Гогоберидзе Юрий Тенгизович : другие произведения.

Дома земли папируса

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


ДОМА ЗЕМЛИ ПАПИРУСА.

I. Маяк

1.

   Я, Елена из Александрии Египетской, дочь Поликрата Афинянина из рода Эвмолпидов и ясноликой Халкионы, пишу историю своих злоключений в назидание юницам потому, что просто не могу не писать. В урочный час рука моя тянется к проклятому перу и, превозмогая боль, отверзает разум чуждым, странным желаниям. В этот тягостный миг на свитке Саисского хартеса, склеенного из волокон сердцевины папирусного стебля, появляются ненавистные письмена. Судьба распорядилась так, что мне открыт их смысл. Может быть, когда меня не станет, кто-нибудь мудрый переведет эти древние символы на язык эллинов, и ошибки Елены Александрийской откроют глаза ее друзьям и подругам и послужат уроком тем, кто придет после них.

2.

   Я сразу почувствовала, что эта ночная прогулка, сулившая приключения и новый опыт, не приведет ни к чему доброму. Но уж очень не хотелось отказывать Аристоклу, ведь мы столько лет провели бок о бок в начальной школе, постигая основы грамматики. С тех пор трижды суровые жрецы - распорядители часов возвещали о восходе священной звезды Сотис, и трижды сходились паводковые потоки обоих Нилов, предшествуя разливу великой реки. Аристокл с друзьями целыми днями пропадал в гимнасии, а мы, юницы, изучали риторику и искусство танца в Доме Муз. В этом детище опального Афинского чиновника Деметрия можно было встретить придворных поэтов, посетить философический диспут или лекцию по геометрии. Отцу это не нравилось, была бы его воля, он бы запер свою непокорную дочь в гинекее до замужества, как до сих пор принято в Аттике. Но здесь, в сердце нового мира, созданного великим Александром и его диадохами, эллинки рождались свободными.
   С самого детства я бегала от приставленного ко мне раба-лидийца по широким, почти в целый плетр, улицам Александрии вдоль сияющих колоннад. Помню себя переодетой мальчиком на карнизе храма Посейдона, что у дворцовых садов. Рядом - Аристокл и Феоген провожают глазами боевой флот Лагидов в поход. Помню, как мы подслушиваем разговор жрецов за ужином в Серапейоне о грядущем затмении. А потом я, словно новоявленная пифия, с важным видом предсказываю его седовласому школьному дидаскалу.
   Вот только время невинных шалостей кануло в Лету. Скажи я об этом Аристоклу, может статься, миновала бы участь мученицы вздорную служительницу муз. Но он был так убедителен.
   - Феоген по случаю слышал разговор тайной стражи. Ты ведь знаешь, только страх перед Маяком мешает Каллинику нарушить мир и напасть на нас с моря. Завтра перед рассветом трирема Селевкидов попытается пройти в парасанге от Фароса. Если позволить ей это, не миновать 4-й войны.
   - Но что из этого? - спросила я, еще не угадывая дурных последствий своего вопроса.
   Он откинул голову назад и улыбнулся последним лучам заходящего Солнца.
   - Они пустят в ход Незримый Луч, и ветер отнесет пепел к Сирийскому берегу. Это, может, наш единственный шанс узнать, как работают световые механизмы. Проникнем на Маяк и все увидим. Я уже подкупил пару служителей. Феоген ждет нас у Лунных Врат. Решай, сейчас или никогда.
   И мы, как в детстве, бросились наперегонки по Канопской дороге вдоль сияющей колоннады...

3.

   Ночная стража перекрыла насыпную дамбу, и легкий путь на остров по освещенной негасимыми светильниками аркаде гептастадиона оказался всем любопытствующим заказан. Но разве это могло стать препоной для самой лихой юной троицы города? Мы решили отправиться вплавь с дворцовой косы, Лохиады, через узкий пролив, по которому суда попадали в Восточную гавань.
   Даже сейчас, в постоянном споре с пронзающей хрупкий сосуд души болью, я внутренне ликую, возвращаясь мыслями в тот миг, когда мы втроем сбрасываем одежды, и я ловлю удивленные взгляды друзей детства. Рожденные гимнофилами, настоящие эллины не могли не оценить красоту налившегося за три года тела. Даже книжник Феоген не остается безучастным. Жаль, Селена за час перед полуночью проследовала за горизонт и не даровала нам возможности любоваться друг другом в своем жемчужном свете чуть дольше - может быть, тогда бы мы забыли о дерзком плане и остались на одетом в камень берегу, устремив свои помыслы общению. Как это делали за сотни лет до основания Александрии Египетской простые рыбари Ракотиды, если из-за штормов не могли выйти в море на своих утлых лодках.
   А потом мы плыли, и теплые волны ласкали кожу, и рукотворный свет Фаросского чуда отражался в воде багряной дорожкой. Мы плескались в этом пурпурном сиянии вместе с увязавшейся за нами стайкой дельфинов, и были спокойны и счастливы. Чуть заметные бронзовые фигурки Океанид, украшавшие среднюю, восьмигранную башню Маяка двигались, взмахивали руками и пели, призывая нас в гости.
   Лишь взойдя на берег у самого подножия нависшего над островом трехъярусного сооружения, я вновь ощутила тревогу. Но сребролюбивый служитель уже распахивал перед нами южные двери и протягивал туго перетянутые веревками свертки. Настала пора облачиться в просторные одежды рабов Фары и оставить детские страхи позади.
  

4.

   Видно, боги парадоксов возгласили анафему, как только мы нарушили пределы их владений. Но я не слышала их. Я забыла себя, впервые увидев Маяк изнутри. Это был мир механизмов и царство вечного движения. По ступеням вьющейся широкой спиралью лестницы одна за другой двигались запряженные мулами повозки с дровами. Огромные драги качали по латунным трубам воду из подземного резервуара. Скрипели блоки неисчислимых подъемников. И, наконец, откуда-то сверху дышало жаром огромного костра. Я вдруг почувствовала себя беспомощной крупицей, захваченной этим коловращением. Атомом далекой планеты, о движении которых вкруг Центрального Огня рассуждал на астрономическом диспуте философ-пифагореец.
   Конечно, я ведала о многом, порой урывая от друзей и знакомых крохи настоящего, мужского знания. Я знала рычаг и ворот, работу флюгера и диоптра, кольца армиллярной сферы и устройство клепсидр. Представляла себе не раз, как судовые сифоны нагнетают горючую смесь перед тем, как жечь триремы врага. Но здесь все было собрано воедино и подчинено одной великой цели - светом прокладывать морякам дорогу. Скромный привратник украдкой позволил узреть мне неведомое доселе пространство дивных, таинственных истин - и оно почуяло меня сквозь весь жар верхнего костра и уже тянуло к моей душе свои хладные щупальца. Я и помыслить не могла тогда, что не минует декады, как этот спрут поглотит ее без остатка.
   Тем временем, миновав десятки этажей, сторонясь служителей и стражников, обойдя отмеченные вторым мздоимцем ловушки, неразлучные Аристокл, Феоген и Елена оказались на октагональной площадке над вторым ярусом, рядом с движущимися бронзовыми статуями. Казалось, этим механическим куклам подвластны все семь стихий мироздания. Они предсказывали погоду, указывали направление ветра и силу волн, вращали стрелки циферблатов и отслеживали навигационные звезды, пели, словно легендарные сирены, и изображали танец по четным часам. А в центре всего этого действа пылал огромный, высотой в полсотни локтей Фонарь. Светоч, увенчанный куполом на массивных колоннах. Дитя человеческого гения и собрат Гелиоса. Фара.
  

5.

   Со времен сто двадцать четвертой Олимпиады Маяк правит новым морским порядком. И восславляет Сострата, сына Дексифана из Книда, всякий кормчий, когда узрит первый отблеск во тьме египетской за сотни стадий от Александрии. И подхватывают песню гребцы, сообразуя свой ритм с дальними зарницами. Три гребка - вспышка, три гребка - вспышка...
   И только когда останется всего пара сотен стадий до вожделенного берега, взойдет над горизонтом звезда Фары, красноватый свет которой будут по-прежнему затмевать белые сполохи. Три гребка - вспышка, три гребка - вспышка...
   - Так вот они какие, огненные колеса. Тайные солнечные свастики, вращающиеся друг против друга! - воскликнул наш книжник Феоген. - Ничего сакрального. Всего лишь механика.
   Теперь, когда я отпила горького яда познания, коснулась и измерила своей болью многие неведомые доселе грани мироздания, мне легко описать увиденное на Фаросе.
   Это была Машина Грома. Над полыхающим пламенем костра стоял гигантский паровой котел, пополняемый водой из уже знакомых латунных труб. Вязанки дров на крюках непрерывно подавались с нижних этажей перекинутой через блок цепью. Пар из котла направлялся внутрь полых колес вулканического стекла. И все затем, чтобы шипением вырваться оттуда, заставляя колеса крутиться вокруг единой оси на манер персидских танцоров. Восемь отводных патрубков образовывали вкупе с двумя колесами подобия противонаправленных свастик, так захвативших идеалиста Феогена. Действительно, в них не было ничего сакрального. На секторах колес крепилось множество широких, почти в рост человека, пластин. Участвуя во вращении, они то и дело задевали серебряные пруты, соединенные с крышками огромных бочек. Венчали конструкцию два литых шара полированной бронзы, от которых к бочкам тянулись витые медные канаты.
   - Если это механика, откуда вспышки между шарами? - деловито осведомился эмпирик Аристокл. - Мнится мне, некий скрытый флюид течет от свастик к бочкам и от бочек к шарам, питая эти трескучие перуны. Невольно помянешь древних атлантов.
   Слепящий голубовато-белый свет рукотворных Зевесовых стрел отражался от обшитого медью потолка с сужающейся книзу воронкой в центре. И разливался во все стороны окрест, озаряя морские пучины на радость ищущим приют морякам. Три гребка - вспышка, три гребка - вспышка...

6.

   - Почему сразу атланты? Это свастики Гелиосовой колесницы. Может статься, кто-то доставил их сюда с берегов Эридана, где нашел свою гибель самолюбивый Фаэтон, - настаивал упрямый библиофил.
   Я едва успела прикрыть его рот ладонью. Повинуясь неслышному приказу, из отверстия в полу фонаря стали один за другим выскакивать служители. Одна из механических фигур поднесла к губам рог, и мне заложило уши от рева Сирены. После этого, уже совсем беззвучно, стали растворяться северные створки купола. Да и сам купол, вместе со статуей Посейдона на вершине, медленно поворачивался скрытыми автоматами. Рабы Фары муравьями сновали туда-сюда, и зала огня волшебным образом преображалась. Медные листы ложного потолка переместились ввысь, под самый свод. Полый конус воронки опустился ниже, состыковался с одним из шаров и стал наполняться густой смоляной массой с серебристыми блесками внутри. Второй шар погрузили вглубь массы, и я вспомнила лекцию геометра об Архимедовых телах вращения. Сколь гармонически должен быть задуман мир, если объемы цилиндра и вписанных в него шара и конуса соотносились как три изначальных цифры. 3:2:1. Поистине, гармония суть простота.
   Размышляя о простейших пропорциях, я обнаружила, что внутренняя поверхность купола не повторяла внешнюю. Верно, бродячие музыканты распознали бы в нем убранство перевозимых в повозках малых скен, а халдейские мудрецы - ниши святилищ своих оракулов, где архитекторы добивались усиления звука в заданном направлении. В мои последние часы знания переполняют становящимся чуждым разум, и я постигаю то, что мне не было открыто на террасе перед наосом огненного пифагорейского бога. Свод имел в основе своей сегмент тела, полученного вращением кривой по имени парабола вокруг упирающейся в горизонт оси. И эта ось поворачивалась вослед движению купола.
  

7.

   Если бы Океаниды вновь не закружили свой хоровод, я бы ни за что не заметила в игре бликов и сполохов сгорбленную тень. Мои мысли вдруг потеряли строй. Неужели кто-то еще жадно внимает тайному ритуалу? Да не тварь ли морская поселилась по соседству с нами? Рыбий плавник на спине колыхался всякий раз, как только тень меняла позу. Яйцевидная, с локоть, голова детской игрушкой качалась из стороны в сторону в такт порывам ветра. Я ощутила, что казенные сандалии вдруг намертво пристали к мрамору террасы, по спине пробежал легкий холодок, а уста мои не в силах исторгнуть ни звука.
   Тварь, почуяв запах моего страха, осознала чужое присутствие. Она обратила голову в нашу сторону и поднялась. Еще не поздно было бежать ужасного порождения Гипноса, но мои члены перестали слушаться сердца. Шаг за шагом темное нечто приближалось к нам, пока мои компаньоны мотыльками приникли к огню Фары, забыв об окружающем мире ради секрета Незримого луча. А я ничего уже не могла изменить.
   Сейчас я уверена, что по настоящему мы разглядели друг друга на расстоянии декады шагов, когда зрачки вновь привыкли к обычному освещению. Это был человек! Старик с окладистой бородой на неприметном лице. Черные омуты глаз, полыхавшие отраженным огнем, запомнились мне в первую нашу встречу. Горбун Селевкидов!
   Летучие отряды куртос, горбатых, внезапно появлялись с небес или из-под воды. И шли в бой с рыбьими плавниками за плечами, которые потрясенный противник принимал за горбы. Тайная гвардия Селевка II, бесстрашные воины, шпионы и убийцы, куртос носили окладистые бороды в знак преданности своему царю, Каллинику - бородачу. И не стригли их даже под угрозой разоблачения. Но как отличить на играх или пиру доброго эллина с бородой от вражеского лазутчика?
   Он улыбнулся мне и поднял короткий клинок. И только тут я закричала.
   Аристокл и Феоген дружно оторвали свои взоры от огня и бросились мне на помощь. Увидев еще двоих эллинов, вынырнувших из-за колонны, горбун развернулся и в несколько прыжков преодолел расстояние до края площадки. В последний момент выяснилось, что рыбий плавник за его спиной вовсе не был таковым, а напоминал птичье крыло или, скорее, парус. Он еще раз улыбнулся мне, будто знал о грядущей встрече, развернул крыло-парус и... полетел вниз. А к нам, скудоумным, уже неслись стражники.
   Время замедлило ход, и я успела осознать, что мои друзья бегут к фигуре матери Прометея, ветреной Климены, и зовут меня за собой. Я рванулась за ними, но пущенный одним из стражников дротик, смазанный сонным маковым зельем, оказался быстрее. И тьма окутала меня тугим покрывалом.
  

8.

   Это был первый в длинной веренице навязчивых вещих снов, так утомляющих мое сердце. Я увидела себя в читальне Мусейона, совсем одной в пустом зале. Вместо обычных светильников пылали красные свечи, и терпкий запах плавленого воска душил меня. И тут из-за дальней кафедры, которой не было наяву, выплыла женщина в пурпурной короне, одетая на манер дочерей забытых династий древнего царства Кем. Она обратилась ко мне, и ее голос был глубок и чист.
   - У самого лона Ананке, меж ее покатых колен, кружится веретено, ось которого вращает все сущее. И сумпантос, сумму вещей. И космос, мировой порядок. Так учит эллинов мудрый Платон. Поют мойры в белых одеждах в такт музыке сфер. Разматывает Лахесис Дарительница нити жизней, отмеряя их своей серебряной меркой. Желая узнать веления хозяйки веретена, взвешивает жребий смертных на золотых весах суровый Зевс Метрон. И помогают боги настать предопределенному. Исполнись терпения, сестра. Боль придет скоро и будет долгой...
   Они привели меня в чувство, когда телега с занавешенной деревянной клеткой наехала колесом на какое-то препятствие. Сквозь грубую ткань пробивались лучи Солнца, а через прореху на уровне глаз можно было разглядеть боковую калитку храма Сераписа. Потом меня с ног до головы обмотали такой же тканью, и кто-то высокий перекинул уже бездвижное тело через плечо. Объясняться было бессмысленно - слуги порядка Александрийского полиса глухи и немы. Я решила плыть по течению. "В конце концов, должен найтись кто-нибудь, кто сможет выслушать меня", - каким наивным с расстояния прожитых дней кажется это логичное рассуждение.
   Стало прохладнее. Меня распеленали и погнали вперед. Узкий коридор вел куда-то вниз, в подземелья. За годы своей учебы я ни разу не слышала о катакомбах под Серапейоном. Но, так или иначе, эти ходы и были вырублены в известняке задолго до моего появления здесь. Наконец, спуск прекратился, и я обмерла от ужаса.
  
  
  
  
  
  
  

II. Госпиталь

1.

   Залитая светом негасимых лампад пещера была заполнена странными постаментами, на которых стояли, сидели или лежали тела людей и животных. На столах стояли стеклянные амфоры александрийского литья с плавающими внутри органами. И то и дело в руках строгих мужчин, облаченных в белые льняные хитоны, звенела бронза сверкающих инструментов.
   Работа не прекращалась ни на минуту. Отнимались и перешивались конечности. Алая кровь несущих воздух артерий отбиралась у одних и перекачивалась в жилы другим. Срезались пилами черепные кости и внутрь втыкались длинные иглы, заставляя части тел дергаться или замирать без движения.
   Мой взор затуманился, но продолжал ухватывать фрагменты происходящего. На столе слева кишки быка вживляют в тело чернокожего нубийца. Справа разнимают на половины сросшихся боками Диоскуров. Напротив собранный анатомами Дедал пытается взмахнуть орлиными крыльями. Части человеческих и животных тел, орошаемые жизненными соками, ждали своего часа в дальнем углу. И некоторые из них непонятным образом жили и шевелились.
   Заметив призывный жест моего стража, один из мужчин отделился от группы и направился в нашу сторону. Выделявший его из остальных накинутый поверх хитона гиматий из египетского пурпура был по краям расшит золотым меандром. Я всмотрелась в его лицо и поняла всю тщету своих чаяний. Мой давешний противник вновь улыбался мне победной улыбкой.

2.

   - Почтенный Эрасистрат, - нарушил свою немоту неумолимый страж. - Сия пособница Селевкидов задержана в предрассветный час на верхней террасе Маяка. В числе других домогалась тайн Незримого луча Фары. Глава блюстителей шлет ее к тебе для допроса с пристрастием. Подробности здесь.
   Из широкой поясной сумки он достал опечатанную свинцом грамоту и вручил ее анатому. Тот положил руку мне на грудь и глянул пронзительным взглядом. И я поняла, что слышу там, внутри, его раскатистый голос.
   - Ты больше ничего никому не сможешь сказать, девчонка, - произнес враг, не шевеля губами.
   Я проглотила язык. Тиски сдавили мои суставы, раскаленные иглы вошли в беззащитные потайные уголки моего тела, и слезы ручьем полились из моих глаз. Мелкие речные песчинки в прозрачных склянках отсчитывали время моих мук. Отчаянный крик рвался наружу, но на устах моих враг поставил печать.
   - Ее упорство безгранично, - донеслись до меня слова мучителя. - Сожалею, но она будет молчать. Надеюсь, архифилакит не будет возражать, если мы оставим ее здесь. Мною намечено еще одно исследование, и там потребуется женское тело. Позже я дам отчет главе блюстителей лично.

3.

   Багровый Лунный диск застыл над великой рекой Хапи. Я сидела на прибрежном песке и смотрела вдаль. Ночные птицы почили петь, да и плеск волн не доносился до меня, хотя река была совсем рядом. В этом всеобщем безмолвии к пустынному берегу пристала остроносая барка с косым парусом, и с нее сошла уже известная мне царственная особа в красной короне.
   - Над хладной водой сошлись в первобытном танце восставшая нагой из Хаоса Эвринома и великий змей Офион. Обратилась богиня горлинкой, села на волны и снесла Мировое яйцо. Так рекли предтечи эллинов, пеласги - серые аисты, о начале мира. Семикратно обернулся вкруг Яйца змей и высиживал его до тех пор, пока оно не раскололось надвое, породив все сущее на свете: Солнце и Луну, планеты и звезды, деревья и живых существ. Уронила голубка перо, чтобы даровать кому-то из этих существ неизреченное, вспыхнула ярким огнем и пропала. А перо ищут с тех пор боги и мудрецы, но не могут отыскать. Оставь свой трепет, сестра, и прими предначертанное...
   Мне не хотелось просыпаться, но яркий свет лампад проникал под смеженные веки. Тело мое прикрутили к подобию ложа с приподнятой спинкой и сжали обручем виски. Подошедший сзади цирюльник наголо обрил голову. Когда я перестала биться, анатом приблизился ко мне вновь.
   - Я думал, девчонка, ты не вынесешь пыток. Однако жажда жизни оказалась сильнее. Я могу говорить с тобой внутренними устами, но твои чаяния сокрыты от меня, и разум не замутнен. Поэтому ты подходишь для моего последнего опыта. Единственная из многих.
   С этими словами он смазал мне темечко маслом из флакона. Шея, уши и лицо занемели. Подручный стал медленно вращать ручку, и на меня опустилось железное сверло. Боли не было. Ни когда сверло прошло кость, ни когда Эрасистрат копался в моей голове своими ложками, крючками и щипцами. Я дышала ровно, хотя мой мочевой пузырь от страха едва держал воды. Было стыдно и горько.
   Края раны мужчины в хитонах обработали винными каплями и погрузили туда колпачок выделанной Пергамской кожи. Враг подошел вновь, наложил руку на шею, отсчитал удары моего сердца и вновь обратился ко мне:
   - Ты вновь удивила меня. Твои организм и воля гораздо крепче, чем кажутся поначалу. Быть может, ты действительно избрана.
   - Эту вещь мои люди похитили у Гелиопольских жрецов храма Феникса,- он достал из складок гиматия легкое перышко... - Она сделает тебя равной богам. Если выживешь.
   ...И вонзил его через пергаментный колпачок мне прямо в мозг.

4.

   Люди в белом стали предупредительны. Омыв в купели с целебными травами, меня отнесли в меньшую залу по-соседству, уложили на высокое ложе - анаклитрон, убранное Лидийским шелковым полотном, и прикрыли индиговым плащом с каймой из золотых рыбок.
   В подвешенных у отделанных розовым мрамором стен алабастрах курились благовония, и аромат нардового масла успокаивал мои тревоги. На столике под лампионом из прозрачного турьего рога стояли фиал с разбавленным Хиосским вином и плетеная корзина с плодами фигового дерева и финиковой пальмы. Через спинку резного кипарисового кресла, клисмоса, была переброшена ионическая риза, сотканная из волокон Индусского белого ореха. Карлик-мидянин поклонился в пояс и спросил, не нуждаюсь ли я в чем-то еще.
   - Подай зеркало, - распорядилась я, отбросив гиматий.
   Из глубины полированной бронзы на меня глядела незнакомая юная женщина, как две капли воды похожая на мою мать, если не брать в расчет годы. Стройная лакедемонянка, обрившая голову в день свадьбы. Иглы мучителей не оставили на упругом теле ни единого следа, но здоровый румянец оставил его надолго. Губы расстались с улыбкой, и небесного цвета глаза утратили привычный блеск. Но самое ужасное - это перо, похожее на маховые перья цапли или журавля, которое торчало из головы и, помимо воли, притягивало взор.
   В послеобеденный час у меня началась горячка, и лекари вновь завели свой хоровод. Меня тошнило - подставляли ночную вазу, трясло - укутывали овечьими шкурами. Поили отварами, дававшими временное забытье, отирали лоб и меняли компрессы. К исходу следующего дня хворь отступила, оставив ломоту и слабость во всех членах. Я почти не в силах была пошевелиться. Но одна мысль уже поселилась во мне и не давала покоя - исторгнуть проклятое перо! Эта навязчивая идея сделала меня находчивой.
  

5.

   Я изобразила очередное забытье и, когда все покинули залу, зажгла лампион и бросилась к зеркалу. Не гадая о последствиях своего шага, я крепко схватилась за середину перьевого стержня, сделала глубокий вдох, и резко, на выдохе, дернула ненавистную вещь вверх.
   Мир вокруг меня дрогнул. Краски мозаики на полу смешались, и я почувствовала, что стою на зыбучем песке. Чудилось ли мне это, или по стенам залы пошла крупная рябь, и в них обнажились секретные ниши? Лампион пылал зеленым огнем, рождая пурпурные тени, сердце мое пело, а свободная рука удлинилась и подобрала извергнутый одной из ниш папирусный свиток. Я прилегла на покрытое шелком ложе и развернула хартес.
   Потом, когда все кончилось, я не могла понять происшедшего. Почему я, практическая, здравомыслящая эллинка, успевшая набраться знаний об устройстве женского организма от мудрых наставниц, вдруг обратилась в подобие пляшущих по часам механических Океанид Фары? Почему рука с пером, словно повинуясь команде потайного автомата, начала двигаться разумным образом вопреки моей воле? И что это за странные символы алой кровью начертал на свитке очин этого невероятного, радужного пера? Помню одно - мир вокруг менялся сильнее и сильнее, и силы истекали вон из моего тела.
   Я почувствовала, что если не верну проклятую вещь назад, рискую не дожить до собственной свадьбы, а это расстроило бы моих близких. Я не была уверена, что все выйдет как надо, но автомат ответил моему желанию безотказно. Позже я объясняла все очередным приступом горячки. Но у этого приступа были поистине замечательные последствия.
  

6.

   Как только двери моего подземного узилища распахнулись, впустив карлика, я ощутила отголосок чужих, тягучих дум. Потянуло свежей травой. Я услышала ржанье жеребят, и губы ожег вкус кобыльего молока.
   Сойдя с отрогов арианских гор, простые мидяне не были неженками, какими застал их вождей Александр Великий. Их мощные, но быстроногие лошади несли вперед всадников, покрытых железной чешуей. С тех пор пали многие царства, но по-прежнему славятся во всей просвещенной Ойкумене кобылицы, выращенные в Нисейской долине. И руки экбатанских карликов принимают из их чрева жеребят, рожденных от северного ветра. Я не точно угадывала смысл воспоминаний, картины коих дрожали и плыли, была неясна речь, однако мне открылись имена и лики близких людей моего прислужника.
   После заходили еще двое мужчин справиться о здоровье, и я опять угадывала их устремления и видела смутные картины прошлого. Убрав все лишнее, как тому учат логики, мне пришлось смириться с верною мыслью. Всему виной было Эрасистратово перо. Оно изменяло меня. И я чувствовала - оно растет во мне, становясь все больше.
   Я была все еще слаба, но это суждение не давало мне покоя. Поэтому, лишь соглядатаи вышли прочь, я для поддержания сил отпила из фиала, надкусила винную ягоду и повторила опыт. Снова дрожь прошла по залу, и открылись ниши, и я малой щепкой предалась влекущему меня бурному потоку. Алые письмена легли на свиток ровнее, чем прежде. Быть может, не стоило прикасаться к вину, или следовало проделать все позже, набравшись сил - только в этот раз я не смогла остановиться вовремя и провалилась в забытье.
   Я не сразу поняла это, потому что движение залы прекратилось. Мир приобрел устойчивые черты. Зала осталась прежней, хотя ее убранство и перестало отвечать эллинской традиции. Пол укрыла грубая ткань простого рисунка. Клисмос вытянулся вверх и стал напоминать трон древних Мемфисских фараонов. На троне восседала женщина в красной короне.
   - У нас нет времени, сестра, и сегодня я не буду утомлять тебя древними историями, но дам наставление. Внемли моим словам: хочешь жить - следуй за Ибисом...
   Когда я пришла в себя, перо было на месте. Мой враг склонился надо мной и с испугом глядел на него.
   - Оно выросло вдвое, девчонка, - заговорил он внутренними устами. - А ты все жива. И уйди вон из моего разума, иначе придется напомнить тебе вкус боли.
   Он сделался закрытым от меня, но теперь я могла видеть все гораздо отчетливее и кое-что успела ухватить.

7.

   Безусым юношей вошел Эрасистрат Иулийский в число друзей - филоев династии Антиохийских сатрапов... Переступила порог младая мачеха царевича - и ощутила чуткая рука беспокойное биение сердца царственного больного. На свадебном пиру, во время выступления мимов, целовал находчивый лекарь якорь на царском кольце, в знак вечной верности Селевку Никатору и его потомкам.
   Как и почему сменил блеск их двора на подземелье Серапейона Эрасистрат, я не смогла разглядеть. Трое царей сменилось в Антиохии... Вспомнил ли Бородач о далеком филое, когда ступили сапоги Птолемеевых гоплитов на берега Оронта, или всю жизнь лекарь исполнял тайную службу - мне неведомо до сей поры, но позднейшие деяния его злы и недостойны. Удалось возмутить шпиону царских землепашцев, и пришлось развернуть свои фаланги трижды славному Птолемею Эвергету, чтобы покарать непокорных. За краткий миг я не успела прочитать в мерзкой душе имена сообщников, умышлявших недоброе все эти годы, но перечень этих людей хранился в открывшемся мне секретном месте, в усыпальнице какого-то чиновника. Я подумала, что узнала бы ее, если бы оказалась внутри.
   И еще. К началу прошлой декады прибыл с финикийскими моряками тайный посланник сирийского царя и забрал копии чертежей задуманного корабелами Ракотийских верфей боевого судна о двух корпусах. Он же привез и повеление заняться Незримым лучом.
   Луч! Только тут я обратила свои помыслы к Аристоклу и Феогену. Как я могла в своей гордыне забыть друзей? Что с ними сталось? Живы ли они, и если да, почему не вырвут меня из рук мучителей?

8.

   Мне снова вспомнились наши беззаботные школьные дни. Однажды Аристокл затащил нас к себе, и мы попробовали терпкого черного вина из Киренских погребов его деда. Проклятое перо продолжало изменять меня, и картина прошлого сделалась точною, словно все происходило третьего дня.
   Дом, которым владела семья Аристокла, был полон влиятельных лиц и заморских гостей. Мы попали как раз к началу симпосиума, и нашему вниманию поручили сына Карфагенского суффета, совсем еще малыша. Имя его, "Дар Баала", было не очень к лицу живому, непоседливому ребенку. Он довольно бойко, хотя и неверно, лепетал по-эллински и надоедал байками о морских сражениях у дальних Италийских берегов.
   Голосистые рапсоды тянули свои напевы, лирники перебирали струны, флейтистки извлекали цветистые трели из двойных дудок - авлоев, нагие плясуньи кружились под звон кимвалов. Мы, дети, расположились на лужайке и стали поглощать фрукты.
   - Конон Самосский, придворный астроном, подаривший царице новое созвездие. Агафокл, потомок Сиракузского тирана. Его подруга танцовщица Энанфа, - начал представлять подошедшую к нам группу гостей мой друг. - Философ Архимед из Сиракуз, изучает здесь работу ирригационных машин. Мой дядя Эратосфен, приписан к Библиотеке... Мои друзья Феоген и Поликрат.
   Мы поднялись с травы. Феоген уставился на раскрасневшуюся после танца гетеру. Философ прервал беседу с астрономом о висящей в небе косматой звезде и одобрительно улыбнулся. Но тут плешивый ливийский грек с литыми мускулами бойца остро глянул на меня исподлобья, и я поняла, что разоблачена:
   - Для Поликрата ты неверно держишь колени. А для вольной жрицы Эроса слишком юна. Следуй домой. Я распоряжусь, и тебе дадут раба в сопровождающие.
   Я вынуждена была удалиться. И всю дорогу выслушивать дифирамбы Аристокла в адрес выдворившего меня человека:
   - После того, как старый наставник царевича стал совсем плох, из самых Афин вызвал дядюшку царь, дабы не прерывать воспитание наследника...
   Мой друг повествовал о том, как ценили Эратосфена Афинские мудрецы, о данном ими прозвище "бета" и его страсти - географии.
   - Он задумал исчислить окружность Ойкумены. Ты знаешь, выяснилось, что на острове Слонов в полдень дня солнцеворота лучи Гелиоса достигают дна глубоких колодцев...
   Я не слушала его, и только много дней спустя узнала от подруг по Мусейону другое прозвище ученого, недавно назначенного царским указом на должность главного библиотекаря. Пентатлон.

III. Рынок

1.

   - Похоже на древние Минойские письмена, - прервал мои воспоминания Эрасистрат, перейдя на общение голосом. - Может, и жреческая скоропись...
   Он вертел в руках оброненный мною свиток, пытаясь разобрать написанное. Теперь, когда мне открылись многие тайны, его потуги вызывают улыбку.
   - Я мнил самолично провести фокус с пером, когда ты окрепнешь. Не знаю, как ты осмелилась и откуда взяла хартес - это уже не важно. Твои возможности растут, но любая новая попытка может стать последней. Отдыхай, я приду утром, - бросил анатом на прощание.
   Меня вновь отвели в спартанскую купальню, лаконикум, где я пожалела, что не имела сил плескаться в свое удовольствие. Впрочем, моя мать, истинная дочь своего народа, с малых лет приучила меня к парильне, и я вздыхала от удовольствия, когда жаркий пар прогревал тело до самых кончиков пальцев. После меня окатывали ключевой водой подземного источника, отирали влажными пучками волос в бассейне, и, наконец, мускулистый албанец натер мою кожу мускусом и размял усталые члены.
   Я уже собиралась отойти ко сну, когда вновь нагрянул одетый по-походному Эрасисртат в сопровождении известного мне по его думам посланника Селевкидов.
   - Не для того я столько лет работал здесь, врачуя близких дворцовым тайнам чиновников и солдат, чтобы все закончилось так глупо, - выговаривал анатом посланнику в его мыслях, и я могла слышать их.
   Ко мне же он обратился вслух с такими речами:
   - Я вынужден уехать. Стоило бы уничтожить тебя, девчонка, но уж больно занимательным оказался этот опыт. Да и вроде бы нет на то надобности. Перо само убьет тебя, достигнув двух локтей в длину. Оно станет слишком тяжелым для кожи чехла и пронзит энкефалий насквозь. А повредишь его до того - сознание покинет тебя навеки.
   Враг развернулся, подтолкнул посланника к выходу, бросил мне напоследок свою лживую улыбку и вышел прочь вослед своему сообщнику. Я осталась одна и заперла дверь на задвижку, не зная, что предстоит пережить еще, как вдруг в коридоре раздался какой-то шум. Бежали люди, и, судя по гулкому топоту, в тяжелом вооружении. Вскоре в дверь посыпались удары, и от одного из них она слетела с петель. На пороге показались стражники, но сразу расступились, уступая дорогу входящему.

2.

   Порыв ветра сорвал сложенный на стуле хитон. Пламя лампиона заколебалось, и в залу вихрем ворвался меднокожий человек из детства. Я едва успела подумать о странной игре слов: вихрь - лайлапс - выкованный Гефестом медный механический пес, от которого никому не дано было уйти, - как вошедший обратился ко мне.
   - Приветствую тебя, дочь Поликрата! Лазутчикам удалось скрыться, но я рад, что ты жива. Полагаю, ты смогла бы прояснить кое-какие вопросы. Жду тебя в Библиотеке через час. Тебе помогут собраться и проводят, - энергично молвил Эратосфен Пентатлон и тут же покинул помещение, следуя ведомому одному ему плану.
   Я же опять следовала чужой воле. Снова были коридоры, потайные двери, открывавшиеся скрытыми рычагами, повороты, ступени вверх и вниз. Я совсем было потерялась в этом замысловатом лабиринте, как очередные двери вывели нас в читальню, сразу за которой находился кабинет главного библиотекаря. Отсюда правили миром Библиотеки мудрые чиновники Птолемеев. Как опытные царевы ирригаторы соединяли каналами Нильские рукава, так предписывалось эпистатам Библиона увязывать воедино метафизику и технические изобретения, исследования природы и общества, труды лириков и грамматиков. Здесь принимались решения о пополнении фонда и сохранении книг, научных опытах и приглашении заморских поэтов, составлении каталогов и распорядке занятий.
   Нас встретил долговязый секретарь в широкой хламиде и провел мимо украшавшего стену фриза с тремя Харитами к армариям. На полках кедрового дерева располагались глиняные футляры, способные годами хранить ценные свитки. Приподняв один из футляров, секретарь велел мне встать на узловой квадрат покрывавшей пол терракотовой мозаики, и плита вместе со мной провалилась в залу этажом ниже. Здесь все было по-другому.
   Хариты никогда не догадались бы наведаться в это жилище убежденных стоиков. Да и мужчины внутри вряд ли бы смогли уделить им внимание. Сидящий за широким столом на буковой скамье критянин вращал диск с продетой через щели в нем узловатой веревкой и, вытягивая один узел за другим, записывал буквы на кожаный лоскут. Сухощавый человек в подобии тюрбана на голове, похожий на недавно прибывших в Александрию представителей просвещенного народа царя Ашоки, брызгал жидкостью из флакона на папирусную ленту, и на ней проступали знаки. Широкоплечий ливиец то прикладывал ухо к торчащим из многочисленных отверстий в стене раструбам, то выкрикивал в них какие-то распоряжения. Я вздохнула, и он обернулся.

3.

   За шесть лет Эратосфен Киренский почти не изменился. Чуть резче обозначились морщины, идущие от самых глаз к уголкам губ, чуть глубже - ложбинка на переносице. Эпистату Александрийской Библиотеки, и, по совместительству, главе вездесущих Птолемеевых филакитов, едва минуло сорок лет. Волос на его голове не прибыло, и, видимо, в связи с этим он решил отпустить усы и бороду.
   - Лекарь Эрасистрат долгие годы был на хорошем счету и даже выполнял отдельные поручения во благо государства, - начал архифилакит. - Мы ожидали появления сирийского лазутчика этой ночью, но не хотели его спугнуть, направляя на Маяк множество вооруженных людей. К счастью, Аристоклу удалось опознать анатома. Он ловок, стоит признать.
   - Но как же тогда я оказалась в руках мучителей? - осмелилась я прервать Эратосфена, почувствовав, что мне не удается проникнуть в его мысли.
   - Для этого мне пришлось испрашивать решения самого царя и получать добро от твоего батюшки, - продолжил мой собеседник. - Но обо всем по порядку. Мы знали, что врага трудно будет взять живым. И, даже схватив его, не получали никакой гарантии искренности на допросах. А нам нужны были списки всех его пособников.
   - Он умел говорить внутренними устами и читать мысли других, - кивнула я.
   - И это тоже. Даже обычные беседы с ним мне приходилось вести в присутствие уважаемого гостя, тринадесять лет постигавшего это потаенное искусство под надзором учителей дивной страны, сокрытой в горах Эмод, - здесь индус поклонился мне и приветствовал меня в мыслях. - Но сам лекарь не скрывал, что отыскал на стенах Гелиопольского храма руководство древних костоправов по одной операции, превращавшей жриц в прорицательниц.
   - Но ведь что-то могло пойти не так! - я даже покраснела от возмущения.
   - Общее благо превыше личного, - отрезал Пентатлон. - И я уже говорил...
  

4.

   Он рассказал мне еще множество вещей. И о том, что о подобной операции индус слышал от своих учителей, но секрет ее был утерян в незапамятные времена. И о том, как тот сидел надо мной до полудня и читал свои странные молитвы, укрепляя мой дух и подготавливая тело. И, конечно, о надежде, что мне удалось хотя бы малую малость прочитать в мыслях врага.
   - Постарайся припомнить все как можно точнее. Наши друзья в Двуречье сообщают, что соратники Селевка II составили стратагему грядущей войны с расчетом на египетскую смуту. А я не стремлюсь увидеть, как пронесутся по заливным Нильским пашням серпоносные колесницы, - такими словами завершил свою речь суровый распорядитель тайн Птолемеева царства.
   Я постаралась ответить его чаяниям, как могла. Рожденная бронзой Эрасистратовых инструментов, моя чудная память подсказывала самые малозначительные подробности пребывания в руках злодея. Но открывшиеся повороты судеб лекаря и его спутников не давали моему собеседнику никаких новых нитей, чтобы распутать сплетенную врагом паутину. Пять-шесть лиц и список, сокрытый во тьме неизвестной гробницы - вот и все, что я могла сообщить по сути вопроса. Хотя в течение всего рассказа меня не покидало ощущение чего-то важного для нашего общего будущего, чего-то, что я упустила из виду.
   Вскоре Эратосфен уже выкрикивал в медные раструбы распоряжения, и прибывшие графики рисовали с моих слов убранство гробницы. А спустя час я снова увидела ночное небо. Могучий Орион гнал своих собак вперед, алела звезда в его подмышке, и сверкал ей в ответ священный Сотис. И, словно боясь отстать от этой охоты, стегал что есть мочи горячих коней меднокожий Лайлапс, и летела им вослед легкая повозка с чужестранцем в тюрбане и усталой юницей с пером в бритой главе. Ветер хлестал в лицо, комья грязи порой рвались из-под кованых копыт, но радость переполняла мне сердце. Я все еще была жива.

5.

   Утро застало нас в пятой по счету гробнице. "Как же похожи они друг на друга", - разочарованно размышляла я. Чтобы понять, что мы в очередной раз попали не туда, куда так стремились, мне не нужно было отодвигать крышку саркофага. Отложившийся в глубинах моего сознания образ каждый раз отличался в какой-нибудь ничтожной детали. А в доставленном скороходом списке значилось еще три с лишним декады имен.
   - Предлагаю слегка отвлечься. Эмпорий недалеко, да и тебе не мешает подкрепить силы. Заедем на рынок и перекусим, - смилостивился Эратосфен и тронул поводья.
   Несмотря на ранний час, лавки были полны народа. Стоял несмолкаемый гул. Под колоннадами спорила и торговалась разношерстная толпа. Судачили разбитные женщины, овеваемые опахалами в руках заботливых рабов. Дотошный метроном проверял меры привозных товаров. От возведенных неподалеку, на пристани, торговых складов двигались груженые повозки. Отмахивались хвостами от назойливых мух двужильные мулы. Равнодушно жевали жвачку верблюды, изредка вставая на колени для приема поклажи. Под призывный звон серебряных Птолемеевых тетрадрахм бойкие менялы за высокими трапезами облегчали кошели заморских гостей.
   В гомоне Александрийского рынка царский библиотекарь смотрелся рыбой, выскользнувшей из рыбацкой сети в родную стихию. Оставив повозку у стены, он махнул нам рукой и окунулся в разноязыкий водоворот. Мы с индусом едва успели привязать лошадей и расстелить в тени широкое одеяло из овечьих шкур. И, пока я сбрасывала натрудившие ноги чужие сандалии, чудо-рыба уже вынырнула перед нами с едой, питьем и двумя сияющими, как начищенные бронзовые кратеры, сопровождающими.
   Этот миг и ныне, на тропе страха и боли, трогает меня. Я поняла, что истинно любима. Руки друзей то сжимали меня в объятиях, то нежно касались шеи и нарождающихся жестких волос головы, то осторожно гладили мои плечи и руки. Непрошенные слезы полились у меня из очей, и Аристокл с Феогеном устами сбирали предательскую соленую влагу с моих ланит.

6.

   - Все же это удивительное место, - дожевывая ячменную лепешку, повел неспешную речь раскинувшийся на шкурах Эратосфен, когда мы унялись. - Здесь я услышал от Сиенского торговца, что на острове вверх по течению Нила однажды в году бывает день, когда все - холмы и дома, деревья и люди - теряют свои тени. "Может ли такое быть?" - подивился я. - "К полудню тени укорачиваются, но чтобы они исчезали вовсе?". Думы эти не покидали меня ни на бурлящих улицах полиса, по которым я мчался, не разбирая пути, ни в кабинетной тиши Библиотеки. Пытаясь дознаться истины, я вновь и вновь перечитывал рукописи, пока не заснул над трудом великого Аристотеля. Во сне мой дух вознесся ввысь, и с заоблачной высоты довелось мне узреть, что Земля - шар, и солнечные лучи падают на ее поверхность под разными углами. Исчислив углы падения в двух разных точках, можно измерить всю Ойкумену, решил я...
   Он еще продолжал так захватившую всех историю, но я вдруг потеряла нить повествования, ибо почудилось мне, что в этом копошащемся, снующем туда-сюда людском токовище промелькнула красная корона. Сны вернулись ко мне, и я выплюнула слова:
   - Следуй за Ибисом!
   Странную фразу услышали все. Последовала длинная пауза, будто все актеры Эсхиловой "Антигоны" позабыли слова, а зрители в амфитеатре застыли в ожидании действа. Мне пришлось объясниться. Индус стал приводить примеры вещих снов, Феоген твердил что-то о египетском боге писцов с птичьей головой, Аристокл - о ложной памяти и необходимости продолжать поиски по списку. Мы заспорили.
   - Глупо тратить время на осмотр стольких гробниц, - горячился книгочей. - Надо переписать почивших главных писцов и сопоставить списки.
   - Пару лет назад скончался бывший первый министр двора Птолемея II, диойкет Аполлоний. Он, может статься, и подошел бы на роль покровителя писцов, но в дядюшкином списке его нет, - был непреклонен Аристокл.
   И тут совсем было задремавший дядюшка моего друга взял слово.
   - А что! Аполлоний - это версия, - сыто потянувшись, молвил Эратосфен.- Только не диойкет, а мой предшественник на посту главного библиотекаря, Аполлоний Родосский.
   - Точно! - не в силах сдержать свое восхищение, воскликнула я. - Любимец Муз Каллимах прозвал своего бывшего ученика Ибисом в едкой сатире, намекая на тонкие ноги. Тот укрылся от позора на Родосе, потом вернулся... однако его гробницы тоже нет в списке!
   - Вот и славно, зайдем в архив и попробуем разобраться, - подытожил Эратосфен, и направился к вратам дикастерия, скрытым за деревами священной рощи.
   Наша дружная компания тронулась следом.

7.

   Вход собственно в государев архив располагался в дальнем углу здания, позади судебной залы. Навстречу нам вышел пожилой архивариус. Поклонившись, он с нескрываемым интересом взглянул на Эратосфена.
   - Что привело столь почтенного мужа в наше скромное хранилище доносов и жалоб? Ужель есть вещи, неведомые царским библиотекарям?
   - Муж желает знать место захоронения своего коллеги Аполлония Родосского, автора знаменитой "Аргонавтики", - со свойственным ему красноречием объяснил Ливиец.
   Его собеседник дал указания своим подчиненным, и они отправились на поиски. Эратосфен ушел в себя, разрешая ведомые лишь ему одному дилеммы. Аристокл с Феогеном тешили свою любознательность, расспрашивая убеленного сединами архивариуса о его работе. Тем временем я решила мысленно обсудить с индусом, почему никто из служащих архива не уделил внимания торчащему из моего темени перу.
   - Я приказал, и они видят пышные волосы, заколотые длинной шпилькой слоновой кости, - туманно пояснил загадочный чужестранец.
   Мне не стало покойнее, тем более, что проклятое перо продолжало расти и шевелилось внутри от порывистых движений. Тогда же и почувствовала я первые знаки неутихающей, ноющей боли, которая позже стала сопровождать меня постоянно.
   Наконец, служители принесли две вести, добрую и не слишком. Во-первых, интересующее нас тело было выдано для проведения процедуры похорон в Александрийском полисе и из полиса не вывозилось. Однако о месте захоронения и о людях, забравших тело, сведения непонятным образом отсутствовали. Архивариус растерянно развел руками и стал ждать новых указаний "почтенного мужа".
   - Придется побеспокоить иеромнемона, - лаконически выдавил Пентатлон.
   Седовласый нахмурился и двинулся в сторону ведущей наверх винтовой лестницы у южной стены. Но он мог бы и не беспокоиться. В тяжелом шерстяном плаще дорического кроя, подпоясанный простой пеньковой веревкой со свинцовыми грузилами на концах, под скрип деревянных ступеней с верхнего этажа уже неторопливо спускался угрюмый человек. В моих мыслях от него веяло холодом и тоской.

8.

   В наш просвещенный век трудно представить, что давным-давно люди слыхом не слыхали об архивах. Жизнь была неорганизованна и бесцельна, пока из неведомого далека в Элладу пришли мнемоны. Они хранили в бездонной памяти тьму всяческих фактов и событий еще до того, как появились палочки для письма. Память многих колен гнездилась под их выпуклыми лбами, сумрачен был направленный сквозь собеседника взгляд, и ответ часто становился известен им до того, как задавался вопрос. "За винной чашей не терплю я мнамона", - говорили предки эллинов в темные времена.
   Спустившийся сверху не был исключением. Озорные духи радости и веселья бежали его тайн. Он встал перед Эратосфеном и приветствовал того поднятой рукой.
   - Не трать время на объяснения, наставник юного Птолемея. Мне известна твоя нужда, - глубоким голосом заговорил мнемон. - Перед самой кончиной Каллимаха помирились поэты, и ученик завещал похоронить свое тело в одном саркофаге с учителем, дабы возлечь с любимым наставником навечно.
   - Занятная история, - загорелся новой идеей Феоген. - Выходит, нам нужно искать тело в гробнице Каллимаха? В списке она есть!
   Уже развернувшись к нам спиной, мнемон все-таки снизошел до ответа:
   - Ищите, и обрящете, на что уповали. Но торопитесь - перо не будет ждать долго.
   Мне вновь стало вдруг зябко среди жаркого дня, но страдать было некогда - наша удивительная погоня продолжалась!

IV. Некрополь

1.

   Не успели любезные главе блюстителей тени повернуть на восход, как мы подъехали к спуску в некрополь. Ветер стих, к полудню угомонились птицы, и ничто не нарушало покой нашедших здесь последнее пристанище. Гробница была той самой. Смотритель помог Эратосфену отодвинуть крышку покрытого рельефом саркофага, и мы заглянули внутрь.
   Эпистат Библиона долго всматривался в содержимое гробницы. Потом попросил больше света. Торопливые шаги отставших Аристокла с Феогеном привлекли внимание бесшумной охраны места скорби, и в полутьме уходящего вдаль коридора сверкнули зеленые искры кошачьих глаз. Ничто не тревожило меня. После ужасов Эрасистратова подземелья нетрудно было переносить вид праха людского. Одно я не могла принять без сожаления - под крышкой лежали останки одного человека. И никакого списка.
   Некоторое время мы провели в молчании. Друзья мои надеялись на то, что глаза лгут им. Я верила - вот-вот свершится чудо, и список найдется сам собой. Эратосфен с индусом пытались осознать происшедшее. Засим я стала свидетелем превращения библиотекаря в пса-автоматона. Он со всего маху двинул кулаком о крышку саркофага и стал отдавать распоряжения всем подряд. Трое, мои друзья и смотритель, пущенными из лука стрелами вылетели наверх. Индус же повел такую речь:
   - Нам понадобится твоя сила. Я сниму наброшенное на твой разум покрывало, и ты вновь потянешься за пером. Еще до того, как отдать тебя в руки злодея, я устроил так, чтобы ты научилась исполнять все в точности без помощи посторонних. Так что ты не причинишь себе вреда. А когда все вернется, станешь сильнее.
   Он протянул мне папирусный свиток и... оказался прав. Я смогла. Кровавые буквы рдели на белом листе, мне же сделалось совсем худо. Головня боль усилилась, и меня дважды вывернуло наизнанку прямо на известковый пол некрополя. Только после этого внутрь в сопровождении моих друзей и пары неприметных филакитов вошли несколько человек, таких же смотрителей некрополя, как и наш первый знакомец.

2.

   Сейчас, когда я отворила для себя неведомые доселе двери, мне не понадобилось бы ни о чем расспрашивать этих простых людей. Я прочитала бы книги их судеб строку за строкой. Но в тот раз оставалось лишь без затей помогать им припомнить особенное в их скудных на происшествия жизнях. Они же сказывали байки о восстающих мумиях и парящих саркофагах, либо кляли расхитителей, в ночи обирающих трупы. Не то потребно было мне. Только событие, связанное с тайной Каллимаховой гробницы, заботило злосчастную юницу. Хвала богам, один из служителей вспомнил желанный день. Мы взялись за руки, и он стал вещать о приключившемся в лабиринте некрополя за год до моего расставания со школой:
   - Из родни на похоронах не было никого. Соратники прощались с покойным коротко: видимо, он ненадолго пережил предшественника, и траурная процессия воротила носы от открытого саркофага. Если бы эллины мумифицировали своих мертвых перед погребением, как это делают египтяне, все могло бы пройти торжественней. Провожающие спешно положили в рот умершему монету для Харона, опустили тело внутрь и задвинули крышку. Той же ночью я нашел ее открытой...
   Пустившись вслед ускользавшему запаху тлена, смотритель набрел на незнакомый ему за годы службы узкий проем, ведущий в просторную крипту. Скрытый в тени, он наблюдал престранное действо:
   - На покрытом черной тканью каменном столе под чадящим факелом лежало нагое тело мужчины. Огонь уже слабел, когда из мрака в глубине крипты явились три ворожеи в балахонах. Одна несла медный поднос, на котором лежали кусочки мела и обрезки шкур. В руках другой трепыхался черный петух. Третья сжимала бронзовый серп. По-особому встав у стола, первые две уложили петуха и провели мелом черту у его изголовья. Птица замерла в трансе, и тогда они отсекли ей гребешок и окропили глаза покойного брызжущей из раны кровью. Затем третья склонилась над трупом, разжала окровавленным серпом ему зубы и вложила в рот взамен монеты лоскут кожи с подноса, что держала ее подруга. После этого женщины отступили, и из темноты вышла четвертая.
   Вдруг зрачки рассказчика расширились, он весь побелел, задрожал и молвил в ужасе:
   - Что-то сделалось с моею памятью! Я более не ведаю, что было дальше - все переменилось... Теперь я вижу пустой коридор безо всякого следа проема!
   Бедняга не мог дать сему разумное объяснение и разрыдался.

3.

   Поведанная история произвела на моих спутников впечатление, коего она, без сомнения, заслуживала. Но куда все исчезло и что было делать дальше? Для какого ритуала использовали женщины мертвое тело? Малоумная, я тихо завидовала сопровождавшим меня мужам, способным все рассматривать через призму метафизики. Приоткрыть покров тайны помогли знания индуса, полученные на снежных перевалах далекой страны.
   "Встречай его в своем сне", - услышала я в своих мыслях, и стала ожидать продолжения. Он попросил нас присесть на шкуры, сам устроился напротив и принялся при помощи маленького зеркала пускать нам в глаза яркие блики...
   ...Та, в красной короне, что вещала в моих снах, сбросив одежды, подступила к столу, без видимых усилий подхватила труп и крепко прижала к своему натертому сияющим маслом телу. Остальные затянули долгую песнь, ритмически хлопая в ладоши. Продолжение более всего походило на причудливую пляску заезжих мимов. Объяв труп, нагая особа повела затейливый танец вкруг каменного стола. Точеные ноги ее почти не касались пола, а губы впились в уста мертвеца в долгом, запретном в Аттике поцелуе - мандалотоне. Постепенно мне стало казаться, что труп не болтается тряпичной куклой в теснящих его руках, но, подобно механическому автомату, переставляет ноги, отвечая текучим движениям партнерши. Наконец дикая пара замерла, и жрица отринула от себя тело, неуловимо менявшее облик. Каково же было мое изумление, когда труп не грянулся оземь, но, качнувшись и сделав пару неверных шагов, остался стоять, опершись о хладную стену крипты. Женщины в балахонах начертали на руках и груди воспрянувшего греческим письмом "Аполлоний" и вывели вон из крипты. И тогда особа из моих снов глянула в проем, где замер в ужасе несчастный смотритель, и приказала ему все забыть, будто ничего и не было.

4.

   - Ламии, пьющие кровь, приживалки треглавой Гекаты... - заговорил стихами впечатлительный Феоген.
   - Не думаю, что мы имеем дело с духами, - начал строить свою антитезу Аристокл. - Ламиями звались прежде черные жрицы Кибелы, не практиковавшие некромантии.
   Вдруг выяснилось, что гость с берегов Инда способен не хуже эллинов слагать рифмы:
   - Жрица из памяти сонной, вернее всего - египтянка.
   - Надобно найти аналогии меж богами эллинов и египтян, - не унимался Феоген. - Вестника Олимпийцев, Гермеса в крылатых сандалиях египтяне почитают как Тота, владыку словес и писца истин. Верю, и Кибелу можно соотнести с какой-нибудь египетской богиней.
   - Не будет скорым сей путь, - вмешался в его рассуждения Пентатлон. - В царстве сотни храмов, но мы не станем обыскивать их ради загадочной жрицы. У нас и без того достанет сведений, чтобы сыскать нужного человека. Он эллин, ученый и поэт, и значит, выберет для обитания греческий полис. И с ним осталось его имя.
   После возвращения в Библиотеку Эратосфен определил меня в уютную комнату рядом с трапезной для состоящих при Мусейоне ученых. Мне едва хватило сил освободиться от потяжелевших одежд и повалиться на ложе, дабы забыться глубоким, без докучных видений, сном под присмотром великодушного индуса.

5.

   Пробудилась я в предрассветный час. Россыпи неподвижных звезд еще дарили серебро хладного света безлунной Александрийской ночи, но на востоке, над живительною вязью каналов, уже занималась заря. Не замеченная никем, я выскочила во двор, босою понеслась меж деревьями по тенистой аллее, устроенной для долгих ученых бесед, окропила себя студеной водой источника и, раскинув руки, спиной опрокинулась на влажные от росы базальтовые плиты. В таком положении меня и застал мой молчаливый опекун.
   В некотором замешательстве он подал мне руку и, когда я поднялась, накинул на плечи собственный гиматий. Я чувствовала, что стала сильнее. Дух индуса не мог более торжествовать над моим разумом, и я могла видеть фрагменты мозаики его прошлого. Но отчего-то показалось мне это недостойным, и с тех пор я ни разу не смотрела ноэмы друзей без их на то соизволения, предпочитая задавать вопросы устами и слышать ответы ушами.
   - Бета был рассеян и не представил меня, - заговорил со мною житель дальнего предела Ойкумены. - Мое двойное имя сложно для языка эллинов, но ты можешь звать меня просто Готамой, умником.
   - Ежели я верно поняла Эратосфена, египетские жрецы-врачеватели в старые времена делали подобные операции. Да и ты что-то слышал от своих учителей... - с надеждой взглянула я на чужестранца.
   - В наши просвещенные дни многое стало доступно людям, но многое и забыто. Мудрые народы канули в небытие, разрушились могучие царства, и ветры гуляют на развалинах древних городищ. Малая толика их знаний дошла до нас, и глубоко спрятаны эти знания в храмах и хранилищах библиотек, - горько развел руками индус. - Так и секрет приготовления пророчиц забыт давным-давно, и лишь гений Эрасистрата позволил ему дерзнуть повторить опыт. Нынешние Сивиллы предпочитают конопляные капли.
   - Скажи, что должно делать мне теперь, чтобы отсрочить предначертанное?
   - Я явился на свет после того, как отец сложил погребальный костер для моего прадеда, но мне довелось узнать немало легенд о своем предке, - произнес Готама. - Дабы враги не могли отравить повелителя империи, прадед приучал его к яду, день ото дня насыщая пищу все большим числом капель смертельного сока. Подобно тому и я решил заставить твой энкефалий стать сильнее, научив тебя помимо воли вынимать и вставлять перо.
   - Помогла ли царю метода твоего прадеда?
   - Он окончил эту часть пути, удалившись от мира. Меньше повезло его любимой жене. Будучи на сносях, она попробовала кусочек лакомства со стола мужа, и померла, не приходя в чувства. Правда, прадед успел разрезать чрево ее и вынуть плод. Так появился на свет отец моего ныне здравствующего государя.
   Я опечалилась, и мы молча бродили под сенью дерев перипатея, предавшись каждый своим мыслям, пока первые лучи дневного светила не поторопили нас обратно в дом.

6.

   В родительском гинекее мне доводилось видеть, как сестры часами разглядывали себя в полированной бронзе зеркал, замечая малейшие недостатки. Я не понимала этого, даже когда пришло время созревания, и я стала ловить их косые взгляды на своих налитых персях. Но утром в главном здании Библиотеки я вела себя точь-в-точь как они, нимало не стесняясь устроившегося в углу нашей залы индуса, который, скрестив особым способом ноги, предался своим размышлениям. Несмотря на ночное омовение и прогулку, бледнота не сошла с моих членов, и сама себе я показалась эфирным духом. Сколько дней еще определили мне мойры быть на этом свете, загадывала я. И понимала, что как бы то ни было, все они уж сочтены.
   В трепете созерцала я сосущее мозговые соки мерзкое опахало, которое произрастало из моего темени. Став вчетверо от своего первоначального размера, оно достигло в длину целого локтя. Я приметила, что с момента, как мой палач говорил мне про его двойной рост, протекло ровно столько же времени, сколько между операцией и тем самым его рассказом. "Стало быть, длина увеличивается в соответствии с законом геометрического нарастания, описанным в Евклидовых "Началах", - решила я. - "За каждые сутки и десять часов вдвое". Так, благодаря арифметическим урокам, я исчислила отпущенный мне Эрасистратом срок. Назавтра к закату перо Гелиопольской птицы должно было меня убить.
   Мои скорбные думы прервал посыльный от Эратосфена. Пентатлон назначал встречу в лекционном зале соседнего здания, экседры, устроенной сразу за колоннадой. Выбрав из вороха присланной отцом одежды любезный телу хитон, тканый с переплетением двух нитей основы из шелка-сырца с одной нитью утка, что давало полотну особую мягкость и прозрачность, я накинула его на себя, заколов серебряной булавкой. Край небесного цвета калиптры, обернутой вкруг чресл до талии, я небрежно перекинула через левое плечо и закрепила серебряной же фибулой с тремя крючками, оставив на мужской манер неприкрытой правую руку. Индус как раз окончил свои размышления, и мы направились к месту свидания.

7.

   Лекции начинались позже, и свет из широких окон заливал амфитеатр пустой залы. Сходящие долу ступени серповидного театрона устроители отделали буком. Внизу, на дне чаши, где Талия с Мельпоменой полагали бы найти орхестру, разместилась высокая кафедра. Рядом с нею о чем-то тихо беседовали два ученых мужа. Приглядевшись, в одном из них я узнала Главного библиотекаря. Облик второго мне также показался известным. Крупный прямой нос и глубоко посаженные глаза... где я могла их видеть?
   Преследующая меня боль мешала сосредоточиться, но мудреный механизм, приводящий в движение картины прошедшего, оказался сильнее. Я готова была поклясться источником Мнемосины: этот статный, не разменявший четвертого десятка лет мужчина, подобно Орфею, прошел дорогами царства теней и вернулся в наш мир благодаря неведомым силам.
   - Аполлоний из Перги. Четыре года назад прибыл к нам из Эфеса с рекомендациями своего наставника, Эвдема, для продолжения учебы, - представил нам удивительного человека Эратосфен. - Молод, но уже успел за свои успехи заслужить титул "эпсилон".
   - Эратосфен сказывает то, во что трудно поверить. Но и я готов поведать занятную историю, - заговорил бывший труп, не дождавшись наших имен. - По прибытии в Александрию что-то случилось со мной, и я напрочь потерял память. То есть познания в грамматике и геометрии остались при мне, но я совершенно не помнил предыдущей жизни, кроме имени и неясных образов далекого детства. Когда я очнулся на рассвете перед колоннами гостевого дома, при мне нашлись подорожная на имя Аполлония, письмо от Эвдема и кошель, полный серебряных монет с изображениями Сирийских царей и сидящего Аполлона. Все сходилось, только...
   - И ты не пытался ничего узнать, обратиться за помощью? - с удивлением воскликнула я. - Мы могли бы попытаться вернуть тебе прошлое. Ведь из-под твоего пера вышла, верно, самая значительная поэма со времен Гомера!
   - Нет, я другой человек. Хотя и теперь меня волнуют погони и ход далеких планет. Но для их описания недостаточно поэзии, тут потребна наука. Посему посвятил я себя служению мудрой Урании взамен чувствительной Каллиопы, - пожал плечами Эпсилон.
   - Прости, что перебила тебя из-за пустого. Так что было не так?
   - После пробуждения желудок отказывался служить мне, и я использовал для сбора то и дело извергающихся горлом соков кратер из-под посланного мне хозяином гостиницы вина, - продолжил после паузы слуга Урании. - С удивлением к вечеру я обнаружил там вместо остатков пищи кожаный лоскут с письменами. Некто начертал их греческими буквами, но никакого смысла я в тексте не сыскал, не увидев ни одного знакомого слова.
   - Оставил ли ты лоскут, друг? - оживился Эратосфен.
   - Он со мной. Я лелеял надежду, что придет день, когда мне удастся постичь тайну надписи, и хранил лоскут все эти годы. А сегодня, после прихода посыльного, возомнил, что этот день, быть может, настал.
   С этими словами Аполлоний передал главе блюстителей свернутую кожаную ленту. Тот развернул ее, бросил взгляд на письмена и махнул рукой, приглашая следовать за ним.

8.

   Мы вместе вернулись в большой дом, миновали читальню и по очереди воспользовались услугами падающей плиты. В святая святых Александрийских блюстителей молчаливый критянин - эпистолограф принял из рук Пентатлона ленту с письменами и стал наматывать ее на стоящий в углу на широком основании островерхий деревянный конус.
   - Лакедемонские эфоры со времен Ликурга для сохранения в тайне секретных посланий пользовались жезлами - скиталами разного диаметра. На скиталу, не оставляя промежутков, наматывали ленту, на коей вдоль жезла писали текст, - повел свои разъяснения Эратосфен. - Затем ленту разворачивали и отправляли, куда того требовала нужда. При этом все буквы смешивались, но как только получатель наматывал послание на имевшийся у него точно такой жезл, сообщение становилось понятным. Потом этот способ приняли многие.
   - Мнится, я знал это ранее. Но как возможно прочесть послание, не имея скиталы нужного диаметра? - простодушно спросил астроном. - Разве что перепробовать кучу разных.
   - Так и поступали, пока однажды Стагирит Аристотель не намотал перехваченную у врага ленту на длинное коническое копье. Он стал передвигать ленту вдоль копья, и в какой-то миг его взору предстала осмысленная фраза. В результате появилась антискитала, при помощи которой тайное в секретных письмах нынче легко делается явным.
   Вскоре критянин переписал открывшийся благодаря Аристотелеву устройству текст и передал его своему начальнику. Так вожделенный список, наконец, оказался в руках преданного Лагидам человека, Эратосфена Киренского. И я стала лишней.

V.Храм

1.

   Ближе к полудню меня отпустили домой, посулив навестить вечером, когда решится главное. Я растерялась, но подоспевший Аполлоний взялся проводить неразумную Поликратову дочь, дабы дать возможность зрелым мужам заняться государственными делами. Сойдя с библиотечного двора, я обернулась на покрытые цветами клумбы возвышавшейся над полисом рукотворной горы, Панея, и заметила на стене за смотровой площадкой людей, то и дело взметающих в разных проемах цветные флаги, как это делали в дни торжеств или бедствий. Им с Фаросского берега вторили зримые и днем белые вспышки Маяка, чудным образом поменявшие привычный ритм. По Канопской дороге в сторону восточных врат проскакал отряд конницы. В большой гавани за эмпорием корабельщики ставили паруса. Вся, до последних колесиков, механика государственной машины Птолемеева царства пришла в движение. Мы же направили свои стопы к дому моего отца, устроенному в месте встречи греческого Брухейона с иудейским кварталом, где издревле селились менялы и ювелиры.
   Дома я впервые ощутила себя не юницей, но созревшей девою. Близкие, занятые устройством брака старшей меня на год сестры, отсутствовали, посему мне пришлось самой распоряжаться о приеме гостя. Хоромы отец возвел по Афинскому образцу, и обеденные яства подавали прямо в перистиле, на свежем воздухе. Мне вдруг стало так легко в обществе умного и обаятельного астронома, что я болтала без умолку, лично наполняла его фиал вином и позволила себе извлечь из резного ларнака древнюю черепаховую лиру. Я почти позабыла, каким видела его тело, погружаемое в саркофаг с прахом Каллимаха.
   Благодаря методе Готамы, до поры никто не замечал моего необычного вида. Но, верно, в какой-то момент я ослабила внимание, и веселый собеседник потрясенно уставился на мою голову, напомнив тем самым о печальном уделе быть поверженной проклятым пером на исходе следующего дня. Во мне сразу проснулась потребность довериться кому-то более сильному, нежели несмышленая дева. Я рассказала все о несчастии, в котором имела опрометчивость оказаться, и обрела понимание и участие.

2.

   - Вещая египтянка соединяет нас. По всему выходит, чтобы ее сыскать, надобно разобраться с моей первою жизнью. Что ты знаешь о ней? - вопросил мой гость.
   - Немногое. Все ее события, так или иначе, связаны с "Аргонавтикой", - ответствовала я. - Поэме о походе героев за руном златокудрого барана.
   - Провал в моей памяти не коснулся ее содержания. "Баран его был золоченым волею бога Гермеса", - пробормотал Аполлоний. - Пожалуй, главное там вовсе не руно, а история любви Ясона и колхской колдуньи Медеи.
   - Мне не по душе убийство брата колдуньи... Ясон, слизывающий его кровь!
   - Он поплатился позднее за свой необузданный норов.
   - Истинно, ты до сих пор гекзаметры слагать не раздумал, - улыбнулась я. - Вижу, имеешь в виду Еврипида трагедию, верно? Невинные дети...
   - Коринфяне купили Еврипида, талантами оплатив ложь! Но я сейчас подумал, там есть упоминание еще об одном убийстве. Царя Иолка, Пелия.
   "...нет ужасней
   Той смерти, что нашел он - от детей!" - цитировал мой собеседник строфу знаменитой "Медеи", прикрыв очи.
   Хмель слетел с меня, словно и не пробовала терпкого Кипрского вина:
   - Постой, в ритуале омоложения старика колдунья обманом убедила участвовать трех его дочерей. Они разрезали отца на куски и сварили в котле...
   - По моему разумению, нам следует наведаться в храм Исиды. Жрецам божественной жены изрубленного и возрожденного ее дыханием Осириса в этих вопросах должно быть сведущими, - с этими словами Аполлоний отставил в сторону фиал и поднялся с ложа.

3.

   Обыкновенно пополудни врата храма Исиды Лохийской прямо против царских покоев держали широко раскрытыми, но в этот раз дворцовая стража не сразу пропустила нас внутрь. Из-под арки, ведущей во внутренний двор, в сопровождении жреца-обладателя священных сил и пары храмовых хранителей слов власти выплыли окованные золотом парадные носилки, которые на своих мускулистых плечах несла дюжина нубийских рабов. Балдахин был раздвинут, и в украшенном фигурой сфинкса широком кресле угадывался женский силуэт с диадемой в волосах, которые успели отрасти после давней жертвы Афродите.
   - Царица Береника! - вздохнув, произнес Аполлоний, давая повод усомниться в том, что призраки прошлой жизни не тревожат его даже во снах.
   За монаршими носилками прошествовала вереница просителей из народного собрания и дилохия македонских гоплитов личной стражи, после чего стоявший у ворот тетрарх знаком разрешил нам пройти за ворота. Мы не заставили себя ждать, и вскоре, миновав врата, а затем и арку, оказались во внутреннем дворе, оставив позади шум и суету большого полиса.
   У рукотворного пруда стояли двое: немолодой бритоголовый жрец и широколицая нубийка. Не глядя в нашу сторону, жрец поднял жезл, который до поры держал за спиной. Тут же ясноглазая дева встряхнула систр, и змеистые пальцы четырех стихий зазвенели на лунной подкове, отпугивая злых духов. В жертвеннике у пруда вспыхнул огонь, подчиняясь серебряным звукам благородного инструмента. Окружающий воздух дрогнул, кроны священных дерев колыхнулись в ответ, легкая рябь побежала по темной воде. Я догадалась - заработала пневматика, воздушные механизмы, отворяющие створки дверей. Мы миновали две высокие ступени и оказались в длинном зале с расписными стенами.
   В глубине зала, у предваряющих вход в святилище колонн зеленого Лаконского мрамора со сценами очищения и хороводом богов-деканов часов, посетителей поджидал носитель жезла, непонятным способом оказавшийся впереди нас.
  

4.

   - Что заставило эллинов переступить ступени Ис-ис? Желаете поклониться эллинской Исиде-Деметре, ступайте в величественный храм Сераписа или Элевсинский квартал, возрождающий Афинские мистерии; жаждете коснуться древних тайн Та-Кем - жрецы пещерного святилища с острова Фарос откроют свои чудеса достойным.
   - Мы пришли почтить Исиду Хесамут, матерь грозную, - сама не понимая отчего, выступила я. - И, буде она благосклонна, получить совет, как нам быть.
   - Поведай о том, что приключилось с тобой последние четверо суток, дитя, - ответствовал носитель жезла. - Чтобы богиня имела повод допустить тебя к своему наосу.
   Мне пришлось повторить свою историю, но в этот раз я решила утаить о страшном пере, объяснив пробудившийся дар пытками и снами. Рассказ я сопроводила домыслами Аполлония о хранительнице котла омоложения, жрице Гекаты Эйской, коварной Медее.
   - Что ж, того не ведая, ты готовилась к испытаниям посвящения: водою - в проливе, огнем - на Маяке и смертью - в руках анатома. Зане, я вижу, ты чиста и тело твое еще не познало мужской ласки, можешь пройти меж колонн - они не повергнут тебя во прах.
   Только я вошла в святилище, зажглись скрытые в нишах лампады и осветили черный камень возвышавшейся в углублении базальтового наоса статуи богини. На нижнем фризе четверо сыновей Хора, словно эллинские Атланты, держали на своих руках небесный свод. Попиравшие с обратной стороны небеса ноги священного гиппопотама плавно перетекали в широкие бедра грозной матери фараонов, зачавшей от воскрешенного бога. Хор присутствовал на рисунках боковой стены в виде слепого птенца, которого серая соколица кормила кусками змеиного мяса в тростниковом гнезде. На стене позади наоса две Исиды, восседавшие на сведенных спинками тронах, принимали жертвоприношения. Открытые взору по одному у каждой, обнаженные сосцы богинь сочились, у одной - кровью, у другой - молоком, и питали весь сущий мир, лежащий у подножия, животворной влагой.
   Я не знала египетских молитв и не думала их читать, но, повинуясь внезапному наитию, достала свиток с кровавыми письменами, который постоянно держала при себе, и вложила в стиснутое когтями кормящей соколицы отверстие в стене. Механизмы Ктесибия сработали вновь, заставив воздух за стеной расступиться и увлечь хартес вовнутрь. Мнится, вослед моей жертве втянулась и горючая смесь лампад, поскольку огни в нишах погасли, и тьма завладела святилищем грозной богини. Я осталась беспомощной и потерянной - ни зрение, ни слух не в силах были указать выход из мрака и безмолвия - и решила обратиться к новым чувствам. Так верный путь открылся ищущей в своей простоте.
  

5.

   Когда я утром поведала о последнем приключении астроному, он почти убедил меня в том, что мое тело посредством афэ, осязания, почуяло воздушную тягу из открывшегося в полу проема. Рассказ о жилах, которые, подобно соединяющим глаза с энкефалием протокам, передают ощущения дермы органу мысли, а последний обращает их в неясные желания без участия разума, позабавил меня. В святилище я не чувствовала ничего такого - просто каким-то образом поняла, что мне следует обойти статую. Едва не оступившись, я нашла там, под рисованными стоками крови и молока, уходящие вниз широкие ступени.
   Спуск устроители задумали пологим, но долгим. Он слегка клонился в сторону, закручиваясь посолонь так, чтобы идущий сбивался со счета и совершенно терялся в безвидном мире, одетом в хладный камень. Далекий ныне Сиракузский механик, верно, отгадал бы в чертежах творцов катакомбы натянутую на конус спираль, ведущую в просторную пещеру у основания. За отделявшей лестницу от пещеры двойной бронзовой дверью прошедшего испытание ожидали жрецы в белом и пурпуре для торжественного завершения ритуала. Но в эту дверь надо было еще войти.
   За сотню ступеней до нее спуск становился круче. Не успевал неофит переступить невидимую черту, как потоки влаги из двух отверстий устремлялись в коридор, заполняя пространство перед входом. Влага из большего отверстия, на поверку оказывающаяся водой, опускалась ниже, вытесняя более легкую маслянистую флегму на поверхность.
   Все это: верх дверной ниши и преграждавшие путь потоки - я обнаружила, когда первые высеченные скрытым кремнем искры пали на черный шелк, драпировавшей воду флегмы, и языки пламени побежали мне навстречу, озаряя малый окоем. Любой ученый эллин признал бы теперь в черной жидкости горючую нафту, о подземных озерах коей слагают легенды рапсоды. От многих переживаний страхи обходили меня стороной, но что было делать с проклятым пером? "Если, оказавшись в воде, не удастся погрузиться глубоко, его может опалить, а этого никак нельзя допустить", - размышляла я, поминая слова анатома, сказанные перед бегством.
   На мое счастье справа, на вбитых в стену колышках кто-то развесил украшения. Мне глянулось одно из них, массивная пряжка индусского лала. Точь-в-точь такую держала в руке та Исис, что поила мир кровью. Выбрав миг, когда дальний проем скрылся под полыхающим покрывалом нафты, но самое пламя еще не достигло подступившей к моим ногам влажной кромки, я сбросила одежды, сорвала со стены пришедшейся по сердцу тяжелый амулет и, сдержав дыхание, бросилась в воду.

6.

   В отрочестве мы с друзьями спозаранку бегали окунуться в бодрящие морские волны, и я частенько выигрывала споры, что смогу дольше других оставаться под водой. Моя любимая затея состояла в том, чтобы нырнуть в пучину с первым лучом восходящего солнца и появиться вновь пеннорожденною Кипридой, когда весь Гелиосов диск восстанет над горизонтом. Всем известно: за то же время человек неторопливым шагом способен пройти целый стадий. Мне предстояло проплыть два десятка локтей в глубине пылающего озера со ступенчатым дном, не опалив опахала, и отворить вожделенную дверь.
   Льющийся сверху свет горящей нафты давал возможность разглядеть самые мелкие детали. Но, попав под свод дверной ниши, я замешкалась, поскольку не находила никакой ручки или рычага, которыми могла бы воспользоваться. Казалось, минула вечность, прежде чем мое меркнувшее от недостатка питательного воздуха сознание уловило преодолевший потаенные звуковые галереи далекий шепот жреца:
   - Вложи Кровь Исиды в чеканную выемку над крылатым скарабеем, и будешь спасена.
   Поистине, я счастливо угадала с пряжкой. Ее контур, напоминающий детский рисунок человечка с опущенными вдоль тела руками и кольцом вместо головы, в точности совпал с формой углубления. Я еще успела услышать шум от падения перегораживающей путь потоку каменной плиты позади, и почувствовать, как остатки воды в нише вносят меня сквозь растворившиеся створки дверей в светлую залу.

7.

   Прежде чем прийти в чувства, я сызнова узрела себя изобличающей дальние тени на прибрежном песке у неспешных вод. Вновь молчали ночные птицы, и волны не били о берег; слышался только глубокий грудной голос волоокой вещуньи.
   - Сызмальства эллины внемлют: на Западе дальнем, во владениях дочери Кирки, распрягает коней огнегривых не знающий устали Гелиос-Солнце. Ночью плывет он в Кавказский дворец на востоке, погрузив колесницу со свежей квадригой в смастеренный Гефестом позолоченный челн самоходный, и почивает в уютном чертоге. Египтяне, которым об этом поведал рожденный на Родосе нимфою Актий, считают: Ра-Атум стремится к восходу в ладье, запряженной летающим змием. Но твой к возрождению путь пролегает лишь против течения Хапи. Взойди же на барку, сестра, со своими друзьями!..
   Со стороны сцена моего пробуждения, должно быть, выглядела нелепо. На берегу полноводной подземной реки, вкруг распростертого на каменных плитах тела, стояли жрецы, то и дело дававшие указания двум писцам, серебряными иглами наносившим мне на рдевшую в свете факелов кожу древние символы страны Кем. Увидев, что я уже сознаю вершимое, меня подняли на еще слабые в коленях ноги и облачили в тесное египетское платье, поддерживаемое двумя бретелями. Чешуйчатый узор, напоминающий оперение птиц, от щиколоток до самой груди покрывал тончайшую льняную ткань шафранового отлива, придавая стану оттенок старого золота. Переодетый в пурпур давешний жрец перед отлитым в бронзе изваянием увенчанной диадемой богини приветствовал меня, как равную ему.
   - В преддверии святилища ты не была искренней, возжелав сокрыть свою стезю, - с укоризной продолжил он далее. - Но мощь богини велика, и она даровала своим слугам возможность узреть живое перо Бену, птицы-вестницы лет Бытия, проросшее в тебе.
   - Тот, кто оставил его там, возвестил, что оно уничтожит меня. Я не ведаю, как прожить более суток, отец. Я жаждала совета великой богини и помощи ее мудрых жрецов, но стыд охватывает меня всякий раз, когда окружающие зрят то, что видите вы.
   - В этом нет позора. Могучие силы дарует перо, если удается возобладать над ним. Я могу держать долгую речь, но пояснения и советы неуместны сейчас. Если есть в целом свете место, где найдутся способные помочь тебе - это земля древнего Саиса.
   - То, что из моего темени рвется наружу, не даровало мне крыльев, - с грустью проговорила я. - Мне не успеть к сроку.

8.

   - Солнечную ладью стремит по водам небесного Нила Ра-Гарахути, но разве отстанет от нее Лунная барка Исиды? - раздался вдруг глас со стороны реки.
   Я обернулась, и моему взору открылся влекомый течением в пещеру ладный корабль. На борту я разглядела Аполлония, приставившего к устам медный раструб, отчего голос приобретал глубину и раскатистость. Очи астронома были зашорены, но он мог слышать мои слова и поспешил обрадовать недостойную:
   - Неподалеку от главного лаккоса Александрийского водопровода, Нильский канал одевают в камень, и он продолжает свой путь по системе потайных акведуков, снабжая водой многие постройки полиса. На этом резвом судне, вверенном нам по воле богини, мы выйдем по каналу в Канопский рукав дельты и с легкостью поднимемся до Саиса назавтра еще до полудня.
   Прежде чем я взбежала по сброшенной с барки лесенке наверх, жрец вернул мне свиток, напутствовав такими речами:
   - Ты не получила ответы на свои вопросы, прими же пару советов, которых не искала. Многие препятствия ждут доверчивых путников на долгом пути. Окажи помощь женщине, но не отпускай с нею друзей. И второе. Когда станет туго, вынешь перо и обретешь новые силы. К примеру, сможешь разбирать начертанные тобой письмена. Но это надобно делать в дороге при свете дня и не более раза. Ступай, да хранят тебя боги...
   Когда барка выскользнула из-под каменных сводов акведука, на дальнем западе уже догорал багряный закат, и первые звезды сквозь вечернюю дымку приветливо глядели нам навстречу. Команда поставила парус, и гребцы смогли немного передохнуть. Ближе к озерной пристани мы приняли на борт подоспевших Аристокла с Феогеном, каким-то образом прознавших о предприятии. Свежий ветер гнал корабль к цели, и после того, как исчезли из виду городские стены, я отошла ко сну.
  

VI. Река

1.

   Эллины оттого и зовут знатные египетские барки "таламегос", что на них местные корабелы возводят чертог для отдохновения в пути. Сей вывод предстал плодом скорых раздумий в миг пробуждения, к коему за пару часов до рассвета меня принудила растущая боль внутри темени. Мой разум, невзирая на страдания, охватывал внутренним взором все более дальние просторы, и я отчетливо вспомнила лекцию анатома о сути своих действий во время препарирования моего энкефалия. "Очин пера должно разместить таким образом, чтобы он теснил дающую важный секрет железу"... Железа именовалась в древнем трактате "нижние покои", или, по-эллински, хипоталамос. Секрет что-то нарушал в циркуляциях пневмы в организме, отчего сознание делалось свободным и устремлялось ввысь.
   Надолго ли? Я бросила взгляд на водяные часы, подскочила к зеркалу и, оценив новую длину своего проклятия в полтора локтя, пожалела об отсутствии таблиц для расчета роста денежных ссуд, которыми пользовались экономы. Впрочем, на тот момент мне более важным казалось блюсти график движения. С трудом натянув на себя навязанное жрецами узкое платье, я вышла осведомиться, какой путь удалось проделать за ночь, и обнаружила на палубе троих моих мужчин, ведущих неторопливую ученую беседу. Аполлоний говорил что-то об исчислении положений планет, употребляя дотоле неведомые мне понятия "эпициклы" и "дифференты", значения коих мой разум переваривал с легкостью. За суетой последних дней я совсем запамятовала о грядущем дне равноденствия.
   В своей рассеянности я винила чудную в наш просвещенный век приверженность местного жречества древним поверьям. Мудрый правитель, Птолемей Эвергет, вознамерился привести в соответствие жизнь царства ходу небес, и предначертал каждый четвертый год добавлять один день к эпагоменам в честь Благодетельных богов. Однако не побудило это отсталых к переменам, и с упорством, достойным лучшего применения, распорядители часов продолжали свой счет.

2.

   Позже я было посчитала все происходящее сном, но уж больно натуральными выглядели лики толковавших об устройстве небесных сфер, да и вовсе не призрачный северный ветер лизал влажным языком кожу. Трудившийся ночь напролет египетский родич Борея нагнал с моря облака и укрыл ими небесный прообраз Хапи так, что без стремившего вперед золотистые лучи главного фонаря над спальным покоем наш кормчий давно утратил бы дорогу.
   К равноденствию воды в дельте достигли своего пика, залив луга и пашни и насыщая землю живительным соком. И если на время засухи отводные каналы оросительной системы запирались дамбами, и достаточно было следить за глубиною дна, то в половодье зазевавшийся рулевой вполне мог завести корабль в сторону от основного русла. Несмотря на то, что судоходный канал, по которому подымалась жреческая ладья, впадал в великую реку выше по течению, паутина рукотворных протоков уже покрыла окружающие места, и сноп света то и дело выхватывал остановленные до срока Архимедовы улитки - кохлеи.
   Как раз оттуда, со стороны одного из протоков, ветер донес до моих ушей плеск весел. Казалось, стайка лодок тщетно пытается догнать барку. Погоня длилась, не примеченная никем, даже когда позади забрезжили колеблющиеся огни. Остолбенев, я в смятении ждала развязки, пока две объятые пламенем стрелы не сорвались с дальней лодки и не ударили: одна - в ближайшую к нам лодку, другая - в корму нашего корабля. После того команда стала действовать по заведенному распорядку: одни посредством бегущих по блокам канатов убирали парус, другие в доспехах встали у бортов с оружием в руках, третьи налегли на весла, разворачивая корпус судна. Но было уже поздно.

3.

   Вскоре луч фонаря нащупал нарушителей спокойствия, и я поняла, как ошибалась. Одна из малых лодок, погасив огни, стремилась уйти от остальных под нашу защиту. Ей это почти удалось, но преследователи, не желая отпускать беглянку, принялись обстреливать ее из луков. Огненные стрелы ложились в цель. Лодка запылала, и люди стали выбрасываться за борт, ища спасения в воде. Пока наши лучники не рассеяли злодеев, поднять тонущих никак не получалось, и некоторые из них нашли свой последний час в водах канала. Мое сердце сжалось, когда взор нечаянно коснулся уходившей на дно женщины, из последних сил толкавшей наверх свое грудное дитя. Глаза мои не желали более видеть сию скорбную картину, я смежила потяжелевшие веки, а, подняв их вновь...
   ...очутилась в чертоге отдохновения с мыслями о циркуляциях пневмы. Второпях растворив двери покоев и застав на палубе дискутировавших без малейшего беспокойства друзей, я отметила, что события вокруг в точности повторяют свой давешний ход. "Почему не попробовать предупредить худшее?" - подумалось мне. По счастию, мои соратники вняли мольбам и путаным разъяснениям. Сопровождавший нас преклонных годов жрец без лишних вопросов отдал нужные распоряжения, команда бросилась их выполнять, и, к моменту появления чужих огней, барка Исиды предстала готовой защитить беглецов.
   Когда все благополучно завершилось, и гонимые взошли на борт, выяснилось, что женщина с ребенком - наша старая знакомая, Энанфа. Она поведала о том, что ее семейная жизнь с Агафоклом совершенно расстроилась. Бывшей гетере пришлось бросить старшего сына и бежать от невзгод с малышкой на руках. Агафокл не остался в долгу и нанял лихих людей вернуть к стывшему очагу жену живой или мертвой. Энанфа спросила дозволения остаться на судне хотя бы до Навкратиса, где она с ребенком смогла бы искать прибежища в храме Афродиты. Разместив несчастных под сенью таламоса, мы устроились на палубе, и я услышала последние новости от моих друзей.

4.

   Аристокл с Феогеном, перебивая друг друга, с видимым удовольствием описали во всех подробностях перипетии охоты за зловредными противниками мира и согласия.
   - Филакитам удалось схватить большую часть Селевкидских пособников. Однако сам Эрасистрат пока неуловим, - подытожил Аристокл. - Эратосфен с индусом ведут допросы злоумышленников, рассчитывая установить его тайное укрытие.
   - Готама сожалеет, что не смог отложить свои дела. Он шлет тебе весточку и советует прочесть ее на досуге, - добавил Феоген, сунув мне запечатанный воском обрывок папируса.
   - Как же вы успели присоединиться к нам? - полюбопытствовала я, решив, что для чтения мне еще достанет времени.
   - Все просто: люди из царской охраны видели вас входящими в храм, а затем по воздушной почте пришло донесение с одного из постов на водопроводе о готовящейся к походу храмовой барке. Изобретатель числового решета сделал выводы - и вот мы здесь.
   Любой образованный эллин хотя бы раз в жизни чувствовал то же, что в тот тревожный час переживала я. Только что вокруг без всяких затей велись дружеские речи - и вот уже дух захватило от общения с мудрыми собеседниками, от постижения строя их суждений и логики взаимных доводов. Так на добром симпосиуме лакомства сменяют одно другим, и высокие звуки кифар следуют за печальным голосом сиринги, проводя участников сквозь череду услад.
   - Нынче как раз удобно привести месяцы македонского календаря в соответствие с египетскими, - наседала я. - Редкий случай, почин египетского месяца предварил новолуние!
   - Получается, по Лунному календарю грядет начало мистерий Деметры. И оно совместилось с равноденствием, как задумывали в стародавние времена! - подпел мне Феоген.
  

5.

   - Кстати, ради нежданной баталии мы оставили интересный вопрос, - обратился Аристокл к астроному. - Почему равноденствия не делят год пополам?
   - Как я уже объяснял, тела небесные равномерно движутся по эпициклам, центры которых, в свою очередь, кружат по деферентам в противном направлении, - ответствовал Аполлоний. - Для Солнца вращения складываются так, что оно описывает на небесном своде окружность, центр которой не совпадает с Землею.
   - Я недавно слышал вот что, - вмешался Феоген. - Подобно тому, как глаз видит брошенную в фонтан монету из-за его краев по причине отклонения лучей водою, мы можем видеть Солнце еще до того, как оно достигнет восточного предела небес!
   - И Архимед разделяет суждение сие, - заставило задуматься астронома замечание юного книжника. - Сиракузянин сходно объясняет и природу радуги, и редкостное явление на небесах двух Солнц...
   За ученою беседой время истекало из клепсидр так скоро, что я не приметила, как состоялся воспетый нами в диспуте восход. Лишь когда команда нестройными голосами затянула гимн вышедшему из лона Нут крылатому скарабею Хепри, спор утих.
   Барка уже покинула канал и окунулась в побагровевшие с разливом воды истинного Хапи, берущего начала в дальних озерах за Элефантиной. Позади остались освеженные косыми брызгами утреннего Солнца дома и храмы Малого Гермополя. На террасах, нисходящих к залитым влагой низинам, раскинулись фруктовые сады. Аллеи финиковых пальм перемежались с рощами сикомор, некоторые из которых достигали сорока локтей в высоту. Гранатовые деревья смотрелись карликовыми кустами по сравнению с этими гигантами. Цветы граната уже отошли, но набравшие силу плоды только начинали собирать, и снующие меж деревьями нагие рабыни с корзинами спозаранку рвали быстрыми руками пунцовые финикийские яблоки. В стоячей воде внизу цвели розовые, желтые и белые кувшинки. Местная знать отдыхала под сенью увитых виноградом беседок.

6.

   В третьем часу утра из покоев раздался детский плач, а чуть позже появилась Энанфа, которая устроилась на скамье у левого борта и принялась на виду у всех кормить ребенка грудью. Аристокл с Аполлонием деликатно отвернулись, а Феоген не мог оторвать глаз от буколической картины. Поев и надышавшись свежим утренним воздухом, малышка угомонилась, и несчастная мать отнесла ее обратно, чтобы вскоре, нарядившись в заморские шелка, предстать перед нами во всей своей победительной красе.
   - Я буду танцевать для вас, спасители мои, Эпилений, танец сборщиков винограда, - беззаботно, словно забыв ужасы ушедшей ночи, порадовала нас плясунья. - Простите великодушно, но из всех инструментов у меня остались одни погремушки - кроталы, которыми я развлекаю дочку.
   Сбросив сандалии, она пошла, кружась и прогибаясь с воздетыми вверх руками, от покоев к корме. Потом встала ровно и, под щелканье кротал, подражая движениям жмущих виноград жен, стала отбивать босыми ступнями все ускоряющийся ритм. Ее схваченный Лидийской тканью стан оставался недвижим, нечаянно обнажившаяся грудь с алеющими сосцами вздымалась в такт дыханию, не сдерживаемые оброненными в пляске заколками черные локоны трепал ветер, жгучие очи сверкали, и полураскрытые уста обещали смельчакам невиданные услады. Даже повидавший многое астроном жадно поглощал взором дивное действо.
   Не знаю, кто тогда сказал больше хвалебных слов искуснице - покоренный ли отважной танцовщицей Аристокл, тонкий знаток и переменчивый служитель рифм Аполлоний, или я, годами изучавшая учение Терпсихоры. Потрясенный до глубины Феоген, напротив, сделался молчалив и бледен, и сумел только пробормотать банальность об имени танцовщицы. "Дикая лоза" милостиво приняла его слова и даже крепко обняла и расцеловала входившего в возраст эфеба юношу.

7.

   Пока малышка Агафоклея почивала, Энанфа присоединилась к общей беседе, и мы заговорили о танцах и музыкальном строе. Все было сказано и осмыслено: и хороводы египетских жрецов, и Музы страны Кем, идущие вослед Озирису, и донесший музыку из Египта грекам Орфей.
   Начав с октавы и квинты, мы исподволь подошли к универсальному пифагорейскому ключу к исконным пропорциям, правившим всеми иерархиями мироздания, от музыкальных тонов до мер Евклидова пространства.
   - Здесь, в каком-то из древних храмов на берегах Хапи, сын Самосского камнереза впервые увидел волшебную пирамиду десяти точек, расположенных рядами друг над другом, загадочный тетрактис, - сказывала плясунья.
   - Не иначе, ты посвященная пифагорейцев! - восхищенно молвил Феоген, обращаясь к очаровательной беглянке. - Правда ли, что вы молитесь изначальному горнему Числу, которое породило и богов, и людей? И что слои тетрактиса знаменуют собою четыре стихии?
   - Я не должна говорить об этом... - опомнилась Энанфа, но я помимо воли узрела в ее мыслях тетрактис, в котором точки подменялись неведомыми мне тогда змеящимися буквами, и подумала, что далеки думы плясуньи от идеалов Пифагорейских жен, и верна она тайному учению некоего иного народа.
   Приближался Навкратис. Мужчины еще пытались расспросить бывшую гетеру о числе Фидия, вибрациях монохорда и музыке сфер, но та решительно сменила тему. Наморщив лобик, она кокетливо потупила глазки и стала рассказывать об отмеченных Пифагором достопримечательностях единственного в его времена греческого торгового поселения в стране фараонов, не забыв упомянуть и фаянсовые мастерские, и железоплавильню, и священные земли рядом с храмом Афродиты Хиосской.

8.

   Завтрак подали на пифагорейский лад без мяса, но с сыром и медом, и легкая пища с освежающими напитками настроила мужчин совсем на другой лад.
   - Прав ли был Геродот, когда заявлял, что гетеры Навкратиса всегда отличались особенной прелестью? - задался вопросом Аристокл, пробуя сезамовый хумус. - Он упоминал некую фракийку...
   - Мне недавно посчастливилось перечесть легенду о Родопе, - откликнулся на вопрос Феоген. - Пока красавица нежилась в водах Хапи, сокол похитил ее сандалию, и обронил у ног фараона. Тот представил изящную ножку владелицы, и стрела Эрота пронзила его сердце. Дни и ночи искали слуги фараона его суженую, пока не пришлась впору сандалия знакомой баснописца Эзопа. Не зря "Отец истории" возносил здешних послушниц Афродиты!
   - Что ж он не упомянул о страсти Сапфо Митиленской, первейшей поэтессы Эллады, к юной гетере? - улыбнулась Энанфа.
   - Постой, - вдруг проявил интерес Аполлоний. - Да не Родопе ли посвятила "Десятая Муза" Платона эти строки:
   " И каждый раз, как только я
   С тобой сойдусь, от нежной встречи
   Трепещет вдруг душа моя
   И на устах немеют речи..."
   Глаза Энанфы вспыхнули, и она продолжила:
   - " И чувство острое любви
   Быстрей по жилам пробегает
   И звон в ушах... и бунт в крови...
   И пот холодный проступает..."
   Аристокл с Феогеном подхватили эстафету, и старинные любовные рифмы зазвучали над водами великой реки. Я с завистью следила за словесным поединком, в котором мои друзья начинали стихи, а "Дикая лоза" следовала за ними, всякий раз угадывая продолжение.
   Жаль, но всему приходит конец. Битва несколько задержала нас, так что храмы северной, греческой части Навкратиса показались менее чем за два часа перед полуднем. Энанфа кликнула спутников, и они засобирались покинуть корабль. Для меня не стало откровением, что впечатленный подвигами плясуньи Феоген брался сопровождать ее в рискованном предприятии, но нечто внутри отчего-то противилось этому, и я подумала принять решение позже, когда кормчий приведет ладью к берегу и настанет час расставания.
   Вместо этого я силилась сыскать истоки странного чувства внутри живота, ровно я что-то позабыла или сделала не так.
  

VII. Навкратис.

1.

   Много воды унес в море Канопский рукав с тех пор, как милостиво дозволил чужеземцам фараон Амасис основать колонию с правом на морскую торговлю, и отвел для этого полезного стране дела место в Саисском номе в полутора схенах от столицы. Стали селиться там эллины и построили дивный град, с храмами и алтарями богов, приютами для моряков и веселыми кварталами, шумным рынком и немалым портом.
   Не желая привлекать внимание недругов, старик жрец советовал нам высадить беглецов, не входя гавань, неподалеку от высившихся над городом стен Элления, величайшего греческого храма к югу от Александрии. Что до меня, чем ближе ладья подходила к городу, тем меньше мне становилась по нраву идея останавливаться где бы то ни было до Саиса. Я раздумывала, не проделать ли фокус с пером и попытаться разглядеть грядущее, когда барка пристала к деревянным мосткам, и наступила пора прощаний.
   Мне хотелось сойти на берег вместе со всеми, чтобы на миг почувствовать почву под ногами, но Энанфа вдруг остановила меня и обняла со словами:
   - Я твоя должница. У изголовья своего ложа я нашла хартес с кровавыми письменами на древнем, но знакомом мне языке. Прочти то, что я присовокупила ниже твоих слов, и многое станет тебе ясным. Не медли. Да хранит тебя истинный Создатель.
   Ее простые слова поразили меня, и нелегко далось решение последовать совету беглянки. Скрывшись в чертоге отдохновения, я развернула свиток и поняла, что мне все же придется исторгнуть мое проклятие из темени еще раз, дабы понять смысл начертанного.
   Все прошло быстро, и сотню вдохов спустя я снова стояла перед зеркалом с потяжелевшим пером внутри, отирая с бритой головы багровую жижу. В тот раз откровение еще не настигло меня, и новые знания вливались в разум медлительно, через боль, словно в пытке, при которой в глотку страдальца вкладывают воронку и через последнюю неторопливо струят внутрь кипящую смолу. Я с трепетом ждала, что же откроется мне в послании плясуньи. Но только символы на папирусе сами собой стали складываться в слова и фразы, как я почувствовала что-то неладное снаружи, и ноги сами понесли меня на палубу.

2.

   Энанфа со спутниками уже поднимались по мощеной камнем тропе к городской стене, а несчастный Феоген все стоял на мостках и искал меня умоляющим взором. Но мне отчего-то почудилось, что кто-то еще, многоликий, стоглазый, следит за мною из глубины. Повинуясь сошедшему на меня наитию, я жестом отпустила Феогена и зычным призывом оповестила команду о надвигавшейся угрозе. И тут вечно юные хозяйки часов, Оры в златых диадемах сменили обычный ритм своего хоровода, и события покатились вдоль оси времен детской игрушкой, ромбосом - кубарем.
   Не успел мой друг сделать и десятка шагов вослед удалявшейся процессии, как в полном безмолвии, выплевывая ставшие лишними тростниковые трубки, из-под мутной воды один за другим косматыми речными духами стали появляться затянутые в зеленую крокодиловую кожу бородачи с плавниками за плечами. По счастью, кто-то из команды внял моему зову, и с барки за борт полетели рыбацкие сети. Препона не смутила опытных воинов, и они принялись кромсать опутывавшие тела нити темным железом своих ножей. Избавившись от пут, враги шли на приступ.
   Уклоняясь от ответных стрел и дротиков, по пути они то приседали, то двигались рывками, то раскачивались, не давая прицелиться. Цепляя кошками бортовые ограждения, злодеи споро взбирались вверх, на ходу разряжали в потерявшихся стражей легкие ручные арбалеты и бросали на палубу горшки с горючей смесью. В глазах перевозчиков они грезились меняющими облик потомками тюленьего пастуха Протея, и, кабы не льющиеся из уст жреца проклятия, ужас лишил бы команду способности к отпору. Потеряв добрую треть состава, защитникам насилу удавалось сдерживать натиск, едва поспевая рубить крюки, гасить песком огонь и принимать на щиты вражьи стрелы.
  

3.

   Пятерым нападавшим удалось завязать бой на палубе. Раз-другой блеснул знакомый мне по Фаросской площадке короткий клинок, и очередной наш провожатый подавился хлынувшей горлом кровью. Я уже ждала увидеть ставшую привычной улыбку врага, когда гребцы, наконец, сумели отогнать барку с облепленными куртос бортами подальше от берега.
   После этого откуда-то снизу четверо храмовых стражей подняли и под прикрытием щитов стали разворачивать чудное устройство с воротом для натягивания жил и замкнутой цепью, соединявшей маховик со снабженным углублением валиком. Над длинным желобом поворотного ложа они поместили воронку, полную стрел с тяжелыми двойными наконечниками. Я прочла в мыслях стражей название приспособления, но как оно работает, поняла только после того, как все наши попутчики разом попадали ничком на палубу, а один из стражей освободил спусковой механизм. Маховик ворота начал раскручиваться, и из воронки одна за другой посыпались стрелы, по очереди попадая в углубление валика, который, вращаясь, подавал их в боевой желоб орудия, после чего от зацепа освобождалась тетива. После каждого выстрела она натягивалась вновь в ожидании новой стрелы.
   Страж повел поворотное ложе вдоль левого борта, и лопнули крокодиловые доспехи не поспевших распластаться на палубе Селевкидских лазутчиков, и увидели защитники барки, что цвет крови врага такой же, как и у них самих, и наступил перелом в битве. Под прикрытием грозного орудия команде удалось перестроиться и атаковать противника, помышлявшего об одном - как повредить источник своего невезения. Полибол, что звучит на языке эллинов почти как "игральные кости". Я уже знала, чем все закончится. Мне казалось тогда, что кости легли, как того желала я.

4.

   Ладья уцелела, но, когда погасили последние остатки истекавшего из горшков пламени, выяснилось, что врагу все же удалось непоправимо повредить корабельные снасти, и идти впредь под парусом никак не получится. Оставив убитых и тяжко раненых на берегу поодаль, за полчаса перед полуднем мы принялись держать совет, как поступать далее.
   До размежевания двух рукавов предстояло следовать вверх по течению еще добрую сотню стадий, и только потом, развернув судно в Саисское русло, можно было вверить свою судьбу водам великой реки. Даже когда бы все гребцы находились в строю, барка с одним рядом весел не проходила бы против течения за час более двух десятков стадий, а способных грести осталось после стычки немного. С другой стороны, для путешествия посуху не доставало ни лошадей, ни верблюдов. Поэтому мы таки решили двигаться по воде, но не обычным путем, а напрямую, по полноводным каналам вкруг залитых пашен.
   Много тяжелее стал труд кормчего - кибернетоса, ибо немного стояло вдоль этой дороги известных ему указателей, коими можно было счесть приметные деревья да межевые вехи, и каждые несколько стадий приходилось веревкой с грузом мерить глубину под днищем судна. Я же, превозмогая боль, которая становилась все сильнее по мере роста Фениксового пера, решила приняться за чтение послания сошедшей в Навкратисе плясуньи.
   Раскрыв заново хартес, я какое-то время просто смотрела на багряные символы. Прежде алая кровь высохла и состарилась, и начальные письмена поблекли, уступив богатством своего цвета начертанному пурпуровой краской из желез улиток-иглянок. Дважды перечеркнутая вертикаль, пустой и разделенный крестом круги, два соединенных вершиной треугольника друг над другом, изогнутый рыболовный крючок - эти знаки присутствовали в древнем письме разных народов. В незапамятные времена их можно было отыскать и в отчетах Тартесских купцов, и в долговых книгах финикийских менял, и в любовных посланиях пылких троянцев, хотя критянин-мореход и торговец древесиной из кедровой долины Библа могли понимать их по-разному. Одно объединяло всех этих людей - приверженность величественной и неукротимой, подвластной одному лазурнокудрому Зевесову брату стихии. Я глядела на символы и видела сгинувший морской народ, который оставил осколки забытого языка нынешнему миру.

5.

   Потерянные во тьме веков значения слов постепенно всплыли в моей памяти, но не раз пришлось перечесть записанный пурпуром отрывок, прежде чем я проникла в страшный смысл послания. Даже теперь, встретив многие свидетельства правоты Энанфы, я не могу вспоминать эти мгновения первого прикосновения к давним тайнам без трепета духовного.
   ...Прости - невольно позволила себе проникнуть в начало истории, прочитав писаное кровью. Знания твои множатся, и вскоре ты вкусишь их плодов более того, что могу дать я. Однако слова мои помогут тебе быть готовой.
   Века минули с той поры, как первый учитель моих учителей искал приют в тени посаженного последним из древних владык терпентинового древа, и канули в Лету те, о ком сказано в Платоновых диалогах, ибо не приносили приплода их жены. Но ведомо учителям моим, что в обмен на знания старого мира сговорились Лагиды помогать неким жрецам в поисках маток, способных, словно Исида, понести от мертвого семени.
   Подходящей должно обладать даром прорицания и иметь по женской линии порок Посейдоновой Клито. Первый ты получила на ложе страданий, о втором догадываться тебе самой или допытывать своих близких. Поэтому берегись и помни: у многих из тех, с кем свела тебя судьба, помыслы не столь бескорыстны, сколь ты чаешь в своей невинности.
   Еще знай: когда все закончится, я буду ждать тебя в месте, где исчезают тени.
   Мне показалось, кто-то нашептывает на ушко елейным голоском Аристотелевы словеса: "Он мне друг, но истина дороже!" Не то чтобы приходилось усомниться в искренности "Дикой лозы", но всю жизнь я, как воспитанная эллинка, считала атлантов сказкой для гинекея, а разговоры об их успехах - занятным досугом. Да, не далее как полдекады назад я видела в действии одну из их знаменитых машин. И все же "понести от мертвого семени" - такого я представить не могла! Какие ж такие учителя поведали плясунье о планах наших мудрых государей? И о "пороке" в женской линии родословной мне раньше слыхивать не доводилось, если, конечно, я поняла верно, что речь шла о свойстве помянутой в послании смертной жены Энносигея приносить чад парами. Вопросы ждали ответов, да по всему выходило - кто-то полагает использовать злосчастную дочь Поликрата в неблаговидном предприятии. И оставалось лишь гадать, каким именно способом.

6.

   Лихорадка охватила мое тело, и мне никак не удавалось ее унять. Я бросалась из крайности в крайность: то ловила мысли попутчиков, то возвращалась к событиям раннего детства, внимая отголоскам отзвучавших разговоров, то пыталась предвосхитить грядущее через муки в отверстой главе. Все тщетно. Команда мечтала об отдыхе, жрец поминал свое предыдущее путешествие в Саис, мать с отцом судачили об убранстве своего коитона, лечении пневмонии и методах исторжения гелминтов, а впереди пребывала вода, вода и утекающее вослед ей время. В отчаянии собралась я погрузить себя в сон дабы, буде на то воля Морфея, встретить там намек на разгадку.
   Дельфийские Пифии умеют грезить наяву под действием сочащегося из расщелины флюида. Но что они видят в эти мгновения? Мне пришли яркие, но чуждые картины, как если бы я рылась в мыслях другого человека. Первой, что показалась важной, была та, где в какой-то облезлой лачуге при свете лучины чьи-то - мои? - руки отрывают от груди и передают плачущего ребенка женщине, вылитой Елене Александрийской. Может, это моя мать в молодости, рассудила я... и с ужасом признала по родимому пятну на плече в маленькой девочке себя. А еще мне почудилось сквозь грезу, что перо в моей голове стало много большим, совсем ожило и шевелится, вворачиваясь вглубь энкефалия.
   Недаром говорят, что младенец осознает все вокруг с первых дней жизни. Очнувшись, я вздумала отыскать эту встречу в собственной памяти - и она восстала из прошлого. Я даже ощутила сладковатый вкус молока на губах, тепло рук, зачем-то отдававших меня белокурой лакедемонянке, которую я всю жизнь почитала за мать, и увидела - своими глазами - ту, что расставалась со своим дитем. Женщину, как две капли воды похожую на свою сестру - близнеца по имени Халкиона. С одним единственным отличием - огромным черным пером, торчащим из темени, из коего сочилась темная влага.
   Под впечатлением виденного я дрогнула, допустив ошибку, на каковую не имела права.

7.

   Понятно, я не слышала его мыслей после битвы - кованое железо шлема было смято скользящим ударом тяжелого наконечника стрелы; но то, что среди ставших лишними снастей команда проморгала тело лишившегося чувств анатома, до сих пор повергает меня в недоумение. Придя в себя, он решил искать убежища в опочивальне, и чуть не столкнулся у входа с творением своих рук, опасной химерой, ошибкой, которую следовало устранить.
   Химера же раз за разом возвращалась в своих мыслях к далекой хижине, наблюдая за тем, как перо в темени его владелицы пробуждается и начинает погружаться внутрь, подгоняемое дрожью оживших ресничек опахала. Трясина воспоминания не отпускала меня, и я не сознавала, как ноги понесли мое тело на палубу отдышаться.
   Поистине, мне повезло: чтобы миновать выход из таламоса, не затронув пера, приходилось склоняться, и первый пущенный злодейской дланью дротик на волос разминулся с моим плечом. Вмиг став собою, я повелела Эрасистрату замереть, но второй дротик уже летел ко мне, а я не успевала ни отклонить его, ни уклониться самой от встречи с отравленным жалом. Да и про жало я сообразила позже, когда неведомо как на его пути возникла раскрытая ладонь Аристокла. Дротик пронзил препятствие насквозь и застрял в нем, чуть коснувшись моей левой груди, но вскипевшие на лету алые брызги крови ожгли кожу сквозь тонкий лен платья. Пока разбуженный энкефалий помимо воли искал в своем хранилище нужное знание, я обреченно наблюдала, как сжатый кулак шуицы моего спасителя на излете находит висок оцепеневшего врага, и два бездыханных тела падают на кедровые доски палубы. И сразу затем услышала запоздалую мысль: "Нубийский солнцегляд!"

8.

   Скромный кустарник с обочин дорог Эллады своим именем обязан умением оборачиваться вослед дневному светилу. Млечный сок его собрата черноликие колдуны предгорий в пору цветения сбирают в глиняные горшки, чтобы затем смешать с кровью рыжих муравьев и напитать жгучим ядом стрелы воинов. Колдовскими стрелами охотники дикого племени бьют слонов и львов, на теле же человека яд рождает черные пузыри. И если не отнять пораженную часть тела, несчастный почиет в испражнениях и судорогах.
   Смыть едкую кровь с платья было делом недолгим, но наблюдать за тем, как жрец пилит руку Аристокла, поначалу казалось не в моих силах. Кисть вздулась, кожа покраснела до локтя и лопалась, оставляя язвы. Старику пришлось взять выше и торопиться, чтобы снедающий естество моего друга огонь не перекинулся на грудь. Промыв обрубок винным зельем и замотав рану, седовласый египтянин подсчитал удары сердца юноши, поднял ему веко и покачал головой. А когда на уста раненого пролились капли неведомого мне отвара, я подумала, что мало знаю о нашем спутнике, и решила внять его мыслям.
   Сказать, что я вспыхнула, вновь увидев комедию с посещением Саиса, значит не сказать ничего. Сколько себя помню, всегда ярилась, когда понимала, что меня дурачат. Даже безобидные розыгрыши приводили меня в исступление. Как-то раз несчастный Аристокл подбросил мне раскрашенного под аспида ужика, а я в сердцах рассекла ему губу - шрам можно разглядеть до сих пор. К тому же я с детства не выносила театр, где актеры играли фальшиво, поэтому удвоила и утроила свои усилия.
   На первых порах моя воля никак не могла пробиться к сознанию жреца, и разум нечаянно ухватывал далекие тени. Зато потом, когда я уже предвкушала скорую победу, на меня обрушилась такая мешанина образов чужого прошлого, нескончаемых лабиринтов и лишенных смысла бесед, случайных людей и испещренных иероглифами свитков, что выделить из них что-то полезное не представлялось никакой возможности.
   Старик со вздохом распрямил спину, медленно повернулся ко мне, и я услышала в своих мыслях его глубокий голос:
   - В Саисском храме почитают Нейт, сокрытую под покрывалом. Вы зовете ее Афиной. Веками смертные умоляют богиню приоткрыть завесу, ибо не дано пути, чтобы проникнуть под нее. В Навкратисе же ловкие служительницы Хатор - Афродиты говорят, не стоит срывать покрывала с того, на ком его нет. Спрашивай, и получишь ответ. Поводырь, возлюбленный Тотом, в силах пролить свет, коего ты жаждешь. Но мы снова в основном русле Хапи. Обернись - стены Саиса красуются в лучах Ра.
   Трижды по сотне раз согнулись и разогнулись гребцы, ворочая тяжелые весла, и ладья почти достигла стоячих вод гавани близ храмовых врат, прежде чем я разгадала славное имя собеседника. Возлюбленный Тотом. Мер-не-Тхути. Так звали Манефона из Себеннита.

VIII. Саис.

1.

   Один из первейших городов Та-Меху, земли папируса, как именовали в стародавние времена Нижний Египет, два сезона в году омывался с двух сторон - течением великой реки с Запада и водами широкого канала с Востока. В период разлива он, со всеми своими величественными постройками, превращался в остров. Влажная земля парила, и утопающий в дрожащем зеркале марева храм даже с малого расстояния чудился кораблем рожденных от крови Урана гигантов.
   За воротами все оказалось таким, как я себе выдумала пару лет назад в читальне Дома Муз за Геродотовой "Историей". Те же сторожащие широкую аллею суровые сфинксы на кубах-постаментах и врытые в землю колоссы, та же прохлада в тени священных акаций и сикомор, царские усыпальницы слева и огромные пилоны входа в главное здание. Доставленная по реке от самой Элефантины черная громада цельнотесанного гранитного наоса лежала там же, где из-за тяжкого вздоха зодчего ее бросили по указке приветившего розощекую гетеру фараона.
   Пока я, Аполлоний и египтянин, миновав квадратный внутренний дворик, шли через многократно повторяющее себя пространство гипостильного зала, нас никто не встретил. Струившийся меж рядами походящих на пальмы колонн свет убывал, и старый жрец шепотом сетовал астроному на досадную задержку в пути, помешавшую нам наблюдать зрелище, которое бывает здесь каждое равноденствие сезона разлива. Будто бы полуденные лучи, пройдя сквозь особый проем, заливают золотым сиянием путь к малой пирамиде в глубине храма до самой ее вершины. Аполлоний, в свой черед, что-то спрашивал о колебаниях земной оси и отклонении верного направления, но меня волновали совсем другие вопросы.
  

2.

   Быть может, самый могучий разум в моем положении так же искал бы малую зацепку, лишь бы не думать о неизбежном. Я вернулась ко времени того детского предприятия, когда отчаянной троице удалось прокрасться в жреческую трапезную, ощутила кожей прохладу коридоров Серапейона, надежно укрывавших от обычного в месяц фармути зноя, и услышала шепот Феогена:
   - Как-то, отдыхая в царских покоях от тяжких походов, Птолемей Сотер тревожился о судьбе возводимого по завету великого Александра города. Строящиеся храмы и верфи, новые кварталы, повторяющие рисунок мантии покорившего полмира македонянина, радовали взор - но кто поможет завершить начатое и сохранить величие созданного для будущих поколений? И восстал в огненном столпе перед отважным диадохом ясноликий юноша необычайного роста, заповедовал доставить с берегов Понта свое изваяние и обещал за это царству процветание. Молва твердит, три года жители Понтийской Синопы не желали отдавать статую, и тогда сошла последняя со своего постамента, прошагала пешком от храма до пристани и взошла на посольский корабль Лагидов. Уже в Александрии двое посвященных мужей признали в изваянии Сераписа, коему издревле поклонялись Ракотийские рыбари.
   Когда я поведала волшебную историю деду, он, против ожиданий, не удивился и даже вспомнил имена мужей: своего дяди Тимофея и Манефона из Гелиопольского храма. Выходило, уже при Птолемее I мой новый знакомец не был юнцом. Дед сказывал, позже и Птолемей Филадельф обращался к египтянину за справками по устройству календаря, выбором подходящих сроков для благих дел и исчислением грядущих событий. И Манефон стряхивал пыль со своих таблиц.

3.

   Я никак не верила своим расчетам, но размышления увлекли меня. Я уже видела себя на пороге раскрытия многих жреческих секретов, как вдруг в опасной близости от моего носа возникла широкая спина шедшего чуть впереди Аполлония. Астроном вслед за египтянином остановился перед показавшейся неслышно из-за одной из испещренных иероглифами колонн жрицей. Игра света в каменной роще зала, охватывающий стан ажурный лен от храмовых ткачей и особые мази делали ее в мужских глазах моей ровесницей, но не могли обмануть растившую перо. Четыре года назад эта женщина несла в руках медный поднос, помогая воротить Аполлония в царство живых.
   В святилище за малой пирамидой, куда нас провела молчаливая служительница Госпожи распутий, мы нашли еще двух участниц приснопамятного обряда. Вместе со своею подругой они пошли в медленном, текучем танце окрест наоса с изваянием утаенной пологом богини, поспевая при этом оборачиваться вокруг себя.
   Мерный хоровод длился и длился, и во второй раз за последние дни я уловила дальний речитатив пифагорейского мужа, вещавшего из минувшего о небесных сферах, и вдохнула жар Центрального огня. Казалось, гибкие тела жриц насыщены скрытыми шарнирами, дозволявшими перемещать члены во всех мыслимых проекциях, но я ясно сознавала, что каждый жест их согласованного хода выверен по чертежам сокрытого от моего взора механика, и подчинен некоей ведомой одному ему цели.
   Рисунок танца менялся. Символом равноденствия, пестрой змеей охватив нас одного за другим упругими кольцами, поток движения завораживал и манил прочь из бренного тела. Я уже было предалась какой-то своей частицей этой дивной круговерти, когда в мыслях моих раздался раскатистый глас египтянина, обращавшегося к жрицам:
   - Не для игр мы припали к стопам Нейт, но получить ответы. Встаньте и внемлите.
   И по его слову замерли жены против каждого и простерли к нам свои длани. Для меня не стала откровением нужда Аполлония - он жаждал вернуть себе былое. Я просто хотела жить. Тот же, кого я принимала за Манефона, вопрошал о несбыточном: перед тем, как уйти в Дуат, он думал передать знания преемнику сполна, желая оставить в наследство память пережитого без остатка. После кратких монологов через боковой ход отвели нас в малую крипту и оставили одних.

4.

   - Поведай, о мудрый, неразумным об этом месте. Кто есть сия богиня под покрывалом, почему эллины почитают ее Афиной Тритогенией? - презрев робость, вопрошала я убеленного сединами старца, памятуя о посулах пролить свет на неясное. - Что такого в этом храме, и отчего все надеются получить здесь пособление?
   Вздохнул египтянин, и полилась из его уст певучая эллинская речь.
   - Можно говорить долго и не сказать ничего. Ведомо и школярам, Тритон - озеро, где расколол череп Крониду Гефест, лежит в Ливии; там чтят луноликую Танит, облик которой хоронит священный заимф, покрывало. Она же Астарта - Анат, что славят Афиной в царстве Селевка. Неофитам вещают о треглавых, подобно Гекате, богинях Крита и Сирии, хранящих дороги. Но и Афина зовется Келевкией, охранительницей путников. Нейт по желанию принимает облик коровы, змеи или львицы, - тут он задумался на миг, и продолжил менее твердо. - Иерофанты видят в Афине женское начало Зевса. Танит кличут ликом Баала...
   - И я слыхал о воинственном нраве обеих, даже то, что из дерев Нейт, чьи символы щит и стрелы, готовят особое оружие. Что, по-твоему, самое важное в этом для нас? - прервал витиеватые рассуждения жреца астроном. - И, наконец, расскажи таки о Саисском храме!
   - Вы, эллины, вечно спешите, - поморщился наш проводник. - Легенда гласит, почив от творения мира, Нейт - Мехетурет в обличье небесной коровы спустилась на это самое место, и Нил излился с небес вслед за нею. Богиня снискала дешрет, корону Нижнего царства, а его фараонов стали именовать Князьями Пчел. Позже здесь храм возвели, назвав его Домом Пчелы оттого, что Нейт беспорочна и сочетает, как пчелы, черты обоих полов.
   Аполлоний уже раскрыл уста, желая задать очередной вопрос, но египтянин остановил его жестом и продолжил:
   - Я не могу угадать, какое знание важно для вас. Быть может, Аполлоний, тебя позабавит то, что по нашим поверьям, разум умершего отходит Нейт. Я прослышал, служители Дома Пчелы умеют сохранять память на сугубых скрижалях и при необходимости передавать ее достойным. Поэтому и прибыл сюда с надеждой.
   Только когда отворилась дверь, и в проеме показалась сменившая наряд жрица, я с запозданием воскликнула:
   - А эта корона... дешрет, какого она цвета?
   И услышала, будучи уже наполовину в святилище, в спину одно слово - "красная".
  

5.

   Я потеряла счет часам, но понимала - отведенный мне срок истекает. Боль нарастала, и рассудок мой принял мутиться, отчего дальнейшее представлялось прерывистым, схожим с движениями рыбаков в дальних вспышках недреманного ока Фары. В свете негасимых лампад сверкали цветные каменья на грудях давешних танцовщиц; поклонами, как равные, приветствовали блудного собрата жрецы в крокодиловых масках; в такт их гимнам колыхался заповедный заимф, будто бы само изваяние не оставалось безучастным к судьбе замершей перед ним в уповании юницы. А надо всем этим действом в густом от курившихся масел мареве парила малая копия Лунной барки.
   Старший из зухосов задавал вопрос за вопросом, и барка то замедляла ход, то кренилась на борт или на нос, то сворачивала с прямого пути. Снизу я не могла видеть никаких правящих ею механизмов, ни даже нитей вроде тех, коими понуждают плясать под звуки флейт своих кукол по праздникам египтянки, но решила, что нити все же должны быть, и только моя слабость не позволяет их разглядеть. Тем временем по мановению руки жреца женщины, захватив ручные светильники, приблизились ко мне и заново пустились в пляс. Почти не сходя с места, они быстро поводили бедрами и пускали волны по своим телам, как это делают в веселых домах у александрийских причалов разбитные девицы, залучая разгоряченных вином корабельщиков. Наконец, две из трех опустились на колени и, оставив лампионы, застегнули у меня на щиколотках и кистях браслеты матово-белого металла, а средняя задрожала мелкой тряской и набросила мне на шею тяжелое ожерелье.
   Я почти не помнила себя от боли, когда астроном подхватил меня и отнес на скамью в малой крипте, и позже едва внимала египтянину, который толковал нам волю богини, открытую в колебаниях барки.
   - Аполлоний, твоего прошлого не вернуть, но взамен ты сможешь получить все мои знания. Прошу, не отказывайся - это тебе пригодится. Мое желание осуществится, однако и я должен за это сделать кое-что. Послужить тебе, о приемная дочь Посейдонова рода, проводником еще какое-то время.
   - А как же... что будет со мной? Проводником - куда? И что значил этот новый танец?
   - Танец? - старик усмехнулся. - Говорят, так впервые плясала юная жрица Исиды, когда ей пчела забралась под одежды. Я приметил - и на этих трех девах цвели изумруды царицы небес. Тебе же надо будет попросту дождаться, когда мы закончим с Аполлонием.
  

6.

   Египтянин ошибся, или боги обманули его, хотя я старалась ждать долго.
   Я терпела до тех пор, пока не поймала нового в изнуряющей боли, того самого чувства, которое посетило меня еще на барке в минуты слабости после чтения послания Энанфы. Словно мерзость во мне пробудилась к автономному бытию и готовится пронзить питающий ее мозг насквозь. Я коснулась перстами опахала над моею главой, и, только ожившие реснички ответили легкой дрожью, сомкнула длань и резко, как в первый раз, дернула перо вверх. Оно поддалось, но не вышло наружу. Стержень вдруг потерял твердость и стал колыхаться на манер египетских кобр; оперение, напротив, обрело упругость и пыталось отталкивать мигом взмокшие ладони прочь от себя.
   Мне доводилось наблюдать трюки бродячих актеров со змеями, но можно ли было думать, что придется участвовать в подобном самой? На пару с огромной многоножкой мы кружили по крипте, натыкаясь на стены, пока я случайно не задела потайной рычаг, освобождавший дверь в опустевший зал с наосом богини. Мир вокруг плыл и менялся в неверном пламени лампионов, на стенах перекидывались друг в дружку озорные иероглифы, а я, памятуя об опыте в святая святых храма Исиды, пыталась разглядеть среди колеблющихся крылатых, зубастых и рогатых образов отверстие для подношения. И нашла его внизу, у самого основания наоса. Тогда я оторвала ненасытную тварь от себя, направила навстречу расступившемуся воздуху прорехи и без сил простерлась ниц перед изваянием.
   Боль сразу прошла, мне стало покойно, и я тихо радовалась, пока не открыла, что сжимаю левой рукою священное покрывало. Жаль, ошибки случаются тогда, когда их не ждешь. Свет стал убывать, хлад схватил меня изнутри, на глаза навернулись слезы.
   А потом я умерла.

7.

   Когда свет вновь заполнил святилище, он уже не давал тепла. В паре шагов от меня лежал казавшийся чужим труп, сжимавший парадную ткань покрывала. Верно, миновало совсем немного времени, так что члены еще не успели застыть, а глаза не подернулись последней дымкой. Оттого, что энкефалий избавился от жуткой твари, необычайная легкость наполнила меня изнутри. Я совершенно не испугалась нового состояния, и пыталась угадать в распростертом на гранитных плитах теле черты прежней Елены.
   Пережитое сказалось на мне, лик осунулся и несколько состарился, чело побледнело и подернулось морщинами, когда-то алые губы утратили блеск и обрели серый оттенок. Даже камни ожерелья вслед за губами потеряли пурпур и принялись в глубине отливать грязной морской лазурью. На миг мне стало неловко, что мои друзья напоследок запомнят меня такою, но тут откуда-то сверху на розовый Сиенский гранит опустилась Лунная барка.
   Плавая под потолком в час церемонии, она смотрелась многим меньше той стремительной ладьи, что несла нас в Саис по багровым от животворного ила водам великой реки. Вблизи делалось ясно, что высота скрывала подлинные размеры ритуального судна. На палубе в добрую седмицу локтей шириною могли разместиться несколько человек, что, без сомнения, был вполне готов подтвердить почивавший там на узорных подушках египтянин.
   Смерть избавила меня от остатков стыда, и я бесцеремонно растолкала его:
   - Права ли я, когда мню тебя мертвым, раз ты способен видеть мой дух? Отчего-то крылатый Танат не торопится за ним...
   - Видно, никак не может срезать прядь волос с твоей бритой головы! - недовольно проворчал жрец. - А чтобы эфирные покровы странствовали вне тела, последнему не обязательно утрачивать жизнь. Мое, вернее всего, покоится где-то в храме на пару с Аполлонием и отдает тому воспоминания.
   - Стало быть, я вольна делать, что угодно, и вовсе не обязана сойти в Аид?
   - Мы называем его Дуатом. Тебе суждено предстать перед судом Осириса в Зале Двух истин. Я согласился сопровождать тебя туда.
   Как ни странно, слова эти не встревожили меня, и я осталась покойна, когда центральная плита в полу ушла в сторону, освободив дорогу вниз. Ладья качнулась, и мы тронулись в неторопливый полет.

8.

   Проем в прошлое закрылся, и хранители ходов опечатали его. Толща гранита отрезала меня ото всего, что было любо мне: от тишины Мусейной читальни и шепотов теплой Ракотийской ночи, от колыбельной забывчивой няньки и цимбалов танцевальных наставниц. Мир сжался до остова малой барки и погрузился во тьму. Брошенной навеки друзьями, не нестись более с ними юнице по широким улицам Александрова града вдоль сияющих колоннад, не плыть наядой в пурпурном сиянии Фары взапуски с дельфинами, кручинилась я. Да и что осталось от меня самой, кроме стывшего вверху тела? Одна податливость подушек и дыхание ветра, по коему только что гадать, куда стремит полет Лунная ладья.
   Занятая собою, я упустила из виду вставшие перед нами первые Врата, но в их багряном мерцании мой спутник уже звал по именам и следящего за огнем, и многоликого, и подающего глас - стража, привратника и глашатая. Потом мы опять летели, все глубже погружаясь во тьму, и ловили ее встречное течение. Открывавшиеся порою препоны, которые прежде ввергли бы меня в ужас, ныне никак не меняли настроя. Что могли они, ежели та, наивная Елена обветшалым трупом лежала на каменных плитах Саисского храма, и протокам в виде эллинской буквы "Хи" более нечего было передавать от погасших очей погасшему же энкефалию. И пусть огненные озера и пылающие тени тянулись ко мне двойными змеиными языками - их пламя не жалило жаром, но оставалось пустым и бесплотным.
   Разве клепсидры Птолемеева царства имеют власть над Аидом, думала я и не вела счет часам, равнодушно взирая вперед. А на пути вновь и вновь вставали мерцавшие другими цветами радуги пилоны, и заново величал египтянин тайными именами очередных стражей, привратников и глашатаев, и проницала ладья все новые слои бездны. Луковой шелухою в руках опытной кухарки один за другим отлетали они, приневоливая к раздумьям об устройстве небесной тверди и планетарных сферах. Будто бы тот, вышний Космос опрокинулся целиком вовнутрь себя, и теперь мы неслись к его средоточию, которое там, наверху, было когда-то извечным и нескончаемым Апейроном за неподвижными звездами.
   "Умно ли строить планы на вечность, не зная, где будешь через миг?" - так вопрошала я себя, когда узрела конец своего похода. Сперва в мерцавшем белым пилоне я не нашла ничего особого, но ближе его устройство сделалось подобным зеркалу, изнутри коего в сиянии тех самых недвижных звезд к нам близилась Лунная барка с двумя человечьими тенями на борту. Чуть дрогнул мой мудрый проводник, и я поняла - мы на месте.
  

IX. Зал Истин.

1.

   Бег летучего корабля помалу сошел на нет. В паре корпусов за мнимым пределом встала и встречная ладья. Египтянин поднялся во весь рост и, скрестив руки на груди, долго молчал в сомнении. Когда ожидание стало тяготить меня, и я решилась задать безмолвный вопрос, он скрепя сердце пояснил причину заминки:
   - Я полагал, у входа в зал Суда нас будут поджидать. Пустое. Мне не окликнуть ни стража, ни глашатая, и Анубис не вопрошает имен обеих створок врат Харсак-Шу. Верно, это оттого, что живым далее нет хода, и я обязан вернуться в их мир.
   - Но если ты покинешь меня, я не попаду вовнутрь! - обеспокоилась я. - Что тогда будет с моею душой?
   - Останешься в одном из убежищ - арит.
   - Ты брался служить проводником до конца, не бросай меня одну здесь, пред средоточием Аида! - решилась я разжалобить мудреца. - Подумай еще, ведь эта барка напротив должна что-нибудь значить!
   - Я не вижу ликов теней на ее палубе. Пусть даже они и походят на наши... - вновь задумался жрец. - Чем это споспешествует твоему спасению?
   - Вдруг их назначили привратниками взамен твоего Анубиса. Давай, одну тень я нареку Еленой, а ты другую - Манефоном. Терять все одно нечего.
   - Ты верно угадала, так кличут меня эллины... может статься, права и в прочем.
   Однако сколько я не звала ту, зазеркальную Елену Еленой, ничего не менялось. Барка качалась в теплом дыхании, истекавшем из бездны под днищем, но не двигалась ни вперед, ни назад, и опрокинутые звезды бесстрастно взирали на нас со своих игрушечных небес.
   - Впрочем, это, скорее, добрый знак. Ведь я до сих пор не замечаю ни низвергающихся на нас огненных потоков, ни сходящихся ледяных глыб, - продолжал рожденную мною мысль египтянин, пока я не находила себе места. - А значит, в твоем подходе есть зерно истины.
   Мой спутник застыл, набрал в грудь побольше воздуха и произнес еще что-то, чего я не разобрала, потому что от громового раската заложило уши. По зеркалу врат побежали бледные сполохи, его нутро подернулось рябью, а дальняя барка нежданно-негаданно шевельнулась и, прежде чем я почуяла наше ответное движение, стала ближе.

2.

   Эх, кабы я была не я, а Файлос из Кротона, сломавший ногу на Пифийских играх оттого, что перемахнул скамму с песком! Разбежавшись от самой кормы, я бы прыгнула что есть силы, и проскочила-таки в эти окаянные Харсак-Шу. Зная то, что стряслось потом, я думаю, мне стоило попробовать, и по сей день вопрошаю себя, почто, вместо того чтобы держаться собственных суждений, я решилась внять более опытному Манефону.
   - У всех и вся на свете есть заповедные имена, рин, начертанные вышней рукой на табличках из горней глины. Я назвал свое, попробуй и ты. Не спеши отрицать то, что тебе известно, - прервал он изначальное течение моих раздумий. - Когда я впервые имел счастье лицезреть некую юницу в пещере Исиды, тамошний жрец возвращал ей хартес с письменами...
   И несмышленым дитем мне ничего не толковали дважды - имя, коим я величала себя на древнем языке, вполне могло сойти за пресловутое рин. Я тотчас пожалела о расшитом цветным александрийским стеклом поясном кошеле, с коим не расставалась, сойдя на берег, и который обронила в храмовой крипте в бою с многоножкой.
   Я не ведала точно, что за силы не дозволяют милым сердцам пожиткам покинуть своих почивших владельцев, и отчего я не вижу себя в преддверии судебного зала нагою и босою. Разве только и тесное платье, и белое золото браслетов, и дивное ожерелье с обманными, менявшими тон камнями, были просто игрою остатков рассудка. Но раз дело обстоит так, стоит сильно возжелать и отчетливо представить нужный предмет, как он отыщется сам собою, сделала вывод я. И испытала гордость, когда узрела, что строй человечьей, Аристотелевой науки преобладает над природой Аидова царства.
   Одесную египтянина, на скамье среди пестрых подушек в мерцании портала проявилась знакомая россыпь плавленых стеклянных крошек. И пусть сперва, запустив руку внутрь, вместо уже ставшего мне близким кровавого свитка в мягких складках верблюжьего войлока я обнаружила грамоту куда меньшего размера - сие ничуть не сбило меня с верного пути. Послание Готамы - вот что мне не давало покоя перед Навкратисом, сообразила я и, дав зарок при первой возможности перечесть напутствие индуса, принялась рыться в других отделениях. Терпение и вера в правоту логических построений вскоре позволили мне отыскать то, что должно. А когда я нарекла себя, гром ударил вдругорядь, и черно-белые клетки мощенного неведомым камнем пола приняли пыльную кожу моих сандалий.

3.

   Наивность и простосердечие покинули меня с последним вздохом в святилище Нейт. Мне стали ближе взгляды на бытие въедливых перипатетиков, и, с высоты их дедуктивной методы, я не помышляла найти вожделенный чертог схожим с акроатерионами Александрийских судейских. И все же действительность превзошла мои чаяния.
   Зал был огромен и полон нелепой, бессмысленной утвари. Вдоль нескончаемых стен на постаментах пульсировали исполинские шары. Кружились каркасы из сочлененных противоестественными способами балок. Складывались, рассыпались и соединялись во все новые геометрические тела наборы сопрягаемых звеньев, являя чудеса согласованного движения, омодромии, по воле поджидавших нас богов или сокрытых от взора механизмов. Терявшийся в вышине потолок держали колонны, светившиеся изнутри ровным белым сиянием, как если бы в полостях за их стенками матового обсидиана хоронились не дававшие тепла потаенные лампионы. На подвесных полках кто-то разложил неисчислимые бесцветные кристаллы, которые, в зависимости от угла зрения, меняли форму от ромбического додекаэдра до обычного куба, изнутри коего проступали контуры кубика меньшего размера.
   По мере продвижения вглубь преобразился и простой рисунок под ногами. Каменные плиты покрыл затейливый орнамент в виде перекрывавшихся кругов с узором из заполненных черными, белыми и серыми сегментами концентрических колец в каждом. Кольца были чуть повернуты друг относительно друга, и при пристальном рассмотрении круги принимались вращаться в разные стороны на манер колес зубчатой передачи так, что делалось боязно ступать на неверную поверхность. Впрочем, когда во мне пробудилась жажда, и, потворствуя последней, поднялась из-под камня дивная двойная криница, исторгавшая попеременно серебристые струи из пары сплетенных змеями Гермесова кадуцея труб, мнимая преграда не остановила меня. Приблизившись, я разглядела тонкие поперечины, длиною в локоть и числом 21, придававшие двойной спирали родника сходство с винтовой лесенкой или, вернее, с неведомым музыкальным инструментом в рост человека. Воды бурлили и пели в витой меди широких, палестовых горнов густыми голосами, и торжественный гимн постепенно насыщал пространство чертога благими вибрациями.

4.

   Прежде чем отведать водицы, я попробовала рукою трубы и рассчитала: "Во-первых, ключ сей образовался по моему желанию. Во-вторых, желания здесь реализуются игрою рассудка сообразно познаниям взыскующего. В-третьих, я слышала о двух источниках царства мертвых: Леты, с водами забвения, и Мнемосины, с более холодною и светлою влагою". Воззвав вторично к строгим Музам логики, я приготовилась было испить вод памяти, но тут из порталов в дальнем конце зала начали выходить чуждые эллинам боги - терокефалы.
   Под пение горнов они без спешки рассаживались по местам, разворачивали на столах приготовленные свитки и брали в руки перья для письма, отчего мне вспомнились последние испытания летнего триместра в Доме Муз. "Хорошо бы, все прошло так же успешно", - уже думала я, как вдруг выяснилось, что никто не собирается спрашивать меня о чем бы то ни было. Напротив, смешавшуюся гостью отвели за окованный темным железом и иным, белым, как у браслетов на запястьях, металлом стол и усадили по левую руку от его сокологолового председателя, прикрыв дыру в темени париком из пепельных, в тон металла, волос.
   Восседающая по другую руку женщина в тяжелом парике цвета вороного крыла, в которой я не сразу опознала Елену-за-зеркалом, поощрительно кивнула мне. В ответ на немой вопрос сокологоловый прикрыл мою ладонь своей и произнес:
   - Мы рады твоему прибытию, но нас ждут неотложные дела - ищущие Суда рядом.
   Тут же ввели троих. Первый, смуглый фиванец в льняном лилейном платье и сандалиях из светлой кожи, по видимости, бывший стратег одного из номов Верхнего Египта, выступил вперед и повел приветственные речи. Его уста еще произносили одно за другим имена малознакомых мне богов, обращаясь к последним с исповедью, когда тот, которого Манефон чаял повстречать у входа, судия с мордой шакала, поднялся со своего места. Он встал перед беднягою, отверз десницею его грудь, вынул бьющееся сердце и бросил на чашу стоявших на постаменте весов. Изумленный стратег замер как вкопанный, уставившись на дыру в груди.

5.

   Мне ли было не разглядеть выступавшее из пышного переплетения мелкозавитых косиц опахало иссиня-черного пера? Но нет - не иначе, нечто в воздухе этого необыкновенного места повлияло на мои чувства, так что я сделалась рассеянной и до поры не придала значения прическе своего антипода. Однако в мерзком хлюпающем звуке, с коим очин проходит меж долями органа мысли, покидая голову, я не могла ошибиться. Заслышав его, я тотчас обернулась вправо и во второй раз после давнего, речного сна наяву, увидела другое перо. Оно как раз перекочевало в руки еще одного участника действа. Крой платья и особая внутренняя собранность сделали бы такого в любой из храмовых библиотек своим, кабы не скрывавший профиль косматый парик из пегих с серебром волос нубийской собакоголовой обезьяны. Что-то в повадке писца показалось мне неизъяснимо знакомым, но, захваченная зрелищем, я решила подумать об этом позже.
   Тем временем писец бережно возложил перо на подвешенную к противному плечу весов чашу и отпустил стопор. Струи криницы ослабели. Горны смолкли. На какое-то мгновение чаши замерли в равновесии, будто размышляли над непростым выбором, но потом черное дерево перекладины качнулось - сердце стратега было тяжелым.
   Горны завели вновь свою грозную мелодию. Перо вмиг ожило, задергало ресничками, обращаясь в ужасную многоножку, выгнулось и рванулось к исторгавшему кровавые сгустки сердцу. Никто не остановил тварь, только цветом отличную от отправленной давешней, наивной живою Еленой в проем наоса Саисской богини. Существо, прикидывавшееся до поры пером черной птицы, вонзило свое жало в тот самый потаенный отдел органа жизни, что считается передовой эллинской медициной вместилищем духа, пневмы, и начало высасывать его изнутри, наливаясь густым темным соком.
   Боги в молчании взирали на происходившее, как оно того заслуживало, но цепь рассуждений, початая мыслью о лекарской науке, уже увлекла меня. И еще до того, как от большого стратегова сердца остался лишь спущенный пузырь, я узнала двоих оставшихся.
  

6.

   Эрасистрат Иулийский стоял прямо, с высоко поднятой головой, почти заслонив своего соседа, и искал взглядом кого-то среди судей. Смерть не смогла насовсем вытравить с лица моего врага мерзкую улыбку, и та таилась до поры в уголках тонких нервных губ. Ах, если б услыхать о его кончине ранее, до путешествия сквозь обращенные вовнутрь себя небесные сферы - как ликовала бы несмышленая дочь Поликрата! Что поделать - священный заимф схоронил почти все мои чувства купно с плотскою оболочкой. Почти, но не все. Это я постигла сразу же, как мой взор коснулся десницы стоявшего позади анатома молодого эллина. Десницы, у коей отсутствовала половина... Манефонова работа прошла впустую.
   На какое-то время хлад сковал мои члены, так что я была не в силах ни пальцем пошевелить, ни слова молвить. Я не шелохнулась ни когда уносили павшего стратега, ни когда когти Анубиса рвали грудную клетку Эрасистрата, ни даже когда в ответ на шепот сокологолового "испробуем второе" владыка писцов из покоившегося на столе футляра достал нечто, что сопутствовало Елене всю последнюю тетраду дней ее недолгой жизни. Оно совсем побелело; лишь изредка, игрою случая, по нему пробегали радужные сполохи.
   А потом взгляд мертвого врага, у которого вынули сердце, нашел мои очи. Улыбка вырвалась из заточения, осветив его лицо, и знакомый голос послышался мне изнутри:
   - Перечти...
   Он не успел довершить свою мысль - перекладина вновь качнулась, и мое ожившее проклятие высосало душу моего злого гения. Отчего все не закончилось на этом?
   На очереди был последний из подсудимых - юный эллин с Ливийскими корнями. Отважный друг, укрывший меня собою. Соучастник дерзких детских проказ, утративший жизнь по вине своей подопечной. Аристокл. Я решила, что обязана что-то предпринять, и сызнова попробовала опереться на единственное, что казалось незыблемым - логику.
   Послание индуса! Я не понимала, для какой надобности мне должно читать его здесь и сейчас, но этого требовали Аристотелевы Музы, уже начавшие где-то свой хоровод вкруг незваного сюда бога механиков, сурового Автоматона, сплетающего события вещного мира. Тем, кто разберет мои кровавые письмена в грядущем, сподручнее судить о правоте их сочинителя. Быть может, не стоило рыться в сумке, трогать воск и разворачивать папирус?
  

7.

   Я отметила диковинный почерк Готамы, хоть и не сразу распознала в долговязых каракулях эллинскую азбуку. Все вместе они составляли короткий стишок, скорее, детскую считалочку. Я прочла ее раз, другой:
  
   Мальчик-с-пальчик, солнышко,
   Маковое зернышко,
   Зайчишкино семя!
   Песчинками время
   Семь раз отмерь -
   Отворится дверь.
  
   И изобличила некоторую перемену в убранстве зала. Все протекало не так скоро, как в малой гостевой зале госпиталя, но глубже и страшнее. Именем этой жути был дряхление. Поначалу оно охватило малый окоем окрест заглавного стола - на темном металле проявились рыжие крапины, глазурь орнамента на полу пошла сетью трещин, сами каменные плиты кое-где расступились, обнажив щербатый известняк. Затем достигло боковых стен - столы малых богов покосились, роняя древесную труху - и ближних световых колонн, исподволь оплетаемых вьющимися усиками хеносириса, египетского плюща. Энергия тлена расходилась от меня круговой волною, словно от брошенного в тихое озеро камешка, и все, что бы ни настигала волна, обретало бремя ушедших веков. Геометрические тела на постаментах теряли строгость линий. Балки каркасов приходили в негодность. Воды криницы полнились мутью. Медь горнов снедал зеленоватый налет, да и сами их гимны, казалось, утратили глубину.
   Еще я открыла, что обманывалась всю свою краткую жизнь, почитая богов вечно юными. Их дух, одетый в зримую плоть, клонился перед старением, энтропией - уловкой, посредством каковой время пожирает бессмертных. И эта плоть, образ духа, шла струпьями, бугрилась наростами и меняла оттенок. У одних выступили язвы и подломились суставы, иные, напротив, поросли полипами и покрылись чешуею. Шерсть свалялась и сбилась колтунами. Я узрела плеши на мордах зверобогов, и решила, что сильнее их всех.
  

8.

   Когда-нибудь я спрошу Аристокла, каким Зал виделся ему, и что представляла собою Елена, воспарившая над богами. Неведомая сила сорвала меня с места подле сокологолового и швырнула туда, к черной перекладине, решавшей участь моего друга. Всего декаду назад я завидовала сотоварищам, постигавшим в палестре воинское искусство. Теперь же члены моего нового тела разом обрели крепость нубийского эбена, и я стала готовою состязаться с кем угодно в панкратии и в бою на палках, рабдомахии.
   Малые боги, пытавшиеся встать на моем пути, разлетались кто куда. Пару огромных огненных сфинксов я просто прошла насквозь, и они не сделали мне вреда. А когда оказалась перед постаментом, мое проклятие, ужасная многоножка, вскормленная жизненным соком, сама прыгнула мне в руку и принялась по моему желанию разить всех, кто вставал предо мною. Разум и логика по-прежнему правили Аидом - Дуатом. Стоило промелькнуть мысли об опасности сзади, как оттуда послышался шум наносимых и отражаемых ударов, и любезный проводник поспешил успокоить меня лаконической речью:
   - Манефон. Спиной к спине!
   Я не была более утлым челном, стонущим под напором один выше другого штормовых валов, но, напротив, стояла незыблемою твердью, о которую разбивались бессильные волны. Разгоняя мрак, перо в деснице моей сияло подобно рукотворным перунам Фары и несло погибель всем и вся, кто подходил на расстояние удара. Невесть откуда бравшиеся каменные стражи рассыпались в пыль под ударами Манефонова жезла. Сотканные из пустого, хладного пламени чудища только вносили сумятицу в ряды все прибывавших противников.
   И пусть числом нас было много меньше, отчего-то мне чудилось, что исход битвы решается вовсе не здесь. Что где-то еще, за разными цветными сферами, есть сродные здешним чаши весов и своя перекладина, и они замерли в равновесии. Чудилось до того, как сбоку от главного стола отворилась неприметная дверь и оттуда выступила фигура, которую поначалу мне не удавалось разглядеть. Зато я узнала деталь ее облачения. Корону земли папируса. Дешрет.

Х. Суд

1.

   Мне не надобно было более всматриваться в черты вошедшей - я уже знала, перед кем в почтении расступаются терокефалы. Танцующей походкой ко мне приближалась гостья моих снов, хозяйка Дома Пчелы... Ливийка? Критянка? Финикийка?
   Боги отступили, образовав круг, внутри коего остались постамент с весами, Аристокл и мы с Манефоном.
   - Трехликий Лунный отпрыск, Дионис, морскими будучи пиратами захвачен, наслал видения на них под звуки флейты. Сложил слепой певец об этом гимн: "Вмиг протянулись, за самый высокий цепляяся парус, Лозы туда и сюда, и в обилии гроздья повисли; Черный вкруг мачты карабкался плющ, покрываясь цветами". Сходной природы морок некий лукавец накинул на разум хозяйки пера... Узри это, и овладеешь собою вновь.
   Я не думала о том, услыхала ли эти речи богини одна я или все окружающие, но, следуя ее безмолвному совету, обратилась к недавнему прошлому. Я просеивала через сито рассудка час за часом, событие за событием все, что приключилось со мною в последние дни жизни, отбрасывая лишнее и оставляя крупицы загадок и несоответствий.
   "Что-то со мною и вправду не так. Никто ничего не пытался сотворить против меня до... все изменилось после письма. Нейт права. Морок. Дионис использовал винные пары... Яд? Какой? Да и действуют они лишь на тело! Эрасистрат молил перечесть. Догадывался или знал? Откуда? Дело в считалке! Вроде как спуск полибола. Раз - и стрелы летят, и некуда скрыться" - мысли вихрем кружились в голове, и я в который раз чувствовала себя летящей по спирали к жерлу воронки. - "Как письмо очутилось в сумке? Кто-то подбросил. Готама шлет весточку - слова Феогена! Мой влюбленный друг в сговоре с анатомом? Не может быть!"
   "Анатом хотел убить там, на реке. Зачем, ведь его тайна уже известна? В Серапейоне я была много опаснее, но он этого не сделал" - я боялась упустить самую малую деталь, что могла открыть истоки моего состояния, - "Искать надо глубже, до реки. Храм Исиды? Некрополь? Не то - богиня не при чем. Она появлялась и раньше! Когда я вынимала перо".
   Картины былого сменяли одна другую, но я никак не могла увидеть необходимое. Мне даже вспомнился детский фокус. Стоит пристально посмотреть одним глазом на яркую звезду, как теряется из виду целая Луна, буде она отстоять от звезды на час на ночном небосводе.
   "Ужель и в новой памяти моей есть эфелотея, свое белое пятно, и мне никогда не разобраться до конца?" - тревожилась я, но, похоже, усилия мои и так не пропали втуне.

2.

   Неумолимое время сдало назад груженой телегой перед рекою моих раздумий. Тлен отступил. Нет, зал не сделался новым и сияющим, каким я его увидала из проема Харсак-Шу, однако плиты в полу сомкнулись, покосившиеся столы встали прямо, а воды в подновленных горнах воротили былую прозрачность. Богам не снизошла юность, они просто перестали походить на покинувших склепы мертвецов, и обрели черты зрелых мужей и жен. Но разве передумали они губить душу моего друга?
   - Никто в этом зале не станет губить гостей, ежели они не потеряны для будущего. Только для того, чтобы продлить свой век, им должно пройти котел метаболы. Иногда говорят - омоложения. Быть разъятым на части и слитым заново, подобно Осирису, - ответствовала богиня. - Перо разделяет тех, кто способен после остаться собою, от иных, чьи сердца тяжелы. Зерна от плевел. Дай другу попробовать - и все получится. Он заслужил грядущее.
   Меня кольнула какая-то несообразность, заключенная в ее речах, но прошлое настолько захватило мой разум, что я подумала разобраться с этим позже. Когда же сердце Аристокла нашло уготованную ему чашу, самолично водрузила на другую застывшую многоножку, позволив думам течь своим чередом.
   "Где это встроили? В госпитале? Тогда Эрасистрат бы не помышлял об убийстве. Да и когда я стала меняться, он уже опоздал. Эти сны, с Нейт. Может, это чья-то еще память, как на ладье, перед дротиком? Не важно - все случилось раньше. Хотя... когда я увидела первый?"
   Предательское сомнение - не понапрасну ли я доверилась богине? - подступило ко мне. Но в этот раз весы распорядились, как должно. Сердце вернулось в грудь моего друга, и двое помощников провели его в ту же неприметную дверь, откуда мириадой мыслей ранее появилась хозяйка Дома Пчелы. Я жаждала продолжить знакомство и предвкушала, что все тайны вот-вот откроются мне, когда из безмерной выси, где прятались капители световых колонн, донесся громовой раскат. Стены зала дрогнули, и все вокруг пришло в движение.

3.

   Я остолбенела. То есть глаза мои оставались открытыми, я видела и воспринимала происходящее - все как есть - просто отказывалась в него верить.
   Вослед удару грома сверху полетели плетеные льняные канаты, по ним заскользили и посыпались прямо на головы озадаченных богов смертные в форме птолемеевых филакитов. Завязался жестокий бой. Теомахия. Так это назвал бы Гесиод из Аскры, когда бы стоял рядом со мною. Избиение богов. Если б только боги не решили явить свои доводы.
   Они жгли наступавших молниями, разили копьями, били раздвижными жезлами, которые щетинились бесчисленными остриями. Каменные стражи давили филакитов голыми каменными руками, огненные сфинксы норовили лизнуть змеящимися языками; мелодия горнов сделалась неслышной, но ее грозные звуки отдавались тяжелой вибрацией во всем, от стекла колонн до древа Анубисовых весов, и сеяли в сердцах смертных страх и уныние.
   И все же люди брали и числом, и порядком. Филакиты передового отряда образовали тетрагон наподобие македонской фаланги, только полый изнутри. С какой стороны ни глянь, перед тобою обычный двойной ряд, дилохия, как в задачке о стражниках на городских стенах. Только все это построение двигалось, билось и кололо копьями единым живым целым.
   На место павших без ущерба для этого целого вставали новые бойцы, и необорима казалась сила человечьего создания. И пусть потерянными его частями был устлан весь черно-белый пол зала - оно вновь и вновь переступало через них и двигалось на врага, снося по пули каменных стражей. Дротики и наконечники копий люди смазали каким-то волшебным зельем, так что от ранений бессмертные боги слабели, иногда даже падали и засыпали надолго. Когда же прибывавшие филакиты соединились во второй тетрагон, я снова вспомнила Гесиода и поняла, что мне все это напоминает. Битву богов с титанами. Только сказочные гекатонхейры, Бриарей и Котт, изменили своим союзникам и восстали против них.
   Даже воля богов никак не брала верх над коллективной волей этих созданий. Безмолвные приказы Хозяйки, сокологолового и писца, от которых и мне хотелось пасть на колени и умолять о прощении, оставались без видимого отклика. Зато боги услышали зычный призыв из уст скользящего вниз человека:
   - Остановитесь, бессмертные! Сложите оружие, или за первыми проследуют новые синтагмы блюстителей. Мыслеречь не поможет - наши воины глухи от рождения и не поймут слов.

4.

   Я думала, что навеки разучилась смеяться. Когда я утратила эту способность? На площадке Океанид, впервые увидев горбатую тень врага? Позже, в подземельях Серапейона, как только железное сверло пронзило мое темя? Или тогда, перед библиотечным зеркалом, за исчислениями последнего часа жизни? Теперь же, наперекор тому самому безвестному мгновению, мои губы тронула улыбка: открывавшееся в складках плаща при взгляде снизу смуглое естество эпистата Александрийской библиотеки могло напугать разве что отроковиц из школы при Доме Муз. Но отчего-то никто более в зале не нашел повода для смеха, и мой мир перевернулся еще раз. Боги вняли словам механического пса и замерли.
   Пентатлон ловко соскочил с каната и встал перед той, чью голову украшала красная корона. Поднявшийся нежданно ветер разметал по плечам богини черные с серебром локоны и приподнял ее на пару локтей, отчего она стала казаться ростом выше собеседника:
   - Как смел ты, дерзновенный глупец из страны лотофагов, попрать пределы обители истин? Ничего не стоит заставить ветер сей дуть сильнее, и он распластает твоих глухих воинов на полу. Что до самой глухоты - ты, вроде бы, ей не отмечен... или уповаешь на железный венец, который укрывает твою редковласую главу?
   - Только не лги, что ветер родится по вашей прихоти сам собою, - ухмыльнулся Эратосфен. - Быть может, ветряные машины за стенами и умеют разогнать его, как ты баешь, но те, кто мог творить такое без их участия, давно покинул обитель. Нет более великих богов - так, горстка припозднившихся в гостях хитрецов, что тянут и тянут с уходом.
   - Не ты ли укажешь нам на выход?
   - Это не входит в мои планы. Я лишь хотел забрать двух друзей и одного врага, обсудить последние события и увидеть пару интересных мне вещей. Тех, кто нам понадобится, - тут он кивнул богине. - Филакиты проводят в указанную вами дверь.
  

5.

   В малой зале "за дверью" собралось довольно много народу. По периметру вплотную к стенам поставили высокие резные троны, на коих поочередно разместились: богиня в короне, сокологоловый, мой двойник с черным пером в голове, Манефон, пара Исид точь-в-точь со стены Лохийского Храма, Эратосфен, его вечные спутники индус и критянин, дождавшийся остальных Аристокл, писец в обезьяньем парике и мы с Анубисом. На стол посреди залы подручные богини бросили обернутую лоскутами фигуру. После того, как все лишние покинули помещение, Эратосфен повел свои речи.
   - Я буду говорить по-эллински, так как полагаю, что все вы немного знаете этот язык. Мы собрались, чтобы расследовать приключившееся с одной особой. Возможны два толкования событий. Я изложу вам оба и попрошу присутствующих здесь эфеба Аристокла и посланца царя Ашоки Готаму рассудить, какое из них единственно верное.
   Многим известны факты этого дела. Подлый изменник Эрасистрат обманом выманил у Гелиопольских жрецов древний свиток и там же, в храме Феникса, руками своих подручных похитил перо жар-птицы. Заметая следы, отравил моего предшественника, проникшего в тайну, и глумливо организовал в его гробнице тайник. Затем, заполучив по случаю девицу старинного жреческого рода, без необходимого разрешения провел жестокую и рискованную операцию, рассчитывая воспользоваться ее результатом в целях проникновения в государственные тайны. После того, как злодейскую сущность преступника разоблачили, тот попытался скрыться и похитить или убить означенную девицу на пути ее следования в Саис. Под руководством Манефона попытка была успешно пресечена, а сам преступник уничтожен отважным Аристоклом. Так это виделось всем до сих пор.
   - Кос дэта? - от изумления Аристокл даже перешел на ионический.- То есть как? Ведь Манефон вольно или невольно содействовал злодею. Он - иерограмматей храма Феникса, там вряд ли все прошло без его ведома. Да и место стоянки в Навкратисе выбрал именно он.
   - Этому есть иное объяснение. Оно совсем простое. Когда-то в Гелиополе хранились два пера. Думаю, первое потерялось много ранее второго. И Манефон решил его сыскать при помощи Эрасистрата, подобно тому, как Ракотийские рыбари используют одну заглотившую наживку рыбу для ловли более крупной. По древнему, но действующему закону носительницы перьев должны вернуться в храм Феникса. Манефон оставил все на виду и способствовал развитию событий в потребном Фениксу направлении. Со своей стороны, наша любезная хозяйка - тут Эратосфен вновь кивнул в сторону Нейт. - Отчасти проведала о замыслах злодея от воскрешенного ею Аполлония и помогала многострадальной Елене, как могла. Например, являлась той во снах, разъясняя причины и предупреждая следствия.

6.

   - А преступник получил по заслугам. Только кто же тогда проделал все с первым пером? - неожиданно для себя полюбопытствовала я.
   - Могу сказать следующее. Эрасистрат знал об операции еще до того, как заполучил свиток. Стало быть, он уже пытался провести ее ранее. Но прежняя жертва не перенесла созревания пера. Вот почему ему было все известно о последнем часе рукотворных Сивилл. Лишь когда злодей понял, что в Саисе новому объекту могут помочь, решил помешать.
   Боги облегченно вздохнули. Я залюбовалась библиотекарем. Он не виделся мне более псом, но столь чтимым в Александрии Гераклом, по заслугам воссевшим среди олимпийцев.
   - Очевидно, смертный, ты полагаешь, я оживила первую из Сивилл, - задала вопрос богиня. - Отчего же не вмешалась сразу, не теряя времени, и допустила повторный опыт? Ежели я смогла расспросить Аполлония...
   - Время - вот что все и объясняет! Аполлоний спустился в Аид всего на пару часов, а успел забыть себя и растерять многие знания. Женщина была мертва много дольше, и даже преображенный энкефалий оказался не в силах противостоять Кроносу.
   - Вздор! Так и помрачение рассудка Елены чаешь истолковать? Или анатом имел возможность подменить записку на судне? - среброволосый писец вослед Нейт продолжил пробовать на прочность теории Эратосфена.
   - Необязательно. Как мы выяснили, на корабле было еще третье лицо - Манефон из Себбенита - заинтересованное в возврате храмового имущества.
   Обсуждение все длилось, Эратосфен давал объяснения факту за фактом, и понемногу ему удалось убедить почти всех. Наконец, слово взяла хозяйка:
   - Ты подумал обо всем, смертный. Я восхищена тобою! - и наступило безмолвие.

7.

   А затем все вздрогнули оттого, что индус в сердцах двинул кулаком по колену.
   - Нет! - вскричал он. - Нет, и еще раз нет! Толкование сие шито на скорую руку и имеет уйму прорех и натяжек. Пентатлону это отлично известно!
   Мой новый Геракл с интересом взглянул на Готаму и заявил:
   - Вижу, мне все же придется изложить второе толкование. Но не отвергайте первое поспешно. Может статься, позже вы согласитесь с ним.
   Он оглядел всех собравшихся и обратился к ним с такими словами.
   - Есть и другое объяснение. Первейшим по важности, отправной точкой для меня послужило замечание Аристокла, высказанное им еще в Александрии, перед отправлением на Лунной барке в Саис: "Что за пестрая компания! Жрец, астроном и Сивилла. И анатом, который наверное последует за ними". А ведь он еще не видел остальных здесь присутствующих. Ужель все это приключилось волею случая? Как возникла идея наведаться в храм Исиды? Откуда там так к спеху появился Гелиопольский иерограмматей, и была снаряжена барка с командой? Чем более я размышлял, тем сильнее весь ход событий напоминал мне действие кем-то написанной драмы. Начальный ее акт был разыгран довольно давно, когда нашей хозяйке удалось оживить первую жертву Эрасистрата. Думаю, она вмиг разглядела возможность возродить божественное племя. Библиотека Саисского храма немногим уступает Александрийской, и оригинал еще одного медицинского трактата находится в ее схронах. Список, что я отыскал в своем учреждении...
   Кое-что из дальнейшего я уже знала со слов Энанфы. О том, как "в обмен на знания старого мира" ... Только отменил Птолемей Эвергет решение отца своего Филадельфа, отказал просителям, а затем лишил должности Аполлония из Родоса за сговор с ними и постановил страже не упускать автора "Аргонавтики" из виду.
   - Настоем морского лука, смертоносной Скиллы, попотчевал Аполлония стакнувшийся с Саисом лекарь, и замедлилось сердце пиита, и сделался тот ни жив ни мертв, - продолжал тем временем Эратосфен, но мои мысли уже неслись совсем в другу сторону.
   "Возродить? Стало быть, это не боги? Бессмертные - называл их Пентатлон. Как удается им длить существование? Что-то там, в словах Нейт... Котел метаболы! Легкие, тяжелые сердца. А что со мной? Почему не взвешивали мое? Ведь я мертва. Или нет? Кто тогда остался там, наверху? Хлад внутри, и сердца не слыхать", - путалась я в рассуждениях.

8.

   - На бессмертие обменял Манефон и второй трактат, и второе перо. Вообще в этом деле я живо обратил внимание на множество парных событий, вещей, даже людей. И сейчас здесь, среди нас присутствуют две носительницы перьев, два писца, две Исиды... Черное и белое, как плиты в Зале Двух истин. Манефон - черный Ибис, белый - сменивший облик Аполлоний. Кстати, можешь снять свой обезьяний парик, - усмехнулся Эратосфен только теперь узнанному мною астроному. - Наследники дома Гермеса вдвоем вели в Саис вторую, светлую Маат. Кажется, так вы зовете воплощенную истину?
   "Маат! Я назвала это имя там, у призрачных врат! Так я богоравная и не могу умереть? Чушь! Это не боги, просто причащенные тайн. Зал Двух Маат. Двойник! В святилище лежала без парика моя... тетя, мать? Надо спросить Эратосфена! Или нет?" - колебалась я.
   Но вместо всех одолевавших меня вопросов задала отчего-то один:
   - Я летела сюда долго. Пилоны, убежища, стражи, огненные реки. Как же филакитам удалось добраться столь скоро? Неужто где-то есть карта этого мира?
   - Для Маат ты не слишком догадлива. Лунный челн заполнен сугубым флюидом, и так легок, что двое свободно подымают его. Если ветряные машины будут веять снизу и спереди, можно создать видимость полета, почти не трогая челн с места. Можно еще напустить дыма и освещать его особым образом, рисуя движущиеся картины. Получится необычайное зрелище, фантасма. Полет в сочетании со скиаграфией - от демоса не будет отбоя.
   - Я всегда мечтала о комедийных ролях, - заговорила та, которую я почитала богиней.- А мне доставались играть в трагедиях. Ты все понял про нас, смертный. Про Исис, Тота, Маат, черных и белых. Мы заменили собою ушедших. Но котел не просто машина, он наполовину живой. Когда мы его потеряем, кто защитит эллинский мир? Ты, верно, способен разгадать имя, данное мне при рождении, и можешь осуждать мой метод, но разве я не права?
   Эратосфен задумался. Оттого, что главное прояснилось, мне стало легко и покойно, но неуемный Аристокл решил разобраться в мелочах.

ХI. Поля тростника

1.

   - В рамках второго толкования не очень понятно вот что. Попытка уничтожить Елену... Маат, - чуть смутился мой друг, но тут же продолжил более уверенно.- Возможно ли, что анатом испугался преследования и решил, против всех уговоров, уничтожить опасного свидетеля, а жрец этого не понял?
   - Думаю, это вполне естественно, если была предварительная договоренность о неудачном нападении, чтобы на всех основаниях принять лекаря на борт до Саиса. Эпизод с отравленным дротиком любой мог объяснить временным помрачением после удара, - поощрительно улыбнулся Аристоклу архифилакит. - Но мне кажется, у тебя есть еще что-то?
   - Какой в этом случае смысл Манефону подменять записку? Или же это все устроил Эрасистрат? Когда?
   - Кто сможет ответить нам на этот вопрос, кроме самого Эрасистрата? - тут Эратосфен сделал паузу и обратился к хозяйке, указывая на лежащее посреди зала тело в лоскутах. - Вижу, ты все же проникла в мои мысли и угадала пожелание оживить преступника. Чудна, должно быть, машина, что позволяет вершить эдакую небывальщину.
   - Ты был столь убедителен, что мне сложно отказать в малости. Но крепитесь: процедура малопривлекательная, а нам потребуется тринадцать человек. Поэтому каждому придется участвовать. Анубис вам все объяснит и поможет...
   Спроси любого просвещенного эллина, и он ответит, что дочери резали тело Пелия на 13 частей. Спроси египтянина - он скажет, что Сет разрубил Озириса на 14. И Исида, не сыскав последнюю, смастерила таковую самолично из чистого золота. Обдумывая сию антиномию, после того, как тело лекаря освободили от лоскутов, против воли я коротко глянула на то самое место. Предмет пересудов юниц и матрон в гинекеях был на месте, но происшедшее с хозяином странным образом повлияло на него, заметно укрепив и прибавив в размерах. Что-то неясное на миг пробудилось во мне, и я, к своему несказанному удивлению, услышала легкий толчок внутри груди.

2.

   Сквозь легкую дымку я видела, как Анубис разделяет напополам череп и разрезает брюшину лекаря, а участники событий начинают разбирать свои части. Два легких - Ибисам, две почки - Исидам, печень - Готаме. Мне досталась правая половинка энкефалия. Но все это более не занимало меня. Потому, что жаворонком пела внутри меня одна - единая мысль. Я ЖИВА. Я ЖИВА. Я ЖИВА.
   Мы шли друг за другом по длинному проходу, сжимая в руках холодевшие органы. А я была жива. Кровь из тела спустили заранее, так что на ладонях ее почти не было, и многие переговаривались вполголоса, будто ничто и не нарушало порядка вещей. А я была жива. Не заметила даже, как оказалась вместе со всеми краю широкого луга, раскинутого под сводами помещения, много превосходящего зал Двух Маат. Вдали журчал ручей, вторили моему внутреннему гласу певчие птицы, невесть откуда взявшийся ветерок играл с побегами дивных, неведомых мне растений. Светильников я не нашла - свет лился сверху и раскрашивал окоем всеми цветами радуги. Шедший впереди Анубис поворотился к нам и приветствовал словами "Добро пожаловать в Поля Тростника, обитель блаженных". А я была жива.
   Потом мы двигались дальше и дальше вглубь подземного луга, вступили и углубились в буковую рощу, пока не вышли к уютной поляне, усеянной карминовыми кикламенами. Пряный аромат кружил голову. В самом центре поляны стояла огромная глиняная ступа, напоминающая те, что водят на плотах по Нилу египетские пчеловоды. Подойдя поближе, я услыхала исходящий от нее гул.
   - Да, это и есть тот самый котел, - ответила на общий безмолвный вопрос носящая дешрет. - Как видите, это не машина, а, скорее, мастерская, где трудятся мириады работниц. Каждая из мелисс делает только свое, известное ей одной дело, вместе же... Их тончайшие хоботки проникают в самую суть каждого члена, и могут сотворить многое. Сохранить его на века, подобно телу Александра в медовом лаккосе, омолодить, соединив его мельчайшие частицы с атомами такого же молодого органа, заживить, убрав лишнее и возродив поврежденное, или даже вырастить наново, годами питая жизненными соками. От каждого из нас потребуется вложить руку с отданной ему Эрасистратовой частью в нужное отверстие и ждать, пока младшие не загрузят вовнутрь оболочку.

3.

   Из проема тянуло жаром. Чуть поранившись о края, я погрузила руку с половинкой энкефалия по локоть внутрь, и сразу ощутила почти невесомые касания их крылышек, лапок, мохнатых телец. Для многих это показалось бы неприятным, только не для той, кто с детства привык терпеть щекотку от докучливых сестер.
   "Любопытно, как же вся эта штука выглядит изнутри" - успела подумать я, и... оказалась по ту сторону отверстия. Стала этими лапками, крыльями, обрела тысячи глаз. Как? Просто проникла одним из длинных хоботков внутрь лопнувшей дермы и соединилась с широкой жилой, протянутой сквозь гору живой плоти.
   Теперь я знала все о смятом ударом куске мертвой ткани в Восковой Обители, ведь в этом состоял смысл бытия. Сделать его целым и готовым к работе. Почти то же, что я делала каждодневно. Починить повредившиеся киттарии, ячейки сотов, наполнить их. Ничего, что эти много меньше рядовых, и наполняются иной, особой пергой из холодного хранилища в самом низу - мои хоботки поспеют повсюду. Главное - уговорить пыльцу внутри перги проснуться. Для этого и нужна та, на другом конце жилы, которая теперь стала мною...
   Я знала - где-то в других частях Обители мои сестры делали схожее дело, и, только Дом отворился сверху, а яркие лучи затопили все вокруг - вонзила десяток жал в чужую?.. свою?.. плоть. Яростная вспышка сокрушила меня, но за краткий сладостный миг перед гибелью я успела понять, что исполнила свое предназначение.

4.

   Вечность ли миновала, одно ли мгновение - нашла я себя перед ульем, стряхивающей с обожженной руки тельца крохотных пчелок необычайного серого окраса.
   - Выньте жала, успокойтесь и отойдите, - словно из дальнего далека долетели до меня слова Хозяйки. - Серые мелиссы незлобливы, поэтому-то у них разные семьи и уживаются вместе. Но сейчас 13 семей из 14-ти лишились своих цариц. Такова цена второй жизни.
   Я отошла и поймала себя на том, что не могу сосредоточиться на чем-то одном. Мои мысли, словно Хапи в сезон разлива, текли по многим протокам прочь от основного русла, и не было сил их сдержать. Я поминала, как царица звала улей Восковою Обителью - керопагес таламос, и строила теории, будто "таламегос" первоначально звались вовсе не священные барки, а те самые плоты пчеловодов. Искала аналогии в устройстве энкефалия и молодильного котла, рассуждая о ролях источавшего секрет хипоталамоса и нижнего хранилища особой перги. Сожалела, что пока мелиссы не воспитают новых цариц, путь сквозь котел для всех заказан, ведь Аристокл мог бы получить новую руку. Наконец, меня мучил вопрос, как быть с потерявшем пневму сердцем анатома, которое никто и не думал исцелять.
   - Не стоит бояться, у нас еще осталось несколько рукотворных сердец, сработанных мастерами старого мира, - успокоила меня ответная мысль гостеприимной хозяйки. - Когда маленькие сестры сделают дело, лекарю останется лишь выпить мое дыхание.
   Сейчас мне кажется, в тот самый миг я увидала, как все обернется дальше. И то, как достают из улья залитую терпким золотом цветочного меда овечью шкуру, из коей Анубис освобождает тело анатома. И то, как ведут хоровод вкруг него знакомые жрицы и кропят - точь-в-точь по рассказу Александрийского могильщика - глаза кровью жертвенной птицы. И то, как, приподнявшись над ковром карминовых кикламенов, сливается в запретном поцелуе с послушной ее воле куклой-Эрасистратом нагая лжебогиня.

5.

   Восставший из праха лекарь никак не мог взять в толк, что нужно от него всем этим чужакам вокруг. Эратосфен даже встряхнул его пару раз, прежде чем тот промолвил:
   - Да, представляется вполне вероятным, что я был царским анатомом... Вижу многое в прошлом от его лица. Но сейчас он чужой мне. Я готов рассказать, что помню.
   На беднягу посыпались вопросы, на какие-то он отвечал, чего-то не знал или не помнил. Все удивились, когда Эрасистрат стал отрицать очевидное.
   - Никаких свитков никто не менял и ничего никому не подсовывал. Убить на барке пытался - было дело. Но этот храбрый юноша, - он указал на Аристокла. - помешал.
   - Лжец, - взвился в ответ мой друг.- Что ж ты хотел, чтоб она перечла? И почто пытался убить у Навкратиса?
   - Восставший пока не научился лгать, - мягко остановила Аристокла Хозяйка. - Не кори его без основания. Пусть продолжает.
   - Память моя избирательна, - замялся Эрасистрат.- Вроде бы, у Навкратиса анатом... я считал, что таким образом защищаю Саис, нельзя ей было туда. Вот отчего - это сложнее. А перечла, хотел, чтобы свои письмена. Те, что видел еще там, в Александрии.
   - Но чем тебе должно было это помочь?
   - Теперь не получается вспомнить. Я что-то понял насчет девицы раньше. Точно знаю - покушение и моя просьба имеют одну причину... Она так быстро училась, а кто-то все предвидел. Надеялся на то, что скрывалось в символах... И я схватился за соломинку.
   Я не могла уследить за его рассуждениями, и, мне показалось, не я одна. Потому что Готама со словами "я помогу вспомнить получше" живо приблизился к анатому и поднес к очам того маленькое зеркальце, почти как не так давно со мною и прислужником в Некрополе. Хозяйка жестом и окриком: "Стой! Он еще не готов!" - пыталась упредить посланца Ашоки, но опоздала. Анатом тяжело вздохнул и грянулся оземь.

6.

   На какое-то время все онемели. Кукла вновь стала бесполезной куклой, с которой ничего не спросишь. Немой Аристокл попытался схватиться отсутствующей десницей за голову. Моя новообретенная мать молча прикрыла глаза. Индус в оправдание всего-навсего разводил руками. Только когда бездвижное Эрасистратово тело бросили на носилки, Хозяйка нашла силы разомкнуть уста.
   - Он будет жить, но придет в себя нескоро, и теперь уж забудет о записке напрочь. Как я понимаю, энигма сия так и останется неразгаданною, ведь мы утратили нить. Тесей остался бы в Лабиринте навеки, кабы выказал себя столь же небрежным. Но эта мелочь не меняет дела в главном, - тут она замешкалась на какой-то миг. - Что ты, библиотекарь, собираешься с этим делать? Если историю необходимо будет открыть, возможно ли возложить всю вину на меня и только на меня? В конце концов, мы не совершили ничего плохого. Пусть все идет своим чередом для моих добрых друзей.
   Ее чудесный, глубокий голос, что так волновал поколения героев и посвященных, отдавался дальним эхом в пустующем Элизиуме и проникал в самое сердце. Эратосфен взглянул на расстроенного чужой неловкостью моего друга.
   - Ты вдохновитель этой кампании. Что скажешь, сын моей сестры?
   - По моему разумению, - ответствовал тот. - Первое толкование, бесспорно, единственно верное. Я считаю, именно его должно донести до слуха нашего государя. Ты согласен, любезный Готама?
   Иной раз, когда смотришь театральную постановку не впервые, или тебе доводилось раньше перечесть ее содержание, за действием следишь вполглаза, всегда зная продолжение и не опасаясь пропустить важную реплику. Вот и я каким-то образом представляла ответ гостя с другого края Ойкумены прежде его речей:
   - Конечно, я согласен. Что касается моих предыдущих заявлений о качестве шитья... Думаю, я - по ошибке - измыслил пару совершенно сказочных предположений.
   И ожидала ответа моего Геракла, что-то вроде: "В таком случае, изложив перед вами свое объяснение, честь имею кланяться". Однако меня, в свою очередь, ждал подвох.

7.

   - Я рад, что мы пришли к согласию, и нам есть чем успокоить государя. В качестве малой благодарности за терпение попробую предложить свою разгадку последней энигмы с письмом, - заявил неугомонный Пентатлон и уверенно продолжил. - Взвесив происшедшее на судне, я осознал, что у Эрасистрата отсутствовала возможность устроить подмену. А Манефону, как верно заметил ты, Аристокл, не было и смысла. Сомневаться в команде барки, пострадавшей при нападении, тоже не приходится. И тогда я задумался: кто еще мог быть заинтересован в том, чтобы записку прочли?
   - По зрелому размышлению, понятно, что Эрасистрат не имеет отношения к этому, - согласился Аристокл. - Иначе зачем вообще покушаться на жизнь Маат. Но для чего просить перечесть ее собственные письмена? Что он там говорил про сокрытое в них... вот в чем все дело! Он, верно, решил, что кто-то другой научил юницу против воли писать непонятные ей символы. Потом она должна была стать сильнее, и распознать начертанное.
   - Растешь на глазах, эфеб! - удовлетворенно заметил Эратосфен, взглянув на юного племянника. - Заметь, он считал результат прочтения опасным для бессмертных настолько, что решил устранить носительницу пера.
   Они продолжали рассуждать, но мои мысли летели быстрее слов.
   "Что он имеет ввиду? Никто не учил меня символам. Они пришли сами из дальних уголков памяти. В конце концов, это просто история последних событий. Хотя если бы учил, кто это мог быть? Никто из Эрасистратовых друзей, уж точно!"
   Тут я вспомнила, как гуляла ранним утром под сенью Мусейных дерев. "...день ото дня насыщая пищу все большим числом капель смертельного сока. Подобно тому и я решил заставить твой энкефалий стать сильнее, научив тебя помимо воли вынимать и вставлять перо". Делать из людей автоматы несложно, чуть времени - и вся недолга. Доброго и отзывчивого чужестранца, посчитала я, поступать так заставила забота обо мне. Он много сил положил ради моего здоровья, что бы там не придумывал себе анатом. "Кто же сей злодей, что сотворил такое со мною?" - пыталась разобраться я, и не видела ответа.

8.

   Меж тем диалог дяди с племянником длился, и не одна я искала, к чему он идет. Отклик последовал быстро. Вначале стало холодно внутри. Точь-в-точь, как нянька сказывала: еще до моего рождения в Александрию пришла лютая стужа, и весь Канопский канал сковало так, что его можно было перейти пешком. На крышах домов повисли ледяные сталагмы, которые, стоило по ним стукнуть посильнее, со звоном рассыпались сверкающей пылью.
   Кто бы не нанес вослед удар мыслию, он уповал на подобную развязку. Застывшая в жилах пневма дрогнула и...
   Я увидела себя упавшей на одно колено посреди распростертых на поляне тел. Рядом, хватая клювом воздух, безуспешно пытался приподняться сокологоловый. Маат с черным пером склонилась над стонущим Манефоном. Даже Анубис с обеими Исидами лишились сознания. На ногах остались только трое: Нейт, индус и, к моему удивлению, Эратосфен.
   - Долгий же путь проделал ты, чужак, чтобы помешать нам возродить былую славу! - раскаты дальнего эха донесли до меня обращенную к Готаме мысль Хозяйки. - Знать, тлятся еще в горах Эмод остатки старой вражды.
   Она добавила что-то еще, и, прежде чем я сумела подняться, мы вчетвером оказались посреди пустыни.
   Нещадно палило белое Солнце. Ветер, что зовется египтянами шерд, сушил кожу и не давал вздохнуть полной грудью. Более прочих не повезло Готаме - он угодил в зыбучие пески и от каждого движения погружался все глубже. Хотя индус быстро взял себя в руки.
   - Тебе не одолеть меня этим мороком. Те, кто меня учил, постигал природу Майи долгие годы, - не шевеля губами, ответил он и продолжил. - Я стою на твердой земле.
   Пока я соображала, при чем здесь веселая матушка Гермеса, посланец Ашоки успел выбраться, и теперь ему грозила новая опасность.
  

XII. Пески.

1.

   C кровавой короной на главе, бесшумно, точно в жутком сне, ленивыми прыжками к выросшему посреди песков тростниковому островку неслась седая львица. Казалось, никто и ничто не спасет Эратосфенова помощника от ее когтей, но нежданно тело мужчины стало преображаться - смуглая кожа рук обрастала рыжей шерстью, волосы на голове меняла густая грива, на месте уст полнилась огромными, в пол-ладони, зубами звериная пасть. Он все еще стоял на ногах, получеловек - полулев, когда седая обрушилась на него всей массой, но стоял крепко. Его качнуло, на груди проступили две нити рубиновых, в тон короне, капель, однако удар могучей лапы отбросил львицу за пределы островка. Грозный рык огласил все вокруг.
   А через миг на красные пески пала тьма. Шерд-пустынник, не ведающий устали пятьдесят дней в году, перестал докучать - напротив, повеяло прохладою, словно с близкой воды. Я чуяла присутствие на прежних местах всех троих, но не видела никого, пока факел в руках лжебогини не озарил окоем. Вместо человекольва над зарослями тростника возвышался дикий кабанище величиной со слона и жадно пил темную воду озера. Безлунное небо роняло звезды куда-то за незримый предел этого мира, и они, разбившись на пары, летели оттуда сюда, к его центру, тростниковым зарослям, факелу, озеру, полыхая золотым огнем.
   Я еще раздумывала, кто может бросить исполину вызов, когда услыхала сперва далекий, разноголосый, но затем все нарастающий, сливающийся в единую грозную мелодию вой. И лишь позже, вернувшись мысленно к перипетиям поединка, уяснила, что за сказочных стигийских псов приняла черных Эпирских собак, коих привел в Элладу с Илиона рыжеволосый Ахиллов отпрыск. В ночи почудились они мне Керберовыми треглавыми близнецами, которые в отваге и злобе не желали уступать своему мифическому вожаку, и, презрев опасность, бросались в бой, под смертоносные удары копыт и бивней секача.

2.

   Вскоре берег был завален трупами. Потоки дымившейся крови стекались в озеро, смешиваясь с его водами, и свет факела не позволял уже отличить одну влагу от другой. И все-таки псам удалось потрепать невиданного зверя. Припадая на заднюю левую ногу, он под натиском неистовой своры отступал шаг за шагом, так что бурлившая флегма стала доставать ему до середины груди. На лице той, что выдавала себя за Нейт, вспыхнула хищная улыбка.
   Эпирцам не хватило совсем чуть-чуть. Не отваги и не умения. Роста и времени. Они были меньше секача, отчего многим приходилось оставаться на плаву, чтобы дать прочим опереться на их спины. Поэтому, когда зверь развернулся и кинулся прочь от берега, псы замешкались. Потом - через десяток-другой ударов сердца - они настигли добычу, но вместо сочного терпкого мяса их зубы и когти находили один скользкий роговый панцирь. Индус в теле огромной черепахи уходил в глубь озера. Факел в женской руке догорел и рассыпался.
   Я вздохнула с облегчением. Тщетно: Хозяйка не желала успокаиваться. Вновь похолодало - сильнее, чем в первый раз. Мниться, даже сильнее, чем в нянькиной байке, поскольку в серебряном свете Луны, возникшей невесть откуда на небосклоне, поверхность озера предстала щитом полированного горного хрусталя. "Ужель это конец", - ужаснулась я. - "И заботливый чужестранец останется навеки здесь, вдали от родных мест, заживо вмороженным в водяной кристалл?". Что сказать - в очередной раз неразумная поторопилась.
   Вначале был звук. Снизу, прямо из толщи щита, неслышный, но ввергавший в трепет. Подобный тем, что издавали волшебные горны во время вторжения филакитов. От этого звука по прозрачному лику озера побежали морщинки, одна к другой, сплетаясь в ажурную паутину. А потом - верно, нянька таки сочинила про звон - хрустальный купол с жутким треском лопнул, смяв тростник и исхлестав меня в кровь колючими осколками. Они таяли от телесного тепла, солеными каплями выскальзывая из ранок, а я все смотрела на оставшуюся от озера ложбину, пока не дождалась поднимавшегося с ее дна воина в желтом плаще.
   - Скажи, чужак, как простые люди вроде тебя обретают сноровку богов? - воскликнула удивленная лжебогиня.- Нешто в горах Эмод этому учат любого?
   - Коли он мог бы откликнуться, сказал бы, что в мгновения особого сосредоточения способен уступать тело духу Господа своего, чтобы оно исполняло назначенное, - раздался в мыслях рокот ответствующего. - Так что пока, если не возражаешь, я за него!

3.

   Забрезжил рассвет, и сразу, с первыми розовыми отсветами на востоке, вернулось тепло. Осколки озера таяли и уходили в песок, оставляя после себя конопушки проталин, из которых пробивались робкие всходы, и те - чем ближе к ложбине, тем скорее - шли в рост. Воин неспешно приближался, так что побеги позади него поспевали подняться на локоть-другой и дать белые, похожие на лилии, цветы.
   - Я подумал переделать здесь кое-что на твой вкус, - нежданно обратился он ко мне. - Вы ведь, эллины, мните Элизиум полями горьких асфоделей. Как раз такие вводят в забытье.
   Я не знала, что ответить, потому что искала и не находила в собеседнике черты моего доброго знакомца Готамы. Высокий - в своем диковинном уборе выше меня с пером - он чуть прихрамывал и на ходу опирался на кривой посох. Верно, тело его не совсем отошло от холода, отчего смуглая кожа в свете зари обрела сизый оттенок благородной сливы, придавая облику гостя сходство с грозовою тучей. Хозяйка ждала его и думала о чем-то своем.
   - Так тебя сажают в чужое тело? Хитро, - рассудила она наконец. - Два духа, одно тело... У нас одни считают таких блаженными, другие - больными-френитиками, безумцами. Я склоняюсь ко второму и попробую сойти за Гиппократа. Говорят, он лечил змеиным ядом.
   - Будь настороже. Ждем Ливийских змей, - предупредил меня подоспевший Эратосфен, коего я совершенно упустила из виду. - Их должно быть четыре. Тех самых, из капель крови Медузы Горгоны, упавших в красные пески пустыни.
   Жаль, мерзлая озерная вода, смешанная с собачьей кровью, могла рождать не одни асфодели. Карминовый аспид и амфисбена показались первыми, но расползлись по сторонам, уступая дорогу царю гадов, василиску. Невеликий длиной, с белым клобуком вместо венца, он издавал шипение, что путало мысли и заставляло рыдать без причины. Сливокожий нахмурился, затем, помедлив, вынул из складок плаща пестрое яйцо и бросил его в песок. События понеслись вскачь, и я - мнится, под влиянием шипения - едва поспевала следить за всеми разом, воспринимая происходившее отдельными картинками.
   Раз - два - три - четыре - пять.

4.

   Раз. Василиск уже рядом. Раз, другой, третий пытается впиться зубами в ногу воину. Тот уклоняется, прыгает и разит гада посохом. Аспид с амфисбеной бросаются на выручку.
   Два. Яйцо раскалывается, оттуда появляется орленок с пшеничного цвета перышками. Он растет, растет, наливаясь червонным золотом, растет так, что крылья уже могут укрыть меня целиком. Узрев змей, взлетает под небеса, чтобы камнем упасть на врага.
   Три. Пока падает красная птица, начав с ломающего хребет василиску конца, увядает живой посох. Тлетворный дух бежит вверх, к руке воителя, выше и выше. Рука отпускает посох. Вовремя или онемев от яда?
   Четыре. Птица рвет когтями аспида на куски и, наступив на хвост, клювом пробивает темя оставшейся змее. Но там, где у всех остальных змей хвост, у амфисбены еще одна пасть! Ядовитые зубы вонзаются в лапу орла, и, уже мертвый, он отрывает убийце вторую главу.
   Пять. Сливокожий замечает что-то перед собой. Прыгает, стремясь нанести удар. Но его тело - раненая нога?.. онемевшая рука?.. - на малую толику мига не поспевает за помыслом. Неразличимый до поры в песках, пепельный аммодит бьет первым.
   Раз - два - три - четыре - пять. С нами добрый друг опять.
   Гиппократова метода лечения сработала с одного укуса. Чужой бог уходил: по мере того, как тело незадачливого змееборца теряло в росте, а с кожи сходила нездоровая синева, я признавала в нем Готаму. В последний момент, прежде чем стать совершенно собою, он вдруг сорвал с покосившегося подобия шапки сверкающее, с локоть в диаметре, кольцо, раскрутил его на персте и метнул в сторону противницы.
   - Играешь в охотницу земли Кем. Только я разгадал тебя. Кавкасийкие мелиссы, буки, горные кикламены... Долгий путь ты прошла, колдунья рода Гелиоса, прежде чем осесть здесь со своим живым автоматом, - повел он странную, путаную речь. - Золотой фалл... Хочешь возродить ушедших? Стало быть, цело древнее семя. Прими дар от моего бога.
   А Эратосфен уже шептал мне об иноземном оружии, метательных дисках, коими особые ратники с берегов Инда разили неприятеля с расстояния в десятки шагов. Что сказать - пущенное Готамой кольцо столь же походило на заточенный бронзовый диск, сколь сливокожий на обычного ратника. Смазавшись в радужное пятно, оно пело на пару с рассекаемым воздухом, разбрасывало окрест разноцветные искры и метало пучки молний, напоминая машину Фаросского чуда. А еще умело следовать за жертвой.

5.

   Та, кого индус звал колдуньей, сорвалась с места и полетела над землею в своем мимическом танце. Ей удалось выгадать немного, быть может, дюжину ударов сердца, ровно столько, чтобы достать - я не заметила, как - малый щит из бесцветного камня или стекла и прикрыть грудь. Кольцо ударило в край щита, откололо кусок, потеряв часть энергии, и, уже на излете, разорвало женщине плечо. Колдунья упала, и мир вокруг утратил гармонию.
   Все перемешалось. Налетел ветер. То здесь, то там проступали контуры деревьев, что не давали тени. С ясного неба лил дождь, и пусть редкие его капли долетали до земли, по всем четырем сторонам света встали легкие арки радуг. В выси над ними Солнце играло в чехарду с полною Луной. На песчаных гребнях, в ряд с асфоделями, цвели кикламены. Сами гребни двигались вослед ветру, сменяя друг друга штормовыми валами песчаного моря. И только Готама наперекор всему шел и шел к поверженной Хозяйке.
   - Я ошибаюсь, или пора вмешаться? - спросил меня Эратосфен и выступил навстречу.
   Они какое-то время стояли друг против друга. В конце концов, Готама медленно, словно заново привыкая говорить устами, произнес:
   - Сойди с дороги, слуга Птолемеев, не мешайся. То, что я творю, тебе на руку, ведь ты хотел обуздать бессмертных. Не с тем ли положил столько народу? Что тебе чародейка?
   - Ты сам сказал, посланник Маурьев. Обуздать, не истребить. Она и ее улей должны служить царству. Ты же сперва натаскал девчонку, потом устроил фокус с посланием. Пришел сюда со мною, думая, что держишь в руках нити моего разума. Наконец, поняв, что дело пошло вопреки воле твоих учителей, и вот-вот будешь разоблачен, решил сделать все сам.
   Индус, хромой, с бездвижной десницей и алыми следами когтей на груди, в гневе двинулся на библиотекаря, не дав тому окончить обвинительную речь.
   Пускай многие находят эту традицию костной, эллинкам по сей день не дозволено следить за схватками на палестре. Что до меня, пытливость пару раз брала верх над разумом, да и Феоген с Аристоклом не чурались бороться между собой в моем присутствии. Только такого боя я не видала, и, верно, никогда не увижу, хотя бы мне пришлось обернуться эфебом и раздеться догола, чтобы поглядеть на забавы олимпиоников.

6.

   Двое борцов то расходились в стороны, то сходились, сплетались в единый клубок, прыгали, бросали друг друга, сворачивали суставы, наносили и отбивали удары, добрую половину которых я не успевала подметить. Мощь атлета и опыт знатока панкратия уже брали верх над проворством и хитрецой гостя, когда очередной песчаный вал накрыл обоих.
   Сама не своя, я кинулась на выручку. Подбежала, начала рыть влажный песок. Нащупала что-то, потянула к себе. Тянула, пока не поняла, что, задом вперед, стирая коленки, волоку по кикламеновой поляне железный шлем эпистата Александрийской библиотеки.
   Те, кого мы оставили рядом с ульем, даже не заметили нашего отсутствия, будто и не было ни черных псов, ни лопнувшего хрусталя озера, ни золотого орла. Сокологоловый никак не мог отдышаться и подняться на ноги. Мать - мой темный двойник - пыталась помочь Гелиопольскому иерограмматею. Анубис с Исидами, Аристокл и критянин так и не пришли в себя. Эратосфен, лежа на боку, отхаркивал землю пополам с кровью. Надсадно гудел улей.
   - Все вернулось на место. Выходит, чародейке конец. Вовремя, - услыхала я мысль Готамы. - Пентатлон умен, хотя и не сполна разгадал энигму, и силен, что ваши герои, но без шлема и ему со мною не совладать. Я уже победил. Пойдем со мною, и я оставлю это как есть.
   - Почему? - гордо вскинув голову, вопросила я.
   - Мало владеть семенем и орудием его внедрения... золотым фаллом, ульем. Кроме этого, потребен подходящий сосуд, плодоносная ктеис. Тебя искали так долго. Затем, знание процесса, как сплести два начала, чтобы получить плод. Забавная игра слов, не находишь, - на миг отвлекся он от главного. - Фалл - медос (не так ли кличут эллины и замысел, и причинное место?) - Медея. По счастью, тысячелетняя старуха унесла знание с собою.
  
  
  

7.

   - Без хозяйки котла бессмертные не смогут длить свою жизнь, не то что возрождать древних. На что тебе я?
   - Обслуживать котел, дабы поднимать почивших, способны и жрицы. Ты можешь со временем научиться большему. В мелких киттариях твоего тела - крупицы разума предков... матери, а в нем - как во мне дух моего бога - таится часть духа колдуньи. Посему она и приходила к тебе в твоих снах, - объяснил индус. - Уйдем вместе, и не придется рушить улей.
   Согласись я с ним, все бы пошло по иному. Но я сделала глупость.
   - Приди и возьми, - просто сказала я, вспомнив лаконские корни своих матерей.
   - Я не могу позволить тебе остаться, прости! - вздохнул мой бывший друг и шагнул в мою сторону, я же повторяла про себя считалочку из письма и ждала новых перемен вокруг.
   Я и теперь все еще нахожу странным, что ничего не изменилось. Деревья не чахли, цветы не вяли, улей не осыпался и никто не собирался стареть. Не оттого ли, что я во всем разобралась и смотрела на мир отверстыми очами? Не знаю. Только тело мое вновь обрело крепость эбена, и я увидела себя совершенно готовою дать отпор кому угодно.
   Готама ожидал меня, раскинув руки, подобрав раненую ногу и пританцовывая на здоровой, точно павлин. Легкая добыча для той, что разметала четыре десятка бессмертных на пути к весам Зала суда. Жаль, сравнение с напыщенной птицей, разводимой египетской знатью забавы ради, оказалось обманчивым. Мгновение - и неловкий павлин подскочил и обрушил на меня шквал тычков пальцами и открытыми ладонями. Я успела ответить раз или два, даже почувствовала, как трещат его ребра под костяшками сжатых в кулак пальцев. Но что с того, если мои эбеновые члены вдруг отказалось слушаться? Смуглая рука обхватила меня за шею и давила до тех пор, пока я не прекратила дышать. Что ж - помирать мне было не впервой. И всякий следующий раз давался легче предыдущего.
  

8.

   Лунная барка скользила среди звезд. Не та, на которой мы шли в Саис. Не та, на коей мы с Манефоном летели сквозь фантасмы к черно-белому Залу. Остроносая ладья волшебных снов летела по эфирным волнам небесного Хапи. Далеко позади сиял слепящий диск Солнца, и его незримые флюиды раздували косой парус барки, подгоняя ту в стремительном беге.
   - Твой герой, Эратосфен Пентатлон, был прав, - говорила мне мертвая, как и я, колхская колдунья, указывая на огромный синий с белым шар над головами.
   - Он сказывал, что видел Ойкумену в вещем сне такой же, как мы сейчас, - улыбнулась я в ответ и спросила. - Скажи, как все пойдет дальше? Станем лететь сквозь сферы, как в Саисской машине иллюзий, или это будет по-иному? Что еще нас ждет?
   Моя собеседница в задумчивости еще глядела вперед и вверх, на дальний, схваченный тьмою край шара, когда я услыхала ее слова:
   - Если позволишь, дороги наши разойдутся. Не забудь о пере - и у тебя все выйдет как следует. Прощай. Не бойся - когда будет надобно, я смогу приходить к тебе... что там говорил индус - своей частью памяти? Да, и последнее - тебе придется научиться вот этому.
   Она подошла ко мне, крепко обняла, подбросила над баркой, закружила меж звездами в отчаянном, завораживающем танце, отчего я стала изнутри полниться жаром - снизу вверх, от кончиков пальцев ног. Потом прильнула своими устами к моим, разомкнула их и отдала последнее, обжигающее дыхание, дошедшее прямиком до дотоле хладного сердца.
   ...Готама уложил меня на спину и только-только перестал щупать жилу на моем горле. Оно еще помнило напор требовательных пальцев, когда я мыслию пробудила перо. Быть может, внутри себя я кричала, как кричат ловчие свом соколам, посылая их в небеса, потому что индус, верно, услышав этот крик, замер на миг, пытаясь осознать происшедшее. Это его и сгубило. Твердый очин пера - жало многоножки - прошел парфянской стрелою меж ребрами грудной клетки и достиг цели.
   Мне не надо было видеть - я вместе с взращенным мною странным существом чувствовала, как нутро насыщается темным соком из сердца моего убийцы. Нет, он не дал выпить свой дух досуха: сильные руки вырвали многоножку из тела и отбросили к улью. Но эбеновая длань тут же вошла в отверстую рану и выжала, как губку, остатки кожаного пузыря.
  
  
  

XIII. Рассвет.

1.

   Я почти забыла, как это бывает, когда вдруг защиплет очи, и из-под ресниц проступит горячая влага. Соберется в тяжелые капли, и те заскользят по ланитам, оставляя за собой соленые дорожки. Ничтожная, я крыла себя позором на глазах у всех. Рыдала и не могла остановиться. Ревела, задыхаясь, в голос, до дрожи. Мяла ладонями промокшее платье, щеки, размазывая остатки песка. Меня утешали, окружив кольцом, гладили, хлопали по трясущимся плечам. Все, кто был на поляне - люди и терокефалы, смертные и бессмертные, ближние и дальние, черно-белые двойники, мать и Эратосфен - все, кроме двоих, коих я потеряла.
   Впрочем, все проходит: вернули на место мое перо, и я смогла легче дышать и увидела перед собою хлещущего меня по щекам Манефона - Ибиса. Руки и ноги все еще отказывали мне в послушании, и тогда другой Ибис, Аполлоний, подхватил меня на руки, и мы двинулись прочь от улья и кикламеновой поляны с двумя бездыханными телами, пока не утратившими остатки тепла. Двинулись друг вослед другу, с Анубисом во главе, так же, как шли сюда.
   Полностью я овладела собою - и сознанием, гномэ, и сомой, телом - когда наша потерявшая пару звеньев живая цепь уже покидала потешный Элизиум. Так что в незнакомую высокую залу белая Маат, Истина, прежде звавшаяся Еленой, смогла войти самостоятельно.
   Мне раз доводилось слышать про лживую память, как порой она играет с разумом в загадки, заверяя, что в точности это некогда уже происходило с тобою, и были рядом те же вещи, и витали в воздухе те же ароматы, и звучала точно такая музыка. Ты можешь хоть извести себя, все одно - сколь ни пробуешь разобраться, когда и зачем участвовала в этой сцене - ничего путного не выходит.
   Вот и тогда, стоило сделать шаг вовнутрь, как все - и письмена на стенах, и студеный гранит, кусающий пятки сквозь кожу сандалий, и прозрачный саркофаг в центре, залитый белесым, негреющим светом - встало на свои, подсказанные неверной памятью места. Быть может, это опять был осколок чьей-то памяти внутри меня - гадать я не собиралась. Я даже не припомню, каким образом оказалась рядом с саркофагом, поскольку там, под прозрачной крышкой, под усыпанным рыжими сердоликами саваном, в тайном составе из особой перги, хранилось то, ради чего меня вели сюда столь долго. А потом меня затопили чужие мысли.
  

2.

   Я слышала всех сразу. Они просили, советовали, спорили друг с другом. Даже те, кто доселе не мог меняться мыслями, здесь обрели эту способность, и не желали молчать.
   - Ты знаешь, там, в глубине, теплится жизнь. Дай нам увидеть нашего возлюбленного хоть на миг, - молили обе Исиды.
   - Помни, чего хотела Хозяйка, возьми семя и выноси нового Отца, - напоминал сокологоловый.
   - Ты нужна царству здесь. Принимай руководство Домом Пчелы и следи за ульем, как раньше Медея, но даже не думай о возрождении прежних, - настаивал Эратосфен.
   - Брось все - тут есть, кому служить, кроме тебя. Вернись в дом отца, в Александрию, и живи, как раньше! - восклицал Аристокл.
   - Как ты можешь перечить вышестоящему и заставлять новую Хозяйку пренебречь долгом перед царем и отечеством? - увещевал последнего критянин.
   - Забудь и богов, и царей. Твой долг - перед Фениксом. Оставь за себя мать, и пойдем со мной в Гелиополь, там твое место, - спокойно предлагал Манефон.
   - Дом Гермеса нуждается в тебе не только в лице Манефона, - перебивал его Аполлоний. - Ты должна нести свет истины всем эллинам. А я, белый Тот, готов быть на деле мужем белой Маат. И отцом рожденного из древнего семени.
   - Перед тобою целых семь путей. Сложный перекресток. Попробуй бросить жребий, - советовал Анубис. - Он все рассудит.
   - Разве случай способен на это? - вопрошала темная Маат, по случаю приходившаяся мне матерью. - Слушай только свой рассудок, он тебя не подведет.
   Выбор действительно мог показаться сложным. Но прощальный поцелуй тысячелетней старухи-колдуньи, последней жрицы Гекаты Эйской, грозной хозяйки ночных перекрестков, открыл для меня какую-то новую потайную дверцу. И, верно, через нее в залу вошли две невидимые для прочих тени. Хотя, быть может, я просто заново грезила наяву.

3.

   - Приветствую тебя, Маат, дева, чей белый металл неприступней злата, чей камень меняет цвет подобно водам Хапи, чей знак - оксиринхиды, время коих приходит на смену златорунному овну, - разодетая в пышные одежды тень убиенного мною индуса низко кланялась своей убийце.
   - Разве способен предатель дать дельный совет, - прервала ее другая тень, женская, в пеплосе древнего дорического кроя. - Разве не стоит гнать его прочь и обратиться за помощью к настоящим друзьям?
   - Меткие слова. Только где они, эти настоящие друзья? Укажи! - распрямилась первая. - Сотканные твоим станком терокефалы, когда не было человечьих голов на смену? Эратосфен, уговорившийся с царем и родней девицы на страшный опыт ради государственной нужды? Друг детства, не предупредивший этого? Манефон, тащивший за собою внучку друга на верную погибель? Или другой, возлегший со своим учителем труп, после твоего поцелуя сменивший Каллиопу на Уранию, а мужей на юниц? Наконец, мать, бросившее дитя? Не они ли суть истинные предатели, ведущие игру ради собственной выгоды?
   Горькие речи тени жгли сердце, отдавались тяжкою болью внутри и приводили в чувство много лучше Манефоновых оплеух.
   - Чтобы принять хоть какое-то решение, мне надобна тишина, - решительно вмешалась я, дабы пресечь их поток. - К тому же, подобную мысль я слышу не впервые, и у меня было некоторое время, чтобы ее обдумать. Лучше расскажи мне про эту считалочку...
   - Ты принимаешь меня за того Готаму, который ушел навсегда. Я - не он, а лишь его отражение, частица твоего разума. Что я могу тебе подсказать, о чем бы ты сама не могла смекнуть? Здесь что-то и от детской игры, и от устройства мира. Зернышки, семя, пылинки, - ими числят у нас размеры. Впрочем, для спускового механизма пошли бы и эллинские слова.
   - Ищешь, кому была удобна гибель нас обоих? Не поздновато ли? - усмехнулась колдунья. - Занятно, результат зависит от ее выбора.
   - Так может, сделать то, чего они не ждут? - не сдавался индус и, прежде чем пропасть, поклонился мне. - Езжай прочь, хотя бы к моему государю, он будет рад такому послу.
   Я успела задать всего пару вопросов, перед тем как настала пора прощания.

4.

   - Хочешь ты того, нет ли, теперь ты в ответе за судьбу духовного семени. За ульем могут следить другие, пока тебя нет рядом, но вдыхать в восставших жизнь - твое бремя, равно как и находиться постоянно рядом с семенем, дабы чуяло оно твое присутствие, - напутствовала меня вторая тень и вослед первой растворилась в воздухе.
   И тогда я вдохнула поглубже прохладный воздух и обратилась к ждущим моего решения:
   - Дешрет плохо сочетается с пером феникса. Поэтому улей я поручаю заботам старшей жрицы. Темная Маат займет подобающее ей место в Гелиополе, а заправлять бессмертными вполне способен сокологоловый. Раз в пять лет, если потребуется, я буду участвовать в церемонии суда. Сегодня же я покину храм, но перед этим пусть пергу с духовным семенем из саркофага поместят в известный Анубису сосуд и передадут мне. Обязуюсь ничего не предпринимать с ним без царского на то согласия. Я отправляюсь в дальнюю дорогу, и, после того, как мы поднимемся наверх, никого не смею задерживать.
   Я была благодарна им за то, что, пока мы двигались к выходу, никто даже в мыслях не задал мне вопроса, и я могла наслаждаться подъемом - шаг за шагом, ступенька за ступенькой - в кругу покоя и молчания, тихих сестер одиночества.
   И когда растворились створки последних дверей, я вошла в туман, что стелился над водою. Оттуда, из-под белесой утренней пелены, светили мне золотые шары плавучих лампад. Я уже знала, что хождения по Орфеевым тропам длились два дня, и сейчас, с зарею уходила третья ночь. Ночь полной Луны. Ночь Саисских лампад. Вспоминали свои трели ранние птахи. Далеко-далеко участники Элевсинских мистерий готовились к омовению в море. Мир ждал прихода нового дня. Я была легка, легче пушинки, и не чувствовала земли под ногами.
   Я сложила осколки энигмы. Полибол. Кости. Пол святилища Исиды Лохийской. Колдующие надо мною жрицы. Спусковой механизм. Подменное письмо. У той, что оставила одно послание, было время, чтоб подменить другое. Те, кто удерживает нити. Ученики учителя в тени терпентинового древа. Говорят, в Александрии такие учат эллинов иным обычаям. Принимают в свои дома. Дикая Лоза. Встретиться там, где исчезают тени.

5.

   А потом загудели с другого берега ветровые машины, и сорвали покров с круглого храмового озера, и я была в самом его центре среди огней, и смотрела на багровый шар закатной луны. Смотрела, пока сзади, из-за громады храма, не ударили в спину лучи восходящего Солнца. "Что за нелепица", - подумала я. - "Солнце и полная Луна на одном небосклоне". И вспомнила книжного человека Феогена.
   Подобно тому, как глаз видит брошенную в фонтан монету из-за его краев по причине отклонения лучей водою, мы можем видеть Солнце еще до того, как оно достигнет восточного предела небес. Хорошо сказано.
   Я видела - мой путь будет долог. Десятикратно против проделанного до Саиса. А там Энанфа расскажет мне про этот, непифагорейский, тетрактис с буквами вместо точек.
   Тогда, у хрустального саркофага, я спросила вторую тень:
   - Остров вверх по течению. Тот, о коем услыхал Эратосфен. Где будто бы раз в году в полдень теряются тени. Что там особенного?
   - Элефантина? Все как везде. Храм Хнума? - нет... Разве что, тот, другой, разрушенный полторы с немногим сотни лет назад, подобный первому храму иудеев... Почти ничего.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"