Паша долго стоял перед квартирой Сони, ёжась от любопытных взглядов уединившейся на лестничной площадке влюблённой парочки. Он казался себе очень смешным и от этого еще больше смущался - стоял как герой народного анекдота в мокром плаще с тяжёлыми грязными чемоданами и претенциозным букетом дорогих роз. Топтался и не решался тронуть кнопку вычурного бронзового звонка с маленькой гравировкой по ободку "Софья Финкельштейн"...
Наконец, набрав больше воздуха в легкие, он утопил кнопку звонка до упора. Дверь сразу распахнулась и назойливая трель из квартиры эхом откатилась на Пашу. От неожиданности он моргнул. С длинных ресниц упали капельки воды.
- Привет, - сказал Паша.
Соня отступила:
- Как это... странно, - улыбнулась она и замолкла.
Краска стала покрывать пятнами ее лицо.
Паша потянулся поцеловать ее в губы и попал в щеку:
- Добрый вечер. Я приехал к тебе.
И тихо добавил:
- Жить...
Соня закрыла глаза, громко вздохнула и замкнула уста. Паша улыбнулся и опустил голову в букет, лаская лицо лепестками роз.
- Проходи, - очнулась Соня и беспомощно оглянулась по сторонам, - что-нибудь придумаем...
- Извини, - сказал Паша.
- Ерунда, - Соня опять беспомощно оглянулась.
- Раздевайся, - снова повторила она и закрыла за ним дверь- плащ
повесь на гвоздь возле батареи. В углу старые газеты - набей ими обувь. В ванной свежее полотенце.
- У меня свое.
- Очень приятно, - Соня задержалась и странно посмотрела на него.
Только сейчас она заметила огромный букет темно-багряных роз.
- О, какая красота, - прошептала Соня и подошла к нему.
Паша вгляделся в нее - даже сквозь умело наложенный макияж, блеск элитной помады, легкий аромат от "Диора" проступала та Соня, которую он последний раз видел три года назад и которой когда-то писал письма. Они падали в ночную воду Влтавы и приплывали утром в Москву:
"И море, и Гомер - все движется любовью.
Кого же слушать мне? И вот Гомер молчит.
И море черное, витийствуя, шумит
И с тяжким грохотом подходит к изголовью".
На кухне Соня включила воду. Одновременно, сотрясая трубы, зашумела вода в ванной. Это свершилось. Паша пришел. Пришел после метаний между нею, Софьей Финкельштейн и Кирой Ивановой. Соня не знала, радоваться ей или плакать. Что даст ей пашин поступок - триумф или поражение.
- Это даже не смешно, - пробормотала она.
- Или очень смешно, - добавила она.
Он пел в ванной и играл переключателями холодной и горячей воды, отчего трубы заворчали в разных регистрах, как под руками неумелого органиста.
Вода в раковине лилась до сих пор. Струя била в тарелку, и отлетающие рикошетом капли оставляли на платье темные пятна. Соня выключила воду и поставила сковородку на огонь. И снова оцепенела.
Софья Финкельштейн как скрипачка в мире музыки набирала вес - ее имя наряду с именем дирижера уже писали крупными буквами на афишах. Она солировала в симфонических концертах: где исполнялись сочинения знаменитых композиторов. В профессиональной прессе о ней писали не иначе как о "Музе одиночества и тоски". Сам ее облик, с клювьим профилем и крыльями неизменной испанской шали, как нельзя лучше подтверждал титул. Еще о ней говорили - "Королева музыкальных вечеров". Соня только пожимала плечами и говорила сама себе: "Королева без короля".
А Кира... Кира Иванова. Зачем ее вспоминать.
Соня передернула плечами и заметила, что сковорода уже разогрелась. Она достала раскрытую банку тушенки и смешала ее со вчерашней картошкой. На плечо набросила полотенце.
- Контрастный душ - залог здоровья и красоты! - на кухню ворвался розовый от купания Паша и поставил на стол шампанское.
Соня взглянула на бутылку, на влажного от пара Пашу в спортивной майке и узких джинсах и почувствовала смущение.
- Ты знаешь, - воскликнул Паша, - я понял, что без тебя жить не могу. И баста!
Раскрыл объятья. Игривые бицепсы-трицепсы.
Соня сжала полотенце изо всех сил, стараясь не потерять самообладания. В ее доме - мужчина. Тот миг, которого она ждала - свершился. Соне стало плохо - ей не хватало воздуха, внизу живота росло напряжение, а в глазах - туман.
- С Кирой у меня всё кончено.
- Все кончено, - прошептала Соня и очнулась, - почему все? Может, еще передумаешь.
- Нет-нет, - Паша встал и подошел к ней, - мне нужна ты. Ты - нео-обыкновенна!
Он обнял ее и провел руками по спине вниз. Соня закрыла глаза и вдохнула пряный аромат его тела. Голова ее клонилась ему на плечо, но усилием воли Соня остановила этот слишком интимный и ранний, по ее мнению, жест. Она ощутила скольжение его сильных рук по телу и ... вдруг на низ живота властно легла широкая ладонь. Это было так на него не похоже. Это не он!
- Не надо! - задыхаясь, оттолкнула его Соня. - Зачем так, господи!
- Что такое? - оторопел он.
- Зачем так сразу, - Соня оправила платье и села, - давай поговорим.
- А может, сначала забросим уголек в топку, - шутливо предложил Паша и потянул носом в сторону плиты.
- Нет, - в ее голосе проскользнули стальные нотки, - второстепенное потом.
- Для меня еда - первостепенное, - Паша поднялся и положил себе и ей картошку.
Почву выбили из-под ног. Соне казалось, что наступает конец света. Весь ее миропорядок летел в тартарары. И все из-за мужчины, которого она желала, хотела иметь своей собственностью. Сколько времени она была ему верным другом - выслушивала исповеди, давала советы, составляла компанию для презентаций и премьер, которые он должен был освещать как репортер.... А вечерами одна стояла у окна.
Соня смотрела, как Паша ест, широко расставив над тарелкой локти, с аппетитом здорового самца. От него исходила такая животная сила, такая любовь к жизни, что этот всплеск здоровых инстинктов её, тихую и созерцательную девушку, и озадачивал и притягивал. Она ощущала его власть над собой, и все время пыталась с нею бороться.
Соня почувствовала голод, клюнула вилкой картофелину, а через минуту по бокалам запенилось шампанское...
Самое время ни о чем не думать. Самое время торжествовать. Слишком много времени она тратила на искусство вдохнуть в скрипку жизнь, сделать скрипку частью себя самой. Чтобы никто и никогда не мог представить ее без скрипки. Скрипка - это её сердце, её душа, её мозг...
Паша отложил вилку и устремил взгляд вверх и куда-то вбок. Губы его беззвучно шевелились, но вот прояснился лоб и он странно так, добро, улыбнулся:
- Соня, вот, послушай:
"Ты смотришь
Чуть напуганная чем-то
А мне не кажется,
Что плохо так тебе.
Я вижу лишь тебя
И в сердце нет сомнений
У солнечного миленького дня
Ты все такая же
С приподнятою бровью
И несколько нахмурена
У лба
Люблю улыбку я твою
Любую.
Любуюсь на волосы, на голос,
На тебя.
Приятно мне рукопожатье
И твой прием меня"
У Сони с первых строк закружилась голова, пересохло в горле, ей стало жарко, потом кровь отхлынула от лица, но она побоялась даже шевельнуться. Вдруг мурашками изошлась нога и стала гудеть, а Паша певуче читал и читал, не отводя своего грустного василькового взгляда от нее. Соня, подчиняясь этому взгляду, слегка подалась грудью вперед, задышала сильно и всё, уже не смогла - рассмеялась внезапно и тут же испуганно захлопнула рот рукой. Замолчал и Паша, разглаживая скатерть длинными пальцами.
- Прости, - пробормотала Соня, - я не хотела, честное слово...
- Что? - удивился Паша, - я стихотворение закончил.
- Ах, - только и могла выдавить Соня, - я не поняла...
Она закрыла глаза. И слышала его дыхание рядом. И так много всего наплывало на нее. Соня училась, играла, совершенствовалась, а ее подруги энергично сватали друг друга. Ее тоже пытались, на что она едко парировала, что до 30 лет семью заводят латиносы и негры. Подруги пожали плечами и отвернулись. Навсегда. Изредка Соня встречала их с детскими колясками возле продуктовых магазинов. Подруги сплёвывали семечки в её сторону и гордо рассказывали о своем искусстве помыкать мужьями. Сквозь пыльные витрины они указывали наманикюренными пальцами на своих спутников жизни, стоявших серыми вопросительными знаками в очереди за колбасой...
Может, надо ему объяснить, что для неё не всё так просто. Не всё однозначно.
Он целовал её потом, после стихов и третьего бокала шампанского. Ласкал шею. Нежно поглаживал живот. Она пыталась его остановить, но сил не хватало, и кончиками пальцев она лишь скользила по его плечам, дурманясь от запаха его кожи. Голова кружилась, лицо горело. А он еще придвинулся, расставив ноги, и притянул ее к себе. Она почувствовала его властную и упрямую силу. И дикое желание, чтобы он сделал ей больно. Сейчас же! Она простила бы ему все, она покаялась бы в своем упорстве. Она чувствовала, как от многого, что могло бы открыться в их отношениях, бежала, как многое отталкивала, боясь распахнутости чувств. Соня открыла глаза:
- Паша, подожди...
Зачем она остановила его?
- Паша, я хочу сказать тебе очень важную вещь.
Соня замолчала. Она поняла, что попала в собственную ловушку - когда-то она, отстраняя его поцелуй, намекнула, что подобное и более серьёзное случится, если его чувства к ней будут искренни и ответственны. И вот...
Паша молчал и задумчиво смотрел на неё. Соня всплеснула руками:
- Я должна рассказать тебе всё!
Паша достал сигареты, одну дал ей. Встал к окну, закурил. Шёл поздний вечер, народ расходился по домам. Мозаичными узорами рождались огоньки окон вдали. Маленькие магические круги пуганного цивилизацией человека. А свой круг Паша сегодня стер сам. Свой очаг задул. Не оставив даже тлеющего уголька. Паша открыл форточку и подставил лицо холодному ветру. Это принесло облегчение, но тревога и сомнение остались.
Соня закурила с третьей попытки - дрожали руки. Поперхнулась дымом.
- Извини. Будь добр, налей шампанского.
Опять закружилась голова, и Соня не заметила, как сильные руки подхватили её и унесли в спальню...
Он лёг рядом. Протяни руку и коснись его. Но для неё не так всё просто. Не всё однозначно. Во снах ей рисовались иссушающие поцелуи и опаляющие объятия. Но теперь-то не сон. Теперь - явь. Действительность, которая требовала от неё определённых поступков.
Соня не чувствовала, что её бормотание во сне было бормотанием наяву. Паша лежал, положив на грудь пепельницу, и следил за её петляющей, подобно дыму, мыслью.
- Я всегда говорила о необходимости и важности поступков. Поступок - это ступенька вверх. Поступок - это кирпич твоего мироздания. Уже тридцать лет я укладываю кирпичи своего дома. Моя дом - моя скрипка. Больно скрипке - больно мне. Больно мне - больно скрипке. Этого никто не поймет. Я никогда не хотела мужчин. То есть не так, но... Это было странно, да... Но тетя правильно мне сказала, что из двух зол выбирают одно - или скрипка должна стать моим демоном, или какой-нибудь, скорее бездарный и безродный мужичок... Это, конечно, всё emancipation...
Соня заплакала во сне. Свернулась во внутриутробную запятую и хныкала. А потом снова скороговоркой, словно жалуясь кому-то, продолжила:
- И все же Я чувствую Мне нужен мужчина пусть безродный пусть бездарный но Мой мужчина Я понимаю что чего-то недопонимаю это иногда мешает Моей игре игра Моя не выражает всех чувств которые Я знаю Я чувствую что вот здесь в этом месте сочинитель передавал накал своих чувств наверное он их изведал с женщиной о боже Я понимаю как бедна Моя жизнь как бедна Я и никогда такая бедная не достигну Успеха!
Соня вытянулась в постели, сжимая в кулаки руки и стиснув зубы.
- Мне нужен мужчина он должен давать и давать Мне свою силу чтобы Я стала могучей чтобы никто не смел со Мной тягаться... О-о тогда Я буду не Музой а Исидой скрипки Я буду вызывать у слушателей рыдания и обмороки ... Я сама не своя о господи Я запуталась во всем...
Она вскинула руку и уронила на Пашу. Он подхватил пепельницу - рука упала на его грудь. Кисть была тонкая и сильная. Сплетения вен и длинные костистые пальцы.
Хаос слов и чувств переполнял Соню, и она всё говорила и говорила, говорила то, что хотела как-нибудь, со временем, раньше, всё рассказать Паше. Он бы её понял. Ибо Паша тоже одинок. И она во всём ему признается и скажет, что не сможет любить его так, как обычно этого хочет мужчина, ибо для нее первое - Скрипка. Первое - Музыка. Первое - желанная Слава. И эти слова - правда, она не умеет лгать, но - она будет ему верна. Это, конечно, банальность прёт... Но какая разница...
Соня замолчала. Сон запечатал её уста.
Из открытой форточки дул ветер, холодил простыню. В тишине квартиры аккуратно щелкнул замок, и захлопнулась дверь. Ледяные звезды несли свой равнодушный свет на Соню - она спала одна...
На следующий вечер в Большом зале Консерватории давался Концерт Ф. Мендельсона для скрипки с оркестром в сопровождении Лондонского симфонического оркестра. Дирижировал Сейджи Одзава. Партию скрипки исполняла Софья Финкельштейн.
Она шла, огибая пюпитры, прямая и скорбная - как всегда. Никто не подозревал, какой чёрной и выжженной она стала за ночь. Шум зала, бормотанье инструментов - ничего она не слышала. Соня поклонилась публике, как шарнирная кукла. Раздались аплодисменты.