Герн Виктор
Апрельские тезисы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    *** "Не люблю котельные, там вечно трутся какие-то темные личности". Эта фраза, родом из туманной юности, нередко всплывала в уме, когда он размышлял о вопиющем дисбалансе между светлым Ахуромаздой и темным Анхра-Манью. Впрочем, Arbeit macht frei, как говаривали, знающие толк в бесплатном труде, представители высшей расы... Вот и социум с этим согласен. Бесполезно раскачивать лодку?
  
  
   []
  
  
   ***
  
  
   СУПЕРКОЧЕГАРЫ
  
   В кандейку они вломились неожиданно-негаданно, точно опергруппа в притон наркоманов.
   Они - то есть, мастер котельной Гасанов и бессменный водитель дежурного уазика Костик Ветошкин. Оба румяные и дебелые, как двое из ларца, одинаковых с лица. Оба изрядно навеселе. Дверь, естественно, осталась распахнутой настежь. В котельную вливался вечерний декабрь, клубясь и торжествуя, морозным испарением.
  
   Серега Маляев едва успел заварить чай.
   - Оба-нна! Водку жрём?! - с предгрозовой ехидцей вопросил Гасанов, заметив на общаке грубо порезанный хлеб и прочую нехитрую снедь.
   - Чаевать собирались, - меланхолично обронил Серёга.
   - Вам бы лишь кишку набить! - от возмущения глаза мастера полезли из орбит. - А температура на обратке какая?
   Он орлом устремился к термометру и впился взглядом в красный столбик шкалы.
   - Так-так... Шестьдесят! - объявил он торжественно и обратился к Сереге. - А на улице сколько, ты знаешь? Нет? На улице - сорокет!
   - Двадцать два было, - робко поправил Мироха, рыжеватый крепыш в линялом армейском камуфляже. Он был вторым номером в смене.
   - Че, я не понял, Гасан? - пьяно встрял Ветошкин. - Они че, сомневаются?
   - Я сказал, сорокет давит, - внушительно повторил Гасанов, недобро покосился на Мироху и вдруг рявкнул, - Чего вылупились?! Бегом в цех! Температурный режим мне давайте!
  
   Серега подхватил верхонки и вышел. Мирохе не оставалось ничего другого, как последовать примеру старшего товарища.
  
   В цеху было неуютно. Верещали двигателя, в полупустых угольных ямах клубился морозный туман.
  
   - Дай сигаретку, - буркнул Серега и присел на угольный ком. - Притомили, бля. Шары зальют и в котельную, права качать. Им до фени, есть уголь, нет... Никого не колышет. Главное, температуру гони. Неважно сколько. Главное, больше, больше давай... Погоди, Мироха, сейчас еще учить прибегут. Суперкочегары, бля.
  
   Напарник как в воду глядел.
  
   Костик Ветошкин возник неожиданно, будто кентервильское привидение.
   - Я не понял?! Че сидим, кого ждем?!
   - Только что прокидали, - отмахнулся Серега. - Пусть разгорится.
   Ветошкин неопределенно хмыкнул и заглянул в ближайшую топку.
   - Не, Гасан, ты взгляни, - обратился он к материализовавшемуся извне мастеру. - Я не понял, они же напрочь закиданы! Это че?! Кочегарить не умеем?! Так я вас научу!
   - Че ты расселся, Мироха?! - рявкнул Гасан. - Поймал шуровку и вперед!
   Мирохе пришлось подчиниться. Мастер он и есть мастер. Как говорится, я - начальник, ты - дурак. Тут же к нему прилип Ветошкин:
   - Ты чего там выглаживаешь, как бабу по ляжке? Шуруй, как положено!
   - Кем положено? - буркнул Мироха.
   - Ты че, бля, зубатка? - Ветошкин сверкнул глазами и ловко перехватил шуровку. - Учись, пока я жив! Вот так надо! Вот так! Видишь?! Сюда смотри! Чтобы дырочки были. Чтобы воздух из зольников в топку попадал.
  
   - Короче, Маляй, - также вооруженный шуровкой, провозгласил Гасанов, - Если мы сейчас поднимем до семидесяти... Не дай бог! Ты, Маляй, по шарабану получишь. Усек?!
   - И ты тоже! - заявил Ветошкин Мирохе. - Валите!
  
   Кочегары вернулись в кандейку.
   Серега, не теряя времени попусту, расположился за общаком и разлил чай в закопченные кружки.
   - Садись чаюй, че ты ходишь?
   Мироха работал без году неделя, еще не освоился, корней не пустил. На душе скреблись неприятные полосатые кошки:
   - Ага, а если они взаправду до семидесяти догонят?
   - Кто?! Гасан?! - в Серегиных глазах вспыхнула вселенская насмешка, шестикратно увеличенная линзами уродливых тортилловых очков. - Чаюй, говорю. Работы сейчас будет непочатый край... Поднимут - жди. Надо успеть перекусить, пока эти суперкочегары экспериментируют. Садись, говорю.
   Сменщик произнес это с таким внутренним убеждением, что Мироха поверил на слово.
  
   С полуночником было покончено.
   Отказавшись от предложенной сигареты, Серега завернул цигарку и взглянул на термометр:
   - Ну, че я говорил! Тридцать пять! Четвертак как по бороде!
   Он сверкнул линзами очков и, что-то бубня под нос, устремился в цех. Мироха последовал за ним.
  
   Гасанов ждал в позе скучающего канонира, задумчиво опираясь на шуровку. Приступ внезапного трудолюбия явно миновал, оставив на его лице воинственную раскраску из сажи и пота.
   Ветошкин упрямо ковырялся в ближайшей топке, сомнамбулически приговаривая:
   - Вот так. Видишь? Чтоб дырочки были. Чтобы воздух из зольника в топку попадал. Учись, Гасан, пока я жив!
   Пламени в котлах не было. Зато был чад по всему цеху. Свежие кучи шлака коптили едко и ядовито. Атмосфера напитывалась духом освенцимской душегубки.
   - Ну? - внушительно вопросил мастер, однако в его взгляде не было уверенности.
   - Тридцать пять, - бросил Серега и решительно отнял у него шуровку.
   - Повезло тебе, Маляй. Ой как повезло, - печально заметил тот. - Смотри, водку не жри!
   - Гасан, я не понял? Че этот второй косяки давит?
   - Завязывай, Костик! - распорядился Гасанов. - Потехе время, работе час. Айда к девкам, в сауну!
   И они вальяжно, с чувством исполненного долга, направились на выход.
   - Маляй! - крикнул напоследок мастер. - Водку не жри!
  
  
   ДВА ТУЗА
  
   С Никишкой Мироха совпал случайно. Его смена была на утро, но вечером прискакал мастер Гасанов.
   - Короче так, Мироха, - без обиняков скомандовал он. - Быстренько дуй в котельную, прямо мухой лети. Там Никишка один. Старый-то х*й не вышел. Наверняка, водку жрет! Отстоишь смену - гуляй смело.
   - А завтра?
   - Че завтра? - Гасанов в эмбрионе абортировал всякую надежду на отмазку. - Я сказал, чеши в котельную. Отработаешь ночь и свободен, как сопля в полете. А завтра... Завтра будет завтра. Завтра я Ворона выдерну, хватит ему водку жрать!
  
   Мироха вдохнул и занялся сборами.
   Выходить на работу в неурочный час всегда в лом. Во-первых, неизвестно, что там тебя ждет. Во-вторых, у каждого бывают свои личные неотложные дела на досуге. Мироха с грустцой покосился на раскуроченный магнитофон - не судьба! - выключил свет и отправился на котельную.
  
   Никишка, яркий и живописный славянин, встретил его виноватой улыбкой.
   - Я че? Я ничего... И в одинокого вывез бы, - начал он оправдываться. - Тут Гасан прилетел, кипиш развел, расплакался. Вам, говорит, только водку жрать.
   - Да ладно, чего там, - великодушно простил Мироха.
   Ощутив реабилитацию, Никишка расцвел, как та тубероза. Он демонстративно напялил верхонки, намекая, что пора бы и в цех прогуляться.
  
   В работе находилось шесть из тринадцати котлов. Разделили их не сговариваясь. Дальнюю тройку, что ближе к вытяжной трубе и поддуву, взял на себя Никишка, остальные три достались Мирохе. Прокинув топки углем на два-три захода, они вернулись в кандейку. Мироха закурил. Никишка от сигареты отказался. Он прижался к трубе обратки всем телом и принялся по-кашпировски гипнотизировать столбик термометра. Минут десять он взирал на него, как удав на бандерлогов, а затем патетически воскликнул:
   - А-а!... Падает, сука!
   Тень неподдельной трагедии скользнула вдоль славянского лика и он устремился в цех.
  
   Мироха досадливо притушил окурок. Неписанный кодекс рабочих гласил: не смей сидеть, когда напарник пашет... И он отправился следом. Спустя жалких десять минут весь процесс повторился с точностью до милиметра. Затем - снова и снова.
   Мироха тоскливо заглянул в пепельницу, где упокоилось уже пять измятых червячками окурков.
   - Ты че, Никишка, всегда так шпаришь?
   - Чего шпарю? - прикинулся тот площадным гаером.
   - Понятно, - заключил Мироха, внутренне соболезнуя бедному Никишкиному сменщику. - Время-то к полуночи. Может перекусим, чтоб веселее было уголь кидать?
   - Ага, ставь чайник, - на правах хозяина распорядился Никишка. - И пойдем подбросим.
  
   Цех утопал в чаду. В топках гудело яркое белое пламя, хоть все инструкции требовали соломенно-желтого. Температура ползла к семидесяти, но Никишка был неукротим. Он буквально горел работой, как местная локация незабвенного Павки Корчагина. Он рвал и метал. И это при том, что зарплата фактически существовала лишь на квитке. Никишкой можно было вполне себе любоваться. Этакий былинный герой первых пятилеток. Подобные персонажи Турксиб тянули и Магнитку поднимали. Художникам соцреализма с него бы плакаты писать... Только у Мирохи имелась своя стратегия труда.
  
   Прежде чем поспел чайник, в пепельнице упокоилось еще пять червеобразных окурков, пот бежал по спине, лицу, капал с кончиков волос. Никишка плеснул себе в кружку чаю и нервно покосился на термометр.
   - Чаюй давай, жильцы не померзнут.
   - Какие нафиг жильцы, - отмахнулся тот. - Гасан, гад, мне весь мозг прокомпостировал. Сказал, чтоб не меньше семидесяти было. Я ведь гульнул слегка.
   О том, что Никишка гульнул, Мироха был наслышан. Говаривали, что он на смене ушел за бутылкой и потерялся. Чистая одежда почти неделю пылилась в раздевалке... Теперь Мирохе сделалось понятным Никишкино рвение. А он было подумал - попал! - очутился в замкнутом пространстве лицом к лицу с больным трудоголиком. А сундучок-то просто открывался.
  
   - Котельная здесь ничего, - исподволь начал Мироха, - Чистая.
   - Как чистая?! - возмутился Никишка. - Пыль в колено!
   - Не в том смысле, - Мироха глотнул чаю и вкрадчивым тоном продолжил. - Раньше, я на другой котельной работал. Там за котлами белая баба являлась. Многие ее видали, вот - как я тебя.
   Никишка саркастически ухмыльнулся:
   - Ты сам-то ее видел?
   - Не довелось, Господь миловал.
   - Ну вот, а барахтишь. Белая баба, белая баба... Если б ты сам ее видел.
   Мироха подлил в кружку чаю, устроился поудобнее и продолжил:
   - Было однажды... Я тогда у родителей обитался. Просвистел недельку-другую, решил подзавезать. Отходняки - вилы! Наверное, как у тебя сейчас... Ночевал я на диване, в зале. Свет погасить не решался, страсть как с похмелья темноты боюсь. В общем, прилег я, глаза закрыл и вдруг слышу невнятный такой шепот. Думаю, бог с ним - глюки. Лежу, терплю. Тут кто-то хвать мою подушку и поволок. А за подушкой и меня вместе с диваном. Тянет и шепчет, шепчет и тянет. Я терплю это стоически. А шепот все явственнее, все отчетливее. Мало-помалу я и слова различать стал. А слова нехорошие, странные: пришли за тобой! в ад! в ад! Тут нервишки у меня не выдержали, вскочил я.
  
   Никишка внимал так, что даже рот разинул. Похмельный бред, видимо, был ему близок. Насмешка его глазах учахла: семена были брошены, стоило только взрастить. Мироха, призывая к себе весь талант сказителя и всю, какая ни есть, нечистую силу, продолжал:
   - Вскочил я, огляделся. Вроде бы все так - зал, диван, я - да что-то не так. Лег - та же самая мелодия. Сам понимаю, глючит, но кошки на душе так и скребут... Аж мороз по коже. Думаю, неплохо бы это дело перекурить. Вышел я в коридор, а самого плющит не по-детски. Сел я прямо на пол, спиной к прихожке прислонился, а ноги к противоположной стене вытянул. Сижу, курю. Тут дверь из родительской спальни отворяется и... Хочешь верь, хочешь не верь, выходит из нее дяхан... покойничек. По нему тогда еще и сорока дней не отвели. Идет дяхан, под ноги не смотрит. Глаза у него мутные какие-то, отсутствующие, будто не видят ничего - чисто зомби. Я же тогда подумал: "нефига себе глюк!" и ноги убрал, чтоб покойник не споткнулся. Тот прошествовал мимо и удалился за дверью. Докурил я, завалился на диван и проспал до утра, аки младенец.
   - Да... - согласно протянул Никишка, - Чего только с похмелья не привидится...
   - Утрецом я просыпаюсь, - гнул свое Мироха, - И че ты думаешь? Слышу, наши на кухне треплются. Мать тетке рассказывает. Мол, вздрогнула ночью во сне, глаза открыла, а у постели - братец ее покойный, дяхан мой. Смотрит он на нее, сказать что-то хочет, а не может... Только головой покачал и вышел. А вот с этого, стало быть, момента я его и наблюдал. Такие дела, Никишка, я потом полгода не пил - боялся.
   - Это что же получается? Правда, что ли?
   - Да уж явно не глюк... - замогильно поддакнул Мироха. - Мать у меня не пьет и пьяных презирает... Точняком, есть в нашем мире что-то запредельное, необъяснимое наукой.
  
   В насосной что-то с грохотом повалилось. Никишка вздрогнул, но выглянул из кандейки.
   - Странно... ничего, - пожал он плечами. - Там и падать нечему.
   - Или вот еще случай был, - Мироха решил закрепить пройденный материал. - Правда, я там не участвовал, мать рассказывала. А произошло это в на годовщину, как дяхана схоронили. Мать на котельной работала, как мы с тобой. На руднике у нас испокон веков бабы кочегарят. Она тогда в ночную стояла... совсем, как мы... Сменщица ее приболела, не вышла, ну и мать одна вывозила. Котельная там маленькая, три котла и никаких кандеек. Стол с телефоном прямо в цеху. А ночь была глухая, вот как сегодня. Мать топки пробросила и - на лавку. Ее, естественно, в дрему клонит. Закемарила она и вдруг чувствует сквозь сон чей-то взгляд. Глаза открыла. И что ты думаешь? На стене, напротив, под лампочкой - лицо, смутное такое, но все четче и четче проступает. И что характерно, не какое-то там постороннее лицо, а того самого дяхана-покойничка.
   - Да, ну... - кисло улыбнулся Никишка.
   Вот тебе и "да, ну"! - Мироха вошел в раж. - Мать говорила, ее ажно в пот бросило. Только она не из робкого десятка, бывшая комсомолка и активистка. За просто так ее не прошибешь. Встала она, подошла. Глядь, а это обычная сажа на штукатурку села, вот и кажется издали чьим-то лицом. Недолго думая, она смахнула ее тряпкой, котлы прокидала и вновь присела. Закурила, а на душе неспокойно, так и свербит, и шепот какой-то. Взглянула она на стенку, а там - дяханово лицо!
  
   Последнюю фразу Мироха почти выкрикнул зловещим шепотом прямо в бледную былинную физиономию сменщика. Тот отшатнулся и часто-часто заморгал.
   - Айда на заработки! - бодро заявил Мироха, отстранив пустую кружку, - А то котлы замерзнут.
  
   Никишка ничего не ответил, только молча и как-то даже обреченно нацепил верхонки. Они прошли в цех. Атмосфера там была как нельзя кстати - слабое освещение, адский визг и вой двигателей, множество темных, сакральных уголков. Чистая готика!
  
   Никишка покосился в сторону нерабочей секции цеха, где густо колосился мрак.
   - Слышь, Мироха, может махнемся котлами?
   - Твоя смена, ты хозяин... Вот ты и делай музыку, - безжалостно отрезал Мироха. - Будь моя смена, я бы возился с дальней тройкой.
   Никишка вооружился лопатой и нехотя поплелся в полумрак к своим "хозяйским" топкам. Мироха от души потешался. Он внутренне хохотал, как Мефистофель, искоса поглядывая на убогую фигурку неурочного напарника. Нагнал таки на бедолагу жути, выбил клин клином...
  
   Тот быстренько (подозрительно быстро!) прокидал котлы и тут же, опасливо озираясь, материализовался рядом.
   - Ты чего, Никишка, с лица спал? - не удержался Мироха от контрольной шпильки. - Белую бабу увидал?
   - Сплюнь ты, - на полном серьёзе прошипел тот.
   - Чего это?
   - Мироха, ты не помнишь, когда мы в цех шли, дверь в слесарку открыта была или закрыта?
   - Не знаю, - пожал плечами Мироха. - По-моему, закрыта.
   Никишка нервно ухватил его за рукав:
   - А сейчас посмотри.
   - Ну, открыта... И че?
   - Но ведь кто-то же ее, - в широко распахнутых глазах сменщика прел ужас, - открыл...
   "Перебор!" - укорил себя Мироха, - "Два туза"... И когда они возвращались в кандейку, он решительно пинком захлопнул эту злополучную дверь.
  
  
   БАРСКАЯ ЧАРКА
  
   Близилась середина марта. Неожиданная оттепель, пришедшая аж из Средней Азии, явилась для кочегаров воистину божьей благодатью. Котельная задыхалась в прямом и переносном смысле этого слова. Она была тяжело и хронически больна. Подобное повторялось в конце каждого сезона и обуславливалось ее врожденным пороком. К весне не выдерживал боров, плотно забиваясь пеплом. Котельная начинала сотрясаться и конвульсировать в припадках астмы. Температура воды заметно падала. Кочегары теряли воинственный рабочий пыл, присущий крепким зимним месяцам. Их труд становился день ото дня все более тщетен, пока вообще не превращался в явную показуху.
  
   Мироха добивал свой первый сезон. Он еще мало вникал во все местные тонкости, но уже вырос до старшего смены. Его напарником был Вовчик Рощин, самый что ни на есть природный земляк. И Мироха, и Рощин переехали в город из одного рабочего поселка. Они знались почитай со школьной скамьи и когда-то здорово дружили. Правда, потом у каждого обозначилась собственная дорожка.
  
   Жаловаться на Вовчика было бы сущим грехом. Он работал, как трактор, без лени и устали. Добросовестно прокидывал топки углем, добросовестно шуровал и добросовестно подрезал (в смысле - вычищал шлак) котлы.А что еще требуется от простого кочегара? Трудились они не за деньги. Хотя, разумеется, - за них... Но зарплата пока бытовала где-то в области снов и фантазий. Увидать ее воочию, пощупать пальцами... О том и Мироха, и Вовчик даже мечтать перестали. Но трудились они сейчас не из патологического энтузиазма, а скорее всего - по инерции. Лишь бы добить сезон, а там и трава не расти... А там? Затем будет видно, что - там.
  
   Начальником котельной в то время был Роман Носов. Как-то местный трубадур и правдоискатель, Серега Маляев, назвал его в задушевной беседе Ломоносовым. Кочегарам каламбур приглянулся. С тех пор Романа за глаза величали только так, а не иначе. В лицо не смели, уж больно крут был начальник. Комплекцией Ломоносов был подстать косвенному тезке, помору всех времен и народов. А в том, что он запросто способен ломать носы, мог усомниться только полный идиот. Ломоносова побаивались. Перед ним трепетали и семендили, если к тому подвигали обстоятельства. Сам же он был малословен и внешне угрюм. К своим обязанностям Ломоносов относился легко, без лишнего напряжения. На проступки подчиненных глядел снисходительно, сквозь пальцы. Но всякому было ясно как божий день, случись нечто из ряда вон - спрос будет серьезен.
  
   В соседней котельной начальствовал Илья Эренбург. Физически он вряд ли уступал Ломоносову, такой же дебелый ВДВешник. Перед ним так же трепетали и семендили. Разнились начальники только темпераментами. Если Роман от стоп до макушки был вылитым флегматиком, то Илюха - законченным сангвиником. Начальники были сверстниками и тесно общались, хотя назвать это общение дружбой было бы верхом кощунства. Скорее всего - сотрудничество, так сказать, нечаянный союз равнозначных. Они ревниво относились к вверенным им коллективам и по-своему заботились о них в тяжкие времена всеобщего безденежья. Хотя, впрочем, и себя не обижали и довольно-таки стойко держали фасон. Простому смертному кочегару они рисовались, если не олимпийскими богами, то уж героями Троянской войны точно. Облачались они в мех и кожу, курили фильдеперсовые, а выпивали строго акцизную водку. Судите сами, что это против кочегарских армейских курток, самокруток и вонючей китайки? Порядка на два-три выше... А выпить они оба были не дураки. Причем для Мирохиных коллег загул начальника был скорее благом. Ломоносов совершенно бросал и без того нетяжкие бразды правления, предоставляя котельную на волю волн, исчезал в небытие. А если и объявлялся, то вел себя вполне добродушно, чего не скажешь о его приятеле. Илюха Эренбург гулял широко, развернуто, в окружении целой свиты верноподданной гопоты. Какое отношение он имел к именитому тезке, поэту серебряного века, навсегда осталось загадкой. Зато к рабочим обеих котельных его отношение становилось самым непосредственным. Испив водчонки, Илья механически превращался во вселенского начальника жилищно-коммунальных хозяйств и являлся уже настоящим профессиональным бедствием.
  
   В то памятное утро Мироха подменил Серегу Маляева. Тот по-обыкновению вкратце обрисовал малоутешительную рабочую обстановку, передал кой-какие внутрицеховые новости и, как бы между прочим, обронил:
   - Ломоносов забухал.
   Мироха радостно переглянулись с Рощиным. Известие предполагало вольную смену, без какого-либо надзора. Серега вдоволь насладился их молчаливым ликованием и садистски добавил:
   - Илюха, однако, тоже...
   Радость была смазана в один миг. Оставалось лишь уповать на некие высшие силы, что на сей раз пронесет.
  
   День пролетел незаметно.
   Смена катилась, как по просалидоленным рельсам. Стрелки отсчитывали последние часы, когда в котельную в окружении шумной свиты вторглись сразу оба начальника. Они бесцеремонно по-хозяйски оккупировали кандейку. Трезвость вообще не выносит пьяной болтовни, а в подобной ситуации и подавно. Кочегарам пришлось исчезнуть и торчать в неуютном цеху. Мироха кое-как устроился на тройке кирпичей и тихо размышлял о глобальной несправедливости сущего мира. О вопиющем дисбалансе между светлым Ахуромаздой и темным Анхра-Манью. Вовчик Рощин, как натура более деятельная, чем созерцательная, далекая от зороастризма и от абстракций в принципе, размышлять не мог. Он бегал от котла к котлу, вытирая пот пыльной рукавицей и, наконец, не выдержал:
   - Мироха, пойдем перекурим.
   - Кури здесь.
   - Пойдем на свежий воздух. Меня уже кумарит от этого чада.
   Мироха не горел желанием, но решил уважить земляка.
  
   Они вышли из котельной, невольно прислушиваясь к доносящимся из кандейки пьяным возгласам.
   - Местная крутизна, - угрюмо констатировал Вовчик.
   - Угу, - вяло заметил Мироха. - И круче видали.
   Таял снег. С крыш свисали несчетные гирлянды сосулек. Воздух был влажен, пресыщен испарением и ленью. Вдруг дверь котельной распахнулась настежь. Наружу, как джинн из бутылки, вырвался Илюха, с одним только отличием, что вместо клубов черного дыма его окружали пьяные в дым собутыльники. То был самый цвет местной дворовой шантрапы. Видимо, им так же приспичило перекурить на свежем воздухе. Между ними шел оживленный разговор. Вернее, говорил Илюха, прочие лишь дополняли его репликами, смешками и возгласами.
   - Гитлер, по сути, был здравым перцем, хотя и мутным, - вещал Эренбург, вероятно, чтобы быть понятным, прибегая к дурацкому арго. - Обыкновенный солдат! Хм, чего это я ляпнул? Отличный солдат! Например, в первую мировую он срубил два Железных креста. Их Железный крест для солдата, все равно что для нашего - Звезда Героя, ну, или Орден Славы. Просекаете? Запросто ими дойчики не раскидывались. Бесплатные кресты они только в могилки втыкали и то - березовые. А Железный, его заслужить надо. А тут - целых два! Первый крест ему навесили за ранение на Восточном фронте. У нас, то бишь. А второй... Догадайтесь с трех раз, за что?
   Посыпались разные лепые и нелепые предположения. Кто-то съязвил, "за развратные действия в отношении крупнорогатого скота" , чем улыбнул Мироху.
   - Полный атас! - насмешливо отмахнулся Илюха. - Вам в жизни не догнать. Гитлер в одну харю повязал пятнадцать англичашек... Пятнадцать штук солдат Ея Королевского Величества! Половину взвода... Это вам не шубу в трусы заправлять и не грязным ногтем в пупке ковыряться! Хотя, впрочем, козлина он был замечательный...
   И тут его мутный взор различил во многообразии лиц, лицо явно нон грата:
   - Ты кто?
   - Мироха.
   - А че ты тут делаешь?
   - Работаю, - спокойно ответил тот на явный стеб.
   - Я что-то не вижу... Я вижу, как ты стоишь тут расслабленно и куришь. Че задембелел? Не рано ли лафа покатила? Типа весна, одуванчики, лень? Че в топки не кидаем?
  
   За последние полгода Мироха много чего повидал. Он понял, что ЧЕЛОВЕК ТРУДА звучит гордо лишь под кумачом. А ныне - весьма убого. Здравые люди делают бабки, крутятся, суетятся. А работяга тупит и через тупость свою - обязан страдать. Вместо того, чтобы заниматься делом, он пресмыкается в ногах РЕАЛЬНЫХ ПАЦАНОВ и, сука, еще и клянчит какие-то гроши. Это возмутительно! А тут еще какой-то чумазый кочегар, предел мечтания которого - ящик вонючей китайки. Поэтому откровенное Илюхино хамство не выбило Мироху из колеи. "Нет черных и белых, - рассуждал он. - Все люди серые и относиться к ним надо так же - не хорошо, не плохо, а ровно"... И Мироха ответил как возможно ровнее:
   - Мы только что прокидали, Илья.
   - А температура?
   - Полтинник, - твердо заявил Вовчик. - Мы можем докурить?
   - Оу! Рощин! - Эренбург расцвел, будто увидал старого приятеля. - Если ты трепанулся, Рощин, тебе хана!
  
   Выбора не было. Кочегары ретировались в цех. Не прошло и трех минут как у котлов объявился посланник свыше:
   - Рощин и ты, как тебя там, пошли. Илюха зовет.
   Мироха внутренне матюгнулся, черт дернул Вовчика за язык. Перспектива пьяного наезда совсем ему не улыбалась. Но пришлось подчиниться, не бросать же котельную на произвол.
  
   В кандейку они вступили, как на эшафот.
   - А вот и герои дня! - громогласно объявил Илюха Эренбург.
   Окружающие хищно осклабились, ни дать ни взять, орки учухали жертв. Во главе общака восседал Ломоносов и исподлобья буравил вошедших темными нерусскими глазами.
   - Рощин, - Илюха всем телом повернулся к кочегарам. - Повтори, сколько ты сказал?
   - Полтинник, - внятно ответил тот.
   Мироха сызмала знал, что Вовчик бывает упрям, как гвоздь. Просто не отступается от своего и по-ослиному стоит до конца. Такое случалось уже во времена их школьной дружбы. И не однажды.
   - Ну и, сколько там, Костик?
   Костик Ветошкин, бессменный водитель дежурного уазика, хищно впился взглядом в термометр и огласил:
   - Полтишок, Илюха! Точно, как в аптеке.
   - Гасан, налей-ка им по кружке, - распорядился Эренбург. - Давай по полной, не жмись. Для мужика водки не жалей! На мужике, брат, Россия держится.
  
   После Мироха размышлял, что это было? Бахвальство? Пьяный кураж? Стеб? Или вообще местечковая регрессия крепостного строя? Но, что бы там ни было - обидно до слез, но это уже тема для совсем других историй...
  
  
   ФАШИСТЕНОК
  
   Arbeit macht frei...
  
  
   Было прекрасное весеннее утро воскресного дня. Близилось завершение отопительного сезона. Кочегары ощущали уже некую приятную расслабленность. Мастер лишь изредка показывался на пересменках и давным-давно не требовал фантастических температур.
  
   Старший смены, Мироха, крепкий рыжеватый парень, небрежно накорябал положенную запись в вахтенном журнале и подождал пока ночная смена покинет котельную. Когда коллеги, с пухлыми от спячки лицами, удалились, Мироха извлек сигарету и вопросительно воззрился на Рыбака.
   Изрядно поцарапанный жизнью мужичок, лет пятидесяти, проявил чудеса сообразительности, протянув Мирохе мятый спичечный коробок.
  
   - Смотрели вчера по ящику, в новостях? - придвинулся к общаку Вовыч, прокопченный мужик с татарскими усами. - Говорят, новый вирус объявился. Смертельная болезнь. В Китае уже несколько человек загнулись.
   - Пускай хоть все передохнут, - как истинный гуманист, заявил Рыбак. - У меня телик не кажет. Чего-то щелкнуло во внутрях.
   - Сгорел, что ли? - вяло поинтересовался Мироха, пуская тугую струю дыма.
   - Да ведь хер его знает. Че я телемошенник? Говорю же, щелкнул и сдох.
   - Печально, конечно. Мне жаль, Рыбак, - усмехнулся Мироха.
   - Хохотушки ему, - насупленно буркнул сменщик. - Смеххерочки...
   - Может просто предохранитель ханькнул? - выдвинул версию Вовыч, склеивая свою фирменную беременную самокрутку. - Не смотрел?
   - Ну его к бабушке, - Рыбак махнул корявыми пальцами, с глубоко траурной каемкой ногтей. - Фуфло китайское, еще не туда залезешь.
   - В общем, без бутылки - гнилое дело? - живо поинтересовался Мироха. - Или я не прав?
   - Не говори, - скорбно кивнул Рыбак. - Вот охмельнуться бы это дело, а то вирус какой-то. Здесь и без вируса скоро боты завяжем.
   - Ага, - подключился Вовыч, безрезультатно щелкая зажигалкой. - Попей-ка ее, родимую.
   - Ладно бы родимую, свою советскую, - Рыбак обвел сменщиков мутным от хронического похмелья взором, - А то, ведь китайку поганую. Они этим спиртом там, у себя, покойников обмывают.
   Мироха саркастически ухмыльнулся.
   - То-то и оно, - поддакнул Вовыч, наконец-то прикурив изделие рук своих от протянутых Мирохой спичек. - А мы ее внутрь. Нехорошо. Хлебаем, как бык помои... и то, не вдоволь.
   - Не говори, - угрюмо вздохнул Рыбак. - Вдоволь бы ты ее и пить не стал.
   - Это почему бы не стал?! - искренне возмутился Вовыч.
   Оппонент как-то беспомощно пошевелил губами и выдвинул единственный, нотариально заверенный, аргумент:
   - А потому! - зашелся в недобром кочегарском кашле.
   - В общем, без бутылки - дохлый номер? - вставил Мироха.
  
   - Нет, вот раньше была водчонка, - словно глухой, ностальгически взрыднул Вовыч, после краткого и скорбного молчания. - Была водчонка! А сейчас что? Дерьмо. Только подтусованное.
   - Не говори, - Рыбак энергично потер мясистый нос. - То тебя понос прошибет, то ноги откажут, то чешешься - как оглашенный.
   - А оглашенные чешутся? - хмыкнул Мироха.
   - Почем я знаю, - отмахнулся Рыбак. - Только от китайки этой никакого добра нет. Один вред галимый. Бабе на днях свежей морковки приспичило, так она в подполье нырнула... А там хер ночевал и тот укочевал. А я че скажу - мыши съели?
   - Вестимо, мыши! - хохотнул Мироха. - Вот с такими харями. Я их на рынке видел. Это ты правильно заметил - вред галимый. И без бутылки тут...
   - А я позавчера, - перебил Вовыч, - С двухлитровкой отборных маринованных помидорчиков весь околоток во полон взял. Представьте, едва за пятнашку сбагрил... Баба узнает, башку оторвет.
   - Не говори, - подхватил Рыбак. - Бабы это дело любят. Я в газете читал. Валят мужиков, точно семечки лузгают. А все из-за чего? Из-за нее, проклятой. Пропил мужик, например, стиральную машинку - получай, дорогой, под ребро. Или просвистел где-нибудь ночку с друганами - держи, милок.
   - То-то и оно! - Вовыч яростно притушил самокрутку в консервной банке, имитирующей пепельницу. - Один вред от этой китайки. И со здоровьишком гибель, и с бабой скандал. Вот, к примеру, Михай был, царство ему небесное, в расцвете сил и че? Сгнил поди, скоро год будет.
   - Причем тут Михай? - удивился Мироха. - Его же током пришибло?
   - Не в том суть, током-шмоком, - невозмутимо подхватил Рыбак. - Не хлебал бы китайку, не полез бы в тот херов щит. Не полез бы в щит, был бы жив... А то залил шары и вот тебе результат - с оградкой.
   - Или Бабай, например, - включился в эксгумацию Вовыч. - Во, ведь мужик был. На нем бы целину поднимать, цены б ему не было. А туда же... Забодала его китайка. Помнишь, Мироха, Бабайку?
   - Не сподобился живьем повидать.
   - Повидал бы... если бы он поменьше китайку глыкал.
   - Тогда вроде бы китайки еще не было, - робко возразил Рыбак.
   - Какая разница, была не была! - внезапно взъярился Вовыч. - Все одно. Водяра - вот корень зла!
   - Не говори, - поспешно закивал Рыбак. - От водки один выход - зло, а пользы никакой. Шары зальешь, сопли вожжой распустишь и считай, больше ничего тебе для счастья не надо.
   - Ну, хвала Дионису! - перебил Мироха, скоморошно воздев длани и очи к серо-желтому, в паутинах и саже, потолку кандейки. - Наконец-то вы пришли к общему знаменателю!
   Оба сменщика оторопело уставились. Непривычный жест ошеломлял.
   Мироха похватил с лавки грязные верхонки, намекая, что пора бы уже и приступить к труду. Мужики угрюмо зашевелились. На пороге Мироха притормозил и обернулся:
   - Кстати, чуть не забыл. Вот тебе, Вовыч, пятнашка. Дуй давай за бутылкой китайского счастья, а мы с Рыбаком пока прокидаем. Да особо не рассусоливай. Потом продолжим вашу увлекательную антиалкогольную дискуссию на свежую голову.
   Будто лучик солнца скользнул, угрюмые лики сменщиков мгновенно прояснились.
   - Нет, ты глянь, Рыбак! - жизнерадостно возопил Вовыч, поблескивая глазками. - Мы тут распинаемся, подыхаем, а он втихоря похохатывает. Ну, не фашист ли?
   Рыбак воскресшим взором измерил Мироху снизу вверх и вынес вердикт:
   - Да, бл*дь... Вылитый фашистенок!
  
  
   ЭЛЛОЧКА
  
   Случилась стори в одну из лютых февральских ночей.
   За бортом, т.е на природе, вне стен, метелило с самого утра. Порывисто налетал шквальный ветер. Или вернее, целая орда голодных и разъярённых ветров. Они взвывали, кружились, сшибались друг с дружкой и остервенело сыпали окрест колючей порошей. Там царил минус. Там творился кромешный бедлам, настоящий ад для комнатных сибиряков. Котельная, монотонно гудя, будто бы плыла, прорывалась в самой толще природного катаклизма, строго заданным курсом, как тот воображаемый "Nautilus".
   На борту, за малым исключением, сохранялся рай.
   Концентрировался он в кандейке. Мерцал из серо-голубого экранчика переносного телевизора. Малое исключение коптило в цехе, сыпля искрами и дребезжа поддувами.
  
   Мироха, он же врио капитана Nemo на эти сутки, задумчиво смолил примину. Его напарник - Вовыч, худощавый и прокопчённый мужик, с татарскими усами, увлечённо наблюдал какое-то ток-шоу. Капризные, далёкие от земного бытия, губастые дамочки визгливо клеймили позором падший мужской пол. Им вторили какой-то свинообразный депутат от ЛДПР и пара-тройка "голубоватых" знаменитостей.
   И как только Вовыч может смотреть на такое говно?..
   Мироху ток-шоу раздражало, если не сказать - накаляло... как элекричество вольфрамовую нить. В данном раскладе получалось, что он - никчёмный кочегаришко - являлся неким презренным существом, без половых различий и, в сути даже, без права на жизнь. Зато свинорылый депутат, владелец "дворцов-пароходов" и сомнительного тембра голоса, безусловно числил себя среди настоящих мущщин-осеменителей. Этакий мачо, брутал столичного разлива. Что собственно и свидетельствовали крашенные дамочки. Они млели и растекались феромонами, когда он, похрюкивая, обращал пяточок в их сторону. Мирохино самолюбие уже булькало и готово было вскипеть напрочь, как тот "разум возмущённый". Он буквально физически ощущал всю тяжесть мужской несостоятельности, всю безнадёгу и убогость обитания себя самого и себе подобных на этой планете...
   По-крайней мере, такой вывод следовал из телевизора. Ни только из этого ток-шоу, нет. Тысячи их - подобных передач и передачек, с утра и до утра, об одном и том же, об одном и том же, точно, как заговор...
  
   И тут во входную дверь постучали.
   Всякий стук имеет характер. Точнее, он как бы передаёт характер стучащего, его эмоции, намерения и даже пол. На сей раз стук был явно женский - негрубый и робкий, но вкрадчивый и настойчивый.
   Мироха поморщился, взглянул на часы, на экран и на увлечённого Вовыча.
   - Слышь, там кто-то ломится, - сказал он и взял рукавицы. - Иди, поинтересуйся, что им надо, а я пока котлы проброшу.
   Вовыч нехотя оторвался от телевизора. В какой-то миг его прокопчённую физиономию исказила гримаса неудовольствия, но он кивнул.
   Мироха прошёл в цех, автоматически отметил давление воды в системе и открыл подпитку. В топках почти прогорело или, как выражаются кочегары, "едва лишь мыши не еблись". Он поочерёдно прошуровал все шесть штук, привычно уклоняясь от искр и пламенных языков. Затем, в том же порядке, набросал их уголём. Все манипуляции Мироха производил намеренно медленно и тщательно. Он возился в цехе до тех пор, пока краем уха не уловил звука хлопнувшей двери. Это значило, что визитёрши ушли. Встречаться в настоящем расположении духа с какими-нибудь размалёванными клоунессами сейчас ему хотелось менее всего на свете. Страховки ради, он аккуратно выглянул через насосную в коридор. Горизонт был чист, никаких телодвижений. Мироха закрыл подпитку и вернулся в кандейку.
   - Кто был? - лаконично осведомился он.
   - А так... бабьё, - отмахнулся напарник. - Ромашка, да ещё какая-то профурсетка.
   - И чё им надо здесь, в два часа ночи?
   - А хуй победишь... - Вовыч всё же отвлёкся от экрана и развернулся во фронт. - По ходу бухают... Не спится им. Ищут приключений на свои задницы. Куночёс... Не скажу за Ромашку, а эта вторая, мелкая, бля буду, промышляет. Мол, у вас тут и нормальных-то парней нет, днём с огнём не сыскать.
   - Во как, - хмыкнул Мироха. - Нормальных ей... Забавно.
   - Чё забавного? - Девчушка подросла, манда обросла. Хлебнула - бешенство матки... Природа, бля... Совсем распустились эти малолетки.
   - Чё за фильм?
   - Ээ... Вроде бы... "Побег из"... ...мм...
   - Понятно. Из Шоушенка. Ладно, глазей, давай, телезритель...
   И тут в двери постучали вторично.
  
   Острый приступ женоненавистничества спал и Мироха на этот раз открыл самостоятельно. Внутрь, вместе с порывами ветра, юркнули какие-то невнятные, запорошенные снегом и опушённые инеем существа. В нос ударила взрывоопасная смесь духов и алкоголя.
   - О, Мироха! Привет, добрый день! - по голосу определялась Ромашка.
   Ромашка, Натаха Романова, обитала по соседству с котельной, в коммуналке, и вела относительно вольный образ жизни. Одинокая и заметно алкоголизированная сущность, хотя, конечно, далеко не в той ещё степени цинозной опухшей ряхи, непроходящих синяков и ссадин, но... каковы её годы. Ромашка нигде не работала и жила на какое-то там непонятное пособие. В сексе она однако была неутомима и неукратимо-жадна. Мироха, конечно, не интересовался специально, но земля слухами полнится. На днях, к слову, сменщик Ерёма, живописно жаловался эмоциональными впечатлениями по поводу...
   - Ну, да, - ответил он. - Только, какой сейчас день? Ты чё, подруга, рамс попутала?
   Визитёрши переглянулись и хихикнули:
   - Ну, тогда спокойной... ой!.. доброй ночи, сладенький! Можно мы у вас отогреемся? Мороз лютый, прямо душу прошибает. Можно, Мироха? Да, не ломайся ты... Не первый год знакомы. Ты же знаешь, я женщина скромная, безобидная, камней за пазухой не ношу...
   - Ладно, пролетайте.
   - Здравствуйте, - бочком протискиваясь мимо, обронила вторая.
   Мироха внутренне дрогнул. Что-то такое было в её голосе... Что-то смутное, неизъяснимое...
   В кандейке в одно мгновение ока сделалось тесно и шумно.
   Ромашка по-хозяйски нырнула за общак, её спутница нерешительно притормозила у порога. На вид она казалась и впрямь малолетка, будто бы только вчера из-за парты, от неумелых каракулей в тетрадках. Да... А судя по одёжке - не голь перекатная... девочка с приданным... Этакая фифа упакованная. В короткой белой шубёнке, в кожаной мини и в аккуратных сапожках с меховой оторочкой она как-то нелепо смотрелась на фоне производственного интерьера. Даже как бы отсвечивала, явно не от мира сего...
   - Давай, проходи. Чё ты встала у порога, - намеренно грубовато предложил Мироха. - В ногах правды нет.
   - Ага, - хихикнула Ромашка. - Она где-то между...
   - Подсаживайся, красавица, к нашему очажку, - подал голос Вовыч и по особому блеску его глазёнок Мироха просёк наивное коварство напарника. Это недавнее деланное увлечение телевизором, ленивые реплики... Старый пёс просто чухал поживу и старался не спугнуть шанс - хлебнуть "горячительного" да на халяву.
   Бля, он же знал...
   - Ты чё это, Вовыч?.. - начал было Мироха.
   Однако, Ромашка тут же перебила его:
   - Всё ништяк, сладенький. Мы по чуть-чуть...
   Откуда-то из её лохмотьев возникла бутылка водки с золотистыми этикетками. Она торжественно водрузила её на общак. Мироха метнул уничтожающий взгляд на Вовыча. Тот еле заметно пожал плечами, мол, и я не я, и этикетка не моя...
   - Давай, Мироха, по маленькой, - предложила Ромашка. - У меня нынче праздник. Днюха. Ты знаешь, сколько тётеньке лет?.. Вот и племяшка навестила. Навязалась на мои седые косы... Не боись, сладкий, это всё. У меня больше нет.
   - Мироха, - подхватил Вовыч, - чё ты как неродной.
   - Бог с вами, - сдался он и присел во главе общака, на правах действующего врио капитана Nemo. - Начисляй, именинница, чего размечталась. Трави уже, а то уйду.
  
   ...После третьего стопаря (впрочем, пили из металлических кружек - по три булька на душу) атмосфера кандейки обрела своеобразное ирреальное очарование. Мирохины комплексы мало-помалу истончились и рассеялись. Он с интересом поглядывал на незнакомку. Симпотная кукольная мордашка с россыпью едва приметных веснушек, аккуратно очерченные губки...
   Девушка перехватила его взгляд и как бы в отместку, трепетно и с вызывом, взметнула длиннющие ресницы. На Мироху дохнул серо-зелёный океан. Повеяло чем-то неизъяснимым, но притягательным с детства. На миг он смутился... Но тут же из памяти всплыл предыдущий разговор с Вовычем и выразился в бахвальное: а почему не я?
   - Можно... мм... вас на пару слов?
   Незнакомка покосилась на Ромашку и встала. Мироха вывел её на улицу. По-прежнему метелило. Взвывали и сшибались ветра. Колючий снег царапал лицо. Мироха неожиданно внутренне прояснился, тень хмели спала и заранее приготовленная витиеватая фраза улетучилась.
   - Ты что-то хотел сказать, - почти требовательно-нетерпеливо напомнила незнакомка.
   - Может... прогуляемся до меня? - страдая от внезапной косноязычности, выдохнул Мироха, сознавая, что опустил пошлость, но отступать было некуда.
   Однако, он не схлопотал по физиономии. Напротив, она просияла, шагнула к нему и, откинувшись, провисла в его инстинктивных объятьях. Он опять, теперь очень близко, увидал её блестящие мечтательные серо-зелёные океаны. Она была согласна... Мало того - восторженно согласна. В груди что-то ёкнуло, в голове затуманилось. Не было произнесено никакого "да", но... Крутнувшись, незнакомка увлекла его обратно - в котельную.
   - Наташа, - с порога бросила она с непередаваемым энтузиазмом вчерашней школьницы, - я с... товарищем схожу до магазина... Будь здесь, никуда не уходи.
   Тирада была произнесена с такой кучей девичьих ужимок, что и последний имбецил сообразил бы о каком магазине, собственно, речь. Вовыч с Ромашкой переглянулись.
   - Короче, мы скоро будем, - бросил Мироха в блестящие глазки напарника. - Слышь, Вовыч, за температурой следи.
   - Ага, только всю ночь не ходи...
  
   ...Дома было прохладно. Обогреватели журчали навзрыд - отопление отсутствовало. Вообще это как бы изощрённая издёвка быта, "сапожник без сапог"... Кочегары редко отапливают здания, где живут, как-то не хватает финансов на полноценное жилище. Вот и Мироха, хоть и посменный врио капитана Nemo, ютился в "списанной" пятиэтажке, с ледяными подъездами и побегами морозных узоров в самой однокомнатке.
   - Мило, - заметила незнакомка, окинув взглядом скромный, но чистый интерьер берлоги. - Ты что, женат?
   - А это имеет значение?
   - Вообще-то, да, - она мягким движеньем скинула пушистую шапчонку. Рассыпались пышные, чёрные как смоль, вьющиеся локоны. - Но не сейчас...
   - Не довелось, - буркнул Мироха. - А ты?
   И тут на неё вдруг накатила говорливость... какая-то балансирующая на грани эмоционального, болезненного смешения чувств. В самые сжатые сроки Мироха узнал, что Ромашка ей вовсе никакая не тётка, а случайная знакомая - они пересеклись вечером на одной из автобусных остановок. Что у неё - довольно строгий и самодостаточный ПАПА, притом сектант. Что он всё-таки лучше мамы. Что недавно они приобрели новый автомобиль "тойоту-каролу". Что у неё есть старший брат и к тому же "улетевший придурок". Что её бросил приятель, вернее, она застала его со своей подругой. Что, на самом деле она одинока и никому не нужна... ни ПАПЕ, ни мамочке, ни кому в мире. Что - люди, все люди постоянно лгут, лгут и лгут. Что... В общем, поток информации грозил никогда не прекратиться.
   Незнакомка, заботливо освобождённая от шубейки, робко присела в кресле и взглянула на кровать. Мироха когда-то сколотил её сам, используя подручный материал и ржавые пружины от старого дивана.
   - У тебя есть магнитофон?
   - Чего нет, того нет...
   - Тогда, хоть телевизор включи, пусть хоть что-нибудь бормочет...
   Мироха включил.
   Всё происходящее казалось сном, дурным и беспокойным. Нелогичным. Всё было как-то не так, как-то неправильно... Он чувствовал себя явно не в своей тарелке. Зачем-то, ни к селу, ни к городу, Мироха вытащил небольшой фотоальбом. Незнакомка глядела на чужие ей лица, чужие пейзажи и проявляла странную заинтересованность.
   Постепенно они пересели на кровать...
  
   ...Потом они в обнимку сидели на этой самой кровати, закутавшись в одеяло и почему-то шептались.
   - Ты сумасшедшая... Могла бы и предупредить.
   - Ага, хитренький. Чтобы ты убежал?
   Мироха слабо улыбнулся. Во рту был её неповторимый вкус. Горячая, с острыми девичьими грудками, она доверчиво прижималась к нему. Хотелось защитить, оградить её, хрупкую, от жестоких реалий жизни, от суровости бытия. Слова уже были, но... Незнакомка, этa девушка со страстными и дикими, мечтательными и бездонными серо-зелёными океанами глаз, с вьющейся смолью волос и шелковистой, обжигающей кожей, была не столь безобидна, как рисовалось в уме. С ним, под одним одеялом ютилась довольно таки своенравная и экспансивная мадемуазель, которая жила по каким-то своим неписанным правилам, скрывая внутри жёсткий стальной стержень и дикую, заводную как юла, почти животную энергию. И хотя она была многим младше него, Мироха как бы физически ощущал исходящую от неё... силу.
   - Тебя, хоть как зовут-то?
   Незнакомка вскинула ресницы, потом смутилась, потом хихикнула:
   - Эллочка... Эльвира. А тебя?
   - Мироха... Дмитрий, то есть... Приятно было познакомиться... Бля, реально анекдот какой-то! Расскажи кому - отбросами закидают...
   - А ты никому не рассказывай, Дим... - она прижала пальчик к его губам, а спустя секунду они целовались... кажется в тысячный раз.
  
  
   ЕРЕТИК
  
   "Не люблю котельные, там вечно трутся какие-то темные личности". Эта фраза родом из туманной юности. Изрек ее один из бывших Мирохиных приятелей в полемическом пылу vs. классной руководительницы, кажется речь шла о том, что "все работы хороши"... Затем приятель оказался неприятен, каждому отломилась своя доля и жизнь расставила все точки над "ё". Впрочем, рассказ не о крутых виражах взлетов и падений, а совсем о другом...
  
  
   Стояла теплая мартовская ночь. Вот именно - стояла. Можно было бы сказать иначе - шла, плыла и т.д., но... Не шла она не куда. Стрелки часов едва ли не топтались на месте. Иногда между минутами образовывались какие-то пустоты, временные паузы. Смена растягивалась до безобразия и становилось не ясно, будет ли у нее вообще какое-либо логическое завершение. Однако, хотелось того или нет, но смену следовало пережить.
  
   Напарника звали просто - Кузя.
   Коренной Мирохин сменщик приболел и этот тип временно исполнял обязанности. Кузя был малознаком и немногословен. Разговор как-то не клеился. Погибал в самом начале от банальности, от односложных ответов. Мироха матюгал загрипповашего Вовыча и уныло приглядывался к его "заменителю". Тот суетился у плиты. Чисто внешне на темную личность он как-то не тянул. Скорее наоборот. Молодой и улыбчивый, русый и кучерявый, он слегка походил на Есенина. Наверное, тяготел к свету и нравился девкам. Вот только общаться с Мирохой не торопился. Наконец Кузя сварганил чифир, бесцеремонно употребив весь скудный запас цейлонского чая. Он водрузил кружку на общак, накрыл сверху другой и теперь ждал, когда зелье настоится.
  
   - Слышь, Кузя? - Мирохе наскучило затянувшееся молчанье. - Вот ты, по слухам, пацан грамотный... И какого, любознательно, беса ты здесь делаешь? В смысле, в котельной.
   - Я? Здесь? - встрепенулся тот. - Работаю. Тружусь в поте лица своего, пытаюсь добыть хлеб насущный... А ты?
   - И я... - Мироха даже растерялся от первого столь развернутого ответа.
   - Что "ия"? Ослик, что ли? - белозубо осклабился Кузя.
   Он перелил чифир из одной посудины в другую и отжал ложкой нифеля [негодную уже заварку]. - Ну, что? Давай взбодримся, а то ночь какая-то... злотягучая.
  
   Мироха подсел к общаку. Он все еще мысленно подыскивал тропки подхода к этому... самобытному.
   - Как-то странновато ты выразился, "хлеб насущный" упомянул. Ты не баптист часом? Может того, Библию ночами штудируешь под одеялом... с фонариком?
   - Случается, - Кузя сделал пару глотков обжигающего напитка и протянул кружку Мирохе. - А что, возбраняется?
   - В общем, нет. Праздное любопытство. И что ты там вычитал?
   - Любопытство, Мироха, это маленькое свинство, а праздное - отягчающее обстоятельство. - назидательно изрек Кузя. - А вычитал я много чего и даже сделал кое-какие наметки... Допустим, из мифа о перволюдях.
   - Это про Адама и Еву? - блеснул эрудицией Мироха. - По-моему, лабуда! Какой-то накуренный бедуин сочинил и все повелись.
   - Не скажи, Мироха, не скажи. В каждой сказке есть капля истины. А тебе известно, что Ева вовсе не первая и не единственная? Имя Лилит тебе знакомо?
   - Слыхал где-то, - Мироха прикурил сигарету и бросил пачку на общак. - И что? В Библии по этому поводу не заморачиваются. Там вообще этого имени нет.
   - Имени нет, а персонаж есть, - хмыкнул Кузя и прикурил Мирохину сигаретку. И, заметь, я говорю не о Библии. Я имею в виду миф о перволюдях в глобальном, стало быть, смысле. Ты просто - узри в корень. Там такая бездна - закачаешься... и последние гуси улетят.
   - Да, ну? - надуманный образ светлого Кузи пошел какими-то темноватыми вкраплениями. Этот умник повадками и манерой общения вызывал внутреннее неприятие, но Мироха решил про себя не поддаваться эмоциям, не заостряться на колкостях. - Например?
   - Легко... Жил-был Бог. - Кузя глумливо ухмыльнулся, прикончил чифир и оттолкнул кружку. - Взгрустнулось Богу. Он взял да и сотворил мир. Лесов понасадил, зверья налепил разного и поместил там мужика и бабу.
   - То есть, Адама и Еву?
   - Не тупи, Мироха! - Кузя прикурил от окурка новую сигарету. - Сначала Бог создал Адама и Лилит. Вылепил их из грязи, сказал "плодитесь и размножайтесь" и отвалил на покой. Только Всевышний допустил один малюсенький ляп. И Адама, и Лилит он сотворил равными.
   - И что? - простодушно удивился Мироха. - По-твоему, бабу следовало сделать ...карликом?
   - А ты растешь, в смысле общения, - ухмыльнулся Кузя. - Но не вникаешь в суть... Вот и Бог не вник. Не просек он такую мелочь, как физиологию. Разумеешь, Мироха, куда я клоню? Ты вообще, разницу полов чуешь... или так себе - унисекс?
   - Ну?
   - Лопаты гну, - Кузя вдруг в упор уставился на собеседника немигающим оловянным взором. - Кто от кого зависит? Кто перед кем на лапках стоит? Вспомни, Мироха, о чем народ галдит: муж - голова, а жена - шея; сука не захочет, кобель не наскочит...
   - Ага, детский сад! - перебил Мироха. - Расскажи еще типа - без дыму травы не бывает... или... без пруда не вынешь рыбку никогда.
   - Вот именно, Мироха, вот именно. Про рыбку это ты к месту вспомнил. Включи, наконец, мозжечок. В мире изначально рулит баба. И не хмыкай. В этом нет ничего противоестественного. Так было и при отцах, и при дедах и при пращурах. Вопрос в том, кто эта баба? Скажем, Адаму с первой не повезло. Дамочка оказалась совсем без башни, отмороженная по всем понятиям. Она наверняка втихоря схрумкала запретное яблочко.
   - То есть?
   - А то и есть, что на жопе - шерсть! Я про елку, чьих плодов хавать нельзя. А Лилит обкушалась. - Кузя закурил очередную сигарету. - Это вытекает из ее дальнейшего поведения. Она слишком споро поумнела, прикинула что к чему и ухватила суть. Понимаешь, Мироха? Она осознала, что имеет и на каком, собственно, инстинкте зиждется мир.
   - Ну, это, если только по Фрейду.
   - А если не по Фрейду, а по правде? - Кузя вытаращил немигающие оловянные глаза.
   - Короче, умник! - взорвался Мироха, потому что терпеть не мог взглядов в упор. - Хорош грузить! Айда работать.
  
   Огонь успокаивает, огонь очищает. Мироха лишний раз убедился в справедливости этих народных присказок, так сказать, на собственной шкуре. Гипнотическая оловянность оплавилась и спала, но сменщик не отступился. Едва они вернулись в кандейку, Кузя вновь принялся утюжить и слух, и сознание. Пытка перемежалась с опытами спонтанного визуального воздействия. Оловянность вновь наползала, обволакивая Мироху удушливой пленкой так, что он начинал веровать в собственную ущербность, ощущать себя кроликом... и взрывался.
   Огонь же возвращал его к жизни, к привычным вещам.
  
   Крапчатый образ Кузи все отчетливее наливался темнотой, чьи липкие и дурнопахнущие тентакли слепо извивались в спертом пространстве кандейки. Пока - слепо. А Кузя все говорил и говорил, требуя внимания, сыпля оскорбительные насмешки и балансируя на грани скандала.
  
   Вот что Мирохе следовало переварить и принять или опровергнуть из услышанного в ту мартовскую ночь о перволюдях, о человечестве вообще и о Боге в частности...
  
   Лилит поступила бесчестно. Она искусила плод запретного древа, но сделала это тайно. Глаза ее раскрылись и узрела она близ себя тупое животное - косматого питекантропа, по кличке Адам. Ей не составило труда взнуздать первочеловека, сесть ему на шею и свесить красивые длинные ножки. Лилит использовала Адама. Она превратила его в рабочий скот, в фонтан бесконечных "лилитовосхвалений". Лилит возомнила себя божеством, самоценностью.
   Когда же истинный Бог призвал к себе Адама, тот бухнулся в ноги и зарыдал. Факт произвел впечатление. Бог погрузил Адама в аназиоз и жестоко расправился с Лилит - изгнал ее прочь из реальности бытия. Лилит перешла в область духа, где и соделалась безобразным демоном-вампиром.
   Между тем из Адамого ребра - плоть от плоти, - Бог сотворил новую женщину, Еву. По-мнению Кузи, то был момент падения матриархата и начало истории, потому что прежде никакой истории не было.
   Ева, в отличии от Лилит, была девушкой скромной, неприхотливой. Кротость и слабость ее чаровали даже питекантропа. Она сложила первый очаг и привела Адама в первую пещеру. Они были счастливы, ибо обитали в раю.
   Успех Евы вызвал жгучую зависть и злобу у Лилит. Будучи сущностью бестелесной, она легко вошла в какого-то гада и сладкими речами убедила Еву вкусить от запретного древа. Женщина прозрела и осознала себя в ужасающих дикостью дебрях. Она едва не погибла от страха, но вопреки ожиданиям Лилит, пошла другим путем - соблазнила Адама и тот так же пришел к разумению.
   Никакого грехопадения, вроде безумной порнушки в райских кущах, не было. Секс изначален. Исход из рая заключался в том, что люди обрели разум: осознали себя и увидали - что наги. Люди обрели стыд и совесть. Они очеловечились и отделили себя от дикой природы, от фауны, шагнули прочь - в новый человеческий мир. Бессознательное животное бытие запечатлелось в их памяти сказкою о прекрасном потерянном рае. Примерно так же каждый судит о собственном детстве. Что же касаемо рая, то он никуда не исчез. Он и сейчас рядом с нами, на этой Земле. В раю обитает вся прочая живность. Даже самый последний паршивый пес до сих пор находится в раю и ничего не знает ни о страданиях, ни о смерти. Но люди вышли из него - и Дарвин прав, и Библия не лжет.
   Адам навсегда запомнил благодеяние Евы. Это она сделала его Человеком, отворила для него Свет. Он бодро ступил в новый мир, отрекся от питекантропства и обожествил Еву во всех ее ипостасях - бабушки, матери, сестры, жены, подруги и т.д. Адам принялся облагораживать землю. Все рукотворное, что нас окружает, придумано и сделано Адамом только ради ее улыбки. Это для Евы он воздвиг города, обратил реки вспять и приручил молнию. Он соделался царем мира, но этот мир положил к стопам Евы.
   Однако отверженная Лилит никогда не оставляла надежд на реванш, на триумфальное возвращение. Чтобы оградить себя от демонического натиска, люди придумали мораль и закрепили ее верой. Так были написаны Библия и другие книги-предостережения. Строгая слепая вера в умозрительного и вездесущего Вседержителя долгое время охраняла мир от сокрушительного вторжения Лилит. Но грянул Ренессанс, потом эра электричества и век атома. Объявились умники, возомнившие себя умнее отцов. Они подвергли сомнению веру, высмеяли мораль и отворили мир для Лилит. Лютая и голодная вампирица ворвалась внутрь бытия. Она принялась остервенело кусать дочерей Евы, отравлять их своим ядом, вселяться в отступниц. Так свету явились всевозможные клары-цеткин и розы-люксембург. Отравление ядом Лилит похоже на эпидемию. Пораженные дочери Евы теряют границы реальности. Они объявляют черное белым, а белое - черным. Они называют Адама деспотом, но видят в нем раба. Под лозунгом лживого равноправия они насаждают извращенные демонические ценности. У Лилит только две цели - уничтожить соперницу Еву и втоптать в грязь Адама, вернуть ему облик слюнявого питекантропа.
   Демоническая агрессия очевидна. Мы наблюдаем ее ежечасно. Лилит уже говорит в полный голос. Она бесстыже обличает Еву, обвиняя ее в тупости и безволии. Она лезет вон из кожи, чтобы доказать мнимое ничтожество Адама. Ее любимая установка - "настоящих мужиков нет!". Ей жизненноважно прыгнуть выше, чем он, плюнуть дальше, чем он.
   Символ Евы - чаша, порождающая и оберегающая жизнь, возбраняется. Глупо плодить нищету. Верх глупости - губить годы развлечений ради какого-то чухана и его выблядков. Превозносится Лилит - кукушка и разрушительница семьи. Та, которая хищница. Та, которая паразит. Быть КАК ЛИЛИТ - круто и престижно. Стерва, что означает "падаль, дохлятина", становится словом бахвальства, словом-похвалой. Юные неразумные дамочки уже истошно визжат в каждом закоулке: "Я - стерва!". Значение им неизвестно. А суть проста: "я - умерла для этого мира, я - дохлятина!".
   В Апокалипсисе есть аллегория: вавилонская блудница, сидящая на багряном звере... Звучит симпатично. Но если перевести этот образ с поэтического языка (а все священные тексты - в стихах!) на обычный, то, что получится? Городская блядь, сидящая на шее окровавленной скотины... Куда же улетучилась романтика?
   Близок, близок конец света, но уповать на Бога бесполезно и даже глупо. Бога, всемогущего и вездесущего волшебника с бородой, просто нет и никогда не было. Бог никто. Бог - метафора, совокупность отдельных понятий. Например, библейский Бог есть олицетворение таких терминов как Стихия, Естественный отбор, Воля и Совесть. Из-за этой неоднозначности, принимаемой за целостность, за мнимую личность Бога, и происходят все нестыковки и противоречия в древних текстах. Ведь очевидно же, что мир сотворен Стихией, Ева произведена Естественным отбором, люди изгнаны из рая собственной Волей...
   Библию писали мужчины и для мужчин. А единственное божество мужчины - милая и добрая Ева.
   Что же касаемо конца света, то это не термоядерная война и не экологическая катастрофа. Нет, это просто - конец Света, в смысле утрата разума, возвращение к Лилит, в любимый животный матриархат. Это смерть истории. Это - ну, здравствуй, фауна!
  
   - Вот и все, - заключил Кузя и притушил окурок последней Мирохиной сигареты.
   - Как это все? - переспросил несколько оглушенный слушатель.
   - Плебс требует продолжений?
   - То есть, смысл Библии в том, что мы рано или поздно обратимся в этих питек... мм... в общем, в свиней?
   Сменщик белозубо улыбнулся:
   - Не потей, Мироха. Тебе это точно не грозит.
   - Но...
   - Сказано: Ева сотрет главу змия. Все будет тип-топ, Мироха. Как в сказке - наши победят! Ева поймает Лилит за космы и... В общем, не бзди!
   В этот момент потивно заверещал будильник. Мироха вздрогнул. Ночь, такая "злотягучая" в начале, внезапно иссякла. Осталось только подрезать [вычистить шлак] котлы и навести марафет. После всех процедур, Кузя с чувством исполненного долга, удалился в душевую. Мироха же остался один-на-один со всем эксгумированным сонмищем ярких библейских призраков. Они круговертили и рябили перед глазами: адамы и евы, ангелы и блудницы, чаши и кресты, багряные звери...
  
   - Аллеу, Мироха! Не спи. Январь приснится - жопу отморозишь!
   Это явилась-незапылилась утренняя смена.
   Серега Маляев долго и тщательно протирал свои тортилловые очки. Наконец, он водрузил их на нос и, с любопытством инсектолога, взглянул на Мироху:
   - Ну и как?
   - Чего, как? - Мироха не понял сути вопроса. - Выглядишь ты офигенно.
   - Зато ты - фиговато, - ехидно ухмыльнулся Серега. - Так, будто всю ночь кверхтормашками провисел. Как тебе наш общий товарищ? Головка не болит?
   - Ва-ва, - коротко пожалобился Мироха. Кузя был из Маляевской смены. - Как только вы терпите у себя этого извращенца?
   - И чем он тебя грузил? Какими утюгами? - Серега окинул кандейку взглядом и сфокусировался на Кузиной куртке. - Что-нибудь про ящик Пандоры? Или про кровное родство Люцифера и Прометея? Или про Иисуса Христа, который на самом деле Варавва?
   - Не... Про первочеловеков. Ну, там - Адам, Ева, Лилит...
   - Вот еретик! На святое посягнул, на саму, значит, Книгу Бытия! - Серега вдруг вскочил. - Но ничего... Бог - не Никишка!
   - А Бога нет, - хмыкнул Мироха. - Есть стихия и естественный отбор. Кузя меня просветил.
   - Вот так, значит? - Серега сверкнул линзами очков. - И где просветитель? В душевой?
   ...но Мироха уже не слышал его.
  
   В голове шумело от невообразимого гвалта каких-то запредельных мультяшных голосков. Ему привиделся чудоковатый дремучий лес: беспорядочные груды замшелых валунов, могучие и корявые дерева, пузырящиеся ядовито-зеленые топи. И в этом диком великолепии бродили, скакали, летали и плавали мириады разноцветных и разнокалиберных фарфоровых динозавриков. Они удивленно взглядывали на Мироху желтыми глазками-конфетти и прищелкивали, что весьма походило на щелчок языка, зубастыми челюстями.
   На лесной опушке несколько десятков совершенно нагих Адамов и Ев, взявшись за руки, плавно хороводили вокруг новогодней елки. Та, от земли до макушки, искрилась и переливалась сотнями шаров. Они почему-то были только трех цветов - желтого, синего и красного - но разных оттенков и размеров.
   Каким-то образом Мироха осознавал, что это вовсе не новогодние игрушки, а самые что ни на есть настоящие плоды Запретного древа. Плоды разумения, плоды осознания, плоды тщетности и случайности бытия. И были они блестящими, призрачными и недолговечными, - как мыльные пузыри.
   Адамы и Евы хороводили и напевали какую-то лабуду:
  
   ...Летит орлица
   по синему небу.
   Крылья разбросала,
   солнышко застлала.
   Ай, лю-ли ля-ла!
   Ай, лю-ли ля-ла...
  
   Весь зримый мир, с дебрями и динозавриками, с елкой и хороводом, был обернут в блестящий подарочный целофан и повязан траурной ленточкой. На ней коряво змеилась какая-то невероятно мудрая надпись, но прочесть ее было невозможно. Мешали толпы... Нет, стаи голодных Лилит. Мертвенно-бледные и сухие, как мумии, они вырывались откуда-то из тьмы. С беззвучными воплями на клыкастых устах, с ликами перекошенными яростью, стаи Лилит остервенело набрасывались на целофан...
   И шуршали, и шуршали...
  
   Мироха вздрогнул и открыл глаза.
   Напротив сидел Кузя и, шелестя болонью, пытался развязать рукава куртки. От усердия на лбу взлулась жилка, а на щеках горел румянец.
   - Маляй - козленыш! Когда-нибудь я растопчу его тортилловые очки...
   - Ладно, пойду я до хаты, - Мироха поднялся, заглянул в зеркало и кое-как вытер лицо.
   - А в душ? - вскинул Кузя свой немигающий взгляд.
   - Нафиг душ, - отмахнулся Мироха. - Дома, в ванной скромненько ополоснусь. Короче, пошел я, а то какая-нибудь библейская тварь еще того... тяпнет мою Эллочку-людоедку. Ну, бывай, еретик! Увидимся в райских кущах, я скажу тебе: рр-р-ры!
   Кузя кивнул и белозубо ухмыльнулся.
  
  
   АПРЕЛЬСКИЕ ТЕЗИСЫ
  
   Первой ласточкой, разумеется, был очкарик и трубадур - Серега Маляев.
   На пересменке он, неожиданно для всех, вдруг вскочил на табурет и начал отчаянно декламировать, что-то вроде:
  
   Если жить вразброд!
   Как махновцы хотят!
   Буржуазия!
   Передушит нас!
   Как котят!
  
   Серега волновался, запинался и перевирал ударения, но жестикулировал с такой неподкупностью, что с табурета его никто не сбросил. Публика терпеливо дождалась финала и только потом разразилась громом... Нет, скорее градом... И не оваций, а острот. Сам Гасан, знаменитый мастер всех времен и народов, хохотал до слез, багровея и хватаясь за брюшко. От избытка эмоций у него даже пуговица на куртке отлетела.
   - Маляй, ты из какого скворечника выпал?! Здорово ты, брат, шлак перенюфтарил! - неслось со всех сторон. - Нехило у мужика весна ранетку рвет!
   Товарищи Серегу не поняли, а иже с ним и Маяковского в вольной обработке.
   - Балбесы! - надрывно и с чувством выкрикнул Маляев прямо в глумящиеся рты и пулей выскочил из котельной. Только дверь хлопнула.
  
   История, эта капризуля Клио, сим не ограничилась. Напротив, она только коснулась струн...
  
   Уже на следующем пересменке публика с любопытством созерцала компактный, формата А4, плакат. Он был искусно намалеван в стиле окон РОСТа, лаконично и злободневно. Карикатурный буржуа, при бабочке и цилиндре, имел поразительное сходство с действующим директором ЖКХ, г-ном Дробышем. Буржуа демонстрировал публике громадный кукиш. Под рисунком алыми буквами значилось: "Я простил вам вашу зарплату!". Всем было ясно как божий день, что это происки того же Маляева, но почести почему-то доставались анонимному автору плакатного шедевра - Юрке Воронову. Тот скромно ютился в темном уголке кандейки и стыдливо пунцовел от каждого одобрительного похлопывания.
   Сам Гасан оценил плакат по достоинству:
   - Здорово! Ништяк! Дробыш, сука, как живой! Молодец, Ворон, ведь можешь, когда водку не жрешь!
  
   Плакат красовался три дня и три ночи.
   На беду его увидал Костик Ветошкин, бессменный водитель того самого Дробыша.
   - Я не понял! - хохотнул Костик и глазки его злорадно полыхнули, - Круто! Только я не понял, Гасан! Че у тебя кочегары в конец расчувствовались?
   Плакат он аккуратно отлепил от стены и прихватизировал:
   - Искусство должно катить в массы. Ваша зачуханная кандейка место для масс неподходящее. Плакатик должен быть ксерокопирован... Хех! Вот я шефу покажу - вот у того харя вытянется!..
  
   Шедевр исчез бесследно. Но вдруг стали являться какие-то волнительные и откровенно мятежные слушки.
  
   - Новый кодекс! Баста! Бросаем лопаты! Ша! - так и шепталось со всех сторон света. Тихо и невнятно... но шепталось, витало в воздухе, круговертило и колобродило... И вдруг - ба-бац!
  
   Известие о Новом Трудовом Кодексе буквально встряхнуло котельную со всем ее содержимым. Оно прочно напитывало стеклянный апрельский воздух. Оно громогласно изливалось прямо с голубых экранов. Оно подогревалось и раскалялось до пределов желтого карлика разными проходимцами и доброхотами извне.
   - Мужики! - вопияли они. - Очнитесь, мужики! С ПЕРВОГО АПРЕЛЯ вступил в силу Новый Кодекс! Ура! Довольно безгласно тянуть лямку разгильдяйства и попустительства! Пора сказать свое решительное "Нет!" прямо в алчное рыло капитализма! Кто знает, где ваши денежки? Где ваша заработная плата за 90-ые? Это знаем мы! В ваших денежках давным-давно поселились разные дяди и живут со всеми удобствами. На вашей зарплате они разъезжают по саунам, к девкам, и парятся на Канарах! Баста! Пришел ваш черед! Пишите заявления, куда надо, и вам вернут все с лихвой!
   Так горячо и пламенно разглагольствовали захожие ораторы. Кочегары внимали и проникались. Особенно публике нравилась оконцовка "с лихвой!".
  
   "С лихвой!" - это звучало. В этом чувствовалась мощь. Это грело изголодавшуюся душу рядового труженика. В воздухе запахло Парижем, кумачом и баррикадами. Рома Носов, он же Ломоносов, начальник котельной скептически хмыкал, но не пытался остудить разгоряченность масс. Сам Гасан неожиданно разделил кумачовое настроение и примкнул к большинству. Здравый смысл оставил его:
   - Пофига мне! Пусть меня воткнут простым кочегаром, но справедливость превыше! Че толку, что я целый мастер? Где мои бабки?
  
   Серега Маляев сиял, как начищенная пуговица.
  
   Общий всплеск гвоздик, бантов и марсельезы не обошел стороной и Мироху. Он зажегся энтузиазмом, проникся бунтарским духом и выкатил... Нет, не пулемет! - а невесть откуда взявшуюся допотопную печатную машинку. Около него в одно мгновение ока образовалась толкучка. Гасан принес образец заявления-ультиматума в адрес начальства и дело пошло. Мироха принялся бренчать клавишами. Во-первых, печатная буква придавала определенный шик и значимость тексту. Во-вторых, многие кочегары в силу профессиональной деятельности давным-давно позабыли начертания букв кириллицы. Они ж не пером на хлеб зарабатывают...
  
   Мироха печатал. Кочегары галдели. Маляй декламировал Маяковского. Гасан пытался управлять. Ломоносов скептически и, в то же время, весьма сочувственно поглядывал на разрумяневшихся подчиненных. И только Кузя наблюдал со стороны и белозубо лыбился. Однако в олове его немигающих глаз уже зрел всеобщий диагноз. Но до Кузи и его убеждений никому не было дела. Все ощущали себя по-новому, на взлете. В апреле смутно грезился Жерминаль. Все, как один, готовы были ринуться в "последний и решительный", вцепиться мертвой хваткой в горло буржуа и забить его новым весомым оружием пролетариата - заявлениями...
  
   Ультиматумы были готовы. Они вызывающей белой стопкой громоздились на пыльном общаке. Возник вопрос о гонце-парламентере. Заявления следовало передать грозному директору ЖКХ. И тут вдруг выяснилось, что каждый уже внес посильную лепту в общее дело. Ломоносов не препятствовал, Гасан предоставил образец, Мироха отпечатал, Маляй вдохновлял, Ворон рисовал... Вовчик Рощин мог ненароком пристукнуть Дробыша. Рыбак разбирался только в "крестиках-ноликах". Вовыч владел слишком обсценной лексикой. Никишка был с похмелюги, а Кузя не нанимался... Прочая серая масса не проявляла признаков жизни. Волонтеров не было: апрельская революция грозила захлебнуться, а Жерминаль - усохнуть на корню.
  
   Помощь пришла откуда не ждали.
   Выручил Костик Ветошкин. Он привел в кандейку какого-то желчного и очкастого типа, по фамилии Лемперт. Тот оказался в сути своей жестким и несгибаемым, разящим глаголом общественности. Волонтерство он принял, как лавровый венец, и, подхватив стопку заявлений узловатыми пальцами, улетел вместе с ними, освещая себе путь пламенными очами правдоискателя. Спустя пару часов котельная узнала, что ультиматумы приняты. Впереди был 10-дневный срок, а если, не дай бог, денег не будет "с лихвой!" - баста и стачка!
  
   В народе говорят, ждать и догонять самое похабное дело. Для кочегаров оно не в диковинку. Вот уже 10 лет они только и делали, что ждали и догоняли. Причем - за свой счет.
  
   Первая волна революционности пошла на спад. Котельная входила в привычный ритм. И тут - ба-бах! Неравнодушные товарищи из соседней котельной принесли тревожную весть. Сам Дробыш требует кочегаров к себе на ковер и, что характерно, - всех. Так началась вторая волна баррикадного настроения. День и час аудиенции были определены.
  
   Утром урочного дня кандейка гудела от перенаселения. В густом тумане табачного дыма угадывались только силуэты. Мирохе не надо было лицезреть. Он и так знал, что кочегары собрались: прифрантились в китайское тряпье, в линялые курточки "мы рождены в СССР", в драные, но блистающие ваксой боты, и, что все, как один, были неожиданно выбриты и умыты. Явился Гасан. Давно набитым глазом он окинул присутствующих и отметил отсутствующих:
   - Оба-нна! Че за твою мать?! Че за контра?! - рявкнул он в сердцах. - Бабло кровное драть надо, а тут половина водку жрет! С такими массами ни то, чтобы Зимний, бабу за ляжку не возьмешь!
   Глас вопиющего лучше всех услыхал Мироха, потому что Гасан рявкнул прямо ему в ухо. Мироха мгновенно сгруппировался и готов был к подвигу во имя недалекого светлого будущего.
  
   Спустя десяток минут они - революционный мастер и первопечатник ультиматумов - галопом носились по микрорайону и буквально из-под бабских юбок выдергивали несознательный элемент. Действовали они просто и бесцеремонно, как чекисты из черно-белых телевизоров. И люди им верили, потому что оба были в кожанках и оба при серьезных, предельно-вежливых лицах. Пусть у них не было "револьвертов", зато были зрачки - фанатичные, страшные, 45-го калибра...
  
   Через час воинствующий пролетариат выдвинулся в направлении конторы. Шли неожиданно сплоченной, почти монолитной гурьбой, решительные и бронзоволикие. Редкие прохожие спешили посторониться, либо и вовсе перебежать на другую часть улицы. Незримые стяги и транспаранты трепыхали кровавым кумачом и производили неизгладимое впечатление на стороннего наблюдателя. На подступах к убогому зданию конторы их колонна слилась с такой же колонной от соседней котельной. Там были свои вожди, но дело было общим.
  
   К директору они шагнули кучно и эпатажно.
   Г-н Дробыш, точь-в-точь как на плакате, разве что без бабочки и цилиндра, пригласил их в святая святых, в личный кабинет.
   - Товарищи! - с чувством провозгласил он, - Будьте благоразумны. У меня нет ваших денег.
   Это была роковая фраза. Запахло импичментом. Массы заволновались и заколобродили. Более никто и ничего слушать не хотел. Снова взметнулись незримые стяги и транспаранты. Вожди поспешили указать новое направление... И объединенная колонна пролетариата двух отдаленных котельных двинулась на штурм Белого Дома.
  
   Это загадка истории, но штурм удался.
  
   Самый большой человек в городе вышел и объявил:
   - Граждане! Бабло будет! Бабло уже на подходе!
   И это была галимая правда. Большой человек не солгал. Весьма символично, к Первому мая в котельную привезли кучу денег. Кочегары торжествовали. Революция победила, потому что в сказках добро всегда побеждает зло. Однако, при расчете вдруг оказалось, что это АВАНС или, что справедливее - арьерс. Из большой кучи денег каждому перепало - по штуке... Но и этого хватило "с лихвой!". Революция умерла...
  
   Мироха, с невыразимой печалью, взирал на мертвецки пьяных коммунаров, которые беспомощно барахтались на развалинах баррикад и не могли членораздельно произнести ни бэ, ни мэ... Надменные пруссаки, в голубых, кажется, мундирах, деловито покачивая киверами, прохаживались вдоль притихших улиц и добивали бормочущих штыками... Кумачом и не пахло. Зато здорово разило материей другого цвета - черного, махновского.
   Над котельной багровел закат 30-го апреля. Это была историческая дата падения Непарижской коммуны... Откуда-то издалека белозубо сияла ехидная лыба Кузи, а нетрезвый Маляй, сумбурно и невнятно, перевирая ударения, декламировал другого не менее известного поэта:
  
   Гой ты, Русь, моя родная,
   Хаты - в ризах образа...
  
  
   2002, Борзя
  
   ***
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"