Фишка
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
ФИШКА
Пролог
В зале аэропорта стоял непрерывный гул голосов собравшихся здесь людей - с самого утра взлеты и посадки самолетов отменялись из-за сгустившегося тумана.
Двое мальчишек 10 - 11 лет, удобно устроившись на диванчике в зале ожиданий, уже не первый час сосредоточенно сражались в шахматы.
За ними с интересом наблюдал сидящий напротив лысый дядечка с пышными седыми усами. Но было видно, что его занимает не столько игра, сколько сами игроки. Сосед же его, серьезного вида молодой мужчина, увлеченно читал какой-то толстый журнал и, казалось, совершенно не замечал ничего, что происходило вокруг. Рядом с ним лежал заботливо упакованный в целлофан букет роскошных белых хризантем.
Металлический женский голос невнятно протарабанил что-то по громкоговорителю, и гул голосов заметно усилился.
- Наконец-то, - буркнул усатый, - хоть чуть сдвинулось. Туман-то почти рассеялся.
Мальчишки отвлеклись от шахмат и вопросительно посмотрели на мужчину, но тот покачал головой.
- Это не нам, - сказал он, и мальчишки снова уставились на доску.
- Друзья? - спросил усатый у мужчины, кивнув в сторону шахматистов.
- Братья, - ответил мужчина.
Глаза усатого округлились.
- Братья? - недоверчиво переспросил он.
- Ну, да. Это мои старшие.
- Родные, значит? А, погодки, наверное.
- Нет, в один день родились.
- Неужели двойняшки?
- Можно и так считать.
- Невероятно! Они же такие ... непохожие. Разве так бывает?
- Ну, как видите.
- Так, говорите, старшие? Значит, у вас еще есть? А вы счастливый человек.
Вам можно только позавидовать. Вижу, встречаете кого-то?
- Да, жену. Вот только рейс задерживается.
Все тот же металлический голос прервал их разговор, выдав новое сообщение.
- О, это уже наш, - сказал мужчина мальчишкам, - пойдемте, - и бережно взял букет.
Братья сложили шахматы и пошли с отцом.
Усатый проводил их любопытным взглядом, а затем поднялся и незаметно двинулся следом, стараясь не упускать их из виду.
Укрывшись за колонной, он терпеливо наблюдал за происходящим. Он увидел, как стройная женщина с густыми каштановыми волосами расцеловала детей и мужа, а затем они все вместе направились к выходу из здания аэропорта. Усатый проводил их долгим взглядом и, не удержавшись, пробормотал:
- Надо же, и чего только не бывает на свете...
Часть 1
Суббота выдалась необычной. Весь день в квартире наверху царило странное оживление. Не было слышно ни одного слова, но по звукам все же можно было понять, что происходит. Вот что-то протащили из дальнего угла большой комнаты до ее центра, а затем послышался скрип и стук деревяшек. Стол, что ли, выдвинули на середину? Зачем? А, вот и посуда звенит! Значит, гости? Так, шаги-то его. Ну конечно! Родители еще вчера уехали на дачу. Тогда что значат все эти приготовления? Неужели гостья?
Ленка охнула и замерла, пораженная этой страшной мыслью.
Да ну, нет, не может быть! Она не могла не заметить, упустить из виду... Нет, здесь что-то другое.
В подъезде хлопнула входная дверь. Ленка бросилась в прихожую и прильнула к дверному глазку, но ничего не увидела. Да и не услышала тоже. Может, это он вышел? Вот и наверху все стихло. Что ж, она подождет, ей не привыкать.
Но ждать пришлось недолго. Ленка успела посмотреть в глазок быстрее, чем входная дверь захлопнулась. Ее догадка оказалась верна. Он прошел мимо ее двери, озабоченно глядя себе под ноги, и с тяжелыми сумками в руках стал подниматься по лестнице.
"Для одной гостьи это многовато, - подумала Ленка, - не слониха же она. Тогда что там за торжество намечается?" Все семейные даты своих соседей она знала, и они были не скоро.
Гости собрались к вечеру. Жаль только, что в гостиной. Оттуда звуки всегда плохо различались, можно было только догадываться о том, что там происходит. Если гул голосов затихал, значит, кто-то произносил тост. За ним всегда раздавался звон бокалов, а потом стук ножей и вилок о тарелки.
Сначала все было, как говорится, чинно и благородно. А когда зазвучала музыка, и несколько пар ног зашаркали по Ленкиному потолку, стало ясно, что торжественная часть завершилась, и народ переключился на танцы. Ну а потом! Тихо было только в одном месте. Наверное, свою спальню родители предусмотрительно закрыли на ключ. На всю остальную площадь этой большой квартиры безудержное веселье стало расползаться очень быстро.
Но к тому времени Ленку уже не мучило привычное любопытство. Теперь она мечтала просто спрятаться куда-нибудь, чтобы только не слышать доносившегося сверху перестука каблуков и визгливого женского хохота. Она везде выключила свет и, прижав ладони к ушам, слонялась по пустым комнатам до тех пор, пока усталость не остановила ее. Ленка, не раздеваясь, прилегла на кровать и неожиданно для самой себя задремала.
Когда страшный грохот наверху разорвал ее сон, она лишь забралась с головой под одеяло. Уснуть больше не удавалось, но зато она с облегчением заметила, что наверху вскоре стало совсем тихо.
Настойчивые звонки в дверь сменились не менее настойчивыми стуками. Такой грохот мог бы поднять даже мертвого, и это было понятно тем, кто находился по обе стороны двери.
- Дмитрий Вадимович, откройте немедленно, я знаю, что вы дома, - раздался за дверью воинственный женский голос.
Невероятным усилием воли Димка заставил себя подняться и пошел в ванную. Он включил прохладный душ и подставил тяжелую голову под шипящие струи воды. Стало немного легче. Накинув на плечи полотенце, он вернулся в комнату. Шум за дверью не прекращался.
- Нет, вы только подумайте, - теперь уже жаловался кому-то все тот же голос, - всю ночь гуляли, гремели, не давали спать, а сейчас у них, видите ли, тихий, спокойный сон. А вот теперь я не дам спать, - ритмично заколотили в дверь ногой.
"Вот зараза, да ты там хоть вешайся за дверью, а я не открою", - зло подумал Димка и тряхнул шевелюрой. Пол вокруг него сразу стал мокрым.
"Черт!" - мысленно выругался Димка и огляделся. Кругом царил не просто беспорядок - это было что-то сродни погрому. Везде, где только можно было найти горизонтальную поверхность, включая и пол, стояли тарелки с остатками пищи и пустые рюмки, бокалы и стаканы. Окурки торчали даже в плошке с кактусами. Под журнальным столиком валялось раздавленное пирожное, и следы крема тянулись от него до самой прихожей. Книжный шкаф был распахнут и почти на треть пуст. Зато повсюду лежали книги: на диване, креслах, подоконнике, а три стопки стояли на полу под телевизором.
"Неужели еще и читали что-то?" - поразился Димка и прошел на кухню.
Увиденное там заставило его зажмуриться. Полная грязной посуды и объедков раковина оказалась прикрытой скомканным и мокрым маминым фартуком. Плита была сплошь залита сбежавшим кофе, но газ все же перекрыт чьей-то заботливой и, по-видимому, еще трезвой рукой. А вот открытый настежь холодильник пустил широкую лужу, которая растеклась до поваленной кем-то табуретки.
- Вот это погуляли! - застонал Димка и, захлопнув холодильник, в ужасе поспешил в кабинет отца.
На первый взгляд там все выглядело нормально, если не считать разбросанных по полу декоративных подушек и измятого покрывала на диване. И все же что-то не так. Что-то было вчера такое, отчего он пожалел, что отказался праздновать в ресторане.
Димка вернулся в кухню, поставил табуретку на место, а на лужу бросил половую тряпку. Не найдя нигде ни банки, ни пакета с кофе, он догадался заглянуть в кофемолку и облегченно вздохнул - она была полна зерен. Приготовив себе чашку кофе, он стоя выпил ее и, наконец, обрел возможность соображать.
Каждый свой новый день Димка обычно начинал с того, что перечеркивал на календаре день вчерашний. Вот и сейчас он отправил пустую чашку в переполненную раковину, подошел к календарю и, зачеркнув вчерашнюю субботу, вздохнул. Родители должны вернуться с дачи сегодня вечером. Нельзя допустить, чтобы они все это видели. И кто бы мог подумать, что нормальные и даже интеллигентные люди могут так разгуляться? Ну ладно, там, школьные друзья, но ведь были же и свои коллеги. Хоть они и молодые, но уже врачи. Да и повод такой, вроде, серьезный - первая Димкина книга, можно сказать, солидный научный труд с таким умным названием, что сейчас Димке даже трудно его вспомнить. А, может, все дело в девчонках? Своих-то с работы мало кого позовешь - субординация и вообще... А кого коллеги привели, так те особенно не стеснялись. Видимо, глядя на них, Зойка так разошлась. Скромнющая, даже стеснительная, сама новоиспеченный врач, работает у них без году неделя, и вдруг пустилась в такой разнос: принялась стриптизить на письменном столе отца.
"Черт!" - чуть не заорал Димка и кинулся в кабинет. Теперь он вспомнил, после чего стал всех потихоньку выпроваживать. Сигналом к этому послужил треск письменного стола под крутобедрым Зойкиным телом. Ну вот, так и есть. Как это он сразу не заметил? Стол накренился, и под ним валялись две его отломанные ножки. Теперь понятно, почему эта стервозная Ленка так тарабанила в дверь - кабинет отца находился над ее спальней.
Димка наклонился и зачем-то заглянул под стол, но ничего интересного там не увидел. Он покрутил ножки от стола в руках и подумал, что если использовать подходящий клей и металлические пластинки, то стол вполне можно починить. А если он не успеет сделать это до приезда родителей? Отец-то его поймет, а вот мама... Нет, после такого бардака она больше никогда не согласится на эти вечеринки. Свой дом она любит безмерно. И слишком ревностно относится к своему хозяйству.
Димка посмотрел на часы. У-у, времени впереди уйма, он все может успеть, если сразу примется за дело. Ленке еще спасибо надо сказать за то, что разбудила.
Она была всего на два года моложе него, но гораздо серьезнее. И жила здесь с самого рождения. Раньше все квартиры в этом доме были коммуналками, но жильцы постепенно разъезжались, а кто оставался, занимал их комнаты. Вот и Ленкина семья, где детей было уже четверо, осталась в той квартире и заняла ее целиком. Так что Ленка - старожил этого дома.
Димкиной семье квартиру здесь дали тогда, когда его отец уже стал профессором. Димка в то время учился в старших классах и ходил в Ленкину школу. Но странно, они с Ленкой всегда почему-то будто враждовали, хотя напрямую никогда и не сталкивались. В школе она с подружками всегда хихикала над ним, а во дворе и на улице категорически не замечала. Позже, уже в студенческие годы, когда встречала его с девушками, откровенно насмешливо, как-то по-кошачьи, фыркала, не обращая внимания ни на его реакцию, ни на реакцию его девушки. Вот наверняка из-за своего дурного характера она до сих пор и не вышла замуж, хотя ей, кажется, почти двадцать восемь, и она живет одна во всех четырех комнатах. Самостоятельная. Какой-то там менеджер в какой-то там крупной фирме.
Думая о Ленке, Димка прислушался. За дверью было тихо. Давно бы так, а то "я милицию в следующий раз вызову". Следующий раз, похоже, не скоро будет.
Он вздохнул и пошел в гостиную. Проходя мимо своей комнаты, подергал дверь. Она была заперта. Димка внутренне порадовался - вовремя он вчера спохватился. А спальню родителей даже не стал проверять - она всегда запиралась, когда отец с матерью куда-то уезжали. Замки в дверях остались еще со времен коммуналок, и родители не захотели их убирать. Свою же комнату он запер из опасения за мамины цветы, особенно за лимон, на котором зрело пятнадцать золотистых плодов.
Окинув поле битвы оценивающим взглядом, Димка определил, с чего начинать уборку. Конечно, с кухни, чтобы очистить подходы к стратегически важным объектам - раковине и плите. Но сначала открыл окна в гостиной и все окурки ссыпал в отдельный полиэтиленовый пакет, который тут же завязал тугим узлом - прежде всего хотелось избавиться от этого мерзкого запаха: ни сам он, ни его коллеги не курили: все окурки были со следами губной помады.
Затем рациональный мужской ум подсказал ему, что самое время включить стиральную машину, тогда он успеет подсушить, отгладить и вернуть на место чистые вещи. Димка собрал грязные скатерти, салфетки, полотенца, а заодно и все фартуки, какие нашел на кухне, и побросал их в стиральную машину. Включил программу с кипячением и облегченно вздохнул. Пока все шло гладко. И после того как вымыл и вновь включил холодильник, взялся, наконец, за плиту и посуду.
"А что, это даже увлекательно, если ставить перед собой конкретные задачи и заканчивать каждый этап к определенному сроку", - думал он, расставляя чистые тарелки на сушилке.
Когда загудела центрифуга, отжимающая выполосканное белье, Димка уже домывал полы. Весь мусор он сложил в черные полиэтиленовые пакеты - получилось целых два! - и оставил у двери в прихожей. Он знал, что Ленка по воскресеньям ходит на шейпинг, и решил выбросить мусор именно в это время, чтобы случайно не встретиться с ней. По той же причине и белье развесил не во дворе, а в ванной и на кухне.
Закончив все эти хозяйственные дела, он опять посмотрел на часы. Был всего-навсего полдень. Наверное, надо бы перекусить, но есть не хотелось. А вот пить...
Димка заглянул в холодильник и соблазнился охлажденным кефиром. С наслаждением опустошив вскрытый пакет, он сразу отнес его к остальному мусору в прихожую. Теперь можно было заняться письменным столом.
На фоне наведенного им в кабинете отца порядка - Димка даже цветы полил - перекошенный стол словно кричал о своей боли. "Ну Зойка и корова", - беззлобно подумал Димка, разглядывая сломанные ножки стола. Но при внимательном рассмотрении все оказалось не так страшно и не столь трудно. Обнаружилось, что ножки просто вылетели из тех пазов, в которые их вставил мастер много, очень много лет назад. Надо просто перевернуть стол и вклеить ножки на место. Можно еще и шурупами закрепить.
Стараясь не шуметь - Димка не забывал о Ленке - он тихонько вытащил все ящики стола и сложил их в аккуратную стопку. Затем перевернул стол, нашел в кладовке клей и вставил ножки на место, примотав их еще и веревками для плотности. Нашлись и шурупы, но все же лучше дождаться ухода разозлившейся соседки, чтобы переделать все оставшиеся дела сразу - и шумные, и связанные с выходом на улицу - ведь идти надо было мимо ее двери. Да и ждать-то осталось всего часа три, не больше. За это время и клей застынет, и белье просохнет, и сам он отдохнет.
Взгляд Димки рассеянно скользил по письменному столу и остановился на содержимом нижнего ящика, который сейчас как раз оказался сверху. Он был полон разных папок, в основном, скоросшивателей, знакомых Димке еще с детства. В таких папках отец держал доклады ко всякого рода конференциям, симпозиумам и просто семинарам. Но четыре отличались не только цветом и объемом, а еще и тем, что были тщательно упакованы и завязаны тесемочками. Димка достал их из ящика. Три - красная, синяя и серая - были пухлыми и с надписями на обложках. Четвертая оказалась самой тоненькой, коричневого цвета, без надписей и вообще была вложена в прозрачный пакет на кнопках. Димка отложил ее в сторону и прочитал надписи на первых трех. Они были настолько необычными и даже интригующими, что он, не удержавшись, взял одну из них и развязал тесемки.
В папке лежали рассказы. Димка догадался, что у него в руках работы студентов его отца, так как рядом с названием вместо фамилии автора был проставлен номер. Он знал, что отец практиковал такой метод, чтобы не подвергаться предвзятости мнения - номера студенты распределяли между собой сами, и отец сначала не знал, кто под каким номером скрывается. Димка посчитал, что надписи на папках - это, скорей всего, заданные темы. Он еще раз просмотрел их. На красной была наклеена бумажка, где большими печатными буквами от руки было написано "Не может быть!", на синей - "Быть может...", а на серой - "Бывает...". Димка немного подумал и открыл красную папку. Прихватив сверху несколько рассказов, он расположился поудобнее на диване и принялся их читать.
"КАРТИНА"
Тот памятный год выдался не просто неурожайным - это было злое, беспощадное, голодное время. Рынки и все прилегающие к ним грязные и кривые улочки и тупики кишели спекулянтами, мелкими воришками и просто оборванцами, которые шныряли среди разношерстной толпы, хаотично и неспешно перемещающейся между неподвижными рядами лиц с безжизненно потухшими глазами. Часами терпеливо простаивали они с тем ценным, что еще оставалось у них, в надежде выменять свою вещь на кусок хлеба, сала или сахара.
Служащий городского банка Иван Андреевич Кудрин, лишь вчера вернувшийся от матери и сестры с большим баулом всякой деревенской снеди, чувствовал себя королем в шумной пестроте толкучки. Он бесцельно шатался по рынку, лениво разглядывая выставленные товары, и ощущал приятную сытость и легкую жажду от съеденной утром чесночной колбасы с ломтем душистого деревенского хлеба. В этом состоянии хотя бы временного превосходства над царящей вокруг суетой ненужными и жалкими казались ему крепко сжатые дрожащими руками и еще добротные сапоги, и почти новые фраки, и потрепанные бархатные платья, и поражающие иногда своей вычурностью и изяществом дамские туфельки. Не задерживался он ни у керосиновых ламп, ни у орущего граммофона, ни у зеркал в роскошных золоченых рамах и лишь досадливо отмахивался от назойливых книготорговцев, предлагавших свой товар, как бы взвешивая его на руках.
Внезапно его взгляд привлекла большая, в человеческий рост, картина, которую держал еще молодой, примерно одних лет с Иваном Андреевичем, мужчина. Руки его, судорожно вцепившиеся в простенькую дешевую раму, потрясали своей худобой и неживой бледностью. Узкое изможденное лицо с аккуратной каштановой бородкой и огромными серыми впалыми глазами несло на себе печать безвольной покорности судьбе. Но не оно заставило Ивана Андреевича остановиться, а картина, которую продавал этот человек.
Тускло поблескивавшее масляными красками полотно изображало кокетливо выглядывающую из-за воздушной портьеры молодую женщину с очаровательным личиком, на котором живым блеском светились черные зовущие глаза. Густые темные локоны, падая тяжелыми длинными прядями, обволакивали обнаженное упругое тело, едва скрытое прозрачной тканью портьеры. Лукавая улыбка, игравшая на чувственных губах, была таинственной и манящей. Высокая статная фигура искусительницы слегка заслоняла роскошное ложе с небрежно откинутым покрывалом. От всей картины веяло негой, страстью и любовным томленьем.
Иван Андреевич не спеша подошел к обладателю этого дивного полотна.
- Продается? - спросил он, кивнув на картину.
- Да, - коротко ответил бледный человек.
- Что хотите?
- Все равно, что сами дадите. Дома жена больная, а есть нечего. Художники сейчас не нужны, время такое трудное.
- Значит, это вы написали картину? Где же вам удалось найти такую натурщицу?
- Это моя Катерина. Тогда она была такой.
Иван Андреевич недоверчиво посмотрел на стоящего перед ним кое-как одетого истощенного человека, но тут же, спохватившись, мягко спросил:
- А у вас есть еще картины?
- Нет, - со вздохом ответил художник. - Я давно уже все продал. Эта последняя. Не хотел ее трогать, но, видно, придется и с ней расстаться.
Иван Андреевич молча стоял перед картиной не в силах оторваться от дразнящего лица.
- Знаете что, - сказал он, - я, пожалуй, возьму ее. Только не откажите в любезности, помогите мне донести картину. Я на месте и расплачусь с вами.
Жил Иван Андреевич недалеко от рынка на верхнем этаже двухэтажного кирпичного дома. Большая железная кровать, дубовый стол и два тяжелых стула да еще выкрашенный белой краской умывальник в углу за пестрой занавеской составляли всю мебель его довольно просторной холостяцкой квартиры.
Картину поставили на пол, прислонив к свободной стене. Иван Андреевич, отдав за покупку почти половину своих съестных припасов, дружески распрощался с художником. Но тот нерешительно топтался у двери и не уходил.
- Вы считаете, что этого мало? - спросил удивленный Иван Андреевич.
- Нет, что вы, спасибо. Я только хотел сказать... - мялся художник, - хотел сказать, что, может, она вам скоро надоест, а, может, разонравится. Я вас умоляю, не продавайте ее никому. Я не верю, что так будет всегда. Настанут и для меня благодатные дни. Тогда я сам ее у вас выкуплю. Она мне очень дорога, - тихо добавил он. - Теперь прощайте.
Гулкие шаги прогрохотали по деревянной лестнице, и Иван Андреевич остался
наедине со своим приобретением.
Он долго сидел перед картиной, все больше поддаваясь ее очарованию, не слыша ни хлопанья дверей внизу, ни надоедливых уличных звуков. Жадно разглядывал он каждый кусочек полотна, изумляясь тому, что лишь несколько тюбиков краски, холст да кисти, которыми водила рука талантливого живописца, могли создать такое творение, от которого веяло дыханием жизни, свежестью молодого трепетного тела и теплом уютного уголка, предназначенного для удовольствий и наслаждений.
По мере того как в комнате сгущались сумерки, отдельные детали картины становились все менее и менее отчетливыми. Лишь нежное тело прелестницы еще слабо светилось в надвигающейся темноте. Очертания его становились неясными, все больше создавая иллюзию присутствия в комнате живого существа.
Иван Андреевич встал и, не зажигая свечи, подошел к картине. Вблизи еще была видна зовущая улыбка лукавой кокетки и ее черные колдовские глаза. Не удержавшись, Иван Андреевич провел по полотну рукой, поглаживая не закрытое густыми темными локонами обнаженное плечо красавицы, и вдруг вздрогнул. Плечо было теплым и слегка двинулось ему навстречу. Вскрикнув, Иван Андреевич отпрянул и кинулся к свече, стоящей на столе, на ходу опрокинув стул.
- Не надо света, - раздался вдруг в темноте вкрадчивый голос, и Иван Андреевич услышал, как босые ноги осторожно и неторопливо ступают по половицам. Едва различимые звуки шагов становились все отчетливее и неожиданно мягкие нежные руки обвили его. Он почувствовал на губах обжигающий поцелуй, и его разом похолодевшие ладони вдруг ощутили живое, страстно трепещущее тело.
Наутро Иван Андреевич проснулся от привычного грохота проезжающих мимо окон экипажей. В комнате было уже светло. Обычное, как всегда, утро. Те же звуки за окном, те же запахи внизу, те же вещи в комнате. Лишь большая, стоящая у стены картина да валявшийся на полу стул напоминали о ночном приключении. Иван Андреевич торопливо собрался и поспешил на службу, не переставая думать о происшедшем.
Весь день он был рассеянным и молчаливым и с нетерпением ожидал вечера, одновременно пугаясь его прихода. Теперь, в свете солнечного дня все случившееся с ним казалось нереальным, и Иван Андреевич стал мучиться сомнениями.
"Да полно уж, - думал он, - не привиделось ли все? Вот так задремал, скажем, слегка, да чуть со стула и не свалился. А все прочее... Что ж, дело молодое. На картину загляделся. Тут уж и не такое почудится", - успокаивал он себя.
Но дома, наспех перекусив и тщательно убрав комнату, Иван Андреевич медленно прохаживался пред картиной, мысленно подгоняя время и благословляя наступление темноты. И, в глубине души боясь обмануться в своих ожиданиях, робко погладил он плечо женщины на холсте, когда все предметы в комнате уже потеряли свои очертания. С какой радостью ощутил он под рукой тепло живого тела! И как в прошлый раз это была ночь, полная любви, нежных объятий, страстных поцелуев и жаркого шепота ласковых слов.
А с наступлением нового дня все становилось на свои места. Иван Андреевич просыпался один и шел, как всегда, на службу, оставляя свою картину за тщательно запертой дверью, а потом весь день находился в состоянии нетерпеливого ожидания.
Эта странная жизнь сделала его нервным, нелюдимым и недоверчивым. Он ни с кем не встречался, ни к кому не ходил в гости и никого не звал к себе. В конце концов, он прервал всяческие знакомства, почти никуда не выходя из дому. Он заметно похудел, а погрустневшие глаза его временами вспыхивали каким-то лихорадочным блеском. Так тянулось больше года.
За это время околдованный своей красавицей Иван Андреевич изучил каждую выпуклость и впадинку ее молодого упругого тела, различал все оттенки ее ласкового голоса, но ничего не знал о ней самой. Он называл ее Катериной, и она не возражала, однако на все вопросы нежно, но упорно закрывала ему рот мягкой ладошкой или очередным чувственным поцелуем.
Один за другим пролетали дни, и Иван Андреевич вдруг стал замечать, что юное тело прелестницы все приметнее полнеет в талии, грудь ее набухает, но все его вопросы оставались без ответа, а сама она пылала все такой же неутомимой страстью. Подолгу Иван Андреевич рассматривал знакомые очертания стройной фигуры при дневном свете, но на картине все было таким же, как и в день покупки.
Однажды, коротая у картины по своей теперешней привычке тоскливые часы свободного дня, Иван Андреевич услышал тихий стук в дверь. На пороге стояла бедно одетая женщина. Черты ее лица показались ему знакомыми. В руках она держала сверток, из которого тоненько попискивал крошечный ребенок.
- Простите меня, - сказала незнакомка. - Дело в том, что я здесь никого не знаю. Муж мой умер, но он называл мне ваш адрес, когда говорил, что в случае нужды я должна обратиться к вам. Не могли бы вы побыть немного с моим ребенком, мне больше некому его оставить. Вечером я приду за ним.
- Катерина! - вдруг воскликнул Иван Андреевич.
- Откуда вы знаете мое имя? - удивилась женщина. - Ах, да, - проговорила она, бросив беглый взгляд на картину, - вам, наверное, муж говорил. Так вы поможете мне?
- Да, да, конечно, - горячо заверил ее Иван Андреевич, - можете не беспокоиться, мне не трудно.
Женщина, не задерживаясь больше, осторожно положила ребенка на кровать, поцеловала его и тихо вышла.
Напрасно прождал ее Иван Андреевич, она так и не пришла.
Густая темная ночь медленно опускалась на город. Иван Андреевич неподвижно сидел у кровати, на которой безмятежно спал младенец, и боялся пошевелиться, чтобы не разбудить его неосторожным движением, когда вдруг услышал рядом с собой легкие шаги и прерывистое дыхание.
- Катерина, это ты? - шепотом спросил он, удивляясь ее появлению. Впервые она возникла в комнате без его зовущих прикосновений к полотну.
- Тише, - прошептала она в ответ, - не разбуди его.
Иван Андреевич потянулся к ней, жадно ловя в темноте ее плечи, но она ловко увернулась и подбежала к кровати. Проворные женские руки быстро распеленали ребенка. В тишине послышались шлепающие звуки босых ног, и затем все стихло.
Дрожащими руками Иван Андреевич зажег свечу. В комнате никого не было, а на пустой кровати в беспорядке лежали еще теплые пеленки. В растерянности Иван Андреевич подошел к картине. Неверное пламя свечи озарило роскошное ложе, где на небрежно откинутом покрывале лежал голенький младенец, самозабвенно сосал пальчик и бессмысленно таращил глазенки. А из-за воздушной портьеры выглядывала молодая красивая женщина со счастливой материнской улыбкой на губах.
Тщетно потом каждую ночь Иван Андреевич лихорадочно гладил знакомое тело на картине, пытаясь вернуть былое. Ладони его ощущали лишь прохладную поверхность застывшей на холсте масляной краски.
- Черт, - усмехнувшись, выдал Димка и взял следующий рассказ.
"ТУМАН"
Никто из них уже не помнил, как началась эта глупая ссора. Они стояли друг против друга разгоряченные, с пылающими от гнева глазами и перебрасывались тяжелыми, как удары, упреками.
И если бы он, не сдержавшись, не выплеснул на нее, в конце концов, самые жесткие и несправедливые обвинения, то эта ссора закончилась бы как и все обычные ссоры между влюбленными. Но с яростью во взгляде он обрушил на нее лавину горьких и язвительных слов и ушел, демонстративно хлопнув дверью. А его последние хлесткие фразы остались с ней, повиснув в воздухе смрадным липким туманом.
Давно миновав городскую черту, машина, легко подчиняясь его воле, неслась по загородному шоссе. Он уже не мог бы сказать, сколько проехал вот так, неотрывно глядя на бегущую навстречу ему серую ленту дороги. Наконец, стараясь избавиться от охватившего его оцепенения, он стал время от времени бросать быстрые взгляды вправо и влево от трассы. За обочиной тянулись едва высвеченные фарами деревья, кусты и придорожные столбы.
Он опустил стекло. В окно ворвался освежающий ветер, принося с собой запах прелой прошлогодней листвы и пробуждающейся молодой зелени. Он слегка расслабился и сбавил скорость. Теперь только шуршание шин да легкий гул мотора нарушали тишину этой укрытой ночной мглой местности.
Неожиданно справа от автострады показался небольшой придорожный отель с маленьким ресторанчиком внизу. Он, не задумываясь, свернул вправо. Машина мягко остановилась, отразив глянцевыми боками манящие огни отеля.
Волна тупой усталости вдруг овладела всем его существом. Он опустил свою разом отяжелевшую голову на руки, еще сжимавшие руль, и глубоко вздохнул. Какое-то тягостное чувство живым беспокойным комком зарождалось где-то в самой сердцевине его растревоженной души и стремительно разрасталось, пытаясь подчинить его себе. Невероятным усилием поборов это наваждение, он вышел из машины и направился к ресторану.
Ресторанчик был небольшой и почти пуст, лишь несколько посетителей сидели за столиками, да две-три пары медленно танцевали в полумраке дальнего угла под негромко льющуюся из музыкального центра мелодию.
Он прошел к бару и сел за стойку. Было тепло и уютно. От выпитого коньяка голова сделалась приятно туманной. Чувства стали замирать, и думать ни о чем не хотелось. Он просто сидел, наслаждаясь покоем в этой простой, располагающей к отдыху обстановке, и рассеянно посматривал по сторонам.
Вскоре он увидел, как сверху по лестнице, ведущей из отеля в бар, спустились три кричаще одетых девицы. Они дружески кивнули бармену и прошли в ресторан, но затем одна из них вернулась и села рядом с ним за стойку, обдав его теплой душной волной пряного аромата духов. Девица смотрела на него прямо и вызывающе. Он кивнул.
- Коньяк, - сказала она тогда низким грудным голосом.
- Два коньяка, - обратился он к бармену.
Они пили молча, не глядя друг на друга.
- Мой номер наверху, - наконец, тихо проронила она.
- Хорошо, - он снова кивнул ей, расплатился, и они поднялись по лестнице,
устланной мягким, скрадывающим шаги покрытием.
Вопреки его ожиданию, тесный маленький номер с окном во всю стену и широкой кроватью посередине выглядел унылым и убогим. Он подошел к окну, постоял немного, вглядываясь в ночную тьму, и задернул тяжелую пыльную штору. Девица ждала его, заученно улыбаясь. Здесь, в этой душной неопрятной комнатке она казалась уставшей и будто сразу постаревшей.
Он достал из бумажника деньги и, бросив их на край кровати, спросил:
- Столько хватит?
Наметанный взгляд девицы быстро оценил щедрость клиента. Она стала суетливо раздеваться, стараясь в то же время принимать соблазнительные позы. Он молчал и безучастно наблюдал за ней. Девица же, раскидав в порыве притворной страсти последние снятые с себя предметы туалета, пылко прижалась к нему, нащупывая пуговицы в его одежде. И он вдруг почувствовал, как нарастает в нем гадливость и отвращение к самому себе.
"Почему мы отказываемся от женщины, - подумалось вдруг ему, - которая дарит нам свою любовь, ничего не требуя взамен, и пытаемся насладиться ласками, которые получаем как товар, за деньги? Какой же во всем этом смысл?" Неожиданно ясно ему представилась та, с которой он так несправедливо обошелся всего несколько часов назад, оставив ее наедине с незаслуженной горечью и обидой.
Стараясь быть как можно более деликатным, он ласково потрепал девицу по щеке, сунул ей еще пару бумажек и вышел.
"Кажется, она не так поняла меня", - подумал он, вспоминая ее сочувственный взгляд.
Машина, словно обрадовавшись хозяину, глухо заурчала. Выехав на автостраду, он погнал автомобиль с максимальной скоростью. Дороги этой он не знал, но помнил, что все время ехал прямо, никуда не сворачивая. Сырой промозглый воздух со свистом летел навстречу. Его стал бить озноб. Он поднял стекло, но озноб не проходил. Это была дрожь нетерпения. Им овладела какая-то лихорадочная поспешность. Все его мысли были теперь с той, которая сидела сейчас одна, наверняка не сумев заснуть, и ждала его, только его. Лишь он был тем единственным, кто был ей так нужен. И теперь он спешил скорей сказать ей спасительное для них обоих слово, которое, сам того не замечая, уже несколько раз произнес вслух.
Впереди едва различимо замерцали огоньки города, но и они начали постепенно тускнеть, пока не исчезли вовсе. Туман все больше сгущался. Казалось, машина вязнет в этих пепельно-серых клубах, но он, не сбавляя скорости, упрямо мчался вперед.
Вздох облегчения вырвался из груди, когда он проехал первые городские постройки. Как по волшебству, целыми кварталами возникали они вдоль дороги, своими силуэтами и светом кое-где зажженных окон подтверждая, что его цель уже близка. Но внезапно возникшая из тумана огромная темная масса стремительно надвинулась на него, и в ночной тишине раздался оглушительный грохот, смешанный с резким скрежетом металла и раскатистым звоном разбитых стекол. Жгучая боль пронзила его лицо, голову, руки, и затем стало тихо и темно.
Он был прав - она не спала. Она сидела на низкой тахте, поджав под себя ноги и тупо уставившись в одну точку. Чашка совсем остывшего кофе на журнальном столике рядом с нераскрытой книгой и незаконченным вязанием так и осталась нетронутой. Малейший шорох за дверью заставлял ее напряженно, мучительно прислушиваться, но затем тело ее вновь становилось обмякшим, а голова устало склонялась на согнутые колени. Она не знала, сколько прошло времени, просто понимала, что сидит так уже давно и что ожидание - это единственное, что занимает ее сейчас.
Внезапно ей показалось, что рядом кто-то тяжело дышит. Она вздрогнула и боязливо посмотрела по сторонам. Как будто все было спокойно, но из едва освещенного угла комнаты, где стояло кресло, все отчетливее слышались какие-то звуки. Она поднялась с тахты и осторожно приблизилась к креслу, напряженно всматриваясь в сумеречную тьму. И тут глаза ее округлились от ужаса. На кресле, как снимок на фотобумаге, вдруг медленно стала проявляться фигура человека. Это был он! Его окровавленная голова вяло покоилась на засыпанных битым стеклом плечах. Он пытался что-то сказать, чуть заметно шевеля губами, из которых сочилась кровь. Она с рыданиями бросилась к нему.
- Что? Что? - закричала она, не помня себя от страха. - Что с тобой?
- Прости! - с невероятным усилием хрипло выдохнул он, наконец, - прости... - и вдруг вздрогнул, затих, а его тело, как бы тая, стало исчезать. Через несколько секунд кресло уже опустело.
Не веря в истинность происходящего, она помотала головой, пытаясь избавиться от наваждения, но расплывшееся багровое пятно, смешанное с мелкими осколками стекла, с ужасающей реальностью алело на светлой обивке кресла.
- Вот это авария! А все туман, будь он неладен! Наверное, это из-за него он не заметил стоящего рефрижератора. Здорово врезался в его зад. Кажется, молодой еще. Да где же он? Только что вот здесь, на сиденье лежал. В крови весь... Да-а. Похоже, мы с тобой здорово перебрали сегодня.
- Правда, перебрали. А! Вот он! Я вижу его! Надо бы вызвать какой-нибудь дорожный патруль и скорую. Хотя, нет, скорую уже не надо...
- Черт, - прошептал на этот раз Димка и передернул плечами. - А по названию сроду не подумаешь, - пробормотал он и, порывшись в бумагах, выбрал следующий рассказ.
"СИСТЕМА КООРДИНАТ"
В прихожей резко взвизгнул колокольчик. Борис вздрогнул и чертыхнулся - он никак не мог привыкнуть к этому звуку и, справедливо полагая, что звон сейчас может повториться, поспешил открыть дверь, мимоходом отметив про себя, что увлечение Вики антиквариатом доходит порой до абсурда.
На пороге стояла раскрасневшаяся от мороза жена. В руках она держала огромный сверток, из надорванного угла которого торчал кусок старой позолоченной рамы. Вика была радостно возбуждена, глаза ее лихорадочно блестели, а шапочка совсем съехала на затылок и лишь каким-то чудом держалась на голове. Бережно прижимая к груди подозрительный сверток, она нетерпеливо прошла в прихожую. Борис сразу все понял.
- Опять! - ахнул он.
- Извини, что позвонила, но руки заняты, не смогла открыть дверь сама, - перебила его Вика, предупреждая возможное возмущение мужа по поводу своего приобретения. - Нет, ты только посмотри, какая прелесть! Настоящее венецианское! Еле дотащила, но никому не хотела доверить, боялась, что разобьют, - тараторила Вика, освобождая от бумаги и ткани старинное зеркало в массивной позолоченной раме. - Мы его повесим в спальне, а по бокам старинные подсвечники. Ну что ты дуешься? Это я себе ко дню рожденья подарила. Вот в субботу придут гости, а я его уже повешу. Ты же сам сказал, чтобы я купила то, что мне захочется. И, кстати, это оказалось не так уж и дорого, - подсунула она еще один аргумент в пользу покупки. - Старушка одна продавала, а ее соседка со мной работает. Она меня к этой бабуле и отвела. Той срочно понадобились деньги, и мы с ней очень быстро сошлись в цене. И вот, пожалуйста, зеркало мое!
Глядя на довольное лицо Вики, Борис снисходительно кивнул головой.
- Что ж, остается только порадоваться вместе с тобой, хотя мне трудно понять любовь к такой рухляди в наше время.
- А вот если бы это было зеркало, в которое смотрелась еще твоя прабабушка? - не сдавалась Вика.
- Возможно, я и хранил бы его, как память, где-нибудь на чердаке или в кладовке. Но это не то зеркало.
- Ладно, - засмеялась Вика, делая попытку остановить их обычную дискуссию, - пойдем ужинать.
Вика вышла замуж за Бориса совсем девчонкой - ей только-только исполнилось восемнадцать. Борис был намного старше, но, похоже, ухитрился влюбиться, как мальчишка. Сейчас-то им все завидовали, а тогда, семь лет назад, злые языки долго перемалывали историю их брака. Ну как же, невзрачная белобрысая девчонка, правда, с папашей в хорошем кресле, смогла очаровать и даже женить на себе умного, красивого, заботливого и далеко уже не зеленого экономиста. И ничего что бедного. Однако казалось, что брак на Бориса повлиял очень благотворно. Он смог организовать собственный бизнес, дела его пошли в гору, и уже через четыре года они с Викой жили в просторной и удобной новой квартире. А позже даже смогли купить себе милый и уютный загородный домик, который между собой называли просто дачей.
Вика стала хорошей хозяйкой, умелой и гостеприимной, но не пожелала запираться дома и потому работала. А поскольку они с Борисом решили не спешить обзаводиться детьми, Вика успела еще и высшее образование получить.
Борис одобрял все ее действия и замыслы. И вообще был очень внимателен к жене. Он дарил ей цветы и подарки, как в пору своей влюбленности, и, несмотря ни на что, все же потакал ее, как она выражалась, маленьким прихотям, таким, как эта страсть к старинным безделушкам.
Вика ждала гостей в конце рабочей недели и очень тщательно готовилась к этому дню. На праздничном столе в настоящих старинных бронзовых подсвечниках горели свечи, и язычки их пламени многократно отражались в серебряных кубках и кузнецовском фарфоре, призванных вызывать благоговейный трепет у особых почитателей старины: Вика отличалась от прочих коллекционеров антиквариата тем, что считала, что вещи, даже такие ценные и старинные, должны по возможности продолжать служить людям. Потому и начищенный до невероятного блеска огромный медный граммофон тоже вносил свою лепту, хрипловато мурча какой-то старинный романс. А в прихожей над дверью неустанно звенел колокольчик - одна из самых любимых вещиц Вики.
Гости не заставили себя ждать, и специально поставленный у входа в гостиную инкрустированный столик вскоре был завален букетами, просто цветами, большими и маленькими свертками и более всего конвертами, поскольку приглашены были только близкие люди, несомненно, знающие о страстном увлечении Вики. Они считали вполне приемлемым, если она сама выберет себе подарок, по своему вкусу. Но кто больше всех удивил именинницу, так это Карина, подруга детства, которая торжественно и очень бережно вручила ей старинные настенные часы, свое наследство от деда. Часы исправно шли, отмечая каждый час мелодичным боем. Циферблат их, правда, слегка пожелтевший неравномерными муаровыми разводами, был сделан в виде солнца, а вместо цифр блестели узкие бронзовые пластинки, изображавшие солнечные лучи.
С горящими от восторга глазами Вика расцеловала Карину.
- Ты даже не представляешь себе, - дрожа от возбуждения, зашептала ей на ухо Вика, - какой подарок ты мне сделала. Это ведь именно то, что мне было нужно. У меня для этих часов даже место есть. Пойдем, я тебе сейчас покажу.
Поискав глазами Бориса, она жестами объяснила, чтобы он распорядился поставить цветы в вазы, и что она скоро придет. Затем увлекла Карину за собой.
Вот так у них всегда и было. С неприметной внешностью, но подвижная и житейски рассудительная Вика каким-то непостижимым образом верховодила в довольно крепком дружеском союзе с необычайно красивой, но несколько томной и инертной Кариной. Было видно, что их обеих это устраивает. Более того, возможно, именно на таком полном взаимном дополнении и держалась их дружба так долго. Конечно, теперь, когда они достаточно повзрослели, отношения их тоже изменились. Они не были лучше или хуже, они просто стали другими, как и сами подруги. А что касается той области дружбы, которая характерна именно для девичьего общения, то, конечно, не стало уже тех смешков над мальчишками и ужимок перед ними, как в детстве. И тех ахов и охов вроде "А он что тебе сказал?", "А ты что ему ответила?", "А он что сделал?" и прочего в том же духе, как в ранней юности. Но даже, напротив, когда у Карины почти год назад родилась маленькая прелестная девчушка, Вика так и не узнала, кто отец ребенка. А поскольку Карина сама об этом не захотела говорить, Вика не посмела ее расспрашивать. Может, еще и поэтому их дружба была так крепка до сих пор.
Толкнув дверь спальни, Вика ввела Карину в комнату.
Половину спальни занимала большая, сделанная под старину, кровать с витиеватыми стойками и высоким балдахином. На противоположной стене, отражая это великолепие, между двумя старинными настенными канделябрами царствовало венецианское зеркало в массивной золоченой раме. Живописно собранные в глубокие складки ночные шторы из той же ткани, что и балдахин, и множество декоративных подушек создавали таинственный полумрак и особое настроение.
- Будуар, - выдохнула Карина. - Великолепно...
- Подожди, я сейчас, - Вика метнулась к изголовью кровати и сняла с крючка небольшой пейзаж в золотистых тонах. - А теперь смотри, - и она осторожно повесила на освободившееся место часы. - Вот теперь полная гармония, - Вика отошла на несколько шагов в сторону и, по-детски прижав руки к груди, довольно улыбнулась.
Карина тоже с тихой улыбкой молча смотрела на нее.
- Ой, ну как же мне нравится! - воскликнула Вика. - Спасибо тебе! Это мой самый счастливый день рождения.
Утром Вика проснулась поздно. Слепящее январское солнце уже пробивалось в спальню сквозь щели в ночных шторах. Из кухни раздавался звон посуды - видимо, завтракал Борис. Вика, позевывая, подошла к зеркалу и посмотрела на отражающиеся в нем часы.
"Половина второго? Да не может быть!" - подумала она и оглянулась. Часы показывали десять тридцать. "Ну да, цифр-то нет на этом циферблате! Здесь же лучики, вот я сразу и не сообразила. Конечно, в зеркале будет отражаться половина второго".
Вика снова посмотрела на отражение часов, потом перевела взгляд на свое лицо, но себя не увидела. В зеркале отражался только спящий Борис, а под ним часы, на которых была половина второго. Вика опять оглянулась: половина одиннадцатого, смятая постель пуста. "Ну, все, схожу с ума", - испугалась она.
Какие-то секунды Вика постояла перед зеркалом, разглядывая спящего мужа, не в силах понять, что же происходит. Когда же совершенно неожиданно для себя вместо спящего Бориса она вдруг увидела в зеркале свое растерянное и испуганное лицо, ей стало еще страшнее.
- Ой, мамочка, что это со мной? - шепотом произнесла она и медленно опустилась на край кровати, не отрывая от зеркала напряженного взгляда. Пока ничего необычного не происходило, и это помогло ей немного успокоиться.
"Может, Бориса позвать? - думала она, слегка нахмурив брови. - Да нет, тогда сразу начнется: вот тебе твоя рухлядь, уже на мозги стало действовать. Нет, лучше ничего не говорить".
Бой часов прервал ее размышления. Она вздрогнула и оглянулась. Уже одиннадцать. А в зеркале? Так и есть - час. Значит, в зеркале часы идут как бы в обратную сторону. А что под часами?
Она опустила взгляд ниже и увидела, как Борис подошел к постели и лег.
"Так ведь он вчера в час ночи ложился! Вот оно что! Зеркало отражает прошлое, причем, момент, который отмечен на этих часах"
Вика встала так, чтобы часы в зеркале не отражались, и поднесла к волшебной поверхности руку. Она увидела свои узкие пальцы, обручальное кольцо, длинные накрашенные ногти.
"Вот здорово! Значит, все это работает как система "зеркало-часы". Или "часы-зеркало"? Да все равно, какая разница, главное, что работает!"
Следующий взгляд в зеркало ничего не дал. Часы отражались, но ничего необычного не было. Все снова пропало.
"Так, - уже спокойно размышляла Вика, - осталось понять совсем чуть-чуть. Ну уж теперь я не пропущу этот момент."
И она с решимостью уставилась в зеркало. Ждать пришлось полчаса. Когда на отражении циферблата установилась половина первого, Вика увидела, как с началом боя часов картина в зеркале сменилась - смятая разобранная постель вдруг оказалась застеленной. "Да-да-да, в это время в спальне еще никого не было", - лихорадочно соображала она, но взгляд не отрывала. Через минуту все изменилось.
"Здорово! - с восхищением думала Вика. - Вот теперь я все поняла. Значит, так: увидеть можно только то, что отражается ровно в какой-то час или в половине какого-то часа. Видно все прекрасно и не так, как если бы кинопленку крутили в обратную сторону, а все вполне натурально, но вот держится это всего минуту. Ладно, надо еще немного посмотреть".
Но теперь Вика уже не ждала полчаса. Она намеренно ничего не стала трогать в спальне, а вышла на кухню. Борис уже ушел. Все было вымыто и убрано после вчерашнего праздника.
"Какой же он заботливый. Повезло мне все-таки с мужем", - с блаженной улыбкой подумала Вика. Она сделала себе кофе и снова направилась в спальню.
Через несколько минут часы пробили полдень. В зеркале это должна была быть полночь. Наверное, так и было, но в отражении кроме смятой постели Вика так ничего и не увидела.
"Ну что ж, - с удовлетворением подумала она, -все ясно. Когда обе стрелки вместе, я увижу только настоящее. Теперь можно убирать постель, я уже все поняла окончательно. А интересно, заметит ли Борис?"
Но Борис ничего не заметил. Он спокойно одевался и причесывался перед этим зеркалом, не обращая внимания на пытливые взгляды жены, и она решила ничего ему не говорить. Сама же частенько забавлялась, заглядывая в прошлое.
Летом они жили на даче. Жила, конечно, в основном Вика, так как Борису было бы слишком трудно ежедневно далеко за полночь ехать за город переночевать, а рано утром снова мчаться на работу. Он бывал на даче лишь в выходные. Вика же, взяв на все лето отпуск, только пару раз в месяц ездила в город по сугубо женским делам вроде посещения парикмахерской, салона или покупки всяких дамских мелочей, без которых совершенно невозможно жить даже на даче.
Наступившие внезапно, посреди августовской жары, холодные дни с унылым, почти осенним дождиком вынудили Вику совершить внеплановую поездку - ее любимый теплый свитер и подходящая к погоде обувь оставались в городской квартире.
"Вот Борис обрадуется. Я, пожалуй, останусь с ним на пару дней", - решила Вика, собирая заодно нуждающееся в стирке белье.
Квартира была пуста, значит, Борис сегодня уехал рано. Вика машинально отметила про себя, что все было убрано, посуда на кухне вымыта. Она любила чистоту и порядок, и в этом они с мужем были, к счастью, похожи. Вика выпила горячего кофе, полистала свежий журнал и, вымыв за собой чашку, прошла в спальню.
Постель тоже была аккуратно застелена. В вазе стояли цветы. Вика улыбнулась. "А Борис, наверное, все-таки ждал меня сегодня. Он всегда покупал для меня цветы", - подумала она, доставая из шкафа пушистый свитер.
В это время часы прозвонили свою нехитрую мелодию. Вика оглянулась и посмотрела на бронзовое солнышко. Девять часов утра. По привычке она заглянула в зеркало и остолбенела...
Часы показывали три часа ночи. В спальне горел ночник. На тумбочке в вазе стояли цветы. А на постели под часами из-под обнаженной спины Бориса виднелось смуглое плечо Карины и ее прекрасное лицо с закрытыми глазами и закушенной в страсти нижней губой. Ее пышные темные волосы в беспорядке разметались по подушке.
Вика закрыла лицо руками. Она не помнила, сколько так простояла, стараясь ни о чем не думать и ничего не чувствовать, но в памяти ее все время всплывало прелестное личико девчушки - дочки Карины. Теперь стало понятно, кого напоминали ей эти черты.
Когда часы пробили снова, Вика не смогла удержаться, чтобы не взглянуть в зеркало, в котором на этот раз во весь рост отражалась обнаженная Карина с победной улыбкой на красивых губах, а перед ней на коленях Борис, обхвативший ее ноги руками. Дрожа от ярости, Вика сорвала со стены часы и швырнула их в зеркало. Сотни мелких осколков разлетелись по комнате. Рухнув на подушку, Вика громко, по-бабьи, завыла.
"Нет, - подумал Димка, - по названию трудно угадать, о чем там написано"
Подложив под голову побольше подушек, он прилег на диван и стал читать все рассказы подряд, не выбирая.
"МАТЬ И СЫН"
Он остался один. Жестокий жаркий бой разметал по полю всех его товарищей. Их истерзанные тела обмякшие и безжизненные, пугали своей неподвижностью и уже вечным молчанием. А враг все не унимался.
Молоденький белокурый солдат дрался яростно и неистово. Когда же была брошена последняя граната, и вышел последний патрон, он с быстротой развернувшейся пружины бросился на стрелявшего в него в упор врага. Уже раненый, собрав всю свою волю, стараясь не потерять сознания, он не разжимал рук, пока последние силы не покинули его.
А в далеком сибирском селе, утонувшем в зеленом кедровнике, в старой бревенчатой избе глухой темной ночью на чисто выскобленном полу перед темными ликами святых, едва проглядывавшими под мерцающим светом лампадки, стояла на коленях маленькая седая женщина и усердно била поклоны, творя свою вечернюю молитву. Смиренно шептала она что-то, просяще заглядывая в глубокие мудрые глаза, беспрестанно крестясь и утирая тихие слезы.
Закончив свое действие, она устало поднялась с колен и, кряхтя и охая, стала укладываться, по привычке разговаривая сама с собой.
- Ох, что-то на сердце у меня тяжело сегодня. Видно, чует оно недоброе. Не смогу уснуть, наверное. Ноги-то как ломит, еле хожу. Знать, немного уж осталось. Только бы Алешеньку дождаться, повидать напоследок, а там уж и помереть можно.
Она загасила лампу и, продолжая вздыхать, прилегла на широкую скрипучую кровать. Через несколько минут ее охватил чуткий, беспокойный сон.
И снилась ей ее молодость, красивый и сильный муж, их дети, живые, здоровые и, наконец, младшенький и самый любимый Алешенька. Он бежал босиком по залитому солнцем лугу, приминая сочную изумрудную траву, и протягивал к ней худые загорелые ручонки. А она, тогда еще здоровая и крепкая, легко подхватила сынишку на руки и подбросила его вверх. Его детское тельце поднялось высоко в воздух, закрыв собой ослепительный свет, и вдруг все стало темно. Повеяло холодом и сыростью.
В жутком недоумении оглядывалась она вокруг, пытаясь найти своего сыночка, но вместо цветущего луга увидела искореженную жестокой битвой землю. Тут и там вперемешку с вывернутой пожухлой травой, грязью и обгоревшим металлом лежали неподвижные тела погибших. Ей стало холодно и страшно, но она уверенно пошла к видневшемуся невдалеке пригорку со сломанной березкой, продолжая искать сына. Грязь мерзкой кровавой жижей хлюпала и растекалась под ее босыми ногами.
Пройдя еще несколько шагов, она увидела белокурую голову Алеши и поспешно направилась туда.
Он лежал у ее ног безмолвный и застывший, вцепившись посиневшими пальцами в горло врага. Равнодушный ветер трепал его пшеничные кудри.
- Алешенька, - застонала мать и опустилась возле него. Она осторожно отвела его руки от мертвеца и развернула сына на спину. Бледное лицо его было безжизненным и отрешенным, на груди растеклось огромное бурое пятно.
При виде этого еще совсем недавно горячего молодого живого тела растерзанным и затихшим, у матери невольно вырвался громкий крик боли и отчаянья. Широкой волной пронесся он над этим бранным полем, над стоявшим невдалеке уснувшим лесом, вспугнув спящих птиц, и устремился, затухая, к темному горизонту...
Последнее, что он помнил - это закатившиеся глаза врага и его предсмертный хрип. Затем перед его взором поплыли цветные круги, уплывающие куда-то в черноту.
Очнулся он от страшного крика, пролетевшего над ним. Он медленно поднял будто налитые свинцом тяжелые веки.
- Мама, - прошептал он, с трудом разлепляя спекшиеся губы. Усилием воли пытаясь удержать взгляд на молодом, памятном из далекого детства лице матери, сын слабо улыбнулся. - Ты мне снишься? - еле слышно спросил он.
Облегченно вздохнув, мать прижала сына к груди, нежно поглаживая и тихонько раскачивая: так она делала когда-то в его младенчестве.
- Мама, где мы? - спросил он, почувствовав под собой сырую землю.
- Сыночек, Алешенька, вставай, я помогу тебе. Нельзя здесь оставаться, - засуетилась мать. Она бережно подложила под отяжелевшее тело сына руки и подняла его. - Я понесу тебя, обхвати меня за шею.
- Мама, не надо, мамочка. Тебе тяжело, я сам.
- Молчи, сынок, мы скоро выберемся отсюда, ты только ничего не говори. Ты должен жить. Один ты у меня остался, все твои братья полегли. Кто закроет мои глаза, если я и тебя потеряю? Ты пока спи, не тревожься, - уговаривала она его, как маленького, а сама все шла и шла, ни на минуту не останавливаясь, твердо ступая босыми ногами по изрытой битвой земле. Она не чувствовала ни камней, ни острых осколков, ни холодного ветра, ни тяжести слабеющего тела.
Когда мать вышла на дорогу, тьма ночи уже принимала тусклый серый оттенок. Впереди показалась небольшая деревушка. Приблизившись к ней, она заметила кумачовый флаг над единственным двухэтажным зданием. Во дворе третьего от края деревни дома стояло несколько повозок и машин с санитарным крестом.
Подойдя к хате, мать бережно опустила сына на крыльцо, поцеловала его в горячий лоб и громко постучала в окно...
В окно громко постучали, а затем с треском распахнулась скрипучая дверь. Розовощекая Варюха - деревенский пастух - заглянула в избу.
- Матвеевна, ты что-то сегодня разоспалась. Айда коров выгонять.
Крепкие ступни молодки дробно простучали по половицам.
- Ты не захворала ли, Матвеевна? - участливо спросила Варюха с трудом отходящую ото сна соседку. - Давай встать-то помогу, - засуетилась она, бережно поддерживая ее, - вот так, не спеши, помаленьку.