обвинял. Хозяйка постыдила его за наглость, но он только задрал вверх хвост и испортил воздух.
Женщина махнула рукой на воспитание животного и заперлась в ванной. Раздевшись, аккуратно повесила костюм на плечики, и села в теплую воду. Налила ароматной пены и постаралась расслабиться. Представила себя снова молодой, наивной, полной надежд и новых впечатлений. Это помогло. Неприятности дня отступили. Вся грязь души смывалась вместе с грязью телесной.
Опять появились мысли, правильно ли она поступила, что не сказала Семенову о посетителях. Голос совести требовательно приказывал исправить ошибку. А обида размякла, стала казаться детской и смешной.
Варвара Петровна вылезла из воды, завернулась в теплый махровый халат и прямо босиком пошлепала до кухни, где стоял телефон. Женщина набрала номер Владлена Павловича, но не дождавшись гудков, бросила трубку. Единственное, что в этот день она сделала еще, это до отвала накормила Василия ливерной колбасой.
Животное наелось до безобразия, забралось к ней на постель и сразу же захрапело. А к его хозяйке сон ни как не хотел идти...
Женщина сама не понимала причину своей бессонницы. Всегда спала хорошо, невзирая на свой возраст. Если другие, в очереди, например, жаловались, что не могут заснуть, она только усмехалась в ответ, думая про себя, что чтобы прекрасно спать ночью, нужно загружать себя работой днем, тогда никаких проблем... Но сегодняшняя ночь явно выпадала из ее теории. Впечатлений и работы было навалом, а сна ни в одном глазу. Варвара Петровна даже позавидовала своему коту. Она потрепала его за уши. Даже это не могло разбудить Василия. Он только приоткрыл зеленые глаза и повернулся на другой бок, вытянувшись во всю длину.
Хозяйка гладила его, гладила и сама не заметила как пришел сон. Беспокойный, какой-то тревожный. Будто стоит она на лестнице, а мимо проходят все жильцы, молча, глядя с укоризной. А потом, последним идет ее Василий и не мяучит, а шепчет: "Баба Яга". И хочет Варвара Петровна догнать его, а не может, кричит долго, зовет, прельщает любимой ливерной колбасой, но все бесполезно. Выходит на улицу ее кот. А тут вдруг подъезжает машина с сегодняшними налоговиками, и сбивает животное. Оборачивается Василий на женщину, смотрит на нее и кричит, жалобно - жалобно.
Варвара Петровна проснулась оттого, что мечется по кровати и шепчет: "Нет, нет, нет". На улице орала машина Семенова, как всегда включилась сигнализация, от какой-нибудь мелочи, а он не торопиться ее выключить. Конечно, спит себе на своем четвертом этаже, да еще и с другой стороны. А авто сигналит прямо под ее окнами.
Женщина недовольно встала и закрыла форточку. Машина все вопила. В комнате становилось душно. Варвара Петровна подошла к телефону, чтобы позвонить мучителю, но в этот момент раздалось пиканье и машина замолчала. Надолго ли? А сон опять прошел...
На утро была закономерная головная боль. Варвара Петровна еле оторвала голову от подушки, когда зазвонил будильник. Женщина нащупала шлепанцы на полу, накинула халат и зашлепала в туалет, а потом на кухню. Там уже стоял Василий и нюхал свою пустую миску.
--
Извини, друг, сегодня у тебя разгрузочный день. Сейчас сварю тебе яйцо и будет с тебя, - зевая произнесла хозяйка.
Кот, будто понял, недовольно заурчал и спрятался под стол.
--
Да, сглупила я что-то и нарушила вчера твой режим. Сегодня будем исправляться.
Варвара Петровна поставила вариться два яйца: для себя и для питомца и пошла умываться. Пока чистила зубы, разглядывала себя в зеркало: видок был не самый лучший, одни синяки под глазами чего стоили, волосы всклокочены от бесконечных метаний по постели, бледная кожа - есть чего испугаться. Она будто пережила за восемь часов восемь лет, и постарела. Ужас...
Женщина постаралась придать прическе приличенствущий вид с помощью мокрой щетки, не успокаиваясь, пока не стал виден результат. С остальным бороться было тяжелее. Но это можно было списать на головную боль.
Варвара Петровна вспомнила, что так и не выпила таблетку, быстро дочистила зубы и вернулась на кухню. Василий так и не вылез из-под стола. И просидел там, пока хозяйка доставала яйца, остужала их под струей холодной воды, чистила. Но когда она достала разделочную доску и раскрошила на ней порцию кота, голод выманил его к миске. Последние секунды животное уже нетерпеливо молотило хвостом и набросилось на еду, едва она оказалась в плошке.
Аппетита у женщины оказалось ничуть не больше, чем сна накануне. Она через силу заставила себя проглотить свое яйцо с небольшим кусочком хлеба. Потом вспомнила, что так и не налила Василию молока, но достав пакет, выяснила, что оно скисло.
--
Простоквашу будешь, - хозяйка сунула под нос кота пакет, но Васька недовольно поводил усами и ушел в комнату, - Ясно. Придется сходить во время обеда. Потерпишь? Хотя тебе не повредит перебиться водичкой, - она намеренно повысила голос, чтобы питомец ее услышал, но последний не издал ни звука.
Все понятно, прячется где - нибудь в комнате, забился и переживает, что хозяйка почему-то не дает вдоволь полакомиться пищей. Или наоборот, обиделся, значит и днем встречать не выйдет, будет воротить морду и всячески показывать кошачью гордость. Все это Варвара Петровна проходила уже не раз. Хотя обычно мирилась сразу, но сегодня настроения не было. Да, и часы показывали уже без десяти восемь. Пора.
В коридоре было тихо. Основная масса работающих жильцов уже давно прошла, а те, кому было ни к спеху, или попозже, еще не показались. Консьержка посмотрела на календарик: сегодня Марина может принести квитанции на оплату, надо будет аккуратно переписать, у кого какие долги, а потом разложить бумажки по почтовым ящикам.
Варвара Петровна достала из стола вязание. Обычно это ее успокаивало, приводило в благодушное настроение. Потому, что вязала она уже автоматически, не задумываясь. Научила ее еще этому бабушка, говорила, пойдут детки, будет кому обновки носить. Но сейчас уже самой впору бабушкой быть, ан не сложилось. Ну, ничего, раздавала носочки и жилеточки знакомым, вон, Анечкина мама, например, месяц тому назад попросила для дочки связать кофточку, даже шерсть купила. Сейчас ходит соседка в обновке...
И почему она побоялась родить себе свою Анечку? Было бы сейчас кому пожаловаться, поделиться проблемами. Да, и Бабой Ягой причин бы называть не было...
Мысли Варвары Петровны, как старая телега, упорно сворачивали в прежнюю колею. От этого вязание путалось, петли соскальзывали и упрямо не хотели цепляться одна за другую. Как проклятие какое-то привязалось это прозвище.
Может и ей прозвать Семенова как - нибудь? Это была идея! Женщина с воодушевлением ребенка начала перебирать: колобок, очкарик, пятачок... И масса других. Но что-то ни одно не зацепляло. И не колобок, а просто немного крупный, накаченный; и не очкарик, ходит в стильных, затемненных очках, конечно, но они как-то очень уж органично к нему подходят; и не пятачок, потому, что...
"Я защищаю его что ли?" - осекла себя Варвара Петровна. Почему-то не получалось легко, как в детстве дать прозвище, меткое, точное, чтоб прилепилось намертво.
--
Такого, наверное, и ребенком не обзывали! - в сердцах произнесла женщина.
--
Кого? - она и не заметила, что пришла Марина с квитанциями, и даже вздрогнула от неожиданно прозвучавшего вопроса.
--
Да, так. Задумалась.
--
С вами все в порядке?
И что все привязались к ней с этим вопросом? То не нужна никому, то вдруг интересуются делами ее, чуть ли ни каждый второй. Или бояться, что и впрямь, как настоящая Баба Яга ворожить начнет? Варвара Петровна хмыкнула про себя. Внезапно показалось смешной картинка, как она сама в темных одеждах сидит за столом, перед ней все атрибуты настоящего колдовства, известного по сказкам: ну, то свечи там, карты, хрустальный шар - и пытается навести, например, порчу на того же соседа из 15 квартиры. И непременно Василий рядом. Почему-то говорит, как в бородатом анекдоте: "Вот теперь пожалеешь еще, что меня кастрировала".
Настроение женщины поднялось. Стало легко. Даже воздуха показалось больше. Хотя, какой особо там воздух в конце жаркого лета. Но это было мелочью.
--
Что, отлегло, - участливо поинтересовалась Марина, - даже порозовели.
--
Ага. Ты квитанции принесла?
--
Принесла, - тон в тон отозвалась девушка. - А у меня вот бабушка тоже болеет. Жара стоит. Сердечникам сейчас совсем тяжело. Но говорят, в конце недели дождь пойдут?
--
Не слышала. А у меня не сердце, голова просто. Спала плохо.
--
А-а, - удивленно протянула Марина, наверное, ей казалось странным, как это можно плохо спать, хотя, у нее же есть бабушка, а ту наверняка мучает бессонница. - Я пойду. Мне еще в пять домов занести надо, - она потрясла кипой квитанций и чему-то радостно засмеялась.
Девушка убежала, оставив после себя легкий аромат духов и хорошее настроение. Консьержка достала свою тетрадь и неторопливо принялась переписывать - просматривать задолженности жильцов. Потом разнесла квитанции по почтовым ящикам и вернулась на свое место.
Незаметно подошло время обеда. Варвара Петровна вспомнила, что надо сходить за хлебом, молоком и рыбой, достала дежурную сумку из ящика стола, потому что очень уж хотелось избежать недообщения с обиженным котом, и закрыв подъездную дверь на ключ, выскочила в магазин.
Он, как и двадцать лет назад находился за углом. Только если раньше он назывался просто "Гастроном", и в нем можно было в придачу к скромным покупкам получить обиженные почему-то взгляды продавщиц, при этом самое меньшее полчаса простояв в очереди; то теперь это был небольшой современный "Супер - эконом", один из целой сети по городу, и здесь можно было приобрести все, что нужно, имея, разумеется деньги, без очереди, и в награду получив белоснежные улыбки кассирш и консультантов. Варваре Петровне это нравилось. Это было новое веяние, но очень приятное. Оно в противовес многому остальному внушало надежду, что не все так плохо в современной жизни.
Женщина закрыла сумку в сейф с номером, взяла легкую корзинку на колесиках и пошла мимо стеллажей, просто заваленных товаром. Так, буханка хлеба, пакет молока... Может побаловать Ваську чем-нибудь экзотическим?... Варвара Петровна в некотором недоумении пробежалась глазами по полке с питанием для кошек. Видов было очень много, даже слишком. Гораздо больше, чем рекламируют по телевидению. Это вызвало оцепление.
--
Вам чем-нибудь помочь? - тот час подоспела услужливая продавщица.
--
Мне бы для кошечки, - почему-то смутившись прошептала женщина.
--
Они все для кошек. У вас котенок? - девушка неожиданно перешла на тон для детей - олигофренов, видимо приняла ее за типичную домашнюю старушку, опешившую от натиска времени.
--
Нет. Взрослый кот, - медленные и натянуто-вежливые интонации привели Варвару Петровну в чувство, и даже немного обидели. - Я выберу сама. Или лучше, ничего не буду брать, тут только химия одна. Где тут у вас свежая рыба?
--
Пойдете по правой стороне и свернете, - консультант отошла к другой такой же девушке и начала ей что-то быстро шептать на ухо, изредка посмеиваясь.
До женщины долетели слова: "старуха, одинокая, кот, думают о себе, дилетантка, не с ее пенсией, как Баба Яга..." Хорошее настроение стало медленно испаряться. Очарование новшеств магазина померкло. Она пообещала себе, что в следующий раз за покупками пойдет на рынок по соседству, и пошла за рыбой.
Расплатившись за покупки, Варвара Петровна вышла на свежий воздух, по крайней мере так показалось после общения с грубиянкой - продавщицей, и медленно направилась в сторону дома. Хотелось вернуть ощущение легкости и радости. Крохи его еще мерцали в сознании и была надежда, что разрастутся от соприкосновения с летним солнцем, зелеными листьями, легким ветерком.
Пытаясь настроиться на положительный заряд, женщина думала исключительно о приятных вещах: как обрадуется кот жареной рыбе, о вежливой девочке Ане, о Марине... О том, что, наверное, все-таки хороших людей больше, чем плохих...
Взгляд Варвары Петровны плавал по сторонам, выцепляя давно знакомые черты улицы, двора. Пока не наткнулся на незнакомую машину, стоявшую в тени, недалеко от подъезда. В ней сидел парень. Заметив направленный на него взгляд, он почему-то отвернулся, надел очки и принялся демонстративно смотреть в другую сторону. То ли эта демонстративность, то ли то, что видела его здесь впервые, то ли что-то еще показались женщине очень подозрительными. Она быстро открыла дверь и зашла в подъезд.
До конца обеденного перерыва было еще полчаса, надо было накормить Василия купленной рыбой и поесть самой. Варвара Петровна уже дома, готовя обед, и изредка бросая взгляд в окно, на незнакомца в машине, поняла, чем он ее встревожил - он чем-то неуловимо напоминал тех, вчерашних. Может, все же стоило позвонить Семенову и предупредить?
Последние искорки радости падали в бездонную бочку сомнений и безвозвратно гасли на самом дне.
Женщина чувствовала, что положительный настрой Марины кончился, как завод в часах. И сразу ударил в нос запах несвежей рыбы, кипящей в масле не сковородке. Вредный кот так и не показался на зов. А машина с парнем уехала. Но тот час, словно при смене караула, на ее место подъехал незнакомый велосипедист, медленно поглядывавший из- под низко опушенной каски на верхние этажи дома.
Может это просто паранойя? Может, следует обратиться к врачу? Но совесть не давала Варваре Петровне поблажки. Было обидно до слез. Она так и не смогла съесть ни кусочка, выложила все в миску Василию, налила ему молока и пошла на рабочее место.
Почти сразу же зашел тот самый незнакомец с велосипеда. И немного замявшись при входе, подошел к ней.
--
Простите, можно через вас передать в девятнадцатую? - он протянул плотный завернутый не очень большой пакет.
--
Нет. Через меня нельзя, - консьержка приняла самый непреклонный вид, хотя от сердца немного отлегло: "Вот совсем ни при чем здесь 15". - Приходите вечером. Передадите лично.
--
Ну, не могу я вечером, - парень настойчиво совал сверток. - Чего сложного, взять и передать?
--
Ничего сложного нет, - женщина отодвинула его обратно, - только вдруг там бомба или еще что-то.
--
Да, какая бомба, - незнакомец запсиховал и покрылся красными пятнами. - Я просто... Это подарок, но меня не должны видеть. А я уезжаю...
--
Нет, - Варвара Петровна твердо вернула пакет в руки парню. - Это ваши проблемы, как вы передадите, но не через меня - это точно. Можете по почте...
Незнакомец схватил сверток и словно ошпаренный выскочил на улицу, бросив на бегу: "Баба Яга!".
Консьержка побледнела и беззвучно дала себе слово, что ни за что не скажет ничего Семенову, хотя пятнадцать минут назад была полна решимости сделать вечером обратное.
Следующие два дня были полны уже несколько привычных терзаний и сомнений. Варвара Петровна упорно старалась бороться сама с собой. Кот, видимо чувствуя колебания хозяйки, игнорировал ее ласки, забирался под кресло, и никакими посулами и уговорами его оттуда было не выманить.
Привычная жизнь рушилась на глазах. Женщина стала угрюмой и раздражительной. Апофигеем, вершиной всего стала меловая надпись "Баба Яга" возле ее двери. Вероятно, так сказалось ее отношение к кому нибудь из не обласканных жильцов, тем более, что консьержка разнесла квитанции на оплату коммунальных услуг, а они не всех устраивали. Или еще что-то произошло, чего Варвара Петровна не заметила в свете своих проблем. Но женщина предпочитала винить во всем только соседа из "15", при этом смутно чувствуя свою вину.
Почему же ее это так задевало? Почему маленькая Варенька могла спокойно не обратить внимания на новую кличку, а став большой, и даже уже пожилой, не могла спокойно отнестись к глупости Семенова? Женщина по несколько раз задавала себе эти вопросы, но ответа не находила. Впору было научиться мудрости у маленькой Анечки, которая, увидев меловые буквы принесла мокрую тряпку и вытерла стену. Только белые разводы напоминали о надписи.
--
Не обращайте внимания, - просто посоветовала девочка, - Меня, например, в школе прозвали Моцартом, а я ничего.
Толи по простоте души своей, толи еще по какой причине, девочка не провела аналогии между двумя прозвищами, одно дело быть великим музыкантом, другое - нелестным, злобным сказочным персонажем. Варвара Петровна указала Анюте на это, но она только пожала плечами, будто не поняла.
--
Не тот у меня возраст, - заключила женщина.
--
Мама говорит, что возраст тела не имеет значения, главное на сколько ощущает себя душа, - серьезно проговорила девочка и ушла в школу.
--
Может, ты и права...
Консьержка поглядела ей вслед. "Дураков везде полно",- словно говорила спина ребенка. И Варвара Петровна поверила этой спине. Решила, что просто представит, что это дурной сон, а если услышит еще про Бабу Ягу... В конце концов, можно применить психологический прием, выливать ушат воды на того, кто произносит прозвище...
На душе заметно полегчало. Женщина, в силу субботнего отдыха занялась уборкой в квартире. Чтобы было не скучно, включила телевизор для фона. Пусть болтает. Передали новости. Опять какое - то покушение на местного олигарха, одного из директоров фирмы "Меридиан", исполнитель и заказчик не найдены. Потом сведения о налоговой службе. Это напомнила Варваре Петровне об странных посетителях. Она даже выглянула в окно, чтобы удостовериться, что сегодня никто посторонний во дворе не околачивается. Никого не было, и женщина в душе посмеялась над своими страхами. Просто ждал человек кого-то, а она сразу невесть что придумала себе. Потом показали детский мультфильм: "Летучий корабль". Варвара Петровна так воодушевилась Аниной поддержкой, что даже напевала частушки Бабок Ежек, вместе с ними, весело размахивая пылевой тряпкой.
Даже Василий вышел из своего убежища и удивленно следил за хозяйкой. Та подскочила к нему и принялась гладить, приговаривая: "Будем жить, Василий. Все у нас хорошо".
В результате эйфории, женщина решила нацепить на кота поводок, и выгулять его, к тому же все равно надо было прикупить продуктов.
На улице было жарко. Парило. Солнце играло на изумрудных листьях. Васька тут же стал гоняться за солнечными зайчиками, но ремешок не давал большого разгона. Чтобы порадовать питомца, Варвара Петровна решила дать ему немного побегать на просторе и отцепила "собачку". И буквально в ту же минуту во двор вышел Николай со своим бульдогом. Пес увидел заклятого врага - кота, и кинулся за ним. Васька не будь промах, тут же будто взлетел на дерево и уселся на ветку.
--
Джек, фу, - лениво скомандовал мужчина, и пес вернулся к нему, поглаживая его по слюнявой морде, Николай обратился к соседке: - Тоже выгуливаете? Я тогда уйду. Вы извините.
--
Ничего, - пробормотала Варвара Петровна.
Дождавшись, пока собачник скроется из вида, она пробралась в заросли и, встав под деревом, принялась звать кота. Тот неуверенно начал спускаться. Женщина внимательно следила за ним, пока боковым зрением не увидела фигуру за кустами.
Подхватив Василия на руки, так, чтобы не было видно, куда именно она смотрит, консьержка бросила взгляд в ту сторону. Так и есть, там стоял тот, из тонированной машины. Стоял так, чтобы не бросаться никому в глаза и наблюдал за их домом.
Тот час всплыли сегодняшние новости про директора "Меридиана". Почему это название показалось знакомым?...
Сердце тревожно заныло. Варвара Петровна подхватила присмиревшего любимца на руки и поспешила на рынок. Пока она выбирала продукты, пока считала деньги, пока возвращалась домой, женщина не могла выкинуть из головы вернувшиеся сомнения. Может она сделала ошибку, не сообщив Семенову о посетителях?
Впрочем, почему бы не принять на веру их слова, что они из налоговой? Что давало ей право не доверять им? Абсолютно ничего.
А от соседа из "15" только одни проблемы! Варвара Петровна поняла, что обида опять закипает в ней. А вместе с ней и головная боль.
Лишь подойдя к дому, женщина вспомнила, что Семенов предупредил ее в пятницу, что уезжает на выходные и оставляет квартиру на сигнализации. От сердца отлегло. В конце концов, в доме есть молоденькие девушки, почему бы ни принять незнакомца за робкого поклонника? Но тихий голос внутри злобно шепнул: "Баба Яга"...
И все, теперь каждый листок, колышущийся от ветра, каждое встречное лицо шептало это прозвище. Мимо проехал мальчишка на велосипеде, едва успев вырулить, чтобы не проехаться по ногам Варвары Петровны, он хмуро выкрикнул что-то. Женщина не услышала, что именно, но почему-то была уверена, что как раз имя злобного сказочного персонажа...
Она была противна сама себе. А тут еще, вернувшись домой, Варвара Петровна обнаружила, что подъездный замок сломался, и никак не хочет закрываться. Женщина из квартиры позвонила дежурной, но та посетовала, что мастер опять "наклюкался", и дрыхнет на диване, а после посоветовала подежурить в подъезде до вечера, обещав записать консьержке сверхурочные.
--
А ночью кто будет сидеть? - растерялась Варвара Петровна.
--
Милая моя, мы живем в такое время, что замок для бандитов не помеха. И в конце концов, не на всех же подъездах замки, не делайте проблемы... - незнакомка на другом конце провода похоже разозлилась, потому что сразу же отключилась, едва выговорив свою тираду.
Консьержка задумчиво повертела трубку, не решаясь положить ее на телефон. В силу последних событий, на душе было совсем неспокойно. Решение пришло спонтанно.
--
Попрошу Василия, он же ставит двери!
Кот, услышав свое имя ткнулся в ноги хозяйки, но она кому-то звонила опять и похоже брать его на руки не собиралась. Животное требовательно мяукнуло и царапнуло за ногу. Однако, женщина только осторожно отодвинула его, укоризненно взглянув.
--
Да - да, - говорила она, по-видимому продолжая начатый с кем-то разговор, - я все понимаю. Это, конечно, серьезно. Придется подежурить сегодня до вечера. А вот ночью?...
Собеседник на другом конце провода, похоже, пошутил, потому что Варвара Петровна улыбнулась.
--
Но завтра точно наладишь? Тогда, договорились, - консьержка вздохнула и положила трубку на место.
Потом выбрала книжку с полки и вышла в коридор. На часах было три. Она, конечно, вызвалась подежурить в свой законный выходной, но собиралась провести дежурство в свое удовольствие: почитать любимую Даниэлу Стил.
Прошло уже часа три. Все было тихо и спокойно. Никто не собирался безобразничать и вскрывать квартиры. Можно было, конечно, почитать и на своем удобном диванчике дома, но Варваре Петровне не давали расслабиться мысли о наблюдателе в кустах.
Жильцы приходили и уходили. Кто-то возвращался из сада: сезон полевых работ уже начался несколько недель назад. Анечка побежала гулять с подружками (или Рыжим - но ведь не спросишь?). Надя, пользуясь трезвостью своего Баянова, приволокла откуда-то старые стулья на ремонт - руки у мужика были золотые, а голова совсем безбашенная. Мог бы устроиться куда - нибудь на работу и получать деньги, а то так перебивались случайными заработками, это с тремя - то детьми. Сама Надежда работать не могла, Варвара Петровна не интересовалась особо, но всем было известно, что она получает пенсию по инвалидности. Может, попросить Баянова, чтобы наладил замок? Но женщина тут же махнула рукой на эту идею. Вырвется мужик во двор, встретит какого - нибудь приятеля, и пойдет опять гудешь, прощай сломанные стулья...
Михаил Борисович вывез на прогулку свою Инессу, пользуясь спадающей жарой. Его просить было тоже бесполезно... Варвара Петровна обреченно посмотрела на распахнутую дверь. Она словно вела прямо в ее неспокойную душу...
Около десяти вечера, когда почти все жильцы уже сидели дома, за исключением молодежи и нескольких уехавших на несколько дней, в подъезд вошел незнакомый парень с небольшим рюкзачком за плечами. Худенький, невысокий, с какой-то неброской невинной внешностью. Он поздоровался с консьержкой и пошел к лестнице.
--
Вы к кому, молодой человек?
Парень остановился на полдороги и, поковырявшись в ушах, переспросил:
--
Что?
--
Я спросила, вы к кому? - громче произнесла женщина, но повышать голос надобности больше не было, она запоздало заметила небольшие наушники в руке незнакомца.
--
А, я к Нефедовым, из 24.
--
Их нет.
--
А у меня ключи. Они разрешили переночевать, - парень показал какие-то ключи, но какие именно, Варвара Петровна все равно не знала, и пошел дальше.
Женщина посмотрела ему вслед, но ничего не сказала больше. Только показалось странным, что Женя не предупредила, что к ней кто-то придет, правда, она оставила телефон... Варвара Петровна посмотрела на часы, десять минут десятого, в честь неурочного времени можно и пойти домой пораньше, заодно спрошу, должен ли придти к Нефедовым гость...
Но дома ждал недовольный, голодный Василий. Пришлось готовить ему еду. Потом вспомнила, что не ела сама и забыла позвонить. А дальше было уже поздно...
Женщина занервничала, посматривая в окошко. Соглядатая видно не было, это успокаивало, но присутствие незнакомца в доме - наоборот. Хотя у него вполне приличный, невинный вид. Но кто говорил, что преступник должен быть похож на преступника?... Опыт подсказывал, что скорее - наоборот.
Варвара Петровна села перед окном и стала смотреть на улицу. Мысль тем временем упорно работала, прокручивая последнюю неделю: налоговики, наблюдатели, сломанная дверь в день, когда никто не должен был дежурить, и парень с плеером... Чепуха какая-то! Почему это должно было внушать тревогу?... Это просто беспокойная совесть... Нет, что-то не то... Женщина вздохнула, и пообещала, что расскажет обо всем Семенову, заодно поставив перед фактом, что знает о прозвище и о том, кто им ее наградил. Пусть поостережется впредь от столь неподобающих его возрасту поступков.
Перед мысленным взором Варвары Петровны возникла необыкновенно яркая картина: вот она стоит перед Владленом Павловичем, почему-то ростом ставшим не выше десятилетнего мальчика, и отчитывает его грозным учительским тоном. А последний виновато щурится и шмыгает носом, того и гляди расплачется...
Подъехала какая-то машина. Женщина услышала знакомое пиканье сигнализации и подняла голову, чтобы посмотреть, кто это, а заодно обнаружила, что задремала, положив голову на руки.
В сгустившихся сумерках было не разглядеть автомобиль и его владельца. Но тут зажегся огонек спички - подъехавший собирался покурить - и консьержка разглядела Семенова. Он что-то долго ковырялся около двери. Может, конечно, просто курил на улице?... Но Варвара Петровна явственно слышала скрежет вставляемого ключа в замок... Который был сломан еще пару часов назад...
Можно было предположить, что Василий смог освободиться и наладил его или еще кто из жильцов, но, как говориться "Свежо предание, но вериться с трудом"...
Женщина подскочила к своей двери, чтобы выйти навстречу Семенову. Она не знала, что скажет ему, но так ей было нужно... Под ноги метнулся кот. Неосознанным движением Варвара Петровна подняла его и прижала к груди, а потом вылетела в коридор...
Дальше события развивались очень быстро и скомкано. Женщина плохо запомнила их.
Она почему-то, выскакивая из квартиры, наткнулась на кого-то, стоявшего в полумраке подъезда. И этот кто-то едва не упал. В этот же момент, наконец, и Семенов смог открыть дверь и стал подниматься по лестнице. Варвара Петровна, не понимая сама почему, громко крикнула Владлену: "Берегитесь!"... А после прозвучали два выстрела подряд. А потом еще один, со стороны упавшего жильца... Консьержку тоже сбило с ног тяжелое внезапно рухнувшее тело... И она потеряла сознание...
Врачи в больнице говорили, что если бы не ее кот, пуля пробила бы ей легкое. А так, застряла в ребрах. Тоже приятного мало, но не смертельно. А Василий...
Анечка долго и обстоятельно рассказывала, поедая попутно ею же принесенные мандарины, как кота хоронили. Со всеми почестями и уважением, как героя, усыпав маленькую могилку цветами. У девочки дрожал голос и побелели губы. А Варвара Петровна искренне плакала по погибшему любимцу.
Но что поделать...
На второй неделе женщину выписали домой. Не в силах сидеть в осиротевшей квартире, она вышла на свое рабочее место, куда, как ей сказали Семенов, поставили хорошее кресло, новый стол и даже примостили телефон и телевизор.
Подъездная дверь была открыта. До консьержки донеслись слова разговаривавших мальчишек:
--
Соберемся у тебя сегодня.
--
Не. Предки дома. А в подъезде опять Баба Яга...
Но не успела женщина возмутиться, как послышался другой голос - Семенова:
--
Еще раз так назовешь, самолично уши отвинчу, понял, гаденыш...
Варвара Петровна было не поверила, готова была списать все на то, что ей показалось, но в подъезд зашел Владлен Павлович. Он слегка прихрамывал на левую ногу и одна рука была на перевязи. А в другой он что-то держал. Увидев консьержку мужчина приостановился, потом подошел и встал рядом.
--
Уже на посту? А я только к вам в гости собрался. С подарочком...
Семенов опустил на стол маленького, только открывшего глазки котенка. Черного, пушистого... Если бы Василий не был кастрирован, это вполне мог бы быть его сынок.
--
Это вам.
Женщина обняла живой комочек и сквозь слезы прошептала:
--
Я назову его Василием, можно?...
"Присмирела Сонечка и сидит тихонечко"...
Привяжутся же слова!... Еще из далекого детства... Еще из набившей оскомину Барто... Она или, вернее, ее стихи напрямую ассоциировались у Софьи с мачехой...
Лариса появилась в их доме через три месяца после смерти мамы, когда Соне было пять лет, и сразу, что называется, с наскока, занялась воспитанием девочки. Забивала ее голову детскими стишками и песенками, потому что, по словам мачехи, родной маме было некогда - ее основным времяпрепровождением была болезнь, а не ребенок.
Малышка тихо ненавидела Ларису. За такие слова о маме, за то, что теперь с этой теткой живет ее папочка и ложится в одну постель с ней, а не со своей малышкой, как в последние полгода, когда мама уже не вставала. За то, что бабушка Наташа - дальняя мамина тетка - говорила на похоронах, что из-за Ларисы мамочка сошла в могилу, что она - разлучница и на чужом несчастье счастья не построишь. А мачехины "уроки" старалась забывать. Но легкие стишки накрепко застревали в податливых, незасоренных детских мозгах и забываться не хотели.
Мачеха чувствовала, что Соня обманывает ее, когда говорит, что не помнит выученное вчера стихотворение, и поначалу даже стегала тонким кожаным ремнем - не больно, но обидно. И даже папа не заступался. Видимо, она убедила его, что права, - это Лариса умела.
А потом неожиданно уверовала в то, что падчерица невероятно глупа - просто олигофрен какой-то - и об этом твердила всем своим подругам и знакомым.
Она томно закатывала глаза и со вздохами и придыханиями (куда уж Ренате Литвиновой до нее!) излагала историю своей нелегкой жизни с неподдающейся обучению девочкой. При этом мачеха называла Софью "милой крошкой" и норовила погладить по голове. Однако падчерица упрямо уворачивалась. А Лариса говорила:
- Вот видите, я ее люблю, как родную, а она - просто сущий волчонок! Ни ласки, ни привязанности.
Собеседницы понимающе кивали головами и жалели женщину. А в душе Сонечки закипала ненависть еще и к ним - таким глупым и легковерным.
Когда девочка пошла в первый класс, для мачехи стало полной неожиданностью, что учиться падчерица начала на одни пятерки, - при том, что ей никто не помогал. Наверное, это вновь побудило бы Ларису попытаться навязать свое внимание "милой крошке", но у нее родился Лерик, и весь ее интерес перенесся на родного ребенка. Софья была очень благодарна сводному брату за это, но любви к нему не испытывала. Так, маленький, пухлый, вечно писклявый и слюнявый. Для нее даже не было большим ударом, когда он очень скоро умер в полтора года от пневмонии. Она, конечно, поплакала для приличия, но потом в темноте, под одеялом, спокойно читала книжку и смеялась над литературными шутками.
Мачеха, понятно, переживала сильно, даже стала пить. И бить Сонечку. При этом выставляя перед вечно работающим отцом, что виновата именно девочка, что она сама довела ее. Отец опять верил Ларисе и жалел ее. Но дочь не наказывал - просто сажал напротив себя и долго смотрел ей в глаза, пока у девочки не начинали течь слезы. Тогда отец отпускал Сонечку, сообщая жене, что ребенок все осознал и раскаялся.
А потом его убили. Когда он поздно вечером возвращался с работы. Налетели из-за угла, отобрали получку и пырнули ножом. Он потерял сознание и истек кровью.
Соня в это время возвращалась от подружки домой и нашла тело единственного родного человека. Возле него была большая лужа, похожая переливами на бензин. Девочка стояла и молча смотрела на мертвого отца. В ее голове было пусто, хотя до этого и роились какие-то привычные мысли. Даже когда кто-то завизжал над ухом, Сонечка не обратила на это внимания...
Потом были месяцы в реабилитационном центре. Там были внимательные врачи и молодые медсестры. Они заботились о девочке, опекали, как никто другой до того. Возможно потому, что ее заболевание, вызванное сильным потрясением,было самым серьезным,. Сонечка не понимала терминов, которые они использовали, беседуя о ее недуге, но твердо решила, что когда вырастет, станет врачом.
А Лариса носила бульоны и пирожки, перестала пить, но любви и благодарности не заработала. Оттого и сдала падчерицу после ее выздоровления в интернат... Забирала на выходные и праздники, в остальное время не больно общаясь с ней, и даже не интересуясь, как той живется. А в интернате было никак. Потому что ни друзей, ни врагов у Сонечки не было, училась она по-прежнему на отлично и все свободное время проводила с книжкой в библиотеке.
Пока... не оформилась привлекательная фигурка и мальчик на год старше не затащил ее в постель - вернее, на пыльный старый чердак какого-то дома по дороге из школы в интернат. Там, на куче какого-то тряпья Софья и потеряла невинность. Это не было ни больно, как трепались девчонки, ни страшно, ни приятно, как описывали в романах. К тому же, и мальчик был любовником так себе... Однако новые ощущения девушке пришлись по нраву. Она регулярно, раз в неделю, посещала старый чердак (даже притащила туда надувной матрас) и приобрела книжку "про это". Мальчик был в восторге от того, что она с ним вытворяет... Впрочем, об этом никто не знал... А у них хватало осведомленности и ума предохраняться, не только от пересудов... Потом "любовничек" окончил школу и ушел в армию, все пытаясь выбить у Сонечки обещание, что она будет его ждать. Не получив оного, очень обиделся и больше не давал о себе знать... В одиннадцатом классе - формально десятом - девушка вела себя, как пуританка, но не потому что хранила верность, а потому что, заведи она кого-то еще, об этом мигом начали бы трепаться.
На выпускном у Софьи было красивое дорогое платье. И все вокруг узнали, как Лариса любит эту девочку, что она отдала ей годы своей жизни. Мачеха растрезвонила, что именно из-за падчерицы она так и не вышла больше замуж. Что приемная дочь стала смыслом ее жизни...
Сразу после выпускного вечера их дороги разошлись... Ларисин любовник купил Софье квартиру в этом(?) доме: однокомнатную, на первом этаже, задешево у каких-то алкоголиков. Он посчитал, что семнадцатилетняя девочонка, с которой был знаком лишь понаслышке, не стоит больших затрат. Сам же Вадим Алексеевич вместе с мачехой поселился в трехкомнатной - в другой части города. Его знакомство с новоиспеченной падчерицей состоялось только во время переезда. Он тут же оценил юные формы и миловидное личико девушки и не преминул сообщить ей об этом с глазу на глаз. И девушка не оплошала. Терять ей было нечего, а вот приобрести надо было многое...
Впервые в жизни Сонечка была благодарна Ларисе, что та позволила ей жить отдельно. Она ревностно отдраивала квартиру, делала ремонт, покупала мебель: мачехин хахаль был богат и, после известной уступки с ее стороны, стал особенно щедр, одаривая сироту немалыми деньгами...
Вадим Алексеевич приходил раз в неделю. Это не обременяло девушку. И пока он пыхтел на ней, она терпеливо думала о том, что скоро закончит свой медицинский и будет жить по своему усмотрению... Лариса об этих визитах не знала. Это устраивало всех...
После медицинского Сонечка окончила курсы массажисток и начала принимать клиентов. Руки у нее были умелые, люди к ней шли. А вместе с людьми и неплохие деньги, не облагаемые налогом.
В визитах Вадима Алексеевича надобность отпала. При первом удобном случае девушка сообщила ему об этом. Мужик поначалу давил на жалость: мол, прикипел к ней душой. Даже жениться предлагал, хотя уже пять лет как был женат на Ларисе. Но видя, что его посулы не действуют на Софью, сменил тактику и стал угрожать расправой, потом самоубийством, потом еще чем-то...
Сонечке это порядком надоело - слишком напоминало мексиканские страсти: на экране, вроде, ничего, а с жизнью несопоставимо. Девушка пригрозила, в свою очередь, что пожалуется Ларисе. А у той были связи, и это могло повлиять на бизнес мужчины. Вадим Алексеевич замолчал и ушел. И больше не приходил.
Впрочем, недостатка в поклонниках у Софьи не было. Они приходили... и уходили, не оставляя ничего в ее душе. Девушка считала, что денег ей и своих хватает и тратить их приятнее на себя, а не на какого-то чужого самца. Это стало ее принципом. Замуж она не собиралась. Ребенка тоже не хотела. Пока.
Так она жила два года. В день ее двадцатипятилетия случилось невероятное: позвонила плачущая Лариса и попросила приехать. В потоке всхлипываний и причитаний Сонечка разобрала, что Вадим Алексеевич ушел к молоденькой и подал на развод. Это была приятная новость. И стоило посмотреть на уничтоженную мачеху. Хотя этого добилась и не она, Сонечка.
В необыкновенно легком расположении духа девушка села в свою "девятку" и домчалась до дома Ларисы. Как раз вовремя, чтобы увидеть, как ее увозят на "скорой помощи" в больницу: женщина пыталась покончить с собой, выбросившись из окна... Это огорошило Сонечку, этого она не ожидала совсем. Но жалости не было. Только голову сверлила мысль, что придется теперь тратиться на фрукты и терять время в больничной палате...
Если бы девушка знала, во что именно выльется поступок Ларисы, она бы непременно сама покончила с собой. Потому что Лариса не умерла, не встала на ноги - нет, она осталась жить, но... полностью парализованной. А поскольку выяснилось, что Вадим Алексеевич уже успел оформить развод и других родственников у мачехи не оказалось, Соне пришлось опеку оформить на себя. Она продала Ларисину квартиру, не отдав ни копейки ее сбежавшему мужу, который, ни на что, к его чести, не претендовал.
Теперь девушка принимала пациентов на дому. Она огородила ширмой кровать, на которой лежала мачеха, а сама делала желающим массаж на жесткой тахте или прямо на полу. Периодически во время ее работы раздавался протяжный стон парализованной женщины, и клиенты принимались восхвалять Сонино мужество и терпение, советуя ей не отчаиваться.
Эта ситуация напоминала девушке детство, только персонажи теперь поменялись ролями. К тому же ей, в отличие от Ларисы, роль доброй самаритянки удовольствия не приносила.
Софья исправно давала мачехе лекарства, кормила ее с ложечки, как младенца, меняла памперсы, мыла, но чувствовала при этом такую ненависть, что не высказать. Она и с врачами консультировалась лишь в надежде, что Ларису удастся поднять на ноги и она заживет своей жизнью. Нет, личная жизнь девушки почти не изменилась (?). Сонечка платила медсестре, и та приходила каждый вечер на три-четыре часа, позволяя девушке сбегать, куда ей хотелось.
Уставала Софья ужасно, а конца и края никак не предвиделось. Однажды, впрочем, ей показалось, что, наконец, началась ремиссия. Лариса вполне осмысленно уставилась на нее и даже попыталась что-то сказать, но у нее ничего не вышло, она заплакала. Слезы текли и текли из потухших глаз.
Девушка принялась обзванивать лечащих врачей, однако к приезду самого первого из них мачеха снова впала в беспамятство. Еще раз добиться каких-нибудь улучшений не удалось.
Так они и жили. Парализованная женщина за ширмой и молодая симпатичная Сонечка с неиссякаемой ненавистью в душе. Причем, девушка была уверена, что мачеха испытывала бы те же чувства к ней, будь она на ее месте. Но вердикт докторов был неизменен: Лариса находилась в "растительном" состоянии, а выйдет она из него или нет, было ведомо одному лишь Богу.
Пару раз Софья доставала из заветного тайничка темную бутылочку (раздобыла по великому блату, переплатила с лихвой) с надписью "Осторожно, яд" на этикетке, но применить содержимое не решалась. И дело было не в том, что она боялась, что ее обвинят, осудят. Никому бы и в голову не пришло, что Лариса умерла не сама: жидкость гарантировала паралич мышц организма, моментальную смерть и практически бесследно рассасывалась в теле. Однако рука сама останавливалась на полпути к склянке. Девушка не могла дать этому объяснения. И даже записалась на прием к психотерапевту.
Молодая вежливая женщина пыталась влезть к ней в душу в течение трех сеансов. При этом она мило улыбалась, показывая ровные белые зубы, говорила медленно и вдумчиво. Сонечка никак не хотела попасться на это. Последней каплей было то, что психотерапевт восприняла ее жизнь на свой лад. Вернее, переиначила все сказанное и в ответ наговорила глупостей. Она посчитала, что проблема ненависти кроется не в Ларисе, а в самой пациентке. Что последняя ненавидит, чтобы жить, а не живет, чтобы ненавидеть.
Все нутро Софьи воспротивилось такой трактовке ее жизни. Она не стала ничего доказывать зануде и ушла, хлопнув дверью, хотя оплатила десять сеансов вперед. Больше открывать свою душу ни перед кем девушка не собиралась.
Дни шли за днями. Лариса лежала бревном уже три года. Сонечка привыкла к обузе. И даже стала приводить случайных кавалеров домой. Ей нравилось наблюдать, как они переходят от состояния шока к состоянию возбуждения и обратно. Девушка хохотала. Это было милым развлечением, она не могла отказать себе в нем.
Тем более, что остальная жизнь проходила как бы вне Сонечки. Недавно, в конце мая, в их подъезде произошло покушение на какого-то предпринимателя. Даже пострадала консьержка Варвара Петровна. После девушка пару раз делала ей перевязку. При этом думая: неужели не мог дурак-киллер заодно пристрелить и мачеху. Одним человеком больше, одним меньше... Хотя, как бы он оказался у них дома?
А Варвара Петровна тем временем увлеченно рассказывала Софье о своем новом котенке. Девушка кивала головой, делала вид, что внимательно слушает, но не могла понять ее восторга. Как можно испытывать какие-то теплые чувства к комку шерсти?... Тем более зная заведомо, что тебя не понимают по-настоящему, что живут одними лишь рефлексами и ничем более... Впрочем, привязываться к живым людям, по ее мнению, было еще более неблагодарным занятием.
Второго июля жизнь Сонечки в который раз сделала крутой вираж. Когда девушка с утра подошла к Ларисе, чтобы сделать ей укол, та была уже холодная...
"Присмирела Сонечка и сидит тихонечко"...
Девушка прокручивала всю свою жизнь. Все моменты. Любовно. Трепетно. Будто ласкала. Со всем были связаны особые ощущения - она и не замечала их раньше. Не знала, что то или иное событие, оказывается, вызывало в ней столько эмоций и волнений. Было приятно на душе, сладко. Напоминало запах ладана...
Хотя почему ладана? Это же запах смерти. А у нее теперь начинается новая жизнь. Свободная, без лишних обязательств и личных обстоятельств. И эта жизнь должна начаться уже не с крамольных теперь мыслей о предоставлении последнего приюта той, которую она так долго ненавидела. Хочешь - не хочешь, кто еще это сделает? Надо договориться обо всем, пригласить на поминки... Хотя кого приглашать? Что-то никто больно не рвался взваливать на себя ношу по уходу за неподвижным телом... Зато рассуждать о бренности бытия придут многие... Впрочем, можно потерпеть денек.
А потом... Закопать и перечеркнуть эту часть жизни! Жаль, останется привкус... ладана...
Софья с привычной ненавистью посмотрела на лежащее мертвое тело. Наверное, оно вызывает такие мысли? Лежит тут себе - неподвижное, холодное, не может ни во что вмешаться, посоветовать, поспорить... Даже своей смертью Лариса умудрилась испортить ей жизнь... Она и раньше мешала ей, и сейчас...
Или не Лариса?..
Внезапно руки и ноги девушки похолодели, а лоб покрылся испариной - сейчас до нее дошли слова психотерапевта... Да, дело было не в мачехе, дело было в ней. Она ненавидела, чтобы жить, потому что все другие чувства были ей недоступны - они просто прошли мимо. Сонечка не знала их... Она не способна ничего чувствовать: ни любовь, ни радость, ни тоску... И вспоминая свою жизнь, она смотрела на нее, как на фильм, идущий на экране: пройдет, забудется и не оставит следа... Дело в ней, в Сонечке...
Это открытие было ужасным. Ее знобило. Дыхание стало судорожным. Девушка до боли сжала руки в кулаки. Длинные ногти вонзились в ладони так, что потекла кровь. С тупым недоумением смотрела Сонечка на алые дорожки, даже попробовала на язык. Кровь была сладко-соленой и пахла железом, как у всех остальных людей в мире. Но это физиология... А душа? Где ее родная душа? В каких дебрях она заблудилась?
Софья не хотела верить внезапному открытию, но озарение уже проникло в нее, растревожило. Девушка подскочила к Ларисе и принялась ее трясти. Мягкое безвольное тело дрожало в сильных руках, но жизнь уже покинула его и ничто не вернуло бы ее обратно... Софья трясла и трясла мачеху, чувствуя во рту крошево собственных зубов...
Это была точка невозвращения... Дальше ничего не было. Надо было начинать что-то новое. Без ненависти...
Софья пошла на кухню, достала заветную бутылочку из тайничка и махом опорожнила ее, одним глотком перечеркнув свою ненависть. Потом на ватных ногах подошла к софе, на которой покоилась Лариса, обхватила холодное тело... И ушла...
Ей было неведомо, что их нашли только на третий день, после выходных: в отсутствии консьержки бдительности никто не проявил. Их нашли, потому что из-за летней жары из-под двери пошел смрад.
В следующие три дня они были такие востребованные и любимые. Ненависть ушла безвозвратно. Все их любили и говорили значительные слова. Особенно о Сонечке.
Вадим Алексеевич устроил все по высшему разряду и очень плакал над закрытыми гробами... Его молодая жена оттаскивала мужа от двух гробов и чего-то стеснялась, даже не пришла на поминки...
Но это уже прошло мимо... Сонечки в этом не было, как и Ларисы...
Егору было без малого десять лет. Он был начитанным, умным мальчиком. Но не "ботаником", а общительным и компанейским. Неизвестно, чем это объяснялось, но все хулиганы во дворе не задирали его, а наоборот всячески оберегали и угождали. Он был своим...
Жил Егор с мамой Наташей, старшим братом Сергеем, которому уже исполнилось двадцать два, и отчимом дядей Витей. Жили дружно, уже почти восемь лет. Своего настоящего, кровного отца мальчик не знал и звал бы дядю Витю, наверное, папой, но дядей Витей называл его Сережка, а это был доводом с большой буквы. Впрочем, это же не мешало искренней дружбе между взрослым мужиком и пацаненком.
Отчим увлекательно рассказывал о своей молодости, брал на рыбалку, возил к своей матери в деревню (уж ее - то язык не поворачивался назвать как-то иначе, а не бабушкой). Отношения Виктора и Егора были лучше, чем у иных родных. Может потому, что своих детей у мужчины и Натальи не было, а мальчика воспитывал он можно сказать, если не с пеленок, то с шортиков точно... Это всех вполне устраивало.
Тем более, что Наташа работала врачом на "скорой" и еще подрабатывала в больнице - дома почти не бывала, а Виктор трудился по сменам и мог следить за мальчиком. Сережка, конечно, тоже мог справиться с братишкой, но он учился и работал, а еще умудрялся гулять. У него была своя жизнь.
Егор всех понимал: и маму, и брата. Семья копила на новую квартиру, поближе к центру. Тем более, что эту Наташа хотела переписать на Сергея, дескать он взрослый, пора, вдруг приведет жену, жить будет тесно. Дядя Витя и сам бы рад работать за двоих, но Егорка оказался бы совсем заброшенным, а вдруг - компания не хорошая, наркотики, не дай Бог - время - то какое...
Так и жили...
А тут еще эта случайная "тройка" по валеологии. И откуда она вылезла? Егор был недоволен и обижен на Александру Павловну. Учительница словно невзлюбила бывшего доселе "отличником" мальчика, и выставила "неуд.", сказав на итоговом собрании, что вызубрить может каждый, а это предмет, на котором требуется поломать голову, на что Егор не способен.