Вышел очередной сборник "Посиделки на Дмитровске", где опубликованы произведения членов секции очерка и публицистики Московского союза литераторов, ветеранов журналистики, имена ряда из них в свое время были знамениты и даже легендарны (почему - были?). Фактическая достоверность плюс писательское мастерство - исчезающий жанр. Я не член ни секции, ни Союза, просто составители сборника любезно предоставили мне площадь, за что им низкий поклон. Там опубликована моя статья "Прощание с жизнью. Встречи с Юрием Олешей". Это третья публикация в бумажном издании - самая первая в сборнике 1975 года - "Воспоминания о Юрии Олеше", и одна в сетевом журнале ("Семь искусств"). Это вовсе не эксплуатация выигрышной темы, каждая публикация значительно шире предыдущей. В каждой - новые, не публиковавшиеся ранее, факты и - надеюсь - мысли. Но если раньше я боялся цензуры, знал, что не пройдет, то потом тянула за руку самоцензура. Именитые люди (они тоже мелькали в моих заметках) - и так о них бесцеремонно? Потом я стал не так самоуверен: любое, даже негативное упоминание большого таланта - могло ли оно умалить славу знаменитого человека, имя которого у всех на слуху? А с другой стороны - лучше ли, если бы я оставил свой рассказ неполным, упустил бы какие-то слова Олеши, либо что-то важное, связанное с ним? Думаю, что нет.
Всего встреч было две, не такие уж они были продолжительные (Юрий Карлович болел), я и сейчас не понимаю, как за короткое время можно высказать столько глубоких а иногда просто блестящих суждений. И все это - в случайном разговоре с незнакомым молодым человеком, начинающим журналистом. Это и продолжение тех заметок, которые - в напечатанном виде - оборваны на первых словах. Я услышал конец. И совершенно новые мысли, которые в записках были даже не начаты, но, несомненно, предназначались для книги, ставшей посмертной. Этим особенно горжусь: не пропали. Потом, кстати, выяснилось, что я был последним журналистом, побывавшим у него. А, может, первым. Его возвращение в литературу прошло практически незамеченным. Всемирная слава пришла потом.
Помню, как оглушенный неожиданно свалившимся на меня даром помчался на Главтелеграф. Писать было нечем, я не рассчитывал на такой разговор, там же круглосуточно лежали перьевые ручки, стояли чернильницы, По свежим следам записал все, что слышал. Ко второй встрече уже подготовился. При мне, кстати, была все та же черная записная в дешевом дерматиновом переплете - пусть все значительное, важное, что довелось услышать, будет собрано в одном месте. Буду носить с собой. Сейчас эта книжка находится в РГАЛИ.
Как я снова очутился в доме Юрия Карловича? Случилось это года через два после его кончины. Мы пошли с женой в клуб МГУ, не помню, на какой спектакль. Зал был переполнен, Вдруг увидел неприкаянную женщину, которая стояла, прислонившись к стене - мест не было. Я немедленно встал и уступил ей кресло. Конечно, я узнал ее, видел не только те несколько секунд, когда она проходила мимо комнаты Юрия Карловича и приветливо улыбнулась, но и на панихиде, в Доме литераторов. Самое удивительное, что и она запомнила меня. Сразу и с какой-то домашней благодарностью откликнулась на приглашение. После спектакля пригласила к себе.
Иногда бывал один, иногда с женой, а то и с маленькой дочкой - не на кого было оставить. Она шила платья для ее кукол, и с радостью следила, как та увлеченно обряжала их. Иногда гордилась новыми приобретениями - пустыми флаконами из-под французских духов. Потом приглашала в кухню, мы садились и пили чай. Темой разговоров чаще всего был Юрий Карлович, эпизоды их жизни. Вопросов, как правило, я не задавал. Пусть сама рассказывает то, что считает нужным. Это не было неловкостью или боязнью пустого любопытства, а просто малым интересом к биографии Олеши. Мог знать, а мог и не знать. Любопытства не было. Мне хватало тех фактов, о которых Юрий Карлович сам рассказал в своих автобиографических заметках. А кроме того - что такое факты? Это о них Бальзак сказал: "Факты глупы". Не пропущенные через художественное осмысление (а их в застольных беседах и быть не могло), они предполагали бы однослойную, буквалистскую интерпретацию, если не сказать - ложную. Вправе ли я так подводить Ольгу Густавовну?
Но вот один ее рассказ особенно запомнился, это не сплетня ( и так можно сказать о словах, вырванных из контекста), а переломный момент в жизни Юрия Карловича и Ольги Густавовны. Касается он того, как они стали мужем и женой. Очень уж много появилось на эту тему вымыслов, предположений, догадок - фактов никто не знает, вот и придумывают. Влюбленный в младшую сестру Суок, Серафиму ("Они были неразлучны, как дети", - писал о них Катаев в "Алмазном венце"), самую очаровательную и непоседливую, ставшую его гражданской женой, Юрий Карлович дважды терял ее (она выходила замуж за других), и каждый раз прощал. И вот - без всяких ухаживаний, ожиданий, по сути, плохо ее знавший, он делает предложение средней. Что это за внезапное озарение? Сима, Сима, Сима - и вдруг женитьба? Есть какая-то недосказанность. Пробел. Эмоциональный провал. Что-то должно было произойти, чтобы Олеша обратил внимание на скромную и малоразговорчивую Ольгу. Современники Олеши, люди, знавшие его, обходят эту тему стороной. Разгадывать подобные загадки - дело безнадежное и неблагодарное. Но ведь что-то было! Стараясь найти объяснение, биографы Олеши (их все больше) выдумывают различные истории, ситуации, из которых самая экзотическая такая: добрая Ольга посочувствовала любовным неудачам Олеши, попыталась оправдать сестру, и этим вызвала его признательность и симпатию. А потом любовь. Короче, Олеша отблагодарил ее предложением руки и сердца. Редкое благородство. Я попытаюсь рассказать - со слов Ольги Густавовны - как было.
При этом ловлю себя на мысли, что из опубликованных воспоминаний что-то войдет и в этот отрывок, но что делать? Нельзя же так просто передать слова Ольги Густавовны, ничего не сказав о том, об обстановке, в которой проходил рассказ, а она была простой - просто разговор за столом. Вопросов, как уже говорил, не задавал, личная жизнь Олеши - какое мне до этого дело? Значение тех немногих точек соприкосновения личного опыта и творчества - это пришло потом, да то немногим задевало меня, литературоведа из меня не получилось.
Вот ее рассказ.
- Мы с мужем Михаилом Россинским и маленьким сыном Игорем, пришли в гости к Лиде (старшей сестре, жене Багрицкого). Надо было знать Эдю, он ради удачной хохмы мог отца и мать продать. Посреди разговора возьми и скажи:
-А Оля валялась с Олешей на бекеше.
Россинский был до помрачения ревнив. И он воспринял шутку всерьез. И тут, прямо в гостях устроил безобразную сцену. Я схватила в охапку Игоря, и в чем была, в тонкой кофточке, выбежала с ним улицу. Темень, страшный ветер, проливной дождь. Единственный адрес, который я знала - Олеши. Он уже жил в Москве, но на короткое время заглянул в Одессу. Плача, с сыном на руках я побежала к нему. К мужу больше не возвращалась. А потом мы переписывались, Юрий Карлович звал меня - и я переехала в Москву.
Почему не знала других адресов - она ведь родилась в Одессе, почему побежала именно к Олеше - возможно, все это и было интересно, но я представил ситуацию, буря, слезы, и мне просто стало жалко Ольгу Густавовну. Только это и было для меня важным в ее рассказе.
Умная, глубокая, талантливая (прекрасно рисовала, сочиняла музыку), она стала для Юрия Карловича идеальной парой. Они прожили вместе почти сорок лет. Необыкновенно трудные житейские обстоятельства не развели, а еще больше сплотили их. Всю оставшуюся жизнь после смерти мужа она посвятила сохранению памяти о нем.
Второй раз, как уже сказано я увидел ее на панихиде Олеши. О самой скромной - если не сказать, равнодушной - обстановке прощания с Юрием Карловичем, я рассказал в воспоминаниях.
Гроб был установлен в Центральном доме литераторов. Полупустой зал. Молодых вообще не видел. Неужели им ничего не дал Олеша? Вдова сидела на стуле. Она не плакала. Я видел лишь одну скатившуюся слезинку. Только когда выступали, она закрывала глаза и слегка покачивалась. Народу, как я сказал, было немного, а после панихиды и вообще все как будто все растворились, исчезли. Никто ее не провожал, никто даже не позаботился о машине. Она остановила случайное такси, и назвала шоферу адрес, но не Лаврушинский, где жила, а Камергерский переулок, их старый, довоенный дом. Возможно, не случайно. С домом на Камергерском была связана трагедия ее жизни: из него - не выдержав ночных шагов по лестнице - выбросился ее сын, Игорь.
И прямо в рай полетела душа
С пятого этажа.
Так писал его друг, поэт Сева Багрицкий.
Я боготворил Ольгу Густавовну, готов был выполнить любое ее поручение. Они должны были быть, как же без них? Одинокий немолодой человек, мало ли забот? Но она никогда ни о чем не просила, хотя других помощников - насколько я знаю - у нее не было. Такое впечатление, что старалась жить незаметно. Только один раз попросила - отвезти несколько машинописных листков с заметками Олеши Ираклию Андронникову, который обещал прочитать их с эстрады. К сожалению, это были оригиналы. Кончилась эта история плохо, о чем рассказал в воспоминаниях.
Несмотря на годы, она казалась мне необыкновенно, даже неотразимо красивой. Это редкий дар: сохранить до самых поздних лет бесценный капитал молодости - красоту, обаяние, привлекательность. Редкий дар, который дается немногим. Он всегда награда. Наверно, за всю прожитую жизнь. Я написал Ольге Густавовне какие-то слова о ней же самой, и уходя, оставил эти листки на столе, за которым мы сидели - сказать бы не решился.
Снимок, который помещаю, сделал на ее балконе. Рука на перевязи - сломала.
![[]](/img/g/glan_i_w/wyz785/olgagustavna.jpg)