Добраться до высотки на Котельнической набережноц можно тремя путями: от м. "Новокузнецкая", где вы пройдете мимо безликих современных домов-глыб и множества торговых палаток, чуть ли не вытесняющих вас на трамвайные пути, либо от м. "Таганская", где главная достопримечательность - любимовский театр, бывший когда-то знаменем вольнодумства, и силящийся остаться верным себе, хотя знамя подхватили другие. И наконец, от м. "Китай-город", по Солянке. Не пожалейте времени, выберете третий путь, всего две-три троллейбусных остановки, но это та Москва, которую мы уж позабыли, а скорее всего, утратили навсегда. В столице осталось не больше пяти-шести улиц, по которым можно представить Москву прошлых времен, Солянка - на мой взгляд - лучшая из них.
ЭХО ПЕТРОВСКИХ ВРЕМЕН
Одно и двухэтажные здания - где вы видели такое в центре Москвы? Здесь бы банк или офис, такое престижное место, но ни один коммерческий монстр не посягнул на этот удивительный осколочек московской истории. И хотя ни на одном строении нет таблички "Охраняется государством...", обошлась улица без такой "брони", она осталась в том виде, какой ее знали современники Пушкина и Гоголя. Обычно на одном из строений таких старинных уголков принято вешать мемориальные доски их создателей - архитекторов, но я бы сохранил имена энтузиастов, которым мы обязаны активной жизнью этого замечательного исторического места. "Музей под открытым небом", как принято говорить, жаль, что не водят экскурсий, да Солянка не в обиде, не нужны ей регалии, награда уже то, что сохранилась.
Это - дворянская Москва, не княжеская, не графская, и уж упаси боже, не купеческая. Скромность, непритязательность и высокий вкус свойственны ей. Крылечки, навес, которых держится на кованых узорах, забытые мезонины, портики, украшенные скромными и строгими колоннами, покатые железные крыши, каждый продух которых - вход в таинственную сень паутинных кладовых, куда сносили всякую рухлядь, неразгаданной красоты плоские фасады, где нет ни одного рельефа, а декор достигается непритязательным рисунком (чаще всего - гирляндой из полевых цветов), и, конечно же, непременный витиеватый герб на фронтоне - все это придает недостижимое ныне достоинство всему дому. А по бокам домов до сих пор стоят полуразрушенные, обветшалые (а истинный аристократизм не может быть иным) торжественные арки- ворота, за которыми, кажется, не скромные дворики, а, по меньшей мере, королевский Версаль. Эти дома называли городскими усадьбами. Отсюда начиналась Рязанская дорога.
И есть еще одна особенность у этого чудом уцелевшего уголка старой Москвы - его удивительная гармоничность. Вся улица - 3-4 десятка домов, но ни в одном не повторяются линии, формы, элементы декора соседних зданий. Я не знаток архитектурных стилей, но старая Солянка, кажется, взяла все лучшее от знаменитого русского барокко петровских времен - ненавязчивую торжественность, тонкую изысканность, гордость и достоинство каждого строения - пусть даже речь идет о самом скромном, самом невзрачном домике. Все они сливаются в целостный, завершенный ансамбль, воздушный, ритмичный, радостный, озаренный каким-то внутренним светом благородства. Не знаю таких других уголков в Москве.
Улица бережно, с большим старанием и любовью, и конечно же отменным вкусом (завидуй, Старый Арбат!) реставрируется, и ни один элемент современного декора или просто новая строительная деталь не нарушают эту удивительную - несомненно - личностную атмосферу каждого строения, в которую автор вложил душу. Я даже не приметил здесь ни одной современной вывески, хотя ясно, что не все здания жилые, есть и присутственные. Как же они без вывесок? Получается - можно. Трепетное отношение к подлинности чувствуется во всем.
А ШОКА НЕ СЛУЧИЛОСЬ
Но вы не забыли, куда мы идем? В конце Солянки должна появится Котельническая высотка, и уже от этой мысли портится настроение. Встроить в старинный, с такой любовью воссозданный старинный московский пейзаж нечто громадное, официозное, по сути - монструозное, это же преступление. Но вот стоит, привыкли к тому, Москва - особенно последних лет - заставила и его проглотить. Люди, видевшие Москву и до войны, и после, Москву, которая понесла уже множество потерь, все же любили ее. Каким-то образом дух московский в ней сохранялся. Сталинские высотки, противоестественно соединившим в себе лубок и небоскреб, нравившиеся только иностранцам, ('Рашен экзотик' - говорили мы иронически. 'Рашен стайл' - повторяли они уважительно) окончательно убили его. Может, тот факт, что автора одной из них (случай беспрецедентный), той, что на Комсомольской площади, лишили Сталинской премии (которую за высотки давали автоматически)- настолько она была уродлива), несколько утешал нас.
А потом мы научились их просто не замечать. 'Стайл' так 'стайл' - пусть так и останется памятью, которой мы не хотели, но она бесцеремонно вошла в наше сознание. Так вот, здание на Котельнической (а ему присущи все архитектурные несообразности, которыми обладает каждый мини-Дворец) шока не вызывает. Даже сердишься на себя, ну, как же, только и разговоров - где же старая Москва? А тут такой случай - вволю поплакаться и распалиться бесцеремонностью перемен, которыми мы обязаны официозным зодчим, только разрушающим, но ничего равноценного не создающим. Нет, негодование почему-то гаснет. Более того, вдруг ловишь себя на недостойной мысли: а, может, и не так все плохо? И кажешься себе уж вовсе предателем, когда это несообразное строение записываешь в закономерное и даже органичное завершение блистательного и сокровенного старинного ансамбля. Причем, не по каким-то там рабским, смиренным мотивам ("мы наш, мы новый мир". ..) ну, да, построили, а поскольку колесо истории не повернешь вспять, значит, надо принимать то, что есть), а именно архитектурным, эстетическим, культурологическим канонам. Все-таки продолжение, завершение. Так, вульгарная брошь на одеянии венценосной особы, отточенная до каждой складки, каждого выреза, поначалу вызывает оторопь, но постепенно начинаешь догадываться, что в ней скрытый замысел, что у этой странной детали есть своя глубинная, потаенную цель, какая - понять трудно, но уже ясно: без нее наряд был бы не полон. Почему так? Тут есть какая-то загадка.
БОГИНЯ С ПИОНЕРСКИМ ГОРНОМ
В Москве, как известно, семь высоток. История их возникновения - это, по сути, история зарождения нового направления в архитектуре - сталинского классицизма. Мы и здесь пошли революционным путем. Созданная в 1933 году Всесоюзная Академия архитектуры сходу, что говорится, отмела попытки встроиться в русло мировой художнической мысли - лаконичный и функциональный конструктивизм быстро завял, не тот размах! На смену ему приходила помпезность, выспренность, торжественность - архитектурные качества, надо сказать, свойственные всем тоталитарным режимам. (Центральная улица в Мадриде до боли напоминает Тверскую). Высотка в Зарядье должна была стать первым таким сооружением. Начали строить ее еще до войны, но к ее началу появилось только одно крыло вдоль набережной Москвы-реки. Достраивал дом главный архитектор столицы Д.Чечулин, и это уже было время, когда мы все не чувствовали под собой страны, "сказка" воспринималась "былью", а напыщенность и роскошь из эстетических категорий превращались в уставные, идеологические. "Вам обещан коммунизм? Но вы уже видите его, он перед вами". Таков был смысл нового архитектурного стиля. Конечно, он не обходился без мрамора, хрусталя, позолоты. Высотки становились своего рода утешением, зримым обещанием далекой мечты, а это было куда важнее искусства, творчества, просто вкуса.
Подойдите ближе к зданию. Парадный вход оформлен как царские дворцовые врата. Даже странно, что по бокам не стоят стрельцы с секирами. А возьмите светильники перед домом. Понятно, что они не должны быть простыми фонарными столбами. Но ведь и не Ростральными колоннами! Но именно питерские грандиозные сооружения приводят на память эти мраморные колоссы, цель которых всего лишь осветить площадку перед подъездом. Фасад с двух сторон украшен грандиозными горельефами. Они насыщены фигурами из самых разных, разделенных тысячелетиями эпох. Рядом со сталеваром в рабочем переднике - греческая богиня, благословляющая воина на бой. По соседству с женщинами в туниках, которые держат на плечах античные амфоры, юные пионеры трубят в горны. Советские символы - серп и молот - мирно соседствуют с античными венками, которыми награждали героев в Древней Элладе.
Поднимаешь глаза к верху - и тут уж такое нагромождение всего и всякого, что придумает не каждый театр абсурда. Гигантская мешанина из нелепых башенок и средневековых бойниц, которые почему-то охраняют пафосные атлеты в современных спортивных одеяниях. К месту и не к месту устремленные ввысь золотые шпили, некоторые из которых заканчиваются звездами, другие - каменными хлебобулочными изделиями - плетенками и кренделями. Вдруг возникают оборванные полукружия из гипсовых цветов, появляются неожиданные балюстрады, и что уж совсем непонятно - гигантские устрашающие булавы, которые высятся в разных местах и во все стороны ощетиниваются шипами. Какой во всем этом кроется смысл? Никакая хитроумная логика не объяснит это, и уж, конечно, не соберет воедино столь разномастные амбициозные формы, детали, украшения, пристройки, понатыканных в разных местах и никак не связанные между собой.
И тем не менее...
Каким бы эклектичным не было сооружение, оно входит в сознание как единое целое, а если еще в нем есть доминантная мысль (радость, изобилие), которая отражается в каждой его части, и притом она бесцеремонна и агрессивна, так, что даже оглушает своей показной роскошью, то и добивается именно того впечатления, которое хотел донести архитектор. В самом деле, столь уж важно, что развевающийся флаг пионерского горна соседствует с античным кувшином, полным вина? И то, и другое символ экспрессии, веселья, торжества, именно они создают настроение, а общий гул, как известно, первооснова стиха. Это говорил еще Маяковский, утверждавший, что слова лишь подчиняются ему, ритму, они принимают ту форму, тот смысл, который диктует им общий настрой стихотворения. Любой творец подтвердит вам это. И это то общее, что есть у массивной высотки, и нежной, беззащитной, совсем не воинственной Солянки. Их роднит то же ощущение приподнятости, ликования, легкости жизни, ансамблевой целостности, радости бытия, пусть в одном случае безмятежной, искренней, в другом искусственной, напускной, но кому до этого дело? Мы доверчивы, мы внушаемы, мы видим только то, что нам хотят показать. Оставим анализ специалистам, пусть они разглядывает детали, это их профессия. Массы же склонны к мифотворчеству, оно у нас в крови - что внушат, в то и верим.
Так или иначе, сочетание столь несовместимых стилей не вызывает отторжения, а воспринимается вполне естественным продолжением одного и другого. И таким остается в сознании.
ЗА ЦАРСКИМИ ВРАТАМИ
За таким фасадом царские хоромы. Никак не меньше. Но как попасть туда? Не постучишь же просто так.
У парадных дверей дома одна-единственная мемориальная доска - Галине Улановой, и единственная квартира-музей тоже посвящена ей. Кто больше достоин, кто меньше - нет такого вопроса. В разряженном надзвездье, где легко дышится только гениям, силами не равняются - все они боги, все недостижимы, какой спор? И все же два момента выделяют Уланову из этого божественного сонма, не могу не привести их: в послевоенное время за рубежом знали только два имени: ее и Сталина. А стокгольмский театр поставил перед своим фасадом скульптуру Улановой - еще при ее жизни, знакомую нам по массе ширпотребовских фигурок: поднятую на пальцах Одетту с заломленными назад руками. Наше поколение было знакомо с Галиной Сергеевной, в основном, по фильму "Ромео и Джульетте", а что мы узнаем больше того, что уже видели в ее сцене с Кормилицей? Встревоженный жест, когда испугалась она саму же себя, своего неожиданного взросления. Но больше и не надо знать. Через один жест можно все сказать о человеке. В общем, мемориальная комната любопытства не вызывает. Я пришел в гости не столько к великой балерине, сколько к именитой обитательнице дома на Котельнической, подсмотреть, как жили великие. Чисто обывательский интерес, простительный нам всем, когда речь идет о великих.
Нет, никаких открытий. 5-6 небольших комнат, несуразно соединенных множеством коридоров. С непривычки можно заблудиться. Крохотная кухня, ванна. Уланова последние годы жила одна. Квартиру заполняли лишь бесчисленные лебеди - мягкие игрушки, фарфоровые раритеты, гипсовые поделки. Они стояли здесь и при ее жизни. "Нет, Галина Сергеевна не собирала их, это все подарки, тепло людей, а она очень дорожила им", - объясняет женщина, сопровождающая нас. Но самое интересное - записки, письма, обращенные к Улановой. "Ты, Моцарт, Бог, и сам того не знаешь!" - так предваряет письмо к великой балерине Фаина Раневская. "Несравненная Галина!" - пишет Алексей Толстой. Есть письма от высших партийных деятелей, ученых, режиссеров. Интересно же то, что все они жили в одном доме, но ходить в гости друг к другу не жаждали, только переписывались - посылали письма с этажа на этаж. А ведь какие соседи! Надо обойти высотку со всех сторон, и поклониться каждой памятной доске: Жаров, Лучко, Мордюкова, Мурадели, Мокроусов, Паустовский, Богословский, Масальский, Огнивцев (незаслуженно забытое имя, а ведь когда-то его сравнивали с Шаляпиным)... Почему не общались? Потому. Позволим богам быть людьми - со всеми их человеческими слабостями..
Правда, об одной из встреч - Раневской и Твардовского - сохранилась молва, но она скорее курьезная, чем серьезная. Александр Трифонович вошел в дом, но тут его прихватило. Добираться до своего этажа? Не доверял себе. И тогда он позвонил в первую же попавшуюся квартиру. Дверь открыла Раневская.
-Александр Трифонович, вот уж рада, какими судьбами?
Твардовский, ни слова не говоря, пулей промчался в заветную комнатку, и вышел оттуда с виноватым и крайне стеснительным видом.
-Какие наши дела? - радушно встретила его Фаина Георгиевна. - Двери моего клозета для вас всегда открыты.
И еще одно добавление. Строился дом для деятелей искусства. Как добавление к наградам за творчество, которые они получали. Но потом к ним подселили высоких сановников, партийных и военных деятелей, как же без них, слишком уж важный дом. Кто важнее? Из деятелей культуры самые большие апартаменты - 140 кв.м. - были только у Улановой. У других неизмеримо меньше, великие артисты, музыканты, художники занимали одно- и двухкомнатные квартиры площадью не более 60 кв.м. Обычная советская 'трешка', которой давно уже никого не удивишь, тогда была чутьлтне музейной редкостьбю. Случались и коммунальные квартиры. Понятно, к сановникам это не относилось. У них были квартиры и больше улановской. Вот какие еще тайны скрывала помпезная высотка: не ко всем поворачивалась передом.
НЕНАПИСАННЫЙ РОМАН
Апофеоз нашей экскурсии в Котельники - смотровая площадка, расположенная на 16-м этаже, где-то на половине всей высоты дома. Но верх все еще кажется недостижимым, даже задирая голову, не увидишь кончиков золотых шпилей. Там, почти под облаками, вьют свои гнезда соколы. А внизу, на планете Земля, тонким ручейком плещется Яуза - будто узкий поток омывает громадную скалу. В другое время полюбовался бы этим зрелищем. Но сейчас что-то мешает...Еще не зажила рана последних дней. Ведь в этом доме жил наш знаменитый современник Василий Павлович Аксенов. В Москве проводил основное время, а в Биариццу, во Францию, уезжал лишь писать. "Только в Москве и живешь полной жизнью", - говорил он. У него была машина, он совсем немного отъехал от дома, когда ему стало плохо. Успел еще свернуть к парапету, заглушил мотор. И сразу потерял сознание. Только через час прохожие заметили его, вызвали "Скорую", и он еще несколько часов лежал в коридоре районной больницы. Как знать, если такое случилось в Биарицце, может, мы сейчас читали очередной его роман...
Пейзаж завораживает. Посмотришь вдаль - захватывает дух! Все Зарядье, да что там - вся столица как на ладони. Можно разглядеть даже далекое недостроенное Сити. Отсюда, с высоты, Солянка особенно привлекательна. Даже трамвай - их становится все больше, и теперь это не такая уж редкость для Москвы - и тот вызывает умиление. С высоты он кажется совсем маленьким. Как будто видишь его в перевернутый бинокль. Но главное - он живой! Немножко воображения - и ты уже оказываешь в своем детстве, перед тобой кусочек старой Москвы. \Ну, еще немножко, еще напрячься...И тогда - с высоты - предстает вся старая Москва. Отчетливо видишь блестящие рельсы, которые шли вровень с пешеходами, а на поворотах узких улиц чуть ли не взбирались на мостовые. И вспоминаешь все наши детские проказы, в которых трамвай играл такую важную роль: мы клали под его колеса щмат скрученной проволоки, а вынимали блестящие биты - гордость дворовой шпаны, игравшей на деньги. Солянка хранит память нашего детства.
Но чуть скашивается глаз - и этот вид исчезает. Нет прежней Москвы, она исчезла. Разрушена. Разве что этот кусочек, короткий отрезок под высоткой... Он-то не пропадет. Ступаешь на асфальт, и снова оказываешься среди дворянских усадеб. Невольно приходит мысль: а не сыграла ли высотка куда большую роль в судьбе старой улочки, чем это кажется на первый взгляд? Может, именно она и сохранила ее? Вспоминаю необыкновенной красоты церковку Симеона Столпника на Новом Арбате. Известно, что она подлежала сносу, и лишь отчаяние энтузиастов, бросившихся под нож бульдозера, спасло ее. Но только ли оно? Может, все проще? Отцам города просто показался интересным контраст старого и нового, и в воспитательных целях храм был спасен. Теперь же он - лучшее архитектурное украшение безликой магистрали.
Не тот ли случай в Котельниках? Рушить такую красоту просто не поднялась рука. "Ты, как младенец, спишь, Равенна..." Дальше Блок говорит о "руках вечности", некоей неземной надежности, хранящей город. Но здесь, в Зарядье, стихотворение вспоминается по-другому: да, Солянка обрела надежность, но только земную, прагматическую. Именно такой задумывался ансамбль: старая и новая Москва. Расфуфыренный и вместе с тем устрашающий страж отныне, и уже навсегда, будет верно оберегать покой этого доверенного ему драгоценного уголка исчезающей Москвы. "Тайный замысел" именитого советского автора как раз заключался в том, чтобы историческому месту древнего города найти самое подходящее, самое безопасное для него место, такое, дабы никто не покусился на него. Предвидел ли он будущие потери Москвы? Скорее всего - да. Главный ее архитектор представлял, что какой город он уже принял - изуродованный - имеется в виду т.н. реконструкция 1935 года - уничтожившая множество архитектурных памятников столицы, понимал, что на этом вождь не остановится. Цель - затмить Ленинград. Сталин всегда с опасением относился к Ленинграду. В городе была сосредоточена интеллигенция, а в ней он подозревая, главных своих оппонентов. Именно отсюда забрали самое большое число 'врагов народа'. Естественно, не мог забыть он и того, что именно в Ленинграде в 1926 году его стащили с трибуны.
Раздражала его и слава Ленинграда, как главного европейского города России. Таким должна быть Москва! Но для этого надо было найти убедительный противовес красоте, гармонии, что-то противопоставить архитектуре Ленинграда, где каждый дом творческая удача. Этой альтернативой могли стать только монументальность, мощь мегаполиса в целом. Ленинградом любовались, Москвы будут бояться. Во имя и надо было разрушить старый хлебосольный купеческий город. Безликий давящий серый цвет, становившийся чуть не государственным, подавлявший, подчинявший все, что было вокруг него, лишь подчеркивал серьезность намерений. Серая Москва должна была подавить нарядный радостный Ленинград.
Вот лишь некоторые из одобренных вождем проектов. На Красной площади должно было появиться одно из самых грандиозных московских сооружений: наркомат тяжелой промышленности. Для этого надо было - всего-то! - снести собор Василия Блаженного. Проектировался внушительный Антирелигиозный музей с фигурами философов-материалистов и цитатами Ленина и Сталина, выбитыми в мраморе, Дом книги, где камнем - на века - были выложены слова: ОГИЗ - 'Объединение государственных издательств' (других, естественно, не предполагалось), Академический кинотеатр, который был внушительнее Большого театра. Предполагалось, что он будет одним из самых грандиозных сооружений в самом центре города. Место - сразу за ГУМом. Обсуждался также проект сноса Исторического музея - чтобы дать место памятнику в честь побед социализма.
Москва с ее беспорядочными улочками и тупиками, скученностью домов, неравномерностью застройки в центре и на периферии должна была приобрести геометрическую ясность и строгость. Она превращалась в город-звезду. Центр - Дворец Советов (не Красная площадь!). От него - как лучи - должны были 'до самых до окраин' столицы расходится лучи новых широких улиц, проспектов, шоссе. Позже многие эти идеи перенял главный нацистский архитектор Шпеер.
Война помешала осуществлению этих планов. Но сразу по окончании вождь вернулся к ним. Высотки должны были стать этапом задуманного им тайного соперничества великих городов. Москва должна была забыть свое бедное прошлое и начать новую монументальную историю. Устоит ли город Петра со всей его вычурностью, дворянскими красивостями против силы и власти, против изначального предназначения Москвы - повелевать? Северная столица в конце концов должна померкнуть. Сталин верил, что добьется этого.
Но хитрый и умный архитектор преследовал и свою тайную, но важную для него цель: не дать исчезнуть эклектичной, неказистой, но хранящей следы многих событий, определяющих историю России, особенностей главного ее города, сохранить их для потомства. Не мог же он предполагать, что спустя десятилетия, во времена лужковского правления, к этой задаче - разрушению - вернутся уже целенаправленно и масштабно и будут успешно ее решать. И тогда он придумал этот гениальный ход, этот контраст - Котельнический гигант, пусть безвкусный, насквозь фальшивый, а у подножия - беззащитная, но необыкновенно красивая старинная улочка - Солянка. Сочетание не новое, но по-своему замечательное, преследующее в данном случае не только эстетическую. Но и историческую роль,которое не могли не оценить сторонники 'новой Москвы'. Отныне они всегда будут рядом: Красавица-улочка и Чудовище-дом. Кто теперь покусится на нее?
Итак - цель достигнута. Солянка перед нами - именно в том виде, какой была задумана три века назад, и одобрена еще Петром. Так что не очень-то ругайте проект нелепого здания, растянувшегося вдоль Москвы-реки. У его автора была трудная, по всем меркам невыполнимая задача. Но он с ней блестяще справился.