Закрыл на ключ дверь, подошел к лифту, вдруг слышу за спиной непонятный и тревожный шум. Оглянулся, ничего. Опустил взгляд. Пролетом ниже голубь бился об оконное стекло. Как он оказался между седьмым и восьмым этажом? Ведь не влетел же через окно - оно закрыто. Неужели через дверь подъезда? Я представил: входная дверь открылась, и птица с морозного, враждебного воздуха нырнула в теплое помещение - чтобы немного отогреться. А как выбраться назад - уже не догадывалась. Вот и летела - винтообразно с этажа на этаж в поисках открытой форточки, но так и не находила ее. До верхнего девятого этажа не долетела, отчаялась найти спасение, остановилась между седьмым и восьмым, и теперь бьется беспорядочно, как бабочка, о стекло. Так? Не так? Да разве это важно? Надо не ломать голову, а помочь. Бедняга! Так и клюв можно сломать, и крылья повредить.
Спустился на пролет ниже, одной рукой защищаясь от голубя (мало ли, что он сделает от испуга), другой открыл створку окна. В подъезд сразу хлынул свежий морозный воздух, заполнил все пространство лестничной . Голубь прекратил бесплодные попытки вырваться на свободу, остановился и часто закачал головкой, да-да-да, словно одобряя мое желание помочь ему. Но почему-то не спешил. Дурачок, окно ведь уже открыто! Ноль внимания. Он сел у второй, закрытой створки, и замер. Не верил, что появилось вдруг спасение? Или чуял подвох в моих действиях? Ждал, когда я уйду? Я постоял минут десять, наблюдая за странным поведением птицы. Голубь даже не думал улетать.
Вернулся через час, и, выйдя из лифта, первым делом спустился на пролет ниже. К моему удивлению картина была все та же: открытая створка и рядом с ней неподвижная нахохлившаяся птица. Ну, чудеса! Какие мысли вихрятся в этой маленькой сизой головке? Что они диктуют этому странному, отчаявшемуся путешественнику.
Никогда не узнаю и не пойму. Голубок, дорогой, ну, что тебе надо? Чем тебе помочь?
И вдруг я все понял. Мне стало ясно его странное поведение. За короткое время, что он находился в неволе, голубь вполне смирился с ней. Смирился со своим рабским, обрекшим его на неподвижность, заключением. Оно начало нравиться ему. Зачем ему свобода? Он все понял и оценил. Он не враг себе. На улице холодно, снег, ветер, надо постоянно искать пропитание и бояться опасности. Кому это нравится - пожалуйста. Что касается его - думайте, что хотите. Ему безразлично ваше мнение. У него, как у всякой нормальной птицы, своя шкала ценностей. Подъезд - по вашей логике - заключение? Называйте так. Для него - комфорт. Тепло, спокойно, никто ничем не грозит. Может, кто и покормит. И главное - предсказуемое завтра, так было и так будет, завтра обещано. Надежная, успокоительная стабильность. Наверно, многие птицы мечтают об этом, да не знают, как достичь. К тому же, не испытав, не поверишь. Вспоминаете, как он бился о стекло? Не понимаете? Надо было создать впечатление. Для вас это важно. Для него не очень. Для него главное, чтобы было хорошо. А как это называется - дело десятое.
Голубь сидел в той же позе, в которой я оставил его, и все также кивал головкой с черными немигающими глазками, Да-да-да. Что на этот раз? Не иначе, как уверенность в своей правоте. Не делал никаких попыток выбраться наружу. Слегка оттопырил сложенные крылья, так что лапок не стало видно. Плотно, надежно сидел на подоконнике, как бы распластавшись на крашеной поверхности, слившись с ней всем своим маленьким тельцем. А потому казался крупнее, основательнее, солиднее, чем представлялся в полете. Да и летал ли он когда-то вообще? Привычные очертания птицы в нем уже не угадывались. Это новое свое существование он бы теперь не променял ни на что другое.
'Ну и сиди здесь, если так нравится',- сердито сказал я, обращаясь к птице, и пошел к себе. Она даже не посмотрела на меня.