Январь тысяча девятьсот сорок перого. Я умираю на койке
лагерной больницы. Сорок два года, а как много видели мои женские глаза,
как много вынесли плечи. Но было и счастье. Нежданное, потому такое
светлое и ценное. Никакая беда не могла сломить, пока не погас чудный
луч. Сразу пронзил холод, исчезли силы, но что заставляет цепляться
за край пропасти, куда рано или поздно придется заглянуть каждому.
Я на целый год старше наего века. Жестокого, кровавого, жутко
несправедливого, убившего жизнь и судьбу.
А каким ярким было утро, как ласково свтило солнце. Сколько любви
дарили мне мать и отец. Все было слишком красиво. Как накал спирали
в электрической лампе. прежде, чем перегореть.
Сперва пришла война, возросшая на дрожжах невероятного самолюбия
и бахвальства. Казалось, все хотели ее и верили в скорую победу. Надежды
обернулись разочарованием, болью и кровью. Но почему именно наша
страна не выдержала тяжесть испытания.
Все дело во власти. Когда она делится на всех, то никто не уйдет
от ответственности в трудный час. А если власть безоговорочно повелевает
людьми, те тайно лелеют право предать ее и предают. Предали и все
рухнуло. Ни власти, ни закона.
Я возвращалась от подруги, когда увидела взломанную дверь квартиры.
Она была ограблена, а родители жестоко убиты. Так с гибелью мира,
погибла и семья. Я осталась одна с клокочущей мыслью внутри "Задавить
эту мерзость. Пусть любая,самая жестокая власть, но не этот бандитский
беспредел.
И сбылось. Власть установилась жестокая, примитивная диктатура
серой дремучести, и беспредеьничала теперь сама. Вспыхнула новая война.
Отчаянная и безнадежная. Власть выжила и слегка поумнела.
Во многом,благодаря таким, как я, пришедшим на службу, чтобы не
умереть от голода. Я неплохо владела словом и устроилась корректором
в редакцию одной газеты. Но окружение было столь бездарно, что быстро
стала главным редактором. Потом меня перевели в газету поважнее, и
наконец, водно изсамых крупных изданий страны.
Работать приходилось много, но мне некому было посвящать свободное
время, если бы оно было. Те, кто обращал на меня внимание были
заносчивы или глупы. К тем, кто находился под началом, была строга,
хоть и старалась учить. Уперекали в жесткости или жестокости, говорили,
что женского ничего не осталось. Пусть. Боятся и ненавидят. Пусть.
Мир, в котором живу чужд и враждебен. Пусть.
Я уже знала, что скажу этому писателю детских рассказов, совершенно
не знающему психологии ребенка. Но когда он пришел, то жестокие
слова застряли в горле, столь давно забытый свет добра струился из
его широко открытых глаз. Потом окатил теплой водой чудный голос,
в котором смешались мудрость, доброта и наивность. И я почувствовала,
как таю, словно снежная баба. Злая снежная баба превратилась в
маленькую девочку, отчаянно верящую в счастье.
И он понял, что совершил чудо, разведя руками, не зная, что со всем
этим делать.
- Пойми. я на пять лет тебя старше, - пыталась я убедить не то его,
не то себя, в своей скромной квартире, в смятой постели, который день,
во время обеденного перерыва, где мы, неразлучно, уже два месяца
проводили время, ведь дома его ждали любящие жена с дочкой, как
он о них рассказывал, как любил, - У тебя прекрасная семья. Ты подарил
мне счастье, а что я могу дать тебе? Муки совести?
- Молчи, - хрипел он не то от ярости, не то от нежности, и этот час
обладания друг другом превращался в вечность. Два месяца, каждый день,
по одному часу. Не всегда со страстью, природу не отменишь, но всегда
с нежностью.
А потом случилось то, что должно было случиться. Хоть я об этом
никогда не думала, настолько омертвила меня прошлая жизнь.
- Я объяснил жене и дочери, - прямо с порога объявил он,- Теперь мы
всегда будем вместе.
Я этого не хотела, но он решил сам. Его выбор.
Я родила сразу после новогоднего праздника в январе тридцать седьмого.
Стращали проблемами, все-таки тридцать семь, не двадцать, но прошло
все, на удивление, легко и быстро. Мальчик. Мы назвали его Владлен.
Типичное имя для нашего времени, с которым, благодаря любимому, я стала
понемногу примиряться. Хоть и непосто жить, но с каждым годом все
лучше и веселее. Я стала часто смеяться. Как мы были счастливы.
А по стране шли аресты, особенно, трясло столицу. Внезапно,
обнаружилось огромное число врагов народа. Их делили на три категории.
Враги народа, их сообщники, невольные пособники. Третья категория была
особенно распространена. Этих людей обвиняли в политической
близорукости, приведшей к тяжким последствиям. Срок от пяти до восьми.
Я знала, сия участь меня не минует. Боялась только за любимого и сына.
Как они без меня? Он утешал и успокаивал, говорил,что все обойдется.
Не обошлось. Забрали меня прямо с рабочего места, из кабинета главного
редактора. Пришли трое. Мужчина -старший и две женщины с ним.
Смогла удержаться от истерики и глупой суеты. Обвинение стандартное
для третьей категории. Да, много произведений врагов народа публиквало
наше издание. С моим разрешением. Не разглядела, не прочувствовала.
Готова понести наказание.
Любимый добился свидания, говорил, что будет бороться до конца.
Теперь я успокаивала его. Пусть бережет себя и сына, я ради них все
готова перетерпеть. Боролся. Дали всего шесть лет лагерей. Детский срок.
Пролетит в одно мгновение и снова окажемся рядом. Так бы и случилось,
но снова началась война. Ты пошел, потому что не мог по-другому и
передал сына на попечение власти, поломавшей нашу жизнь. Как вернусь,
многое нам стоит осмыслить.
Но в начале осени изнутри сковал страшный холод. Исчезли силы,
подкосились ноги. Тебя нет. Сожрал дикий пожар, как бумажного
солдатика.
И сына мне не вернут, он теперь в надежных и крепких руках. Не
разжать. Только бы не сгорел в этом пожаре, подбирающемся к столице,
пусть только будет жив,а в остальном останется положиться на судьбу.
Шум, радостные голоса. Враг остановлен, отброшен. Мы спасены.
Государство и власть устояли. Теперь можно разжать пальцы.
Вот и все.