Я вспотел до такой степени, что веревка выскальзывала из мокрых пальцев.
Чтобы затянуть узел, мне понадобилось ухватить ее зубами, и потянуть так, что челюсти хрустнули. Зато потом я смог испустить полный удовлетворения вздох и откинуться назад, созерцая творение рук своих.
Место хлипкого бревнышка, что не выдержало моей тяжести, заняли два куда более толстых, и надежно скрепленных друг с другом.
На то, чтобы срубить деревья, лишить их веток и сделать все остальное, у меня ушло целое утро. Я заработал еще несколько мозолей вдобавок к старым, не успевшим зажить, получил тройку царапин, но ничего, к собственному удивлению, себе не отрубил.
- Хорошо сделано, - сказал брат Пон, непонятно откуда появившийся у меня за спиной: когда я оглядывался пару минут назад, рядом никого не было.
- Как вы ухитряетесь ходить так бесшумно? - спросил я, обернувшись.
- Грохот создает то барахло, что носишь внутри. Пустота рождает безмолвие, - отозвался монах. - Пойдем, тебя ждет еще одно важное дело... не бойся, копать или рубить не придется.
Шагая за ним в сторону храма, я размышлял, какую пакость он мне уготовил...
Прополку маленького огородика, что спрятался за храмом? Поход за водой? Таскаться за ней нужно к источнику, примерно за километр, а ведра носить, используя что-то вроде хорошо знакомого всякому русскому коромысла.
Мутную жидкость, что текла под боком, в Меконге, не стал бы пить и усмиряющий плоть аскет.
Хотя нет, все емкости мы наполнили на рассвете, по холодку, и они не могли опустеть...
Что еще? Помощь на кухне? Новый поход в деревню?
- Смотри сюда, - сказал брат Пон, когда я положил топор в сарай к прочим инструментам. - Хватит тебе совершать подвиги телесные, настало время перейти к духовным... Видишь колокола? Ты должен обойти храм по ходу солнца, позвонив в каждый. Потом вернешься ко мне, и скажешь, сколько их.
Задание выглядело настолько простым, что я заподозрил подвох.
- И все? - уточнил я.
- Да, и все, - вид у монаха был невинный, как у ребенка, еще не выучившегося лгать.
Петля из колоколов, развешенных в ряд под узким навесом, окружает многие тайские храмы. Я не раз видел верующих, что совершали обход святилища, ударяя по каждому и шепча молитву.
Но зачем этим заниматься мне?
Ладно, брат Пон обещал, что будет объяснять все, пусть кое-что и не сразу...
И я принялся за дело... бомм - первый колокол, бомм - второй, бомм - третий... Примерно на пятом я заметил, что они хоть одинаково старые, потускневшие от времени, а некоторые со сколами и трещинами, но все разные - одни побольше, другие поменьше, с орнаментом или без, в форме тюльпанов или напоминающие гильзы от снарядов.
Бомм... бомм... бомм... сто пять.
Подойдя к навесу, под которым сидел брат Пон, я озвучил получившееся число.
- Нет, ты ошибся, - сказал он. - Попробуй еще раз.
Я нахмурился, проглотил возражения и зашагал обратно.
На этот раз вышло сто восемь - насколько я помнил, священное для буддистов число.
- Ты ошибся, - разочаровал меня брат Пон. - Попробуй еще...
Третья попытка принесла мне результат в сто четыре.
Узнав, что и это неверно, я просто закипел от ярости.
- Почему я должен считать эти дурацкие колокола?! - прорычал я, сжимая кулаки. - Какая от этого польза?
- Чтобы извлечь пользу, ты должен выполнить задание, - монах не обратил внимания на мою вспышку, голос его остался ровным, а лицо - бесстрастным, как у статуи Будды.
Я едва не зарычал...
Проклятые колокола словно издевались надо мной, их очертания сливались, казалось, что я не иду, а стою на месте, а мимо проплывают эти уродские медные штуковины. Я пробовал загибать пальцы, отсчитывая десятки, но в какой-то момент сбился, и пришлось начинать снова.
Еще две попытки, и если одна вновь закончилась сто пятью, то вторая дала совершенно невероятный результат в сто двадцать. С ним я даже не стал подходить к брату Пону, а двинулся по очередному, непонятно уже какому кругу, но почти тут же остановился, сам не зная почему.
Ярость и раздражение, только что заполнявшие меня, как говорится, по горлышко, отступили. Я осознал, что понемногу вечереет, из джунглей долетают обезьяньи вопли, а где-то очень далеко визжит бензопила.
Спокойно, не думая, зачем я этим занимаюсь, не зацикливаясь на том, чтобы сделать все правильно, я обошел храм.
Сто семь.
- Очень хорошо, - сказал брат Пон, услышав это число. - Ты понял, что случилось?
Я пожал плечами:
- Я перестал злиться.
- Не совсем. Просто твой ум признал свою неудачу и вынужден был отступить. Рациональный ум, дискурсивное мышление, как называют его на западе, оно всегда занято операциями, похожими на математические, взвешиванием и сравнением.
- Но эти расчеты помогают жить правильно! - возразил я.
- Да ну? - изумился монах. - Почему тогда умные люди так часто бывают идиотами? Обычно смысла в подобной калькуляции не больше, чем в подсчитывании колоколов или песчинок на пляже.
- Но вы же говорили, что осознание - единственное оружие, что у нас есть?
- Конечно, но ум - это не осознание, это лишь громогласное и грубое его подобие. Настоящему, истинному осознанию постоянная трескотня ума не дает себя проявить. Спрятанная в голове тираническая машина, которую тот, кто хочет изменить свою жизнь, должен научиться останавливать. Способов много, мы начнем с самого простого... Называется он - внимание дыхания.
Из дальнейшего рассказа стало ясно, что теперь мне придется считать собственные вдохи, начиная с единицы и доходя до десяти, а затем вновь начинать сначала. Причем заниматься этим предстоит постоянно, чего бы я ни делал, во время работы, еды, на ходу и лежа.
- Но зачем? - спросил я, когда мы попробовали, и стало ясно, что до десяти я могу сосчитать до проблем.
- Затем же, зачем ты бродил вокруг храма последние два часа.
Ого, а я и не заметил, что прошло столько времени!
- Твой ум будет, во-первых, сосредоточен на той задаче, которую ты выполняешь: подметаешь, пьешь чай или чешешь за ухом. Во-вторых, ему придется вести счет, столь же бессмысленный, как и любой другой, но находящийся под твоим контролем. Ресурсов на что-либо еще у него не останется, хотя не думай, что все у тебя получится так легко. Останови-ка разогнавшийся грузовик?
Довольно быстро стало ясно, что брат Пон не ошибся.
Когда я больше ничего не делал, считать вдохи было легче легкого, но стоило заняться чем-то еще... Я сбивался, пропускал числа и раз за разом начинал заново, в некоторые моменты просто замирал в ступоре, не понимая, что я делаю и будучи не в силах вспомнить, о чем только что думал.
Ум мой метался в пределах черепа, точно прижатая вилами змея, и это было мучительно почти до физической боли.
Но я упорно практиковался до вечера, а ночью мне приснилось, что я считаю колокола, колеблющиеся от моего дыхания...
Будда в святилище вата Тхам Пу имелся, но роскошные золоченые изваяния храмов Бангкока он напоминал мало. Грубо высеченная из камня фигура, покоящаяся на бесформенной глыбе, едва намеченное лицо, поднятая для благословения рука, и гирлянды цветов на шее.
В мои обязанности входило подметать тут каждый день, убирать сгоревшие ароматические палочки, чьи огрызки торчали из чаши с песком, менять сам песок на чистый.
Более серьезными делами занимались двое молодых монахов, чьих имен я так и не узнал, хотя провел в Тхам Пу неделю. Попытался спросить у брата Пона, но тот лишь нахмурился и велел мне не заниматься ерундой.
За семь дней я привык к своему жилищу, к скудному рациону и к тому, что слова "отдых" тут не знают вообще. Мозоли мои зажили, а проблемы, еще недавно разрывавшие сердце на части, стали казаться чем-то эфемерным, вроде миража над барханами.
О том, что есть такие вещи как деньги или сотовая связь, я даже и не вспоминал.
Утром восьмого дня я, как обычно, побрызгал водой на пол, и взялся за метлу. Шварк-шварк, шварк-шварк, надо сделать так, чтобы пол стал идеально чистым, иначе придется мести заново... Первый вдох, второй, третий... десятый, снова первый, и для дурацких мыслей в голове не осталось места, смолк тревожный нервный монолог, который мы обычно не осознаем.
- Не знаю, что ждет тебя в будущем, но если что, ты сможешь работать уборщиком, - голос брата Пона, донесшийся со стороны входа, заставил меня вздрогнуть.
Обычно в это время он медитировал под навесом в одиночестве.
- Э, да... - сказал я, не зная, что и думать.
- Пойдем, - он поманил меня. - Ты с первого дня ожидаешь от меня чуда. Сегодня будет тебе чудо.
Честно говоря, такое сообщение меня вовсе не обрадовало: учитывая склонность брата Пона к шуткам, он вполне мог обозвать красивым и многообещающим словом какую-нибудь подковырку.
Но если за эти дни я чему и выучился, так это повиноваться без возражений.
Отставив метлу в угол, я следом за братом Поном выбрался из храма.
Вскоре стало ясно, что он ведет меня на то место, где я не так давно выкорчевал дерево. Начавший сохнуть ствол валялся там, где его оставили, чернела оплывшая яма, я рядом с ней, скрестив ноги, сидели двое молодых монахов.
Между ними стояло ведро, до верха наполненное водой.
- Братья согласились нам помочь, - сказал брат Пон. - Для наглядности, так сказать. Размещайся вот тут...
Плюхнувшись наземь, я вспомнил, что позорным образом забыл о внимании дыхания, и принялся заново считать... один... два... три... четыре...
- А теперь закрой глаза и постарайся ни о чем не думать, - продолжил монах. - Спокойно дыши, и не подглядывай.
Еще бы он предложил мне не вспоминать о белой обезьяне!
Брат Пон сказал что-то по-тайски, его соратники откликнулись короткими смешками. Потом ушей моих коснулся звук, которому просто неоткуда было взяться посреди джунглей - шкрябание лопаты по льду и снегу, с которого много лет начиналось мое зимнее утро в детстве!
Дворничиха, тетя Люда, принималась за дело около шести, и меня будили, когда она пахала вовсю.
Он был такой же частью привычной жизни, как школьная форма или запах папиного одеколона... Сейчас же он пугал сильнее, чем рык голодного тигра, ведь полосатые кошки в окрестностях Нонгхая встречаются, а лед и снег - нет, и тетя Люда давно умерла...
Искушение открыть глаза было настолько сильно, что мне казалось - веки тянут вверх канатами.
Но я сдержался.
Брат Пон и его помощники нараспев читали что-то, и голоса их порождали эхо, словно мы сидели не под сводами деревьев, а в большом зале вроде того, где меня когда-то учили танцам... родители загоняли меня туда из-под палки, мне самому не нравилось, и я ненавидел это помещение, само здание Дома пионеров, желтое, с колоннами и входа...
Я словно лишился веса, парил в пустоте, и образы из прошлого наплывали один за другим, ошеломляюще ясные, четкие, детальные воспоминания о таких моментах, которые я напрочь забыл.
Запах весны, сырой земли, когда мы без спроса уходили на берег только что вскрывшейся речки, и возвращались грязные, мокрые и счастливые, получать неизбежную родительскую взбучку...
Кудрявая Маша, с которой мы едва не поженились, два года прожили вместе...
Безобразная пьянка с "партнерами по бизнесу" в девяносто третьем, когда в моду входили красные пиджаки, а сами "партнеры" даже и не думали избавляться от бандитских привычек.
Ресторан "Золотое кольцо" мы тогда чуть не сожгли.
Голоса монахов упали до шепота, потом они одновременно вскрикнули, и этот резкий звук вернул меня к реальности. Я обнаружил, что дрожу, как в лихорадке, а пот буквально капает с бровей, щекочущие струйки текут по спине и бокам.
- Открой глаза, - сказал брат Пон, взяв меня за плечо.
От этого прикосновения я чуть не вскрикнул, настолько горячей мне показалась его ладонь. Затем я осторожно поднял веки, и застыл как громом пораженный, пытаясь осознать, что именно вижу.
Прямо напротив меня, рядом с ямой от выкорчеванного дерева, сидел один из молодых монахов. И за его спиной клубилось нечто черное, бесформенное, угрожающее -облако тьмы, внутри которого укрывается чудовище, или нет, скорее даже сам монстр, умеющий менять облик!
Я почти увидел острые когти, усеянную бородавками морду, слюнявую пасть...
Страх ударил точно холодная вода из брандспойта, я сделал движение вскочить, но брат Пон навалился на меня, не давая этого сделать. Переведя взгляд, я обнаружил, что за спиной второго монаха маячит точно такая же штуковина.
- Смерть приходит в этот мир вместе с нами, - проговорил брат Пон нараспев. - Стоит у изголовья колыбели и в ногах кровати старика, рядом с мужчиной и с женщиной. Никто не знает, когда она нанесет удар, но рука с кинжалом занесена и может упасть в любой момент.
- И за-за мн-ной? - от ужаса я едва мог говорить, язык заплетался, губы не слушались.
- Поворачивай голову медленно и осторожно, - не удовлетворившись словами, брат Пон взял меня за макушку и придержал, не давая мне сделать излишне резкое движение. - Только не обделайся...
Черное облако волновалось в каких-то сантиметрах от моих лопаток, от него веяло холодом. Не знаю, каким образом, но я ощущал, что внутри ничего нет, но что пустота, спрятанная за клубящимся пологом, может выпить всю мою жизнь за считанные мгновения.
Неужели так выглядит смерть? Нет, не может быть... это бред...
Нет, я не обделался, но зубы мои застучали друг о друга, как настоящие кастаньеты. Жесткая конвульсия пробежала от копчика до макушки, и голова закружилась с чудовищной силой.
В следующий миг я обнаружил, что лежу мордой в землю, и что мне на голову льют воду.
- Что... - сказал я, пытаясь опереться на дрожащие руки, чтобы подняться, - это... было?
- Ты видел смерть, - сказал брат Пон, опуская ведро. - Сейчас ты ее не видишь. Только это не значит, что она ушла. Она всегда рядом, наблюдает и ждет. А ну оглянись!
Новый приступ паники заставил меня рухнуть наземь и прикрыть затылок руками, точно ладони могли защитить меня от безжалостного выпада той клубящейся тьмы, присутствие которой я так остро теперь ощущал.
- Оглянись, не бойся, - повторил брат Пон.
Я осторожно повернул голову, скосил глаза, и понял, что не вижу ничего особенного. Судя по положению солнца, давно перевалило за полдень, двое молодых монахов исчезли неизвестно куда.
- Это была галлюцинация, - сказал я. - Вы загипнотизировали меня... или нет... Подмешали какую-то дрянь в рис... или дали чего-то понюхать...
Брат Пон молчал и улыбался, и я заткнулся, осознав, что несу ерунду.
Но признать, что я не метафорически, а на самом деле столкнулся лицом к лицу со смертью, я не мог: в том мире, в котором я прожил почти четыре десятилетия, не было места таким событиям.
Голова трещала, руки подергивались, и страх все так же крепко держал меня в леденящих объятиях.
- Вы со всеми так поступаете? - спросил я с упреком. - С каждым послушником?
- Нет, не так, - отозвался брат Пон. - Кому-то это не нужно, кому-то повредит. Общих правил и принципов не существует, ведь учение - это всегда конкретное послание конкретному человеку, и всякий раз выбираются особые средства, чтобы доставить его по назначению. Ну что, ты пойдешь сам, или мне придется тебя нести? Такую-то тушу, ха-ха.
Шутка меня не развеселила, я даже не улыбнулся.
Кое-как сумел подняться, и мы зашагали в сторону вата.
Но при каждом шорохе в зарослях я вздрагивал, пугливо съеживался и втягивал голову в плечи. Смерть была рядом, неумолимая и безжалостная, готовая нанести удар - это я ощущал всеми печенками.
Даже следующим утром я окончательно не пришел в себя.
Шарахался от каждой тени, ловил себя на постоянном желании оглянуться, посмотреть, что там за моей спиной, а воспоминания об увиденном вчера заставляли меня обливаться холодным потом.
Да, если это чудо, то лучше жить без чудес.
После того, как я закончил с утренними делами, брат Пон позвал меня к себе.
- Садись, - велел он. - И смотри. Сейчас поймешь, к чему это все было.
Я опустился на землю, скрестив ноги - позу лотоса принимать я так и не выучился, несмотря на все старания. Монах взял прутик, нарисовал на земле круг, и разделил его на шесть частей, так что получилось нечто вроде колеса с тремя спицами.
- Это - Вселенная, - объявил он с преувеличенной серьезностью. - Шесть миров. Шесть мест, где может воплотиться разум... Три благих, они у нас сверху, и три... мягко говоря, не особенно благих.
Пока было не очень понятно, какое это имеет отношение ко вчерашнему жуткому опыту.
- К благим у нас относится рождение в мире богов, которые хоть и живут долго, но все равно смертны, в мире полубогов-асуров, и среди таких как мы с тобой, человеческих существ. К неблагим - существование в теле животного, одного из голодных духов или прямиком в аду.
- И все эти миры реальны? - спросил я.
- Реальны, но в какой степени - каждый решает сам. Можно считать этот рисунок, - брат Пон потыкал прутиком в середину круга, - картой человеческой психики, и не более. Можно полагать, что где-то и вправду есть адские вместилища, где мучаются грешники, и небеса, на которых обитают пребывающие в блаженном состоянии боги... Какая разница?
- Ну как? Хотелось бы знать, как все обстоит на самом деле.
- И так, и так, обе версии истинны.
- То есть я, - я указал по очереди на все сектора, - был и зверем, и асуром, и духом?
- В общем так, если убрать слово "я".
- Но есть же предыдущие жизни, которые повлияли на нынешнее воплощение? - продолжал я.
- Конечно.
- А можно узнать, где и когда я жил? - любопытство, одолевшее меня в этот момент, оказалось сильнее даже того страха, что грыз мои внутренности со вчерашнего дня. - Пожалуйста!
- Тебе мало одного чуда? - спросил брат Пон с лучезарной улыбкой.
Это было хуже, чем удар под дых - я вздрогнул и поежился, ощутил на затылке холодное дуновение, и если бы на голове у меня оставались волосы, они наверняка встали бы дыбом.
- Тогда забудь, - монах погрозил мне прутиком. - Вспомни, о чем мы говорили... Шесть миров, но для того, чтобы развить полное осознание и вырваться за пределы круга Сансары, годится только один. И угадай, какой?
- Человеческий.
- Совершенно верно. Богам и полубогам слишком хорошо, чтобы менять себя. Животные практически лишены разума, духи одержимы неутолимыми страстями, грешникам чересчур плохо. И что у нас в результате выходит... - он стер большую часть круга, оставив единственный сектор. - Какова вероятность, что один из нас попадет сюда?
- Одна шестая.
- Даже меньше. Из ада не выберешься быстро, боги живут миллионы лет, и все зря. Тут же у тебя есть каких-то семьдесят-восемьдесят лет на то, чтобы обрести свободу, и если не успеешь, то придет то, что ты видел вчера, и скажет "ам".
- Но к чему страшиться гибели, если будет новое рождение человеком?
- А кто тебе сказал, что будет? Ты уверен? И если будет, то когда? Через век? Спустя миллион лет или целую кальпу? Какую карму ты накопишь за это время? Возможно, ты воплотишься в таких условиях, что не позволят тебе даже задуматься об осознании! Поэтому то, что ты в теле человека, надо воспринимать как подарок, и не тратить этот краткий отрезок времени на мимолетные удовольствия, погоню за богатством или нытье. Никто не знает, когда смерть ухватит тебя за глотку, и поэтому действуй так, словно у тебя совсем не осталось времени! Не бойся, но живи и осознавай! Продвигайся, развивайся, не забывай о том, что именно расположилось у тебя за плечами, но и не давай мысли об этом овладеть тобой, прорасти семенем ядовитых эмоций.
Я нахмурился, пытаясь осмыслить концепцию: помнить, что кончина неизбежна, что она рядом, но воспринимать этот факт не как источник страха и неуверенности, а как стимул.
- Как говорил один из просветленных, - сказал брат Пон после короткой паузы: - монах, что вкушает пищу так, словно надеется дожить до конца трапезы - ленив и празден. Тот же монах, что делает каждый глоток так, словно в нем содержится смертельный яд, внимателен и радостен.
- Но если моя душа... - начал я, намереваясь упомянуть о том, что опыт этого воплощения никуда не денется, что если я трудился над своим развитием в этой жизни, то это должно сказаться и в следующей.
- Нет никакой "души", - прервал меня брат Пон.
- Но что же тогда переходит из жизни в жизнь?
- Вот тут ты меня поймал, - монах рассмеялся и стер с земли остатки рисунка. - Объяснять это тебе сегодня я не собираюсь, поскольку рано еще, все равно не поймешь. Осознай для начала то, что я сказал тебе только что...