До конца насладившись живописным зрелищем заката пылающего красной осенью солнца, медленно скрывшегося за многовековой надежностью здания Малфой-Мэнор, и попутно успев согласовать план дальнейших действий в компании славных сотоварищей, профессор Северус Снейп и лорд Люциус Малфой покинули перевитую лозами винограда, дивно доживающего зеленым до гораздо более глубокой, чем стояла ныне, осени, и, распрощавшись молчаливым кивком, разошлись каждый в свою сторону: профессор направился по обозначенной камнями дорожке в сторону ворот, от которых уже можно было аппарировать, дабы вернуться к своей тяжкой работе, Люциус же вошел в дом. И едва за ним захлопнулась тяжелая дверь, украшенная гербом Малфоев, к нему сейчас же прижалось узнаваемое уже по одному прикосновению и запаху кожи тело жены, а ее губы влажно коснулись шеи:
- Северус не захотел остаться?
- Как и обычно, - пожал плечами Люциус, прикрыв глаза и чуть наклонив голову, позволяя продолжить незамысловатую, но весьма с ним эффективную ласку. - А что, Драко тоже остаться не пожелал?
Нарцисса резко выдохнула - Люциус поморщился от щекотного искусственного ветерка на чувствительной коже - однако не отстранилась, объяснив приглушенно ему в шею:
- Мальчик верен своему слову: он же сказал в прошлый раз, что не останется с тобой под одной крышей.
- Какая принципиальность. Жаль, не в том, в чем нужно, - скривился Люциус, так же не отстраняясь, лишь немного отодвинувшись, чтобы стянуть с себя мантию и бросить ее в сторону материализовавшегося по одному мысленному зову домовика, и сразу положить освободившиеся руки на бедра жены. - Он ждет от меня извинений?
- Всего лишь шага навстречу. Ты же знаешь, что это было сказано зря, и Драко тут совершенно не при чем. Помирись с ним. Пожалуйста.
- Цисси, а ты знаешь причины, - устало прошептал Люциус ей в ухо, сразу после этого обхватив мочку губами и услышав, как жена шумно выдохнула, на этом же выдохе ответив:
- А ты знаешь, что я об этом думаю.
Некоторое время они стояли молча, неторопливо лаская друг друга, выясняя, действительно ли обоим хочется продолжать, и первой, как уже давным-давно, не выдержала Нарцисса. Прижавшись к Люциусу всем телом, она поцеловала его - сначала медленно, все еще полувопросительно, потом - получив согласный ответ - страстно, по-настоящему. Когда же поцелуя перестало хватать, она оторвалась от его губ, открыла глаза и, прошептав:
- Пойдем! - кивнула головой в сторону гостиной. - И, пожалуйста, убери это.
На последних словах Нарцисса тесно прижалась к нему и бедрами потерлась о его выпирающий член, а потом вывернулась из рук Люциуса и потянула его за собой.
Не утруждаясь на спальню, раз в доме все равно никого кроме них не было, они расположились на диване гостиной. Люциус упал на сиденье, широко расставив ноги и откинувшись на спинку, а Нарцисса опустилась перед ним на колени, но этим и ограничилась.
- Что? - он с легкой ухмылкой посмотрел на жену.
- Ты знаешь, - твердо ответила та, скрестив руки на груди, что смотрелось достаточно комично, учитывая, что стояла она на коленях между его бедрами и тяжело дышала, то и дело облизывая губы.
- А таким ты меня уже не хочешь? - провокационно-низким голосом поинтересовался он, погладив рукой пах, и Нарцисса моментально скривилась, рванувшись встать. Но Люциус оказался быстрее, ухватив ее за руку и дернув обратно:
- Ну, прости, я так больше не буду. Сейчас, - и, дождавшись, когда она перестанет вырываться и вернется обратно, призвал маленький синий флакончик, отпил из него и устроился удобнее. А уже через минуту на том месте, где только что ерзал лорд Люциус Малфой, сидела, расслабленно раскинув руки и ноги, яркая темноволосая женщина в которой любой зрячий маг без труда узнал бы помешанную Беллатрикс Лестранж, в девичестве Блек - ту самую, которая за ужасные преступления именно в этот момент по достойным доверия сведениям гнила в магической тюрьме Азкабан.
- Так лучше? - ухмыльнулась она, и Нарцисса, улыбнувшись в ответ, наклонилась вперед, расстегнула на Белле брюки, заставив ту приподняться, стянула вниз по бедрам, сняла совсем, отбросила в сторону и, разведя руками гладкие, без следа волос чуть пигментированные губки, с довольных вздохом прижалась к открывшейся прелести губами, погладив нежное преддверие языком.
- Намного, - прошептала она чуть позже, оторвавшись, чтобы окунуть пальцы в выступившую влагу и погладить ими клитор. - Так ты лучше всех, - добавила Нарцисса, и, заставив Беллу придвинуться ближе к краю дивана, наклонилась и нырнула напряженным языком в самую-самую влажность, на сколько сумела достать, предвкушая, как скоро там же, в вязкой мокрой глубине, окажутся ее пальцы, а пока поглаживая ими чуть выше, там, куда скоро вернется язык.
Нарцисса не знала, действительно ли ее Белла лучше всех, но была уверена в том, что она лучше всех для нее. Или даже "единственная для нее" - судьбой-не судьбой, случаем-не случаем, не имело значения. Их связывало так много, что они были почти сиамскими близнецами не рождением, а магической операцией, срастившей внутри их единого существования что-то, без чего невозможно жить. Они буквально смешались: не самими собой, не потеряв собственное, а чем-то неявным, вроде краев души или каких-нибудь египетских ка; может быть, тенями, может, перемешались дхармами, может, их притянуло друг к другу петлей ненависти бессильно помешавшегося в Азкабане Люциуса, ибо ничто так намертво не соединяет, как отчаяние общей жертвы - Нарцисса не знала, да и не желала знать. Только одно было важно - что связь не разорвать. И, что бы ни произошло, Нарцисса была уверена, что никогда не пожалеет об этой связи.
...
- Ты принес? - лихорадочно зашептала Белла, ухватив Снейпа за рукав и почти вытащив из камина. - Не забыл?
- Конечно, нет! - отмахнулся тот, раздраженно вырвал у нее свою руку и достал палочку. - Авроры будут минут через двадцать, пошли. Он в кабинете?
- Да. С Нарси. Откуда ты знаешь про авроров?
Они оба отлично понимали, что, будучи в кабинете на втором этаже, Люциус точно не может слышать, о чем они говорят в гостиной и даже в коридоре на первом, однако все равно шептали. Снейп напряженно сжимал одной рукой палочку, а другой периодически и явно неосознанно прикасался к карману мантии, проверяя, как поняла Белла, флакон с зельем. С каждым шагом все понижая голос, они поднялись на второй этаж.
- Директор добрый предупредил. Чтобы я тут все следы замел, если что. Любит он меня очень сейчас.
- Главное, чтоб со смазкой, - выдала Белла первое пришедшее в голову, думая совсем о другом, и, не обратив внимание на шипение весьма болезненно реагировавшего на такие шутки Снейпа, остановилась и повернулась к нему. - Скажи, оно точно сработает?
Бледный в синеву, как только сейчас заметила Белла, Снейп неприятно, как он это умел, ухмыльнулся, разведя руками:
- А как повезет. Но уже поздно!
- Идиот. Давай свою отраву, - подавив нервную дрожь, протянула она руку, но Снейп отдернулся, вытаращив глаза и покрутив пальцем у виска.
- Ты что, совсем тут свихнулась?! Я же сказал - одновременно! Ну, максимум десять секунд разницы. Иначе все полетит к пикси! Я жить еще хочу!
- Что, директор так хорош? - не удержалась она от шпильки, и, не дав Снейпу шанса ответить, положила ладонь на ручку двери. - Готов?
- Как будто от меня что зависит. Давай.
- Нарси, к вам тут Снейп, - нарочито громко произнесла Белла, открывая дверь, и, хотя отлично знала, что там ее будет ждать, на минуту замерла, не справившись с абсолютно детской иррациональной болезненной обидой.
Довольно улыбающийся Люциус сидел на банкетке, опираясь спиной о стену и откинув голову, а на полу между его раздвинутых ног на коленях стояла Нарцисса, чуть наклонившись и мерно двигая головой. Одной рукой она придерживала его налитый бардовый член, однако другая была свободно опущена вниз и наполовину спрятана в карман, а в следующую секунду Белла увидела, что ее Нарцисса до побелевших костяшек и струйки крови между пальцев стискивает что-то в кармане платья. И сейчас же почувствовала, как в груди привычно скручивается горящая спираль ненависти - от одного взгляда на это холеное сыто ухмыляющееся лицо, на эту унизанную перстнями лапу, больно натягивающую мягкие светлые волосы, на оскал алых, насмешкой чувственных хищных губ - и пожалела, что заклинание должна произнести не она.
А потом ощутила, как ее больно толкают локтем в бок, и, отлетая в стену, услышала из-за спины:
- Ступефай!
На секунду отвлекшись, она не успела увидеть ни как проклятье Снейпа отразилось от дернувшейся мутноватой пленки, мгновенно окружившей Люциуса, защищая хозяина дома, ни того, как он удивленно открыл глаза и попробовал выпрямиться, зато она четко увидела, как, услышав их приход, Нарцисса резко выхватила из кармана палочку, которую сжимала все это время, и, изо всей силы ткнув ею Люциусу в пах, прошипела:
- Ступефай! - и Малфой с комично вытаращенными глазами, даже не успев вскрикнуть, завалился на бок, а потом и лицом вниз на пол, когда Нарцисса поднялась.
Первым порывом Беллы было кинуться к ней, обнять, смягчить как-нибудь это полусумасшедшее выражение на белом лице, однако пролетевший молнией мимо Снейп, крикнув:
- Быстрее! - привел ее в чувство. Все потом, сейчас главное дело.
Втроем они молча подняли Люциуса и устроили обмякшее тело в кресле, а Нарцисса призвала думосбор.
- Он пустой и подготовленный, как ты сказал.
Снейп кивнул, сосредоточенно закусив губу, вытащил палочку, направил ее на Люциуса и почему-то шепотом произнес "Легилименс" с какой-то непонятной Белле добавкой.
Воздух вокруг Малфоя и Снейпа задрожал, по лбу Северуса скатилась капля пота, и обе женщины беззвучно замерли. Эта часть их плана была самой уязвимой - Снейп неплохо знал собственно легилименцию, однако ее применение к бессознательному объекту требовало несколько другой техники, с которой у него не было ни времени, ни учителя освоиться толком, да и нельзя было сказать заранее, сколько и чего он сможет извлечь, а без этих знаний Белла легко могла выдать себя. Однако выхода у них все равно не было, а такой выигрышной ситуации они не дождутся уже никогда.
Через пару вечностей Снейп выдохнул и обмяк, не открывая глаз и дрожащей рукой вытирая пот.
- Ну как?
- А Гриневальд эту суку разберет, - выплюнул он с неожиданной ненавистью. - Но пока хватит. Нарси, прячь.
Нарцисса молча забрала со стола думосбор и быстрым шагом вышла из комнаты, Белла же, легко коснувшись плеча Снейпа, заклинанием разделась сама и раздела Малфоя, но заставить себя прикоснуться к нему не смогла. Снейп сам склонился над Люциусом и, разжав тому зубы, влили в рот золотистое зелье, заставив проглотить.
Через три секунды такое же на вид зелье выпила и Белла, а уже через пять ощутила, как все тело ломит, в глазах темнеет, а руки начинают трястись.
- Вот и слава Мерлину, - облегченно прокудахтал рядом Снейп, и Белле, закрывшей глаза, потому что свет внезапно стал причинять боль, совсем поплохело от мысли, что он, кажется, действительно не был уверен до конца. А потом все так же внезапно закончилось, и она почувствовала себя совершенно как раньше - по крайней мере, совершенно привычно. Что, нет? Не подействовало?...
Заставив себя собраться, Белла открыла глаза и хотела было рвануть к зеркалу, потому что, если не вышло, нужно действовать дальше, решать, готовиться, однако по глазам успевшей вернуться Нарциссы, чтобы посмотреть в которые ей неожиданно пришлось наклонить голову, поняла, что зря паниковала. Кажется, получилось.
- Быстрей! - снова приказал отошедший от чуда Снейп, и Белла, вспомнив, о чем они говорили не один раз, раскинула руки и позволила Снейпу наложить отменяющее фиксацию заклятье, которое позволит ей быть обоими одновременно, в то время как Малфою, лишенному такой мелочи, придется навсегда остаться ею. Потом Беллу заклинанием одели в люциусов наряд, а она краем глаза наблюдала, как Нарцисса одевает ее саму, обессилено раскинувшуюся в кресле.
- Застегнись и разберись с палочками.
Все это она проделала автоматически: привела в порядок одежду, убрав в штаны - Мерлин ты мой! - ощущавшийся почти привычным (Снейп с его отравами гений!) член, забрала у Люциуса его палочку, потом своей - настоящей, той, которую он выкрал месяц назад, чтобы подставить не желающую по-женски молчать невестку под то, во что вот-вот поймается сам, подсунув ей дубликат - зажгла в камине огонь, призвала огневиски, и бутылку у нее сразу же вырвала Нарцисса и с каким-то пугающе мстительным удовольствием влила в рот Люциусу, от взгляда на которого в ее собственном теле Белле стало нехорошо. Снейп суетился рядом, стирая магические следы, оставляя поверх свои и периодически резко оборачиваясь в сторону двери, и до Беллы вдруг откровением дошло, что все, они действительно делают это, и пути назад нет. Или выигрыш - или Азкабан. Или они - или Люциус, никак по-другому.
- Да не стой столбом! - взвизгнул потерявший терпение Снейп, и Белла очнулась. В кабинете все было так, как и должно было быть по сценарию: легкий беспорядок, сдвинутая мебель и развалившаяся в кресле спящая пьяная Белла-Люциус, прижимающая к груди выпивку. В ее карман Белла и вложила свою настоящую палочку, которая верой и правдой служила ей много лет, но ради успеха того, что они затеяли, Беллатрикс готова была пожертвовать и не этим.
- Все? Ничего не забыли?
Снейп еще раз оглядел комнату.
- Кажется, нет.
И сразу же у двери с хлопком возник домовик Олли:
- Хозяин!
Увидев, что творится в кабинете, он несколько секунд испуганно озирался, вопросительно глядя то на Люциуса-Беллу, то на застывшую белой маской Нарциссу, однако потом, словно бы приняв про себя какое-то решение, просеменил к стене, ритуально приложился об нее головой в наказание за промедление и повернулся к Беллатрикс:
- Хозяин, к вам пришли. Это авроры. Они требуют, чтобы вы немедленно спустились.
- Иди, я сейчас буду, - бросила ему Белла, и тот послушно исчез.
- Ну, я пошла, - скорее себе, чем остальным, сообщила она, еще раз поправив одежду, Нарцисса согласно кивнула:
- "Пошел". Иди, - зажала рот рукой, отвернулась, и ее вывернуло.
- Б**дь! - озвучила Белла, про себя лишь удивившись, что это произошло только сейчас, и одновременно в очередной раз поразившись тому, насколько же ее Нарцисса готова к тому, что происходит.
Страх прошел - еще когда она четко поняла, что зелье действует. А теперь и вовсе остался только легкий мандраж и какое-то бесшабашное ощущение почти полета. Где-то в глубине себя, где ютились ее логические кусочки, Белла понимала, что нельзя этим увлекаться, однако интуиция пела, что она может все, и ей хотелось верить.
- Иди, я разберусь, - кивнул обнимавший Нарциссу за плечи Снейп, и Белла вышла из кабинета и спустилась вниз.
- Господа, чем обязан?
...
Интуиция не обманула - им действительно все удалось. После долгих препирательств в холле, она, изобразив коронную люциусову недовольную мину, вынуждена была впустить авроров в дом, проводить в кабинет и позволить провести дознание с собственным бессознательным телом. Официальное установление личности, изъятие и проверка волшебной палочки - той самой, ее настоящей, которой Люциус несколько дней назад накладывал пятнадцать Круцио подряд, как теперь выяснилось, на Лонгботтомов, - и мгновенно заполненные официальные бумаги на арест.
Когда один из авроров, связавшись с Аврориатом и получив все нужные полномочия, зачитывал обвинение, бледная Нарцисса с закушенной губой и стиснутыми в замок пальцами попыталась сказать, что в день совершения преступления ее кузина Беллатрикс была здесь, в Имении, с ними, однако Люциус остановил ее одним властным жестом:
- Дорогая, я знаю, что ты любишь сестру, но ты сама видишь, что она больна и ее нельзя оставлять на свободе. Не нужно лгать, этим ты не спасешь ее поврежденный рассудок, лишь усугубишь болезнь, - едва не урча от сладко-мстительного осознания того, что именно так, теми же словами сказал бы Люциус, удайся то, что он для нее готовил, и окажись она на его теперешнем месте.
Как бы Белла не ненавидела Малфоя, в одном она точно не могла ему отказать - в интеллекте. Или даже скорее не так - в хитрости на какой-то из граней мистического мужского вседозволенного хозяйского везения. Его план был почти идеален - по каждому пункту и весь целиком. Улики были настолько весомы и отвратительно-ужасающи, что ни о каких апелляциях или поблажках не могло быть и речи, а уж на волне всеобщей темной истерии тем более. Чета Пожирателей смерти, запытавшая светлых волшебников до помешательства. Ребенок-сирота. Стопроцентные доказательства. Заключенным не разрешили даже свидания с родственниками. И иногда, когда эйфория, устав, на время затухала, Белле становилось дурно от мысли о том, что было бы, если бы в тот ставший первым камнем кургана их счастья день неуклюжий Тилли не вывернул ей на волшебное платье, для которого недопустима чистка обычными заклинаниями, целую пиалу варенья, ей не пришлось бы возвращаться в "свою" гостевую, она не додумалась бы осторожно остановиться за поворотом и не увидела, как Люциус выходит оттуда с ее палочкой - той самой, которая в этот момент спокойно лежала в потайном кармане ее забрызганного вареньем платья, и Белла не начала бы разматывать эту цепочку странностей, что в итоге и позволило им всем стать свободными. Первое время ее начинало трясти от одной мысли о том, что это ее приговорили бы к пожизненному и именно над ее головой сломали бы ее - тогда единственную - палочку без права возврата.
Однако, какой бы шлюхой ни была удача, и она иногда вспоминала, что все-таки женщина и что есть вещи, не позволенные ни одному, даже самому сильному мужчине - и она помогла. Самую малость, но с той страстью, которая вела обеих женщин к свободе, им хватило и этого.
...
Белла уже давно заметила, что и жизнь тоже, как удача, - шлюха. Она любит мужчин и любит сильных - жаждущих и страстных. Именно им она отдается с пылом течной сучки, выворачиваясь для этого наизнанку, и уйти она может только к тому, кто сильнее - или кто хочет больше. Побеждает всегда тот, кто хочет с большей силой, это Белла тоже усвоила, на своей шкуре. Она выигрывала только тогда, когда ради исполнения желания готова была продать все, не колеблясь, только на таком краю. Жизнь любит умных, но редко помогает им, потому что желание и страсти верит больше, чем расчетам и планам. Ни один план Беллы ни разу не сработал так, как должен был, в то время как сделанные ради желания ошибки открывали замки самых нужных комнат. Как с Люциусом. И еще раньше - как с Нарциссой.
...
- Снейп, ты тупой необучаемый двинутый придурок! - вопила Белла, трясущимися руками водя палочкой по швам его залитой кровью и грязью одежды, потому что ни стянуть ее вручную, ни всю удалить заклинанием без кожи владельца не представлялось возможным. О том, в чем именно так можно было извозиться, Белла старалась не думать с тех пор, как наложила на себя лишающее обоняния заклинание.
Когда Снейп только ввалился к ней, цепляясь за стены, весь в чем-то буром и засохшем, пробормотал "Помоги, пожалуйста" и кучей стек на порог, Белла насмерть перепугалась, подумав, что тот, кажется, готовится отойти в мир иной. Однако по мере того, как сперва обнаружилось, что не вся бурая дрянь кровь, и что пахнет она вовсе не кровью, а потом, когда Снейп пришел в себя и прохрипел пару едких комментариев - к его чести надо сказать, что в обе стороны, - выяснились и подробности произошедшего, она облегченно вздохнула, расслабилась, почувствовала, как от недавнего испуга дрожат руки и подкатывает истерика, и завелась по-новой - но теперь уже ничего не опасаясь и не стесняясь в выражениях.
- Дебил необучаемый!
Каждый находит источник вдохновения в своей местности, и для Беллы этой благословенной музами землей всегда становилась нива гнева - злобствовать, вставлять шпильки, иронизировать и смешивать с прахом земным разозлившего ее несчастного она могла виртуозно вплоть до полного восхищения забывавших оскорбляться виновников и бурных оваций почитателей. Однако на определенной стадии, если все оказывалось слишком важным и напряжение перехлестывало, она теряла все свои виртуозные умения до обидного моментально и окончательно, и тогда даже ругань пьяного сапожника казалась изыском на фоне ее зло-бездарных тявканий.
- Подстилка тупая! Задница-то цела?
- Цела, - процедил Снейп, насколько Белла поняла сквозь его мерзкую маску, скривившись. - Она одна и цела, кажется. Лучше б наоборот...
- Придурок! Во что ты опять вляпался?! - избавив его, наконец, от остатков задубевших тряпок и выяснив, что все тело Снейпа покрыто синяками, местами жутковатыми, и царапинами, в паху все посинело, но это очевидно не смертельно, Белла чуть расслабилась и, очистив его кожу самыми мягкими заклинаниями, вытащила из заначки свою лучшую противоотечную мазь.
- Цени, идиот, - и принялась, на всякий случай накинув сверху обезболивающее заклинание, втирать состав. - Как ты умудрился?
Собственно, в том, чем Белла занималась теперь, не было ничего особенного - за этим же занятием ее можно было застать не так редко последние лет шесть, если не больше - как раз с тех пор, как Снейп решил, что две ипостаси его существования, "человек" и "педик" - цитата, - совершенно несовместимы, а посему должны чередоваться.
- Марка помнишь?
Белла неопределенно хмыкнула: если бы она запоминала всех снейповых мужчин, очень скоро в ее памяти больше ни для чего не хватило бы места.
- Ну и правильно - он того не стоит. Святой Марк из Лондонского Университета - он там вроде преподает, ханжа дешевый. Вот он вчера женился. Красивая церемония была. Ровно до того момента, как в руках его юной будущей жены внезапно появились колдоснимки. Качественные. И порно. На которых ее нежного жениха имеют, прошу прощения, в зад (единственный, кстати, раз, когда он мне дал, и то в изрядном подпитии). Скандал был! - чуть отошедший после обезболивания Снейп мечтательно вздохнул. - Ну а сегодня так и не ставший счастливым мужем Марк сотоварищи наведались к некому известному тебе идиоту, долго этого идиота пинали, в том числе и по той деликатной части, которой он этого Марка имела на упомянутых снимках, а также высказали ему все, что о нем и его родственниках думают, и окунули башкой и всем остальным туда, где он быть, как они считают, заслуживает.
- Боюсь даже спрашивать, куда, - скривилась Белла, продолжая втирать мазь. Там, где состав уже впитался, синяки постепенно бледнели, что, к ее облегчению означало, что ничего серьезного в них не было.
- Правильно боишься. В... ну, дабы не травмировать дам, назовем это "сточной канавой".
- А не выгребной ямой?
- Ну, можно и так...
- Снейп! Твою!... Меня сейчас вырвет!
- А меня, думаешь, нет? А я там, между прочим...
- Заткнись сию секунду! - заорала Беллатрикс, чувствуя, как желудок подкатывает к горлу. В серьезные переделки Снейп попадал, к счастью, не так часто, зато вот в такие вот идиотизмы...
- Какого тебе вообще приспичился этот Марк?! Ну что за детский сад, Север? Нет, чтобы хоть накануне, что ли, раз так надо было! А если б они тебя там утопили, к мерлиновой бабушке?! И поделом было бы...
- Поделом, - согласился Снейп, пожав плечами. - Он меня бросил, потому что застал, когда мы кувыркались с его другом.
- Одуреть..., - Белла даже перестала растирать мазь, плюхнувшись на стоящий рядом пуфик. - Снейп, ну что ж ты такой... а? Что ж ты себя с каждым мужиком так ведешь, будто он последний на земле, а тебя завтра кастрируют и посадят на кол? Ну, пикси волосатые, а?!
- Бел, ну, вот так вот. Я думал, ты уже смирилась, что твой друг педик. А ты каждый раз по новой. Как ребенок прямо!
- Еще шутит, придурок.
Да смириться-то она смирилась, и давно. Это когда его первый раз в Слизерине подстилкой назвали, она бесилась. Даже в драку полезла - как же, друга ненаглядного оскорбили. А этот друг потом ее в темном коридоре поймал и долго и зло вычитывал, что он сам не убогий инвалид и разберется, и чтобы она больше так не смела! Они после неделю вообще не разговаривали. А потом ничего, помирились - Нарси помирила, как всегда. Где-то тогда Беллатрикс и смирилась, решив, что у него есть свои причины, тем более что через некоторое время Снейп двинул им и свою теорию о "педиках" и "людях".
"- Нет, Бел, ну, ты сама посуди: вот можно называть человеком того, кто только и мечтает, как тебе зад подставить?
- А ты мечтаешь?
- А то!
- Что, любому?
- Ну, если что, можно раком и в темноте... Хотя, если совсем маленький, то оно, конечно, не...
- Заткнись ты! Я и так поняла... А выражаться тоже обязательно?
- Естественно. Но я об этом потом скажу. Так вот, соответственно, того, кто хочет собеседнику задницу подставить, человеком называть нельзя - педик он и есть. А тебе, например, я подставить ничего не хочу. Значит, с тобой я человек. Вот!
- А дружба мужчины и мужчины тогда...
- Есть миф, наивная Белла! Чистой воды миф!
- А любовь?
- Какая?! Нет, ну такая наивность в твоем возрасте граничит с идиотизмом!
- Это что, наш Снейп теперь будет дружить только с девочками?
- Во, общий ход моей мысли ты уловила правильно! А с мальчиками Снейп будет...
- Мы всё поняли, можешь не продолжать!
- Правильно, трахаться!
- Твою!!!..."
Никто тогда ничего не понял, но все равно пришлось выбирать, и Белла выбрала - старого друга Снейпа таким, каким он захотел стать. За что теперь и расплачивалась...
- Моего единственного мужественного друга намажь тоже, пожалуйста. Они его так пинали..., - почти что всхлипнул Снейп, и Белла еле удержалась от того, чтобы съездить ему по физиономии. Иногда его дурь бесила.
- Я-то намажу, весельчак. Но ты завтра все равно к колдомедику сходи - а то черт его знает, что с такой нежной частью могло получиться!
- Да схожу, - отозвался Снейп, дернув затекшей рукой.
- Слушай, вот объясни ты мне, ну чего ж ты себя так не уважаешь, а?
Белла догадывалась, чем такой разговор закончится, но удержаться все равно не смогла. Сколько бы она ни смирялась, ее все равно потрясал контраст: и в школе, и в университете, и сейчас, когда его взяли одним из зельеваров "Всебританской медицинской компании", Снейп готов был в клочки порвать любого, кто позволял себе усомниться в качестве его работы или в его возможностях, тратя часы и дни, чтобы доказать свои таланты себе и всем и одним профессиональным жестом размазать наглеца по стенам, однако любую, даже самую унизительную характеристику, касающуюся его "личной жизни", он принимал с веселым смирением - больше того, никто нарочно не мог отозваться о нем унизительнее, чем он говорил о себе сам. И Белла еще смогла бы понять, если бы это происходило со стиснутыми зубами, самонаказанием, надрывом - однако ничего подобного и в помине не было. Казалось, Снейп находил в этом лишь очередной повод для веселья - и ничего больше.
- Север, ну вот скажи мне, почему? Из-за чертовой ориентации? Так сколько мужеложцев и содомитов живут себе вполне благополучно и респектабельно, не морочась вопросами своего права на жизнь! И как минимум половина из них тоже позволяет себя трахать! Ну, почему ты так не можешь? Почему ты сам себя в грязь свалил и лежишь там, даже встать не пытаешься? Еще и всех за штанины дергаешь: "Пни меня!". Ну, объясни?!
- Белла, а тебе не кажется, что ты лезешь туда, куда лезть без приглашения не стоит? - напряженно спросил Снейп, застыв на диване и даже не повернув к ней голову.
Нарвалась.
- Я просто хочу понять.
Но, как Белла хорошо знала из опыта, такие отговорки со Снейпом, который решил, что к нему в душу залезли слишком глубоко и без спросу, не проходят. И сейчас он ткнет в какое-нибудь ее больное место. А учитывая, что оно у нее сейчас одно...
- А ты сначала про себя пойми, почему, если такая умная и смелая, как кошка мартовская пуганая вокруг своей Цисси ненаглядной ходишь, разве что не облизываешь, а сделать что-то боишься.
Оно.
- Я не боюсь!
- Да неужто?
- Да вообще-то да!
- А что ж ты ничего не сделаешь тогда?
- А что я могу?!
- Тебе объяснить?
- Да уж объясни, будь добр, о мудрейший!
- Да хоть зелье оборотное, если самой так страшно!
- Дело не в "страшно"!
- Ага.
- Иди к черту!
...
- А ты даже сделать его сможешь?
- Что?
- Оборотное зелье.
- Смогу.
И действительно смог. Он на самом деле сварил ей оборотное зелье и даже сам добыл и добавил туда волос Люциуса Малфоя, когда ставшая похожей на оголодавшего суккуба Белла притащилась к нему, растратив всю свою гордость и способность думать в бессмысленных попытках выбрать между пробуждением и бесконечным сном в сладко-дымном тумане влажного запаха, который оседает на небе так, что его почти можно коснуться языком, и дурманящей терпкости ласкающей губы кожи, где полумрак и не видно, чьи руки разводят твои бедра, но твои пальцы погружаются в вязкую глубину той, которую ты узнАешь, не видя лица.
Выныривая из горячей влаги этих снов, Белла скулила от сводящего все внутри желания, уже не сдерживаясь, катаясь по скрученным простыням, водя руками по телу, пропихивая обе ладони между ног, стискивая бедра и извиваясь так, словно надеясь пальцами закрыть жаждущую бездну, заставить ее замолчать, перестав требовать, сжимаясь, словно надеясь втянуть все, а значит, и желаемое - и все же чувствуя, что из нее словно извлекли все, что было внутри, оставив одно огромное, сочащееся ищущее лоно, которое невозможно заполнить, потому что оно уходит в саму черную жадную вечность.
Звуки казались слишком громкими, запахи - резкими, любые прикосновения будили растянутую под кожей вуаль похоти, от которой загоралось все тело, и потушить жар можно было лишь извиваясь, скользя открытой кожей по атласу простыней или шершавому гобелену диванной обивки, вопя гортанностью мартовской кошки, изворачиваясь и выставляясь бесстыдной безнадежностью, насытить которую могла лишь одна - как раз та, которая никогда этого не сделает.
Если бы Белла не знала наверняка, она поверила бы в проклятие - неснимаемое нацеленное фокусированное проклятие, потому что ничем иным ее внезапное помешательство просто не могло быть.
Они с Нарциссой дружили едва ли не с пеленок. Сначала - вынужденной близостью родителей и их удобством, как и большинство детей аристократов. В Хогвартсе такие пары, как правило, почти сразу же распадались, едва проходила первая робость и появлялся выбор, однако они с Нарси остались вместе. Иногда, правда, каждая увлекалась своими поисками, иногда для них снова начинались бесконечные прогулки по коридорам после отбоя без сил разойтись, когда еще столько всего хочется сказать - но все равно друг с другом на первом месте в списке подруг. Серьезно они отдалились только на шестом, когда Белла пустилась во все тяжкие, решив попробовать все, в том числе и плюнуть на желания родителей, а Нарцисса просто не смогла, не сумев преодолеть вросшие под кожу послушной девочки правила и оправдавшись себе и всем желанием ждать своего единственного, для которого и останется все, что захотела растратить сейчас Белла. И снова сблизились, когда Нарциссе хватило сил и терпения вытрясти из припадочно-потерянной подруги правду, и та, стискивая зубы, чтобы не плакать, рассказала, как ей отказала в первой настоящей, не развлечением и почти не капризом любви красивая гриффиндорская грязнокровка, надменно спросив, действительно ли Блек все еще не поняла разницы между мужчиной и женщиной и не осознала, почему никакая женщина не сможет заменить мужчину - и заявила, что жалеет ее, если та не поняла. А Нарцисса, сама почти не понимая, потому что не успела ни влюбиться, ни захотеть, чувствуя только, что Белле больно, успокаивала, гладя по волосам и шепча какие-то глупости про "все будет" и "все пройдет", подсказанные, кажется, самой женской природой множества поколений, шептавших то же самое бесчисленным и каждый раз единственным дочерям и подругам.
Потом снова была до стиснутых сплетений пальцев и невозможности на выходные расстаться близость, улыбки, перешептывания и записки, на фоне которых уроки казались лишь досадной помехой разговору, и два отдельных лета с бесчисленными письмами и бессмысленной и бесправной, а оттого еще ярче горящей ревностью. И дикая, какая-то со всех сторон стыдная и совершенно неизбежная ссора в первую же неделю сентября с глупым, но обеими облегченно принятым поводом, и двойная истерика, зеркальные страхи и обвинения, которые каждая повторяла другой - и ответная истерика как показатель нужности. И снова мир, в котором все через нее и за каждым словом - что-то о ней, для нее или с ней.
Конец седьмого года был страшным - и вовсе не экзаменами. Все менялось, и ни одна из них не знала, как. Обе догадывались, что их ждет, Белла сопротивлялась, Нарцисса просто приняла, спасаясь этим обреченным "не изменить". Но даже тогда были они - и все остальные. До того момента, когда, громом среди ясного неба - обидным, в самую душу, скрытым, ни словом не подготовленным - грянула весть о браке Нарциссы Блек и Люциуса Малфоя.
И Белла ушла. Потом, уже когда все знала, все видела и поняла, она проклинала себя за это, но тогда она именно ушла. Молча, лелея обиду, не желая разбираться и копаться в дымящихся руинах внутри себя, половина из которых была ее собственной заслугой, лишь дуя на них все сильнее и сильнее, чтобы пожар не позволил подумать о том, что в них погребено. Передав подарок, сомкнутыми губами клюнув в бумажную щеку и изобразив все положенные па на праздничном балу, Белла тем же вечером уехала в Париж, чтобы утопиться в знающем лишь черный и золотистый полумраке зажженного огнем из люстр и фонарей вечера и мокрой горящей глубине таких же топящихся или убегающих лон, окруженных телами без лиц, которые лишь приманивают, как яркие лепестки, к полной нектара внутренности и не имеют другого смысла кроме сигнала "здесь", удручая своей неуместностью, когда нужное найдено, а вся сладость выпита.
И она пила ее, пока не перестала различать вкус, а все тела не смешались в тошнотворную бессмысленность, от которой хотелось закрыть глаза и перегнуться через край кровати.
И, пошатываясь от мерзи похмелья, Белла, на свое счастье, забрела в парк магической Сорбонны, где ее несчастный оголодавший в марафонском запое всем, чем только можно захлебываться, дух уловил дивный аромат особой спокойной духовности с уздой для тела и сбесившихся чувств - не желающей сдерживаться в решениях и желаниях Белле всегда доставляло какое-то особое удовольствие равновесия с головой погружаться в сферы, где понятие "сдерживаться" и "желать" не имели никакой власти, потому что правила этих сфер были незыблемы и не имели к эмоциям никакого отношения. Ей нужна была эта сосредоточенность на чем-то, что не она сама и не имеет к ней отношения, чтобы не захлебнуться собой, размыв своими желаниями границы.
И в тот момент учеба - рациональная, размеренная, прохладная, но такая свежая, без намека на мускус и без кислого привкуса, внятное и незыблемое ограничение, схема мира, который существует по законам вне ее и ее желаний - оказалась именно тем, что сумело дернуть ее обратно, вытягивая из самой себя, где Белла едва не завязла, превратившись в режущегося кривыми осколками собственных зеркал помешанного. Уже потом, вспоминая, Белла пробовала представить, что могло бы быть, не окажись она тогда в том парке, и неизменно приходила к выводу, что вряд ли умерла бы или покончила с собой - нет, не она. Но заблудилась бы. Намертво и необратимо заблудилась бы в своих стремлениях-блажах, превратив их в законы, и никогда не выбралась бы в настоящее. Она не умела смиряться с тем, что не получила желаемого, глядя себе в глаза. Учеба же позволила перевести взгляд на то, на фоне чего она сама и все, что внутри, перестало казаться центром. Будь славна интуиция.
И, нырнув в подготовку так же, как недавно в похоть, Белла, заставив родителей в обмен на обещание нормального существования без скандалов оплатить сдачу экзаменов в неустановленные сроки, поступила в поманившую обещанием покоя обитель познания. О чем ни разу не пожалела. Из прошлой жизни она оставила только Снейпа, с которым виделась почти каждую неделю, а разговаривала едва ли не каждый день. Было даже странно, что он не раздражал ее желания забыть, а скорее успокаивал сначала какой-то теплой ностальгией, а потом их постепенно связало и настоящее, в котором оба изменились, но остались вместе. Снейп тоже учился, почти тем же запойным бегством, что и Белла, и это тоже сближало. Они ни разу открыто не говорили о причинах - собственная пытка заставляет обостренно чувствовать и уважать молчанием чужую, - однако одного понимания было достаточно, чтобы ощущать близость.
Судя по всему, Снейп не сумел или не захотел порвать со всем старым так же резко, как Белла, и иногда он приносил новости: о старых знакомых, о делах дома, даже о Блеках (слышать о делах собственного семейства от Снейпа было почти забавно). Как-то он даже заговорил о Нарциссе.
- Ее сын чудо. Эдакий белокурый ангелочек. Без всякой иронии - и характером тоже.
- Я рада.
- Ты не хочешь увидеться с ней?
- Нет.
- А поздравить с первым годом ребенка, раз уж ты не была на праздновании его рождения?
- Я пожелала им счастья в письме.
- Она не счастлива.
- Я так не думаю.
- Ты не права, Белла. И очень пожалеешь об этом позже.
- Я разберусь.
С того самого момента, как Белла сбежала в Париж, она не сказала Нарциссе и слова, и Снейп, естественно, об этом отлично знал. Недоумевающая Нарцисса спрашивала о ней по каминной связи - Беллы никогда не было дома. Тревожащаяся Нарцисса писала - Белла отвечала парой строк. Отчаявшаяся Нарцисса просила о встрече - у Беллы не было времени. Догадливая Нарцисса перестала спрашивать, писать и просить. Следующей вестью от нее стало официальное, от четы Малфоев по традиции всем чистокровным родственникам приглашение на бал в честь рождения наследника. Вежливо ответив, что больна, Белла вдрызг напилась, впервые с поступления. А на следующее утро выкинула все из головы, снова погрузившись в учебу.
Маленькая парижская квартирка - первый ее настоящий собственный выбор, - ряды книг в старом-престаром шкафу с правой дверцей, держащейся на одном косо прибитом гвозде, отчего ее каждый раз надо было подпирать другой дверцей, стопки книг на столе и на полу, кипы свитков, сваленные по углам. Любимая кафешка, где милая уютная официантка сама знает, что нужно подать, любимая кондитерская с трогательными золотисто-звездчатыми пакетиками для сладостей, где с ней здороваются по имени, любимая скамеечка в парке. Знакомая собака в доме за углом, компания необременительных друзей, которые очень хорошо понимают слово "нет" и никогда не лезут в душу, и по-женски человечная подружка, которой совсем не трудно, когда Белле очень нужно, которая не обижается на месяц молчания и к тому же варит дивный кофе. Все это было именно ее, не имеющее никакого отношения ни к Блекам, ни к воле матери, ни к узкому кругу ее старых знакомых со шлейфом связей, браков, договоров, интриг на много поколений в прошлое и будущее, ни к Британии вообще.
Белла почти закончила университет, намереваясь остаться, когда отцов филин принес категорический приказ вернуться домой. Ей прощали все - сначала скандалы, потом отсутствие на всех семейных сборищах и пущенные побоку обязанности. Она радовалась, почти поверив, что спряталась под паршивой овечьей шкурой, прикрыв ею и знаменитую блековскую шевелюру. Оказалось, что ошибалась.
Родители, еще не успевшие забыть, какой может быть их неудачная дочь, не стали упорствовать. Они не требовали от нее многого - она просто должна была выполнить свой долг. Который в ее ситуации заключался во вступлении в брак. Они даже позволили ей самой сделать выбор: и Лестранжи, и Нотты, и Паркинсоны были вполне достойными чистокровными семьями.
Перебившая и разодравшая все, что нашла в "своей" комнате в корчах беспомощной и совершенно бессмысленной ярости, Белла вышла к ужину в безукоризненно-ровной маске вежливого послушания и, заявив, что хотела бы стать верной женой Рудольфу Лестранжу, предложила не тянуть со свадьбой. Которую и сыграли уже через месяц, на следующий день после того, как Беллатрикс получила диплом.
На то, чтобы определиться со своим новым положением, у Беллы ушло ровно два месяца. Именно этот срок ей понадобился, чтобы понять, что муж ее, до свадьбы лишь смутно припоминаемый по школе, есть существо неразумное, несамостоятельное, неинтересное, однако в общем-то милое и поддающееся дрессировке. Особенно же Белле подфартило тем, что для нормальной супруги стало бы поводом к нескончаемой печали - ее Рудольф оказался, как это можно было бы сказать в приличном обществе, слишком скор. Их первая брачная ночь, от которой напившаяся с горя Белла решила взять все, закончилась минут через пять после начала, считая прелюдию. Однако человеколюбивая Белла и в состоянии острой неудовлетворенности готова была остаться человеколюбивой и простить новоиспеченному супругу подобную неудачу, списав ее на волнение, радостные возлияния и восторг перед ее, Беллы, красотой и напором, если бы не поведение этого самого супруга, по которому даже протрезвевшая с расстройства Беллатрикс прочитала неутешительный вывод о том, что сие не явилось для него чем-то неожиданным. Даже больше того - именно этого он и ожидал.
Дальнейшая практика супружеских отношений показала, что сей конфуз отличается достойным лучшего применения постоянством и полной независимостью от каких бы то ни было параметров ситуации. Первые двадцать раз Белла психовала, но все еще человеколюбиво - одна и без свидетелей. На двадцать первый же свидетелем ее досады стал несчастный муж - и уж тут умная Белла оценила все преимущества свалившегося на нее несчастья.
В итоге через два месяца брака она получила самую полную из возможных свободу и карт-бланш на любые действия при условии сохранения тайны и чести семьи. Рудольф же стал счастливым обладателем права появляться в спальне жены раз в неделю и хранить ее покой все остальное время.
Результатом же приготовившаяся едва ли не к каторге Белла через два месяца после свадьбы оказалась совершенно свободна и полностью предоставлена себе за исключением почти необременительных обязанностей в виде нечастого посещения рудольфовых родственников. По счастью, матушка ее славного супруга относилась к тому типу женщин, которые свято верят, что молодые должны жить отдельно и все свои проблемы решать самостоятельно, пока не надумают прийти за советом сами, за что Белла была ей безмерно и вполне искренне благодарна.
И, досадливо, но почти смиренно плюнув на идиотское требование ни в коем случае не работать официально, ибо это, по словам ее собственной, отнюдь не такой разумной и либеральной, как у Руди, матушки, "позорит наследницу древнего аристократического рода", Белла занялась тем, что ее интересовало на тот момент времени - чаромагической стабилизацией неродственных воздействий. Заумная муть, подхваченная в ностальгически поминаемой Сорбонне: задачка, принятая едва ли не на слабо от почти конкурента, не желала решаться никакими средствами при том, что Белла чувствовала - решение ей под силу. Рудольф пробовал намекать о нежелательности и близости к дурному тону пылевых ванн в окружении стопок потенциальной макулатуры для жены чистокровного родовитого мага, однако для устранения этой проблемы оказалось достаточно одного напоминания. Дрессированный муж и нерешенная задача рядом с саквояжем нужных инструментов - Белла готова была признать, что она почти счастлива. А уж когда к этому добавилась возможность погрузиться в заслуживающую внимания, если не воспринимать все слишком серьезно, политическую игру с вполне адекватными ее собственным взглядам целями, умным лидером и лояльным отношением к ее скептицизму после признания за ней достаточного для свободы мысли и действия ума... Она почти смирилась.
До того момента, когда, никаким образом не сумев отвертеться от стиснувшихся удавкой на шее родственных обязанностей и нудящей о "чести" и "фамилии" матери, для которой проще сделать требуемое, чем докричаться до нее и объяснить, почему Беллу от этого воротит и что Белла все-таки есть как таковая, сама по себе, даже без фамилии и свитка с именами предков, она оказалась на приеме в собственном отчем доме и лицом к лицу столкнулась с Нарциссой ныне Малфой, о которой, как думала, уже успела забыть.
Белла как раз, исчерпав весь по крупицам накопленный вперед на месяцы общения с матушкой запас терпения, вывернулась из цепких высохших лап очередной троюродной тетушки и, не вынеся, совершенно бесчестно сбежала в ту часть дома, которая для гостей не предназначалась, и там едва не разревелась.
С тех пор, как Белла поступила в Хогвартс, она не так часто бывала дома, однако самые нежные, кровоточащие от одного неверного прикосновения воспоминания - это самые детские, которые всплывают неожиданно, так, что сначала не можешь даже понять, не сон ли они. Самые нежные и полупрозрачные от времени и собственных перемен, они, платой за эфемерную беззащитность, больнее всего жалят, тая в руках - осознанием необратимости.
За этой лестницей она пряталась от игравшего с ней в прятки старшего кузена. Присматривать за мелкой прилипчивой сестрицей его заставила мать, и прятки с беготней по дому были единственным доступным в такой тоске развлечением, раз уж других нет, а этого никто из друзей не увидит, однако Белла все равно помнила свое беспредельное счастье от того, что с ней играет и даже разговаривает такой взрослый и важный Арчи, и он занят ей одной. Теперь она не умеет так обманываться, а он играет в прятки и догонялки, одышливо пыхтя, с собственными пятерыми погодками.
На этой банкетке в углу гостиной ее, настаивая на обязательности предварительного деления ролей, учила целоваться Нита - тогда угловатая, вечно взъерошенная, в бестолково напяленной или растрепанной беготней одежде, но юркая и самоуверенная, как обезьянка на дереве, ее ровесница, двоюродная родственными хитросплетениями и парадоксами тётка. Поцелуи были бестолковыми, очень мокрыми, на плечах и руках всегда оставались синяки, потому что, увлекшись тренировками, они пальцами пытались проделывать то же, что и языками - однако дни расцвечивались дивным ощущением ревностно хранимой тайны и ожиданием ночи, когда все уснут и можно будет, держась за руки, спуститься в темную гостиную и, добравшись до жесткой, в самой темноте банкетки, шепотом поделить, кому сегодня достанется вожделенная роль "девочки", едва за нее не поссорившись и выслушав посулы, когда и сколько в обмен на это кому придется быть "мальчиком", и, устроившись-таки на коленях одна у другой, приступить к тайному уроку. В последний раз Белла видела Ниту на дне рождения ее второго мальчика - та радостно улыбалась мужу, поглаживая то голову ребенка, то свой очевидно округлившийся живот.
На том нелепом, непонятно зачем прилепленном к углу стены балкончике, куда и один-то человек помещался с трудом, у нее жил скворец, и маленькая Белла, прячась ото всех, носила ему крошки и сухари, похищенные ее домовиком с кухни. Домовик был совсем древним даже по эльфийским меркам и к Белле попал сугубо по причине неспособности делать что бы то ни было полезное. Зато он, втайне от всех взрослых обитателей дома, по вечерам рассказывал ей истории о ее предках вперемежку со старыми сказками, сам старчески не особенно различая, что есть что, и Беллатрикс засыпала, чтобы видеть яркие-яркие сны о молодых и могущественных магах, которыми были ее прадеды, и прекрасных девах, становившихся их верными или неверными женами. Были среди его историй и страшные - об одном из братьев ее прапрадеда, посмевшем в порыве гнева от измены жены сорвать со стены этого дома гобелен с генеалогическим древом Блеков от самого Черного Морока-основателя рода, и о том, как следующим же утром его нашли в одной из гостевых: все тело молодого еще мужчины было жутко, как будто забавлявшимся великаном перекручено так, что голова с белым, перекошенным гримасой ужаса лицом смотрела назад, а руки напоминали простынь, которую выжали и забыли стряхнуть. Самым же страшным было то - на этом моменте Твинки понижал голос, заставляя замершую от ужаса и ожидания Беллу наклоняться к нему, прислушиваясь, и делал драматическую паузу, которая заставила бы посмеяться взрослого своей наивностью, у Беллы же вызывала нервную дрожь, - что его ладони и стопы просто вросли в камень пола так, что кожу с них пришлось срезать, чтобы похоронить несчастного. И еще долгие месяцы, присмотревшись, можно было увидеть на полу той спальни четыре ошметка кожи предателя, намертво вросшей в камень как напоминание потомкам.
"Дом все видит! - обычно торжественно завершал он рассказ, глубокомысленно кивая седой ушастой головой и иногда даже закрывая старчески слезящиеся глаза от осознания значительности момента. - Он хранит род Блеков, он заботится о Блеках, он служит им и никогда не будет служить другим, но он не прощает предательства! Никогда!"
И Белла полгода еще до дрожи в коленях боялась подходить к страшной спальне и вообще старалась не появляться одной в восточном крыле - но навсегда усвоила, что ее дом не только стены, но и живущая в них магия, которая будет хранить, если ее не предать.
Были у Твинки и откровенно сплетнически-скабрезные истории, которые изредка могли пересказываться разве что в кругу близких подвыпивших родственников и уж точно никак не предназначались для ушей маленькой невинной дочурки: о том, как ее дважды к тому времени овдовевший прапрапрадед, упившись на своей свадьбе с прекрасной и юной, как весенний цветок ландыша с прозрачными каплями росы на лепестках, дочерью старого друга, ни к чему, кроме сна и очищения желудка от излишнего содержимого уже не способный, попросил исполнить его брачный долг младшего сводного брата, который старшему в семье отказать не смог, а вскоре после того переехал к ним и так и жил в Имении вплоть до смерти брата и много после. Или о том, как славно здесь жилось ее прапрадеду и его сестрице, которые в один день сочетались браком с лучшими друзьями друг друга и вполне счастливо жили вчетвером, говоря о неспособности покинуть родовое поместье, и лишь самые близкие и, конечно, домовые эльфы, знали, что мужья никогда не посещают спален своих жен, предпочитая общество друг друга, да и их супруги вряд ли захотели бы видеть мужчин в своей одной на двоих спальне.
Вскоре Белла, конечно, поняла, что добрая половина твинкиных историй - в лучшем случае переиначенные сказки, однако часть все же была правдивой, поэтому, услышав от взрослых что-то интересное, но для нее слишком еще недоступное, Белла шла к своему Твинки, сама потом выбирая из его россказней и обрывков разговоров крупицы истины. И, естественно, от него - а точнее, через него - она научилась помалкивать, не выкладывая все, что есть за душой: узнай об их ночных посиделках мать, обоим пришлось бы несладко.
Твинки умер раньше, чем Белла уехала - и она первый и, вероятнее всего, последний раз по старой дружбе и, она подозревала, по завещанию самого Твинки, присутствовала на эльфийских похоронах, да и вообще в деталях видела творимую домовиками магию.
И в этот вечер ей даже на секунду показалось, что ее старый любимый - теперь она точно знала, что любимый - Твинки, возможно, сумеет ради нее выбраться из камня стен, в который вмуровываются мертвые тела домовиков, дабы и так они могли служить хозяевам вечно, как и было обещано каждым, и явится ей хотя бы полупрозрачным призраком - напоминанием, данью детству, - и так же, как оно, растворится в воздухе.
Но, конечно, этого не произошло, и Белла просто медленно опустилась на стоящий так же, как на ее памяти, почти у балконной двери диван - и ее моментально, как-то слишком резко и больно, накрыло дежа-вю, а потом в коридоре что-то зашуршало, и в комнату вошла Нарцисса.
Было темно, Белла не зажигала света нарочно, ожидая теней, а Нарциссе тоже, кажется, не хотелось огня - не замечая, что здесь уже кто-то есть, она медленно, каким-то пугающим призраком, устало прикрыв рукой глаза, прошла через всю комнату и, не глядя, тяжело опустилась на правую сторону дивана, на котором слева уже сидела Белла, закрыла лицо теперь обеими руками и замерла. Каким-то сохранившим точки отсчета реальности краем сознания Беллатрикс понимала, что нужно что-то сказать, показывая Нарциссе, что здесь есть кто-то еще, кроме нее, однако все вокруг казалось таким сюрреальным, а дежа-вю все никак не проходило, лишь обостряясь, и она молчала, через мутную темноту рассматривая замерший силуэт.
Внезапно ей пришла в голову мысль о том, что слишком темно, и это вполне может быть кто угодно другой - ведь видно лишь женщину, которая может быть кем угодно, и неясно, почему она решила, что это Нарцисса, - однако Белла точно знала, что это именно она, Нарцисса, та самая Нарси, с которой они в свой последний учебный школьный год на каникулах сидели здесь же, на этом же диване - только тогда Цисса была на ее месте, а она сама свернулась рядом, - и, не размыкая рук, иногда стискивая один на двоих замок пальцев, иногда соприкасаясь лишь подушечками, говорили, обо всем. О прошлом, потому что каждой казалось, что оно у нее уже есть, о будущем, потому что каждая думала, что оно такое, что о нем стоит говорить, друг о друге. И на какую-то минуту все это показалось таким реальным, совсем недавним и единственно настоящим, что Белла, не думая, потянулась, желая снова сплести их пальцы в замок, и коснулась руки Нарциссы, осторожно положив свою ладонь сверху.
Белла не думала, что может напугать или обидеть, смея прикасаться после своего безразличия - она почти и не помнила об этом, мгновенно, как и хотела, вернувшись в детство, где Нарси от переизбытка чувств могла сжать ее руку до синяков, а она сама никак не могла устроиться на диване, если хотя бы кончиком пальца на ноге не касалась подруги.
Не думая, Белла даже не знала, ждала ли, что Нарциссу тоже захватит ее временнЫм водоворотом, и последовавшее стало странной смесью ощущения нереальности вперемешку с уверенностью, что так и должно быть.
Почувствовав ее прикосновение, Нарцисса моментально вскинулась, отпрянув и каким-то непонятно привычным жестом зажав себе рот, чтобы не кричать, однако через секунду, вглядевшись, совсем уже странно в темноте, узнала ее и, прошептав "Белла!", опустилась рядом, обнимая за шею и прижимаясь холодным лбом к коже в вырезе декольте.
Все это было таким невозможно сюрреальным и одновременно настолько понятным, словно они обе раздвоились и ощущали теперь за двоих - за себя теперешних, и с ними недоумение, неловкость, страх, - и за себя прежних, которые могли лежать на этом диване, обнявшись, и планировать, каких сортов розы будут расти в розарии Нарциссы, когда у той появится собственный дом.
- Белла! Динь... - прошептала Нарцисса, без труда вспомнив Беллино старое прозвище, приклеившееся к той после того, как и Нарцисса, и Снейп по двадцать раз выслушали все восторги Беллатрикс по поводу дивной сказки о смелом мальчике и особенном острове, на котором никто не взрослеет. Ее старое-престарое прозвище, за которое Белла кидалась ехидными проклятиями, все равно отзываясь близким. А вот сама она его уже давным-давно не помнила. Как не помнила, чем был для нее этот дом, в котором она, оберегая себя, старалась не бывать после отъезда, и чем была для нее всегда оказывавшаяся, когда нужно, рядом Нарси.
Та же, казалось, забыла обо всем, с лихорадочной горячностью обнимая Беллу и повторяя свое "Динь!" шепотом с радостью, уже причинявшей боль собравшимися на зов воспоминаниями.
Не зная, что делать и что чувствовать, Белла медленно подняла руки, обнимая в ответ, ощущая неловкость, стыд, вину, потому что уже разобралась в реальностях, осознав, какая из них настоящая, но так и не сумев остановиться - и внезапно, кажется, как только она коснулась плеч Нарциссы, в комнате вспыхнул свет, ослепив и заставив вскочить, моргая, как после резкого пробуждения, когда диссонанс настолько ошеломителен, что на секунду перестаешь понимать, что есть что и есть ли что-то вообще.
На этот раз Нарцисса не сдержалась, вскрикнув, Белла же просто, вскочив, замерла, глядя на дверь. А там, ухмыляясь своей традиционной для легкого "навеселе" гримасой, стоял Снейп.
- А чем это вы тут занимаетесь? - ехидно хмыкнул он, и Белла вспыхнула, не успев даже удивиться, что все еще это умеет, а Нарцисса недоуменным, словно после крепкого сна, взглядом посмотрела на Беллу, а потом на Снейпа.
- Мы... Я хотела... Я тут бродила, - так глупо, как не лепетала уже и на первом курсе, попробовала вывернуться Белла, по-идиотски глядя в пол и буквально пылая от стыда за собственный кретинизм, однако ее внезапно перебила Нарцисса.
- Мы встретились здесь, когда обе сбежали от общего веселья. Я думаю, ты помнишь, как я ко всему этому отношусь, Северус? Вот и Динь наша, как выяснилось, тоже, - совершенно ровным, ну, может быть, на полтона ниже, чем обычно, голосом проговорила она, пожав плечами. - А ты тоже решил спастись бегством? Кто на этот раз?
- Тетушка Гвинивера, - страдальчески скривился тот, падая в кресло. - Она хотела меня женить! И уже начала перечислять всех своих незамужних родственниц, живописуя их прелести. Правда, с памятью у нее туго, засим половина из перечисленных, по моим давним сведениям, уже обзавелась внуками, однако тетушку это не остановило.
Гвиниверу Белла помнила отлично - в последний раз, когда она посещала семейную пытку, та спутала ее с матерью и долго уговаривала Беллу выйти-таки замуж за собственного отца, который так долго сходит по ней с ума, а попытки как-то намекнуть, а под конец и втолковать, что ее матушка давным-давно согласилась, и плоду этого согласия вот уже почти девятнадцать, не дали никакого результата.
- А эта комната что, приют для всех беглецов от семейной тирании? - хмыкнула она, и Снейп в ответ развел руками.
- Видать, есть в ней что-то милосердное. Как будто ты не помнишь, как сама пряталась здесь от матушки? На втором, например, когда схватила промежуточное "отвратительно" по чарам? А, Динь?
Не удержавшись, Белла вздрогнула, второй раз за вечер услышав старое прозвище, которое успела забыть, и удивилась странности - Снейп с самого окончания школы не называл ее так, даже не вспоминал. Как будто в этой комнате жило не только милосердие, но и действительно оживали призраки, запутывая и заставляя верить, что это время завернулось петлей, отменив предыдущий путь и вернувшись в начальную точку.
- Кстати, - продолжил Снейп, на удивление не дождавшись реакции на свою шпильку. - Нарси, ты пригласила Беллу на ваш новогодний прием? Раз уж наша беглянка вернулась домой, ей нужно возвращаться и в приличное общество, не так ли?
- Еще нет. Но хотела. В Малфой-Мэнор в канун Нового года состоится большой прием. И я была бы рада видеть тебя там, Беллатрикс. Приглашения мы разошлем чуть позже, и там будет указано точное время. Я очень надеюсь, что ты придешь.
А вот это уже стало совсем сюрреальным. Даже не то, что еще пару минут назад с них мгновенно слетело пять лет, а то, что теперь они разговаривали так, как будто эти пять лет были совсем другими. Как будто все за стенами этой странной комнаты мгновенно изменилось - не так, как хотелось, но все равно по-другому.
Белла ощущала себя, как рыбка - маленькая золотистая рыбка, такие жили у них в пруду в детстве, и Белла любила смотреть на их мелькание, устроившись прямо на камнях у кромки воды. Яркие, как юркие лучики, в прозрачности искусственного пруда, они моментально потерялись бы в илистой воде болота, расплывшись мутными пятнами - и именно это чувствовала Белла - как будто ее, набрав в ладони вместе с каплями воды, пронесли по воздуху и со всего размаха плюхнули в темную зеленоватую жижу, где не видно ни солнечного света с поверхности, ни даже темного дна.
- Белла, так ты придешь?
Снейп уже дергал ее за рукав и, судя по всему, не первый раз задавал свой вопрос. А Нарцисса стояла рядом, глядя на них обоих абсолютно отрешенными спокойными глазами, похожими на глаза клерка у одного из министерских столов. Дежурство, заученные реплики, готовые формы.
- Ну?
- Приду, спасибо.
Конечно, она пришла.
С того момента, когда Белла вернулась в Британию, и особенно в "семью" высокородных и близкородственных магических аристократов, ей стало казаться, что все прошедшие пять лет Парижа и Сорбонны были просто сном, или чужими, прочитанными в автобиографическом романе воспоминаниями, которые она приняла на себя, чтобы забыть о том, что выбора нет, чтобы хотя бы потешить себя ощущением полуреального побега от неизбежности. А иногда ей казалось, что только это и было настоящим, и что она действительно могла уйти, избежать, миновать - и почти сделала это, и вырвалась бы, если б в последний момент не сделала неверный поворот, ошибившись в последней двери. А теперь уже поздно, потому что единственный шанс на свободу потерян, а пробужденный неосторожным движением страж непобедим. Белла знала, что не уйдет, пока здесь Нарцисса, и этого не изменить - да она бы больше и не посмела. Она, словно пустившись по неверной дороге, сделала круг и вернулась обратно - туда, откуда начала ошибку, без возможности ее исправить, но с возможностью искупить.
С того странного вечера в доме матери, который Белла, не желая растравливать рану, уже не называла своим, но который все равно ее остался, она словно так и замерла в той мутной илистой воде пруда, куда ее зачем-то перенесли бережные, но отстраненные руки Нарциссы. Она не понимала, что происходит, зачем это все и что теперь делать, но знала только одно - она не уйдет, никуда не уйдет от странной Нарциссы, которую уже, как и дом, не могла называть своей, но которая все равно неразрывно вросла в нее до самого донышка.
Нарциссу Белла не понимала. Они снова встретились на новогоднем приеме, потом на еще одном, потом Белла, нарушая все правила, явилась в гости, решив закрыть глаза на все неписанные законы, руководствуясь лишь формальным "Будем рады видеть у нас", и они пили чай и разговаривали о каких-то безделицах, и в конце Нарцисса пригласила ее приходить еще - теперь уже на самом деле, - и Белла этим воспользовалась.
Все было каким-то странным - они не сближались постепенно, как незнакомые, и не отбросили сразу все условности, как старые друзья. Они как будто разговаривали сквозь стекло: видя друг друга, читая по губам, даже соединяя пальцы, но все через невидимую, но настоящую преграду. Сама Белла ничего не понимала, запутавшись в себе и илистой мути и не рискуя никуда плыть, застыв на месте, ожидая, Нарцисса же словно позволила всему идти так, как оно получится, не планируя, не определяя, не оценивая. Она словно была "не против" - не против себя и не против Беллы.
Но Беллатрикс все равно не понимала в ней ничего.
Нарцисса никогда не была простой, ее никогда, никакую, даже в истерике или в отчаянии, нельзя было уместить на ладони и в деталях рассмотреть - как бы глубоко она ни впускала в себя, всегда оставалось ощущение, что чего-то важного ты все равно не увидел. Теперь же это ощущение превратилось в четкую уверенность.
За каждым ее взглядом, за каждым кивком головы и словом крылось что-то особенное, недоступное - какой-то секрет, какая-то непонятная тайна, - и каждым своим движением Нарцисса словно бы об этой тайне напоминала. Она казалась запечатанной амфорой, до верху наполненной каким-то таинственным зельем, со спокойной величественностью несущей его секрет.
Перед ее спокойной уверенностью Белла самой себе казалась неуклюжим щенком, глупо прыгающим вокруг, увидав порхающую над самым носом бабочку. Как будто Нарциссе на фоне ее особенной тайны все окружающее казалось таким незначительным, что сливалось в один пестрый клубок одинаково безразличных глупостей, не вызывающих никакого настоящего ответа и в равной мере бессмысленных. Она разговаривала, смеялась или огорчалась, даже удивлялась - но все равно безразлично, словно занимая время светской болтовней, которая не имеет никакого значения, а просто должна быть.
И, едва не выворачиваясь наизнанку от обиды и нереализованного желания, Белла хотела понять, что же внутри, за этим зеркалом, за этим спокойствием - что же это такое, настолько значительное, что этим можно сделать весь окружающий мир безразличным.
Только потом, намного позже, она поняла: это не безразличие, а просто заморозка. Это то единственное средство, которым можно скрепить готовую развалиться маску и уже за ней спрятать вываливающееся и выпирающее отчаяние, которое никак не удержать без нее. Последнее средство - запретить себе чувствовать, хотя бы на время, которое требуется, чтобы остаться одной. Но это потом. Тогда же Белла поняла только одно - что уже никуда не уйдет и что безумно, до стонов и царапин на горящей коже, до помешательства и безнадежной мути вокруг хочет получить эту новую, непонятную, носящую, как ребенка под сердцем, какую-то тайну Нарциссу.
И она получила - истомившись собственной глупостью до суккуба с черными кольцами вокруг глаз и голодным полубезумным взглядом. Снейп сам принес ей флакон с готовым зельем и сведениями о том, что в этот вечер Люциус собирался вернуться домой достаточно поздно, однако точно появится там лишь к обеду следующего дня.
Потом Белла никак не могла ни сообразить, ни вспомнить, каким же образом она убедила себя, что ее обман не откроется, в конце концов решив, что тогда этот вопрос вообще для нее не существовал - она делала ту святую глупость, что направлялась всеобъемлющим, где-то на грани ее самой и жизненной силы вообще желанием, под которое сучка-жизнь обязательно прогибается, забыв обо всех обещаниях умным и рассудительным. Она настолько стала этим желанием, что перестала думать, наградой за почти невыполнимую целостность себя получив звериное чутье и сами собой распахнувшиеся двери на единственном нужном пути.
Выйдя из камина гостиной, странным образом впустившего ее без запроса хозяевам, Белла мельком взглянула в зеркало, чтобы убедиться, что оборотное действует, и все равно вздрогнула, получив желаемое - почувствовав себя пойманной тем, преступление против кого собиралась совершить, став им самим.
Малфой из зеркала как будто ухмылялся ее испугу, своей мимикой извращая ее выражение, и на секунду Белла замерла, до внезапно раздувшейся дурнотной пустоты внутри испугавшись, мгновенно ощутив какой-то рубеж, почувствовав, что, не заметив, переступила порог и, сделав еще один шаг вперед, окончательно потеряет его из виду и не сможет вернуться. Снова взглянула в зеркало, из которого, смеясь уже ее губами, все еще ухмылялся Малфой. Отвернулась. Будь осторожен, смотрящий в бездну?... У зеркала две стороны?... Потом, все потом.
Тряхнув головой, Белла глубоко вдохнула и сделала шаг. Остановиться она уже не могла. Жаждущих женщин и кошек ведет сама судьба даже по самой покатой крыше, и Беллу давно несло этим потоком, чтобы прибить к нужному берегу. В комнате наверху ее ждала Нарцисса, а какие мужские бездны сравняться с влажными створками женского рая? Они все просто потонут в нем, как тонули с начала времен. Разве есть у мужчин так ценимые ими лица или книги, когда на них смотрит распахнутая бездна женщины?
Повернувшись к зеркалу спиной, Беллатрикс направилась туда, куда послушно шла, как ей показалось еще той ночью, всю жизнь, не умея, а теперь и не желая бежать. К бессмысленно разглядывающей нарисованные пальцем по рассыпанной магической пудре узоры Нарциссе.
В комнате не было света, кроме пары магических свечей, парящих с двух сторон от зеркала, в которое Нарцисса не смотрелась. Она просто сидела, одной рукой подперев подбородок, и шпилькой, зажатой в другой руке, перечеркивала уже выведенные пальцем узоры из пудры. Копна волос, бывшая прической до потери шпильки, теперь бесформенно свешивалась на правый бок, виляя выпавшими прядями, когда Нарцисса поворачивалась или наклоняла голову, однако Белла замерла, почувствовав, как по телу куда-то внутрь, до самого солнечного сплетения пробегает спазм ошеломленного восхищения.
Невозможная, мистическая, существующая и все равно нереальная со своими стеклянными стенами и хранящими тайну глазами Нарцисса сидела перед ней, внезапно обретя плоть, к которой можно прикоснуться, лишь потому, что Белла наконец отказалась от себя, этим словно перешагнув через порог зеркала туда, где ее собственное тело призрачно, зато Нарциссино реально.
Белла почти не дышала, замерев в дверях, а Нарцисса так глубоко ушла куда-то в бессмысленность своего узора, что не заметила ее появления - как не заметила и ее приближения, пока Беллатрикс не остановилась за ее спиной и не провела кончиками пальцев по открывшейся в наклоне головы шее.
- Что?... - Нарцисса вскрикнула, дернувшись, чтобы обернуться, однако Белла сразу же рванула ее за плечи вверх и прижала к себе, обхватив так, чтобы замкнуть кольцом своих рук ее руки, не позволяя двинуться, интуитивно не давая взглянуть в глаза, боясь даже говорить, желая лишь стоять так, замерев полураскрытыми губами у самого ее уха, едва-едва прикасаясь, дразня саму себя.
- Ты?... Ты же... Ты же сказал, что вернешься завтра! Мы же договорились!... Почему?... Ты же сказал...
Не переступи Белла порога, останься она собой и только, не заплати она за чужую дверь половиной себя, она услышала бы и едва сдерживаемую истерику, и отчаяние, и обреченную безнадежность милосердия, отнятого у недоверчивого раба через секунду после того, как он все-таки поверил в его реальность. Но Белла не слышала - и, возможно, к счастью.
- Я передумал. Я не мог не вернуться. Меня же дома ждешь ты. Куда я пойду?
Изо всех сил стараясь не сбиться хотя бы в окончаниях рода, уже почти не думая, что несет, Белла шептала все это, не двигаясь, не позволяя себе даже губами коснуться кожи, как будто запоминая каждую секунду, желая почувствовать в ней все до последнего слоя, как будто впитывая ее всю - и их все.
Нарцисса дернулась, попытавшись отстраниться, однако Белла держала крепко, и они снова замерли так же, прижавшись друг к другу.
- Я же люблю тебя. Любимая... Самая лучшая моя... Нарцисса... Нарси... Нарси...
И, не выдержав собственной пытки, Белла осторожно коснулась губами мочки уха, потом - так же едва-едва, почти неощутимо для обеих - шеи у самой кромки волос, потом чуть ниже. Это не было даже поцелуями, всего лишь прикосновения разомкнутых губ, не больше, хотя все внутри нее дрожало от возбуждения и еле сдерживаемого желания наброситься сейчас же, так, как хотелось, не наслаждаясь, не смакуя, а лихорадочно утоляя голод, воруя, давясь и каждую секунду ожидая хозяина, который отберет добытое с таким трудом, и боясь, что до этого она не успеет проглотить все. В голове почти вопило "Быстрее!", руки тряслись от желания сжаться, и безумно хотелось оглянуться, чтобы проверить, кто стоит на пороге, но Белла заставила себя глубоко вздохнуть и так же медленно передвинуться губами лишь на миллиметр вниз.
Медленно, так, как и должно быть. Она смирилась, что после мир рухнет, но за свою плату хотела получить все - пусть даже платить за обе стороны придется ей самой.