Гораль Владимир Владимирович : другие произведения.

Приключения моряка Паганеля часть I

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Смотрите буктрейлер https://youtu.be/5DLzQeKEznQ?t=7

  
   Владимир Гораль
  
   Приключения моряка Паганеля.
  Смотрите буктрейлер https://youtu.be/5DLzQeKEznQ?t=7
  
  "Если беда, то на всех одна, радость на всех одна. Радость на всех одна
  В море встает за волной волна и за спиной спина.
  Здесь, у самой кромки бортов, друга прикроет друг.
  Друг всегда уступить готов место в шлюпке и круг"
   Песня о друге. Слова Г. Поженяна; Музыка А. Петрова.
  
  "А над морем небо чище, даже в шторм и ненастье.
  Даже если закрыто тяжелыми, свинцовыми облаками.
  Мне кажется, что душам моряков, коль на них греха большого,
  куда как проще оказаться пусть не в раю, но все же по дороге к Свету.
  И не во сне..."
  
  
  
  
  
  
  
  
   Часть 1
  
   "Боцман и Паганель или Тайна полярного острова"
  
   глава 1 "Купель"
  
  гл.1 []
  
  - Паганель, шевели помидорами, салабон! - зычно гаркнул дюжий матрос, зловеще помахивая в воздухе окровавленным шкерочным ножом. Я стоял в дощатом рыбном ящике, облачённый в рокен-буксы: грязно-оранжевый прорезиненный рабочий комбинезон, и такую же куртку с капюшоном. Стоял я на раскоряку, неуверенно держась на ногах, в съезжающей на лоб зелёной, пластиковой каске. К тому же, по колено погрузившись, в живую, прыгающую и пахнущую солёными огурцами, крупную, свежевыловленную треску. "Жуковск", наш траулер-бортовик, после подъема трала встал носом на волну. Капитан планировал небольшой двухчасовой переход к месту новой постановки трала. Началась привычная килевая качка и вахта, пятеро матросов палубников принялась шкерить улов. Погода была свежая. Судно, то задирало нос вверх, обнажая щербатый форштевень, то, словно ржавая субмарина, зарываясь в волну, браво шло на погружение. Я исполнял славные обязанности подавалы. Заключались они в том, чтобы в "темпе вальса" подбрасывать трех-пятикилограммовых рыбин под палаческий тесак матроса-головоруба. От нашей с ним расторопности зависело, будут ли вдоволь обеспечены обезглавленной рыбой трое опытных шкерщиков. Если же они начнут простаивать, то откроют рты и начнут "Говорить". Тут уж мало не покажется. Если в этот момент их услышит какая-нибудь случайно проплывающая мимо беременная полярная акула, то у несчастной непременно случится выкидыш. Я никогда не отличался особой ловкостью и сноровкой и сейчас у меня были проблемы. Если бы только у меня, проблемы были и у всей моей смены. Дело в том, что для того, чтобы быстро и качественно переработать улов, поднять трал и приняться за следующую порцию добытой рыбы, вахта должна быть опытной и сработанной. В противном случае, а благодаря мне он был точно противным, выработка снижалась ну и заработок соответственно. Пока же скорбное поприще помощника палача осваивалось мной не слишком успешно. В своем первом рейсе я узнал о себе много нового. Помимо банальностей в адрес моей мамы, мне открылась тайна моего родового древа. По мнению моих коллег, в числе моих предков были не только обычные животные, но и какие-то неизвестные науке "мартыны косорукие". Наш старпом - тучный бородатый мужчина лет пятидесяти пяти походил на слегка неухоженного Хемингуэя. Имя, как и судьбу, он имел трудное: Владлен Георгиевич Дураченко. Был он человек эрудированный и, как многие моряки, начитанный, а потому выражался порой чрезмерно литературно. Вдоволь налюбовавшись из штурманской рубки на мои кувыркания в рыбном ящике, он торжественно и печально произнес по громкой связи:
  - Неизданная глава из Детей капитана Гранта: Паганель на промысле или муки тресковы.
  По-настоящему на меня не злились. Многим из экипажа я годился в сыновья и видимо пробуждал здоровые родительские инстинкты, слава богу, что не другие, впрочем, тогда это еще не вошло в моду. Виноват был матрос, тупо опоздавший на отход в рейс, по причине чрезмерных возлияний. Меня же в срочном порядке выслали на замену прогульщику, из вахтенного резерва отдела кадров. С бортом 2113 "Жуковск" свела меня как видно судьба. Но это я понял позже.
  А тогда 18-летний курсант 4-го судоводительского курса Мурманской мореходки имени И. И. Месяцева был я направлен на плавательную практику для начала матросом без класса. Это через год после сдачи госэкзаменов и получения диплома штурмана-судоводителя ждала меня практика штурмана-стажера. А пока, салага, солдат, зелень подкильная или просто юнга.
  Малый рыболовный, морозильный траулер бортового траления номер 2113 "Жуковск" имел дурную славу. Редко год-два обходился он без ЧП. Бывало в шторм кого за борт волной направит, и "пишите письма..." Бывало кому грузовым гаком в висок ни за что. А потом следствия, проверки... Моряки называли "Жуковск" - "Заходя не бойся, уходя не плачь". Борт 2113 захочешь, не забудешь, тут тебе и 21- карточный выигрыш в "Очко" и 13 -"чертова дюжина". То есть, будучи опасным для моряков в смысле несчастных случаев, траулер, тем не менее, как рыбак был удачлив и чаще всего возвращался в порт с полными трюмами. Все же бортовичок решил напомнить мне салаге о своей дурной славе. Как-то в ночную вахту поднимали мы "авоську" на борт. Я должен был бегом переносить от кормы к баку "бешеный конец" - траловый трос. При подъеме трал затягивался тросами в верхней части, превращаясь в подобие авоськи с рыбой. "Бешеным" конец назывался потому, что при волнении он мог "сыграть" и его полупудовый гак, грузовой крюк, вместе с бешеным тросом дуэтом пропели бы старинный романс:
  - Милый, ты не вспомнишь нашей встречи...
  Конец этот переносили быстрым аллюром, да и весь подъем трала проходил в том же темпе. Смутно помню упругий, плотный контакт своего молодого девственного тела с чем - то массивным и влажным. Помню гордый, одинокий полет в ночи. Помню смачный, чувствительный шлепок своих ягодиц о жесткую, как асфальт и жгучую как кипяток, ледяную воду моря Баренца. Больше не помню ничего, только секундное удивление от происходящего:
  - Приехали, что ли?!
  После ребята рассказали - как я, вскользь задетый сорвавшимся "бешеным", мощно шмякнулся о каучуковый пантон и подпружиненный, по красивой параболе направился за борт. Сыграли тревогу "человек за бортом", но пока трал не поднят, судно объект маломаневренный, и мало что можно сделать. Быстро подняли трал, а там сюрпрайз. Вахта впала в шоковое состояние в полном составе. Моя персона вывалилась из авоськи вперемешку с центнером живой рыбы, этаким "тресковым королём" - медленно и вальяжно. Все было при мне: члены, чресла, обязательный при работе на палубе спасжилет и аккуратная половинка зеленой пластиковой каски на вполне целой башке. Сам же спасенный, плотно покрытый чешуей, царственно переливался перламутром, словно новорождённый наследник самого Посейдона.
  Медперсонал на малых судах не предусмотрен. Случись что, связываются по рации. Затем Полный ход и куда ближе: в порт, к плавбазе. Туда где есть врач или хотя бы фельдшер. В моем случае помощь была близка. Истинный человек Возрождения и просто светлая личность - боцман Бронислав Устинович Друзь. Моряк от бога, боцман от черта, в сорок шесть лет, успешно сдавший экзамен и получивший степень фельдшера. Устиныч прекрасно играл в шахматы, мастерил из ракушек, ушных камней и глазных хрусталиков крупной рыбы оригинальные шкатулки и сувениры. Рисовал лаковые, по дереву, миниатюры, писал стихи. Хотя стихи, оригинальная муза народного поэта Б.У. Друзя, это "Песнь песней" и тема особая.
  Последствия моего недолгого пребывания в роли Садко ужасными не были. Я был торжественно внесен в салон, причем ногами вперед. Нёсшие моё скорбное тело товарищи, правда, вовремя спохватились и принялись меня кантовать. Это мероприятие закончилось драматичным ударом потерпевшего головой о переборку. Последнее и привело его в чувство. Боцман в роли фельдшера принял к пострадавшему медицинские меры, причем, как научного, так и народно-целительского характера.
  Кроме укола камфоры и дозы нашатыря, я был темпераментно растерт спиртом. Причём приличная часть его была насильно и перорально введена внутрь моего организма. Мне стало приятно, и сказал я, что это хорошо! Почти в полном составе натолкавшийся в салон экипаж, во влажной робе и в сухом штатском, дружно и облегченно выдохнул. После чего большинство решило поддержать вновь рождённого и также приняло перорально, причём неоднократно.
  - Ты, Вальдамир теперь крещеный! - провозгласил боцман.
  Устиныч на правах медработника состоял при мне неотлучно все десять часов перехода до Мурманска. Обращался он ко мне по имени, но как-то странно, на норманно-варяжский лад:
  - Крещен ты, Вальдамир не грешным русским попом, а литым морским железом и соленой купелью, а потому быть тебе, подлецу, мореманом!
  Велеречивость сия нашла на немолодого усатого моряка не по внезапному вдохновению, а вследствие продолжительного психотерапевтического сеанса, который он предпринял как медик. В наше время это бы назвали "снятием посттравматического стресса". Естественно, что быстродействующий, релаксирующий препарат с резким запахом и вкусом живого огня, был успешно применен, как к пациенту, так и к целителю. Между тем, судно миновало остров Кильдин и вошло в створ Кольского залива. Мы с боцманом выпили по кружке крепчайшего, цвета вишнёвого янтаря, индийского чая "со слоном". Так что, к моменту постановки судна на рейд напротив рыбного порта, боцман поднялся на полубак трезвее самой якорной лебедки, брашпиля. Команда с мости
  - "Отдать левый якорь!" была исполнена, загрохотала тяжёлая якорь-цепь и судно, слегка качнувшись, замерло в спокойных водах родного порта приписки.
  
  1.Шкерить - разделывать шкерочными ножами выловленную рыбу.
   2.Рокен-буксы - непромокаемая, прорезиненная спецодежда моряков на промысле, обычно оранжевого цвета.
   3.Бортовик - Траулер бортового траления
   4.Гак - такелажно-грузовой крюк
   5."Авоська" - куток, конечная часть трала, место скопления улова.
   6.С кормы к баку - с задней части судна в переднюю
   7."Сыграть" - сорваться
  
  
  
   глава 2 "Остров Медвежий"
  
  2 []
  
  Этой же ночью " Жуковск" уже был пришвартован к причалу. Стояли мы третьим корпусом между сейнером и БМРТ. Ближе к утру меня разбудил шум, доносившийся откуда-то сверху, пустого пространства между падволоком и палубой над ним. Слышалось цоканье десятков коготков, мерзкий писк и возня. Крысы! Меня передёрнуло от отвращения. Перед рейсом этих тварей потравили газом на спецпричале, и в рейсе их почти не было слышно. А тут за пару часов милые зверюшки уже набежали с соседних бортов.
  - Фу! Фу! Фу-фу-фу! - донеслось от соседней койки.
  Вообще-то часом ранее на ней мирно почил боцман. Теперь же, он вместо нормального мужицкого храпа, почему-то издавал эти странные звуки, как будто дул в блюдце с кипятком. Я щёлкнул светильником в изголовье. В мертвенно-жёлтом свете ночника передо мною открылась жуткая картина. Несчастный Устиныч лежал смирно, боясь пошевелиться, выпучив безумные глаза. На его широкой морской груди, обтянутой шерстяной тельняшкой в позе любимой кошечки возлежала огромная, серая с проседью чучундра - портовая крыса.
  Длинный, розово-чешуйчатый хвост свисал до самой простыни и интимно подрагивал. Чучундра была занята противоестественным действом: шевеля острым носом с жёстким кустиком чувствительных усов, обнажив мелкие, острые зубки, она с неуёмным вожделением обнюхивала красу и гордость бравого боцмана, его роскошные, серебристые усы. Бедный Устиныч, боясь напугать товарку и получить полный ужасной заразы укус, усиленно дул ей в нос, пытаясь хотя бы таким образом прекратить крысиные ласки. Однако любвеобильное существо никак не реагировало на боцманское "Фу-фу". Мои нервы, и без того ударенные стрессом при падении за борт, не выдержали и я с визгом:
  - На, сука! - запустил в несчастного Устиныча, попавшим под руку кирзовым ботинком.
  Боцман после такой конфузии полчаса промывал с мылом и спиртом свою осквернённую гордость. На моё легкомысленное предложение сбрить, подвергшуюся надругательству растительность, он невежливо ответил:
  - Мошонку себе побрей, салага! О том, что видел никому ни слова! Или мы не друзья!
  Эту страшную тайну я пронёс сквозь годы, а если и рассказывал кому, то, вместо Боцмана, упоминал "одного морячка". Мое пребывание за бортом, поскольку все обошлось и к тому же у капитана были связи, транспортная прокуратура спустила на тормозах и дела заводить не стала. Старый капитан Жуковска пошёл на повышение, был назначен мастером на современный, большой промысловик. Новым капитаном 2113 стал бывший старпом Владлен Георгиевич. Удостоверение капитана имел он давно, но по страстности натуры и недостатка связей дебютировал в этом качестве лишь теперь, получив протекцию прежнего капитана "Жуковска". С началом своего капитанства на Георгиныча, как прежде, наш мастер более не отзывался, дозволялось исключительно Владлен Георгич. И это правильно, потому как на корабле капитан первый после бога. Капитан получил новое рейсовое задание и через трое суток судно, загрузив снабжение и топливо, отправилось к новому месту промысла. Через двое суток перехода мы подошли к южной части архипелага Шпицберген, в район острова Медвежий. Шпицберген, или по-русски - Грумант, архипелаг суровый и неприветливый. Его шахтерская столица - Баренцбург заселена русскими куда менее плотно, чем его южные, но не слишком теплые воды нашими промысловыми судами. Порой кажется, что на серых волнах студеного моря покачивается, дымя трубами, целый город из кораблей. Остров Медвежий находится между Баренцевым и Норвежским морями. С востока на остров накатывают студеные волны моря Баренца, да и с западной стороны не тёплый прибой, но море уже Норвежское. Теплое Норвежское, продолжение Гольфстрима, течение хранит эти воды ото льда вплоть до нашего Кольского залива. Хотя отдельные льдины у Шпица не редкость, а восточнее уже царство Снежной, а вернее Ледяной королевы. Когда-то эти места были вотчиной поморских, голландских, датских и иных китобоев. Очевидцы писали, что судам мешали двигаться китовые туши, переполнявшие эти воды. Эти ребята-китобои славно потрудились и нынче киты здесь редкость. Хотя касатки встречаются. Одна такая красотка однажды попортила нам трал, позарившись на дармовую пикшу, сестру трески. Треска и пикша, это сводные сестры рыбьего семейства тресковых. Почему сводные? А разная у них внешность, хотя обе красавицы. Если треска имеет малахитово-зелёную окраску и округлое тело, то пикша телом площе, окрас у нее цвета благородного серебра и у изголовья темное родимое пятно. Кому как, а я нахожу его даже слегка эротичным. Ну, это к слову, а к делу - подъемы становились все беднее. Появилось много сорной рыбы: скаты, пинагоры, водянистые уродцы, хотя их засоленная икра неплоха, а также мелкие и средние акулы и прочие морские бомжи. Так бывает - ведь "не все коту масленица". Так что рыба ушла... Иной капитан скажет:
  - Да лучше бы от меня жена ушла!
  - И вместе с тещей! - добавит старпом.
  Где рыба? А эхолот ее знает. Может за углом. А где БЛИЖАЙШИЙ УГОЛ? Да вот-же он - высится полукилометровой горой в тумане. Остров Медвежий - настоящий медвежий угол королевства Норвегия. Согласно советско-норвежскому договору 1978 года наши суда могли свободно промышлять рыбу в норвежских водах Баренцева моря, а соответственно норвежцы в наших. В ледовитых прибрежных водах архипелага Шпицберген у наших рыбаков проблемы с норвежскими рыбными инспекторами если и возникали, то только из-за размеров траловой ячеи. Что касается Медвежьего то он, в отличие от Шпицбергена, находиться на нечеткой границе Баренцева и Норвежского морей и норвежцы частенько преподносили неприятные кунштюки. Правду сказать, с размером траловой ячеи у наших рыбачков частенько было не в порядке, и пойманный на этом капитан в Союзе автоматом лишался лицензии. Опасная штука азарт. Азартные люди проигрывают состояния, жен и детей своих не жалея. С другой стороны, без настоящего азарта не сделаешь ни одного реального, большого дела. В конце концов, даже человек, зачатый без азарта, выходит какой-то бесцветный и квёлый. Капитан Дураченко как раз был человек азартный и весьма упертый, упрямый. На безрыбье мастер затосковал, хотелось вернуться из первого капитанского рейса со щитом, то есть, с полными трюмами. Оно и понятно - хорошее начало... Да и тот самый охотничий азарт жег бывалого промысловика и не просто азарт. Азарт-Страсть.
  Вся группа наших рыбаков поднимала порожние тралы, таскала пустышки. В то же время несколько небольших норвежских судов, ловивших в своих 12-мильных, прибрежных территориальных водах, за пару суток затарились рыбой до самых горловин трюмов и с товаром ушли домой в порт. Кораблей норвежской береговой охраны, к тому же, за все время никто не встречал ни разу. И Дураченко решился.
  Белой апрельской полярной ночью наш ржавый диверсант вероломно пересек морскую границу королевства Норвегия и вошел в территориальные воды принадлежащего ей острова Медвежий. Ровно через минуту вышел и тут же снова вошел, и тут же опять вышел... Двигаясь таким противолодочным зигзагом, словно уклоняясь от торпедной атаки неприятельской субмарины, мы и поставили наш полубраконьерский трал. Одной своей половиной он находился в водах Норвегии, а другой в нейтральных. Таким образом, Владлен Георгиевич по доброй русской традиции пытался и "рыбку съесть и за это не сесть". Так протралили - пропахали мы, "пахари моря", "запретку" пару часов и вышли в нейтральные воды на подъем трала. Рыба была, две тонны и какая! Отборная метровая треска и пикша, упитанные ерши, полсотни пурпурных метровых, шипастых и лупоглазых морских окуней, темно-синие, с перламутровым отливом плоские и толстые полуметровые палтусы, их младшие сестры - желтые в черных пятнах, упитанные камбалы. Был в этой шевелящейся и подпрыгивающей компании каким-то чудом заблудившийся атлантический угорь, похожий на небольшую, извивающуюся, желтую анаконду. От такого изобилия ассортимента впали в ступор бывалые рыбаки, восхищенным шепотом, чтобы не спугнуть удачу они приговаривали:
  -Ай, Дураченко! Ай, молодца! Вот так дары моря, братва! Красота-то какая!"
  Капитан стоял молча, грузно опершись на рыбный ящик. Он смотрел на отборный улов остановившимся взглядом, намертво вцепившись в мокрое дерево побелевшими костяшками пальцев. И только мудрый, многоопытный боцман Устиныч был хмур и спокоен.
  - Заманивает он нас, зверюга - задумчиво произнес он.
  - Кто? - удивился я.
  - Да вот он, Медведь - кивнул боцман в сторону острова.
  Богатые рыбой прибрежные воды западного побережья Медвежьего, манили, разумеется, не только нашего капитана. Многие мастера нашей многочисленной группы советских промысловиков - мурманчан, архангелогородцев, беломорцев, калининградцев хотели бы повторить наш удачный зигзаг по запретке. Но, во-первых, Владлен свою авантюру не афишировал, потому как знал, что свои-же и заложат, а во-вторых были и другие умники - втихаря заскакивали в терводы. Но одной лихости в серьёзном деле промысла мало. Нужны опыт и интуиция, что называется, чуйка. У нашего мастера было и то и другое, в противном случае, в самом рыбном месте будут уныло вползать на промысловую палубу тралы-пустышки. Будет приходить на борт разорванное в клочья или вовсе потерянное траловое вооружение. К слову сказать, то навигационное и промысловое оборудование, которым были в те годы оборудованы штурманские рубки промысловых судов, производили впечатление музейных экспонатов. Один из промысловых вспомогачей - похожий на пианино донный эхолот с силуэтом подлодки на экране. Поговаривали, что это военный трофей и былая гордость технарей третьего рейха, созданный в конце войны сонар для обнаружения вражеских субмарин. Рыба об этом догадывалась и не слишком, отражаясь на экране донника, ехидно улыбалась.
  
  1.БМРТ - большой морозильный рыболовный траулер
  2.Падволок - потолок на судне
  3.Слип - вырез-горка в кормовой части траулера для спуска - подъёма трала на судах кормового траления.
  4.Принайтовывать - прикреплять
 5.Такелажная стрела - палубное грузовое устройство
 6. Кабельтов - 1/10 морской мили - 185,2 метра.
  
  
  
  
   глава 3 "Здравствуй, Сеня!"
  
  3 []
  
  В дневную вахту, в урочное время проходило на всех бортах радиосовещание капитанов. Главной темой конечно было безрыбье. Среди прочего, как-бы невзначай, отметили, что в последние две недели пропали из виду норвежские морские пограничники. Обычно один или два сторожевика постоянно патрулировали побережье Медвежьего. Для Владлена вся эта левая информация была, как евангелие от лукавого. Трижды искушаем, был опытный, но азартный рыбак и, наконец, покусился. В ночь с воскресенья на понедельник, серым, туманным майским полярным днем наш рыжий от ржавчины флибустьер вошел в Норвежское море. Своим крейсерским ходом в 8.5 узлов он за полчаса углубился почти в середину территориальной 12-мильной зоны Норвегии и нагло поставил трал. Через два часа мы начали подъем трала на борт и уже по прошествии двадцати минут в рыбном ящике подпрыгивало порядка четырех тонн отборной пикши, трески и прочей красивой прелести. А еще через десять минут в тумане возник зловещий светло-серый силуэт и чей-то грубый голос с твердым, раскатистым RRR, по ужасно ГРОМКОЙ связи повелительно произнес по-английски:
  - Борт 2113 говорит корабль береговой охраны королевства Норвегия "СЕНЬЯ". Вы незаконно находитесь в пределах наших территориальных вод. Приказываю лечь в дрейф для приема досмотровой группы. В случае неповиновения буду вынужден открыть предупредительный огонь.
  - Ну, здравствуй... мля, Сеня - хмуро и нарочито спокойно произнес, спустившийся на промысловую палубу, капитан.
  - Уже никто, никуда, не идет! - мрачно выдал шутку-юмора рыжий Геша, высокий веснушчатый типчик лет двадцати с небольшим.
  Геша, Генка Эпельбаум и был тот самый матрос-прогульщик, взамен которого я попал на этот веселый борт. По смене капитанов он был прощён и лишь понижен из матросов 1-го класса до 2-го.
  - Все равно, что сволочь старую, назначить сволочью молодой" - скалился Геша.
  Смысл произнесенной на чужом языке грозной тирады был всем ясен без перевода. Капитан Дураченко, казалось, успокоился совершенно. Убеждённый фаталист решил сдаться на поруки своей трудной судьбе. На высокой ноте заныл со стороны норвежца движок быстроходного катера. Боцман Друзь опустил штормтрап с правого борта и во внезапно наступившей тишине мы услышали тяжелое, хрипловатое дыхание. Это карабкался к нам по волосатым манильским тросам штормтрапа наш первый варяжский гость, хотя, нет, скорее хозяин. Не по-нашему слишком долговязый - метра под два, просто верста варяжская. Не по-нашему слишком рыжий, что твой огонь. Даже нашему рыжему Генке было далеко до этого пожара. В довершение полного очарования имел этот свежий кавалер пунцовую, какиз сауны, с могучей конской челюстью, морду лица. Ну, чисто конь!
  - Внешность благородного животного выведенного на регулярный пробздец из королевских конюшен - без особого куража прокомментировал это явление Геша.
  - Гуд монинг, мистер. Ай эм из мастер Дураченко - шагнул к нему навстречу Дураченко.
  - Монинг, мастер Дураченкоф. Ай эм из майор Бьернсон. Хау ар ю, мастер? - неожиданно приятным баритоном спросил конь.
  - Да уж хаваю, хаваю полной ложкой! - безнадёжно махнув рукой, истощился в знании английского языка Владлен. От неловкой ситуации его спасло следующее явление. По стальным частям палубы глухо застучали тяжелые ботинки. Из-за правого и левого борта пятнистыми чертями, белогорячечными ведениями, запрыгали вниз на палубу здоровенные, жуткие гоблины. В чёрных, лоснящихся лапах этих монстров, возникли, словно бы из ниоткуда, вороненые, с раструбами пламегасителей на стволах, штурмовые винтовки.
  И тут произошло то, что потрясает меня до сих пор. Матросы очередной вахты и вышедшие на подвахту в помощь для обработки улова матросы вахты свободной, вдруг примкнули по трое друг к другу, спиной к спине. Каждый из них занял оборонительную позицию. В руках моряков зловеще сверкнули острейшие шкерочные ножи, а у одного даже здоровенный тесак - головоруб. Лица у наших ребят стали багровыми, страшными. Боцман Устиныч, мужчина пятидесяти шести лет среагировал так же молниеносно. Он встал третьим к двум матросам, образовав тем самым третью оборонительную тройку. Положенный ему по штату мощный боцманский нож был переделан из охотничьего. По мистическому совпадению он назывался... Медведь. Позднее остроумец Геша заявил, что всю заварушку затеяли только ради того, чтобы у боцмана появилась возможность вынуть и показать норвежцам своего Медведя. Тогда же в момент абордажа нашего рыбака вооруженной до зубов лихой толпой викингов, никому смешно не было.
  К слову сказать, что из бывших в момент высадки норвежского десанта на палубе матросов, двое в "ЭПОХАЛЬНОЙ ОБОРОНЕ ЖУКОВСКА", по выражению того же Геши, участия не принимали. Ну, во-первых, это ваш покорный слуга и Геша. Я и Генка Эпельбаум стояли столбом. Это меня или Генку заменил в одной из матросских троек доблестный боцман Друзь. Самой остроумной позднее признали Генкину тираду о том, что группироваться по трое старинная русская забава. Сам Гена Эпельбаум, Генрих Оскарович, был из поволжских немцев, переселённых во время войны в казахские степи. Товарищи шутку оценили по достоинству и Гена, наконец, получил в лоб. Сами ребята отнеслись к своему, как мне тогда виделось, да и сейчас я не изменил своего мнения, доблестному трюку, как к вещи вполне естественной.
  Они уже лет пять держались вместе, одним матросским экипажем. Ходили только на малых промысловиках, траулерах и сейнерах. За кордон не рвались, поскольку полугодовые рейсы их не прельщали. На малышах же рейсы месяц-полтора. Зарабатывали они отменно, всегда работали с удивительной сноровкой. Годы, проведенные в северных морях, а это вечная болтанка или просто крепкий шторм, превратили их, по сути, в сработанную цирковую труппу эквилибристов, ведь они работали в море практически в любую погоду.
  Не удивительно, что в минуты опасности действовали они с такой же быстротой и четкостью, что и в своей непростой работе. На мои душевные терзания по поводу собственного малодушия в роковую минуту, мне было сказано, что это все равно, что зрителю в цирке терзаться, невозможностью повторить трюки воздушного акробата. И если кто сдрейфил, так это Геша, поскольку он один из них. Со мной же все в порядке, поскольку после всего, что мне выпало в первом рейсе кто-нибудь другой бежал бы, причитая, от порта и кораблей в даль светлую, а потом только при одном виде и запахе рыбы поспешал бы блевать в теплый мамин туалет.
  Однако вернемся к нашим норманнам. Гоблины впоследствии оказались нормальными норвежскими дылдами, по мне, так даже слишком дружелюбными и общительными для потомков варягов. Тогда же, очаровательного впечатления, они, что-то не производили. Норвежцы, в свою очередь, таких устрашающих трюков с ножами от русских явно не ожидали. Стрелять, естественно, тоже никто не собирался. Когда планируют пострелять, не выскакивают с двух противоположных сторон. В общем, отреагировали десантники на наши ножечки правильно. Рукопашная, так рукопашная. Норвежцы, бравые вояки, мгновенно перехватили свои американские винтовки параллельно палубе. При этом все, как по команде, выставили вперед правую ногу, хотя и сделали это они слегка в разнобой, не то, что наши. Диспозиция для рукопашного боя с отказавшим или разряженным оружием. Всё как учили их в их варяжской учебке. Дабы не посрамить славных предков, звероподобных дядек в рогатых шлемах. В общем, всё могло кончиться плохо, поскольку не ведали эти сопливые викинги, как способны жонглировать ножами наши морячки, двумя движениями, на лету разделывающие подброшенную в воздух, здоровенную рыбину.
  - Вурьфур фан, луйтнант? - рявкнул командирским рыком, все еще, стоящий у фальшборта краснолицый великан.
  Тут же пред ним возник вояка, в таком же пятнистом комбинезоне, что и его товарищи. Он был по-цыгански, подковообразно усат, наголову ниже, и еще, как минимум, вдвое старше своих сослуживцев. Начальник с лицом, не предвещающим приятности, резко взмахнул рукой в чёрной элегантной перчатке, предлагая подчиненному уединиться с ним в простенке между траловой лебедкой и палубной надстройкой. По всей видимости, у старших норвежских офицеров было не принято устраивать младшим командирам разносы и прочие "Эль скандаль" при подчиненных и уж тем более при посторонних. Бойцы получили от лейтенанта отмашку "отбой". Все отошли назад и немного расслабились. Наши, поняв, что "кина не будет" попрятали "орудия труда и обороны" в ножны.
  
  Из-за лебедки, тем временем, раздавалось сердитое шипение майора и придушенное бухтенье младшего командира:
  - Най, майор. Йа майор. Деклагерь, майор - и в конце громко и четко - Йа, орлогс-кэйптен
  
  1."Вурьфур фан, луйтнант?" (норвежск.) - В чём дело, лейтенант?
 2."Най, майор. Йа, майор. Деклагерь, майор" (норвежск.) - Нет, майор. Да, майор. Конечно, майор.
  
  
  
  
   глава 4 "Под медвежьим крылом"
  
  4 []
  
  Темноволосый и невысокий лейтенант, получив изрядную взбучку от краснолицего майора, жестом без слов, дал команду своим бойцам. Те так же, как и появились, мгновенно исчезли с нашей палубы. Мы кинулись к бортам. Одному нашему моряку даже повезло получить в нос чем-то весомым. Он потом клялся, что успел разглядеть предмет. Это была поддернутая снизу абордажная кошка на прочном тросике. Кошка и трос были покрыты слоем черной резины, что и спасло нос нашего друга от большого ущерба. Мы ещё успели увидеть удаляющиеся плоскодонные катера, по одному от каждого борта. Двигались они почти бесшумно, с низким, ровным гудением.
  - Устиныч, поднимись - позвал старпом из штурманской рубки.
  Боцман недоуменно пожал плечами и направился к начальству.
  - Чего с рыбой то будет? Жалко, пропадает ведь добро! - тоскливо толковали матросы - Слышь, Паганель. Ты бы сходил, студент, в рубку. Пусть хоть старпом скажет, что делать.
  Старпом Сава Кондратьевич был вполне свой мужик. Сам из старинной, поморской фамилии, прошел он путь от матроса до старшего штурмана. Поднявшись по трапу, я подошел к входу в штурманскую рубку. И тут я услышал нечто. На борту нагло свистели и не где-нибудь, а на капитанском мостике. Причем свист был мастерски виртуозным. Тут следует пояснить. Свист на бортах парусных кораблей Флота российского, еще со времен его отца-основателя Петра Великого, был занятием строго регламентированным. По приказу старшего офицера, в штиль, главный боцман высвистывал серебряным свистком попутный ветер. Бездумное же насвистывание, могущее вызвать нежеланный и опасный шторм, строжайше каралось. Я шагнул через комингс, высокий порог штурманской рубки. Посреди рубки торчала долговязая фигура краснолицего майора.
  - Прифьет, как дала? - поинтересовался норвежец, покончив с художественным свистом.
  Я замялся с ответом, несколько опешив от столь пристального интереса к моей гипотетической интимной жизни. Не дождавшись моей реакции, майор поманил меня указательным пальцем, изящной не по телосложению руки. Я с опаской приблизился. Офицер стоял напротив донного эхолота. В полумраке рубки работающий прибор освещал наши лица зеленовато-фосфорическим светом. Размеренные звуки посылаемого на дно моря эхо-сигнала, ранее казавшиеся мне уютно-убаюкивающими, теперь, более всего, напоминали работу кардиографа в больничном отделении реанимации. Я осторожно покосился на своего визави. В таинственном полумраке затемненной рубки, он отчего-то напомнил мне немёртвого-носферату, легендарного графа Дракулу из недавно прочитанного, с трудом выпрошенного на одну ночь, романа Брэма Стокера. Мне вдруг примерещилось, что я каким-то образом оказался в том самом месте книги, где оголодавший граф, покинув уютный гробик, на корабле посреди океана с аристократическим изяществом расправляется с экипажем. Я невольно вздрогнул, почувствовав, как изящная рука мягко легла мне на плечо. Неожиданно тихим приятным баритоном этот норвежский граф запел:
  - "We all live in a yellow submarine. Yellow submarine. Yellow submarine"
  Я узнал мелодию, которую насвистывал этот, не чтящий морские традиции, флотский майор. Один из незабываемых хитов легендарной четвёрки "Битлз". Желтая подводная лодка. Норвежец, тихо посмеиваясь, тыкал пальцем в подсвеченную панель эхолота. Меня, наконец, осенило.
  Всё это время его развлекал небольшой, из зелёного свето-накопителя, силуэт подводной лодки, плавно покачивающийся на освещенном экране совсем не военного радиоприбора. Наверно, его позабавило это проявление пресловутого "советского милитаризма" в рубке мирного промыслового судна. Чем обернётся для экипажа нашего "Жуковска" непринуждённое веселье рыжего норвежского майора на нашем мостике мне предстояло узнать несколько позднее.
  Из состояния легкой оцепенелости меня вывел шум шагов и знакомое тяжёлое дыхание. На капитанский мостик поднимались трое. Впереди с потертым кейсом Владлен, за ним боцман Устиныч и старпом.
  - Да, что уж теперь. Банкуем не мы - одышливо бормотал капитан, тяжело преодолевая высокий комингс рубки.
  Кэп открыл кейс и вывалил на штурманский стол, прямо на навигационную карту с островом в середине, солидную горку разноцветных "корок". Это были паспорта и медицинские книжки экипажа, а так же разнообразные сертификаты и квалификационные удостоверения. Свое капитанское удостоверение и сертификат с англоязычным вкладышем Владлен аккуратно положил сбоку, припечатав им судовую роль, список членов экипажа. Со стола соскользнул и упал на палубу какой-то документ в красной обложке. Я машинально поднял его. С фотографии гордо взирал на меня боцман Друзь, молодой со смоляными, едва тронутыми сединой знаменитыми своими усами. Он был на фото в накрахмаленном белом халате, который грубо пятнала большая синяя печать. На печати извивалась змея, склонившаяся над чашей, похожей на фужер для шампанского. Фельдшерский сертификат Устиныча, дошло до меня. Капитан повернулся к норвежскому майору и сделал приглашающий жест по направлению к столу с документами. Зри, мол. Норвежец подошел к столу и без особого энтузиазма начал перебирать бумаги. Я полушепотом осведомился у старпома по поводу злополучного улова и печалящегося над ним экипажа.
  - Устиныч, спроси у варяга, что с рыбой? За борт ее, или как? А то моряки переживают. Пропадает, мол, зря - обратился старпом к боцману.
  Полиглот Устиныч начал издалека. Его английский был странен и пространен. В своей тяге к интеллектуальным вершинам Бронислав Устиныч не обошел языкознания и... не искал легких путей. Друзь изучал язык, пытаясь переводить и заучивать оригиналы, из какой-то антологии английских поэтов 16-18-го веков.
  Антикварного издания тысяча восемьсот лохматого года. Память у него, как у человека всю жизнь что-либо изучавшего, была отменной. И он шпарил, как считал к месту, целыми кусками рифмованного староанглийского, да еще с калужским акцентом. Простой вопрос: Что делать с уловом? наша жертва самообразования излагал минут несколько. Из его абракадабры с некоторой вероятностью просвечивало что-то вроде:
  - Позвольте не продлить мне втуне ожидание. Ответа Вашего в немом томленье жду - И о рыбе:
  - Безмолвный житель вод нас ныне озаботил.
  Потрясенный норвежец впал в интеллектуальный ступор.
  - Are you crazy? - хриплым шепотом вопросил он престарелого вундеркинда.
  В этом месте я почувствовал назревшую необходимость вмешаться. Пренебрегая субординацией, не спросив начальства, обратился я к рыжему майору:
  - I'm sorry, what to do with the catch? - в смысле - Что делать с уловом?
  Норвежец сделал радостно-удовлетворенный жест руками, вроде как: Ну, наконец-то!
  - All that you would like to - ответил он. Делайте, мол, что хотите. Затем покосился на боцмана, криво усмехнулся и добавил:
  - Only it doesn't keep people away from. Lean fish get away with crayzy - Мол, только англомана боцмана не зовите на шкерку, а не то рыба в свой последний час еще и рехнется. Часом позднее нашёл я моего доброго приятеля под полубаком, восседавшим с миной оскорблённого достоинства на бухте нового швартовного троса. Лучший боцман Мурманского рыбфлота терзался вселенской печалью. Я стал каяться за свою инициативу с переводом.
  - Да я тебя не виню - с горечью молвил боцман. Наши то русаки что, народ смышленый, но не развитый. Но этот. Ведь, офицер королевский, видно же граф (!) белая кость, дворянчик ... и не понимай. Заладил своё: Ай донт андестенд, их нихт ферштейн, Йай фуштур икке. Я же к нему с респектом. На языке Шекспира и Бернса, понимаешь, а он: Kрэйзи, крэйзи!
  В то время, как наш уязвлённый, усатый полиглот удалился к себе в каптёрку под полубак, ваш покорный слуга был оперативно произведен начальством в штатные толмачи, то бишь в переводчики. Мой английский, мягко говоря, "оставлял желать..."
  Я выезжал на нескольких десятках типичных и специальных морских фраз и выражений, вызубренных в мореходке. Не обладая особыми способностями, как у боцмана, а он и правда, был человек талантливый. Шекспира и Бернса, особенно в оригинале, я опасался. Тем не менее, с моей помощью наладилась какая-никакая коммуникация. Тут нас ждал сюрприз, майор к эффекту привык и про себя посмеивался. Командира береговой охраны сектора Медвежий, название острова по-норвежски звучит как Бьернья, звали Свен, ну а фамилия... Бьернсон. Я так думаю, что у его начальства в военно-морском штабе, где-нибудь в Осло, а то и поближе в Тромсё, попросту военное чувство юмора:
  - Ах, у нас тут майор Медведев. А не послать ли нам Медведева в сектор Медвежий. Охранять наш родной норвежский Медвежий от набегов русских медведей будет бравый майор Медведев ... Господа офицеры, всем смеяться!
  В полдень Бьернсон вежливо объявил капитану, чтобы траулер приготовился следовать за сторожевиком "Сенья" и официальным тоном добавил:
  - "Жуковск" будет препровожден в надежное место. Там вы будете находиться несколько суток, ожидая начала расследования инцидента и решения норвежских властей относительно дальнейшей судьбы судна и экипажа.
  Наш ржавенький рыбачок в сравнении с новеньким, пахнущим свежей краской, словно только сошедшим со стапелей верфи, военным красавцем "Сенье" производил впечатление блудного сына. В том месте притчи, когда капитально поистаскавшись, в сопровождении красивого и ухоженного, а главное умного брата, волочиться со скорбной физиономией к папашке на покаяние.
  Меньше чем через час, наша сладкая парочка подошла к западному, покрытому высокими отвесными скалами побережью. Самым малым ходом, изрядно петляя, мы вошли в небольшой фьорд. Со стороны моря это место совершенно не просматривалось и должно было представлять собой превосходную базу для небольших военных кораблей и подлодок. За каким лешим норвежцы засветили его перед советскими рыбаками, мы совершенно не понимали. Нас пришвартовали к причалу, словно вырубленному в виде очень глубокой ниши в отвесной скале. Траулер полностью скрылся в этой нише, под нависающим скалистым козырьком.
  Норвежец привязался к нам вторым бортом и остался под открытым небом. Швартовные тросы закрепили на мощных железных скобах, намертво вделанных в твердую, скальную породу. Боцман, запрокинув голову, посмотрел вверх. Нависающая черная скала полностью закрывала от нас серое полярное небо.
  - Под медвежьим крылом - изрек наш народный поэт.
  
  1."Are you crazy?" (англ.) Ты сумасшедший?
   2."Ай донт андестенд, их нихт ферштейн, Йай фуштур икке" - "Я не понимаю" - соответственно, по-английски, по-немецки и по-норвежски.
  
  
  
  
  
   глава 5 "Лирическая"
  
  5 []
  
  Между тем, события, как говориться, продолжали развиваться. Сторожевик "Сенье", покинул этот таинственный фьорд. Погода за пределами нашего, укрытого ото всех глаз и ветров тайного убежища, ухудшалась с опасной скоростью. Сразу после составления "протокола о задержании" или как он там назывался, нашу радиорубку посетил норвежский марконя, радист и, открутив что-то в передающем блоке нашей радиостанции, оную опечатал. Еще до вышеописанных событий группа советских промысловиков у острова Медвежий получила по телетайпу со спутника погодные карты с направлением ветров, перемещением и зарождением циклонов и антициклонов, зон низкого и высокого давления и т.п.
  С геостационарной орбиты метеорологические спутники перехватили зарождение у берегов Гренландии мощного внетропического циклона, идущего на восток. Экипажи, находящихся на его пути судов, должны были крепиться по штормовому. То есть, поднять на борт тралы и, приготовившись к штормованию, лечь носом на волну. Но это для торговых судов или рыбаков на переходе. На промысле же, в свежую погоду или при средней силе шторме, нередком для высоких широт, рыба начинает массово перемещаться. Уловы от этого только увеличиваются и рыбалка продолжается. Торговые моряки, проходят мимо на своих сухогрузах, танкерах, балкерах, контейнеровозах и прочих уважаемых и солидных коммерсантах. С высоты своих огромных надстроек на просторных, штурманских мостиках, наблюдают они через цейсовские бинокли за очередной группой промышляющих в шторм рыбаков, и как водится, обсуждают своих странных коллег по морю:
  - Тут даже нашего здоровяка прилично подбрасывает, а эти "пахари моря" на своих ржавых тазиках, эти "дважды моряки" на крохотной, открытой палубе еще и суетятся - рыбку шкерят. Вон тот мелкий, что невод поднял, не утонул часом, нырнул под волнищу, и не видать. Минуты полторы прошло. Может, помощь нужна?! А нет, жив курилка, выскочил наверх как пробка! Даже в воздухе завис на пару секунд. А эти то, морячки на палубе - циркачи в оранжевых спецовках, как будто, так и надо - стоят, обтекают и рыбку шкерят. Можно подумать им за это мильёны платят. Крэйзи, просто крэйзи! Маньяки!..
  Атмосферное давление, между тем, продолжало быстро падать. Ветер усилился до штормового. Раздался резкий короткий гудок и из-за черной скалы показался мощный серый форштевень - "Сенье" возвращался. Что могло приключиться? Шторм даже сильный, даже ураган, не помеха военному кораблю следовать по назначению. Чтобы помешать выполнению приказа должна быть серьезная, очень серьезная причина.
  На капитанском мостике ожила УКВ радиостанция. Со сторожевика распорядились освободить стенку скалистого причала. Норвежцы собирались занять наше место, а затем уже поставить нас к своему левому, свободному борту. Экипажи справились с задачей быстро.
  Наши, поневоле близкие знакомцы из недоброй памяти абордажной команды, оказались по совместительству еще и командой швартовной. Без своего воинственного макияжа, в серых, грубой вязки верблюжьих свитерах, парни выглядели куда симпатичнее. Белобрысый, голубоглазый балбес поднял с палубы какую-то железку и изобразил зверское смертоубийство товарища. Словно злодей-самурай он всадил свою бутафорскую катану в мягкий живот жертвы. Далее последовало натуральное Кабуки. Парень был явно звездой корабельной самодеятельности. Он принялся дико вращать глазами и громоподобно хохотать, не забывая изображать медленное и сладострастное вытягивание кишок из живота своей жертвы. Зверски убиваемый страдалец был менее талантлив и к тому же явно перепутал мизансцены. Несчастный с похвальным усердием изображал... смерть через удушение. Мученик хрипел, выкатывал до слез глаза из орбит, не забывая при этом вываливать из пасти фиолетовый, неаппетитный язык.
  В завершении трагедии убийца из кровожадного японца переквалифицировался в людоеда-папуаса, принявшись исполнять вокруг дрыгающейся в конвульсиях жертвы, ритуальный предобеденный танец "Бон аппетит". Вся эта катастрофа сопровождалась воплями каннибала, перешедшего, видимо с голодухи, на английский:
  - "Блад! Блад!"
  Смышленый Геша заржал первым. Рыжий быстро сообразил, что громогласное "Блад" вовсе не английское blood - кровь, а совсем даже теплое, родное, столь часто употребляемое нашими мужичками, исконно русское слово. Следом заржали все мы. С опозданием, но все же и до нас дошло, что за сцену только что изобразили перед нами эти юные театралы. Действие миниатюры, как бы, разворачивалось на палубе нашего "Жуковска", на которую высадился не так давно норвежский десант. Конвульсирующая жертва - зверски зашкеренный норвежский моряк-спецназовец, а соответственно, бьющийся в пене и однообразно матерящийся маньяк-убийца, есть типический образ доброго, русского парня. В этом месте наши морячки вдруг прекратили смеяться, и, продолжая улыбаться, правда, теперь ещё шире - до ушей, как по команде повернули головы в сторону средней надстройки норвежца. Придерживая тяжелую, клинкетную дверь, судя по звону кастрюль и пробивающемуся пару, ведущую в корабельный камбуз, на нашу гоп-компанию, улыбаясь, смотрела она. Это была молоденькая темноволосая норвежка в белой камбузной куртке. Она не была куклой, но эти ямочки на щеках, эти темные искрящиеся глаза и главное её юный, заметный, как яркий лучик издалека, естественный, природный шарм. Девушка более всего походила на увиденную мной через много лет в кино, молодую актрису - Чулпан Хаматову. Тот же тип очарования, та же пряная азиатчинка в разрезе глаз и лёгкой скуластости. Такие черты лица нередки у северных скандинавов, ведь в своих жилах они несут частицы саамской и угрской крови. Что сказать? Не миновала и старика Паганеля чаша сия. Как в той популярной песенке:
  - "Мое сердце остановилось! Мое сердце замерло"...
  
  1.Кабуки - средневековый японский театр с мужской труппой
  
  
  
  
  
   глава 6 "Обыкновенное чудо"
  
  6 []
  
  Ее звали Ленни. Правда, когда наутро я вновь увидел ее, мне это было еще не ведомо. Она в сопровождении какого-то парня карабкалась вниз по переходному мостику на нашу палубу. Они вдвоем несли большой пластиковый бидон, держа его за синие пластиковые ручки. Бидон был не легок, литров на тридцать и в нем булькала какая-то химия.
  Парень же был высок, гораздо выше её и я с неуместным облегчением констатировал, что мы с ней примерно одного роста. Как говориться: Кто о чем ...
  Зато им нести поклажу из-за разнице в росте было явно неудобно. У меня появился повод вмешаться. Я протянул ей руку - давай помогу. Она улыбнулась уже знакомой, еще вчера сразившей меня улыбкой.
  - Прифьет, как дала? - вдруг выдала она до боли знакомую фразу.
  - Ты преподаешь русский язык? - спросил я первое, что пришло в голову.
  - Как ты знаешь? - ответила она вопросом на вопрос, явно изумленная моей нечеловеческой проницательностью. Она говорила по-русски! Часто ошибаясь, с сильным, похожим на финский акцентом, но она говорила по-русски! Я стоял и улыбался счастливой улыбкой дефективного подростка. Видимо высокому парню все это начинало надоедать. Он аккуратно поставил тяжелую флягу на мою ногу и с ледяной вежливостью эсквайра осведомился по-английски:
  - Не соблаговолит ли досточтимый сэр принять в качестве скромного презента от нашего экипажа этот шампунь для уборки санитарных помещений?
  - Что, такой плохой запах, воняет? - покраснев и, продолжая тупить от неожиданности, спросил я, отчего то, шепотом.
  - Ужасно, сэр. Просто катастрофа - печально закивал норвежец. - Надеюсь, этот изящный тридцатилитровый флакон гигиенического средства "Хвойный лес" вам поможет.
  Он гулко булькнул флягой с еловой веткой на этикетке. Затем приподнял её, и попытался вернуть е обратно на мою ногу. Однако я, с несвойственной мне сноровкой, успел отскочить.
  - Ничего, ничего. Я помогай! Май нэйм из Ленни. Ленни Бьернсон. Так приятно! - протянула она узкую ладонь.
  - Так приятно - согласился я вполне искренне и протянул руку, забыв, между прочим, представиться. Она ответила неожиданно сильным, для девушки ее сложения, рукопожатием.
  - Я слышала, как тебя называть друзья. Как это... Погоняло.
  Я не стал уточнять, насколько она близка к истине. Чтобы не мучить Ленни громоздким для нерусского уха Владимиром или невнятными Володями, Вовками и Вовами. Я решил примитивно сократиться и выдал:
  - Влади. Зови меня Влади.
  Какая это роковая ошибка я понял несколько позже, когда рыжая скотина Геша, засунув мокрый нос в судовую парилку, где я мирно балдел, гнусаво и похотливо проблеял:
  - Влади, девочка моя. Твой суслик идет к тебе. Чмоки, чмоки - заодно и помоемся!
  Надо сказать, что промысловые суда в рейсе и вправду не благоухают. Когда идет рыба просто не до тщательной уборки - нет времени.
  Это уже на переходе в порт всё драют и чистят, сливая грязь в льялы мощными струями забортной воды из пожарных гидрантов. В тот день мы потрудились на славу под руководством боцмана и Ленни, которая оказалась весьма занудной чистюлей и к тому же студенткой университета в Осло по специальности: санитарно-пищевой технологии, разумеется, рыбной отрасли. Боцман с русской щедростью плеснул на палубу из нерусской фляги половину бывшей в ней мыльного, резко пахнущего хвоей туалетного счастья. После чего принялся сливать это дело мощным пожарным напором. Однако эффект произошел иной. Наш работяга "Жуковск" стал стремительно превращаться в некое заполненное душистой хвойной пеной исполинское и невыносимо гламурное джакузи.
  Чем остервенело-старательнее смывал мыло за борт боцман, тем агрессивнее и вызывающе вела себя пена. Происходящее напоминало фильм ужасов под оригинальным названием: "Пена атакует!" Пахучая интимно потрескивающая мыльная пена агрессивно заполняла собой все судовое пространство, проникая в каждую щель. Выйдя из каюты или поднявшись из машинного отделения человек, попадал как бы между мирами. Здесь, как в чёрной дыре, не было ни времени, ни пространства, а только потрескивающая, благоухающая хвоей нирвана, банно-прачечная вечность. Только неромантичный капитан Дураченко не оценил этого намека судьбы, дескать: Смирись, оставь суету и заботы, отринь страсти человек, содрогнись перед лицом вечности! Его красное, разъяренное лицо, обрамленное седой бородой, показалось из верхотуры третьего этажа палубной надстройки. Капитанская голова, увенчанная пенной шапочкой словно нимбом, осветилась торжественно и мощно солнечными лучами из-за просветов облаков.
  - Боцман! - раздался сверху усиленный микрофоном громкой связи громоподобный глас капитана. И еще раз громоподобно:
  - Боцман!
  Несчастный, изнемогший в борьбе с мыльной напастью, мокрый до нитки Устиныч, возвёл очи горе.
  - Бронислав Устиныч! - продолжил вдруг капитан с неожиданной, что называется, ледяной, вежливостью.
  Причиной тому была следующая диспозиция: Наш пенный ковчег был пришвартован своим правым бортом к левому борту норвежца. Когда началась эта мыльная русская опера с непередаваемым национальным колоритом, весь личный состав "Сенье", включая вахтенных, высыпал на свой левый борт. По мере явления из бездн нашего намыленного морского скитальца очередного, плюющегося хвойным шампунем пенного призрака норвежцы все более впадали в состояние клинической истерии. Выход на авансцену главного персонажа - мастера Дураченко в роли Савоофа на воздусях, сопровождался уже обессиленным молчанием зрителей. Наш мастер вовремя заметил благодарных зрителей и счел за благо не подливать масло, пардон, мыло в пространство.
  - Бронислав Устиныч! - продолжил Владлен нарочито спокойным тоном.
  - Слушаю вас, Владлен Георгиевич - Не без претензии на светскость ответствовал мокрый боцман.
  - А не жмут ли вам яйца, любезнейший? - С медоточивым иезуитством осведомилось начальство.
  - Никак нет, Владлен Георгиевич, ничуть - последовала в ответ чарующая боцманская улыбка из-под усов.
  
  Непринужденная беседа двух светских, пардон, морских львов была бесцеремонно прервана резкой командной фразой по-норвежски, раздавшейся по громкой связи из командирской рубки сторожевика. Галерка мгновенно опустела. Зрители без аплодисментов исчезли по местам несения службы.
  - Влади! - раздался с палубы норвежца знакомый девичий голос - Иди на нас, хочу тебе дать!
  - Не теряйся, Паганюха, беги, а то передумает - прогнусавил глумливым Петрушкой вездесущий пошляк Геша.
  Я не без смущения поднялся по трапу на борт норвежца. Лени взяла меня за руку своей теплой ладонью. Это ее вполне невинное действие, тем не менее, породило у меня приступ внезапной аритмии.
  - Надо брать анализ фиш, ваш рыба, еще наш кук просила один, два картон рыба нам на обед - сказала она.
  Мы заглянули на камбуз, где кок - молодая, лет двадцати пяти, рыжеволосая, пышногрудая фру, посмеиваясь и весело косясь в мою сторону, о чем-то переговорила с Ленни. После этого произошло совсем уж немыслимое. Эта нераскаявшаяся Магдолина приблизилась и, демонстрируя абсолютное отсутствие комплексов, двумя толстыми пальцами пребольно ущипнула меня за щеку.
  - Найс бэби! - сложив губы трубочкой, смачно прогудела она, словно и в самом деле имела перед собой пухлощекого, розового, пускающего пузыри младенца. Я отскочил, шипя от боли и негодования, чувствуя, как заливаюсь пунцовым колером вареного лобстера. Агрессорша погрозила мне толстым пальцем и томным голосом добавила по-английски:
  - Проголодаешься, приходи, когда захочешь. Я с удовольствием дам тебе грудь.
  От дальнейшего, возможно рокового развития событий, меня спасла Ленни.
  - "Идем!" - Она по-хозяйски схватила меня за указательный палец и потащила меня из камбуза.
   Я охотно подчинился. Процесс волочения за палец доставлял мне какое-то особое, возможно эротическое удовольствие. Видимо все дело было в волочившей меня персоне.
  - Эта Марта - джаст крэйзи - рассказывала мне по дороге Ленни - Один бедный бой получал от Марта сюда - Ленни коснулась моего затылка - Бой сказал, что в её суп много калории, как у неё здесь - она похлопала себя по аккуратной упругой попке - Бедный бой улетал в большой кастрюля с горячий суп. Доктор сказывал, что его голова из брэйн ин шок, умотресение, а низ его спина, как вареный - можно кушать.
  Её рассказ и мое эротическое удовольствие от тащения за палец прервал знакомый баритон:
   - Капрал Бьернсон!
  В узком корабельном коридоре прямо перед нами возвышался майор Бьернсон собственной персоной. Он отозвал Ленни в сторону, коротко переговорил с ней, кивнул и перевел взгляд на меня.
  - Хау а ю? - Я, было, открыл рот для ответа, однако Бьернсон опередил меня.
  - Райт!- Ответил сам себе майор со знакомым раскатистым R и, заложив руки в черных лайковых перчатках за спину, заметно сутулясь, отправился далее по коридору.
  - Вы однофамильцы? - спросил я, когда долговязая фигура исчезла из виду.
  - Йа, одна фэмэли - орлогс-кэйптэн май анкл - Она отперла ключом дверь. Мы вошли в помещение похожее на кладовую.
   - Дядя? - удивился я - Вот те здрасте! Погоди, майор твой дядя, ты капрал. У вас, что династия?
   - Как ты все знаешь? - изумилась она в свой черед, смешно приподняв выщипанные бровки - Йа, династия. Дед моего дяди, майора Свена Бьернсон фром Свэдэн. Он был граф Бьенсон, брат король Бернадот. Друг Наполеон Бонапарт.
  - Убиться можно! - изумился я на одесский манер - Так ты что, отпрыск династии Бернадотов, королей Швеции и Норвегии? Ты потомок наполеоновского маршала? Ты что, принцесса?
   - Йа принцесс, э литл, чуть-чуть - она, очаровательно наморщив носик, показала пальчиками насколько чуть-чуть.
  Вдруг Ленни совершенно неожиданно обвила руками мою шею и прильнула теплыми, солоноватыми губами к моим, пересохшим от вселенского восторга.
  
  
  
   глава 7 "Паруса Катти Сарк"
  
  7 []
  
  По словам все той рыжей бестии Эпельбаума, я спускался на родной борт по трапу со счастливой, блуждающей улыбкой клинического идиота. На вытянутых руках я держал большую пластиковую ёмкость, по форме напоминающую детскую ванночку, в каких купают младенцев. Ванночка была заполнена картонными коробками с хитрыми буржуйскими анализаторами качества рыбы внутри. Все это, в купе с моей врожденной нечеловеческой, паганельской ловкостью, превращало такое несложное сооружение, как корабельные сходни, в практически непреодолимое препятствие. Наверное, в прошлой жизни я был домашним гусем. Нереализованная мечта о полете тайно жгла моё сердце и в этой жизни. Пролетая над родной, свежевымытой, пахнущей хвоей палубой я неспешно размышлял о том, стоит ли мне обогнать, летящую впереди, детскую ванну или же избрать для приземления рыжую голову, маячившую вблизи ярким посадочным знаком. Встреча друзей прошла в теплой непринужденной атмосфере... Столь близкое знакомство с тощей арийской задницей Генриха Оскаровича не входило в число моих ближайших планов. К тому же непосредственная реакция самого "авианосца" не оставляла времени для продолжительных размышлений.
  - "Пенипона Дульядед Рама тринадцатый! Свазиленд об Лесото через Антананариву поперек брашпиля! В рот тебе клеш, сволота малолетняя!" - блеснул знаниями географии и прочих наук сбитый мною с ног Эпельбаум. Наша судовая разведка тем временем не дремала. В русский, матросский кубрик пригласили парочку языков из числа юных театралов-десантников. Норвежских ребят, что называется, приманили на любопытство. Наши ребята, как говориться, накрыли поляну, и поляна сия заслуживает отдельного описания. Вы знаете, что такое рулет из атлантической скумбрии? Не знаете? Тогда поезжайте в Мурманск и спросите! Нет, вы поезжайте и спросите! Ей боже, оно того стоит! Подмороженное, льдистое филе пухленькой скумбрии, скатанное в рулет с кусочками чеснока, лаврушкой и горошками чёрного перца. Остро пряное и нежное одновременно. Самым буквальным образом тающее во рту. Как-то приходилось в тропиках готовить рулет примерно по тому же рецепту из мяса сто килограммовой меч-рыбы. Получилось неплохо, но... не то.
  Норвежские гости и их хлебосольные хозяева в общем посидели неплохо. Алкоголь в рейсе не приветствуется, но, как говориться, у нас с собой было! В качестве переводчика дебютировал все тот же рыжий Эпельбаум. Бабушкины уроки родной немецкой речи оказались весьма полезными. Норвежские же ребята, в отличие от нашей братии, в школе не баклушничали, а действительно учили иностранные языки. Немецкий язык входил в число обязательных предметов. В процессе русско-норвежского братания при помощи языка Шиллера, Гёте и Шикльгрубера была получена следующая ценная информация: Прежде всего, сторожевик типа "Нордкап" - "Сенье" не должен был находиться в акватории острова Медвежий, то есть по месту несения службы! Здесь вообще в течении нескольких недель не должны были находиться корабли береговой охраны норвежских ВМФ! Во всяком случае, ранее такого не припоминалось. Что касаемо нашего "Сенье", то он, как только что сошедший со стапелей кораблестроительной верфи, должен был браво бороздить прибрежные воды в районе Тромсё, проходя ходовые испытания. В общем, не вдаваясь в подробности, командир "Сенье" Свен Бьернсон почему-то нарушил приказ и принял волевое решение охранять сектор Медвежий, как наиболее рискованный, руководствуясь исключительно чувством долга офицера и патриота. Показательное задержание и демонстративное дефиле с нашим бедным "Жуковском" имело целью психологический прессинг на всех потенциальных нарушителей-браконьеров из многочисленной и пестрой группы иностранных и, прежде всего советских судов, промышляющих у Медвежьего. И лишь, внезапно разыгравшаяся буря и проблемы с одним из двигателей не обкатанного корабля смешали планы майора Бьернсона. Существовала ли в норвежских ВМФ контрразведка? Проводилась ли какая никакая работа с личным составом, например, лекции на тему: "Болтун находка для шпиона?!" Эти вопросы так и остались без ответа. Светлым полярным вечером, часов, эдак, в восемь, в нашем скромном, уютном, немного пропахшем мужским духом и рыбой матросском кубрике, возник наш новый корешок до гроба - Юрик Скелет. Вообще то, вчерашней ночью старший капрал представился, как Йорик Бриньюльф. Однако через пару часов общения с нашими северными альбатросами, это самое общение перешло в братание с элементами дружеских лобзаний. Бедный Йорик, не страдавший избытком веса, зато имевший немалый избыток роста, был скоропостижно перекрещен в Юрика Скелета. Иногда для разнообразия к нему обращались иначе. Например, так: - Cлышь, Юрок, дай я тя, братан, варяжская твоя морда, поцелую. Нет, погоди, сначала выпьем на брудершвахт, или нет на брудершвайн, ну ты, зёма понял.
  Не помню точно, действовал ли уже тогда в королевстве сухой закон или нет, но Йорик в этот вечер, как и в прошлый, его сторонником быть явно не собирался. Подмышкой тощего Йорика что-то булькало. Этим что-то оказалась завернутая, вы не поверите, в норвежский флаг, литровая бутылка виски "Катти Сарк". Так вышло, что еще вчера нетрезвый толмач Гена Эпельбаум сообщил о своем нынешнем дне рождения и от широты своей давно обрусевшей немецкой души пригласил к себе на днюху всю ораву дружелюбных варягов. Следом за Юриком шествовал белобрысый красавчик Фритьоф, вылитый Ди Каприо из " Титаника", впрочем, тогда Леонардо еще "под стол пешком ходил" или даже ещё не родился. Парень был той самой звездой палубной самодеятельности, разыгравшей перед нами что-то вроде самурайских воинственных разборок со вспарыванием живота неприятеля. Кроме этих двоих явились еще трое или четверо незнакомых норвежских ребят, движимых естественным любопытством. Но главный и самый приятный сюрприз был впереди. На трапе, ведущем вниз в наши матросские покои, знакомый девичий голос мелодично запел:
  - Хэпи бёфдэй ту ю! Хэпи бефдэй ту ю! - На пороге матросского кубрика стояла и улыбалась моя Ленни. Она была одета в зауженные, слегка расклешенные синие джинсы, подчеркивающих стройность её ног и модную в те годы, узкую блузку с логотипом шведского квартета АББА. В руках она держала довольно большой и судя по запаху свежеиспеченный пирог овальной формы. Пирог был украшен кдюквой и дольками лимона. Довершал, этот кулинарный шедевр, восседающий посередине маленький игрушечный клоун с красным носом и красной же торчащей во все стороны фирменной цирковой прической. Ленни полагалось в третий раз пропеть Хэпи бёфдэй, но уже с указанием имени потерпевшего. Она, улыбаясь, потыкала пальчиком в сторону зардевшегося, что маков цвет, именинника, призывая присутствующих подсказать ей его имя. - Cволочь, сволочь рыжая! - подсказал кто-то из дорогих коллег-товарищей. Гену спасло улучшающееся на глазах владение Ленни нюансами русской речи.
  - Най, най! Он не есть сволочь. Он есть, как это - найс соул? - повернулась она ко мне. - Душка! - догадался я. - Йа! Йа! Дущка! - Ленни запрыгала на месте прелестной козочкой, рискуя уронить пирог на палубу. Доверив безопасность деликатеса моим надежным рукам, она приблизилась к новорожденному и нежно чмокнула его в пылающую, пунцовую щеку.
  - Хэпи бефдэй ту дущка! - провозгласила Ленни, смеясь и победно подняв руки. Рыжего, видимо, проняло до глубины его арийско-русского естества. Не зря говорят, что многие немцы сентиментальны. Гена весь вечер не сводил с Ленни голубых преданных глаз. Изрядно же, разогревшись с помощью очередной бутылки с чайным клипером на этикетке, у норвежцев за душой оказался целый ящик, именинник принялся угрожать несуществующим обидчикам девушки, используя при этом оба доступных ему языка. Что касаемо пирога, то он оказался не только с рыбой, что не удивило, но и с ревенем и в этом была некая скандинавская пикантность.
   Испекла его Ленни при мощной поддержке пышнотелой Марты, чьим оригинальным предложением о кормлении я так и не воспользовался. Чего уж там, опыт приходит с годами, а тогда молодой был, глупый, влюблённый! В кубрике было очень тесно и очень весело. Помню ощущение распирающей юношеской гордости, когда дивно благоухающая Ленни уютно расположилась у меня на коленях. Я тут же неимоверно вырос в собственных глазах. Моя обычная застенчивость мгновенно скрылась в волнах гормонального шторма, и я обозрел товарищей по застолью взглядом бывалого морского орла. Меня охладила и даже несколько привела в чувство чуть заметная и чуть презрительная полуулыбка нордического красавца Фритьофа, явно адресованная нашей паре. Я с язвительной неприязнью подумал, что ему весьма пошла бы чёрная эсэсовская фуражка с высокой тульей. И еще я был почти уверен, что выскажи я ему это в лицо, он примет это, как комплимент. Незаметно дело дошло до культурной программы. Старшина Толяныч достал свою семиструнку и настроив её, взял несколько виртуозных аккордов. Семен Анатольевич давал свою любимую " Вершину" из кинофильма "Вертикаль". В 1967 году он, молодой инструктор по альпинизму, познакомился с великим Высоцким на съемках этого фильма. Они были с Высоцким, что называется, родственные души и даже внешне чем-то похожи. Только Семен был повыше ростом и как признавался сам Владимир Семенович лучше, профессиональнее играл на гитаре. - Профессиональнее, не значит талантливее - парировал Семен Анатольевич. Через два месяца, в конце июля он выйдет под бодрую песенку о Московской Олимпиаде из радиорубки, сжимая в руке смятую радиограмму. - Семёныч умер - почти прошепчет он пересохшими губами и замолчит надолго, уставившись на сидящую у кромки фальшборта серую чайку. А в тот вечер тесный кубрик, набитый людьми, захватила мощная энергетика великой песни, не нуждающейся в переводе. Всякий раз, услышав ее, я вижу лицо Семена, вдохновенно поющего эти строки, строки, ставшие его судьбой: Нет скорбных речей и траурных лент и не Похож на монумент тот камень, Что покой тебе подарил. Как вечным огнем сверкает в нём вершина Изумрудным днем, которую ты так и не покорил
  Семен погиб через год, в горах на Кавказе, спасая в неожиданный буран группу неопытных альпинистов.
  
  
  
   глава 8 "Поэтический вечер боцмана Друзя"
  
  8 []
  
  Устав от гама и тесноты матросского кубрика, мы с Ленни покинули пирующих друзей и поднялись наверх по трапу, на свежий воздух. Здесь на верхней палубе мы встретили группу лирически настроенных мужчин. На круглых бухтах швартовных тросов, укрытых чистой ветошью, у возвышения трюмного люка, накрытого чистым куском парусины, словно за столиком уличного кафе сидели четверо: Старшина Толяныч, тихо напевал что-то под перебор своей семиструнной гитары. Капитан Владлен Георгиевич солидно восседал во главе стола, словно седобородый посажённый отец на деревенской свадьбе. Cтарпом Савва Кондратьевич печально покачивал бритой головой в такт гитарным аккордам. И довершал живописную группу колоритных мужчин незаменимый и вездесущий боцман Друзь. К нашему с Ленни внезапному появлению компания отнеслась вполне доброжелательно. Суровый доселе Владлен заулыбался и даже слегка разрумянился, отчего стал походить на подтаявшего деда Мороза. - Ситдаун, доча. - похлопал он на место подле себя. - О, май гад. Как он похож на мой дед Урхо! - прошептала мне на ухо Ленни. - Ну, кэп наш не такой уж и гад - сострил я не то, чтобы удачно. Тем временем изрядно поддатый боцман, что называется: "Снял тапочки и полез в душу" Обняв нас с Ленни за плечи, он со слезой в голосе, принялся причитать:
   - Ребята мои дорогие! Смотрю я на вас, и душа рыдает. Вы же классика - Рома и Юля, Орфей и Эвредика - вечный сюжет". Боцман еще чего бы наговорил, но мужика захлестнули эмоции и он, всхлипнув, с влажным носом полез целоваться. Полез, естественно, не ко мне. Ленни, прижав к груди сжатые кулачки, со смущенной улыбкой попыталась спрятаться за моей надежной спиной. Спасая свою юную подругу от боцманских ласк, я сам бросился в его благоухающие объятья.
  - Устиныч, стихи почитаешь? Что-нибудь из классиков. Свои, например - пришёл нам на помощь Семен. Бронислав Устиныч окинул публику вмиг прояснившимся взором.
   - Вальдамир! - боцман вскинул голову и принял позу подобающую, на его взгляд, поэтической декламации. - Елене, если затрудниться с пониманием все поясню сам. - На языке Шекспира и Бернса? - догадался я. - Именно! - не без вызова подтвердил благородный служителя Аполлона и открыл свой поэтический вечер. - Ода в белом верлибре - посуровев лицом и голосом, провозгласил декламатор. Мне же, не знаю почему, примерещилось - Ода о белом верблюде.
   - Раскинулся залив широкий, на много милей врезался он в землю! От брака с солнцем и луной полярной рожден им был на побережье город" - драматично зарокотал боцман.
  Я тут же живо представил себе картину, как на некое побережье ползет на четвереньках, хронически нетрезвый мужчина с роковой фамилией Залив. Мужчина нетрадиционно обременен огромным животом. Несчастный басом стенает и охает, явно, собираясь рожать и не каких-то там, мальчиков и девочек, ан, нет - целый город! Несколько смущала проблема отцовства. Хотелось спросить: Кто же, собственно, из двух небесных полярников - луна или солнце собирается отвечать за содеянное?
  - Яай шеонер икке! Я не понимай!" - забеспокоилась Ленни.
  - Я тоже - поспешил успокоить я девушку. Тут зазвучали патриотические мотивы, правда, уже не в белом, а скорее в военно-морском верлибре. Лицо Устиныча приобрело воинственное выражение, а голос посуровел:
  - В борта союзного конвоя торпеды крупповский металл, вгрызался хищно, за собою надежды он не оставлял. Но след пиратской субмарины не растворялся в глубине. Качались траурные пятна на русской северной волне!
  Вот это уже лучше, решил я, народу должно нравиться. "Глубине - волне", даже как-то захлестывает.
  - "Йа, таккь. Я понимай. Cтихи про война с Гитлер. Итс ноу бэд. Этто не плохо -подтвердила мое впечатление Ленни. Далее последовали производственные сонеты. Устиныч здесь "замахнулся на Вильяма, нашего Шекспира":
   - Постыла жизнь и ни к чему пытаться достоинства хоть каплю сохранить. Несчастный человек, я должен унижаться, лиш-б что-нибудь на складе получить.
  Частица лиш-б, произнесенная с нервическим скрежетом зубовным впечатляла особо. Драматически прозвучало стихотворение "Под судом". Эта была реальная история из жизни Устиныча, когда на траулере "Краснознаменск", в народе прозванном "Измена", на боцмана попытались повесить крупную недостачу и даже открыли уголовное дело, грозившее ему немалым сроком за хищение социмущества. Особенно эффектно звучала кульминация:
   - Бьют склянки, значит, срок отмерен, в глазах уж меркнет жизни свет и старый боцман на "Измене" к виску подносит пистолет...
  Какой системы, калибра, откуда взялся и куда подевался этот самый пистолет, история умалчивает. Скорее всего, эта была ракетница, стреляться из которой было бы несколько не эстетично. Зато доподлинно известно, что за уважаемого работягу заступились почти все капитаны флота и, "поставив на уши" транспортную прокуратуру, заставили следователей спустить "дело на тормозах".
  Постепенно стихла стихия советско - норвежской дружбы. Я проводил Ленни по трапу ровно до границы её территории. Все-таки военный корабль не прогулочная яхта, да и демократичности наши соседи выказали более чем достаточно. Опустели палубы обоих бортов и из своей каптерки, под полубаком появился все тот же Устиныч. Это не удивительно, ведь судно это место более всего напоминающее театральную сцену. Здесь постоянно мелькают одни и те же персонажи. Я заступил на вахту у трапа "бдеть вахту". Скучно не было - переполняли впечатления прошедшего дня, да и вообще состояние влюблённости не располагает к скуке. Поэтический вечер для меня продолжался. Помню, что всю ночь напролёт читал про себя разные лирические стихи и до того дошёл, что к утру пару раз прослезился. Эти мои порхания в небесах испортил, как всегда, поднявшийся по трапу из кубрика помятый именинник. Геша взглянул тухлым взглядом на мою просветлённую высокими чувствами и поэзией физиономию, пошло зевнул и посоветовал: - Ляг, поспи и всё пройдёт - Не в силах спорить с этой жизненной прозой, я удалился на покой в душный матросский кубрик.
  
  
  
   глава 9 "Страсти по Титанику"
  
  9 []
  
  Вне нашего "Медвежьего крыла" - нерушимого тысячелетнего убежища, созданного самой природой, бушевала "Кашуту" - Пьяная Эскимоска. Так наречена была зародившаяся между Гренландией и Аляской, редкая в это время года полярная буря. Американские метеорологи в те года ещё не страдали излишней политкорректностью и названия бурям и ураганам давали самые фривольные.
  Итак, снаружи буйствовала буря по имени Кашуту - дама пренеприятная во всех отношениях. Горе тому экипажу, чей борт окажется несчастливым. Выйдет ли, вдруг, посреди урагана, из строя вся ходовая часть судна. Откажет ли, бывшее много месяцев в непрерывной тяжкой работе рулевое устройство. Или возьмет и взбесится сам корабль, перестав выполнять команды из штурманской рубки. И не будет не сил, не времени для поиска причин корабельного безумия. Да и не найти тех причин, поскольку в царстве морских стихий чаще и гораздо сильнее, чем на берегу, действуют эманации мира тонкого, пронизывающего все сущее, но людьми не воспринимаемые. Кто знает, может, довольно было самой малости. Да и малости ли. Кто и как может взвесить степень тоски и отчаяния жены капитана обезумевшего судна. Она одна, она видит мужа несколько раза в году. Дети растут и она все меньше нужна им. Кто спросит - как ей замужней без мужа? Каково ей ложиться в одинокую, но отчего-то всё ещё супружескую постель. И однажды вечером она пойдет в город. Встретиться там с каким-нибудь мужчиной и пойдет с ним и проведет с ним вечер, а позже и ночь. Ей будет хорошо или просто не так одиноко и может она захочет повторить этот опыт еще и еще раз. Но однажды она отчего-то среди ночи проснется в слезах и поймет, что её любовник чужой, не близкий ей человек. Она же все еще любит мужа, и не знает, как посмотреть ему в глаза, когда он все-таки вернется. И вот уже отчаяние захлестывает её душу штормовой волной. Не ведая, что творит, шлёт она страшной силы проклятье. Проклятье мужу и его кораблю:
  - Будь проклят, ты, мой любимый. Тот, кто оставил меня здесь одну, на этом постылом берегу! Будь проклят ты и твоя ржавая плавучая домовина! Бездушный кусок железа, покрытый немытыми иллюминаторами гроб! Будь проклят, твой чёртов корабль, который тебе дороже меня! Так плывите же вместе туда, откуда не возвращаются!
  Суша покрыта несметными скопищами людей, чьи мелкие страсти, властные над ними инстинкты, смутные желания, вязкая повседневная суета, уничтожают самое суть человека - светлую его сторону. Поднимается над городами невидимое облако отчаяния и неверия. Поднимается и чем его больше, тем плотнее оно в холодной выси. И вот уже возвышается над ареалами людских обиталищ та самая небесная твердь, которую чувствовали наши далекие предки. Имеющие духовное зрение видели её, еще тонкую и не сплошную, но обещающую закрыть все небеса исполинскую конструкцию. Полный смысл и предназначение этих куполов непостижим для человека. Лишь некоторые из нас по счастью или несчастью не утратившие микроны духовного зрения, очень грубо и примитивно, но все же способны увидеть:
  - Наша лень, наше безволие, наша ложь и жестокость, наше нежелание каждый Божий День преодолевать эту внутреннюю тьму и есть те самые невидимые, мешающие излиянию на землю Горнего Света нечистые ледяные частицы. Мы сами порождаем то, что закрывает от нас Небо.
  А над морем небо чище, даже в шторм и ненастье. Даже если оно закрыто тяжелыми, свинцовыми облаками.
  Мне кажется, что душам моряков, коль нет на них греха большого, куда как проще оказаться пусть не в раю, но все же по дороге к Свету. И не во сне...
  
  В эту зябкую, буйную майскую ночь, светлую, по воле уже вступившего в свои права полярного дня, двоим не спалось. Разумеется, не спала и судовая вахта: моторист в машинном отделении, штурман в рубке и вахтенный матрос у переходного трапа. Сходни были круто задраны вверх по направлению от нашей верхней палубы к главной палубе норвежца. На приливе крепёжные тросы этого переходного мостика опасно натянулись и грозили оборваться. Пришло время вахтенному матросу поработать и ослабить крепление, приведя трап в божеский вид.
  Так что не спали и мы двое: Я - "юноша бледный со взором горящим и друг мой боцман Устиныч.
  - Пьяная эскимоска, Кашуту? Вот ведь убогие! Слышали звон!.. Бывал я там, в конце шестидесятых, а эскимосы - родня считай - как то странно усмехнулся Друзь - Между прочим, славный народ - братья наших чукчей. Таких отчаянных друзей-товарищей нет более на свете. Это я в смысле дружбы. Было дело, повстречался бортовик на котором я боцманил с айсбергом вблизи Готхоба, Нуука по-инуитски. Это у них, у эскимосов-инуитов столица такая на Юго-Западе Гренландии. Основали то ее рыбачки-датчане и порт невеликий построили. Ну да, эскимосы, конечно, настаивают, что у них там поселение уже лет пятьсот как стояло, еще до принцев этих датских. И, мол, большое селение было, иглу в триста, по их понятиям считай город. Летом, как потеплеет немного, чуть снег в низинах сойдет, так они вместо избушек ледяных, иглу этих, землянки рыли. Кто из охотников удачливей, да науку знает - чумы ставили, как наши чукчи. У вождей да старейшин сараи-дворцы стояли из настоящего корабельного дерева, того что море подарило. А бухта там богатая: на лежбищах из гальки тюлени да лахтаки, зайцы морские нежатся. Жирные, что твои купчихи. Глянешь и до самого горизонта берег шевелиться, клокочет, тявкает. Кипит жизнь!.. А в море рыбы стада, чисто бизоны в прериях. Гуляет рыбка, ходит, боками толкается, туда - сюда, туда-сюда. А нерпа-жирдяйка рыбину ухватит, чавкнет пару раз и как бросит в соседок, да злобно так заверещит:
  - Что это мне, мол, первый сорт суют. Я вам не какая-нибудь фря, а как есть уважаемая дама. С моржами в родстве. Мне на обед высший сорт подавай! Тогда только весна началась - лед в море почти сошел, а тот, что остался рыбачкам-бортовичкам типа нашего для промысла не помеха. И все бы ничего, да был у нас тогда штурманец молодой, да на тебя Паганелька похожий, тот же тип психический !" - В этом месте я вздрогнул и спросил:
  - Чем же я удостоился?
  - А ты послушай - отвечал боцман. Есть такой тип людей - романтики - созерцатели,
  ценители красот божьего мира. Народ этот часто "витает в облаках". Пребывает, так сказать, "в горних высях". И оттого бывает по жизни не практичен и рассеян до крайности. И кстати, по этой причине, может быть небезопасен для себя и других. Называется этот психотип - Паганель. Да и еще. Человек этого типа, как правило, много читает, обладает хорошим интеллектом, будучи доброжелательным к людям, любит делиться информацией. Обладает развитой речью, красноречив и в этом плане популярен у окружающих. Штурманца того Витьком звали, фамилия Шептицкий. Он сейчас с беломорскими промышляет - капитаном у них. И капитан знатный - везун. Кто как, а Шептила всегда с рыбой. Он с ней, как с бабой - с лаской, да с уважением. На косяк выйдет, ну и пройдется малым ходом рядышком. Вроде как:
  - Не поймите превратно, рыба моя дорогая. Интерес к вам имею, не дозволите ли поухаживать? Я, мол, гражданочки скумбриевичи или там окуневские, такой "жгучий лямур" до ваших прекрасных персон ощущаю, что вот не выдержал, решил вас, гражданочки, на свой уютный борт пригласить. Для приватной, мон амур, беседы за рюмкой чаю.
  Рыбка замечтается, а Шептила, не будь дурак, в нужный момент тральчик свой и задействует. Ну, у кого ничего, а у Шептилы, как правило, в трале завсегда тонн двадцать молодой, красивой рыбки. Ну а больше то и не надо на один подъем, подавиться рыба в трале - товарный вид потеряет.
  Тогда у Нуука, Готхоба, стало быть, Витька Шептицкий совсем еще пацаном был. Да и как штурман, без опыта. Как говорят - "зелень подкильная." Ну вот как ты покамест... Вахту на мосту он стоял с капитаном, с подстраховкой, значит, как младший штурман. А в рейсе, бывает, капитан посмотрит вокруг - все спокойно, ну и пойдет себе из рубки - бумаги там или еще что. А ведь не положено это - мостик на штурманца- салагу оставлять. Ну да кто без греха? Ну, Витюша то наш и учудил.
  Увидал Витя "Айзенберга арктического" - айсберг в смысле, а они порой красивые черти. Летом, когда и весной уже солнце в силе, айсберг тот, играет, сверкает под лучами, как бриллиантами усыпанный. Это ведь цельный кусок льда, замерзший двадцать тысяч лет назад. Несколько тысяч лет подтаивал да в Гренландское море сползал, а высоты они порой огромной, пока сам не увидишь, не поверишь. Не поймёшь, что за громадина. А в воде то теплее по любому, да и солнышко незакатное опять же. Айсберг тот тает, да так чудно. Иной плывет по морю - замок короля Артура, не иначе, а другой один к одному - скульптора Родена - "Ромео и Джульета" из Эрмитажа. В масштабе, эдак , 1:1000. Ну и как на такую красоту не поглазеть. А тут как раз такое чудо в полумиле и проплывало. Глядит Витя в бинокль и видит, что на вершине горы ледяной, как будто человек сидит, да преогромный, и то ли в шкуре звериной, то ли своей родной буйной шерстью покрытый. Не иначе Йети, человек снежный. Ну, думает Витюня, надо брать! Даже если от капитана влетит, Нобелевская премия все окупит. Если ты думаешь, что Витюша неуч какой был и про айсберги в мореходке не проходил. Так как в Одессе говорят: "Таки нет!" Он ведь как рассудил:
  - Оно понятно, что штука опасная и под водой у нее в три раза больше, чем над. Однако когда офигенный Айсберг топил охрененный Титаник, так это ж была картина маслом - солидняк. Так за каким интересом ему сподобиться наше старое корыто, пропахшее, к тому же, не Шанелью номер пять, а вовсе даже протухшей по щелям рыбкой?
  Ну и подвернул Витя к этой пятидесятиметровой ледышке втихаря. Капитан у себя в каюте неладное почуял. Чувствует, судно на несанкционированный поворот пошло. Может он в гальюне думу думал, может еще чего, но замешкался что-то. Я то в каптерке сурик, краску рыжую от ржавчины, растворителем разводил и в аккурат, когда Витька на подводную часть того айсберга наскочил, я мордой лица тот сурик то и принял.
  Машина - стоп. Тревога "по борьбе за живучесть судна" названивает, панику нагнетает. Народ пластырь разворачивает 7:7 метров. Готовиться с носа, с полубака под киль его заводить, чтобы если пробоина в прочном корпусе, да ниже ватерлинии, закрыть временно. Ну, ты знаешь. Я то, как раз этим процессом командовать должен, а с личности сурик стекает. Люди пугаются, ну как я умом повредился и на нож мой боцманский косятся.
  Капитан, когда в рубку залетел, желал Витюшу того придушить, натурально... Однако застал его в состоянии прострации, нервный шок стал быть у парня. Только и успел, болезный - ручку машинного телеграфа в положение "СТОП" вздернуть. И оцепенел! Потом уже, когда улеглось все и доложили, мол, пробоины в борту нет, зовут меня в рубку, на мостик. Я уже тогда медицинской науке всякий свободный момент посвящал, к экзамену готовился. Ну, поднимаюсь, смотрю. Витек мой, в кресло капитанское усаженный, недвижный со спиной прямой и ручки на коленках сложил, прямо статуя Аминхотепа, фараона египетского. Сидит без звука, и в одну точку уставился. Ну, подошел я и как полагается, по всем правилам психиатрической науки по личности то его и хряпнул, чтобы значит из шока вывести. А у меня же рука не дай боже, тяжёлая. Ну и не рассчитал малость. Ну, Витюня мой в воздух то поднялся и у дальней то переборки на палубу и опустился. Некрупный был парень. Я смотрю - он опять молчит, только уже лежа. Ну, думаю, из нервного шока я его кажется не вывел, да по запарке, натурально, в летальное состояние ввёл.
   А тут еще второй штурман, ясень ясенем. Здоровенный такой бычара и такой же смышленый.
  - Ты что, боцман, - говорит - судоводительский состав сокращать и где - на нашей исконной территории, в рубке штурманской? Валик ты - орет - малярный! - и биноклем цейсовским мне в рыло.
  Каюсь, не стерпел я слов его последних. Личность свою, биноклем задетую ещё стерпел бы, а вот намеков неприличных в адрес свой, в форме непристойно-эпической не терпел и в преть терпеть не намерен.
  Безобразие тут форменное началось. Капитан наш, Луи де Фюнес вылитый, что лицом, что фигурою - метр пятьдесят два в прыжке. Так он для харизмы бороду отпустил. Только и проку, что его еще и барбосом обозвали. Да братва ещё траулер, что под его началом ходил "Барбос карабас" окрестила. Бывало, психанёт и давай от нервов бороденку то чесать, ну прям барбоска плюгавая. А туда же - разнимать нас кинулся. Он же нам по эти, по-гениталии. Ну, задели мы его болезного в разминке. Глядь, а барбосик то наш - "Капитоша", его так за глаза весь флот звал, лежит у знакомой стенки-переборочки, Витюней нашим облюбованной. Лежат они оба два, что братики-щеночки.
  Охолонули мы с ругателем моим от такой Цусимы. Стоим, любуемся, гладиаторы хреновы. Штурманец второй мне шепчет:
   - Устиныч - шепчет - Это же двойная мокруха. Это же ты Витька прижмурил, а я, стало быть, "Капитошу" для изящной комплектации.
  - Ладно - отвечаю - не дрейф, дрейфила. У них у обоих жилы на шеях бьются, живые значить.
  Бог миловал, обошлось тогда. Они же оба родимые, как оттерли мы их скипидаром, болезных, да как оба очухались, глядь, а ведь не буя то и не помнят, ну как отшибло. Ну, мы со вторым, не будь мормышки, переглянулись. Второй то левым глазом подмигнуть хотел, да как подмигнешь, ежели он у него заплыл напрочь, только зашипел - болит мол. Ну да я и без того понял, чего он сказать хотел:
   - Ври, мол, боцман. У тебя складнее выйдет.
  Ему что - циклопу бестолковому, а мне грех на душу. Ну не приучен я. Врать, то есть. А куда денешься - жизнь то заставит. Ну, наплел я, аж вспоминать противно. Мне, как раз, пол бинокля с треснутой линзой, о мою личность расколотые, на глаза попались. Я и выдал импровизацию.
  - А вы, - говорю - Ромуальд Никанорыч (так мастеру нашему родители удружили) Когда на мостик после аварии явились, то себя не помня, да в состоянии аффекта пребывая, за штурманский инвентарь схватились и на младшего коллегу замахнулись. Да на наше с вами удачное счастье пребывал рядом второй помощник ваш - мужчина во всех местах героический. И, стало быть, заслонил он от удара вашего могучего отрока сего злополучного лицом своим коровьим. Тут, малость запнулся я, чего дальше врать?
  - Ага! - говорю и вроде как с покаянием - Я тут давеча у вас леер ржавый пошкрябал и нынче же хотел замазать его суриком. А тут сами знаете - шибануло, сурик то возьми и пролейся. Ну, вы то по запарке и в движениях. Не заметили, стало быть, ну и по склизкому делу, значит, равновесие то потеряли и головой повредились о переборку. Ну и прилегли... ненадолго.
  Вроде как складно вышло. Тем более сурик тот с меня еще подкапывал и палубу на мостике изгадил изрядно. Ну, капитан посмотрел на меня подозрительно, не дурак же, чует не то что-то. Потом глянул снизу вверх на помощника и вроде как лестно ему стало. Как же, сам, мол, мал, да удал. Даже позу статуи Давида принял. Эвона как Голиафа местного отделал.
  В тот же день получили мы по радио распоряжение от руководства с берега следовать в ближайший порт Готхоб для постановки в сухой док и производства ремонта судна. Уже к вечеру встали мы у причала пятым, считай, корпусом, а к утру уже подняли наш Барбос Карабас в док. Весь правый борт от форштевня до середины корпуса, выше и ниже ватерлинии, имел вид маминой стиральной доски. Рельефно выпирали шпангоуты - рёбра корабельные. Смотрелось это жутковато, как то по-человечьи. Смотрю, Витя Шептицкий подошел к днищу траулера. Не веселый. Стоит, смотрит на дело рук своих, а в шевелюре у двадцатилетнего пацана прядки седые.
  
  
  
   глава 10 "Честный Урсус"
  
  10 []
  
  - Что у вас, Устиныч, там дальше то было с эскимосами этими гренландскими? - спросил я заинтересовано.
  - Да уж было - усмехнулся в сивые усы боцман - и с эскимосами и с эскимосками.
  Как налетели мы на махину ту ледяную, и как поставили тогда в Готхобе, Нууке по-эскимосски, нашего рыбачка в сухой док, я тебе уже рассказывал. Должен уже ремонт начаться, а капитан наш Ромуальд Никанорыч поутру получает радиограмму, а в ней говориться, что траулер наш под фрахт пойдет к датчанам на период летнего рыбного промысла. Экипаж наш остаётся на борту в прежнем составе, датчане же не дураки -русская рабсила она завсегда ценилась и работать умели, чтобы там не говорили и стоит не дорого - по их понятиям считай даром. Ну, экипаж, как узнал - возрадовался. Это же удача какая - под фрахтом у капиталистов поработать. Да на материке, чтобы под этот самый фрахт попасть, надо редким жуком быть и нужные знакомства иметь и нужных людей из рыбного министерства уметь крутым заморским презентом растрогать. А всё почему, да потому, что простой матрос за полгода иной раз тысячу долларов получал, а капитан порой и больше двух тысяч зелёных американских денег.
  На штурманца этого молодого после того, как он судовую обшивку ниже ватерлинии в стиральную доску превратил, с айсбергом поцеловавшись, поначалу экипаж злился. Ну, как же, заработка лишил. Сиди, мол, теперь в ремонте. А тут получается, что своим раздолбайством он удачу экипажу принёс. Прям не пацан, а талисман. И ведь будущее показало, что Витька Шептицкий и правда редкий удачник и как рыбак и вообще по жизни. Меня капитоша наш, Ромуальд, в толмачи-переводчики произвел. Для датчан немецкий язык, уж не знаю, как сейчас, тогда, что второй родной был. Я по-германски свободно шпрехаю ещё с войны, со школы юнг. Нас старшина Зельдович сурово по языку гонял - сто слов за неделю не освоишь, месяц без увольнения просидишь и девок поселковых на танцах в клубе не пощупаешь. А после войны я еще служил три года и с немцами пленными вдоволь напрактиковался. Помню, даже Лили Марлен на праздник первомайский певали. Слава богу, до особиста не дошло, а то ведь оприходовали бы дурачка-морячка на Колыму за такую солидарность трудящихся.
  Вызывают нас с капитаном в сопровождении представителя Министерства рыбхоза в датский офис частной конторы, фирма называется, по- нашему, артель значит. Называлась фирма эта "Урсус" и герб у них был - белый медведь на задних лапах с огромной рыбиной в обнимку, чуть не с него ростом и держит он её как-то странно, будто целует. Оттого создается такое неприличное впечатление, что мишка этот вроде-как рыбу с медведицей перепутал. Поговорили мы с датчанами. Этот в фетровой шляпе из министерства нашего рыбного всё со своим, как-бы, английским встревал:
   - Тел ми плиз, да тел ми плиз.
  У датчан от этого долдона аж зубы заныли, такой нудник, право. Подробностей не догоняет, зато имеет право главной подписи в контракте с артелью этой "Урсус". Я и перешел на немецкий язык к их датскому удовольствию. Тут выяснилась одна интереснейшая подробность. В контракте том указано, что минимальная месячная зарплата "фишарбайтера", по-нашему матроса-рыбообработчика, ты не поверишь - 750 американских долларов, а с премией до полутора тысяч и еще 1750 долларов каждому на пять ежемесячных заходов в порт. На каждый заход для отдыха экипажа трое суток выделяется. И при этом питание и одежда за счёт "Урсуса" этого. И вдруг эта шляпа министерская как давай руками махать:
  - Что вы, что вы мистеры! Ноу, ноу, итс импосибл! Тут в контракте сказано, что наши советские моряки будут от представителя "Урсуса" все деньги ежемесячно кэшэм, то есть наличными получать, поскольку личных банковских счетов у них, как ни странно, не имеется. Однако я, как представитель советской договаривающейся стороны настаиваю на том, чтобы деньги экипажу выдавал наш советский уполномоченный товарищ, в противном случае суммы выплат экипажу нам категорически не подходят!
  Ну как ведется из всей его речи на министерском инглише датчане хорошо поняли только последний пассаж, ну и зачесали затылки свои рыжие да белобрысые. Что же говорят, мы, пожалуй, согласны, что наша бухгалтерия проявила так сказать излишнюю экономию на выплатах советским морякам и мы, мол, согласны поднять ежемесячный минимум до 1000 долларов американских, но более не цента. А шляпа опять руками машет:
  - Вы не совсем поняли. Для нас главное, чтобы всю сумму заработанную экипажем наш советский представитель получал, вот он всё советским морякам и заплатит, как положено по нашим советским законам. А если вы категорически не согласны, тогда наша советская сторона просит уменьшить ежемесячный минимум зарплаты моряка до 250, нет даже до 200 долларов США.
  Тут-то у принцев наших датских челюсти и отвалились. Товарищ этот министерский в натуральный шок ввёл проклятых капиталистов, озадачил их не по-детски. А те когда в себя немного пришли, то обратились ко мне за повторным переводом, дескать, что-то мы, несмотря на замечательный английский советского господина не совсем "андестенд". Я им всю диспозицию этого министерского херра в шляпе по-немецки и повторил, а у самого аж скулы сводит, как я себе и друзьям своим прошу заработок урезать, чтобы господа капиталисты на нашем брате советском работяге побольше прибавочной стоимости поимели. Тут один пожилой датчанин, как потом оказалось вице-президент артели этой рыбье-медвежьей "Урсуса" и говорит эдак с волнением датские, немецкие и английские слова, мешая, но в общем понятно. Я, говорит, потомственный марксист-социалист, еще дед мой лично знал товарища Каутского и ценности социализма, говорит, во многом разделяю. А то, что предлагает уважаемый советский товарищ имеет отношение не марксизму-социализму, а скорее к кретинизму-идиотизму, так и сказал -идиотие, глупость по-немецки. По законам, говорит, датского королевства заработок работника выплачивает непосредственно фирма-работодатель и всяческие посредники запрещены. Да будет вам известно, говорит, что основатель предприятия Урсус Симсон, 120 лет назад начавший дело с одним рыбацким баркасом "Глад Дракар", имел почётное прозвище честный Урсус, а посему и нынешний Урсус честный и уважаемый торговый знак и работает на него честный и компетентный персонал, который простых и честных тружеников моря обсчитывать и обманывать не приучен. Говорит, а у самого аж кожа на голове под седым бобриком от негодования покраснела. Сильно зауважал я тогда капиталиста этого.
  Тут капитан наш Ромуальдыч вмешался. Хоть и росточком не вышел, а умом бог не обидел. Отвёл он эту шляпу министерскую в сторонку и тихонько ему советует:
  - Вы, дорогой товарищ, на компромисс в этом деле пойдите.
  А тот долдон отвечает:
  - Какой ещё может быть компромисс с министерской инструкцией? В инструкции этой чётко сказано, что согласно закрытому постановлению ЦК КПСС месячный заработок в иностранной валюте для рядовых советских работников за границей не может превышать 250 долларов США. Почему, да потому, что у ЦК распоряжений не уточняют, а берут под козырёк.
  Ромуальдыч опять за своё:
  - Да вы на компромисс пойдите не с капиталистами-социалистами этими или не дай боже с инструкцией ЦК, а с экипажем. Договоритесь с моряками, что после получения месячного довольствия в 750 долларов 500 из них они будут возвращать вашему представителю c письменной гарантией возврата в рублях по гос. курсу. Это же ежемесячная прибавка к рейсовой зарплате в 380 полноценных ярких советских рублей, а не долларов там каких то серо-зелёных. Какой же дурак откажется?
  Сдвинул министерский шляпу на лоб, почесал в затылке, и говорит:
  - А ведь дельное предложение. нам работникам министерства премию за экономию валюты выписывают в чеках Внешторгбанка и если дело выгорит, то сэкономим мы Родине 15000 серо-зелёных в месяц или 90000 за полгода, а это чревато уже не премией - благодарностью от ЦК, что посерьёзнее любых денег.
  Вообщем ударили все по рукам и контракт с этим честным Урсусом подписали. Знать бы мне тогда, что ждёт меня впереди теплое знакомство с настоящими гренландскими урсусами.
  
  
   глава 11 "Таинственный остров"
  
  11 []
  
  Заслушался я боцмана и даже подскочил на перекладине трапа от неожиданного звука, донесшегося сверху из нашей штурманской рубки. Звук был такой, какой издаёт велосипедный тренькающий звонок, только гораздо резче, явно рассчитанный на удар по нервам вахтенной службы. В то же время на сигнал судовой тревоги он не походил совершенно.
  - Что это там? - Встрепенулся Бронислав Устиныч и по скобам, приваренным к металлу судовой надстройки, ловко и быстро забрался на левое боковое крыло капитанского мостика, откуда толкнув массивную дверь, вошел в рубку.
   Я не удержался от соблазна и последовал его примеру. Выражаясь литературным штампом, в рубке царил таинственный полумрак. Неяркий свет исходил только от небольшой лампы на подвижном креплении над штурманским столом.
  Траулер наш, как я уже говорил, помещён был под скалистый навес в подобие каменного грота, словно игрушечная модель в полуоткрытую пасть исполинского изваяния неведомого каменного зверя. От того в пределах нашего судна было достаточно темно. Наружный естественный свет, несмотря на молодой полярный день, яркостью нас и наш остров тоже не баловал. Недавно пронесшийся ураган Кашуту, разогнал облака и дал погулять полярному солнышку, но уже менее чем через сутки северные широты напомнили о том, что мы не у Санта-Крус-де-Тенерифе, а у немного другого острова и небо вновь заволокло привычной серой пеленой низких облаков.
  Итак, в штурманской рубке что-то происходило. Когда я перешагнул через комингс и вошел внутрь, неприятное треньканье внезапно прервалось, это второй штурман Алексей Иваныч щелчком выключил звуковой тумблер донного эхолота. Только что прекратившиеся звуки издавал мой старый знакомец, тот самый, с силуэтом субмарины на светящейся застеклённой панели самописцев. Тот самый, который вдохновил краснолицего норвежского майора Свенсона, мастера художественного свиста, на исполнение музыкальной увертюры о жёлтой подводной лодке.
  - Ты прикинь, Устиныч! - с удивлением и тревогой в голосе заговорил вахтенный штурман Алексей Иваныч - Решил я, как положено на стоянке донник прогреть, самописцы там протестировать, ну всё как обычно. Включил, ну думаю, пусть пока покапает, постучит по дну, пока я на вахте. Ну, он у меня всегда включен, люблю этого старичка, он мне нервы успокаивает своим БИП-БИП. Бибикает, как наш первый спутник. А он вдруг взял и растренькался, как велосипед почтальона. Я с ним в эксплуатации не первый год и ни разу такого трезвона не слышал. Он когда под ним косяк рыбы проходит, свое БИП-БИП учащать начинает и чем плотнее косяк, тем чаще. Но главное, мать его ити, ты глянь, что он самописцами начертил, сколько туши извел.
  Штурман и боцман с озадаченными лицами наклонились к зеленоватому свечению экрана донного эхолота. Я, охваченный неуёмным любопытством, тоже, привстав на-цыпочки, полез глядеть на художества самописцев через спины впереди стоящих.
  - Ты ещё мне на шею влезь, гусь лапчатый! - нервно дернув лопатками, пробурчал второй помощник. Однако мне удалось разглядеть освящённый экран, где весь низ листа рабочего поля самописцев был сплошь покрыт чёрной лоснящейся тушью.
  - Если это косяк - усмехнулся второй помощник - то не иначе рыбка нашла себе бочку на несколько тысяч тонн, упаковалась в неё и таким манером путешествует под морскими просторами.
  - А что, здесь под нашей шхерой и вправду глубина около двухсот метров? - c удивлением осведомился боцман.
  - Такое бывает - ответил штурман - остров то древним, давным-давно потухшим вулканом образован. Где то были разрывы дна, взрывы при выходе раскаленной лавы в морскую воду, отсюда резкие перепады глубин на береговом шельфе.
  - Ну, что тут у вас опять за хрень? - За нашими спинами тучный, раздражённый и одышливый, стоял, выставив вперёд седую, кудлатую бороду, наш невезучий капитан Дураченко. Вахтенный штурман принялся объяснять диспозицию, правда, уже без всяких эпитетов. Владлен Георгиевич слушал с заметно возрастающим вниманием.
  - А ведь это господа-товарищи вполне возможно наша удача под нами проплыла и где-то рядом таинственно пристроилась" - Проговорил он с новой надеждой в голосе.
  - А ты, что здесь забыл? - капитан посмотрел на меня через плечо и махнул рукой в сторону выхода - Иди к трапу, вахту неси - В его интонациях уже не было ни злости, ни раздражения. Я спустился вниз на своё вахтенное место. Через небольшое время ко мне вновь присоединился боцман.
  - Так что это было? - нетерпеливо прервал я затянувшееся, как мне показалось
  молчание.
  - Наутилуc! - Устиныч усмехнулся в седые усы - Ты, что Жюль Верна не читал? Таинственный остров" помнишь? Ну, так тут у нас под Медвежьим крылом, тоже, брат Паганель, приключение происходит". Боцман пребольно хлопнул меня по плечу тяжелой лапой.
   - Осталось только дождаться явления капитана Немо - Несколько раздосадованный неуместными, как мне показалось, шутками отметил я. Устиныч перестал улыбаться и посмотрел на меня с прищуром, что выражало у него работу мысли, и заявил:
  - А знаешь парень, ты ведь и сам не понимаешь, что случайно попал сейчас в яблочко.
   Я уставился на него озадаченно.
  - Я тебе больше скажу - продолжил боцман - сдаётся мне, что явление капитана Немо на его таинственном острове уже состоялось.
  Напрасно я пытался разговорить боцмана. Устиныч молчал так, как не молчал бы, будь он на самом деле тем старым говоруном, каким мог иногда казаться. Его шутка о таинственном острове, Наутилусе и капитане Немо мне ничего особо не прояснила и вообще показалась на тот момент пустым снисходительным трёпом бывалого морского бродяги с наивным салажонком.
  - А что эскимосы и урсусы нам больше без интересу? - перешёл он на свой обычный говорок и сразу превратился в привычного и оттого более симпатичного мне Устиныча. Отхлебнув из кружки свежезаваренного чаю, боцман продолжил прерванный рассказ:
  - Помню, что когда вернулись мы на судно капитан наш махонький и дядя этот министерский в шляпе решили провести общесудовое собрание экипажа. Ну, как и ожидалось от наших неизбалованных работяг, все предложения по поводу валютных выплат прошли, как говориться "На ура". Тем паче, что начальство, как правило, не делает предложений, от которых можно отказаться. Министерский, довольный тем, что всё прошло гладко, распорядился выдать, как он выразился:
  - Положенную экипажe в порту захода валюту. Из расчета 2,5 доллара в день на десять дней стоянки.
  Выходило 25 долларов на одну забубённую матросско-мотористскую личность. Это же было в конце шестидесятых и американская деньга больше весила. Да и товар всякий колониальный вроде джинсов-техасов, штанов этих ковбойских по которым нынешний молодняк с ума сходит, на этот четвертной можно было, сторговавшись в лавке с хозяином целых две пары купить. Я тогда пару джинсОв купил себе для работы. Им
  как робе сносу нет. Ну а в Мурманске заведующий складом такелажным Вахтанг Шавлович, как узрел меня в них, так прицепился хуже рыбы-прилипалы:
  - Вах, как брата - говорит - прошу, продай "Ливайс". Cын день и ночь клянчит. С ума свёл.
   Я отвечаю:
  - Ты чего Шавлович? Они мной второй месяц ношены-переношены, все в краске-сурике.
  А он мне:
   - Ничего, брат Устиныч, не беспокойся. В скипидаре-растворителе отстираю, линялые даже моднее. Устиныч, очень прошу бери 100 рублей, а то умру от темперамента - на твоей совести будет, батоно!
   Ну, я же не фарцовщик-барыга какой, денег не взял, а на складе у Вахтанга такелажем дифицитным разжился, такелажными блоками лёгкими немецкими, ГДР-овскими. Так о чём это я?
  Боцман потряс стриженной седой головой, как бы ставя мысли на место. Мне на миг показалось, что он сейчас не так уж увлечён собственным повествованием. Скорее его все ещё занимало недавнее странное происшествие с донным эхолотом, а точнее загадочные показания его самописцев.
  - Ну, я и говорю - продолжил он - К вечеру получили мы от начальства на руки паспорта моряков и на берег гренландского Готхоба сошли, как в песне, одиннадцать советских моряков.
  
  
  
   глава 12 "Нуук"
  
  12 []
  
  Кстати тогда - продолжал рассказ боцман - клеша снова в моду входили и мурманские менты частенько именовали наших морячков клёшниками. И опять, как в песне, идём мы большой, тёплой компанией по Нууку. Устиныч негромко пропел хрипловатым баритоном:
   - Идём сутулимся по узкой улице,
   а клёши новые ласкает бриз.
  
  Лето как-никак, хотя и полярное. Особых достопримечательностей в гренландской столице не замечалось, да и городом это трудно назвать, скорее посёлок. Одна улица, дома всё деревянной постройки в один, два этажа. Более всего этот городок Нуук походил на города Дикого Запада из американских вестернов. Складывалось такое смутное впечатление, что из ближайшего салуна вот-вот вывалится компания подгулявших ковбоев в широкополых шляпах и начнет от избытка своих ковбойских чувств палить в воздух из огромных длинноствольных кольтов. Однако смотрим в низине новостройка - длинный дом на сваях, пятиэтажный и современный из стекла и бетона, прям дворец посреди хижин.
  Как и наш родной заполярный Мурманск располагался этот Нуук-Готхоб не на равнине, а на самых натуральных, привычным, нам северянам сопках. От того, как и наш Мурманск, правда, Мурманск, что Нью-Йорк по сравнению с этим городком, был покрыт этот Нуук широкими крутыми, деревянными лестницами, как корабль трапами. Так, что особо не нагуляешься по лестницам этим. А нам молодым всё это не мешало и лестницы мы эти перемахивали без одышки, как у себя дома. Идём мы себе и навстречу разный народ местный. Датчан-европейцев много, в основном понятно мужики, но и дамочки попадаются. И те и другие одеты по мужицки в штанах-джинсах по летнему делу, да куртках-кухлянках или во всепогодных алясках, собачьим мехом подбитых.
  Эскимосы те с фантазией. Смотрим - сидит на крыльце бабка, длинной трубкой дымит. На голове платок пёстрый, китайский с драконами и сверх того советская полковничья папаха из серой мерлушки. Пригляделись, а на папахе той, сзади ценник картонный с надписью ВоенТорг. Ну, говорю, ребята, не первые мы тут, не первые.
  Да уж, какие там первые. Выруливает из-за поворота и прёт на нас, подпрыгивая на ухабах, кто бы ты думал. Нет не иномарка какая-нибудь, а новенький наш Москвич 412. За рулём раскосый парень лет 25-ти. Машина несётся километров под 100 и это не германский автобан какой-нибудь, нормальная ухабистая дорога. Гляжу, мать моя, на дороге, прямо посредине дитё местное в пыли копошится, годов двух не боле. Ну, думаю - пропадёт карапуз, сшибёт его лихач этот. Ну и как-то само собой получилось, скакнул я как кенгуру австралийский метров на пять вперёд, ребёнка схватил и вместе с ним сальто-мортале изобразил. Вместе в сторонку и укатились. Дитё перепугалось, орёт. Народ из домов выскочил. Мамка непутёвая малого своего у меня выхватила и бежать, да и наши все подоспели, суетятся. А этот автогонщик нуукский на Москвиче, он не затормозил, нет. Понимал видать, что его на такой скорости занесёт и по инерции и перевернёт вверх колёсами. Он и впрямь водилой классным оказался. Управляемый занос мастерски исполнил и машину плавно кормой вперёд поставил. Ну, я сгоряча мастерства его не оценил - обложил трехэтажным по матушке при всём гренландском народе. Парень этот понял, что ругаюсь я и в душу и в мать, да и тюлень бы понял. Стал он умиротворяющие жесты делать - успокойся, мол, и говорит что-то. Сначала на английском, потом на-датском. Поостыл я малость, как-никак родная душа - полиглот эрудированный, не дикарь какой. Спрашиваю его на удачу:
  - Шпрехен зи дойч? - А он мне в ответ:
  - Я! Я! Натюрлих! - Тут я от умиления совсем успокоился. Похлопали мы друг друга по плечам и начал я общаться с жителем столицы гренландской города Нуук.
  
  Оказывается, наша русская слава не миновала и такой беломедвежий угол, как столицу эту эскимосскую" - продолжил, испивший любимого индийского чая со слоном, Бронислав Устиныч - Представь себе, пригласил меня мой новый приятель по имени Миник, так он представился, новое знакомство отметить. Подходим мы с ребятами к местному заведению с новым другом. Салун, как салун прямо из вестерна, а на нём, ты не поверишь, хоть и белый день на дворе, вывеска неоновая сине-голубая мерцает и буквы наши русские. Написано там Гагарин, только в конце вместо русской Н, латинская N присобачена. Заходим внутрь -обычный кабачок, чем то на наши мурманские "Полярные Зори" смахивает, только столы без скатертей и не пластиковые, как у нас, а как есть солидные из морёного корабельного дерева. Дизайн такой. Слово такое новомодное, ты мне напомни, я потом объясню, что оно значит. Заходим мы с нашим провожатым всей честной, клёшной компанией, глядим:
  - Твою маман! - портрет на стене метровый и на нём Юра Гагарин в русской рубашке и улыбается своей знаменитой улыбкой, солнышко наше. Фото цветное, увеличенное и в углу автограф, как положено. Сели мы за стол деревянный, длинный такой со скамьями, как в деревнях наших, все уместились. Официант пиво принес, отменное - датское, куда нашему жигулёвскиму. Ну, наш знакомец встал и тост произнёс короткий:
  - Кашута! - Я то подумал, что-то вроде нашего - За здоровье! Ан, нет, как Миник потом объяснил, это пожелание мужчинам удачной охоты. Так, что американцы обмишурились, когда циклон Кашуту пьяной эскимоской выставили. Выпили мы за дружбу советских и гренландских рыбаков, а Миник мне доверительно так и говорит:
  - Рони, - это он меня так из Брониславов перекрестил - просьба у меня к тебе, пока вы с друзьяьми в Гренландии, пожалуйста, не называйте мой народ Эскимосами. Мы калааллит - люди, а эскимос это ругательство, означает, пожиратель сырого мяса. Мы и в самом деле никогда сырым мясом не брезговали, но слово для нас звучит оскорбительно. Как ты для меня теперь близкий друг - ааккияк, то сделай, как прошу. Я, говорит, хочу видеть тебя новым братом, а потому, приглашаю тебя, поохотится, со мной и с младшим братом моим по имени Нанок, что значит медведь. Пусть будут тому свидетели Килак и Имек - небо и вода, а так же эти большие сильные мужчины, твои испытанные братья, поскольку ты с ними много раз охотился на славную большую рыбу в диком холодном море.
   Красиво сказал, почти как грузин. Беда, что кроме меня его гренландско-кавказское красноречие, исполненное на языке Гёте и Шиллера никто из наших не оценил. Я то, конечно перевёл, но это всё одно, что Баха напеть. Одно стало понятно - гренландцы-калааллиты народ весьма красноречивый и дружелюбный.
  - А что? - Cпрашиваю, а сам на потрет Юры Гагарина киваю - Неужто, когда первый космонавт Земли вокруг света путешествовал, и к вам калааллитам в Нуук наведался?
   Он смеётся, говорит:
  - Нет. Я тогда в Дании, в Университете учился, а Ури (они так Юрий произносят) в Копенгагене королевскую семью навещал и на приёме во дворце меня ему представили, как самого лучшего студента самой большой датской провинции самого большого острова на глобусе. Гагарин улыбнулся и сказал, что видел из космоса Гренландию и что она самая белая и чистая страна на планете и сверкает под облаками, словно королевский бриллиант.
   Миник по пути во дворец, в газетном киоске открытку с Гагариным в русской косоворотке купил, вот Юра ему автограф и подписал. А когда год назад дядя Миника получил лицензию на открытие заведения, то племянник ему идею с названием и подбросил. Вывеску в Дании заказали, да там с буквами напутали, ну не переделывать же из-за одной буквы. Дорого, долго, да и далековато будет. Что скажешь - вздохнул Устиныч - капиталисты - деловые ребята, портит людей мир чистогана.
  
  
  
   глава 13 "Два капитана"
  
  13 []
  
  - Хей,watch! Алоу! - услышал я знакомый голос сверху, со стороны военного борта. Я, было, подскочил от неожиданности, поскольку увлечённый мастерством седоусого рассказчика к тому времени совершенно переместился в суровую экзотику далёкойГренландии. Подняв голову, я увидел, как вы уже догадались, незабвенного дорогого дядюшку Свена Бьернсона собственной персоной. Командир корвета был облачен в куртку тёмного хаки с поднятым, по случаю назойливо моросящего дождя капюшоном, из-под которого выпячивалась высокой тульей наполовину скрытая офицерская морская фуражка. Сверкнул золотом на красной эмали краб-кокарда . Позолоченный якорёк, увенчанный королевской короной. Изображение символа норвежских монархов заставило меня внутренне улыбнуться - припомнился недавний разговор с юной принцессой Ленни Бьернсон в тесной корабельной каптёрке.
  - Сейчас без четверти пять - взглянув на часы, продолжил майор по-английски. - "Есть
  срочное дело. Сообщи капитану, что я жду его в своей каюте. Вахтенный, - кивнул он в сторону стоящего рядом по стойке смирно долговязого матроса - вас проводит.
   Меня, каюсь, пробрал детский овечий страх, других детских неожиданностей
  к счастью не произошло. Я вообразил себе, ни больше не меньше, что предстоящий серьёзный разговор двух солидных капитанов пойдёт о моей скромной персоне, вернее о наших с племянницей Ленни вполне себе невинных, хотя и мезальянс отношениях. Я передал вахтенному штурману известие о том, что наш мастер Владлен Георгиевич приглашен на срочное рандеву командиром норвежского сторожевика "Сенья". Штурман потянулся было к трубке висевшего на переборке корабельного телефона, но тутиз своей каюты поднялся на мостик сам Дураченко. Капитан не выглядел бодрячком, но и унылым его назвать тоже было нельзя. Он скорее походил на человека, ожидавшего какого-то важного известия и наконец-то его получившего. Однако, оказывается, что известие это требует, мягко говоря, разъяснений, поскольку мало что проясняет и даже ещё более "нагоняет туман" Владлен выслушал меня и кивнул:
  - Что же пойду, отчего не пойти. Как родного в гости зовут. К тёще на блины, мля...
  - Тут вот что ещё. Владлен Георгиевич - замялся я - Майор вроде сказал, что нас с
  вами вместе приглашает.
   Сказав это, я почувствовал, что уши мои горят в полумраке штурманской рубки, возможно даже освещая некоторое пространство. Капитан взглянул на меня исподлобья острым взглядом битого и умного волка.
  - Много о себе мните, юноша - едва заметно усмехнувшись в седую бороду, проворчал он - В толмачи он тебя зовёт. Я ему боцмана сватал, дескать, шпрехен зи дойч вери гуд знает, так он руками замахал:
  - Ноу, ноу. Он крэйзи. Я - мол - его вери гуд инглиш уже слышал. Пусть юнга переводит, хотя бы по сути понятнее. Мы с Владленом гуськом, как внучек с дедушкой поднялись по трапу на борт норвежца. Долговязый матрос, при ближайшем рассмотрении им оказался старина Йорик Скелет проводил нас в носовую надстройку к командирской каюте, месту встречи двух капитанов. Майор Бьернсон ожидал нас с открытой дверью, иуслышав шаги вышел навстречу. Он был облачён в явно неуставной белоснежный шерстяной свитер водолазку, который, как не странно шёл к его красному, обветренному лицу и стриженной ёжиком рыжей причёске.
  - Прошу садиться, господа - Хозяин каюты указал на небольшой, прикрученный к палубе полукруглый диван, обитый синим бархатом.
   Диван этот располагался почти в центре довольно просторной каюты. Три длинных больших иллюминатора с массивными броневыми заглушками напоминали о военном предназначении этого морского жилища. Тут же находился небольшой, но весьма примечательный стол овальной формы. Вещь была явно антикварной и очень дорогой, такое мне приходилось видеть разве что в ленинградском Эрмитаже. Это была искусная инкрустация из цветного янтаря на мраморной столешнице. Янтарная мозаика изображала шведский королевский герб, знакомый мне по форме шведских же длинноволосых хоккеистов - увенчанный короной лев. Царственный зверь стоял на задних лапах и находился в явно агрессивном расположении духа.
   Майор вежливым жестом указал на блестящий металлический кофейник с деревянной ручкой и две большие чашки, затем поднялся и принёс из буфета открытую жестяную коробку с печеньем. Роскошный королевский лев с неодобрением косился оранжевым янтарным глазом на эту явно не аристократическую сервировку. Однако кофейник источал такой чарующий аромат, что Владлен Георгиевич не выдержал и смущённо кряхтя, наполнил наши с ним чашки.
  - Я пригласил вас господин капитан -начал Бьернсон.
  - Чтобы сообщить пренеприятное известие - машинально дополнил я про себя.
  - С тем, чтобы уведомить вас о нашем ближайшем будущем - продолжил он - Через несколько дней ваше судно будет сопровождено в порт Тромсё. Там вам предстоит стоянка, возможно длительная, не менее месяца. Вероятно, и, к сожалению, вас может ожидать суд, впрочем, это как решат вышестоящие инстанции. Советская сторона извещена о задержании вашего судна и как у вас принято выразила протест. Мой корабль по срочным причинам должен покинуть акваторию острова. Это произойдёт через - он взглянул на часы-хронометр - через сорок шесть минут. А сейчас прошу сюда господин капитан. Я должен вас кое с чем ознакомить.
   Майор указал на противоположную сторону каюты, где находился высокий штурманский стол с картами и бумагами. Он жестом приказал мне оставаться на месте, а сам с Владленом подошёл к штурманскому столу. Два капитана опершись на локти, склонили головы над картами. Я же, вынуждено пребывая в неведении и одиночестве, незаметно для себя опустошил коробку с ванильным датским печеньем, когда я очнулся, на дне коробки сиротливо ютились две печенюшки, покаянный стыд охватил мою душу, но было поздно. Минут через двадцать оба капитана отошли от стола и направились к двери. Я вскочил и последовал за ними. Дураченко преобразился, глаза заблестели знакомым азартным блеском. Спускаясь по трапу на свой борт, он даже напевал что-то не совсем приличное про Гитлера с хвостом, пойманного под мостом. Мне же оставалось только гадать и мучиться в неведении:
  - Что же обсуждали два капитана и что, так обнадёжило нашего Владлена?
  
  В назначенный срок корвет "Сенье" отшвартовался от скалистого причала тайного фьорда, развернулся на выход и, покидая нас, дал на прощанье два длинных, и как показалось тревожных гудка. Наш работяга "Жуковск" остался в гордом одиночестве под нависающими скалами "Медвежьего крыла". Капитан через боцмана вызвал к себе в каюту старшину Семёна. Там уже находились старший и второй помощники. Я же пребывал в прострации, вызванной, как нетрудно догадаться, злой судьбой, столь бездарно и жестоко оборвавшей мои романтические отношения с юной принцессой Ленни Бьернсон. В душе моей звучали печальные, а порой и траурные мелодии в диапазоне от Полонеза Огинского до моцартовского Реквиема.
  - "Die Leiden des jungen Werthers" -услышал я за своей спиной.
  Такой хох дойч, без малейшего русского акцента мог выдать на судне только один человек.
  - Невозможно без рыданий видеть страдания молодого Вертера - театрально закатив голубые зенки и воздев длани в направлении высших сил, продекламировал Эпельбаум.
   Мне же, несмотря на терзающую душу вселенскую скорбь, удалось выдать в ответ более талантливую тираду, в которой я, не стесняясь в выражениях, пожелал истинному арийцу противоестественного группового любовного экстаза с покойной Эльзой Кох, Евой Браун, а так же всей нацистской гоп-компанией во главе с незабвенным дядюшкой Адди.
  - С Евочкой было бы не плохо под винцо - либен фрау мильх, - отреагировал на мои пожелания рыжий - а старичков-нациков прошу исключить - несексуальны-с, найн унд найн майн либэр юнге. Короче, страдалец, тебе пакет от предмета грёз.
   Геша протянул мне белый почтовый конверт, который был мною немедленно схвачен. Однако конверт был уже кем-то вскрыт и сиротски пуст.
  - Издеваться, пёс! - взревел я с неожиданными для самого себя интонациями актёра Черкасова в роли Иоанна Грозного.
  При этом я ощутил охвативший меня царственный гнев Рюриковичей и непреодолимое желание немедленно удавить кощунника. Обалдевший от такого нежданного проявления моего темперамента Геша, успокаивающе замахал руками.
  - Тихо, тихо параноик, можно подумать его оскорбляют в лучших чувствах. Времени у неё не было послания писать. На корму она во время отшвартовки прибежала запыхавшаяся. Кричит:
   - Дущка, дущка, дай это Влади, здесь мой дом".
  Адрес это её, понял, зелень подкильная, пишите письма.
  - Парни, Толяныч до кубрика зовёт - окликнул нас один из матросов.
  - Дело такое, братва. Дело серьёзное, хотя и мутное - начал Семен Анатольевич - Даже не знаю, как начать. Данные такие: влип наш мастер капитально, да и мы вместе с ним. Влезли мы всем трудовым экипажем в грязное дело - политика называется. Владлен, конечно больше знает, да не распространяется и правильно делает - Для общей пользы! - повысил он голос, перекрывая возникший было ропот среди матросов - Дуракам объяснять смысла не вижу, а умные сами допрут. Короче, островок наш Медвежий не так прост, с начинкой говорят островок. Когда мы под этим скалистым крылышком оказались, что первое в голову пришло? Шхера эта секретная, ни на наших ни на их картах не обозначенная. Вопрос: зачем норвежцы нас сюда затащили, зачем шхеру эту нам засветили? Вопрос без ответа. Пока. Дальше - Владлен показал ночные показания донника-эхолота. Похоже, подлодка под нами прошла и не маленькая. Чья не известно. Одно ясно - под островом есть что-то вроде тайной базы.
  Последнее утверждение Семёна произвела на кубрик сильное впечатление. Лица матросов выражали одновременно изумление, испуг и растерянность.
  - Правильно понимаете, братва, понизив голос, продолжил старшина. На данный момент тухлое наше дело. Каждый год на морях-океанах исчезают без следа сотни малых и десятки больших судов. Не хочу вас стращать, но исчезни наш "Титаник" вместе с экипажем, это будет наше личное горе и беда наших близких. Мировой сенсации не последует.
  В этот момент наступившей напряжённой тишины поднялся, сидевший у выхода на ступеньках трапа непривычно серьёзный Эпельбаум:
  - Толяныч, до меня только сейчас дошло. В свете новых обстоятельств, как говорится. Мы когда с викингами праздновали, то Йорик Скелет перебрал шибко и когда я его спать укладывал, вроде как, бредить начал. Какие-то Сказки братьев Гримм понёс. Нёс то он по-немецки, так что кроме меня никто и не понял. Говорил, что Медвежий не просто остров, а вроде как пирог с сюрпризной начинкой, такой же, что норвежки с корабля преподнесли. Они в пирог монету серебряную запекли на удачу, так я чуть зуб не сломал об неё. Вот Йорик и хихикал, мол, кто Медвежий пирог укусить пожелает, тот зубы и обломает. И главное, что он выдал, мол, в пироге этом хитрые мышки завелись, и норки в нём прогрызли, чтобы воздухом вольным дышать.
  - Спасибо, Гена - кивнул старшина - Как говорится ценная информация к размышлению. Кстати она подтверждает кое-какие уже имеющиеся данные об этом ребусе. Значит так, братва, шутки за борт. Мы все здесь служили и все военнообязанные, поэтому по распоряжению капитана на судне объявляется особое положение. Единственный выход для нас действовать быстро, решительно. Думаю этого они - при слове ОНИ Семён направил указательный палец вниз - ожидают меньше всего. Они опасны, пока сидят в тени. Если удастся их засветить, хотя бы частично, то зачищать нас для них уже не будет иметь смысла, а глупой местью эти серьёзные ребята не занимаются. Дальше: ни водолазов, ни снаряжения у нас нет и поэтому вниз, старшина опять ткнул пальцем в сторону палубы, вниз мы не пойдём. Мы пойдём вверх, "мышиные норки" искать, озадачил он собравшихся моряков.
  
  1. "Die Leiden des jungen Werthers" -"Страдания юного Вертера" - сентиментальный роман Иогана Вольфанга Гёте.
  2. "найн унд найн, майн либэр юнге" (нем.) - нет и нет, мой дорогой юноша.
  
  
  
  
  
   глава 14 "Альпинисты"
  
  14 []
  
  Избитое выражение - "рояль в кустах", но, как говорят в Одессе - "Я вам скажу изжизни." Cамое странное, что этот пресловутый рояль и в самом деле оказывался почти всегда в нужном месте и в нужное время. Причём в наиболее критические моменты моей не скучной жизни.
  Старшина Семён Анатольевич, наш общий друг Бронислав Устинович и я. Все мы вместе направились в "Закрома Родины" - легендарную каптёрку под полубаком. Это была каптёрка боцмана Друзя. Об этом скромном складском помещении на судне ходили легенды. Кроме пошлого "Закрома Родины", его, так же, называли "Пещерой Али Бабы". Между тем, на этом маленьком складе никогда не было ничего лишнего. Было лишь то, что могло, вдруг, срочно понадобится, причём случайным и самым непредсказуемым образом.
  В этом был какой-то мистический, высший промысел, извините за каламбур. Ну, по какому, скажите, странному совпадению заядлый альпинист старшина Толяныч перед самым отходом в рейс за громкую игру на гитаре был изгнан сварливой хозяйкой из съёмной квартиры. Покинул он её вместе со старым рюкзаком и двумя пятидесяти килограммовыми баулами с новым альпинистским снаряжением. Снаряжение было заграничным и баснословно дорогим. Семён заказал его ещё год назад у одного крутого фарцовщика со связями на чёрном рынке. По слухам, старшина отдал за него стоимость половины Жигулей популярной тогда пятой модели в экспортной комплектации. И ещё страннее, что боцман согласился взять на хранение эти, вообще то не отражённые ни в каких накладных вещи альпиниста, попавшие в Союз не совсем ясным путём. Боже мой, чего там только не было в этих баулах. У Семёна азартно заблестели глаза, когда он принялся разбирать все эти веревки, обвязки, жумары, карабины. Подошли ещё двое ребят, товарищей Толяныча по альпинистским походам. Они заговорили на специальном, альпинистском жаргоне. Зазвучали таинственные слова: френд, маятник, шлямбур, Гри-гри, репшнур. Всё это заграничное великолепие сверкало и переливалось праздничными цветами новогодних, ёлочных игрушек. Альпинисты принялись споро и деловито вооружать всю эту амуницию: обвязку, привязь, спусковик. Между тем не прошло и пары часов, как Семён начал свой подъём на скалы, под горячо-сочувственными и кровно заинтересованными взглядами всего экипажа. Два десятка зрителей собрались на открытой части каменистого берега, справа от нависающего над гротом каменного козырька.
  Медвежье крыло представляло собой сложное скалистое образование с множеством участков, порой с отрицательным углом восхождения. Скалолазание здесь могло быть под силу только очень опытному спортсмену. Порой встречались места, которые проще было бы обойти, однако времени для этого не было. Семён сноровисто забивал крючья и вставлял закладки, в которые в свою очередь, вставлялся карабин. Один из стоящих внизу матросов, товарищей Толяныча по альпинистским походам, страховал его внизу на скальном причале. Он удерживал страховочный трос. Несколько раз Семён, вбивая крюк альпинистским молотком, или вставляя очередную закладку, зависал вниз головой, словно огромная летучая мышь в зелёной пластиковой каске.
  Второй из друзей старшины по скалолазанию, решил подменить страхующего, который, несмотря на прохладную погоду, изрядно взмок от напряжения.
  - Как думаешь, по норвежской классификации не меньше семерки плюс будет? - спросил он присевшего отдохнуть плоском валуне товарища
  - Да тут вся восьмёрка плюс, если не девятка - ответил первый.
   В этот момент, Толяныч, видимо, поскользнувшись на влажном камне, сорвался и с криком:
  - Держи! - полетел со скал спиной вниз.
  Оба стоящих внизу альпиниста среагировали молниеносно. Они вдвоём повисли на страховочном тросе, удерживая товарища от дальнейшего падения. Падая, Семён успел мгновенно сгруппироваться и на лету зацепится правой рукой за выступающий из скалы камень. Стоявшая внизу толпа в начале падения Семёна судорожно вздохнула:
  - А-А-Х!!!
   И через три секунды, после его благополучного зацепа за счастливый камень так же синхронно, но уже с явным облегчением выдохнула:
   - У-У-Х!!!
  Спустившегося со скал старшину подменили двое его товарищей и уже сравнительно быстро по проложенному пути поднялись на скалы. Альпинисты продолжили восхождение вплоть до самых верхних уступов на высоте не менее ста метров. Здесь на вершине покорители Медвежьего крыла размяли спины, помахали натруженными руками и выпрямились во весь рост. Один из них прокричал о том, что открылось им с верхотуры:
  -Справа и слева вершины метров по 400. Главную вершину видно, далеко совсем на северо-восток, тридцать-сорок километров. В трёх километрах узкая низина между скал. Сарай деревянный ближе к берегу, лодка перевёрнута. Рядом дед какой-то, сети чинит.
  - Добро, парни - ответил Семён - Давайте вниз, не светитесь, не надо, чтобы вас видели. Мы с боцманом стояли подле старшины, упакованного в сбрую альпинистского снаряжения. Стояли, готовясь принять на себя страховку спускающихся вниз скалолазов.
  - Хреново - сказал Семён вполголоса - Похоже нет здесь никаких "мышкиных норок", не в Туапсе чай. Думать надо.
  Неожиданно вскрикнул один из спускающихся альпинистов. Из-под посверкивающей металлом подошвы его ботинка вывернулся крупный валун и полетел вниз. Камень стал грузно ударятся о встречные уступы, выламывая массивные куски гранита.
  - Обвал! В сторону! - Зычно крикнул старшина и кинулся прочь, увлекая нас за собой. Он на ходу подхватил конец страховочной веревки, которую боцман, впрочем, не собирался выпускать из рук. Обвал был неслабый. Все ощутили отдачу от падения огромных кусков гранита, словно толчки землетрясения средней силы. Стоящим внизу он вреда не причинил, поскольку основная масса камней рухнула на нависающий над нашим скрытным причалом козырёк -огромный скальный выступ.
   Альпинисты, спускаясь, почти достигли этого выступа, находящегося метрах в двадцати от земли, но тут, вдруг, издали дуэтом радостный вопль:
  -Ни хрена себе норки!
  Наши покорители скал спустились на широкий, каменный козырёк. Под ним как раз и находилась наша стоянка. Это было что-то вроде глубоко врезанной в скалы каменной ниши, в которой полностью помещался наш траулер. С правой стороны каменный навес обрывался и находился довольно большой участок каменистой суши, откуда скалолазы и начинали подъём. Отсюда оставшиеся внизу могли наблюдать за всеми их действиями. Однако значительная часть скал над каменным козырьком была скрыта для обзора снизу. Эта часть находилась на высоте примерно 20-30 метров над нами и именно там, на козырьке находились спустившиеся вниз скалолазы.
  - Здесь норка метра полтора в диаметре, не для мышки, для мишки норка - громко, чтобы услышали внизу, объяснял один из них.
  - По бокам, слева внизу и метрах в семи
  справа дыры поменьше по полметра в диаметре -добавил другой - Внутри темень, фонари нужны.
  - Парни, мы вот, что сделаем - ответил снизу Семён- Погодите спускаться, есть мысль. Устиныч, у тебя запасной шторм-трап есть? Если два вместе связать, то удобная дорога получится
  - Ну, - вздохнул боцман - раз пошла такая пьянка... Есть три по двадцать метров. Один новый и два бэушные, но крепкие, манильские.
  - Ну, боцман, рассмеялся старшина. Был бы ты девкой, я бы...
  - Чего ты бы, король тресковый?! - осерчал старый.
  - Женился бы на тебе, морж усатый - смеясь, заключил, позвякивая альпинистской сбруей Анатолич.
  - Ну, ежели законным браком, "тоды ой" - принимая шутку-юмора смягчился Устиныч. - В кормовой малярке, под брезентом ещё два трапа по 15 метров. Пользуй приданое, женишок.
  Я вместе с другими оставшимися внизу матросами организовали быструю доставку верёвочных лестниц. К месту действия со своей штурманской свитой подошёл капитан Владлен Георгиевич
  - Ну что, Анатолич? - обратился он к старшине. Хорошее начало - половина дела. Информация наша, как цветные стёклышки потихоньку складывается в красивый витраж. Сейчас поглядим, что за мишкина норка нам приоткрылась. Он покрутил пальцем cпираль по направлению к каменному навесу. Через час наверх уже вела удобная, привычная для моряков дорожка, состоящая из трёх связанных вместе шторм-трапов. Капитан, несмотря на тучность, ловко и быстро вскарабкался по ним. За ним последовали Семён, старпом Савва Кондратичь и боцман. Оставшиеся внизу матросы, среди которых находился и я, стеснялись недолго. Я подхватил два тяжелых переносных фонаря с аккумуляторной зарядкой и перебросил их на ремнях за спину. Вместе с другими, сгорающими от любопытства и нетерпения моряками, мы по одному отправились к новооткрытым мишкиным норкам.
  Мы поднялись на довольно обширное скальное плато, сплошь усыпанное битым щебнем и камнями разной величины, последствиями недавнего обвала. Здесь мне пришлось совершить неприятное для моей мнительной персоны открытие. Взглянув вниз, я поперхнулся воздухом и с ужасом понял - я боюсь высоты. Никогда прежде я не чувствовал такого животного страха за свою шкуру. Я лазил в детстве по крышам многоэтажек вместе с другими мальчишками, было страшновато, но такого ужаса я не испытывал никогда. Захотелось лечь животом на острый битый камень, не шевелится и, по возможности, нет дышать, а главное не смотреть, не смотреть вниз. Если бы был под рукой смертельный яд, то лучше бы принять его и умереть мгновенно, но только не ощущать этого мерзкого, удушающего чувства ужаса, выкручивающего душу, словно половую тряпку.Меня выручили злость и стыд. Стыд и злость иногда бывают весьма полезны.
  - Стоять, ССука! - заорал я на себя беззвучно - Любимец принцесс, мля!
   Для пущего эффекта я двинул себя кулаком под кадык, закашлялся до слёз и стал понемногу приходить в себя. Тут я поймал пристальный взгляд Семёна. Он улыбнулся мне понимающей и ободряющей улыбкой.
  Мишкина норка и впрямь более напоминала вход в немаленькую пещеру, в которую можно было войти, правда, с приличным поклоном. Две другие дыры так же были приличных размеров, но походили скорее на округлые отдушины и человек протиснутся туда не смог бы ни при каких обстоятельствах. Я сбросил на камни, изрядно оттянувшие плечи тяжелые аккумуляторные фонари и услышал отчётливый лязг металла о металл. Один из фонарей железным корпусом задел большой плоский обломок рыжеватого цвета. Я поднял этот обломок размером с ладонь и потер о брезентовые штаны. Сквозь осыпавшийся слой ржавчины проступили рельефные латинские буквы - S NAV. US NAVY - мысленно восстановил я надпись. Это был осколок американской авиабомбы.
  
  
  
   глава 15 "Пещера"
  
  15 []
  
  Зажав находку в своей влажной от пережитого ладони, я поспешил к группе моряков совещавшихся у пещеры.
  - Цемент, к бабке не ходи, бетонный раствор, причём разводили лохи, хреновый получился раствор, песка много" - толковал Устиныч, растирая пальцами тёмно-серый порошок, который соскоблил пальцами с лежащего возле пещеры большого валуна.
  - Может ты, Бронислав, скажешь, когда пещерку эту замуровали? Хотя бы примерно - плюс, минус? - осведомился капитан, прищурившись, что твой Ильич на картине "Ходоки у Ленина"
  Боцман задумчиво пошевелил пышными усами:
  - Трудно сказать, потому, как замуровывали нору эту не раз, а как минимум дважды. Впервые давненько, лет двадцать, тридцать как. Потом кто-то частично разрушил кладку и восстановили её совсем недавно, меньше трех, пяти лет назад. Причём восстановили непрофессионально, раз достаточно было невеликого камнепада, чтобы все три кладки разом обвалились.
   Мне не терпелось заявить о своей, как я был убеждён, важной находке и я, смело пренебрегая субординацией, влез в беседу старших:
  - Осколок вот нашёл. От бомбы штатовской" - смущаясь объявил я о своей находке.
  - Опаньки! - бурно обрадовался капитан, выхватывая у меня из руки теплую и влажную, потемневшую от пребывания в моей потной ладони железку.
  - Что и требовалось доказать. Ещё одно крупное цветное стёклышко в нашу ценную мозаику - заявил он, пристально вглядываясь, в ставшие вполне отчётливыми четыре латинские буквы.
  - US NAVY - догадался Владлен без моего эрудированного участия. - А ведь пещера эта скорее след сил человеческих, а не природных. Пробоина это в скале от бомбы американской.
  - Так, теперь уже кое-что начинает прояснятся - растягивая слова, произнес Устиныч - Во время войны в этих широтах не один союзный конвой с лендлизом прошёл. Американцы с англичанами в Мурманск оружие поставляли -танки, самолёты, орудия, боеприпасы. Продовольствия много везли. Одной американской тушенкой все фронта, да и тыл, считай, обеспечивали. Наши её ещё "второй фронт" называли. Язвили, значит. Мы, мол, в войне с Гитлером кровью и жизнями участвуем, а союзнички, мол, тушёнкой. Да и тушёнка та была не очень. Полбанки всего мяса, остальное жир. Только и союзники своё получали от немца. Из тех конвоев, почитай дай бог половина до Мурманска доходила. Остальные люфтваффе - асы немецкие топили, да кригсмарине, в основном подводники германские, что в тайных местах со своими субмаринами базировались. Шхер скрытных в одной Норвегии тысячи и поговаривают в нашей Арктике с десяток. На Новой земле, в пещере, скелет нашли в мундире германском и бочки из-под солярки со свастикой, где-то там, в гротах тайных немецкие подлодки и хоронились.
  - Так-то оно так, только почему бомбу эту американскую, на остров сбросили? - поддержал разговор Семён - И когда cбросили? Полярной ночью особо не разлетаешься по тем временам. У немцев хотя бы аэродромы на материке были, а у союзников где? Кроме-того конвой то был английский и с чего бы англичанам американскими бомбами кидаться.
  - Ничего, парни. Придёт время, всё прояснится и время это не за горами - загадочно и не без патетики закруглил затянувшийся исторический диспут капитан - Фонари давай - протянул он ко мне руку.
  - Владлен Георгиевич - обратился к нему Семён - Разрешите нам с ребятами вначале разведать. Незнакомые пещеры вещь опасная, а нам оно как-то привычнее.
   Освещая себе дорогу жёлтым лучом громоздкого фонаря, старшина осторожно двинулся вперёд. Двое его друзей, тихо позвякивая альпинистским снаряжением, направились за ним. Через каких-то полминуты, всё ещё видимая нами, недалеко ушедшая группа остановилась, и послышался, отчётливый и словно усиленный мегафоном голос Семёна:
  - Здесь обрыв глубокий, темно, дна не видно, луч не достаёт. Давайте ещё фонари, света больше надо.
  Я бросился с оставшимися двумя фонарями вперёд. Скалолазы включили принесённые мной аккумуляторные фонари и, скрестив три луча, принялись прощупывать светом этого мини прожектора, находящееся перед ними неизвестное тёмное пространство. Мощности трёх фонарей явно не доставало, так что ни дна, ни противоположной стороны их свет не достигал. Мы видели только ближние скалистые стены и метров пятнадцать глубины отвесной пропасти. Луч света выхватил участок каменной стены, мелькнул ряд тёмных, параллельно расположенных полос. Прямо под нами находилась лестница из железных вбитых в гранит скоб.
  - Когда долго везёт, надо остановиться и подумать: Не везёт ли это везение в ад - изрёк древнюю китайскую мудрость, стоящий у нас за спинами боцман.
  Он тоже увидел лестницу из скоб, ведущую в темноту и это обстоятельство вдохновило его на пышную восточную велеречивость. Капитан стоял рядом и успел оценить обстановку:
  - Вот что, мой хитро-мудрый боцман. Все идут вниз, обратно на борт и во главе с менее мудрым капитаном будут думать свои скромные думы. Заодно протянем сюда электрокабель и поднимем малый прожектор с мостика. Вы же, о, последователь Конфуция, вместе с вашим учеником, юнгой-философом останетесь в уютной тьме на вахте у этого трапа - мотнул он бородой в сторону пропасти - Пофилософствуйте здесь пару часов. О судьбах мироздания подискутируйте. И смотрите, чтобы здесь никакие приведения не шныряли, а то чего доброго, напакостят тут, а нам расхлёбывай. Вот тебе оружие на всякий пожарный - мастер достал из кармана необъятной куртки ракетницу и протянул Устинычу. Тот принял её со вздохом полным безысходности и уселся у каменной стены, напротив провала. Я последовал его примеру и примостился рядом.
  Сидение в тёмной сырой пещере, да к тому же на острове, от которого рукой подать до Северного полюса, занятие не из приятных. Тот факт, что в это время года над этим суровым местом висит 24 часа в сутки полярное Солнце рядом с бледной Луной, как-то тоже особого тепла не прибавлял. Утешала немного мысль, что зимой было бы отчасти прохладнее. Продолжение рассказа боцмана о его Гренландской эпопее в силу места действия тоже не особо согрело бы. Услышав зябкое постукивание моих зубов, Бронислав Устиныч сказал:
  - Ну, вот что малой, пошли-ка наружу. Там какое-никакое, а солнце. Пока же вот, глотни. Это я тебе как медик прописываю - он протянул мне плоскую титановую флягу и, шмыгнув носом, добавил - Нам сейчас ещё больных не хватало.
   Во фляге, как я почему-то и ожидал было всё то же - виски "Катти Сарк".
   - Владыка морей, благослови запасливых и главное щедрых боцманов! - С умилением подумал я.
  Приложившись и сам к фляге, вероятно так же из соображений профилактики простудных заболеваний, Бронислав Устиныч продолжил:
   - Знаешь, у небольших народов, имеющих крохотные, похожие на посёлки столицы есть масса своих выгод и преимуществ. К примеру, все знают всех и все родственники. Когда я посетовал, что на столь важное мероприятие, как охота с моим будущим братом меня советского моряка попросту не отпустит начальство, то Миник только кивнул на это головой и сказал, что всё устроит. Я честно скажу, не поверил, привык, что в нашем мире слова недорого стоят. Утром вызывает меня капитан наш Ромуальд Никанорович, ну ты помнишь, махонький такой, которого мы со вторым штурманом, два лося рогатых, случайно на мостике зашибли. Это когда ещё Витька Шептицкий местный айсберг на таран взял и пароходик наш таким макаром в Готхоб - Нуук на ремонт отправил. Зовёт он меня в каюту и так торжественно, пошкрябывая бородёнку, заявляет:
  - Для вас, Бронислав Устинович, есть задание государственной важности. Высокое партийное начальство доверяет вам, беспартийному - цени мол - проведение важнейшего мероприятия политического, можно сказать, значения - так и сказал Цицерон морской - Вы направляетесь на трое суток укреплять мир и дружбу между советским народом и коренным населением острова Гренландия. Доверяем мы вам, поскольку вы зарекомендовали себя как ответственный и в меру пьющий товарищ. От себя добавлю - Бронислав не подведи, покажи товарищам чукчам, тьфу, эскимосам настоящее советское воспитание. Вот тебе 25 американских долларов командировочных, но особо не шикуй, будь скромен.
  Выхожу я с мостика, спускаюсь по трапу, а у трапа Миник стоит. На капот своего зелёного москвича рукой опёрся и улыбается. Ну, что твой Элвис Пресли у розового кадиллака.
  - Гутен та - говорит - "майне кляйне брудер - Шутит, значит.
  Это он промеж своих эскимосов, то бишь, гренландцев высокий да статный, а мне мой новый друг-ааккияк в самый раз почти по грудь. Наклонился я слегка - поздороваться, а он тут странное удумал - ухватил меня рукой за шею, подтянулся, как на турнике, и давай своим носом о мой шнобель тереться. Я аж взмок с перепугу, оттолкнул его слегка:
  - Вас ист дас? - спрашиваю - Что это - мол - за шутки.
  Он смеётся и отвечает:
  - по-нашему это просто приветствие. Давай - говорит - садись, поехали. А если с девушкой целоваться по-эскимосски тогда не так простецки, как сейчас, а совсем по-другому, нежнее и тоньше. Куда там - мол - вашим поцелуям. Наши носы умеют выразить в тысячу раз больше, чем ваши губы. Ну, ничего наши невесты тебя быстро обучат.
   Взглянул на меня в зеркало заднего вида и серьёзно так добавил:
  - Если захотят.
  А с командировкой этой охотничьей он так устроил. Оказывается, Гренландия уже тогда была что-то вроде автономной провинции в королевстве Дания. И было у них кое-какое самоуправление и даже своё правительство местное, ну что-то вроде наших месткомов или собесов, я не очень вникал. Ну а Миник, дружок мой новоиспечённый, не последний оказался человек в том самоуправлении. К тому же один из его дядьёв ни больше, ни меньше, как член правления фирмы "Урсус", той самой, которая наш траулер зафрахтовала. Дальше - дело техники. Позвонили нашему представителю из министерства. Ну, тому, который в шляпе щеголяет. Пообщались по-деловому, мол, для обмена опытом надёжный человек нужен из экипажа и, чтобы какой-то из трёх языков знал: датский, английский или хотя бы немецкий. Всё просто.
  Вот мы уже и в пути на охоту. Выехали за город, подъехали к какому-то ангару длинному. Миник ворота открыл, а там вездеход на гусеничном ходу. Тут он из багажника москвича достает ружьё в чехле, не новое, но ухоженное, германской фирмы Зауэр. Оружие двуствольное, вертикалка, с тремя крупповскими пересекающимися кольцами. Пока Миник вездеход готовил я к сопке отошел, ружьё пристрелять, благо патронташ он мне тоже выдал. Стрелял я ещё с войны неплохо, но гладкоствол особой сноровки и пристрела требует. Пристрелялся я по камешкам, всё ништяк - бьёт кучно. Сели мы в вездеход, поехали. Местность тяжелая, тундра, да скалы, трава редко, чаще мох. Растрясло с непривычки, я же не танкист какой, не дай боже. Долго ехали, всё на север и на север, часа четыре и всё время как будто в гору и снежных полей всё больше и больше. Вдруг ещё резкий подъём и выскакивает наш вездеход на ледяное, белое плато, покрытое волнами застывшего снега. Как будто на море шторм был и волны эти какой-то чародей в один миг заморозил. Ох и красота, скажу я тебе, Паганюха. Всё сверкает, как будто алмазы рассыпаны, даже глаза заслезились. Этого не передашь, это надо видеть. Что сказать - Великое ледяное царство.
  
  
  
  
  
   Глава 16 "Штормтрапы на скалах"
  
  
  16 []
  
  Мы с боцманом, погревшись под скупыми лучами полярного солнышка, решили вернуться, как и положено, в пещеру. К месту, так сказать, несения службы. Глоток другой шотландского виски под сводами полярных скал под увлекательный рассказ моего напарника по пещерной вахте окончательно привели меня в состояние романтической эйфории. Я, воспылав дружеским восхищением, вслед одному не слишком романтическому персонажу истории российской, уже готов был воскликнуть:
  - Бронислав Устиныч, эта штука, эта ваша гренландская эпопея будет посильнее "Белого безмолвия" Джека Лондона.
  Но... высшие силы не допустили такой пошлости. Мы с боцманом вдруг явственно услышали звук. Он шёл снизу из этой тёмного мрака или мрачной темноты, это уже как кому нравится. В общем, внизу, в чёрной, бездонной глубине пропасти кто-то живой гулко и мощно рявкнул, затем раздались странные звуки, как будто отряхивался мокрый, только что вылезший из водоёма гигантский косматый сенбернар. Затем неизвестный обитатель тьмы рявкнул ещё пару раз и затих. Я всё это время сжимал в руке ракетницу, которую рефлекторно схватил, благо Устиныч положил её между нами. Рука у меня вспотела от внезапного шума, а точнее от испуга им вызванного, палец соскользнул на гашетку и... вылетела птичка. Грохот раздался такой, будто пальнули из пушки. Белая слепящая ракета ударилась о ближнюю скалу и рикошетом вернулась к нам с боцманом. Слава Богу, не пострадала ни в одна из целей. Затем, началась какая- то буйная огненная феерия с каскадами сверкающих искр и прочими фейерверками. Поскольку это огненное шоу мы с боцманом не заказывали и платить за него уж точно не собирались, то не сговариваясь рванули к выходу под великолепно бодрящий мат Устиныча.
   Когда, словно морские черти из чёрного жерла пещеры, мы выскочили на поверхность, мой седоусый приятель, едва отдышавшись, произнёс сакраментальное:
  - Да, Вальдамир, ты хоть и не боцман, но шутки у тебя боцманские. Далеко пойдёшь!
  - Что это б-было? - дрожащим голосом осведомился я.
  - Привидение - дикое, но симпатишное - вспомнил Устиныч мультик про Карлсона. - Скорее всего, это была игра звука в замкнутом пространстве. В таком месте даже лемминг, не больше мыши, может наделать шума не меньше медведя. Ладно, давай ещё посидим снаружи, солнышко северное худо-бедно, а греет. Если не в тени, то почитай градусов 10-15 будет. А знаешь ведь там, на ледяном панцире гренландском даже загорать в полярный день можно и загар такой бронзовый, получше чем в Ялте или на Канарах. Мы, как на ледяное это плато с волнами снега застывшего на вездеходе то выскочили, так я, скажу тебе, просто ослеп от белизны, да ещё торосы ледяные на солнце сверкают так, что глазам больно. Есть такая штука - снежная болезнь, когда роговица глаз получает ожог от отраженных лучей Солнца на снежных полях. Миник конечно это знал и очки тёмные для меня припас, а сами то местные к такому делу привычные, почитай веками тренировались. Кстати и очки у них свои есть. Костяные, как две половинки яичной скорлупы, все мелкими отверстиями усеянные.
  Как у калааллит говорят, охотник-инук - настоящий человек. Всё знает и всё умеет.
  Тут включает Миник рацию коротковолновую и вызывает кого-то.
  - Ты, Рони-ааккияк - говорит он мне - разомнись пока минут десять, пока мой брат-инук не подъедет.
  Вышел я из вездехода. Поразмяться и вправду стоило, растрясло меня порядком с непривычки. Прохаживаюсь, жду, когда послышится шум двигателя, того, на чём брат Миника подъехать должен. Тишина полная и в этой тишине появляется на вершине ближайшего снежно-ледяного бархана какие-то косматые тени. Затем доносится возглас на высокой такой ноте, почти визг:
  Унаие!!! Юк! Юк! Юк!
  Тени эти превращаются в запряжённую веером собачью упряжку и летят вниз по снежному насту. Следом взлетают над вершиной бархана длинные нарты, красиво так приземляются, и вся эта гренландская экзотика, натурально, прёт на меня со скоростью выше собачьего визга. Признаться, струхнул я малость от неожиданности. У них, что в Гренландии, такое своеобразное чувство юмора - живых людей наездом пугать? То понимаешь родным "Москвичём" давят, то упряжкой этой собачьей. И что? Потом на моей могилке напишут:
  - Здесь покоится боцман Друзь, героически погибший под ездовыми собачками.
  Ну, братец этот на нартах в двух метрах от меня притормаживает своих гренландских хаски-киммеков, а нарты по инерции вылетают вперёд и, разворачиваясь кормой, останавливаются прямо возле носков моих унт. Семейное это у них с Миником, что ли? Потёрлись братья-ааккияки носами. Миник родственника представил. Нанок его звали. Медведь, значит. Везёт мне на медведей. Парень и вправду крупный для эскимоса, гренландца, то есть, широкий такой, коренастый и одет уже совсем по-местному. В собачьих унтах, в штанах из тюленьей шкуры и в парке из волчьего меха с капюшоном. Инуит этот, Нанок, на иностранных языках не говорил, разве что по-датски. Я же к тому времени уже десятка три слов на их языке освоил, пока мы в пути были с Миником. Я на лайку показываю и говорю: киммек, собака значит, а Нанок этот смеётся-заливается, ну как дите малое. Ну как же, носатый да усатый великан-чужак на человеческом-калааллит языке говорить пытается. Ну, это, как если бы тюлень у старика-эскимоса трубку покурить попросил. А я люблю, когда дети смеются, искренне так, светло, ну как Нанок этот. Тогда я и выдал простенькую конструкцию из трех слов:
  - Киммек ааккияк инук. - Что-то вроде: Собака друг человека.
   Нанок тут прямо в полное восхищение пришёл, подбежал к Минику, лопочет что-то по- своему, по калааллитски. Миник улыбается, переводит:
  - Нанок говорит, что ты талантливый человек, поэт. Так песни слагать только наш дед Иннек умел, а ты всего несколько слов знаешь, а уже песню по-инуитски сложил: Киммек ааккияк инук. Красиво, однако.
   Я улыбнулся и говорю:
  - То ли ещё будет, братья-инуки, друзья-человеки.
  
  - Устиныч, подъём! Паганель, не спи -замёрзнешь! - тогда это была ещё свежая шутка.
   К нам на верхотуру скального навеса вскарабкался Рома. Один из тройки моряков-скалолазов, двумя часами ранее покоривших грозные отвесные уступы Медвежьего крыла. К его широкому брезентовому поясу была прикреплена верхняя часть бросательного конца с небольшим грузилом-набалдашником для удобства и прицельной точности броска при швартовных операциях.
  - Чего снизу конец не подали? " - поинтересовался Устиныч - Подали бы, мы бы приняли.
  - Так с тобой же Паганель - заёрничал Рома - Паганюха парень везучий. Вот он грузилом в лоб бросательный бы и принял. При его то ловкости, к бабке не ходи... Да ладно Паганюха, не журись, шутка. Там внизу, по любому, прожектор в центнер не меньше весом. Мы его ветошью и брезентом обмотали, чтобы не побить. Хотя стекло под колпаком решётки железной, а поднимать надо осторожно, медленно - вещь хрупкая, как пианино. Вот втроём и потащим потихоньку.
  - Ты поучи жену щи варить, грузчик из мебельного - проворчал боцман - По скалам прыгаешь ловко, что твой архар гималайский, а во всём остальном ты для меня салабон, не круче Паганеля. Ущучил, солдат вчерашний? Вирай давай!
  Поставив, таким образом, чересчур самонадеянного матроса на место, Устиныч принялся помогать нам, с притихшим Романом, поднимать тяжелый, даром, что малый прожектор. Часом ранее он был по распоряжению капитана временно демонтирован с верхнего мостика. Всё-таки, что не говори, а боцман наш был одарён не только интеллектуально, но и физически. Я всегда завидовал силачам, думалось, насколько же им легче и приятнее жить. Сам я, талантами и в этой сфере природой наделён не был.
  Уже минут через двадцать многострадальный прожектор, а заодно и ста пятидесяти метровый силовой кабель электропитания были подняты и подтащены к пещере. Всё это по большей части усилиями самого боцмана, который разогревшись в работе, демонстрировал, что называется, бычью силу. Посильно помогал ему Роман, тоже парень не хилый. Я же к концу действа вымотался настолько, что дышал как паровоз под парами. Позже я старался не дуть на кровавые мозоли, украсившие мои саднящие ладони. Благо, боцман вовремя заметил и обозвав меня подкильной зеленью, перевязал их. Ещё через час добрая треть экипажа, включая капитана, старшину Семёна и активную группу поддержки деловито сновала в акватории пещеры.
  
  Прожектор был внесён внутрь и установлен на станину у края пропасти. Для страховки его закрепили тросами за вбитые в скалу скобы. Капитан Владлен Георгиевич, торжественно, словно директор цирка, открывающий новый умопомрачительный аттракцион, взмахнул рукой и прокричал наружу из пещеры:
  - Врубай!
  Засветились и стали всё мощнее разгораться нити накаливания галогенной лампы мощного морского прожектора, способного пробить своим лучом мглу и туман в открытом море. Расчёт опытного моряка Владлена оказался верен, тьма вокруг сгинула, испугавшись принесённого людьми в пещеру маленького Солнца. Мы находились в горловине гигантского скального колодца, расширяющегося вниз наподобие бутылки. В метрах сорока ниже, антрацитовой чернотой поблёскивала гладкая поверхность морской воды. Это был гигантский островной грот. Гигантская пещера внутри скал, сообщающаяся с морем. Рома с помощью Семёна закрепил на нескольких вбитых в скальную стену пещеры креплениях, страховочный трос и начал осторожный спуск в горловину. Он медленно спускался по красным от ржавчины железным скобам.
  - Принимай подмогу! - раздался мощный голос Устиныча.
  К краю горловины подошёл боцман с двумя матросами. Они успели притащить снизу два скреплённых между собой пятнадцати метровых штормтрапа, изготовленных из прочной манильской пенькИ. Устиныч с помощниками прочно закрепили один конец на камнях, освободив несколько метров, а связанную колесом бухту тридцати метровой морской верёвочной лестницы медленно опустили вниз к Роману. Тот одним движением руки распустил морской узел и освобождённые метры жёлтых тросов и деревянных перекладин с гулким шорохом полетели вниз. Они не достали каких-то метров пяти до дна грота. От скалы до воды было ещё метров семь сухого пространства.
  - Смотри-ка, пригодились, таки, мои штормтрапы... на скалах - Не без самодовольства изрёк боцман.
  
  
  
   глава 17 "Туннели"
  
  18 []
  
  Дорога к подземному гроту была открыта и обустроена, что называется быстро и качественно. Капитан от избытка чувств даже ударился в псевдопатриотическую риторику:
  - Ведь можем мы, русские, когда хотим. Вот бы нам бы так обустроить Россию - раз и в дамки, так нет же, всё мешает что-то, как тому танцору. Может нам всем на острова, какие-нибудь необитаемые податься?
  Вскоре разведгруппа из шести человек во главе с капитаном, спустилась на дно подземного скалистого грота. Кроме тройки матросов-скалолазов во главе с Семёном, к разведчикам примкнул боцман и конечно ваш покорный слуга. Прогнать меня никто не пытался. Наверно меня уже воспринимали, как неотъемлемый боцманский атрибут. Вроде как, говорящий попугай Паганель на плече старого морехода.
  А посмотреть внизу было на что. Свет прожектора отражался от чёрного зеркала воды и, рассеиваясь в окружающем полутёмном подземелье, открывал почти инопланетный пейзаж. Сине-голубые блики от легкой водяной ряби таинственно плясали на скалах. Это создавало какую-то нереальную, неземную, сказочную атмосферу. Расстояние от сплошной каменной стены до кромки воды было от пяти до десяти метров. Широкая полоса почти ровного, покрытого скальным щебнем сухого пространства. Мы, почти вплотную прижимаясь к скалам, медленно двигались, подсвечивая себе дорогу аккумуляторным фонарём. Подземный морской залив, судя по всему, имел форму близкую к восьмёрке - знак бесконечности. Тот залив, который открылся нам первым, имел овальную форму и в самом широком месте достигал метров двухсот. Пройдя около километра, мы обнаружили сужение водного пространства в виде перемычки до десяти, пятнадцати метров шириной. Скалистые стены в этом месте также сужались с двух сторон. Они опускались вниз, смыкаясь и образуя своеобразный коридор-тоннель. Над тоннелем, судя по всему было пустое пространство, так как, миновав этот коридор, мы не оказались в полной тьме. Часть света прожектора достигало и сюда. Мы вошли в новый грот, который как минимум был вдвое больше нашего прежнего знакомца. Сухое пространство до кромки воды было уже не пять-семь метров, как раньше, а напоминало небольшое футбольное поле. К тому же оно явно было зачищено от битого камня и щебня. Такую работу вряд ли могли осилить нерпы или полярные медведи. Это было делом рук человеческих.
  Выйдя на это ровное каменное плато, мы принялись осматриваться. Я как всегда первым нашёл себе приключение. Зацепившись в полумраке за что-то, похожее на капкан или ловушку, я полетел вперёд, пребольно ударившись коленом. В метрах двух от кромки воды была вделана в каменный пол массивная, полуметровая железная скоба. Об эту скобу я и споткнулся. Я прошёл вперёд. Через каждые пять-семь метров находилось по такой скобе. Всего мы насчитали десяток таких креплений.
  - Не иначе скобы эти причальные - задумчиво произнёс капитан - А причалить в этом тихом местечке могла только подлодка, чтоб её в клюз. Давайте парни осмотримся ещё раз, должно быть что-то ещё. Только не спешите, а не то расшибётесь мне тут, как юнга о скобу. Через четверть часа поисков из темноты раздался радостный голос Устиныча:
  - Оба на, Георгич - кажись есть контакт. Давайте братва с фонарём сюда. Все поспешили на голос боцмана. Нам открылась живописная, как любил выразиться капитан, картина. В каменной стене, едва заметный в полумраке, а сейчас хорошо освещенный переносным фонарём, зиял большой арочный вход в тёмное пространство. В полтора человеческих роста в высоту и метра три в ширину вход в тоннель. Мы посветили внутрь. Вверх и по сторонам. Туннель был пробит в скале и свет от фонарей тонул в непроглядной тьме. Мы, было, и поспешили войти внутрь, но Владлен Георгиевич остановил нас:
  - Погодите ребята, похоже, схорон этот ещё во время войны немцы обустроили, а от этих фашистов, всякой пакости можно ожидать. Я мальцом был, когда дружок мой Колька на мине-лягушке в заброшенном немецком блиндаже подорвался. Правой ноги до колена, как и не было. Добро мимо наш офицер на Виллисе проезжал. До госпиталя доставили. Выжил пацан. Я к чему? Прогуляюсь-ка я в гордом одиночестве по коридорчику этому. Всей компанией рисковать, нужды нет - Капитан повернулся ко мне:
  - А ты малой, Паганель ты наш, вообще внутрь не суйся, запрещаю А то ты со своим везением и ловкостью... - он махнул на меня рукой. Никто из присутствующих не решился возразить командиру.
  Владлен вооружился аккумуляторным фонарём и выставив вперёд седую бороду, словно сканируя ею тёмное, опасное пространство направился во мглу туннеля. Вся группа, оставшаяся снаружи несколько минут напряжённо молчала, пока усиленный сводами туннеля изнутри не раздался голос капитана:
  - Да тут рельсы, братцы.
  - Если там рельсы нашлись, то и здесь должны быть - заявил Семён и опустившись на колени у входа в тоннель, принялся разгребать мелкий щебень.
  - Ну, точно. - Семён поднял голову и указал на тускло блеснувшую в полутьме металлическую полосу.
  Мы все вместе продолжили изыскания. От туннеля к воде вела узкая колея рельсов. Узкоколейка заканчивалась в полуметре от причального среза у воды своеобразным тупичком из уже знакомых полуметровых скоб у каждой рельсы. Не прошло и получаса, как из глубины тоннеля послышалось всё нарастающее жужжание и ритмичное постукивание и вскоре на выходе, что называется, нарисовался наш незабвенный мастер. Он торжественно восседал верхом на каком то колёсном чуде, напоминающим мотодрезину. Впрочем, вонь от выхлопных газов, не оставляла сомнений - это была именно она. Судя по всему тайные туннели острова Медвежий были полны сюрпризов и обещали всё новые неожиданные открытия.
  - Графа Монте-Кристо из меня не вышло, пришлось переквалифицироваться в дризиноводители - Владлен Георгиевич кряхтя и посмеиваясь, спустился со ступени высокой самоходной конструкции. Это было довольно массивное сооружение из шести железных колёс, рессор, двух трёхместных скамеек-сидений и вместительной, длиной метра в четыре грузовой платформы-прицепа. У прицепа было деревянное просмоленное дно и откидные борта, обитые по краям чёрной пористой резиной. В этом необычном кузове находился какой-то груз. Несколько довольно объёмистых ящиков и нечто под ними, укрытое серым асбестовым покрывалом.
  - На ящиках-то что-то по-немецки написано - перегнувшись через борт кузова и подсвечивая себе фонарём, заметил боцман - "И.Г.Фарбениндустри" - прочёл он, стерев с деревянного ящика слой сырого песка.
  - Это случаем не тот Фарбен, который в лагеря смерти нацистские смертельную отраву, газ Циклон Б поставлял? - осведомился старшина Семён, осторожно опуская деревянный бортик кузова.
  - Он самый! - подтвердили в унисон боцман и капитан Владлен.
  - Как бы нам самим не отравиться? - озаботился Рома, но всё же поднялся в кузов следом за Семёном.
  - Да где наша не пропадала?! - присоединяясь к товарищам, махнул рукой Борис, напарник Романа по покорению скал Медвежьего крыла.
  Быcтро орудуя коротким металлическим альпенштоком, Семён вскрыл один из ящиков. В нём находились чёрные эбонитовые короба, длинной в метр. К каждой был прикреплён металлический рычажок-ключ на цепочке. На торцах коробов в специальных нишах помещались массивные ручки, видимо для переноса этих тяжёлых на вид бандур.
  - Никак мина? - озабоченно поскрёб бороду капитан.
  - Вряд ли - отозвался боцман Устиныч. С чего бы химическому концерну мины производить, не их профиль. Ищите инструкцию, у фрицев всё всегда по инструкции. Без неё и немец не немец.
  - И то дело - поддержал боцмана Владлен.
  Моряки, более тщательно осмотрев эбонитовую коробку, и правда нашли на боковине, выполненный выпуклыми буквами, убористый текст на немецком языке.
  - Вот немчура, хитроумный народ! Были бы все их изобретения полезными для людей, цены бы им не было - Не без восхищения заявил боцман через минуту, после начала изучения инструкции - Перед нами аварийная химическая батарея-грелка для обогрева спасательных плотов - начал объяснять он - Включается поворотом ключа по часовой стрелке до щелчка. Ключ вставляется в скважину на торце батареи. Таким образом, вскрывается колба с катализатором и начинается медленная химическая реакция с постепенным выделением тепла. Есть и предупреждение: "ОПАСНО! Категорически воспрещаются более одного поворота ключа в сутки, так как это произведёт расплавление кожуха батареи и выход в атмосферу ядовитых паров.
  - Да ты нам целую лекцию по химии прочёл - заметил Семён - Как только это там всё уместилось?
  - Издержки перевода на русский - пояснил боцман. На немецком техническом, а тем паче английском, это излагается гораздо компактнее, чем на нашем могучем...
  - А что, тогда, во время войны, разве уже спасательные плоты были? - поинтересовался Боря.
  - Спасательный плот изобрела в 1882 году Мария Беасели - не удержался я от соблазна блеснуть эрудицией.
  - Да ладно, правда, что баба, не трави? - не поверил Борис.
  - Почему нет, поддержал меня Семён. Между прочим, сигнальные ракеты изобретение американки Марты Костон вдовы моряка, правда она развила идею мужа.
  - А перископ для подлодок сконструировала Сара Мэтер в 1845 году - вошёл я во вкус.
  - Это правда, могут бабы, когда хотят... Хм... В смысле интеллекта, я извиняюсь - отозвался Устиныч. - Астролябию, предшественницу секстана тоже женщина придумала, аж в 370 году до нашей эры, Гипатией Александрийской её звали, умнейший был человек, даром что баба, в смысле женщина...
  Капитан Дураченко при этих словах боцмана раздраженно замотал своей седой бородой:
  - А моя теща изобрела мистический способ находить заначку, причём в самых немыслимых местах. Сначала тестю покойному дыхнуть не давала, а потом с дочкой своей за меня взялась стерва... Хорош трындеть, эрудиты. Надо стоящие вещдоки искать. Изобретения посовременнее этого музея второй мировой.
  Последний пассаж капитана о "стоящих вещдоках" меня озадачил. И не только меня, Боря и Рома то же посмотрели на Владлена вопросительно. Заговорил боцман:
  - Георгич, а может, нет современных то, ну улик этих, что мы ищем? Может норвежец этот-майор разводит нас в тёмную. Может он чёрт рыжий в свой преферанс играет? И что-то мутно как-то с этой субмариной-наутилусом, которая под нами прошлась. То ли зашла в эту шхеру? То ли вышла? То ли так - мимо проходила?
  - И зашла, Устиныч и вышла и, судя по этой ленточке не впервой - Кэп достал из кармана куртки какой-то шуршащий, скомканный пучок лент - белый и искрящийся, как новогодняя мишура - Как думаешь боцман, это изобретение тоже дело рук твоих мозговитых учёных немцев из сороковых годов?
  Боцман со старшиной Семёном принялись разворачивать и распутывать ленту, чтобы рассмотреть её подробнее. Лента, шириной сантиметров пятнадцать, была изготовлена из какого-то ещё не виданного в Союзе синтетического материала. Похоже на основе полиэстеров, поскольку порвать её было легче, надрезав чем-нибудь острым. Лента была снабжена белыми полосками из светоотражателя. Но самое интересное, что через каждые полметра по ленте шла надпись крупными фосфоресцирующими в темноте буквами:
  - Dangerous! Don't cross!" - Я автоматически перевёл с английского: Опасно! Не пересекать!
   Между надписями красовался красноречивый рисуночек - всеобщий знакомец, череп со скрещёнными костями. Тут, как говориться и без перевода всем всё ясно. Помнится, в весьма бородатом анекдоте так ответил один неудавшийся перебежчик на советско-финской границе, когда его окликнула собака с приданным ей и пограничным нарядом:
  - Гав, гав! Стой, кто идёт?!
  - Ша, ребятки, я всё понял. Уже никто, никуда не идёт...
  
  
  
   глава 18 "Боцман и коньяк"
  
  17 []
  
  Капитан, посовещавшись со своим мозговым трестом - боцманом и Семёном, пришел к заключению, что пока суд да дело неплохо было бы задокументировать уже найденные в тоннеле улики. Особенно эту пёструю ленту, явно суперсовременную, да еще и с английской надписью. Владлен так же распорядился взять с собой на судно и одну из хитрых немецких химгрелок, так, на всякий случай. Кроме того решено было подзарядить наши и принести к тоннелю все имеющиеся на судне фонари-аккумуляторники. Грелка весила килограмм сорок. Боря и Рома понесли её, взяв за встроенные в торцы ручки и при этом почему-то не особо радовались. Мы с боцманом по доброй традиции, чему я был весьма рад, остались на вахте у туннеля. В густом полумраке и сырости морского грота. Причём выражение "остались на вахте" было, по-моему, не совсем верным при данных обстоятельствах. Здесь подошло бы больше: "встали на стрёме". Мне показалось, что наши действия больше походили на шалости Али Бабы в пещере Сорока Разбойников.
  Долго ли коротко ли, но остались мы с Устинычем вдвоём. Сидели мы тихонько верхом на скамейке трофейной дрезины, как боцман вдруг забеспокоился. Не зря боцманов на флоте обижают в недобрые моменты куркулями, каптёрщиками и завхозами. Последнее особенно верно, поскольку хороший боцман всегда крепкий хозяин корабельного двора, запасливый и прижимистый.
   - Сдаётся мне, что Владлен не всё в этой коробочке подчистил - вкрадчиво почти пропел боцман.
  Тихо мурлыча: Эх, полным полна моя коробочка... - и одновременно хищно принюхиваясь большим породистым носом, боцман одним гигантским шагом переместился с дрезины в её деревянный кузов. Он достал из широких ножен своего блеснувшего мощным лезвием "Медведя", сильным толчком отодвинул здоровенный ящик с химбатареями и одним движением вспорол устилавшую пол кузова плотную парусину.
  - Ну-ка, ну-ка - пробормотал Устиныч и вытащил из образовавшейся дыры на свет, а вернее в полумрак божий небольшой очень похожий на посылочный фанерный ящик.
   Затем так же, лишь слегка развернувшись, одним шагом вернулся на скамейку дрезины и, поместив ящик на колени, принялся вскрывать его ножом. Крышка полетела вниз, и открылся слой пергаментной вощёной бумаги, под которой лежала большая, яркая, явно рождественская открытка. На открытке красовались, белокурые арийские девочки-ангелочки в коротких шубках. Девочки сладко улыбались и звонили поднятыми над светлыми головками рождественскими колокольчиками. На обороте готическим шрифтом был напечатан поздравительный текст на фоне имперского орла со свастикой в когтистых лапах. Под открыткой лежала деревянная, плоская коробка. Когда боцман вскрыл её, на нас пахнуло томным ароматом сигарного табака.
  - Кубинские сигары, ручной работы, на бёдрах мулаток скатанные - уважительно произнёс Устиныч.
  Впрочем, кубинские сигары меня не потрясли. Все вино-водочно-табачные отделы советских магазинов в те годы были заполнены этим роскошным товаром: Белинда, Ромео и Джульета, Гавана-Гранде. Правда, в Союзе ценителей этого сигарного великолепия было немного. Все знатоки и любители кубинских сигар остались в отгородившихся от острова Свободы экономической блокадой, Соединённых Штатах. Под коробкой сигар в картонных ячейках покоились шесть аристократически упакованных в соломку стеклянных, пузатеньких бутылок. О, это был мини-музей объединённый общим названием: "Французский Коньяк". Устиныч бережно, по одной, доставал бутылки и подсвечивая своей зажигалкой, вслух читал каждую этикетку, вернее аккуратно приклеенную к каждой бутылке аннотацию по-немецки, тут же переводя её для меня.
  - Вальдамир!- торжественным тоном декламировал боцман - Позволь тебе представить, благородный Шабасс производства 1925 года. Далее. К нашему вниманию мягчайший Мартель. Его символ ласточка, открывшая солнечную долину для виноградника в провинции Коньяк. Прошу любить и жаловать - старейший из коньяков от коньячного дома Фрапэн известного с XIII века. Курвуазье - любимый коньяк Напалеона III. Хеннеси, был, обожаем королём Луи XVI и угоден русским императорам. И наконец, красавчик Реми Мартин. Его мягкий шарм хорош для амурных свиданий.
  В продолжени всего этого торжественного монолога я чувствовал себя словно Алиса в Стране чудес, которую на званом обеде у королевы знакомят с пудингом. Вдоволь налюбовавшись благородными трофеями победоносного вермахта, плодами разгрома Франции в мае-июне 1940 года, Бронислав Устиныч изрёк:
  - Сей королевский напиток заслуживает старинного хрусталя. Однако в отсутствие графини граф, по слухам, музицировал для горничных. Да не сочтут меня духи этого места презренным плебеем - По окончании этой витиеватой тирады боцман, приёмом поручика Ржевского ловко откупорил бутылку Курвуазье.
   Вначале был сбит сургуч, а затем одним ударом ладони о дно выбита пробка из горлышка. После этого мощного действа наш морской гусар достал свою объёмистую титановую флягу - подарок приятеля, трудившегося недалеко от Мурманска на судоремонтной верфи Северного флота. Устиныч перелил большую часть благородного напитка во флягу. Во влажном просоленом воздухе морского грота разлился дивный изысканный аромат прекрасной Франции. Последнее обстоятельство видимо, каким-то образом усовестило нашего героя, и боцман намеревавшийся было глотнуть коньяк из горла, словно портвейн в подъезде, с досадой крякнув, произнёс:
  - Нет, не гоже, так-то. Погоди- ка, Паганюха - и стал копаться в ящике с коньяком - Ну! - торжествующе воскликнул он через минуту - Сюрпризы не иссякают! Я же фрицев изучил, как поп писание. Думаю, быть не может, чтобы такой богатый подарок, да не укомплектован на все сто. Гляди! - И он, жестом фокусника, развернув ладонь, показал стопку из шести, вставленных друг в друга 50-граммовых стаканчиков из какого-то серебристого металла, похожего на алюминий. Усатый сноровисто наполнил из бутылки две коньячных стопки.
  - Давай-ка, малой. Не пьянства ради, а пользы для - провозгласил он тост - Как говорят студенты-медики, употребляя в сырую погоду: Чтоб носоглотка за нас не краснела. Залпом не пей, не водка. Оцени букет. Ты таких королевских нектаров не пил и вряд ли когда ещё выпьешь - произнес он скороговоркой и залпом, игнорируя собственное ценное указание, выпил. Я последовал его примеру. Коньяк был крепок и великолепно ароматен. В озябшем желудке разгорелся наиприятнейший жар, и быстро согревая, стал растекаться по всему телу. Я взял в руки почти пустую бутылку и взглянул на год выпуска -1925.
  - Так что, этому Курвуазье на сегодняшний день 55 лет? - осведомился я у своего всезнающего приятеля.
  - Ни разу не правда - ответствовал бывалый Устиныч. Смотри, Паганюха. Тут написано: произведён в 1925, разлит в 1940. Значит, возраст его 15 лет и таковым останется. Коньяк стареет-выдерживается, только в дубовой бочке, а будучи, разлит по бутылкам, он лишь хранится десятки лет, может больше. Вот такая алхимия. И ещё, смотри фокус - боцман заткнул пробкой бутылку, перевернул её вверх дном, включил зажигалку и занёс её за бутылку, как бы просвечивая посудину. Остатки коньяка собрались в центре донышка в большую вязкую каплю. Капля секунд пять повисела, а затем тяжело плюхнулась вниз.
  - Если бы это было дешёвое пойло, то оно простецки растеклось бы по стенкам бутылки, но вот эта самая, падающая капля говорит о правильности напитка.
  Я взглянул на происходящее с некоторой отстранённостью. Огонёк зажигалки подсвечивал через тёмное стекло бутылки жидкий янтарь благородного алкоголя. Цветные лёгкие блики в полумраке мягко освещали грубоватое с крупными чертами, колоритное лицо старого моряка. Оно в этот момент было вдохновенно-живописным. Если бы я был художником, то написал бы холст, естественно маслом. Назвал бы я эту великую картину просто и не витиевато - "Боцман и коньяк".
  
  
  
   глава 19 "От фитиля к электростанции"
  
  20 []
  
  Остатков Курвуазье хватило ещё на пару неполных стопок. Я хотел было отказаться в пользу старшего, однако боцман пресёк мое поползновение, заявив, что совместное распитие драгоценного нектара не поездка в переполненном трамвае, где проявление почтения к ветерану было бы более уместно. Впрочем, прикасаться к заветной титановой фляге с целью "продолжения банкета" Устиныч тоже не собирался. Несколько смущаясь, боцман осведомился:
  - Видишь ли, Вальдамир. Разумеется, как честный советский моряк я должен был бы объявить о нашем трофее капитану. Однако какую пользу это принесёт и кому? Владлен, в лучшем случае, воспользуется этими дарами фортуны сам и поделится с друзьями. Скорее же всего, как бы приобщит нашу находку к своим хитрым вещественным доказательствам, что бы, не будь дурак, как-то порадовать уже своё начальство, закатись оно за брашпиль. Скажи честно, ты получишь удовольствие от того, что какой-то пузатый хрен вылакает, посланный нам с тобой фортуной трофей, с другими такими же чиновными пупсами и голыми секретутками в ведомственной сауне?
   Я живо представил себе все непотребства начальственного разврата и чуть не задохнулся в праведном гневе.
  - Значит, вопросов нет! - констатировал Друзь.
  С этими словами боцман легко подхватил под мышку полну коробушку с "фрицевскими дарами" и решительно направился с зажжённой зажигалкой в темноту туннеля. Звуки наших шагов гулко отдавались во мгле, отражаясь от каменных сводов мрачного коридора, ведущего в неизвестность. Я поймал себя на мысли, что даже небольшая доза французского элитного алкоголя заставляет думать с литературным изяществом. В стиле...ик...,пардон, Ги де Мопассана плюс семейство Дюма в одном, искьюзе-муа, флаконе.
  Под ногами едва заметно поблёскивали рельсы узкоколейки. Впрочем, долго и далеко уйти нам не удалось бы, поскольку зажигалка не факел. Неожиданно справа что-то блеснуло, а скорее сверкнуло белой короткой вспышкой. Устиныч достал вощеную обёрточную бумагу из ящика и, соорудив из неё подобие фитиля, поджёг его гаснущей уже зажигалкой. В сплошной скальной стене тоннеля показался узкий, не более метра в ширину, и едва ли полтора в высоту проход. Его крест-накрест заграждала уже знакомая нам светоотражающая лента-страшилка с предостерегающей надписью по-английски и хищно-зелёными фосфоресцирующими в темноте мило-улыбчивыми черепами. Концы лент были обильно смазаны какой-то, видимо клеящей субстанцией и таким образом крепились к скальному камню.
  - Ещё одна пещерка и это то, что надо - пробормотал боцман, и без церемоний, полоснув ножом по ленте, полез внутрь дыры, не забывая на ходу философствовать: Брать, что-либо без спросу у современников, Вальдамир, пошлое и низкое воровство. Однако по прошествии минимум двух поколений, эдак лет сорока-пятидесяти, даже недостойное джентльмена мародёрство, превращается в романтическое кладоискательство. Хотя и тут не всё гладко. Насколько законны и моральны, к примеру,... растудыть их в клюз - тут боцман неудачно задел головой выступающий камень - наши странные изыскания на территории суверенной Норвегии?
  Устиныч, согнувшись изрядно, по причине немалого роста, придерживал одной рукой ящик, а другой освещал дорогу слабеющим фитилём. Впрочем, он приготовил их с десяток, положил в ящик и использовал по мере необходимости. Неожиданно узкий проход прервался, и мы оказались в каком-то помещении. Во всяком случае, Устиныч смог выпрямится во весь рост. Боцман запалил очередной фитиль, и мы увидели, что находимся в небольшом зале, а скорее в большой полукруглой комнате сплошь увитой толстенными и не очень чёрными, бардовыми и грязно-белёсыми, скорее всего, электрическими кабелями. У стен с осыпавшейся от сырости штукатуркой стояли какие-то громоздкие агрегаты не слишком современного вида, которые посредством более тонких кабелей, словно серые металлические пауки сигнальными паутинками были соединены с основной паутиной из толстых как тросы, по преимуществу чёрных кабелей.
  - Все страньше и страньше! - воскликнула Алиса - не удержался я от цитаты из любимой книги детства.
  - Да уж. Всё смешалось в доме Обломских - ответил боцман цитатой из другого классика, как мне показалось, несколько исказив Льва Николаевича - Ваша, юнга, паганельская хренова удача, нас не покидает. Шли по-тихому зашхерить хабар, а набрели на электростанцию
  - А это электростанция? - засомневался я.
  - Нет, это одесский подпольный цех по пошиву французских бюстгальтеров" - съязвил старый.
  Он запалил новый фитиль и уже стоял у самого большого агрегата с обширной панелью, напоминающую обилием тумблеров переключения, кнопок, индикаторных ламп, рычажков и прочих хреновин, штурманскую панель управления на капитанском мостике. Всё это техническое старьё в изобилии сопровождалось пояснительными надписями по-немецки. Боцман с минуту вчитывался в длиннющие немецкие слова, шевеля от усердия правым более пышным, чем его левый собрат усом. Он крякнул и со словами:
  - Эх, небось, давно уж сдохло всё! - решительно повернул вправо большой чёрный тумблер в центре панели. "Небось" не сдохло. Раздалось тихое гудение и над нами, наверху метрах в двух с половиной, медленно накаляясь, стала разгораться спираль большой грушевидной лампы под абажуром из белого металла в виде конуса.
  - От фитиля к электростанции! - покачав головой с мечтательно-задумчивой интонацией в голосе, произнёс Устиныч.
   Да, видимо страсть к литературным оборотам была у старого в крови. Например, это изречение с успехом украсило бы фронтальный транспарант первомайской колонны ветеранов-электриков. Устиныч поднял с пола и с интересом принялся изучать изрядно полинявший плотный лист бумаги со слегка размытым текстом. На небольшом фанерном листе когда-то был помещён под стекло и повешен на стену кусок ватмана с текстом. Штукатурка от времени осыпалась, фанерка упала на пол, и стекло разбилось, но текст на ватмане почти сохранился. Вдруг мы почувствовали лёгкое сотрясение земли под ногами, как будто неподалёку прошёл поезд или заработал какой-то электро-агрегат.
  - Это электроподстанция - пояснил боцман уже без лишнего пафоса - Ты когда-нибудь слышал про Кислогубскую ПЭС - единственную приливную электростанцию в Союзе?
  Я ответил, что даже бывал там со школьной экскурсии лет пять назад. Это сравнительно недалеко от Мурманска в поселке Ура-Губа. Учительница рассказывала, что построили её, как экспериментальную в 1968 году. Заливчик Кислая губа место узкое, да и сама электростанция производит скромное впечатление. Просто высота прилива здесь доходит до пяти метров. Вырабатываемой же электроэнергии хватало самой электростанции и поселку на сотню жителей.
  - Это потому дети - пояснил проходящий мимо экскурсии тощий пожилой человек в синем халате - что на станции в работе только один небольшой ротор, произведённый во Франции. Видите, рядом с ним пустует большое место. Это мы уже много лет ждём наш отечественный ротор, гораздо больше и мощнее старого - Человек нервно мотнул седой эйнштейновской шевелюрой и, заложив руки за спину, быстро зашагал прочь.
  - Так вот, Паганюха - продолжил боцман - Считай, что у тебя через пять лет, понимаешь, продолжение той вашей школьной экскурсии. Немцы где-то ещё до войны разведали это место и даже успели его капитально обустроить на будущее. С дальним, мутер их об кнехт, можно сказать, перископным прицелом. И руководили этим обустройством, видать люди незаурядные, можно сказать талантливые. Это же надо на таком отшибе, в таком, извиняюсь за банальность, медвежьем углу умудрились ещё и хотя и экспериментальную, но действующую электростанцию собрать. Как я понял из описания со схемой на ватмане, где-то под скалой на выходе из грота немцы установили маленькое, в метр диаметром колесо-ротор, которое на приливе (прилив здесь в половине шестого вечера) начинает вращаться и вырабатывать, понимаешь, энергию для небольшой электростанции. В принципе её хватило бы на небольшой посёлок на острове. Однако загуляли мы с тобой, Паганюха, всполошился вдруг Устиныч. Заболтался я, Цицерон мурмАнский. Давай-ка двигать обратным курсом, а посылочку мы, таки, зашхерим.
  С этими словами боцман вошёл в узкий коридор прохода и засунул ящик с коньяком в большую расщелину в скале. После чего прикрыл тайник несколькими крупными камнями. Мы, как аккуратные, новые хозяева, уходя, погасили свет на подстанции и, запалив предпоследний фитиль, направились к неправедно покинутому месту несения вахт. На месте мы оказались минут через семь. Мама дорогая, нас ожидал, мягко говоря, пренеприятный сюрпрайз, как выразился бы Гена Эпельбаум. Дрезины на месте не было. На месте пропажи стоял, вперив толстые кулаки в не худые бока, наш дорогой и любимый капитан Владлен Георгиевич. Чело его было зело красно и добротой не светилось, незабвенная борода агрессивно стояла торчком. Мне что-то вдруг заплохело и даже воспоминание о выпитом коньяке не согрело душу. Владлен уставился почему-то именно на меня своим пылающим взором и вдруг с необычайно ядовитым сарказмом продекламировал:
  - Мы вдвоём с Устинычем работали на дизеле. Я мудак и он мудак - у нас дизель спи-дили!
  
  
  
   глава 20 "Фотографирование при странных обстоятельствах"
  
  21 []
  
  В ответ на начальственное хамство капитана боцман принял позу благородного патриция на плебейском судилище и, глядя в пространство, куда-то то поверх головы разъярённого начальника, ледяным тоном осведомился:
  - Какие ещё будут оскорбления?
  Кто-нибудь другой на месте Владлена опешил бы, от такой наглости подчиненного, однако наш капитан слишком хорошо знал своего старого приятеля-боцмана. Если Устиныч вёл себя, таким образом, значит, имел к тому основания. Капитан подошёл к нему и, глядя исподлобья, мрачно приказал:
  - Говори!
  Они отошли к стоящему неподалёку Семёну и Устиныч принялся что-то излагать, время от времени, оглядываясь в направлении туннеля. До меня, как я не пытался шевелить ушами от напряжения, долетали лишь обрывки фраз. Боцман толковал, что-то про подстанцию и прилив, так же мне удалось расслышать:
  - Сименс, агрегат... новый.
   Услышанная обрывочная информация меня порядком задела. Получалось, что мой обожаемый наставник откровенен со мной не на все сто. Хотя, поразмыслив немного, я пришёл к выводу, что это нормально и несколько успокоился. Закончив говорить, боцман подвёл капитана и старшину к краю причала. До воды сейчас, в шесть тридцать вечера было рукой подать, хотя несколько часов назад здесь зияла небольшая пропасть глубиной метра четыре. Впрочем, это ни для кого новостью не было. Кому, как не вахтенным матросам у трапа была известна здешняя разница между полной в пять тридцать вечера и малой водой в пять утра. В первом случае сходни круто поднимались вверх вместе с словно бы растущим над причалом судном, а во втором почти падали вниз на палубу, когда судно будто, открыв кингстоны, погружалось, и с причала была видна лишь часть надстройки и мачты. В обоих случаях с трапом было немало возни, приходилось заново найтовить-перевязывать крепёжные тросы и то удлинять, то укорачивать двигающиеся, как живые, сходни.
  Затем вся компания, включая меня, направилась, подсвечивая путь вновь заряженным аккумуляторным фонарём, к вновь открытой электроподстанции. Тяжелее всех в узком проходе к найденной нами аппаратной, пришлось тучному Владлену. Тем не менее, вскоре мы были на месте. Боцман привычно, как у себя дома включил свет в помещении и указал на незамеченный мной в первый раз агрегат. По размерам он был гораздо скромнее, чем окружающие его громоздкие, словно старинные шкафы, сооружения. На дверце выпуклыми буквами было отштамповано название фирмы производителя -Siemens. Открыв дверцу агрегата, мы без малейших колебаний опознали в нём нашего современника. Прозрачные плексигласовые кнопки с разноцветной индикационной подсветкой, пёстрые, всех цветов радуги, словно экзотические змейки, пучки тонкой проволоки и миниатюрные датчики с дрожащими стрелками не оставляли места для иных толкований. Агрегат работал, издавая уютный звук похожий на сонное сытое урчание домашней кошки.
  Капитан просто расцвёл при виде находки, повернувшись к Семёну, он радостно заявил:
  - Это то, что надо, Сёма, доставай камеру! - и в сторону боцмана - Бронислав, я в тебе не ошибся!
   Старшина осторожно снял заплечный ранец и вынул оттуда на электрический свет божий два коричневых футляра свиной кожи. Один большой и другой поменьше. Это была гордость нашего деда, стармеха Ипполита Геннадьевича - приобретённый в ГДР фотоаппарат "Exakta" со встроенной вспышкой и сменными объективами.
  Как не раз говаривал Устиныч по разным похожим поводам:
  - На корабле у моряков, как в Греции. Всё есть. Кликни посреди рейса, мол, нужна срочно фрачная пара - Вопрос жизни и смерти. Поворчат, поищут и найдут.
  С фрачной парой боцман, конечно, перебирал, но, в общем, был прав. Судно порой имело на борту самые неожиданные предметы и фотоаппараты экзотикой не были. Другое дело фотоаппараты профессиональные и близкие к ним.
   Стармех Ипполит Геннадьевич был страстным фотографом и фотографировал всё, что считал заслуживающим интереса. По этому поводу даже имел свежие неприятности - был списан с нового траулера, идущего в загранрейс. Как он рассказал, к нему прицепились люди из особого отдела за фотографирование секретного объекта. Весной этого 1980 года в Швеции (!) по заказу Советского Союза был построен самый большой плавучий док в Европе ПД-50. Махина предназначалась Северному флоту и в том числе для докования и ремонта подводных атомных ракетоносцев и тяжёлого авианесущего крейсера "Киев". Ныне плавучий отель и казино в Китае. Док швартовали к месту постоянного назначения ремонтной базы Северного флота - Росково-1. Злополучный для Ипполита траулер, на который он был назначен старшим механиком, проходил совсем рядом с огромным плавучим доком. С верхотуры верхней боковой палубы дока показалась вдруг весёлая и пьяная, веснушчатая физиономия, сопровождающего махину шведа. Скорее всего, одного из инженеров-инструкторов. Охальник узрел на проходящем траулере дородную сорокалетнюю буфетчицу Галю с роскошными малороссийскими формами и выпростал на всеобщее обозрение,... нет, всего лишь огромный разворот журнала "Playboy" с обнажённой мисс Апрель-80. Сравнения с Галей эта мисс, по всеобщему патриотическому мнению никак не выдерживала. Тем не менее, шведский рыжий клоун, едва не вываливаясь за борт вместе со своей полиграфической подружкой, принялся козлиным голосом верещать свои шведские непотребства. Наверное, парня переполняла, накопленная за пару недель перехода любовная энергия.
   Нравственно чистоплотный, чуждый буржуазной распущенности, наивный Ипполит решил запечатлеть импортного пахабника для последующей разоблачительной публикации во Всесоюзном Сатирическом Журнале "Крокодил", под рубрикой "Их нравы". Но не тут то было. Бдительные друзья-коллеги бедного Ипполита стукнули немедля помполиту. На крупных судах это была должность помощника капитана по политической части. Не без издёвки помполитов иногда называли комиссарами. Тот обрадовался возможности отличиться и распорядился приостановить выход судна из Кольского залива. Через пару часов к борту, стоящего на рейде траулера подошёл катер и оттуда явились три молодца одинаковых с лица. Парни из "Конторы Глубокого Бурения", как в народе именовали тогда КГБ. Напрасно списанный с судна стармех доказывал, что на плёнке нет ничего кроме, лееров ограждения и пьяной шведской физиономии. Ну, разве что ещё непотребная картинка с голой девкой, которую всегда можно заретушировать. В ответ на это молодой симпатичный следователь заявил, что "гражданин старший механик давно замечен бдительными товарищами" - и что его - "фотографирование разных объектов в стратегическом городе-порте Мурманске и его окрестностях при "Странных Обстоятельствах" - вызывает у них - "так сказать, смутные сомнения"
  Следователь принялся мягко, но настойчиво уговаривать Ипполита признаться, что на одном из заходов в загранпорт у него, якобы, - "были некие контакты с некими людьми", которые попросили незадачливого советского моряка - "стать внештатным фотокорреспондентом для малоизвестного западноевропейского издательства и потихоньку, без шума и пыли, собирать различную интересную фото-информацию. В том числе о... военных и стратегических объектах. Как бы невинная работа свободного художника для иллюстрированных журналов".
  Ипполит понял, куда клонит ласковый следователь и похолодел. Его нежно и непринуждённо выводили на расстрельную статью 58 - измена Родине, шпионаж. К счастью стармех вспомнил о своем добром приятеле, так же страстном фотографе и товарище по рыбалке и выпивке Саше-майоре. Ходили упорные слухи, что Саша служит в Конторе. Ипполит Геннадьевич назвал следователю фамилию Саши. Следователь переменился в лице, резко сменил тон с приятельского на официальный и позвонил куда-то по внутреннему телефону. Через десять минут явился Саша-майор, почему-то при погонах полковника. Ипполита попросили подождать в коридоре. Вскоре вышел Саша и сказал, что вопрос "исперчен" и можно идти домой. Позже за рюмкой чая Саша, тот который майор-полковник, ворчал:
  - Комсомольский призыв. Из райкомов комсомола, мать их. В двадцать пять лет уже конченая сволочь. Наследнички Ежова, ради карьеры готовы по трупам идти. Вот такие молодые партийцы Союз и погубят.
  Вот эту самую превосходную немецкую фотокамеру, чуть было не переквалифицированную в вещдок громкого шпионского дела, и собрался использовать Владлен. Как он сострил:
  - Для фотографирования странного агрегата, найденного в странном месте при "странных обстоятельствах".
  Семён по распоряжению капитана фотографировал, сверкая вспышкой. Действовал старшина, словно опытный криминалист на месте преступления. Фиксировали находки по системе "Всё включено", то есть от найденного агрегата "Siemens" до старогерманских трансформаторов по соседству. От узкоколейки до причальных скоб у воды грота. Трофейная чудо-грелка, которую допёрли до судна, вконец измотанные за день Борька с Ромой, была сфотографирована ранее. Ребята-скалолазы были отправлены отдыхать по приказу капитана. Они должны были сменить нас с Устинычем на подскальной вахте в полночь. Новых людей из экипажа Владлен решил в грот не допускать, чтобы не устраивать, как он тонко выразился:
  - В сакральном, тайном месте проходной двор и этим спугнуть удачу.
  За хлопотами вокруг приливной подстанции, как-то забылось о немалой пропаже - угнанной кем-то дрезине. Решено было направиться по следам угонщиков или угонщика вглубь тоннеля. Заодно имелась перспектива набрести на что-то не менее, а может быть более интересное чем то, что было уже найдено, запротоколировано и приобщено к делу "грот Медвежий и партнёры. Покидая электроподстанцию, мы по запарке и второпях забыли, что называется: "Уходя погасить свет". Наша забывчивость обернулась приятным сюрпризом. Выйдя в большой тоннель, мы с радостью обнаружили, что он неплохо освещен такими же грушевидными лампами накаливания под алюминиевыми конусами, что и в покинутой подстанции. Хватало перегоревших ламп, однако и оставшихся было достаточно для нормальной ориентации. Вскоре мы вышли на то место где Владлен несколько часов назад нашёл мотодрезину. Наша четвёрка во главе с капитаном двинулась вперёд по рельсам узкоколейки. Этот чёртов туннель, всё никак не хотел заканчиваться. Скажу больше - он над нами издевался. Чем дальше мы продвигались, тем всё круче и заметнее дорога в туннеле поднималась вверх. В конце-концов мы уже с трудом плелись в гору. Наш неспортивный кэп тяжело отдуваясь, заявил:
  - Хорош, парни! Умный в гору не пойдёт, а поскольку самый умный здесь я, то я возвращаюсь на судно. Семён со мной, он мне там нужен. А вы, двое кадров-неразлучников - Владлен кивнул в нашу с Устинычем сторону - пара гнедых, по чьей милости мы здесь пешком стоим, останетесь ждать сменщиков. Мы километра три прошли от входа, значит по любому до выхода на поверхность еще столько же, может чуть больше.
  Последняя фраза капитана меня в очередной раз озадачила. Я видимо плохо скрываю свои эмоции, и он это заметил.
   - Раз говорю, значит, знаю - резюмировал командир - Есть вопросы?
  Мне вдруг вспомнился недавний наш визит в каюту майора Бьернсона и как Владлен почти полчаса колдовал с ним над картами и схемами. Вопросов у меня пока больше не было.
  
  
  
   Глава 21 "Боцман-хаскиводитель"
  
   23 []
  
  Освещение туннеля в этом месте оставляло желать лучшего. В отрезке метров на пятьдесят горела всего одна лампа, да и то в пол силы, с каким-то старческим близоруким прищуром. Когда капитан с Семёном скрылись за дальним поворотом мы с боцманом присели у стены, не стоять же столбами. Устиныч приятно удивил меня, достав из противогазной сумки на поясе, где обычно держал мелкий такелажный инструмент, большую консервную банку со скумбрией в собственном соку, плюс завернутую в газету гарбуху посоленного серого хлеба. Скумбрия была родная, из нашего судового автоклава - агрегата для варки свежих, только что закатанных рыбных консервов. У траулеров имелся небольшой план по производству на борту консервов из скумбрии и тресковой печени. Но моряки, как водится, не забывали и о себе. Для этой цели в каптёрке у боцмана хранилась нелегальные соль, специи и десяток другой ящиков с пустыми консервными банками и крышками для них. Это был не совсем, а точнее совсем незаконный маленький бизнес экипажа. Чаще всего произведенная таким образом неучтенная продукция просто съедалась самими производителями или членами их семей с друзьями. Однако, скажу я вам, рыбные консервы, купленные в магазине и рыбные консервы, сваренные для себя рыбаками в море, это две большие разницы. Первое, как правило, изделие заводского производства из размороженной, измученной рыбки с мясом ватной консистенции. Второе - вкуснейший деликатес из отборной, свежайшей рыбы. Никогда позже ни в каких изысканных рыбных ресторанах не пробовал я ничего вкуснее той консервированной скумбрии. Я со слезой в голосе признаюсь, что даже видел эту красавицу живой. Её двух килограммовую, полосатую и трепыхающуюся я лично выудил за хвост среди прыгающей трески и отправил в ящик для прилова.
  Покончив с трапезой, мы совершенно расслабились и даже задремали. Но мне молодому пацану не сиделось спокойно, и минут через двадцать я принялся теребить боцмана, мирно посапывающего в усы. Он таки принял колпачок-другой из заветной титановой фляжки.
  - Устинычь, спишь? - задал я шёпотом полутёмному пространству туннеля почти риторический вопрос. Старый приоткрыл левый глаз под сивой мохнатой бровью и недовольно пробурчал:
  - Нет, придуриваюсь.
  В его ответе было столько же логики, сколько и в моём вопросе, что не помешало мне продолжить наш диалог. Я решил напомнить автору содержание предыдущей серии:
  - Ты про Гренландию рассказывал, как на охоту собрался, да тебя тогда прервали - Бьернсон помешал. На самом интересном месте прервал, когда брат Миника за вами на собачьей упряжке приехал.
  - Ну, предположим это не самое интересное, а только начало интересного. - заметно оживился боцман.
  Я без труда попал в точку - любил Бронислав Устиныч порассказать. Как выражались некоторые не слишком благодарные слушатели из экипажа - "мемуары потравить". Могли бы быть и учтивее, в конце концов, делал это наш баян с завидным для многих мастерством. Выдержав короткую театральную паузу, боцман продолжил:
  - Тогда, прежде чем отправиться в дорогу на собачьей упряжке, предложили мне братья-инуки перекусить, чем духи Гренландии послали. Разложил этот толстенький Нанок закуски и рукой мне жест делает: "Угощайся, мол". Я бы рад угостится, да снедь больно непривычная - рыба вяленая на ветру и солнце - юкола, хотя и без пива, но пожевать можно. Но откровенно протухшие куски мяса с зелёной плесенью, что твой сыр Камамбер и куски посвежее, но совершенно сырые - это было слишком. Да и дух от этой скатерти-самобранки шёл такой, что хоть гренландских святых выноси. Хотел я рыбки сухой пожевать, да она в узелке наноковом вперемешку с этой снедью такими ароматами пропиталась, что почудилось мне, что я не стираным носком неряхи-морячка полакомиться пытаюсь. Неловко мне гостеприимных хозяев обижать, да чую, что вот-вот "смычку брошу", сблюю, то есть. Отродясь морской болезнью не страдал, а тут, стыд то какой, замутило, как какого-то салажонка. Покосился я на Миника, а у того, хоть и не улыбается, а в чёрных, раскосых глазах черти прыгают. Ну, думаю, издеваются братья-эскимосы, как бывалые морячки над салобоном. На "слабо" берут. Задело это меня шибко. Нет, говорю про себя:
  - Врёшь! Не возьмёшь! Никогда Бронислав Друзь не поднимал рук, прося о пощаде!
  Беру я твёрдой рукой большой кусок сырого мяса с душком, солю его крепко, чтоб значит, шансы на выживание иметь и только до рта донёс, как Миник мою руку останавливает и слегка улыбаясь, говорит:
  - Не надо Рони, наша еда не для европейских желудков, чтобы это есть надо родиться в Гренландии и родиться инуком. Не зря нас эскимосами, то есть пожирателями сырого мяса дразнят. Вот, держи пока - и протягивает банку датской ветчины - А когда - говорит - приедем на место уху из свежей рыбы наварим. Уху все уважают: и наши и ваши.
  На чём я только, Вальдамир за свою жизнь не ездил: и на торпедном катере ходил и на лошадках верхом и на снегоходе и на вездеходе. Сам машину вожу не плохо. А вот на собачках мне только в Гренландии довелось. С чем это сравнить? Ну, разве что всякий, кому в детстве родители не запрещали или кто совсем уж трусишкой не был, может вспомнить катание на санках с крутой горки. Вспомнить вольный, холодный ветер, бьющий в лицо и свежее детское, которое уходит с возрастом - неземное, захватывающее дух ощущение свободы, полёта и счастья. Когда разогналась собачья упряжка по снежному насту и взлетели мы на первом снежном бархане захотелось мне, как пацану малолетнему заорать от избытка чувств, до того здорово это было. Правда, когда нарты приземлились вместе с моими кишками, и я себе едва язык не откусил, поостыл я маленько. Потом понял, когда в таком раскладе вверх летишь, надо не только ребячье удовольствие ловить, но и успеть сгруппироваться для приземления - живот подобрать и привстать, а не сидеть, как поп на чаепитии. Понял я, почему инуки - "хаскиводители" визжат в полёте и "Юк-Юк" кричат, вперед, значит. Это, как я разумею, чтобы не только собачек взбодрить, но и из себя лишний лихой дух выпустить, а не то от дурного веселья заиграться можно, внимание ослабить, да в ледяное ущелье, а они там бездонные, вместе с упряжкой и сверзиться. Ехали мы часа три, правда, с остановками. Нанок собакам лапы проверял, чистил ото льда, что между пальцами собирается. Я, было, хотел приласкать одну симпатягу бирюзовоглазую, да Миник меня остановил, так сказал:
  - Гренландская Хаски, Рони, к чужой ласке не приучена и если что, ласкателя огорчить может до невозможности, поскольку просто не поймет его нежных порывов. Ездовой, каюр-хаскиводитель для собаки, что господь Бог для истинно верующего и потому должен быть, как Большой отец для малых - неисповедимым в путях, строгим и иногда заботливым. Никогда не давай ездовой собаке почувствовать твою слабость. Она сама станет слабым существом, потерявшим веру, и на неё нельзя уже будет надеяться. Тогда вам с нею уже ничего не поможет.
  Собрался я с духом и попросил у братьев-инуков разрешения каюром побыть - собачьей упряжкой поуправлять. Миник сразу согласился, а вот Нанок поначалу заупрямился: Нет, мол, и всё. Ревнует, значит. Однако Миник его упрашивать не стал, а бросил короткую фразу и таким тоном, что и без перевода понятно - два слова:
  - Я сказал! - Сразу стало ясно - кто тут старший брат. Принял я из рук Нанока поводья упряжки и волнуюсь чего-то. Когда первый раз за штурвал боевого торпедного катера встал и то меньше волновался. Тут слышу, Миник мне на ухо шепчет:
  - Юк! Юк! - командуй, мол.
  Ну, я, не будь дурак, и взревел, что твой гудок пароходный, басом своим шаляпинским:
  - Юк! Юк! А ну, залётные!
  Собачки наши от такого панславизма сначала на ходу все вдруг подпрыгнули, как бы свечку сделали, а после такой аллюр три креста дали, что твоя птица тройка. Эскимосы мои от неожиданности чуть из нарт не кувырнулись, однако сноровку не пропьёшь. Смеяться начали, как оклемались,.Миник меня варежкой по плечу хлопает:
  - Признали тебя наши собачки, Рони.
  А мне грешным делом подумалось, что я, может быть, первый в мире боцман-хаскиводитель.
  
  
  
   Глава 22 "Боцман в иглу"
  
  23 []
  
  На холодном сыром камне, в густом полумраке тоннеля сидеть, было, не то чтобы слишком уютно. Боцман, увлечённый собственным повествованием, как многие прирождённые рассказчики настолько вживался в описываемые образы, что порой, словно настоящий актёр, менял не только интонации и играл голосом, но воспроизводил мимику лица и жесты очередного персонажа. Совершенно увлёкшись, мой напарник сидя елозил, раскачивался и подпрыгивал, а иногда даже вскакивал и размахивал длинными руками. Всё бы ничего - я всегда был благодарным зрителем талантливой актёрской работы, но наш морской самородок, словно переполненный любовными песнями токующий глухарь, бывало, переставал контактировать с действительностью. А действительность состояла из моего влажно-холодного шмыгающего носа цвета морской волны, заледеневших рук и ног, а также челюстей, выбивающих бунтующими зубами неостановимую барабанную дробь.
  Театральное соло Устиныча прервал дальний шум, донёсшийся с высокой стороны туннеля. После чего мы не то чтобы услышали, а скорее почувствовали нарастающую вибрацию, исходящую от стен и каменного пола. Я ощутил плотную волну холодного воздуха, ударившую в лицо. Вдруг какая-то сила резко и грубо развернула меня в противоположную сторону и, рванув за рукав куртки, голосом боцмана, приправленным бонтонным запахом пятнадцатилетнего Курвуазье, рявкнула прямо в ухо:
  - Бегом!
  Приказывать дважды не пришлось. Я получил отменный заряд адреналина и словно учуявший жуткий волчий запах молодой олень, огромными, как бывает во сне скачками, устремился вниз по туннелю. Впереди, как в замедленных кинокадрах красиво отталкиваясь от земли длинными балетными ногами в кирзовых ботинках, (к данной мизансцене скорее подошли бы лёгкие, серебристые пуанты) нет, не бежал - летел по воздуху мой дорогой друг и наставник Бронислав Устинович Друзь. В правой длани воздетой ввысь он торжественно, словно факел со священным олимпийским огнем, нёс благородно мерцающую старинным серебром в полумраке, заветную титановую флягу. Судя по всему, внезапные тревожные звуки неудачно совпали у него с мимолётным, невинным желанием пригубить из сего изысканного сосуда толику благородного напитка. Мы стремительно, словно заправские фавориты на бегах, преодолели за каких-то несколько мгновений путь, на который совсем недавно потратили добрые минут пятнадцать. Наконец мы вылетели из полусвета туннеля прямо в полумрак грота. Как по команде бросились мы в стороны от рельс. И вовремя, через мгновение на выход с лязгом и скрипом выскочила, уже потерявшая на пологом месте инерционную скорость, наша недавняя пропажа - мотодрезина с прицепом.
  Я поразился охранительной интуиции Устиныча - тяжелые боковые борта прицепа были откинуты, так что при движении дрезины находились под углом и не доходили до стен туннеля каких-то двух десятков сантиметров. По сути, мирный рабочий транспорт был чьими-то недобрыми руками превращён в подобие древней боевой колесницы секущей толпу вражеских воинов вделанными в борта острыми косами. Окажись боцман менее чувствительным к опасности, а мы оба не столь успешными в узкоколейных бегах, быть бы нашей "паре гнедых" сейчас капитально изувеченными. А может и того хуже.
  Отдышавшись и успокоившись, Устиныч взглянул на светящийся циферблат своих японских "Seiko" (предмета моей тайной зависти) и немного помолчав, произнёс:
  - Минуло только два часа, а нас уже убить пытались.
  Услышав сие явно не японское двустишие, я, признаться, не на шутку перепугался, обеспокоившись состоянием психического здоровья моего впечатлительного напарника. Однако, я вспомнил о неизбывной страсти боцмана к спонтанным стихотворным импровизациям и подержав минутную паузу со всей возможной вежливостью и тактом осведомился:
  - Бронислав Устинович, вы в порядке?
  Бронислав Устинович как-то по-конски, едва не всхрапнув, покосился в мою сторону красноватым глазом, фыркнул и не разжимая губ и произнёс:
  - Пока же мы сотворим вот что.
  Боцман повернулся и подошёл к дрезине. В открытом кузове, казалось вначале пустом, из-под скомканного пласта серой парусины выглядывал чёрный эбонитовый угол недавней знакомицы - химической чудо-грелки. Устиныч с моей помощью закрыл борта кузова и мы влезли в него. После этого мой одарённый приятель непринуждённо продемонстрировал техническую сторону своих талантов. Он завёл эту немецкую бандуру без малейших запинок. Уже через пять минут от неё повеяло всё усиливающимся теплом, словно от разгорающегося невидимого костра, а в дощатом, грузовом кузове времён второй мировой стало уютно, словно у старинного камина. Мы снова устроились рядом, блаженно вытянув две пары ног в сторону работающей химической батареи. Устиныч с несколько запоздалой любезностью протянул мне флягу с коньяком:
  - Хлебни для профилактики ОРЗ - с заботой в голосе сказал он.
  Для тех, кто не в курсе ОРЗ - острое респираторное заболевание, в те годы врачи-терапевты так именовали банальную простуду.
  - Вот так и начинается алкоголизм - подумалось мне. Однако профилактика - святое дело, и я, таки, изрядно хлебнул. Вскоре я почувствовал, что счастлив, а мой спутник в эти чудные мгновенья дороже мне отца родного. Боцман тоже порядком расслабился и чтобы не уснуть к приходу сменщиков Бори и Ромы решил продолжить свою захватывающую Гренландскую эпопею.
  - Знаешь ли ты, Паганюха, что езда на собачьих упряжках, столь радостная в начале, в течении нескольких часов непривычного седока утомляет куда более, чем скажем дневной переход по жаркой Сахаре между трясущихся горбов, какого-нибудь, понимаешь, верблюда-бактриана. Когда мы, наконец, спустились в небольшую светлую от плотного льдистого наста долину, сплошь усеянную несколькими десятками полушарий, белоснежных домиков-иглу, я, скажу тебе, почти обрадовался. Это ведь всё дело привычки и когда пришлось ехать на собачках во второй раз, то было уже легче. Иглу эти при ближайшем рассмотрении оказались построенными из блоков-плит плотного снега.
  Позже, мне довелось наблюдать, как гренландцы длинными ножами для разделки тюленьих и китовых туш, распилили на плиты твёрдый, слежавшийся сугроб. За какой-то час инуиты соорудили классический иглу. Плиты разных размеров инуиты располагали по спирали, словно в раковине улитки, сужающейся к своду. Снежные блоки ловко укладывались иглу строителями, как в раковине улитки, с опорой на предыдущие. В довершении готовый снежный домик для крепости конструкции полили с внешней стороны водой, растопив снег на огне в чане.
  Когда мы спешились, Нанок пошёл распрягать и кормить собак, а мы с Миником направились к ближайшему иглу. Вход в этот ледяной домик меня, скажу я тебе, порядком озадачил, потому, как более напоминал большую нору или в лучшем случае лаз, но никак не вход в нормальное жилище. Особенно он был неудобен для людей не эскимосской комплекции, типа меня. Однако, чего я хотел? Экзотика и комфорт понятия мало совместимые. Вообщем лезу я следом за Миником по снежному проходу на самых, извиняюсь, карачках, а самого смех разбирает. Подумалось, что так мог начинаться свежий, хотя и не совсем приличный анекдот из цикла "про боцманов":
  - Ползёт, мол, по снежному ходу боцман в иглу, к эскимосам в гости, но что-то долго ползёт и уже начинает опасаться - не перепутал ли он на повороте передний вход с задним выходом?
  Я конечно, шутки ради, преувеличиваю, поскольку вход в иглу из наружного лаза короткий, так что не заблудишься. Вынырнул я прямо внутри ледяной избушки. Признаться, ожидал я, что воздух внутри будет, мягко говоря, тяжеловат, особенно с учётом местных гастрономических особенностей. Однако ничего страшного, воздух был вполне в норме, поскольку пол в иглу, между прочим, располагается выше уровня входа, чтобы углекислота, которая тяжелее кислорода легко сменялась свежим более лёгким воздухом. В общем, внутри было светло, поскольку снежные блоки хорошо пропускают наружный свет, а также и тепло - посреди жилища, устланного в три слоя толстыми шкурами, слегка коптя, горел ровным пламенем небольшой костерок - тюлений жир в плоском корытце. Но самое главное и меня это приятно удивило в хижине-иглу, было сухо, хотя я признаюсь, опасался сырости от тающего снега. Самое приятное, Вальдамир, было то, что в этом экзотическом помещении стоял чарующий запах варящейся ухи. В большом казане на треноге над костерком жаровни, заправленной тюленьим жиром, булькало и парилось аппетитное варево. В животе у меня заурчал небольшой, но весьма прожорливый зверь, давая почувствовать насколько, он проголодался. Тут я обратил внимание, что в домике, похоже, никого нет и уха, как в сказке, варится по собственному хотению. Мое фантастическое предположение опровергли совсем не сказочные звуки. Откуда-то донеслось старческое кряхтенье и покашливание. На свет божий, откинув в сторону не совсем чистое одеяло из песцовых шкур, вылез дедушка с лицом сморщенным, как завяленная на северном солнце и ветру рыба. Личность гренландского ветерана украшала седая реденькая бородка, за которую я тут же окрестил старичка -дедушка Хо, в честь вьетнамского Ленина - Хо Ше Мина. Его портреты в те годы часто мелькали в советской прессе и в телевизоре. Не обращая на нас ни малейшего внимания, он, посапывая и бормоча, ловко сдвинул треногу с рыбным варевом в сторону от огня.
  - Это Большой Джуулут - ангакок Калаалит Анори. Так называется наш род - Люди Ветра - почтительно косясь глазами в сторону старика, прошептал мне на ухо Миник. Я про себя отметил, что живого веса в Большом Джулуте, дай бог килограмм тридцать пять. Миник между тем продолжал нашёптывать:
  - Это он много месяцев назад сказал, что весной в Нуук на плавучей ледяной горе занесёт посланного нашему роду сильного человека. Ростом и удачей больше, чем у двух охотников-инуков, с усами, как чёрные стрелы и руками большими и сильными, как лапы нанока.
  Признаюсь, очень меня озадачили эти новые миниковы подробности, да и вопросов к нему возникло достаточно, но тут "дедушка Хо" - Большой Джуулут выудил откуда то из под шкур три больших оловянных ложки и жестом пригласил нас к остывающему казану с ухой. Сижу я, хлебаю ароматное рыбное варево, заправленное неизвестными кореньями, и думаю про себя:
  - Вот сижу я простой русский моряк, в иглу снежном между двумя эскимосами-инуками старым и молодым. Сижу я здесь и местную уху дегустирую. А почему я здесь и зачем это одному Богу известно, да ещё может подчинённым ему местным гренландским духам, собеседникам худенького ангакока, Большого Джуулута.
   Вот такие неисповедимые пути нас по жизни водят, Паганюха - вздохнул с какой-то затаённой грустью Бронислав Устиныч.
  
  Очень краткий инуитско-русский словарик
  1. ангакок - шаман
  2. аккияк - друг
  3. анори - ветер
  4. инук - человек, инуит
  5. киммек - собака
  6. нанок - белый медведь
  
  
  
   Глава 22 "Боцман и духи инуитов"
  
  24 []
  
  Устиныч замолчал, задумавшись о чём-то своём на несколько невесёлых минут, а затем вновь продолжил:
  - Как ни странно, но старик на протяжении всей нашей совместной трапезы не только не проронил ни слова, но даже не покосился в мою сторону. Он лишь шумно втягивал с ложки горячее варево. И то сказать, уха удалась на славу. Кому ещё, как не обитателям богатого рыбой гренландского побережья знать толк в её приготовлении. Правда, как поведал мне Миник, его соплеменники твёрдо убеждены, что только через сырое мясо рыбы, морского и всякого иного зверя человек может получить жизненную энергию для выживания на белой, студёной земле Гренландии. Варить или жарить пищу они стали лишь с приходом европейцев в образе викингов. Пришельцы принесли с собой не только разнообразные полезные вещи, но и множество болезней и дурных обычаев. Худший из них - пьянство. У инуков с огненной водой та же беда, что и у их южных соседей и дальних родственников - североамериканских индейцев. Мне приходилось наблюдать неприятные, скажу я тебе, картины, когда суровый молчаливый охотник, зайдя в бар в Нууке, после стакана, другого, некрепкого светлого пива превращался в сползающее под стол бесполое, хихикающее ничтожество.
  Некоторые рода племени инуитов, такой например, как род Миника - Калаалит Анори, для оздоровления своих людей от таких "благ цивилизации" много месяцев в году проводят вдали от неё родимой: на холодных, но чистых просторах ледяного острова, студёной земли освоенной восемьсот лет назад их далёкими предками племенами Туле, приплывшими с побережья Аляски. Они стараются жить по обычаям предков, как велят духи инуитов, хотя и не чураются некоторых полезных изобретений внешнего человечества. Современные ружья, капроновые рыболовные сети, антибиотики и ещё множество мелочей, отказаться от которых уже нет возможности. Возвращение к истокам у людей - калааллит происходит добровольно. Естественно, что многие из них, уже вросшие в новую жизнь и не помышляют о бегстве в прошлое. Работают в горнорудных шахтах, на конвейерах заводов перерабатывающих рыбу компаний. Немногие прирождённые вожаки, такие как Миник - целеустремленные, со светлой головой, мужским твёрдым характером и душой влюблённой в мать-Гренландию, пытаются сохранить самобытность народа и одновременно по возможности не так болезненно принять современный уклад жизни.
  Миник должен бы жить одновременно в двух мирах. В мире духов инуитов, окружающих Большого Джуулута и в мире новой современной Гренландии. Я как-то спросил у него:
  - Как ты, человек с университетским образованием можешь искренне верить в существование каких-то надмирных сущностей - духов и прочей мистики?
  Миник взглянул на меня своими антрацитно-раскосыми глазами и спросил:
  - Считаешь ли ты, Рони, японцев отсталой и невежественной нацией? - Я, сам понимаешь, ответил отрицательно - Тогда, как объяснить - продолжил он - что в стране с пятнадцатью университетами миллионы людей, в том числе с высшим образованием искренне и горячо исповедуют синтоизм, в котором у всех вещей и явлений природы есть своя духовная сущность - кАми? Эти сущности, кроме духов священных материальных объектов, например духов долины, горы или духов природных явлений так же включают в себя и духов умерших предков. Духи ушедших получают от своих живых потомков духовные эманации почитания, уважения и любви отвечают им защитой и покровительством в повседневной жизни. А как истолковать, - продолжал Миник - что ангакок, старый Джуулут, никогда не посещавший ни Нуука, ни других современных поселений и общающийся с соплеменниками в основном жестами, ещё полгода назад предупредил о твоём, Рони, появлении в Нууке. Причём с такими подробностями, что я никак не мог перепутать тебя с кем-то другим. Он даже сказал, что у тебя под левой лопаткой имеется розовое солнце - подарок от твоего духа-покровителя, за твою доброту к людям отразившего железную смерть.
  - Тут я, малой, умолк потрясённо. У меня, скажу я тебе, в самом деле, такое было. В конце войны, когда наш торпедный катер, на котором я юнгой ходил, с немецким мессером схлестнулся. Я в рубке за штурвалом стоял, поскольку штатный рулевой ранен был тяжело. Мессер этот сто девятый, на очередной заход пошёл, чтобы из четырёх своих пулемётов - MG17 причесать нас до полной аккуратности. Рубка наша фанерная была, только усилена в трех местах броневыми листами. Я, между прочим, уже тогда боцманские замашки имел и броню эту по-тихому на ящик американской тушёнки выменял. Так, что ты думаешь? Одна из пуль мессеровских, винтовочного калибра 7,92 кусок от моей выменянной брони отколола и это железо мне кожу на спине с мясом, до самых рёбер срезало. Хирург потом сказал, что аккурат напротив сердечной мышцы. Заживало потом долго, даже пересадку кожи с ягодицы делали. После весь госпиталь ржал:
  - Ты скажи спасибо, БрОня-броненосец, что тебя не в лоб ранило, а то ходил бы с куском жопы во лбу в виде солнца, ну как у тебя сейчас под левой лопаткой!
  Всё это, конечно, понимаешь ли, Поганюха, было потрясающе интересно, однако, как говорится, основная тема раскрыта не была. В чём, спрашивается, мораль сей басни, и за каким гренландским лешим Миник и этот местный дедушка Хо - Большой Джуулут с его приятелями надмирными сущностями выманили меня в это "белое безмолвие"? Только лишь на охоту, на промысел зверя? В чём, собственно, смысл мистической связи русского боцмана Рони и таинственных духов инуитов? На этот вопрос, обращённый к Минику ответа я тогда не получил. Тот ответил отговоркой, что всему своё время и не стоит торопить события. Мне лишь посоветовали ложиться спать под тёплые шкуры, потому, как поход за добычей состоится уже через несколько часов. Всего-то и делов: советский, понимаешь, боцман и духи инуитов должны будут вступить, как выразился Миник: "В невидимую, но прочную связь". Произойти это эпохальное событие может только в процессе самого древнего мужского занятия - на охоте.
  Где-то в половине четвёртого утра миниатюрный Большой Джуулут разбудил меня, причём самым оригинальным образом - мне подали кофе в постель. Ну, понимаешь, не совсем кофе, а чай и не совсем в постель, а в шкуры. Было бы весьма бонтонно, если бы не одно но. Дедушка Хо оказался тот ещё оригинал - литровую жестяную кружку с почти живым кипятком он приставил к моему единственному и неповторимому спящему носу. Вернее аккуратно расположил, прислонив к усам. Скорее всего, старик желал выразить своё искреннее восхищение относительно окраса, пышности и размеров этой, к сожалению, не промысловой пушнины. Я, наверное, только чудом не обжёгся, поскольку волею обстоятельств мой организм отреагировал соответствующим неприличным сновидением.
   Будто бы мой капитан Ромуальд Никанорович, безмерно осерчав на меня за что-то, размахивает у моего носа стянутым с его небольшой, но всё же капитанской ноги не совсем свежим и слегка ветхим носком. При этом он зловещим шепотом Бабы Яги шипит мне в ухо:
  - Чуешь командирский дух, боцман? Нет, я тебя, гада, спрашиваю, ты командирский дух чуешь?
  И такая оторопь меня во сне взяла, такое возмущение. Нет, ну что это он о себе вообразил? Ты, даже если начальник, возьми, если приспичило, с полки рундука чистый, выстиранный предмет интимного белья и размахивай им, сколько влезет. Так нет же, командирским духом он решил похвалиться. Тоже мне, Василий Иванович выискался. Я что ему, Петька что ли? Осерчал я ответным образом не на шутку. Такой легендарный гнев меня во сне охватил, что изо рта, как у змея Горыныча, пламя полыхнуло, да так, что нос припекло. Тут-то я и проснулся! Подскочил, и едва носом эту самую кружку с кипятком не подцепил. Но пронесло, в смысле обошлось, значит.
  Должен сказать, что чай этот был особый, духовитый и жутко крепкий, но не чифирь - куда как хитрее рецептура. Приметил я у снежной стенки в корытце между свертками всякими большую початую пачку красного китайского чая. У нас он "Дружба" назывался, там ещё на этикетке желтая рука белую пожимает. Сахару в том чае тоже было более чем - ну очень сладкий. Только собрался я отхлебнуть, как старый мне на ноже добрый кусок нерпичьего жира протягивает и целится мне этим куском прямо в кружку. Я конечно против - не по животу угощение. Хорошо Миник выручил - сказал он что-то Большому Джуулуту, так тот в ответ только недовольно седыми бровками пошевелил. Миник же, взамен тюленьего жира мне в кружку добрый кусок датского коровьего масла булькнул. И на том спасибо - вот, мол, тебе царский завтрак охотник: бодрость, сытость и лёгкость в животе. Что может быть лучше для того, чтобы рука была твердой, а поступь лёгкой?
  
  
  
  
   Глава 23 "Боцман в каяке"
  
  25 []
  
  Боцман прервал свою "гренландскую повесть", взглянул на светящийся циферблат наручных часов и, поморщившись, проворчал:
  - И торопится вредно, и медлить грех. Пока я тебе, малой, тут мемуары расписываю, что угодно произойти может. Надо к концу туннеля идти. Там ответы на многие вопросы. Да нельзя вдвоём - опасно и всё дело испортить можно. Надо смену ждать.
  - Ну, мы же молча ждать не будем? - отреагировал я - Устиныч, а вы сами не задумывались всерьёз за настоящую книгу засесть. Название бы, к примеру, такое подошло - "Моя Гренландия". Вы ведь, правда, классно излагаете - вполне искренне польстил я своему талантливому напарнику.
  Боцман не без грусти усмехнулся, слегка помолчал и ответил:
  - Слышал такую мудрость: "Кто красиво говорит - красиво не напишет"? Так вот это про меня. То, что я стишки кропаю, так это всё не серьёзно, больше для веселья, чтобы ребят уставших после вахты расшевелить. Мемуары травить - вот это моё, благо придумывать особо нечего, а литератор из меня, как из Владлена нашего балерина. Вот ты, Вальдамир и запоминай мои излияния, может, когда книжки писать начнёшь, упомянешь меня в своих великих романах, дескать, соавтор Б.У. Друзь. Так, что слушай и запоминай, биограф ты мой подскальный:
  Выбрался я с Миником на волю из снежной избушки Большого Джуулута и вижу, что братец Нанок со своими собачками уже тут как тут - ожидает. Сели мы в нарты и без лишних разговоров поехали курсом на Норд-Ост. Ехали недолго - через минут двадцать показалась большая морская бухта вся в белёсом крошеве мелкого битого льда. Остановились мы у пологого скалистого спуска к воде. Нанок остался со своей упряжкой, а мы с Миником, подхватив ружья и амуницию, стали спускаться вниз. Я честно сказать, с надеждой ожидал увидеть у воды моторную или хотя бы вёсельную, привычную для меня, морскую шлюпку. Однако к худу или к добру надежды мои не оправдались. Миник привел меня на галечный пляж, где у нависающей скалы из больших камней сооружено было подобие стен склада, крышей для него был тот самый скальный навес. Дверью в эту каменное хранилище служил огромный, круглый валун. Его мы вдвоём, не без труда откатили в сторону. Перед нами открылся небольшой музей. Я бы назвал его "Инуиты и морское дело". Миник с гордостью принялся просвещать меня, на этот раз относительно морских достижений своего народа. В хранилище из камня находилось более десятка экзотических для свежего взгляда туземных плавсредств разного размера и вида.
  - Это мужские лодки - каяки - пояснял Миник, указывая на небольшие остроносые лодки с одним или двумя люками для гребцов. Их каркас состоит из гибких костяных планок, обтянутых моржовой кожей - На них наши охотники промышляют небольшого морского зверя: некрупную нерпу или молодого лахтака - морского зайца. Это - показал он на самую большую и длинную с тупоконечным кормой и носом восьмиметровую лодку - умиак, грузовая или женская лодка. Ею управляют молодые женщины - до двух десятков в одной лодке. Пользуются ею, когда перевозят грузы на летние охотничьи земли. Делают умиак из связанного в остов китового уса и обтягивают кожей морского зайца. Кстати, скоро такая лодка понадобится нашему роду. Вот-вот подойдут гренландские киты, а на китобойном промысле умиак незаменим. Ну, а это байдара - наша инуитская яхта - похлопал он по издавшей барабанный гул моржовой шкуре, обтягивающей нос шестиметровой, остроносой лодки. Она имела восемь люков и небольшую мачту установленную посредине. С горизонтальной реи свисал необычный парус из полупрозрачных выделанных тюленьих кишок. У стены склада были сложены в отдельные стопки вёсла, связки каких-то шкур, а так же разнокалиберные гарпуны с мотками кожаных тросов и металлическими остро иззубренными наконечниками. Для защиты от ржавчины весь металл был густо смазан тюленьим или китовым жиром. Здесь же находился большой кожаный баул, из которого Миник выудил поочерёдно пару штанов, подобие болотных сапог с высокими, доходящими до бёдер голенищами и глухую, одевающуюся через голову куртку c просторным капюшоном. Всё это было сшито из тщательно выделанных тюленьих шкур и отделано внутри для сохранения тепла слоями серых гагачьих перьев. Поверх всего этого великолепия натягивалось водозащитное покрытие с капюшоном из кишок нерпы. Я облачился в этот инуитский, охотничий скафандр и с удивлением обнаружил, что он мне вполне в пору. Правда, чуть великоват, но это, как раз, было кстати, поскольку делало движения более свободными. Я отметил, что размер этого костюмчика, пожалуй, более чем велик для любого, даже самого рослого эскимоса. Миник перехватил мой вопросительный взгляд и усмехнувшись сказал, что мои размеры гренландские духи не сообщали. Просто этот костюмчик держат для американцев, датчан и прочих гостей, которые все как на подбор (с чего бы это?) примерно моего гренадерского роста и комплекции.
  Миник выбрал двухместный каяк, вёсла и пару небольших гарпунов с закреплёнными на них связками кожаных тросиков. Взгромоздив килем вверх сравнительно лёгкую инуитскую лодку себе на плечи, мы отнесли её поближе к воде. После чего вернулись к каменному хранилищу и закрыли вход в него валуном. Всю амуницию и ружья мы разместили внутри каяка, причём Миник пристроил возле себя гарпун, как охотник, умеющий с ним обращаться. Мне он отвёл роль человека с ружьём, который будет чётко выполнять указания. Разумно. Поскольку, хотя нас и было двое, настоящим гренландским промысловик был только один и это был не я. Кроме прочего, меня тревожила неприятная возможность осрамиться перед моим новым другом инуком-аакияком. Негоже было бы русскому боцману в инуитском каяке опозориться. Миник сноровисто порхал веслом по воде. Каяк, чуть переваливаясь с борта на борт довольно быстро двигался вдоль скалистого берега курсом на Северо-Запад. Я тоже работал веслом, стараясь двигаться в унисон с капитаном лодки. Помогала моя многолетняя морская сноровка. Первое время я чувствовал себя в этой бесшумно скользящей по тяжёлой льдистой воде лёгкой конструкции неуверенно. Однако к моменту прибытия к месту промысла освоился совершенно. Так я умилился собственной персоной, что даже похвалил себя мысленно:
   - Броня Друзь нигде не пропадёт. Добрый боцман в каяке или в корыте стиральном - везде выживет, всюду приноровится!
  Подошли мы к большому галечному пляжу, а на нём лежбище небольшое. Нерпы числом несколько десятков, лахтаки и в стороне несколько здоровенных клыкастых моржей со своими гаремами. Близко подходить не стали, чтобы панику на зверей не навести. Был случай, Миник рассказывал, как напуганное приблудным белым медведем лежбище, разом в море спасаться кинулось и два каяка с охотниками, попавшими в эту многотонную, мечущеюся, усатую, рявкающую и верещащую зверинную толпу, утонули. Миник велел пригнуться и не светить торсом, так чтобы для тюленьих глаз казались мы большим куском прибрежного, не очень чистого весеннего льда. Поскольку нас сносило ветровым течением, Минику постоянно приходилось осторожно подгребать веслом, что тоже могло отпугнуть зверя. Так просидели мы, согнувшись в каяке, в морской засаде добрых два часа. С непривычки они мне вечностью показались. Я уже ни ног своих, ни, извиняюсь, зада, ни спины не чувствовал. Наконец в метрах десяти от нас показались щурящиеся от солнца, усатые, фыркающие головы двух нерп рыжеватой и блондинистой окраски. Мой старший егерь снял рукавицу и, жестикулируя одними пальцами, указал мне мою цель - рыжую нерпу.
  Я поработал кистями рук, сжимая и разжимая ладони, чтобы вернуть пальцам чувствительность. Затем поднял вертикалку, и прицелился в рыжую голову. Вдруг, воспоминание четверть вековой давности словно обожгло меня изнутри. Вспомнился мне далёкий сорок четвёртый год. Как вышел я салагой-юнгой от Рыбачьего на торпедном катере в своё первое боевое патрулирование. Повезло мне, говорю без всякой иронии, получить тогда боевое крещение. Наши летуны увидели сверху, что случалось летом при хорошей видимости, идущую на небольшой глубине немецкую подлодку, или как называли свои субмарины сами фрицы У-бот. Шла эта лодка с очень заметным дифферентом на левый борт. Значит, шла с повреждением, подранили её где-то. Дали нам её координаты. Хотя, торпедным катерам в одиночку вступать в боевой контакт с вражескими подлодками запрещалось. Однако, на войне как на войне - обстоятельства перечёркивают инструкции. Благо, кроме нашего катера никого более взрослого из кораблей Северного флота поблизости не было. Мы быстро вышли на точку упреждения, согласно определённому нашими лётчиками курсу этого фашистского У-бота. Повезло нам, а немцам нет. У-бот их, видимо, получил серьезные повреждения и вынужден был пойти на всплытие. Засек их наш командир в полутора милях севернее и пошёл на сближение. Они нас тоже увидели и из палубной пушки огонь открыли, но для фрицев был не их день - мазали они, да и большой бортовой крен точности прицельной стрельбе не добавляет. Наш катер пустил обе торпеды и не промазал. Первая же и поцеловала этот у-бот в серёдку, под ватерлинию с правого борта. Взрыв, огонь - немца надвое раскололо. Подошли мы ближе и тут командир меня подзывает, вручает мне, салаге, бинокль и говорит:
  - Смотри, юнга. Там в воде несколько фашистов выживших жизни свои поганые спасают. Я знаю, что они отца твоего убили, так отомсти за него! - и жестом матроса от зенитного пулемёта отстраняет и меня на его место ставит. Нас в школе юнг многому учили и из зенитного пулемёта стрелять тоже. Направил я решётку прицела на обломки У-бота фрицевского и вижу всего три головы мелькают, две белобрысых и одна рыжая, просто красная, как огонь. Тут я дружка своего вспомнил Кольку Медного, мы с ним с детства, не разлей вода, были. У него башка под стать его фамилии, ну как у немца этого, который у меня в решете прицела маячит. Поворачиваюсь я командиру катера и говорю:
  - Товарищ капитан-лейтенант, разрешите обратиться? - Тот смотрит на меня удивлённо. А я обмираю от собственной наглости, но заявляю:
  - Товарищ капитан-лейтенант, нас в школе юнг по безоружным стрелять не учили.
  У командира моего от такой наглости салабона зелёного даже нижняя челюсть отвалилась. Однако, он её быстро в порядок привёл и в глазах у него как будто тень мелькнула. Прогнал он меня, а команде приказал пленных немцев на борт принять. Сидят, помню, они на нашей палубе мокрые, несчастные, как цуцики. От холода зубами лязгают, а рыжий этот в одной майке с мокрым германским орлом, который к тощим рёбрам прилип. Только вижу я, что вовсе он не похож на корешка моего Кольку. Противный какой-то фриц, на Щелкунчика смахивает. Вдобавок, всё время через фальшборт поблевать норовит, видать солярки наглотался. Значит, нутро пожёг и вряд ли выживет.
  Целюсь я в голову этой рыжей нерпе, а у меня от воспоминаний весь охотничий азарт, как ветром сдуло - не хочу стрелять и всё тут. Миник видит, что я мешкаю, рукой взмахнул, и гарпун его только свистнул. Точно вошёл нерпе-блондиночке в левый бок. Вот такая несуразная у меня вышла первая гренландская охота. Зря, видать, боцмана Друзя в каяк пустили.
  
  
  
  
   Глава 24 "Ворота в остров"
  
  26 []
  
  Устиныч грустно вздохнул и, помолчав, продолжил:
  - Честно говоря, я ведь охотник тот ещё. Стрелять метко меня во время войны в школе юнг научили, а вот азарта, настоящего, охотничьего никогда не испытывал. На охоту я езжу подальше от севера, куда-нибудь в среднюю полосу России. Бывало, подстрелишь птицу какую - тетёрку или утку осенью и если сразу убил, то ладно. Худо если мазнёшь и подранка сделаешь, тогда приходится смотреть, как раненая птица в крови на земле бьётся или пробитое крыло по земле волочит, да взлететь пытается. Приходится добивать, а это, знаешь ли, по мне совсем гнусно. Не охота, а маета одна выходит.
  Понял я про себя, что для меня в охоте главное не стрельба и трофеи, а чистый воздух, запах прелых листьев, мха, болотной тины, тишина лесных лужаек и возможность просто побродить в одиночестве и отдохнуть от людей. Вздохнуть полной грудью и ощутить не привычный просоленный вкус морского простора или портовую смесь соляры, гниющих водорослей и вонь рыбной муки, а вкус русского леса: прелой хвои, грибного духа, сосновой смолы и лесной дикой ягоды. Этот среднерусская лесная смесь вкусов и запахов порой снится мне в море. И вот, чтобы избежать глупых расспросов и подковырок придумал я нехитрый фокус - У знакомого егеря свежую дичь покупать. Он говорил, бывало, что не один я такой горе-охотник и клиентов у него хватает. Кто жене и теще очки втирает по разным причинам, а кто просто мазила и неудачник. Так поброжу я неделю, другую по осенним лесам и болотам с незаряженным ружьишком, отведу душу на природе, да у костра вечером в блаженном одиночестве и доволен и не убил никого.
  Боцман замолчал, задумавшись о чём то своём. Я решился прервать паузу и задал ему резонный, как я считал, вопрос:
  - Зачем же вы согласились на предложение Миника и отправились на гренландскую охоту? Ведь это не просто прогулка, а, как я понимаю, промысел крупного зверя, много крови и чужой боли - того, что вы так всегда избегали?
  Усатый взглянул на меня исподлобья и невесело усмехнулся:
  - В душу лезешь, малой? Ну, что же, я сам повод даю своими откровениями. Душа эта самая порой новизны просит и человек, чтобы эту новизну прожить на многое готов. Себя или других слегка обмануть это самое малое. Кто же в здравом уме и теле упустит единственный в жизни шанс посетить наяву настоящую Великую Гренландию. Ты бы упустил такую возможность? Вот и я нет. А, что касаемо стрельбы по зверю, так я себя насиловать и не собирался. Как выйдет, так выйдет, а инуиты мои не дураки - поймут.
  Так и получилось. Миник, увидев мою виноватую физиономию, заявил:
  - Большой Джуулут никогда не ошибается в людях и если он сказал, что черноусый великан настоящий большой охотник, то значит, так оно и есть. Если дух Великой Нерпы не позволил добыть одну из своих дочерей, то значит, так тому и быть. Может быть, она должна стать праматерью большого племени красных нерп, которые, в свою очередь, спасут племя Калаалит Анори в голодный год от вымирания. Неисповедимы пути...
  - Чего это вы, добрые люди тут делаете? - глумливо проблеял знакомый тенорок. Веснушчатая физиономия Генки Эпельбаума, перегнувшегося через борт прицепа дрезины, замаячила над нами в полумраке.
  - Помяни рыжее племя всуе, а оно тут как тут - проворчал недовольно Устиныч - Ты сам то, какими судьбами, Владлен то знает, что ты здесь?
  - А то? - посмеиваясь, отвечал Геша - В этом прибежище арийского духа истинный ариец вполне уместен и вообще, мы с тобой, Устиныч родственные души - ты боцман-германофил, а я какой-никакой немец. Вот Владлен обдумал мое предложение об участии в вашей почти шлимановской экспедиции, тем паче, что я тоже Генрих в девичестве и соизволил присоединить мою рыжею персону для интеллектуальной, так сказать, поддержки коллег по работе.
  - Ну, зачастил, балабол конопатый. Шлимана он знает, эрудит хренов. Вторую Трою раскапывать явился? - раздражённо пробурчал боцман, явно недолюбливавший языкастого матроса
   - И то, правда, - подумалось мне - Есть на борту один белый клоун - боцман Друзь и довольно, однако тут ещё и рыжий краснобай-всезнайка нарисовался. Классический дуэт прямо. Бим и Бом. Это уже не судно, а какой- то Цирк на цветном бульваре. Кино и немцы, понимаешь.
  Наши скалолазы Боря и Рома стояли неподалёку и тихо посмеивались, слушая диалог двух пересмешников.
   - Да всё нормалёк, Устиныч - вступил более серьёзный Борька - Владлен и правда, добро дал - четверо мужиков лучше, чем трое. Меня, признаюсь, изрядно задел этот гамбургский счёт Бориса. Стало быть, я для них не мужик, а так: зелень подкильная, салабон, говорящий какаду на могучем боцманском плече. Обидно, знаете ли.
   - Ладно, хорош базарить, выступать пора - как старший, по должности авторитетно распорядился боцман.
   - Зачем выступать, когда можно выезжать - не без ехидства выдал Эпельбаум и постучал по глухо отозвавшейся пятнадцатилитровой канистре с дизельным топливом, видимо принесённой с собой. Залив соляру в бак, мы запустили двигатель дрезины, а боцман и Геша в унисон похвалили немецкий механизм:
   - Добрый дизель! - Все заулыбались, а Гена присовокупил: Я же говорил, что мы с боцманом родственные души.
  Дрезина, пофыркивая движком и постукивая колёсами на стыках рельсов узкоколейки, двинулась вглубь туннеля кузовом вперёд. На верхней скамейке за рычагом управления и педалями тормозов расположились Устиныч с Борисом. Мы трое более молодых: Гена, Рома и я устроились, по выражению всё того же рыжего остроумца, как три лягушонка в тёплой коробчонке. Через несколько минут начался знакомый подъём. Скорость заметно упала и движок дрезины, чихнув, заработал на более низкой ноте и уже с некоторым усилием. Наконец подъём закончился, правда, вместе с подъёмом наступил и конец света, правда, пока всего лишь в нашем туннеле. Так, что мы вынуждены были вновь воспользоваться аккумуляторным фонарём и из разумной осторожности уменьшить скорость дрезины до минимальной. Вскоре луч фонаря упёрся, как будто в тупик, в бурые пятна на плоской стене, выросшей у нас на пути. Мы остановили дрезину и спустились с неё. Борис подошёл к стене и пнул её тяжёлым носком кирзового ботинка. Раздался металлический гул.
  - Так я и думал! Ворота это выдвижные - сказал он.
  Мы принялись обследовать бурую поверхность лучом фонаря и вскоре у левой стены туннеля нашли две больших железных скобы того же рода, что встречались нам в разных местах грота. Скобы были приварены к левому краю ворот на высоте среднего человеческого роста. Ухватившись за скобы обеими руками Борис, навалившись, толкнул створ ворот вправо от себя. Раздался громкий, крайне неприятный и резкий лязг и железная, в пятнах ржавчины стена по инерции и без наших усилий скользнула в правую сторону. В открывшийся проход хлынул свежий морской воздух, а свет пасмурного полярного дня, после темноты туннеля показался нам ослепительным. Все, как по команде инстинктивно заслонили глаза руками.
  - Вот тебе и ворота в остров - зажмурившись, пробормотал Устиныч.
  Привыкнув к свету, мы увидели, что находимся в довольно узком скальном ущелье, похожем на небольшой каньон. По сути это было продолжением туннеля, только вместо каменного свода над головой серело закрытое низкими облаками северное небо. Да свежий, холодный воздух гулял между скалистых стен. Между тем рельсы узкоколейки продолжали свой путь куда-то меж мшистых скал, скрываясь за ближайшим крутым поворотом. Наконец подал голос, видимо, что-то решивший боцман:
  - Вот что, братва, мы с вами всё-таки напрасно рисковали, когда поленились пойти пешком по тоннелю, а ведь так было бы куда как безопаснее, чем езда с ветерком по непроверенному маршруту. Ну, бог с ним - дуракам везёт. Однако судьбу более испытывать нечего. Пойдём-ка мы дальше по шпалам, как в песне, про сбежавшую электричку.
  Наше путешествие по шпалам в узком каменном каньоне, высота скалистых стен которого порой доходила до тридцати-сорока метров, длилось недолго. Уже минут через двадцать этот туннель под открытым небом закончился вместе с рельсами узкоколейки. Мы уперлись в обрубок корабельной мачты. Массивный сосновый столб высотой в метр, врытый в тяжёлый, каменистый грунт. Мы вышли к обширному галечному пляжу, полого спускающемуся к морю.
  - А вон тот самый сарай, возле которого дед сети чинил! - обрадовался, словно старому знакомому Рома. На возвышении в полукилометре восточнее, находилась ветхая на вид, дощатая избушка.
  - Точно - добавил Борис - мы, когда на самую вершину Медвежьего крыла поднялись, с высоты его хорошо разглядели, не деда конечно, а халабуду его. Нас-то он без оптики вряд ли мог заметить.
  Подойдя поближе к сараю, мы увидели и самого хозяина этого замшелого особняка. Это был невысокий, но крепко сбитый и плечистый старик с красным обветренным лицом, тонкими, плотно сомкнутыми губами молчуна, массивным носом с лёгкой горбинкой и почти скрывающими глаза мохнатыми, какими-то санта-клаусовскими бровями. Лицо колоритного старца обрамляла седая, норвежская борода без усов. На большой, седой голове глубоко надвинутая, вязанная шерстяная шапка. Одет он был в темно синею брезентовую куртку и серый верблюжьей шерсти свитер грубой вязки. Портрет типичного норвежского рыбака довершали высокие до бёдер чёрные резиновые сапоги.
  Старик взглянул на нашу поднимающуюся со стороны пляжа компанию, отвернулся и как ни в чём не, бывало, продолжил починку развешенных на деревянных столбах сетей.
  - А что Паганюха, как думаешь, не этот ли божий одуван на нас с тобой варварским образом дрезиной покушался? - многозначительно перейдя на витиеватые обороты, поинтересовался у меня Устиныч.
  Это было верным признаком возросшей интенсивности боцманских мыслительных процессов. Я не нашёлся с ответом, поскольку не обладал на этот счёт достоверной информацией. Честно говоря, после того, как нами были открыты ворота в остров, я, видимо, из-за внезапной смены места действия, чувствовал себя несколько оглушённым. Голова была словно набита ватой. Всё вокруг казалось мне нереальным, словно происходящим во сне и я поймал себя на мысли, что меня вот-вот разбудят на вахтенную смену.
  
  
  
   Глава 25 "Верманд"
  
  26 []
  
  От старика шёл мощный рыбный дух. Совсем как от нашего брата матроса в разгар промысла. Я подумал, смущаясь за Устиныча, что он, наверное, всё-таки ошибся и перед нами настоящий норвежский рыбак, который ни сном не духом не ведает о происшествии с дрезиной, да и вообще не имеет ни малейшего отношения к нашим похождениям на острове. Я покосился на боцмана, тот буравил странного деда тёплым взглядом голодного удава. Чтобы, как то смягчить ситуацию и прервать затянувшуюся паузу, я выдал традиционное:
  - Хэллоу, мистер. Хау ар ю?
  Старик сверкнул в мою сторону колючими глазами из-под лохматых бровей и недружелюбно буркнул по-норвежски:
  - Яай шёонер икке.
  Тут вступил, решивший, видимо, поставить все точки над i, боцман:
  - Не понимаешь, стало быть, борода? Ты же европеец как-никак и здрасте пожалуйста - "Хэллоу, мистер" мы не понимаем. Ну, а если так тебя спросить: Халло, ман. Вии геетс?
   Бородач вздрогнул, и мне показалось, непроизвольно втянул голову в плечи. С этого момента боцман перешёл на немецкую речь. О содержании которой, я, где-то, догадывался, а где-то восстановил её смысл по последовавшим позже рассказам Бронислава Устиныча и Гены Эпельбаума.
  Устиныч несколько минут гневно излагал старику, что в его годы пора о душе подумать, а не изображать юного вервольфовца - борца, как выражался Гебельс, с "большевистскими патлатыми казаками. И нечего, мол, разыгрывать мирного норвежца, поскольку старшина первой статьи запаса Бронислав Друзь германца за версту чует. Опыт у него в этом деле, слава Богу, имеется, потому, как после войны не только охранял, но и тесно общался с их пленным братом полные пять лет, и все их нюансы изучил до доскональности.
  Старик молча взирал на разошедшегося боцмана. Его волнение выдавала лишь напряжённая поза и сжатые бледные губы. Пожалуй, на редкость своевременным оказалось вмешательство Гены Эпельбаума, принявшего на себя роль миротворца в этой сложной ситуации. Он успокаивающе похлопал по широкой спине боцмана и подчёркнуто вежливо, слегка поклонившись, обратился к застывшему соляным столбом норвежцу. Говорил Генрих Оскорович бегло и, слегка грассируя. Как не без зависти позднее заметил Устиныч на настоящем хох дойч. Боря с Ромой с недоумением взирали на происходящее. Борька даже полушёпотом поинтересовался у меня:
  - Так что, дед этот немец что ли?
   Я нерешительно кивнул:
  - Не исключено. Во всяком случае, Бронислав с Геной так думают.
   В конце концов, молчаливый старец с усилием разомкнул свои, словно склеенные уста и произнёс всего одно слово:
  - Битте.
  При этом он сделал несколько неподходящий его облику, элегантный жест, приглашая нас в свою хижину. Словно бы это была не дощатая развалина, а солидная вилла где-нибудь в Тирольских Альпах. Впрочем, из небольшой железной трубы на покатой крыше уютно вилась струйка дыма. Мы вошли, ожидая увидеть убогое пристанище одинокого старика, и растеряно остановились у порога. Дед явно не чурался комфорта и к тому же обладал неплохим вкусом.
  Это был настоящий охотничий домик, обшитый внутри деревянным брусом. Стены были завешены коврами из однотонных песцовых и пёстрых нерпичьих шкур. Кровать в углу была накрыта одеялом, на пошив которого пожертвовали свои непростые жизни пара-тройка белых полярных волков. На полу красовалась шкура огромного белого медведя - Урсуса Маритимуса. Устрашающе распахнутая чёрная пасть "радовала глаз" многообещающим оскалом мощных, жёлтых клыков. Над лежанкой висел охотничий карабин - верный помощник хозяина по добыче всего этого великолепия. Хозяин этого чудесного жилища всё тем же элегантным жестом пригласил нас садиться за стол на длинную, укрытую мягким, желтоватым мехом скамью. Сам он подошёл к небольшой чёрной печке с круглой плитой наверху. Старик снял с плиты эмалированный красный кофейник, источавший дивный запах арабики и водрузил его на стол. Из небольшого деревянного буфета он добыл несколько стограммовых граненых стаканчиков в серебристых подстаканниках, белую фарфоровую сахарницу с рафинадом и горсть чайных ложек. Ложки он вынул из яркой жестяной коробки с арабской вязью и кофейными зёрнами на этикетке. Судя по ассортименту сервировки, наш отшельник всё-таки принимал иногда гостей. Впрочем, согласно морской лоции, в описании острова Медвежий значилось, что остров обитаем, и на нём проживает, как минимум десять человек. Ароматный, горячий кофе поневоле настроил хозяина и гостей на мирный лад. Эпельбаум потихоньку переводил с немецкого для меня, Борьки и Ромы. Бородач сказал, что зовут его Верманд Вард. Он норвежец, хотя когда-то в молодые годы действительно жил и учился в Германии. О существовании грота и немецкой, времён войны инфраструктуры в нём, он, разумеется, знал, но в подробности вдаваться сначала не хотел. Однако, подумал минуту и тяжело вздохнув, принял решение говорить.
  - Ваша бравая команда, скорее всего, случайно оказалась в гроте - предположил Вард - даже не представляете, парни, в какое мутное дело вы влезли. Где то с год назад в лабиринтах появились самозваные распорядители. Новые хозяева грота люди с неизвестными целями и неопределённым гражданством. Гостям они рады не будут, и церемонится с вами, не станут. За ними, судя по их оснащению и сверхсовременной технике, стоят весьма серьёзные люди, их деньги и интересы. Дилетанты вроде вас должны держаться подальше от чужой игры подобного уровня.
  - Складно ты говоришь, Верманд - вступил Устиныч по-немецки - Правда, жути нагнал, а ничего конкретного не выдал. А как же с дрезиной вышло? Это новые хозяева грота нашли такой эффективный способ с нами разобраться? Верманд, мне показалось, смутившись, пожал плечами:
  - Вам, русские, повезло, что эти деловые ребята сейчас в отсутствии. Дрезина, пущенная под откос моя работа, уж простите. Я хотел для вашей же пользы остудить ваши горячие славянские головы. Просто не видел другого способа вас образумить. Даже если бы кто-то пострадал от встречи с дрезиной, то это, поверьте мне, была бы малая кровь, которой вы не отделаетесь, если вы решили дождаться тех, кого не поминать бы к ночи. Этим живые свидетели их дел не нужны.
  - Круто, буркнул Устиныч. Хороший же ты способ выбрал предупредить людей об опасности. Что просто поговорить нельзя было? Мы, что, по-твоему, деревянные лбы, слов не понимаем?
   Старик пристально посмотрел на боцмана из-под лохматых бровей и ответил ему с ответным укором:
  - Да ведь и ты, моряк, не слишком откровенен. Вас кто-то навёл на грот. Сами вы в жизни бы не догадались. И этот кто-то использует вас, незадачливых простаков в качестве живца. Ловит на вас большую хищную акулу в мутной воде.
  Бронислав Устиныч задумчиво погладил свои серебристые усы и после короткой паузы произнёс:
  - Ну, вот что Верманд, хватит страшилок. Ты нас предупредил - мы услышали. То, что мы меж двух огней встряли, нам и до тебя понятно было. Используют нас или нет уже дело второе. В этой, как ты говоришь, мутной воде мы, волей неволей, должны из наживки, превратится в охотников и стать третьей стороной и стороной активной. Кроме прочего, извини за каламбур, мы слишком "глубоко влезли" в это дело и обратной дороги для нас нет. Как говорят в серьёзных заведениях: "Cтавки сделаны, господа!" Спрошу прямо: "Намерен ли ты помочь нам вытащить на свет божий как можно больше достоверной информации о новых хозяевах грота. Или выберешь сторону невмешательства, что вполне простительно в твои годы?
  - Не считай чужие годы, моряк - глухо ответил отшельник - Это занятие глупое и бесплодное. Я не такой древний, каким мог бы показаться. Этого бродягу - кивнул он на распластанную на полу шкуру - я убил почти два года назад, когда тёмной полярной ночью вышел на двор за углём. Карабина при мне не было, а был только острый обломок соснового бруса, по счастью попавшийся под руку. Я согласен помочь вам и не думайте, что из особых симпатий. Русские мне не слишком приятны. Я просто уважаю вас, поскольку война показала, что есть за что. Ваш Сталин был тот ещё людоед, похлеще нашего психопата. С другой стороны эти непонятные парни из грота могут захотеть добраться и до меня. Узкоколейка приведёт их почти к моему порогу, и они поймут, если уже не поняли, что я ненужный свидетель их возни на острове.
  Боцман удовлетворённо кивнул:
  - Спасибо за откровенность, Верманд. В таком случае не будем терять времени.
  
  
  
   Глава 26 "Ремонтники"
  
  28 []
  
  По дороге к узкоколейке и затем в туннеле Гена Эпельбаум постарался получить у Верманда ответы на некоторые занимавшие нас вопросы. Вард хорошо изучил грот за те годы, пока он пустовал. Пару раз в нём появлялись люди - норвежцы, скорее всего военные. Та пещера-воронка от американской бомбы, через которую мы вышли на заброшенную немецкую базу, даже была этими военными замурована. Наверное, они имели какие-то виды на удобное, укрытое от лишних глаз место, но что-то у них не сложилось и в гроте до последнего времени, больше никто не появлялся. Меньше года назад на заброшенной базе германской кригсмарине появились гости. Верманд наведался туда пополнить кое-какие запасы из бесхозных кладовых. Тогда он впервые услышал голоса неизвестных людей в тоннеле и разумно решил им не представляться. Как позднее выяснил рыбак, числом их было человек двадцать пять-тридцать. Действовали они вполне уверенно, видимо имели нужные схемы расположения хранилищ и инфраструктуры бывшей базы немецких подводников. Общались между собой пришельцы на плохом, международном английском. Они обильно разбавляли его марсельским арго, голландским и немецким. То и дело кто-то из них, обращаясь видимо к соотечественнику, переходил на-французский и даже арабский. Этот экипаж был сбродом, или, если угодно, интернационалом. Преобладали смуглые южане, четверо чернокожих парней, а так же пять или шесть белых мужчин северного европейского типа. За главного, был невысокий, жилистый старик, говоривший по-английски с заметным немецким акцентом. Он называл бывшее логово немецких подводников - Лабиринт и Верманд решил, что это вполне подходящее название. Говорили они громко, никого не опасаясь, и наш отшельник услышал, что в грот они прибыли на субмарине и занимаются восстановлением части инфраструктуры старой немецкой базы. Готовилось место то ли для ещё одной, то ли для двух новых подлодок. Саму субмарину старик не видел, поскольку не мог наведаться в большой зал грота, не будучи замеченным кем-то из её экипажа. Верманд имел возможность наблюдать за этой группой, облачённой в тёмно-синие одинаковые комбинезоны и утеплённые куртки-аляски, укрывшись в одной из ниш туннеля. Благо, таких мест в Лабиринте было предостаточно.
  Устиныч всё это время негромко переводил для меня, Бориса и Ромы содержание диалога Верманда и Гены. Чтобы не любоваться на наши раздражённо-непонимающие физиономии боцман предпочёл побыть немного синхронным переводчиком. Верманд остановил дрезину где-то посередине туннеля и спешившись направился к скалистой стене. Стоя спиной к нам, он нажал на один из камней и, словно в кино о старинном замке часть скалы сдвинулась в сторону. Но, видимо, недостаточно, поскольку старик в раздражении произнёс, знакомое всем нам по фильмам про войну хлёсткое немецкое ругательство:
  - Шайзе!
  Наверно вспомнились деду молодые годы и учёба в Германии. Верманд протиснул своё коренастое тело в образовавшуюся щель и надавив всем корпусом, заставил замаскированную в скале дверь сдвинуться ещё сантиметров на пятьдесят. Затем Вард на несколько минут исчез в темном проёме. Вскоре мы почувствовали лёгкую вибрацию и гул, как выяснилось через минуту, это работал небольшой автономный дизель генератор. Одновременно с этим помещение осветилось тусклым, желтоватым электрическим светом. Это была просторная комната с большой полукруглой панелью управления, которая походила на панель в операторском зале электростанции середины двадцатого века. Нечто подобное я видел у нас на Кольском полуострове в Ура-Губе во время школьной экскурсии на Кислогубскую экспериментальную приливную электростанцию.
  Несколько комодообразных панелей - гордость германской "электроники" конца тридцатых, начала сороковых громоздились по обе стороны от центрального пульта. Панели изобиловали разноцветными лампочками индикации, полукруглыми датчиками с чёрными стрелками и толстыми, эбонитовыми тумблерами переключателей.
  .
  - Скажи, Верманд, а как давно эти новоявленные хозяева грота были в нём в последний раз? И вообще была ли в их визитах хоть какая-то периодичность? - Полностью перейдя на уважительно-доверительный тон, спросил боцман норвежца. (Роль переводчика, на этот раз, перешла к Генке Эпельбауму.)
  Старик, тяжко вздохнув, ответил:
  - Впервые они появились на острове летом прошлого года. Выгружали в гроте, видимо с подлодки, какие-то ящики. Что-то монтировали в машинном и в основном операционном зале. Отремонтировали, обновили и запустили обветшавшую приливную электростанцию. На это у них ушло три недели. Затем исчезли и снова появились зимой, в конце февраля. Привезли, судя по более изящным ящикам и подслушанным мной разговорам какую-то электронику. Толковали о монтаже пункта слежения, покрывающем Норвежское побережье с морями и окрестностями, говорили о сателлит-антеннах. Затем в конце марта исчезли. Так что какой-то особо чёткой периодичности в их визитах я не заметил.
  Закончив рассказ Верманд заявил:
  - "Ремонтники" могут появиться в любую минуту. В целях безопасности мы должны погасить электричество в туннеле и поставить дрезину на прежнее место. Я надеюсь, что вы не трогали груза, который находился в кузове?
  Я почувствовал, как мои щеки заливает краска. Мне почему-то вспомнились мои детские ощущения шестилетней давности, когда я был застукан домашними за злодейским хищением двух плиток шоколада из семейных запасов.
  - Кхе-кхе-кхе - смущённо закашлялся боцман Друзь. - Тут такое дело, Верманд.
   Он отвёл старика в сторону, и нервически шевеля усами, полушёпотом изложил ему, так сказать, "диспозицию".
  - Это я Верманду про использованные и унесённые батареи-грелки доложил - пряча глаза, объяснил он товарищам.
  В то же время Устиныч метнул в меня грозный взгляд:
  - Ни слова о коньяке! - прочёл я в этом молниеносном взоре. Верманд заметил всё. Он усмехнулся, покачал головой и произнёс почему-то по-английски:
  - Oh, those Russians... - Ох уж эти русские...
  Вполне возможно, подумалось мне, что этот норвежский дед является тайным фанатом поп группы Boney M.
  Боцман, как старший нашей великолепной пятерки, распорядился, чтобы я и Генка поступили временно в распоряжение норвежца. Сам же Устиныч вместе с Борей и Ромой остался в секретной комнате в качестве охраны особо ценного объекта. В конце концов, пресловутые "ремонтники" могут появиться в любой момент, и точкой общего сбора будет именно это неизвестное им место. Владлен, капитан нашего траулера, между прочим, предусмотрительно предупредил, что в гроте никто из экипажа не появиться, пока не вернётся группа во главе с боцманом. Мы двое, под руководством "смотрящего" грота Лабиринт, (свежая шутка рыжего) должны были восстановить статус-кво, а именно, вернуть пропавший из кузова дрезины груз. Само средство туннельного передвижения необходимо было поставить на то место, откуда его позаимствовал наш капитан Владлен.
  Я с Геной под предводительством Варда вышли в туннель и поднявшись на дрезину, проехали на ней в направлении грота небольшой отрезок пути. Уже минут через пять мы добрались до знакомого нам узкого проёма, ведущего к приливной электроподстанции. Верманд подошёл к проёму и сдвинул, как и в случае с дверью, ведущей в секретную комнату, большой камень в стене. В образовавшейся дыре он нащупал рычаг и с усилием повернул его. Узкий проём со скрежетом стал расширяться на глазах. Правда, проход на подстанцию не стал шире, просто показалась полуметровая полоса каменного простенка, а за ней открылся и стал увеличиваться широкий проход в другое помещение. Генератор приливной станции, питавший электрическим освещением туннель, как оказалось, работал и на этот довольно большой зал. Верманд повернул тумблер освещения на стене и в неярком желтоватом свете, идущем от потолочных ламп, нам открылось типичное складское помещение со стеллажами и широкими проходами между ними. На нас с Геной, детей "развитого социализма", богатство ассортимента этого хранилища немецко-фашистской бакалеи (о сроках годности мы подумали позже) произвело сильное впечатление. Это были сотни разноцветных консервных банок разных форм и размеров. Их наклейки за прошедшие сорок лет почти не выцвели. Как пояснил Вард: мясные, рыбные, овощные консервы и прочие потенциальные носители ботулизма он, от греха, давно выбросил. Остались вполне пригодные "колониальные" товары. Здесь было кофе, какао, плавленый шоколад, кусковой сахар, бисквиты, джемы, засахаренные фрукты и даже мёд в сотах. Всё в герметичных жестяных упаковках, а так же десятки ящиков с разнообразным алкоголем от шнапса и хереса, до элитных вин и нашего доброго друга французского коньяка. Последние были расфасованы вместе с курительными принадлежностями и бритвами "золинген" в виде рождественских подарков для старших офицеров. В конце склада находился стеллаж со знакомыми батареями-грелками. У стены стоял небольшой, но массивный несгораемый шкаф, замок которого был вырезан автогеном. Шкаф был пуст.
  - Выходит господин Вард, что ваши "ремонтники" знали про склад и зачем-то позарились на эти греющие чемоданы? - кивнул Гена в сторону стеллажа с грелками.
  (О содержании их с Вермандом диалогах Гена сообщал мне вкратце по ходу дела.)
  - Нет, не знали - ответил Вард - Батареи и еще кое-что - мне показалось, что он едва заметно усмехнулся при этих словах - я приготовил для своих нужд. Просто "ремонтники" видели дрезину и хотя не прикоснулись к ней, опасаясь мин, наверняка заметили её местоположение и большие ящики в кузове. Я полагаю, они откуда-то знают общую схему инфраструктуры грота, но не знают подробностей.
  Старик прикатил, стоящую у стены железную, рыжеватую от ржавчины грузовую тележку и не успели мы с Геной прийти к нему на помощь, как он несколькими ловкими движениями перекантовал громоздкий, весом не менее двух центнеров, ящик со стеллажа на поддон тележки. Прикатив груз к кузову дрезины, он, вновь отмахнувшись от нас, опустил борт кузова и без особого напряжения взгромоздил в него ящик с грелками. После этой впечатляющей демонстрации физической формы псевдостарец не удержался от короткого победного взгляда в нашу сторону. Мы проехали в направлении грота ещё немного и, спешившись, оставили дрезину на её первоначальном месте. Верманд достал из кармана куртки пол рулона той самой ленты ограждения со светящимися черепами и предупредительными надписями по-английски.
  - Подобрал в туннеле - пояснил он.
  Ленту он дважды обмотал вокруг дрезины и кузова с грузом. В этот момент со стороны входа в туннель вдруг раздался, и через несколько мгновений прекратился, шум падающей воды. Создавалось впечатление, что в гроте вдруг образовался небольшой и кратковременный водопад.
  - Infame Bande! - рявкнул бородач и в сердцах смачно плюнул в сторону ни в чём не повинной дрезины.
  
  1.Infame Bande (нем.) - сволочи
  
  
  
  
  
   Глава 27 "Брунгильда"
  
  28 []
  
  До выхода в грот из тоннеля было всего каких-то сто метров, не больше.
  - Я должен видеть этот У-бот! - неожиданно для нас с Геной вдруг заявил Вард и решительно направился в сторону грота.
   Мы с рыжим, словно щенки за взрослым псом, неохотно затрусили за ним.
  - Чего он хочет видеть? Какой такой бот-калошу? - Озадаченно хватая ртом сырой воздух грота, вопросил Генка Эпельбаум, словно не он, а я виртуозно владел германской мовой. Гена из фразы Верманда не понял только слова У-бот, а я как раз наоборот - понял только это слово.
  - "U-Boot" по-немецки подлодка. По-норвежски, наверное, тоже. Устиныч рассказывал - пояснил я. Геша на ходу хлопнул себя по лбу:
  - Я билдербергский осёл! Это же сокращение от Unterseeboot - подводная лодка!
  - Зачем же он в грот прётся? Сам ведь говорил, что опасно. "Ремонтники" то вернулись - просипел я, преодолевая одышку.
  - Доживёшь до его лет, ещё не так чудить будешь - так же сипло резюмировал в ответ Гена.
  Между тем, Верманд, не доходя до выхода из туннеля метра три, прижался к стене, всматриваясь наружу. Мы подошли вплотную и последовали его примеру.
  - Вовремя мы свет в туннеле вырубили. Они нас не увидят, пока не приблизятся, а мы их да - прошептал норвежец, жадно вглядываясь в тёмный силуэт всплывшей субмарины.
   На задней части небольшой полукруглой рубки, похожей на горб дромадера ярко вспыхнул мощный прожектор и вдруг стал поворачиваться вверх, пока не упёрся лучом в каменистый свод грота. Отражённый свет осветил пространство большого скального зала мягко и непринуждённо, словно хрустальное бра в театральной ложе. В тот же момент погас свет нашего прожектора, расположенного в малом зале грота.
  - Молодцы парни - подумал я - не спят на вахте. Увидели свет чужого прожектора и приняли единственно правильное решение.
  Подлодка была необычной формы и цвета. Она бочкообразной пузатостью весьма походила на опускавшийся в Марианскую впадину батискаф "Триест", увеличенный раз в десять. Эта пухлая субмарина, смахивающая на толстую скумбрию, была необычного цвета - тёмное маренго с серебристым отливом. Капли морской воды не спешили соскользнуть с даже издалека заметной шершавости бортов и посверкивали в отражённом свете прожектора подобно прозрачной ткани, расшитой стразами. Подлодка, словно дородная невеста Гаргантюа расположилась в алькове огромного морского грота, ожидая своего суженого. Загудело подруливающее устройство, и лодка плавно прислонилась правой стороной к каменному причалу. После чего послышался звук напоминающий жужжание гигантского майского жука и верхний полукруглый срез рубки, увенчанный сияющим прожектором, отодвинулся к корме. Затем произошло нечто совсем неожиданное - рубка медленно стала погружаться внутрь корпуса лодки. Её верхний срез, подобно каске великана-шахтера с направленным вертикально вверх, включённым фонариком, улегся на палубу. Из овального отверстия в погрузившейся в лодку рубки на верхнюю палубу стали выбираться люди. Все были в одинаковой синей одежде - куртках и комбинезонах. Из палубы выдвинулся механический трап, и первый из экипажа сошёл по нему на берег. Он был явно немолод, небольшого роста, худой и сутулый. При ходьбе он заметно прихрамывал.
  - Арщлох, Щтейнкштифель. Я так и думал, что это он. Жив и здоров ублюдок - захлебнулся злобным шёпотом Вард.
  Похоже, скромной родной норвежской ругани он предпочитал тяжкую экспрессию немецкого мата. С видимым усилием взяв себя в руки, бородач что-то тихо сказал Генке. Тот повернулся ко мне со словами:
  - Сымаем боты, юноша и в носках дуем до боцмана с компанией. Старший приказал. Ему проще - он в резине и может двигать по-тихому.
  Генка, надо отдать ему должное, всякий раз, когда звучала немецкая речь, по мере сил переводил её на русский. Сначала для меня, а позднее в комнате прослушки и для Борьки с Романом.
  Верманд развернулся и действительно почти бесшумно зашагал по шпалам вглубь туннеля. Я и рыжий, беззвучно матерясь, двинулись рысью следом. Ноги, в мгновенно отсыревших носках, сводило судорогой. Мы старались, избегая острого гравия, ступать по шпалам и злобно шипели, если доводилось напороться на какой-нибудь особенно острый каменный осколок.
  В секретной комнате, которую правильнее было бы называть комнатой прослушивания, нас ждал сюрприз. Бронислав Устиныч, с присущей ему смекалкой, успел разобраться с незнакомой техникой, снабжённой, немецкими надписями. Он как раз нашёл "ухо" большой залы грота с причальной стенкой и когда мы с норвежцем вошли в комнату, сидел за пультом, водрузив на голову большие эбонитовые наушники. Боцман смотрелся заправским радиолюбителем. Он медленно крутил колёсико настройки, стараясь улучшить слышимость. Норвежец, увидев эту картину, хмыкнул и, подойдя к пульту, щёлкнул каким-то рычажком. Он включил микрофон внешнего прослушивания. В комнате раздались звуки шагов, негромкие голоса людей и даже шорох их одежды. Орудуя каким-то прибором похожим на регулятор настройки радиочастоты, Верманд выделил один из них. Это был голос, неприятно скрипучий и глуховато-надтреснутый, сиплый, словно у человека пережившего тяжкую ангину. Я догадался, что это был голос того самого человека, который первым сошёл с трапа подлодки на причал грота. Это его появление вызвало такой бешеный приступ злобы у Варда. Видимо, здесь крылась какая-то не изжитая личная драма, связывавшая этих двух немолодых мужчин. "Сиплый" говорил по-английски с сильным немецким акцентом. Верманд пожевав губами, всё-таки счёл нужным пояснить:
  - Это тот самый старик, о котором я вам упоминал. Он командует всей этой мутной компанией. Кроме прочего, он весьма походит на одного негодяя из моей давней жизни в Германии. Из-за него погибли дорогие мне люди. Десять из десяти, что это он и есть. Высшие силы свели нас вновь в конце пути, но это уже мои проблемы.
  Между тем сиплый до сих пор начальственно распоряжавшийся по-английски, указывая какой груз в какое помещение следует доставить, вдруг сменил тон на более доверительный и интимный. Обращаясь к невидимому нам собеседнику, он перешёл с английского на немецкий:
  - Герр Люци, мы всё-таки должны обсудить тактику наших дальнейших действий. На "Брунгильде" это было бы небезопасно, но здесь у нас есть более надёжное место - наш кабинет. Время не терпит, идёмте, герр Люци.
   Зазвучал другой голос - низкий и глубокий, словно говорил оперный певец:
  - На "Брунгильде" есть вполне безопасные места. В частности, моя каюта вполне
  защищена от прослушивания. Впрочем, как вам будет угодно, герр Кранке.
  
  Раздались шуршащие звуки шагов двух людей. Сиплый говорил ещё что-то, его собеседник односложно отвечал ему, но вскоре звуки их голосов затихли, видимо, они вошли в туннель. Бронислав Устиныч с любопытством посмотрел на Верманда:
  - Значит, свой корабль они называют "Брунгильда". При этом их главарь с жалостливой фамилией говорит по-немецки, как на родном языке. К тому же, вы утверждаете, что узнали этого Кранке, как своего старинного недруга. Не слишком ли много германизмов вокруг вас, господин норвежец?
  Вард взглянул на боцмана с явным раздражением:
  - Вы, я вижу, господин проницательный и разумный? Так, может быть, вы оставите ваш интерес к моей биографии до более спокойных времён. В конце концов, мы в одном деле и у нас общий неприятель.
  .Устиныч в ответ на его реплику только кивнул, как мне показалось не без смущения. Вард пощёлкал на пульте ещё какими-то переключателями и на панели с облезшей краской загорелись новые индикационные лампочки. Он посмотрел в нашу сторону и пояснил:
  - За долгие годы, проведённые в этом месте, я досконально изучил, как саму базу Лабиринт, так и всю её инфраструктуру. Не осталось ни одного уголка, ни одной кнопки или тумблера назначение, которых было бы мне неизвестно. К тому же немецкие порядки, стремление контролировать всё и всех знакомы мне не понаслышке. Я нашёл здесь разную документацию. На этом объекте служили, по меньшей мере, два человека, в обязанности которых входил контроль, за настроениями их товарищей. Они регулярно писали для контрразведки Кригсмарине отчёты об услышанном. В особых случаях осуществлялась и магнитофонная запись.
  Бородач нажал на прямоугольную панель в центре пульта. С лёгким щелчком открылась ниша, в которой находился небольшой серый магнитофон с круглыми бобинами, оснащёнными зеленоватой узкой магнитной лентой. Продемонстрировав эту немецкую техническую новинку времён "третьего рейха", он продолжил:
  - Для ведения конфиденциальных служебных разговоров у офицеров командного звена существовала специальная секретная комната. Это помещение, разумеется, прослушивалась особенно тщательно. К тому же, всякий раз составлялся зашифрованный на "Энигме" отчёт с грифом "Высшая категория секретности". Я почти уверен, что этот Кранке имел в виду именно это помещение, назвав его - "наш кабинет". Судя по всему, Кранке знает о базе многое, но, к нашему счастью, далеко не всё. Этот "их кабинет" я и включил сейчас для прослушивания.
  В этот момент из встроенного в пульт небольшого динамика раздался лязгающий звук открываемой горизонтальной, клинкетной двери. Затем послышались шаги вошедших в помещение людей. Дверь с тем же неприятным звуком закрылась. Через мгновение мы услышали не менее неприятные звуки - голос господина Кранке. Кранке закашлялся и с некоторой надсадностью произнёс по-немецки:
  - Присаживайтесь в кресло, герр Люци. Здесь имеется в баре превосходный коньяк, но, зная особенности и запреты вашего вероисповедания, я не осмелюсь предложить вам алкоголь. Сочту за честь выступить в роли вашего покорного слуги и собственноручно сварить на этой спиртовке любимый вами напиток - крепкий кофе. Сам же я просто обязан, как профилактику от простуды, принять лекарственную дозу коньяка. Вы уж простите старика.
   Кранке часто с хриплыми придыханиями заухал. Эти конвульсивные звуки, видимо, заменяли у него жизнерадостный смех. Собеседник ответил ему своим низким голосом:
  - Отдаю должное вашей способности не падать духом или как говорят англичане: "Делать хорошую мину при плохой игре". Между тем мы с вами прекрасно понимаем, что в результате ваших, Кранке, необдуманных действий операция "Рагнарёк" оказалась под угрозой срыва. "Брунгильде" с самого начала была предназначена вспомогательная роль. Вашей задачей было обеспечить подготовку пункта базирования и провести разведывательные действия. Реальные акции-псевдокатастрофы должны были проводить подводные корабли "Ёрмунганд" и "Нагльфар". Они, как вам известно, должны были прибыть позднее. Кроме того, я заметил, что у вас серьёзные трения с вашим старшим помощником. Почему его нет здесь с нами? Вы ему не доверяете? Если так, то это серьёзная проблема. Вы не молоды и не здоровы. Случись что, мы должны быть уверены, что у вас есть надёжная замена. И наконец, объясните, что делает у нас под боком это ржавое русское корыто с красной тряпкой на кормовом флагштоке? Когда я увидел это в перископ, то едва ли не решил, что у меня зрительная галлюцинация. Русские уже оккупируют эту, как вы клялись, сверхсекретную базу? Как вашу восточную Германию с куском Берлина? Я высочайше уполномочен передать Вам, Кранке серьёзную обеспокоенность Его королевского Высочества. Да продлит Всевышний его лучезарные дни.
  Невидимый Люци произносил этот темпераментный монолог с заметным, хотя и сдерживаемым гневом. Он говорил по-немецки свободно, но от волнения в его немецкой речи явственно проступал какой-то восточный воздушно-певучий акцент. Кроме того, как заметил позже Гена Эпельбаум, Люци говорил с, несвойственной немцам излишней цветистостью.
  Воцарилась минутная пауза, и вновь послышался скрипучий голос командора "Брунгильды":
  - Я прекрасно понимаю обеспокоенность Его королевского Высочества, да будут лучезарны его дни, но я так же понимаю, герр Люци чем, а вернее кем вызвана эта обеспокоенность. Она результат неполной и искажённой информации, исходящей от моего старшего помощника Штинкера. Этот человек, к несчастью, оказался грязным интриганом и бесчестным карьеристом. Он попросту банально мечтает занять моё место, место командора "Брунгильды". Моего законного детища, плода тяжких многолетних трудов и конструкторских озарений. Что касается русского траулера, то один нечистый ведает, как он оказался в секретном фьорде. Русские, это нация непредсказуемых недочеловеков. Они не восприимчивы к элементарной логике и поэтому не поддаются просчитыванию. С ними невозможно иметь дело. С ними невозможно даже воевать. Проще всего от них избавиться и у нас есть способ обставить всё, как морское кораблекрушение, в котором не будет выживших. Мне так же докладывали, что у внешних ворот базы живет какой-то старик-норвежец. Не исключено, что он забредал на базу во время её запустения. Это вообще не проблема. Он рыбак, а рыбаки, порой, не возвращаются на берег.
  
  1. кранке (нем.) - больной
  2."Ёрмунганд" и "Нагльфар" - персонажи из германо-скандинавской мифологии пророчество о "Рагнарёк" - гибель богов.
  3."Арщлох, Щтейнкштифель" (нем.) - немецкие ругательства - вонючий сапог, задница.
  
  
  
  
   Глава 28 "Братство Луны"
  
  30 []
  
  Гена тихо перевёл мне, Боре и Роману последнюю фразу сиплого Кранке. Бронислав Устинович, не нуждавшийся в переводе, сжал губы и покачал головой, выражая общую мысль:
   - Вот мерзавец!
  Верманд же ограничился лишь неопределённым жестом, мол, другого от этого негодяя он и не ожидал. Прервал паузу звучный баритон таинственного Люци:
  - Поступим так, командор Кранке. Я поднялся на борт "Брунгильды" чуть более суток назад. Пока я находился в воздухе, на борту самолёта и плыл затем на шхуне к месту встречи, у меня было достаточно времени. Я всё обдумал и принял решение. Вы, Кранке прекрасный моряк и опытный командир. Лучше вас с "Брунгильдой", построенной по вашим проектам, но напомню, на наши деньги, не справится никто. Тем не менее, у вас множество недостатков и даже пороков. Помолчите! - Люци повысил голос на собиравшегося, видимо, что-то возразить командора. После чего продолжил:
  - С этого момента я буду неотлучно находится подле вас, командор. Всякое серьёзное решение может быть принято вами только и исключительно после моего одобрения. Вы сказали, что собираетесь разобраться с русскими. Как именно?
  Кранке крякнул, видимо после выпитой рюмки и ответил:
  - Мы преподнесём им прощальный букет из трёх чёрных роз со смертоносными шипами. Русские влезли в неизвестный фьорд и на выходе наткнулись на старые морские мины - привет из второй мировой. Несчастный случай. От этого корыта останутся одни воспоминания в семьях безутешных вдов и сирот.
   Люци холодно заметил:
  - Да вы у нас ещё и поэт, Кранке. Впрочем, план прост и эффективен. Одобряю. Теперь к главному. Утром я выслушал вашу версию о том, что побудило вас провести несанкционированную акцию с платформой в Северном море. Вы заявили, что проявили инициативу для блага общего дела. Однако, своим самоуправством вы чуть было не погубили операцию ценой в сотни миллионов долларов. Ваши доводы не убедили меня. Хотите что-то добавить?
  Кранке тяжело вздохнул и ответил:
  - Герр Люци, основная польза от этой нашей, простите моей, неудачной попытки провести полноценную акцию заключается в том, что мы точно установили ненадёжность кислотных мин. Я позволю себе напомнить, что их производитель двоюродный брат этого ничтожества Штинкера. Как мне известно, в их разработку и производство был вложен не один миллион, а я, между тем, предупреждал руководство, что с этой семьёй мошенников нельзя иметь дело.
  Люци прервал речь капитана Брунгильды весьма раздражённым тоном:
  - Довольно герр командор. Ваши давние неприязненные отношения с семьёй Штинкера для нас не новость. Более того, мы сознательно сделали его вашим помощником. Древнее правило "разделяй и властвуй" никто не отменял. Мы должны знать о каждом шаге, о каждом намерении наших ключевых фигур. Нам не нужны верные друзья, способные спеться за нашей спиной. Нам нужны надежные и контролируемые исполнители, а не авантюристы с непредсказуемой инициативой. Не играйте с роком, Кранке. Как вы удачно заметили по поводу русских с непредсказуемыми, не поддающимися просчитыванию людьми, нельзя иметь дело. Сейчас вы вернётесь на Брунгильду и смените на вахте Штинкера. Я хочу поговорить с ним. Пришлите его в эти апартаменты с поясным портретом покойного фюрера на стене. Кстати, распорядитесь убрать этот шедевр живописи. Он меня раздражает. Физиономия того, кто плохо кончил это, знаете ли, мощный демотиватор.
  Послышалось щелканье каблуков и сухой по-военному, чёткий голос Кранке:
  - Я воль, герр командир.
   Снова раздался лязг открываемого и закрываемого клинкета. В наступившей тишине вдруг раздался звонкий шлепок, словно ударили открытой ладонью по гладкой, твёрдой поверхности. Мы услышали злобный, шипящий шёпот Люци:
  - Хадидж! Ибн ил хинзи!
  В этот момент все присутствующие, за исключением Варда, как по команде взглянули на нашего всезнающего боцмана, ожидая, видимо, пояснений. Бронислав Устиныч пожал плечами и коротко резюмировал:
  - Араб.
  Верманд согласно кивнул и добавил:
  - Недоносок и сын свиньи - это точно не по-французски. Хотя, говорят, что на елисейских полях и Монмартре всё чаще можно услышать подобные выражения.
   Весь этот германоязычный поток информации доходил до меня и Ромы с Борькой только лишь трудами нашего синхронного переводчика-шептуна Гены Эпельбаума. Прошло минут десять. Всё это время Люци вышагивал по комнате и что-то неразборчиво бормотал. Наконец, вновь с лязгом открылась дверь, и на сцене этого радиоспектакля произошло явление второе - появился мсье Штинкер собственной персоной.
  Мы услышали голос энергичного нестарого человека, говорившего по-французски:
  - Бонсуар, мсье Люци! Коман савА?
   Люци с некоторой поспешностью ответил:
  - Мерси, мсье Штинкер. Сава бьен. Силь ву пле. Э - э, дьявол! - Люци вдруг перешёл на английский: Мсье Штинкер, я же просил не говорить со мной по-французски. Франкофон из меня, как из Кранке франкофил. Раз уж вы брезгуете немецким, давайте обходиться вашим аргообразным английским.
  Штинкер с хорошо слышной усмешкой ответил:
  - Как прикажете, мсье Люци. Я в состоянии изъясняться по-английски, как лорд Байрон, но предпочитаю говорить без прикрас, как простой моряк, каким по сути и являюсь. Давно интересуюсь спросить: Какой остряк придумал, вернуть нам троим давно забытые детские и юношеские прозвища? Штинкером меня прозвали в начальной школе. Я, будто бы, из-за разбитой стеклянной двери в вестибюле, сдал своих соучеников директору. Меня оболгал настоящий стукач, строивший из себя лидера и заводилу. Кранке получил своё прозвище в юности за вечно больное горло и хриплый голос. Подозреваю, что и вам вернули юношеское прозвище. Так или нет, мсье Люци?
  Люци с нотками ворчания в голосе ответил:
  - Вы мне симпатичны, Штинкер и только поэтому я прощаю вам ваше амикошонство и такт воспитанника марсельских трущоб. Вы прямолинейны и говорите всё, что приходит вам в голову. Это хорошо. Вы не умеете хитрить и это тоже хорошо. Что же касается моего псевдонима - Люци, то вы и тут угадали. В юности я увлекался оперным пением, благо голосовые данные позволяли. Особенно мне удавалась ария Мефистофеля. За смуглое лицо и низкий баритон я и получил от своих университетских приятелей кличку Люци - от Люцифер. Кстати у меня есть ответный вопрос. Я был весьма удивлён, когда узнал из вашего досье, что вы закончили тот же университет, что и я. Можно сказать, что мы с вами сыновья одной Альма-матер. Как вам, выходцу из бедной семьи удалось попасть в Принстон, такой престижный и дорогой вуз?
  - Всё просто как сковородка, мсье Вельзевул - посмеиваясь, заявил Штинкер - В возрасте тринадцати лет я загремел в колонию для малолеток и провёл там незабываемые полгода. Выйдя оттуда, я поклялся, что стану человеком, а не ублюдком-уголовником. Упорства мне всегда было не занимать и уже через год я был лучшим учеником школы, а через три стал победителем международной математической олимпиады в Брашове. Учёбу в Принстоне мне, кроме смеха, оплатили Ротшильды. Оказалось, что моя бабка по материнской линии была настоящей ашкеназийской еврейкой, уроженкой юга Российской империи. Есть там такой приморский город - Одесса. Для меня, выходца из марсельских трущоб, антисемитизм был хорошим тоном. По крайней мере, в семье дяди, где я жил после смерти родителей, евреев уж точно не жаловали. Окончив Принстон я, как вам должно быть известно, к всеобщему изумлению, поступил в военно-морское училище. Затем на службу во французский военный флот. Начав лейтенантом на дизельной подлодке, я дослужился до кавторанга и старшего штурмана на атомном подводном катамаране. Я, наверное, стал бы адмиралом, но тут появляетесь вы. Я послал бы вас к вашему тёзке, но возникшие на моём банковском счету три миллиона франков стали мощным аргументом в вашу пользу. Ну, а контракт на пять миллионов долларов убедил меня окончательно. Я смог осуществить свою давнюю мечту. Неорганическая химия это моя вторая, после математики, любовь. Мы с братом, который оказался неплохим менеджером, открыли современную химико-технологическую лабораторию. Там я начал реализовать самые смелые свои и чужие идеи.
  Вот я вам и исповедовался, мсье Сатана. Кстати, в каком тайном братстве нашей Альма-матер вы состояли? Названия им студиозы давали лихие. Одни "Благообразные кадавры" чего стоили? Были ещё "Печальные дефлораторы", но эти появились позже, когда в 1969-м в Принстон приняли первую сотню девушек. Вам было бы веселее грызть гранит науки, застань вы это весёлое время. Я слышал, как шутят в оперном мире: "Басы - пьяницы, баритоны - бабники, тенора - дураки!"
  Мой разговорный английский далеко не был совершенным, правда понимал я лучше, чем говорил. Так что, я умудрился заслушаться этими откровениями невидимых собеседников настолько, что даже вздрогнул, когда у меня за спиной совершенно недвусмысленно всхрапнули. У стены на древнем диване с почти полностью облезшим дерматином крепко спали трое моих товарищей. Гена в центре почивал сидя, а с обеих сторон от него свернулись калачиками Боря с Ромой. Только я, да Верманд с Устинычем продолжали торчать у пульта, внимательно прислушиваясь к происходящему в секретной комнате для переговоров. Всё это время сидели мы на стальных стульях с ржавыми, но крепкими ножками. Вновь заговорил Люци, но уже с новыми, сентиментальными и мягкими нотками в голосе:
  - Браво, Штинкер. Вам удалось меня растрогать. Юность, как не банально это звучит, неповторимое время. Мальчишеские шалости, студенческие, шутовские братства. Я состоял в "Братстве Луны". Хотя вряд ли вы о нём слышали, поскольку первым условием приёма в него была полная конфиденциальность, а вторым, но совершенно обязательным то, что состояние семьи претендента должно было быть не менее полу миллиарда американских долларов. Состоянию этому должно быть не менее 75 лет - возраст трёх поколений. "Братство Луны", в силу естественных причин, было самым немногочисленным и самым закрытым из всех прочих. Совет братства сам выбирал претендентов. Кстати, отказов не случалось, да их и не могло быть, поскольку самые богатые люди, как не парадоксально это звучит, самые несвободные люди на свете. Деньги рождают власть, а власть деньги и одно без другого не существует. Эта смесь сильнейший наркотик и зависимость от него непреодолима. Но он и только он, делает жизнь осмысленным занятием. Всему остальному стаду, именуемому человечеством, только кажется, что оно живёт. Это не жизнь, а примитивное существование в трёх миллиардной овечьей отаре. Лишь горстка избранных имеет истинное счастье жить и властвовать. Однако, за всё надо платить и независимые и гордые господа должны подчиняться строгим правилам. Такие как я - отпрыски влиятельнейших семей мира независимо от национальной или религиозной принадлежности становились членами "Братства Луны". Юные годы мы проводили, учась в престижных университетах, как правило, Лиги Плюща. Всё связанное с этим тайным обществом было овеяно флёром романтики и ореолом тайны, как например сама церемония приёма в братство в ночь Полнолуния Избранных. Разумеется, всё это только яркая мишура для романтичных подростков. Лишь с течением времени начинаешь понимать, насколько серьёзные люди управляют братством. Ты не вправе даже разориться или промотать своё состояние, поскольку являешься звеном в неразрывной цепи. Выходов из братства два - смерть или безумие. С первым всё ясно, а во втором элитного безумца ждёт ласковый врач в роскошной клинике, обходительные, но строгие санитары. Никто не сможет проверить какова природа вашей болезни. Вызвана ли она естественными причинами или вам помогли приобрести её. Ваше состояние будет по-прежнему работать на благо ваших законных наследников, под внимательным и справедливым присмотром братства.
  Штинкер и вправду, не блиставший хорошим воспитанием, внезапно и эмоционально прервал собеседника:
  - О, Мон Дье! Мсье Люци, что я слышу! Эскьюзи муа за каламбур, но вы меня мистифицируете. Этакая мистификация от Мефистофеля. Опять эта теория заговоров: "Братство Луны", масоны, "Вольные каменщики", тамплиеры, иллюминаты. Просто какой-то восемнадцатый век. Всё, что планируют и осуществляют смертные люди на этой планете совершенно не застраховано от ошибок и ошибок фатальных. Глобальное управление миром невозможно по той простой причине, что будущее это уравнение с бесконечным числом неизвестных. Это я вам говорю, как математик и даже старик Эйнштейн был бы со мной согласен. Наше представление о мире обусловлено восприятием через искажающую призму человеческих чувств. Наши строгие научные выводы не могут быть не искажены этим неодолимым ограничителем познания. Тепло и холод. Зло и добро. Это всего лишь человеческие понятия. Хотя на самом деле холод это отсутствие тепла, а зло - сознательное отсутствие бога. А это ваше убеждение о том, что ощущение полноценной жизни дают лишь деньги и власть поистине примитивно и ущербно. Оно отдаёт какой-то нечеловеческой, поистине сатанинской гордыней.
  Любовь, наука, искусство, творчество. Простые удовольствие жизни, от сна и пробуждения, от еды, от секса, от созерцания мира, утренней свежести и вечерней усталости. Где вы всё это потеряли? Впрочем, Вельзевул ведь всегда был склонен к упрощению. На том и погорел. Простите, мсье Люци, но эта ваша позиция смахивает на одну из многочисленных разновидностей мании величия.
  На этот раз философские упражнения Штинкера прервал Люци:
  - Вы неучтиво перебили меня, мсье Спиноза! Между тем вы правы - стратегически миром не управляет никто. Даже Господь, я полагаю. Он не желает игры с известным финалом. Он лишь следит, чтобы его любимая игрушка, его образ и подобие, не пошло бы в разнос. Те же цели были у братства - никакой глобальной стратегии, только тактические поправки. Но люди есть люди и им свойственно увлекаться и ошибаться.
   "Братство Луны", считавшее себя приемником великих масонов - "Вольных каменщиков" по иронии просуществовало не более 75 лет, а затем постепенно распалось на несколько центров власти. Эти центры, относительно равновеликие и равно влиятельные, ныне соперничают между собой. Иногда, впрочем, для общей пользы они заключают временные союзы для борьбы с общим врагом. Так это было в истории с Гитлером. На него были определённые планы у Северного союза, но этот недоучка-романтик возомнил себя тёмным мессией.
  Если бы моё братство, куда я был принят на излёте его времени, существовало бы до сих пор, я не словом не упомянул бы о нём. Теперь это только миф, наивная сказка для непосвящённых. Я представляю ныне, условно говоря, некий Восточный анклав и всего лишь выполняю приказы его Высшего совета. Глава анклава его королевское высочество и мой дорогой кузен, да продлит Всевышний его лучезарные дни. Я лишь его скромный слуга - один из двух десятков двоюродных братьев. Кроме прочего я так откровенен с вами лишь потому, что у вас стойкая репутация балагура и трепача. Начни вы откровенничать на эту тему и вас тут же зачислят в разряд контактёров с зелёными человечками. Теперь к существу дела - Кранке это заноза в заднице и постоянная опасность для операции "Рагнорёк". К сожалению, с ним ничего нельзя поделать, поскольку он является одним из соавторов и вдохновителей самой идеи предприятия. Его ценит высшее руководство. К его мнению прислушивается даже Его Светлость, да хранит его Всемогущий.
  Как вам известно, основной тезис операции - Северный союз не должен черезмерно усиливаться, а значит, Норвегия не должна стать "Северными Эмиратами", новым нефтяным Клондайком. Это нарушит существующий баланс сил в мире и приведёт к новым непредсказуемым переделам властных линий.
  Теперь к главному - Мне нужны новые подробности в деле с норвежской платформой "Алекс", затонувшей в Северном море.
  
  
  
  
   глава 29 "Покои Господина"
  
  31 []
  
  Где-то в третьем часу ночи, боцман, устав от заумных диалогов инфернального Люци и фривольного Штинкера, совершил следующее истинно русское деяние. Устиныч достал из-под многочисленных одежд свою знаменитую титановую фляжку, протянул её Верманду и предложил, естественно, тоже по-русски:
  - Угощайся!
  Жест был понят без перевода. Норвежец отвинтил крышку, понюхал содержимое, покачал головой и, взглянув на боцмана, внезапно рассмеялся. Смеялся он необычно - по виду заливисто и заразительно весело, но совершенно беззвучно. Друзь глядя на него, тоже заулыбался. Комизм ситуации был понятен - Устиныч широким жестом угощал Варда коньяком, который у него же давеча "скомуниздил". Впрочем, ещё раньше Верманд сам "национализировал" бесхозное имущество немецких подводников.
  Между тем "радиоспектакль", который я уже назвал про себя "Операция Рагнарёк", продолжался в нашем прямом эфире. Заговорил Штинкер, судя по звукам, предварительно приняв рюмку того же, что и его тайные слушатели. Он, наверное, последовал мистически воспринятому инстинкту мужской солидарности. Перейдя на серьёзную интонацию, старший офицер "Брунгильды" заявил:
  - "Мсье Люци, я не собираюсь снимать с себя ответственность за то, что произошло в Северном море. Позвольте мне только изложить периодичность событий, как говорится, "де факто".
  Нами производилась разведка в районе месторождения Эфиск в Северном море. Изучался рельеф дна, составлялась карта подводных течений и места газовых выбросов. Внезапно посреди ночной вахты командор Кранке приказал четвёрке подводных пловцов прибыть к нему в каюту для инструктажа. Мне по судовому телефону был отдан приказ подготовить к применению двенадцать кислотных мин. Напомню, что все имевшиеся на борту мины предназначались для тестирования на затонувших подводных объектах. Кислотная мина это идеальный инструмент для скрытных подводных диверсий. Это одна из первых и весьма удачных разработок нашей с братом лаборатории. Тестирование или при необходимости боевое применение происходит так: мина закрепляется на объекте, например на подводной части опоры морской платформы. После приведения её в боевое положение внутри корпуса мины запускается катализированная химическая реакция. В части мины, прилегающей к металлу опоры, растворяется плавкая перегородка и активная химическая смесь вступает во взаимодействие с железом опоры. Так что, в течение шести часов в месте контакта образуется критический износ металла, впоследствии неотличимый от естественной коррозии. Пустая оболочка мины бесследно растворяется в морской воде всего за двадцать часов. Двенадцать мин, для краткости именуемых "кислотками", были уже опробованы в предшествующие месяцы и результат показали блестящий. Команда подводных пловцов на тренировках приближенным к реальным, также показала превосходные результаты. И это не случайно, поскольку все четверо это ветераны диверсионной группы ВМФ Франции "Дьяволы Посейдона". Всех я знаю лично по совместной службе и каждого в отдельности рекомендовал для вербовки и последующего участия в операции "Рагнарёк". Тем не менее, считаю необходимым указать, что группа с самого начала имела прямое подчинение командору Кранке.
  Всем четверым было строго запрещено вести любые разговоры на служебные темы с кем либо, за исключением командора. В 16.00 по Гринвичу погода продолжала ухудшаться, и уже через два часа в районе месторождения Эфиск начался сильный шторм. Порывы ветра доходили до 35-40 узлов, высота волн до 10-12 метров. "Брунгильда" легла на грунт в двухстах морских саженях или в двух кабельтов от двух соединённых переходом морских платформ: буровой нефтегазодобывающей платформой и плавучим общежитием нефтяников морской платформой "Алекс". Как позднее стало известно, в этой плавучей гостинице находилось более двухсот человек. Командор Кранке руководил операцией с момента убытия с борта "Брунгильды" команды подводных пловцов и до их возвращения на борт. Он лично инструктировал водолазов в своей каюте. Я, как старший офицер, всё это время находился в командирском отсеке, выполняя приказ командира корабля. Через час все четверо водолазов благополучно вернулись на борт. Командир группы направился в каюту командора, чтобы доложить о завершённом задании. Командор принял рапорт весьма странным образом, через запертую дверь. Затем по телефону он приказал мне вести акустическое прослушивание подводной части морских платформ. Ровно через четыре часа акустик доложил, что улавливает характерный скрежет деформирующихся металлических конструкций. Прослушивались удары и резкие хлопки, что мы по опыту опознали, как звуки ломающихся металлических опор и рвущихся якорных цепей морской платформы. Я связался с командором по телефону и получил от него приказ следовать самым малым ходом к объекту диверсии. На мои опасения, по поводу возможного столкновения с терпящей крушение многотонной конструкцией, он резко потребовал, чтобы я не смел обсуждать его распоряжения.
  Для более полного понимания дальнейших событий считаю необходимым напомнить, что подводный корабль "Брунгильда", в девичестве, то есть по первому названию "ДжуманА", был построен во французских верфях по заказу правительства Его Светлости, да продлятся его дни. Корабль был построен по генеральному проекту командора Кранке. Субмарина "ДжуманаА" была подводной резиденцией Его Светлости и предназначалась для морских подводных прогулок в богатых флорой и фауной районах Красного моря. Подлодка "ДжуманА -Брунгильда" это, по сути, гибрид батискафа и субмарины. Она оснащена специальным обзорным иллюминатором, скрытым в корпусе. Это сверхпрочный иллюминатор диаметром в 1.8 метра и находится он в так называемых "Покоях Господина", который командор ныне переоборудовал под свою каюту. С 23.00 до 23.45 часов по Гринвичу я безуспешно пытался связаться с командором по телефону. На стук в дверь он так же не реагировал. Я стал беспокоиться о состоянии здоровья командора и приказал вскрыть дверь его каюты. Войдя в вышеназванное помещение, я увидел следующую картину: защитный кожух обзорного иллюминатора был открыт, причём освещение в каюте отсутствовало. Наружные обзорные прожекторы, освещающие забортную толщу воды в в глубину до пятнадцати-двадцати метров были включены. Подлодка находилась в непосредственной близости от платформ на глубине близкой к перископной максимум в 3-5 метрах от поверхности штормящего моря. Корабль удерживался на месте лишь с помощью подруливающего устройства. На этой глубине из-за сильного волнения на поверхности лодку прилично качало, но в каюте командора не ощущалась бы и более сильная качка.
   Так называемые "Покои Господина", представляют собой цельное гироскопическое устройство и способны удерживать "нулевой горизонт" при любом шторме. Качка может быть бортовая или килевая, но кренометр в "Покоях Господина" будет прочно стоять на нуле. Лишь при вертикальной качке, когда корабль находится в дрейфе, может ощущаться лёгкое и даже приятное покачивание. Когда я привык к полумраку в каюте, меня охватило ощущение, что я нахожусь в зале небольшого стерео кинотеатра, где роль экрана играет обзорный иллюминатор с наружной подсветкой из мощных прожекторов. Я взглянул на этот импровизированный экран и пришёл в ужас. Я понял смысл избитой фразы: "Волосы зашевелились у меня на голове". Именно это я и испытал.
  Средний из прожекторов был направлен вверх к поверхности штормящего ночного моря и плавно поворачиваясь, освещал происходящее. На моих глазах разворачивалась страшная трагедия. Среди обломков потерпевшей крушение норвежской морской платформы гибли десятки людей. Одна из спущенных шлюпок перевернулась от удара пятнадцати метровой волны. Несчастные, даже не успевшие надеть спасательные жилеты, хаотично барахтаясь в ледяной воде Северного моря, шли на дно в ореолах воздушных пузырьков . Несколько человек в тщетной попытке помочь друг другу спастись, дёргаясь, словно марионетки, сцепились руками и медленно погружались, ещё тёплые и живые, в чёрную пучину. Вскоре эта страшная группа почти вплотную приблизилась к иллюминатору "Брунгильды" и я увидел то, чего не забуду и на смертном одре. Один из гибнущих, крупный рыжебородый мужчина был всё ещё жив и даже находился в сознании. Каким-то неимоверным последним усилием он вырвался из сведённых судорогой рук своих товарищей. Он сумел подплыть к иллюминатору и несколько раз ударил своими мощными кулаками в бронированное, закалённое стекло. Его глаза были широко открыты, казалось, он смотрит на меня, моля о спасении. Через мгновение взгляд несчастного стал невидящим, кулаки разжались и он заскользил ладонями вниз по стеклу, погружаясь в холодную, бездонную могилу.
   В это мгновение раздались странные звуки, словно плакал больной, сильно простуженный ребёнок. С трудом подавив желание, бросится прочь из этой комнаты ночных кошмаров, я двинулся в направлении этих жутких всхлипываний. В глубоком бархатном кресле сидел командор Кранке. Это именно он изображал, чуть было не доконавший меня детский плач. О, это не был плач! Кранке смеялся в своей неповторимой, отвратительной манере. Его лицо искажало выражение полного, окончательного счастья, а изо рта сбегала тонкая струйка слюны. Однажды в детстве мне довелось наблюдать мерзкую картину. В соседнем доме жил великовозрастный умственно отсталый инвалид. Всякий раз, когда из расположенной неподалёку школы для девочек возвращалась домой группа учениц, этот олигофрен за окном мастурбировал. Он делало это с точно таким же безумно-счастливым выражением человекообразной физиономии. Я не сделал попытки привести этого человека в чувство, слишком велико было пережитое мной в проклятых "Покоях Господина" потрясение.
  Я молча ретировался, тихо прикрыв за собой дверь страшной каюты. Немного позже я объявил, что командор не здоров, включил главные двигатели и направил "Брунгильду" полным ходом прочь. Подальше от места совершённого нами массового убийства.
  После этого рассказа в секретной комнате целых полминуты молчали, затем вновь раздался голос Штинкера:
  - Поверьте мне, гоподин Люци. Командор Штинкер психически не адекватен и патологически лжив. Он погубит лодку и провалит операцию "Рогнарёк". Не хочу быть Кассандрой, но если не сместить его с должности именно этим всё кончится .
  Люци тяжело вздохнул и, словно сквозь зубы, нехотя ответил:
  - К сожалению, я не имею достаточных полномочий для устранения командора от командования "Брунгильдой". Уж если придётся это сделать, то лишь в крайнем, вы слышите, Штинкер, в самом крайнем случае.
  
  1.кабельтов - 185.2 метра, 1/10 морской мили.
  2."ДжуманА" (араб.) - жемчужина
  
  
  
   Глава 30 "Союзники"
  
  32 []
  
  Подслушанный рассказ старшего помощника Брунгильды, мягко говоря, не мог оставить нас равнодушными. Если честно, то моё знание английского, как говориться: "оставляло желать..." и мне удалось понять лишь самую суть ужасной трагедии происшедшей в Северном море. Оба моих компаньона, особенно Верманд, восприняли рассказ Штинкера более остро. Ведь для них открылись все страшные подробности и нюансы катастрофы. Что касается Бронислава Устиновича - нашего судового полиглота и эрудита, то его штудирование классиков английской литературы не пропало втуне. Боцман хоть и говорил языком Шекспира и Байрона близким, разве что какому-нибудь филологу Гарвардского университета, но, как не странно, стал понимать разговорную английскую речь во всех её тонкостях. Позже мы не раз с ним возвращались к услышанному и он открыл мне множество, ускользнувших тогда от меня деталей.
  Верманд и Устиныч обменялись короткими репликами, явно используя германскую ненормативную лексику. Верманд кивнул головой в направлении моих спящих товарищей и сказал:
  - Им здесь не место, слишком опасно. На вашем траулере, пока вы не отшвартовались от причала, будет спокойнее. Я доставлю вас на судно и там мы решим, как действовать дальше.
  Мы разбудили ребят и, стараясь не производить лишнего шума, двинулись следом за Вардом. Наш путь по тёмному туннелю лежал в направлении выхода на остров. Меньше чем через час мы вышли на галечный пляж. Вдоль прибрежных скал, пройдя по каменистой тропе, мы вышли к маленькой бухте. Она была защищена от прибоя естественной каменистой грядой. В этой тихой акватории покачивался на воде маленький рыбацкий баркас с небольшой надстройкой. Таких рыбачков в Норвегии тогда насчитывалось более десяти тысяч. Все вместе они образовывали один из самых больших по тоннажу промысловых флотов мира. По словам того же Варда, только в фюльке (провинции) Тромс насчитывалось около полутора тысяч подобных малышей. Для промысла в открытом море на подобном корытце нужно было быть поистине прирождённым рыбаком. Кстати, мы частенько замечали и женщин, управлявших такими баркасами. Таких отважных моряков суровая красавица Норвегия рожала и растила исправно ещё со времён викингов.
  Вард с нашей помощью спустил на воду, сохнущую на берегу лодку и мы в два приёма погрузились на баркас. Я несколько переусердствовал, изображая Тарзана, и в очередной раз продемонстрировал чудеса "паганельской" ловкости. Лихость, с которой мне удалось закинуть на борт ногу, стоила мне целостности штанов. Старине Паганелю удалось в который раз повеселить своих друзей. На этот раз треском рвущихся швов и нежной синевой курсантских семейных трусов, радостно выглянувших на свет божий. Завибрировал корпус баркаса, загудел, набирая обороты его дизельный движок. Вард поднял якорь с помощью небольшой лебёдки, Она же использовалась и для выборки рыболовных сетей. "Эидис", так назывался баркас, обогнув каменистый пирс, вышел в Норвежское море. Эидис, как пояснил Верманд, это женское имя и по-норвежски означает богиня острова. Наша морская дорога проходила вдоль берега. Вард, разумеется, наизусть, без всякой карты, знал все отмели и подводные препятствия, включая скалы и затонувшие у острова корабли. Баркас двигался в непривычной для нас близости от огромных, нависающих над нашими головами серых и коричневых скал. Множество гагар и чаек, носились в пасмурном небе, тревожно крича. Птицы предупреждали друг друга о появлении вторгшегося в их мир шумного, источающего гарь пришельца. Через час небольшим мы приблизились к уже знакомым нам отвесным, высоким скалам, покрытым буро-зелёным лишайником. Они, словно легендарные Сцилла и Харибда, сторожили вход, в уже не чужой нам, тайный фьорд. Для капитана "Эидис" на острове и в окрестностях не было неизученных мест и Вард, даже не снижал ход до малого, как это приходилось делать нашему "Жуковску" на пару со сторожевиком "Сенье". Покрутившись по изгибам шхеры, рыбачок Варда вышел прямиком к нашему уже почти родному Медвежьему крылу.
  Высыпавший на палубу "Жуковска" экипаж, встретил наше явление радостным шумом. Триумф, не задумываясь, принял на себя наш славный боцман. Он достойно, со сдержанной улыбкой героя принимал дружеские похлопывания по плечам и тёплые приветствия. Создавалось впечатление, что он отсутствовал на родном борту, по меньшей мере, несколько месяцев и его уже не чаяли увидеть живым. Вперёд вышел капитан Владлен Георгиевич и, ухмыляясь в бороду, спросил:
  - Ну что, жив товарищ Сухов? А это кто - Верещагин на своём баркасе?" - кивнул он в сторону Верманда - "Таможня даёт добро?"
  Владлен, явно обыгрывал сюжет всенародно любимого "Белого солнца пустыни". И то сказать, у старого моряка был верный глаз - Верманд Вард и вправду чем-то походил на замечательного русского актёра Луспекаева в роли таможенника Верещагина. Даже баркас был к месту этой капитанской шутке. Боцман, оценив начальственный юмор, усмехнулся в ответ:
  - Знакомься, Владлен Георгиевич. Верманд Вард, норвежский рыбак, знаток местных тайных гротов и наш благоприобретённый союзник.
   Капитан протянул норвежцу руку, и они обменялись рукопожатием.
  - Союзники всегда желанные гости. Прошу ко мне в каюту - Владлен взмахнул рукой в сторону судовой надстройки
  Через два с небольшим часа вся троица спустилась по трапу надстройки на палубу носовой части "Жуковска". Баркас "Эидис" как раз был пришвартован к левому свободному борту нашего траулера, который по сравнению с соседом казался внушительным, солидным рыбацким судном. Я обратил внимание, что боцман чем-то изрядно расстроен. Его знаменитые усы, обычно аккуратно подкрученные, обиженно топорщились. В общем, судя по всему, переговоры в капитанской каюте, на которые, между прочим, были приглашены так же старший помощник Савелий Кондратьевич и старшина Семён, окончились каким-то неприятным для боцмана решением. Как выяснилось позже, Верманд Вард подробно изложил свой план, о том, как, по выражению норвежца:
  - Вывести на чистую воду этот чёртов у-бот.
  Между прочим, в наше отсутствие на "Жуковске" то же не бездействовали. Семён, благо позволял полярный день, ещё раз исследовал вершину Медвежьего крыла. Он нашёл тщательно замаскированную небольшую спутниковую антенну - небольшой круглый колпак под цвет соседних камней. Эту штуку, что называется, то же подшили к делу. Сфотографировали с разных сторон вместе со свежей картой погоды, полученной по фототелеграфу нашим радистом. На карте имелась датировка получения, вплоть до часов и минут. Однако, всего этого было недостаточно. Верманд считал необходимым добыть одну или две кислотные мины. Таких же, которые подводные пловцы с "Брунгильды" использовали для диверсии против затонувшей в Северном море норвежской платформы "Алекс". Он собирался вернуться в грот, чтобы найти и изъять хотя бы один экземпляр этого подлого оружия. Вард предполагал, что где-то на одном из складов в гроте, у командора Кранке должен быть запас таких "кислоток". Для этого опасного мероприятия норвежцу нужен был напарник, разумеется, владеющий одним из известных ему языков. Альтернатива была понятна - это мог быть либо боцман, либо Генка Эпельбаум. Моя кандидатура по малолетству, естественно в расчёт не принималась. Верманд с самого начала заявил, что предпочёл бы иметь дело с бывалым и сметливым Устинычем. Однако, капитан Владлен наотрез отказал обоим. Он так прямо и заявил:
  - Ты как хочешь, дорогой мой союзник, но боцманом я рисковать, не намерен. Он хоть у нас артист изрядный, но без него "Жуковск" в этой переделке не выживет. Это я тебе ответственно заявляю. Бери вот матроса Эпельбаума. Он парень шустрый, сообразительный, языком опять же владеет, хотя, порой, даже слишком.
  Владлен с напускной строгостью, прищурившись, взглянул на Гену. Надо сказать, что Генрих Оскорович отреагировал на выраженное ему доверие со сдержанным энтузиазмом. "Дорогой союзник Верманд" нехотя согласился на предложенную рыжую кандидатуру, благо, особого выбора у него не было. После всего норвежец позвал боцмана. Они спустились на борт баркаса и скрылись в его небольшой надстройке. Моряки говорили о чём-то не менее получаса, затем Устиныч вышел из рубки. Он нёс на плече, что-то тяжёлое и длинное, замотанное в брезент. Таинственный предмет вместе с небольшим, но увесистым ящиком был отправлен в каптёрку.
  Непривычно серьёзный Гена солидно попрощался с товарищами, сдержанно пожал всем руки и следом за Вермандом спустился в баркас. "Эидис" отшвартовался от "Жуковска" и отправился к родному берегу. Впрочем, теперь он казался чужим и опасным.
  
  
  
   Глава 31 "Боцман и полярный бич"
  
  33 []
  
  Баркас с красивым женским именем "Эидис" скрылся за скалами, а мне вспомнилась шутка нашего капитана, когда он назвал Верманда Верещагиным из фильма "Белое солнце пустыни". Я вспомнил крик Сухова:
  - " ..Верещагин! Уходи с баркаса! ...не заводи машину! Взорвешься! Стой!.. " - и мне стало не по себе. Вдруг навалилась усталость от всего пережитого и услышанного этой бессонной ночью. Я, едва передвигая ноги и, стараясь не светится, трусами из порванных штанов, поплёлся в кубрик. Здесь я заполз на свою верхнюю матросскую койку с бортиком и тут же благополучно вырубился.
  Мне приснился цветной, широкоэкранный сон. В нём Друзь-Сухов и Вард-Верещагин оба в белых тюрбанах и цветных бухарских халатах долго и со вкусом пили зелёный чай. Приятели расположились, словно в чайхане на вершине Медвежьего крыла и солидно подливали в пиалы с чаем французский коньяк из фляги Сухова-Друзя. Я изумлённо таращился на эту пару, сидя как гагара на краешке соседнего скального уступа. Вдруг мне с неопровержимой ясностью пришло в голову, что я это не я. Новый я с ужасом понял, что является ни кем иным, как красноармейцем Петрухой. Ко мне, Петрухе снизу карабкалось по скалам нечто немыслимое - двухголовый, как сиамские близнецы, Чёрный Абдула. Головы Люци и Кранке жутко покачивались на тонких шеях, растущих из одного массивного туловища. Ещё немного и это нечто, вот-вот доберётся до моего уступа и заколет меня ржавым штыком от старой трёхлинейки.
  Я пытался позвать на помощь роскошно усатого, словно гвардеец-гусар, боцмана Сухова или седобородого норвежского богатыря Верещагина, но, как бывает в подобных кошмарах, язык мой напрочь парализовало. Вдруг пришло новое отчётливое понимание. А ведь я вовсе даже никакой не Петруха, а натурально младшая жена Абдулы юная Гюльчатай. Кстати, красноармейская гимнастёрка на мне потому, что я, аккуратная девочка, постирала своё пёстрое узбекское платьице и оно теперь сохнет на соседней скале.
  Тут я наконец разозлился. Хрен редьки не слаще. Значит, не заколют русским трёхгранным штыком, а задушат твёрдой мусульманской рукой. Да ещё перед смертью этот оголодавший двуглавый муженёк тут же на скале заставит меня, такую нежную, супружеский долг выполнить. Это было уже слишком, и я проснулся от собственного вопля, в ледяном поту.
  - Чего орёшь, впечатления одолели? - осведомился, стоящий у изголовья койки Борис - Тебе, между прочим, через десять минут на вахту, так что подъём.
   Я взглянул на наручные "Командирские" со светящимся циферблатом. Было без десяти двенадцать. Тёмный и душный кубрик был заполнен похрапывающими матросами. Выходило, что я проспал без малого двенадцать часов. Со сна меня била дрожь. На палубе, куда я поднялся , был хоть и май месяц, но не "баловником" ни "чародеем" он не был и тем более не "веял свежим своим опахалом". Скалы Медвежьего крыла хоть и защищали от порывов холодного ветра, но пронизывающие сквозняки по палубе "Жуковска" гуляли привольно. Я завернул в боцманскую каптёрку, чтобы прихватить положенную палубной вахте телогрейку. В каптёрке горел свет. В дальнем углу на ящиках сидел Бронислав Устиныч. Боцман разложил перед собой какие-то железки и старательно, даже с нежностью, протирал их ветошью, сдувая невидимые пылинки. Я подошёл ближе и увидел на ящике самую большую деталь - длинный массивный ствол с продолговатыми удлинёнными отверстиями.
  - Ух ты, пулемёт! Настоящий! Откуда?! - вырвался у меня восхищённый мальчишеский возглас.
  Я вспомнил, с каким грузом боцман покидал борт "Эидис" и не стал уточнять происхождение этого хотя и разобранного, но всё же впечатляюще грозного механизма. Устиныч перехватил мой горящий взгляд и не удержался от техно-лирического комментария:
  - Любовь к оружию! Любовь к оружию свойственна всем нормальным пацанам и большинству мужчин. Это почти музейный экспонат, вражеское оружие и гордость вермахта. МГ-42 или как его называли в войну "Циркулярная пила Гитлера". Сколько наших ребят полегло в проклятых лобовых атаках от этого железа. У немцев, включая его предшественника МГ-34, были сотни тысяч таких машин. Мы изучали обе эти машиненгевер в "Школе юнг". Работают они коротким ходом, на принципе отдачи ствола и прицельно бьют на километр.
  Я возбуждённо засопел:
  - Так мы теперь и с "Брунгильдой" повоевать сможем?!
  - Ну, это вряд ли - усмехнулся боцман - У этой "гоп-компании" посерьёзней этой, игрушки имеются. Однако, малый, голенькими они нас уже не возьмут, а пулемёт нам нужен для другого - мы им будем фарватер разминировать, когда на выход пойдём. Скоро сам увидишь.
  За разговором Устиныч успел смазать и собрать одиннадцати килограммовую немецкую "машинку", метр двадцать длинной.
   - Возьми в углу на ящиках банку-трёхлитровку в капроновой оплётке, набери воды и поставь кипятильник - распорядился боцман - Чай, и сахар я принеси из каюты. Здесь не храню - крысы шастают. Заодно и печенье прихвати. Верманд подогнал на прощанье.
  Горячий крепкий чай, щедро сдобренный рафинадом, заметно поднял настроение и я, с мальчишеской непосредственностью, принялся расспрашивать Устиныча о последних событиях происшедших без моего участия. Я непринуждённо интересовался, о чём говорилось в каюте капитана, какие решения принимались и особенно любопытную Варвару, то есть меня, интересовала прощальная беседа Бронислава и Верманда на борту "Эидис". На этот град разнообразных расспросов боцман отвечал односложно:
  - Не части, "Торопыгин", так или иначе скоро всё закончится. Что-то само прояснится, а что-то нет. Будем живы, здоровы и ладно. Вот тогда и поговорим.
   Видя мою неудовлетворённую, обиженную физиономию, Устиныч то ли смягчился сердцем, то ли просто решил поменять тему беседы. Хитро прищурив левый глаз, он спросил:
  - Слышь, Паганюха, а я ведь не закончил рассказ о своих похождениях в Гренландии. Так что, доставай из под шапки свои уши и хочешь, не хочешь, а я по ним ездить буду.
  Я продолжал дуться, не проявляя интереса, и тогда боцман с лёгким, возможно наигранным раздражением, заявил:
  - Впрочем, я не неволю - не любо не слушай. Кстати, место вахтенного матроса у сходней на берег, это я как старший по должности напоминаю.
  Я поразмыслил над альтернативой, изобразил искреннее и глубокое раскаяние и, как предложил Устиныч , достал из под шапки свои свободные уши.
  - Напомни ка, Вальдамир - на чём я остановился в прошлый раз? Перед тем, как мы с тобой в туннеле от бешеной дрезины наперегонки драпака давали? - спросил боцман.
   Я отхлебнул чай из кружки и с готовностью ответил:
  - Вы, Бронислав Устиныч, сетовали, что не смогли выстрелить в рыжую нерпу. Вас воспоминания-ассоциации подвели - вспомнили, как во время войны по тонущему в Баренцевом море рыжему фрицу-подводнику стрелять отказались.
   Старый моряк поёжился:
  - Да уж, такое до смерти не забудешь. Вот ты, малый красивые слова любишь: ассоциации, тенденции... Да я не в укор, у самого та же болезнь - беспорядочная начитанность, без хорошего образования. Родственные мы с тобой души - за то ты мне и симпатичен. Миник, мой приятель гренландский, тоже мне родной душой был. Правда, когда у умного и тонкого человека ещё и хорошее образование за плечами, это знаешь ли, сказывается. Как он тогда сказал, когда я на охоте нерпичьей обмишурился:
  - Если Великая Нерпа не позволила добыть одну из своих дочерей - значит у неё свои планы. Может быть, эта её дочь должна стать праматерью большого племени красных нерп, которые, в свою очередь, спасут племя Калаалит Анори в голодный год от вымирания.
  Это, милый мой, высший пилотаж деликатности: природный такт вкупе с мягким доброжелательным остроумием. Чуть позже Миник намекнул, что охота наша не праздное времяпрепровождение, а способ обеспечить племя пищей на ближайшие несколько недель. Нельзя ходить на охоту когда и куда вздумается. Время и место промысла тщательно выбирается старейшинами и утверждается Большим Джуулутом,. Так что наша миссия была настолько серьёзной, что я решительно отбросил лирические мотивы и со второго захода подстрелил целых двух нерп. Когда ж мы буксировали добычу, поддерживаемую на плаву с помощью десятка прозрачных кухтылей-шаров, то вдали от берега встретили небольшую стаю нарвалов - морских единорогов из большой семьи китообразных. Знаешь, Паганюха, незабываемое это зрелище, когда такие махины в метре от тебя проплывают. Самцы были просто огромны - пятнистые тела длиной до 4 метров и на глаз весом более тонны. Их левые бивни выскакивали из воды, производя, скажу я тебе, весьма устрашающее впечатление. Эта добыча явно была нам не по силам, так что, оставалось только любоваться на редких в природе морских гигантов.
  Через пару часов вернулись мы в знакомую бухту. Каяк и груз вытащили на берег и Миник поднялся наверх по скалам, чтобы позвать брата Нанока для разделки нерпичьих тушь. Я присел на ближайший валун, греясь в не слишком щедрых лучах полярного солнышка. Три добытые нами нерпы лежали неподалёку на подсыхающей гальке. Ты знаешь, малой, есть такое выражение - "чувствовать опасность спинным мозгом". Так вот, скажу я тебе, это вполне реальное ощущение. Я как будто ощутил легчайший электрический разряд, прошедший по позвоночнику. Одновременно стали дыбом все волосы на коже спины. Повинуясь одним инстинктам, не раз спасавшим меня в жизни, я резко прыгнул вперёд от валуна, на котором сидел и приземлился на влажную, острую гальку метрах в пяти от прежнего места. Я вскочил и развернулся лицом к опасности. Надо мной вздыбился огромный, не менее трёх метров в холке, грязно-серый монстр. Это жуткое создание таращилось на меня чёрным, лаковым, как у драконов на китайских миниатюрах, глазом. Именно глазом, в единственном числе, поскольку на месте второго зияла круглая, бордовая впадина. До меня даже не сразу дошло, что этот монструозный, косматый циклоп не легендарный персонаж неведомо как материализовавшийся из гомеровской Одиссеи, а реальный и довольно обычный для этих краёв полярный медведь. Натуральный полярный бич или, как говорят нынче, бомж. Картинка, я скажу, достойная кисти Айвазяна - "Боцман и полярный бич".
  Из его распахнутой пасти несло, как из морга с испорченным холодильником. Похоже, желудок этого бедняги с голодухи принялись переваривать сам себя. Бродяга, понятное дело, был привлечён, на мою беду, запахом свежей нерпы, редкой гости в этой бухте. Увидев пред собой долговязое, усатое препятствие, облачённое в покровы из всё тех же нерпичьих шкур, оголодавший урсус, наверное, решил, что это ещё одна нерпа, только со странностями, увлекающаяся прямохождением по суше. Убийца бесшумно, затаив вонючее дыхание, подкрался сзади. Ударом пятипудовой лапы по усатой башке двуногой нерпы, он намеревался вернуть это чудо в исходное горизонтальное положение, так сказать, восстановить "статус-кво". Промах привёл зверя в состояние близкое к ступору, чем я незамедлительно и воспользовался. Я кинулся к лежащему неподалёку каяку и схватил приставленный к его борту "Зауэр". Зверь, опомнившись, с хриплым, оглушающим рёвом встал на задние лапы, демонстрируя облезающий грязный живот.
  Три с половиной метра костей и порядком обезжиренных, но всё ещё могучих жил и мышц. Действие происходило замедленно, как в кошмарном сне. Сам, обезумев от ужаса, я, вдруг, ощутил окатившую меня волну спасительной боевой агрессии, этого дорогого подарка наших далёких пещерных пращуров. Не помню как, но два ствола вертикалки оказались в ревущей пасти, а я нажал на оба курка. На моё счастье в одном из стволов оставался патрон с крупной картечью. Раздался приглушенный хлопок выстрела и огромная туша, подминая меня словно танк, стала заваливаться вперёд.
  
  
  
   глава 32 "Боцман и Умингмуксуэ"
  
   []
  
  Бронислав Устиныч достал ещё один длинный свёрток из мешковины и развернул его. В нём оказались два запасных ствола от уже собранного немецкого пулемёта. Воронёное железо было в идеальном состоянии - без малейших признаков коррозии или грязи.
  - Ай да Верманд, ай да норвежский старичок-рыбачок! - отметил я про себя - Мы мирные люди, но наш бронепоезд ухожен и смазан всегда...
   Устиныч, однако, не удовлетворился осмотром и принялся заново полировать и протирать запчасти МГ-42. После короткой паузы и моего нетерпеливого напоминания он продолжил свою полярную Одиссею:
  - Как волосатая, полутонная туша на меня свалилась, это я ещё помню - продолжил боцман - Однако упал я неудачно - затылком о валун приложился и как говорится - дальше тишина, но слава Создателю, не окончательная. Очнулся я от доброй порции жгучей морской воды с ледяной крошкой. Воду Миник плеснул мне в физиономию из ковшика, бывшего при каяке. Как оказалась, за минуту до этого он с помощью большой, выброшенной на берег коряги-рычага, свалил с меня мёртвую тушу одноглазого гренландского бродяги. Как я не задохнулся, это одному Большому Джуулуту известно, поскольку Миник, по его словам, отсутствовал не менее получаса. Присел я на тот самый валун, о который башкой треснулся и чувствую, что мутит меня, как салажонка в первом рейсе, а как взглянул на бича полярного, мною убиенного, то совсем худо мне стало. Глаз его единственный от близкого выстрела, из впадины выскочил и на волосатой грязно-серой щеке на глазном нерве висит - картинка та ещё, скажу я вам... Ну, чую, опозорится сейчас усатый боцман Друзь. Ещё немного и "смычку бросит ". Стошнит, стало быть, как укачавшуюся в автобусе во время школьной экскурсии пятиклассницу. Но Миник поспел, как всегда вовремя - не дал случиться такому позору. Достал он флягу с водой, напоил меня болезного, а голову тугой повязкой перетянул. Принёс с нарт подстилку из шкур и уложил меня на неё. Лежать велел, не двигаться и не разговаривать, а сам отправился добытую нерпу разделывать.
  Забылся я, как надолго точно не знаю, но когда в себя пришёл, чую, что полегчало мне. Я ведь тогда моложе был и здоровьем бог не обидел - после всяких передряг быстро восстанавливался. Миник рядом сидит у костра из той самой коряги разведённого и, глядя на огонь, как будто тихо-тихо поёт и покачивается при этом. Слышу мотив этой песни на одинокие, тоскливые завывания ветра в скалах похож и на вечный шум морского прибоя одновременно - захочешь, а не напоёшь таковскую музыку. Понял я, что это какой-то древний ритуал Калаалит Анори и неспроста выпускник датского универа, хотя бы и инуит, о нём вспомнил. Не иначе случилось что. Тут меня, как обожгло - Нанока то, брата Миникова, почему рядом нет? Подождал я, пока он песню свою закончит, а ждать долго пришлось, сел на своей подстилке и тихо так спрашиваю, сам же ответ услышать опасаюсь:
   - Миник, а Нанок где?
  Инуит посмотрел куда-то в пространство поверх моей головы и голосом непохожим на свой обычный, глухо так говорит:
  - Большой Джуулут всегда знает, что говорит. Он назвал тебя, Рони охотником на злых духов и я только сейчас понял, что он имел в виду. Этот одноглазый большой Белый, которого ты убил, был проклятием и злым духом нашего племени последние двадцать лет. Два десятилетия назад молодой и горячий инук из нашего рода по имени Иннек, что значит огонь, не внял предупреждению ангакока не выходить на охоту до прихода новой луны. Вездеход с запасом продуктов, который шёл к становищу провалился в глубокую расщелину и водитель едва спасся, выпрыгнув из падающей вниз машины. У вездехода от удара взорвались баки с топливом, и он сгорел вместе с грузом. Племя голодало. Оставалось всего три дня до окончания запрета на промысел зверя, но у Иннека недавно родилась дочь, её назвали Ивало-бабочка или маленькая волна. У жены Иннека пропало молоко от недоедания. Вездеход вёз и датское сухое молоко для младенцев, но не довёз. И тогда Иннек нарушил запрет и уехал на промысел нерпы никого, не предупредив. Иннек добыл трёх нерп и повёз их к становищу на собачьей упряжке, но дорогу ему преградил молодой медведь - большой Белый, голодный и злой. Он хотел отнять добычу, а человека только прогнать. Большие Белые обычно, чуя запах людей, уходят подальше. Они умны и знают, как опасен бывает человек, но и среди них бывают исключения - это людоеды. Раз, попробовав человеческой плоти, они находят её настолько сладкой, что начинают специально охотиться на людей. Медведь-людоед прячется в засаде и подкарауливает человека. Затем ударом лапы убивает и выедает у него, до костей позвоночника, живот со всеми внутренностями. Этот Белый не был людоедом, просто был очень голоден и зол. Иннек тоже был голоден и зол. Он не отведал ни куска добычи - в иглу ждала слабеющая молодая жена с плачущим без молока младенцем. И эти двое охотников сошлись в смертельной схватке за куски нерпичьего мяса. Оба изголодались и ослабели и не один не смог убить другого. В самом начале схватки медведь выбил из рук охотника винтовку и разбил её вдребезги о скалу. Тогда Иннек схватил попавшийся под руку гарпун, которым добыл нерпу, и вонзил его сопернику в глаз. Молодой большой Белый взревел от боли и кинулся в скалы. Он хотел избавиться от гарпуна и в одиночестве оплакать потерю. Тут бы Иннеку поступить так, как учит поступать в таких случаях Большой Джуулут - оставить побеждённому зверю треть туши нерпы, чтобы насытить и унять его ревность и злобу. Но Иннек был молод и горяч и просто поспешил к семье. Он накормил жену и прежде, чем насытится самому, разделил мясо между всеми родственниками, оставив себе лишь равную долю. Его благородство было запоздалым - главные запреты были нарушены и старейшины сказали: "Быть беде!"
  Окривевший и оскорблённый большой Белый в тот же год выследил Иннека во время охоты, напал из засады и убил его. Напрасно старейшины просили предков во внешнем мире унять злодея. Они лишь получили ответ, что теперь в одноглазом медведе живёт злой дух мщения и он будет преследовать охотников Калаалит Анори пока жив. К тому же, не один из племени не сможет победить его. За прошедшие двадцать лет Кривой людоед убил четверых и ранил шестерых охотников. Трое из них остались калеками. "Кривым Белым" матери стали пугать непослушных детей, а мужчины слагали о нём страшные рассказы ихвастались, как им в очередной раз удалось ускользнуть от ревнивого мстителя. Сегодня мой род принёс последнюю жертву. Злой дух, живший в кривом белом медведе, убил медведя из моего рода - брата Нанока, ведь имя Нанок означает медведь. Ты, Рони - охотник из другого великого племени покончил не просто со старым злобным зверем, а с нашим двадцатилетним проклятием.
  Назавтра Миник собрал разбежавшихся после гибели хозяина собак и заметил, что вожак упряжки пропал. После недолгих поисков мы нашли останки коренника, бедняга был разорван на части. Видимо пёс пытался защитить Нанока от нападения кривого маньяка, но силы были неравны... Собаки нередко погибают, защищая хозяев. Верность и героизм всегда рядом. Не доезжая до становища полукилометра, мы спешились и пошли рядом с нартами.
   Тело Нанока было завёрнуто в парусину и лежало в них. Разделанные и упакованные в кожаные мешки туши нерп находились тут же, под телом. Ничего не поделаешь - у жизни и смерти пути сплетены. Неожиданно от скал впереди нас отделилась какая-то тень и медленно стала перемещаться в нашу сторону. Это был ангакок, шаман рода Калаалит Анори Большой Джуулут. После всего происшедшего его сухонькая фигура больше не вызывала у меня легкомысленной снисходительности, напротив от шамана словно веяло непознаваемой, необоримой потусторонней силой. Ангакок поднял руку, и мы остановились. Большой Джуулут заговорил и я с трепетом осознал, что понимаю смысл его речей, не внимая словам. Шаман говорил странным способом - не размыкая губ. Он обращался к Минику, однако желал и моего внимания к сказанному:
  - Печальна ваша добыча, охотники. Ещё один из моих сыновей оставил нас, став последней искупительной жертвой за нарушенные заповеди предков одним из нашего рода. Но грядут такие времена, когда все заповеди теряют смысл, потому что мир, который знал я, перестаёт существовать. Идёт новый мир, а с ним меняется и мир внешний - обиталище добрых и злых духов и душ наших прародителей. Ты, Миник должен был стать моим преемником, ведь духи всегда были благосклонны к тебе. Ты верил в них, а они верили в тебя и готовы были говорить с тобой. Но ты услышал более сильный зов - зов идущего к нам Большого мира, мира белых людей. Они приходят всё чаще и их всё больше. Ты ушёл к ним, чтобы познать их великие, но грубые земные секреты. В Большом мире умеют делать разные удивительные вещи, но разучились смотреть внутрь себя и говорить с духами внешнего мира. Белые люди не понимают того, что лишают себя общения с большей и величайшей частью мироздания, предпочтя лишь малую, материальную его часть. Это конечно всего лишь детская болезнь роста и люди Большого мира, когда то прозреют, мучимые вечным ощущением Великой потери, но на это уйдут тысячи и тысячи новолуний. Я не так глуп, чтобы противостоять неизбежному - я всего лишь печален. Мое время уходит, у меня в запасе лишь две полных луны.
  Я прошу тебя, Миник. Тебя и твоего нового брата - нашего будущего кровного родственника. Исполните последние просьбы последнего ангакока рода Калаалит Анори. Я прошу тебя, Миник: не возвращай тело твоего погибшего брата в становище живых. Ты, верно, забыл, что у нас инуитов мёртвых хоронят на месте их гибели или увозят умерших в своих жилищах в скалы, где много камней и можно похоронить покойного в недосягаемости для голодного зверья. Жена Нанока, Ивало, уже извещена мной о смерти мужа и оплакивает его. Вся родичи будут скорбеть о нём до первой трети луны, а после никто не произнесёт его имени и не выкажет свою печаль об ушедшем. Ничто не должно смущать его душу, ещё не освоившуюся в новом мире. Позволь мне самому похоронить погибшего. Это первая просьба. Я ещё прошу тебя, Миник: не ввози мясо добытой на этой охоте нерпы в тень наших иглу и не дели его между родичами. Ты вез мёртвое тело рядом с добычей, и дух смерти коснулся будущей пищи. Это мясо не должно отдавать людям. Оставь его мне. Я возьму этих двух нерп и позову на пир сородичей одноглазого Белого убитого твоим новым братом. Пусть придут большие Белые к ближним скалам и съедят его. Их тела насладятся пищей, дух смирится, и они не будут мстить за своего мёртвого брата. Мясо от последней нерпы я сожгу над могилой усопшего - пусть его дух насытится перед дальней дорогой. Не беспокойтесь охотники, вы не вернётесь без добычи к голодной родне. В наших краях объявились Умингмуксуэ, мускусные быки, которых раньше могли добывать лишь наши братья-инуиты, живущие далеко на севере Гренландии. Их мясо нежнее и слаще мяса нерпы. Оставьте мне нарты и собак в упряжке, чтобы я мог отправить их следом за покойным хозяином - не идти же ему пешком на встречу к духам предков. Собаки видели смерть своего хозяина, который был их богом. Что им делать в этом мире мёртвого бога?
  Возьмите моих собак, нарты и немного сушёной рыбы и поезжайте на юг до синих скал, за которыми видно море. Там в зелёной долине пасется стадо быков - три с лишним десятка голов. Добудьте троих и возвращайтесь домой. К тому времени период скорби по умершему истечёт. Тогда мы встретим Праздник двух вечных подруг - Жизни и Смерти. Я вижу, сын мой Миник, что ты готов выполнить мои просьбы. Так не медлите, делайте, что должно, а я отдохну от собственного многомыслия и сделаю то, что должно сделать мне - старому Джуулуту.
  Эта встреча и всё сказанное старым шаманом на миг показались мне нереальным событием, а болезненным видением, последствием травмы головы. Я взглянул на своего спутника - лицо инуита было сумрачно. Миник молча правил упряжкой Джуулута, погружённый в свои пасмурные, как низкие серые облака над нами, мысли. Я не решился беспокоить его и прикрыл глаза. Течение времени, как будто перестало ощущаться и пространство то ли сжалось в одну точку, то ли разрослось до бесконечности. Я пребывал в этом странном состоянии до той поры, пока мы не преодолели особенно крутой подъём и на спуске я, чуть было не вылетел из нарт. Лёгкий стресс оказался полезен. Он привел меня в чувство и вернул к реальности. Миник озабоченно взглянул на меня и, коснувшись рукой моей головы, осведомился, всё ли в порядке. Я обрадовался возможности покончить с тяготившим меня молчанием и ответил ему почти весело:
  - Всё в порядке, брат. Далеко ли до Синих скал?
  - Да вот же они - Миник кивнул на вырастающие из-за горизонта высокие остроконечные нагромождения. Скалы, в самом деле, были покрыты серо-голубым мхом. При ближайшем рассмотрении это оказался олений ягель. Миник пояснил, что лет десять назад в окрестностях Синих скал паслось довольно большое стадо оленей. Настолько большое, что корм вскоре истощился, и стадо ушло далеко на Север по восточному побережью. Зато взамен оленей появились мускусные быки - Умингмуксуэ по-инуитски. Датчане с канадцами и американцами сравнительно недавно проводили эксперимент по переселению овцебыков с севера Гренландии на юг, и эксперимент, видимо, завершился удачно. Мы спешились в травянистой расщелине, между нескольких огромных серо- голубых валунов. Неподалёку, между камней журчал ледяной водой горный ручей. Собаки были утомлены долгим переходом, и мы распрягли бедолаг, накормив их последней сушёной рыбой. Благо, пресной воды было в достатке. Мы сами, не менее вымотанные недавними передрягами и дорогой, постелили шкуры, вытащенные из нарт, и мгновенно уснули. Часы мои разбились, не пережив встречи с кривым злодеем и неизвестно, сколько времени я проспал. Проснулся я от моросящего прохладного дождика, освежившего мне лицо и прогнавшего остатки сна. Миника рядом не было и я, помахав руками, чтобы разогнать кровь, отправился на его поиски. Далеко идти не пришлось - я увидел его лежащим на вершине покрытого редкой травой и замшелыми камнями, высокого холма. Я, не раздумывая направился к нему и поднявшись наверх, увидел внизу между скал узкую долину, поросшую довольно высокой для этих широт сочной и зелёной травой. На этом приволье паслись десятка два самок мускусного быка с несколькими телятами. Крупнотелые, рогатоголовые самцы, словно беспамятные караульные были весной одеты в зимние, линяющие тулупы с залысинами. Грязно-бурые, длинные пряди шерсти свисали с их боков до земли. Быки не спеша и солидно жевали жвачку из травы, приправленную обильным мхом с камней. Они не чувствовали наших жадных взглядов. Мне привиделся сочный, пурпурно-кровавый кусок свежего мяса, насаженный на ружейный шомпол. Мясо, как наяву, шипело в языках пламени костра и мой желудок свело мучительной судорогой.
  Опытный охотник Миник с момента прибытия к Синим скалам, уже не расставался со своей винтовкой. Мне же пришлось спуститься вниз, чтобы принести свою, не так давно спасшую мне жизнь. В схватке с Кривым двустволка несколько пострадала, но не настолько, чтобы нельзя было вести из неё надежную прицельную стрельбу. Приклад от удара о камни всё-таки треснул и пришлось перетянуть его прочным сухожилием всё того же поверженного бродяги-злодея. Миник, разделав нерпу, не обошёл вниманием и медвежью тушу - не пропадать же добру. Снятую, ещё сырую, шкуру он скатал валиком и забрал собой. Отрубленную голову зверя он оставил на месте, выпотрошив и водрузив её на вершине невысокой, но острой скалы. Ветер и солнце довершат дело. Гарантией того, что голова не пропадёт, была репутация её бывшего владельца, точнее запах не внушающий живущему в окрестностях зверью ничего, кроме тихого ужаса. Уже в Синих скалах он растянул шкуру одноглазого рядом с местом нашей стоянки. Нужно было её просушить и заодно избавить нас от визитов сородичей убитого, а так же других более мелких вороватых зверей. Я присоединился к своему товарищу на вершине холма. Лучшей точки для прицельной стрельбы нельзя было и пожелать. Мы договорились, что он берёт на себя ближнего быка с рыжеватой, густой шерстью и мощными полумесяцами рогов. Мне же достался более молодой и менее крупный овцебык. Он не имел такой львиной гривы, как его старший сородич, да рога его были куда скромнее. Блестящие и чёрные, они напоминали нелепо торчащие изо лба, подкрученные усы лихого гусара.
   Мне на миг стало жаль молодого бычка, но жизнь сурова и не всегда оставляет возможность для сантиментов. Миник шёпотом напомнил, что целиться следует под левую лопатку. Стрелять в покрытую мощной костяной бронёй голову бесполезно. Выстрелы наши должны были прозвучать одновременно, чтобы поразить обе цели, не вспугнув ни одну из них. Мы дождались, пока оба быка не подставятся нам левыми боками и на счёт три одновременно нажали на спуски. Нашей охоте на мускусных быков сопутствовала удача. Обе наших жертвы медленно, даже не поняв, что убиты, согнули в коленях передние короткие, массивные ноги и пали на землю. Молодой бычок на бочок, а матёрый улёгся на живот, словно желая передохнуть. Только тяжёлая, рогатая голова завалилась в сторону с высунутым сизым языком, выдавая отсутствие духа в мощном мохнатом теле. Другие животные отреагировали на звук дуплетного выстрела тем же образом, как в случае любой внезапной опасности. Молодняк и самки сбились в тесную группу, а сильные быки обступили их, образовав оборонительный круг из мощных тел и рогов. Миник подал мне знак, и мы стали спускаться вниз, не обращая внимания на стоящее в защитной позиции стадо. Один из быков, самый крупный, отделился от группы и наклонив в нашу сторону впечатляющие рога приготовился отражать возможное нападение. Но мы вытащили охотничьи ножи и принялись свежевать туши добытых животных. Где то через четверть часа стадо, убедившись в отсутствии опасности с нашей стороны, успокоилось и разбрелось по пастбищу. Никто не вспоминал о двух своих только что пасшихся рядом сородичах. Мы с Миником были погружены в своё кровавое дело и, разделывая бычка, я только покосился на подошедшую совсем близко молодую корову -самку овцебыка. Она спокойно жевала жвачку, подрагивая толстыми губами и густой запах и вид родной крови, похоже, нисколько её не смущали. Когда устав от непривычной, тяжёлой работы я присел возле отделённой от туши огромной, рогатой башки с остекленевшими чёрными глазами, я вдруг пожалел, что не догадался прихватить с собой фотоаппарат. Неплохой мог получиться снимок - "Боцман и Умингмуксуэ".
  
  
  
   глава 33 "Боцман и кит-грёза"
  
   []
  
  - Вахта! Где вахтенный у трапа?! Опять у боцмана в каптёрке торчит безвылазно - чаи гоняет! - На крыле капитанского мостика тренировал командирский голос, вышедший из рулевой рубки вахтенный второй штурман Алексей Иваныч. Я, чувствуя свою вину, несколько суетливо поспешил к трапу, на ходу облачаясь в просторную телогрейку с красной повязкой вахтенного на рукаве. Левой рукой я поправлял, съезжающую на глаза черную шапку-ушанку, завязанную на макушке позорным бабьим узлом.
  - Ты где шляешься, матрос?! - с раздражением вопросил вахтенный штурман. - У тебя по трапу на борт принцесса, на хрен, поднимается, а ты её не встречаешь. Возьми швабру и гони её на хрен, в пятак тебя рас про-так!!! "
  Услышав, эту неожиданно-шокирующую новость из гневных уст Алексей Иваныча, я почувствовал близость обморока и юношеского инфаркта одновременно. В голове пронёсся смерч панических мыслей и совершенно безумных предположений. В моём сознании, омрачённом любовной болезнью, существовал образ одной-единственной принцессы - моей неповторимой Ленни Норвежской. От того, услышав о восхождении по нашему трапу, в направлении на хрен, некой принцессы, я практически впал в ступор. В моей паганельской голове пронеслась череда безумных предположений:
  - "Ленни здесь на Медвежьем?! Как?! Почему?! И уже поднимается по трапу к нам на борт?! А этот наш второй штурман Алексей Иваныч? Он сумасшедший антимонархист особо ненавидящий юных скандинавских принцесс?! До такой степени, что приказывает гнать их с трапа палубной шваброй?! УжОс то какой!!!
  Я с трепетом душевным заставил себя взглянуть за борт. Трап под острым углом, едва касался каменного причала Медвежьего крыла. На его середине прижималось к деревянным перекладинам нечто - волосатое, кошмарное создание из фильмов-ужасов про оборотней. У ночного гостя было массивное туловище, покрытое буро-белёсой длинной шерстью и уродливая голова гиены с маленькими ушками. На меня оно таращилось злобными чёрными глазками. Узрев мою бледную физиономию, существо похожее на небольшого горбатого медведя, открыло красную пасть, полную острых бледно-жёлтых зубов и угрожающе зашипело. У меня перехватило дыхание, и я издал ответное шипение, смахивающее на хрип удавленника:
  - "Ма-а-ах-ма!!!"
   Меня грубо отпихнули в сторону. Алексей Иваныч красный и злой принялся размахивать лохматой морской шваброй, пытаясь напугать существо на трапе. Это порождение туманного, промозглого времени суток ощерилось ещё раз и, недовольно рявкнув, спрыгнуло с трапа. Помахивая коротким, пушистым пучком шерсти, исполняющим обязанности хвоста, оно ретировалось в небольшую расщелину дальней скалы.
  - Росомаха, сволочь подлая и откуда она здесь? - запыхавшийся Алексей Иваныч наконец решил прояснить ситуацию - На всём полярном побережье, да и на востоке Кольского их полно. Но на остров то, она как допёрла? С материка зимой на льдине приплыла, что ли?
   Я, наконец, пришел в себя. Изумление и растерянность сменились здоровым юношеским любопытством.
  - Алексей Иваныч - начал я чуть заискивающе - А почему, вы, росомаху принцессой назвали?
   Второй штурман взглянул на меня сверху вниз, усмехнулся и объяснил:
  - Принцесса и есть. Она когда по трапу то карабкалась, всё лапы отряхивала при каждом шаге и брезгливо так, будто на конюшне, в навоз наступила. Хотя принцесса в этом случае не очень к месту, скорее принц. Это ведь самец был, судя по размерам. Длина почти метр и весу в нём килограмм пятьдесят не меньше. Он мачту нашу корабельную, видать, за дерево принял. Она ведь, мачта то наша, вся в верёвках, с бегущим такелажем и блоками - капитан на всякий случай для грузовых работ стрелу велел снарядить. Ну, чем для росомахи не дерево. Любимое место для них. Заберутся повыше и сверху в засаде добычу поджидают. Дождутся и камнем на жертву. Когтями длиннющими в холку вцепятся и к горлу, чтобы, значит, яремную жилу перегрызть. Матерая росомаха и взрослого оленя завалить может и с волком, а то и с медведем за добычу сразиться. Бывает и на человека по ошибке нападает, когда сильно оголодает или если в угол её, как крысу загнали. Всё из засады норовит, исподтишка. Подлый зверь. Так она на медведя больше смахивает, но сама родственница куницы, а приглядишься всеми повадками прямо гиена африканская, и шипит и рявкает похоже. Ты вот что, малой. Мы с тобой сейчас трап на борт затащим, а то ведь он упрямец - росомах этот. Не ровен час, и вернуться может, а оно нам не надо. По тросам швартовным, небось, не заберётся - на них щитки от крыс. Иная ловкая крыса и перелезет, а он нет - крупноват, да и водицы морской побаивается.
   Мы со вторым общими усилиями принялись "вирать"- поднимать трап на палубу. Морось с неба превратилась в несильный, но довольно противный дождь. После поднятия трапа на палубу второй милостиво разрешил мне коротать вахту в каптёрке, под боком у боцмана. Этой царской милостью я и не замедлил воспользоваться. Боцман отхлебнул обжигающий чай из кружки и, пошевелив сивыми усами, не торопясь продолжил:
  - Мясом мы запаслись изрядно. После того, как двоих бычков подстрелили и освежевали, вдруг слышим неподалёку мычание, да жалобное такое, как будто телёнок плачет, мамку зовёт. Пошли мы на звук и неподалёку набрели на несчастного. Бычок-подросток молодой совсем. Он, видать, на мох рыжий позарился, который каменный холмик облепил. Ну и оступился после дождика на скользком камне, да так неудачно, что ногой в расщелину попал. В итоге открытый перелом. Мается бедный, а чем поможешь - конец ему, не жилец он. Жизнь порой штука жестокая. В общем, помогли телку, чтоб не мучился бедолага. Ну а мясо молодое, нежное забрали - не пропадать же добру. Чистого веса центнера три с половиной вышло и это с учётом того, что мы, по указанию Миника, только лучшие части туш прибрали, а оставшееся и пары часов не залежалось. Сначала собачки наши полакомились, а чуть погодя и местная шушара подоспела, песцы - лисы полярные. Тявкают, чавкают, чуют, что весной их не тронут - мех песцовый только зимой хорош, ну и пируют без оглядки. Мы и сами мясца наелись вдоволь, как и мечталось на костре, на шомолах запечённого. Отдохнули мы перед обратной дорогой, да после обильной трапезы, под охраной всё той же шкуры медвежьей. Пока я почивал, Миник успел раньше встать и из подручных средств волокушу соорудил, чтобы добытое мясо транспортировать. Двинулись потихоньку, чтобы собачек не утомлять. Один на нартах правит, другой пешком рядом, если дорога ровная. Каждый час привал, упряжке отдых. Так мы в пути пробыли сутки не меньше. Хотя, поди, знай, сколько точно, когда над головой луна вместе с солнцем на пару зависают. Наконец добрались до места. Гляжу, а нас встречают. Картина достойная кисти Рокуэлла Кента: Стоит толпа - человек тридцать не меньше. Инуиты на белом, твёрдом снежном насте, на фоне белых ледяных иглу. Все одеты в длинные зимние парки, лица серо-смуглые, раскосые, без тени эмоций. Все похожи, как близнецы и словно в вечность смотрят. Стоят и молчат. Как статуи. Не по себе мне стало от такой встречи, как будто к духам, словно шаман-ангакок во внешний мир, в гости заехал. Миник, спасибо выручил - развеял это белое безмолвие. Прокричал он что-то по инуитски родне своей - людям Калаалит Анори и слава Создателю задвигались статуи. Кричать стали, смеяться, улыбаться, руками размахивать. Лицами ожили - индивидуальности приобрели. У кого-то рот щербатый, да нос плющеный. Кто-то рябой, да морщинистый, а у кого губа заячья. В общем, нормальные люди, не без изъянов. Оно ведь так, всяко лучше, чем гренландских зомби изображать. Окружил нас народ инуитский и, как может, радуется нашему возвращению. Миника о чём то расспрашивают. Старшие, как водится, посерьёзней, не суетятся, а молодёжь, та не стесняется - обниматься лезет, носами потереться норовит и по плечам его дружески охлопывает. Они и мне рады и улыбаются и по плечу готовы похлопать, как Миника, да вот беда - самый рослый из них это Миник, а он мне по грудь. Остальные мужчины, не в обиду им будет сказано, невысокие - едва мне "в пупок дышат". Женщины, кстати, порой покрупнее иного мужика-инуита будут и выглядят всяко уж не слабее. Честно сказать, красотой дамы местные не блещут, однако среди молодых попадаются особенные экземплярчики. Я то, сразу смекнул - это метиски. У них и цвет кожи нежней и приятнее и черты лица почти европейские. Инуитские же особинки им только шарм дополнительный придают. Тут все разом как то примолкли, толпа расступилась и идёт к нам с Миником навстречу молодая инуитка, лет двадцать не больше. Если бы я художником был, то написал бы её портрет и назвал бы его "Лик Гренландии". Было в ней какое то величие. В походке, в осанке. Лицо, что твоя Снежная королева, только смуглая. Скулы крупные и чёрные глаза с легкой азиатской раскосинкой. Миник меня локтем ткнул, я к нему наклонился, а он и говорит мне на ухо шёпотом: - Это Ивало - вдова Нанока и дочь того самого Иннека, который навлёк на Калаалит Анори "Проклятие одноглазого Большого белого". Она хочет поблагодарить тебя за то, что ты наказал убийцу её отца и мужа. Я оробел от неожиданности и думаю про себя: - Однако исключительно хороша эта Бабочка, вдова Медведя и дочь Огня. Подошла она вплотную и смотрит на меня. Я хотел наклониться, чтобы поздороваться, да так неловко вышло, не пойму как, но будто меня что-то толкнуло в спину. Я покачнулся и прямиком на коленки перед ней бухнулся. Стыдно - страсть и вот стою я на коленях перед красавицей Ивало, а она, ничуть не смущаясь, со всей серьёзностью, без улыбки, своей щекой к моей небритой физиономии прижалась и молчит. Пахнет от неё морем солёным и черникой ягодой. Я как обмер весь и будто счёт времени потерял. Вроде со стороны смотрю на себя: как стою на коленях и как Ивало своей щекой к моей прижимается. Сколько времени прошло не помню, но как бы, очнулся я и словно на базаре оказался. Все делом заняты - мясо делят и комментируют происходящее в три десятка глоток. Миник на правах добытчика процессом руководит, ангакок - Большой Джуулут в сторонке на нартах сидит и трубку курит задумчиво. Я видимо всё-таки устал с дороги. Хозяева это заметили и меня на отдых в ближайшее иглу проводили. Улёгся я на мягкое, лежу и думаю, а ведь больше недели не мылся и ничего. Как меня Миник перед охотой на нерпу китовым жиром с ног до головы умастил, с тех пор и живу без бани и душа. Пока по снегу в холодке обретались, то особо о помывке и не скучал. А сейчас, когда потеплело, то вроде бы и вспомнилась прежняя привычка к гигиене. Так с мечтой о горячем душе я и уснул. Любопытный сон мне приснился: Будто бы нахожусь я в море и сижу в большой лодке полной молчаливых и сосредоточенных промысловиков-инуитов. При этом я точно знаю, что лодка эта называется умиак, и еще знаю, что она искусно из китового уса связанна. На носу лодки сидит женщина, почему я так думаю, да потому что на женских кухлянках на спине есть большой капюшон для ношения детей. В руках у женщины гарпун и к нему прикреплён прочный тросик с пятью большими поплавками. Вдруг прямо перед нами море разверзлось и из воды медленно поднялось в воздух огромное, покрытое серо-белыми ракушками многометровое тело, и тут, как будто мне подсказывают - это гренландский кит. Женщина с гарпуном издала резкий, клекочущий, птичий крик и метнула гарпун. Тот врезался в спину кита, пробив лёгкую броню из ракушек, при этом его зазубренный наконечник прочно застрял в китовой туше. В тот же миг огромное создание со страшным шумом вернулось в воду и быстро пошло на глубину. Трос гарпуна, весь унизанный связками поплавков стал стремительно уходить за борт. Кит создал такую волну, что пришлось задержать дыхание, потому как наш умиак секунд на десять превратился в субмарину. Когда мы благополучно вынырнули на поверхность, то трос гарпуна, закреплённый на носу умиака, прекратил стремительно разматываться и с силой потянул лодку вниз, поднимая её корму в воздух. Нам явно грозил оверкиль. Женщина, что-то резко скомандовала и все мужчины, бывшие в умиаке, переместились в корму, не давая лодке перевернуться. Натяжение троса заметно ослабело, на поверхности показались белые поплавки, а затем и сам кит. Мужчины в лодке принялись метать в него, каждый свой гарпун со связкой поплавков на коротком неприкреплённом к лодке тросе. Кит попытался ещё раз спастись и с усилием, преодолевая тянущее его наверх множество поплавков, нырнул, но попытка не удалась. Проклятые белые шары надёжно удерживали его на поверхности. Женщина прыгнула на спину к обессилевшему великану и вонзила ближе к хвосту толстое копье с мощными зазубринами на наконечнике. К копью был прикреплён прочный буксировочный трос. Охота на чудо-юдо-рыбу была успешно завершена и умиак начал буксировать добычу к берегу. Могучего еще совсем недавно великана позорно тащили за огромный, бессильно подрагивающий серо-синий хвост. Вот такой кит-грёза, понимаешь, сонному боцману привиделся.
  Устиныч в процессе всего повествования не сидел без дела. Во всяком случае, его руки были постоянно заняты починкой какой-нибудь такелажной снасти: блоков, штормтрапов, талей. Вот и сейчас, расходив подвижные части и закончив смазывать тавотом несколько талрепов, он тщательно вытер руки ветошью и принялся плести из разноцветной пеньки симпатичный корабельный коврик - мат, не забывая прерывать свой рассказ для обучения юнги, то есть меня, приёмам матоплетения, не примите за двусмысленность, из пеньки. Итак, боцман продолжил: Проснулся я в некотором недоумении - не часто мне снились такие подробные, научно-популярные фильмы-сны, цветные, да ещё и с эффектом присутствия. Подоспел Миник с чайником горячего черничного чая и я ему естественно пересказал странное сновидение. Он в ответ лишь усмехнулся и пояснил:- Это Ивало. Значит, понравился ты ей, вот она собой погордится и решила. Она у нас самый лучший и удачливый гарпунёр за последние пару лет. То, что ты видел - в точности прошлогодняя охота на кита, где она снова отличилась - В ответ на мой недоуменный взгляд гренландец, снова хитро улыбнулся - Ивало женщина не простая, с задатками шамана-ангакока: умеет лечить травами, заговорами, иногда потихоньку общается с духами, чтобы старый Джуулут не приревновал. Послать же сновидение по нужному адресу для неё не самое сложное. Одна женщина завидовала ей: называла мужчиной в женском обличье и укоряла, что дед её по материнской линии не гренландец - инуит, а, мол, чужак - рыжий датчанин. Так вот эту сплетницу замучили такие кошмары, что она стала бояться засыпать. Когда, не поспав неделю, она сообразила, откуда эта напасть, то пришла к Ивало за прощением и принесла в подарок лучшие песцовые шкурки для праздничной кухлянки. С тех пор она завистью больше не болеет, Ивало её излечила. Ну что сказать, честно признаться, я уже устал чему-либо удивляться в этом новом для себя мире. Подумалось лишь, что если кому из наших стану рассказывать всё как было, так ведь не то, что не поверят - смеяться будут, мол, травит усатый почём зря. Обидно, досадно, но ладно... - боцман не без печали вздохнул и продолжил: Лежу я на шкурах, Миника слушаю и замечаю не то, что-то со мной - всё время чесаться тянет. Миник это заметил и говорит: - Это Рони, с тебя смазка из китового и нерпичьего жира почти сошла, а в ней ещё кое-что было намешано, чтобы появившиеся весной паразиты со шкур, твою хоть и слегка шерстью поросшую, это они как раз одобряют, но нежную, белую кожу не беспокоили. Нас коренных гренландцев они почти не трогают, приелись мы им, а вот гостей жалуют. Пора тебя натереть жиром ещё разок. Я вздохнул и пожаловался, что этой мазилке простой горячий душ сто раз предпочёл бы. - Ну, душ, не душ, - говорит Миник, - а место такое с горячей водой есть поблизости - Уунарток называется. Самая южная точка Гренландии и отсюда всего сутки добираться. Сначала на собачьей упряжке, а как снежный наст кончится, то по сопкам пешочком полдня, там глядишь и город. Место тёплое, кругом трава зелёная, цветы яркие и всё это с видом на наши снежные горы с ледниками и айсберги в Уунартокском фьорде. Бьют там из земли термальные источники, наподобие тех, которые в Исландии. Магма раскалённая близко, вот она воду и греет. А сейчас вставай, траур по ушедшему сегодня окончен и будет праздник Двух подруг. Ты будешь принят в семью Калаалит Анори, как избавитель от старого, мстительного злодея. В честь тебя женщины варят в большом казане добытое нами мясо быков, лучшие куски с секретными тундровыми кореньями, делающими сильного мужчину могучим, а женщину красивой и желанной. Мы выбрались из иглу наружу по самому ближнему и короткому из ходов. Надо сказать, что если бы не мой друг-инуит, я мог бы заблудиться среди лабиринта ходов связывающих полтора десятка ледяных домиков. К тому времени праздник Двух подруг был в самом разгаре и никто особо не переживал по поводу опоздания на него самого виновника торжества, то есть меня. Десяток мужчин восседали напротив другой мужской группы. Один из инуитов затянул довольно пронзительным голосом какой-то речитатив, перемежающийся клекочущими горловыми звуками, напоминающими крики гагар и чаек. От противоположной группы ему ответил другой солист в более низкой тональности, а товарищи поддержали его басовитым гудением десятка глоток. Соперничающее собрание не осталось в долгу и выдало басовикам такой совместный душераздирающий фальцет, сопровождающийся нечеловеческими взвизгами, что у слушателей и у меня, в том числе, заложило уши. Все, не исключая исполнителей, одобрили этот факт посредством аплодисментов и жизнерадостного веселья. Это было состязание хоров и на нём победили визгуны. С десяток разновозрастных, шустрых и вездесущих детей в кухлянках из нарядного меха и разноцветных, высоких сапожках расшитых бисером, изо всех сил мешали взрослым праздновать, но никто не пытался осадить шалунов или сделать им замечание. Далее последовали спортивные мероприятия. Вдруг на снежном насте появился настоящий, ярко желтый, кожаный футбольный мяч и бывшие хористы стали самозабвенно гонять его. Кто против кого играл, я так и не понял, но мне показалось, что гол забивался в свои ворота с теми же радостными воплями, что и в ворота соперника. Причём вратари были столь активны, что возвращались в свои ворота, только для того, чтобы после каждого забитого мяча напомнить публике о своём существовании. Затем на шестах соорудили, что-то наподобие длинного турника и мужчины, сбросив кухлянки, демонстрируя силу кистей, начали споро передвигаться по ним на руках. Я не рискнул последовать их примеру, потому, как сразу понял, что мне не угнаться даже за самым молодым и слабым. По окончании спартакиады началось самое главное - в центре круга зрителей появился ангакок - шаман племени Большой Джуулут. Он был облачен в длинные одежды, покрытые множеством развивающихся при каждом движении цветных кожаных лент. На голове его была остроконечная шапка из серебристого песцового меха. Лицо закрывала маска, изображающая морду белого медведя с распахнутой огромной пастью, полной жёлтых, смертоносных зубов. На маске медведя красовался лишь один, мастерски исполненный глаз, на месте второго зияла большая дыра, для пущего эффекта, обведённая красной краской. Морщинистое лицо самого Джуулута, покрытое каким-то белым составом, жутким образом торчало в самом центре разверстой, острозубой медвежьей пасти. Шаман, в начале, молча кружился в танце, ритмично ударяя в большой, круглый бубен. Затем стал издавать, при плотно сомкнутых губах, низкий утробный звук. Звук становился всё ниже и ниже и поверить в то, что его может издавать человек, становилось уже невозможным. Ритм танца всё ускорялся, и старик принялся метаться между соплеменниками, словно загнанный в каменный тупик скальный заяц. Зрители впали в совершенное оцепенение и молча раскачивались в такт утробным, зловещим завываниям. Вдруг шаман открыл рот и издал вполне человеческий звук - крик боли. Он уронил на землю бубен, сорвал с себя маску, бросив её на снежный наст, и протянул трясущиеся руки в мою сторону. Мне померещилось, что в этот миг в него наяву вселился дух, убитого мной одноглазого монстра. Дух медведя, словно хотел добраться до меня из другого мира, но не мог и оттого тяжко страдал.
  Старый шаман как-то совсем поник и обессиленный побрёл из круга к приготовленным заранее подстилкам из шкур. Едва добравшись до них, он свалился почти замертво. Инуиты по окончании этого жуткого танца стали по очереди подходить ко мне и торжественно-трогательно прижиматься на несколько секунд своей щекой к моей. Мне пришлось присесть на ближайшие нарты, поскольку стоять, согнувшись в три погибели, принимая десятки таких тёплых поздравлений от новых родственников, было непросто. Наконец и эта церемония закончилась. Снова появился Миник и без особых предисловий заявил: Упряжка готова, Рони. Ивало ждёт. Я отвезу вас в окрестности Уунартока, а дальше вы пойдёте пешком. На все вопросы я отвечу в пути. Если ты откажешься ехать, то завтра я отвезу тебя обратно в Нуук. Ты свободный человек и кроме того ты теперь наш соплеменник. Противится, особо, я не стал, поскольку путешествие с красавицей-китобоем Ивало влекло меня как самое желанное приключение. То, что она всего три дня, как вдова, я постарался забыть, но мне это не слишком удавалось. На собачьей упряжке мы втроём направились к Уунартокскому фьорду. Ехали молча, поскольку ощущение охватившей меня неловкости отбило всякое желание общаться со спутниками. Миник, почувствовал эту мою душевную маету и попытался завязать разговор. Однако, я был настолько не в своей тарелке, что мой деликатный соплеменник счёл за благо оставить меня в покое. Ну, не по душе мне было таким странным образом начинать отношения с понравившейся мне женщиной. Другое дело, если бы я мог распустить перед красивой инуиткой павлиний хвост своего интеллекта. К примеру, почитать ей десяток романтичных эстетских стихов, выученных ещё в ранней юности. Увлечь умной беседой о любви и литературе. Или, не на худой конец, повеселить морскими байками и анекдотами про боцманов. Наконец, я так надоел сам себе со своими терзаниями, что разозлился и решил: К чертям гренландским эту мою эстетскую душевную маету! Боцман-эстет и его нравственные метания! Уже смешно! Я хочу эту женщину и точка!
  
  1.талреп - устройство для стягивания и выбирания слабины тросов такелажа.
  
  
   глава 35 "Боцман и Маленькая волна"
  
    []
  
  Так в молчании добрались мы к цели нашего путешествия - окрестностям Уунартокского фьорда. Бескрайнее, многокилометровое плато, сверкающее под незаходящим солнцем белизной твёрдых пологих волн из плотно слежавшегося снега и льда, разбивалось замерзшим подобием морского прибоя о подножия серых, поросших скудной растительностью бесснежных сопок. Камень этих древних холмов тысячи лет назад выгладил, лишив острых углов, многотонный исполинский пресс исполинского ледника. Мы попрощались с Миником и я, в сопровождении, точнее следом за Ивало последовал к конечной точке своего Гренландского приключения. Ощущения неловкости и странности происходящего навалились на меня с новой силой, болезненно задевая моё самолюбие. Я ощущал себя каким-то нелепым, неполноценным существом мужеского пола, подчинившимся сильной и уверенной в себе женщине. Мы спустились в небольшую долину между сопок, покрытую мягким ковром зелёного и серого мха, сплошь усыпанного прошлогодней, перезимовавшей под снегом крупной, хотя и чуть увядшей брусникой. Ягоды, багряными рубинами разбросанные на серо-зеленом упругом ворсе тундрового мха, оказались на вкус терпко-сладкими и чуть забродившими. Славное получилось бы вино из этого заполярного винограда. Солнце пригревало изрядно, давал себя знать микроклимат самой южной точки Гренландии - Уунартока. Здесь летом температура восемнадцать градусов по Цельсию вполне обычна. Мне стало жарко в моём эскимосском одеянии. Ивало, по всей видимости, тоже почувствовала необходимость избавиться от лишней одежды. Мы несли с собой большие заплечные, кожаные баулы, похожие на рюкзаки. В моей сумке, находилась одежда и обувь, в которой я был до начала этих удивительных событий. Ивало, подавая пример, первой принялась сбрасывать с себя многочисленные одежды. Я едва успел раздеться до пояса, в то время, как она без малейшего стеснения, уже совершенно обнажённая, сидела на корточках у своего рюкзака, выуживая оттуда одежду более подходящую для местного климата. Почувствовав на себе мой взгляд, она подняла голову и улыбнулась, словно леонардовская Джоконда, потаённо, одними уголками рта. Инуитка выпрямилась во весь рост, как бы предлагая мне лучше рассмотреть себя. И то сказать, одежды северных народов не слишком предназначены для подчёркивания прелестей женского тела. То, что я увидел, скажу прямо, мне столь же понравилось, сколько и потрясло. У Ивало была поджарая стройная фигура прирождённой охотницы. Преследование морских зверей в утлом каяке среди льдин, оттачивание виртуозной сноровки бывалого китобоя, погоня за дичью в скалах и сопках. Просто суровая жизнь на заснеженных просторах Гренландии. Все эти гимнастические занятия создали классические формы этой полярной Дианы. Её коротко стриженные тёмные волосы в солнечных бликах явственно отливали медью, выдавая примесь датской, скандинавской крови - тёплый привет от деда, потомка норманнов-викингов. У неё был довольно прямой для инуитки нос, пухлые губы и искрящиеся смехом чёрные, как полярная ночь глаза, под тонкими стрелами, сросшихся на переносице бровей. Однако, самое неожиданное для меня открытие состояло в другом. У молодой женщины было смуглое, с бронзовым оттенком тело. Её небольшие упругие груди с чёрно-коричневыми сосками, плоский живот с тёмной ямкой пупка, в меру широкие бёдра и даже недлинные, но сильные и ладные ноги, в общем, вся красавица Ивало сплошь была покрыта узорной, замысловатой татуировкой. Я поймал себя на нескромной мысли, что неплохо бы позднее, при случае, подробнее рассмотреть это народное творчество. Обозвав себя мысленно "знатным краеведом", я в глупом порыве запоздалого, мнимо-целомудренного раскаяния опустил очи долу. Я не услышал, когда Ивало успела приблизиться ко мне вплотную, скорее почувствовал уже знакомый аромат - смесь запахов солёного моря и тундровой ягоды. В висках требовательно и болезненно застучали молоточки частого пульса и я увидел её глаза, которые вблизи оказались не чёрными, а чёрно-карими с золотистыми прожилками, как у магического агата редкой расцветки. Она положила смуглые руки мне на плечи и слегка коснулась моего кончика носа своим. Мне стало щекотно, и я едва сдержался, чтобы по-дурацки не захихикать. Ивало принялась медленно и как-то вкрадчиво исследовать мой почти бержераковский нос своим симпатичным, небольшим носиком. Я впал в уже знакомое мне оцепенение, как в прошлый раз, когда юная вдова прижалась своей щекой к моей, благодаря за отомщённого мужа. Сколько продолжалась эта необычная ласка не могу сказать точно, но то, что это было, пожалуй, самое яркое и необычное эротическое впечатление в моей жизни, я ручаюсь. Её носик совершал плавные круговые и волнообразные движения и нежно клевал кончик моего носа своим. Это было колдовство маленького азиатского массажиста-кудесника, колдующего над большим белым телом, обалдевшего от его искусства европейского дядьки. Честно говоря, есть впечатления, которые можно лишь испытать-пережить, но описать словами... В какой-то момент Ивало покинула мой очарованный орган обоняния и с непринуждённой грацией, едва касаясь босыми ступнями мшистых кочек, побежала прочь от меня. Неизвестный инуитский татуировщик и тут проявил своё искусство. Прямая спина инуитки с рельефно развитыми мышцами была украшена нисходящим стреловидным орнаментом, а аккуратной формы сильные ягодицы украшали небольшие изображения замкнутых спиралей. При движении эти рисунки, словно живые, свернувшиеся кольцом тёмно-синие змеи, то сжимались в сплошной тёмный круг, то разжимались, вновь превращаясь в спираль. Девушка на миг остановилась и оглянулась в мою сторону. Я радостно принял её приглашение, и уже не ведая никаких сомнений и мук уязвлённого самолюбия, без промедления последовал за прелестной охотницей. Преодолев ближайший, покрытый мягким оленьим ягелем холм, я увидел с его вершины небольшое сравнительно гладкое и ровное каменное плато, совершенно лишённое растительности. Здесь, между огромных валунов, парили и шипели множеством лопающихся воздушных пузырьков несколько небольших бассейнов, наполненных водой из подземных геотермальных источников. Ивало опустилась на колени, заставив движением руки и меня последовать её примеру. Она, не размыкая губ, уже знакомым мне способом, затянула какое-то ритуальное песнопение в очень низком, необычном для женщины регистре. Инуитка, не прерывая своей песни, ежеминутно поднимала над головой руки и всем корпусом подавалась вперёд, по направлению к долине горячих источников, к этому настоящему оазису тепла в самой южной точке гигантского, покрытого ледяным панцирем острова. Отдав дань уважения могущественным духам этого необычного места, Ивало вновь выпрямилась во весь рост и, сжав своей маленькой сильной кистью мою руку, повлекла меня вниз к источникам. Женщина стала осторожно опускаться в ближайший бассейн в форме бабочки с крыльями разных размеров. Оступившись, она завизжала, как самая обычная девчонка и погрузилась с головой в пенную, шипящую пузырьками газов воду. Я поспешил ей на помощь и, не удержавшись, сам совершил памятный нырок в почти горячую воду. Каменная купель забурлила выбросом очередной порции газов, и воздух наполнился шипящими, лопающимися пузырьками. Ивало вынырнула первой, и цепко схватив за плечи, принялась топить меня в этом сотворённом самой природой джакузи. Грешным делом мелькнула мысль: Не собирается ли прекрасная инуитка принести меня в жертву своим разлюбезным духам, хозяевам Уунартока? К счастью по-детски жизнерадостный смех юной вдовы, услышанный мной в подводном плену, развеял мои мрачные опасения. Мне следовало облегчённо вздохнуть, но для этого нужно было ещё вынырнуть на поверхность. Разумеется, несмотря на всю силу и сноровку Ивало, я был гораздо мощнее и мне, ничего не стоило, вывернувшись легко выбраться наверх. Однако, мною самим овладело игривое настроение, и я решил подразнить подругу, изобразив жертву коварного утопления. Пару раз, дёрнувшись в мнимых конвульсиях, я расслабился и стал погружаться на дно каменного колодца, попутно пересчитывая задом все встречающиеся уступы. Ивало, испугавшись, нырнула следом и принялась изо всех сил тянуть меня наверх, но не тут то было. Утопленник не желал всплывать, и лишь вдоволь насладившись тщетными попытками бедной перепуганной женщины, внезапно и скоропостижно воскрес, схватил свою жертву в охапку и с шумом вынырнул на поверхность. Благо, глубина этой скальной ванны была небольшой, и когда я стоял, вода с пеной и пузырьками едва доходила мне до подбородка. Моей же спутнице, в силу её небольшого роста и веса, объёма воды в колодце казалось вполне достаточным, чтобы самым роковым образом захлебнуться и утонуть. С чисто женской последовательностью инутика пришла в ярость от моей выходки. Можно подумать, что это не она первой затеяла игру "Утопи дружка". Девушка принялась вырываться из моих крепких объятий, пребольно колотя твёрдыми кулачками в грудь. Выражение её милого лица стало свирепым и она, словно небольшой, но опасный хищник оскалила свои крепкие белые зубы. Мне подумалось, что именно их мне следует опасаться куда больше кулачных побоев, и я счёл за благо отпустить свою законную добычу. Ивало, всё-ещё пышущая гневом, отплыла в противоположную сторону, выбралась из воды и принялась зачем-то выковыривать синеватую глину, слежавшуюся между камней, скатывая её в шарики. Как не жаль было покидать тёплый бассейн, но положение обязывало. Вспомнилась французская поговорка: "Если женщина не права, то перед ней следует извиниться". "Даже если она нагая и татуированная от шеи до пят" - добавил бы я. Выбираться пришлось, нащупывая ступнёй уступы на неровных стенках колодца и наконец, с третьей попытки мне это удалось. Нагишом я чувствовал себя неловко, не то, что моя свободная от лишних комплексов спутница. Необходимость обходиться без словесного общения угнетала и мешала мне больше всего. В конце концов, как не пошло это звучит, (пошло не всегда значит неверно) но умение "говорить красиво" в искусстве обольщения женщины есть главное оружие настоящего мужчины. Пусть даже мужчина стоит голый посреди Гренландии и из одежды у него одни усы. В общем, куда ни кинь..., а делать что-то надо, типа мирится. К счастью девушка сама прекратила мои танталовы муки. Ивало поднялась с корточек и повернулась ко мне, держа в левой руке горсть шариков синей глины. Как ни в чём не бывало, она принялась растирать мой торс этими глиняными шариками. Синеватый состав мылился не хуже шампуня, видимо в нём присутствовала изрядная доля щёлочи. Мне тоже вручили изрядную порцию шариков и жестами велели продолжать помывку самостоятельно. Намылившись, мы вновь вернулись в бассейн-бабочку, чтобы смыть с себя вместе с мылом слой впитавшейся в кожу мази из китового и нерпичьего жира. Попробуй мы предпринять эту процедуру в условиях гренландских зимних морозов и не миновать нам смертельного воспаления лёгких. Слой зверинного жира, как спасительный скафандр предохранял, сохраняя тепло, кожу и всё тело от воздействия низких температур. По-научному - регулировал теплообмен. В самом начале своего пребывания в становище я перед выходом из иглу наружу по привычке и, не смотря на предостережение Миника, слегка сполоснул лицо горстью воды, не забыв утереться куском ткани. Снаружи было относительно тепло, всего около 30 градусов по Цельсию и несильный, но порывистый ветер. Мою умытую физиономию так стянуло на открытом воздухе, что пришлось срочно намазать её слоем жира. Больше я не предпринимал таких неразумных попыток соблюдать привычную гигиену. Но сейчас я и моя спутница, благодаря чудесным геотермальным источникам Уунартока, могли позволить себе эту роскошь. Помывшись впервые за полторы недели, я, сидя в тёплом пузырящемся, нерукотворном джакузи, почувствовал истинное наслаждение. Ивало подплыла ко мне, подняв маленькую волну, румянец явственно проступал на её смуглом лице. Молодая охотница видимо привыкла брать на себя инициативу во всём. Она обосновалась на мне, как сборщик кокосовых орехов на пальме, обхватив руками шею, а ногами бёдра. Едва она попыталась начать свои фокусы с эскимосскими поцелуями, как я прервал её с твёрдым намерением научить целоваться по-человечески. По-моему, у меня получилось неплохо...
  
  
  
   глава 36 "Ивало"
  
   []
  
  Боцман закончил цветной пеньковый коврик -корабельный мат и усмехнувшись заявил, как мне показалось с грустной самоиронией: - Ну вот, и матик сплёл и тебе, малый целую баржу россказней наплёл. Каламбур, понимаешь. Вспомнил дед, как в женихах хаживал. Я горячо возразил:
  - Бронислав Устиныч, да за вами записывать надо. Вам личный секретарь нужен. Я
  Между прочим одну интересную вещь заметил. Вы когда долго и увлечённо рассказываете, перестаете свою речь упрощать, разговорные словечки вставлять, шутки доступно плоские отпускать, а переходите на вполне литературный язык, как будто приключенческую книгу на память читаете. Старый взглянул на меня с вниманием и ответил: - Привычка брат. Дело в аудитории. Я ведь всё больше для своих ребят, простых работяг байки травлю, а они литературщину мою за излишнее умствование примут и правильно сделают. А ты, Паганюха, другое дело. Ты парень начитанный, с развитой речью, вот я в тебе равного себе по интеллекту собеседника и чувствую, а это брат дорогого стоит.
  Желая сменить печальный настрой, я решил поменять тему беседы, тем более что меня всё ещё живо интересовали недосказанные подробности гренландских приключений боцмана. Я заварил новую порцию чая и поинтересовался: - А что, Устиныч, чем дело то закончилось в Гренландией?" Мой седоусый друг вздохнул, и как мне померещилось, нехотя заговорил:
  - Ну, что сказать. Понежились мы с подружкой моей Ивало до вечера в водице этой уунартокской целебной, как Адамчик с Евушкой в райских заведениях. Ева моя расписная полянку накрыла, перекусили мы, чем гренландские духи послали, ну пора и честь знать. Оделись мы в цивильное. Я в то в чём до охоты был, а Ивало, ты не поверишь, в синие джинсы и зелёную куртку с надписью US ARMY. Я прямо обалдел. Во-первых, вся эта амуниция отчаянно шла к её спортивной фигуре. Во вторых я заревновал. Откуда такое облачение, американские джи ай, что ли одарили? И за какие заслуги? И куда этот муж смотрел? Ну, тут же одёрнул себя, что это, мол, за глупости. Получается, что приятель мой покойный Нанок честь жены для меня, красавца усатого беречь должен был. Нет уж, среди инуитов поступай как инуит, а свой устав прибереги до возвращения в свой монастырь.
  Спустились мы в Уунарток. Небольшой такой посёлок в несколько десятков домов, но по меркам малонаселённой Гренландии считай город. Катер, вроде как рейсовый там был, который по мере надобности ходил на север до Нуука, с заходами в попутные прибрежные поселения. Так что, уже через несколько часов мы были в столице острова. И что интересно - мы ведь всё это время с Ивало жестами и мимикой объяснялись, как глухонемые, а тут вдруг выясняется, что подружка моя не на все сто, но по-английски говорит, понимает и даже читает помаленьку. Она журнал американский на катере всю дорогу листала. В общем, стали мы с Ивало с грехом пополам, но всё же как-то объяснятся. Новые чудеса начались по прибытии в Готхоб-Нуук. Едва катер пришвартовался к стенке, как увидел я, то, что привело меня в крайнее изумление, если не сказать в ступор. На причале твоего покорного слугу встречал любимый экипаж родного траулера, причём чуть ли не в полном составе. В голове пронёсся вихрь предположений, одно нелепее другого. Но как, почему, откуда? Я что объявлен народным героем Гренландии в связи с мужественным поведением в Уунартоке. Теперь боцману Броне установят памятник рядом с основателем Готхоба норвежцем Хансом Эгеде.
  Вдруг слышу, кто-то из наших кричит:
   - Братва, гляди, наш боцман вернулся, да не один, с местной кралей!"
   Значит, эта встреча с народом просто совпадение, и никто мою героическую персону чествовать не собирается. Едва я шагнул навстречу своим товарищам, как, разумеется, посыпались расспросы:
   - Что, да как? А с эскимосочкой своей, когда познакомишь? Ну и прочий весёлый трёп.
   Оказалось, что толпу наших морячков везут на экскурсию вдоль южного побережья, аж до самого незабвенного Уунартока. Потом мы отправились домой к Ивало и на этот раз не в иглу. Ты удивишься, в нормальный деревянный домик, окрашенный в ярко-лазоревый, небесно-голубой цвет. Этот домик Ивало с Наноком получили в подарок на свадьбу от местных властей. Королевство Дания тратило немалые средства на приобщение инуитов к современной цивилизации. Вначале их хотели поселить в одной из квартир в длинном каменном жилом блоке на сваях, рассчитанном на 500 человек. но Ивало наотрез отказалась жить в месте похожем на инуитское каменное погребение. Вмешался влиятельный родственник - кузен Миник и для строптивой четы сделали исключение, что же везде нужны связи... Наверное, следует надеяться, что датчане понимают, что делают. Они конечно хотят добра гренландцам и намерения их благие...
  Бракосочетание Ивало и Нанока, крещёных в младенчестве хернхутскими миссионерами, прошло в деревянном лютеранском соборе Нуука и первую брачную ночь они провели в новом доме. Да не заладилось им городское житьё. Уже на третий день молодая пара, затосковав по родным просторам, встала на лыжи и ускользнула прочь от волшебных благ цивилизации. Благо повод был - начался сезон охоты на пушного зверя.
  Ивало открыла незапертую два года назад дверь и войдя в свой так и не обжитой дом, прямо с порога прошла к небольшому, стоящему у стены посудному шкафу с нарисованным на нём толстощёким поварёнком в неизменном крахмальном колпаке. Она вынула из него большую жестяную банку для хранения соли. Осторожно, словно боясь повредить что-то хрупкое, она достала с её дна два серебряных крестика-распятия на чёрных шёлковых нитках. Один покрупнее Ивало протянула мне, пояснив по-английски:
  - Это Нанок. Он там - Ивало взмахнула рукой, как будто говорила о ком-то далеком - Здесь он нет. Не жить. Не слышать. Ты жить. Это ты, тебе - она показала на крестик и вдруг, закрыв глаза, прижала его к груди - Нет, нет! Нанок слышать! - и через короткую паузу вновь протянула мне распятие - Нанок сказать да. Ты друг. Ты хорошо.
  На следующий день я вернулся на свой траулер, чтобы заняться обычной боцманской работой. В Нууке на ремонте мы простояли ещё четыре месяца и после каждого рабочего дня я возвращался в лазоревый домик к своей Ивало. Прикипел я к ней, девчонке гренландской... С собой позвать я её, конечно, не мог. Как она проживёт без родных, без охоты, земли своей студёной. Ясно - зачахнет. Она сама меня остаться просила. Говорит - оставайся. Будешь здесь рыбачить и со мной жить, а я, мол, тебе деток нарожаю. Счастье будет. А я, что мог ответить. Говорю - не могу остаться. У меня на Родине это, считай, измена, а я предатель получаюсь. Она только головой покачала. Странная, говорит у тебя, Рони-аккияк, Родина, словно ревнивая жена. Судьба!
  Что-то я расклеился, малый. Старый я стал, сентиментальный. Иной раз закрою глаза и вижу, как стоит на причале Нуука и ждёт меня моя Ивало. Она знает, что я жив и знает, что я не забыл её, ведь как-никак она немножко колдунья.
  
  Ивало (инуитский) имя собст. - бабочка, маленькая
  волна, младшая сестра
  
  
  
  
   Глава 37 "Призрак чёрного кригсмаринера"
  
   []
  
  Не так часто битые жизнью пожилые мужики раскрывают душу перед восемнадцатилетними сопляками. Мне стало неловко от того, что я стал невольным свидетелем момента слабости старого моряка. Какие-либо комментарии к услышанному с моей стороны были бы неуместны. Я буркнул про то, что схожу ка я на палубу, отдам долг службе и, напялив на голову шапку, ретировался. На палубе было сыро и промозгло, благо дождь уже перестал моросить с серого, затянутого белесой, туманной дымкой неба. Взглянул на часы. До конца моей вахты, то есть до шести часов утра, оставалось всего лишь двадцать минут.
   - Надо бы сменщика разбудить -шевельнулась в голове сонная мысль. - Какие кошмары вы, месье Паганель, предпочитаете в часы утреннего после вахтенного отдыха? - не без лёгкой шизофрении, замаскированной под самоиронию, спросил я сам у себя.
  И в подтверждении диагноза сам же ответил:
  - Не иначе вас, моншер, ожидают ужасы с полярной тематикой. К примеру, общение с гренландскими загробными духами, впечатлительный вы наш.
  Мой внутренний, почти что, клинический монолог прервал приближающийся знакомый звук. Без сомнения, это работал двигатель возвращающегося под Медвежье крыло баркаса "Эидис".
  - Прошло меньше суток. Неужели Верманд с Генкой уже нашли то, что искали - образец кислотной мины или им попались какие-то не менее важные вещдоки? - пронеслось в моей голове.
  По телефону внутрисудовой связи я позвонил на мостик и сообщил вахтенному помощнику о возвращении наших славных лазутчиков из гнезда диверсантов. После чего отправился на бак пришвартовывать союзника или союзницу, поскольку "Эидис" всё же женское имя. С подоспевшим Устинычем мы спустили штормтрап на борт баркаса. Вард, а за ним и пламенеющий рыжей макушкой Эпельбаум, поднялись на борт "Жуковска". У Верманда за плечами торчал горбом, завёрнутый в плотную парусину, притороченный к спине груз. На палубу вышел встречать экипаж баркаса, опухший со сна капитан Владлен Георгиевич. Он без лишних слов повёл Верманда и Генку к себе в каюту, бросив на ходу в сторону боцмана короткое приглашение:
  - Пошли!
   Поскольку меня на важное мероприятие пригласить опять забыли, мне ничего более не оставалось, как разбудить сменщика и отправится почивать. Как гласит корабельная мудрость:
  - Вахты нет, дави на массу!
  Проснулся я где-то за полдень, и умывшись, направился в сторону камбуза. В салоне экипажа ещё продолжался обед. За угловым столом Бронислав Устиныч и угрюмоватый Верманд Вард, изредка обмениваясь короткими фразами по-немецки, не спеша хлебали тресковую уху. Получить какую-либо информацию от мужчин с таким суровым выражением лиц, не представлялось возможным, и наскоро прикончив свою порцию макарон с тушёнкой, я поспешил обратно в кубрик.
   Мой тайный расчёт оказался верен. В матросском кубрике, не щедро освещённом помаргивающей лампой, сидела вокруг небольшого, прикрученного к палубе стола компания из четырёх человек. На столе возвышалась трёхлитровая, покрытая изнутри коричневатым налётом, оплетённая капроновой ниткой, стеклянная банка с чаем. Старшина Семён только начал разливать горячий чай по эмалированным кружкам. Борька с Ромой нетерпеливо и требовательно смотрели на Гешу, который не спеша и солидно, словно купец первой гильдии, хлебал чай, вприкуску с кубиками рафинада. Моё присутствие никому не мешало, поскольку я как-никак участвовал во всех предыдущих событиях. Семён даже подвинул ко мне одну из кружек с чаем. Первым не выдержал Борька:
  - Рыжий, хорош уже вола тянуть! Давай отчитывайся, чего там было! Диверсантов с "Брунгильды" всех замочили на пару со стариком Вермандом?!"
   Геша не был бы Гешей если бы исполнил чью-либо просьбу без лишних слов. Рыжий держал кружку с чаем, словно мелкий лавочник рюмку водки, изысканно оттопырив мизинец. Выдержав театральную паузу, он, с трагическими нотками в голосе, торжественно произнёс:
  - Представьте господа. В Одессе был аналогичный случай - корова зашла в воду по самые яйца...
   Борька осторожно вынул из его длани горячую кружку, поставил её на стол и со сноровкой бывалого змеелова обхватил железной рукой матроса-палубника всё ещё оттопыренный мизинец издевателя.
  - Ломать будем медленно и со вкусом - с вкрадчивой нежностью садиста произнёс он и принялся медленно выкручивать из сустава пленённый палец.
  Генрих Оскорович надул багровые щёки, чтобы не заорать от боли, и почему-то обращаясь к собственному несчастному мизинцу, торжественно и громко объявил:
  - Ахтунг! Ахтунг! Партизански тефка Маруська, ти есть окрушён, стафайся! Плен есть карашо - ти пудешь иметь каштый день булька с масло, унд цвай немецки официрен!
  - Завязываем с цирком! - по-командирски прикрикнул Семён, и Борька нехотя выпустил на волю генкин пунцовый мизинец.
  Рома сокрушённо вздохнул:
  - Клоун он и есть клоун. Без выходов на арену не проживет.
  Рыжий примирительно поднял руки:
  - Спокойно, аллес капут, щас всё будет! Мы когда вернулись со стариком в тоннель, то первым делом взялись за поиски оружейного склада этих адских подводников - начал свой рассказ Гена - Дед мой норвежский, видать, капитально изучил тамошние лабиринты, пока база бесхозной стояла. Оказывается, многие помещения в гроте связаны между собой длинными и узкими туннелями с низкими потолками. Верманд с фонарём шёл впереди, пригнувшись, а я сзади тем же макаром, аж спина затекла и шею свело. Вышли мы в какое-то помещение, включили свет. Освещение слабое, но лучше чем ничего. Комната со стеллажами, по виду будто склад, но только пустой. Правда, кое-где ещё ящики оставались. Старый сказал, что это у кригсмарине вещевое хранилище когда-то было. Ну, я момент улучил и в один из ящиков нос свой арийский сунул, а там ненадёванные кителя офицерские, брюки. Рядышком новые чёрные фуражки с крабами-орлами имперскими. Судя по нашивкам, это была когда-то форма морских офицеров-подводников кригсмарине. Ну, вы же меня знаете, чтобы я такой прикол пропустил? Нашёл я под себя китель, фуражечку прикинул. Тепло, практично и элегантно. Там ещё были парадные курточки, гусарские такие, с аксельбантами и золотым шитьём, но они мне не понравились - безвкусица для циркового шталмейстера. Норвежец мой в другом углу возился, всё "кислотки" - мины химические искал. Он и не видел, чем я занимаюсь. Зато кое-кто другой увидел. Совсем рядом дверь заскрежетала и входит чудак в тёмно-синем комбезе и куртке аляске. Идёт и тележку на колёсиках с каким-то грузом толкает. Физиономия у чудака этого примерно того же цвета, что и спецовка его. Пригляделся я, доннер ветер, да это же негр, натурально чернокожий парубок. Он, бедолага, меня тоже узрел и от чего то, натурально, сомлел. А я стою себе во всём новом: в чёрном кителе, в фуражечке морской. Весь обшитый золотыми якорями и нацистскими орлами имперскими. У тёмненького этого отчего-то губы мясистые трясутся, а лицо, вместо лилового, серым стало - видать побледнел не по-детски. А я, вы же знаете сволочь по жизни. Мне это только давай, чтоб напугать кого до расстройства стула. Я эдак, элегантненько ручку свою арийскую в чёрной лайковой перчатке (на соседних полках разжился) вскинул в нацистском приветствии, ну и взвыл тихонько загробным баритоном "Лили Марлен". Естественно с роскошным берлинским акцентом. Чёрненький мой стоит, слушает, зубами постукивает - аккомпанирует, значит. Музыкальный, всё-таки, народ африканцы. Я смотрю краем глаза, а на полу под ним отчего-то лужица растекается. Видать от чувств.
  Пол песни он аккуратно прослушал, а на словах:
  - Друг мой прощай, ауфидерзейн! - не вынес моего таланта и на полусогнутых ножках задом к выходу попятился, да в туннель и рванул. Слышу, бежит и орёт:
  - Блэк! Блэк! Блэк кригсмаринер! Гёст из сингинг! Самбади хэлп!
   Ну, понятно о чём орёт, типа:
  - Чёрный! Чёрный! Чёрный кригсмаринер! Поющее привидение! Кто-нибудь, помогите!
  Тут Верманд подскакивает и пинками под зад, грубо так, некультурно гонит меня, офицера ВМФ третьего рейха обратно в переход, но я сообразил, что надо бы взглянуть, чего там жертва моего вокала в тележке на склад приволок. Уже в переходе говорю старому, давай, мол, проверим, что за груз. Он меня выматерил, но пошёл, проверил, а там, как все уже догадались, искомые "кислотки", каждая кило по пятнадцать. Вот мы одну и прихватили, а я тайком упаковку перчаток за пазуху сунул, чего добру пропадать. Ну и фуражку офицера-подводника на память об этой заварушке. Верманд, когда мы отдышались, оглядел меня в этой амуниции, усмехнулся, отдал честь и чётко так по- военному выдал:
  - Благодарю за службу и находчивость, матрос! Я от чего-то во фрунт вытянулся и даже каблуками щёлкнул и слышу свой голос:
  - Служу фатерлянду, герр офицер!
   Мистика какая-то, видать военная форма на меня так подействовала. Уже после мы в комнату прослушки направились. Верманд там бобины с магнитофонной записью разговоров в секретной комнате, которые уже после нашего первого ухода произошли, забрал. Семён взглянул на рыжего с недоверием:
  - А ты, брат, не заливаешь по своей привычке?
  Генка с видом оскорблённого благородства вытащил из-под одеяла смятую немецкую морскую фуражку с крабом и орлом, а также завёрнутые в жёлтую упаковочную бумагу несколько пар новеньких чёрных лайковых перчаток. На белой шёлковой подкладке золотистый узор из якорей и всё тех же имперских птиц.
  
  1.Лили Марлен (нем. Lili Marleen) - песня, написанная в первую мировую, ставшая популярной в ходе Второй мировой как у немецких солдат, так и противостоящих им солдат союзных армий.
  
  
  
   глава 38 "Ещё не вечер!"
  
   []
  
  В два часа дня по громкой судовой связи разнёсся по жилым помещениям командирский голос капитана Дураченко:
  - Внимание личного состава! Через пятнадцать минут в салоне экипажа состоится общесудовое собрание. Явка всех свободных от вахт строго обязательна. Повторяю,.. "
  Никому особого приглашения не потребовалось. Уже через пять минут салон или столовая экипажа была полна народа. Люди были измучены неизвестностью, что особенно тяжело, когда информация поступает, мягко говоря, неполная. Владлен Георгиевич говорил в звенящей тишине переполненного салона:
  - Прошу извинить, мужики, что сижу перед вами. Просто не хочу толкать речь в позе оратора, так, по-простому и мне и вам ловчее. Я бы сказал, по-семейному, тем более, что все мы и вправду одна семья. Попали мы братва, в поганую ситуацию и втравил вас в неё я - ваш хренов капитан Владлен Георгиевич. Мне за всё и ответ держать, но позже в родном порту, правда до Мурманска нам надо ещё добраться, а теперь, по существу. Вы все уже знаете, что на острове находится старое заброшенное логово немецких подлодок времён войны, так называемая тайная база "Лабиринт". Этот самый грот ныне облюбовала группа наёмных головорезов, которые нацелены на совершение тайных диверсий против норвежских нефтяных платформ. Диверсии эти маскируются под морские катастрофы, вызванные, якобы, естественными причинами. К примеру, штормами и критическим износом металла подводной части опор. Эти диверсанты нацелены, прежде всего, на шельфовые месторождения нефти в Норвежском и Северном морях. Это, между прочим, не так уж и далеко от постоянных, обжитых мест нашего рыбного промысла. Как нам удалось выяснить их задача - серией диверсий вызвать масштабную экологическую катастрофу через разлив сырой нефти в наших северных водах. Вы только вдумайтесь, парни! По их планам получается, что большая часть норвежских, а значит и советских рыбных промысловых районов будет загублена и потеряна для рыбного промысла на долгие годы. Как вы понимаете, это вызовет огромный мировой резонанс и автоматическое прекращение добычи шельфовой нефти норвежцами на неопределённый срок. Вот тогда и будет выполнена основная цель этой шайки. Есть данные, что недавнее крушение морской платформы "Алекс" с большими человеческими жертвами - работа этих мерзавцев, так сказать их пробный шар.
  Так вот из-за кучки каких-то наёмных негодяев и их мутных хозяев нашей стране, а значит и нам с вами может быть нанесён огромный ущерб. Я уже не говорю, что за страшная беда может постичь наших соседей, если отбросить политику, то, как говориться, на одном шарике проживаем. Предоставить для общего обозрения фактические доказательства их подлой деятельности, вот в чём наша задача, ребята, и такие доказательства уже имеются у нас на борту. На "Брунгильде" об этом уже известно и они сделают всё, чтобы уничтожить "Жуковск", чтобы как говорят, "концы в воду". Сейчас в наших с вами руках единственный шанс изобличить этих уродов подводных, ну и порушить наполеоновские планы их хозяев.
  Поднял руку второй механик Эдуард, бритоголовый с рыжеватой бородкой мужчина средних лет. Он встал и, заметно волнуясь, стал держать речь:
  - Я, Владлен Георгиевич, конечно, дико извиняюсь, но хотелось бы напомнить, что лично я механик рыболовного траулера, а не один из двадцати восьми героев панфиловцев. К тому же, сейчас не война. Я на рыбфлот пришёл на жилищный кооператив деньги заработать, простите за прозу жизни, и что-то не припомню, чтобы меня на геройские подвиги подряжали. Не один я так думаю, просто другие помалкивают по привычке. Между прочим, здесь не пацаны наивные собрались. Мужики все взрослые, у большинства семьи, дети, а вы нам тут предлагаете морской бой устроить. Это как вы себе, товарищи представляете? Мы обычные мирные работяги или бригада морского спецназа с линкора? Что, наше ржавое корыто готово лихо сразится со специально обученной вооружённой бандой головорезов на сверхсовременной подлодке? Да они разнесут нас в щепки и мясо за пару минут! Или вам есть, что возразить на это, а Владлен Георгиевич?
  Капитан тяжко вздохнул и развёл руками:
  - Да прав ты. Кругом прав, Эдуард Семёныч. Беда в том, что попали мы как кур во щи и выход у нас из этой шхеры только один. Мы подслушали последние разговоры главарей этой банды из грота. Они ведь тоже всё просчитывают, тем более, наверняка уже знают о пропаже кислотной мины. Если мы попытаемся связаться по рации УКВ, а другой у нас нет, с ближайшими судами, то они нас просто заглушат. Да и мой бездоказательный рассказ о наших похождениях на острове Медвежьем будет выглядеть, мягко говоря, странно. Коллеги могут подумать, что у капитана Дураченко в гостях белочка, алкогольный психоз, понимаешь. В случае если мы попробуем для перевозки людей воспользоваться баркасом Верманда, о котором им пока неизвестно они это наверняка заметят и утопят его вместе с людьми, после чего спокойно уничтожат и "Жуковск". Теперь самое главное. Я не настолько съехал ещё с катушек, чтобы вообразить себя адмиралом Ушаковым или Нахимовым и ввязаться - Владлен покосился на покрасневшего Эдуарда - на нашем ржавом корыте в открытую стычку с вооружённым врагом. Но как говорят: "Кто предупреждён, тот вооружён". Это и есть наш главный козырь в рукаве. Нам стало точно известно из последних записанных нашими разведчиками разговоров, что "брунгильдовцы" уже установили где-то на фарватере фьорда связку из четырёх морских мин времён второй мировой. Их подлый расчёт в том, чтобы гибель "Жуковска" со всем экипажем, выглядела как случайный подрыв траулера на старых, всплывших с глубины после недавнего шторма, минах. Вроде как, русский траулер зачем-то влез в неизвестную шхеру и нарвался на смертельный привет из сороковых годов. Они не знали, что мы находились у Медвежьего крыла под арестом.
  Наоборот, мы случайно зашли в секретный фьорд, когда браконьерствовали в норвежских водах. Увидели на горизонте сторожевик и решили спрятаться там от него. Сейчас после вылазки наших разведчиков и пропажи секретной кислотной мины они почти уверены, что мы группа наёмников, маскирующихся под экипаж советского траулера. Вот, что предложил наш хороший друг и союзник Верманд - Его баркас, о котором нашим врагам пока ничего не известно, пойдёт впереди нас и пойдёт с тралом за бортом. Судно деревянное и его осадка чуть более двух метров, тогда как мины выставлены в расчёте на нашу осадку, то есть примерно на глубину семь метров. Трал будет придонный и обязательно сорвёт с грунта якоря минной связки. Хуже будет если трал заденет сами мины, поскольку, когда они детонируют, баркас будет разбит ударной волной о скалы. Однако, Верманд уверен, что трал пройдёт гораздо ниже самих мин и скорее всего они просто всплывут, оторвавшись от дна. Тогда вступит в дело наш бравый ветеран Бронислав Устиныч.
  Боцман встал и с церемонной серьёзностью, поклонился уважаемому собранию.
  Моряки повеселели, обстановка несколько разрядилась, а капитан, усмехнувшись, продолжил:
   У нашего боцмана против любых мин есть такой железный аргумент, который они не переживут, завидев за полмили. Устиныч, покажи-ка агрегат. Боцман полез куда-то под стол, а с места раздался панически испуганный голос рыжего Эпельбаума:
  - Бронислав Устиныч, умоляю, не доставайте ваш агрегат, мы же не раз были вместе в бане - присутствовавшие до сих пор под впечатлением. Ну, а теперь, мы вдобавок узнали, что от одного его вида взрываются морские мины.
  По салону прокатилось бурное веселье. Народ заметно расслабился. Кто-то из моряков крикнул с места:
  - Да ладно Устиныч, что мы в войсках или на флоте не служили? Пулемётов не видали?! Не возись в салоне с железкой, а то ещё стрельнет, не дай боже! То, что ты в Отечественную войну воевал и оружием владеешь исправно, то нам ведомо. С такелажем управляться, как ты это умеешь, оно посложнее будет.
  Народ, негромко переговариваясь, расходился из салона. Уже через десять минут, принявший палубную вахту Рома, спешил к кормовому флагштоку с новым аккуратно свёрнутым государственным знаменем СССР. По громкой внутрисудовой связи вновь прозвучал голос капитана:
  Палубной команде приготовится к отходу от причала. Боцману на бак, старшине на корму. Старшему механику спустится в машинное отделение. Удачи нам ребята. Ещё не вечер!
  
  
  
   глава 39 "Акулий пир"
  
   []
  
  Попрощавшись со скалистым причалом "Жуковск" медленно, самым малым ходом вышел из-под надёжной, каменной опеки Медвежьего крыла. Баркас "Эидис" под управлением своего хозяина Верманда ещё пару часов назад отшвартовался от нашего борта. В одиночку, что тоже было непросто, выставил за борт, свой промысловый трал и вышел на фарватер извилистого фьорда. Выполнять обязанности минного тральщика в условиях узких проходов с множеством поворотов и подводных препятствий было задачей архисложной. Такое было под силу лишь виртуозу траления и истинному морскому волку. Верманд со всей возможной тщательностью, словно опытный морской сапёр ощупывал тралом дно фьорда, стараясь не пропустить ни дюьма. В целях безопасности мы на "Жуковске" держали возможно большую дистанцию от нашего маленького, но более отважного лидера. Находящимся на мостике вперёдсмотрящим, во главе с капитаном, оставалось лишь внимательно наблюдать в бинокли за поверхностью моря, высматривая всплывшие мины.
  Бронислав Устиныч расположился со своим МГ-42 на баке, пристроив пулемёт с двуногой распоркой подставки и свисающей из затвора лентой, на возвышенной, круглой люковине. Для удобства прицельной стрельбы на этой самой люковине соорудили дополнительное возвышение из старой траловой сети, накрыв её огнеупорной асбестовой кошмой. Рогатка пулемётной подставки надёжно уперлась в мягкое основание, словно в земляной бруствер окопа. Высоту рассчитали так, чтобы нашему боцману-пулемётчику было удобно расстреливать мины из положения стоя. Боцман напряжённо всматривался вперёд, используя для наблюдения собственный небольшой, но мощный бинокль. Я, как верный оруженосец, на этот раз в буквальном смысле, напросился к Устинычу вторым номером в пулемётный расчёт. Согласие я получил лишь после того, как раз двадцать вставил и вынул ленту. Столько же раз, действуя одной рукой, поменял ствол, отщёлкивая его из специальных пазов. Вдруг боцман, не отрываясь от бинокля спросил:
  - Что, малой, рыжий, небось, уже растрепал о последних разговорах главарей брунгильдовских? Он же их переводил для Владлена с компанией.
  Слово Он Устиныч произнёс с нажимом в утвердительной интонации, как бы подчёркивая несправедливость капитана при выборе переводчика. Я не без удивления пожал плечами:
  - Впервые слышу, чтобы Владлен привлекал Генку для перевода добытых им и Вермандом записей.
   Боцман не прерывая наблюдения с облегчением вздохнул:
  - Значит, говорили по-английски, вот Георгич без толмача и обошёлся. Он ведь английский понимает неплохо, говорить только стесняется. А ведь Верманд, чёрт старый, тоже, получается, в инглише шарит изрядно. Он ведь мне подробно всю беседу между Люци и Штинкером пересказал.
  Я, не мудрствуя лукаво, ответил:
  - Капитан ведь всё важное из разговоров брунгильдовцев на собрании пересказал? Или как?
  Боцман ответил пошловатой грубостью:
   - Каком кверху! Ты, что думаешь мне, дураку усатому, больше делать нечего, как тебе салаге всякие тайны мадридского двора пересказывать? Не надо снисходительности, как будто боцман страдает недержанием речи и у него вода из пасти бьёт, как у льва петергофского.
  Я почувствовал, что заливаюсь краской. Бронислав Устиныч заметил это и примирительным тоном добавил:
  - Ладно, малой, извини. Чересчур на тебя наехал. Нервы, понимаешь. Чай, не на морской прогулке. В общем, рассказал мне Верманд интересные моменты из последней беседы Люци и Штинкера. Ты слушай, да на ус мотай, потом диалог этот у себя в дневнике восстановишь.
  Я так и сделал и вот, что получилось:
  На записи какое то время слышались шаги, звуки передвигаемых стульев, неясное бормотание и стеклянное позвякивание, похоже бутылки о стакан или рюмку. Затем раздался приглушённый скрипучий смех и знакомый дребезжащий, словно простуженный голос что-то запел по-немецки. Этот вальяжный вокал напоминал скрип плохо смазанных дверных петель. Вскоре наступила тишина, нарушаемая лишь сиплым дыханием командора Кранке. То, что это был он, сомнений не было. Так продолжалось не менее получаса, затем раздался скрежет клинкетной двери и в комнату, судя по голосам, вошли двое. Все те же старые знакомые: инспектор Люци и старпом Штинкер, который с презрительным смешком констатировал:
  - Ну, где же ещё искать нашего доброго командора. Старый алкоголик нашёл укромное место с баром и уютным креслом, где немедленно надрался до полного самозабвения. Шваб он и есть шваб.
  - Не тратьте вашего красноречия, мсье Штинкер - подал голос Люци - Если бы это было в моей власти, то я давно бы сместил этого проспиртованного нациста и назначил вас командиром "Брунгильды". Однако этот альти захель, как вы его называете, к сожалению ни больше, ни меньше, как протеже Его высочества, да продлятся его дни. Я решил, что вам можно доверять, поскольку нас связывают общие интересы и потому так откровенен.
  Послышался звон рюмок и голос Штинкера произнёс:
  - Прозит!
  Люци ответил с коротким смешком:
  - "Ле Хаим!" - как говорят дважды неверные. Да простит меня всемилостливый, но и правоверному мусульманину иногда нужно расслабиться! Его высочество, да простит меня Всевышний, тоже человек и как говорится: "Ничто человеческое..." Дело в том, что двух таких разных людей объединила одна общая страсть: интерес к чужой боли.
  - Ох уж эта восточная витиеватость - перебил собеседника плохо воспитанный старпом Штинкер - Короче два садиста нашли друг друга.
  - Вы увлекаетесь сверхобобщениями, Штинкер, а это упрощение действительности, которое искажает последнюю - ответствовал Люци, явно проигнорировав упрёк собеседника в витиеватости - В отношении Кранке вы, пожалуй, правы. Это психически ущербный извращенец, но что касается Его высочества, то он существо более высокого порядка, нежели обычный человек. Я видел множество проявлений гуманизма и великодушия со стороны моего августейшего кузена. Когда во время школьной экскурсии упал с обрыва и разбился автобус с детьми, то Его высочество лично присутствовал на похоронах и плакал там вместе со своими подданными. Хотя, должен признаться - были моменты, когда я не мог до конца понять нашего Господина и повелителя.
  Как-то я сопровождал своего сюзерена во время его подводной морской прогулки на "ДжуманЕ." Наша "Брунгильда", как вам известно, в девичестве носила нежное имя " Жемчужина". Как глава службы охраны я был обязан находиться при августейшей особе неотлучно. Мы проследовали в те самые Покои Господина, которые вы сами, Штинкер, однажды так не вовремя посетили. Там нас уже ожидал командор Кранке. Он был изрядно нетрезв, и уже одно это являлось невиданной дерзостью. Предстать перед своим повелителем в таком виде?! Вообще-то ранее я не замечал за командором такого безответственного поведения. Он если и выпивал, то не афишировал своего порока и уж тем более в присутствии Самого! Однако Его Высочество не обратил на состояние начальника своей подводной резиденции ни малейшего внимания. Более того, он пожал ему руку и заговорил с ним с тёплой улыбкой, словно с близким приятелем. Тем не менее, я испытал шок и потрясение, когда этот наглец Кранке разразился своим диким скрежещущим смехом и похлопал нашего владетеля по плечу. Как не странно наш Господин в ответ тоже искренне рассмеялся. Они оба уселись в глубокие кресла. Я же, как и положено, остался безмолвно стоять по правую сторону от Господина. Кранке снял трубку телефона внутренней связи и произнёс какое-то распоряжение. Тотчас в дверь каюты постучали, и охрана ввела троих бородатых измождённых мужчин со скованными за спиной руками. Пленники мелко семенили при ходьбе, поскольку их ноги тоже были в кандалах. В довершении всего троицу соединяла тонкая, но прочная цепь, довольно короткая, так что бородачи вынуждены были семенить ногами и почти вплотную прижиматься друг к другу. Его Высочество обратился к Кранке, указывая на скованную троицу:
  - Вот, Людвиг, очередная порция мерзавцев достойных презренной смерти. Это собаки-шииты, смеющие называть себя мусульманами и праведными шахидами. Они приговорены шариатским судом к казни через публичное отсечение головы. Их вина совершенно доказана. В доме, где их схватили, находилась подпольная лаборатория по производству взрывчатки и сборке адских машин. Они успели провести серию терактов: взрыв в торговом центре в нашей столице, причём бомба была оставлена у детского игрового уголка, а также несколько подрывов фанатиков-самоубийц на территориях Эмиратов и других наших союзников. В довершении всего эти шакалы планировали покушение на меня, собираясь установить несколько мощных зарядов на пути следования моего кортежа. К счастью наша служба безопасности оказалась на высоте.
  В голосе Люци вдруг зазвучали пафосные нотки неподдельной гордости:
  При этих словах, мсье Штинкер, Его Высочество милостиво взглянул в мою сторону и я с благодарностью поклонился своему царственному родственнику. Я, как глава службы охраны, курирую так же и нашу службу безопасности и щедро плачу профессионалам-отставникам из Европы и Америки.
  Однако прошу прощения, мсье Штинкер. Я слишком отвлёкся от происходившего тогда на борту "Брунгильды". Его высочество лично обратился к стоящим в ожидании своей участи пленникам:
  - Во имя Аллаха всемилостивого и милосердного мы даём вам, презренным убийцам истинных мусульман возможность умереть не от сабли палача, а подобно воинам, сражаясь в бою. Если вы проявите надлежащую доблесть, то даю слово: ваши останки будут переданы вашим родственникам. Я всё сказал.
  После того, как увели пленников, Его высочество нажал кнопку и открылся уже знакомый вам, Штинкер, обзорный иллюминатор. Наша субмарина лежала на грунте. Это был белый коралловый песок с кустиками разноцветных актиний. Мы находились в южной части Красного моря на небольшой глубине. Мимо иллюминатора сновали стаи самых разнообразных акул. Судя по их количеству и внушительным размерам, здесь находилось что-то вроде акульей фермы. Подозреваю, что некоторые экземпляры, например тигровые или акулы-молоты были доставлены из Индийского и даже Тихого океанов. Через четверть часа из шлюзовой камеры "Брунгильды", пардон, "Джуманы", озираясь в панике, неумело выплыли трое давешних бородачей. На них было оснащение лёгких аквалангистов с одиночным аквалангом. Кроме того на поясах висели в ножнах длинные ножи-пики. Двое из них, завидев кишевших вокруг морских монстров, начали метаться в животном ужасе. Однако самый старший, седобородый, властным жестом остановил их и жестами же велел обнажить клинки и держаться как можно ближе друг к другу. Тут я заметил, что у каждого имеются небольшие надрезы на предплечье, из которых маленькими облачками в воде вились еле заметные кровавые дорожки. Компания хищных созданий, почуяв желанный запах, принялась кружить вокруг обречённых и уже через минуту тупомордая белая акула первой атаковала самого молодого преступника. Его спонтанный, ответный выпад оказался на редкость удачным. Клинок-пика вошёл прямо в глаз и затем в мозг морской убийце, повредив какой-то важный нерв. Зубастая тварь, явно потеряв ориентацию в пространстве, принялась хаотично вращаться юлой вокруг собственной оси. Её сородичи тут же оставили людей в покое и принялись терзать свою несчастливую подругу. Вода окрасилась бурым. Акулы, подобно гиенам, отталкивая друг друга, рвали на части тело своей соплеменницы. Через пару минут от огромной туши не осталось и следа. Ещё через минуту осел густой кровавый туман и банда разномастных акул вновь стала проявлять пристальный интерес к людям. Лимит удачи для них, видимо, подходил к концу. Особенно опасны, оказались твари средних размеров. Пока приговорённые сражались с крупными тигровыми и голубыми хищницами, средние особи, как шакалы, подкрадывались к незащищенным ногам людей и по-волчьи на лету отхватывали изрядные куски человеческой плоти. Кровавый туман густел, ухудшая видимость, но тут через отверстие в субмарине выплеснулась зелёная струйка какой-то жидкости, мгновенно осветлив воду. Люди быстро слабели и вскоре рука одного из них, вместе с клинком исчезла в пасти уродливой головы акулы-молота. Вот и второй аквалангист, потеряв сознание, перестал сопротивляться смерти. Его безвольное тело было мгновенно растерзано алчными трёхрядными зубами. Старший из приговорённых каким-то чудом ещё держался. Он из последних сил, улучив момент, пока пёстрая свора была занята телами его товарищей, повернулся к огромному обзорному иллюминатору. Седобородый выплюнул загубник, сдёрнул маску и медленно, словно демонстрируя презрение к зрителям по ту сторону иллюминатора, перерезал себе глотку остриём пики. Акулий пир завершался. Я с трудом заставил себя отвернуться от этого кошмарного, но завораживающего зрелища. Кранке я увидел примерно таким, каким вы его описывали, рассказывая о катастрофе в Северном море. Глаза стеклянные, изо рта слюна. Но мой повелитель, мой августейший кузен оказывается всё это время стоял спиной к иллюминатору. Он с интересом, собственноручно раздвигал веки и рассматривал остановившиеся глаза своего приятеля Людвига. Когда я упомянул о том, что Его Светлость и командора Кранке объединяет "интерес к чужой боли", я выразился не совсем точно. Кранке бесспорно тяжело психически болен, а значит страдает. Я предполагаю, что именно эти бессознательные страдания садиста и интересуют моего мудрого Господина и повелителя. Что же касается останков преступников, то и тут мой Господин сдержал своё слово. Он приказал доставить на борт головы погибших и отправить их ближайшим родственникам для погребения.
  Тем не менее, его решение назначить руководителем операции своего подопытного, мне, если честно, до сих пор непонятно. Его Высочество, заметив мой изумлённый взгляд, лишь изволил пояснить, что вполне психически здоровых людей не существует, а Кранке во всех других отношениях чёткий профессионал и опытный моряк, да и с интеллектом у него всё отлично. Он ведь как-никак превосходный проектировщик, ведь "Брунгильда" построена по его чертежам.
  - Да уж будьте уверены, майне геррен - раздался из глубокого кресла скрипучий голос Кранке.
  В это время дверь со скрежетом отворилась, и в комнату вошёл вахтенный офицер с
  "Брунгильды". Он с порога, запыхавшись, начал доклад, обращаясь к вполне пробудившемуся Кранке:
  - Господин командор этот идиот сержант Уайт орёт, что видел какое-то поющее привидение чёрного кригсмаринера на складе. Но это чепуха. Главное этот черномазый был послан на склад с кислотными минами, выгруженными с борта, так вот, одна из них исчезла!
  В этот момент боцман Внезапно прервал своё повествование. Из-за поворота над скалами вился лисий хвост красно-бурого дыма сигнальной шашки. Это Верманд Вард подавал сигнал о всплывших минах.
  
  1.альти захель (идиш) - старьё
  
  
   глава 40 "Минно-торпедная"
  
   []
  
  Мины всплыли. Это мы увидели сразу, пройдя поворот фьорда. Букет из четырёх бурых от ржавчины шаров "рогатой смерти", распался на отдельные бутоны и сейчас три из них лениво покачивались на волнах. Хуже было, что совсем не наблюдалось их четвёртой, видимо, самой застенчивой сестрёнки с рожками. Куда подевалась эта рыжая краля, было не понятно. Самое неприятное если полтонны тротила всё ещё болтаются на своём якоре на прежней, опасной для нашей осадки глубине. К тому же, очень может быть, что подлый Кранке для подстраховки приказал своим пловцам поставить на фарватере ещё какую-нибудь гадость. К примеру, неуправляемую, неконтактную донную мину с магнитным датчиком цели. Такая адская машина реагирует на проходящую по поверхности моря массу корабельного металла. Подрыв такой крошки с начинкой из тонны литого гексонита под днищем нашей посудины оставил бы от неё нежный воздушный поцелуй. Боцман предложил следующий вариант: Воссоединить со всем возможным тактом трёх разлучённых родственниц, а уже после этого великодушного поступка коварно расстрелять их со скал. Вызванная полутора тоннами тротила взрывная, гидравлическая волна просто обязана будет детонировать затаившуюся неподалёку четвёртую мину.
  Владлен нехотя санкционировал предложенную акцию. Впрочем, другого выхода у него не было. На маленькой резиновой лодке боцман в компании с пулемётом отправился к ближайшим скалам. Меня третьим не взяли, оставив на борту траулера. Было обидно и досадно, но, как говорится, ладно... "Жуковск", не без труда развернувшись в узкости, ретировался с опасного места обратно в сторону Медвежьего крыла. Капитан отвёл траулер на полмили и, не останавливая главного двигателя, положил судно в дрейф. После этого Владлен вышел на крыло штурманского мостика и выпустил из цилиндра, похожего на детскую хлопушку, белую, сигнальную ракету. Я наблюдал в бинокль, как установив пулемёт на вершине скалы, боцман с закреплённым на поясе мотком капронового линя спустился вниз. Через минуту, энергично загребая небольшими вёслами, он вместе с лодкой исчез за скалами. Прошло полчаса, прежде чем Устиныч появился вновь и, причалив к камням, занял прежнюю боевую позицию на вершине. Раздалась короткая, видимо, пристрельная очередь, за ней вторая и через секунду из-за скал сверкнула ослепительная бело-огненная вспышка. Ещё через мгновение, вывернув из-за поворота, ослабленная расстоянием пришла, заложив уши, плотная ударная волна воздуха. Затем откуда-то снизу, из-под воды, возникла мощная вибрация и всё нарастающий гул. Стоя на полубаке, между якорной лебёдкой и швартовным кнехтом, я наблюдал в бинокль, как над скалой высотой с пятиэтажный дом, поднялся и обрушился на неё многотонный водяной столб. Тучный Владлен, находившийся на капитанском мостике, отреагировал с быстротой юноши, благо главный двигатель судовой машины находился в полной готовности. Уже через несколько секунд траулер, набирая скорость, двигался навстречу рукотворному цунами. На нас шла агрессивная масса морской воды высотой не менее полутора десятков метров. Я едва успел крепко обняться с баковым швартовным кнехтом, как "Жуковск", задрал нос и, подобно небезызвестному Икару Дедаловичу, устремился куда-то в небеса, к солнцу. Ваш покорный слуга не был смыт за борт только благодаря уже полученному опыту и сноровке при работе на промысловой палубе в "свежую погоду". Траулер, поднявшись на вершину волны, вдруг передумал взлетать в поднебесье и, махнув на это дело обнажившимися лопастями винта, резко пошёл вниз, в объятия родной стихии.
   При подъёме траулера на волну мне пришлось какое-то время почти вертикально висеть на родном баковом кнехте. Затем, при падении вместе с судном в пучину вод, я вцепился в железные столбики мёртвой хваткой, вызванной мощным импульсом самосохранения. Момент погружения в морскую купель запомнился мне мириадами воздушных пузырьков и выпученными, круглыми глазами какой-то рыбы, которая шваркнула меня по физиономии неприятно шершавым хвостом. Когда "Жуковск" вернулся на ровный киль, мне оставалось только обтекать и понемногу приходить в себя. Для того, чтобы разжать руки и расстаться с любимым кнехтом, мне пришлось произвести над собой значительное волевое усилие. Зубы мои ещё долго выбивали нервную барабанную дробь и, только лишь троекратно чихнув, я понемногу стал приходить в себя. Это боевое происшествие не прошло даром для судна и экипажа. Было множество ушибов, вывихов и кажется даже парочка переломов. Ходовая рубка лишилась почти всех передних иллюминаторов, и траулер теперь напоминал сельского учителя, который разнимая драку на чужой свадьбе, сам изрядно схлопотал по очкам. Мокрый до нитки боцман без лишней помпы поднялся на борт с зачехлённым пулемётом за спиной. "Жуковск", тем временем, уже почти ничего не опасаясь, устремился на выход из злополучной шхеры. Всё видимое пространство воды серебрилось тушками всплывшей кверху брюхом, глушённой рыбой. Баркас Верманда Варда, дрейфовал на горизонте, поджидая нас. Я был вызван на продуваемый всеми морскими сквозняками мостик без иллюминаторов, в качестве рулевого. У штурвала ко мне пришло радостное ощущение, что все опасности позади и, наконец, можно вздохнуть с облегчением.
  - Э нет, врёшь! - выдохнула холодным порывом воздуха через голый проём иллюминатора наша лихая судьба.
   Знакомые пронзительные звонки, резко ударив по нервам, наполнили ходовую рубку. Капитан с вахтенным вторым помощником подскочили к включённому эхолоту-поисковику. Агрегат изначально сконструированный и предназначенный для обнаружения вражеских субмарин исправно исполнял свои обязанности.
  - Бронислав Устиныч, поднимись, пожалуйста, со своим инструментом на мостик - как то устало и по-домашнему неофициально попросил Владлен Георгиевич по громкой связи. Через пару минут в рубку поднялся боцман, неся, словно младенца на руках, завёрнутый в парусину пулемёт.
  - "Брунгильда" нарисовалась - констатировал обоцман.
  Владлен утвердительно мотнул седой бородой.
  - Малой - буднично обратился ко мне Устиныч - спустись под полубак, в каптёрку и притащи пару цинков с лентами. Они в деревянном рундуке, сразу за бидоном с суриком.
  - Я ожидал чего-то подобного - услышал я голос капитана, спускаясь по трапу из рубки -Этот Кранке лис старый, травленный. Видать решил проверить самолично, что из наших никто не выжил.
  Вскоре мы, отойдя на милю от входа во фьорд, подошли почти вплотную к дрейфующему баркасу Верманда. Погода не слишком баловала. Несмотря на конец мая, день выдался серый и промозглый. Солнце скрывалось за низкими серыми облаками, холодный северо-восточный ветер гнал по морю волны с белыми барашками пены. Внезапно ветер стих, как будто к чему-то прислушиваясь. Из-за северной оконечности острова выплыла и стала быстро смещаться в нашу сторону, на юг полоса белого клубящегося тумана. Видимость стала стремительно ухудшаться. Я где-то слышал, что мощные взрывы на море могут вызвать резкое локальное изменение погоды. "Эидис" покачивался на волнах совсем рядом и было слышно, как работает на холостом ходу его дизель. Вермонд повернулся лицом на север. Он принялся что-то пристально высматривать в притихшем, поглощаемом наплывающей полосой тумана, море.
  - "Шайзе!" - рявкнул от сердца старый норвежец.
  Владлен, смотревший в ту же сторону через окуляры бинокля, сквозь зубы согласился с союзником:
  - Да уж, дерьмо дело!
   Боцман молча протянул мне свой бинокль. В разрывах тумана я с трудом высмотрел серый штырь перископа. Заметить его мне удалось лишь благодаря небольшому буруну, который он оставлял за собой. Дизель "Эидис" заработал громче, и мы увидели, что Верманд находится уже в рулевой рубке, а его баркас стремительно отдаляется от нас курсом на север. На нашем мостике тоже началось движение.
  - Курс Норд! - скомандовал мне капитан, постепенно выжимая ручку машинного телеграфа до упора. Я вдруг вспомнил занятия в мореходке по военной подготовке, а именно "Действия в случае угрозы торпедной атаки" (ТА):
  "При обнаружении перископа неизвестной подводной лодки (ПЛ) следует немедленно объявить общесудовую тревогу, судну приступить к выполнению противолодочного зигзага (ПЗ), смотри схему, а также как можно быстрее покинуть опасный район. Одновременно необходимо выйти на связь на известных капитану судна радиочастотах и сообщить об угрозе ТА. При обнаружении пуска торпеды следует, продолжая ПЗ, немедленно сообщить на открытых радиочастотах о происшедшем. Экипажу быть готовым к оставлению судна в аварийной обстановке".
  Помнится, пожилой преподаватель, вздохнув, пояснил, что в наше время обычному, невоенному судну уйти от подлодки практически невозможно. Это во время второй мировой войны субмарины в подводном положении двигались достаточно медленно, и это давало приличные шансы на спасение при выполнении судном или конвоем ПЗ. Если же современная самонаводящаяся торпеда пущена, то, как говориться " пишите письма" ... Есть правда шанс: до пуска торпеды максимально приблизится к обнаруженному перископу, создав опасность столкновения с ПЛ. И тем самым заставить её уйти с перископной глубины. К тому же существует мёртвая зона для ПЛ, когда ТА - пуск торпеды невозможен из-за чрезмерной близости с атакуемым объектом.
  Видимо, таким способом вхождения в мёртвую зону ПЛ, наш капитан и решил
  воспользоваться. Но не успел.
  - Ах, ублюдки! - выдохнул не отрывавшийся от бинокля старпом.
  Стремительно бегущий в нашу сторону бурун можно было уже увидеть невооружённым глазом. В те же секунды баркас Верманда "Эидис" резко взял право на борт и бросился наперерез несущейся на нас смерти. Взрыв исполинской силы взметнул вверх огромную массу морской воды. Ударная волна, насыщенная солёными брызгами, шарахнула в наш левый борт. Траулер резко накренился вправо. Я улетел к дальней переборке, по пути пребольно ударившись о гирокомпас локтем. Мои уши ещё не совсем оправившиеся от встречи во фьорде с первой ударной волной, на этот раз запечатало капитально. Мир звуков перестал для меня существовать. Впрочем, все находившиеся на незащищённом стеклом иллюминаторов мостике, как сговорившись, трясли головами и широко по-рыбьи раскрывали рты. То, что иллюминаторы были выбиты в предыдущей передряге, было наверно к лучшему. Мы, по крайней мере, были избавлены от риска серьёзных ранений осколками толстого калёного стекла. В звенящей тишине ко мне подошёл бледный боцман Устиныч и принялся гримасничать. Он надувал щёки, пучил глаза и зажимал нос. Я, было, перепугался за состояние его рассудка, но тут до меня дошло, что он показывает мне способ ослабления последствий контузии. Я тоже набрал полные щёки воздуха, зажал нос и произвёл продувку носоглотки. В ушах что-то щёлкнуло, и барабанные перепонки пришли в относительно нормальное состояние. Главное вернулись звуки, правда в сопровождении нутряного гудения и головной боли. Ту же процедуру проделали все окружающие, и нормальное общение вновь стало возможным.
  Видимость всё ухудшалась и составляла уже не более кабельтова. Наша УКВ радиостанция на мостике издавала лишь хрипы и бурчания и все попытки капитана связаться с ближайшими судами ник чему не приводили. Можно было подать международный сигнал бедствия, но Владлен по каким-то своим соображениям пока с этим не торопился. Радиолокатор показывал, что поредевшая группа рыбацких судов рассредоточилась в Баренцевом море, вдоль противоположной, восточной стороны Медвежьего. В то время, как мы находились в западной части, то есть в море Норвежском. В момент взрыва что-то произошло с винто-рулевой группой нашего траулера, так что мы, кроме прочего, потеряли управление. Сквозь звон в ушах я вдруг услышал странный, какой то плачущий голос капитана:
  - Да, что же ты никак не уймёшься, шалава заморская?!
   На самой границе подступающей к нам полосы тумана, метрах в ста пятидесяти от нашего борта, словно диковинный кит, слегка покачивалась на воде, блестящая, пузатая туша всплывшей "Брунгильды".
  
  
  
   глава 41 "Слава адмирала Нельсона"
  
   []
  
  Когда капитан обзывал толстую, влажную "Брунгильду" многоопытной падшей женщиной, ваш покорный слуга всё ещё находился на капитанском мостике, то есть в центре событий. Уверен, что большая часть экипажа прильнула в эти минуты к иллюминаторам левого борта. Да и как не засмотреться на пришедшего за твоей жизнью и уже дважды промахнувшегося убийцу. Вот она жирная душегубка! Нарисовалась во всей красе! Не скрывается, а значит твёрдо намерена покончить, наконец, со своей жертвой. Невысокое, похожее на горб верблюда возвышение боевой рубки субмарины, как тогда при первой встрече в гроте, начало подниматься, расти из палубы. Одновременно в её носовой части подобным же образом выросло сооружение, очень напоминающее водяную пушку или водомёт. Что-то похожее устанавливают на пожарных или полицейских машинах. "Водомёт" был прикрыт прозрачным, выпуклым, полукруглым щитом. Наружу торчало тупое короткое дуло. Из открывшегося в рубке тёмного проёма на палубу всплывшей подлодки, заметно сутулясь и прихрамывая, вышел худой, невысокий человек.
  - Сам командор на авансцену пожаловал, старая сволочь! - сквозь зубы процедил стоявший рядом Бронислав Устиныч - Я тебе, гаду, Верманда не прощу!
   Кранке не спеша захромал к своей странной пушке. От неё его отделяли не более двух десятков шагов.
  - Пособи-ка мне, Паганюха - Устиныч изготовил свой проверенный в деле пулемёт, расположив его ствол на планшире палубного ограждения штурманской рубки.
   Я не заставил себя долго ждать и, восхищаясь собой, подскочил к боцману. Мгновенно поднял планку пулемётного затвора и вставил в него новую ленту с патронами. Кранке уже почти доковылял до своего уродливого "водомёта", но в двух шагах от него остановился и, повернув голову в нашу сторону, замер. Как говорится: "Предчувствия его не обманули!" Гордость Вермахта, "Циркулярная пила Гитлера", немецкий пулемёт МГ-42, больно ударив по нашим измученным перепонкам, изрыгнул из своего дырчатого ствола с раструбом короткую, смачную очередь. Но командор "Брунгильды", не дожил бы до своего почтенного возраста, не будь он так чувствителен к опасностям. За какую-то долю секунды до того, как боцман нажал на гашетку, он с ловкостью спортивного юноши метнулся под прозрачный щит, ограждавший палубное орудие. Хромец встал за прозрачным щитом во весь рост и чёрное, короткое дуло "водомёта" качнулось вправо и чуть вверх. Я буквально "почувствовал звон тишины". Так, наверное, за секунды до залпа слышит свою приближающуюся смерть, стоящий с завязанными глазами у расстрельной стены приговорённый. Но наш бравый, усатый пулемётчик ударил первым. Длинная очередь полоснула по пуленепробиваемой защите, не оставляя следов и не причиняя ей вреда. Тем не менее, рука наводившая орудие всё-таки дрогнула. Воронёное дуло дёрнулось чуть вверх и с несолидным звуком, вроде выстрела пробки из бутылки с шампанским, плюнуло в нашу сторону огнём.
  - Ложись! - зычно рявкнул боцман и первым, увлекая за собой и меня, бросился выполнять свою команду.
  До этого момента я стоял бессмысленным столбом, пребывая в полнейшем ступоре. В падении мне удалось так славно приложиться лбом о какой-то выступ, что на миг перед моим взором зажглись праздничные бенгальские огни. Я даже успел отметить, что этот милый фейерверк очень сочетается с предыдущим звуком открываемого шампанского. В тот же миг что-то прошелестело над нашими головами. На палубе пеленгаторной площадки, служившей крышей штурманской рубке, что-то жутко, с гулким дребезгом ухнуло. Как будто у неопохмелённых грузчиков выскользнул из строп, и грохнулся на асфальт с высоты третьего этажа районного Дома культуры, почти уже втянутый в гостеприимно распахнутые окна актового зала, концертный рояль. От третьей подряд контузии и пожизненной бетховенской глухоты меня спас болевой шок, вызванный резким контактом моего мужественного лба с судовым железом. Пошатываясь от накатившей слабости, я поднялся на ноги. Над нами потрескивало и шипело, порыв ветра донёс чёрный, выедающий глаза дым и едкий запах гари. Всё бывшее на пеленгаторном мостике: репитеры магнитного и гирокомпаса, антенна судовой РЛС, да и сама верхняя мачта превратились в пар и мелкую оплавленную труху. Сотворил всё это один, небольшой снаряд, выпущенный Кранке из палубной пушки, которую я так неуважительно сравнил с водомётом. Мне с тупым равнодушием подумалось, что следующая струя из водомёта будет более точной. Я плюхнулся на живот и уткнулся в воняющую ржавым железом и солью палубу. Разбитый лоб адски саднило, и я прикрыл слипающиеся от крови веки. Так прошла минута, выстрела всё не было. Я поднял голову и увидел, что Устиныч вновь стоит у ограждения. Оторвавшись от наблюдения, он повернул ко мне своё закопчённое гарью лицо и с кривой, злорадной улыбкой произнёс:
   - Сцепились пауки на наше счастье!
  Я, хватаясь за всё, что можно, с великим трудом привёл себя в вертикальное положение. В разрывах полос тумана темнела, чёртова субмарина. На пиратской палубе и вправду происходила какая-то суета. Я поднял выпавший во время падения бинокль. Из-за противоположной от нас стороны рубки "Брунгилды", опасливо поглядывая в нашу сторону, выглядывал смуглый, черноволосый человека. Он что-то горячо говорил или скорее кричал в сторону Кранке, как будто пытался его в чём-то убедить. При этом он всё время указывал рукой в сторону северной оконечности острова, укрытую плотными полосами тумана. Зато с нашей стороны подлодки происходило кое-что более интересное. Из тёмного дверного проёма рубки показался плотный рыжеволосый и рыжебородый мужчина. Он был одет в чёрный китель прямо на голое тело. Полы одежды на мгновение распахнулись, и на животе мужчины показалась широкая, белая полоса бинта с расплывшимся на правом боку тёмным пятном.
   - Это Штинкер. Скорее всего, с командором пообщался - уверенно подумалось мне. В левой руке рыжеволосый сжимал большой матово-серебристый пистолет. Он прильнул спиной к рубке и, стараясь быть незамеченным Кранке, крался в его сторону. В нашу сторону он, поглощённый решением внутренней проблемы даже не глядел. Укрытие самого командора располагалось таким образом, что, будучи защищённым пуленепробиваемым стеклом или пластиком от нас, он не был закрыт от внутренних опасностей. Кранке что-то злобно отвечал Люци, отмахиваясь от него рукой, как от надоедливой мухи. В этот момент Штинкер, почти не целясь, трижды выстрелил в его сторону. Один из выстрелов достиг цели и старик, беззвучно вскрикнув, схватился за левое плечо. В то же время, правой рукой он выхватил откуда-то сбоку что-то маленькое и округлое. На секунду, поднеся этот предмет ко рту, он наклонился и, словно шар при игре в кегли, запустил его по палубе, прямо в сторону стрелявшего. Защитный прозрачный щит Кранке тут же развернул в сторону боевой рубки субмарины, в то же время, становясь уязвимым для атаки с нашей стороны.
  Боцман среагировал почти мгновенно. Он прицелился и нажал на гашетку. Однако выстрелов не последовало. Возможно, при разрыве вражеского снаряда на нашей пеленгаторной палубе, что-то повредилось в механике пулемёта. В то же время мы услышали хлопок и увидели белое облачко на палубе "Брунгильды". Ни Штинкера, ни Люци больше видно не было. Зато, совсем рядом взревел пронзительный гудок и из полосы плотного тумана, стремительно и эффектно, словно киношный благородный герой в решающую минуту, вырвался знакомый серый силуэт военного корабля.
  - "Сенье"! Явился, не запылился! Спаситель, праматерь твою в клюз поперёк брашпиля! Припёрся стяжать славу адмирала Нельсона! Союзничек! - сквозь зубы, без особого восторга, прошипел перемазанный сажей боцман.
  
  1.Планширь - горизонтальный стальной профиль фальшборта - корабельного палубного ограждения.
  
  
  
   глава 42 "Спасение на море"
  
   []
  
  Явление норвежского сторожевика и вправду показалось всем каким-то чересчур театральным. К тому же, было совершенно непонятно откуда, собственно, он взялся. Хотя, при более трезвом размышлении, с момента последнего обзора окрестностей Медвежьего с помощью судовой РЛС прошло не менее получаса. Ну, а потом уже было не до наблюдений. Если учесть, что на обзорном экране локатора была выставлена 12-ти мильная шкала дальности, то можно предположить, что "Сенье" в тот момент находился на большей дистанции. Преодолеть же за полчаса 12-15 миль для военного корабля, чья крейсерская скорость составляет не менее 30 узлов задача вполне выполнимая.
  Все эти мысли пришли позже, когда улеглись страсти по нашей эпохальной "Битве при Медвежьем крыле". Впрочем, на момент живописного выхода на авансцену стремительного красавца военного, события всё ещё продолжали развиваться.
  Командор "Брунгильды" тоже заметил новое явление в нашей пьесе. Он отреагировал на него несколько оригинально. Похоже, старый нацист окончательно рехнулся. Он выскочил из-за своего прозрачного укрытия и попытался замахать кулаками в сторону приближающегося сторожевика, но перекосился от резкой боли. Ярости его это, однако, не уняло, и Кранке принялся страстно плеваться, будто собирался доплюнуть до ненавистного борта. Исчерпав весь запас слюны, командор вдруг вспомнил, что в его распоряжении имеется более убедительный аргумент и кинулся к палубному орудию. Впрочем, белая горячка не очень хороший помощник, как для сухопутных, так и для морских артиллеристов. Командор принялся лихорадочно палить из своей короткой пушки по приближающемуся сторожевику.
   Корвет, с момента обнаружения неизвестной субмарины, не снижая скорости хода, начал круто менять галсы, выполняя противолодочный зигзаг. Кранке раза четыре выстрелил в его сторону, но все снаряды ушли в молоко, а точнее в туманные дали Норвежского моря. Чёртов безумец, раздосадованный неудачей, вспомнил было о нашем рыбачке, который в своей беззащитной неподвижности представлял собой несравненно более удобную мишень. Однако удача, порой сопутствующая сумасшедшим, отвернулась от него уже навсегда. Субмарина, вдруг, пришла в движение, проход в рубку закрылся и сама рубка стала быстро уходить под палубу. Носовая часть, ускоряющей ход подлодки стремительно погружалась. Хромого командора это, похоже, не занимало. Он упорно садил из своей пушки в белый свет. Покидая его, он как-бы оставлял за собой последнее слово, с грохотом расставляя все точки над i.
  На норвежце тоже началось какое-то движение. Зазвучали звонки боевой тревоги. По палубам и трапам стремительно забегали матросы. Командир корабля майор Бьернсон после обстрела неизвестной подлодкой, наконец, решил действовать. Не желая дать агрессивной, полнотелой даме окончательно погрузиться, бог знает какие сюрпризы она преподнесёт из под воды, "Сенье" открыл беглый огонь из носовой орудийной башни. Кранке наконец прекратил свою бесполезную пальбу и как-будто успокоившись, устало ткнулся лицом в прозрачный щит. Он стоял уже по колено в пребывающей, бурлящей воде. Его правая рука скользнула в карман синей куртки-аляски. Старик вынул небольшой чёрный пистолет и вставил его в полуоткрытый рот. Голова его резко дёрнулась назад, и безвольное тело скрылось в пребывающей воде.
   Через секунду вокруг "Брунгильды" заплясали водяные фонтаны разрывов. Вот первый поразил, уже почти скрывшуюся под водой горбатую рубку. Вспышка огня и на месте надстройки образовалась большая зияющая пробоина, в которой на миг сверкнуло ярко-жёлтой полосой и погасло внутреннее освещение командирского отсека. Вот ещё один снаряд ударил в неглубоко погружённую кормовую часть подлодки, проламывая палубу и борт, словно кузнечный молот деревянный ящик. Смертельно раненная "Брунгильда", в девичестве нежная "ДжуманА" продолжила своё последнее свободное, неконтролируемое людьми погружение в неласковые воды холодного полярного моря.
  От созерцания этих драматических событий меня отвлекла знакомая вибрация корпуса траулера. Это ожил, заработал главный двигатель. Значит, починили и рулевое. Сквозь непрекращающийся звон в голове я услышал требовательный окрик Владлена:
  - Рулевой, к штурвалу!
   Походкой начинающего канатоходца я преодолел десяток метров до середины штурманской рубки. Взглянул на капитана и обомлел. Вместо привычной, слегка дремучей, хемингуэевской бороды, на его, покрытой угольным налётом физиономии, красовалась какая-то африканская, в мелкий завиток, смоляная растительность.
  - А кэп то у нас - красавчик - мелькнула в моей пострадавшей голове фривольная мысль - Просто мавр Отелло в исполнении Бондарчука. Только серьги в ухе не хватает. У него, чем чёрт не шутит, ещё и не додушенная Дездемона где-нибудь в каюте обретается.
  Заметив мою несколько отвисшую челюсть, мастер, словно оправдываясь, пробурчал:
  - Опалился я малость, когда пожар на пеленгаторной тушили.
  Я чуть было не ляпнул:
  - Ничего, Владлен Георгиевич. Вам даже идёт!
   Но, слава богу, вовремя прикусил язык. Через несколько минут капитан подошёл ко мне и повертев мою битую голову своими толстыми пальцами, передал меня на медицинское попечение боцмана. На мостик был вызван другой рулевой с целым лбом и без признаков контузии. Устиныч, промыв рану, перевязал меня даже слишком профессионально. На голове у меня, как у раненого на передовой бойца, теперь красовалась шапочка из белоснежного бинта с подвязкой морским узлом под подбородком. Мой лекарь отправился на полубак, поскольку сторожевик "Сенье" и наш "Жуковск" начали исследовать водную поверхность в поисках выживших. Моряки выполняли святую обязанность спасения людей на море. Мне же было велено спуститься в кубрик и улечься в койку, дабы не тревожить сотрясённые мозги. Но куда там. Разлёживаться, не было мочи, и я тихонько прокрался по трапу на полубак, игнорируя возмущённое ворчание немедленно обнаружившего меня боцмана. Кроме меня с Устинычем, на полубаке было ещё несколько наблюдателей из числа матросов. Все внимательно вглядывались в неясное морское пространство, выискивая на воде живых или мёртвых.
  Туман, до последнего времени постоянно сгущавшийся, в наступившей после шумного, но скоротечного боя тишине, начал быстро рассеиваться. Задул несильный ветер с Норд Веста, разгоняя на воде белесую дымку. Всё видимое глазом пространство моря было усеяно, качающимся на волнах мусором. Мазута и соляры на воде было совсем немного, возможно покойная "Брунгильда" была оснащена каким-то альтернативным, необычным двигателем, не потреблявшим дизельное топливо.
  - Так, значит, выглядит море после морского сражения - мелькнула странная мысль - Это всего два корабля погибло. Подлодка и совсем маленький баркас. Что же творилось во время войны на месте торпедированных кригсмаринерами и затонувших больших судов?
   Вдруг, совсем недалеко от нашего борта, подпрыгнув над поверхностью воды, словно чёрт из табакерки, вынырнула какая-то ярко оранжевая бочка. Раздался глухой хлопок, бочка раскрылась и стала с шипением надуваться-разворачиваться. Вскоре она превратилась в обычный спасательный плотик.
   - Последний привет от утопленницы - услышал я за спиной голос поднявшегося на полубак старпома.
  Тут же неподалёку всплыла ещё парочка средств спасения, правда спасаться было уже некому. Однако, увы мне, я ошибался.
  - Человек за бортом! - проревел трубным гласом, стоявший у самого форштевня боцман.
  Слева по курсу на волнах покачивалась какая-то рухлядь, похожая на чёрное кожаное кресло. Высокая спинка с подголовьем была сломана почти до основания и на прицепе из лоскута чёрной кожи, плыла рядом с покачивающимся на волнах сиденьем. В это самое сиденье, уткнувшись в него лицом, вцепился рыжеволосый человек в чёрном кителе. Быстро спустили шлюпку и подняли мужчину на борт. Он был жив, но без сознания. Живот под мокрым кителем перетягивала сбившаяся повязка, на боку кровоточила сквозная огнестрельная рана. Лицо и шея были в нескольких местах сильно порезаны, как будто осколками стекла. Под руководством немедленно превратившегося в эскулапа Устиныча, из спасённого откачали лишнюю морскую воду. Затем, как и меня, выловленного из-за борта в первом рейсе, отнесли в салон экипажа и водрузили на длинный стол, для дальнейших медицинских мероприятий. Нетрудно было догадаться, что спасённым был не кто иной, как Штинкер, старпом с "Брунгильды". Устиныч с помощниками раздел его и крепко растёр тело спиртом. После укола камфоры пациент застонал, приоткрыл мутные голубые глаза и что-то пробормотал по-французски. Расспросы решили отложить до лучших времён, тем более, что чужие тайны нас больше не касались. Как сказал капитан Владлен:
   - Этим везучим французом теперь пусть занимаются норвежцы.
  Наш мастер, войдя в салон, произвёл сильное впечатление на моряков. Кэпу пришлось побриться, чтобы не пугать людей остатками оплавленной растительности на лице. Теперь это был моложавый пухлощёкий мужчина, без прежнего налёта романтичной дремучести. Через пару часов к поискам выживших присоединилась вся группа рыбаков, подошедших с восточной стороны Медвежьего. Наша радиостанция УКВ на мостике, после гибели "Брунгильды" чудесным образом ожила. Видимо, проблемы со связью у нас на борту были милыми шалостями этой дамы.
  Майор Бьернсон связался с нами по УКВ и ненавязчиво предложил следовать за ним в порт Трамсё. Бьернсон совершенно сменил тон и уверял, что не о каком аресте нашего траулера, более нет и речи. Норвежское начальство, де, преисполнено горячей благодарностью к мирным советским морякам и желает лишь уточнить обстоятельства происходившего на острове Медвежьем и в окрестностях. Полный ремонт "Жуковска", а так же снабжение топливом и провиантом, мол, будет произведён за счёт принимающей стороны. Разумеется, капитан Дураченкофф свяжется с советским консулом в Трамсё сразу по прибытии в порт или как только пожелает.
  Уже на пути в Трамсё, разговаривая с Устинычем, я с сожалением вспомнил о гибели нашего союзника норвежца Верманда Варда, который повёл себя, как герой, защитив ценой жизни почти незнакомых ему русских моряков. Боцман долго молчал, потом вздохнул тяжело и сказал:
   - Не норвежец он был. Немец. Бывший подводник кригсмарине, командир U-Boot - подлодки германской. Он, как знал, что не увидимся больше. Целых четыре тетради дневников оставил и конверт с надписью:
   "Завещание Верманда Варда. Вскрыть после моей смерти".
  
   КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ. Продолжение следует.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"