Как обычно в седьмом часу вечера Аверьян Шавкунов возвращался домой от Фантанки по Графскому переулку и мимо пяти углов к Владимирскому проспекту. В это время, как правило, улицы Петрограда заметно оживлялись, было много прохожих все более из которых фабричные и представители уличной торговли. Однако теперь было еще много военных и матросни. Выйдя с предприятия, на котором он трудился уже почти год, Аверьян купил папиросы и свежую газету и отправился привычной дорогой к дому. Он намеренно ходил домой через Графский, избегая Невского, где скопления народу в этот час было куда больше. Весь уличный гам порядком утомлял одинокого путника знавшего, что и дома не будет ему спасения, пока не дождется он ночи, которую, как и прежнюю проведет за письменным столом, занимаясь разработкой своего проекта. Главное было дождаться ночи. Когда приходила уже полная тишина, приходила и ясность рассудка и четкое понимание того, что необходимо предприятию. На свой проект он возлагал много надежд, ведь только он, этот проект, как полагал Шавкунов, способен все исправить. Нет, разумеется, не во всем городе, не во всей стране и не во всем мире,- на это Аверьян и не рассчитывал. Ему всего лишь хотелось навести порядок в конторке, которой он служил проектировщиком уже почти год. И хотя работа его напрямую совершенно не касалась устройства организации, однако же, ему в какой-то момент стало вдруг все совершенно ясно. Ясно ему стало именно после собрания и после разговора по окончании того собрания, с Митькой Векиным проработавшим в той же конторке более пятнадцати лет. И хотя именно это время, пути Аверьяна, кажется ему едва не полуобморочным и минутами главной слабости в течении дня, а почему-то именно в эти минуты-то и пришла к нему мысль об устройстве своего мира и сам способ его, как способно, видимо, прийти озарение в минуты помутнения рассудка. Как и тогда шел теперь Аверьян из последних сил проводя уже третьи сутки без сна и ненавидя серость этих улиц, весь этот сброд, без конца бродящий по ним, ненавидя запахи и слова, доносящиеся до его слуха.
Единственное желание удерживало Шавкунова на ногах - сбежать от этого всего, куда-нибудь, в свой мир, в свою ночь, которая уже близка. Но во всю эту дорогу до дома Аверьян не желал задумываться о своем проекте желая, чтобы мысль текла сама собой только во время его работы. Как только он погружался в рукописи своего прожекта, как все оживало в нем и мысль текла непрестанно до самого утра. Главным теперь было то, что сегодняшняя ночь должна быть последней для завершения проекта. Завтра, с утра, должно состояться собрание, на котором введу затянувшейся стачки, будет объявлено об остановке работы предприятия и тогда если Шавкунов не предложит свой проект о восстановлении работы производства все будет кончено. Поэтому сегодня нужны были силы, как никогда. И поэтому, терпя все гадости сегодняшнего вечера и своего полуживого состояния, Аверьян продолжал свою сомнамбулическую прогулку до своего дома.
Проходя переулком до него доносилась перебранка двух полицейских с матросами, которых было числом больше и которые вели себя словно считая себя надзирателями этих полицейских.
- Сюда иди, блядь! - кричал один из матросов, хватая молоденького полицейского за шею.
Все это происходило прямо перед Аверьяном, точнее в переулке, где он проходил мимо, однако не вызывало интереса и никакого впечатления чего-то необычного у него никак не производило.
- Оружие давай!! - кричал другой матрос, выхватывая у городового винтовку. - Ты в кого стрелять собрался, гаденыш!?
Когда Шавкунов поравнялся с ними, раздался вдруг выстрел. Аверьян обернулся.
Матросы в этот момент поспешили в сторону Фантанки, молоденький полицейский побежал в обратную сторону, а городовой рухнул на тротуар. Шавкунов остановился. Что-то его толкнуло вперед, и он направился в сторону лежащего на тротуаре. Городовой, лет тридцати семи лежа на тротуаре, тянул вверх руку, словно пытаясь что-то сказать подошедшему Аверьяну, и с застывшем ужасом в глазах, словно сообщал о глупом и неожиданном для него повороте дела. Но это продолжалось секунды три не больше.
Шавкунов еще не успел ничего сообразить, когда у городового вдруг посинели губы и словно кто-то задул свечи в глазах. Аверьяна вдруг отдернул от этого зрелища сигнал проезжающего по этому же переулку автомобиля. Шавкунов, как-то вдруг обнаружил себя стоящим посреди дороги и невольно загораживавшим путь машине. Аверьян еще раз глянул на растянувшееся посреди дороги тело городового и попытался заглянуть в глаза водителю автомобиля. Но тот в ответ только повторно нажал на сигнал. Аверьян отошел с дороги, прикурил очередную папиросу и продолжил путь домой.
Свернув уже во двор своего дома Шавкунов заметил у своей парадной, курящего самокрутку, Игнатия Фаминицына, - одного из сотрудников его же предприятия.
Козлиная бородка, фуражка, и самокрутка - это, пожалуй, и весь портрет Фаминицына, который порядком раздражал Аверьяна, но что больше всего почему-то бросилось теперь ему в глаза и от чего он даже несколько удивился тому, что раньше не замечал этого - на Игнатии под курткой была матросская тельняшка.
Аверьяну совершенно не хотелось вступать в какую-либо полемику с Игнатием, кроме того, он был уже почти дома, вернее в двух шагах от своей парадной, но так же точно он понимал, что пройти теперь мимо будет фактически невозможно, т.к. Игнатий пришел сюда не иначе, как к Аверьяну.
- Ну, что Аверьян, ты подумал?
- Я подумал еще при нашем разговоре, - оборвал его Аверьян, отпирая дверь парадной. - О чем еще я должен подумать?
- Ты человек не глупый, - продолжил с раздражающим Аверьяна спокойствием Игнатий, - знаешь ведь, что завтра объявят шабаш на предприятии...
- И что с того?! - уже несколько грубовато ответил Аверьян, остановившись у открытой уже двери.
- "Что с того?" - передразнил его Игнатий. - Закроется и шабаш. Дальше все. Конец. Дальше идти некуда...
- Как это некуда? Что за ерунда?
- А ты не видишь, что теперь на улице творится? Сейчас нужно решать, где ты и с кем. Такие люди, как ты нам нужны. Если присоединишься сейчас, можешь должность хорошую занять, я тебя зарекомендую...
- Я тебе уже ответил!
- Так ведь завтра, завтра уже закроется!
- Это мы еще посмотрим.
С последними словами Аверьян хлопнул дверью, не желая далее слушать Игнатия и приободрившись даже несколько оттого, что при разговоре с тем у него в голосе не дернулась ни одна нотка, что при раздражении Аверьяна могло случиться в любую секунду.
Первое, что услыхал Аверьян, входя в прихожку своей крохотной квартирки, это громкий и монотонный плач грудного ребенка. Пока Аверьян разувался, плачь, прекратился.
- Авичка, ты уже пришел? - раздался голос жены кормящей младенца.
- Да, - тихо ответил Авичка, стягивая второй ботинок.
- Я Николиньку кормлю сейчас, - продолжила Лиза, - ты пройди, там, на кухне супчик только что согрелся...
Аверьян обул тапки и пришел в комнату, где жена кормила грудью Николиньку. Он поцеловал жену и присел рядом на кровати.
- Как у тебя работа? Что-то ты бледный весь...
- Да, что-то... давление видимо, - выдавил Аверьян, - ерунда, в общем...
Аверьян придвинулся и уставился на малыша, жадно сосущего грудь. Он нежно погладил ребенка пальцами по головке.
- Ладно, - произнес он, приподымаясь, - пойду тоже перекушу...
После обеда Аверьян ощутил невыносимую тяжесть от неутолимого желания раствориться во сне. Он попросил Лизу заварить ему покрепче чай и не беспокоить.
Закрывшись в кухне, он продолжил работу над проектом. Наконец сон, казалось, совсем отступил и работа начала идти ровно и быстро, как Аверьян и рассчитывал. Но чем больше он погружался в работу, тем более ясно всплывал перед ним предсмертный взгляд городового. Когда работа уже подходила к концу и завершение ее казалось уже совсем близким, глаза несчастного городового сделались совсем ощутимы и Аверьян увидел и тротуар, и улицу и все прочее во всех деталях. Но словно теперь уже у него не хватало сил отвести взгляда от умирающего и вообще отойти с этого место. Городовой все не умирал и время, словно застыло в этом его умирании. Наконец сквозь это видение прорезался крик грудного ребенка, и голос Лизы тревожно оборвал видение:
- Авичка проснись, на службу опоздаешь!
Аверьяну едва удалось оторвать голову от кухонного стола, за которым пару часов назад он уснул. Он увидал свои рукописи и сразу все вспомнил. Взглянув на настенные часы, он с ужасом понял, что собрание уже началось и три минуты, как продолжалось.
Схватив свои тетради, он понесся в прихожую обуваться и натягивать пальто. Лиза, что-то еще говорила про завтрак, но он уже ничего не слышал, а молча выскочил из квартиры и побежал вниз по лестнице.
Там в порадной еще можно было бежать в полную силу и Аверьян пользовался этим.
Впрочем, выскочив на улицу его скорость ничуть не изменилась и имитируя быстрый шаг он все же несся, как может бежать только человек опаздывающий на поезд. Эта мысль и самому Аверьяну очень понравилась, и ему даже захотелось того, что кто-то из случайных прохожих решит, что он опаздывает именно на поезд. При этом он даже позволял себе дорогой зевнуть и потереть глаза. Временами он доставал на ходу свои тетради и принимался их перелистовать словно студент, спешащий на экзамен. Главное было успеть, нужно было явиться до того, как Ракчеев объявит о закрытии предприятия.
Ворваться же вот так с опозданием на собрание к Ракчееву было бы в другой ситуации делом почти немыслимым. Но теперь ситуация была другая и поэтому иного выбора просто не существовало. Впрочем, все это могло в итоге оказаться и иллюзией. Что если Ракчеев и сам разработал подобный проект, что если высшее руководство предприятия и само дошло до этого решения. В этом бы случае Аверьяну разумеется никто бы не простил вот такого вот опоздания на собрания и того, что он ворвется во время того когда собрание уже началось. Но эти мысли Аверьян от себя отогнал и убежденный в своем проекте продолжал путь, стараясь не сбавлять скорости.
В директорской прихожей Аверьяна попытался перехватить охранник, сидевший в окошке ресепции, но ему удалось схватить за рукав Шавкунова, только когда тот уже успел открыть дверь кабинета Ракчеева.
- Куда, вы! Куда вы!! - намеренно грубо говорил охранник, чтобы бывшие в кабинете услыхали, т.к. он хорошо понимал, что за то, что Аверьян врывается вот так на начавшееся уже собрание охраннику не слабо достанится и он не шуточно схватил Шавкунова за рукав. Однако тому удалось вырваться, и он проник в кабинет. Охранник, как бешенная псина все не отставал.
- Господа, прошу простить меня, - закричал Шавкунов, чтобы отвлечь внимание всех пресутствующих от охранника на себя. Здесь, в кабинете Ракчеева, за столом сидело все руководство фабрики, в составе десяти-двенадцати человек, во главе с Ракчеевым.
- Это, как понимать?! - завопил Ракчеев, не столько обращаясь к Шавкунову сколько к охраннику.
- Выйдите, говорю вам! - продолжал глупо выслуживаться охранник и даже как будто стал с силой вытягивать из кабинета Аверьяна.
- Прошу вас, Самсон Юрьевич, позвольте объяснить, - пытался призвать Ракчеева к здравомыслию Шавкунов.
- Никаких объяснений! Вон отсюда!!! - вопил уже Ракчеев так что даже охранника пробрала дрожь.
- Вы должны меня выслушать. Допустим, я опоздал и готов за это извиниться, - не отступал Аверьян, - но позвольте же мне сказать, почему именно я осмелился вот так врываться к вам во время совещания, да еще и не желаю уходить, когда меня гонят даже применяя силу. У меня с собой проект, который я составлял три ночи подряд, - Шавкунов вытащил из кармана польто свои тетради, словно призывая их в свидетели, - и который позволит не останавливать работу производства еще, по меньшей мере, месяцев семь, - продолжал он тараторить, тряся перед собой тетрадями. - Вот три тетради полностью исписанных. Я полностью, понимаете, - при этих словах Шавкунов уже ловил себя на мысли, что начинает краснеть и заикаться, но сил, чтобы контролировать такие мелочи уже совсем не оставалось, и он продолжал говорить, не взирая на это, - полностью распутал этот клубок. - Во рту у него пересохло и голос, как впрочем, уже и сам Аверьян, дрожал. - Здесь определение всех причин и способы их решения. Мы можем остановить стачку и наладить производство...
- Заткнет его, кто-нибудь или нет?! - с этими словами Ракчеев выскочил из-за стола и ринулся в сторону Шавкунова. Казалось, словно сейчас ему нанесли личное оскорбление. Его тучная генеральская фигура и напористый нрав заставили бы отступить многих. Но Шавкунов пока оставался на месте, что заставило округлить глаза всех оставшихся за столом.
- Я понимаю, как хочется вам сохранить свое место, - краснея и пуская из глаз искры, стал распыляться Самсон Юрьевич с таким видом, словно ему натерпится ударить Шавкунова. - Но мы и без вас нашли способ не закрывать предприятие, на условиях, которые всех вполне устраивают. Достаточно было уволить пятьдесят шесть бездельников-паразитов и все снова встало на свои места. Кстати вы один из них. И сегодня вас пропустили на проходной только по тому, что список уволенных еще не успели туда передать. Так что - пошел вон! - Ракчеев блеснул совсем уж теперь свирепым взглядом хищника и указал Шавкунову на выход.
Аверьян скрутив свои тетради в трубочку, сунул их в боковой карман пальто, отдернул свою руку, - которую снова схватил охранник, - и вышел из кабинета.
Самому Аверьяну даже показалось странным, с каким спокойствием он вышел из директорской. Более того, он почувствовал сильное облегчение, а скорее всего у него просто не оставалось теперь сил на дальнейшие переживания. В нем вдруг поселилась какая-то тяжелая тишина. Тяжелая и с острыми углами, которая бесконечно внутри себя мутировала и не давала представления, чем окажется в следующую минуту. Теперь, выходя через проходную Аврьян не обратил внимания на толпу сотрудников предприятия, которых не пускали на территорию и которые довольно громко высказывали свое недовольство. Шавкунов знал теперь только одно, что можно пойти домой и как следует выспаться. Но тишина внутри него становилась все более тягостной, все более царапающей. Он припомнил, как сегодня с утра выскочил из дома, ни сказав, ни слова жене. Так же он прекрасно понимал, что и теперь придя, скорее всего, завалится бы спать ни сказав также не слова, просто по тому, что уже не в силах говорить и тем более говорить в таком состоянии на эту тему ему сейчас будет просто невыносимо. Конечно, жене захочется узнать, как отреагировало начальство на его проект, и почему Аверьян вернулся домой так рано. Нет, домой сейчас идти сразу нельзя. Аверьян вдруг представил, какою жизнью, в последнее время, жила его Лизанька, как плохо, как тоскливо ей должно быть было все это время. По целым дням и ночам она не отходила от бесконечно ревущего Коленьки. И все рушилось. Все безвозвратно рушилось и проваливалось в бездну. Нет, прямо сейчас идти домой было никак нельзя, нужно пройтись, как-то развеяться и придти домой уже не так рано и в приподнятом состоянии, поговорить с Лизой, потом пойти погулять с Коленькой и дать возможность поспать самой Лизе и только после этого улечься самому. И не о чем не думать, по крайней мере, пока не выспится. Выйдя с проходной, Аверьян направился в противоположную сторону от своего дома, за Фонтанку переулками Коломны.
Что-то, однако, мерзкое было в этой сцене с Ракчеевым, - думалось, теперь, Аверьяну, - что-то странное и наигранное. Словно Ракчеев плохой актер попытавшийся импровизировать, слегка завысив свою планку. Когда происходят подобные вещи, стараешься осознать их смысл умом, и только много позже происходит настоящее осознание на интуитивном уровне. Впрочем, здесь может быть и много надуманного. Но гримасы Ракчеева были теперь весьма очевидны, словно он разыграл эту партию перед зрителями, которые сидели за его столом. Конечно, если бы проект Аверьяна оказался бы выгоднее для предприятия, нежели идеи самого Ракчеева, то возможно от этого пошатнулся бы его авторитет, но с другой стороны бороться, таким образом, за свой авторитет немыслимая глупость, учитывая, что ставится под удар само предприятие. Здесь было, что-то другое. Когда Аверьян заговорил о своем проекте, он совершенно явно уловил страх в глазах Ракчеева, словно более всего Ракчеев и боится того именно, что предприятие продолжит работать в старом режиме. Быть может Ракчеев намерено губит предприятие, либо намеренно обесценивает его. Сумасшествие. Как это может быть выгодно ему. Не уж-то простое самодурство. Или все это только показалось.
Аверьяну вдруг захотелось выпить. За последние два года, а именно с момента его женитьбы, не разу еще, даже по праздникам, ему не приходило в голову такая мысль, не разу не возникало такого желания, т.к. и жена его Лиза к спиртному никак не приучена; и вот теперь вдруг ему захотелось не много выпить, чтобы взглянуть на вопрос без эмоций, которые, скорее всего, мешали полному осознанию произошедшего.
В одном из тихих переулков Шавкунов заскочил, без разбору, в первую же рюмочную; одну из тех, что ступени ведут вниз, а не вверх. В рюмочной было много народу, в основном работяги, было ужасно накурено, и стоял нескончаемый гул от громких непрерывных бесед за каждым столиком. Подойдя к стойке, Аверьян заказал "крючок" анисовой и выпил ее залпом, не закусывая. После чего заказал еще одну, но на этот раз взял с прилавка несколько бесплатных сухарей, - что лежали специально, в качестве бесплатной закуски, - и закурил папиросу.
Оглядевшись по сторонам Аверьян, разглядел вдруг за одним из дальних от него столиков, Митьку Векина, бурно беседовавшего с каким-то военным. И хотя с Миткой Аверьян не был в приятельских отношениях и знал о нем лишь то, что тот работал на предприятии пятнадцать лет, Аверьян прихватив свою, вторую рюмку анисовой решил подойти к столику Митьки.
- О, Аверьян! - заприметив подходящего, к своему столику Шавкунова, искренне, но, кажется, без особого восторга проговорил Митька. Это был мужичек возрастом чуть-чуть за полтинник, с рыжей бородой и очень светлыми глазами. - Какими судьбами? Ты чего не на работе? - участливо заговорил Митька, но, как будто намерено перебивая о чем-то говорящего ему солдата.
- Да, я вроде, как безработный теперь, - улыбнулся ему Аверьян, - я вам не помешаю?
- Да, нет, ну, как ты нам можешь помешать, - глаза Митьки при этих словах так поблескивали, что Аверьяну и вправду показалось, что тот ему рад. - А чего безработный, говоришь? Ты тоже на забастовке, что ли?
- Да, нет, ну какая мне забастовка... Уволили сегодня. И еще там со мной человек пятьдесят, что ли...
- Да, ну!? - зашевелился Митька, - как уволили? Они же закрываться хотели?!
- Передумали... - как-то обреченно улыбнулся Аверьян, - решили, что избавятся от ненужных элементов и basta, работа наладится. Да, ладно, чего там говорить, давайте лучше выпьем; я вижу у вас налито.
Повисла странная пауза, Митька при этом, как-то замер даже с открытым ртом, словно пропустив последние слова Шавкунова и все еще переваривая предыдущие.
- Это, что сам Ракчеев так постановил?.. - вырвалось, наконец, у Митьки.
- Сам Ракчеев.
- А ты от кого слыхал?
- Да, от него же...
- Сам Самсон тебе это сказал?
- Ну, да. Полчаса назад, на совещании...
Митька пристально посмотрел в глаза соседу по столику.
- Сань, а ты с Аверьяном не знаком, да? - обратился он к солдатику. - Аверьян познакомься, Саня Падин, лет пять назад тоже у нас работал.
Саня протянул руку Аверьяну, которую тот с удовольствием пожал. Митька наполнил свою и Санину рюмку настойкой из графина, поднял свою рюмку и чокнулся с рюмкой Аверьяна.
- Ну, что, давай Аверьянчик, - проговорил, глядя Аверьяну в глаза, Митька, - за твой успех.
Саня так же присоединился к тосту и все трое выпили. Глотая из рюмки свою анисовую Аверьян вдруг припомнил свое ощущение, которое возникло у него, когда он еще шел по Фонтанке. Тогда ему вдруг показалось, что за ним кто-то следит. Теперь ему казалось нечто подобное, на что он старался не реагировать и списывал все на свою усталость.
- Ты не заморачивайся, Аверьян, - заговорил вдруг Митька, закусывая сухарями, - быть этого не может. Вот те крест, блефует Ракчеев. Видно сильно ты его разозлил, вот и блефует. Не может предприятие дальше работать. Вот те крест, не может. Все лучшие специалисты, все работяги, знающие дело, на стачке. Все в отказе работать, если Ракчеев требуемых условий не создаст. А он не создаст, душонка у него гнилая. Он пять лет у нас на предприятии начальствует. От него ни хера хорошего не дождешься. Трус он потому что. Трус и сволочь. А по-прежнему мужики работать не станут. Время сейчас не то. Власть меняется, блядь. Так что ты не горюй. Умные люди завсегда сгодятся.
Эти слова Митьки, пожалуй, были последним, что отчетливо запомнилось Аверьяну из сегодняшнего дня. Все остальное смутно и неуловимо, как во сне. Быть может, все остальное и было сном или не было вовсе. Впоследствии, Шавкунов мог выцарапать из памяти только то, как его везли в машине, когда уже стемнело, через промышленную зону. Аверьян припоминал, что лежа в крытом грузовике, пришел на какое-то мгновение в сознанье и не мог пошевелиться. Был ли он связан, в эту минуту или просто не было сил, понять он не мог даже тогда. Окончательно пришел он, в себя только находясь уже в помещение похожем на тюремную камеру. Впрочем, это могло быть слишком преувеличено. Разбудил Шавкунова не известной наружности солдат, потребовав, чтобы Аверьян немедленно поднялся. В комнате этой было темно, и только пробивающийся откуда-то из коридора луч света позволял разглядеть силуэт солдата и саму комнату, где Аверьян раньше никогда не был. Это была квадратная комната примерно пятнадцати квадратных метров, в которой кроме кровати, на которой спал Шавкунов, ничего не было.
Спрашивать о том, кто ждет ровно, так же как и интересоваться, кто такой этот солдат и что вообще здесь происходит, было совершенно бессмысленно. Аверьян поднялся на ноги, заправился и проследовал за солдатом. Они вышли в ослепительный свет коридора, который ядовито действовал на глаза. Шавкунов вдруг расслышал, что где-то течет вода, очевидно из не закрытого крана. Это еще больше усугубило его положение, но он нарочно не хотел просить воды у солдата. "Если такой я им так уж необходим, - думал он, - так пусть же сами меня таким и получают". Однако при этом Аверьян поймал вдруг себя на мысли, что при всей своей жажде и головокружении он нисколько не страдает похмельем, и никакого перегара от него вовсе нет. От чего же тогда он мог не помнить того, как прошел весь этот день и как он попал сюда и что вообще с ним происходит. Все это оставалось загадкой и Аверьяну ничего не оставалось, как подчиняться ситуации ожидая, что будет дальше.
Впереди в коридоре, по которому Аверьян шел за солдатом кто-то курил. Не поднимая головы, Аверьян ощутил этот до боли знакомый запах дыма от самокрутки. Солдат открыл дверь в комнату, где казалось, было так же темно, как и там, откуда Аверьяна только что вывели.
- Заходите, - проговорил солдат.
И только теперь Аверьян уже четко разглядел Фоминицина, у самой двери со своей козлиной бородкой и самокруткой. Их взгляды на мгновение встретились, и что-то в этом было сродни тому, как если бы встретились взгляды Христа и Иуды во время того, как римские солдаты арестовывали одного из них.
Аверьян прошел в темную комнату. Только теперь он заметил, что находится в полуподвальном помещении. И хотя единственное окно в этой комнате было занавешено и на улице, по всей видимости, была ночь, по расположению окна можно было догадаться, что комната расположена ниже первого этажа. У стены в комнате стоял стол, за которым сидели три человека. Нечто подобное Аверьян и ожидал здесь увидеть и как-то готовил себя к какому-то допросу, потому что абсурдней этой ситуации ничего быть уже не могло, но все же только еще более абсурдного и можно было от всего этого ожидать. Итак, за столом сидело трое человек, один из которых, сидевший справа, бес конца что-то писал и даже не поднял головы, когда Аверьян вошел, а продолжал писать еще и после того, как Аверьян покинет это место, второй осетин, сидевший в центре и, казалось, напряженно вчитывающийся в тетради Аверьяна, и третий, сидевший слева, был в полном участии и видимо он и собирался общаться с допрашиваемым.
- Здравствуйте, товарищ Шавкунов, - проговорил он, - проходите, садитесь.
Только теперь Аверьян заметил стоявший в центре комнаты стул. Он подошел и сел.
- Много слышала о вас, - продолжил третий, - что же вы все не хотели к нам прийти?
- А можно поинтересоваться кто вы? - спокойно осведомился Аверьян.
- Можете называть меня Наум Никитич - проговорил третий. - Мы представляем интересы рабочих. Мы намерены изменить ситуацию и к этому есть теперь все предпосылки.
- Какую ситуацию? Какие предпосылки? Я совершенно вас не понимаю...
- Именно поэтому мы и привезли вас сюда. Именно для того, чтобы вы поняли. Ситуация на вашем предприятии... Она ведь не только у вас. Это ведь и во всей стране. Вы ведь знаете об этом, но настойчиво закрываете на это глаза, словно судьба страны, ее будущее вас совершенно не волнует.
- Почему меня должна заботить судьба страны?
- Это вы зря, товарищ, - грубо оборвал Наум Никитич, - кого же еще, как не вас должна интересовать судьба страны? Кого же еще, как не человека с грудным ребенком на руках должно заботить благополучие...
Пока Наум Никитич говорил все это, Шавкунов заметил свою пачку папирос на столе у этой троицы и так же грубо перебил Наума.
- Позвольте мне закурить.
- Да, конечно, - поддался Наум, - можете взять свои папиросы.
Когда Аверьян подошел к столу взять свои папиросы и спички, усатый осетин вдруг оторвался от тетрадей и как-то подозрительно уставился в глаза Аверьяну, словно пытаясь разглядеть, сквозь них, все эти мысли изложенные в тетрадях. Аверьян не вынес этого взгляда и отвел глаза. Он закурил и вернулся на свое место.
- Возможно, вы слышали, - продолжил Наум, - что представители нашей партии уже сейчас заседают в Смольном. И чтобы прийти окончательно к безоговорочной власти нам остался последний рывок, который непременно будет совершен и в самое ближайшее время. Мы с товарищами тщательнейшим образом ознакомились с вашими проектами изложенных в этих тетрадях. И если до этого мы хотели предложить вам лишь не столь значительную, хотя и достаточно ответственную работу, то теперь уверены, что при данных проектах вы обязаны возглавить предприятие, с которого вас только что уволили. Что скажете?
- Возглавить? Как это?
- "Как это?". А очень просто. Мы назначим вас директором. Вот и все... Вам, разумеется, придется оказать нам одну небольшую услугу.
- Какую же это?
- Убить Ракчеева... что для вас будет совершенно безнаказанным. К тому же в силу событий, которые случатся в ближайшее время, это будет выглядеть вполне нормальным.