Голованов Николай Николаевич : другие произведения.

Дева Днесь

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

   Николай Голованов
   "Дева Днесь"
  Повесть о великой идейной борьбе Софии с Влахерном в 3-х частях . Трилогия "Христианство". Третья часть посвящается светлдой памяти великого провидца потустороннего мира Михаила Александровича Врубеля и величайшего передатчика этого мира внешними и материальными средствами.
  Дева Днесь.
  ...Силу и сочность ярких красок дня ночь словно захотела скопировать акварелью. Она выбрала самые линялые, самые мечтательные оттенки - будто она захотела изобразить не Византию настоящего дня, город живущий и действующий, болящий и волнующийся, а то призрачное представление которое будут иметь о ней, об этой Византии люди последующих поколений, другие и чуждые народы, созерцающие ее сквозь дымку веков и издали, вроде нас с вами, читатель. Для этой цели художница тщательно натопила во мраке, точно в забвении, всю обыденность городской жизни, всю ее сутолоку и суету, допуская в грядущее лишь то, что велико и вечно. Поэтому лунные лучи с особенной любовью и особенным старанием вырисовывали куполы и мозаики, аркады и колонны, портики и обелиски, пропуская хижины и кучи мусора. Ни один низменный звук не допускался в эту торжественную поэму, в эти величавыя аккорды, в важном оказании истории круглились куполами Софии и Ирины, как священные каноны, очертангия священных палат, словно государственная хроника, амфитеатр ипподрома, будто былины о героях и подвигах.
  Однако проза жизни все-таки начинала мало-помалу врываться в эту поэзию; над замиранием этих торжественных звукокрасок, в предчувствии приближающегося разсвета, словно высунутый язык глумился резкий звук сил и темноты, доставлявший питание для города, носившего столь ныне опошленный эпитет "богохранимого". Брюхо Византии, как и брюхо Парижа требовало жрать; оно, правда, не знало картофеля, направляющего мысль питаемого им организма на экономические интересы; перец и пряности не возбуждали изобретательности и инициативы, как это они делали в Европе в век Возрождения, а в Америке сейчас; зато капуста и прочие овощи, выращенные на островах Принкиппо и Проти и в предместьях Халкидона, направляли ум к отвлеченному философствованию и богославствованию; и огородник, их вырастивший, и везший их на челноке или на осле на форум Аркадия, словно в Москве на болото, обдумывал по дороге в ночной темноте трудно усвояемую и еще труднее разрешимую проблему двойственной природы и двойственной воли Христа.
  А хлопотливые византийские хозяйки, под чепчиками и головными уборами, столь нам знакомыми по иконным изображениям, имели намерение не только купить как можно дешевле мяса и овощей, но и отстоять усвоенный ими догмат иконопочитания со всей фанатичностью натуры, которым больше свойственно чувство убежденности, чем спосмобность к слаганию убеждений; и пламенную их ревность нисколько не охлаждал утренний холодок, который несмотря на климат благословенной Пропонтиды, проникал с бурного Эвксина, пользуясь предрождественскими днями и заставлял раскладывать на рынке костры для согревания.
  Нынешнее торжище шумело особенно пестро и многолюдно. Богохранимый город только что пережил целый ряд приключений. Сперва над ним прошумела революция, которая смела с трона династию Константина Второго. Армянские дружины возвели на престол своего вождя Вардана Исавра. Армяне стали господствующими в городе. Эти люди в войлочных скуфьях, белых сапогах, с черными курчавыми бородами и длинными горбатыми носами, не почитавшие святых икон, а о Божественности Сына Божия говорившие столь страшно что не стоит повторять. Они гордо расхаживали по форуму, сопровождаемые взглядами и восклицаниями ненависти, возбуждая зависть схолариев богатыми золотыми украшениями на одеждах, похищенными от святых икон. С ними дружили промышленные венецианцы, перед ними заискивали рыцари франкского посольства, приехавшего невовремя выхлопатывать сан Патрикия для своего государя, не зная, что этот государь уже помазан папой в императоры в противность всем правилам и канонам; их атаковали бритые латинские монахи, всегда пытающиеся покорить восток своему властолюбивому папе; сближались с ними и неверные агаряне-сарацины... Что было ждать хорошего! И Всевышний из-за них чуть было не погубил Византию, чуть было не наказал ее за их ересь, как он наказал Мопсусту за нечестивомыслие тамошнего еретика Феодорита. Он поспешил возвесть на престол боговенчанного автократора Исавра оружием и мускулами варангов, еще не просвещенных светом Христовой веры, но уже призванных свыше защищать ее, а потому , вероятно и недалеких от просвещения.
  И это тем более казалось вопиющим, что узурпатор не будучи ни военачальником, ни государственным мужем и нося имя Филиппика из фамилии Варда слыл порочным, недостойным своего высокого сана и неумевшим его нести с честью не только внутренно, но и внешне, ибо он не привык к величию, исполняя до своего провозглашения скромные обязанности нотария; всякий знал и был уверен, как в том, что мудрость служителей церкви не допустит торжества ереси и погибели государства, но все чувствовали, что началось господство военщины, своеволия исаврийских дружин и бесправия мирных обывателей. Но то осенение божественной благодати, которое сообщается автократорам чрез священное помазание все-таки дало даже и этому василевсу мысль, для умиротворения разномыслия и бушующих страстей созвать соборы, причем враждебные ереси правоверные войска разослать на границы к варварской Кайме, которую отовсюду оберегал плац империи.
  Дьявол, всегда враждуя с спасением человеческого рода и миром христиан, позавидовал и здесь его благополучию. Его сосудом и орудием явился великий логофет империи, ученый ритор Фавракий, приверженец проклятой соборами монофизитской ереси, возымевший непонятную власть над духом автократора. Ходившие в народе слухи приписывали эту власть влиянию женщины, бывшей ученицы логофета, патрикиянки Эвдоксии, которая проведя отрочество и юность в Афинах собрала в своем разуме сокровища как божественной, так и языческой мудрости. Говорили, что автократор чувствовал к ней столь большое влечение, что даже дал ей титул севасты (высочества), однако не торопился делать ее своею супругою и августой, что ставило ее в Византии, по чопорности превосходившей нынешнюю Англию в крайне фальшивое положение неперевариваемое ни высшими, ни низшими слоями византийского общества. Однако ученая девица ни мало не тяготилась своим положением, как будто не чувствуя его фальши; и только весьма удивлялась, за что ее так не любят, приписывая эту нелюбовь вообще людской неприязни к добродетели. Благожелательные Василевсу люди пытались уменьшить влияние логофета, обвинив его в том, что отношения его с Эвдоксиею не те, какие бывают между учителем и ученицею. Но Ставракий ярко оправдался от обвинений, что будучи в полном цвете мужеской силы и красоты оскопил себя, желая в сатанинской гордости быть безстрастным как ангел. Этот поступок приобрел ему неограниченное доверие автократора, за что злые языки говорили, что с этого дня он много потерял в любви и уважении своей ученицы, которые до того были безграничны. Однако людская молва всегда лжива и изменчива и даже при полной осведомленности в событиях часто искажает их до неузнаваемости.
  ...Мало ли что пьяницы шепчут на ухо плясуньям в разгар оргии среди луж вина!
  Итак, предрождественский форум был особенно многолюден и ярко разнообразен. Казалось, это была выставка всех народов, жилища которых обнимает кольцо древнего Океана. Тут были будущие враги империи булгары, рыжие и рослые боруссы, кичливые и трусливые сарматы, грубые саксоны, чьи нравы франкский государь пытался смягчить, обращая их в христианство, скифы в звериных шкурах и лаптях, торгующие медом и мехами, новая стража автократоров - варанги в железных кольчугах и рогатых костяных шлемах, похожие на дьяволов, египтяне, которых покорили агаряне, эфиопы черные с блестящими белыми зрачками и грубым смехом, всегда алчные до крови и бесмысленных жестокостей, смакующие даже рассказы о них с причмокиванием губ; сарацины, торгующие бирюзою, сладострастные как кролики и каждый вечер ищущие обьятий блудниц; армяне, ездившие в Офир за изумрудным порошком, которым посыпают пол в священных палатах; они достают его, вместе с другими драгоценными камнями - алмазами, берилами, хрисопрасами - из пещеры, которую охраняет великан-эфиоп, до того громадный, что когда он моет в море ступни своих ног, море выступает из берегов; и много-много других народов. И вся эта толпа двигалась, разговаривала, жужжала, словно пчелы около улья. А так как теперь, по повелению логофета, были погашены и уничтожены лампады, возжигавшиеся прежде на углах улиц и над дверями домов пред ликом Всеосвящающей Чистоты, заступницы ромеев, то рынок освещался как уже указано выше кострами, которыми он и был усеян, словно земные огни отражали маленькие и более чистые огоньки небесных светил, сиявших вверху.
  На одном конце форума возвышалась статуя осла, перевезенная из Акциума. Когда-то август ночью накануне сражения решил погадать об исходе завтрашнего, рокового для него боя. Гадал он по способу девушек в крещенский вечерок и встретив осла с погонщиком, спросил погонщика как зовут его, его осла и место, куда он осла гонит. Оказалось, что во всех трех именах фигурирует слово "счастье". Август счел эту встречу за счастливое предзнаменование и в память ея поставил в Акциуме бронзовую статую осла, которая, в конце концов, вместе с прочими сокровищами античного искусства, попала в богохранимый город и украшает теперь его толкучку.
  Около этой родственной со счастьем - а может и символизирующей разумность его статуи решил искать счастья наш герой, молодой человек. С августом он имеет лишь то общее, что носит имя великого Рима в своем собственном имени, называясь Романом. Его лицо полно той загадочной неопределенности, а почему - узнаете позже.
  По общественному же своему положению он носит мало его определяющий чин диакона. При этом названии русское воображение настроено представлять себе бычью шею и потрясание воздуха многоличием. Историк церкви представит себе эконома церковной общины, делящего управление ее материальными делами с идейным руководительством пресвитера. Для византийца это было ни то, ни другое; это была каста привилегированной молодежи без особо определенных занятий, приписанных к чему-то большому, вроде атташе при посольстве, помощников присяжных поверенных или секретарей благотворительных обществ.
  Внимание молодого человека было направлено на группу наших соотечественников, прибывших с мехами, медом и прочими продуктами своей родины - "из варяг в греки". Пусть перо Зинаиды Волконской, чье имя столь знаменито хотя бы по некрасовской поэме изображает их в своей "Славянской картинке!". Нашего героя интересовали они по причине идейной: в Византии уже назревала потребность в том подвиге, который полвека спустя совершили Кирилл и Мефодий, идея его уже носилась в воздухе - и заразила нашего героя; но он не знал, как за это приняться. Кроме того, его еще тревожила неустойчивость собственных воззрений, - как, думалось ему, понесу я имя Христа к варварам, если я о нем самом имею столь смутное представление? В какой мере его божественная воля поглощала волю человеческую? Что, если я дам варварам, этим нехристям духа, неверный образ его - слепой, ведущий слепых? И юноша с нетерпением ждал готовящегося вселенского собора, который должен разрешить назревшие недоумения. Теперь показалось бы странным, что его удерживали от миссионерского дела именно эти соображения, но они ему действительно мешали действовать как недавно миновавших десятилетий юноше помешала бы идти в народ нерешительность кому следовать - марксистам или народникам. И он с беспокойной робостью влюбленного, не смеющего подойти к предмету своей страсти наблюдал этих бородатых и волосатых людей в лаптях, греющихся у костра от ночного декабрьского холода.
  Особенно его внимание привлекал подросток лет шестнадцати, который своими русыми кудрями и небесно голубыми глазами и - выразителями славянского безволия, - непривычного для византийца мягкостью черт своего лица имел для него непреодолимое обаяние. Он припомнил читанный им анекдот про папу Григория, увидевшего на рынке молодых рабов удивительной красоты и поинтересовавшегося, как называется это племя. Англами, отвечали ему. Могли бы быть ангелами, если бы знали Христа , - сказал Григорий. Молодой скиф тоже был похож на ангела, если ангел бронниковского Благовещения похож на настоящих. Но его рот был безмолвно раскрыт, словно он глотал впечатления, утоляемый ими, как бывает ошеломляет бесплотный дух, оторванный от божественного неведения и, будучи помещен в тельце ребенка, приобщаемого к вечному знанию. Как далеки были от этого раскрепощения византийские споры о двух природах и двух волях Христа!
  Толстый, губастый, глазастый и носастый католический монах рассматривал с любопытством варангов, начиная с их шлемов, до толстых их кожаных поножей.
  - Это те самые норманны, которые разоряют церкви, насилуют монахинь и об избавлении от которых молятся во всех церквях Запада? - спросил он у своего спутника, белокурого и голубоглазого рыцаря из франкского посольства.
  В свою очередь подошедшие сделались предметом особливого внимания соседей. Вокруг них собрались распродавший свои овощи торговец, юркий долгоносый армянин, сарацин в чалме и несколько женщин. Дамы рынка в Византии держали себя с тою же бесцеремонностью, как и в Париже.
  - А у богохранимого автократора ромеев они слуги и рабы! - ответил на вопрос латинянина торговец, прежде чем франк собрался ответить.
  Франк брезгливо надулся.
  - Это потому, - сказал он, - оттягивая нижнюю губу, - что вы не умеете сами защищать себя. Вы нанимаете варваров и будете когда-нибудь их рабами. Здесь даже и понятия не имеют, что такое доблесть и храбрость рыцаря.
  Сарацин засмеялся дробящимся смехом - хе-хе-хе! - показывая из-под черных усов белые до ослепительности зубы. - Наш калиф никогда не собирает сокровищ. За все наши постройки, за все наши военные расходы, за все платят неверные. Они откупаются от нас.
  - Поглядели бы вы, как христиане на Западе умеют себя защищать! - приходил в задор франк. - А то вы знаете только одних византийских зайцев.
  - А это все потому, - наставительно заметил латинский монах, - что их опьяняет гордость ума. Они изощряются в словопрениях, не покоряются святому отцу папе, а потому постоянно впадают в заблуждения и ереси. А за ереси Бог их наказывает государственною слабостью.
  - Если бы верные войска не были разосланы на отдаленные границы империи, - вкрадчиво заметил стройный армянин, - не было бы нужды в наемниках. Можно было бы защищаться собственными силами..
  - Но они еретики! - закричал торговец. - Какой же от них прок? Бог нас почитал бы за их ересь.
  - А эти язычники , - возразил армянин.
  - Но Бог ненавидит еретиков больше чем язычников.
  - Конечно, конечно! - подхватили хором, взапуски, перебивая друг дружку дамы рынка. - Победа бы не разлучалась с ромейскими войсками, если бы их не обкрадывали бессовестные исаврийские поставщики. Кто кормил наших лошадей гнилым ячменем?
  - Вы посмотрите хотя бы на ипподром, то ли теперь стало что прежде. Франк опять презрительно выпятил губу.
  - Вы умеете побеждать только на играх, а не в сражениях.
  - Ха-ха-ха! - загремело в ответ в толпе. А вы у нас же учитесь. Разве ты не был на последних состязаниях? Вся Византия тебя видела; как и тебя, и тебя, и тебя...
  - Конечно, только на играх! - подтвердил запальчиво сарацин. Всей вашей доблести хватает только на бахвальство перед своими же.
  - Однако, вы все делаете по-нашему за наше золото, вы продаете себя в рабы автократору...
  - Но придет пора и мы вас раздавим.
  - Это когда-то будет, а пока вы наши слуги.
  - И этого никогда не случится, - заявил запальчиво торговец...
  Нас Бог одарил мудростию, а те, у кого ее нет, всегда будут рабами. Не потомками скифских мясников или франкских конюхов.
  - Я тебе покажу, негодный, как разговаривать с сыном германского князя, - засучил было кулаки франк.
  В толпе произошло бурное возмущение.
  - Как? Он называет своего отца князем, словно он сын ромейского патрикия? Как зазнались эти варвары.
  - Тише, тише! - замахал руками армянин. -Я видел поблизости проходящий патруль беллуариев.
  - А ты уже их испугался? - спросил сарацин.
  - Исавры так же трусливы, как и вороваты, - заметила одна из торговок. -Недаром они набили себе карманы драгоценностями, сорванными со святых икон!
  Латинский монах авторитетно поднял руку.
  - Женщины не имеют голоса в церковных вопросах, - заявил он. - Они сосуды разврата и всякой скверны... Вот плоды непокорности святому отцу!
  За женские права вступилась пикантная курносенькая брюнетка.
  - Твой святой отец указывает нам в чем сам ничего не смыслит. Не вам, варварам, разбираться в отвлеченных вопросах! Только с эллинской душой соприкасается плерома.
  - Молодец - философ в юбке! - вскричал торговец. - Каково, латинянин? Ведь она не уступит в богословии твоей святости.
  - Недаром меня зовут София, - с гордостью отвечала брюнетка.
  - Я уже неоднократно уличала этих латинян в неправославии.
  - Ого! Например? - удивлялись вокруг.
  - Накажет вас Бог за такое развращение женщин, - негодовал латинянин. - И я уже предвижу ту грозу, которая над вами собирается...
  - Вот спросите его, - не унималась София, - как он именует второе лицо Св. Троицы?
  - Ты думаешь, что я не помню Credo , - попробовал отшутиться с неккоторым оттенком добродушия вопрошаемый.
  - Или разве я забуду когда моего Иисуса?
  - Итак, ты называешь второе лицо Св. Троицы Иисусом?
  - А как же иначе? Разве ты язычница?
  - Слушайте же его, ромеи. Он воображает что когда-нибудь отцы соборов давали имя Христа, даже Иисуса Христа божественному Логосу?
  - А как же иначе? - растерялся латинянин. - Неспособность человека западного разобраться в тонкостях богословских догматов проявилась во всей яркости. Толпа этим забавлялась.
  - О чем она такое спрашивает? - спросил франк, насупившись. Он чувствовал, что происходит что-то неладное, но не понимал, что именно, а потому хотел бы вывести своего соотечественника из неловкого положения. Но тот был так озадачен, что не удостоил спутника ответом.
  - Пойдем лучше отсюда, - настаивал франк.
  Но византийские торговки оказывались более искусными в богословии, чем западный монах.
  - Нет, нет, подожди, - не унималась София. - Ведь Логос признан равным Богу. А разве человек, хотя бы и высокий, хотя бы и богопросветленный, уже в силу одной своей человеческой ограниченности может быть равен беспредельности Божества?
  - Но как же? Но ведь Иисус же - Бог, не так ли? - растерялся латинянин.
  Тут дотоле молчавший Роман поднял голос.
  - Женщина, - заговорил он, ты, по-видимому гордишься тем, что усвоила себе заблуждения еретика Феофрита из Мопсусты. Это он говорил, что воплощение Божественного Логоса в Иисусе праведном было неполное. Но его мнение осуждено отцами.
  - Конечно, - подтвердил торговец, - ибо его человеческая природа, как ограниченная была всецело поглощена Божеством; иначе и не могло быть, ибо не могло же человеческое не преклониться ниц пред божественным.
  - Что ты говоришь! - пришел в ужас Роман, - но ведь ты гораздо худший еретик, чем она, эта ересь давно осуждена и проклята, ты монофизит!
  - А потому, - веско и крикливо старался подавить его слова торговец, - и его человеческая воля была пожжена божественным его назначением, как солома пожигается огнем, и у него осталась одна воля, одна божественная воля.
  - Что ты говоришь? - вопил Роман, - обе воли, две воли!
  Два лозунга разделили толпу на две партии - долгий, столетний, неразрешимый спор. Даже сходились два представления о Божестве двух человеческих рас - семитическое представление о Боге невоплощаемом и арийское - о Боге антропоморфном. Детали этих антиномий пытались решить вселенские соборы. До какой же степени божественность Логоса проникла чрез воплощение человеческой природы? Обожествила ли она источник человечности - матерь Иисуса? Сожгла ли она его человеческую волю? Распространилось ли обожествление на его человеческие подробности, например на его облик? И если тайна воплощения есть вообще возведение феномена в нуменальное значение, то какие из феноменов возвышены им до нумена? Недаром Византия унаследовала все наследие и языческой и христианской мудрости . На нее была возложена великая задача сохранить, разъяснить и поведать народам великую тайну Богочеловечности и неудивительно, что она делала сверхчеловеческие усилия - уяснить себе эту тайну. Теперь плоды этого искания окаменели в немногих формулах, и, школьник, заучивающий их, даже не подозревает той страстной напряженности прозрения, достигаемой и аскетизмом, и соборностью и всем тем неестественным сверхчеловечеством, которым отшибает нас от себя Византия. Этот сложный и мучительный процесс она начертала на бронзовых плитах Синодика, которыми она выложила панель Св. Софии внутри. Теперь этими бронзовыми плитами покрыты гробницы турецких султанов. Но мысль заключенная в этой бронзе не умерла как султаны.
  Добытая с таким трудом жемчужина видения не таится под спудом. И догматы веры в Византии не были достоянием немногих; в богословских спорах принимала участие масса. Приходит к цирюльнику один из св. отцов, жалуется и просит побриться. Он говорит тебе: в Христе две воли. Спрашивает слугу, готова ли ванна; он отвечает - "сын не равен отцу".
  Но вернемся к нашим спорщикам. Толпа сама собою разделилась на две стенки, словно хор в трагедии. Мысль заработала, оправляясь от основных положений одной или двух волей, в разных направлениях и разные лица двух лагерей приходили к различным, противоположным друг другу, тезисам. То одни выкрикивали свой тезис - и тотчас в противном лагере ему отвечал другой - словно хоретиды в том приеме античной трагедии, который носит название стихомифии.
  - Значит, страдания Иисуса призрачны и крест Его неспасителен? - вопрошал один хоретид, халкидонский огородник, прескверный хозяин, ибо все его внимание напрягалось не на овощи, а на догматические споры.
  - А разве Бога можно мыслить страдающим? - отвечал другой, по ремеслу слесарь, до того толстый и румяный, до того жизнерадостный, что страдание казалось не могло быть для него мыслимо не только в Боге, а вообще в ком бы то ни было. Толпа ответно жужжала негодованием или согласием. Импровизированный собор под открытым небом на ночном рынке все более и более заставлял работать мысль и распалял страсти.
  - Поэтому и Всеосвященная чистота, чтимая во Влахерне не пресвята сама и мольбы к ней недействительны? - плакал женский голос вышивальщицы, столь искусно изображавший не только символических зверей, но и целые библейские сцены на оплечьях далматиков . Ей гремел суровый ответ в котором несомненно звучал акцент и манера исаврийского военачальника.
  - А разве Всевышний имеет родственников и друзей здесь на Земле? .
  Постижение глубины и молчания недоступно оказалось даже для Софии и ее попытка поэтому сочтена греховною , - соглашался мыслитель - ночной сторож из Влахерна, научившийся в полуночном безмолвии созерцать не только звезды неба, но и звезды мысли, блюдя влахернские святыни, ибо двум лозунгам одной или двух волей в качестве домицилий соответствовали два святилища: храм Преосвященной Богородицы во Влахерне с одной стороны и св. София с другой.
  - Но разве сын Божий не сделался совершенным человеком? - изможденно, словно изнывая вопиял мелочной торговец.
  Общепринятое, казалось бы, положение вызвало тем не менее взрыв негодования его конкурентов, потерявшихся среди последователей ислама и набравшихся их идей.
  - Если Слово стало плотию, то не унижайте его плотскими подробностями, даже до пищеварения!
  Группа иконодулов приноровила основное положение к своему верованию.
  - Итак, по-вашему, чудесное изображение нерукотворного Убруса , столь дивно воспроизведенное мозаикою на городских воротах, недостойно почитания?
  Иконокласты возражали:
  - Бога не видел никто никогда ! А вы его унижаете попыткою изобразить его портрет мозаикою и красками!
  Пародия на собор грозила перейти в то, чем часто оканчивались соборы настоящие - интересы купли и продажи, экономии и барыша были забыты. Овощи, предназначенные для мирного питания обывателей полетели в головы противников. Чесались руки для рукопашного боя.
  Добрый десяток беллиариев, византийской полиции, в кожаных панцирях, пытались прекратить ссору советами - подождать с решением вопросов до собора. Но вопросы обострились так, что не могли ждать собора. Бомбардировка овощами уже прекратилась за недостатком снарядов, назревал рукопашный бой. Слышались ругательства:
  - Еретики!
  - Идолопоклонники!
  - Сторонники св. Софии сюда!
  - Чтущие Всеосвящающую чистоту, собирайтесь!
  Особи с резко выраженной инициативой уже начинали махать руками. Положение спас Роман.
  - Подождите-, закричал он. -Вот идет Сидикит, ученый муж, предсказывающий судьбу людей! Быть может он поможет нам разобраться в наших спорах.
  Действительно к ним подходил человек в индийском одеянии, с карбункулами в заплетенных волосах. На голове он имел башнеподобную тиару. В левой руке он держал пестро раскрашенные хартии, сложенные в свитки, в правой небесный глобус. Лицо его было столь же загадочно, как и костюм, ибо оно было раскрашено в красную краску и фантастически загримировано. Все было как у паладина и было рассчитано на то, чтобы привлекать внимание даже незнакомых прохожих. Он появился не один, а со свитою.
  Его свита состояла из негра, в белой рубашке, очень исхудалого на вид, словно его долго не кормили. Курчавые волосы были умащены маслом, отчего частию утратили свою курчавость. Негр нес лиру, на которой, когда его господин начинал говорить, брал аккорды, так что получалась какая-то мелодекламация. Сам негр издавал только изредка зычные горловые звуки, какие издают немые, когда пытаются говорить; у него был отрезан язык. Рядом с негром на четвереньках подпрыгивая и кривляясь шла обезьяна.
  Толпа почтительно замолкла перед мудрецом, мудрость которого была афиширована так крикливо-рекламно, что не оставалось никаких сомнений в необыкновенности этого человека. Там и сям раздался почтительный шепот о чудных деяниях необычайного персонажа.
  Напрасно апостол Павел приписал эллинам особое предпочтение "премудрости" в противовес еврейской жажде "знамений"; эллинская толпа неудержимо жаждала чудес - ведь древние мифы были так чудесны! - а церковь их давала мало: если русский святой, как земский врач, был на все руки и непременно чудотворец , то Византия производила специализацию: от мучеников совсем не требовала чудес, канонизируя их за самое мученичество, от учителей почти не требуя, довольствуясь "премудростью" и имея специальный кадр "чудотворцев" вроде Григория Неокесарийского и к их имени всегда прибавлялся титул "чудотворец". Преимущественно это были гипнотизеры вроде немца Фельдмана, американца Шляггера и нашего Ивана Кронштадтского. Но ведь древность знала не одни исцеления и разнообразия чудес! Поэтому, словно екатерининский ювелир Позье на один настоящий бриллиант давал в уборах десяток поддельных - здесь происходило тоже. Такт церкви не позволял пересаливать, как пересаливала русская церковь, и вера в чудеса держалась в массах.
  Ее удовлетворяли кустари и волонтеры, вроде описываемого.
  - Я видел, - рассказывал один менор, как на берегу Пропонтиды негодяи-рыбаки сплошь состоявшие из нечестивых еретиков, не хотели продать мудрецу рыбы. Мудрец явил им демона их ереси в виде огромного водяного змея, от которого они обратились в бегство , побросавши и свои сети, и свой улов, который православные немедленно забрали себе без всякой платы. А между тем змей этот никому не виден был, кроме рыбаков.
  - А я видел, - начал свое повествование другой шепот, но не успел рассказать чуда, потому что громкие аккорды лиры в руках негра явились прелюдиею к речи мудреца и возбудили всеобщее внимание.
  - Искатели истины! - начал мудрец тоном, показывавшим, что ему привычно говорить перед такою аудиториею. - Я догадываюсь, что вы хотели повергнуть свои несогласия на мой суд. Не трудитесь мне рассказывать, в чем они состоят, эти несогласия. Дух мне их уже открыл; ибо мне дано видение не только всей внешней мудрости, но даже и той, которая выше доказательств и которую усвояет лишь целомудрие и чистота души, коими человек соединяется с божеством!
  Аккомпанемент лиры, который лишь слегка сопровождал речь мудреца, теперь в момент паузы расцвел бурно и громко.
  - Я вам сначала обьясню то, что вы видите на мне и со мною. Потом разберу ваши споры и, наконец, прочту вам мое сочинение, которое я написал в ямбических стихах и которое называется "О существе и энергии". Гул одобрения был ему ответом.
  - Двойная тиара на моей голове есть двойственный венец двух родов видения, о которых я вам только что говорил. В моей деснице вы видите двенадцать знаков Зодиака, управляющими судьбами земнородных, а также изображения форм несбывшихся тварей, которые витали в хаосе, но не получили осуществления при создании.
  Удивление и почтение толпы возрастало с каждым словом мудреца.
  - Два моих спутника - это два побежденных мною в споре еретика, наказанных за свою ересь - один лишением человеческого образа и обращением в обезьяну, до того момента, когда его раскаяние восполнит меру его греха. Другой подлежал той же каре, но по моим молитвам избавлен от нее и наказан только лишением языка - опять-таки до исправления.
  Негр, лицо которого впрочем отнюдь не изобличало в нем человека мысли, перестал аккомпанировать, кивал головою и издавал поддакивающие звуки. Слушатели им поверили.
  - Оба они признают мою победу над собою, любят меня и надеются через меня получить избавление.
  Мудрец сделал условный знак. Негр и обезьяна отступили от него сажени на две, поверглись на землю и поползли к нему с двух сторон на четвереньках в унизительной позе ползущего императора на знаменитой софийской мозаике.
  Почтение толпы к сидикиту теперь перешло всякие пределы.
  - А теперь я скажу вам, - продолжал он, - о чем вы спорили. Спор ваш шел, конечно, о двойственной природе и двойственной воле Христа.
  Опять пронесся гул одобрения за угаданный секрет Полишинеля.
  - Я разрешу ваш спор примером, явным для всякого, кто не поражен омфалопсихеей - то есть тупостью ума. Я сейчас шел из Священных палат.
  Толпа опять прониклась почтением к человеку, бывающему в Священных палатах.
  - Я там слушал, как два диакона поспорили между собою из-за одного догмата, причем того и другого поддерживали мужи, достигшие вершины учения. Не могу сказать, чтобы мне доставили удовольствие эти споры, ибо в них было больше раздражения и задора, чем серьезного исследования. Кроме тогоони делали предметом публичного обсуждения божественные вещи, о которых приличнее было бы молчать - того требует и необьяснимая природа их, то же внушают и советы святых отцов. Речь шла о воспринятой Словом природе и о том, что кровь егшо принесена в жертву не одному отцу, но и божеству Единородного.
  Он сделал паузу. Толпа насторожилась.
  - Это мнение смутило меня, как и многих других мужей, отличных по добродетели и просвещенных, ибо оно не только противоречит основам нашей веры, но и вводит Несториево разделение. В самом деле, если одна природа приносит жертву, а другая ее принимает, то необходимо заключить, что и приносящая, как архиерей и жрец, есть ипостась и, принимающая, как Бог жертву есть тоже ипостась.
  Он опять сделал длинную паузу.
  - Какое же твое мнение? - не выдержал кто-то из толпы.
  - Как же природам приписывать свойство ипостасей. А кроме того, из общности природы Сына и Отца следует и общность принятия жертвы. Значит, следует признать и общность воплощения всех трех лиц.
  В Романе, который до сих пор слушал мудреца раскрывши рот от удивления и почтения, и наравне с последним невеждою толпы верил слепо рассказам и о змее, и об обезьяне, теперь проснулся мыслитель. Он с застенчивою робостью дерзнул возразить великому мудрецу:
  - Значит, поэтому евхаристия есть жертва мертвенная и тленная, а не обожествляющая и животворящая? Значит, тело Христово лишено разума и души? Какая же нам тогда от него польза и благодать? И что тогда значат литургийные слова: ты еси приносящий и приносимый.
  Мудрец взглянул на него с высоты обелиска, стоящего на ипподроме.
  - Ты занимаешься исследованием природы Божией - делом дозволенным только учителям и высшим иереям, да разве еще царям, ради их достоинства. Ответь же мне, если ты так дерзновенен и смел - как ты думаешь: почему обожествилась плоть Христа - по положению или по природе?
  Роман не смутился от вопроса.
  - Я думаю, что не по положению, и не по природе, а сверхъестественно. Плоть возвышена от самого воплощения, именно с того моментпа, когда была воспринята Творцом, так что стала то же самое с создавшим, не по природе, но по чести и превосходству Божества.
  - Так что ты раздвояешь второе лицо Святой Троицы и отрицаешь догмат единосущности всех трех литургий.
  Решительному ответу Романа помешало новое лицо. К кучке спорящих подошел человек возраста переходного от юности к возмужанию. Его длинные волосы и небольшая бородка были круто и тщательно завиты. Выхоленные руки изобличали аристократа. Глаза из-под насурмленных бровей глядели умно и насмешливо, а на оплечье его дорогого парчевого далматика было вышито поклонение волхвов. Шарф, знак диаконского достоинства, родоначальник ритуального ораря, был перекинут через плечо.
  - Я застаю здесь интересную беседу, - крикнул он из-за спин слушателей. - По-видимому просветитель эфиоповы рассказывает здесь о своем апостольском путешествии в эту необыкновенную страну.
  Вся важность вдруг соскочила с мудрого Сидикита. Он на самом роковом месте прервал интереснейший спор и с искательной предупредительностью стал раздвигать толпу перед новоприбывшим. При этом спина его получила такой искусный изгиб, как умели гнуться только византийские спины, увековеченные мусиею Киевской Софии.
  - Совсем нет, - ответил он тоном наибольшей ласковости, какую он мог придать своему голосу. - Мы держали здесь маленький богословский диспут и диаконский шарф Патрикия Антония ручается мне, что и Патрикий примет в нем участие.
  -Ты говоришь с аккомпанементом лиры, - продолжал опять-таки насмешливо новоприбывший. - Это Кай Гракх, говоря перед народом, ставил сзади себя раба с флейтою, который бы музыкальными звуками предохранял его от излишнего увлечения. По-видимому, тыф употребляешь такое же средство от чрезмерных полетов твоей фантазии.
  - Мои уста запечатаны для всего, кроме истины - ответил Сидикит, боясь принять излишне напряженный тон обиженного достоинства. - Но что повелит высокородный своему нижайшему слуге?
  Патрикий озирался кругом; кое-кто из толпы оказался ему знакомым. - Ба, да это наш Богослов в юбке, - кивнул он головой Софии. Я не стану у тебя покупать цветов; мне кажется, что в каждом их лепестке сидит по догмату. - И ты тоже здесь, - обратился он к армянину. - Тебя я должен немного поругать; берил на пряжке, которую ты продал мне, оказался поддельным, а ониксовая гемма - не древняя. Но что же, однако, рассказывал вам этот человек в тиаре? Съездил ли он наконец в Эфиопию для проповеди там Евангелия? А, Сидикит, когда же ты поедешь? Ведь сокровищнице Св. Софии довольно-таки дорого стало твое будущее путешествие.
  - Мудрость Патрикия легко поймет, - отвечал мудрец с поклоном, обнаружившим опять отличные качества его спины, - что мне необходимо дождаться собора, чтобы выяснить неясные мне вопросы вероучения.
  Негр вздумал было аккомпанировать ответу своего властелина, но тот дал ему такого пинка в бок, что несчастный почувствовал всю неуместность своих музыкальных упражнений.
  - Будь уверен, Патрикий, - продолжал Сидикит, - что суммы, полученные мною от Св. Софии, если даже Всевышний и не осуществит мое путешествие, пойдут только на дела благотворения. Моя дающая десница широко раскрыта для всех нуждающихся; я и сейчас уже слышу их вопли и спешу к ним на помощь. Твоя высокородность извинит, если я исполнение моего долга поставлю выше и прежде, чем честь и счастие беседы с тобою.
  И отдав еще раз поклон Патрикию, он попытался улизнуть.
  - А как же наш спор об Евхаристии?- заикнулся было Роман.
  - Мы поговорим об этом в другое время, - небрежно ответил мудрец, улепетывая с поспешностью, которая совершенно не гармонировала с торжественностью и внешностью его появления.
  - Ба, да это наш Мелод! - воскликнул Анастасий увидевши Романа и дружески-снисходительно похлопывая его по плечу. - Какими песнями за это время подарило нас твое вдохновение? Я уверен в их высокой красоте, как и в их полном соответствии догматам; но, к сожалению, твоих стихир и тропарей не поют еще ни в одной церкви, и им внимает только одна Всеосвящающая чистота.
  - Я не то, что обижен, а несколько смущен твоим насмешливым тоном, - довольно спокойно ответил Роман. Но если бы Всеосвящающая Чистота действительно внимала моим песням, то я был бы этим вполне доволен и счастлив и мне других слушателей не надо.
  Антипий стал вдруг серьезнее.
  - Теперь она не в моде, твоя Всеосвящающая Чистота; и если бы сам захотел выйти в люди, ты держал бы нос по ветру. Скажи мне, что делал ты, отвлеченный человек, среди этого сброда? О чем ты беседовал и спорил с этим площадным фокусником в тиаре, расхищающим по мелочам сокровища Св. Софии?
  Тонкое чувство деликатности, свойственное художественным натурам, побудило Романа оглянуться на тех, кому только что было дано название сброда. Но оказалось, что люди, получившие этот титул, не слыхали его. Несостоявшийся догматический спор разочаровал их и вернул к действительности. Вокруг собеседников уже никого не было.
  - Ах, брат Антипий, что ты говоришь! - воскликнул с жаром тот, кого назвали Мелодом. - Куда же девались мои скифы? Я бы тебе показал, что это за ангельская красота! Как я был бы счастлив поведать о Христе этому удивительному народу! Правда, я все еще недостаточно разобрался в догматах. Я, например, не совсем ясно себе представляю, где кончается латрия - поклонение, приличное единому Богу, и нчинается тиметик, почитание воздаваемое священным предметам и святым мужам. Но может быть это не так важно. Не можешь ли указать мне человека, который бы научил меня скифскому языку? Я хотел бы просветить их светом Евангелия.
  Обычный иронический тон опять вернулся к Антипию.
  - Если ты хочешь получить субсидию на поездку в Скифию, подобно тому, как этот гаер получил на поездку в Эфиопию, то тебе ее не дадут, ты не сумеешь ее выхлопотать. Не сердись на меня. Я тебя, право, люблю, хоть ты и глуп; но ты младенец душой и попадешь в царство небесное. Зачем, например, полез ты в эту драку? Ты мог быть арестован и твоя карьера клирика была бы навсегда испорчена. Что тут у вас произошло?
  Роман вкратце передал и мотивы начавшейся драки, и беседу с Сидикитом. Антипий нахмурился.
  -А какой реальности соответствует все это? - спросил он, помолчав. - Тебе странно слышать такой вопрос от меня, тонкого казуиста-догматика. Но я могу отлично рассуждать, что значит тот или другой догмат, не касаясь лишь вопроса - если он вообще что-нибудь значит. Не удивляйся. Мы одни и нас никто не слышит. Я был в Афинах. Я слышал, как епископ Афинский, показывая Парфенон паломникам, говорил им, что этот великолепный храм выстроен в честь пресвятой Девы благочестивым царем Язоном; а когда один из паломников, рассматривая его литенье, спросил его, что обозначаютего конелюди, он сказал, что это олицетворение страстей, которые оскотинивают человека, и различные фазисы борьбы с которыми изображены здесь. Я слышал ритора, который объяснял, что Одиссея есть символ странствия грешной души в лабиринте грехов. Неужели ты, как благочестивая старушка, с умилением станешь поддакивать всему этому? Ведь ты знаешь и что такое Парфенон, и что такое кентавры и Одиссея?
  Роман долго молчал.
  - Наши слова, - начал он медленно и тихо, - иррациональны нашим понятием, как наши понятия иррациональны сущностям. Только божественное слово вполне точно и полно выражает Верховную Первоидею и только Святой Дух точно и полно воспроизводит смысл божественного логоса. Поэтому нам не нужно бояться частичных заблуждений и неточностей. Истина выше реальности и не поверяется ею, а сама ее поверяет.
  Антипий был почти несчастен.
  - Нам грезятся призраки-, говорил он словно про себя, - кошмары, которые нас тяготят. Человеку так мало открыто, так мало дано знать! Большее знание дано или большой святости, или преступлению, или сумасшествию или неестественности. Подвижник, убийца, безумец и скопец знают больше. Ты знаешь столпника в Фанарском предместьи? Слыхал ты, что ему дух открывает тайны, которые он вещает людям со своего столпа? Толпы собираются слушать, как он говорит о Святом Духе. Я слыхал его. Мы бодрствовали всю ночь; но дух не посещал его. Когда солнце встало в зените и нажгло его темя, бедный изувер забредил... Правда, это был интересный бред. Наши идеи о том, чего не вмещает разум, были тут чудовищно раздуты. Словно мой дух смотрел в какие-то увеличительные стекла, в тайны премирного... Но мне было страшно. Мне казалось, что это знание не только болезненно, но и преступно. Бедняк страдает и погибнет за нашу любознательность. А мы ею дорожим, гордимся; а ты вон даже эти преступные тайны собираешься нести варварам и отравлять их проклятием этого знания!
  Оба помолчали.
  - Или ты думаешь, что знание и всякое другое умственное богатство - не есть проклятие? У нас, ромеев, тяжелое наследство. Мы унаследовали всю тяжесть культуры - и языческой, и христианской, а всякая культура преступна, ибо основана на узурпации прав одних другими, на обделении одних во имя богатства других. И внешне мы прокляты; мы бедны и слабы государственно. Не нынче завтра мы добыча варваров. Мы, правда, важны и горды своею умственностью и мы имеем на то право, ибо ум достоин уважения. Но все-таки он - проклятие! Блаженны бессловесные! Блаженны твои скифы, не знающие и не обсуждающие вопроса о двух волях! А ты хочешь им привить это несчастие! А впрочем прививай. Они сменят нас в мире и понесут наш крест, веруя, что под хитросплетенным кружевом нашей догматики скрывается что-то ценное. А мы знаем, что там пусто. Впрочем, пусто ли? Мы в сущности тоже не знаем. Мы ничего не знаем. Но полно мне. Я кажется, запутался в софистике. Смотри лучше, вон в каяке подъехала Севаста и не хочет, чтобы ее узнали.
  - Какая Севаста?
  - Младенец! Он не знает севасты Эвдоксии, первой красавицы Византии и первой умницы Афин, , а может быть нашей будущей августы! Из какой Скифии ты приехал?
  - Это бывшая любовница евнуха Ставракия, который ее продал автократору?
  - Что ты говоришь! А еще сейчас беседовал с франками, которые могли тебя научить уважению к женщине! В их стране - а они почти варвары - никто бы не позволил себе так отозваться о женщине, почти не зная ее, а ты - ромей. Знай и убедись, что она - голубица по чистоте и при этом кладезь премудрости. Смотри, она не знает, куда идти. Она ехала во Влахерн на поклонение Всеосвящающей Чистоте, которой так просит ее женское сердце; а властный евнух, который хочет ввести старинное монофизитство, чтобы сделать нас похожими на агарян и примирить с ними империю - он не позволяет Севасте этой слабости. Гляди, она смотрит на нас, она узнала меня. Пойдем, я тебя познакомлю с нею. Может быть, ты при ее помощи и пробьешь себе дорогу.
  На самом деле приехавшая на лодке закутанная женщина, которая так старательно закрывалась своим покрывалом, а из-под него выползали драгоценные подвески, сперва беспомощно оглядывалась вокруг, потом, заметивши Антипия, пыталась от него спрятаться, но, убедившись, что она узнана, кивнула ему головою. Тот почтительно изогнувшись, быстрыми шагами приблизился к ней, увлекая за собою Романа.
  - Только предположение, что ты не хочешь быть узнанной, Севаста, и моя скромность, на которую ты всегда можешь положиться, мешали мне до этого мгновения приблизиться к деспоине, чтобы выразить ей свое приветствие.
  Эти слова Антипия сопровождали его поклон, более сложный и расчлененный, чем до сих пор практикуемый нашими балетами придворный поклон Людовика XIV. Новоприехавшая жестом руки остановила его жестикуляцию.
  - Если ты хвалишься скромностью, то не зови меня ни севастою, ни деспоиною, ибо ты верно угадал, что я не желаю быть узнанной.
  Антипий немедленно принял небрежную позу.
  - Да будет позволено мне догадаться, что ты едешь во Влахерн, для утренней молитвы Всеосвящающей Чистоте? И эта поездка должна остаться тайною для логофета.
  - Логофету нет никакого дела до моих утренних поездок, - резко ответила Севаста. -А еду я вовсе не во Влахерн, а к столпнику Фанарского предместья. Я так много наслышана о его вдохновенных речах, открывающих нашим земнородным очам глубочайшие тайны потустороннего мира. Ты должен его знать, Патрикий. Или я должна называть тебя диаконом по твоему новому положению?
  -Зови меня своим рабом, деспоина, это будет всего ближе к истине-, ответил Антипий, но по лицу Севасты пробежала молния неприятного ощущения.
  - Говорят, по ночам от него исходит свет; и, говорят, сам он часто видит тот свет, которым сиял Господь на Фаворе. Теперь много говорят об этом свете, и ты, конечно, в курсе споров. Какое твое мнение о нем? Я сама думаю, что Фаворский свет имел целью сообщение высшего знания апостолам и не был чем-нибудь невещественным, или излиянием существа Божия, а только призраком - мысленным образом, имевшим именно это значение и назначение.
  Роман, который труском следовал за беседовавшими, чуть не вытерпел и довольно навязчиво стал близким третьим в их беседе.
  - А я думаю, - возразил Апполинарий, - что этот свет, хотя и не есть самое существо Божие, но и не призрак, и не мысленный образ! Это неразлучно присносущное Божественномусуществу проявление и осуществление; иначе говоря, это есть естественное свойство и энергия Божества.
  Деспоина обеспокоилась.
  - Вы допускаете двоебожие, - сказала она. - С одной стороны существо Божие, невидимое и непостижимое, с другой стороны энергию Божества, иначе другую, более низменную природу Его, доступную людям. Но подожди, я отпущу слуг; ведь ты прекрасно понимаешь, что в Фанар мы должны ехать в наемном каяке.
  Она отошла к лодке, в которой приехала.
  - Что скажешь? - спросил Антипий Романа шепотом.
  - Действительно, кладезь мудрости, - отвечал тот также; - и я уверен, что она в то же время и голубица чистотою, ибо истинная мудрость не дается иначе, как известной степени чистоте душевной.
  - Быстро же ты меняешь свои мнения! - иронизировал Антипий, -но, подожди, сейчас она вернется, и ты примешь участие в беседе.
  Севаста вновь к ним приблизилась.
  - Вот мой друг, который имеет об этом предмете определенное мнение, - представил ей Антоний Романа. - Его зовут Роман, по прозвищу Мелодь, ибо он пиит и певец.
  Роман поклонился неловким поклоном.
  - Ты пиит? - спросила она. - Где же поются сложенные тобою песни? В какой церкви?
  - Представь себе, нигде! - сказал Антипий, - между тем, они достойны быть пропетыми в самой Св. Софии. К сожалению, этого никогда не будет, ибо они восхваляют Всеосвящающую Чистоту.
  - А может быть сама Пресвятая пожелает быть прославленною им именно тут! - мечтательно проговорила Севаста. - И может быть этою встречей она избирает меня как средство для осуществления этого. Ты клирик?
  - Я диакон, - отвечал Роман.
  - Где?
  - Нигде, - отвечал за него Анастасий.- Он хочет проповедать Христа скифам.
  - Тем лучше, если нигде. Если ты его друг, Патрикий, то ты сегодня же передашь Патриарху мое желание видеть его в клире Божественной премудрости.
  - Я надеюсь, что твое желание будет для его святости таким же законом, как и для моего недостоинства, - ответил почтительнейший Анастасий и шепнул Роману: Поздравляю!
  - Но каково же, однако, твое мнение о Фаворском свете, пиит? - спросила она.
  Роман начал волнуясь и широко жестикулируя:
  - Я никак не могу ни с тобой, ни с тобой согласиться. Несозданная и физическая благодать всегда исходящая от самого существа Божия. Ведь нельзя же допустить, что Бог не имеет физической энергии, а только одно существо и что и что нет никакого различия между существом Божиим и энергией.
  Я хотел бы тебе сказать нечто относящееся не к существу, а к истории вопроса, - заговорил он.
  Пока она обдумывала ответ Романа.
  - Знакома ли ты с индийскою религиею Будды и занятиями индийских факиров?
  - Нет, - ответила она.
  - А я знаком, и нахожу много сходного между ними и монахами с Афона, среди которых появилось это учение - сходного и по их упражнениям и по достигаемым результатам. Сначала подготовительные упражнения. Как те, так и другие отказываются от мяса - пищи, питаются растениями и в как можно меньшем размере. Те и другие стараются жить в подземельях и пещерах и по целым годам не видят солнечного света. Одни сидят по нескольку лет в особо неудобной позе, а другие изнуряют свою плоть поклонами и коленопреклонением. Те и другие спят как можно меньше и воздерживаются от женщины. Одни почерком повторяют тысячи раз молитву Иисусову; другие стараются ровно 12000 раз произнесть слово "ом", обозначающее океан творения, или 720 перемещений шести односложных слов. Те и другие смотрят в пупок, задерживая у кадыка дыхание, стараясь отвлечься от всего вещного и погрузиться в духовное. А теперь результаты. Они видят свет, которым Господь сиял на Фаворе, другие погружаются в блаженство небытия, которое они называют нирваной. Самые совершенные из них обладают ясновидением: читают мысли других и видят происходящее на далеком расстоянии. Кроме того они приобретают способность отделять свое так называемое астральное тело от вещественности и в одно мгновение переносить первое на далекое расстояние. Они прекрасно исцеляют некоторые роды болезней, например паралитиков - одним словом или прикосновением; но не было случая, чтобы кто-то из них отрастил хромому отрубленную ногу, наполнил золотом пустую сокровищницу или в одну ночь выстраивал дворцы, как в арабских сказках. Но нам надо нанять ладьи.
  Ладья была нянята, они поехали
  - Но фанарийский столпник не живет в подземелье - возразила Севаста.
  - Да, но я думаю, что он не имеет ничего общего с Фаворским светом. Созерцатели света - молчаливы, им, погруженным всецело в Бога, не до разговоров со смертными. А этот говорит. Я слыхал его вещания. Они вдохновенны до полной непонимаемости, ибо я считаю логику признаком смертного мышления; в царстве духа ее законы такие необязательны, как необязателен приказ эпарха для действий автократора. Наш язык слишком мало приспособлен для духовного мира и может лишь очень слабо выражать его, ибо все, что говорится на нашем языке, тотчас принимает чувственные образы. Поэтому и вещания пророков производят впечатление на непосвященных. А кто приобретает способность познавать духовный мир, тот видит не только настоящее, но и прошлое, и будущее в особом освещении, в их вечной связи полной жизни и значения; он может заглядывать гораздо глубже всякого вещного знания. Хотя и духовное познание не безошибочно, как и духи ведения, херувимы не всеведущи и не безгрешны. И оно может обманываться и видеть неясно; как бы высоко не стоял человек, он никогда не свободен от заблуждения.
  - Как это ты хорошо говоришь! - воскликнул Роман, - но как это не согласуется с тем, что ты сейчас же говорил об индийских факирах.
  - А между тем, это только две стороны одного и того же. И кто ищет мудрости, умеет знать и ее лицо, и ее изнанку. Но и эта изнанка не унижает истины, ибо истина высока и погрешна сама по себе, а не по той форме, в которой она выражена.
  Между тем ладья, колыхаясь, плыла по зелено-голубоватому морю Босфора. Вдали, за водами, на азиатском берегу, сверкали в лучах восходящего солнца фасады дворцов среди садов. Холмы, на которых они были посчтроены, казались черными от густых масс кипарисов. На левой стороне, по уступам, виднелись дома Византий, лес мачт - Феодосия, столбы, увенчанные бронзовыми изображениями святых, стоящих на символических животных, вроде той пары колонн, которые стоят на Пьяцетти в Венеции.
  На горизонте раскрывался город в ширину - белый и желтоватый, с зеленью садов и блеском плоских куполов, покрывающих церкви, по четыре и по пять вместе. Часто деревья сада, лавры или апельсины, округленные или остриженные в виде птицы, дракона или ангела, свешивались над водою; кусты ярких цветов горели на лучах дня. А вдали шумела толпа, в одеждах синих и красных, голубых и оранжевых.
  Но вот они повернули в Золотой Рог. Цвет моря стал зелоенее, воздух теплее. На них пахнула прохлада гигантского моста. Физиономия города изменилась: архитектура зданий носила более старый характер - с каменными куполами, коническими крышами, розовым и голубым мрамором и массой меди в завитках капителей, на верхах домов и в углах карнизов. Как и там, росла масса кипарисов. Вот приближался и Фанар. Стал виден мол и башня маяка, высотой в пятьсот локтей, с девятью этажами. На вершине ее груды дымящегося угля; большое медное зеркало, обращенное к открытому морю.
  Ладья пристала к берегу. Путники сразу очутились в сутолоке деловой жизни. Вокруг них толкаясь сновали бродячие торговцы, носильщики, погонщики ослов. У порога лавочек останавливались женщины, работали ремесленники и скрипенье возов разгоняло птиц, подбиравших по земле обрезки мяса и остатки рыб. Однообразно белели фабрики и мастерские в дымке пыли. Рынки овощей выглядели зелеными букетами, сушильни красильщиков увитыми пластинками, золоченые орнаменты на фронтонах храмов - сияющими точками - и все это было заключено в овальную ограду сероватых стен, под сводом голубого неба, над зеркалом ласкового моря.
  На безоблачном утреннем небе четкими контурами вырисовывались здания, окружавшие "Столп", отделенные от последних домов предместья полянкой, которую нашим друзьям предстояло пройти пешком. Едва они вступили на эту полянку, как их догнали два спутника, по костюмам которых Антипий сразу угадал в одном афинянина, в другом жителя Лакедемона.
  - Скажите, граждане, - обратился к ним афинянин, - идем ли мы к жилищу знаменитого фанарийского столпника? Мне кажется, что и вы сами идете туда же.
  - Ты не ошибся, афинянин - ответил Антипий. Мантия философа, которую ты носишь, возбуждает во мне и уважение и доверие к тебе.
  - Скромный ритор Георгий благодарит тебя зав этот ценный дар и воспользуется последней его частью, чтобы задать тебе ряд вопросов. Я много слышал об этом диковинном человеке и я желал бы, чтобы ты мне подтвердил или опроверг слышанное. Правда ли, что столпник был прежде просвещенным человеком и носил сан эпарха? Что его заставило предпринять такой странный подвиг, который мне кажется изуверством? Я слишком почитаю божественного Плотина, чтобы не ценить экстаз, сообщающий нам сверхведение; но за созерцание Плотин был удостоен всего восемь раз созерцать вечные, прекрасные основы вещного мира.
  Плотин! Правда вы имеете Макария Египтянина, который говорит о каком-то проникновении соломы смертного тела огнем божественного духа, которого когда-то звали Меркурием Превеликим. Я допускаю возможность долговременного отрешения от земного бытия, сопровождаемого физическим ощущением света, которое практикуют ваши афонцы. Но зачем столп и стояние на нем? Объясни мне, если можешь. Говорят он, этот столпник, по ночам вещает о святом духе, и его собираются толпы слушать... Слыхал ли ты эти вещания и о чем они?
  - Постараюсь тебе ответить, насколько могу, - возразил Артемий. -Наблюдал ли ты, - продолжал он, предвосхищая наблюдение Поля Бурже, что люди склонные к отвлеченному мышлению, любят помещаться высоко, любят жить на горе с обширным видом или, по крайней мере, на башне?
  - Тогда почему световидцы наоборот предпочитают подземелья?
  - Видишь ли, здесь два различных фазиса мысли: один стремится обнять и понять существующее, другой совсем удаляется и отрекается от мира, устремляясь во вневещное.
  - Тогда почему предметом его вещаний является святой дух, он же Меркурий Трисмегист?
  - Позволь мне, Патрикий, сказать философу, как я это понимаю, - вмешалась Эвдоксия. - Я тоже думаю, что столпник находится на низшей стадии духовных достижений, чем световидец. Уже потому, что он что-то говорит, значит имеет дело с истинами, выражаемыми словесно, тогда как световидец находится в сферах, где слова окончательно бессильны. А то, что вещания столпника формулируются как речи о святом духе, то это обозначает только то, что они выше логики, ибо логика урезает земное и законы ее теряют свою действенность, чуть дух слегка от нее оторвется.
  - Значит, женщина, ты веришь в сверхлогическое познание? - удивился философ.
  - Я не хочу и не принуждена ползать животом по Земле и насыщаться прахом - гордо ответила она.
  - Да будет мне позволено спросить, - продолжал философ, - ты, по-видимому вкусила мудрости Афин?
  - Ты не ошибся, я ученица Ставракия.
  Философ удивленно отступил.
  - Логофета?
  -Его самого.
  - Но он изменил мудрости, изменил добродетели, продавшись земным благам.
  Севаста чуть поправила свой омофор, так что он закрыл ее лицо от нового собеседника - и вовремя, так как он бестактно продолжал:
  - Он, даже говорят пожертвовал любимой женщиной, чтобы держать автократорав своих руках и оскопился.
  -Последнее неправда, - сказала она и из присутствовавших только один Артемий заметил легкую дрожь ее голоса. - Его дух был слишком высок, чтобы пленяться женской красотой и прочей бренностью. Он пожертвовал собою, чтобы полнее отдаться служению великой идее богохранимой империи. Ибо она столь безмерно высока, что подобна царству Бога на небе и служители ее должны быть бесстрастны как херувимы, чтобы достойно служить ей.
  - Но бесстрастие не достигается физическими операциями, - вдруг вставил свое слово Роман с обычно присущею ему бестактностью. Для этого есть долгая и тщательная тренировка духа - единственное приличное христианину средство побеждать страсти. Матерь Бога не была бесполой.
  Севасте опять понадобилось поправить омофор. Антипий почувствовал, что беседа вступает на щекотливую почву и пытался поправить дело.
  - Вернемся к нашему столпнику, - сказал он. Во всяком случае, нам так тесно в нашем вещном знании, что всякие попытки проникнуть в новые области ведения ценны и желательны. Светлое и разумное царство Логоса граничит с мрачной и мертвой областью хаоса; всякое завоевание у хаоса новой территории, расширяет царство Логоса и мы должны его приветствовать.
  - А что ты скажешь о божественном неведении? - опять некстати спросил Роман. - Оно было условием блаженства первых людей в раю, и змей дал им проклятый дар ведения. Недаром Макарий Египтянин ставил материнство двух простых женщин выше своей исключительной духовности.
  - О, оно и в самом деле выше, - почти застонала Эвдоксия, - и лишение его есть наше проклятие и наш крест. Патрикий, - тихо добавила она, - мы отсюда поедем во Влахерн.
  - Да, мы поедем, Севаста, - ответил Артемий, - но предварительно посетим столпника.
  Неожиданно заговорил до сих пор молчавший спутник философа.
  - Я гражданин Лаконии, - сказал он отрывочно, по-наполеоновски выбрасывая фразу за фразой. - Я сохранил веру в старых богов. Мне непонятно то, что вы говорите о сверхведении. Я вижу только ваши усилия быть выше самих себя и не вижу никаких достижений. Ваша империя гнила и слаба. Ваши нравы жестоки. Ваши языки лживы. Ваши законы несправедливы. Наша маленькая полития счастливее, справедливее, совершеннее вас и вашей, как вы зовете, богохранимой империи. За тысячу лет со времен Ликурга вы не сделались ни на йоту выше нас. Ваш Христос не улучшил мир. Вы отреклись от простоты и впали в болото.
  Он устал от долгой речи. Заговоррил Антипий.
  - Я отвечу и тебе, лаконянин, и тебе, Мелод, в один прием. Может быть, счастье и в простоте спартанской и в божественном неведении. Но мы то и другое безвозвратно потеряли. Наш путь противоположный и мы должны по нему идти. Когда Бог прощает грех, случается так, что дурной по-видимому поступок разрешается в благо, а при божьем наказании - наоборот. Христос искупил грех Адама, состоявший в попытке сверхведения, разрешившейся в погрязании в материю и в заблуждения и искупление состоит в том, что мы на дне этого болота найдем жемчужину истины, которой мы жаждем. Но вот мы пришли. Смотрите, здесь что-то случилось. Много народа и в необычном волнении. Пускай, лишь бы это волнение не помешало нам получить то, что нам надо. Стихии мира всегда ревниво препятствуют каждому из наших духовных достижений.
  Путники остановились перед роскошным зданием, которое гораздо более походило на дворец, чем на жилище отшельника.
  - Вот мы вступаем в обитель тайноведения, - торжественно сказал Анастасий.
  И они вошли вместе с бурным потоком толпы самых разнообразных общественных классов. Обитель тайноведения , как ее назвал Артемий была не только роскошна, но и прекрасна. Вещный мир и достижения человеческого искусства, от которых презрительно отрекался столпник, стремились выявить ему себя во всей красе. Или может быть человеку, мертвому для мира, мир сыпал полной горстью - ma milns plenis - могильные двери. Наконец, может быть это был задаток благодарности, который люди плоти, саркики, приносили человеку духа по преимуществу - "пневматики" - в благодарность за те крупицы вневещного знания, которые он им как малую милостыню сбросит со своего столпа.
  Так или иначе, помещение, куда вступили наши знакомые, представляло из себя обширный восьмиугольный двор, вроде испанского patio, обрамленный колоннами и вымощенный узорчато цветными плитами. От этого двора, образуя четыре конца греческого креста шли четыре больших здания, из которых восточное было церковью. Стены этих зданий с колоннами двора образовывали портики - коридоры, словно в пизанском campo santo. Стены этих портиков, хотя и не имели изображений - обитель тайноведения колебалась в выборе притулпов Софии и Влахерна, а может быть была выше их - но были пестры, с одной стороны продолжая традицию византийского ковра, с другой стороны предвосхищая достижения своих поздних родичей - арабесков Альгамбры. Во всяком случае, этот праздник красок подчеркивал бесцельность, ненужность, безыдейность своей роскоши, являясь , говоря по современному "чистым искусством" по преимуществу.
  Посредине двора стояло странное сооружение, мотивировавшее все остальные - это был пресловутый "столп", приблизительно десятисаженной высоты - жилище отшельника, которому для его духовных достижений были необходимы эти вещные условия квартиры. Вокруг "столпа" было много людей, шедших к столпнику за тайнами, точно эти тайны можно было получить путем грубой выразительности человеческого слова вне подвига, словно купить их на рынке. Замечал ли их аскет с высоты своего столпа, да и с высоты своего отречения? Вряд ли. Свои малопонятные и бессмысленные слова он говорил с самим собою.
  Как верно слышал афинянин, отшельник когда-то действительно был эпархом. Он осточертел от административной сутолоки, преисполнился презрения к людям, познал, что вся красная мира суть суета сует - это все в порядке вещей. Потом набил оскомину преступною культурою; ибо если римская культура была преступна и произвела идиллии Феокрита, а французская еще преступнее и произвела m-me Дезульер, побуждая Марию Антуанетту пасти барашка в Трианоне, то византийская культура была много их преступнее и требовала гораздо более горьких лекарств. Этим объясняется всеобщее увлечение аскезисом. Пока все это понятно и нашему времени.
  Но культура прочно держит в своих руках человека: ведь ее грех - грех многих лет и многих поколений, и от ее долга не скроешься простым отречением: нужно изуверство, нужен "подвиг".
  Во-первых отречение от внешних условий обусловливает внутренний регресс. Если эмбрион в утробный период в миниатюре переживает весь процесс биологической эволюции, то здесь обратно - человек начинает сперва вступать, а потом переживать все те ступени упрочения своего сознания, которые описаны у Штейнера в "Акаша-Хронике". Сначала пропадает та "нить мышления", которую Господь рекомендует ангелам в прологе к "Фаусту", потом ликвидируется память - и от логики остается уже очень мало. Сообразно этому и вся пситхическая жизнь возвращается к прежнему - к анимизму и фаллистическому культу, может быть только с другой оценкой таковых. Это все наблюдается в Византии.
  К сожалению столпники не оставили литературы и их орлиные полеты духа с высоты столпа погибли для человечества - остались одни минусы плоти вроде чисто физиологического действия палящего солнца на незащищенный череп или какого-нибудь неизвестного нам полового извращения, обычно сопровождающего экстазы. Во всяком случае это не было отречение от разума, как у русских блаженных, а один из многочисленных порывов в потусторонний мир.
  Когда они вошли во двор, столп был со всех сторон окружен деревянными лестницами, сверху до низу унизанными народом во всю свою высоту. Казалось, это был жужжащий, только открывшийся новый улей, висящий на сучке дерева, пчелка за пчелкой цепляющийся за матку. Этот облепивший всю высоту столпа улей имел продолжение в гудящих, недоумевающих, толкающихся - словом смятенных кучках народа, рассеяных по мраморному полу двора и в пестром сумраке портиков. И вся эта толпа, принадлежавшая к самым пестрым и различным слоям общества и по положению, и по преимуществу, и по умственному уровню - волновалась и недоумевала, каждый на свой манер, воспринимая и оценивая один и тот же факт - что святой анахорет, к которому на поклонение ходило много лет многое множество пилигримов - внезапно "исчез".
  Если бы Севаста не соблюла своего инкогнито, то верно, появление знатной дамы в большом придворном туалете никого не удивило из присутствовавших; вышитый далматин тоже не был бы замечен. И не только никто на него бы не взглянул, но и сам его собственник, так недавно еще оберегавший его столь тщательно, теперь о нем позабыл и, зараженный общим порывом бросил свою спутницу всем случайностям пребывания в толпе. А сам, толкаясь и спихивая, полез по лестницам на верхушку столпа в место пребывания отшельника.
  Когда после многих перебранок и толчков лезущие добирались до квартиры аскета - вершины столпа -, первое, что их поражало - это масса нечистот, которые никогда не чистились, накоплялись годами и до того разложились, что кишели червями, издавая нестерпимое зловоние. Но попадавшие на столп не чувствовали этого зловония: оно им казалось райским ароматом.
  Когда Артемий вернулся к Эвдоксии, ее сперва отшибло от запаха нечистот, которыми был измазан весь его щегольской костюм. Потом она пересилила себя и свое отвращение, сообразив, что это нечистоты святого отшельника. В этом случае изнеженная Византия была на высоте; уважение ее к духу и духовности было выше таких мелочей.
  - Ты видел столпника? - спросила она.
  - Нет.
  - Почему?
  - Он бежал со столпа.
  - Куда?
  - Не знаю.
  - Не знает ли кто-нибудь? .
  Но оказалось, что не знал никто. Общее недоумение и замешательство отражалось в сознаниях, как во множестве зеркал. Он так долго был центром многолюдного внимания и паломничества.
  - Братья!
  Все обернулись на призыв. На возвышении стоял человек в одежде студийского монаха. Его громкий голос пролился точно яркий луч во мгле всеобщего недоумения.
  - Братья! Светильник, так долго нам светивший, потух, - провозгласил этот студент. -Столпник, вещания которого мы многие года привыкли воспринимать, прекратились, а сам он, поддавшись соблазну дьявола, сошел со столпа и скрылся...
  - Почему же соблазну? - раздались вопросы.
  - Потому что он служил не миру и единению, а разномыслию и спорам. Вам известно, какие усилия делает наше студийское братство, чтобы привести воедино разбредшееся стадо церкви. А меж нами возникают все новые и новые воззрения, мнения, ереси, расколы. Единения нет. И соблазненный столпник не служил этому единению. То, что он видел в своем созерцании и оглашал массам, различно воспринималось разными людьми. А всякое разделение устава есть гвоздь в тело Христа, ибо церковь есть тело его.
  - Это любопытно! - реагировал на такое заявление Артемий. - Ты часом не папист, возлюбленный брат? Мы, восточные христиане, не привыкли к такому равнению под одно и дорожим свободоюсвоих суждений, коей предел положен только в общем голосе всей церкви.
  Оратор, между тем сошел со своей кафедры, прошел между задающих ему вопросы людей прямо к Артемию и отвечал ему:
  - Вот это единое - и есть голос церкви, - возразил он, и не повинующиеся ему пребудут подобными язычникам и мытарям.
  - Это ново.
  - Но это пребудет и в дальнейшем, поверь мне. Я вижу на тебе одежду Патрикия и диаконский шарф. Прими мое уважение как первый и братский привет, как второй. Мир между нами.
  И он отошел куда-то в сторону.
  - Что же теперь нам однако делать? - спросила Севаста. Кстати, Патрикий, вычисти свой далматин, ты его загрязнил.
  Теперь только Аппполинарий заметил непорядок своего костюма. Он подошел к ближайшему фонтану и стал отмываться. Севаста пошла за ним. Толпа жужжала как встревоженный улей. Внезапное исчезновение святого отшельника сочли дурным предзнаменованием. Недавно пережитые грозы революции возобновились как дурные сны. Наши паломники, прислушиваясь к общему гулу, тоже обменивались отрывочными фразами.
  - Где же, однако, наш Мелод? Зачем он нас покинул?- спохватился Апполинарий.
  - В самом деле, где ж он? Может быть, он здесь более частый гость, чем мы, и научит, что делать. Но какая толкотня! Не поискать ли нам убежища?
  - В самом деле, не пойти ли нам в сторону от этой толкотни. Что это за дверь? Может быть, здесь мы найдем себе временное убежище, покуда волнение угомонится.
   VIII
  Перед ними темною дырою зияла лестница, ведшая в подземелье. Оттуда несло сыростью подвала. Первые моменты глаз ничего не различал в темноте; потом Анастасию почудилось мерцание лампочки, похожей на ночник. Он спустился на несколько ступенек, держась руками о стены, чтобы не упасть. Липкая поверхность стен возбудила в нем чувство брезгливости; Эвдоксию он из вида не терял.
  Вскоре ему послышались голоса. В одном из них он узнал голос Романа; другой, беседовавший с ним, дышал уверенностью, определенностью, точностью. Артемий снова поднялся в коридор.
  - Здесь жилища световидцев, - сказал он Эвдоксии. - Бывала ты когда-нибудь у них?
  - Никогда.
  - Пойдем взглянем. Кстати, здесь наш Мелод, который может быть нашим руководителем. Вероятно, он здесь свой человек. Обопрись крепче на мою руку и спускайся уверенно.
  Они стали сходить вниз по лестнице. Через несколько шагов Эвдоксия остановилась.
  - А мы не оступимся и не полетим вниз?
  - Не беспокойся, - сказал Артемий. - Световидцы все люди сильные. Бренному оку нельзя видеть безнаказанно небесный свод; оно непременно должно ослепнуть. Он в темноте почувствовал, что его слова не понравились Эвдоксии.
  - Ты напрасно остришь, - возразила она обиженным тоном. - Я думаю наоборот: для того, чтобы увидеть небесный свет, земное зрение сперва должно погаснуть, как молочные зубы должны вывалиться, когда пришла пора расти настоящим. Поэтому мы должны умереть, чтобы достичь вечной жизни.
  Ночник оказался стоящим в нише на повороте лестницы. Внизу другого ее конца виднелась площадка, на которой сидели двое беседующих спинами к ним. В одном из них оба признали тотчас Романа.
  - Постой, - сказала Эвдоксия шепотом, - послушаем о чем они говорят. Артемий кивнул головою.
  - Что ты мне говоришь! - горячо и удивленно воскликнул Роман. - У них такие дикие нравы и и такие безобразные игрища? Странно! Не верится! У них такие ангельски чистые лица!
  - Я тебе переводил их песни, - отвечал ему его собеседник. - Они полны такого темного и низкого сладострастия, что даже кажется неуместным пересказывать их в здешнем святом месте.
  - Это они говорят о скифах, - заметил Артемий шепотом.
  - Роман мечтает проповедовать им Евангелие.
  - Молчи и послушаем, - шепеула Эвдоксия.
  Оба опять притаились в темноте.
  - Да, темное и низкое сладострастие, - задумчиво проговорил Роман. Но быть может они сами плохо его сознают. Быть может нам с тобою оно даже понятнее, подчеркнутее, чем для них. Странно, что я, человек фактически невинный в блудном грехе, знаю, понимаю, даже смакую все его извилины, все тонкости извращения. Их сладострастие ближе к природе. У нас, людей больших городов, мужчины и женщины удовлетворяют себя походя, не зная ни воздержания в юности, ни сдерживающего влияния постов..
  - Но ведь посты и у нас существуют, - возразил его собеседник.
  - Да, но посты ритуального характера, внешние, не проникающие внутрь духа... Но так как человек постится, когда он постится раз в жизни. А потому нам чуждо стихийное, языческое сладострастие, дышащее в каждой строчке песен этих скифов, в каждом жесте их игрищ, заставляющее их, как и наших предков эллинов сходиться в рощах для вольных союзов. И поверь мне, они здоровее, цельнее, нравственнее нас.
  - Прости, ты говоришь что-то нелепое! - всплеснул руками его собеседник.
  - Знаешь, - продолжал Роман, - только в простонародьи я замечал еще намеки на это радостное, могучее воодушевление сладострастия, громче всего говорящее о невинных и доводящее почти до свального греха, но без его мрачности и изуверства. И я завидовал ему! По крайней мере душа целого не была поругана и убита.
  - Но послушай, до чего же ты наконец договорился? Где же твой здравый смысл, если ты считаешь какой-то добродетелью даже свальный грех? - почти стонал тот другой.
  - Вы, студиты, черезчур любите здравый смысл- продолжал Роман, - вы ставите его на первом плане, у вас на все мерка, устав, норма. Вы сочинили, -нет, сочинили не вы, сочинили монахи-аскеты, отрекающиеся от мира, а вы лишь нормировали и систематизировали - новую, сложную мораль, не похожую на евангельскую. Может быть, вы правы, что она исходит от евангельской, как вывод, но она не та, не евангельская. Евангельская проста и более подходит для этих невинных душ, а если им принесть вашу - она обратится в темное изуверство. Я бы сказал, что им нужна мораль еще проще, чем евангельская - мораль эдемская. Я бы сказал, что я сомневаюсь, надо ли им еще носить одежду.
  - Именно мы, студиты, и любим здравый смысл затем, чтобы полагать пределы таким безумцам, как ты. До чего ты мог бы договориться! Чему бы так научил несмыслей-скифов?
  - Но безумие и вдохновение граничат между собою! Чтобы было бы без святых безумцев с одним вашим здравым смыслом? Вы бы всегда ползали по земле и никогда не поднялись на облака. Пусть строят выше столпы, пусть ближе к небу приближаются столпники, лишь бы не пресмыкаться и не питаться землей.
  Во время этой тирады Роман встал от возбуждения. Его собеседник успокоительно положил ему руки на плечи и вновь усадил его на место.
  - Брат мой, - сказал он спокойно и его спокойствие странно контрастировало с возбужденностью Романа. - Ты находишься в том состоянии, которое Св. Отцы называют духовной гордостью. Оно грешит против христианского братолюбия, против той заповеди Христа, которая запрещает нам кого бы то ни было считать дураком. Орлы духа не требуют наставления; их парение, их помазание само являет им истину. Но ты забыл людей толпы; а их больше. Им нужна определенная дорога; а люди вдохновения и мудрости, а учители показывают им столько разных путей. И вот братство нашего монастыря отделяет пшеницу от плевел. Надо же какое-нибудь единомыслие! Ты скажешь - это дело собора. Но подготовить дело, уяснить его всесторонне, прежде чем представить на компетентное разрешение, разобраться в том, что за и что против - это наше дело, и мы, студиты, сделали в этом направлении больше, чем кто либо.
  Роман приуныл.
  - Ты, может быть, прав, - сказал он. - Действительно, это может быть духовная гордость, но я не могу ее в себе победить.
  Тут сзади собеседников появилось новое лицо.
  Это был какой-то живой скелет, сгорбленный, скрюченный, покрытый по пояс длинными всклокоченными грязными волосами, из-под которых торчали сухие листья и колючки. Вокруг бедер и колен болтались остатки лохмотьев. Кожа отстала от костей и висела как тряпка. Он весь дрожал и казалось, что подходя к беседующим, он истратил всю свою физическую силу, так что едва мог двигать ногами.
  Он попытался заговорить; лицо его расплылось в бессмысленную улыбку, выставляя на показ побелевшие десна; глаза бегали. Но голос его был силен и зычен.
  - И ты не победишь ее - пока - сказал он Роману.
  Оба вскочили - не то от неожиданности, не то от почтения.
  - Это он, - шепнул Эвдоксии Артемий.
  - Кто он?
  -Столпник.
  Сердце Эвдоксии застучало, руки и ноги задрожали, она машинально схватила за руку Артемия, словно ища опоры.
  - Успокойся, - шептал он ей, - будем слушать!
  - Ты знаешь кладбище на острове Принкипо? - спросил столпник у Романа.
  - Кладбище? Знаю.
  - Там есть старый, старый кипарис с дуплом. У него пень. Знаешь иль нет?
  - Пень? Не знаю.
  - На этом пне переживи ничтожность времени и пространства и пойми их тщету.
  Роман и его собеседник посмотрели в глаза друг другу, словно спрашивая друг у друга совета, что сделать.
  - Есть связи, - продолжал столпник, - тонкие-тонкие связи. Это общение душ в любви. Нет материй, нет духа; а плоть едина. И души наши - плоть. И когда они цветут, они во все стороны тянутся руками, тянутся к свету, ибо свет - любовь, а любовь - ведение. Этими отростками они сближаются друг с другом и срастаются чудными неожиданными путями. И эти руки, эти нити, - они тоньше волоса и все переплетают, эти отростки душ. А когда любящие далеко - нити натягиваются и звучат как струны - грустною-грустною мелодиею. А мне уже не изведать радости.
  Артемий глядел то на одного, то на другого из присутствующих, и преисполнился тревогой. Его поразила исступленность выражения лиц у всех; и все дрожали; было ясно, что анахорет заразил всех своим святым безумием. Это была атмосфера чудес, снов на яву; наш современник назвал бы это явлением массового гипноза. Словно та психическая энергия, которая при обыкновенных условиях служит человеку для материализации внешнего мира теперь осталась свободною и пошла на материализацию его бредовых идей - идей, лишенных логики. Но этой свободной психической энергии оказалось так много, что эти бредовые идеи воплощались не только для него самого, но и для других, его окружающих.
  - Не теряй сознания, деспоина, не теряй своего я, - тревожно шептал он спутанно и слегка тряс ее. Но его увещания были напрасны. Она была уже в трансе, как и двое беседовавших. Не доставало бреда.
  Но бред скоро наступил. Первым забредил Роман, как натура наиболее податливая.
  У него начались видения, которые он пересказывал - пересказывал бессвязно, отрывочно, восклицательно. Образы приносились к нему ночными волнами воздуха. Где я? Я словно стою перед каким-то гладким морем или зеркалом, и на его сверкающей поверхности отражаются они, эти образы.. Или нет! Я куда-то иду. Длинные пустынные коридоры покинутого дворца. По стенам причудливые арабески и растения. Шагов почему-то не слышно; вероятно, их заглушает голос вот этого столпника. Слышите, как он заплетающимся языком, но громко до зычности и причитывающе монотонно продолжает свою речь?
  - Настанет день, когда струны эти натянутся до боли. И великого духа обымет скорбь. И тогда встанет из бездны откровения его наперсник - соблазнитель, и положит на колена земли и станет играть на струнах тоски и любви вашей - и утешится на время Великий Дух, ибо заплачет. И я заплачу, ибо я несчастен.
  И бедняк действительно заплакал, но никто, кроме Артемия, не обращал на него внимания. Каждый ловил свои сны.
  Романгу казалось, что он спорит со студитом об их содержании. Вот один сон, невыносимый по своей реальности; он даже выдавливается из зеркала. И снова галереи, колонны, лес колонн, лес из каких-то невиданных деревьев, без сучьев, с зеленью только наверху. Какие птицы там гнездятся! И нет, это не птицы, это тени, хороводы теней, хороводы невиданных теней-уродов. Роману знакомы эти образы. Это тени несожранных тварей, изображения которых нес Сидикит! Хоровод медленно двигается. В него вплетаются новые образы; они тоже знакомы Роману.. да это его думы, только воплощения! Они делаются ярче и ярче. Но почему они так безобразны? Какая изобретательность скотоподобия их оформливает?
  - Брат мой! Что это? Что это за страшные уроды? - спрашивает он у студита.
  И тому неизвестны видения Романа. Он их тоже видит, тоже знает.
  - Это олицетворение смертных грехов, которых ты не совершил, но мог совершить, - отвечает тот Роману. - В мире осуществляется только необходимое; а возможное ведь назревается и не получает бытия. Вот его призраки.
  - Ха-ха-ха! - смеется Роман. - У вас, у студитов, все символика - даже кентавры и Одиссея. Артемий прав. Ха-ха-ха! Кентавры!
  Но эти образы зримы и Эвдоксиею, она даже побледнела от ужаса.
  - Ты, вмещающий в себе несколько жизней, имеющий несколько зрений, - простирает она руки к столпнику, - тебе знакомы скотоподобные, ты победил чародеев земли - скажи мне это?
  Аскет загадочно улыбается :
  - Это дары "его"! - - Его!
  Местоимение всех наполняет мистическим ужасом.
  - А внеполое уродство сладострастно до темна? - зажмурив глаза, замечает она.
  Роман опять хохочет!
  - Это она о своем логофете!
  Отдельные образы снов расчленяются и прилипают к стенам подвала. Их видит даже Артемий, хотя и не теряет своего я.
  - Не гляди, не гляди! - кричит он Эвдоксии. Если оглянешься, они не отвяжутся.
  Но она оглянулась. К ней уже пристала бедная бледная бескровная девушка в в белом пеплуме. Она уже догадалась, кто эта девушка:
  - Совесть саможертвующего разврата. Вечно повторное воплощение Этны-Елены, искупающей своим телом грех женщин. Роман тоже видит ее - и ему сразу многое становится понятно. Преступное ведение, о котором давеча говорил Артемий, осенило его, кинуло на него свою тень. О, как она холодна, эта тень, холодна до замирания сердца!
  - Деспоина, деспоина, очнись, - кричит Артемий и трясет Эвдоксию. Восклицание сразу отрезвляет ее.
  - Деспоина?! - на разные тоны аккордом произносят все, решая практически музыкальную задачу, неразрешенную Византиею в теории.
  - Деспоина! - изгибается студит. Только здешняя темнота могла скрыть от меня лучезарность твоего великолепия. Ты позволишь вывести тебя наверх!
  - О, ради Бога, наверх! - стонал Роман. - Не надо , не надо его, этого преступного ведения!
  И он повлек с собою студита вверх.
  - Деспоина! - зыкнул столпник. - Ага! Это она! - и энергический плевок полетел прямо в лицо Эвдоксии.
  Прежде, чем она очнулась до того, чтобы почувствовать и осознать незаслуженность нанесенного оскорбления, как он налетел на нее со всей нечеловеческой энергией возбужденного экстатика - и плохо бы ей пришлось без Антипия.
  Он моментально схватил аскета за горло и несколько минут не выпускал, сам не помня, что делает.
  Он пришел в себя только тогда, когда столпник выпустил Эвдоксию. Антипий с ужасом увидел, что лицо анахорета посинело, раскрытые, расширенные глаза никуда не глядели, руки безжизненно повисли.. Не было сомнения; старик был задушен.
  - Деспоина, умоляю тебя, беги, пока он в обмороке, - чуть не плача сказал он.
  И так как она не двигалась, он взял ее за руку и потащил силой. Нога его споткнулась о лежащее тело столпника. Он энергично толкнул труп так, что тот быстро покатился вниз по лестнице, стукаясь головою о ступени. Эвдоксия трепетала в истерике, а он все ее тащил и тащил. Полоса дневного света ее успокоила. К моменту выхода наружу она успела окончательно оправиться и овладеть собою.
  Снаружи их дожидался студит с Романом. Лицо Антипия было холодно, сурово, важно.
  - Я надеюсь, - сказал он студиту тоном, совершенно недопускающим даже и намека на возражение , - что скромность моего почитаемого брата соответствует его благочестию.
  - Твоя высокородность может быть уверена, - отвечал тот, артистически иизгибаясь, - что мое молчание сделает все только что происшедшее как бы несуществовавшим. А касательно блаженной кончины святого столпника, то пусть твое великолепие знает, что я принял его предсмертную исповедь. Дьявол, всегда его искушавший, смутил его покинуть столп; но едва святой человек покинул свое богом хранимое убежище, дьявол повлек его в подземелье и смущая его блудным грехом, но не получив желаемых результатов, начал душить его. И задушил бы, но к счастию подоспел я, отогнал злого духа крестным знамением и принял его исповедь. Но Бог простил его, ибо когда праведник опочил, подземелье исполнилось благоуханием и от лица исходило сияние, которое так часто мы видели по ночам, когда слушали его вдохновения.Я уверен, что мы еще нынче же услышим о его чудотворениях. Целую край одежд Деспоины.
  И он изогнулся еще несколько раз и исчез так незаметно, словно испарился. Они опять вышли на восьмиугольный двор. Все шумело, волновалось, толпилось по-прежнему. О трех спутниках никто не думал, никто их не замечал.
  - Слава Богу! - подумал про себя Антипий.
  - И вот теперь едем во Влахерн, но скорее, - заторопилась Эвдоксия. Роман сделал ей прощальный поклон.
  - Нет, ради Бога, будь моим спутником хотя бы по морю, - взмолилась она.
  Роман молча поклонился.
  Молча все трое подошли к пристани. Только у Антипия хватило силы нанять каяк до места назначения. Роман и Эвдоксия были полны происшедшим. Все ждали путешествия по воде, словно умиротворения.
  Скоро каяк закачался по лазурным волнам Золотого Рога по направлению к Влахернскому предместью.
   IX
  Когда Константин Великий решил покинуть аристократический Рим и избрал своею новою столицей маленький греческий городишко Византию, этот городишко имел около 5000 жителей и был в окрестности далеко известен своим целебным ключом, который и собрал вокруг себя этот городок. Но когда этот шгородок вырос в столицу полумировой импероии, целебный ключ посвященный ранее Афине-Палладе пришлось передать другой небесной деве. И этой новой хозяйке здесь пришлось обосноваться достаточно прочно, потому что Влахерн со своим "Живоносным источником" явился главной квартирой монофизитов, чуть не отрицавших и во всяком случае лишь на минимум терпевших то положение, что Божество имеет родственников и знакомых среди людей и что с них можно рисовать портреты, хотя бы воображаемые.
  Влахерн являлся чем-то отдельным от всей остальной Византии - отдельным городом со своей религией, со своим населением, другими нравами. Это чувствовалось - и это ощутили наши путники, когда из каяка вышли на берег. Навстречу наступающему празднику Рождества.
  Здесь слышалось веяние жизнерадостного греческеого антропоморфизма в контрасте с семитической суровостью софийского края. Пестрые толпы в одеждах пурпурных, темно-синих, белых - там и сям составляли священные хороводы: это была хорея - религиозный танец, которым усиленно сопровождался культ приснодевы - порежде вещий танец радения, ныне только простой хоровод. Солнцегорело на металлических украшениях одежд, ожерельях, обручах - а также и на шлемах и металлических частях вооружения солдат, многочисленность которых здесь показывала, что далеко не все еще защитники икон удалены из столицы на окраины империи. Пестроте одежд соответствовала пестрота раскаленных голубей, реявших по небу среди развевающихся флагов и хоругвей - этих родоначальников голубей св. Марка и наших московских с Красной площади. Группы располагались под колоннами и на ступенях зданий, которые словно свитта, окружали главный храм, являясь памятниками различных стадий в эволюции культа Девы. Словно Влахерн продолжал традицию дельфийского храма, окруженного 150 малыми святилищами. Украшенные мраморами, похищенными из языческих храмов, эти малые храмы носили и в других отношениях языческий характер. Треножники с курящимися на них благовониями недалеко ушли от эллинских жертвенников, а гигантские статуи святых со сверкающими на солнце ореолами так перевоплощали старых богов! Плясовая песня, песня старая, насчитывающая два столетия, песня веселая, буйная, бурная, как поток, как водопад, вся сверкающая, вся вдохновенная, песня, при которой не усидишь - ныне увы! Наш богослужебный акафист - гремела там и тут, сопровождая хорею "ликовствованием":
  " С восприявшим Бога чревом , Дева шла к Елисавете
  А младенец тот встречпал Божью Мать в ее привете,
  Трепетал в ее утробе, словно радостно играя
  И играньем словно песней к Богородице взывая
  Здравствуй, стебель, к увяданью несужденный в прозябаньи
  Здравствуй, та, кем приобретен
  Плод бессмертья и нетленья
  Здравствуй та, кем возвращен был
  Человеческий спаситель
  Здравствуй та, кем насажден был
  Жизни нашей насадитель
  Здравствуй, нива, где обильный плод щедрот мы имеем.
  Здравствуй, столь для нас богатое
  Милостям елеем
  Та, кто нам явилась вечной нашей пищи пашней
  Та, кто нашим душам низвела приют всегдашний
  Для молитвы нашей возносящее кадило
  Гнилость всей вселенной очищающая сила
  Божие к нам смертным милость и благоволенье
  Та, кто доставляет смертным к Богу дерзновенье".
  Эта жизнерадостность подействовала на Севасту; она повенселела, тревога сбежала с ее лица, она его открыла. Она откинула свое покрывало, свой "омофор"... Это было ошибкой. Под портиками, около самых порфировых стен храма, отделенных барьером, и потому недоступными толпе гуляло общество, по-видимому привилегированное. Женщины в одеждах, вышитых изображениями благочестивых сцен, разговаривали с продавщицами цветов и фруктов, стоявших по сю сторону барьера. Армянин, принадлежавший по-видимому к знати с красивой, кудрявой бородкой и большими ласковыми, вернее масляными глазами, одетый в голубую тунику, пояс с изумрудами и белые войлочные сапоги, со скуфьей из серого войлока на голове, занимал дам... Вдруг одна из них, одетая в белое полотно с изображениями единорогов в оранжевом с голубыми полосами покрывале указала другой - в платье вышитом золотыми зигзагами - на наших путников. Севаста была узнана, а она не пользовалась любовью масс. Разносчицы, вероятно, услышали от патрикиянок ее имя, потому что немедленно прекратили разговор и бросились к севасте, захватив с собою по дороге других... Увы! Очевидно, Севаста не имела популярности среди рыночных торговок!
  Ее немедленно окружила враждебно настроенная женская толпа.
  Раздались восклицания совершенно недружелюбного характера.
  - Еретичка! Мешок с отравой! Гнилая дыня!
  - Проклятая колдунья! Вы знаете, она кипятит кровь младенцев, которых она ворует на улицах!
  - Она бросает святые иконы в нечистоты единорога, чтобы покрыть красным цветом луну!
  - Больше! Она привязывает двенадцать дев за волосы к двенадцати знакам Зодиака и отдает их демонам-инкубам: Астароту, Бельзебулу, Аполлону, Меркуру, Дию и Адонаи, для того, чтобы девы родили сирен!
  - Вот потому-то она и управляет разумом нашего благочестивого автократора и направляет его на святые иконы!
  - Ишь как растолстела награбленным добром. Недаром ее воины расплавляли статуи святых, чтобы продавать металл агарянам!
  - Где твои варанги? Благочестивые воины не станут тебя защищать. Ведь они не грабят церквей и не срывают с икон золотые украшения.
  - Сорвите с нее ее браслеты и кольца!
  - Забросайте ее гнилыми апельсинами!
  Положение становилось опасным. Находились нестойкие характеры, которые в самом деле готовились осуществить угрозы. На защиту Севасты выступил Антипий.
  - Ромейские женщины, - сказал он. Разве вы воспрепятствуете патрикиянке поклониться Всеосвящающей Чистоте?
  - Ага! Это другое дело! Пускай! - послышались голоса. Гнилые апельсины остались в корзинах.
  - Ты, конечно, купишь у меня цветов для того, чтобы посвятить их Всеосвящающей чистоте? -, наивно спросила торговка цветами.
  - О, да, разумеется! Что стоит вся твоя корзина? - спросил Антипий и бросил ей золотую монету. - Помоги нам выбрать самые свежие и красивые. К сожалению, мы не можем посвятить ей твои апельсины - обратился он к другой.
  - Я не корыстолюбива, - отвечала другая, - и не даю себя подкупить. Меня радует раскаяние грешницы. И она запела.
  Пока обсуждался многоголосым коллективом состав подносимого букета, Апполинарий шепнул Роману:
  - Ты знаешь здесь ходы. Веди нас скорее к тем, кто здесь начальствует.
  - Они нам покажут путь - кивнул Роман на разносчиц.
  Антипий сделал недовольную гримасу. Бестактность Романа готова была лишить его привычного самообладания.
  - Покажем, покажем, конечно покажем - залопотали женщины и повели их по алее из деревьев, причудливо подстриженных в виде птиц, драконов или ангелов, обрамленных внизу пахуче цветущими кустами.
  Через узорчатые двери они вошли в темный коридор, который казался еще темнее после яркого утреннего солнца. Этот коридор оканчивался ступенями вниз, соединяясь с новым коридором. Через длинный ряд проходов темныхили полутемных, они попали наконец в просторную залу с ярко-красными сиденьями и покрытыми золоченой кожей стенами. Сиденья перемежались сундуками с резьбою из слоновой кости.
  "Ты стена для дев и всем тебя зовущим ты оплот
  Ибо так тебя устроил твари всей зиждитель тот
  Кто в твоей святой утробе удостоил обитать
  И всех верных, все созданья научил к тебе взывать
  Здравствуй, девства крепость
  Здравствуй, нам святая дверь спасенья
  Здравствуй, наш руководитель для духовного рожденья
  Благости Господней на людей осуществленья".
  Посреди залы стоял широкий стол из порфира на четырех бронзовых орлах, заваленный свитками папирусов. Очевидно, приход их прервал чье-то ученое занятие. Тяжелая запертая дверь на противоположной стороне залы отворилась, предшествуемая звоном отпираемого звонка. На пороге появился безбородый человек в зеленом бархатном плаще. Он не был скопец, но всей его фигуре чувствовалась какая-то половая ненормальность.
  - Пресвитер, мы привели к тебе преступницу.
  - Оставьте ее со мною наедине, - прервал он их, - я приму ее раскаяния
  - Ее сюда привело не покаяние!
  - Я его вызову в ней. Оставьте нас.
  Свита жужжа словно мухи разлетелась, оставив деспоину. Евнух сел, развалясь фамильярно в кресле, не сводя упорного взгляда с робеющей женщины. Долго длилось молчание.
  - Когда св. Савва прибыл к автократору Юстиниану в священные палаты, - отчеканил скопец, придавая голосом вес каждому слову, - а приехал он требовать, чтобы автократор отменил назначенные им налоги с палестинских жителей - так вот когда он приехал, автократор встретил его всем городом и воздал ему земное поклонение. То же сделала императрица в бухте Золотого Рога. Они были благочестивые самодержцы.
  Он выжидательно замолчал. Она продолжала стоять.
  - Раскаяние побуждает к жертвам, - продолжал он. - Если ты страшишься лика Божия, у тебя есть возможность отвестиь его гнев...
  - С чего ты взял, что я каюсь? - с удивлением спросила она. - Я пришла просить помощи.
  - Тем более ты должна испросить прощение у всех, кого ты обидела. Бог милосерд к кающимся.
  - Вели лучше впустить двух мужчин, которые меня сюда сопровождали.
  - Двух мужчин?
  - Да. Одного ты, вероятно, знаешь. Это так называемый Мелод. А другой...
  - А другой идет вслед за тобою, Севаста, - раздался сзади них голос Антипия, отворявшего дверь, в которую ее ввели.
  - Патрикий! Севаста! - удивленно и не зная с кем заговорить ранее, заволновался пресвитер. - Какая счастливая звезда приводит вас в нашу овчарню?
  - Я к тебе имею поручение от Патриарха, - отвечал Патрикий. - Он просит вас, влахернцев, дать панниктиду, которую он намерен открыть собор. Он хочет, чтобы прежде, чем мы найдем пути мира в догматах, мы в мире об этом сообща помолились.
  - Сам бы вложил в высокий разум святейшего эту мысль, - ответил тот. - Конечно, мы не упустим случая огласить песнями в честь Всеосвящающей Чистоты своды Софийского храма.
  - А Мелод вам в этом поможет, - добавил Антипий, увидя входящего Романа. - Власти поэзии доступно многое такое, что недоступно ни для какой другой земной власти.
  - Логофет -, скеазал ритор , - прости, Севаста, что я о нем упоминаю, - стремясь заключить союз с безбожными агарянами, старается и святейшую веру нашу сделать похожею на агарянское злоучению. Это их лжепророк, писавший свои слова на бараньих лопатках.
  Он ввел их в главное святилище и действительно все ощутили тот трепет, какой ощущал Эней, введенный в целлу Бога. Больше всех этот трепет ощутила Севаста, за ней Роман, стойче всех оказался Артемий; конечно, этому трепету много способствовал экстаз самого служителя богини, явно граничивший с психической ненормальностью.
  Внутренность святилища болтливо разоблачала происхождение культа и родословную божества. Это не была совсем греческая целла. Низкий потолок и толстые колонны с узенькими несложными капителями носили хотя и не выдержанный, но египетский характер. Таковы, вероятно, были финикийские или карфагенские храмы Маниги или Астарта. Колонны бюыли не из мрамора, покрыты слоем алебастра и ярко раскрашены . Вообще раскраска стен, карнизов, капителей отличалась несложными и крупными арабесками, яркими красками, грубыми формами; архаика, по крайней мере стремление к ней веяла всюду И если София, посвященная столь отвлеченному Богу, что даже миротворение он почитал для себя низменным, уносилась ввысь, в небо, заливая светом жертву своих мозаик, то здесь мать-земля, она же мать-природа, некогда изменившая отцу-духу и отдавшаяся змею, который ползал по земле и питался прахом и очаровывал ее конкретным , позитивным знанием в противоположность отвлеченному и трансцедентальному ведению, проливаемому отцом-духом, громко на языке архитектуры заявляла свои права; этот храм полз в то время, как София возносилапсь. И колонны его, как некогда гиганты чада Геи, выстраивались, чтобы снова взгромоздить Пемон на Оссу и достроить Вавилонскую башню. Это намерение их тем более выявлялось, что они сплошь были расписаны , словно египетские колонны или столпы наших кремлевских соборов, ликами земных друзей и родственников богини. Нет, у этого святилища не было ничего общего ни с Парфеноном, ни с Пантеоном.
  И сама богиня явно происходила не от Афины Паллады, а от древних Изиды, Астарры или в крайнем случае Великой Матери. И когда она родилась , а родилась она вдруг в четвертом веке, ибо века гонений не знали ее - то она имела очень мало общего с храмовой еврейской девушкой, обрученной назаретскому плотнику - так же мало, как предвечная София с сыном ее, распятым Пилатом за подстрекательство масс к восстанию. Это была Богиня Земли и Неба со всею наружностью таковых: архаически изваянный идол с темным, строгим лицом.
  Эти куцые, коротконогие, кургузые, голенастые гиганты теснились вокруг девы, представительницы земного, бренного и тленного начала в божестве - словно гвардия гномов, готовых влезть на небо и овладеть его тайнами.
  А его чрезмерно яркие краски удовлетворяли какой-то потребности - сказать ли правду? - замеченной Чеховым у посетителей публичных домов к яркости, которую пусть объяснят психиатры. Очевидно, как искатели разврата, так и искатели девственности желали получить искомые два противоположных блюда под одним и тем же соусом.
  Вокруг статуи сиял ореол из настоящих солнечных лучей, отражавшихся на драгоценности наряда и производивший впечатление чуда.
  Освещение было скопировано с приспособления в александрийском храме Сераписа, только с более сложными приспособлениями, направлявшими солнечные лучи системой зеркал и пропускавшими их через цветные стекла, отчего внутренность имела особенно фантастический вид.
  Она была на пеплуме, спадавшем вниз правильными, параллельными , неестественными складками. Этот пеплум из тяжелой кованой парчи периодически менялся на новый и подношение его сопровождалось шествием, во многом напоминавшем Панафинеи. Кусок одного из таких пеплумов чествовался как реликвия в нашем Успенском соборе в качестве "части ризы Пресвятой Богородицы". К сходству с древними богинями она имела пояс чести во Влахернском монастыре на Афоне.
  На голове был войлочный парик, как на Афине Эгинской, а сверх всего статуя была покрыта пурпурным "омофором" - головным убором, столь часто фигурировавшим в легендах о Покрове, или для погружения его в волны Золотого Рога для прогнания безбожных агарян.
  ... Руки ее были подняты в позу "оранты", но держали одна шар - символ всемогущества, а другая лесенку - символ совершенствования; то и другое были позднейшие придатки, а самым поздним придатком была ониксовая гемма на груди с изображением младенца Иисуса. Этому изображению придавалось очень большое значение - настолько большое, что седьмой собор запретил изображение богоматери без младенца. Если народные верования требовали непременно божество женского рода, ибо отвлеченность Софии им была не под силу, то это женское божество надо было бы связать с Иисусом - в жены ее дать ему было нельзя, дали ему в матери. А так как все воплощения божества до такого маленького Христосика, как индейский Гайавата были зачаты свято и непорочно - платоник обиделся бы, если бы Платона назвали "сыном Аристона", и поправил бы сказав, что Платон был сын Аполлона - то отсюда прямой путь к догмату непорочного зачатия. Надо было массам конкретно и доподлинно объяснить, как "Слово имеет бысть".
  Точно так же, как подняты руки у катакомбной Оранты, очень долго, до разъяснений де Росси считавшейся изображением богоматери или у нашей Нерушимой Стены.
  Он предупреждал смертных, что слишком низменно думать, будто божество имеет родственников и знакомых на Земле. Это он же сказал, что всякий идол на Страшном Суде будет ходить художником, требуя себе плоти и крови. Но это идол! Все идолы мира требовали себе человеческой крови, упивались ею, если не на жертвенниках, то в войнах, ибо без крови идол не может существовать. Этим он отличается от истины. И идол монофизитства тоже. А наша дева - через нее слово стало плотью и она, как избранная из всего небосвода, побеждает агарян одним погружением своего Омофора в море. Лучше бы логофет рассчитывал на ее помощь!
  "Сила Высшего к зачатью не познавшей брака Девы
  Снизошла ее явивши, доброплодственное чрево,
  Как приятнейшую ниву всем хотящим ждать спасенья,
  Богоматери поющим постоянно в умиленье".
  - Но какая светоносная звезда, Патрикий, приводит в числе твоего посольства Севасту к скромному начальнику здешней овчарни?
  - Я не в числе посольства, - робко она сказала, - меня привлекло сюда нечто совсем другое.
  - Что же именно?
  - Позволь мне за тебя ответить, Севаста, мне кажется, что во-первых я угадываю твои побуждения, а во-вторых, что я их выражу точнее, чем ты сама.
  Севаста кивнула головой в знак согласия.
  - Вот, видишь ли, пресвитер, Севаста так долго витала на серафических высотах, что ей хочется спуститься на землю, в вифлеемский вертеп и преклониться пред идиллией яслей.
  - Верю, - ответил начальник овчарни, - что серафические выси легко доступны возвышенному духу августейшей севасты и понимаю ее стремление поклониться вифлеемским яслям, в особенности в дни самого события, но пусть она не забывает, что эти ясли - херувимский престол, и что материнство в них обручается с девством.
  - Она именно хочет это позабыть, - возразил Антипий. - И если для нас уже недоступен Эдем с его простотой и невидимостью, то тайна воплощения именно сочетала эти качества с возвышенностью и сложностью нашей духовной жизни. И вне созерцания этой простоты и идиллии, эти возвышенность и сложность для нас стали бы невыносимы. Ибо мы не ангелы, а смертные люди и пребывание в огненных сферах нас обжигает.
  Начальник овчарни подумал:
  - Я не совсем тебя понимаю; и это непонимание я объясняю своею дальностью от вашего монофелитства. Вероятно, оно действительно тяжко. Между божеством и человеком должен быть вещественный плотский мост и множество вещественных нитей. Именно в этом необходимость воплощения. Но раз Севасте это угодно, пойдемте я вам покажу нашу святыню, хотя вы и чужие. Помните ли вы, как у Вергилия жрец вводит Энея в святилище? Припомните же эти стихи и пойдемте.
  И он повел их опять длинными коридорами, предшествуя им с масляной лампой в руке.
  Глаза у проводника странно заблестели; он уткнулся лицом в складки тяжелой одежды статуи и засопел носом, вдыхая в себя какой-то запах.
  - Я обоняю аромат ее одежд - помните "Песнь песней?". Мне даже кажется, что я обоняю аромат ее девственного тела, хотя такая мысль, может быть и греховна... Но ведь она в свой образ вкладывает часть своего существа, подобно тому, как ее сын воплощает себя в хлеб евхаристии. Не правда ли, вы все чувствуете какую-то неизъяснимую, беспричинную радость? Это веянье, это ей дарована благодать разливать всякому созданию счастье вокруг себя.
  И он засопел носом, словно нюхатель табаку, и глаза его заблестели еще пуще.
  Лицо его перекосилось и его половины потеряли свою симметрию. Он захрипел, засопел, словно испорченный граммофон, и хрип разлетелся в пение или вернее "сказ", ибо он являлся более сказителем, чем певцом, подобно тому, как Жюдик являлась лучшей disense, чем chantense шансонетов. А ноги плясали, по-видимому без приказания головного мозга и по собственной воле.
  Он пел-хрипел:
  Я открою уста в вдохновеньи великом
  Вещим духом мой рот обтянется
  Провещаю пророческим зыком
  Слово матери и царице
  Поведу под мистический пляс
  Про твои чудеса нескланный рассказ .
  Он пустил из глотки "пророческий зык", сопровождая его столь бурными экстазами, что Артемий не на шутку испугался, не ударил бы он в пророческо-поэтическом экстазе Севасту.
  Зодчий дал время ведомым насладиться сладостным волнением близости к святыне, волнением, неиспытываемым поклонниками отвлеченного бога, потом зачерпнул в чашу целебной воды и предложил им выпить, как это делают патеры в S. Nicolo di Bari, предлагая паломникам манну св. Николая!
  - Воспримите ее благословение, но не оставайтесь долго в ее созерцании; ибо созерцание ее трудно даже и для высших духов-херувимов и серафимов. Перейдите в соседнюю базилику, там вы найдете ее же, но в виде более доступном нам, да и представленную согласно догматам седьмого собора.
  И он опять повел их по коридорам и ввел в новое помещение, которое не было пусто - здесь были жрецы, даже больше - здесь были поклонники, хотя и по выбору не все. Это соответствовало святому святых еврейского храма - все это святилище.
  Новая богиня имела сначала штат служителей совершенно подобный штату богинь древности: мужчин-евнухов и женщин - безбрачных баядерок, которые не соответствовали культу девы. Очень скоро евнухи сменились мужчинами-воздержниками и особенную популярность культ получил у пустынников всех стран - и старой Фиваиды, и Синая, и палестинских монашеских коммун и нововозникшего Афона.
  А поэзия Иоанна из Дамаска, избравшего этот культ почти своей специальностью, доставила культу вообще широкую популярность. В разное время и в разных странах культ видоизменял и свой характер, и свою внешность, но здесь в зародыше первоначальные традиции наиболее сохранялись. Больше всех здесь поддерживался и практиковался хороводообрядный танец хорея, сопровождавшийся "неусидной" песней, которую не могли заглушить художественные стихиры Иоанна из Дамаскина. Время, которое везде делает свое дело, видоизменяло культ, приспособляло его к христианским воззрениям, стирало его первобытную дикость, и каждое более новое изображение Богоматери все более и более отдалялось от первоначального лика богини, кончив возрожденскими мадоннами и нашими иконами. И в описываемое время являлась уже потребность прятать этот лик от большой публики, показывая его лишь избранникам, каковыми и оказались знатные посетители. Для обыденного служения имелись святилища и изображения так сказать в популярном изложении, и в одно из них были введены теперь наши паломники.
  Новое помещение существенно отличалось от прежнего. Между первым и вторым помещением культ прошел несколько стадий и ступеней и это сказывалось на обстановке.
  Два искусства боролись: унаследованная от античного мира скульптура заметно сдавалась, побеждаемая новым искусством красок, искусством ковра и мозаики. Здешняя святыня являлась воспроизведением богини Деметры. Античная Деметра, преображенная в христианскую богиню была многократно воспроизведена на стенах. Стиль обстановки был смешанный. Впечатление яркости и красочности получалось и здесь дополнялось впечатлением от бесконечного множества людских голов, которые наполняли и здесь также неф базилики, переливаясь между колонн и в дальних углах - где в деревянных отделениях виднелись алтари, ложи, цепочки из маленьких голубых камней и геометрические фигуры - опять остатки Серапеума. Здесь уже были поклонники и их было много. Главная масса присутствующих ликовствовала, то есть танцевала хорею. Схватившись за руки множество хороводов, вписанных один в другой, вращались в противоположные стороны то быстрее, то медленнее. Темп то замедлялся, то ускорялся.
  "С неба послан был архангел, чтоб привет тебе сказать
  И Господне воплощенье созерцая в Деву-Мать
  Удивлялся дивной тайне, в вещем трепете стоял
  И слова такие Деве безневестной он взывал:
  Здравствуй та, которой радость возсиять для всех должна
  Здравствуй та, которой клятва будет нам отменена
  Здравствуй та, кто вновь Адама от истленья воззовет
  Здравствуй та, кто впредь навеки слезы Евины оттрет
  Здравствуй, высь, вершина коей недоступна для людей,
  Здравствуй, глубь, чье дно невидно и для ангельских очей
  Здравствуй, трон царя-владыки, кто царюет в небесах
  Здравствуй, та, кем Вседержитель в чистых носится руках".
  Новые пришельцы вплетались в хоровод или составляли новые круги. По стенам виднелись группы. Одни проповедовали, другие молились, скрестив руки или лежа на полу; третьи пели, разговаривали, пили вино.
  Там верные совершали вечерю; там исповедники распеленывали забинтованные части тела, показывая зрителям полученные за веру раны. Общей особенностью всего собрания был нарочитый у всех блеск глаз, словно это были палачи или евнухи.
  " Непостижимый смысл событий все пытаясь разгадать
  У архангела о тайне вопрошает Дева-Мать:
  Как зачатие возможно, мне из чистых недр моих
  Но во трепете пред Девой ей вещал архистратиг:
  Здравствуй, тайник света, недоступного сказанью
  Здравствуй, верное храненье подлежащего молчанью
  Здравствуй, первое начало всех Христа чудотворений
  Здравствуй, главное веление всех его святых велений
  Здравствуй, лестница святая, коей Бог спустился к нам
  Здравствуй, мост, через который мы восходим к небесам
  Здравствуй, ангельского дива вечный повод многопевный
  Здравствуй, дьявольского войска и позор, и струп плачевный".
  Ритор и его спутники не пытались проникнуть через многие стены "ликовствующих". Он повел их к нефу, на котором мозаикой в двух пересекающих друг друга треугольниках типа "щита Давида" , во вписанном среди них круге, была воспроизведена святыня. Догмат переделал все на свой лад: правая рука, державшая лестницу, была молитвенно вытянута; ручонка ребенка благословляла, но лица сохраняли молитвенную строгость и серьезность вместо играющего материнства. Печать византизма легла и на этом пережитке веселого и радостного античного мира.
  - Это изображение, - сказал ритор, - я чту, мне кажется, больше самой святыни. Скульптура слишком доступна осязанию, а это чувство нарочито плотское. Руками наготу не осязаешь. Другое дело краски - глазами видимо многое и из потустороннего мира. Я, например, с нею разговариваю.
  - С кем? - удивилась Севаста.
  - С чистотой. Когда у меня нечиста душа - ее глаза печальны, когда чиста - спокойны. Когда прочитав ритуальные молитвы, я ей молюсь своими словами, она мимикой мне отвечает. Я не раз видел на глазах ее слезы.
  Слушатели подивились.
  - Я назвал ее Одигитрией-путеводительницей, потому что она путеводит меня к небесам. Я тебе, Севаста, подарю копию этого изображения, сделанного красками. И на дереве. Материал не важен - важен самый образ. Она послужила воплощению самого бесплотного бога в человеческий образ - и продолжает конкретизировать его благодать. Его дело - воплощение материи божественных благ. Поэтому и каждое изображение ее - не просто отражение ее человеческого лика, а частица ее божественности, вложенная в тона и линии. В этом и смысл почитания икон.
  " Пастыря и агнца непорочнейшая мать
  Здравствуй, призванная много стад словесных защищать,
  Здравствуй, та, кто отражает власть незримых супостат
  Здравствуй та, кто открывает недоступность райских врат
  Здравствуй, радости небесной, сочетанье неземных
  Здравствуй, смертных ликованье вместе с хором душ благих
  Здравствуй, веры провозвестников немолчные уста
  Здравствуй, смелость всепобедная подвижников Христа".
  - Конечно, она как мать, любит материнство, - тихо заметила Севаста.
  - Никоим образом! - возразил быстро ритор -она сама чистота и любит чистоту - мы ей служим чистотою.
  Бедный! Он не чувствовал, как черные демоны извращений уже его сторожили на лестнице серафических возможностей: его глаза уже блестели неестественно и современный психиатр ясно признал бы его параноиком-пигмалионистом.
  - Чистоту! - лицо Севасты невольно вытянулось.
  - В своем царстве она не терпит любви никаких других женщин. Она - любовь, побеждающая всякое желание, как знает наша честь. И поэтому мужчина, который хочет служить ей, обещает ей девственность.
  - Однако Элкесаиты учили почитать брак - заметил Антипий.
  - Ты назовешь еще, пожалуй, последователей Кира, который проповедовал общность жен - ответил недовольно ритор, - или николаитов, старавшихся истощить тело распутством. Но мы одинаково от них далеки, как далеки и от Маниса, проповедовавшего физическое обеспложивание женщин. В нас чистота блюдется исключительно усилиями духа. В этом наша достойная жертва ей.
  Его глаза неестественно заблестели. Он взял лесенку, влез по ее ступенькам и страстно прильнул губами к изображению. Его щеки заалели; движения издавали сладострастный порыв пигмалиониста.
  - Единая, несравненная святая! - шептал он повсюду слышным, прерывающимся шепотом. Черные демоны делали свое дело.
  - Любопытно, какими глазами теперь смотрит на него Дева? - вполголоса заметил Аполлинарий Мелоду. - Скажи мне, неужели это ты понесешь своим скифам? Скажи - то, что ты видишь лучше самого грубого идолопоклонства?
  - Духовностью, - ответил Роман.
  - Значит, все остальное - формы, повторяющиеся как у дикарей, так и у ромеев, вся суть в степени духовности - и до извращений включительно? - продолжал приставать Антипий.
  - По- видимому, все спасение в материнстве - , задумчиво решила Севаста. - И будь он проклят, весь потусторонний мир с его неестественными достижениями. Приветствую твоих младенцев духа - скифов, Мелод. Но не боишься ли ты в самом деле испортить дело тем, что ты им понесешь золотой век их младенческой невинности.
  - Может быть, этого и не будет Севаста, - заметил Антипий, - но тогда одно язычество сменится для них другим - и только.
  ... Начальник овчарни вернулся к своим овцам.
  - Духи высшей любви и высшего знания, на которых почиет божество, - сказал он, - херувимы и серафимы, бесплотны только относительно нас, тонущих в грубой материи, а сами по себе материалы те же - ибо не материален абсолютно только один Бог. И чем больше их духовность, тем больше они тяготятся той крупицей материальности, которая у них имеется, тем жарче они желают сжечь ее в огне божества. Лишь она одна не тяготится своею материальностью, ибо плоть ее настолько просветлена и очищена, что явилась сосудом и храмом божества. И поэтому она бесконечно выше этих духов, несмотря на все их одностороннее совершенство.
  - На руках девичьих видя нас создавшего руками
  И Владыку узнавая, хоть и в рабьем низком виде послужить ему дарами
  И воззвать к благословенной песне славящей словами
  Мать Звезды Великой присужденной закатиться
  Во лице тайн великих восходящая денница
  Гасящая печь, что заблужденье разожгло
  Тайников Троицы сверлящая сверло
  Злобного тирана ниспроверженного с престолу
  Человеколюбца Бога являвшая нам долу
  Та, кто от зловерья нас жестокого спасла
  Та, кто от болота грязных дел нас отвела
  Та, кто угасила поклонение огням
  Та, кто пламень страстный оставляет верным нам
  Та, кто к целомудрию приводит верных нас
  Всех родов веселье, всех родов хвалебный глас.
  - Не следует ли нам принять участие в священной хорее? - робко предложил Роман.
  - Я бы воздержалась от этого, - сдержанно ответила Севаста, - слишком много впечатлений.
  - И кажется не особенно благоприятных, - шепнул ей Апполинарий. Севаста молча кивнула головой.
  - К тому же я здесь провела слишком много времени, мое отсутствие будет заметно, - тихо добавила она спутникам.
  - Как? Ты бежишь, едва благодать ее тебя начала осенять? Пренебреги всеми условностями, отдайся ей беззаветно, поверь ты не раскаешься, - заволновался ритор.
  - Мы встретимся сегодня вечером на паннихтиде,недопускающим возражений тоном сказал ритору Антипий, - обдумай тщательно свое вымсьтупление, чтобы доставить представителям Влахерна достойное место на соборе. Это теперь должно быть твоею основною целью.
  - Зачем обдумывать? Она нас научит. Ты заметил, как довольно она глядела на приход Севасты. О, зачем ты не явилась здесь во всем своем достоинстве открыто? Но я верю, что это еще случится и истина воссияет!
  Ритор потерял спокойствие и начал нервно раскачиваться из стороны в сторону.
  " Из утробы новое творенье в нашей твари взрость могло бы
  Как творец прозяб чудесно из бессеменой утробы
  Но ее нетленной все же сохранил Господь всевластно
  Чтобы чудо созерцая ей мы пели одногласно
  Та, кто нам нетленья цвет произрастает
  Кто за воздержание вещи нам обещает
  Та, в ком проступает нам прообраз воскресенья
  Ангельские жизни нам, плотским, предоткровенье".
  Антипий видел, как это неприятно действует на Севасту.
  - Мне кажется, что тебе дурно, Севаста, - заметил Антипий, - не поспешитть ли нам к выходу?
  - Не принести ли мне для тебя целебной воды? Она чрезвычайно хорошо врачует все страдания тела и души. И хотя семья Аргира конкурирует с нами, нося по городу кусок Животворящего Древа и обливая его, но эти обмывки гораздо менее врачебны - да, если и врачебны, то эта врачебность вероятно исходит тоже от девы, канон в честь которой они поют при погружении креста в воду...
  Не дослушав объяснений, Севаста увлекла своих спутников вон. Антипий с удивлением глядел на нее, не понимая в чем дело. Она поняла его безмолвный вопрос.
  - Это я тебе поясню потом, - шепнула ему она.
  Несмотря на недоумения и проводы ритора, они с поспешностью, похожей на бегство, устремились к каяку под взглядами недоумевающей толпы, и при низких и многочисленных поклонах недоумевающего ритора, не могшего взять в толк, отчего так вдруг убежала знатная гостья.
  "Древо светлоплодное, питающее верных
  Лиственная сень для многих кров от бед безмерных
  В чьем чреве был носим заблудшим всем зиждитель
  Та, кем был рожден для многих пленных избавитель
  Кем склонен судья всеправедный к нам на милость
  Кем для многих грешников прощение явилось
  Тех, кто дерзновеньем наг, одежда и покров
  Всякое желанье превозмогшая любовь".
  - "Здравствуй, всякое желанье превозмогшее любовь!" - неожиданно пропела Севаста и в ее глазах мгновенной молнией сверкнул огонек и тотчас потух.
  Il lampeniar de la angelico
  ( Да зажжется ангельский свет)
  Но было надо ехать домой и они поспешили в порт.
  Каждый из ехавших думал не о том, что было перед глазами; а то, что было перед глазами, бессознательному восприятию каждого из трех представлялось по иному.
  Антипий, как человек светский первый спохватился, что следует нарушить молчание.
  - Такое раннее утро, как сейчас, - начал он тихо и почти мечтательно, - как пора вечернего заката производит на меня особое впечатление. Утренняя и вечерняя заря мне всегда кажутся символами чего-то - в них есть нечто чуждое обыденному миру. Он порождает в нас ужас и тоску, тоску, не имеющую выражения и ужас, не стремящийся излиться ни в чем, тихий и безмолвный, но все-таки ужас. Я думаю, что это ужас чего-то непоправимо совершившегося, ужас молодости, которую что-то вдруг лишило надежды для которой жизнь потеряла смысл... Я где-то читал, что это - час падения сатаны, поэтому человек и не может переживать его равнодушно.
  Тирада не произвела никакого впечатления. Лицо Севасты по-прежнему было неподвижно в страдающем самоуглублении. Роман, как все поэты, внимал, слушал и ловил только свои собственные мечты, оставаясь совершенно равнодушным к сентиментальностям других.
  Лицо Антипия сверкнуло быстрою, как молния , никем не замеченною гримасою, и молчание еще раз продлилось несколько минут.
  - Когда я еду по морю, - начал опять Антипий, - мне иногда кажется, что в моем внутреннем я произошел какой-то перевлорот, какая-то метаноя, все стало вверх дном - и под моими ногами оказалось небо, а над моею головой земля и вода. Мне становится радостно-жутко смотреть в глубокую-глубокую небесную бездну подо мной, а земля подо мной делается прозрачной. Я упиваюсь всем наслаждением растительной жизни; мои уста жадно вдыхают влажную землю; я ее целую, а она ласково развевает по своей груди мои волосы; а они, мои кудри, братски встречают и обнимают влажные, ищущие, распростертые руки моих братьев-растений... О, как я люблю их, как я любуюсь ими в эту минуту!
  Эвдоксия, до этой минуты вполне бесстрастная ко всему, теперь словно проснулась.
  - Мне кажется, ты хочешь сказать этим всем, что все исходящее от природы прекрасно, а все противоестественное отвратительно и ужасно.
  Эта выходка на обоих мужчин произвела впечатление неожиданного грома.
  - Пиит, - продолжала она, обратясь к Роману. - Ты собираешься нести христианство скифам. Пожалуйста, не носи им вместе с ним этого уродства.
  - Не понесу, - отвечал сосредоточенно Роман, - как не понесу и преступного ведения.
  - Блаженны незнающие и бессловесные! - улыбнулся Антипий.
  - Да, трижды блаженны бессловесные, - серьезно подтвердил Роман.
  - Знаешь, Патрикий, - продолжала опять так же возбужденно Эвдоксия, - на твоем далматике вышито поклонение волхвов. Не приходило ли тебе в голову, что это символ - символ преклонения носителей танознания перед простотой и незнанием простой деревенской девушки?
  - Я думаю, - продолжал Роман, - что перед этой простотой преклонятся даже и духи тайноведения - херкувимы. Простота - одно из качеств Божества.
  - Пиит, - продолжала Эвдоксия, - мне Патрикий говорил, что ты слагаешь тропари и стихиры в честь Всеосвящающей Чистоты. Значит, ты ее предпочитаешь Божественной Премудрости.
  Роман наклонил голову в знак согласия.
  - По крайней мере в земном представлении того и другого. Мне кажется, что одна из Величайших тайн Пантократора - это сокрытие его высочайших проявлений в простом и невзрачном предпочтительно перед премудрым и разумным. Постижение этой тайны даруется лишь избранникам. Я себе представляю, - продолжал он и глаза его заблестели, - какой восторг ощутил великий тайнозритель и тайноразумитель Гавриил, когда в момент величайшего напряжения ума и высочайшего полета вдохновения он постиг тайну воплощения слова. Ведь и архангелы видят и слышат Бога лишь чаянием и в минуты подъема - и повеление Его познается ими в виде внутреннего призвания. И вот движимый этим внутренним призванием, он пожелал сообщить его деве - сказать, выразить в слове - а это вероятно стоило величайших напряженийего бесплотности.
  Глаза заблестели и у Эвдоксии.
  - Ах, как хорошо, ах, как удивительно хорошо и образно то, что ты говоришь! Я только сейчас, при твоих словах поняла, как скучно без образов, с одной отвлеченной логикой. Приветствую двойную природу Богочеловека! Иметь дело с одною его божественной природой было бы невыносимо для человека мира. Для этого нужно иметь сверхъестенственные, а может быть и противоестественные добродетели. Скажи, пиит, ты воспевал Богоматерь?
  - Больше, чем что-либо.
  - И желал бы ее воспевать и впредь?
  - Всею душою и всем разумением.
  Эвдоксия беспокойно обратилась к Антипию.
  - Патрикий, а ведь ты угадал, что я и сначала хотела ехать во Влахерн; у меня только не хватило храбрости сознаться в этом. Как мне теперь стыдно своей трусости! И я обязана твоему пииту этим сознанием. Патрикий, я тебя уже просила и еще раз прошу - передай патриаршей святости о моем непреклонном желании сегодня же видеть этого диакона в клире Божественной Премудрости.
  - Да благодари же ее - , шепнул Антипий Роману, который выслушал эти слова как последнюю фразу Эвдоксии совершенно безучастно.
  Дело взялся поправлять сам Антипий:
  - Деспоина, - сказал он, - Мелод настолько неземной человек, что не только не догадается тебя поблагодарить, но даже и не оценит твоей милости к нему. Поэтому да позволено будет это сделать мне. А что касается богоматеринства, то я помню, что всякое верование есть прежде всего чувство, а мышление является только подпорою. Но пусть твое великолепие вспомнит, что луч Христа наш богопомазанный автократор поручил премудрости своего великого логофета Ставракия созвать собор для искоренения ереси, выражающейся в излишнем почитании человеческой стороны богочеловека и в восстановлении более древнего почитания исключительно божественной его сущности.
  - Ну, это мы посмотрим - и поспорим, - задорно ответила Севаста. - Но вот мы и приехали. Надеюсь, ничто не помешает вам последовать за мною в мое жилище.
  Оба поклонились на приглашение и собирались было принять его, как вдруг у самого входа оказалось неожиданное препятствие.
  Под кипарисами, осенявшими ворота, стояли лошади, выведенные из конюшен. Кучка рабов занималась уборкою их: один чистил лошади гриву, другой мыл ей ноги, третий раскрашивал копыта, четвертый подбирал в корзину навоз. Казалось бы в этой группе не было ничего необычного, если бы Роман не заметил на рабах епископские омофоры. Правда эти омофоры были сделаны из разного тряпья - из грубой дерюги, из старых ветошек, из старых лоскутов - но это были омофоры настоящие - быть может более настоящие, чем современные из парчи. Епископ мог лишиться глаз, языка, насущного хлеба, но омофор он сохранял всегда и всюду, ибо благодать священства была несмываема. И в служении унижения, поругания, мученичества - как и при евхаристическом служении, эта благодать и ее символ омофор подкрепляли его носителя и давали ему силу. Поэтому теперь, когда не было вражеских глаз, епископы пользовались случаем, чтобы надеть свои омофоры.
  - Что это значит? - вырвалось у него.
  Антипий усмехнулся.
  - Это унижение, придуманное логофетом для его врагов - еретичествующих епископов. Не правда ли у него изобретательный ум?
  Роман еще не собрался с ответом, как вдруг около лошадей появились роскошные носилки, несомые двенадцатью курчавыми негритенками. Балдахин из материи гиацинтового цвета осенял полу-ложе, полу-сиденье, спинку которого составляли два эмалевых льва на задних лапах. На углах балдахина сидели четыре золотых голубя; а внутри его полулежало существо, которое сначала обоим показалось женщиной. Его платье из золотой парчи было отделано разноцветными нашивками, изображавшими символических животных. На ногах были фиолетовые башмаки с черными зашнуровками. Голова была украшена подобием диадемы с длинными и широкими подвесками-наушниками.
  - Эй, освященные отцы! - пропищало это наряженное существо, - как идут дела у ваших святостей?
  Вопрос вызвал жесты негодования, но ответов не последовало; языки были предусмотрительно вырезаны.
  - Ну, куда же девалось красноречие ваших премудростей? - продолжал издеваться пискливый голос.
  - Это он, он сам! Падай скорее ниц, - тихо проговорил Антипий, пригибая к земле Романа. Сам он изогнулся низко-низко под углом в 45 градусов.
  - Кто он?
  Увидев Эвдоксию, логофет покинул свой паланкин и, склонившись перед нею, отсалютовал ей зеленым опахалом с ручкой из слоновой кости, бывшим у него в руках. Толпа челяди выбежала им навстречу.
  - Я рада приветствовать великого логофета в моем скромном жилище, - сказала Севаста, - и прошу его освятить мое обиталище сиянием своей высокой мудрости.
  Двери за ними закрылись, оставив Романа и Антипия застывшими в почтительнейших позах.
  Оставшись наедине с Эвдоксиею, логофет строго посмотрел на нее.
  - Ты рано выходишь из дому по утрам, - сказал он. - Где ты была?
  Эвдоксия ответила не сразу.
  - Да, я не могла спать. Меня чересчур мучили дурные сны.
  - Сны?
  - Да, дурные сны. Мне все снятся тюрьмы, нумэры, куда брошены исповедники, где стерегут варвары, не понимающие их жалоб. Мне все чудится, что неслышными шагами идут эфиопы с жаровнею и раскаленным железом. Я взглядываю на свои руки и мне кажется, что по ним струится черная кровь... А там вверху, там Византия шумит и ликует! И сквозь это ликование она не слышит и не услышит их предсмертного стона. Мне чудится холодное лезвие железа под моею одеждою и ужас сковывает мои члены. Да, мне снятся страшные сны.
  - И из-за этого ты хочешь, чтобы твои глаза потускнели, а щеки осунулись? Тебе сегодня предстоит еще бесссонная ночь.
  Евдоксия вся встрепенулась.
  - Сегодня?
  Евнух не заметил ее трепета.
  - Ну да, сегодня. Делаются приготовления к ужину в павильоне гранат. Там будут самые храбрые воины и самые красивые женщины...
  - А самые умные риторы и самые самоотверженные евнухи?
  Евнух сделал презрительную мину.
  - Им, конечно, нечего делать в этом скопище пьяниц.
  Ноты раздражения зазвучали в голосе молодой женщины.
  - А меня ты туда посылаешь? И это конечная цель всего долгого пути возвышенного знания и возвышенных чувств, по которому ты меня вел в Афинах? Это? Это?
  Она не выдержала и заплакала.
  - И добро бы это был ритор! Добро бы пиит! Но как все в нем говорит мне, как все повторительно и громко кричит, что он - только нотарий! Почему не ты, ум которого - сосуд всякой учености, а сердце которого отзывается на все высокое и прекрасное в мире - почему не ты у власти, а какой-то распущенный и ограниченный нотарий?
  Долго сдерживаемое раздражение прорвалось. Она обеими руками схватила евнуха за его дряблые плечи и тотчас отдернула их, испугавшись омерзительного прикосновения. Евнух отвел ее руки. - Нам, лишенных страстей, не нужно женских объятий.
  - А ограниченному кутиле автократору они нужны? Что ты со мною делаешь! Близко то время, когда я сочту себя расквитавшеюся, что все эти дары духа, которые ты в меня вложил - и когда это сознание, что мы квиты, пронизает мое существо в такой же степени, как теперь его наполняет сознание моего долга пред тобою - тогда горе тебе!
  Евнух усмехнулся.
  - А, ты усмехаешься! Ты еще сознаешь свою силу! Вы, природой лишенные пола, лишенные страстей и утешаемые одними идеями и их осуществлением! Куда нам до вас, нам, людям плоти и крови! То, что нас приводит в ужас чудовищное преступление, для которого нет слов на нашем языке, разврат, в котором нет сил сознаться на исповеди, грех, для которого у божьего милосердия не находится прощения - все это для вас только невинное средство для достижения ваших возвышенных целей. Для чего только вы полудухи, выбираете нас исполнителями ваших предначертаний!
  Страстность ее тирады нарушила, по-видимому, даже спокойствие евнуха.
  - Кончила ли ты? - спросил он с оттенком сдержанного нетерпения.
  - А, твоя бесстрастность начинает чувствовать мои уколы! Почему же твое благочестие не убьет тревожащую тебя муху? Или она слишком ничтожна даже и для этого?
  Евнух отмахнулся, словно это была в самом деле муха.
  - Нет, продолжала женщина со всеми симптомами начинающейся истерии, - нет, ответь лишь на один вопрос. Ты меня, как змей-искуситель прельстил знанием, и за него, за это знание я отдала тебе себя. Я не давала тебе права передачи. Я не Ева, и после тебя, демона знания, я не хочу принадлежать смертному мужу. Кто же тебе дал право передать меня вчерашнему нотарию, автократору на два часа? Ты мне не отвечаешь. Правда ли, что говорят городские сплетни? Что ты не в целях чистой духовности перестал быть мужчиной, как ты это говоришь мне, а из честолюбия, из тщеславного и низменного желания быть всех ближе, все к нему же - вчерашнему нотарию, которому ты отдаешь все - даже меня. Добро бы ты еще сам стремился стать императором ромеев.
  Евнух захохотал, но так, что ей стало страшно его хохота.
  - И ты настолько низменна духом, чтобы это повторять! Неужели я отрекся от благороднейших и возвышеннейших страстей лишь затем, чтобы предаться страстям низменным. Правда, я жертвую и тобой, и собой, но не честолюбию, а благу церкви и благу государства. А им можно принести в жертву и тебя, и себя - ты это понимаешь.
  - И эта жертва выражается в передаче меня на вечер вчерашнему нотарию?
  - Хотя бы. Отрекаясь от своей личности, от своей воли, тебе все равно, какое употребление из тебя не сделают.
  - Не все равно! Клянусь, не все равно! Я удивляюсь на вас, мужчин: то вы безудержно сладострастны, как твой нотарий; то бесстрастны до противоестественности с претензиями ангельской чистоты.
  - Что ж дурного в последнем?
  - Что дурного в сатане, который когда-то был светлейшим из ангелов?
  Он насмешливо покачал головою.
  - Я отлично понимаю, во имя чего все это говорится.
  - То есть ?
  - Мещанство материнства. Идилия Вифлеема и в конце концов Влахерн. Если плоть и нужна, то только лишь подсобница духу. Но обычные человеческие глаза мало видят. Если ты хочешь видеть и знать больше, если ты хочешь чувствовать биение не видных жизненных соков и работу тайных атомов - бери стекла.
  - И эти стекла - бесполость?
  Евнух пожал плечами.
  - Если хочешь - частично она. А кроме нее много: аскезис отшельника, бред безумного, сладострастие извращенца и другие ходули, на которые человеческий дух старается подниматься.
  - И ты, пожалуй, поднимешь меня и на эти ярусы познания. А потом за все расплачивайся бренная плоть, которую Бог создал по своему образу и подобию.
  - С тех пор, как христианство раскололось на две половинки, с тех пор, как вы рассекли Христа пополам, разделили порознь его божественную природу от человеческой, подчинив последнюю - нам родную, нам понятную, стоившею ему величайшего унижения, - первой, божественной, и чуждой нам, неприемлемой.
  - Вы забыли самую главную заповедь Христа - любовь. Вы ее не только не применяете, но вы даже ее боитесь, вам стыдно о ней говорить.
  - В борьбе не нежничают. Они с нами поступали бы так же.
  - Нет, это вас мучает, как Каина мучил страх нсильственной смерти, которой ему никто не готовил. Я утверждаю, что ваше монофизитство разучило людей любить и в особенности жалеть друг друга.
  - Потому что оно учит людей более возвышенному поклонению, более духовному почитанию божественного начала. Оно делает их подобными бесплотным духам, созерцающим божество вне плоти.
  - Да, но от этого созерцания у людей болят глаза. Они слепнут - ведь солнце божества невыносимо даже для херувимов. Для чего-то было нужно, чтобы люди познали божество, воплощение этого божества.
  Евнух засмеялся.
  - Вот потому, должно быть, у тебя сегодня красные глаза, а ты еще расстраиваешь себя своими "дурными снами"!
  Она вся затряслась от волнения.
  - Ну да, Влахерн, Влахерн! Если что в женщине есть святого, если что в ней есть божественного, то это конечно материнство! Разве это не правда?
  Он опять засмеялся.
  - Материнство! Материнство! Заботы о кормлении, пищеварении, пеленках! Отречение от жизни духа, от жизни ума! Самка, животное вместо человека, немногим умаленного перед ангелами! Ворт твое материнство!
  - Однако воплощению Бога оно понадобилось.
  - Тебе нужны твои низменные отправления, но не будешь же ты возводить их в перл. Так и материнство.
  Она заплакала. Он негодующе продолжал.
  - И этой низменной функции осмеливаются давать божественный ореол! Называют "соискупительницей!". И на этой почве подрывают основы церкви, основы государства. Но я не потерплю этого! Я разрушу ваш Влахерн! Божество не имеет родственников и друзей на земле, правду сказал Магомет. Я восстановлю почитание бога-духа в духе и истине.
  - А третий собор? - робко спросила она.
  - Что же ты - человек толпы, что ли, что не знаешь что такое Третий Собор? Бессмысленная драка, продолжавшаяся четыре часа, которая нам в перспективе столетий является почтенным собранием, именуемым Третьим Вселенским Собором. Или ты хочешь запугать меня авторитетами? Не боюсь. Я человек собственной мысли. И лишась страстей, я разумом буду равен херувиму, ибо только страсти препятствуют разумению и совершенству.
  Хриплый голос кастрата странно контрастировал с трагичностью и выспренностью того, что он говорил, и этот контраст воспринимался слушательницей. Воцарилась пауза.
  - Я искала у столпника правды, - робко и тихо сказала она наконец.
  - Ну и что же?
  - Он сбежал со своего столпа.
  - Так и должно было случиться. Он был хромец на оба колена. Если уж воздержание, то лучше окончательное бесстрастие, как у меня. По крайней мере нет поворота.
  - Бесполое уродство?
  - Да, хотя бы оно. Ну и что же твой аскет?
  - Он сбежал, я говорю.
  - А я говорю - это в порядке вещей. Опять воцарилась пауза. В ней все зрела какая-то решимость.
  - Отныне моей руководительницей будет только она! И название ее пусть будет Одигитрия. Для меня она будет изображена в живописной передаче античной Деметры. А то другие ее изображения меня неудовлетворяют.
  - Да и вообще их не надо. Только пусть левая рука ее не держит игрушку, а молитвенно простирается - молится за меня, за тебя, за всех. Ведь она необычная "мать", она молитвой воспитывает свое дитя, и эта ее молитва - ой, как глубока и всеобьемлюща. Он как бы призван переустроить мир, а работа богини трудна, ей надо много продумать и прочувствовать.
  - Значит, это не мещанство материнства, которого ты так ищешь.
  - Я ее назову Одигитриею и пусть она меня путеводит.
  - Признание собственной несостоятельности! Разве у тебя нет разума для руководства тобою?
  Она презрительно ему кинула:
  - Как ты горд своим разумом, сатана!
  Он опять рассердился, несмотря на все свое бесстрастие.
  - Я думаю, что если есть чем гордиться, то только им. Я служу богу-духу, а не людям - его родственникам, повторяю я. Ему имя - премудрость, и только она стоит поклонения - латрии. Не сотворяйте же себе никаких других кумиров. Помни старую песнь: идолы язычников - золото и камень - и им в бездушности подобны и поклоняющиеся.
  Разговор замолк. Она его больше не поддерживала. Он заговорил монологом.
  - Новые силы влила в кровь человечества религия тех, кого вы зовете агарянами. Она выбросила за окно тяжелое наследие прошлого, догматический хлам и теократические преимущества. Надо и наше христианство подновить по их образцу. Тогда империя получит новые силы, и ей не нужно будет заискивать перед более могучими народами. Я это давно обдумывал в тиши ночей и теперь настало время вывести мои думы на белый день. Что тебе говорили твои завсегдатаи - Патрикий, Апполинарий и другие - о соборе?
  - Я ничего не знаю.
  - А что это за Мелод - твой новый знакомый?
  - Один из многих завсегдатаев, как ты назвал. А впрочем, я и сама его еще не знаю.
  - Влахернец?
  Она кивнула головой.
  - Тогда я его велю выставить из Софийского клира.
  Она встрепенулась.
  - Не смей! Это не твоя область.
  Он усмехнулся.
  - Что это? Уж не конкурент ли бывшему нотарию?
  - Хотя бы. Молчи. Ты мне чужой. Ты меня терзаешь. Уйди от меня.
  Он опять презрительно усмехнулся и, подождав минуту, вышел.
  Оставшись одна, она упала на колени, простерла руки, но не найдя объекта, к кому обратиться с молитвою, закрыла лицо ладонями - и разрыдалась. А Апполинарий с Романом тем временем шли к патриарху.
   XII
  Артемий купил по дороге два букета белых роз и отдал один из них Роману.
  Патриарха они застали в ванне, и, если Марат принял, сидя в ванне молодую девушку Шарлотту Корде, то святому пастырю принять во время купанья добрых овец своего стада было вполне естественно.
  Ванная комната заслуживала нарочитого описания. Если она не имела голубого стеклянного купола, подобно ванной комнате Коры Перл, предмета зависти княгини Шварценберг, то она имела все-таки купол и освещалась окнами в нем сверху. Этот купол был опоясан мозаиковою надписью "Мы все верим в божественность Иисуса Христа и воскресение тела". Кроме того, стены ее были украшены мозаиковыми изображениями.
  Божественный Санцио, автор 286 Мадонн, нарочитый поэт серафических настроений, расписывал ванную комнату своего высокого покровителя, кардинала Бибиена. Вследствие нескромности изображений эта комната была потом закрыта для обозрения. В конце XIX века римская академия изящных искусст ходатайстволвала перед папой Львом XIII об открытии - ведь как-никак Рафаэль, а что касается неприличия - наш век им не удивишь. Папа велел образовать комиссию для обозрения - и комиссия эта признала, что эти фрески Рафаэля не может пропустить никакая другая, самая снисходительная цензура. Дело касалось того, над чем работает клиника Крахт-Эбинга...
  Омерзительно для обыкновенного смертного, но и на высших ступенях верховнейших серафических достижений все же гнездятся черные демоны полового извращения, признается святитель Феофан Затворник. Будем поэтому думать, что как Бибиена, так и патриарху это было необходимо для высших серафических достижений.
  Так это понимал и Артемий, по крайней мере в этом смысле он пояснял потом это своему мечтательному спутнику, карьеру которого он взялся устраивать. В этой ванне, достойной выхоленного тела Коры Перл, шлепало, хлюпало, словно лягушка, старое, дряблое, желтое, зловонное тело старика-прелата. Диаконы в своих диаконских шарфах-орарях махали над ним опахалом из павлиньих перьев и слегка его ударяли букетами роз, словно банщики купца вениками.
  На этот же предмет пошли и принесенные два букета. Аромат влитой в ванну парфюмерии не мог заглушить противных запахов старческого тела.
  Артемий и Роман долго кланялись, прежде чем их заметили.
  - К твоей святости нас направила высокородная Севаста, - мотивировал Апполинарий свой визит. - Она хочет, чтобы вот этот молодой диакон и пиит в дальнейшем будущем совершенствовал и свою добродетель, и свое дарование под руководством твоего высокого благочестия. Его зовут Роман, а прозвище Мелода тебе пояснит, чем он может быть тебе полезен и приятен.
  - Но почему он без опахала и шарфа? - брюзжа спросил старик. - Пусть возьмет и то, и другое.
  Роману их подали и жестами указали на его обязанности банщика, столь мало приличные пииту. Обучать его таковым взялось лицо знакомое - его недавний собеседник студит.
  - Значит, севаста! - размышляла патриаршая святость. - А как она настроена? Конечно, тайная влахернка и почитает деву?
  - Я не посвящен в тайные мысли Севасты, - скромно отвечал Артемий, - не думаю, что Севаста сама терпимость и очень далека от фанатизма логофета.
  - Я тоже думаю, - произнес патриарх. Снеси ей мое благословение, Патрикий. А был ли ты во Влахерне по моему поручению?
  - Я только что оттуда. Там молятся за твою святость и ее благополучие.
  - А скажи мне, много ли ты видел воинов из полков, вернувшихся в Византию?
  - Вернувшихся в Византию?
  - Я не верю, что ты этого не знаешь, Патрикий, но думаю, что ты беспредельно скромен. Я знаю, что несколько полков, преданных иконам вернулись, не достигнув мест, куда они посланы, интересуясь созывом собора. Что ты об этом думаешь?
  - Я думаю, что это существенно изменит постановления собора.
  - Ты мудр, патрикий. А что цирк и зеленые?
  - Возвращаясь, я слышал их победную песню. Им везет.
  - Значит, иконодулы...
  - Я ничего не предвижу.
  Патриарх сделал знак рукой.
  - Подойди ко мне поближе.
  Апполинарий подошел.
  - А в священных палатах все спокойно?
  - Артемий пожал плечами.
  - Твоя мудрость граничит почти с божьим всеведением.
  - Значит, что-то есть?
  - Я продолжаю удивляться твоей мудрости и знанию, но сам таковых не имею.
  - Значит, что-то есть?
  Артемий опять пожал плечами. Вмешался студит.
  - Мы накануне великих событий, - сказал он. - Бегство и смерть столпника их предвещают. Но да вспомнит твоя мудрость, что слова далеко не всегда являются выразителями сущности.
  - Ты прав, студит, - сухо сказал патриарх и переменил тему беседы. - Ну, как наши народцы? - громко спросил он у Апполинария.
  - Лекарство собора, - отвечал тот, - вызвало наружу, как сыпь, различные и давние болезни церкви. Самая пестрая и разнообразная коллекция ересей и сект. И кеакие отдаленные эпохи еще продолжаются для некоторых углов империи, каких старых учений они придерживаются! Я, вероятно, в св. Софии нашел бы и гностиков, и донатистов, и последователей Пелагия. Или Целеста. Несториане и эвтихияне тоже представлены . Словно могилы отдали своих еретиков, чтобы...
  - Чтобы мы их убедили в торжестве православия - сказал студит.
  - Конечно, конечно, - подтвердил патриарх. - Но с чем же они явились?
  - Они явились каждый со своим гимном и обрядом - выразителями и символами их верований. И каждый хочет демонстрировать свое на соборе.
  - А мы дадим им свой обряд, свой символ, более глубокий, сложный, общий, - сказал студит. - Ибо это - единая достойная вещная одежда для божественного слова.
  - Мы познакомимся со всеми ими на панниктиде - осторожничал патриарх, - и постараемся их объединить.
  - Мы почти вдохновенно, - сказал Аполлинарий, - дадим варвару и скифу красоту Панафиней и наслаждения Элевсина. Мы сведем тайники в открытое и сделаем всех иерофантами духа.
  - Я бы сделал более, - продолжал студит, - я бы включил все их гимны, все их обряды несколько подменив и приноровив их значение в один ритуал. Как империя объединяет все народы, так и церковь должна объединить все секты. А что до подмены смысла, то расширял же Павел смысл пророческих изречений. И пусть он, этот ритуал, останется на века окаменев, подобно тому, как памятник из камня увековечивает живое лицо. Только немного подчистить, подработать - и мы унаследуем духовное богатство всех этих сект и учений!
  Роман заслушался и перестал справлять обязанности банщика.
  - Что же он не делает своего дела? - недовольно забрюзжала святость.
  - О, верь его смирению, которое тебе рекомендует Севаста.
  - А, Севаста...
  - И прости его мечтательность, прости, что он наслушался твоих изречений.
  - Так продолжай, - обратился патриарх к Апполинарию и совершенно не обращая внимания на студита, хотя говорил больше последний. - Я думаю, что надо найти общий стержень для взаимного понимания.
  - Я уже думал об этом, - скромно отозвался Апполинарий, - и у меня есть уже кой-какие соображения. Что, например, бесспорнее космогонии? Начнем с нее, прославим ее, споем 103 псалом - он приемлем для всех решительно. А в знак мира твоя святость со свитою обойдет с курительницей все помещения Св. Софии. Прекрасный символ, выражающий пожелания о всеобщем возношении к небесам под влиянием дыма кадильницы. Это посодействует всеобщему мирному настроению. Да курение еще потому необходимо, что эти секты провоняли весь храм - они не отличаются чистоплотностью.
  - Да, я не люблю дурных запахов, - сказал Патриарх. А после этого я предложил бы твоей услужливости произнесть ряд тех коротких молений, на которые ты так искусен - тоже на самые общие темы - о плодородии, о пленных и т.д.
  - Я позволю себе думать иначе, - возразил Апполинарий. - Я начал бы с молитвы о василевсе, о твоей святости, о богохранимом городе. Это напомнило бы нам о нашем долге гостей в отношении хозяев.
  - И противодействовало бы, - вдруг неожиданно выступил Роман, - возможности хотя бы такого скандала, каким омрачена память Третьего собора!
  Неожиданно разорвавшаяся ракета не могла бы удивить сильнее. Патриарх даже глаза выпучил.
  - Откуда он? - спросил он у Апполинария.
  - Протеже севасты, - подсказал тот.
  - Ах, да, ее протеже. Ну хорошо, я тебя принимаю, студит, в клир Св. Софии. Но вот, Патрикий, еще вопрос, как Влахерн? Я слышал, что они готовят с папистами демонстрацию. Надо ее предупредить. Ты искусный политик, и ты мне это устроишь. Да, ты искусный политик и мне жаль, что ты не хочешь принять монашество, я дал бы тебе лучшую кафедру.
  - Я ее не достоин, я слишком люблю мир...
  - О, да, я знаю: ужины в зале Гранат. И старик сладострастно почмокал. - Знаю, знаю. Только моя старость и святость моего сана, да еще мои правила препятствуют... знаю, все знаю.
  И обтирая последние капли и накинув на себя нечто вроде дамского matinee, махнул рукою в знак прощания.
  - А этот? - спросил Апполинарий про Мелода.
  - Делай с ним, что хочешь, если этого желает Севаста.
  
  
  От публикатора.
  Повесть "Дева Днесь", написаннная Николаем Николаевичем Головановым в 1910-е годы была посвящена художнику Михаилу Александровичу Врубелю. В отличие от серьезных трудов по истории Византии на рубеже XIX -XX веков, к которым можно отнести монографии Федора Успенского и Александра Васильева, "Дева Днесь" является не сугубо научным трудом, а поэтизированной повестью, в которой тесно переплелись история Византии, история Вселенских соборов.
  И, наконец, это история гимнографа и монаха Романа Сладкопевца. Кем же был Роман Сладкопевец? Он родился в 490 году , а умер в 556. Он родился в сирийском городе Эмесе и был крещеным евреем. Начало его писательской и композиторской деятельности легенда описывает так:
  "В одну из ночей явилась ему в сновидении Пресвятая Богородица и дала ему лист хартии, и сказала:" Возьми хартию сию и съешь ее". И вот святой отважился отверзнуть уста свои и выпить хартию. Был праздник Святого Рождества Христова. Потом он пробудился, изумился, вышел на амвон, и начал песнословить:" Вот Дева сегодня пресущественного рождает". Сочинив еще тысячи кондаков, он отошел ко Господу.
  На тему Византии помимо моего прадеда и упомянутых выше Успенского и Васильева писали Гумилев - пьеса "Отравленная туника", поэт Иосиф Бродский - "Путешествие в Стамбул" ( авторский перевод под названием "Бегство из Византии", Юрий Петрович Вронский в повести "Необычайные приключения Кукши из Домовичей", и многие другие американские, русские и европейские писатели.
  Примечания.
  1.Михаил Александрович Врубель ( 1856 -1910) , русский живописец, график, скульптор, театровед. Автор знаменитых картин "Демон сидящий" (1890) и "Демон поверженный" (1901-1902). Посвящение повести "Дева Днесь" Врубелю не случайно - Врубель в Киеве занимался византийским искусством.
  2.Исаврийская династия - династия византийских императоров, правивших в 717-8-02 гг. Императоры Исаврийской династии успешно воевали с арабами и болгарами.
  3.Эвдоксия - имя женского персонавжа повести, на греческом языке означает "Благославная"
  4.Автократор - на греческом языке означает "самовластный". С 629 года использовался наряду с титулом василевс в официальном языке Византии, обозначающее главного правящего императора в отличие от императора-соправителя . В VIII веке изредка применялся как титул в самоназваниях императоров и в официальных обращениях к ним ( в аккламациях VII Вселенского Собора, в адресате папских посланий к императору. По своему содержанию византийское понятие "автократор" не соответствует воспринятой на Руси южнославянской кальке этого слова - самодержец.
  5.Фаворский свет - согласно текстам Нового Завета, таинственный Божественный свет в момент преображения Иисуса Христа. Исходя из смысла разных тезисов, выведенных в разные времена разными мыслителями, все это можно сказать одной фразой :" Имя Божество" относится не только к сущности Божией, но и к энергии, то есть энергия Божия тоже есть сам Бог.
  6.Фанар - исторический район в Константинополе, на южной стороне Золотого Рога, где расположена резиденция константинопольского патриарха. Находится на территории современного района Фенер. Название район получил по расположенному здесь в византийскую эпоху фонарю, установленному на колонне, который по всей видимости выполнял роль маяка.
  7.Столпник - религиозный фанатик-отшельник, молившийся стоя на небольшом столпе, или затворившийся в маленькой башенной келье.
  8.Плотин - (205-270) - античный философ-идеалист, основатель неоплатонизма. Систематизировал учение Платона о воплощении триады в природе и космосе
  9.Одигитрия - ( указующая путь, путеводительница) - один из наиболее распространенных типов изображения Богоматери с младенцем Иисусом. Первая Одигитрия ( Влахернская икона) была выполнена евангелистом Лукой, привезена из Святой Земли Евдокией, женой императора Феодосия, в середине V века и помещена во Влахернском храме. Одигитрия погибла в 1453 во время штурма Константинополя турками-османами.
  10.Кора Перл ( 1835-1886) английская куртизанка, дама парижского полусвета, мемуаристка. Ее покровителями были Виктор Массена, герцог де Риволи, принц Вильгельм Оранский, герцог де Морни, единоутробный брат Наполеона III
  11.Княгиня Шварценберг - имеется в виду принцесса Хильда София Мария Аделаида Вильгельмина Люксембургская (1897 -1979), вышедшая замуж за князя Адольфа Шварценберга (1890 -1950), представителя княжеского рода Шварценбергов, одного из самых богатейших и древнейших чешских родов.
  12.Божественный Санцио - имеется в виду итальянский живописец, график и архитектор Рафаэль ( 1483 -1520). Во Флоренции Рафаэль создал около 20 мадонн.
  13.Кардинал Бибиена - Бернардо Довици Биббиена , итальянский кардинал и драматург ( 1470 - 1520). Кардинал был частным секретарем у кардинала Джованни Медичи, Папа Лев X назначил его своим казначеем и в 1513 возвел его в кардиналы. В 1518 был назначен папским посланником во Францию; умер от яда.
  14.Папа Лев XIII - ( в миру Винченцо Джоакино Рафаэлле Луиджи Печчи ( 1810 - 1903), изучал философию, теологию и право, писал стихи на латыни, а Данте цитировал по памяти; автор знаменитых энциклик (папских посланий).
  15.Крафт-Эбинг-Рихард ( 1840 -1902), австрийский и немецкий невропатолог, криминалист, один из основоположников сексологии; занимался лечением с помощью гипноза. Автор книги "Половая психопатия".
  16.Феофан Затворник ( в миру Георгий Васильенвич Говоров ( 1815 - 1894), епископ православной российской церкви, богослов, публицист-проповедник.
  17.Донатисты - сторонники религиозного движения в Римской Северной Африке 4-5 вв. Движение донатистов возникло в 311 году, когда часть африканских церквей отказалась признать только что избранного карфагенского епископа Цецилиана.
  18.Пелагий ( 360 - 431), знаменитый ересиарх IV века, известен своими взглядами на свободу воли, отрицающими доктрину первородного греха.
  19.Несториане - последователи диофизитского христологического учения; учение самого Нестория было осуждено как ересь на Эфесском (Третьем Вселенском) соборе в 431 году. Главный богословский принцип несторианства состоит в том, что оно признает полную симметрию богочеловечества Христа: в едином богочеловеческом лице Христа с момента зачатия неслитно соединены две кномы (ипостаси) и две природы - Бога и человека. Воля в несторианстве в отличие от халкидонского православия и католицизма считается свойством лица, а не природы.
  20.Евтихияне - последователи и сторонники Евтихия Константинопольского ( 512-582), константинопольского патриарха. Евтихий почитается в лике святых.
  21.Панафинеи - самые крупные религиозно-политические празднества в античных Афинах, проводившиеся в честь покровительницы города богини Афины. По преданию афинское празднество Афинеи учредил мифологический царь Эрехтей, а Тесей, обьединив аттические поселения в единое государство, дал празднику новое название - Панафинеи - "праздник для всех афинян". Во время празднеств совершались жертвоприношения, проводились шествия, театральные представления и состязания.
  22.Элевсинские наслаждения - имеются в виду пиршества и гуляния, продолжавшиеся всю ночь и сопровождавшиеся танцами и развлечениями. Они проводились в городе Элевсин, недалеко от Афин.
  23.Иерофант - у древних греков старший пожизненный жрец при Элевсинских таинствах. Рядом с ним стояла иерофантида - верховная жрица Деметры Элевсинской. В римской духовной иерархии иерофанту соответствовал великий понтифик.
  24.Булгары - тюркские племена, населявшие с IV века степи Северного Причерноморья до Каспия и Северного Кавказа и мигрировавшие во 2-й половине VII века частично в Подунавье, а позднее в Среднее Поволжье и ряд других регионов.
  25.Боруссы - позднеантичный народ Восточной Европы. Упоминается Клавдием Птолемеем.
  26.Сарматы - народ, состоявший из кочевых ираноязычных племен конца раннего Железного века ( VI - IV вв. до н.э), населявшие степные районы от водораздела Тисы и Дуная до Аральского моря ( территория современной Украины, России и Казахстана).
  27.Скифы - древний ираноязычный народ, существовавший в VIII до н. э и до IV в. н.э. Часть скифов обитала в степной зоне Северного Причерноморья от Дуная до Дона. О скифах писали Геродот, Гиппократ, Плиний Старший, Чжан Цянь.
  28.Варанги - имеются в виду варяги, выходцы из Скандинавии, состоявшие на службе у византийских императоров с XI века. В 1038 варяги участвуют в боях с арабами на Сицилии, в 1047 воюют в Южной Италии, в 1055 совместно с русами обороняют итальянский город Отранто от норманнов.
  29.Офир - упоминаемая в Библии страна, которая славилась золотом, драгоценностями. В Офир из порта на берегу Красного моря ходил один из кораблей Соломона и привез ему 420 талантов золота. Из Офира финикийские мореходы доставляли Соломону красное дерево и драгоценные камни.
  30.Логофет - высший чиновник царской или патриаршей канцелярии в Византии.
  31.Сидикит - имеется в виду Михаил Сидикит, константинопольский монах-еретик, проповедник лжеучения о тленности Евхаристии. В молодости занимался магией. Имел немало приверженцев. Предан анафеме константинопольским патриархом Иоанном X Каматиром.
  32.Госпожа Дезульер ( 1634 - 1694) , французская поэтесса Антуанетта Дезульер, жившая в XVII веке. Сделала блестящую карьеру. Держала литературный салон. Писала стихи, идиллии, мадригалы. Известна ее поэма Les Moutons.
  33.Цирк и "зеленые" - имеются в виду партии ипподрома. Возникновение партий ипподрома относится к эпохе принципата. Под "зелеными" подразумеваются партии, посвященные Матери Земле. Поклонником скачек на ипподроме был император Нерон. О ипподроме пишет Константин Багрянородный в трактате "О церемониях".
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"