Гончарова Галина Дмитриевна : другие произведения.

Устинья, дочь боярская-2. Выбор

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Юридические услуги. Круглосуточно
Оценка: 7.56*23  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Шумит-гремит зимняя ярмарка в Великой Ладоге. А пуще того новости гремят. Царевич-то жениться надумал, отбор будет! Боярышень во дворец созывают. Как тут не попытать счастья? И плетутся интриги, капают ядом, пуще гадюк, злые языки... Или просто - травят соперниц? А еще говорят, государь-то свою женку в монастырь отослал? Неспокойная зима в стольной Ладоге, берегись, Устинья, дочь боярская, не помилуют тебя ни враги, ни соперницы! Обновляется по понедельникам, обновлено 17.02.2025.

  Глава 1
  Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Заболоцкой.
  Как в черной жизни своей я могла быть так глупа и слепа?
  Задаю себе сейчас этот вопрос, а ответа не вижу.
  Почему не приглядывалась к людям, не разговаривала с ними, не пыталась понять, не спрашивала о нуждах их, о желаниях?
  Только себя видела, только себя слышала, за что и поплатилась. Ладно бы одна я дурой была, сама и плакалась потом, так ведь и других за собой моя глупость потянула.
  Не пойми чем занималась. Кому сказать - платочки вышивала.
  По обычаю-то так: на царевичеву свадьбу подарков не дарится, а вот невеста может кого из гостей своим рукоделием одарить. Не всех, понятно, только самых важных, кого выделить надобно, да приветить.
  За меня тогда все Фёдор и свекровка решили. Они указывали, а я только руку протягивала и кланялась. Мол, прими, добрый молодец.
  Свекровка решала, если уж перед собой и честно сознаваться, Фёдор ей повиновался, а я им обоим.
  И не думала ни о чем. Тупым растением жизнь прожила, хорошо хоть, перед смертью опамятовала.
  Хорошо хоть в монастыре жизнь научила, заставила о других думать, не только о себе.
  Сейчас же я на месте сидеть да ждать невесть чего не могу, нельзя мне, боюсь я, что наново тем же кончится.
  Мне очень надо побывать в священной роще. Но сейчас уже легче, мне уже красться не надобно. Илья поможет. Скоро свадьбу его играть будем, вот и попрошу его отвезти меня к Добряне.
  Заодно еще раз проверим, что нет на нем аркана или еще какой пакости, не накинули заново.
  А ведь ходит братик смурной, тоскливый весь, что день ненастный. И есть тому причина, красивая, статная, черноволосая - вот кого бы в монастырь навеки.
  Царица Марина, гадина ненасытная!
  Отставила она Илюшку от своего тела, как лакея какого, и мучается брат. Страдает, переживает, места себе не находит... я тоже. Мне и подумать страшно, а ведь не первый год происходит такое! Блуд, разврат, поношение... как могла она мужу изменить?!
  Борис ведь... это просто - Боря! Просто самый лучший мужчина в мире, единственный, а она под других, по койкам скачет - разве можно так?
  Раньше я бы подлой рунайке в волосы вцепилась, сейчас же... понять я ее могу. В монастыре и не такого навидалась. Только вот понять и простить не равнозначно ничуточки, понять я могу эту гадину, а простить - не прощу, и не спущу, и спрошу все с лихвой, когда момент придет.
  Для меня Боря - ровно солнышко ясное, небо светлое, руда, по жилам бегущая. Его не будет, так и меня не станет. А Марина? Кто он для нее?
  Что было в моей черной жизни, когда Бориса не стало?
  Она ведь не умерла, не рвала на себе волосы, не кричала, в истерике не билась, не окаменела... вообще она горя не проявляла. Так себя вела, словно горе и не беда вовсе, и хуже быть могло.
  О троне она горевала, о власти, о несбывшемся. Сейчас я это понимаю, но именно сейчас. А тогда...
  Сама я окаменела от горя. Не видела ничего, не слышала...
  С Мариной и половины такого не было. Трети не случилось!
  Не люб он ей?
  Может и такое быть. Принудили, приневолили... всяко бывает! Но потом-то? Неуж не разобралась рунайка, какой он? Ведь не дура же!
  Хотя и так бывает.
  Не люб - и хоть ты о скалы разбейся. Не поможет.
  Не знаю.
  Тогда я и мысли допустить не могла, что рунайка - и мой брат под одним одеялом окажутся! Да просто изменить Борису мне святотатством казалось! А ей и ничего, вроде...
  В той жизни не приглядывалась я к ней, не задумывалась. В этой же... не спущу!
  Хоть что увижу - не попущу!
  А я увижу.
  В отборе царском несколько ступеней. Сначала избранницам башмачок особый примеряют. Ежели нога больше нужного, не подходишь ты.
  Я-то и в тот раз подошла, ножка у меня маленькая.
  Потом всех выбранных лекарь осматривает.
  Невеста царская должна быть статной, здоровой, росту высокого, обязательно девушкой нетронутой - мало ли что?
  Потом с семьями девушек разговаривают. Выясняют, многочадны ли. Могут ли наследника родить царю-батюшке.
  Ежели детей в семье мало - нипочем не допустят.
  Забавно, но змея рунайская тут всем взяла. И румяна, и статна, и рунайцы все плодовитые...не все детки у них выживают, но тут уж так: Бог дал - Бог взял.
  Далее девушек в палаты царские привозят. Не всех, лишь самых-самых, а таких больше сотни и не набирается, и с ними государь да бояре беседуют. Из сотни может, человек десять и останется, не более. Потом отобранных боярышень в терем селят, в покои девичьи, и живут они там несколько дней. Может, дней десять - пятнадцать. Разговаривают, работу какую делают, вышивают, шьют, кружево плетут... мало ли, что придумать можно для урока?
  За ними бояре да родственники царские наблюдают.
  Не просто так.
  Подмечают всякое.
  Не больна ли девушка, ведь не всякую хворобу и лекарь царский увидит? Не сварлива ли, не руглива... Царица ведь будущая, к чему на троне торговка ярмарочная?
  А тут-то характер наружу и лезет! Да как лезет!
  Прошлый раз я только молчала, да слезы лила, отпор дать не смела. Потому и годной была признана. А вот несколько боярышень по домам отослали.
  Что уж с ними дальше стало - не знаю. *
  *- считалось, что царских невест выдавать за кого-то ниже рангом - нехорошо. Урон чести государевой. А где на сотню девушек царей наберешь? Так и маялись или в девках, или в монастыре, или обходные пути искали. Прим. авт.
  А еще государь мог мимо пройти, на невест посмотреть.
  У нас царевич, конечно, да от того суть не поменяется. Будут за эти дни с нами беседовать, сокровенное вытягивать, приглядываться.
  Будет Фёдор похаживать, поглядывать.
  Уж потом, в конце, останется девушек пять, много - семь, с которыми он лично поговорит, и невесту себе выберет.
  В тот раз все быстро было.
  Меня напоследок оставили, я в комнату еще войти не успела, Фёдор меня к себе притянул, поцеловал, сказал, что давно уж выбрал. А я и слова вымолвить не смогла.
  Только потом плакала.
  Казалось, что-то надвигается, ледяное, страшное, темное... так оно и вышло потом.
  А что я почуяла? Что меня крылом задело? Тогда я не поняла, может, теперь разобраться смогу, доискаться и допытаться? В черной жизни своей промолчала я, да и что я сказать могла? Кто бы меня слушать стал?
  Никому я не была интересна, ни отцу, ни брату. Только то волновало, что я могла в семью принести.
  Серебро, связи, родство с семьей царской... то дело выгодное, полезное, важное! А сама Устинья? А что нам до нее дела? Продали уж выгодно? Так второй-то раз не продашь!
  Теперь так не будет!
  Не допущу, не позволю, не обойдутся со мной впредь, как с вещью бессмысленной!
  Справлюсь ли? Обязательно справлюсь, ведь цена невмешательства моего - жизни близких, да и моя жизнь. Когтями драться буду, зубами врагов рвать! С кровью, с мясом победу выцарапаю!
  А ежели нет, ежели не получится у меня победить, с душой спокойной в землю уйду. Буду знать, что близкие мои живы останутся, а это главное. Что до меня, я уже раз умирала.
  Не больно это. Больно другое, когда любимые уходят, а ты остаешься, сама не зная, для чего землю топчешь. Лишь б они все жили, а о себе я и думать не стану, нажилась уже. Лишь бы справиться, сдюжить, вырвать победу - не для себя, для них!
  Что угодно для того сделаю. Жива-матушка, помоги!
  
  ***
  Сани катили, молодежь переглядывалась.
  Так-то оно в Рождественский пост и по гостям бы ходить не надобно, но тут дело другое. Не для развлечения они едут, а по надобности.
  Маленькую Вареньку Апухтину из деревни привезли, Машка о том и грамотку прислала.
  Понятно, не Илье, неприлично то. А вот Устинье - можно написать, и в гости пригласить можно, а уж кому Устя скажет, только ей и ведомо.
  Илья от невесты не потаил, что Устинью послушал, вот Марья и поняла, что с золовкой ей, кажется, повезло. Не каждая б поняла, иная и заклевала б до смерти за глупость девичью, а эта дочку в дом взять предложила, саму Марью успокаивала, и все это от души, все искренне.
  Ценить надобно.
  Со второй боярышней, с Аксиньей, Марья пока и не виделась толком, так, пару раз, да под присмотром старших. Та и не рвалась сильно с Марьюшкой дружить, рукой махнула. Мол, замуж выйду - зачем мне та Апухтина?
  Вот когда б Ижорская, к примеру...
  Но о том Аксинья молчала. А Марья и не лезла - к чему? Ей и того хватало, что отец успокоился, да мать ее пилить за глупость перестала. Теперь только наставляла Илью любить да беречь. Коли попался такой дур... то есть благородный мужчина, так за ним приглядывать в восемь глаз надобно. И хорошо, как золовка на твоей стороне будет. Она-то и поможет лишний раз, и поддержит, и за тебя порадеет, когда сама не справишься...
  Марья и не спорила. Она маленькую Вареньку с рук не спускала, так счастлива была доченьку увидеть. Век бы с малышкой не расставалась!
  Вот и подворье, псы залаяли, Никола Апухтин на крыльцо вышел, сам встречать гостей дорогих.
  Илья из саней выпрыгнул легко, сестрам выбраться помог, покамест батюшка матушку вынимал, на Устинью поглядел, та и кивнула. Подворье оглядела - народу много. Хорошо.
  Илья несколько шагов сделал - и на колени в снег упал.
   - Не гневайся, боярин.
  Никола аж рот открыл, потом спохватился, что снег залетает, приосанился - да и что сказать не знает. На что гневаться-то? О чем ругаться?
  Илья его долго в неведении не оставил.
  - Наш то с Машенькой грех, что до свадьбы не утерпели. Весь я перед тобой, как есть, как хочешь, так и казни, за девочек я век виниться буду. Когда б знал, раньше б с повинной пришел, Машеньку за меня замуж упрашивал отдать.
  Никола выдохнул.
  На подворье поглядел - стоят и холопы, и слуги, глазами хлопают. Вот ведь... какие слухи по столице пойдут. А... а вот такие!
   - Надо б тебя раньше розгами драть, а теперь уж - вырос.
   - Казни как хочешь, боярин, твоя воля. Дозволишь невесту мою повидать, да дочку на руках понянчить?
  Никола с Алексеем переглянулся, кнут у подбежавшего холопа взял, Илье показал, да и опустил.
   - Когда обидишь девочек - не обессудь. Дочку как положено признаешь!
   - О том и прошу, боярин!
   - То-то же... своевольники. Ладно, иди ужо, ждут тебя твои ненаглядные, все глаза в окошко проглядели.
  Илья с колен встал, поклонился земно.
   - Благодарствую, боярин, не забуду твоей доброты.
   - Иди уж... сами молодыми были, небось.
   - Были мы когда-то, - вздохнул Алексей Заболоцкий. Ему-то что с того? Удаль молодцу не в укор, да и девка... наследовать она не будет, замуж выгодно выдадим, хочет Илья таким образом жену свою от сплетен лишних прикрыть - пусть его.
  А насмешливого взгляда Устиньи и вовсе никто не заметил. Разве только боярыня Татьяна приметила кое-что, да призадумалась.
  
  ***
   - Машенька, вот она какая? Доченька наша?
  Пара слов вроде и пустячных для Ильи-то. Но если за эти слова смотрят на тебя такими сияющими глазами... поди, и на святых так не смотрели. Вроде Марина и красивее Машеньки, а вот в эту секунду такой от его невесты свет идет, что всуе меркнет красота царицына. Как картинка лубочная перед иконой.
   - Да, Илюшенька.
   - Маленькая она такая... ее и брать-то боязно.
  Холопки зашипели, зашушукались. Аксинья нос наморщила. Варенька глазенки открыла, запищала, Марья ее на руки взяла, на Илью взгляд беспомощный бросила.
  Илья ее приобнял легонько.
   - Ты мне потом подскажи, что доченьке надобно, как устроить ее лучше? Нянюшка уж вовсю хлопочет-суетится, да мало ли что упустим?
   - Подскажу, Илюшенька...
  Как-то само собой Варенька маленькая на руках у Ильи оказалась, заворковала что-то...
   - А глазки у нее мои, не иначе. Серенькие? Поголубеют потом?
  Мигом все глазки углядели, заохали...
  А Устинью боярыня Татьяна поманила. Устя кивнула, да и за ней выскользнула, в отдельную горницу прошла, поклонилась привычно.
   Мол, слушаю тебя, боярыня.
  
  ***
  Татьяна тянуть не стала.
   - Ты брату подсказала, как поступить?
   - Он и сам неглупый, боярыня.
   - Не додумался б он. Ты подсказала, на тебя он поглядывал.
  Устя промолчала. Говоришь ты, боярыня о брате моем. А услышать-то ты что желаешь?
   Боярыня продолжать расспросы не стала, поклонилась в пояс.
   - Благодарствую, Устинья Алексеевна.
  Устя едва не зашипела.
  Не по чину то. И боярыня ей кланяться не должна, и не так все... быстренько сама земной поклон отмахнула.
   - Прости, боярыня, а только рада я, что ты не прогневалась. Не хотелось мне, чтобы за спиной у брата, да невестки поганые языки помелом мели, вот и посвоевольничала.
   - Хорошо ты, Устинья, придумала. Машенька у меня младшенькая, последыш... баловала я ее, берегла от всего, вот и получилось... что есть.
  Боярыня дальше досказывать не стала. Да Устя и так поняла.
  И судьбы иной боярыня хотела для дочери, и огневалась на глупую, и просто злилась, что так-то, и языки чужие были злее пчел. Вот и шипела боярыня, вот и не радовалась ничему.
  А сейчас, вроде как, и тучи расходятся.
  Да, не князь Илюшка, но все ж в палаты царские вхож. А ежели Устинья замуж выйдет, как шепоток по столице ползет... Машку они тогда, оказывается, выгодно замуж выдали.
  И подругам - змеюкам подколодным, теперь отвечать можно, как положено. Да, молодежь не стерпела. Ну так... мало кто до свадьбы-то девкой оставался, ей про то ведомо. Когда б Машка раньше призналась, раньше б и свадьба была. И внучку признали, все ж за нее душа тоже болела.
  Алешка-то Заболоцкий - тот ясно, за что старается. Денег ему Никола предложил.
  А вот Илья... тот по-разному невесту мог принять. И никто б его не упрекнул, в жене он полный хозяин. И сестра его постаралась. А могла б Машку вконец заесть, беззащитная она, Машка-то...
   - Так хорошо же все получилось, боярыня? - Устинья смотрела невинно. - Плохо, что Илюшка до свадьбы не дотерпел, мог бы и посвататься, как положено, да боялся, наверное. Все ж не такие мы богатые, а предки... знатность на хлеб не положишь. Зато теперь у Вареньки все хорошо будет. А как отец дом новый на Ладоге молодым поставит, обещался он, так и вам в радость будет к дочке заглянуть, внуков понянчить? А может, и дочери что хорошее подсказать?
   - Сегодня у меня еще одна дочка появилась, когда не оттолкнешь.
   - Рада буду, боярыня.
  Женщины молча друг друга обняли, Татьяна Устинью по голове погладила, едва не заплакала от счастья тихого.
  Хорошо все у молодых?
  Вот, пусть так и остается. Пусть ладится. А кто им мешать будет, того хоть боярыня, хоть боярышня с костями сожрут, не помилуют!
  
  ***
   - Пойдем, мин жель, развеемся немного! Сегодня вдова Якобс свой дом для молодежи открыла, вино есть, а какие девочки там будут - восторг!
  Фёдор даже и не задумался - кивнул раньше, чем слова Руди дослушал. И как тут не согласиться? Тяжко сейчас в палатах, тошно, невыносимо, ровно черной пеленой все кругом покрыло, затянуло, и света под ней нет, и радости.
  После убийства боярина Данилы царица ровно сама не своя, то молится, то рыдает, то снова молится.
  Боярыни ближние рядом носятся, хлопочут, ровно курицы, крылышками хлопают, слезы ей вытирают, все ж люди, все понимают - больно бабе. Хоть и царица она, а больно. Сына она любит, брата любила. Мужа уж потеряла... а кто еще у нее остался?
  То-то и оно, что никого более. Раенские - родня, конечно, а только не так уж, чтобы сильно близкая, ими сердце не успокоится.
  Сначала думали, было, отбор для царевича перенести, да и свадьбу, а только царица быстро одумалась. Ногой топнула, сказала, что внуков увидеть хочет! И Данила б того же хотел!
  Плохо, что не женат был дядюшка. Как ни пыталась матушка его оженить, все отказывался, да отнекивался, увиливал да изворачивался. А теперь вот и совсем, помер, род не продолжив.
  И этого ему сестра так же простить не могла, Федор в этом точно был уверен.
  Выла ночами, тосковала, на Феденьку срывалась по поводу и без повода, а то и при нем рыдать принималась - тяжко!
   - Пойдем, Руди!
  Руди тоже тяжело гибель приятеля перенес. Тосковал о веселом дружке Данилушке, хоть виду и не показывал, старался. Фёдор знал, ради него друг себя превозмогает, ради него улыбается, веселья ищет. Чтобы уж вовсе тяжкой плитой на плечи горе не легло...
   - Собирайся, мин жель. Говорят, весело будет.
  А что Фёдору собираться? Только в наряд лембергский переодеться.
  
  ***
  Рождественский пост.
  Веселиться-то хочется, а все питейные заведения и закрыты. И бордели закрыты.
  Грех это.
  Нельзя.
  Разве что с черного входа, потихоньку, крадучись... что ж это за радость такая? Когда ни музыки веселой, ни танцев лихих, ни подшутить над кем...
  Это для лембергцев и джерманцев такое хорошо, они там все ровно вареные, веселиться не умеют. А Феде и радость не в радость, когда все тихо кругом.
  Ну так можно ведь извернуться. Кто веселья желает, тот его завсегда найдет, равно как и свинья - грязи. На лембергской, джерманской, франконской улочках вдовы свои дома для молодежи открывают. Вроде как и все прилично - вдова за порядком приглядывает.
  А что там уж творится, какие охальности да вольности - то никому неведомо.
  На всякий случай и комнатки вдовы готовят, где с кроватями, где и с тюфяками соломенными. Так молодым и это в радость, им и на полу б жестко не показалось.
  Сидят, в фанты играют, в карты, винцо попивают, шуточки шутят...
  Росские вдовы, конечно, так тоже могут. А только вот риск велик.
  Соседушки-змеюшки уши навострят, донесут попу, а там и стражу ждать недолго. Хорошо, когда откупишься, а как не получится деньгами дело решить? На площади под кнутом стоять? Страшно...
  А с иноземцев какой спрос? И так всем известно - грешники они, дикари. И молятся не пойми, на каковском. Вот у нас все ясно, как говорим, так и к богу обращаемся. Он же Бог, ему ж наши мысли и так ведомы. А они?
  Дикари, ясно же!
  Лопочут себе что-то непонятное, одно слово - немтыри! Нет бы по-человечески разговаривать! Потому и спроса с них поменьше, чем с православных, ясно же - неразумные.
  Вот вдова Якобс свой дом и открыла.
  И кого тут только не было.
  И лембергцы, и франконцы, и молодняк из россов, кто поживее... иных Фёдор и сам знал, иные в масках пришли. Сначала танцы были.
  Фёдор нескольких девушек приглашал, а все ж не то. Устя и красивее, и стан у нее тоньше, и улыбка нежная, и ручки маленькие. А эти... корявые они какие-то, неудачные, неудельные, и пахнут не тем, и смеются, ровно по стеклу ножом ведут.
  Все не то, все не так, общество веселое, музыка хорошая, радостно кругом, и выпивка отличная - все, кроме девушек Феде нравилось.
  Фёдор отправился, было, поближе пообщаться с бутылками, но там его Руди нашел.
   - Мин жель, это Марта. Дозволь ей с тобой потанцевать?
  Марта Фёдору, пожалуй, приглянулась тем, что не была она на Устю похожа. Вот ничем, ни в малейшей черточке своей.
  Устя рыженькая да статная, а эта чернявая, как галка, и формами, что тот комод. Что спереди, что сзади, на платье миску поставить можно, так щи не прольются.
  Раньше Фёдору такие формы нравились. До Устиньи.
  Может, и сейчас на что сойдут?
  Обнял Марту, раз прошелся в танце, два, потом за дверь ускользнул, которую девушка указала... раздеваться не стали. Она только юбки задрала, а он штаны приспустил.
  И... ничего!
  Вообще ничего!
  Что девушка перед ним, что камень, мхом поросший!
  Фёдор сразу не сдался, девушка тоже, но минут через десять разозлился он так, что глаза из орбит полезли. А тут и трость под руку подвернулась, рука сама размахнулась... Марта, такое увидев, завизжала, да вон вылетела, а Руди в комнату помчался.
  Фёдора перехватил, скрутил...
   - Что ты, мин жель? Что не так?
  Фёдор бился и рычал, на помощь Руди прибежал невесть откуда взявшийся Михайла, вдвоем принялись уговаривать, Михайла и вообще ему в руку бутылку сунул, откуда и взял?
  Бесценный человек!
  Через полчаса Фёдор и успокоился...
   - Все не так, все не то! Не Устя это!
  Руди с Михайлой за его спиной переглянулись.
  И возраст разный у мужчин, и опыт, и страны, и характеры, а мысль сейчас одна и та же мелькнула.
  Ну да!
  Станет тебе боярышня по темным углам шататься, да юбки задирать перед первым встречным!
  А жаль... как сейчас все проще было бы!
  
  ***
  Михайла Фёдора чуть не лично в кровать уложил. Руди уехал, дела с вдовой Якобс улаживать, да с девицей рассчитаться за испуг да беспокойство, а Михайла остался. Фёдор его у постели посидеть попросил, вот и сидел парень.
  Он уже не помощник, нет. Хоть жалованье ему какое и платят, а отношение другое.
  Не просто он так себе Мишка-шпынь! Царевичев друг он!
  Михайла дотронулся до мошны на поясе.
  Смешно даже...
  С полгода назад ему бы для счастья и надо не было ничего иного! Деньги есть, безопасность, можно к дружкам завалиться, погулять всласть, можно наесться-напиться от пуза, зима ему не страшна будет - можно пожить у кого не в работниках, а за деньги, чтобы тебе еще подавали-кланялись...
  Поди ж ты, как жизнь перевернулась!
  Сейчас он те деньги и за серьезное не считает, сейчас ему поболее надобно! ЗемлИ надо! Холопов своих! Достоинство боярское!
  Эвон, Ижорский, дядя его невесть в каком колене, признал уже, намедни в гости захаживать пригласил. Михайла благодарил, не отказывался, хоть и понимал, к чему приглашали. Дочка у Ижорского есть - никому не съесть, уж больно тоща, да носата. Ему такая даже за приданое не нужна.
  Добудет он себе, что пожелает, теперь-то он своего не упустит. И жена ему рядом нужна другая.
  Его личный золотой ангел.
  Устинья.
  Солнечная, светлая, ясная, его она быть должна! Его! И что ему дела до Фёдора? С бабами не сможет - пусть мужиков гладит! А не то в монастырь идет, есть ему, чего замаливать!
   Ой как есть!
  А Устинью ему не надобно! Перебьется!
  И ей-то он не в радость!
  Вот Михайла - дело другое. Пусть пока его солнышко глядит неласково, пусть бровки хмурит, не страшно это. Младшая сестра растаяла, и старшая растает. Уж с Михайлой ей всяко лучше будет, чем с Федькой припадочным.
  Да-да, подмечал Михайла за Фёдором нехорошее.
  Боли он боится? Это многие боятся. Но чтобы так - палец порезать и в обморок с того падать? Случайно дело было, да было ведь!
  А припадки его ненормальные?
  Когда глаза у него выкатываются - сейчас, кажись, вовсе выпадут, когда орет он, ногами топает, убить может... да, и убивает. Кому повезло, тот удрать успел, а кому не повезло - при дворе знали, хоть и помалкивали, царевич Федор и насмерть забить может, когда не ко времени под руку подвернешься. И чем его утихомирить можно, коли разошелся - только чужие боль да смерть. Это ж кому сказать!
  Михайла как Лобную Площадь вспоминал, ту казнь, ведьму несчастную, которая в пламени до последнего корчилась, так у него холодок и прокатывался по спине. А Фёдору хоть бы и что?
  Жутко... что вспомнить, что представить.
  Дверь приоткрылась, тень темная внутрь скользнула.
   - Сиди-сиди, мальчик.
  Ага, сиди! Нашли дурака! Михайла уж стоял и кланялся, каждому в палатах ведомо, что вдовая царица Любава до почестей лакома, а еще вредна и злопамятна. Не так поклонишься - навеки виноват останешься, через сорок лет припомнит, стерва!
  Нет уж, Михайла лучше нагнется пониже, да улыбнется поумильнее, чай спина не переломится. И одобрение в глазах царицы (придворную науку - чуять настроение хозяина уже постиг Михайла) его сильно порадовало. Пусть лучше довольна будет, гадина, чай, не укусит. Но палку он на всякий случай придержит.
  
  ***
  Любава зашла на сына посмотреть.
  Как давно она сидела вот так, рядом с ним, маленьким.... Молилась.
  И чтобы чадушко выжило, и чтобы наследником стало, и чтобы она все получила, что ей за мучения рядом с супругом постылым причитается!
  Чего от себя скрывать? Царь Любаве иногда противен до крика, до тошноты, до спазмов судорожных был. Набожный, старый, оплывший весь, ровно свечка сальная, потная, а она-то баба молодая, ладная, гладкая! Ей рядом сильного мужчину хочется!
  Да, хочется, что ж, колода она какая?
  Понятно, царь! Это тебе и титул, и статус, и деньги, и Данилушка обеспечен на всю жизнь, к хорошему месту пристроен... ох, братик-братик.
  Догадывалась Любава, что случилось, да сказать не могла. Как о таком даже молвить насмелишься? Да не абы кому - Борису? Пасынку вредному, насмешливому... и таковым он еще с молодости был, чуть не с младенчества сопливого, Любава его подростком помнила, вроде и обычный мальчишка себе, да характер железный, упрется - не сдвинешь.
  Просил его царь Любаву маменькой называть, так и не дождался.
  Одна у меня мать - и родина одна, вот и весь тебе сказ. А ты, батюшка, живи да радуйся. А только один из предков наших шесть раз женился. Что ж мне теперь - каждую твою супругу и в матушки? Так это слово святое, его абы к кому не применяют, всякую там... не величают.
  Ух как невзлюбила пасынка Любава тогда!
  За что?
  А вот за все!
  За молодость, красоту, за ум, которого отродясь у Данилки не было, за здоровье, которого так Феденьке не хватало, за то... за то, что сам родился! Не пришлось его матери, как ей... нет!
  Не думать даже об этом!
  Не смей, Любка! НЕ СМЕЙ!!!
  Царица головой тряхнула, на Михайлу внимание обратила.
   - Сидишь рядом с сыном моим, мальчик?
  Имя она помнила, конечно, да не называла. Чести много. Пусть радуется мальчишка приблудный, что с ним государыня разговаривает, пусть ценит отношение доброе.
  Михайла вновь поклон отмахнул.
   - Как друга оставить, государыня? Не можно такое никак!
   - Другие оставили, а сами гулять пошли.
   - Каков друг - такова и дружба, - снова не солгал Михайла.
   - Оставь нас, мальчик. И служи моему сыну верно, а награда за мной будет.
   - Не за награду я, государыня. Федор ко мне хорошо отнесся, не оттолкнул, правды доискался, да и потом дружбой своей жаловал - как же я добром не отплачу?
   Любава только рукой махнула. Мол, иди отсюда, мальчик, не морочь мне голову, я и получше речи слыхивала, и от тех, кто тебе сто уроков даст - не запыхается.
  Михайла снова поклонился, да и вышел, снаружи к стенке прислонился.
  Эх, сорваться бы сейчас, к Заболоцким на подворье сбегать, может, Устю повидать удастся? Хоть одним бы глазком, хоть в окошко! Да куда там!
  Сидеть надо, ждать эту стерву. А потом и с Федькой припадочным сидеть...
  Ничего, Устиньюшка.
  Это все для нас, для будущего нашего.
  Все для тебя сделаю, только не откажи!
  Дверь он до конца не закрыл просто так, по привычке. Шорох услышал, взглянул...
  Царица над сыном наклонилась, водит ему по губам чем-то непонятным и шепчет, шепчет... и такое у нее при этом лицо стало... вот как есть - колдовка из страшных детских сказок! Баба-яга!
  И Фёдор дрожит на кровати, выгибается весь, на голове, на пятках, а с места не движется, ни вправо, ни влево, мычит что-то, а царица шепчет, шепчет - и свеча в поставце рядом вдруг вспыхивает мертвенным синеватым огнем - и прогорает дотла.
  Михайла едва в угол метнуться успел, с темнотой слиться, за колонной, как царица из комнаты вышла. А в руке у нее что?
  Нет, не понять, вроде что-то черное виднеется, да держит она плотно, не разглядеть, и рукав длинный свисает. А лицо с каждым шагом меняется, вначале оно страшным было, а сейчас и ничего вроде, на прежнее похоже.
  Ох, мамочки мои!
  Что ж это делается-то?
  На ватных ногах Михайла в комнату вернулся, к Фёдору подошел. Лежит царевич, расслабленный, спокойный, вроде и не было ничего.
  А что у него на губах красное такое?
  Михайла пальцем коснулся, принюхался, растер...
  Да вот чтоб ему в могиле покоя не знать... кровь?
  
  ***
  Небольшая келья была обставлена нарочито бедно. Да и к чему ее хозяину роскошь?
  Немного удобства - то дело другое.
  К примеру, ширма, за которой прячется нУжное ведро, или удобный тюфяк. Не из стремления к роскоши. Просто возраст уж таков - на жестком кости ломит. Спину выкручивает, аж спасения нет. Словно кто-то гвоздь меж лопаток забивает - и крутит, крутит его там, чтобы еще больнее было, еще страшнее. Боли хозяин кельи не боялся. Не настолько. Но - к чему она лишняя? Все ко времени быть должно, к месту.
  Опять же, ширма не расшита золотом или драгоценностями, ведро самое простое, тюфяк не лебяжьим пухом набит, а обычным, гусиным...
  Простой деревянный стол выполняет свою функцию - несет на себе множество бумаг, и кому какая разница, что он уже тридцать лет стоит на этом месте? Уже и вид потерял - хотя какой там вид? Вечно на нем как сугроб бумажный навален. И перо не павлинье, для письма - обычное, гусиное. И прибор письменный из дешевенького олова - ну так что же?
  Хозяину кельи была важна реальная власть.
  Не игра, не подделка, не подмена власти над жизнями и душами человеческими на пошлую роскошь. Нет.
  Важно ему было, чтобы по одному слову его полки с места срывались, короли и князья повиновались, священники проповедовать начинали по слову его...
  Да, именно его слову.
  Господь?
  Ну так Господь-то давненько по земле ходил. А когда б явился он в эту келью, так решения ее хозяина непременно б одобрил. Мало ли, что там и тогда было? Живем-то мы здесь и сейчас.
  Требуется для защиты веры убить сто еретиков?
  Убьем двести! Чтобы точно никто от расплаты не ушел.
  Требуется город сжечь со всеми его жителями?
  И такое бывало в летописях Ордена. И сжигали, и землю солью посыпали, и языки вырывали за упоминание о еретическом месте. Так ведь это не со зла творили рыцари! Они души спасали невинные. Ежели завелся в городе даже один еретик, то подобен он будет чуме и собаке бешеной, заразит он души невинные и впадут несчастные в грех ереси.
  А коли не успеет заразить всех, и кто невиновный под меч рыцарский попадет?
  Так они ж невинные, они непременно попадут в царствие Господне, к престолу Его. А Магистр помолится за их спасение. Как всегда молился.
  Искренне.
  Истово.
  И бичевал себя искренне, и плоть умерщвлял - тоже от всей души. Это уж в старости чуточку ослабил вожжи. Понимал, когда умрет, не доведя дело до конца, преемники и промахнуться могут.
  Не справятся. Не сумеют просто, для того иные силы надобны, иная вера, его убежденность за собой людей вести.
  Дело всей жизни его.
  Росса!
  Богатая страна, в которой даже самый бедный житель ходит в мехах.
  Громадная страна, в которой можно ехать от одного города до другого несколько месяцев - и не доехать. Страна, в которой трещат лютые морозы, а золото валяется под ногами россыпью. В которой бродят по улицам медведи и звери песцы.
  Страна, не знающая истинной веры!
  Вот что самое ужасное! Самое кошмарное!
  И ведь живут они, и горя не знают. И строятся в Россе храмы, но крестятся они там не по-людски, а справа налево, и сажают поодаль от храмов березовые и дубовые рощи, в которых ставят грязные капища языческие. Дубовые рощи для Рода. Березовые - для Живы.
  Воистину, безумны эти россы - как можно предположить хоть на миг, что бог может быть... женщиной?! Даже подумать о таком уже грех, уже ересь лютая, беззаконная, за такое и живьем-то сжечь мало будет! Какую казнь ни возьми - все одно не хватит ее за такое кощунство.
  Женщина может быть пригодна для деторождения, но для чего-то еще? Это просто красивый и глупый сосуд для мужского семени, так и относиться к ним надобно. Чтобы сидели в своих домах, выходили только в церквы и на рынок, а занимались бы домом и детьми. И так от них вреда достаточно.
  Известно же, где баба, там и бес.
  А бес просто так сидеть не будет, он пакостит, искушает, нашептывает...
  По-хорошему, вообще б от баб отказаться, да вот беда - род человеческий оборвется! Но к себе в орден Чистоты Веры магистр их не допускал.
  Великий Магистр Эваринол Родаль их вообще терпеть не мог.
  А на некоторые... отклонения от линии ордена глаза закрывал.
  Подумаешь, оруженосец смазливый? Бывает всяко. Лучше уж особая мужская дружба, чем баба, которая встала между двумя мужчинами. Между собой-то мужчины договорятся, а с бабами какой может быть договор? Когда у них в головах невесть что творится!
  Единственное, для чего пригодны бабы - получать от них потомство. Так ежели кто из его рыцарей желает - пусть селят своих девок подальше, отдельно, естественно, не женясь на них (вступающий в Орден приносил обет безбрачия) и навещают их иногда. Сделают ребенка - и дальше служат Святому Делу! Тогда и шантажировать их жизнями этих личинок тоже не удастся.
  Да-да, детей магистр Эваринол тоже не любил.
  Были у него свои причины, только никому и никогда б он в них не признался. И собеседнику своему тоже: разве можно другому слабости свои показывать да уязвимые места? Нет таковых у магистра, и не было, и не найдете!
  Сидели они сейчас рядом с небольшим камином, смотрели на огонь, о важном разговаривали.
   - Магистр, ты уверен, что это поможет?
   - Вполне уверен.
   - Ты понимаешь, что иначе династия прервется, мы ничего не сумеем достигнуть, и Росса окажется... в сложном положении?
  Эваринол кивнул.
  Да, если их план удастся, то уже через пару поколений вотчиной Ордена станет вся Росса.
  Ежели нет?
  В Россе начнется смута, и воздействовать на нее станет весьма сложно. Даже невозможно, практически. Слишком уж непредсказуемы эти россы, слишком опасны.
  Казалось бы, уже и купил ты его, и заплатил столько, что внукам его вперед на три жизни хватит, а в какой-то момент все меняется.
  У него СОВЕСТЬ просыпается!
  Подумайте только, совесть! У продажной шкуры!
  Дикие эти россы! Просто дикари, право слово!
  Вот ведь недавно, только-только они договорились с одним человечком, только все дело в ход пошло - и поди ж ты!
  Совесть у него проснулась!
  Нельзя так, то черное колдовство, дьявольское! Не надобно так с людьми поступать, Господь... может, и не накажет, но какие-то ж пределы быть должны, не сможет он за них переступить!
  Тьфу, дурак!
  Как может дело их быть дьявольским, когда через него благие цели достигаются? А ежели уж в глубину души магистра поглядеть, да изнаночку вывернуть - ерунда все это! Чтобы орден силы взял, магистр Родаль и с Дьяволом бы договор заключил, не побрезговал. И потом на божьем суде б искренне каялся.
  Не для себя, Господи, токмо ради Ордена!
  Душу гублю, себя предаю в лапы Сатаны, но Орден мой, детище мое, могуч и силен будет.
  Глупая и нелепая мысль о том, что иными методами можно и райские врата замарать, ему в голову и не приходила. С чего бы?
  Это ж ОН!
  Ему - можно!
  Он для Ордена. А перед богом он оправдается. Вообще, они с Богом сами разберутся, без посредников.
  Но бог-то там, а цель - здесь. Пришлось человечка устранить, в Россе сейчас... нет, не хаос, но неприятное что творится. А им придется другого своего человека задействовать.
  А не хотелось бы.
  Он более ценный, более важный. Но ради ТАКОГО куша можно и им рискнуть. Никто ж не говорит о жертве? Может, еще и вывернется, а когда нет, они за душу его героическую всем орденом помолятся! И обязательно герой в райские кущи попадет!
   - Я все понимаю, - заверил он собеседника. - Должны справиться.
   - Должны - или справятся?
   Эваринол задумался.
   - Должны. Но риск велик, могут и не справиться. Я просчитал, что мог, но это дикие и непредсказуемые россы, с ними всегда так сложно разумным людям! Ежели помнишь сражение под их городишком с диким названием Козел... или Козлоуффф?
  Собеседник перекосился так, словно у него разом заболели все зубы.
   - Я был там.
   - Тем более...
  На несколько секунд мужчины замолчали, погрузились в воспоминания. Казалось бы, дело было спокойное и не предвещающее ничего опасного, отряду в пятьсот рыцарей надобно было захватить один город. Один небольшой город. Там и было-то всего человек двести дружины, казалось бы, каждый разумный человек поймет - надобно сдаваться... не сдался никто.
  На стены встали бабы и мальчишки, вслед за дружиной из ворот вылетело ополчение из мужиков с вилами, цепами, косами... какое дело сервам до чьей-то войны? Никакого, и это тоже поймет каждый разумный человек! А они пошли, и полегли, и забрали с собой часть рыцарского отряда... и только несколько людей под покровом темноты спаслись с поля боя.
  Россы? Да, во всем виноваты эти проклятые дикари! Почему, ну почему они не могут попросту сдаться, как это приличествует проигравшим? Почему раз за разом они кидаются на клинки, забирают с собой врагов, стараются хоть зубами вцепиться в глотку, хотя каждый разумный человек предпочтет спасти свою жизнь? Магистр до сих пор не смог найти ответа на этот вопрос, и оттого ненавидел россов еще сильнее.
   - Тогда предлагаю подготовить запасной план. Но ты понимаешь, магистр, Орден тогда не будет первым, но сможет быть - равным среди равных. Вам придется не диктовать условия, а договариваться.
  Магистру это было не по вкусу, но ради сокрушения Россы, он готов был разговаривать с кем угодно, хоть с самим Сатаной!
   - Я изучал росские поговорки. Лучше синица в руках, чем журавль в небе.
   - Они едят синиц? Дикие люди!
   - О, да, друг мой. Я бывал там... однажды.
  Магистр вспомнил свою поездку в Россу, свои впечатления... и на миг даже зажмурился.
  Тогда была Пасха.
  Он был молод.
  И...
  Нет!
  Об этом вспоминать не надо! Никогда не надо! Пусть даже и в бреду те глаза не чудятся, пусть сгинут, рассыплются... он свой выбор сделал!
   - И что ты скажешь об этой стране?
   - Она слишком опасна, чтобы позволить ей существовать. Я считаю, что на карте мира не должно быть никакой Россы. Должны быть несколько государств, мелких, независимых друг от друга, неопасных для нас. И надобно воспитывать россов. Насаждать там свою религию, культуру, обычаи, нравы, сказки и песни, травить в них все росское, учить презирать исконное, свое. Восхищаться нашим. Только тогда мы сможем жить спокойно.
   - Я согласен с тобой, магистр. Что ж. Я готовлю запасной план. А ты приводи в действие своих людей. И пусть свершится, что суждено.
   - Пусть сбудется - выдохнул магистр.
  Пусть.
  Может, тогда он наконец, забудет?
  Сможет?
  Сколько уж лет прошло, а не забывается то искушение диавольское, не оставляет его... раньше вообще только бичеванием да постом строгим спасался от плоти восстающей. А сейчас возраст, сейчас попроще стало...
  Забыть!
  Стереть Россу с карты мира - и забыть о ней навсегда.
  О них обоих...
  
  ***
  - Батюшка, мы с Устей покататься хотим!
   - Покататься?
  Боярин Заболоцкий даже брови поднял от удивления. Что это на сына нашло?
   - Саночки возьмем, говорят, за городом горку залили, да не одну.
   - А-а... - понял боярин.
  Святочная неделя начинается.
  Развлекаться-то и нельзя, навроде, запрещено это в великий пост. Но ведь не удержишь молодняк, все одно разгуляются, разговеются, а вот где да как - кто ж их знает?!
  Вот Борис, поговорив с Патриархом, и решение принял. Не можешь запретить?
  Возглавь!
  Грех, конечно, да мало ли, что там, в диком поле, происходит?! Там ни одной церкви и нет, Государыня Ладога замерзла, сугробы - с головой зарыться можно. вот, там и построили по приказу царя городок потешный деревянный, горки раскатали, торговый ряд поставили - куда ж без него? Кому сбитня горячего, кому орешков каленых, кому пряничков печатных, а кому и платочек, варежки, носочки - мало ли что на торгу зимой предложить можно?
  А казне - прибыточек.
  И молодежь с ума не сходит, не бесится. Или хотя бы пригляд за ними какой-никакой, а есть, где родители приглядят, а где и стража поможет слишком буйных утихомирить.
  Все ж, как ни крути, сколько рождественский пост длится? Сорок дней!
  Сорок дней не веселиться, не гулять, душу не отводить? Только домой да в храм? Когда тебе сто лет в обед, может, оно и ничего. А когда молод ты, весел, счастлив, когда тебе гулять хочется, веселиться, жизни радоваться?
  Может, и грех, так ведь однова живем, отмолим, небось! И себя боярин помнил в молодости. Сейчас - и то погулять не отказался бы, на саночках с горки прокатиться. Не подобает боярину-то? А мы морду воротником прикроем, авось, и не заметит никто, а заметят - скажем, что сшибли просто.
   - Когда поехать хочешь, сынок?
   - А хоть бы и завтра, батюшка, как погода выпадет? Может, и вы с маменькой съездите? Чай, не в грех, а в радость? Ксюху, вон, возьмем?
  Боярин подумал, да и рукой махнул.
   - Поехали, Илюшка! Как завтра погода хорошая будет, так и поедем, санки свои возьмем, покатаемся всласть.
  Чего ж не развеяться? После страшной Веркиной смерти боярин себе еще не завел новой полюбовницы, ну так хоть на людях побывать. А может, еще и приглядит кого, потом словечком перемолвится, да и дело сладится?
   - Благодарствую, батюшка. А то еще можно бы и Апухтиных позвать? Марья моя от дочки хоть и никуда, а все ж, на пару часиков вырвется?
  Алексей расплылся в довольной улыбке.
  А и то, Николка доволен, в доме у него нынеча мир да спокойствие, бабы над малышкой мурлыкают, даже боярыня его довольна. А и Илюха молодец. Воле родительской не прекословит, выгоду для себя найти старается. Оно-то понятно, ласковый теленок двух мамок сосет, да ведь не каждый то делает!
  Знают многие, а делают-то сколько, один человек на сотню?
  То-то и оно...
   - А и позови, Илюшка.
   - Дозволишь нам вдвоем с Устей съездить, батюшка? Вроде как Аксинья там не особо ко двору пришлась, а вот Устя с Машкой моей вмиг сдружились, щебечут, ровно два щегла.
   - Езжай, сынок, скажи, пусть сани заложат, и езжай.
   - Благодарствую, батюшка.
  Илья поклонился - и вышел вон.
  Устя его в коридоре поймала.
   - Согласился?
   - Едем, Устяша.
  А что Илюшка и сам санями править может, и что сестру ему покатать чуточку подольше не в грех, и за город выехать, и к роще подъехать... ну так что же?
  Часом раньше, часом позже, кто там проверять будет? Сказано - к Апухтиным поехали... а что кружной дорогой, так это и не важно, поди. Просто дорога такая.
  
  ***
  Сенная девка Михайлу в коридоре остановила, шепотом позвала за собой. Симпатичная девочка такая, ладненькая, все при ней, с какой стороны ни посмотри, хоть спереди, хоть сзади, так руки и тянутся. Михайла и отказываться не стал.
   - Ну, пойдем, хорошая...
  Думал парень, что его за сладеньким зовут, а оказалось...
  Сидит в горнице, на скамейке, патриарх Макарий, смотрит внимательно. И как-то сразу Михайла понял - врать не надобно. Так и правду ведь сказать можно по-разному?
   Поклонился, на всякий случай, рукой пола коснулся.
   - Поздорову ли, Владыка?
   - Знаешь меня...
  Не спросил, утвердил. Ну так Михайла все одно ответил.
   - Кто ж тебя, Владыка, не узнает, разве что дурак последний? А так всем ты ведом, все о тебе говорят.
   - А говорят-то что?
   - Что хороший ты, Святейший Владыка. Уж прости, из казны лишку не черпаешь, о своих заботишься...
  Практически так все и есть. Только вот кто - свои, и что - лихва? Кому греча крупная, кому и жемчуг мелкий будет, так Макарий из вторых как раз. Но патриарх хмыкнул, лесть по вкусу ему пришлась, бревно в своем глазу Владыка давно на доски распилил да продал с выгодой.
   - На правду похоже. А еще что говорят?
   - О родстве твоем с царицей, о том, что царевича ты любишь, всего самого лучшего для него хочешь...
  Теперь уж очередь патриарха улыбаться настала. Понятно, хочет. Но не говорить же вслух, что Любава для Феди венец царский достать мечтает, а он родственнице дальней не противится? Измена сие, Слово и Дело Государево!
   - Смотрю я, ты паренек неглупый.
  Михайла поклонился. Вот теперь точно отвечать не надобно.
  Ох, только б царица его тогда не приметила... ведь не помилуют. Фёдор наутро проснулся, ровно живой водой умытый, а у Михайлы до сих пор ледяным ветерком по спине пробегало. Как вспомнит он лицо царицы, страшное, старое, так сердце и зайдется.
  А с другой стороны... узнать бы про тайну эту!
  Тайны у царей дорого стоят, он бы и боярство тогда получил.
  Голову с плеч снимут? Это у других, у глупых! Он умный, он справится.
   - И Фёдора любишь. Любишь ведь?
  И глаза так прищурены, ехидно, жестко...
  Михайла и отозвался в тон Патриарху.
   - И царевича люблю. И себя люблю. И человек он хороший, и выгодно мне при нем быть. Сам знаешь, Владыка, кто был я, а кто сейчас есть. Кому б отработать не захотелось?
   - Пожалуй и многим. Столько пиявиц ненасытных, сколь не дай им, все просят, все молят. Дай - дай, отдай - подай. А работать-то никто и не желает.
   - Когда многого хочешь, многое и спросят. Разве нет?
   - И то верно. Государыня Любава с тобой говорила, а теперь и я скажу. Служи моему племяннику верно, и я тебя милостями не оставлю.
   - Буду служить, Владыка. И государыне Любаве, и племяннику твоему, и тебе, верно и честно.
  Макарий оговорку заметил, но сделал вид, что не понял. Понятно же, по статусу называют... а не по тому, кого Михайла первого слушаться будет. Но и патриарха так устроило. Заговорил он уже о том, что его волновало.
   - Ты мне скажи, чадо, что за боярышню себе нашел Федор? Ведь ни о ком другом не думает мальчик. Не приворот ли там, не зелье какое?
  Михайлу аж по спине холодом пробрало.
  Устя... его Устя?! И сейчас ее могут... нет-нет, и тени подозрений допускать нельзя! И справится он с этим! Так юный наглец улыбнулся, что Макарий даже опешил.
   - Когда, Владыка, позволишь говорить откровенно?
   - Чего ж не позволить, чадо? Считай, что ты предо мной как на исповеди, и все слова твои меж нами останутся.
   - Ну тогда... Заболоцкая - она домашняя, да порядочная. Объелся царевич вольности, прискучили ему девки грязные, а тут Заболоцкая повернулась. А она ж тихая, Владыка, да рассудительная, на шею ему кидаться не стала, выгоды не искала... а на высокой-то веточке яблочко завсегда слаще!
  Хмыкнул насмешливо патриарх.
  Могло и такое быть, и верно наглец говорил. Ой как могло... просто? А люди чаще всего чем-то простым и руководствуются, не надо в них сложности искать. Сочетание момента да и характера, вот и получается что-то интересное. А начнешь разбираться - и все раньше было под солнцем, и будет еще не раз.
   - Фёдор на эту Устинью только и смотрит. Ведомо тебе это?
   - Ведомо, Владыка. Она ж рядом вьется, а в руки не дается, вот и тянет парня. Сам я несколько раз его в церковь сопровождал, когда он зазнобу свою повидать желает.
  Несколько! Каждые три дня и сопровождал, теперь боярышня Устинья так в храм и ходила. Поутру, с сестрой и матушкой. Молилась усердно. О чем? Кто ж знает, губами шевелила беззвучно, а ликом так чистый ангел. Видно, что молится она, а не парней разглядывает.
  Любовались оба, и Михайла, и Фёдор, только царевич открыто, а Михайла исподтишка. Еще успевал и с Аксиньей переглянуться.
  Как поранили его, да пригласил Заболоцкий заглядывать, стал он иногда бывать на подворье, хоть и нечасто. Хотел с братом Устиньюшкиным подружиться, да тот буркнул что-то и ушел восвояси. Михайла не унывал.
  Насильно мил не будешь?
  Так он и не насильно, а постепенно, потихоньку, по шажочку единому, всегда у него все удавалось. Разве что Устинья дичится, да брат ее не улыбается.
  Странные люди. Ну так то до поры, до времени, найдет Михайла к каждому свой подход!
   - Думаешь, все дело в недоступности? Может, и так... видывал я ту Устинью, рыжа да тоща, чего в ней лакомого?
  Михайла едва удержаться успел, чуть на Владыку, как на дурака не воззрился.
  Рыжая? Тощая?
  Да в уме ли ты, патриарх?! Али не чувствуешь, какой свет от нее, какое тепло? А все ж не удержал лица, что-то Макарий понял.
   - Тебе она тоже нравится, что ль? Да что в ней такого-то?
   - Нравится, - Михайла решил, что лучше не врать. - Теплая она. Ясная вся, хорошо рядом с ней. Няньку она свою выхаживала... добрая.
   - Теплая, добрая... тьфу!
  Промолчал Михайла.
  Оно и понятно, патриарху такие бабы, как царица Любава - выгоднее, привычнее. Они во власть прорываются, зубами прогрызаются. А Устинье власть не предложишь, нутряным чутьем Михайла понимал - не надобна ей та власть! И дважды, и трижды не надобна!
  Ей бы рядом с любимым жить, греть его, заботиться, вот и будет счастье. Михайла на этом месте только себя и видел. Вот нужна ему именно такая, домашняя, тихая, ласковая...
   - Ладно. Вот, возьми... задаток.
  Михайла тяжелый кошель принял, а внутрь не посмотрел, на Макария уставился.
   - Без дела деньги не возьму, Владыка.
   - Дело простое будет, при Фёдоре и впредь рядом будь. Вот и сладится.
   - За то мне и денег не надобно.
   - Надобно. Не просто так даю, мало ли, что купить, кому платок подарить - понял? Для дела тебе серебро дано, не на девок тратить. Будь рядом с Федором, а когда что неладное заметишь, ко мне беги. Я тебя и приму, и выслушаю, и все ко благу Фединому. Молод он, горяч, иногда не понимает очевидного...
  Теперь Михайла кивнул. Понятно, покупают его откровенность, ну так что ж? Михайле любые деньги надобны, на медяки жену не прокормишь!
   - Когда так - то согласен я, Владыка.
  Макарий фыркнул, но не сердито. Так, скорее... уговаривать тут еще всякого. Вот не хватало! И отпустил Михайлу.
  Тот и пошел, задумался.
  Не верил он в доброту патриарха, нет там и тени доброты. А вот что есть?
  Скорее... ежели женится Федор, новая фигура в палатах государевых появится. Вот и старается патриарх о ней поболее узнать. Соглядатаев приставить можно, да ведь не все и вызнаешь?
  Обложить он Устинью хочет, ровно волка - флажками красными.
  А и посмотрим. Хитер патриарх, да и мы не из лыка сплетены. Авось и его переиграем. А нет... тогда - отпоем!
  
  ***
  Царица Марина пальцами ленты перебрала, поморщилась.
  Да, вот эта, золотая, в волосах ее смотреться хорошо будет. Нового ей аманта* искать надобно.
  *- амант - l"amant, фр. Любовник, возлюбленный. Прим. авт.
  Илья был, да весь вышел. Жаль, конечно, а только... не будет от него пользы.
  Аркан он ее сбросил, новый скоро не накинуть, да и вдругорядь его сбросить легче будет. Проще. Ежели один раз помогли, то и второй углядят, да помогут. И нашлась же дрянь такая.... Кто только и порадел ему?
  Нет, не надобно ей сейчас наново воду мутить. Обождать потребуется, так она лучше подождет, сколь надобно, пока не разберется во всем, пока о врагах своих не узнает. Да-да, врагах, ведьме любой, кто чары ее порвать может, враг лютый.
  Хорошо бы Илью до донышка выпить, а только рисковать не хочется. Заподозрит чего... даже когда не сам заподозрит, а те, кто ему помогли, добром это не закончится. Нет-нет, как говорили латы древние, Caesaris uxor est supra suspicio, или "жена Цезаря вне подозрений". Даже странно, что вымерли, вроде ж и не дураками были?
  А и ладно! Иногда и потери случаются, с ними просто смириться надобно. Давненько не бывало такого, но и у купцов есть прибыток, а есть и убыль.
  Хотя и обидно было государыне!
  Слухи по столице ползут, змейками заплетаются, до палат царских доносятся.... Оказывается, Илья ей в любви клялся, а сам какую-то девку по сеновалу валял, дитя ей сделал! Это что ж? Она у него не одна была?
  Обидно сие!
  Неприятно даже как-то... ей что - изменяли?
  Нет, Илюшенька, и не надейся, что вновь я тебя к телу своему белому допущу! Девку свою валяй, дочку нянчи, а ко мне ты впредь и на три шага не подойдешь, так-то! Страдай, скули под дверью, а не нужен ты мне более!
  Кого б себе приглядеть?
  Подумала царица, потянула из шкатулки ленту зеленую.
  Зеленую - матовую, как глаза бедовые, зеленые. Видела она такого парня в свите Федоровой. А почему б и не его? Стати у него хорошие, глаза шальные, хитрые, сразу видно - из умеющих. Вот и побалуются. И один он, ни родни у него в столице, ни друзей, когда и помрет, никто горевать да розыск вести не будет. Тоже хорошо...
  Приказать позвать?
  Пожалуй что... только не сейчас, а вот к завтрему, как соберет государь Думу Боярскую... там и с новой мышкой поиграть можно. Али к послезавтрему приказать приготовить все? Стекла сквозь пальцы в шкатулку лента зеленая, из нее вслед за мыслями другая потянулась.
  Надобно сегодня Бориса расспросить, нравится ему, когда супруга в дела его входит, а что у нее свой интерес, и не догадывается мужчина.
  И царица ловким движением в черные локоны алую ленту вплела, как кровью перевила.
  Не любила она, когда ее волосы трогали. И причесывалась сама, и косы сама плела - куда ей спешить? Времени много, царица она...
  А должна стать матерью царя будущего.
  Пора готовиться.
  Ох, пора...
  Нужен ей будет зеленоглазый, а то и не один он. Сколько сил еще ритуал потребует? Не надорваться бы! Ничего, мужчин во дворце много, приглядит еще себе пару-тройку овечек на заклание, чай, не убудет с Россы, она большая.

***
Велигнев у рощи стоял, на свет смотрел.
- Пора домой тебе, Агафьюшка. Пора уж, не то в дороге застрянешь.
- И я так думаю, Гневушка. Пора мне к внучке, истомилось сердце, неладное чувствую:
- Впереди ее неладное, после Святок начнется, после поста. Сама знаешь, слухи везде летают.
- Знаю. Отбор для царевича:
- Выбрал он уже. При тебе еще выбрал. Остальное - так, зубчики на листиках.
- А зубчики те и укусить могут больно.
- Внучка у тебя не из лыка сплетена, да и сила в ней проснулась. Добряна говорит, немалая:
- Добряна та: когда б она чему девочку научила!
- Ты научила.
- Мало!
- Вот и доучишь постепенно. Сейчас, когда знает она о силе своей, проще будет и ей, и тебе. Огонь в клетке не удержишь, вырвется, руки опалит, а то и вовсе сожжет. Слушай о другом. То, что Добряне ты передашь, то, что внучке скажешь. Важно это. Очень важно.
- Ты уж месяц хвостом виляешь. Давно б сказал.
- Сказал, когда уверился. Добряне скажи, что неладно в столице. Пусть рощу защищать готовится, сама укрываться, случись что. Ваша сила - не клинок, она - щит. Сама знаешь. Я к ней человека направлю, с дружиной малой, да достанет ли их сил? Не ведаю: А еще скажи, что магистр Родаль вторжение готовит.
- Войско собирает?
- Нет, Агафья, подлее все, грязнее, безжалостнее. Не готовится он воевать, готовится острым стилетом пройти, да в сердце ударить. Пара тысяч орденцев у него есть, а более ему и не надобно. Когда сорвется план его, ему и ста тысяч недостанет, все в Россе останутся. Всех захороним. А коли удастся подлость его, пары тысяч человек хватит ему, чтобы к столице пройти, это четыре, ну, пять галер. Поднимется по Государыне Ладоге, да и высадит своих. Того ему хватит, чтобы столицу удержать, да по рощам священным ударить, а народ, может, и не поймет ничего, вначале-то.
- Как - не поймет?!
- Агафья, что ты, ровно вчера родилась? Какое тому народу до царя дело? До Бога высоко, до царя далеко, а вот урожай репы и окот у овец - оно и ближе, и понятнее.
- И то верно, Гневушка. Когда все они быстро сделают, и не заметит никто. Могу я про то Устинье рассказать?
- Расскажи обязательно. Неглупа у тебя внучка, и стараться будет, а вдруг заметит что, да предупредит кого надобно? Иногда и секунда во спасение идет.
- А еще что внучке рассказать?
- Добряне в палаты царские хода нет. А там измена затаилась. Обо всех только Магистр знает, я о тех, о ком прознал, скажу. Колдун там сильный есть - темный, страшный. О нем точно поведали. Давно уж он там, больше двадцати лет.
- И до сих пор скрывается?
- Сумел как-то. Ведьма там есть. Кто - не знаю, то ли при царице, то ли сама царица. Говорят, еще есть нечисть какая, но то мне уж точно неведомо. Знаю только, что не одно исчадье скорпионовое в палатах царских обретается. Борис-то неплох, а вот отец его слаб был. Телом слаб, духом слаб: вот и напустил в страну всякой нечисти иноземной.
- Не все они плохи там.
- Да обычные-то люди в любой земле ровно как и мы. Им бы спокойно жить, детей рОстить, жизни радоваться, того и довольно будет. А вот правителям их мало все, да и впредь мало будет, пока Росса стоит. Богатые мы, страна у нас большая, леса великие, горы могучие. А на их Лемберг с Франконией поглядишь, так и не поймешь вдруг - то ли страна, то ли кто клопа о ту карту придавил. Крохотные они, а правителю-то завсегда побольше кусок в свой рот хочется. Вот и лезут к нам, и лезть будут, военной силой не взяли, так хитростью да подлостью зайти решили. С разбором пускать всю ту нечисть надобно было, с опаской и остережкой, да патриарх тот, Феодосий, будь он неладен, фанатик неудельный, к нам век бы не прислушался. Орал, что мы с любой нечистью заедино: ты и сама, небось, помнишь. И Макарий вслед за ним, дурак бессмысленный, нашел, с кем бороться!
- Как не помнить. И рада бы забыть, да не получится.
- Мы б подсылов иноземных выловили, а вот он: сама понимаешь, молитвой их не одолеть, тут искренним надо быть, до последней жилочки, верой гореть. Он-то горел, да сам он на каждой пристани не встанет, каждого приезжего из той иноземии не встретит. А ежели какой поп чего и пробормотал:
- Наша-то сила всяко действует. А крест да молитва - только у верующих.
- То-то и оно. Внучке своей передай, пусть в палатах царских осторожна будет, глотка лишнего не выпьет, яблока не съест. Не отравят, так испортят.
- Хорошо, Гневушка. Но Устя и сама осторожная. Я ведь и не догадывалась, что сила у нее проснулась, молчала она до последнего, и дальше молчать будет. Ежели и откроется кому, только по надобности великой, когда выхода другого не останется
- А саму силу ее ты почуяла?
Агафья только руками развела.
- Не знаю, как такое быть могло. Чтобы через смерть она прошла, а жива осталась. Молилась я Матушке, а только молчит Богиня. Не наше то дело. Не надо в это лезть.
- Вот и я: спрашивал, а ответа нет. Ровно о пустом месте спрашиваю!
- Гневушка?
- Ровно внучка твоя и во власти Живы - и вне ее. Не знаю, как может так быть. Жизнь горит, а чужая смерть глаза застит.
- Не опасно то для нее, Гневушка?
- Сама знаешь - опасно. И меч опасен, когда с ним обращаться не умеешь. Только вот не знаю я, что спрашивать, не знаю, и чем помочь ей. Передай от меня - качнулся в крепкой ладони серебряный коловрат, посолонь загнутый. Восемь лучей огнем блеснули. - Когда нужда придет - разберется.
- Хорошо, Гневушка.
- Да скажи - не для нее знак дан для другого а для кого - сама она разберется. *
*- по одной из трактовок. Коловрат, загнутый посолонь могли носить и мужчины, и женщины, он даровал здоровье, жизненную энергию, защиту от зла. Восемь лучей давали хозяину всю мощь Солнечного огня. Это ОЧЕНЬ кратко, прим. авт.
- Точно - не для нее?
- Сам не знаю, Агафья, с этим внучка твоя разберется. А только кажется мне, не для нее этот знак, она и так Матушкой отмечена, иного ей не надо..
- Ох, Гневушка, страшно мне, боязно. Черное надвигается, жуткое, чую, кровь будет великая, литься будет так, что поля покраснеют.
- Не робей, Агафьюшка. Когда предупредили нас, считай, уже половину дела сделали. Одолеем супостата. И не таких видали, а и тех бивали.
Агафью бравада волхва не обманывала, она только на ветру ежилась, в шубу куталась, хотя волхву и вечный лед не заморозит.
Одолеем?
Оно и понятно, а сколько своих положим? Сколько россов поля рудой окропят? Женщина она, природой так назначено - мужчинам воевать, женщинам беречь. А сейчас сберечь не получится: кого? Кого недосчитается она к лету, о ком плакать будет? Лучше б о ней плакали, да Жива-Матушка сама рассудит. На то она и Плетельщица Кружев, Хозяйка Дорог, много имен у нее, много ликов, отражений:
Только для каждого лика одно верно.
Живе не на коленях молятся, а делом. Равно, как и Роду. Боги тому помогают, кто сам работать не забывает. Вот и будем делать:
А и ничего!
Верно Гневушка сказал, и не таких видывали! Только трава на курганах гуще растет. Хорошая трава, кровью вражеской напитанная.
Кто к нам в Россу приходил, те в ней и оставались, поля удобряли. И правильно это, пусть выжившие запоминают, пусть внукам и правнукам своим передают: не ходите на Россу. Не вернетесь!

***
Агафья про внучку думала, Устинья в роще с Добряной разговаривала, Илья поодаль сидел, на пне большом, березовом, на корни выворотня откинулся, отдыхал, успокаивался.
Добряна на него посмотрела уже, сока березового налила, да выпить сказала. Медленно, по глоточку.
Илья так и выпил, и сидел теперь, улыбался. Хорошо ему было, спокойно и уютно. Устинья за него не волновалась, Добряна им все объяснила до того, как сока налить.
Аркан он, хоть и не видно его, а все ж силы тянет. А человек - не беспредельный. Где тонко, там и рваться будет. У кого сердце разорвется, у кого ноги откажут, у кого кровь по жилам бежать хуже станет, у кого желудок будто ржой выедать будет.*
*- не знали наши предки о раке, язве и проч. Вот и объясняли, как могли. Прим. авт.
Не угадаешь так-то.
А чтобы восстановиться, пусть Илья березового сока попьет. Его Священное дерево само дает, по просьбе волхвы, дерево железом не ранят, насильно соки не берут, оттого и полезнее они в сто раз будут. Сок по жилочкам разбежится, силой тело напитает, оно и само потихоньку с любой хворью справится. Так-то оно еще и лучше будет.
Илья и не отказался.
Добряна ему еще и невесту предложила потихоньку в рощу привезти. Все ж роды ранние были, может, и ей оправиться от них надобно, а не вдругорядь ребеночка зачинать. Как окрепнет, сразу легче будет. И ребенок здоровеньким родится.
И с этим Илья согласен был, Марьюшку привезти обещал после свадьбы. И дремал сейчас под березой, словно и не лежал у нее снег на ветках.
А все одно тепло в роще. Хорошо в ней, уютно. Сила греет: Илья хоть и не волхв, и не быть ему волхвом, а кровь в нем сильная, старая. И ему тут тоже хорошо.
- Добрянушка, точно? Нет на нем ничего?
- Ты и сама видишь уж. Чего спрашиваешь?
- Опыта у меня мало. Вдруг чего и не замечу?
- Все ты подмечаешь, не трави себя. Нет на твоем брате ничего черного, ни аркана, ни ниточки. Не бывал он в палатах царских?
- Бывал уж. И неоднократно.
- И ведьму там не видывал?
- Когда и видывал, не решилась она, наверное второй раз руки к нему протянуть.
- И то верно. Трусливые они, стервятницы, падальщицы, с сильным не свяжутся, беспомощного загрызут. Она себе кого нового подыщет, а ты теперь втрое осторожнее будь. Ты для них, ровно алмаз, на дороге найденный. Когда учуют тебя да из тебя силы высосут, много чего для себя сделать смогут. И молодость продлить, и что захочешь:
- А я чуять не буду, что силы из меня сосут?
- Брат твой много чуял? Сейчас, как сила твоя проснулась, ты и заметишь, и ответишь, есть у тебя щит. И то - одолеть могут. Я тебе про все способы расскажу, да и прабабка твоя добавит. На крови, на волосах, с водой и пищей: много как зелье подсунуть можно, на то они большие мастерицы. На гребне - и то бывало! Царапнут, как косы чесать будут - и довольно того. Яд-то по жилочкам и так разбежится.
- Запомню.
- А главная тут беда в другом. Как была б ты необучена, просто старой крови, ты б и не почуяла, что дар из тебя сосут. Чувствовала б себя плохо, безразличие накатывало, ребеночка скинуть от такого можно, он колдовке еще больше силы даст, а самое ужасное, что и не понимает жертва, что с ней творят. Живет, ровно за стеной каменной, в мешке стылом, жизни не чует, а пожаловаться и не на что. Как сказать, что радости в жизни нет? Устинья?! Устя!!! Да что с тобой?! УСТЯ!!!

Глава 2

Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Заболоцкой.
Море кругом черное, тихое, спокойное. И в нем огонь горит.
Черный, яростный.
И я к нему тянусь. Понимаю, что так надобно.
И еще кое-что понимаю, такое, что подумать страшно:
А ведь это со мной и случилось!
Вспоминаю сейчас свою жизнь черную, страшную: все так и было, видимо! Покамест дома я жила, я мечтала о чем-то. И в Бориса влюбилась безудержно, и ровно крылья у меня за спиной развернулись.
А потом что?
А потом, видимо, на отборе меня и испортили. Легко то сделать было, не ожидала я зла.
Кто?
Узнаю - не помилую!
Потому и прожила я, ровно в мешке каменном, потому и не боролась, не тянулась никуда: ежели сейчас здраво подумать - в монастыре я только и опамятовала!
Кому скажи - ребеночка скинула, другая бы от горя с ума сошла, а даже не заплакала. Ровно и не со мной то было! А ведь хотела я маленького. Пусть не от Федора бы хотела, но то мое дитя было, моя в нем кровь: казалось, после смерти Бореньки должна я хоть к ребеночку прикипеть - и того не случилось! Ровно не со мной все это было.
И ни слезинки, ни сожаления.
Ничего.
Федор - тот горевал, от меня отдаляться начал. А может, потому и начал? Не из-за ребенка, а когда моя сила его тянула, ко мне звала, он ко мне и шел, ровно привязанный? А ее-то из меня и высасывали, вместе с ребеночком последние силы и ушли? Может, самый огрызочек и остался: эх, не знаю я точнее. Поглядеть бы на его девку лембергскую, что в той такого было, почему Федор после меня к ней прикипел?
Может, и ее Жива-матушка силой одарила, просто не знала несчастная, как применять ее, ровно как и я была? Курица глупая, несведущая!
Могло и такое быть, только ее испортить некому было, ни Маринки рядом не было, ни свекровушки, будь она неладна. Вот и прожила она с Федором малым не десять лет?
Могла.
А я в монастыре была. Первое время, ровно неживая, кукла деревянная, ничего не видела, не слышала, разве что руками перебирала, кружева плела, а вот потом?
Потом: монастырь же! Земля намоленная, земля древняя. Те монастыри издревле на наших местах силы ставить старались, там, где старые капища были, куда люди шли, беды свои несли: мой монастырь из тех же самых? Мог и он на древнем месте стоять, не задумывалась я о том, ровно мертвая была.
Там я и отходить начала, наново силой напитываться.
Сама ли восстанавливалась?
Колдун ли умер, который из меня силу тянул? Монастырь ли помог?
Первое-то время я через силу жила, похудела, подурнела, ровно щепка стала. Потом решила по хозяйству помогать, книги переписывать стала, языки учить начала - легко они мне дались.
А потом уж, с Вереей - тогда полыхнуло, наново дар во мне загорелся:
Чует сердце, когда б и Михайла, и Федор... и сразу, или там, через год после моего заточения в монастырь пришли, ничего б во мне не вспыхнуло. Хоть насилуй, хоть пытай, хоть через колено ломай. На костер взошла бы, как во сне дурном.
А в ту ночь:
Самую черную, самую страшную ночь моей жизни, и Михайла постарался, и Верея все мне отдала, лишь бы получилось, лишь бы я смогла!
Вот, черный огонь и загорелся во мне, полыхнул, обжег, родным стал.
И погасить его я никому уже не позволю.
Дотягиваюсь до огня, но не хватаю его рукой, а впитываю в себя, всем телом, душой, сердцем: сгорю до пепла?
А мифические звери финиксы из пепла и воскресают! И я сделаю!
Ужо погодите вы у меня все! До каждого колдуна доберусь, до каждой ведьмы! И горло вырву!

***
Михайла ни о чем плохом и думать не думал. Наоборот - о хорошем.
Коня б ему купить, да такого, чтобы на нем не стыдно показаться было, чтобы Михайла и справиться с ним мог, и смотрелся на нем хорошо, и сбрую бы к нему.
Да хороший конь - он и стоит дорого, и содержать его надобно не абы где, не в царскую ж конюшню ставить, и кормить, опять же, и лелеять, и холить, и конюхам платить:
С другой стороны - едешь куда с царевичем, понятно, не оставят тебя, дадут какую лошаденку, но каждый же раз неудобно так. И какая еще лошадь будет, и какое седло, и нрав у каждой скотины свой, и скорость, и чужое, опять же, приноравливайся каждый раз. Неудобно получается.
Но и с конем своим мороки много, и дел сразу прибавится, и когда уехать придется, с ним что сделаешь? Удастся ли забрать? Не то получится, что и деньги зря потрачены, а ему каждая копейка пригодится, когда они с Устей бежать будут. С другой стороны, на своем-то коне бежать легче?
Вот и получалось, что и так бы хорошо, и этак сразу не выберешь.
Чернавку, которая к нему скользнула, он и не заметил, сразу-то. Прошло то время, когда он каждой дурехе улыбался да кланялся. И хорошо, что прошло.
- Чего тебе надобно, девица?
- Ты ли Михайла Ижорский?
- Я.
- Со мной пойдем.
- Куда? Зачем?
- То тебе надобно. Идем.
Михайла задумался на секунду, даже кистень поправил в кармане: ну да ладно! Не в палатах же его убивать будут? Мало ли, кто девку эту послал? Вон, от боярина Раенского уже польза великая пришла, от патриарха, может, и еще кто ему денег дать пожелает?
И пошел себе.
Вот чего не ожидал он, так это царицу. Полуобнаженную, в рубашке прозрачной, на кровати роскошной лежащую: чернавка вон выскользнула, дверь прикрыла.
Марина улыбнулась, парня к себе поманила, рубашка роскошная с плеча соскользнула, кожу белую приоткрыла.
- Иди ко мне, Мишенька. Иди сюда:
Илье-то хватило бы, чтобы на кровать упасть и красавицу в объятия сгрести. А Михайла нет, Михайла не дрогнул, то ли покрепче он оказался, то ли в Устинью влюблен был по уши, а только мысли у него в голове резвыми соколами полетели.
Царица сие.
С ней в постели оказаться - измена. Государево Слово и Дело!
Казнь мучительная:
А что дознаются - так это точно. Рано ли, поздно ли: вот ведь дурища, так-то от мужа бегать:
Отказывать?
Со свету сживет, тварь мстительная: надо, чтобы сама отказывалась от него!
А в следующий миг Михайла на пол и упал.
Марина аж икнула от неожиданности. И еще раз, посильнее. Всякую реакцию на свою красоту она видывала, и столбами стояли, и глазами хлопали, и к ногам ее падали: но не бились, ровно припадочные, пену изо рта не пускали, глаз не закатывали: вот такое в новинку ей оказалось.
А Михайла от души старался, рук-ног не жалел, колотил по полу. Случалось ему и такое устраивать. Не настоящий припадок, конечно, но разыграть падучую, пока сообщники под шумок мошны на базаре посрезают - запросто. Еще в четырнадцать лет научился тому смышлёный мальчишка.
Пена изо рта шла, сначала белая, потом кровью окрашенная, Михайла щеку изнутри прикусил: кашу-то маслом не испортишь! Пусть посмотрит, пусть уверится, порадуется, полюбуется, да решит, что не подходит он для постели. Каково - когда на красивой женщине, да в интересный момент так-то и прихватит? То-то же, никому такое не понравится!
Марина с кровати вскочила, в ладоши хлопнула - чернавка влетела.
- Разберись с ним, дурища!
Царица рыкнула, да и вышла, а чернавка принялась Михайлу в чувство приводить. Водой полила, вином отпоила, молчать предупредила:
Михайла и сам молчал бы, не дурак ведь. Но так-то оно еще надежнее.
Нашли дурака, с таким связываться!
И:
Красивая царица, конечно. А только и у красивой бабы, и у страшной промеж ног одно и то же. А жизнь за ту красоту рисковать:
Иди ты: к мужу под бочок! Или еще к кому!
Тьфу, дура!

***
- Готово все, государь.
Боярин Раенский честь честью список протянул, государь его глазами пробежал. Пару имен вычеркнул.
- Не надобно.
- Как скажешь, государь.
Платон Митрофанович и спорить не стал. Все одно, список для виду только. Ежели Федору так Устинью хочется, ее он и выберет. Но для приличия хоть вид сделать надобно.
А и то:
Мало ли кто еще племяннику глянется? Всякое ж бывает!
Нескольких рыженьких: ладно-ладно, каштановых, сероглазеньких, Платоша лично в список включил. А вдруг?
У нас, в Россе, бабы красивые, гладкие, ладные, не то, что в иноземщине паршивой, где баба чуть красивее козы - уже ведьма. Потому они там и парики цепляют, и морды-то красят: с них как этот ужас соскребешь, небось - сбежишь, не останавливаясь.
Борис пару минут еще подумал. Еще одно имя вычеркнул.
- Родни там много: что Федя? Все та же боярышня у него на сердце?
- Та же, - вздохнул Платон Митрофанович почти искренне. - Та же, государь. Как присушили парня:
Борис вспомнил серые глаза Устиньи, вспомнил тихий голос, лукавый вопрос - и неожиданно даже для себя самого улыбнулся.
- Зря ты так, Платоша. Девушка там хорошая, вот и весь разговор.
- Слишком уж хорошая, не бывает таких, - непримиримо буркнул боярин.
- Ты, боярин, что плохое о ней знаешь? - нахмурился Борис.
Платон, настроение царя нюхом чуявший, тут же хвост прижал, заюлил.
- Эммм: ничего, государь.
- Вот как узнаешь, так и придешь. А до той поры чтобы на девушку не клеветал. Понял ли?
Боярин понял, промолчал, и вышел, пятясь и кланяясь.
Да что это за Устинья такая, что ее уже и царь защищает?! А?!

***
- Разговор у меня к тебе есть, Божедар.
- Слушаю, волхв.
Божедар отвечал, как и дОлжно, сидел ровно, смотрел спокойно. Велигнев надеялся - не откажет.
Понятно, волхв он, сильный, старый, умелый, да вот беда - не все волхвам на земле подвластно. Сила им хоть и дана, а только дела людские сами люди управлять и должны.
А еще на всякую силу другая найдется.
Даже самый умелый волхв иногда с людьми не справится, не выходят волхвы супротив войска. А надобно.
Тут-то такие, как Божедар, и пригождаются. Не волхв он, и не будет никогда, ни сам, ни дети его, а вот кровь в нем есть, и способности есть, только другие чуточку.
Богатырь он.
Просто никто о том не знает.
В сказках о таких людях нередко сказывается, а иногда и написано верное. Вот вам сказка о Вольге Всеславьевиче.*
*- иногда - Святославович. Прим. авт.
Что верное, а что просто сказ для ребятишек маленьких?
Растут такие люди куда как быстрее, и силу им Род дает куда как больше человеческой, и зверей-птиц они понимают иногда. И оборачиваться могут, только не так, как у иноземцев, проклятьем по полнолуниям, а второй облик у них такой, а то и третий, четвертый, десятый - человеческой волей управляемый. Всякое бывает, разные у всех силы.
Только Вольга в былинах остался, а Божедар - здесь и сейчас есть. И не имя это, конечно, прозвище, кто ж имя-то постороннему человеку скажет?
И своя дружина у Божедара есть. Правда, называется оно сейчас не так, да оно и неважно, рыбу можно хоть как назвать, плавать она не перестанет. Оборачиваться не может он, ну так и не надобно пока. Своей силы ему с лихвой достанет, без оборота.
- Беда у нас, богатырь. Снова иноземцы на Россу войной пойти хотят. А не войной, так подлость какую придумают.
Богатырь и не удивился, считай, вся история Россы про то, как приходили к ним иноземцы, да тут и оставались, земельку удобрять, траву кровушкой поить. Чай, не первый поход, не последний.
- Могут они. А от меня что требуется?
- На Ладогу пойдешь, рощу священную там сохранить надобно. А еще - провижу, первый удар там будет. Какой - не знаю, а только чую, натянулось там полотно, вот-вот лопнет.
Божедар только плечами пожал.
- Хорошо. Сходим с парнями, потешим душеньку.
Велигнев улыбнулся довольно.
- Должен буду, Божедар.
Понятно, не о деньгах речь. И не о долгах.
Долг у богатыря - родину защищать. Кровь его о том поет, для того и рожден.
Долг у волхва - свои земли оберегать, свой народ. Судьба такая.
Деньги?
Когда захотят они, на серебре есть-пить смогут, с серебра умываться, а только им не того надобно. Божедар головой тряхнул, улыбнулся.
- Хорошо бы:
Есть свои беды и у богатырей. У волхвов семьи не всегда есть, далеко не всегда. Суть волхва - служение, а кто рядом с ним встать сможет? Такой же одержимый? Не до семьи им будет. А кто-то еще выдержит его силу, его знание, его власть?
Нет, не часто у волхвов семьи бывают, чаще случается, что детей от них приживают, да и воспитывают, потом уж отцу привозят. А когда семья есть, считай, волхву сложно. Женщины тоже: когда детей рожают, служение свое приостанавливают. Как Беркутовы, как та же Агафья - пока волчица щенят кормит, на охоту волк ходит, и иначе никак. Так уж от века заведено.
Вот и с волхвами на волков похоже.
А с богатырями разговор другой.
Им и семьи заводить можно, и детей, только рождаются те часто без силы богатырской. А чтобы богатыря выносить: тут тоже помощь волхва нужна. Распознать, помочь, поддержать, иначе первый крик богатыря последним вздохом для матери его обернется. Сила-то богатырская, неуправляемая, а младенец же, а то и вовсе плод во чреве, повернется неудачно, тут и беда будет. Вот, чтобы не случилось такого, волхв нужен, сильный да умелый, чтобы знал, где придержать, где отпустить, где заговорить.
Божедар женат давно и прочно, и супругу свою любит. Двое детей есть уж у них, сын и дочь, и любит их всех Божедар без памяти, а только дети его обычные люди, не передалась им мощь богатырская. Не знал мужчина, получится или нет, а сына хотел бы, которому силу свою отдать сможет, дружину переждать, который дело его продолжить сможет.
Богатыря.
И мог бы: только помощь волхва его жене потребуется.
Велигнев головой тряхнул. Что он - не знает о том? Давненько знает.
- Как гроза пройдет, приводи супругу. Сам позову, помогу, чем смогу.
- Благодарствую, Велигнев.
- Не за что.
И верно - не за что. О какой тут благодарности речь? Обязаны волхвы угрозу зрить и предупреждать.
Обязаны богатыри защищать землю росскую.
Даже не обязаны. Для того на свет рождены, не мыслят себе иной-то жизни. Но люди ведь, не зверье дикое, и веселья им хочется, и радости, и счастья простого, человеческого: вот и договорились. Один другому поможет, и никому от того плохо не будет. Оно и так бывает.
Знал Велигнев - соберет Божедар дружину свою и пойдет к Ладоге.
И Добряне он весточку уж отправил, и Агафья предупредит о том.
А еще провидел он, что беда там будет великая, и не вся дружина вернется.
Насчет Божедара не видел, темно было впереди. Вроде как развилка, и не от самого Божедара то зависит.
И молчал.
Точно знал, когда вернется богатырь - он ему чем сможет поможет.
А когда нет:
Семье его отслужит. Его просьба, ему и ответ держать.
И молчать.
Тяжко?
То-то и оно. Страшная это ноша, а только не передашь никому, не отринешь, не откинешь в сторону, ровно камень. Нести надобно.
Будем нести.

***
- Непотребство!
- Утихни, Макарий, - Борис сдвинул брови, пришлось патриарху губы поджать, да за посох крепче взяться.
- Все одно, безлепие то, государь! И царевич туда отправился!
- Федор? Так что с того?
- Государь, пост сейчас!
Борис в окно посмотрел.
Там, за рамами медными, за стеклами цветными, небо синело. Яркое-яркое. Чистое - чистое.
И так Борису вдруг прокатиться захотелось!
Вот чтобы как в детстве! Чтобы он, и конь, и полет над снегом, и вкус мороза и зимы на губах, и чтобы остановиться где, да в снегу покататься, просто так, от восторга жизни, и сосульку с крыши сломать, и подгрызать ее, с ума сходя от восторга:
И стоит тут чучело это черное, последнюю радость у людей отобрать готовое:
- Иди-ка ты отсюда, Макарий!
- Государь!
- Али невнятно я сказал? Иди! Тебе же лучше, когда люди грешить будут. Покаются, потом серебро в храм понесут! Не морочь мне голову! Молод Федька, вот и хочется ему немного радости! Не смей его грызть!
И так царь выглядел, что Макарий даже и спорить не насмелился. Развернулся, да и вон пошел.
Эх, государь-государь!
Нет в тебе истинной богобоязненности! Нету:

***
А Борис, который Бога бояться и не собирался - чего отца-то бояться? Родного, любимого, любящего? Враг он тебе, что ли? - в свои покои отправился, да приказал не беспокоить.
А сам:
Ох, не только царица потайные ходы знала.
Борис тоже в стороне не оставался. Переодеться в платье простое, кинуть монетку конюху верному, да и - на свободу!
Одному!
Без свиты, без людей лишних, без венца царского!
Риск?
А как себе такое не позволять, так и с ума сойдешь, пожалуй. Сколько можно-то? На троне сидеть, на бояр глядеть, указы умные читать - писать, о государстве думать: сил уже нет! И сил, и терпения: свободы хочется! Хоть глоток! Хоть щепоточку!
Царь? Обязан?!
А что - не человек он, что ли?
Никому-то дома сидеть не хотелось в святочную неделю.

***
Гулянья!
Как же это весело, как радостно!
У Федора - и то складки на лбу разгладились. Кругом шум, гам, смех, суета веселая. Налево посмотришь - с горки катаются.
Направо - карусель веселая.
Прямо - ряды торговые, люди смеются, народ заманивают, кто сбитнем, кто калачом, кто петушком на палочке.
В сторонку отойдешь - там костры горят, вдруг кто замерз, погреться захочет? А вот и скоморохи, ходят, кукол своих показывают, с медведем ученым пляшут: тот квелый, скучный, а все ж старается:
Впрочем, Федора мало то интересовало. А вот Устинья:
Долго искать не пришлось, на горке оказались все Заболоцкие.
И старшие - и младшие. Старшие, правда, быстро накатались, да и погулять отправились. Боярыня аж цвела, мужа под руку держала, улыбалась.
Хорошо!
Давно он ее вниманием не баловал! Все дела домашние, да заботы хозяйственные, а что она - не женщина? Ей ведь не так много надобно, слово ласковое, да улыбку добрую. Боярыня и дочек из внимания выпустила.
А ими Илья занимался.
Садились они все на саночки - Марья, за ней Илья, потом Аксинья и Устинья - и летели с горы под визг веселый. Марья от души веселилась. Уж и не думала она, что так-то у нее будет!
В очередной раз перевернулись саночки, молодежь в снег полетела, захохотала, Илья невесту перехватил, в щеку поцеловал.
- Всегда тебя любить буду, Илюшенька.
Гадом надо быть последним, чтобы на такое не ответить.
- И я тебя, Марьюшка. И деток наших будущих, и доченьку нашу люблю.
Устя только хихикнула, глядя на братца с невестой.
Ишь ты: целуются они! Прямо в снегу. Аксинью, которая что-то плохое сказать хотела, она ногой пнула в валеночке, не больно попала, но увесисто. И то сказать, нашла сестренка время, чтобы жало свое выпустить! Думать надо и язык поганый прикусывать вовремя! А то оторвут с головой!
- Помолчи!
Сестра зашипела, что та гадюка, но Устя ей кулак показала.
- За косу оттаскаю! Не смей им радость портить! Пошли, я тебе сбитня куплю?
Аксинья и не спросила, откуда деньги у сестры. За ней пошла. А потом:
- Ой:
Федора она б и не увидела, и не заметила. Чего в нем для Аксиньи интересного? А вот Михайлу напротив, в любой толпе б нашла.
А вот Устя: обоих она увидела, да только никому не рада была. Куда б удрать? Поздно, увы. Вот они, стоят, не подвинешь! Устя низко кланяться не стала, видно же, царевич сюда гулять пришел, а голову склонила, улыбнулась лукаво.
- Федор Иванович, рада встрече.
Царевич так и расцвел. Михайла, правда, скривился чуток, ровно лимон укусил, но на него уже Аксинья смотрела. Не бросать же, не сводить свои труды на нет?
- Как снежок? Мы покататься хотели!
- Хороший снежок. Мы сейчас с сестрицей чего горяченького выпьем, да и тоже покатаемся? - Устя улыбалась весело. А ей и правда хорошо было. Даже Федор настроения не портил: пусть его! Пусть у него хоть такая радость будет! Другой-то она ему давать не собирается.
- А сопроводить вас можно, боярышни? Чтобы не обидел никто?
Михайла на Устю откровенно любовался.
Ох, хороша!
В тулупчике теплом, в шапочке беленькой, заячьей, в платке цветастом. Улыбается, разрумянилась, веселая, счастливая: сестра ей и в подметки не годится. И понимает это, едва от злости не шипит. Хотя встала б рядом и улыбалась - куда как симпатичнее показалась бы!
Федор тем временем Устинье руку предложил, на санки кивнул.
Устинья кивнула, да и пошла. Время сейчас такое: пусть его. Откажешь - скандал точно будет, настроение у всех испортится. А так и родители не возразят - Устя ни на секунду не забывала про отцовские мечтания, ни Илья, ни Аксинья:
Ох, морочит ей голову этот гад зеленоглазый!
Устя Михайлу с радостью бы под лед спустила, да вот беда - нельзя покамест. А хочется, никакого зла на негодяя не хватает! Но пока о том разве что помечтать можно, недолго.
И были санки.
Раз за разом скатывались они с высокой горки. Федор впереди сидел, санями правил, Устя сзади к нему прижималась, пару раз в снег они валились вместе, хохотали до слез. Странно даже.
Не был Федор таким никогда.
Или то сила ее действует?
Как Устинья поняла, привык он на ее силе жить, в той, черной, жизни. Потому и сила Устиньина его узнала, привычно подпитать рванулась. Все же не проходят зря долгие годы. Потом уж Устя себя контролировать стала, вот рядом Федор, а она закрыта, силу из себя пить не дает, крохи получает он супротив прежнего. А хочется ему больше: вот и тянется. Клещ!
Михайла тоже не терялся, Аксинью развлекал. Истерман (где ж без тебя, заразы?!) боярина перехватил с боярыней, говорил о чем-то: Алексей Заболоцкий доволен был.
Устя на Федора с тревогой поглядывала. Чем дальше, тем наглее вел он себя: то прижмет, ненароком, сажая в сани, то повернет их так, что скатятся они в снег, и он на ней лежит: и дыхание у него становится тяжелое, неровное, и глаза выкатываются:
Наконец Усте прискучило раз за разом вырываться, она косой мотнула, в сторону отошла.
- Хватит! Накаталась!
Федор ее за руку схватил.
- Чего ты! Пойдем еще раз!
- Не хочу я больше, царевич. Голова кружится.
- Пошли, сбитнем напою. И калачи тут продают, слышу: а бусы хочешь?
Федор был довольным, радостным: глаза горели. Хорошо!
Сейчас бы: он даже уголок присмотрел укромный между палатками. Затянуть туда Устю, да поцелуй сорвать с губок алых. Лучше - два поцелуя: или три?
Устя эти мысли как по книге читала.
- Не хочу я, царевич. Охолонуть бы мне.
- Пошли, не ломайся!
Федор к такому не привык, за руку Устинью потянул. Царевич он! Никто ему и никогда не отказывает! А кто отказывает - ломаются просто. Кривляки бессмысленные!
Устя зашипела зло. Ах, пнуть бы тебя сейчас так, чтобы три года жена без надобности была! Да ведь отец потом с нее три шкуры спустит!
Силой своей попробовать подействовать?
Можно. Сделать так, чтобы Федор обеспамятел, она и сейчас может, только рисковать не хочется. Мало ли, кто заметит, что заметит, полно на гуляньях глаз приметливых.
Словами еще попробовать? А когда не действуют слова-то?
- Пусти, Федор Иванович. Не в радость ты мне.
- Устенька, не упрямься: с ума схожу, жить без тебя не могу.
И тащит, зараза, тащит к палаткам! Нельзя ж себя позорить так: и позволять ему ничего лишнего тоже не хочется, ее ж стошнит, одно дело голову словами морочить, другое хоть пальцем до него дотронуться!
Устя бы ударила. Не дала бы себя никуда затащить, но:
- Пусти боярышню, братец.
Голос вроде и негромкий, а обжег крапивой, Устя аж подскочила на месте, малым в сугроб не рухнула. Государь Борис Иоаннович?!
И не померещилось, не помстилось. Стоит, смотрит прямо, улыбается весело. И не скажешь, что царь: одет просто, неприметно, хотя и дорого. А все ж ни золота, ни соболей на нем нет.
Федор зашипел, ровно гадюка, глазами сверкнул.
- Борисссссс:
Второй раз государь повторять не стал. Просто стоял и смотрел на пальцы, на рукаве Устиньи сжатые, пока те не дрогнули, не распрямились:
Понятно, легко Федор не сдался.
- Чего тебе, братец? Не мешай нам с невестой!
- Иди: братец, погуляй, да без невесты. Не в радость девушкам, когда их силком тащат.
- Я:
- Иди, и на боярышню не оглядывайся. У нее глаза испуганные, и губы, вон, дрожат, и отталкивала она тебя не для игры.
Кажется, Федору то и в голову не приходило. Глаза, губы, да кому какое дело, когда ему чего-то пожелалось? Но совесть в нем и на кончик ногтя не проснулась, не блеснула.
- Я:
- О боярышне я позабочусь. А скажешь кому, что я тут был - пожалеешь. Как в детстве. Понял?
Федор черными словами выругался - и прочь пошел, только снег из-под каблуков взметнулся.
Устя огляделась быстро, нет ли вокруг посторонних злых глаз, отвод-то она накинуть не успела, дура бестолковая!
Нет, не видел никто:. Повезло.
Родителей Истерман куда-то увел, Аксинью Михайла занял, старались, негодяи, для своего хозяина все делали, а получилось - для Усти.
- Благодарю, го:
- Просто Борис. Или братцем называй, когда за Федора замуж выйдешь, сестрицей станешь.
Он улыбается, а у боярышни сердце зашлось, забилось где-то в горле. И не хотела, а слова с языка рванулись.
- Прости: братец. А только не люб мне Федор, когда б отец не неволил, близко б не подошла, клещами не дотронулась!
- Вот как:
- Прости. Мало у девки воли, когда так-то сватают. Выдаст меня отец замуж, никуда не денусь, а что жених не в радость: девичьи слезы - луковые:
Устя и сама не знала, как шаг вперед сделала, нахмуренных бровей коснулась, разгладила. Словно: так надобно было.
И:
Когда б ударили ее, так бы не поразилась.
- Аркан?!
- Что? - Борис и нахмуриться не успел, как девичьи пальцы на его рукаве сжались, потянули его в закоулок, да с такой силой, что дернись - рукав оторвет. И глаза отчаянные, решительные.
Затащила, к стене дощатой толкнула, на грязь и внимания не обратила.
- Давно ли у тебя это?
- Что? - Борис и не понял, о чем она.
Устя выдохнула.
Оставить как есть? Или: решиться?
- Слово мне дай, государь, что казнишь меня али помилуешь волей своей, но что сейчас произойдет не расскажешь никому!
- Что?
- Я сейчас полностью в воле твоей буду. А только и оставить это никак нельзя:
Устя видела так отчетливо, так ясно, словно вот оно, настоящей веревкой стало:
Аркан.
Не такой же, как у Ильи. Этот изящнее, тоньше, чем-то ошейник напоминает, да суть одна. И снять его надобно. Немедленно.
Потом колдовка прознает, еще свои чары укрепит, а на что серьезное сил Устиньи может и не хватить, не все голой силой ломится, что и опытом побивать надо. Значит - сейчас, пока она знает, что может, что справится, что хватит ее сил.
Устя в глаза Борису посмотрела, руку подняла, пальцы на аркан легли, ощупали.
Тоненький, ровно ниточка серебряная, не черная, а куда как прочнее. На Илье веревка была, а здесь проволока металлическая, сильнее, надежнее, незаметнее.
Когда специально смотреть не будешь, и не увидишь. Или вот так, как Устя: с ее огнем и не такое углядеть можно. И то, только при прикосновении ее сила наружу рванулась, еще и потому, что любит она этого мужчину больше жизни своей. И действовать будет для его блага.
- Прости, Боря. Надобно так:
И сорвала удавку одним движением.
Взвыла от боли, руку ожгло, из-под ногтей кровь хлынула:. В глазах потемнело, за Бориса схватилась, лишь бы не упасть: удалось?!
Да!


Оценка: 7.56*23  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"