От пресыщенности ума и сердца стремиться иной к уединению своему.
От разочарования бежит он прочь, прочь от осознания вековой лжи и фальши, прочь от предчувствия грядущего Апокалипсиса, чье злое и разрушительное поветрие уловили чуткие ноздри его в сердце своем.
Потому что сам он, собственными руками в протяжении долгих и бессонных ночей, возводил замок свой на горе: прекрасное и стройное мироздание, которое должно было увенчать окружающую природу и соделаться центром, основанием и столицей ментальной Империи Я.
Трудился же он не покладая рук своих, не щадя живота своего.
Очарованный луной, любовался он игрою волшебных бликов вдоль причудливых карнизов и баллюстрад, на цветных витражах и барельефах колонн чудесного построения своего. И долгое время в трудах своих не замечал он изъяна. Старательно расставлял он жизнеутверждающие и безупречные внешне изваяния древних богов в полутемных залах мироздания своего. Не своих богов, но общечеловеческих, классических и прекрасных, над изящными статуями которых работали поколения и поколения художников и ваятелей. Со времен Древней Греции и до атомного века заботливо точили и совершенствовали они детали возлюбленных кумиров своих.
И он воспринял мудрость веков на веру, и расставлял кумиров, и возжигал лампады в укромных уголках залы, так чтобы всякий вошедший странник и пилигрим сразу же оценил труд его и преклонился, ошеломленный высотой эстетического вкуса творца, миросоздателя.
Но тщетен был труд его.
Потому, что замок, этот рукотворный гимн совершенству человеческой мысли, на поверку оказался воздушным, и не камень лежал в основании его, но песок, и не гора служила фундаментом - но текучий бархан.
И теперь прекрасное мироздание, творение ума и сердца вознесшейся от земли до небес мириадом причудливых башен, готово рухнуть.
Зыбкий фундамент сдвинулся лишь на толщину человеческого волоса, но черные и безобразные трещины стремглав устремились снизу вверх.
Покосились башни и осыпались вычурные витражи, обнажая зияющие пустоты мертвых окон.
Накренились купола и фантастический перезвон тысяч торжественных колоколов взлетел и замер на одной напряженной и траурной ноте.
Божественные кумиры, обласканные тысячами рифм преданных почитателей, один за другим сползают с золоченных пьедесталов и с грохотом бьются о пол. И ничего... Ничего, кроме безобразных царапин на холеном паркете слов и сотен бесполезных фрагментов надуманных некогда истин.
Мироздание готово рухнуть, сложиться как карточный домик и погребсти под руинами самого творца своего, человека.
От собственной смерти, от несостоятельности бежит иной: не физической, но ментальной.
Потому, что рушится Империя Я...
Потому, что явственно ощущают ноздри его злое и разрушительное поветрие грядущего Апокалипсиса в сердце своем. Потому, что уловил уже чуткий слух его трубное провозвестие Архангела Михаила, индивидуальное, отмерившее срок сублимативному построению на песке. И вот уже дробная поступь Четвёрки Коней гулким эхом готова отобразиться от тверди небес рассудка его, и Четыре Ангела готовы восстать в четырех углах плоской Империи Я. И нашествие саранчи, со стальными крылами и стальными клыками, саранчи, готовой пожрать весь существующий мир, не за горами. И страшные, бесчеловечные воинские кличи предводителей адского воинства, Гоги и Магоги, готовы упругой, всеразрушающей волной ударить предательски в спину бегущего прочь.
От горького разочарования ума и сердца стремиться иной к уединению своему.
Для одного одиночество есть бегство больного, говорит Заратустра, для другого одиночество есть бегство от больных. Но не стоит ли знак равенства вместо запятой между этими сентенциями ума?
Так бежит иной прочь от небесных ангелов, которые в одно мгновение ока растеряли небесность свою, обратившись в меркантильных и глубоко порочных самок обезьян.
Потому, что преимущественно их визг и вой, клацанье их хищных клыков и топот их детенышей за спиной воочию слышит беглец.
Прочь от сотен и сотен позолоченных кумиров бежит иной, от тех, что на поверку оказались дешевыми подделками, с апломбом на совершенство, изваяниями полубезумных наркоманов в обоссанном бреду личного бессилия. От них бежит он: от тысяч и тысяч разукрашенных клоунов, от тысяч и тысяч слабоумных приматов в берестяных масках воинственной добродетели.
От сотен фальшивых знамен и вымпелов, шитых и кроенных хитроумными мастерами из исподнего белья политических шлюх, бежит он. От ослепительного блеска рекламных логотипов на этих знаменах, распиаренных веками истории и пламенеющих поверх тысячелетней аморфной грязи, жаждет он скрыться. От невыносимого смрада испражнений всего человеческого бытия бежит он во вне.
В пустыню стремиться иной, туда, где камень от горизонта до горизонта, где вечность плетет паутину на каменном циферблате остановившегося времени. Там нет проявлений жизни, думает он, и пронзительные гимны вдохновенных кастратов не нарушат покоя мнимой пустоты, мнимого уединения.
Там хочет он разглядеть тараканов своих, там хочет он обезглавить настырных драконов внешнего мира... И там жаждет он, наконец, сразиться с демонами своими и либо погибнуть в неравной схватке, либо же утвердить во веки свой железный трон в сердцевине шестистороннего мира...
![[]](/img/g/gern_w_w/begstvo-bolnogo/begstvo-bolnogo.jpg)