Можно было бы назвать статью: "Время и место". Кто-то вспомнит: "Но это же название романа Юрия Трифонова!". Конечно. Неудобно. Тем более что тема статьи связана с его другим произведением - "Дом на набережной". Кажется, все об этом доме известно. А потом выясняется, что кроме фасада, увешанного мемориальными досками, да еще музея в этом доме (слышали, но не были), не так уж много знаем.
Сама его слава началась именно с этого романа, собственно, и давшего ему имя - раньше дом так не называли. Перечитал перед тем, чтобы побывать там, все-таки исполинское произведение, вполне выдержавшее испытание временем, странно, почему не так часто вспоминают имя его великого автора. Но известен дом был всегда, хотя и другими приметами, во всяком случае, не репрессиями, о которых мы узнали много позже. Бытовыми, городскими. Сколько он в себя вобрал!. С одной стороны - "Ударник" (тогда еще не были модны красные дорожки, непременный атрибут международных кинофестивалей, но проводились они именно здесь), с другой - за углом - Театр эстрады, всего же десяток разновысоких зданий, соединенных арками, переходами, продолжающими друг друга корпусами - с улицы вглубь двора. И все это - один адрес. Но не ошибусь, если скажу, что самым притягательным местом был магазин, находившийся в центре бесконечного фасада. "Мясо есть?" - "Есть, сейчас нет". Эта популярная московская шутка к нему не относилась. Сюда съезжались со всей Москвы, и редко разочаровывались: непременно что-нибудь, да увозили. Это потом на его стенах стали появляться доски с неизвестными именами, нам возвращали нашу историю, и дом отныне, а возможно, навсегда, вошел в сознание москвичей только своим трагическим прошлым.
Как вообще появилось это здание? Говорят предсовнаркома Алексей Рыков, будучи в Италии, познакомился с молодым талантливым архитектором Борисом Иофаном, посланным туда учиться, и сказал ему: "Зачем вам проектировать дачи для буржуев? Возвращайтесь в Россию, будущее творится у нас". Может, социальные идеалы уже вызывали некоторую настороженность, но эстетические были безукоризненны, и если Рыков имел в виду их, он был, безусловно, прав. Центр художественной жизни в 20- е годы переместился из Парижа в Москву, имена Родченко, Татлина, Эль-Лисицкого, Малевича стали известны миру. Как не соблазниться? Иофан согласился.
В 1927 году в фундамент дома был заложен первый камень, в 31-м строительство было завершено, и это стало событием в мировой архитектуре. Самый крупный жилой комплекс в Европе, "наподобие целого города или даже целой страны в тысячу окон", - как писал Трифонов, выполненный в стиле позднего конструктивизма. До нашего времени в мире сохранилось не более десятка подобных зданий, и это одно их них. И если архитекторское решение, если линии и формы представляли авангард художнической мысли тех лет, то "начинка", удобства, предусмотренные для жильцов, намного опережали время. Площадь квартир - по 200-250 кв. м., в каждой - от 5 до 7 комнат, в кухнях - чудо техники: газовые плиты, горячая вода, надежное освещение - что тоже было редкостью. Разруху в стране еще не ликвидировали, потому в каждой московской квартире держали керосиновые лампы, которые, кстати, очень пригодились в послевоенное время. Помните, как подкручивали в них фитиль? В этом же доме никогда не знали забот со светом - специально для него построили электростанцию. А еще своя прачечная, химчистка - совсем уж экзотика для тех лет, поликлиника, собственная почта и телеграф, и конечно, закрытый распределитель с продуктами, которые не снились москвичам, притом свежайшие. Один только факт: чтобы те не пропахли бензином, завозили их не на машинах, а на троллейбусе, для чего сделали ответвление от основной линии. Представляете: троллейбус подъезжает прямо к дому? Кстати, нынешние коммерсанты остроумно обыграли бывшее помещение распределителя, превратив его в ресторан, и назвав "Спецбуфет N7".
Поселили здесь госслужащих первого ранга и старых большевиков (которые тогда были все же вполне молодыми людьми, "старые" - по стажу, 15 лет в партии). Здание уважительно называли Домом правительства, хотя "правили" далеко не все. Сам Сталин составлял списки въезжающих. Потом появится и другое название: "Дом предварительного заключения", но кто мог это предвидеть? Это мы, с высоты нынешних знаний, удивляемся: дом был обречен, уже тогда его корпуса были помечены некими знаками судьбы, разгадать которые было несложно. Но никто не насторожился. Ответ может быть только один: уже тогда в душах людей появился страх. Предпочитали не думать, думать было опасно. Особо осведомленных вела по жизни уже не вера в будущие светлые идеалы, а именно страх.
Вот некоторые знаковые факты. На то время это было самое охраняемое здание в Москве, в каждом подъезде сидел сотрудник в синей гимнастерке и фуражке с красным околышем (ОГПУ), и отмечал всех, кто переступал порог. На втором этаже находилась каморка, откуда велось наблюдение за всеми посетителями. А на ночь, когда небольшой двор - самое уязвимое место в доме, ведь пройти на этажи можно было и с черного хода - когда этот двор погружался во тьму, туда спускали злых собак, которые грозно рычали при приближении человека, а если тех было двое-трое (общение!), немедленно набрасывались на них - специально были тому обучены. Этот двор - самое мрачное место в доме. Стены корпусов нависают над крошечным свободным пространством наподобие тюремных.
Дальше мы вступаем в область легенд, одна другой фантастичнее, перед ними меркнет легенда 'Железной маски'. О потаенных, проложенных вдоль стен штреках, в которых гулко звучали все слова, произнесенные в квартирах. О секретных комнатах, вход в которые закрывали привинченные к полу шкафы - жильцы вообще не распоряжались мебелью, тумбочки, столы, стулья, кровати, все было казенным, на каждом предмете крепился инвентарный номер. В то же время из комнаты за стеной можно было наблюдать все, что происходит в смежном помещении. Недреманное око Большого брата... О лифтах, двери в которых открывались прямо в кладовках, но были умело замаскированы. В квартире мог вдруг появиться сотрудник органов, как черт из табакерки. И, наконец, подземном тоннеле, который пересекал дно реки, и вел прямо в Кремль, связывая поначалу накоротке соратников, а потом служа кротчайшим путем для их уничтожения.
Проверить все это сейчас уже невозможно - засекреченный генеральный план дома уничтожили, а последующие годы погребли последние тайны: площади освобождались, планировка квартир менялась, а потому интерьеры постоянно перестраивались. От тоннеля и вовсе не осталось следа. Тем не менее, до сих пор в самом доме обнаруживаются ниши, назначение которых не вполне разгадано. Если и было все так, как рассказывают легенды, можно только подивиться, как быстро воцарялась в стране подозрительность, сколь гигантскими темпами нарастало недоверие к недавним соратникам, какие тонкие и затейливые методы применяла власть, чтобы утвердить (и обезопасить) себя. Чека стала первым, главным и самым совершенным изобретением революции. Масштабы ее влияния с годами ширились, но изощренность методов была на высоте уже тогда.
Развязка наступила скоро, уже через несколько лет. Из двух с половиной тысяч жителей дома было арестовано восемьсот, расстреляно триста пятьдесят. Имена их выбиты на мраморной доске в музее. На самом деле, жертв было куда больше. Многие не выдерживали напряжения, стрелялись сами (среди них - сын Калинина), принимали яд, накидывали петлю или выбрасывались из окон. Именно так покончила с собой Мария Денисова, прыгнув с десятого этажа, та самая Мария, которая вдохновила Маяковского на "Облако в штанах", "Джиоконда, которую надо украсть". Украли. И при этом как.
Жизнь в доме напоминала бесконечное броуновское движение: люди постоянно перемещались, исчезали одни из квартир, их место занимали другие, но и они жили там недолго, очередь была нетерпеливой, но ее трагичность люди отгоняли от себя. Сначала брали глав семей, потом жен - за недоносительство, потом детей: как раз вышел указ, снижавший политическую неблагонадежность с 14 до 12 лет. Редкая квартира обходилась без потерь. Были свои мрачные рекорды - их мерили подъездами. Первое место занимал 7-ой: из 22 квартир, расположенных здесь, не постучали только в две. Оставшихся жить - после ареста близких - селили вместе. К 40-му году коммуналки - и это в самом элитном доме страны! - составляли половину всех квартир. В свободные же въезжали новые сановники, они ломали перегородки, соединяя и без того безразмерные помещения, но жили, как уже было сказано, там недолго, брали и их.
Обо всем этом - роман Трифонова, даром, что он из других, послевоенных, тогда еще вегетарианских времен. В романе нет ни одного ареста, ни разу не упоминаются сталинский террор, да и фабула безобидна: аспирант отказывается от своего руководителя, о котором узнал: к тому не благоволит начальство. Потом рвет с его дочерью, судьба которой складывается трагически. Все это вполне могло произойти в наше время, обычное приспособленчество, обычный путь карьериста - кого удивишь? Какое все это имеет отношение к реальной судьбе дома, разве что Трифонов поселил там своих героев? Ему-то дом был известен - он сам жил в нем.
Но суть романа не в событиях, а атмосфере, которая окружает героев: все пропитано плохо скрываемой подозрительностью, недоверием к самым близким друзьям, легким соблазном конформизма, мгновенной готовностью к подлому поступку, а главное - страхом, искажающим всю жизнь человека. Так, как Трифонов показывает время, не умел никто - ни до, ни после него. И потому самые невинные интриги становятся у него трагичными, разрушительными - как резонанс на мосту. Мне кажется, что в этом Трифонов похож на Чехова. В последней, посмертно изданной книге Юрия Олеши, воспоминаний, наблюдений, размышлений, названной 'Книгой прощания', есть одна запись, особенно дорогая для меня. 'Иногда думаешь так, - пишет Олеша, - : да, я могу написать, скажем, 'Мертвые души', скажем, 'Божественную комедию', скажем, 'Дон Кихота'...'. Дальше он поясняет: эти слова не надо понимать буквально, просто он догадывается, как все это написано. И затем: 'Но есть произведения, которые я не мог бы написать даже принципиально: это пьесы Чехова. Я не знаю, как они написаны, в чем их секрет. Эти пьесы - загадка'. И он говорит об их таинственности, о том - в этом, может, и есть разгадка: над каждым из героев висит рок.
Но не так ли и у Трифонова?
ХХХ
О многом из жизни дома рассказывают в государственном музее, который находится здесь. Но самое интересное, что существует там еще и второй музей, который (дабы не отобрали помещение) называют "ветеранской комнатой". Его создали сами жители, и в первую очередь наиболее активный из них Виктор Сергеевич Крылов, председатель Совета ветеранов, живущий здесь уже 60 лет, и много для него сделавший. Лет десять назад в одной из газет напечатали, что корпуса хотят реконструировать, и в частности, надстроить. То, что фундамент выдержит, сомнений не было. Конечно! Несмотря на то, что дом построили на болоте - из-за этого и место было пустынным, хоть и рядом с Кремлем - но в основу положили столь мощную бетонную подушку, что она спокойно несла бы еще 5-6 этажей. Грозило другое: жильцов надо было выселять, а вот всех ли вернут, еще вопрос. И тогда Виктор Сергеевич поднял тревогу, исходил десятки инстанций, и отстоял неприкосновенность памятника истории.
Ветеранский музей - то, чем может гордиться дом. Из него вышло 33 Героя Советского Союза! А еще - великие ученые, великие конструкторы, великие артисты. Правда, многие потом разъехались по разным адресам (различные ведомства стали строить собственные, и, видимо, более комфортные жилища), но всех здесь помнят: целая стена увешана их портретами. Многих уже нет, но на столетие каждого - годы бегут, не заметишь, как подходят солидные юбилейные сроки - так вот, на эту торжественную дату в ветеранской комнате собираются родные и близкие, нынешние жители дома, и поминают ушедших. Это уже стало традицией, справили десятки таких юбилеев, все это замечательно.
Новый музей создали как бы в пику, как бы в противовес существующему, но вовсе не отвергая его. Если первый - государственный - явно антисталинский, то назвать второй - общественный - просталинским не повернется язык. Просто первый - со знаком минус, второй - знаком плюс, он восстанавливал равновесие, объективность, справедливость. Первый - что отняли у дома, второй - что он дал. Какой вклад внес в успехи страны: военную победу, науку, искусство. И все - правда. Тем более что и ветеранский - не только о победах, есть в нем экспонаты, которые просто дают представление о жизни страны тех лет. А как великолепно все подано: стенд с нарисованным крутящимся вихрем - он как бы характеризует бурное время, весь в картинках, предметах - фотографиях людей в военной форме, артефактах тех лет: продуктовые карточки, квитанции, квартирные ордера, и даже пропуски на парады, которые проходили на Красной площади. А в центре стенда просто гениальная находка - часы, стрелки которых идут назад: время возвращает людей в прошлое. Это ведь прошлое страны - почувствуйте его.
Существует ли соперничество между музеями? Да нет. Правда, у Виктора Сергеевича есть некоторые соображения на счет того, государственного. Он считает - перекос там, не нужно бы так о доме, не единственный он такой в Москве. Из других забирали даже больше людей, почему выбрали нас? Справедливо ли поступали? Как сказать? Решительной была власть, другой не могла быть. Тогда основным врагом был троцкизм, надо было искоренять его. Не церемонится же с ним. Но так было всегда в стране: был Иван Грозный, был Петр Первый... Борьба кланов, борьба поколений. Случались ошибки? Конечно. Какая власть свободна от них? Любят у нас рассуждать задним числом...А ведь ничего необычного, что было свойственно России, здесь не происходило. История будущего расставит все по местам: жестокость была необходима. Перехлесты? Да кто от них свободен? Нет таких стран. Почитайте историю...
Разность во взглядах нисколько не мешает его прекрасным отношениям с Ольгой Романовной Трифоновой, директором государственного музея. Они помогают друг другу, и Трифонова, сама писатель, нередко подсказывает оформителям новые идеи. Да и самого Юрия Валентиновича Крылов очень любит, прочитал все, что он написал.
А вот, что общее у музеев - нынешние жители дома не очень-то жалуют их, по разному, конечно, государственный особенно, но и к ветеранскому не благоволят. Не все, но в основном. Об этом с горечью мне тоже говорил Виктор Сергеевич. Недовольны вообще, что в доме музеи, лучше, чтобы их не было. Люди новой формации, не бедные, понятно, коли купили здесь жилье, у них новые ориентиры, новые ценности. Почему у дома такая однобокая, тенденциозная слава? Не нравится это. Можно представить, что жильцы 'дома на набережной' (иначе его не называют) испытывают неловкость, приглашая к себе в гости партнеров или просто знакомых, и при этом называют адрес. "Тот самый?" - "Тот самый". И хозяева - так думается - быстро переводят разговор на другую тему. Возможно, им самим спится не всегда спокойно, иной раз проворочаются всю ночь - мало ли как разыграется воображение. Призраки - это английская привилегия, но мало ли - может иногда заглядывают к нам? В государственном музее есть одна впечатляющая инсталляция: сетка, сваренная из прутьев, она символизирует фасад дома. Из отверстий-окошек смотрят веселые, задумчивые, смешные лица. Их много, чуть ли не весь фасад заполнен ими. Еще живые. Это те, кого забирали из квартир, те, что потом исчезали навсегда. А вдруг человек купил одну из таких квартир? Что-то одно: или не жить в этом доме, или забыть о его прошлом.
Трифонов оказал дому недобрую услугу - ведь именно после его романа фасад завесили мемориальными досками (во всяком случае, появилось большинство из них), а его почтовый адрес заменили названием художественного произведения. Учитывая миллионные (в инвалюте) стоимости квартир, дому в качестве символа больше подошел бы не этот каменный мартиролог, а гигантские три луча, распирающие круг - знаменитый логотип 'Мерседеса'. Именно его и поставили на крыше дома, он виден издалека. Я не автомобилист, за что купил, но от знатоков слышал: 'Есть 'Мерседес' и все остальные машины'. Три луча - самый подходящий символ для дома, а если подумать - всей нашей жизни, резко повернувшей в сторону прагматизма. Главные ее принципы: благополучие, выгода, успех. Элитные дома олицетворяют ее. Так что логотип 'Мерседеса' - прекрасный символ.
Можно вообще посочувствовать жильцам. Почему столько не говорят о других домах, из которых - в процентном отношении - забирали гораздо больше людей? И что это за декорация, дискредитирующее славное строение - великий памятник архитектуры? На каждой из мемориальных досок год смерти: 1937 или 1938. Понятно, что это значит - когда ставится единые даты конца жизни. Так, наверно, могли бы выглядеть доски в концлагере. Понравится жить в таком доме?
Грешным делом подумал: на некоторых предприятиях для сотрудников с напряженным графиком работы есть специальные помещения релаксации. Не той же цели служит и ветеранская комната, переделанная в музей? Да, здесь представлен иной взгляд на историю дома, но он вполне обоснован и оправдан. Не иначе, как жильцы приходят сюда и отдыхают душой. И уж кстати: релаксация - тоже компонент прагматизма. Да и в конце концов - не из одних же трагедий состояла жизнь, были в ней свои радости, успехи, великие дела. Несправедливо и неисторично забывать о них. Сколько было мрачных лет в жизни дома? Два-три года. А во все остальное время - десятки лет! - его обитатели, люди, безусловно, именитые, выдающиеся, талантливые - приносили славу стране. И, естественно, навсегда вписывали свое имя не только в ее историю, но и историю дома. Почему об этом надо молчать? Еще раз - обратите внимание на простую арифметику: два года - и десятки лет. Есть разница?
Может, конечно, все не так, может, вовсе не релаксация. Но факт: никто, кроме жильцов дома, в этот ветеранский музей просто не могут попасть, да о нем никто не знает. Жильцы дома (такой вот удивительный музей) - его единственные посетители. Почему бы не предположить, что для них он и создан? И что это дополнительный бонус, устраняющий некий дискомфорт, который несомненно возникает, когда называется адрес выставленных на продажу дорогих квартир?
И это еще одна - третья - правда, с которой сталкиваешься здесь.
ХХХ
Когда говорят о самом страшном, самом жестоком произведении живописи, обычно вспоминают "Гернику". Мать, держащая на руках мертвого ребенка, трагический оскал лошади, в диких глазах которой человеческое страдание, бессильно взывающая к небу женщина... Этот апокалипсический пейзаж освещает бездушная, невесть откуда взявшаяся электрическая лампа, от которой исходит мертвенное, зеленоватое сияние - цвет тления. Жалкой свечой выглядит факел, который Гений света проносит поверх живых и мертвых. Случайный и бессильный персонаж.
Громадное полотно населено, как ни одна из картин Пикассо. Художник никогда не давал объяснений ни одному ее образу. Может, потому, что слова бессильны? Нет таких, которые по силе раны были бы такому горю. Долго стоять около картины невозможно - нельзя вместить в себя весь этот ад. Но покидая зал, все время возвращаешься к нему. Возникающее вдруг чувство сопричастности к нечеловеческому страданию, кто знает, может и своей вины - эти чувства просто не отпускает от картины.
Но я знаю еще более трагическое полотно, которое написано лет за пятьсот до Пикассо. Его автор - Питер Брейгель. Идиллический сельский пейзаж, на первом плане - неспешная лошаденка и молодой усердный крестьянин, прокладывающий ровные борозды. Он доволен жизнью, работой, предвкушением будущего урожая. Чуть поодаль - отрешенный, мечтательный пастух, окруженный мирно пасущимися овцами, и еще один человек, видимо, монах, пробующий воду: не холодна ли, можно купаться? Еще дальше - спокойное озеро, на глади которого несколько парусников, которые кажутся ненастоящими, игрушечными, с ними кто-то играет: ветра нет, а паруса надуты. Ничто в картине не свидетельствует о разворачивающейся на глазах у всех катастрофе. Даже монах, который пробует воду, тоже ничего не замечает. А между тем буквально рядом с ним видна одинокая полусогнутая нога тонущего человека, самого его уже не видно. Называется картина - "Падение Икара".
В чем ее смысл? Извечная слепота и глухота людей к трагедиям, которые происходят вокруг? Их естественное желание сохранить мир и покой в душе? Но это была бы слишком легкая трактовка. Великий художник не мог остановиться на этом. Видимо, нечто большее связывает два образа: трудягу-крестьянина (ибо это центральный образ) и неистового солнцеборца. Что? Здесь можно пофантазировать. Тем более что повод к этому дал сам Брейгель, допускавший вольности, ибо перенес действие из мифической Эллады в знакомую ему Фландрию, и даже нарядил крестьянина не в античную тунику, а типично голландский камзол и деревянные башмаки.
Представим, как мог бы развиваться сюжет, конкретно - что будет с работающим крестьянином - доминирующей фигурой полотна? Домыслим за художника судьбу его персонажа.
Фландрия в то время находилась под господством испанцев. И когда наутро всплыл обожженный труп Икара, служащие ведомства Порядка - а таковое было сразу учреждено завоевателями - сразу смекнули: это им на пользу. Надо было только доказать, что погибший был одним из гезов, а значит, замышлял недоброе. Стражи были наготове. Вовремя распознав козни, они схватили заговорщика, вначале, как водится, пытали, а потом, не добившись признания, сбросили в воду. Но чтобы их усердие было оценено по достоинству, требовался свидетель.
Испуганный крестьянин - а состояние его можно понять, он-то знал, что местные особисты уже научились инквизиторским методам у иноземных хозяев - не понимал, чего от него хотят, не желал вообще впутываться в какие-либо темные истории, и потому сразу задрожал. Он ни к чему не имеет отношения и ни за что не может отвечать. Он - посмотрите, как ладно и нарядно я одет! - вообще не участвует ни в каких сомнительных акциях. Вообще против властей не бунтует. У него хорошая работа, хорошая семья - зачем ему это?
Пригласившие его ведомственные работники поморщились. К чему им вся эта риторика? Его спрашивают о конкретном деле, а он рассказывает всю свою жизнь. Повторили вопрос.
-Так ничего и не заметили? Так и не были свидетелем наших благих деяний?
Крестьянин немедленно и даже с радостью выпалил: не видел, не слышал, не знаю, чем вообще вызвал негодование у его собеседников. Но они, понятно, не подали вида.
-Даже всплеска не слышали? - задали ему последний наводящий вопрос.
-Даже всплеска.
И обреченно вздохнув, добавил:
-Может, и был, но заржала лошадь.
-Бывает, - сдались, наконец, особисты, видимо, сообразив, что человек в шоке, ему надо придти в себя. - Но ты все-таки подумай. Завтра мы тебя вызовем снова.
А теперь я расскажу еще одну - последнюю - легенду, которую слышал в доме. Приходя за очередными жертвами, люди в синих гимнастерках и красных околышах, прежде всего, стучались к дворнику. Происходило это либо ночью, либо под утро, и оглушенный от сна блюститель чистоты вскакивал, кое-как натягивал на себя брюки и ватник, потом все вместе поднимались в квартиру. Дворник звонил, и когда слышал вопрос, а чаще не слышал, там молчали, хотя было ясно, что за дверью кто-то есть, он сердито говорил: "Соседи жалуются, что у вас течет", или что-то вроде того. После чего его отпускали. Он ничего не знал, и знать не хотел о людях в форме. Не интересовался, кто жил в квартирах, и что происходило с жильцами после короткого разговора через дверь. Так продолжалось долго, год, изо дня в день, на второй год дворник не выдержал, тронулся умом, и его отвезли в психушку. За правдивость не ручаюсь, но такая история вполне вероятна.
А теперь снова к Брейгелю. С Икаром все ясно - он утонул. Но вот что меня волнует - так это судьба крестьянина.
Опубликовано в сборнике очерка и публицистики Московского Союза литераторов" Посиделки на Дмитровке" в 2014 году.