С самого раннего детства я мечтал убивать! Начиная с той дуры акушерки, которая принимала у моей матери роды. Эта подслеповатая старуха, вытягивая меня из чрева, схватила меня не за ноги (я шел совсем не правильно), а за то, что между ними и причем щипцами, которые вообще не были нужны. Я, естественно, орал, как прирезанная свинья. Мама говорила, что никогда не забудет моего визга. Но все обошлось, и мама потихоньку это забыла...
Она может и забыла, но я нет!
Наш говенный тюремный психиатр говорил, что помнить я этого просто не могу, был слишком мал, но, часто слыша в детстве этот рассказ, внушил себе факт своего восприятие. К чертям собачьим! Этот гнилой хрен ни черта не знал о моей психике, и, когда он заикнулся о том, что неплохо было бы мне пройти курс лечения, я его убил! Я затолкал в его вонючую глотку его же молоток, мерзкий молоток, с потертой, от частых ударов по коленкам, резиной по краям.
Прошло много лет, но меня всегда грызет мысль об акушерке. Эта мымра протянула ноги раньше, чем я начал ходить. И я так и не успел вырвать ей такими же щипцами ее противные десна. Но она была первой и последней из тех, кого я не наградил бесплатной путевкой в преисподню! Но мысль эта мучает меня всегда и повсюду.
После моего рождения прошло много лет, прежде чем я начал осознанно убивать. Моя престарелая няня была первой из тех, кого я умертвил не из любопытства (что было то же неоднократно), а исходя из моих принципов - око за око, зуб за зуб!
И никак по другому!
Школа не принесла ничего нового - все мои надежды на то, что меня поймут и оценят хотя бы в этом дурдоме, не оправдались. Учителя были кретинами, дети меркантильными садистами, а директор со своей секретаршей - любовницей были просто маньяками, затаскивающими к себе в кабинет школьников и школьниц и лапающими их под предлогом медосмотра. На очередную экзекуцию попал и я - двенадцатилетний акселерат-переросток, выглядевший на все восемнадцать. Господь свидетель, я терпел, терпел, сколько мог, но когда эта дура в очках с толстыми линзами на конопатом носу, полезла щупать меня, я взорвался и ударил ее. Она заорала, что я еще очень пожалею об этом, а осел директор дал мне пощечину, а зря...
На следующий день они вынесли решение выгнать меня из школы за непристойное поведение, но прочесть мне приговор на линейке перед школой они не успели. Как потом сказал следователь-коронер:
- Директор сгорел вместе со своим домом. Судя по всему, уснул с зажженной сигаретой, - и тихо добавил, - Вместе с Ингред - своей секретаршей.
Никто и не помнил старого идиота уже через несколько месяцев после его кончины, но все долго смаковали и сплетничали по поводу того, что с ним, в одной постели, нашли обгоревший труп секретарши. Грязные потаскушки! Им бы только дать тему для сплетен!
Школу я все равно поменял - отец получил работу в другом городе и мы переехали к нему. Последний год я проучился в школе Святого Петра - маленькой и почти безобидной. Почему, почти? Ведь смерть чокнутого учителя физкультуры, который любил лупить опоздавших на урок бейсбольной битой по заднице, никого не удивила. Все знали, что он закладывает за воротник и до и после занятий. Ну выпил, ну упал с шаткого мостика через речушку на окраине города, ну утонул, ну и упокой Господь его душу, ну и аминь!
Маленький и тихий городок. Он не хочет пробуждаться от сна. Девиз просто - похоронить, помянуть, забыть! Временами я тоже начинал забывать и мне казалось, что все это плод моего воображения! И было бы так, если бы, время от времени, по пути домой через маленькое кладбище, мне на глаза не попадалась бы заросшая сорняком и заброшенная могила, с покосившимся позеленевшим железным крестом.
В университет я не попал. Так получилось, что период вступительных экзаменов я провел в окружной тюрьме по обвинению в хранении наркотиков и огнестрельного оружия. На самом деле наш прокурор не знал, с какой стороны приклеить меня к делу о смерти молочника Кейва. Дело это тихо скончалось через месяц после начала следствия и пропало в бездонных городских архивах. Дело пропало, но остались оба сыночка молочника - «Крыса» Джеймс и «Тихоня» Проктор, такие же отпетые негодяи и ехидны, как и их стервец папаша. Я думаю, многие в округе спокойно вздохнули после того, как эти два ублюдка врезались на своей старой тачке во встречный трейлер. Правда водитель трейлера божился, что у парней была возможность свернуть, да черт их поймет, почему они этого не сделали. Может быть, рулевая колонка отказала, то ли тормоза не сработали, а то ли они как всегда были сильно под мухой...
В общем, пока прошли все эти разборки и меня отпустили, прошло много времени. Я в том году не поступил, а в дальнейшем и не думал об этом вовсе.
Прошли годы. Началась эпоха хиппи и вспомнить, что, где и как происходило со мной я не в силах. Мелькали лица, морды, рожи, мордашки. Подружки сменялись одна за другой, стремительно и быстро, как и мои отношения с ними.
Города вертелись в сумасшедшем темпе. Тюрьмы, правда, везде одинаковы, с той лишь разницей, что в одних после меня было много работы для тюремного морга, в других поменьше.
Как я не попал на электрический стул тогда, не понимаю. Думаю, что Господь спасал меня все это время не для того, чтобы дать подохнуть в очередной вонючей тюрьме. Нет, он знал для чего меня оберегает, знал...
После бурных семидесятых наступило затишье. Я попал в один городок на южном побережье.
Освободитель - так он называется на тех картах, где его можно найти.
Пара дюжин домов, старый универсам, блестящий стеклами и хромом новый супермаркет, две школы, церковь, автомастерская, вокзал с большим федеральным ремонтным депо, который давал работу пол округе и несколько административных зданий - вот и весь Освободитель.
В центре города стоял памятник этим самым Освободителям - тройка парней в камуфляжах и касках держат в руках автоматы и винтовки, а четвертый как бы устанавливает флаг, пробитый пулями.
Из-за этого памятника происходили разные казусы. Во-первых, мэр города не терпел околачивания местных байкеров рядом с монументом, во-вторых, администрация никак не могла собрать деньги на очистку памятника от птичьего помета, и он терял постепенно свой первоначальный облик.
Как-то во время одного из разгонов рокеров со своих насестов на пьедестале, там оказался и я. Меня взяли в оборот вместе с этими тарахтящими уродами, которые вздумали на свою голову оказать сопротивление полиции. Нас раздолбали здорово - таков был приказ мэра. В тот день старая развалина наконец узнала с кем ставит ему рога его вторая половина и был вне себя от злости. Первое время мне было даже жалко этого дебила - весь город знал, что Вики, его женушка, спит с начальником пожарной охраны мэрии, а муженек ее ничегошеньки и не видел у себя под самым толстым носом. В конце концов, кто-то шепнул мэру о том, что происходит у него дома днем, когда он на работе и старик взорвался...
Скандал уняли через несколько дней, и женушка вернулась в семейное лоно. Начальник пожарников отделался легким испугом и все...
Но именно в тот роковой день, мэр, будучи в бешенстве, приказал гнать всех байкеров в шею. Так я получил перелом двух ребер и огромный синяк на левой половине лица. На следующий день после того, как меня выпустили из больницы, от утечки газа взорвался подвал в полицейском участке, именно тогда там отдыхал уличный патруль, любивший помахать дубинками. Господи, какой тогда стоял крик! Пол города вышло хоронить этих погорельцев, а вернее то, что от них осталось и никто не вспомнил о тех бедных рокерах, половина которых до тех пор лежа в больнице в реанимации. Именно тогда, на похоронах я и поссорился с нашим пастором. Он отвел меня после службы в сторону и спросил, почему я не крещусь, не снимаю шляпы в церкви, не становлюсь на колени, когда соизволю войти в Храм Господний и почему я часто усмехаюсь, когда он читает отрывки из Писания?
Никогда в жизни меня не спрашивали о моем отношении к Богу, все почему-то говорили об отношении самого Боженьки ко мне.
И меня прорвало, я нес такую околесицу, что сам удивлялся себе. А в конце я спросил церковника, где же его Бог, почему он не защитит нас от мира сего, коль миром этим гнилым правит Сатана?
Тот побагровел и тихо спросил, почему же я после всего сказанного хожу в церковь? Я ответил ему, что каждый в этой скотской стране имеет право делать то, что хочет, святой отец, и не ваше собачье дело говорить мне, как верить, ибо главное, что я верю, а как - пусть это беспокоит только меня и самого Господа Бога, а не его прислугу и посредников. Пастор отшатнулся от меня и прошипел, что, мол, я не понимаю, чего говорю, на что я ему ответил, не приставай ко мне отче, не заставляй меня делать «бобо», ведь это лишь несмышленые дети да слабоумные идиоты не ведают чего говорят. Пастырь вынул из кармана засаленный платок и вытер дрожащей рукой вспотевший лоб. Потом, смотря мне прямо в глаза, сказал вдруг осипшим голосом, а чем же это я отличаюсь от последних?
Боже! Он что же, знал куда меня укусить?
Выходит, что я придурок, да святой отец?
Ох, лучше бы тот промолчал, а этот шут гороховый рассмеялся мне прямо в лицо. Впервые в жизни я ударил священника. Ударил плохо, но тот упал и закричал на всю церковь. Он произносил такие слова, что святые угодники, нарисованные на стенах, наверное покраснели. Покраснели или нет, я не успел заметить, ибо в тот момент я оседлал этого скота, лежащего на полу и начал бить его дрянной головой об пол. Меня остановили тогда, когда я выдавил ему глаз. Я хотел схватить его за язык и оторвать его, что бы он не орал мне в лицо. Меня завалили на спину и начали выкручивать мне руки. Кто-то поднимал святого отца, кто-то бежал за врачом и полицией, но большая часть из них осталась за тем, чтобы участвовать в моей казни. В какой момент они решили не сдавать меня в полицию не знаю, но наряд так и не прибыл. Думаю все дело в том, что еще до этого случая некоторые все же начали подозревать меня в причастности к взрыву в участке. И вот они дождались этого момента!
О, как они меня били! Казалось, что они изливают всю свою желчь, набранную с годами. Каждый старался ударить меня, пихнуть, кто-то даже ухитрился в этой кутерьме укусить меня за нос!
Я потерял сознание, когда меня ударил своей тростью по голове директор воскресной школы. Господи! Как же долго они собирались расправиться со мной, как долго! Им не терпелось уничтожить меня, за то, что я не был похож на них и не один из этих скотов, и не подумал о том, что может я совсем и не виновен! Ни один из них не вспомнил о терпимости, той терпимости, о которой они минутой назад так страстно молили своего Бога! Ни кто не остановился и не спросил, хотя бы себя:
- Эй! А почему этот парень ударил пастора?
Нет! Они кричали:
- Убить его, убить!
Кричали там, где именно на отрицании этого «убить», и строилась вера в Бога...
Я потерял сознание и очнулся здесь, связанный по рукам и ногам, лежащий на холодных рельсах. Это первый поворот, который делают составы, уходящие из нашего города в соседний. Он настолько крут и так зарос по обеим сторонам буреломом, что машинист заметит меня слишком поздно и не успеет что-нибудь предпринять. Разве для очистки совести нажать экстренное торможение и просвистеть аварийным гудком, как раз к моменту, когда состав, высекая искры из-под колес, не остановится, давно оставив за собой мои обрубки.
Ну что же, надо дать должное их дьявольскому плану. Ведь из города-то меня тоже не заметят, а веревки, что связывают мои руки и ноги, и так смешаются со мной в один винегрет!
Я лежу, лежу и смотрю на небо. И, улыбаясь сам себе, вспоминаю вчерашний вечер.
Вчера, возвращаясь домой, я сцепился с сильно наглым и подвыпившим парнем на окраине города, не так далеко от этого чертового поворота.
И только придушив и оттащив в кювет, я рассмотрел его лицо - это был стрелочник. Он жил недалеко от того самого места, где я лежу. Прямо рядом со стрелкой, разделяющей железную дорогу на этом участке на основной путь и на дополнительный, идущий под откос, стоял его маленький домик. Каждую ночь он переводил стрелки с основного на дополнительный, так как ночью поезда не ходили, а утром, получив первое сообщение из депо, переводил обратно. Я знаю всю эту кухню хорошо, ведь до последнего времени я работал обходчиком путей на вокзале. Правда на случай всяких поломок или непредвиденных обстоятельств, была еще и электроника, но как раз недавно работники железной дороги начали свою очередную профсоюзную бодягу под названием забастовка. И этому парню приходилось временно отвечать и за саму эту электронику в станционном корпусе депо.
И в тот вечер, бросая на труп стрелочника горстями землю и прошлогодние листья, я подумал, как все смешно и как все шатко.
Вот стоит одному алкашу сдохнуть, а другим козлам валять дурака не работая, когда надо, и на другое утро под откос уйдет состав, полный ни в чем не повинными людьми!
В один момент я хотел пойти и исправить положение, переведя стрелку на место, но, поразмыслив, передумал - коль так суждено быть, значит так и будет!
А сейчас я думаю о том, успел ли он перевести стрелки на запаску, прежде чем встретил меня, или нет?
Это даже очень интересно, ведь если чуть напрячься, то можно ощутить, как дрожат рельсы под тяжестью вагонов и как гудит уже не далеко скорый утренний поезд.
Я расслабился и жду, ведь ждать то осталось очень мало, очень...