У входа в одну американскую газету было написано: "Писателям вход воспрещен!" А другая - уже московская - так рекламирует себя: "Самые короткие ежедневные новости в стране". По сути - тот же американский вариант, а если более точно - запрет на всякие размышления-рассуждения, отказ автору в собственном мнении, воспитание читателей в духе бездумного потребителя информации. Нужен факт, и только факт. А что он значит - читатель разберется сам. Не кормите его с ложечки.
Давний спор: где граница между журналистикой и писательством? Правильный ответ: нигде - если даже считать звание писателя выше рангом, чем звание журналиста, или, во всяком случае, рассматривать ту и другую профессию в категориях "старший-младший". Конечно, они близки, родственны, у них один рабочий материал: слово. А различие - разве что жанровое ("стилевое" - по Синявскому). Интерес, убедительность, точно найденное слово, запомнившийся характер - они равно относятся к тому и другому занятию, и талантливый публицистический текст побьет любой модный (скажем, детективный) рассказ, если в нем нет глубокой мысли, язык беден, а герои предсказуемы.
Есть, правда, один существенный водораздел между профессиями, независящий от меры таланта их носителей: литература необязательно должна быть отражением текущих событий, пусть и в аллегорической форме, она может поднимать "вечные" темы, невзирая, какое время "на дворе". Журналистика привязана к сегодняшнему дню, пусть даже автор пишет воспоминания о далеком детстве. Читатель должен знать, что рассказчик (или сам автор) сидит перед ним, говорит именно ему, его окружают те же предметы, что окружают нас, он и рассказчик - современники одних и тех же событий. "Эффект присутствия", атмосфера сегодняшнего дня - они в журналистике обязательны. Это вовсе не помеха таланту, не жесткие рамки, в которые заключена профессия. Ведь, как известно, дух дышит, где хочет, и узнаваемость, близость знакомых реалий вовсе не помеха тому, чтобы видеть за ними значительные, вневременные, вечные человеческие темы и проблемы.
Подумал я об этом, когда задался вопросом: где наши знаменитые журналисты? Так просто сдали позиции, поддавшись общему "клиповому" мышлению? Разбрелись по "квартирам"; специалист по экономике, по Ближнему Востоку и т.д., ревниво относясь к каждому пришедшему? Нет. журналист (как и писатель) - не ремесленник, Узкая специализация - не по его части. Иными словами, он может понять жизнь во всей ее сложности, многообразии, короче - он мыслит, и каждая его мысль оригинальна, интересна. В этом и есть суть его занятий. Лучшие - это звезды журналистики. Конечно, они не исчезли, думают, пишут, но что там говорить - капризны, по возможности игнорируют модную и легко прогнозируемую "разоблачительную" триаду: политику, экономику, криминал. И редко, кто из них изменил своим убеждениям, предал свои идеалы, встал на путь конформизма, соглашательства, послушного славословия. Хотя есть и такие. Не случайно в печати появилась новая тема: "рукопожатные", "не рукопожатные"...
Но согласимся: правят бал все-таки вторые. Объяснять ли? Все газеты убыточны. Тратить драгоценную газетную площадь просто на "имя"? "О чем вы хотите написать?" - "Да, так. О сегодняшнем дне. Взгляд и нечто". - "Спасибо, не надо". Сейчас вряд ли возможна статья о бездомной собаке, которая десять лет подбегала к каждому прибывающему самолету в поисках хозяина, бросившего ее на произвол судьбы, а самому улетевшему в дальние края. Когда-то она взбудоражила страну. Но была бы такая реакция сейчас? Прочитали бы ее? Дала бы газета ей два подвала? Сомнительно. Разве что в ней поднималась проблема бездомных животных вообще, людской жестокости, бюджетных краж, и все такое. Индивидуальный, личностный подход заменился социальным, интегральным. Наиболее частая читательская реакция - возмущение. На сочувствие сил уже не остается. Да и не модное это чувство сейчас вообще. Интересные люди, интересные судьбы, нравственные конфликты - спасибо, не надо.
. Согласимся: общечеловеческая, жизнь во всех ее проявлениях, знакомая, близкая всем людям - она занимает все меньше места в массовой печати, да она и меньше востребована, но не исчезла, не ушла совсем в сторону. Свидетельство тому - ежегодный сборник "Посиделки на Дмитровке", который выпускает секция очерка и публицистики Московского Союз литераторов (который, кстати, и находится на Б.Дмитровке - бывшей Пушкинской). В нем собраны лучшие образцы журналистской прозы (это не оксюморон, а вполне законное понятие - очерки, воспоминания, беседы - эти, понятия равно относятся и к литературе, и высокой журналистике - той, что мы называем "литературной документалистикой").
Итак, сборник. Он стал регулярным, традиционным. Недавно появился седьмой его выпуск. Расскажем о некоторых помещенных там произведениях, только, чур: не будем называть имен! Около сорока авторов, не дай бог, пропустишь кого-то. Да и не рецензию мы задумали, просто хотим дать представление о книге. О том, как богат, широк, разнообразен мир, окружающий нас, и как много теряет журналистика, закрывая глаза на многие ее стороны, до которых нам, конечно, больше дела, чем до оффшоров и проворовавшихся губернаторов. Это - документальные повествования на нравственные темы, относящиеся к конкретным людям, но характерные для общества в целом. Мимо них журналистика просто не может проходить, как и мимо анализа социальных, экономических и прочих проблем. Это ее обязанность. Здесь нет противоречия, соперничества. Журналистике до всего дело.
Война....Как же обойтись без нее, если сборник должен был выйти в мае? Один известный (всемирно известный, можно сказать, классик) иронически заметил: "О чем бы русские снимали фильмы, если бы у них не было войны?" Странное замечание, если учесть, что он, классик, сам прошел войну. Не затронуло сердце? Возможно. Я знал воевавших солдат, которые охотно делились воспоминаниями о прошлом. Но при этом добавляли: "Спрашивайте о чем угодно. Только не о войне". Это возможно - они видели такую ее сторону, о которой хочется скорее забыть. Но была и другая война - та, победе в которой мы обязаны тем, что сохранилось само слово: "Россия".
Нет спора, какой жанр лучше сохранит ее в памяти людей, да и не нам судить: не пришло еще время. "Война и мир" о Великой Отечественной еще не написана. Как нет и до конца правдивых документальных воспоминаний, подобных тем французским запискам об отступлении Наполеона из Москвы, что остались в статьях очевидцев, которые пережили Березину. Обезумевшие от голода гренадеры отрезали на ходу у едва бредущих лошадей куски мяса, и жевали их, убивая животное, но тем сохраняя себе жизнь. Страшная деталь.
Немало их и в нашей военной эпопее. Важна каждая черточка, каждый взгляд, каждый индивидуальный угол зрения - если они достоверны, доказательны, остаются близкими людям спустя десятки и больше лет. (Современники, не отбирайте, не цензурируйте их! Вам не дано это право. От всевидящего ока Истории все равно ничто не ускользнет). И вот, о чем помнит 10-летняя девочка, не побывавшая, понятно, на фронте, да и жившая далеко от него - в Тамбовской области. Сразу заметим: ее воспоминания бесценны! Все меньше очевидцев войны, все бледнее ее картины. Героями очерков - если они появляются - делаются дети участников, дети детей. Но вот свидетельство современника. Возвращались инвалиды, уже привыкшие к своему безножью, безручью. Однако беда не может убить в человеке человека. Беда и веселье - это нормально. Верховодили девчата, собиравшиеся у клуба, отбивали дроби, пересыпая их звонкими частушками, Война войной, а молодость бурлила в молодом теле. Но случалось и другое. "Скособоченный, корявый", нелюбимый в деревне Митюня схватил девочку за горло и прошипел: "Вот так скоро мы будем душить вас, пионерчиков". В тот же вечер к Митюне пришла "высокая, тучная" бабушка девочки, обрушив на мерзавца перлы деревенской брани, "отхлестала по морде большой тяжелей рукой". Но - не донесла. Имела ли она право распоряжаться чужой жизнью - пусть и негодяя? Наверно, решила: нет.
Увлеченно написана и также увлеченно читается записанный журналистской рассказ философа Александра Спиркина, вошедшего - по американской версии - в 100 самых "главных" мыслителей мира". И это в начале 60-х годов, в самый разгар ". Холодной войны"! Сознаемся - немногим известно это имя. А вот студенты знают. Многие и сейчас учатся по его учебнику "Философия", изданному в 1998 году. В нем он излагал свои мысли, высказанные еще в семидесятые годы. Чудеса! С начала перестройки, да и до сих пор сотрясаются все академические науки, наработанные знания подвергаются сомнению, в философии - особенно. Видимо, из самой древней и самой спорной области постижения мира ученый выбрал бесспорные, фундаментальные мысли, с которыми спорить трудно, а может, просто бесполезно.
Но почему же американцы так высоко оценили его заслуги? Спиркин первый из наших мыслителей обратился к парапсихологии, не боясь уронить свое имя. Странный интерес. Зачем? Это же шарлатанство! Не спешите с приговором. Мне когда-то самому пришлось наблюдать за работой Чумака, человека, кстати, больше всего думающего над тем, как разгадать свой же дар (целительство). Это только часть его занятий. То, что он делал - поразительно. Алан Владимирович брал чистый листок бумаги, не очень умело рисовал там контур человека, наполнял его условными внутренними органами, и потом простым ластиком стирал тот, на который человек жаловался. При этом он мог даже не смотреть на пациента, вообще отвернуться, т.е. ничего не внушал, никакого гипноза, никак психических приемов не применял. Но за несколько сеансов болезнь исчезала. "Я впервые за много лет увидела, что трава зеленая", - счастливо сказала женщина, страдавшая много лет язвой желудка Врачи давно отступились от нее. Эти слова я услышал от нее. Ретроград и консерватор, с трудом принимающий новые вещи, во всем сомневающийся, но пишу то, что видел своими глазами и слышал своими ушами. А что это значит - не знаю до сих пор. Не знает и Алан.
Конечно, Спиркина увлекла не "сенсационная" тема сама по себе, но ведь есть реальные результаты, подтвержденные теми же медиками, он должен понять, что за ними, обязан докопаться до сути. Может, тогда удастся узнать иные законы мироздания, заново посмотреть на привычные закономерности - те самые, которым он отдал жизнь. Но, может, есть и другие?
Не успел. Ученый умер в 2004 году. Тайна осталась.
Еще одна статья - неожиданная встреча Тэффи, Сергея Михалкова и Бродского. В реальности она даже теоретически не могла состояться, просто их памятники (кроме Тэффи - страна еще не оценила ее уникального искрометного, но по сути трагического таланта). Речь идет о Новинском бульваре, уголке Москвы, который так вкусно описывает автор. Михалков жил здесь неподалеку, и тут стоит его изваяние, ленинградец Бродский бывал у друзей в гостях, которые здесь обитали. Ну а Тэффи...да, здесь тоже она жила какое-то время. Примеры, когда Москва благодарно отмечает память своих великих эмигрантов, такие примеры есть. Но до Тэффи очередь не дошла. Впрочем, она никогда не гонялась за славой. Может и подождать.
Трудно придумать более непохожие судьбы, но тем интереснее проследить отношение каждого к одному и тому же предмету, одному и тому же государственному институту - власти. О Михалкове, создателе гимнов Страны Советов, с ним все понятно. Разве что напомнить, что гимн от гимна отличается всего несколькими словами, и то, что автор не нашел других, не обогатил текст ни одной новой мыслью, заставляет с иронией и сомнением относится к его пафосу, да и искренности тоже. Ведь в русской поэзии (а текст гимна, как не крути, тоже стихи) нет примера, когда через много лет почти слово в слово повторяет себя. Тема "Тэффи и Россия" неизмеримо сложнее, это понятно, но в ее рассказах-воспоминаниях о потерянной навсегда несчастной родины мы не найдем язвительности, прямолинейной сатиры, издевательских реплик - разве что горькое осознание случившегося как неизбежности, судьбы, а еще растерянности: "Как жить дальше?" (Ставший уже хрестоматийным конец одного из ее рассказов: "Ке фер? ("Что делать? - фр.) Фер-то ке?" Пронзительная искренность, неподдельное, хотя и молчаливое горе, отчего оно делается еще горше, еще безысходнее - такова Тэффи. И лишь в разговоре с журналистом из "Русской жизни" она сказала все, что думает о новых порядках.
-Приезжаю и вижу плакат, укрепленный на двух столбах: "Добро пожаловать, товарищ Тэффи". На одном столбе висит Зощенко, на другом Ахматова.
И, наконец, третий персонаж - Иосиф Бродский. У него-то какие отношения с властью? Здесь все сложно, все неоднозначно. И, тем не менее, логично, естественно, так должно было быть. Никаких не было отношений - хотя редкое государство, так гнобило, так уничтожало своего поэта (великого поэта!), как это было с Иосифом Александровичем. А он? Презирал его? Высмеивал? Разоблачал? Ни то, ни другое, ни третье. Он его просто не замечал. В беседе с Волковым он сказал, что самыми счастливыми днями в его жизни (включая нобелевские) была его 2-летняя ссылка в северную деревню. Это, конечно, не "провинция", и ясно, что "не у моря", но он там был совершенно независим от власть имущих, это приносило полную свободу творчества. А что может быть ценнее для поэта? В той же беседе с Волковым Броский говорит, что когда начинаешь редактировать - в соответствии с тем, что сегодня дозволено или недозволенно - свою этику, свою мораль - то это уже катастрофа. Именно таким и предстает Бродский в очерке автора сборника - не жалуется, а благодарит. Он независим. Он свободен. "Вот счастье, вот права".
Последний кусочек, небольшое эссе - вишенка на торте. Не пытайтесь отгадать автора, ошибетесь. Маленькая подсказка - точно не Бредбери, Но очень похоже на него.
Женщине снится сон. Широкая бетонная эстакада, в которую врывается нарастающий звук стремительно мчащейся машины, визг тормозов и одновременно - мучительный предсмертный собачий вопль. Но, может, еще можно спасти собаку? Она бежит к месту трагедии, нет, запоздала. Над погибшим псом уже склонился высокий старый человек. Она видит, как он с трудом поднимает на плечо тело погибшего животного, и чуть склонившись от тяжести, направляется к заброшенному дому. Не давая себе отчета - зачем, женщина направляется за ним. /Старик входит в неприметную арку двора, идет по длинному заброшенному коридору, достигает самой последней захламленной комнаты, и нагнувшись с трудом, опускает тело собаки на пол. При этом ласково говорит:
-Теперь мы с тобой не одни на свете. Ты у меня, я у тебя.
Аллегория прозрачна - заброшенный дом, это образ ада, а последняя - девятая - комната это последний его круг, где провинившегося на земле грешника ждет самая страшная пытка: одиночество.
Впрочем, это только предположение, не будем додумывать за автора развитие событий, тем более что оно уже написано (в подзаголовке: "Фрагмент из неопубликованной повести "Сны о жизни"). Напомним: мы говорим о журналистском сборнике. Причем здесь этот страшноватый лирический эпизод? Ну что ж - еще раз прося прощение у автора - придумаем ему журналистское обрамление. Как бы он выглядел в нем?
Современный человек живет в мире сложной электроники. Старый анекдот: "Встретимся?" - "Созвонимся". Его окружают компьютеры, айфоны, айпады, смартфоны и все прочее (Я - честно - не знаю различия между ними). Многочисленные социальные сети - они ведь из той же серии. Это подмена живого, костыли, подпорки. Они нам заменяют встречи, общение, с помощью их мы разговариваем, обсуждаем проблемы, раскрываем души. В личных беседах уже нет нужды. Одиночество давно стало проклятием мира, это неизбежное его развитие, и нетрудно представить, что когда-нибудь на другом конце электронной волны окажется не человек, а такой же электронный прибор. Мы будем раскрывать душу неизвестному гаджету. Одиночество - оно и будет самым страшным наказанием в аду (9-я комната!), расплатой за технический прогресс, за неизбежное развитие мира в непонятном для нас направлении.
Возможно ли такое продолжение фрагмента? Почему бы нет? Такой - с прекрасной лирической вставкой - может быть разговор за "круглым столом", которому самое место на страницах печати - ведь это тема вполне реальных "горячих" проблем, которые останавливают многие научные исследования. А вдруг откроем ящик Пандоры? Сделаем реальностью пророчество св. Иоанна? И с этой точки зрения появление фантастического фрагмента среди очерков и публицистики вполне оправдано.
Наша печать все дальше и дальше уходит от художественной, лиричной, увлекательной подачи материла, заменяя глубину раскрытия темы дешевой сенсацией или перепевом на разные лады и так всем известных фактов (к которым раньше других сумеют добежать интернет, радио, телевиденье). Журналистике не хватает литературы, да и нужна ли она? Уже вспахано поле для бездумного потребителя газетных и журнальных текстов, а нужен ли другой читатель? Сомнительно.
Закончить я хочу еще одним личным впечатлением, участником одной сценки которой оказался.
-А по профессии вы кто?- полюбопытствовала молоденькая девушка, с которой мы оказались в одной компании
-Журналист.
-Кого же вы разоблачили?
От неожиданности я даже замолчал. А потом подумал: "Так вот в чем смысл нашей профессии! Дожили. Но не виноваты ли в том мы сами?