Дни были тусклыми и однообразными, и в памяти Сони никак не откладывались. Об их течении она могла судить лишь по бОльшим усилиям, которые приходилось прикладывать, чтобы заставить себя подняться утром, по тяжелеющему и постепенно отказывающему ей телу и по все растущей неновисти к дневному свету, приносящему настоящие страдания ее ставшим слишком к нему чувствительным глазам.
Дни вытягивались в ровную линию отупелого существования. От кормежки до кормежки. Еда, испражнение, сон.
Мир по ту сторону решетки жил какой-то своей жизнью, даже не подозревая о существовании Сони – она не помнила, когда впервые поймала себя на этой мысли, но с каждым отлетающим за горизонт вслед за солнцем днем эта мысль становилась все отчетливей, а потому – невыносимей. Небо там казалось голубей, трава зеленей, а жизнь – прекрасней.
Соня надолго впала в меланхолию, отказалась от еды. Ее кормили насильно. Очень страдая от такого унижения, Соня пряталась в самый дальний угол своей клетки, где тюремщики не могли ее видеть, где она могла прикрыть измученные светом глаза, ловя ноздрями влажный ветерок воспоминаний – единственное, что удерживало ее рассудок в состоянии самоосознания. В такие моменты в засилье маталла и каменного неба вдруг прорывался призрачный шум ветра в кронах перевитых лианами деревьев из самого сердца Экваториальной Африки, скрип качающихся исполинов, дробь дождевых капель по сабельно-узким мясистым листьям и тревожная разноголосица цветастых и надоедливых птиц, особенно раздражающая по утрам, когда еще низкое солнце режет джунгли острыми оранжевыми лучами, а в воздухе витает тяжелый запах сырости и гниения.
Воспоминания, восстанавливающиеся в памяти сначала постепенно, а со временем – целыми эпизодами, быстро захватывали ее. Вскоре ей стало трудно отделять их от реальности. Тесную клетку и невкусную сухую пищу за реальность принимать не хотелось, их Соня определила как кратковременный кошмар, который нужно прервать всего лишь проснувшись или, выражаясь понятиями недавнего невразумительного прошлого, - погрузившись в воспоминания.
Когда небо в неразлинованном мире становилось невыносимо голубым, она закрывала глаза и просыпалась.
...Вслед за остальными членами группы, она спускалась на нижний ярус деревьев – к реке. На груди Сони, держась цепкими пальчиками за густую шерсть, висит крошечный комок, присутствие которого вынуждает ее постоянно и даже излишне часто останавливаться, оглядываться и прислушиваться. Однако тот же комочек жизни ежеминутно наполняет ее сердце, впервые познавшее радость материнства, странной щемящей теплотой, с которой она каждое утро встречает пылающую полоску неба на краю видимой части мира – далеко-далеко от их леса. От пересыхающего мутного ручейка между усеянного трухлявым мусором берегов доносится резкий неприятный запах; Соня брезгует пить, в отличие от остальных членов группы, прыгающих у воды по чавкающему болотом грунту...
Затем серый мир, ограниченный стенами клетки, ненадолго снова завладевает ей, но Соня быстро учится просыпаться, возвращаясь домой.
...Она часто покидала джунгли, чтобы полакомиться плодами в огороженных деревянным забором рощах из посаженных через равные интервалы деревьев. Несколько раз она приходила сюда одна, затем за ней увязались еще несколько членов группы. Однажды, когда наевшись вдосыть, они уже возвращались, на дальнем конце рощи появилась большая лысая обезьяна с длинной палкой в руке. Стремительная пчела прожужжала рядом с Соней и исчезла в зарослях. Ветер принес громкий хлопок, похожий на тот, что Соня часто слышала дождливой ночью, когда замысловатые огненные ветки часто-часто рассекают темно-фиолетовое небо. Инстинкт гонит ее прочь, она оборачивается лишь однажды – именно в тот момент, когда слышится второй хлопок, и Иггу, только успевшую запрыгнуть на забор, вдруг странным образом с него сносит, словно ей с силой ткнули невидимой палкой в спину. Она падает и застывает на земле мертвой массой. Седой клок шерсти на спине, по которому Соня всегда узнавала подругу, набух и побурел. Страх накрывает Соню – не разбирая дороги, она бежит вперед, в джунгли...
Проснувшись в следующий раз, Соня увидела Бокка – самого большого и агрессивного самца в их группе. Скоро он прогонит вожака и сам займет его место. Он явно благоволит к Соне. Вероятно, маленький пушистый комок, не переживший прошлый сезон дождей, был от него. Скоро он подарит ей новый.
В стороне от зеленого купола джунглей взлетает в воздух вопросительный крик слона, ему отвечает другой. В тяжелом влажном воздухе назойливо жужжат маленькие паразиты, от укусов которых чешется все тело. Внизу шуршит мусором небольшой, похожий на крысу зверек, не обращая внимания на сидящую на нижней ветке дерева и с любопытством за ним наблюдающую маленькую серую обезьянку. Обезьянка неожиданно потеряв к нему интерес, подпрыгивает и несколькими короткими прыжками перебирается на соседнюю группу деревьев, повиснув на толстой ветке с облезающей корой.
Огромный красный блин солнца прячется за край пожухлой саванны, далеко-далеко на которой - почти на противоположном конце, упирающемся в неровную каемку деревьев - ползают темные точки и пятнышки загадочной жизни.
Соня отцепляет хвост от ветки и перехватывает ее лапкой, быстро поднимаясь к самой верхушке, на самый-самый верх...
Серый мир вырывал ее из реальности, и в такие моменты она вдруг обнаруживала себя висящей на прутьях решетки. Тогда большое уродливое лицо с лысой кожей приближалось к клетке, ломаясь трещиной хищного оскала, заставляющим Соню отцеплять лапки от решетки и прятаться в свой угол, успуганно свиваясь в обвитый голым розовым хвостом клубок.
- Нет, это не крыса, а обезьяна какая-то, - с усмешкой проговорил Миша сидящей на диване жене. – Или была ей в прошлой жизни. Так и висит на решетке.
- Тебе жалко, что ли? - устало отозвалась жена. – И пусть висит. Воды ей лучше налей.