|
|
||
Пятая часть книги "Нежный хадж" | ||
ЗАПИСКИ СТРАНСТВУЮЩЕЙ МУЗЫ
ПЯТОЕ ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ
В завершении остается высказать некоторые соображения насчет центрального персонажа этой мистерии. Кто же он - подписавшийся, как Маг -оператор? Даже и не знаю-что сказать на этот счет. Безвестный ли он чернокнижник времен альбигойский войн, произносящий заклятия и сжигающий на пламени свечи чудодейственные составы с верой в перенесение в будущее в то время, как войска священной инквизиции штурмуют замок Монсегюра? Охотник ли за кошельками глазеющих на казнь зевак Франсуа Вийон, наборматывающий стихи на старофранцузском в минуты вдохновений сорбонарий и с успехом воплощавшийся в моих друзей-студентов, да и в самого меня? Путешественник ли сквозь времена - Калиостро, умевший наделять даром ясновидения голубков-младенцев и восторженных дам Египетской ложи? Экстатирующий оккультный геополитик Гитлер, воплощающий Христа с электрогитарой Леннон, Пушкин, поглядывающий на звезду в окне, все еще продолжающий заниматься тантрической магией Алистер? Кто из них? Каждый попеременно? Или все они-- хором?
Или же -Маг-наш декан своим шахтерским прошлым намекающий на то, что он знает, в каких подземелиях сокрыты клады, в каких пещерах гномы куют меч и доспехи для нового Ланцелота. И, стоя в аудитории БИНа, где он прочел нам вводную лекцию, он до сих пор руководит нашим будущим, прорицая до седьмого колена. О том, что культура--бывает -не в коня корм, о том, что сумасшедший дом-чуть ли не одна из кафедр, куда то и дело распределяются филологи и филологини. Он явно видел что-то в том будущем, которое непрогляднее антрацита. Ну а чем не Маги - Володя Костин, чей голос пришел из древнерусского прошлого, стоило набрать номер телефона на остановке Заисток, снившейся годами-будто бы я поднимаюсь по ступеням, подхожу к источнику, подобному тем, что в Пятигорске или Железноводске, пью и не могу напиться. Слава Суханов -стоило позвонить --с ходу рассказавший сон, как он стоит на берегу, я плыву мимо на лодке -гитаре, а весла-струны... Чем не Маг, способный прорваться к своему медиуму сквозь сны и информационную какофонию? Виктор Зверев, с давних пор воспринимаемый мной как воплощение Поля Верлена? Тетерин, со своим микроскопическим бизнесом вместо фолиантов друзей-новых сионских мудрецов издающий этикетки для аптечных склянок во всем подобный Артюру Рембо-в Африке, чем - не алхимик духа с колбами и Каббалой? Умопомрачительная практичность замешанная на погибельной поэзии саморазрушения. Былинный Брусьянин-Брус? Это что-то вроде мощного перекрытия или подпора-контрфорса в нашем храме. Юрашка Митрофанов-юный, юный, длинноволосый и потерянный, как Людовик в фильме про гонимого тамплиера Жофрея-шрамоносца, чеканившего золотые монеты в пещере, спрятанной за водопадом с запасным ходом через колодец, куда бросали трупиков, распотрошенных во время сатанинских ритуалов фавориткой - модам Де Монтеспан. Юраша-один из таких младенцев, принесенных в жертву Поэзии-Монтеспан в упоении черной мессы экстазов. А его анжеликоподобная жена! А ходивший по карнизам из комнаты в комнату с чемоданами-и ушедший теми общаговскими карнизами на тот свет - Малыхин! А Пимен-Пименов, пан-клубовец Новой Сибири, издатель интернет- журнала ХУЛИ(что означает--художественая литература)! А рекламно-роличная реинкорнация Николая II -- Назанский, сопровождаемый свитой настоящих сумасшедших стихоплетов, минималистов, анти-журналюг, псевдосеребряновековцев, лжеобериутов, бунимовичцев, иртеньевцев, приговцев, выпаривавших стишки в год по чайной ложке в то время, как шли косяками биеналле, гибла Россия и гремели выстрелы в подвале Ипатьевского дома. А может быть -не Маг, а Магиня-Света Тернер, соратница по второй древнейшей, за двадцать минут телеэфира выпустившая из замшелой бутылки кинескопа-- духа, томившегося в ней двадцать лет? Теперь все встречают и, пожимая длань, говорят: Видели, видели! Как ты за литературу наворачивал! По крайней мере в каждом из вышеперечисленных могла присутствовать частичка блуждающей инферналии, приемником которой был я, а передатчиком головная цивилизация космическо-информационного океана.
А может быть, Маг-оператор - это, купленный мною в немецком магазине для русских солдат, кукольный Санта Клаус все еще шуршащий стихами-абракадабрами в темноте моего дембельского чемодана рядом с альбомом, на страницах которого как след от рентгеновских лучей на фотопленке проявились Альберт Эйнштейн со скрипкой и Девушка Ждущая. Горя языками пламени, рассвет улыбается нагло. Машинка пространства-времени остригла меня ты наголо. О чем этот катрен Нострадамуса, надиктованный мне в далеком 1972?О неугасимых кострах инквизиции? О запретных путешествиях во времени, кончающихся ой как нехорошо? Спустя много лет я оказался в уютной, со вкусом обставленной квартире, рядом с той, кем стала Египетская царица, ее сыном, ее мужем и любовницей мужа - и -прямо-таки мороз по коже-ощутил, что сидя на книжной полке рядом с томиком Хлебникова, ехидная кукла управляет нами. Самое страшное было то, что кукла создала комбинацию, которую я не мог предвидеть, вглядываясь в это время, в этот полумрак комнаты из прошлого: мы были абсолютно, дистиллированно - чужими, мы были слегка обросшими жирком и обзаведшимися морщинами манекенами нас-уже несуществующих. На эту светскую вечеринку я явился со своей рыжеволосой Лорелеей(видимо, так хотел Санта Клаус)-- и был ужасно горд, что предъявленный мною экземпляр воплощения Девушки Ждущей оказался прямо-таки блистательным и по заслугам оцененным одним из предыдущих ее, ушедших в отставку воплощений. А может быть здесь не один маг? А целый проектный институт добрых фей? Все еще пребывающих в своем времени и зачем-то пишущих письма, защитнику родины? Три одноклассницы и одна лаборантка из школьного кабинета химии, где вечерами мы запирались, чтобы трогать друг друга в то время, как с полок на нас поглядывали колбы и банки с реактивами и пахло больницей. Вполне возможно она, тогдашняя - все еще что-то смешивает в колбах и даже готова хватить этой смеси, чтобы упасть, биться об пол головой и выпускать на синие губы пузыристую пену. Девушка была эпилептичка - и тем лихорадочнее мы ласкали друг друга в перерывах между ее умопомрачениями. А может быть-коллективный Маг- оператор, этакий консорциум ведьм -это три мои жены в моменты полной самоотдачи? Или же блажная девушка -абитуриентка-Лида? Или же студенка-невеста, почему-то надумавшая одарить меня правом сеньора накануне свадьбы? Первая жена-пианистка, с таким же тантрическим упоением бросавшаяся в меня-- двадцатилетнего, как и игравшая Поэму экстаза, в нотах которой я впервые прочел стихи Райнера Мирии Рильке, но потом ставшая деревянней и отчужденней крышки филармонического рояля. Вторая жена-умевшая взять на фортепьяно всего три аккорда, но разъяснившая мне, несмышленому первокурснику - что такое экстатические состояния у Достоевского, и почему-то взявшаяся искать этих состояний помимо волшебных бледных зорь и колдовских сумерек нашей супружеской доли. Третья-не повинная в предыдущих, но так идеально воплотившая в себе Девушку Ждущую. Каждая -по очереди. Или все они -вместе? Вытекая, время все совмещает в одной плоскости. Сколько раз еще предстоит мне быть Одиссем на свадьбе Пенелопы? Сколько раз доведется натягивать поданный Телемахом лук и выпускать стрелу? Как далеко сквозить уже ветшающим телом через пучины мерцающих душ и коллоидный океан плоти, где все слилось, перепуталось-и уже почти ничего не разглядеть. А может быть Маг- оператор, фея и сверхведьма- все ведающая и знающая колдовскую феню -- это ты-читающая рукопись, сидя в ванне? Анна Коренина, попавшая под лирический локомотив. И вот уже и тебя--её-вместе с поднятыми парусами стихотворений, янтарнотелую, относит, относит.
Или же Маг-это дух вляпавшегося на полной скорости в радиатор КАМаза безвестного байкера? А почему им не быть непорочному духу отлетевшего нюхача? Предупреждают же медиумов, что не они управляют духами, а духи играют зарвавшимися гордецами--медиумами по своей прихоти. Кто заговорит через меня в следующий раз-Горгона Медуза, Апокалиптический Зверь, одноклассница, случайно попавшая в автокатастрофу потому, что была бухгалтером фирмы, не уплатившей астрономическую сумму налогов? По математике и астрономии у нее были сплошь пятерки, казалось - с помошью логарифмов и бинома Ньютона она - воплотилась из галактической пыли. Всегда казавшаяся пугающе-холодной красавицей, она обрела окончательную мраморность, пластмассовость, лежа в пластиковом гробу с атласной подкладкой. С тех пор снится, зовет, что-то хочет сказать, чего не сказала при жизни. А, может, Маг-оператор-- это --абитуриентка(из обворожительных тургеневских девушек), срезанная на экзамене из-за того, что взялась править ошибки в моем сочинении насчет дифференциалов и интегралов истории у Льва Толстого? Несколькими движениями авторучки она, сама того не понимая, навсегда изменила и мою -и свою судьбу. Сняла с шамана-графомана орфографически-пунктуационные табу, а сама вместо филологического угодила в строительный. А, может быть, все это диктовала валькирия с диагнозом шизофрения, на похороны которой пришли викинги из местной братвы. Сразу было непонятно, что она валькирия, а они викинги, только потом пришло...Когда она-вылитая скульптура святой Жанны из какого-нибудь нефа готического собора, с чертами лица, как на картине Константина Васильева Ожидание, лежала - и даже лоб был защищен от поцелуя бумажной ленточкой с молитвами-заклятьями от злых духов. Что видела она, когда вышла в окно многоэтажки? К кому шла?
Вполне возможно, что главная ведьма и Маг -оператор-всего лишь - на всего любимица семьи-- черная кошка Лу-Лу. Никому не известно чем она занимается по ночам. Может быть, включает компьютер и стучит по клавиатуре коготками, уставясь глазами -плошками в экран, распушив хвост и выставив по сторонам антенны усов. Или пользуясь моментами, когда ушастый спаниэль вытаскивает на поводке ленивое седобородое существо, которое даже утку в своей жизни не убило, а что -то о себе мнит, правит и правит абракадабру, на свой кошачье-ведьмачий манер. Все они-какой-то один текуче- хрустальный сгусток. Плазменно-многоликая сущность, чьим воплощениям несть числа.
Вот это и есть житие поэта? Так банально и буднично? Это -и есть. Светлячок в сумерках бытия. Мальчишка в темноте барачного чердака, куда заглядывает луна. Сказочник-враль на дощатой крыше сарая под звездным небом. Фантазер, сочинитель сказок про колдунов, ведьм, огненные реки, железные, хрустальные и золотые замки. Сидевший несколько сроков за убийства друг детства по кличке Кадило в перерывах между отсидками поведал: лежа на нарах - видел этого Сказочника-мальчишку -вруна, рассказывающего про скелетов, могилы, подземные ходы и пришельцев. И когда свирепыми псами дотравливали его собачью жизнь - видел, будто бы этот Сказочник, обращаясь в фантомного волка, рвет шеи тех псов. Кадило был настоящим бесстрашным викингом, но Маг-оператор забросил его не в то время. Поэтому, отплывая из фьерда, чтобы убивать и грабить в X веке, он попадал в наше время. Промазали Маги, феи, ведьмы -эти растворенные в свечении озарений ингредиенты Мага-оператора. А надо было стрелять с упреждением. Так что не так уж все это и банально. В мире было и будет много фантастичного, непонятного, неизъяснимого. Для чего всем этим одержим Поэт? Зачем ему помогает в этом Муза? Кто знает! Свеча не задумывается о том, что, сжигая с вой фитиль, она плавится и ее становится все меньше. Ночная бабочка летит на пламя, чтобы обжечь крылья, но все одно спешит на свою погибель, как завороженная. Жизнь - только оргаистический выплеск, произрастание стебля для того, чтобы распустившийся цветок был опылен полчищами крылатых насекомых, дал семена - и увял. Когда -нибудь и с Солнца опадет его последний лепесток-протуберанец. И Земля превратиться в глыбу льда. Для чего Поэт и Муза, нося в себе семена жизни, все же встречаются для того, чтобы произвести на свет Гомункулуса духа-вдохновение-этот фантастикум -производное от неизбежных атак метеоритами сперматозоидов планет яйцеклеток? Почему из мучительного ожидания проникновения плоти в плоть-рождаются чудеса духа? Отчего, сублимируя, мы так далеко отлетаем от трущихся слизистых и кожистых поверхностей, что , словно бы совершаем путешествие из киношно-виртуального парка юрского периода, где, что ни шаг-натыкаешься на хвосты и пасти чудовищ- в мир, населенный светоносными сущностями? Неужели путь от мошонки до темечька, след выползания Кундалини из ее пещеры, пробег нервного импульса от фаллапиевых труб до серого вещества по ту сторону сияющих глаз-и есть расстояние, измеренное истинной поэзией, тюрьма экстазов, клетка вдохновения? Или мы-лишь тонкий, с трудом настраиваемый прибор, который лишь при слиянии инь и ян может дать эффект дао?И тогда сквозь нас начинают струиться вечные сущности, и мы становимся способны принимать извне что-то, что выразимо разве что музыкой? Может быть, и правда алхимическая свадьба-это слияние двух блуждающих, тоскующих друг по другу огненных сущностей, соединение которых и есть -истина?
БУКОЛИКИ,
прочитанные одиноко стоящему дереву на 101-ом километре по пути от станции N в жизнь вечную.
1.
Над пропастью во ржи. В Маслянинском районе.
В дали, куда таращатся глаза автовокзала,
дорога, как петля на Франсуа Вийоне,
последний стих бормочущем-веревка б не мешала,
тогда и про Париж, и про друзей вагантов
из горла бы рвалось сквозь темноту мешка.
Не мешкай, коль запел под стукоток вагонов,
а вот перекричать, видать, тонка кишка!
Да сможешь ли еще ты так же менестрелить,
под бряк сенокосилок, как под хлопки петард?
Ну кто тебя услышит здесь -паяца и пострела,
И кто ж воображение твое будет питать?
Буколики писать -- нелегкая работа!
Где напастись гусей для перьев? Где чернил,
бумаги раздобыть? Вот ведь о чем забота!
И кто б на тряской бричке колеса починил?
Езжай хотя бы так! Зевая, как Потемкин,
как Чичиков томясь, чтоб мертвых душ набрать.
В ревизсской сказке -рифм, как на плетне в потемках
махоток на жердях -и все звонят в набат.
20.07.2002
2.
Ну что ж ты, Александр! На битву с саранчею!
В Неведомский уезд. В Тудыкские края.
Идальго-ты. А степь - черна, как сарацинов
полки. И победить их -вот маята твоя!
Над злаками треща в хитиновые фалды,
куда они летят? Кто полководец их и
к чему здесь денди лондонские? Изысканные фаты?
Чтоб тростью с набалдашником срубать цветы гречихи?
Зачем здесь байронизм? Онегинские строфы?
Штиблеты-зеркала? Дуэльный пистолет?
Коль колос весь изъеден и бледен, как дистрофик.
И с этою напастью борись ты хоть сто лет,
но не родит земля, и русский бог убогий,
воспетый князем Вяземским, одетый в епанчу,
переодетый даже в твоих элегий тоги,
собой являет ту же, Сашуля, саранчу.
Усы его торчат. А челюсти, побеги
сжирая, шевелятся. И слышен жуткий хруст,
пошибче Пугачева тотальные набеги...
В том можешь убедиться, лорнируя сей куст.
На нем крылатых тварей, как щеголей на Невском,
как на Фонтанке ловких гусаров-прощелыг,
до Натали охотников... А вот стреляться не с кем!
С одними ты сквитался. Другие -прощены...
Один из всех остался -повеса венценосный,
красавчик Николай...Несноснейший паша...
И сводник Бенкендорф строчит ему доносы,
что, мол, жена поэта юна и хороша.
Как мужа устранить? Брюзгу и рифмоплета...
Дать порученье что ли Кутузову подстать?
Пусть отрастит хитиновые крылья для полета,
чтоб в войске саранчи ловчей было летать.
Ты, словно мавр ревнив, как он - такой же пылкий.
На лире благозвучной бряцаешь невпопад.
Они ж, вонзая в фалды свои ножные пилки,
перепилить тебя ну так и норовят!
Когда б ты был простым жучочком колорадским
в пижаму обрядясь, вгрызался б в хлорофилл ,
о, как бы ликовали они бы и злорадствовали...
Но в войнах насекомых ты, словно грек Ахилл.
Пусть силы не равны. И в панцире есть дырки.
Быть может эпиграмма сатрапа заведет--
пошлет масона в степь...И Ниву на подтирки,
гневясь на пасквилянта, конечно, изведет.
21.07.2002г.
3.
Давай, Тургенев, сходим на охоту!
Чтоб в селезня прицелиться, как с трех шагов в туза.
Мерцают в темноте утиные болота,
как Виардо Полины манящие глаза.
Таинственная связь любви и мазохизма...
О, сладостный момент нажатья на курок!
Ну, как постичь загадку простого механизма?
Прищурен глаз. Хлопок. И падает чирок.
Дыра в тузе. Крыло у кряквы перебито.
И тушками набит тяжеленький ягдташ.
Навылет прострелить все то, что не забыто...
Как все же хороша! За сорок, а не даш!
Что ж! Время перечесть печальные трофеи.
Кусочек дописать нечаянной главы.
Побит пиковой дамой, твой верный туз трефей и
Бежин луг простерт крылом ночной совы.
Твой сеттер поутих. И сам ты, утомленный,
уставился в костер - под бок клочок скирды
подсунув. Он такой же упруго-раскаленный,
как тело без корсета Полины Ви-орды.
Не морщься ты, Иван, ведь то не опечатка!
Ведь, как по тем полям, вскачь двигалась орда,
так голых баб табун купальской ночью, чавкая
ступнями по болотам, вскачь движется сюда.
На селезневый кряк. На ржанье жеребячье.
На выстрелы ружья. На хохот в камышах.
Для них, Иван Сергеевич, вы верная добыча.
Ведь все они мечтают о рае в шалашах.
Охота так охота! Тургеневских красавиц
мечтательных и юных печальный перелет.
А мы с тобой в скрадке. При нас один мерзавец
такой же похотливый, как книжный переплет.
Тряхни -ка ягдташом-и вылетят, оживши,
крылатые мечты тех барышень, что ты,
сводил с ума романами, ночами сна лишивши,
их души обращая в стеклянные цветы.
Зачем тогда стрелять? И по стеблям косою
удары наносить, тревожа эту тишь?
Но близится рассвет. Ружье твое росою
покрылось, охладев. И ты, Тургенев, спишь.
20. 07.2002.
4.
Не знаю для чего стрелял по чайкам Чехов,
выращивал крыжовник и вырубал сады
вишневые на сцене. Да, жил он не для чеков
для банковских , игр биржевых и прочей лабуды!
Конечно, он бы мог спустить в трактире вексель,
когда он путешествовал один на Сахалин,
ведь жил он в том еще нам непонятном веке,
когда людьми играли блажь и английский сплин.
Какие все ж причуды ,-- в грязище колыванской
по ступицу колесами увязнув, смысл искать,
и с истовостью прям-таки какой-то пуританской
для подвига, для нравственного в такую даль таскать
чахоточные легкие. Ведь эта часть империи
проедена до дыр острожною тоской...
И разве же словесностью ты вылечишь теперь ее!
К чему здесь мизансцены и тонкий юмор твой?
Глядишь ли ты в пенсне на этих вот пейзаней,
таких же, как в Рязани, в Тамбове иль Твери...
Пастьба и сенокос. И словно бок сазаний
лоснящаяся пашня. И песен попурри
фольклорных. Где тут чайки? Томящаяся Книппер?
Где дачники с изящною, фарфоровой тоской?
Кроме чахотки здесь еще и гнойный триппер,
трюизм с алкоголизмом, душевный непокой.
До Томска б дотянуть! А может быть в Китай уж
свернуть. И с приживалкой зажить в такой глуши,
куда и Пржевальский не забредал, скитаясь,--
средь сосен, глухарей, в отшельничьей тиши...
Лечить ханта, мансю, питаться струганиной,
брусникой заедать лосинное рагу,
венчаться в местной церковке с купечьей дочкой Ниной,
чтобы рогов наставила, валяяся в стогу
с невинным пастушком. Они, как Дафнис с Хлоей.
А ты пещерным Сатиром, дыша, следишь за тем,
как их тела, пропахшие простой кедровой хвоей,
совокупляться будут, как с ножкой жаркий пим
с изящною, когда из бойкой дворни девка,
с крылечка на снежок, чтоб малую нужду,
подол задрав для этого...Кокая ж то издевка,
что ты сидишь в тепле в тот миг, как на беду.
Те мраморные формы не испугают триппером,
когда ты ощутишь их, в потемочных сенях...
Ну разве испытаешь с актеркой этой Книппер
Такое! И роняя на лавку, ты в штанах,
запутавшись немного, как в упряжи ямщицкой,
трепещушее, жаркое, хватаешь и, втеснясь,
в него, как из кареты враз --в светский раут Чацкий,
с народом ощущаешь неслыханную связь.
Пока ямщик-папаша из штофа двести граммов,
смакуя, цедит вдумчиво и, рыжик наколов
на вилку, им хрустит, ты звонче эпиграммы
вонзаешься, как острога, в случайный свой улов.
Острожная тоска! Но с нею осторожней!
От элегизма здесь до бунта -- два словца.
Сиять будет в сенях она своею лунной кожей-
русалочей, нельмяжей, идя в мотню ловца.
По-рысьи трепеща, оскалом ли волчицы
впиваясь в миг блаженства в чахоточный твой рот,
Антоша Чехонте! Как то могло случиться?
Босая провожала до самых до ворот.
Ты в дневниках наврешь! И в письмах бледной Книппер
про чайку трижды дохлую все будешь вспоминать,
ну не писать же ей про то, как дядька выпер
с постоя. Ведь пустое. Не дать ведь и не взять.
Чахоточный румянец. Пенсне на том шнурочке,
которым снова, Чехов, хоть удавись-тоска...
И меркнущая у ворот она - в ночной сорочке.
Как свечка поминальная. Как пагода в песках.
Колывань-Новосибирск, 25.07.2002.
5.
Смотрите, Ренуар, какие здесь пленэры!
Как воздух свеж и чист! Как взгляд пастушек прост!
У дам на пикнике прекрасные манеры.
Их зонтики и шляпки желают лечь на холст.
Прилечь на этот луг. Вот с этой слиться лодкой,
чтоб веслами дробить гладь водную в пруду.
Вам тоже покататься бы с прелестною молодкой.
Но вы вот здесь с этюдником как будто на беду!
Пейзаж этот прекрасен. И не опошлен пашней.
И в пятнах разноцветных блуждая, вязнет кисть.
Пока два mone ami, дыша, заводят шашни,
и под штаниной что-то твердеет, словно кость.
Все выпито и съедено - пора и за шансоны
да разбрестись по парам, уйдя на выпаса.
Прилипли к потным ляжкам никчемные кальсоны,
и клонит в сон, и похоть сильна, как Мопассан.
Цветы или цвета? Текут мазки, как струпья,
вращаются, мерцают, как под рукой крупье,
пока ладонь застыла на шелковистом крупе,
как мотылек в бутоне и как блоха в тряпье.
Ловите, Ренуар, мгновенья сублимаций!
Блик солнца на щеке, как бы десерт в меню.
Пока нахал девицу рукою наглой мацает,
скорей запечатлейте божественное ню!
Ars longa. Vita brevis. Пикник недолговечен.
А вы увековечили себя , mone chere Огюст.
Вы -- нечто. Мы - ничто. И крыть, конечно, нечем.
Застегнуты ширинки. В бюстгальтер спрятан бюст.
Утро .28.07.2002. Речной вокзал-Издревая
6.
У Льва Толстого бзик- поближе быть к народу.
Он косит луговину. Он ходит босиком.
На коромысле Софья с утра таскала воду
и чистила картошку огромным тесаком.
Безнравственно богатство. И он рассвет встречает
В полях с обычной сошкой. Куда он все же гнет?
Неужто деспотизм тем самым обличает
и призывает свергнуть самодержавный гнет?
С утра он косит луг, а ночью пишет книжки,
в часы досуга он в лачугах у ребят,
пока в гостиной дворня сражается в картишки,
и бабы, словно бороду, лен в поле теребят.
У графа оппонент - с бородкою, как сошка,
он в Шушенском с Надюшей -- и любит пострелять.
Меж ними пробежала матерьялизма кошка,
но оба знают толк - как глубоко пахать.
Граф - снова за соху. А ссыльный-- за ружьишко.
У Наденьки у Крупской -два селезня к столу.
У Софьи у Толстой мечта - колоть дровишки,
самой...И с чистой совестью берется за пилу...
У каждого своя возвышенная схима.
Затеяли на старость лет неразрешимый спор.
И дотлевает в раке тлетворный дух Зосимы,
у Роди у Раскольникова дрожит в руке топор.
Зачем же нам носить ту правду под полою,
зачем шептать: По совести! Покайся! Не убий!
И Федр Достоевский, посыпав плешь золою,
за неименьем пепла, глядит как будто Вий.
Насквозь через века. Духовные атлеты,
вздымаясь из могил, идут на этот взгляд,
все это дым отечества, дух рисовой котлеты,
наш путь за той сохой и нет пути назад.
Идет Толстой с косой, до косточек истлевший,
за ним досель нетленный бредет Ильич с ружьем,
он с Наденькой под ручку от гнили располневшей,
и с Инною Арманд -они всегда втроем.
У Пешкова усы немного перезрели.
Он хмуро смотрит в землю, как бы читая Мать.
Дошли до той лужайки. В кружок тихонько сели.
И ну вести беседы разумные опять.
Закурит Йоська трубку, а Клюев самокрутку
из ленинской из Искры. И будут толковать,
пока Надюша Вове под зад подсунет утку,
чтоб мог он завещание партийцам диктовать.
Сойдутся на лужайке задумчивые кони
на призраков туманных немного посмотреть.
И скажет бык задумчивый, и наземь кал обронит:
-- Вот даже по-людски не могут умереть.
Пастух проснется Ваня, измученный кошмаром,
и комара на шее, прищучив, скажет:
-- Н-н-да!
И погрозивши в темноту бычарам и кошарам,
добавит:
--Вот приснится же такая ерунда!
И Бежин луг замрет. Кикиморы, русалки,
возьмут в свой хоровод пришедших, хохоча,
и станут, бья хвостами, играться с ними в салки,
под бледною, как лампочка, луною Ильча.
26-28.07.2002
ДАЧНИКИ
Септакорд-птих
1. НАПУТСТВИЕ НА ДАЧНУЮ ПОЕЗДКУ
Сергею Ключникову
Издревая, как лося ноздря.
Повелось, пробудясь спозаранку,
башмаки по росе серебря,
оставлять тяжкий груз полустанку.
Мыслей длинные товарняки --
на колодках платформы, цистерны,
их таскать за собой не с руки,
бормоча из трактатов цитаты.
На тропу застегнувши скафандр
бора, шаг-и другая планета.
Здесь росинки сияют в сто фар
и пространство -круглее ранета.
Вот они - эти ивы, река.
Обняло. Понесло. Подхватило.
Лишь синкопами товарняка
разделяются стопы Эсхила.
Поразъедутся товарняки
сквозь глазницы коварно-столицых
городов. Ты стоишь у реки
вдалеке от Эриний столицы.
Здесь мелькают мальки на расплод.
Там - сосна, как Дриадино тело.
Тишина, как античный рапсод
подборматывает то и дело.
Древнегреческой маской гуся
все прикрыты тревоги. И в урнах
тыкв, как семечки, грусть твоя вся.
И корова идет на котурнах.
Так езжай, коли так повелось
по сюжетам античных трагедий.
Поотшельничай. Бор, словно лось,
сквозь ноздрю гонит воздух, трудяга.
Прикорнул, не дойдя до Ини,
кажет нам сновиденья -и ладно.
Салаира отроги -все дни
сериалом идут здесь бесплатно.
2.ДАЧНАЯ БАЛЛАДА
Как молвою, смолами набряк
бор. Речушка. Воры-дачники.
Здесь они почти до ноября
получают с воли передачки.
Свежести, хвои, клубничных гряд
столько понаперто-наворовано!
Из тепличек ломятся, оград-
огуречные, еловые, кедровые.
Буйство флоры. Джунглевой ботвой
перевиты тонкие нервюры,
чтобы было чем хрустеть с братвой
под текилу. Лук, как рать Неврюя.
Домики, как мясо на шампур,
заострясь мансардами, нанизаны.
Сколько на полу медвежих шкур!
Сколько телекамер под карнизами!
Выстрел не прервет тревожный сон.
Выспаться пока что, до разборочки!
Йорик- череп -белый патиссон,
мысли-патефонные иголочки.
Выйдет, отыквлев, чтобы ранет
надкусить, и там, возле малинника,
будет красны ягоды ронять
изо лба -- краснее той калины. Как
ударит выстрел. Как пойдет
эхо собирать с бору по сосенке,
и как пуля лося бок найдет,
в той мохнатой, непроезжей просеке.
Вскинется. И будет долго гнать
мерс, чтобы уйти от этой мерзости,
а ботва - стрекала вслед вонзать,
а братва -- из пистолетов метиться.
3. ХИППИ-ОГОРОДНИК
Трансформация хиппи в бомжа--
путь обратный из бабочки к гусенице.
Мотылька на иголку сажать,
и давить все, что ползает, бутсами--
разве ново? Косматый хиппак--
современник Коэльи и твиста
как состав, что уперся в тупик,
как индеец времен Реконкисты.
Лес пророс сквозь твои шатуны,
на гитаре - пролом, словно пропасть.
Пасть похмелья. В заклепках штаны --
кандалами. Не крутится лопасть.
А ведь было же дело-летал,
а ведь было же дело-нектарил,
но, видать, в рюкзаке оттартал
все полеты в киоск стеклотары.
Как все это бездарно старо!
Объясняться придется на матах.
Вот он снова идет -- Писарро,
чтоб рубить нас в окрошку, косматых.
Волосатик! Крапивный червяк!
Ты по краю колючему ползаешь.
Ты противен обличьем, чувак!
Да и как тебя, боже, используешь?
Власяницею жесткой торчишь,
отщепенец среди бритоглавых,
и куда свое тело влачишь,
когда все при деньгах и шалавах?
Иоанном предтечей кого
ты ступаешь босыми ногами?
И сквозь стадо гитарных рогов
возрождаешься в блюзовой гамме?
И летишь, прорывая хитин,
трансформируясь в энтомо-Ангела,
жаля всех нелетучих скотин,
всех, кто брился для стадности наголо.
Что-ж-побольше отравленных жал!
Буги-вуги. Отвяжемся! По хую!
Ты пострел постарел-это жаль--
вмести с нашей старушкой- эпохою.
Перейдя из реальности в сон,
мы вернемся, собрать свою жатву.
Будет бой. Мы еще принесем
Богу -Зверю кровавую жертву!
В джунгли, в глюки, в стихи, в сторожа,
в огороды... Куда нам деваться?
Трансформация хиппи в бомжа-
ты вне всяких времен и формаций.
4. ВНУТРЕННИЙ МОНОЛОГ КИЛЛЕРА,
ОХОТЯЩЕГОСЯ НА ДАЧНИКА
Круглый георгин совсем, как харя та
дачника. Пугливый он и скрытный.
А забор длинней, чем Махабхарата
и нудней, чем чтенье на санскрите.
Хватит по консервным банкам целиться!
Лучше уж в банкира! Очень жаль!
Мне ж не век в прицел на него пялиться!
Надо же кода-то и нажать!
Вот на гладиолус села бабочка.
На крыле ее цветной узор...
Толстый он как поливная бочка,
а не попадешь-какой позор!
Как мерцает мотылек, однако,
крылышко сквозь линзы - карта Кипра:
вот они - и Пафос и Ларнака,
и в лазурь морскую мысом выперло.
Тельце насекомого -мыс Флорида,
гонорара хватит и дотуда.
Вот уж где и фауна и флора. Да!
Деньги совершают с нами чудо.
Грозди виноградные смородины
полностью прикрыли его лоб.
Собирает спелые-уродина!
И совсем не к стати этот боб.
Вот зайти б за желтые фасолины,
чтобы мне не портили обзор...
Ляжки его в шорты зафасованы.
Не люблю я так, чтобы -- в упор.
Улетай -ка с веточки малиновка!
Крылышком его не заслоняй.
Сквозь прицел ты-сущая павлиниха,
прям-таки Жар-Птица , так и знай!
Мне б в ладонь одно перо жар-птицево,
мне бы Кришной -среди молодух!
Только крыша заказала. Лицевой
счет открыт. Захватывает дух
от одной от мысли, что зеленые
в чемодане, словно огурцы.
Вот теперь он скрылся за пасленовыми.
Помидоры -тоже молодцы!
Те стручки -его телохранители,
служба безопасности-чеснок.
Но заказчик хочет, чтобы видели
все окошки и народ честной,
как он будет падать в кабачковые
сочные, звездастые листы,
в смерть от жизни тело отпочковывая,
овощною кожурою стыть.
Как начнет потом реинкарнировать
в стебель, в мякоть сочную и гниль,--
это тоже надо все спланировать--
в жужелиц, в коровок божьих, в пыль.
Стрекоза, как рации антенна.
Жук, как микрофон, ползет в траве.
Ишь! У облепишки круглой тенью
притворился. Может интраверт?
Или трансверсит? И кто же знает--
где он прячет этот бриллиант?
Может, он в навоз его ховает?
В деле этом он не дилетант.
От прополки грядок ловля кайфа!
Все осот, пырей, вьюнок, паслен.
Потруднее банковского сейфа--
и потом опять-таки - в наклон.
Может быть, отбой дадут? Полива
час. И наушник что-то -ни гу- гу.
По консервным банкам нет -подлее
бить! И по банкирам -- не могу!
5. МИНОРНЫЙ ГИМН ФАЗЕНДЕ
Лорику от бедного Йорика
Рабыней из ауры брызг поливных,
в купальнике пляжном, почти неприличном,
тебя в это общество дачниц иных
зашвыривало, как на Луну, -- электричкой.
Мюнхгаузен лазил, гороховый стебель
используя элементом связующим
меж логикою и абсурдом. Констебль
где здравого смысла? Ведь полным и сущим
враньем его были все те селениты,
которых он видел в своем путешествии.
Но с женщиной спорить? Уж вы извините!-
что грядку граблями чесать против шерсти.
И ты, обрядившись в бароновы брюки,
косицу запрятавши в свой треугол,
меня посвятила в симфонию брюквы,
морковки, редиски... О, точный укол
твоей дирижерской размашистой палочки,
куда и чего мы сажаем с весны.
О, эти поливки! О, эти прополочки!
О, эти тревожные летние сны!
Но выпала из-под треугола косица,
чтоб дернуть и вытащить вместе с конем.
И ты на соседскую дачу коситься
взялась, чтоб пилить меня ночью и днем.
Мы вышли с тобою из этой распилочной
на доски и брусья разъятые и,
шатались, как два алкаша из распивочной,
друг другу слова говоря непредвзятые.
И вдруг я увидел -антенны торчат
у нашей соседки над теменем. Выверить
полеты свои выводила внучат,
которым достались коленки на выворот.
Так ползали вместе по краю листа,
каких-то кузнечиколапых доили,
и, видно, уже, понял я, не спроста
детишек зеленых дождинкой поили.
Мы стали с тобой мурашами и тлей,
по стеблю взойдя - селенит с селениткою,
измялись, протерлись и слились с землей,
как джинсы, что шиты соломенной ниткою.
Фазенда? Плантатор? Моцарт и Сальери?
Барон у камина? Фемина? Дворец?
Фантазии это. Хотя бы в сарае
доесть бы на старости свой огурец.
22-23, август, 2003 год
6.ПОРЫВ
То ли явь, то ли сон. Осветила полнеба зарница.
Ниц попадали травы. Ломилась гроза на прорыв.
Кто-то ветку сломил. Закричала полночная птица.
Налетел на мой сад неожиданный ветра порыв.
Для чего и откуда? Ну кто же - ответьте мне-скажет?
Это, может быть, чудо, а, может быть, что -то другое.
Мысль ничейная. Или какая нечайная кража....
Ты проснулась, коснувшись меня ,словно ветер, рукою.
Ну а может быть, это предчувствие исчезновенья?
Ведь и мы, словно ветра такой же внезапный порыв
чью-то ветку колеблем, придя лишь на миг, на мгновенье
в сад чужой, чтоб отпробовать белый незрелый налив.
Кто сломил эту ветку? А верилось-будет зеленой.
Кто натряс кислых яблок на жирную землю под ней?
Неужели же ветер? Иль кто-то еще во вселенной?
И вот так вот тому и бывать до скончания дней?
Кто же бродит, скажи мне, кто бродит по нашему саду?
Отчего так тревожно, скажи, на душе?
Отчего так печально трещит под травинкой цикада?
И на яблоне нашей цветы облетели уже...
Кто сечет своим острым ножом наш поющий терновник?
Кто ворует наш кислый, неспелый, зеленый ранет?
Кто порывами ветра колеблет наш шаткий треножник?
От кого же такого во веки пощады нам нет?
Что молчишь безответно? Я тоже не знаю ответа.
Ждать ответа от ветра - дождешься когда-то едва ль.
Начинается лето. Пока начинается лето.
Но откуда-то дышит уже леденящий январь.
1999?
7. ПЕСЕНКА ДАЧНИКА-- ОГОРОДНИКА
Летнее утро. Ты спишь и не слышишь-
как частый дождь барабанит по крыше.
И как на кухне бесчинствуют мыши
возле хвоста кота.
Кот обленился. Не ловит мышей.
Ваську пора б уже выгнать взашей.
Только куда ж он бедняга пойдет
наш постаревший кот?
Летнее утро, как сон или сказка,
что намурлыкал премудрый наш Васька,
поначитавшийся книжек про тайны,
понализавшийся жирной сметаны.
Дождь тарабанит по крыше, как гамма.
Васька да Гама! Васька да Гама!
Прам - пара- рям-пара-рям-парарям.
Где, по каким ты шатался морям?
Щурит котище пиратский свой глаз.
Щас он начнет свой дурацкий рассказ.
Как очутился в колбасной стране,
как побывал на мышиной войне,
как брал чердак наш на абордаж,
в соседском курятнике устроил кураж,
как со стола опрокинул компот,
как понаделал всяких хлопот.
Это не кот. Это кот - полиглот.
Он живет на свете уже лет пятьсот.
Кот -гуманист . Кот-пианист.
Хора кошачьего видный солист.
Мышкины книжки он любит читать,
в мышиные машинки он любит играть,
рассказывать мышатам колбасные побаски,
и строить юным мышкам красивые глазки.
Летнее утро. Ты спишь и не слышишь,
как частый дождь барабанит по крыше,
и как по грядкам, играя с ним в прятки
ветер колышет морковные прядки.
Спи, моя милая. Кот стережет.
Вырастет ягода - сварим компот.
Новый. Вишневый. А стаи мышей
Васька, конечно, прогонит взашей.
2000?
Владимиру Назанскому
Как сумрачный скелет в музее историческом-
обзор протекших лет...Но дело не в количестве
рассеянных зевак, пометок в книге отзывов;
душа, как бивуак-кочевье зыбких образов.
Куда они спешат, текут, сочатся ,льются,
сплошные, как диктат законов эволюции,
чей давящий напор -вперед, вперед - без тормоза?
Ну кто во льды затер от днища и до камбуза
трехмачтовые сны? Кто проломил бока им?
Попробуй прикоснись-застыли твердым камнем,
обточенным слегка волной с песком... Пока ты шел
по берегу, --накат волны, гремя, сгребал окатыши.
Музейный сор и хлам --щепа, ракушки, записи
размытые, весла обломок, зелень окиси
на колоколе том, что нам звонил отплытие,
закованные льдом научного открытия.
Какой анахронизм висеть под потолками,
взирая сверху вниз и щериться клыками,
иль бивнями торчать на диво посетителям,
иль мачтами -- в лучах приборов осветительных!
Улика прошлых эр-весь от хвоста до черепа,
от киля и до верх-ней палубы - ну чем там
теперь заполнен ты? Твои глазницы, клюзы-
зиянье пустоты растраченных иллюзий.
Пока еще стоишь бушпритом, позвонками ли,
и все ж теперь ты лишь тот экспонат в кунсткамере,
который не велят руками трогать походя...
Но можно бросить взгляд-была, была эпоха да
куда-то утекла, сползая со шпангоутов...
Катодный блеск стекла. И прошлым нашпигован тот
вал, который здесь расшибся о витринные
льды, без остатка -весь...Печальные смотрины!
Что это за ОНО? Клюв птицы, зубы ящера...
И тоже заодно -под глыбы льда давящего?
Анодной вспышкой всплеск-созданий неопознанных.
Расплющен юрский лес с громадными стрекозами.
Внизу - базальт и мел, спрессованный ракушечник,
все остальное смел ледник, как крик кликуши
сметает все, круша, когда бунтует палуба,
все ж усомнясь, что шар--Земля...Ведь не пропали бы,
когда от стертых карт не отступились в ереси...
Тогда б вернулись в порт, хотя бы даже через
дыру в Земле пройдя, попав с морозу -- в тропики...
Ну а теперь куда? Азбука Морзе...Тапки
музейные обув, и чтя археологию,
блуждаю среди букв, слежу генеалогию...
Вот этот вот крылан лягушки той приемник;
так аэроплан и ламповый приёмник
роднят металл и мысль создателя фривольного,
и оба рвутся ввысь -- кто крыльями, кто волнами...
С анода на катод--одним сплошным свечением...
Урода жрет урод, хрустя им как печеньем.
Но вот грядет ледник потопом кристаллическим...
И я пока не вник --в могучее количество
тех гибелей, утрат случившихся --так вроде бы
сплошь хладокомбинат просторы нашей Родины.
Мне непонятно все ж -- зачем ?- и это главное--
суп из моржовых кож венчал вот это плаванье,
зачем ушедши вдаль, ты льдом уперся в днище,
а позже доедал второе голенище?
Ты извлечен из льдов до Хама с Иафетом,
до позвонка, до львов на пушечном лафете,
до ржавых ядер, до застежек дряхлой Библии,
до радости с бедой, до шерсти жесткой, вздыбленной
пришествием конца, внезапной катастрофой...
Есть кость...А нет лица...Оборванные строфы...
Глазницы есть. А глаз--нет, лишь одни пустоты...
Скажи в последний раз ну кто ты или что ты?
Ты принимал в борта удары абордажей,
ты гнался по пятам судьбы своей бродяжьей,
ты бивнями бодал соперника клыкастого,
ты столько повидал зверей и стран пока с того
ты борта не упал, внезапно сбитый в этот
нечаянный подвал, где белый флаг билета,
на шпажку наколов, ты входишь в экспозицию
и где из всех углов -то рыба, а то птица! И
чучело совы здесь служит билетершей...
И с этой головы облезлой пыль не стерта.
И этот вот кафтан-- ровесник тех челюскинцев,
стал лакомым питанием для гусениц малюсеньких.
И моль, свиваясь в мысль, струится сквозь глазницы...
Я ей скажу: Уймись! Все это только снится!
Здесь трюм, а не подвал, пустое чрево мамонта...
Доска. Тоска...Подвел толь нюх, а то ль винта
не очень быстрый ход. Льды напирают с полюса.
Оборван тонкий лот. И то ли кто-то, то ли сам
я весь в шерсти ложусь сюда, чтоб спать в уединении,
под толщу дышащего льда...Грядет обледенение.
Наполз ледник. Не вник-я, как совместились в плоскости
скарб капитана, мой дневник, труп мамонта, для краткости
смороженный с крылом совы, с журнала бортового
обрывком, шляпой с головы почти еще живого
мечтателя... Сквозь льдов века-взгляд глаз кристально-тускл...
Как блеск клыка, как хлад курка пред тем, как жать на спуск.
26, ноябрь,2001 г.
1.Жанр
Таинственный мир детективного жанра,--
в печать, на продажу, на чтиво-с колес,
как жжение шанкра, как к телу пижама
приросшая в час, когда нет папирос,
но просит шершавый язык --и спуститься
в ближайший ларек нет, конечно же, сил.
На эту страницу ты смел покуситься-
и все ж в нетерпеньи ее раскурил.
Злодей. Полисмен. И чудак -аналитик.
Все это -- понятно. И мокрый язык
снует по обрыву листа ...Анальгетик
вот так же на зуб положить, когда в крик
готов ты орать, под щипцами дантиста,
не лишне ...А лучше б новокаин
ввести, чтоб страниц этак двести иль триста,
летели стремительные как серпантин
дорожный... О, быстрые черные шины!
Погоня сюжета. Крутой поворот.
Как будто вращение бормашины
рукою умелой засунутой в рот.
Есть ток и моторчик...Вот в том и интрига...
И если обломок торчит из десны,
спасенье твое - острозубая книга,
щуренок сюжета -- вслед бегу блесны.
Из тины болотной протухшего быта
на вольную воду убийств, грабежей,
из беcсобытийности - в бездну событий,
извивы сюжета -- змеистей ужей...
Наживка заглочена. Сонный филолог
роняет на строчки тугую слюну,
тома фолиантов срываются с полок,
я этою ночью уже не засну...
2.ПЕСЕНКА ЭРКЮЛЯ ПУАРО
Ни яда , ни ножа , ни свиста пуль,
ничего не боялся я -не будь я Эркюль!
Зарядил револьвер, щелкнул крышкой часов
да проверил сохранность завитых усов.
Мой пиджак безупречен, как лимузин.
Моя логика -- с полками магазин.
Все расставлено, как надо -по своим местам-
трупы волоски окурки, с отпечатками стакан.
Заблудились бы сотни холодных умов
в миллионах комбинаций...Так, а вдруг не он,
а другой? И работают поршни мозгов,
как в авто, что летит среди змей неона.
Все чего-то здесь да стоит и важен мотив
преступления, которое вершится не даром,
деньги, ревность, наследство -не будь я детектив-
все уловки злодея одним ударом.
О, театр абсурда, Агата -не ври,
Ты для жизни и женщины слишком логична,
ты романы свои позабудь и порви-
стань как водится бабе-глупа истерична.
Не обскажешь всего, напиши лучше про
нечастную любовь, про сердечные страданья.
Да накрасся-не будь я Эркюль Пуаро,
а не то я к тебе не приду на свиданье!
Да побольше губной помады и пудры,
чтобы не было видно твоих морщин.
Не сиди за Ремингтоном, не ходи ты лахудрой,
Ведь романами ты не соблазнишь мужчин!
Ну а я-твой герой, навсегда ухожу
от тебя, в дверь дубовую стукнув тростью,
ухожу туда, где трупы, мерзость и жуть
и в могилах гниют неопознанные кости.
Я уже не человек, я просто механизм
для шахматно- строгих дедуктивных комбинаций.
Мне еще после всех твоих писанин
провести не один десяток эксгумаций.
В этом мире все так мелко, все так жалко и серо,
так уныло сверкают газетчиков блицы!
Но, воистину, не будь я Эркюль Пуаро-
еще стоит жить, пока есть убийцы!
3. МОНОЛОГ ЧИТАТЕЛЯ АГАТЫ КРИСТИ
Не помню в каком уж томе. (Ночами я не сплю).
Вот, что случилось в доме господ Фортескью.
Четыре хладных трупа. Связка черных дроздов.
Так холодно и тупо - и я вполне готов
распутать нить интриги дедуктивным путем,
и на полях той книги сделать метку ногтем.
И было же не жалко -на двести страниц-
и папу, и служанку, и бедных птиц...
Не помню -- в каком уж томе, в какой такой главе,
но все смешалось кроме птиц в моей голове.
Дрозды-они отдельно-семь или восемь штук.
И кто тут чей подельник -ну правда прямо шут
их знает -по сюжету -поди разбери...
Прилипла на манжету кровь...Проездом в Солсбери...
Потом там что-то было про десять негритят.
Какой-то Билл-совсем забыл, да и на кой мне ляд!
Тут тоже -куча трупов-сплошной мокряк.
Конешно, вроде, глупо, но в общем -ништяк!
И все во тьме кромешной -лишь бледный свет
луны, замешкавшейся средь облачных тенет.
Мигучий огонек свечи. Горбатая тень.
Подобье шахматной ничьи, ну а играть не лень.
Не помню в каком уж томе. Дело было к утру.
Пришла соседка Тоня. Все точно-я не вру.
Насчет алмазных копей мы толковали, но...
Ах, Тоня -просто копия -артистки из кино.
Ну той, что все подкидывала -дроздов и негритят.
Вот так у нас, прикидывай...Не ждешь, а наградят
негаданным визитом...Потом к тому ж
явился весь пропИтый ее законный муж.
Гостиница и остров. И море-- у окна.
И муж нахлынул -просто, как на скалу волна.
Когда же пена схлынула совсем уж поутру
мы тихо в море скинули его обмякший труп.
И все ж не помню полностью...Как что и почему...
С настойчивой упорностью -и все ведь шло к тому.
В купе с другими вкупе -- острючим ножом
мы шестеренки в трупе, что ехал багажом,
крутили... Я был в экстазе. Наказан злодей вдвойне...
Я руки мыл над тазиком, она сливала мне.
Но вот уж среди бела дня, большого, как наследство,
явилась вся его родня, чтоб испытать все средства.
Дроздовые черные фраки. И негритят улыбчивей.
Ох, волоски и враки ! - ну до чего ж прилипчивы!
Стекло увеличительное - медлительней улитки.
Из падежа винительного выпало две улики
без жалости и стеснения, чтобы сошлись все версии
сбежались дома и растения и было довольно весело,
и кутаясь в полушалки, хохотало с десяток вдов,
и все ничего, только жалко негритят и черных дроздов.
4. ЭНТОМОДАКТИЛОСКОПИЯ
Ты, как Баскервиль-холл холодна,
детективного чтива загадочней,
ты, наверно, мне так же нужна,
как ребенку погоня за бабочкой.
В два крыла подмигнет мотылек.
Отчего все настолько значительно?
Мир струится, как сотни улик
под мгновением увеличительным.
Как легко в том мгновенье пропасть,
принимая любовь, как возмездие!
Ведь признанье зияет, как пасть
бриллиантового созвездия.
Отворится ли губ мотылек,
сотворится ли глаз потепление -
сердце делает сладостный ек,
словно я сотворил преступление.
2001
СКАЗ О ДТП, В КОТОРОЕ ПОПАЛ УЧИТЕЛЬ СЛОВЕСНОСТИ
НА ПЕРЕКРЁСТКЕ У БЫВШЕГО ДОМА КНИГИ, ГДЕ ТЕПЕРЬ
NEV YORK PIZZA И СУПЕРМАРКЕТ
Так мотылек на яркий свет несется,
И плачет ангел там, где сатана смеется.
Паломничество Чайльд-Гарольда, Джордж Гордон Байро)
Опять возле книжного в кроличьей шапке,
на месте на лобном, где злобней, чем шавки
менты соблюдают порядок,
разложит он парочку грядок
из листанных им капитальных томов...
Здесь лысины-тыквы, здесь патлы -- ботва,
салаты бород, пастерначьх умов
зеленое буйство. Быкует братва,
зависнув на светофоре,
спеша по делам, -- вор на воре...
Чего он торчит на ветру в пальтеце?
И с кроткой бородкой на книжном лице
чего-то там, бедный, бормочет
иль ждет, когда кто-то замочит?...
Какие Дантесы? Какая дуэль?!
Какие дворянские предки?
Чего не доел он? Он всем надоел
погорше им взрощенной редьки...
Мигни, светофорный мой человечек,
пока еще жив я и не изувечен,
за миг до того, как столкнутся лоб в лоб,
железо с железом -- не для кинопроб,
дай мне хоть мгновенье побыть меломаном,
и мани собрав по заветным карманам,
от опера --в оперу, сидя в партере,
сбежать, став единым и в Духе, и в Теле.
Свечение рампы...Флюиды кулис!
Двуфалдовый хвост дирижера...
Удар барабана...Как будто Колись!
крик -прямо из до мажора...
О, стекла, как брызги! О, визг тормозов!
О, вечности хладный возвышенный зов
из ямы, где скрипки, валторны, гобои...
О, тысячи мчащих машин -на убой
куда-то спешащих со мной и с тобой,
на тот перекресток, где предрешено
столкнуться нам всем...Где мы все заодно.
Но если не сыплются стекла под ноги,
и если улиткою мент не спешит,--
счастливый момент -средь моментов немногих,
способствующих возвышенью души.
Возьму что ли томик затертый Шекспира,--
и ямб пятистопный, как будто рапира,
вонзится... Но время ль с Шекспиром возиться,
когда эта вывеска пиццей грозится?
Вам было старуху-процентщицу жалко?
Не лучше ль не в петлю залезть, а в пиджак,
на миг согласившись с Версаче...
Быть или не быть? Не иначе
вы с Йориком спутали бедный Нью-Йорик
на вывеске, там, где написано --Пицца......
Нечайная радость паркуется в дворик...
Ну что ж вам, скажите, ночами не спится?
Играйте на крышках ночных фортепьян
отличниц, писавших про слезы Татьян!
Драконом нюаром, одеколоном,
вползаем мы коброю в наш Вавилон.
Пока он вот здесь -- с распродажею книжек,
у Сонечек сонных, гостинничных ниже
всех стоек распробован их мармелад;
с мобила братану советует брат,
подъехать прочесть эту книжку вдвоем,
букварь этот подиумный, фотомодельный...
Он по объявленью сдается внаем...
Брат -- крутит баранку... Он очень мобильный...
Ну что ж ты, Набоков, ну что энтомолог,
с сачком и булавкой? Пока не размолот
в муку этот чудный живой экземпляр,
пока он топорщится - старый фигляр-
и зубчиком ножки о крылышко
немножко скрипит, и как перышко,
трепещет на птичьем громадном крыле,
нахохленных шифером крыш и аллей,
чьи нервные кроны, как дебри нервюр;
пока он мне виден, как книжный
Дант или Вергилий с желтушных гравюр,--
сачок свой накидывай нежно.
Когда же забьется он в марле наброшенной
пороши предзимней, когда как помешанный
начнет он метаться и биться в сачке
Коллекционера, в давящей руке
его не сжимай, чтобы узор не осыпался...
Но что это там он - фальцетом осиплым?
Учитель словесности - что ты лопочешь?
Прочесть мне стишок что ли новенький хочешь?
Что-что? Вдохновенье? Вчера-на ночь глядя?
Явилась в обличьи, сбежавши от мужа?
Коллега? Калека? И с ней, как в балладе...
Бесследно расстаяв... Последняя Муза?
Ну что ты несешь? Айседора Дункан?
А ты воплотился в НЕГО...И стакан
меж вами кристаллом гранился,
вот тут-то ты и вдохновился...
Потом на балу ты выделывал па
большим мотыльком, но в финале попал
в сачок-и нанизан на слухи;
так Фауста злобные духи
морочили, чтобы отнять Маргариту...
На каждом шагу ждет нас грех вон...
Ну про ученицу хотя бы не ври-то,
ведь принял же спьяну за Гретхен!
Напару с тобою мы паранормальны,
два сгустка квартирных щелей аномальных,
две тучки на хмуром утесе,
в безвременье, на бездантесье.
Здесь наши барьеры, курки, пистолеты,
асфальт непрогляднее Стикса и Леты...
И Муза в витрине торчит манекеном,
и все совершится по вечным законам-
и тенора в аут пошлет баритон
поэтам другим для примера,
от выстрела ойкнут партер и балкон,--
проснувшись,-- сегодня премьера.
Да и дирижер будет, как секундант,
рукою махать -и бретер и педант,
и скрипку подбадривать снова...
Вот так же стрелял Казанова...
Мы порох и искры взведенных курков.
Мы были и будем во веки веков.
Что ж-- встанем у края обрыва...
Стреляйте! Уж будьте добры вы!
Сминая пюпитры, по декам хрустя,
толпа напирает...И пуля не дура--
она нас нанижет на выстрел, свистя,
чтоб здесь оборвалась твоя партитура...
Смотри-как полгорода виснет на фалдах,
когда отлетаешь ты - мерсы и форды
жуками цепляются, дверцами лапками,
роясь, и, рояль с пианистом ...И тапками
прошоркав полы той больничной палаты,
где ты , словно рыцарь, закованный в латы,
в своем саркофаге - всю муть процедил
меж Телом и Духом...Как в час процедур
заигран журнал, как обрывки симфонии...
Вдохнуть вдохновенья... Обиды и дрязги--
навечно прощайте... Мы все, как в сифоне и--
нажатьем одним распыляемся в брызги.
Душа, воспари! Ведь полет не заказан-
стань сгустком из капель, неоновым газом,
мерцанием звезд, фонарей, светляков
ночных сигарет у задумчивых ртов.
Клубами, наплывами, дымным фантомом
пульсирующим, многоликим, ведомым
обрывками музыки, читаных строчек;
не сорванных с Музы античных сорочек
сиянием... Смесью в реторте алхимика,
ожившей Ее вдохновенным лицом,
склоненным в ночи над страницами томика
стихов...Вот сюжет со счастливым концом!
Но нас-то вот здесь на ветру --на два пшика!
Такая вот штука! Поди поищи ка --
средь капелек -душ-эти две, ведь наука
и та прибегала к очкам Левенгука!
Ну что там опять -- микроскоп, лингвоскоп--
с узорчатых крылышек чудный соскоб?
Соскучась, по клавишам сделать два хука--
чтоб лопнули струны -вот это наука!
Надкрылья, как крышки роялей теперь я
со скрипом, как Виевы веки, подъемлю.
Оттуда ты видишь- крыло Люциферье,
и город, обрушась, уходит под землю.
В собесе -два беса. В газете-некролог.
И шапка-ушанка - испуганным кроликом
трясется , присев у бордюра,
и смята твоя партитура
наскоками бамперов, прессом колес,
и с места вот этого сотней Алис,
ты лезешь в ливневку, ты в дырку ныряешь,
ты знаешь, ты знаешь? Ведь ты умираешь!
Ну что это? Бисер? Брусника в снегу?
О, сколько же все ж здесь народу скопилось!
Рассыпались книжки - читать на бегу
берется лишь ветер -дактилоскопист.
О, духа паренье! О, выстрел луча
навстречу свинцовой пилюле-ничья
меж плюмбумом, плюнувшим прямо в жилетку,
и музыкой сердца, когда не жилец ты
уже и, не держит рука пистолета...
О, крылья расправив, -- мгновенье отлета!
Учуявши вечность, лучом,-- в никуда!
О, чёрный, как ворон-Данзас-секундант!
Зияние...Шарик свинцовый в кишечнике...
Морошка на ложке. Незримая связь...
Моленье ...Свеча оплывает в подсвечнике
посмертною маской, часовней острясь.
Отходят, как судорги, площадь с проспектом,
рекламы крикливые - радужным спектром,
как хрип-перекресток, как пуля квадратная-
Дом книги... Вот здесь вот, однако, когда-то я
жил, трогал, листал и вдыхал его запах...
Теперь ты продлишься в делах эскулапов...
Дома, как тома -фолианты на полках,
сюжеты, что будут пылиться без толку...
Лежишь ...Над твоей головой НГТОиБ,
мерцает Чайковским, как капельница...
Машины по Красному движутся, чтоб
втыкаться --окурками в пепельницу.
Вжигаясь ли фарами в тьму иль капоты
сминая в гармошку, спеша на Крапоткинскую,
запав в катастрофу, попав в ДТП,
летя, чтоб успеть не потом, а теперь,
на заднем сиденье вдвоем с манекеншей
в обнимку, со скоростью той же --не меньшей,
чем пуля из дула, когда на курок
нажал уже палец - и в школе урок
еще предстоит поутру провести-
и все же в лепешку -в ночи то !
И как от сиденья ее отскрести,
субстанцию эту начитанную!
Прощай моя площадь! Крячков-архитектор,
парящий на кровлях домов архиптерикс,
таращась глазищами окон, витрин,
прощай...Я подвижной соринкой внутри
уже не мелькну ...Не печалься, Крячков,
мы сыплемся, словно фасоль из стручков.
Фа-соль-ля-си-до...Словно камешки в Яхонте...
Как сор на асфальте. Как зерна для пахоты...
У тела нет дела другого, как быть
предметом осмотра и протоколирования...
Прощай, отлетаю... Лежи, так и быть!
Взмываю с разгону...И площадь Калинина
уже опускается вниз и кренится,
чтоб в страхе от взмаха крыла отклониться...
И падает люд в ледяное нутро--
его разжует эскалатор метро
и выплюнет...Фарш этот каменный.
Непоэтичный. И немузыкальный.
Чтоб каждый из жвачки из этой в момент
слепиться бы мог в небольшой монумент
для дюжих карнизов Крячкова --
серпы, шестеренки, снопы, молотки,
все это во веки веков, а
мы то с тобой, мы с тобой -мотыльки.
Вокала оскал. Стен сплошное стенанье.
Мгновенье еще ты пока что в сознаньи.
Вот -вот-- и ты следом за мною-- внагон,
как возле вокзала - к вагону вагон.
Вот так же тетрадка, что машет страницами,
прилежно исписанная ученицею -
стремится взлететь, имитируя крылья,
но ветер, смешавшись со снежною пылью,
срывает с тебя и ушанку, и шарф,
чтоб ты встретил смерть с головой непокрытой
и в этот момент отлетает душа,
как будто по рельсам-по страшно покатой
той линии взгляда, куда два зрачка
провидчески вперились...Пробой смычка
по струнам дрожащим -- последний твой вздох--
попутно -- по путанице проводов...
Натянут проспект, как сплошная струна
на грифе асфальтовом...Просишь -так на!
Тебе накидали в футляр медяков
сочувственных взглядов и скорбных кивков...
Ну кто же узнает в тебе того денди,
что бросив перчатку в лицо камильфо,
презрев этот мир, этот свет, эти деньги --
все, все променяв на смычка канифоль.
Ну кто ж догадается - если мы рухнем
на эти кварталы, квартиры и кухни,
в мгновенье отлета , что крут словно катета
подъем, на том месте прожжется два кратера.
...Поэтому вижу -ты ждешь, чтоб скорей бы все
кончилось, чтоб разъезжались троллейбусы...
Карета спешит... Состоялась дуэль.
А следом листов рукописных метель
метет-тем белее -по речке по Черной
асфальта ... Вот, собственно, все-что хотел
о том написать...Обстоятельств стеченье...
Мы в той катастрофе погибшие вмиг,
как текст без обложки, как тайный дневник
твоей ученицы, влюбленной в тебя...
И вот отлетаем - дымя и клубясь.
Дай нимб поносить и крыло мне вот это,
я дам тебе когти ... Летим, пистолеты
на снег обронив...Из хитиновых фраков -
из тесных --на волю...Закончена драка!
И лишь обелиском -- фигура шофера,
который исполнил заказ...
Пора расходиться зевакам, коль скоро --
на этом закончен мой сказ.
2001
СОДЕРЖАНИЕ
Предуведомление
Ломка
Вот что сказал Д*Артаньян мадам Бонасье, явившись к ней двадцать лет спустя из будущего за несколько мгновений до того, как ее заколола Миледи.
Вот, что сказал эсэсовец диыизии Викинг, когда воплотлся в байкера Витю
Молитва на чтение Флобера
Орлеанские напевы
1.Молитва Жанне
2. Кленам вынесен все ж приговор...
Возвращение Казановы
Мой комплекс, как вомпас
Целлюлит твой - жемчужней Ватто...
Декабристская мистерия
1. Прощание
2. Сиритичечский сеанс
3. Вот, что сказал Сергей Муравьев-Апостол явившись к мадмуазель Ленорман за 12 лет до своей казни
4. Голем
Нежный хадж
Моление ночной звезде
Сентиментально-сакраментальная прогулка со скином Славкой
Плач Ярославны
Вот что сказал Франсуа Вийон, когда его в очередной раз приговорили к повешанию
1. Простишь ли , Сорбонна, мне мой выебон,
2. У франсисканца нервный тик
Я приехал тебя соблазнять...
Четыре вариации на тему Дон-Кишота
1.Монолог Россинанта
2. Монолог Санчо
з. Монолог Дон-Кишота
4. Монолог старого осла
Монолог Рагозина
Монолог педофила
Николай и Алекс - сквозящие
1. Нас с тобой расстреляли в падвале Ипатьева
2 Дождик плющит свинцовые капли
3. Молитва старому даггеротипу
Внутренний монолог отпетого
От скрипок осенних до скрипа осей на часах...
Лирическо-вампирический экпромт?1
Лирическо-вампирический экспромт?2
Печальный улет нюхача
Человек, читающий газету в метро...
Фандванго
ПОЭМЫ
Буколики
Отлет
Дачники
Анахранизм
Детективное чтиво