Гниляков Владимир Николаевич : другие произведения.

Трое на плоту. Часть вторая

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  
  
   Часть вторая.
  
   Чёртов мост.
  
  Углубленная проверка имущества показала, что потерь нет, всё закреплено на прежних местах. Юные путешественники, несмотря на усталость, и тревожную ночь, были полны решимости, продолжать экспедицию. Впрочем, были выявлены и недостатки, Юрка, вовремя не надев рукавицы, в кровь изодрал ладони об удерживаемую веревку. А Фома прыгал теперь по плоту на избитых о камни, и кровоточащих ногах.
   Руки Жарова мной были обработаны иодом, и он морщился от боли на протяжении всей операции. Володькины ноги, несмотря на все его протесты, тоже густо смазали коричневой жидкостью и залепили лейкопластырем.
   Воодушевленные проходом опасного места, мы решили в ближайшей деревне, отпустить Фому на берег для приобретения обуви, на деньги, выделенные из общей казны. Кстати, не рассчитав свой аппетит, мы столкнулись с возможностью остаться без хлеба. Поэтому, на Володьку возлагалась также обязанность, пополнить наши хлебные запасы.
   Мы уже двигались по местности, которую немножко знали и бывали в этих краях. Вскоре на правом берегу должна появиться бурятская деревенька, а недалеко от неё железнодорожный разъезд, с обязательным смешанным магазином, где можно было купить всё необходимое от тапочек, до гвоздя.
   Далее по течению, будет старый лесовозный мост, по которому когда-то возили на автомобилях лес из небольшого леспромхоза, в приютившемся в маленьком таёжном распадке посёлка, с русским названием Ильинка. Деревянные опоры моста каждую весну грозило снести половодьем, и только неимоверные усилия местных жителей, поддерживали его в более-менее пригодном состоянии, что и позволяло людям общаться с "большой" землёй.
   Настил моста был жутко кривым и волнообразным, даже на мотоцикле с коляской проехать по нему было опасно, рыбаки прозвали его, Чёртов мост. В воде, под мостом было множество торчащих брёвен, от старых, рухнувших, деревянных опор и застрявших топляков. За мостом, по левому берегу, начиналась череда глубоких и рыбных озёр, которые называли Старым руслом. А под самыми сопками, возле Ильинки, подковой раскинулось таёжное озеро, с бурятским названием Батмашкино. Рыба в озёрах была сытая и на удочки не ловилась, сюда приезжали, обычно, любители сетей. Мы, с отцом, а иногда и с мамой, не раз бывали на этих озёрах, всё время, поражаясь их спокойствием и красотой. Старое русло я знал не плохо, а на реке, в этом районе рыбачить не приходилось.
   Итак, мы плыли по течению, наслаждаясь красотой постоянно меняющихся пейзажей, грелись под летним солнцем, купались и отдыхали. Сделав большую дугу, река вплотную подошла к железной дороге, и какое-то время бежала рядом с ней. Рельсы были уложены на вырубленных в скалах террасах и грохочущие поезда проносились гораздо выше нас, оглашая тайгу и реку, паровозными гудками, грохотом колёс, и скрипом тормозов. В воздухе густо пахло шпалами и угольным дымом. Люди в нарядных пассажирских вагонах, с открытыми окнами, и развевающимися занавесками, приветливо махали руками, завидев наш плот с полощущимся флагом. Паровозные бригады, в прокопчённых и жарких будках, приветствовали короткими гудками, подбадривающими взмахами рук и улыбками, на вымазанных сажей лицах. Необычно долго, подхваченный эхом пронзительный гудок, носился над скалами, соснами, и рекой, потихоньку затихая, умчавшись вширь левобережных заливных лугов.
   Мы тоже махали в ответ, улыбались и что-то кричали, представляя себя отважными путешественниками в далёкой и неизведанной стране.
   Похлестав спиннингом, гладь реки, и ничего, на этот раз, не поймав, я принялся готовить обед из пойманного, утром на Юркину закидушку, тайменьчика. Фома стоял у руля, подставив солнышку лицо и мощную грудь. Юрка, послонявшись по палубе, и не найдя себе, применения залез в палатку. И уже, через несколько минут, похрапывал, взбрыкивая ногой, по-видимому, во сне долавливая ушедшего тайменя.
   Так прошло около полутора часов. Я успел почистить рыбу, и собирался опустить её в давно кипевшую картошку. Но, из-за того, что мы несколько раз наскакивали на мель, приходилось спрыгивать в воду, и вместе с Фомой освобождать наш плот. Обед затягивался, мелкая рыбёшка, держась на течении за плотом, шустро подбирала брошенные остатки от почищенного тайменя, не давая им уйти на дно. Юрка, по-прежнему, спал, не ведая где, и куда мы плывем.
   Наконец, по правому борту показались редкие избы деревеньки, с единственной, грязной улицей, и пасущимся на выгоне стадом коров. Тут же, невдалеке от берега, неестественно прыгая стреноженными передними ногами, щипали траву лошади. Выполняя ранее намеченный план, мы тихонько подгребали к берегу. Под кустами ивы, на пологом берегу, копошились у воды человек десять маленьких, смуглых, чёрноголовых пацанов, в мокрых трусиках, или совсем голых. Когда мы, уже достаточно, приблизились к ним, один, уставившись на нас своими раскосыми глазами, изумлённо показал на плот рукой, и что-то прокричал. Остальные подняли головы, удивлённо лупая чёрными бусинками глаз. И, вдруг, как по команде, истошно заорав, бросились от воды.
   На этот сумасшедший крик, из-за раскидистого дерева, появился широкоплечий, с копной чёрных, жёстких волос, смуглый, с такими же раскосыми глазами парень, постарше нас, который веером держал в руках игральные карты. Следом за ним, на берегу появилось ещё несколько такого же возраста парней и темнокожих, и по-славянски светлых.
   Первый парень поглядел в сторону плота, и властно махнул рукой, ясно показывая, что мы должны причалить, подкрепив свой жест несколькими резкими словами на своём языке.
   Разбуженный криками Жаров, выползший из палатки, и непонимающе - сонно взиравший на увиденное, упавшим голосом спросил:
   - А, что им надо?
   - Хотят сказать тебе доброе утро, - так же тихо ответил я.
   -Неси мыло, сейчас они тебя намылят, покупают, и зубы начистят, - мрачно пошутил Фома.
   Нас продолжало нести метрах в двадцати от берега.
   - К берегу! К берегу! - по-русски закричал тот же парень.
   - К бе-ре-Га! К бе-ре-Га! К бе-ре-Га! - как гуси, дружно заповторяла детвора, прыгая по песку.
   - Счас-с-с! - прошипел Фома, налегая на руль и направляя плот к противоположному берегу. Мы тоже дружно налегли на шесты, и знаменоносец стал удаляться от противника.
   Поняв наш маневр, у кустов заорали, несколько взрослых парней, бросив карты, прыгнули в воду, и поплыли к нам. Один, в чёрной фуражке, саженками приближался к плоту, не выпуская изо рта дымящуюся сигарету. Вскоре он оказался в опасной близости. Размахнувшись тонким концом жерди, я хотел ударить его по рукам, но шест, подняв кучу брызг, пришёлся по спине и ниже. Владелец сигареты нырнул, и вынырнул уже без окурка, отплёвываясь, сматерился, и поплыл прочь, догоняя свою уплывающую фуражку. Двое других, подплыв с кормы, хотели, было взобраться на палубу, но, увидев Жарова, недвусмысленно помахивающего топором, побоялись даже взяться рукой за плот, и вернулись на берег. В четвертого, Фома плеснул горячей ухой, достав её кружкой из котла. Уха пришлась на руку и спину, парень заорал благим матом, скрылся под водой, и, вскоре вынырнув, быстро поплыл к берегу. Это был именно тот, - приказывающий нам пристать. Выйдя из воды, он замахал руками, что-то объясняя, остальные бросились к стреноженным лошадям и стали их развязывать.
   - Хотят обогнать и взять на мосту, - сообразил я. - Давайте, друзья, по быстрее. Ходу! Ходу!
   Но только мы взялись за весла, так как шесты не доставали до глубокого дна, как на плот обрушился град камней. И большие, не занятые с конями, и маленькие пацаны, с остервенением швыряли в нашу сторону береговые, отшлифованные камни. Они, буквально, бурлили воду вокруг плота, били по велосипедам, палубе палатке. Остатки ухи, из перевёрнутого камнем котелка, вылились в таз. Мы вынуждены были укрыться в палатке, натянутый тент которой, защищал от скачущих по настилу камней.
   - Если они разобьют мне новую фару, я разберу по брёвнышку половину деревни, - угрюмо промолвил Вовка.
   Плот, между тем, сносило к левому берегу, всё дальше от наших преследователей. Каменистый берег, по которому они бежали вслед нам, перешёл в песчаную косу. Не имея под рукой камней, детвора, некоторое время, недружно швыряла в нас найденными, мелкими голышами, не приносящими особого ущерба. А, затем, оставив это занятие, галдящей толпой, бросились в сторону моста, желая наблюдать, а может, и участвовать в дальнейших событиях. Дабы не пропустить, не единого момента в процессе наказания этих вторгшихся на их земли наглых чужаков, с непонятным флагом и дурацким плотом.
   Взрослые, тем временем, распутав коней, вскочили им на спины. И смуглыми, приникшими к лошадиным гривам вихрями, распростёртыми над несущимися телами скакунов, в обход кустов и узкого островка, помчались к Чёртовому мосту.
   Воспользовавшись своей недосягаемостью, и отсутствием воздействия противника, мы дружно налегли на вёсла. Фома длинным шестом упирался во вновь появившееся дно, и наш многострадальный ковчег, с утроенной силой ринулся вперед.
   - От этой шпаны так быстро не отвяжемся, да, и насолили мы им очень.
  Шутка сказать, на глазах у всей деревни ухой облили, да жердями погладили. Они, теперь, из кожи вылезут, но нас постараются наказать! Причём, публично наказать! Будем готовы к серьёзной драке! - высказал я своё мнение.
   - Нам главное мост проскочить! Да на плот никого не пустить, а, там видно будет! - сформулировал Фома.
   - Эх! Прийти бы к мосту первыми, - задумчиво изрёк Юрка, и, помолчав, добавил, - кто знает, что это за мост? Может, там и прохода то нет?
   Преследователи на лошадях, вынуждены были делать значительный крюк. Верхом по прибрежной дорожке проскакать было невозможно, мешали низкие, густые кусты ивы и черемухи. Всадники, было, бросились вдоль реки, но замешкались, и вернулись, поскакав в обход, лугом. Огибая широкую, заболоченную, кочковатую низину, теряя на этом драгоценное время.
   Босоногая команда, некоторое время, бежала наравне с плотом, выкрикивая ругательства, и махая кулаками, но вскоре утомилась и сошла на шаг. Лишь несколько, наиболее яростных, продолжали преследование, мелькая среди кустов.
   Мы гребли изо всех сил, высокий берег и кусты, мешали наблюдать за конными преследователями, но, судя, по поведению младших, наши противники моста ещё не достигли. С замиранием сердца, мы ожидали, когда же он появится, опасаясь увидеть на его деревянном настиле опередивших нас врагов. Наконец, за очередным поворотом, неожиданно близко, возникло это утлое сооружение. Мост стоял на бревенчатых, сделанных в форме остроносого сруба, быках, набитых камнями. Ветхие пролёты его, во многих местах провисали, и под эти изгибы, были установленные дополнительные подпорки, похожие на громадные деревянные козлы для распиловки дров.
   Мне приходилось несколько раз ездить с отцом по мосту на мотоцикле. Я отлично помню кривую дощатую колею его настила, с редкими брёвнами пролётов и огромными дырами посредине проезжей части. Мотоцикл приходилось проводить, двигаясь пешком, рядом, осторожно объезжая щели и дыры, ежеминутно рискуя свалиться с лишенного перил сооружения.
   Но я никогда не видел это чудо с воды, и не представлял, какое жалкое зрелище он производит. Посмотрев на мост снизу, мой отец едва ли рискнул бы ещё раз проехать по нему.
   Плоту до моста оставалось каких-нибудь сто метров, когда первые преследователи появились на настиле. Это были наиболее взрослые из младшей группы, два смуглых паренька выскочили на мост, и, в замешательстве, не видя старших, остановились. Вскоре, к ним присоединилась другая группа из нескольких человек, тоже из босоногой команды. Они смотрели, то на нас, бешено работающих вёслами, то куда-то в сторону посёлка. Все дружно махали руками, призывно показывая вниз, - на наш плот.
   Наконец, и мы увидели всадников, бешено мчащихся по лугу, прижавшихся к развевающимся гривам своих коней. Они могли нас опередить!
   Чем ближе мы подходили к мосту, тем тревожнее становились наши взгляды. Центральный проход между быками, в котором неслась основная масса воды, был в середине закрыт "козлом" - подпоркой, и наш плот там, явно, не проходил. В остальных проходах, расстояния между быками тоже были не большими. Складывалось впечатление, что препятствие для плота непроходимо, и мы, непременно, застрянем, став лёгкой добычей для картёжников. Времени на раздумья не было.
   Мы двигались ближе к левому берегу, где было глубже. А, наиболее широким проходом был тот, что находился в правой части моста, ближе к противнику, соседний с центральным. Течение там было по тише, но издалека трудно было определить, не торчат ли там из воды старые сваи. Пролёт моста над этим проходом провисал полукругом старых кругляшей, по-видимому, и тут вскоре понадобится также установить подпорку. Но, пока, её не было, и, глазомерно, плот между быками проходил. А может быть, нет. Надо рисковать!
   По моей команде, Фома у руля направил плот именно туда. Мы приготовились к худшему, вооружившись короткими жердями, для того, чтобы помочь нашему плавсредству пройти проход и на случай атаки противника.
   Мост, стремительно приближался, у самого входа под настил, справа возле быка, мы неожиданно увидели торчавшее из воды бревно. Оно явно мешало движению!
   Младшая ребятня с палками и обломками старого настила, собрались над местом нашего вероятного прохода, в готовности, сбросить на нас всё имеющееся в руках. Двое, постарше, даже сели на настил, якобы, собираясь спрыгнуть на палубу плота. Наконец, у входа на мост, раздался топот копыт, и под радостные крики детворы, на мост выбежали, спешившись, четыре старших парня.
   Фома, из кучи дров, извлёк пушистую ветку сосны, сунул её в остатки костра. Она с треском загорелась, и это горящее орудие, Вовка метнул на мост. Пацаны, в страхе шарахнулись от края настила, и на нас не упало ни одной палки, или доски.
   Плот, с треском врезался в торчащее бревно, его слегка развернуло, и он остановился, не попав в проход сущие сантиметры. Мы оцепенели, глядя сквозь щели настила на мечущихся на мосту людей.
   Некоторое время, нападавшие ожидали нашего появления на противоположной стороне настила, а недождавшись, - недоумённо затихли. Вскоре, у края поперечных брёвен появилось уже знакомое лицо предводителя, а рядом, такая же счастливая физиономия обладателя чёрной фуражки, с неизменным окурком в углу улыбающегося рта.
   - Ну, что, в этих, приехали? Холосо! Однако, морду тебе буду бить, за кипяток! - безбожно коверкая слова, радостно, осклабился старший, указывая на Фому. - А, может, утоплю сразу, если захочется, однако!
   - Хо-чет-ся! Хо-чет-ся! Хо-чет-ся! - вновь заголосили мальцы.
   - Как бы сам к налимам не пошел! - ответил Фома, покачивая шестом.
   Упоминание о налиме, вывело наших противников из равновесия. Не знаю почему, но местные жители не любят разговоры об этой скользкой от слизи рыбе. И, один намек, или изображение её руками, приводит их в ярость.
   Разгневанные парни, попытались спуститься на плот с края настила, но ноги не доставали брёвен быков, а прыгать сразу с пятиметровой высоты на плот, или в воду было боязно. Попытка вырвать бревно в средине колеи, тоже не дали им нужных результатов, мост был ещё довольно крепким.
   Глаза лежащих на настиле пацанов, внимательно наблюдали за нами, они, переговариваясь на своём языке, что-то громко сообщали старшим.
   Мы, не выпуская из вида противника, пытались втиснуть плот в проход между быками, и снять с торчащих брёвен его корму. Наш катамаран, вроде бы, немножко подавался этим усилиям, но корма прочно сидела на бревне. Реальная, нешуточная опасность придавала нам силы, и плот, всё же, потихоньку сползал с препятствия.
   Поняв, что мы можем благополучно уплыть "картёжники", как я их мысленно окрестил, решили ускорить события. Опасаясь прыгать с моста в напичканную брёвнами воду, они хотели вернуться чуть выше по течению, и, вплавь, добраться до набитого камнями сруба - быка. А, затем, уже с него перебраться на плот. Старше нас по возрасту, физически более сильные, поддерживаемые детворой, кидающей на нас сверху всякую гадость, рано, или поздно, они бы добились своего, наше сопротивление было бы сломлено. Мы это понимали, и готовились к серьёзной драке.
   Парни, уже подплывали к быку, создав численное превосходство за счёт двух пацанов постарше, включенных в группу нападения из молодняка. Дальнейший ход событий, теперь, могла определить только рукопашная схватка!
   Как известно, опасность утраивает силы. Неожиданно Фома, встав ногами на какие-то подводные конструкции сруба, подсунув жердь под плот, неимоверными усилиями, столкнул его с бревна. Ковчег, царапая бортами за брёвна быка, протиснулся в эту узкую щель между опорами, и выскочил из-под моста. Фома, бросив на уходящую палубу жердь, в два взмаха догнал плот, взобрался на корму, и, вновь, вооружившись шестом, приготовился к бою.
   На мосту послышался возглас разочарования, в нас полетели доски и палки. Старшие, достигнув быка, взобрались на него, но, даже, не пытались догнать нас вплавь. По-видимому, хорошо запомнив предыдущую, неудачную попытку это сделать.
   В боевой позе, с жердью в руках, Фома стоял, как колосс у руля, с пренебрежением посматривая на посрамлённого противника. Мы с Юркой, изо всех сил гребли веслами, стараясь уйти, как можно дальше.
   Какое-то время, прячась, "картежники" ехали за нами вслед на лошадях по правому берегу, в надежде, что мы остановимся, и причалим. Затем, пропали из виду, но мы ещё долго плыли срединой реки, внимательно осматривая зеленые берега, и не решаясь пристать. Наконец, найдя уходящую влево протоку с приличным течением, мы ушли из центрального русла.
   Уже значительно отойдя от моста, путешественники, наконец, позволили себе немножко расслабиться. Вспоминая, как хорошо начиналось утро, какие безоблачные планы рождались в наших юных головах, Фома, как всегда тонко, подметил:
   - Ничего себе, - сходил за хлебушком!
  
  
   Находка
  
  
  Пройдя по протоке несколько километров, мы усомнились в правильности своего решения, - покинуть центральное русло реки. Кажущееся достаточно полноводным в верховье, выбранное нами русло, в действительности, оказалось, местами, мелким, с большим количеством песчаных отмелей и подводных коряг. Наш плот, то и дело, натыкался на подстерегающие его препятствия. Мы вынуждены были спускаться в воду, и несколько десятков метров толкать, уже успевшее намокнуть и потяжелеть сооружение. Потеряв в бою остатки несварившейся ухи, друзья давно проголодались, и не прочь были бы закусить. Но, увы, из еды имелись лишь остатки хлеба, две сырых картошины, лук различных видов, и засолившаяся рыба в эмалированном ведре. Срочно требовалось пополнить запасы, но последние события призывали нас к осторожности. Тем не менее, необходимо было, хотя бы наловить свежей рыбы.
   Протока, по которой мы с трудом плыли, была известна нам, и носила название - Петляйка. Надо сказать, что она с честью его оправдывала, и умудрялась на одном километре сделать около десятка поворотов. Отойдя от центрального русла, ближе к левобережным сопкам, Петляйка долго колесила по болотистым заливным лугам, и вновь, возвращалась к основному руслу, километрах в трёх ниже по течению. При этом между рекой и протокой образовался большой остров, частично покрытый каменистыми отрогами невысоких сопок, поросших сосняком. Глубокие, с тёмной водой заливы и старицы прорезали его. Ближе к воде, на гранитных, зелёных ото мха берегах, возносили к небу пышные кроны вековые лиственницы, с красноватыми стволами, и мягким ковром опавшей хвои у подножья.
   В заболоченных местах острова, там, где из земли били ледяные ключи, густо росла чёрная и красная смородина, далеко распространяя в воздухе духмяный запах молодых листьев. Многочисленными островками тёмно-зелёных плантаций кустилась голубица, и, наверное, ближе к осени, крупные ягоды её, как бы подёрнутые дымкой, обречённо падали чернильными брызгами на зелёный мох и траву.
   Мне приходилось несколько раз бывать на острове, старицы и заливы которого, славились крупными окунями и щуками. Но, как правило, это случалось в устье протоки, в западной части острова. Сюда впервые меня привёл отец школьного товарища - Алика Островского, переправив нас туда с сыном на надувной лодке. У меня не было цельной картины всего этого красивейшего уголка забайкальской природы. А сейчас, мы наблюдали непреступные с виду, но какие-то по-домашнему добрые берега, любовались яркостью красок воды, тайги, бездонного неба, впитывали в себя эти чудесные мгновения жизни. Ещё не зная, что пронесём в себе воспоминания об этом небольшом кусочке громадной земли через годы и расстояния.
   В то время, увиденный пейзаж, представлялся похожим на Скандинавские фиорды, где я никогда не был, но много о них читал. Или, нечто, напоминающее Карелию, с её` голубыми озёрами, в обрамлении тайги, увиденные в кино. Впрочем, действительно, я был недалёк от истины.
   Найдя широкий вход в просторную, далеко тянущуюся старицу, мы решили здесь попытать рыбацкое счастье. Выбранный нами водоём, представлял собой некогда проточное русло реки, которое, со временем, в летние месяцы, превратился, как-бы, в соединённое с протокой озеро. Шириной, около пятидесяти метров, и длиной, - может быть, километр, с небольшим, одним концом озеро соединялось с Петляйкой. А, другим, - упиралось в небольшую сопочку, со скалистой вершиной, затем, поворачивая вправо, переходило в высыхающее болотце, с редкими кустами голубицы.
   Причалив плот, мы решили запастись "омольками", так местные называли мелкую рыбу, - мальков, которые никогда не вырастали. И, всю свою недолгую жизнь оставались маленькими, но, как и взрослые рыбы, каждый год устремлялись в верховья метать икру. Тогда, они шли вдоль берега сплошной тёмно-серой лентой, не обращая внимания на то и дело нападающих на них различных хищников. И, лишь, в безвыходных ситуациях, выбрасывались на берег, чтобы, немного поскакав по песку, вновь очутиться в воде. Все знали, что на острове в заливах и старицах мальки не водятся, они там не успевают вырастать. Да и в самой Петляйке их было немного. Бродя по мелководью, специальной марлей, мы, с трудом, наловили в ведро десятка два этих юрких рыбёшек. Теперь им надо было периодически менять воду, чтобы не погибли, и стали хорошей наживкой для окуней. Учтя предыдущий опыт, из куска найденной Вовкой у "трубы" сети и обрезка толстой проволоки, я изготовил неплохой, вместительный подсачник, с длинной ручкой.
   Вернувшись на плот, путешественники на вёслах двинулись в глубину озера, присматривая рыбные места. Правый берег выглядел пологим и низким, с зарослями ивняка и редкими соснами вдоль воды. За этой живой изгородью, протянулось поле, ограниченное с одной стороны Петляйкой, а, с другой, грядой невысоких сопочек, поросших тайгой, за ними протекало основное русло.
   Левый берег больше подходил для рыбалки, - невысокая горная гряда, полого переходила в берег, представляющий собой нагромождение скал гладких, и плоских, как стол, беспорядочными террасами, спускающимися к самой воде. Камни позеленели от времени и влаги, поросли мхом. Вдоль воды росли сумрачные лиственницы, а ближе к вершине сопки сосны, кое-где вперемешку с елями. Тихие, глубокие омуты, с прозрачной водой, и старыми, покрытыми водорослями корягами, казались идеальным местом для ловли стремительных полосато-зелёных окуней. Вода была настолько прозрачной, что сквозь её толщу просматривались стайки рыб, зелёные, качающиеся волосы водорослей, стволы некогда упавших деревьев, покоящихся на дне, и покрытых водяными растениями.
   Наконец, мы нашли удобное место и решили остановиться. Жаров, соскочив на берег, привязал плот веревкой к стволу ближайшей лиственницы. Светило солнышко, в траве стрекотали кузнечики, по неподвижной глади воды сновали не своих длинных ногах водомерки. В кронах деревьев щебетали невидимые птицы, где-то недалеко выбивал свою дробь неутомимый дятел, и эхо гулко разносило её над водой.
   На плоту рыбачить троим, было тесно, да и качающаяся палуба под ногами за прошедшее время, стала надоедать. Мы с Фомой решили рыбачить с берега. Переложили засоленную рыбу в большой котёл, вымыли ведро, набрав в него воды, разделили наловленных мальков и опустили их в приготовленную воду. Покопавшись в палатке, собрали свои удочки, спиннинги, сумки с крючками и блёснами, захватили по баночке червей, из общего ведра и сошли на берег.
   Юрка, за время наших сборов, успевший подготовиться и закинуть удочки, уже вытащил из воды парочку прекрасных окуней. Когда мы отошли от плота на несколько метров, то вновь услышали за спиной его радостный возглас:
   - Есть полосатенький! - и звук прыгающей рыбы в старом школьном ранце, который Юрка снял с велосипеда и приспособил для улова.
   Наконец, и мы закинули снасть и стали ждать. Удочки были оборудованы двумя крючками, на каждый из которых, через обе губы насаживалась "омолька", что давало возможность наживе плавать и дольше быть живой.
   Чистая вода позволяла и без помощи поплавка наблюдать всё происходящее в глубине. Сначала, побывавшие на воздухе мальки, почувствовав вновь родную стихию, начинали бестолково метаться в воде, насколько это позволяла длина поводка. Но, затем, немного успокаивались. В это время откуда-то из мрачной глубины, или из-за коряги появлялось несколько окуней, которые, встав кругом, наблюдали за суматошно плавающими мальками. Не понимая, откуда здесь взялись эти бесстрашные рыбки и почему они не уплывают? Затем, как правило, самый крупный, резко бросался вперёд, молниеносно проглатывал малька, тут же стремясь уйти в глубину. Поплавок мгновенно притапливался, и, постепенно погружаясь, уходил в сторону и скрывался под водой. Оставалось только подсечь незадачливого охотника.
   Клёв был прекрасным, случалось, одновременно на обоих крючках оказывалось по окуню, или особо жадный хищник, проглотив одного малька, умудрялся проглотить и второго. Имея по две удочки, мы с Фомой были постоянно заняты, - снимая улов и закидывая новую наживу. В траве на берегу прыгали десятка два крупных и средних размеров полосатых разбойников. Постепенно клёв в одном улове пропадал, и мы переходили к следующему. И там всё начиналось снова, - двадцать минут интенсивного клёва, затем, постепенное снижение поклёвок, и, вскоре, полное прекращение. Требовался переход на новое место. Вскоре, улов стал более чем солидный, пойманные окуни прыгали в траве, и, иногда, вновь падали в воду. Пришлось, по примеру Жарова, сходить на плот, снять с моего велосипеда пустой ранец и складывать пойманную рыбу в него.
   Юрка по-прежнему оставался на плоту. Достаточно успешно вытаскивая из воды окуньков, а на две, поставленные закидушки, умудрился поймать средних размеров щучку, и, к всеобщему изумлению, извлечь на плот, пойманного на червяка, желтого, озёрного карася.
   Судя по отсутствию обычных, прибрежных, рыбацких тропинок, люди этот уголок посещали не часто, нигде не было видно тычек для постановки сетей. Кострищ - следов от костра, обычного мусора - газет, битого стекла, консервных банок, часто оставляемого нерадивыми рыбаками на речных берегах. По-видимому, удалённость от населённых пунктов, бездорожье, естественные преграды, в виде реки и протоки, затрудняли доступ сюда большого количества людей. Что позволяло природе находиться в естественном состоянии. Мы сразу обратили внимание, на то, что стайки рыб не рассыпаются в разные стороны, если на них падает шевелящаяся тень от удилища, или человека. Достаточно было вернуться на уже обловленное и пройденное улово через двадцать-тридцать минут, и клёв начинался с прежней силой.
   Двигаясь по берегу, с одного места на другое, мы постепенно приближались к дальней оконечности залива, туда, где водная гладь упиралась в каменистый берег сопочки, со скалистой вершиной и хороводом сосен на склонах-террассах.
   Обойдя ствол громадной лиственницы, могучие корни которой, как гигантские змеи, извивались по берегу, я увидел пятачок маленького заливчика, блестевшего между этих громадных корней. С удивительно прозрачной водой, и желтым, песчаным дном. Залив, каким-то незаметным, подземным ходом сообщался с большой водой. Медленно шевеля плавниками, в заливчике, головой к предполагаемому выходу, стояли два большущих, жёлтых, с крупной чешуёй карася. Рыбы чувствовали себя в полной безопасности и в мелкой воде грелись не солнышке. В данном случае, не срабатывала известная пословица: "Щука в озере, чтобы карась не спал". И щук в озере, наверное, было предостаточно, но мудрый карась нашел безопасное место и спал. Я жестом остановил Фому, насадил на крючок аппетитного червяка и тихонько опустил его в воду, перед самым носом дремлющего карася. Очутившись в воде, червяк извивался и пытался ползти по дну. Мгновенно проснувшийся карась, очумело смотрел на внезапно появившуюся перед ним еду, по-видимому, соображая, что же это могло значить? Наконец, соизволил медленно приблизиться, открыть рот и заглотить червяка, вместе с крючком. Я выждал, пока лентяй проглотит его подальше, и резко выдернул карася из воды, он даже не успел испугаться. Вскоре, бедняга, уже гулко стучал хвостом по стенкам старого ранца за моей спиной. Оставшийся в одиночестве второй карась, особо не удивился столь стремительному исчезновению своего товарища и продолжал стоять на месте. С ним я проделал то же самое, и, вскоре, друзья по-прежнему были вместе, но уже в моём ранце.
   Постепенно, вес поклажи за спиной становился всё внушительнее, и внушительнее, мы стали подумывать вернуться к плоту. Памятуя о своём дежурстве на камбузе, я оставил Вовку, который перешёл на ловлю спиннингом и вернулся к Жарову. Проголодавшийся Юрка, уже насобирал дров и почистил пойманных окуньков. Мы приступили к приготовлению ухи, правда, на этот раз одинарной. Не желая оставлять на берегу долго незаживающий след от костра, уху готовили на плоту, и, вскоре, она была готова.
   Незадолго до полной готовности ухи, внезапно, пришел Володя с удочками, но без спиннинга. На наши беззлобные шутки, насчет голода и тётки, хмуро ответил, что зацепил блесну, но не стал её отрывать, и предложил после обеда подплыть на плоту к месту зацепа, где он с плота нырнет, и отцепит свою любимицу "Малую Трофимовку".
   Надо сказать, что Фома редко оставлял в корягах свои блёсны. Сколько бы не потребовалось времени, какие бы трудности не приходилось для этого преодолевать, почти всегда Вовка спасал своих любимиц. В отличие от меня, изготавливающего снасть самостоятельно, Фома блесны покупал в магазине. А так, как их там обычно не было, то он их заказывал отпускникам, командировочным, выписывал через Посылторг. Каждую он знал, как говорят - "в лицо" и каждой дорожил.
   За разговорами мы закончили обед и приступили к чаю, который, по мнению Жарова, являлся неотъемлемым атрибутом обеда, и сплачивал коллектив. Володя посетовал, что зацеп произошёл в самом конце старицы, на приличной глубине, и, судя по всему, там - на дне много коряг и топляков. Работа будет не лёгкая, и, возможно, опасная. Прихлёбывая горячий чай, Фома в слух сокрушался:
   - Дернуло меня туда кинуть! Как чувствовал, что зацеплюсь! И, вообще, место там, какое-то мрачное! Того и гляди, леший вылезет из-за скалы, или водяной вынырнет из омута! Жуть какая-то!
   Покушав, помыв посуду, мы собрали на берегу всё своё имущество, отвязали веревку и поплыли. Володька к месту зацепа пошел пешком, берегом. Вскоре, мы увидели блестящую на солнце, мокрую леску, уходящую под воду, примерно на средине старицы, и, метрах в пятидесяти от её окончания.
   Причалив к берегу, плот принял на борт Фому. Тихонько подгребая веслами, мы подошли к месту, где леска вертикально вниз уходила в глубину. Попытка, подёргав освободить её, результатов не дали. Мы легли на брёвна плота и, опустив лица в воду, стали осматривать, что таится на дне под нами. Редкий мальчишка, выросший на реке, не умеет плавать под водой с открытыми глазами. Из нас не мог этого делать только Жаров, - без очков, он ничего не видел, а в очках, вода, попадая между глазами и очками, изменяла изображение до неузнаваемости.
   Наши наблюдения особых результатов не дали, на дне лежали толстые бревна, причём, одно, было гораздо толще даже стволов громадных лиственниц на берегу. Там же, можно было разглядеть большие, плоские камни, вроде тех, что покрывали берег. Ближе к поверхности, в зарослях колышущихся водорослей, торчало нечто, напоминающее хвост кита, с третьим плавником посередине и с круглым бубликом с противоположной стороны. Всё это толстым слоем покрывали зеленые водоросли и длинные стебли подводных растений, похожих на земной горох. От плота в глубину, вдоль торчащего толстого ствола, уходила Вовкина леска и терялась где-то в мрачной зелени дна. Увиденное в воде, выглядело угнетающе страшно и неприятно, я даже поёжился за Вовку, уж больно не хотелось бы мне туда нырять.
   Вовка, тем временем, бесшумно соскользнул в воду, и, вот уже, держась рукой за леску, смешно загребая ногами, исчез под зеленоватым бревном. В это время, у меня кончился воздух, и я, повернув голову в сторону, выше поверхности воды, глубоко вдохнул, затем, вновь стал смотреть вниз. Первое, что я увидел, было испуганное лицо Фомы, проворно поднимающегося к поверхности, пузырьки воздуха прилипали к надутым щекам, скатывались и таяли за спиной.
   Отплёвываясь, и с шумом вдыхая воздух, Вовка, как мячик появился на поверхности. Молниеносно вскарабкался на плот, с изумлением и страхом, заикаясь, выпалил:
   - Т-Т-Там! Т-Там, самолёт! - перешел от края плота ближе к палатке, не выказывая не малейшего желания вновь спускаться в воду.
   - Какой самолёт? Ты, что сочиняешь? - только и мог сказать я, видя неподдельных испуг на Вовкином лице.
   - Небольшой, по-моему, винтовой. Блесна зацепилась у него где-то под брюхом. Я, тоже, думал сначала, что это дерево. А, потом, блесну начал отцеплять,- гляжу, вроде как, железо! Твердое! А на нём полосочки, щелки, - вроде отверстий! Блесна за них и зацепилась. Рукой провел, - смотрю заклёпки и лючок, с кнопкой! И, поймав наши недоверчивые взгляды, с обидой добавил: - Что, я, самолет, что ли не видел? Не отличу от коры, тины, или дерева?
   Мы понимали, что не единожды бывавший на аэродроме Вовка, впрочем, как и любой из нас, не смог бы спутать авиационные заклепки, с чем нибудь другим.
   - Надо нырять, - без особого желания предложил я.
   - Надо, - с вздохом подтвердил Фома, не двигаясь с места.
   Посовещавшись, мы решили: - Юрку оставить на плоту. Нам с Фомой нырнуть в паре, привязать конец веревки к чему нибудь торчащему, и, по мере возможности, обследовать, что мы нашли.
   Захватив бельевую веревку, мы, по очереди нырнули вниз, под водой объединились и стали опускаться ниже. Действительно, на дне лежало что-то, отдалённо напоминающее небольшой самолёт, с отломленной, и лежащей рядом левой плоскостью.
   Мы отцепили блесну, и привязали веревку к бублику на китовом хвосте. Бублик оказался хвостовым резиновым колесом, так называемым, "дутиком". Сомнений не было, перед нами был самолёт, судя по размерам, винтовой истребитель времён Великой Отечественной войны.
   Честно признаться, нырять вниз, после того, как мы точно определились, что под нами самолёт, было жутковато, но любопытство брало верх. Поочерёдно опускаясь к нашей загадочной находке, мы возвращались на плот, с какими-то новыми, интересными данными. Фонарь остекления кабины пилота отсутствовал, в кресле лётчика никого и ничего не было. Ходя, если сказать честно, голой рукой мы там особо и не шарили, и всё же, выяснили, что парашют пилота находится на месте, - в нижней части сидения. Кабина была плотно забита водорослями и тиной, так, что разглядеть там что-то было невозможно. Из донного ила и водорослей, выглядывала одна из лопастей винта, изрядно загнутая к фюзеляжу. Судя по всему, шасси не выпускались, хотя мы могли и не разглядеть их в траве. Одна плоскость была на месте, а другая, отломившись, лежала немного в стороне и сзади. То, что мы приняли за хвост кита, был хвостом самолета со стабилизатором, и рулями высоты. Фома предлагал основательно осмотреть кабину, в надежде найти там ракетницу, но не получил нашей поддержки. Никаких видимых глазом табличек, номеров и букв, нами обнаружено не было. Не знали мы и государственной принадлежности найденного самолёта, даже марку его в куче травы и тины определить было достаточно сложно.
   В тревожном ожидании, я нырнул, и подплыл к той части фюзеляжа, где наносят опознавательный знак. И, хотя, едва ли так далеко от мест боёв, в глубине страны, мог оказаться вражеский самолёт, сердце моё бешено колотилось. Я провёл, захваченной палкой по корпусу, тина длинной полосой упала и растаяла в глубине, а под ней четко проступила выцветшая красная звезда и номер "семнадцать".....
   Как в этой глуши оказался самолёт? Куда он летел? Что сталось с пилотом? Знают ли люди о тайне этой красивой старицы? Если знают, то почему до сих пор его не подняли?
   Сидя на плоту, согреваясь остатками обеденного чая, мы горячо обсуждали эти вопросы и пришли к мнению, что большего здесь узнать невозможно, надо плыть дальше.
   Для очистки совести, причалив к берегу, откуда Фома совершил последний спиннинговый заброс, друзья поднялись на сопку и внимательно оглядели окрестности. На противоположном берегу старицы явственно виднелись следы, как будто что-то тащили по земле в сторону воды. Борозды частично разровняли время, дожди и ветер, они давно покрылись зелёной травой и мелкими кустами, но направление движения можно было угадать.
   Так вот откуда летел этот погибший самолёт! С юго-востока и направлялся в сторону нашего посёлка, в сторону нашего аэродрома!
   Судя по разрушению, он не ударился о скалу, находясь в воздухе - в полёте, а попал в воду в конце своего движения по земле, с большой скоростью. Почему же тогда он не скапотировал, не перевернулся на спину через нос?
   Переплыв на правый берег, побродив по увиденным с сопки бороздам, мы нашли какие-то мелкие железки и два приличных куска аллюминевой обшивки. Сомнения не было, - тут произошла трагедия, и, возможно, кроме нас этого места никто не знает!
   Расстроенные, имеющие больше вопросов, чем ответов, мы поплыли к выходу из старицы в Петляйку.
   Прощай райский уголок! Спасибо за чудную рыбалку и приют!
   Мы разгадаем твою тайну! Люди сюда ещё вернутся!
  
  
  
  
  
  
  Рассказ старухи.
  
  
   Неспешное течение Петляйки несло нас мимо красивых берегов. Лето было в самом разгаре, сочные краски его великолепия покрывали деревья, кусты и прибрежные луга. Плакучие ивы низко склонялись к воде своими роскошными прядями, стройные, белоствольные березы трепетали на ветру клейкими листиками. Разлапистые, высокие ели, как тёмно-зелёные часовые, стояли по берегам. Белые бабочки перелетали по ярким цветкам изумрудных лугов. В воде, бегущими бликами, отражались солнечные лучи. Тихо журчала вода, навевая раздумья и сон.
   Конечно, каждый из нас думал о самолёте, о его печальной судьбе. Некогда красивый, и стремительный, легко покоряющий небесную высь, собравший в себе пытливый ум конструкторов, умение и труд рабочих, любовь и мастерство пилотировавших его летчиков. Теперь никому ненужный, и брошенный, с оторванными крыльями, лежит в речной глубине, опутанный водорослями. И, только, юркие рыбки напоминают ему о стремительных полётах, головокружительных пикированиях и крутых виражах.
   Время, между тем, перевалило полдень, солнце медленно, но неуклонно ползло к западу. Мы плыли без остановки, стремясь наверстать упущенное. Непредвиденная задержка в старице, выбила друзей из графика, тем не менее, успешно пополнились запасы рыбы. Неожиданно для себя, мы открыли прекрасный мир заливов, узнали новые рыбные места. Столкнулись с интересными открытиями и мрачными тайнами здешних мест.
   По нашим подсчётам, плот приближался к устью Петляйки - к выходу в основное русло. Но долгожданной большой воды всё не было, и не было. Путешественники, уставшие от бесконечной борьбы с мелями и перекатами, с нетерпением ждали встречи с рекой.
   На острове, вдалеке от берега, в тёплом, струящемся мареве, паслось большое стадо каких-то животных. По пологому берегу, там и тут, появились копёшки свежескошенного сена, чуть дальше, возвышался над кустами приличный стог, прикрытый кусками рваного брезента.
   На опушке соснового леска стоял высокий, основательно срубленный дом, с красной кирпичной трубой и, выкрашенными голубой краской ставнями, трёх, обращённых к реке, окон. Вплотную к дому примыкали дворовые постройки, из таких же, как дом, крупных брёвен, уже потемневших от времени. Ближе к лесу, угадывался загороженный жердями огород, на взгорке красовались три разноцветных улья. Ниже по течению, находился большой загон для скотины, отделённый от поля невысоким забором, с маленьким сарайчиком, и, лежащими на земле, длинными лотками- поилками.
   Увлечённые рассматриванием открывшейся перед нами картиной, мы не заметили, как неуправляемый плот, едва не врезался в низко натянутый над водой трос. К тросу был привязан на блоке небольшой металлический понтон, причаленный к выступающим в воду деревянным мосткам. Проплыть под тросом, не снеся палатку и велосипеды, было невозможно. Пришлось, держась за ощетинившийся проволокой трос, подгребая веслом, причалить к берегу.
   Для того, что бы плыть дальше, необходимо было поднять трос и подставить под него жердь, или брёвнышко, что нам явно было не под силу.
   На шум, от дома к берегу, по утоптанной дорожке, выскочила, захлёбывающаяся в злобном лае, крупная, белая лайка, с загнутым кренделем хвостом, и жёлтыми, грозными клыками.
   Сошедшие, было, на землю путешественники, срочно ретировались на плот, готовые, если надо, броситься в воду и добираться до противоположного берега в плавь.
   Однако пёс остановился в двух метрах от воды, продолжая бешено лаять и метаться вдоль берега. Он явно кого-то ждал. Наконец, из дома появился хозяин, мужчина лет сорока, в зелёных армейских брюках, заправленных в стоптанные кирзовые сапоги, клетчатой рубахе и черной железнодорожной фуражке, с блестящим козырьком. Подойдя к беснующемуся псу, он взял его за ошейник и цыкнул. Когда пес нехотя умолк, недружелюбным тоном спросил:
   - Кто такие? Что надо?
   Мы нестройно ответили, что плывем в посёлок. Рыбачим, но плыть дальше мешает трос, можно ли его как-то поднять? Мужчина загадочно ответил:
   - Поднять можно всё. - Не выказывая, при этом, особого желания помочь. Увидев наши велосипеды, несколько смягчился, и, подобревшим голосом поинтересовался, нет ли у нас в запасе золотника и ниппеля. А так же насоса, чтобы привести в порядок его велосипед, варварски разукомплектованный гостившим намедни внуком, которого он называл не иначе, как "варнак".
   Мы с готовностью ответили, что всё необходимое у нас есть, даже ремонтная велоаптечка для камер, и мы готовы сделать всё, что в наших силах, если он, в свою очередь, поможет поднять тяжелый трос и пропустить нас дальше.
   Держа рычащего пса за ошейник, хозяин пригласил нас к дому. Оставив на плоту охранником Фому, мы с Юркой, захватив всё необходимое, поспешили за ним. Возле дома мужчина загнал недовольного кобеля в будку и закрыл дверцу, подперев её палкой. Друзья с сомнением посмотрели на этот засов, но прошли следом к сараю, из которого хозяин дома выкатил видавший виды велосипед без крыльев. Оба колеса были спущены, цепь прокручивалась и скрипела.
   - Ничего, сделаем! - заверил я хозяина, с сомнением поглядывающего на нас.
   Захваченным инструментом, мы открутили колёса, разбортировали их, необходимо было найти проколы. В тазике с водой, из которого, пили снующие под ногами курицы, мы легко обнаружили дырки и приступили к заклеиванию.
   На наши разговоры, из дома появилась старая женщина, возраст которой трудно было угадать, но которую мужчина называл "мама".
   - Откуда это гости? - приветливо спросила она, присаживаясь на колоду и одобрительно наблюдая за нашей работой. Узнав, что мы из посёлка, поинтересовалась, открылся ли новый магазин в гарнизоне, и, узнав, что ещё нет, - посетовала, что долго строят. По всему было видно, что старая женщина изголодалась по общению и готова долго говорить с новыми людьми.
   - Хорошие у вас тут места! - желая начать разговор, похвалил я, - Как на курорте!
   - Ох, уж мне этот курорт! - с охотой отозвалась старуха, - Тюрьма, живу тут, почай, годков тридцать. Сначала с мужем, а как он помер, царствие небесное, с сыном. Он как раз с северов вернулся, по набору там был, в Якутском. Бычков пасём колхозных летом, а зимой, просто так живем, как можем. Избу, то, не бросишь, - растащат всё, а, то, и спалят. Народ нонче злой!
   Скотину, опять же, держим. А по зиме, то, и волки с Яблонева хребта приходят, как оголодают, - никак не оставишь, дом, то, - горестно вздохнув, продолжала она.
   Хозяин, между тем, ушёл на берег, и было слышно, как они с Фомой громко разговаривают.
   - Бабушка, а не слышали, самолёт тут где-то падал? - наконец спросил я то, что больше всего нас интересовало.
   Бабка пошевелила губами беззубого рта, значительно помолчала, чувствовалось, что она дорожит этими воспоминаниями, и они являются заметными вехами в её однообразной жизни на затерянном острове. И начала свой рассказ. Далее привожу его дословно:
   - Как, милок, не помнить, то? Где же ему ещё быть, самолёту, то. Поди, до сих пор лежит в Суворовском заливе?
   - Суворовский почему? Люди говорят, когда трассу, то, железки прокладывали, в ём, - в заливе, то, инженер-изыскатель, царский ещё, провалился, по-перволёдку, да, утоп. Его, то, самого, по весне бурят-охотник и нашёл. Кто говорит, там же закопал. А кто, мол, в Москву, аль, Санкт - Петербург увезли. Вот, его, то, сердешного, Суворовым и звали. Говорят, документы при ем, были, с фамилией. Так, теперь, все, - Суворовский залив, да, Суворовский, - привыкли, уж, к ентому названию, - помолчала , вспоминая тему предыдущего разговора. Наконец, вспомнив, продолжала: - А, самолёт, то, упал аккурат после войны, сын тогда ещё в армии служил, на Востоке. Их, самолётов, то, тогда, ужас, сколько летало, и, туда, на восток, и назад, столько же. И ентот летел, однако, с Борзи, аль ещё откель. Мы с мужем и не слыхали как он пал, то. Далеко всё же, да, и взрыва, то, не было. Зимой, то, дело было, но снега большого не было. А, то, лётчик, однако, замерз, не дошёл бы до заимки, - помолчав после длинного разговора, продолжала:
   - Только, вечером слышим, пёс, тогда ещё Полкан был, шибко лаял. Аж, с цепи, кажись, сорвётся. Иван, покойный, ружьё, то, жаканом зарядил, да вышел на крыльцо. А лётчик, то, сердешный, шибко избитый был, нога в крови, не наступить, по склону от реки забраться не мог, так и лежал посреди тропы. Рассказывает, что кричал, вот пёс и услышал, то. Залаял, - рассказчица вновь углубилась в свои воспоминания и замолчала. Найдя упущенную нить повествования, продолжала:
   - Еле завели его в избу, лицо всё в крови, сплошь синее. Руки не гнуться, так замерз. Нога, однако, сломана, наступить не может, тронешь, кричит в голос! На лавку, под образа положили, давай раздевать. Кое-как стянули, всё замерзло, в воде и крови. Пришлось унты резать. Слава богу, с трудом, но раздели, обмыли всего. В Иваново исподнее одели, да, в шубу завернули и на горячую печь. Сначала стонал, сердешный, молодой ещё, всё рассказывал, что мотор забарахлил, а потом, вовсе встал. Он на поле, то, у Суворовского залива и сел, брюхом на снег. Да, долго катился и сполз на лёд, то. А лёд ещё не крепкий был, холодов сильных не было в том годе, стал ломаться. Ераплан почал под лёд уходить. А, лётчик, то, что у нас был, сумел из кабины выползти и на берег перебраться. Дом, то, наш ещё с воздуха приметил, когда летел, к ему и пошёл, аль пополз. К вечеру и добрался. Всю ночь он у нас спал, я всё поглядывала, жив ли? - старуха вновь замолчала, припоминая что-то известное лишь ей одной, и возобновила рассказ:
   - А утром, Иван, царствие ему небесное, Гнедка запряг в сани, да и увез его, сердешного, в посёлок, в гарнизон. Там самолёт уже потеряли, собирались кспедицию отправлять на поиски, думали погиб уже. На следующий день с Иваном военные понаехали, говорят, даже енерал был. Походили, посмотрели, а самолёт вмерз уж в лёд, то. Да так и оставили. Весной, как лёд растаял, совсем в воду ушел. Поди, и сейчас там лежит, а денег сколь стоит?
   Мы поблагодарили разговорчивую бабулю за рассказ.
   Ну вот, кое-что стало проясняться, вставать на свои места. Хорошо, что пилот жив, и командованию известно о месте падения самолёта.
   Чувствуя наше неподдельное внимание к её рассказу, бабка подобрела, и, посомневавшись, попросила посмотреть её сломанный сепаратор. А когда я ловко заменил утерянную шпонку привода гвоздём, и он вновь заработал, растаяла совсем.
   Велосипед, к тому времени, наши умелые руки привели в порядок, покрышки пружинисто накачены, цепь не прокручивается и не скрипит. В довершения всего Юрка, с гордостью проехал на нем по двору, под глухое урчание неугомонного пса из закрытой будки.
   Хозяин и Фома подняли трос и провели под ним плот.
   Перед расставанием мы попросили бабулю, если есть возможность, продать нам хлеба. Она обиделась и принесла в подарок громадный, круглый, домашней выпечки хлеб и десяток крупных куриных яиц. Уже на выходе со двора, Жаров, как бы извиняясь, и не желая брать яйца, сказал:
   - Что же мы с ними делать, то, будем? У нас и сковородки даже нет.
   И добрая старушка, метнувшись, куда то в сени, притащила чёрную, закопченную, древнюю как сама хозяйка сковороду, средних размеров, приговаривая при этом:
   - Не чё, не чё! Отчистите! Эко, каки мастеровые, отожжёте, ототрёте, да ещё спользуете! На здоровье, с богом!
   Сковороды у нас не было, и мы её с радостью взяли. Уже с плота, не желая оставаться в долгу, к бабульке был направлен Жаров, как самый интеллигентный и представительный, с ведром, в котором плавали пойманные, крупные, как на подбор, караси и несколько солидных окуней. Хозяйка, в свою очередь, нагребла в освободившееся ведро крупной картошки, а в тряпицу завернула приличный кусок сала, вслух сокрушаясь:
   - Вот, картошка проросла, окаянная, к осени приезжайте свеженькой накормлю!
   Жаров вернулся смущённый и растроганный, как бы, про себя разговаривая:
   - Я не устаю удивляться нашим простым людям. Одни собирались утопить, ходя плохого мы им, пока не задрались, ничего не сделали. Другие, приняли, как родных, помогли, ещё с собой в дорогу дали, - он вновь заходил по палубе, удивительно похожий, в своих очках, на Чернышевского. По крайней мере, как я его представляю.
   - Умные мысли к тебе приходят только на голодный желудок, - пошутил Вовка.
   - Да, да! В этих людях с удивительной лёгкостью уживается, порой, агрессия и злость, с душевным теплом и желанием поделиться последним. Во истину, один шаг от любви, до ненависти! - с пафосом продолжал Жаров - Только за один день, мы познали и то, и другое!
   - Истинный разночинец, вылитый Базаров! - любуясь нашим другом, искренне вырвалось у меня.
   - Я же по правде! От души! - не менее искренне обиделся Юрка.
   - Мы верим, что любви будет больше! - попытался я примириться
   - Ладно, поплыли, а то хозяева устали нас провожать. Ещё раз попрощались, и поехали. Философы! На уроках так бы складно пели! - сказал Фома, отталкиваясь шестом от гостеприимного берега.
   Путешествие наше продолжалось. Вскоре, исчезли за поворотом реки одинокий домик, посредине таёжного острова, говорливая, неунывающая бабулька, машущая нам рукой. Наверное, давно уже занялся хозяйственными делами её, приехавший с Севера сын. Который, по-видимому, проживет на острове остаток жизни, как и его родители. Вылез из будки и теперь обнюхивает наши следы злобный пёс, с хвостом - бубликом.
   А, мы, всё плыли и плыли. Наконец, неожиданно, сквозь кусты, появилась водная ширь основного русла, и наш плот закачался на большой воде. Подхваченный течением, он ходко припустил вниз по реке, ближе к дому.
   Эти места были уже хорошо известны, на севере, сквозь деревья, просматривались знакомые сопки, которые я ежедневно видел в окно нашей кухни. Они стояли передо мной, когда я шёл в школу, я чувствовал их спиной, когда вечером возвращался домой.
   Ближе к гарнизону, стопроцентно соответствуя своему названию, стояла Лысая гора, за ней, и выше, господствующая высота, со странным названием Манькин пуп, впрочем, так её называли только местные. На картах, даже на географических, она значилась как высота 1557.0. Чем прославилась эта неизвестная Манька, в честь которой была названа часть посёлка и самая высокая в округе гора, до сих пор осталось неизвестным.
   Всего скорее, весёлые люди, приехавшие с запада, в шутку назвали её так. А, может, это любовная история, кто её знает?
   Слева, гряда сопок с названием Бугутуй, справа, - Мухоршибирь. Приезжему названия не выговорить, но мы, то, аборигены, говорим, почти, без акцента.
   До дома оставалось километров двенадцать - пятнадцать по железной дороге, или по автомобильному тракту. По воде, со всеми поворотами и изгибами, набежит все двадцать пять. Но завтра к вечеру, в любом случае, мы будем дома. Это будет завтра, а сегодня надо искать место для ночёвки, удобное и безопасное, красивое и таинственное, обычное, но загадочное!
   Иначе, зачем это путешествие? Ночные страхи у костра и необъяснимые события, свежая красота утра, и тревожное предчувствие вечера? Мы сами выбрали этот путь и нам по нему идти!
   За дневными заботами, незаметно подкрался вечер. Необходимо было позаботиться о предстоящем ночлеге и ужине. Спасибо сердобольной старушке, мы прилично разжились едой, и голодная ночь уже не маячила парад нами в своём страшном обличии. Юрка, при виде таких запасов, отстранил меня от забот по камбузу, и решил, в очередной раз, удивить нас царским ужином. Он уже около часа обжигал над нашим тазиком - костром подаренную сковородку. Нам, даже пришлось причалить к берегу, чтобы запастись дровами. Вот тут нас и ждало новое открытие.
   Речку друзья знали хорошо, но большей частью, правый берег, на котором стоял поселок, на левом, бывали, по необходимости. В этот раз, причалив к левому берегу, там, где из воды торчали полусгнившие сваи то ли причала, то ли парома, мы углубились в прибрежный лесок. Чистый с виду лесок, на самом деле, был завален всяким хламом, тут валялись ржавые изогнутые кровати, какие-то истлевшие тряпки, мусор. Тут, и там виднелись ямы каких-то сооружений, с обвалившимися краями, густо поросшие громадной, в человеческий рост, крапивой. Вдоль сосняка можно было заметить остатки тройной колючей изгороди, а на углу, на повороте, скривившись на бок, торчала над молодыми кустами караульная вышка, с дырявой крышей и сломанной лестницей. В глубине, подальше от берега, просматривались остовы трёх длинных бараков, с провалившимися крышами, и пустыми глазницами оконных проёмов. От всего этого веяло тоской и тленом.
   Мы с Юркой собрались, было, вернуться к плоту, но Фома настоял на том, что бы осмотреть всё более подробно. Осторожно обходя ямы и куски валявшейся колючей проволоки, друзья обошли большую часть территории. Сквозь оконные проёмы заглянули в бараки, через дыры в остатках пола, проросла трава и мелкие деревца, внутри, вдоль стен можно было угадать что-то напоминающее нары. За остатками проволочного заграждения, в дальнем, от берега, конце площади, в мелком кустарнике хорошо просматривались множество одинаковых бугорков, явно похожих на могильные холмики. Жаров принялся их считать, но на третьем десятке сбился, и тихо изрёк:
   - Много.
   - Да, плотно положили, и не сосчитать, - так же тихо, продолжил Вовка.
   - Интересно, кто они? Говорят, наш городок пленные японцы строили после Халхин-Гола, а потом их лес заготавливать отправили. А, может, в тридцать шестом - тридцать седьмом, при Сталине наши сидели? - сам, на свой вопрос, тихонько ответил я.
   - Кто бы ни были, всё равно люди. У каждого родные, близкие были, может, и не знают, где могилка осталась.
   Мы подошли ближе, никаких надписей и номеров, на редких сохранившихся, затёсанных с четырех сторон, кольях не было. Шумел в кронах деревьев ветер, и, несмотря, на тёплую погоду, было как-то зябко и неуютно.
   - Ладно, пошли отсюда, - предложил я, - никаких дров тут собирать не будем.
   Мы вернулись к плоту, и проплыли ниже по течению с километр, где, в полном молчании насобирали дров и поплыли дальше. Уже, отплыв довольно далеко, Фома, как бы продолжая разговор, сказал:
  - Наверное, эту тайну мы не узнаем никогда!
   - Мне мама по секрету говорила, что её отца, моего дедушку, забрали ночью, и больше его никто не видел, сгинул в лагерях, - грустно сказал Юрка.
   - А у меня дядя сидел, старший брат отца. Потом в штрафбате воевал и погиб в Польше, - поддержал разговор Фома.
   - Мой дедушка Ваня, мамин отец, тоже сидел десять лет, бригадир рыболовецкой артели и ни какой не враг народа. Вернулся, но болел очень, вскоре и умер, - закончил я наш печальный разговор.
   Мы продолжали плыть по нашей реке. Юрка вновь занялся сковородой, он нагревал её до такого состояния, что от бедной валил дым, как от паровоза. Затем, рукавицей брал сковороду, и, с видимым наслаждением, опускал в воду. Над рекой разносилось бешеное шипение, и плот скрывался в облаках пара. Вынув посудину из воды, Жаров стряхивал с неё воду и начинал всё заново. В результате, от сковороды отлетали приличные ошмётки многолетней сажи и копоти, она стала намного тоньше и легче. Зачерпнув, на очередном перекате, донного песка, Юрка, с остервенением принялся натирать своё сокровище. И, о чудо, - сковорода заблестела и заискрилась в лучах вечернего солнца! На побелевшем дне мы увидели клеймо и дату, - "Петровск - Забайкальский железоделательный завод. 1875г", написанное старинными буквами.
   - Хороший экземпляр для школьного музея, сдашь, до конца года спрашивать не будут, - пошутил я.
   - А, потом за весь год и спросят, - подхватил Фома, - лучше вместо ракетки в теннис играть!
   - Посмотрим, посмотрим, как вы заподлизываетесь через часок, другой, - в тон ему ответил Юрка, и уже обращаясь ко мне, строгим голосом спросил, - Что сидишь? Ты дежурный, тогда, чисти картошку!
   Ничего не оставалось, как взяться за картошку. Фома, стоящий у руля, снисходительно и высокомерно посматривал на меня сверху вниз, ехидно улыбаясь, пробасил:
   - Мозоли не натри, чистильщик, варежки одень!
   - А, я, слышал, что, по моему, в Германии, кто утром встретит чистильщика, тому весь день везёт, - пытался я вяло защищаться.
   - Так, то же в Германии! И чистильщик должен чистить дымоходы у печей, а не прошлогоднюю картошку! Но и на том бабушке спасибо! - опять вмешался Жаров, - поторопись, не почистишь во время, будешь, есть, то, что останется! Сам знаешь, после Фомы вряд ли, что найдёшь!
   Опустив ноги в воду, я принялся чистить картошку, бросая закрученную спиралью
  кожуру в воду и наблюдая, как она медленно скрывается в глубине. Вскоре большой котелок был наполнен свежеочищенной, жёлтой картошкой и залит водой.
   - Шеф, готово! - громко отрапортовал я.
  Жаров, внимательно поглядев на то место, где могли быть часы, панибратски похлопал меня по голому плечу и подбодрил:
   - Молодец, управился в срок, тебе первому дам попробовать.
   Я завилял воображаемым хвостом и гордо поглядел на Фому.
   - Не радуйся, до вечера ещё далеко. - успеешь провиниться, - меланхолично ответил Вовка.
   - Ищем место для ночлега, - предложил я, - надо сплавится до устья Косоты, там и встанем на правом берегу.
   - Правильно, на ночь ещё и закидушки кинем, а утром войдём в Косоту и поспиннингуем, а Юрка "саночками" половит, - поддержал меня Вовка.
   - Я помню там, на нашем берегу, кто-то сосны спилил, наверное, на семена, верхушки и сучья остались, лучше дров и нее придумаешь, - присоединился к разговору Юрка, что-то колдуя с пойманной им же щукой.
   Наш ковчег плыл уже по хорошо знакомым местам, где мы знали каждый поворот и излучину, по памяти представляя очертания берега и рыбацкие тропинки вдоль воды.
   Косота, это горная речушка, берущая своё начало где-то высоко в отрогах Яблоневого хребта. Весёло струящаяся по таёжным распадкам, вбирая в себя такие же маленькие ручейки и ледяные ключи. Дающая жизнь всевозможным деревьям, травам и кустам, маленьким таёжным посёлкам и заимкам. Собирающая на водопой осторожных диких животных и птиц, дающая влагу бесчисленным отарам и стадам домашней живности.
   В её прохладных водах, в жаркие, летние месяцы, находят приют юркие, осторожные хариусы, стремительные зубастые ленки и могучие пятнистые таймени.
   Со свежей водой, горные реки выносят в основное русло таёжных насекомых, червяков и гусениц. Поэтому, в местах впадения речушек в большую воду, всегда по- рыбьи "многолюдно". Тут можно встретить представителей всех пород и видов, обитающих в глубинах.
   А где много рыбы, там больше возможности её поймать, - в этом главный рыбацкий закон!
   Солнце давно склонилось к западу, стало прохладнее, когда мы, наконец, прибыли к будущему месту ночевки. До наступления темноты оставалось совсем немного времени, а дел было невпроворот. К тому же небо на востоке над самым горизонтом затянуло узкой полоской свинцовых туч, с белёсыми краями.
   Место, выбранное для ночлега, отвечало всем нашим требованиям. Это был большой кусок широкой отмели, плавно спускающейся к воде. Метрах в двадцати от реки, вдоль всего берега тянулись невысокие заросли молодых ив, дальше, на возвышенности, темнел густой сосновый бор. Течение в этом месте, благодаря изгибу реки, было неспешным и плавным. По ширине плёса и неторопливости струй, чувствовалась солидная глубина.
   Напротив, на противоположной стороне, к самому берегу подходила и обрывалась гряда сопок, покрытых густым еловым лесом. Между двумя ближайшими сопками, в глубину таёжного массива, извивался неширокий распадок, откуда и вытекала стремительная и холодная речка Косота, неся с собой сырость и прохладу. Над её невидимым в траве руслом уже клубился вечерний, лёгкий туман. Чуть ниже по течению реки, как плешь среди буйства зелени торчала лысая гора, с крутым, каменистым склоном и редкими деревьями на вершине, хорошо видимые на фоне закатного неба. Берег, ближе к воде густо зарос кустами ивы и черемухи.
   Мы накрепко привязали свой плот, к невесть откуда принесённому течением пеньку толстого дерева, с мощными корнями, боком, валяющемуся на отмели у самой воды.
   В указанном Жаровым месте, действительно нашли в нужном количестве сухие, сосновые ветки. На берегу развели хороший костёр, и Юрка, с явным удовольствием приступил к священнодействию над кастрюлями и подаренной сковородой, скромно попросив ему не мешать.
   Чтобы ни лишать мастера вдохновения, мы с Фомой захватили снасть, в том числе и Юркину, отправились ставить закидушки. Вскоре вниз, и вверх от плота, берег покрылся расставленными через равные промежутки палочками, тычками, заброшенных закидушек с колокольчиками. Каждый раз, закидывая очередную снасть, Фома плевал на червяка и тихонечко говорил:
   - Ловись рыбка большая и маленькая, - и многозначительно помолчав, добавлял, - лучше большая!
   Рыбалка на закидушки предназначалась для ленивых рыболовов, никакой инициативы, расставил, забросил, сиди и жди, когда клюнет. Клюнула - зазвонил колокольчик, побежал, подсёк, если повезло, вытянул. Снял улов, насадил наживку, забросил. Снова сиди и жди.
  Для нас это был вспомогательный способ, так, от нечего делать, авось, что нибудь и поймается.
   Закончив с закидушками, мы в сосновом бору заготовили дров на ночь и утро завтрашнего дня. Нарубили ровными чурочками толстые сучья и остатки ствола. Сложили часть приготовленного на плоту, остальные оставили у костра, где неутомимый Жаров заканчивал приготовления ужина.
  На плоту, между тазом - костром и настилом палатки, на куске брезента был накрыт стол, места сидящим находились под тентом, где мы обычно спали.
   Ужин состоял из следующих блюд: Первое - картошка, жаренная на сале с глазуньей из двух яиц, каждому. Второе - варёная и обжаренная щука, слегка отдающая подожжённым салом. На десерт - густой чай на смородинном листе, с брусничным варением. И. конечно, ко всему этому прекрасный, домашней выпечки хлеб.
   Путешественникам прилично надоел рацион из рыбы в разном виде, и они, с нескрываемым аппетитом, приступили к трапезе, выражая сердечную благодарность сердобольной старушке, и умелым рукам нашего шеф повара. Всё приготовленное было изумительно вкусным, и жалко лишь одного - отсутствия добавки. Впрочем, чая было предостаточно, чего нельзя сказать о варении.
   Как обычно в таких случаях, за сытной едой, при бликах костра, в наступающем полумраке уходящего дня, разговор сам по себе, перешел на тему страхов и страшилок. Причём, чем больше собравшиеся за столом, перебивая друг друга, рассказывали, чем невероятнее были изложенные сюжеты, тем больше сами рассказчики, и слушатели верили в их реальность и правдивость. Вскоре, друзья уже настороженно оглядывались по сторонам, знакомый берег становился менее приветливым и доброжелательным. Сопки на противоположном берегу, скрывающиеся в быстро набегающей темноте, становились пугающе враждебными и мрачными. Иногда, казалось, что по их покрытым мглой склонам, двигаются какие то маленькие огоньки и слышатся приглушенные голоса. Настороженный слух, угодливо воспринимал лёгкие шаги и шум камешка, прыгающего по склонам, нечаянно задетого чьей-то неосторожной ногой.
   Особенно гнетущее впечатление на слушателей произвёл рассказ неиссякаемого на всякие страхи и враки, Жарова. Который, блестя стёклами очков, отражающих всполохи костра, тихим, спокойно - жутким голосом поведал историю о несчастном рыбаке и охотнике, ловившем осторожных хариусов и стрелявший дичь на одной из многочисленных горных речушек, возможно и на Косоте. По преданию, передаваемому из поколения, в поколение, местными жителями - бурятами, рыбака звали Батма. Он всегда возвращался с охоты и рыбалки с богатыми трофеями, и ему в этом помогала нечистая сила.
   Сюжет был незатейлив, - однажды на охоте Батма провалился в болото и стал тонуть, на его крики о помощи из таёжной глуши появилась стройная, дикая козочка, которая наклонила стоящую у зловонной трясины берёзу, и тем самым спасла незадачливого охотника. Оказавшись на суше, Батма душевно благодарил свою спасительницу. А, та, в свою очередь, покрутившись на месте, обратилась в красивую девушку, и за спасение, взяла с охотника слово, что он больше не обратит своё оружие против диких коз, живущих вдоль этой горной реки. За это, охотник сполна будет награждён другой живностью и рыбой, в его охоте и рыбалке всегда станет сопутствовать удача и успех.
   Так оно и было, лето сменялось осенью, зима весной. Шли годы. У Батмы родился сын, вырос и стал с отцом ходить на охоту, добывать зверя.
   Однажды, отец и сын встретили на опушке леса красавицу козу с маленькой козочкой, не о чём не ведающий сын, вскинул ружьё, отец не успел помешать, выстрел, направленный в маленькую козочку, приняла на себя красавица мать. Уже умирая, она вновь превратилась в женщину и промолвила:
   - Ты не сдержал слова.
   Сын обратился в камень, и, до сих пор, стоит невысокой скалой на берегу озера, носящего имя отца. А сам Батма, в один миг, сделался горным козлом - гураном, и, теперь, иногда, в непогоду, бродит по окрестным сопкам, оглашая округу трубным, жалобным стоном. Мать - коза, в облике женщины, приведением приходит к околицам посёлков, заглядывает в окна, говорят, что где-то живет её сирота - дочка, ставшая красивой женщиной. Вот мать её и ищет, перебегая лёгким облачком от одного дома, к другому.
   Излагая свой рассказ, Жаров вошёл в роль, - в лицах и мимикой изображая персонажей и события. В самых страшных местах он понижал голос, переходя на свистящий жаркий шепот. Порой, мне казалось, что он сам начинает верить в то, что рассказывает, и картины, одна, ужасней другой, встают перед его мысленным взором.
   Начиналась цепная реакция страха, мы оглядывались по сторонам, тщетно стараясь разглядеть то, что находилось за светлым кругом, очерченным костром. Прекрасно понимая, что всё это сказки и выдумки, тем не менее, продолжая, боятся неизвестно кого и чего.
   Но гнетущая тишина ночи, высокие деревья и сопки, неясно проглядывающие во тьме, ночные шорохи и звуки, отблеск одинокого костра в густеющих сумерках, полоска закатной зари на западе и давящая туча, приближающаяся с востока, оказывали на нас какое-то необъяснимое, тяжёлое воздействие, подавляя волю и разум.
   - Ну, хватит! - наконец, не выдержал я. - Договоримся до того, что все вместе залезем под одеяло, и будем стучать зубами, пока не рассветёт. Пора делом заниматься, - посуду мыть и рыбу чистить.
   Все молча согласились с моим предложением, но никто особого желания отходить от костра не проявлял. Юрка сосредоточенно мыл посуду, даже не сойдя с плота, мы с Фомой, поблизости на берегу чистили и солили рыбу, так же стараясь оставаться в зоне, освещаемой костром.
   Ночь навалилась, как-то быстро и осязаемо сжимала своё чернильное - непроницаемое кольцо вокруг утлого, мерцающего пятнышка нашего костра. Там, вне зоны света стояла сплошная темнота, мрачная и враждебная.
   Неожиданно на дальней по течению закидушке, зазвонил колокольчик.
   - Юрка, я там твои поставил, - сообщил я.
   - Посидит до утра, - буркнул Жаров, - всё равно, в темноте только леску запутаешь, вытягивать, - продолжил он, явно оправдываясь и не желая идти.
   - Вот, Шурик! - психанул Фома, бросая очередную рыбёшку в ведро. - Такую вкусную еду приготовил, а, потом, весь ужин испортил, сам же насочинял, теперь трясётся! Двоюродный брат братьев Грим!
   Поднявшись, пошёл по берегу в сторону неумолчно звенящей закидушки. Захватив фонарь, из ранца на велосипеде, я поспешил за ним.
   На крючке метался средних размеров ленок. Сняв улов, друзья насадили новых червяков и стали готовить снасть к забросу. Неожиданно из темноты вынырнул Юрка, не пожелавший один оставаться возле плота.
   - Ну, кто там был? - спросил он деловито.
   - Балда твой, или, как его - Батма! - недружелюбно ответил, ещё не остывший Фома. - Вон на песке скачет, сейчас завоет!
   Юрка поднял пойманную рыбу, крепко держа, обмыл в воде, и мы дружно зашагали к плоту.
   - Наверное, дождь будет и сильный, - задумчиво протянул Вовка, - надо всё лишнее в палатку убрать, да, покрепче заякориться. Неровен час, унесёт!
   Действительно, гнетущая тишина, и отсутствие, даже слабого ветерка, могли предвещать грозу. А туча на востоке разрасталась, захватывая всё большую часть неба, и казалась гигантской
   Основательно уложив имущество, и ещё раз проверив прочность нашего якоря, мы собрались у костра, чтобы определить очерёдность дежурства. Старым способом вытянули спички. Юрка,- с вечера, до двух ночи; я,- с двух, до четырёх; Фома,- с четырёх, до подъёма.
   Забравшись в палатку на уютное, пахнувшее сеном ложе, мы с Фомой мгновенно уснули. Сквозь сон, я слышал, как Жаров подбрасывал дрова в костёр, они негромко стучали о стенки тазика - кострища, слышался треск горящей хвои сосновых лап, яркие всполохи света пробивались сквозь закрытые веки. Уже засыпая, успел подумать:
   - Хоть бы, палатку не сжёг. Боится темноты, костёр ярко топит, - и провалился в глубокий сон....
   Я проснулся оттого, что кто-то трясёт меня за плечо, и, почему-то, громко шипит в самое ухо:
   - Пришёл! Пришёл! Проснись, он пришел!
  Очумело сев на настиле, опустив ноги на палубу плота и ничего не понимая, я уставился на разбудившего меня Юрку, едва различимого в темноте. Костёр не горел, и было темно.
  Жарова трудно было узнать, лицо выражало неподдельный ужас, скривив губы, он тряс меня за плечо, судорожно повторяя:
   - Он пришёл! Он пришёл!
   - Кто? Куда пришёл? - ещё ничего не понимая, спросил я. И в этот момент услышал звук, его трудно было описать словами, но я попробую.
   Звук возникал на какой-то низкой ноте, сразу могуче и сильно. Не изменяя тональности, он креп и ширился, широко разливаясь над освещаемые яркой луной спящими сопками, рекой, лесом и лугом. А, затем, также неожиданно и резко прекращался, как будто его выключили. Он напоминал нечто похожее на гудок пассажирского паровоза, не свистяще резкий, а величественный, интеллигентно - могучий, как оперный бас.
   Приподнявшись над палаткой, я посмотрел в направлении возникновения этого странного звука, и на фоне освещаемого луной неба увидел - его. Как гравюра, в черно - светлых тонах возвышалась запомнившаяся днём лысая гора. На самой её вершине, среди чёрных, как будто вырезанных из непрозрачной бумаги силуэтов редких сосен, стоял, запрокинув голову с могучими, ветвистыми рогами, красавиц - бык. Нет, нет, - именно бык, а не козёл. Таких мощных мне приходилось видеть только племенных быков. Могучая, широкая грудь, крупная голова, с раскидистыми рогами, крепкие ноги, выдавали несокрушимую силу, упорство и величие.
   Вот, он вновь закинул голову, вытянул шею, напряг грудь, и над землёй, снова, понеслись неподражаемые, с хрипотцой звуки. Закончив трубный зов, зверь опустил голову и прислушался. И, как будто в ответ, коротенько, дважды перегуднулись, ведущие на подъём тяжелый состав, пыхтящие вдалеке, паровозы.
   Осторожный хозяин тайги вздрогнул, развернулся, и, ломая кусты, исчез из вида. Мы с Юркой заворожено молчали, глядя в темноту, только сейчас, я заметил, что на Жарове нет очков.
   - Ты куда свои очки задевал? Соколиный глаз!
   Юрка провёл рукой по лицу, и начал суетливо хлопать себя по карманам и шарить по настилу.
   - А я и не заметил, что сам их снял. Побоялся задремать и утопить в реке. А он как заорёт!
   - Тебе самому надо поменьше всяких баек слушать, да верить во всякие небылицы. Не Батма охотник это, а горный козёл - гуран!
   В это время, из палатки высунулся разбуженный нами, ничего не ведающий Фома, и услышав последнюю фразу разговора, с издёвкой, уточнил:
   - Точно, козёл ты Юрка! Спать не даёшь, то, на горне играешь, то за плечи трясёшь! А теперь, вот, сеном шуршишь! Чего потерял? - и, не дожидаясь ответа, вновь исчез в глубине палатки, через минуту тихонько похрапывая.
   К этому времени, Жаров обнаружив очки, привычно водрузил их на нос, и пытался запоздало оправдываться:
   -На горне трубишь! Где бы я его взял? Нашёл, тоже, горниста! - в ответ на Вовкины слова, вполголоса забубнил Юрка, - спит, как дохлая лошадь, ничего не слышит, хоть из пушки стреляй! Вы все спите, я очки снял, и тоже немного прикимарил, а он как завоет! Как будто над самым ухом, я спросонья, чуть с плота не упал. Глаза открыл, ничего не вижу, костёр потух, темно! А он, опять давай выть, как пожарная машина на аэродроме! Я, маленько, струхнул, - к вам, трясу, - не могу разбудить! А тут, ещё, штанами за гвоздь зацепился. Ну, думаю, - всё, за ногу держит, сейчас утащит! В голос заорать не могу, язык, как прилип, и неудобно, вроде. Хорошо, что ты проснулся!
   По-видимому, от пережитого волнения, Жаров не мог остановиться, ему надо было выговорится.
   - Жалко штаны порвал, так ногами дрыгал! Мать задаст дома, эх! - наконец, закончил свой сбивчивый рассказ Юрка, косвенно признав, что испугался, и спал на посту.
   - Дрыхнуть надо меньше, тогда и не причудится всякая ерунда, - вдруг раздался заспанный голос Фомы из палатки, оказывается, наш Илья Муромец только притворялся спящим, - кончайте тарахтеть, спать мешаете!
   Плот закачался на воде под мощными движениями переворачиваемого Вовкиного тела, ещё немного повозившись, он затих.
   Я посмотрел на наши авиационные ходики, было без четверти два. Ложится на пятнадцать минут, не было смысла, Юрка ещё находился под впечатлением происшедшего, и сокрушенно вертел пальцем в образовавшейся в штанах дырке.
   - Ложись спать! Завтра заедем к нам, мама на машинке зашьет, - предложил я, заново разводя костёр и дуя на оставшиеся угли.
   Веточки загорелись, на плоту стало светлее. Юрка, наконец, согласившись, залез в палатку и долго шебуршал сеном и одеялом, поудобнее устраиваясь на своём месте, вскоре он затих.
   Я остался один в ночи, под яркими звёздами и мрачной громадиной тучи, наползающей с востока. Костёр давал свет и тепло, журчала вода под плотом, где-то далеко, далеко погрохатывало и небо в той стороне освещалось неяркими, красноватыми всполохами. Кругом стояла ночь, последняя ночь нашего путешествия.
   Наверное, звездам было видно сверху, изгиб реки, отражающей небо, сопки покрытые тайгой, сонные луга, в лёгком, ночном тумане, пустынный берег с кустами, одинокий костёр возле палатки. Плот, и на нем, трое непоседливых друзей, - пацанов, старающихся быть взрослыми, но, по сути своей, являющимися ещё детьми.
  
  
   Гроза.
  
  
  Поудобнее устроившись на кормовой скамейке, я приступил к дежурству. Вся задача состояла в том, чтобы ненароком не уснуть, внимательно наблюдать за берегом и водой, сопоставлять увиденное и делать какие-то выводы. Я начал с неба, - туча, к тому времени, своим тёмным краем стояла почти над головой и неспешно, но неотвратимо старалась занять всё небо. Там, - откуда она пришла, висела непроглядная темень, изредка освещаемая зарницами далёких молний. Временами доносился раскатистый гул могучих громов. На юге, из-под тучи проглядывало звездное небо, и были видны белые облака. На западе, также, безмятежно светили звёзды, таинственно мигая в тёмно - синей глубине неба. Чувствовались лёгкие порывы предгрозового ветерка, периодически пробегавшие по верхушкам кустов. На земле и на воде ничего не предвещало бурю, так же лениво струилась вода, отражая огонь нашего костра, изредка, всплескивала рыба на средине плёса. В полумраке стояли кусты вдоль воды, темнея кронами, тихо спали сосны на пригорке. Лёгкий туман от земли, постепенно заполнил узкую долину Косоты на противоположном берегу. Казалось, что эта мягкая белая вата, вот, вот польётся в реку и большими, белыми шарами поплывет по течению вниз. Возвышающиеся над туманом сопки, хранили молчание, сосны, добежавшие до верха, остановились у самого обрыва, в изумлении и тихом восторге глядя вниз.
   Время шло, костёр стал прогорать, и я сошел на берег собрать остатки дров, оставшиеся от приготовления ужина. Неторопясь переносил наколотые ветки ближе к плоту, внимательно наблюдая за едва видимым берегом и кустами.
  Занятый делом, не сразу отметил какую то перемену в окружающем меня пространстве. Еле слышно затрепетали на ветру молодые листья ив и невысоких тополей, следом за ними всколыхнулись и ровно зашумели кроны сосен. Лёгкие языки ветра сморщили гладь воды у берега и понеслись дальше. Ветер крепчал, очередной порыв взлохматил вершины сосен на гривах ближайших сопок, и они наклонились под его напором. Вскоре зачертили по воде своими длинными косами плакучие ивы на том берегу, распушились на ветру и наклонились кроны берез. В воздухе запахло пылью и сыростью. Как будто где-то рядом плеснули на горячий, пыльный двор большое ведро воды и сразу запахло мокрой землёй и испаряющейся влагой.
   Вдруг, как по мановению волшебной палочки, ветер утих. И стал слышен, приближающийся с востока, сначала, еле слышный, а, затем, разрастающийся вширь, монотонный шум. Сверкнули первые молнии, в их ослепительном свете можно было разглядеть что-то огромное, занявшее всё пространство от горизонта, до горизонта. Медленно и шумно приближающееся к нам.
   Налетевшие пыльные порывы ветра, затрещали ветвями деревьев и кустарников. Мелкими гребешками волн помчались по воде, резкими порывами захлопали брезентом палатки и полотнищем флага. Ночная мгла, наполненная принесённой с дальних полей пылью, казалось ещё непроницаемее после ярких вспышек молний, то и дело, пронизывающих небо. Сумасшедшие раскаты грома, кажется, прижимали к самой земле. Всё вокруг шумело, трещало и дрожало от яростных порывов ветра. Ещё чуть, чуть и наш плот как парусник помчится по воде неизвестно куда.
   Наконец, после очередной, шипящей над самой головой молнии и оглушительного треска мгновенно последующего грома, на землю упали первые, крупные капли дождя. Такие редкие, что можно было пересчитать их барабанную дробь по воде и суше. Следом, с очередными, шквальными порывами ветра, с небес обрушилась стена воды. Мгновенно заполнившая своим шумом все пространство, капли с силой били о землю, плот, брезент палатки, привязанные велосипеды. Таз, с теплящимся в нём огоньком, в секунды заполнился водой. Вспышки молний выхватывали из темноты водную гладь, полосуемую миллионом хлещущих водных струй, берег, плачущий ручейками дождя, бегущими в реку, и, поэтому, кажущихся тоже рекой.
   С первыми каплями, я укрылся в палатке, опустил полог, сквозь щель, наблюдая за происходящим снаружи.
   Что-то с шумом упало в воду на противоположном берегу. Ветер свистел в ветвях деревьев и кустов, с неистовой силой швыряя капли дождя в брезентовые стены нашей палатки.
   В этой вакханалии звуков, света и запахов, мои друзья проснулись и молча, вместе со мной, наблюдали за буйством стихии. Юрка, глядя в наше единственное оконце, глубокомысленно промолвил:
   - В шалаше сейчас не фонтан, точнее, как в фонтане, а под брезентом благодать, сухо и тепло, пускай хоть сутки льёт.
   - Если в верховье прошел ливень вроде этого, то часов через пять - шесть, мы вместе с якорем - пеньком будем мчаться по разлившейся реке. А гроза пришла именно оттуда, и хотелось бы надеяться, что там ливень был поменьше, - задумчиво продолжил Фома Юркин разговор.
   Дождь внезапно прекратился, некоторое время редкие капли ещё барабанили по брезенту палатки, но, вскоре, и они затихли. Было слышно, как уходящий ветер, напоследок, шевелит ветки деревьев, и они, с лёгким шумом, стряхивают на землю обильную влагу.
   - В любом случае, будем ждать утра. Вода мгновенно не поднимется, по закидушкам можно определить, тычки к утру затопит, значит - поднялась. Тогда и посмотрим, будет нормально, на плоту поплывем, если сильно поднимется, на велосипедах домой уедем, - высказал я свое мнение.
   - Ты мозг, - тебе и думать, а мне ещё минут сорок спать, - сладко позёвывая в темноте, пробасил Фома, - что за ночь, то трубач невесть откуда возьмется, то ливень, со своим барабанщиком - громом, как в пионерском лагере, - продолжал недовольно бубнить Вовка, мощно укладываясь, и качая плот.
   - А поласковее можно? - поинтересовался Юрка, - не ровен час, перевернёшь, милок! - в тон Вовке и его интонацией, по-старушечьи прошепелявил Жаров.
   - Давайте спать, музыканты! - посмеялся я. Повозившись, друзья уснули.
   Выбравшись из-под брезента, мне стало ясно, что развести костёр вновь практически невозможно. Вне палатки не существовало сухого клочка, оставалось ждать, когда что-то подсохнет, и будет гореть.
   Воздух был наполнен необычайной свежестью. Пахло тополем и сосновыми иголками, прелым, прошлогодним листом и какими-то грибами. Лёгкие порывы ветерка доносили с заливных лугов вдоль русла горной речки, запахи трав и цветов, еловой хвои и пихтовых лап. Свежевымытые деревья, кусты и травы облегченно стояли в ожидании первых солнечных лучей, готовые принять доброе тепло. Чтобы своими запахами, яркой окраской и сочной зеленью, вновь привлечь к себе миллионы летающих, прыгающих и ползающих насекомых и голосистых птиц. Тем самым, продолжая жизнь на этой планете.
  
  
  
  
  
   Волки.
  
  
  
  
   Приближался рассвет, стал различимым противоположный берег, начали проступать кроны дальних деревьев и склоны сопок. В сером полумраке наступающего утра, стало видно упавшую в воду большую, крепкую сосну на том берегу реки.
   От нечего делать, я решил пройтись по берегу вдоль закидушек, проверить. Это было несложно, - на леску, ниже звонка, ложился палец, и леска пальцем пригибалась к самой воде. Если на крючке была рыба, она выдавала себя лёгкими рывками. Я прошёл по течению вниз уже половину нашей снасти, когда новый звук на противоположном берегу, привлёк моё внимание. Казалось, что кто-то пока невидимый за кустами, легко втыкает в береговую гальку узкий нож, или штырь. То, быстрее, то, медленнее, то, громче, то, тише. Одно, несомненно, - звук приближался из глубины леса, от сопок к берегу. Он был негромкий и, только, утренняя тишина и особая проницаемость воздуха после дождя, позволяла услышать его. Менее внимательный человек, едва ли обратил бы внимание на этот шум.
   Звук приближался, и, вот - вот на открытом пространстве, между кустами и водой, должен появиться тот, кому он принадлежит. Я затаил дыхание и
  внимательно смотрел в предполагаемое место появления этого "нечто".
   К моему удивлению, на прибрежную гальку вскоре выскочила светло - жёлтая, в пятнах, с маленькими рожками на очаровательной головке, с белым пятном - зеркалом у хвоста, запыхавшаяся косуля. Видно было, что животное крайне измучено, вспотевшие бока, то и дело, с хрипом поднимались и опускались. Не останавливаясь, косуля вошла в воду по брюхо и пошла вниз по течению, на ходу опуская морду в поток и шумно глотая. Не обращая на меня никакого внимания, она забрела на глубину по самую шею и поплыла на наш берег, особо не борясь с течением.
  Через некоторое время, из кустов, выскочили два серых, с подпалинами волка, опустив головы вниз, они дошли до уреза воды и только там осмотрелись. Плывущую на средине реки косулю, они увидели сразу, и, даже, пробежали с поджатыми хвостами вслед за ней вниз по течению несколько метров. Затем, они увидели меня и, повернув головы, уставились в мою сторону. Мне даже почудилось, что я вижу их немигающие, жёлтые глаза и слышу тяжелое дыхание. Признаюсь, по спине побежали мурашки, ноги онемели, и затылок похолодел.
   Схватив камень, я заорал что-то, что и вспомнить теперь не смогу и швырнул его в сторону хищников. Отшлифованный течением голыш, с шумом плюхнулся в воду, ближе к средине реки. Позже, я пробовал кидать камни даже поменьше, но так далеко закинуть не смог ни разу.
   Волки шарахнулись к кустам, все, оглядываясь на меня. Очумев от страха, я продолжал свистеть, орать и швырять в воду всё, что попадалось под руку. Звери, недоуменно поглядывая в мою сторону, постояли немного и скрылись в кустах.
  С поразительной резвостью, я взобрался на крутой берег, схватил валявшуюся палку и огляделся. Серых разбойников нигде не было видно, косуля, выбравшись на наш берег, неспешно потрусила к ближайшему леску. Я последовал её примеру и, оглядываясь, рысцой бросился к плоту.
   Неожиданно умело и сноровисто, озираясь по сторонам, в короткие сроки, развел по кругу три костра, вычерпал воду из тазика, развёл костёр на плоту и, только, после этого разбудил сменяющего меня Фому.
   Увидев столько огней, Фома удивлённо, хриплым спросонья голосом спросил:
   - Что опять стряслось?
   Не вдаваясь в подробности, я объяснил, что видел на том берегу двух волков. Фома недоверчиво протянул своё обычное:
   - Ну, ну! А тигра ты там не видел? Ещё один сочинитель на мою голову!
   Но, от предложенного мной ножа с ножнами, не отказался, - молча, одел на пояс и подбросил дров в костёр.
   Я залез в палатку, накрылся одеялом с головой и, вскоре, уснул.
   Проснулся сам, когда солнце стояло уже достаточно высоко над зеленой грядой восточных сопок. Друзья, по- видимому, дали возможность мне поспать, после столь насыщенной событиями ночи. Судя по голосам, доносившимся до меня через стены палатки, Вовка с Юркой проверяли закидушки, звонки которых, чтобы не мешали спать, я снял ещё ночью, при проверке. Сейчас, ребята, вероятно, снимали со снасти неплохой улов. Через приподнятый полог палатки, я видел горящий в тазу костёр и висящий на таганке наш видавший виды чайник. По его смирному поведению, можно было сделать вывод, что висит он недавно. Следовательно, путешественники ещё не завтракали и у меня есть шансы к ним присоединиться.
   Утренняя прохлада и сырость проникали под одеяло. Вылазить из пригретой постели не хотелось, и я решил побаловать себя, поваляться несколько минут в полудрёме.
   Ребята, между тем, вели неторопливый разговор, вспоминая прошедшую ночь. Юрка, ещё раз рассказывал Фоме, который многого не ведал, - так, как спал, как он дежурил, что увидел и услышал. Какой жуткий был этот рёв, как Юрка нас будил, дабы мы тоже могли его послушать. Пересыпая своё повествование мелкими деталями и подробностями, о которых мне в своём первоначальном рассказе Жаров не говорил, но которые, теперь, характеризовали его, как человека сильного и смелого. Смысл сводился к тому, что только широкая река помешала ему броситься на гурана, свалить его, связать и поверженного притащить на съедение к нашему костру. Фома больше молчал. Но для поддержания разговора, вставлял, иногда, своё обычное, недоверчивое - "ну - ну!".
   Друзья, проверяя закидушки, снимая пойманную рыбу, и закидывая вновь подготовленную снасть, медленно приближались к плоту. Судя по количеству пойманной рыбы, которую Юрка держал в руках, на сделанном из ветки кукане, успехи были неплохие, и грядущий день мог порадовать нас клёвом. Наконец, рыбаки вплотную приблизились к плоту, и я услышал, в который уже раз, излагаемый Юркой эпизод о том, как он разбудил нас, чтобы мы тоже могли услышать зверя:
   - А, он, опять как завоет, как затрубит! Я, конечно, тихонечко, что бы его ни спугнуть, того и гляди убежит, трясу Делкина за плечо. А, он спит, как сурок! Козёл, опять, как.....!
   - Схватит меня за ногу! Да, как поволочёт по берегу! - могильным голосом, неожиданно для обоих, громко продолжил я.
   Юрка, от внезапности, подскочил на месте и выронил кукан с рыбой. Фома тоже вздрогнул, но вида не подал.
   - Выходи, выходи! - радостно проговорил он, по-видимому, порядком, уставший от Юркиной трескотни.
   Я выбрался из-под полога, и мы поздоровались. Ещё лёжа в палатке, я сам слегка засомневался, а не приснилась ли мне вся эта история с волками. Тем не менее, решил рассказать её друзьям, и чем больше рассказывал, тем больше проникался уверенностью, что это был не сон. На всю жизнь запомнится тот долгий, волчий взгляд, - жёлтых, немигающих, каких то пустых, и в то же время, как бритва острых и металлически жёстких глаз. И холодок ужаса по спине и затылку, тысячью маленьких иголочек, от которых немеют руки и становятся чужими, ватными ноги. Наверное, только сейчас, я понял всю опасность происшедшего, - от голодных зверей можно было всего ожидать.
   Мы пошли по берегу до того места, где косуля вышла из воды, - действительно, на песке явственно отпечатались следы маленьких копыт - две острых, глубоких ямки от каждой ноги.
   Фома пытался научно обосновать события. Из его умозаключений следовало, что, именно в устье Косоты, отроги Яблового хребта подходят к самой реке. В остальных местах, тайгу от воды отделяют заливные луга и покосы, в отдельных местах, шириной до трёх километров. Глухой распадок изобилует дичью, которую нам посчастливилось наблюдать. Волки гнали косулю, оторвавшись от преследователей, усталая, она вышла к реке, и ей ничего не оставалось, как спасаться вплавь на противоположный берег. Возможно, если бы их не спугнули, волки тоже переплыли бы реку и продолжили преследование до полной победы. Но я им помешал.
   - Хорошо, что они не позавтракали тобой, - закончил Фома.
   - Кто бы тогда катил домой твой новый велосипед, - в ответ на мою шутку с неожиданным вскриком из палатки, беззлобно подкусил Жаров.
   - Не знаю, как с великом, а, вот, положенную мне яичницу, вы бы точно зарубали с великим удовольствием, и не вспомнили бы о друге! - пытаясь переменить тему разговора, пошутил я. - Кто сегодня дежурит на камбузе? Кажется, я знаю этого любителя чистить картошку, могу одолжить варежки, что бы мозоли ни набил!
   - Кто старое вспомнит, тому за дровами идти! - выкрутился Фома, присаживаясь на угол плота и доставая остатки подаренной картошки.
   - Сейчас почищу, а дрова за ночь с вашими зверями все сжег! У одного, гуран, с рогами! У другого, вообще зверинец! Косуля - пловчиха, и дрессированные, желтоглазые волки! Как в сказке! Один я ничего не вижу, вкалываю, как проклятый, всё хозяйство на мне: еда, охрана, подводные работы, переноска тяжестей! А, что вижу в ответ? Постоянное враньё, хамство и нищету! У меня даже обуви нет! Меня в гарнизон такого босяка не пустят! - притворно захныкал наш "маленький" друг.
   - Тебе, лучше, до гола раздеться, как тогда, в трубе. А мы, на проходной скажем, что маугли поймали, или снежного человека, точнее, его недоразвитого детёныша, - предложил я, предусмотрительно отойдя подальше, направляясь в сторону соснового бора за дровами.
   - Топор возьми, переросток! А то, ненароком, встретят тебя в лесу желтоглазые охотники! Некому будет картошку, есть, это, уж, точно! - удивительно миролюбиво, отпарировал Вовка.
   Над землёй вставало солнечное, летнее утро. Природа, омытая ночным дождём, торжественно встречала новый день. Трава, с капельками дождя на листиках и цветах, согнулась к земле от непомерного веса скопившейся влаги. На серебристо-дымчатой лужайке оставались темно-зелёные следы от наших ног. Обувь и штаны мгновенно вымокли и, теперь, стали тяжелыми и противно, холодными. В густом сосновом бору было сумрачно, хвойная подстилка на земле мягко пружинила под ногами. В воздухе стояла еле заметная дымка, и верхушки сосен, под лёгким ветерком, неслышно шевелились в её молочном покрывале. За бором начиналось большое паровое поле, с редкими кустиками, так же подернутое утренним туманом. Поле заканчивалось не высокой стеной кустарника, выросшего вдоль русла реки. Пели невидимые птицы, обсохшие на солнце кузнечики, уже пробовали свои музыкальные инструменты, собираясь мощным оркестром наполнить всю округу. Где-то торопливо прокуковала одинокая кукушка и замолкла, перелетая на новое место.
   На солнечной опушке мы наткнулись на крупнолистные островки спеющей земляники и, пожалев, что не взяли посуду, стали рвать красновато-белые ягоды с жёлтыми пупырышками семян. Ягода преобладала сладкая и сочная, жалко было оставлять такое богатство. Захватив несколько веточек со спелыми земляничками для Фомы, насобирав две охапки сосновых веток, вернулись к плоту.
   - Явились, не запылились! Я думал, что не дождусь! Пора жарить, а дров, кот наплакал! - не особо приветливо встретил нас Вовка, но, увидев принесенный ему подарок, смягчился, и предложил нам покидать спиннинг, пока он готовит.
   Мы с Юркой взяли спиннинги, и пошли по берегу, подальше от закидушек. Вода за ночь немножко прибыла, но осталась достаточно прозрачной для ловли на блесну. Юрка рыбачил Вовкиным спиннингом, кидал неумело и недалеко. Я, же, умудрялся закидывать почти под противоположный берег, к устью речушки. И, всё-таки, первая добыча была у Юрки, после очередного недалёкого заброса, он истошно заорал: "Идёт!". И пока я успел подбежать к нему, вытащил на отмель, прыгающего по камням, крупного ленка, с красноватыми боками и серыми пятнами на хвосте. Радости его не было предела:
   - Во, какой, зубатый! Во, зубастый! - восклицал Юрка, подальше откидывая пойманную рыбу от воды.
   Вскоре и я, подхватил под противоположным берегом не менее увесистого таймешонка, и, успешно проведя его через течение, также, заставил плясать на прибрежной гальке. Ещё несколько раз берег оглашался счастливо-радостным - "Идёт!". И очередной трофей тяжело прыгал на берегу.
   Занятый приготовлением еды, несчастный Фома, с завистью поглядывал в нашу сторону, изредка горестно восклицая:
   - Ну, оставьте хоть одного, дайте и мне половить! - и, с удвоенной скоростью начинал бегать вокруг костра, дожаривая картошку.
   Когда же он с радостью воскликнул:
   - Готово! Прошу к столу! Мойте руки! - мы нехотя оставили прекрасную рыбалку, собрали пойманную рыбу и расселись вокруг импровизированного стола на палубе плота.
   Надо сказать, что и Фома был неплохим кулинаром, картошка с яичницей удалась на славу. Вскоре все замолчали, сосредоточенно пережёвывая еду и думая, как нам казалось, каждый о своём. Но мысли всех присутствующих были заняты примерно одной проблемой.
   - Что-то мне не верится, что это были волки, - как бы продолжая начатый разговор, с сомнением заговорил Вовка, собирая ложкой, остатки картошки в сковороде, - они, вроде, в это время стаями не ходят. Может собаки бродячие?
   - А, может, поздний брак, - интеллигентно заметил Жаров, - или мать с дочерью?
   - Ага, жених с невестой шли в ближайший сельсовет зарегистрировать свои отношения. А косулю решили прихватить на свадебный ужин, - пошутил я, - или, мать с сыном спешили в сельмаг купить букварь к первому сентября, а косулю гнали в качестве оплаты. Так, по твоему?
   - Сидят они, где-нибудь в кусточках и смотрят на нас, прикидывая кого бы слопать, - задумчиво протянул Юрка.
   - Опять, ты за своё! Дай, хоть, поесть! - возмутился Вовка, тем не менее, внимательно оглядывая густые кусты на противоположном берегу.
  Жаров тоже застрелял глазами по пустынному берегу и осмотрел заросли за своей спиной.
   - Ты Юрка, не бойся! Ты самый худой, и тебя они не тронут. Вон за Вовкой стоит побегать, в нем порции четыре хорошего мяса. А у тебя одни кости, как, впрочем, и у меня, - смеясь, заметил я.
   - Рады человека на съедение отдать, лишь бы самих не тронули! Волки и они, и вы! - притворно горько сокрушался Фома.
   Позавтракав и помыв посуду, мы решили продолжать рыбалку. Юрка с саночками, которыми с плота рыбачить было неудобно, остался на этом берегу и стал готовить свою мудрёную снасть. Мы с Фомой на плоту переплыли под противоположный берег, выше места впадения горной реки. Зацепили плот за прибрежные кусты и по очереди стали спиннингами "хлестать" воду. Поклёвки не заставили себя ждать, сначала, я поймал пару небольших, грамм по двести - триста леночков. Вскоре, Вовка, с помощью подсачника, вытянул на плот средних размеров тайменя. Удачные забросы следовали один, за другим, и мы вынуждены были вновь освобождать ранцы для рыбы, переложив содержимое под полог палатки. Но постепенно клёв угас, или рыбу выловили, или погода изменилась. Пришлось переходить на ловлю удочкой на мушку, ловились чебаки и средних размеров, вытянутые харюзочки, с мелкой чешуёй и тёмными плавниками. Но ловились как-то вяло и, вскоре, такой промысел нам наскучила. Надо сказать, что, увлекшись рыбалкой, мы не забывали с опаской наблюдать за прибрежными кустами. Помня глупую шутку Жарова насчет притаившихся где-то волков. Между собой об этом вслух не говорили, но каждый с тревогой всматривался в ближайшие заросли, прогалы и тропинки между деревьев.
   Когда клёв совсем угас, я предложил Вовке привязать покрепче плот, перебраться на берег и порыбачить в самой Косоте, отойдя метров сто от основной реки. После недолгих сомнений, он согласился, но предложил друг от друга далеко не отходить.
   Юрка, между тем, со своими саночками поднялся вверх по течению и затих где-то за ближайшим кустом. Хорошо зная характер своего друга, мы сразу смекнули, что дела у него идут не плохо, иначе он давно бы маячил на берегу и ныл, что пора плыть дальше. Мы покричали рыбачка, он нехотя отозвался, предложив не шуметь и не пугать рыбу, это был ещё один довод в пользу нашей версии. Сообщив, что мы уходим на берег, и чтобы он наблюдал за плотом, собрали удочки и спустились на землю.
   Отойдя от места слияния Косоты и реки около сотни метров, приступили к рыбалке. Ловля хариуса захватывающее и интереснейшее занятие. Рыба очень осторожная и малейший шум, тень от удочки, или рыбака падающая на воду, может, свести на нет, все ваши усилия и ухищрения. Обычно, стоя за кустом, рыбак опускает в воду искусственную мушку и даёт леске полностью вытянуться. Мушка, сдерживаемая длиной лески, начинает прыгать по воде, изображая насекомое. Вот тут, от умения удильщика "играть" мушкой зависит весь результат рыбалки. Второе, не менее важное, своевременная подсечка, не раньше, - когда хариус только "сплавился" - ударил, и не позже, - когда наживка уже ушла под воду. А, именно тогда, когда мушка во рту у осторожной рыбы и рывок, обязательно приведёт к её поимке.
   С переменным успехом, мы наловили по десятку упитанных, холодящих руку харюзков, и, теперь, они приятно оттягивали ремень старой противогазной сумки.
   Во время ловли рыбы, друзья не забывали осматривать прибрежные кусты, внимательно вслушиваться в любые шорохи и звуки. Перспектива быть съеденным не прельщала ни меня, ни Фому.
   Речка была неширокая, метра четыре - пять шириной, но с крутыми обрывистыми берегами, быстрым течением и очень чистой, холодной водой. Имея глубину до двух метров, просматривалась до самого дна, можно было различить каждый камешек, ветку, листик сквозь её хрустально- чистые прозрачные струи. Хариусы темными, стремительными стрелами сновали в глубине её течения, и, лишь на песчаных отмелях, можно было рассмотреть маленькие стайки этих проворных, юрких рыбок. В одной из неглубоких ямок я заметил что-то блеснувшее сквозь колышущую траву. Приглядевшись, вновь увидел этот блестящий белый кружок в углублении между камнями. Вместе с Фомой мы долго рассматривали неожиданную находку, но так и не смогли определить, что бы это могло быть. Молчание затягивалось, друзья не знали, как быть, наконец, Фома не выдержал:
   - А, почему опять я?
   - Тогда пошли к плоту, - пусть лежит!
   - А, может, это золотая, или серебряная монета? Бурятский хан обронил ещё при татарах, а сейчас её вымыло после дождя. А, может, часы? - явно не зная, что делать, в замешательстве промолвил Вовка.
   Хорошо зная своего друга, я не сомневался, что он не уйдет, не выяснив, что же это такое, и, поэтому, безразлично предложил:
   - Пойдём! Далеко от плота ушли, черт знает, где эти волки блудят? - и, видя его замешательство, намеренно заторопил своего неугомонного товарища. - Пошли быстрее, потом вернёмся!
   - Ну, уж нет! - заспешил Вовка, снимая рубашку, плательный жилет, который одел от волков и майку. Подумав, он стянул и трусы, аккуратно развесив всё на кустах.
   - Теперь жёлтоглазым и пуговицы выплёвывать даже не надо! Гляди, какие окорока мелькают! Не захотел бы укусить, да, удержу нет, укусит!
   Не отвечая на мои колкости, зайдя выше по течению, Фома спустился в воду, приговаривая:
   - Х-Х-Холодная, как из скважины, зубы и другие места ломит! У-У-Ух!
   Нырнув, Вовка с первого раза проскочил находку. Трясясь, покрывшись пупырышками, мелькая белыми, не загоревшими частями тела, он, вновь, забежал по берегу, и снова нырнул, громко выкрикивая что-то нечленораздельное. На этот раз, неизвестный предмет был поднят со дна. Им оказалась стеклянная бутылка, с тёмно-синим содержимым и белой головкой, какая бывает у ёмкостей со спиртным. Снаружи сосуд был покрыт зеленоватым, донным налётом.
   - Вот, достал! - трясясь и не попадая ногой в штанину трусов, только и мог вымолвить водолаз, передавая мне найденное сокровище.
   - Думаю, в ней, наверное, нет старика Хаттабыча, - сказал я, повернув пробку к солнышку, я прочитал надпись по кругу - "Читинский ликерно-водочный завод". Ёмкость была плотно закрыта и речная вода в ней отсутствовала.
   - Наверное, рыбаки положили остудить, а её течением укатило, - предположил я, - Жарову отвезем, он решит, как быть.
   Собравшись, мы отправились по еле заметной тропинке к плоту. Немного отогревшись, с трудом шевеля синими губами, Вовка спросил:
   - А почему ты о волках упомянул, тоже о них думаешь? Я, тоже, рыбачу, но по сторонам поглядываю, спиной к кустам стараюсь не стоять, - говорят, они взгляда человеческого не переносят, - боятся?
   Я промолчал, вспомнив тот жуткий волчий взгляд. Кто знает, кто чего боится? Мы их, или они нас? Наверное, страх взаимный?
   Плот стоял на старом месте. Юрка, наверное, уже давно ходил напротив его по противоположной стороне.
   - Где шляетесь? Время к обеду, пора есть, да плыть домой! Смотрите, как вода быстро поднялась, еле успел, пока не глубоко, закидушки снять!
   Только тут, мы заметили, что река стала широкой и полноводной. Для того, что бы попасть на плот, пришлось лезть по веткам затопленных кустов, которые совсем недавно были на берегу. Место вчерашнего костра скрылось под водой, расстояние от воды до кустов значительно сократилось. И река, стала выглядеть какой то вспученной, набухшей, маслянисто - блестящей и непрозрачной.
   Мы быстро переправились на Юркин берег и причалили всё к той же коряге-пеньку. После непродолжительных дебатов, было решено, не теряя времени, тут же пообедать, засолить вновь пойманную рыбу, и нигде не останавливаясь плыть до самого дома. Хотя, как обычно, Жаров предлагал другой вариант: - Немедленно закончить путешествие, пересесть на велосипеды и через пару часов быть дома. Объясняя это тем, что вода продолжает прибывать и плыть на плоту не безопасно.
   На что Фома категорически ответил:
   - Паникеры на борту? Аврал! Паникеров за борт!
   Посрамлённый Юрка вынужден был согласиться с мнением большинства. Мы вручили ему на исследование найденную бутыль. Внимательно осмотрев находку, он открыл пробку и понюхал, налил в железную кружку несколько капель, долго махал над ней рукой и шумно вдыхал запах. Попробовал на язык, и, неожиданно для нас, залпом выпил всё, помотал головой и загробным голосом заговорил:
   - Вскрытие показало, что в объекте, именуемом в дальнейшем бутылью, находится темно-синяя жидкость, с лёгким, приятным запахом спиртного, сладкая на вкус, без посторонних твердых примесей и вкраплений. Легко проглатывается, - при этом, он налил ещё немного и продемонстрировал, как легко глотается, - предположительно, пролежало в воде около двух лет. По вкусу и запаху напоминает широко известную "Голубичную настойку", или однотипное вино. Предполагаемая крепость, - тут он вновь попытался ещё раз налить для пробы, но Фома решительно отобрал бутылку. Смущённый Жаров продолжал без объекта исследования, - около восемнадцати градусов! Пригодна для употребления!
   - Посмотрим, - уточнил Вовка, - если через час не скрючишься, - пригодна!
   - Володька, давай сваргань что-нибудь поесть по быстрому, а мы с Юркой рыбу почистим и засолим, - предложил я, - дрова на плоту можно все сжечь, больше не понадобятся.
   Все занялись делом. Мы солили рыбу, Вовка набрал котелок воды и поставил на огонь, намереваясь сварить простенькую ушицу. Вскоре, с частью рыбы было закончено и почти полное ведро, крепко закрытое крышкой, стояло в палатке. Мы собрали кое-что из вещей и упаковали постели, ранцы, рыболовные снасти. Вовка почистил остатки картошки для заправки ухи, подбросил дров в костёр, заглянул под крышку кастрюли и попросил:
   - Закипит, рыбу бросите, вон на тарелочки лежит, я подготовил. Что-то крутит, схожу до "витру", - на украинский лад закончил Фома.
   Легко спрыгнув с плота, вскоре исчез за кустами. Через некоторое время, голова его показалась среди зелени у соснового бора, я видел, как он не спеша, шёл между деревьями, постукивая ладонями по стволам.
   - На опушку, к полю пошёл, любит простор, на ветерке посидеть, подумать! За три версты подался, мог бы и тут, невдалеке, всё сделать, кто его здесь увидит? Простор любит! - недовольно проскрипел Юрка, продолжая яростно чистить чешую приличного чебака, с с красноватыми глазами.
   - Он и в тайге, для этого дела любит на сопочку повыше забраться, что бы пейзаж открывался красивый, одно слово, - поэт!
   Фома, к тому времени, вышел на опушку, его коренастая фигура хорошо просматривалась среди жёлтых стволов громадных сосен. Какое то время, он потоптался, отыскивая подходящее место, и скрылся за разлапистым кустиком.
   - Ну, наконец, угомонился, - успел подумать я вслух.
   - Я, же, говорю, - любит простор, широкая душа! - поддержал Юрка, тоже поглядывая в сторону леса.
   В это время, мы вновь увидели Вовку. Приподнявшись, и поддерживая рукой трусы, он, вытянув шею, вглядывался во что-то на поле. Затем, на ходу приводя себя в порядок, отчаянно семеня босыми ногами, бросился в нашу сторону. Было видно, что он бежит изо всей мочи и переполнявший его ужас, придаёт силы. Несколько раз, оглянувшись, на что-то пока не видимое нам, он бросился к одинокой сосне, особняком стоящей на поляне, и отчаянно подпрыгивая, тщетно пытался дотянуться до толстой нижней ветки. Попытка, обхватив дерево взобраться по стволу, также не увенчалась успехом. Поняв бессмысленность этой затеи, Фома, что было сил, припустил к плоту, размахивая руками и что-то крича, но расстояние не позволяло услышать, что, он хотел.
   И тут я увидел бегущего за Вовкой волка. Это был крупный зверь, опустив голову, распластавшись над самой землёй, далеко выбрасывая передние, сильные ноги, он мчался следом, наклоняясь всем телом на поворотах, огибая мелкие кустики и деревца. Расстояние между ними неумолимо сокращалось. При очередном скачке, передние лапы далеко уходили назад, голова поднималась и, тогда, была видна красная пасть с оскаленными зубами.
   Наконец, Вовка выбежал на открытую площадку за кустами вдоль воды. Он мчался из последних сил, высоко подпрыгивая, когда, ненароком, наступал на что-то колючее. Махал руками, и, задыхаясь, кричал:
   - Волки! Волки! Отплывайте! Отплывайте!
   В руках Юрки оказался топор, я тоже, как-то незаметно для себя, вооружился жердью. Повторять не было необходимости, - один удар топора по веревке освободили наш плот, и мы, покачиваясь, поплыли по течению вниз. В создавшейся ситуации, мы ничем не могли помочь нашему другу. Как вепрь, Вовка продрался через прибрежные кусты и выбежал к воде. В ту же секунду, следом, одним махом, вылетел волк. Ещё одно мгновение, и разъярённый зверь бросится на спину, собьёт с ног, вцепится в шею, и, тогда, что-то изменить будет невозможно.
   В это время, за кустами раздался какой-то топот, над колышущимися верхушками возник гигантского роста мужик. В свитере, с обтрёпанным воротом, в расстегнутой телогрейке и зимней шапке. Он стоял за кустами, на невидимых нам непомерно длинных ногах и, подавшись вперед, что-то крикнул. Волк, тормозя сразу всеми четырьмя лапами, остановился в метре от Вовкиной спины.
   Желая понять, что же происходит, я посмотрел на Жарова. Лицо его выражало крайнее изумление, глаза, как мне показалось, стали шире очков. Побелевшие руки сжимали топор, он готов был броситься на помощь другу.
   Фома, с разбегу бросившись в воду, успешно взобрался на плот и очумелыми глазами, шумно хватая ртом воздух, уставился на берег.
   Остановившийся зверь, вытянул шею, понюхал воздух и злобно залаял.
   - Собака! Да, это же собака! - радостно забормотал Фома, не в силах отдышаться. С одежды его на плот сбегала вода, и тут же исчезала между брёвнами настила.
   Ломая кусты, на берег выехал на низкорослой монгольской лошадке всё тот же мужик и, вновь, поднявшись на стременах, громко скомандовал:
   - Фу! Сидеть, фу!
   Послушный пёс замолчал и сел. Высунув язык, с капающей слюной и наклонив голову, он умными глазами смотрел на Фому, явно сожалея, что не смог попробовать на крепость его синие трусы.
   - Ты, что же, сынок, от собаки бегаешь? От собаки бегать нельзя, она за движущимся мчится! К собаке надо всегда лицом стоять! - с трудом, переводя дыхание, мужичок продолжал. - А, если бы я не успел? Порвал бы он тебя, вот тебе крест, порвал! А мне отвечай? Ты, чей такой бестолковый будешь?
   И, узнав, что мы из гарнизона, переменил тему разговора, посчитав, что воспитательная беседа пользы не принесёт:
   - Вы, тут двух телят не видели? Вчера от стада отбились, вечёр искал, - не нашёл, с утра опять в поиск. Вот, беда, как пропали!
   Фома, отдышавшись, явно нервничая, почти прокричал:
  - Я его за волка принял! Поэтому и побежал! Мы сегодня утром двух волков на той стороне видели!
   - Эка невидаль, волк, их по тому берегу в тайге не сосчитать! Но на этот берег не ходят, даже зимой. Людей тут много, да, и железная дорога рядом, - боятся! А от волка всё одно, не убежишь! Ну, прощевайте, удач! - закончил мужичок и, повернув лошадку, поехал берегом вниз по течению.
   Пёс, обнюхав наши брошенные кастрюли, подняв ногу, помочился на пень и трусцой побежал за хозяином. Вскоре, волкообразный кобель скрылся в густой траве. Мужичок, некоторое время, маячил среди кустов, мерно подпрыгивая в такт движения лошади, но вскоре тоже исчез в пышной зелени прибрежных растений. На берегу, лишь, остался запах потной лошади и ядрёного самосада, дымящуюся самокрутку с которым, мужичок не выпускал изо рта на протяжении всего разговора.
   Проводив неожиданных гостей взглядом, мы обратились к Фоме. Наш друг был бледен и выглядел очень усталым, всё ещё тяжело дыша, он принялся стягивать мокрую одежду. Оставшись совсем голым, Вовка сел на кормовую скамейку и стал с ожесточением выжимать рубашку, майку и трусы, что-то, недовольно бормоча себе под нос.
   Мы с Юркой деликатно молчали, понимая, что лучше сейчас нашего друга не трогать. Бросили в кипяток рыбу, вновь на старое место причалили плот, закрепив его за помеченный псом пенёк, продолжили чистить и солить оставшуюся рыбу.
   Отдышавшись, и отойдя душой, Вовка сам решил объяснить случившееся, натянув подсохшие трусы, и помешивая ложкой в котелке с ухой, он после затянувшегося молчания, осипшим голосом поведал, что произошло:
   - Думаю, пройдусь через бор на опушку, чтобы поле было видно. Нашёл подходящее место, где травы невысокая, что бы ни колола. Присел, ничего путём делать то и не начал, смотрю, по полю у кустов кто-то бегает, туда-сюда, туда-сюда. Пригляделся, а это волк! Он, тоже, меня заметил. Несмотря на то, что далеко было, метров, около, двухсот. - Фома помолчал, заново переживая случившееся, поежившись, продолжал. - Сразу голову опустил и прыжками ко мне. Я, конечно, все бросил, и бежать, сначала думал, - убегу, успею раньше его к плоту. Потом, из бора выскочил, оглянулся, а он уже половину промчался! Вижу, - не успею, хотел на сосну залезть, да не допрыгну, а ствол толстый - руками не обхватить. Волк уже по пятам идёт! Вот тут, волосы у меня на голове зашевелились, мурашки по шкуре пошли, ноги как ватные стали! Хочу заорать! А в горле, что-то заело, - только и смог выдавить из себя "Волки! Да, отплывайте!". Что там говорить, - сами всё видели!
   - А, почему волки? А не волк, он ведь был один? - спросил я.
   - Там, ещё кто-то в кустах шебуршался, наверное, этот ковбой на коне! Когда на горшке сидишь, а на тебя зверь несется, не больно то порассматриваешь, сколько их там! Тут, дай бог ноги! - грустно ответил Фома, - теперь вы меня засмеёте, - такой бугай и струсил!
   Мы заверили друга, что никогда не попрекнём его происшедшим. К тому же, события прошедшей ночи, показали, что и мы не шибко то храбрые, тоже имеем ту же слабость. Но Вовка, в отличие от нас, не верит никому, как "Фома - неверующий", а догонялки с волком, - ему урок. Друзьям надо верить!
   - Знаете, первый раз так жить захотелось! На берег выскочил и спиной чувствую, - сейчас прыгнет, даже заболело то место на шее, куда волк должен был вцепиться! Одна мысль в голове, - до воды добежать и нырнуть! Теперь, наверное, неделю в туалет не пойду, - рефлекс выработался от испуга! - пожаловался Фома, снимая с таганка уху.
   - Хорошо, что хоть не наоборот. Обычно от испуга другая болезнь приключается, А бегаешь ты, дружок, не плохо, как-то элегантно и пластично, любо-дорого было смотреть! Напрасно скрывал талант, у тебя большое будущее! - не удержался от колкости Жаров. - Ну, да ладно, решили не вспоминать, значит, - забыто! Давайте обедать, заодно, попробуем, что в бутылке! Тем более, и повод, вроде, есть!
   Достав ложки, мы приступили к трапезе. Вовка разлил по нашим чашкам, уже прилично надоевшую, уху. Жаров откупорил бутылку, налил в каждую кружку содержимое сосуда.
   - Ну, что, за нашу дружбу! - предложил я.
   - Чтобы дети волков не боялись! - поддержал расстроенный Вовка.
   Жаров промолчал, мы по-взрослому чокнулись и выпили. Вино было приторно сладким, пахло закисшей голубицей и, как мне показалось, болотной тиной. Все принялись хлебать уху, стуча ложками по железным мискам. Настроение немножко поднялось, но было видно, что вино никому не понравилось. Общее мнение выразил Юрка:
   - С утра оно, кажется, было лучше, а сейчас... - и, не найдя нужного слова, покрутил рукой, - как пропащее. Давайте отдадим его кому-нибудь, жаль, ковбой уехал, или тут бросим. Иначе Фома может приобретённый рефлекс потерять, да, и мы избегаемся. Только и будем, что к берегу приставать, - закончил Юрка.
   Все промолчали. Обед был завершен, посуда помыта, имущество проверено, и окончательно уложено. Юрка шутливо доложил:
   - Плот и сытый экипаж к бою и походу готов!
   Вода, между тем, стремительно поднималась, чтобы отвязать наш катамаран от якоря-пенька, пришлось брести к нему по щиколотку в воде. Плот медленно двинулся по течению. Мы, с лёгкой грустью, смотрели на ставшие близкими берега, сосновый бор, суровую тайгу и сопки, скрывающиеся в лёгкой дымке там, где небо сходится с землёй.
   Спасибо тебе суровая природа за радость общения, за твою доброту и ласку. За эту, полную впечатлений ночь, за красочный рассвет, прошедшие и ставшие, теперь, смешными наши страхи и приключения!
  
  
   Домой.
  
  
   Наше путешествие подходило к концу, и оставалась его заключительная часть. Небольшой стремительный сплав по полноводной реке, велосипедный бросок, и мы дома, по которому, признаться, соскучились. Казалось, что не были там долгие месяцы, а прошло всего три дня.
   Плот, между тем, ходко плыл по вспученной реке. Всё явственнее чувствовались признаки большой воды. Прибрежные кусты, некогда стоящие на приличном удалении от кромки воды, теперь скрыли под мутными струями свои уродливые корни и казались несуразными коротышами, с маленькими стволами и пышными кронами. Склонённые над водой плакучие ивы, тоже стояли в воде, их густые, длинные, зелёные пряди полоскались в прибывающем потоке, вытягиваясь далеко вниз по течению. Низменные места вдоль реки, уже, частично, были залиты водой, и, теперь, резко бросались в глаза голубые блюдца мелких озёр среди изумрудно, зеленой травы.
   На левом берегу, мы увидели гусеничный трактор, резво бегущий по свежевымытой траве болотистого луга. Молодой парень - тракторист, наполовину высунувшись в открытую дверь, глядел под отполированные, блестящие гусеницы. Дым из выхлопной трубы чёрным столбом поднимался за машиной и исчезал сзади, раздуваемый ветром. Ярко-зелёная скатерть луга горбом вставала перед движущимся трактором, казалось, что это катер гонит перед собой морскую волну. Зрелище выглядело довольно эффективно!
   - Вот, сумасшедший! - Наконец понял я природу происходящего, - под травянистым дерном болото с жидкой грязью, разбухшее после дождя. Трактор держит на поверхности только толщина дёрна, чуть-чуть повернёт, - сдерёт тонкий слой и неминуемо провалится. Наверное, это понимал и молодой тракторист, - машина двигалась идеально ровно. Наконец, сверкая отполированными траками гусениц, она выбралась на твёрдую землю, выплюнула облачко дыма, переключая скорость, и стремительно помчалась в горку по накатанной колее. Парень, оглянувшись, смотрел в заднее окно, по-видимому, сам не веря, что проехал это гиблое место. Увидев плот, высунулся в дверь и приветливо помахал нам рукой. Мы ответили дружескими приветствиями и нестройным хором голосов: "Молодец!", которые, за шумом мотора, он конечно не услышал.
   Впереди, в невысоких кустах, показался наш знакомый всадник. Впереди лошади он гнал виновато семенящих, с опущенными головами телят, с чёрными и белыми пятнами по бокам.
   Неугомонный пёс зигзагами бегал в траве, наклонив голову и распугивая мелких птиц. Мы замахали руками и причалили к берегу. Знакомый мужчина, не сходя с лошади, подъехал к самому плоту. Монгольская лошадка, кося красновато-коричневыми глазами, наклонив голову, принялась пить, переступая копытами в мелкой воде и звеня уздой.
   - Еле отыскал, когда успели убежать? Под самой Зурунской протокой поймал! Ну, я, им теперь покажу, стреножу как коней, да, колокольчик-ботало одену! - радостно сообщил нам наездник, как старым знакомым.
   Мы предложили ему оставшееся вино. Он принял бутылку, открыл, глотнул, немного поморщился, спрятал остатки в боковой карман телогрейки, вытер губы рукой, крякнул:
   - Благодарствую! Хорошей вам дороги!
   Фома, глядя на бегающего по траве пса, задумчиво произнёс:
   - Вот так же я его первый раз увидел на поле, а, ведь, похож на волка, вылитый волк!
   - Молодой он, глупый! Играть хочется, птичек гонять! Мне его солдаты отдали. Эшелон воинский на перегоне встал, а я рядом скотину пас. Один паренёк соскочил с вагона. Ну, говорит, возьми, отец, сучка-овчарка ощенилась, щенят много, не выкормит. А, у тебя всегда молочко есть, может, вырастет, помощником будет. Так в пилотке и отдали. Говорят, самого крупного, большеголового и прожорливого выбрали. С соски молоком поил, теперь, он от меня не на шаг, матерью считает. Сообразительный, команды быстро выполняет и послушный. Ну, спасибочки, - поскакал!
   Тронув лошадку, он, щёлкая кнутом, согнал, обрадованных неожиданной остановкой, телят вместе. Через некоторое время, его подпрыгивающая спина и, видавшая виды, шапка скрылись среди деревьев.
   Мы поплыли дальше, стараясь быть ближе к средине, где течение было побыстрее, и мелей поменьше.
   Справа, из-за кустов, появилась гладь Зурунской протоки, наполненная большой водой. Рыбак на резиновой лодке ставил сети. Он удивлённо и долго смотрел на нас. В кустах блестел хромированными деталями мотоцикл с коляской и горел костёр.
   Несколько ребятишек водили бреднем на мелководье вдоль берега, часто выводя старенький бредень и, с радостными разговорами собирая мелкую рыбешку. Занятые делом, они оставили наш плот без внимания.
   На высокой насыпи железной дороги, круто обрывающейся к воде, стояли, выпуская белые струи пара и нещадно дымя трубами, два чёрных паровоза. Длинный товарный состав одинаково тёмно-коричневых вагонов, изгибался на повороте, и исчезал в глубокой выемке, прорубленной в скале. Чуть поодаль, бригада путейцев, в ярко оранжевых куртках, снимала с дрезины длинный рельс. Стучали молотки, грохотали перфораторы, выли моторы. По-видимому, пронесшийся ночью ливень, что-то нарушил на путях и, сейчас, ремонтники устраняли неисправность. Машинист первого паровоза, стоя в окне будки, завидев нас, помахал рукой в белой рукавице.
  На крутом пригорке, из-за поворота, выплыла деревня Зурун, с крепкими, рублеными хатами, дворовыми постройками, большими огородами. Опрятным зданием сельсовета и красным флагом, над свежеокрашенной, зеленой крышей. Под громадными ивами, на самом берегу, приютилась прокопчённая кузница, с высокой трубой, из которой вился лёгкий дымок. В открытую дверь были видны отблески розового огня в горне, и доносился перестук молотков. Плот приближался к широкому плёсу, и, поэтому, течение было медленным, снося нас к самому берегу. По-видимому, завидев катамаран, из двери, слегка наклонившись, вышел большого роста человек, с окладистой бородой, подвязанной тесёмочкой кудрявой, чёрной шевелюрой. В лоснящемся от копоти длинном кожаном фартуке на могучей груди, скрестив сильные руки в грубых рукавицах, он молча смотрел на приближающийся плот. Сзади, в двери, выглядывал светлоголовый мальчик-подмастерье, также с интересом рассматривающий нас.
   - Откуда идём? - мощным басом, по-флотски, громко спросил мужчина.
   Мы скромно ответили, откуда начали свой путь.
   - Похвально! - немножко помолчав, пробасил кузнец, повернулся и исчез в дверях, следом скрылся и белоголовый мальчуган. Через секунду вновь раздался перезвон молотков мерное дыхание раздуваемого горна.
   Оставив позади деревню, мы миновали "Уголок", - место особенно любимое моим отцом, куда мы часто выезжали порыбачить на вечерней зорьке, часика на два-три. Это был широкий плёс, с узким полуостровком, далеко выступающим в реку. Сейчас полуостров был затоплен наполовину мутной водой, и прибрежные кусты стояли, покалено в бурном потоке.
  Вскоре, по правому борту промелькнул остров, с добрым названием "Кораблик", где по весне, хорошо ловились таймешата и леночки на стыке струй реки и коротенькой протоки, и где мы, так же, часто с папой бывали.
   За прибрежными соснами и кустами, вдалеке, просматривались знакомые сопки, самолёты на дальних стоянках. Наш городок и посёлок, с белыми зданиями Дома офицеров и единственного трёхэтажного дома - "трёхэтажки". Далее, ряды двухэтажных домов, трубы котельных, казармы, разнокалиберные крыши посёлка.
   Миновав, натянутый высоко над рекой трос Тэрэпхенского парома, и радостно поздоровавшись с дядей Мишей - паромщиком, которого знали все пацаны, за то, что он бесплатно перевозил нас на ту сторону. Мы, наконец, прибыли к конечной точке нашего путешествия.
   Ловко сойдя с центральной струи, плот медленно, как бы нехотя, вошёл в узкую протоку, именуемую "Корягой". Которая, отойдя от основного русла, делала многокилометровую петлю, принимала в себя воды поселковой "Протоки" и, вновь, вливалась в основное русло. Спустившись вниз, примерно, километр, мы причалили к берегу. Здесь заканчивался наш поход, тут мы должны были проститься со своим плавсредством.
   В торжественной тишине Юрка спустил и сложил флаг нашей экспедиции. Не без сожаления, мы разобрали палатку, сняли наш тазик-кострище, свернули и упаковали всё имущество. Навьючили своих застоявшихся "скакунов" - велосипеды и сошли на берег. Фома наотрез отказался везти назад закопчённый таз, ссылаясь на то, что босой, с тазом на спине он будет похож на японского самурая, или морскую черепаху
   - Тебе бы ещё велосипедный шлем с рёбрышками на голову, - вылитая черепаха Тортила, - покатились мы с Юркой, глядя на Фому, решающего, что же делать со злополучным тазом. Это переполнило чашу терпения нашего друга, и он швырнул таз под ближайший куст. Посовещавшись, решили, таз закопать и забрать в другой раз, когда будет меньше поклажи. Наверное, он и сейчас лежит там, - на крутом песчаном берегу, в неглубокой ямке под кустом.
   Рыба Юркой была разложена на три одинаковых кучки, и Фома, отвернувшись, определял, кому, что принадлежит? Я указал на среднюю:
   - Кому?
   - Тебе! - сказал Вовка.
   Также просто была решена судьба и двух других долей.
   Всё было упаковано и готово к движению. Без палатки и флага, плот выглядел сиротливо-куцым и обиженным. Нам жаль было с ним расставаться. В течение трёх дней и двух ночей, он дарил нам приют и отдых, на нем готовили пищу и ловили рыбу. Здесь, на его палубе, мы чувствовали себя в относительной безопасности, сюда стремились при малейшей угрозе. Он был свидетелем наших радостей, ошибок, побед и поражений. Он был почти одушевлённым членом команды! А, вот сейчас, мы оставляем его, возвращаясь в другую жизнь, с новыми интересами и заботами. Спасибо тебе за всё! Спасибо и тебе река за то, что останешься в нас навсегда, и будешь вечно бежать, играть и струиться по полям, таёжным лесам и сопкам прекрасной, солнечной страны, именуемой детством!
   Прощай плот! До свидания река!
  
  P.S. Уже после путешествия, когда начались занятия в школе, друзья отправились в музей боевой славы части. Руководитель музея, старый сверхсрочник, с бесконечными рядами орденских планок на кителе, радушно встретил нас. Говорят, он был бортстрелком и участвовал в первых бомбардировках Берлина, прошел всю войну и закончил службу на летающей крепости ТУ-4.
  Выслушав нас, Иван Трофимович, так звали ветерана, обещал разобраться и покопаться в архивах
   Мы, уже, забыли о нашей находке, школьные проблемы вновь захлестнули нас. Как вдруг, 23 февраля Иван Трофимович пришел к нам на урок мужества, были раньше и такие нужные уроки, и поведал следующее. Накануне войны с Японией, осенью 1945 года, на нашем аэродроме располагались Полевые авиаремонтные мастерские, сокращённо, - ПАРМ. Старые ангары в конце аэродрома, до сих пор называют ПАРМ. Там собирали самолёты, которые в интересах сбережения летных ресурсов, доставляли сюда с запада по железной дороге, далее, на восток они летели своим ходом.
   Война закончилась, мастерские занимались ремонтом самолётов. В начале шестидесятых годов, когда авиация стала перевооружаться на реактивные самолёты, старые винтовые решили списать. Истребители и бомбардировщики с аэродромов на востоке страны, из Монголии, и юга Забайкалья стали перегонять своим ходом на запад, ближе к железной дороге, для разборки и утилизации. ПАРМ в нашем посёлке стал утилизировать отслужившие свой век ИЛЫ, ПЕшки, ЛАГи, и, даже, величавые ТУ-4. Для многих из них, наш аэродром был последним местом посадки, отсюда всё шло в металлолом.
   Найденный нами самолёт, также перегонялся с востока, в составе группы из десяти машин. На самолёте было демонтировано вооружение и средства связи. Не дотянув до аэродрома около десяти километров, лётчик совершил вынужденную посадку на физюляж на грунт, ввиду отказа двигателя. Самолёт, пробороздив по заснеженной пашне, выкатился на лёд озера и затонул. Пилот чудом остался жив и был доставлен местным жителем в часть. Техническая комиссия посчитала нецелесообразным эвакуировать самолёт, вследствие удалённости места аварии, и больших затрат. Вооружения и боекомплекта на борту не было. Самолёт пилотировал старший лейтенант Суворов Иван Михайлович, ныне проживает в городе Перми.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"