Мой покойный муж, Евтим Лупов, Царство ему небесное, обожал английское мыло. С детства. И об этом он любил рассказывать почти каждый вечер. Надо сказать, у нас дома был заведен со дня свадьбы обычай - после семичасового ужина мы садились в глубокие кресла, и я открывала вечер. Я зачитывала какой-нибудь абзац из Библии и так мы, вернее я, продвигались вперед в изучении этой прекрасной книги. Обычно я чаще всего читала "Екклесиаст" или послания апостола Павла Тимофею. Муж мой никогда не перебивал меня и не спорил. Склонив кудрявую, с проседью, голову набок, он делал вид, что слушает мое чтение, но на самом деле его мысли тихо странствовали по комнате, пока не останавливались на любимом серванте. Тут он даже не моргал. Только иногда прорывался досадный вздох и взгляд его мечтательных голубых глаз переходил на меня. Для меня главное было - увидеть в его наивных глазах раскаяние и осознание его греха. Ибо то, чем он занимался - было грехом...
Мой муж обожал английское мыло и коллекционировал его до нашей с ним свадьбы два года три месяца, а со дня свадьбы - я это хорошо помню - семь лет. Кто-то в какой-то книге сказал, что это счастливая цифра. Но это я к слову. Вместо книг на полках стояли маленькие кирпичики мыла. А в любимом серванте стояли особо редкие мыла, которые ему привозили друзья из Лондона. Он бесконечно переставлял эти пахучие кирпичики, протирал от пыли, а самые дорогие, "сервантные", обтянул целлофаном. И еще он бесконечно это мыло нюхал. Меня, в принципе, это не особенно беспокоило. В доме всегда было мыло. Импортное. И оно было при Брежневе, при Андропове, при Горбачеве... Но потом...
Потом его драгоценное, обожаемое английское мыло стало незаметно исчезать. Евтиму было мучительно наблюдать, как прилавки магазинов сначала заполнялись турецким, а потом французским мылом. Именно тогда я решила усерднее читать ему Слово Божье в наставление его безумию. Когда он, мелко трясясь от негодования, не находил под стеклом витрины своего любимого английского мыла. И потом, налившись кровью, требовал от мерзко накрашенной продавщицы с оловянными глазами-мисками точного ответа на вопрос - когда будет его любимое АНГЛИЙСКОЕ мыло. Продавщица молча поднимала плечи, ровно вертикально, так же вертикально опускала их и, также молча, уходила в неизвестном направлении. Муж шевелил мокрыми губами, посылая проклятья, а я, подавив свой гнев и стыд за него, тихо уводила его домой. Вечером мне приходилось зачитывать ему цитаты из Библии. Например, такую: "Ибо мы ничего не принесли в мир; явно, что ничего не можем и вынесть из него". Это из Первого послания Павла к Тимофею. Этим я ему доказывала, что на тот свет он уйдет без мыла, а разве мыло стоит таких душевных мук, которым подвергает его душу Сатана.
Но он не слушал меня, а пересчитывал остатки английского мыла. У нас оставалось еще штук двадцать "Моей прекрасной леди", пятнадцать "Замка" и десять "Виндзорского". Это были рабочие экземпляры. "Сервантные" были только в одном экземпляре. И когда он начинал свою "инвентаризацию" мыла, рядом об его ноги всегда терся белоснежный кот, которого он когда-то принес домой вонючим комком грязи. Но Евтим отмыл кота английским мылом и назвал... Вы ни за что не догадаетесь! Он назвал кота "Мыльницей". Между нами - кот весьма занудный и противный. Я старалась с ним дела не иметь, но что ради любимого мужа не сделаешь.
А еще Евтим любил принимать странные ванны. Он брал кирпичик рабочего мыла, в зависимости от настроения - "Прекрасную леди" или "3амок" (чаще "Прекрасную леди") и на специальной терочке стругал это мыло на сухое дно ванны. Ванна, в зависимости от мыла, тогда становилась либо белой, либо розовой, либо лазуревой. Затем мой муж, дождавшись, когда запах мыла наполнит ванную, раздевался и становился на мыльные стружки ногами и, осторожно потоптавшись на них минуту, наконец, включал воду.
Однажды я его спросила, какая необходимость в таком длинном церемониале, наверняка бы утомившем и китайского императора, то Евтим сказал, что никакая женщина не даст ему столько наслаждения, сколько он получает от мыла, разминая его податливые теплые стружечки ногами и купаясь в его запахе. В английском запахе английского мыла. А когда я его спросила, неужели теперь мыло заменило ему женщину (оскорбленное мое самолюбие не позволяло сказать прямо "и меня"), то он, мечтательно блуждая около меня глазами, ответил, что (дословно пересказываю) "Ли-лияночка, пойми, что Мыло это и есть Женщина". Вот такая аксиома. Мой муж не знал женщин и на что способны женщины. Что они способны на верность, на преданность, на вечное терпение и понимание. А мыло... Мыло остается мылом и весьма коварным.
Он то и умер из-за мыла. Спустя 40 дней после высказанной им аксиомы. Я почему запомнила эти цифры, потому что аксиома была им высказана в начало Великого Поста. И на сороковой день он так глупо, нелепо умер. Он решил принять, как всегда, свою, как он еще говорил "Чисто английскую ванну" и часто прибавлял при этом "Почти как "чисто английское убийство". Так же он сказал и тогда... А я в такие минуты, чтобы не слышать богохульственных речей, всегда уходила в комнату и раскрыв Библию, читала какой-нибудь псалом.
И в тот день, когда он ушел принимать "чисто английскую ванну" , а я читала Слово Бога, вдруг раздался ужасный крик, который я никогда не забуду. На мгновение я застыла как Лотова жена, а потом бросилась на крик, но было поздно. Мой голенький муж, нелепо скрючившись, лежал с разбитой о край ванны головой. Он даже не успел размять стружки английского мыла и принять свою любимую "чисто английскую ванну".
Только запах я запомнила навсегда и поэтому (позже) выбросила это мыло на помойку. "Моя прекрасная леди". Я вздохнула - он хотел принять ванну с "прекрасной леди", а встретил смерть. В конце концов, смерть и есть прекрасная леди.
Кстати, в тот же день исчез и "Мыльница". Куда? Может, Вы, дорогой читатель, найдете такого белоснежного противного кота? Скажите ему только "Мыльница" и он пойдет за Вами на край света. Животное все же было неплохое.
Постскриптум кота "Мыльницы": Мой покойный хозяин был самым добрым существом на свете - он всегда хорошо меня кормил и на ночь укладывал у своих ног под одеяло. Не то, что эта святоша Лианка - та любила тайком от него бросить мне в миску кусок мыла и зло прошипеть: "На то ты и "Мыльница". А то и пнуть ногой. А в последнее время днями она стала принимать некоего мужчину. Из той же компании религиозно сдвинутых. Они стояли оба перед сервантом и громко хохотали над уникальными образцами мыла. В такие минуты я тихо и степенно удалялся в прихожую и прятался в шкафу. Но даже в шкаф, нарушая мой сон, долетали адские скрипы дивана и лианкины нервные стоны.
Лианка изменяла моему кумиру. Но я все равно ничего не мог поделать. Один раз я сделал большую вонючую лужу на ее постели, а в другой - положил кучку в правый ботинок ее любовника. И все. А потом... Потом я вдруг почувствовал неясную тревогу и понял, что Лианка что-то замыслила.
В тот трагический день утром она спросила у моего хозяина, какое на этот раз мыло он настругает вечером в ванную. Мой наивный кумир ответил. Когда Евтим ушел на работу, она достала новый кирпичик мыла, настругала его почти весь на мелкой терке в большую кастрюлю и поставила в морозилку. А вечером, когда хозяин пошел за пижамой в комнату, она бросила уже ледышки "Прекрасной леди" в его размякшие стружки и перемешала так, что он ничего и не заметил. Я как мог, старался помешать ему зайти в ванную. Я так выл, катался по полу и от бессилия что-либо изменить даже поцарапал ему ноги. Увы, хозяин разозлился и выставил меня на холод в подъезд: "Проветри мозги, Мыльница".
Когда я услышал его последний крик, то мяукнул на прощание и ушел.