... Карганпургульди таково было тогда и там моё имя. Я был воином. Я знал то, что я воин с самого своего детства. Быть им было моей судьбой. Я не помнил ни своих родителей, ни каких либо других родных. Я не помнил никаких своих друзей, ни даже знакомых, я всегда был только сам с собой.
Я не помнил себя - ребёнка. Я не знал сколько мне лет и откуда я родом. Я не знал где, кто, когда и как обучил меня ремеслу воина, но знал я это ремесло очень даже неплохо. Я не знал кто дал мне моё имя! И я очень смутно помнил все войны на которых мне довелось бывать. Воспоминания эти появлялись когда я вдруг узнавал местность на которой я уже бывал, и это могли быть как Север так и Юг, как Запад так и Восток. Холодно много замёрзшей воды и мало местных жителей - Север, жарко много растений и много жителей Юг и ... . Но я не стремился специально вызывать какие то воспоминания, ведь в воспоминаниях нет никакой практической пользы.
Я не знал даже имён моих ближайших соратников, я называл их про себя только по данным им мной кличкам- приметам - Рыжий, Левша, Бокоход, Безбровый и ... . Я не знал имён своих офицеров, кроме имени своего непосредственного командира всадника десятника Сирфайкемати, и говорил я только с ним. Говорил только два слова *Будет исполнено*, когда он отдавал мне приказ или поручение. Больше я ни с кем не говорил, никак и никогда. Даже если пеня посылал выполнить своё требование какой либо офицер я только кивал ему головой и отправлялся исполнять порученное. Остальные из нашего десятка вели себя точно так же, никто ни с кем не говорит, и если была необходимость в совместных действиях, то нам было достаточно просто переглянуться, иногда объяснялись жестами.
Я не любил войну, но и не отрицал её, я был к ней равнодушен. Война была всем сразу для меня и судьбой и ремеслом и привычкой и может быть чем то ещё, названия чему я не могу найти в известных мне словах. Меня не напрягала и не раздражала монотонность военно-походной жизни, а иной я и не знал. Никогда например я не только не жил, но и ни разу даже не был в ином жилище кроме своего походного одиночного шатра. Иногда я даже не знал с кем и почему мы сейчас воюем, сам я об этом не спрашивал, а если и узнавал то только тогда, когда случайно мог услышать разговор офицеров будучи в наряде или в карауле.
Война как ремесло меня вполне устраивала, не хуже и не лучше она была других занятий. Так же монотонна как земледелие и кочёвка со скотом, так же насыщена разной деятельностью как ремёсла тех кто сотворяет всяческие вещи или строит мосты, крепости, здания, дороги, так же располагает к покою как звездочётство и землемерие и счисления. Я не тяготился её кровавой сутью потому что я не убивал никого кроме таких же как я воинов. Убивал обученных, вооружённых и равноценных мне своим ремеслом севайров.
Я никогда не бывал в городах, потому что всадники не входят в города со своими верховыми животными - игаррами. Игарры злобны и кровожадны, они ненавидят всех кроме своего всадника, и даже друг друга если они одного пола. Ну и конечно ещё и потому что всадники не штурмуют крепости, это удел пеших воинов. Наша война, война всадников - поле, степь, пустыня, просто равнина. Даже в лесу это уже не наша война. А оставлять надолго своего игарра одного нельзя ибо он не признаёт никого кроме своего севайра, своего всадника. Игарр считает своего севайра частью самого себя и поэтому всегда стремится быть рядом или хотя бы видеть или слышать или ощущать запах своего всадника.
Но я много читал о городах. При штабах всегда бывает большой обоз со свитками мудрости, и я часто брал там свитки и читал их, заполняя этим свой досуг. Из этих же свитков я многому выучился, и мог сам делать счисления и знал многое об устройстве этого мира и природе многих вещей в нём сущих.
Как и всем мужчинам мне конечно были необходимы женщины для удовлетворения половых потребностей. Их я имел в практически свободном доступе в специальных *женских шатрах* которые всегда перемещаются вместе с обозами вслед за большими воинскими образованиями. Две из них мне очень нравились, равно как и я им. Обе они понесли от меня ребёнка, и покинули *женские шатры* потому что быть там с детьми запрещено. Обоим я отдал все накопленные на тот момент монеты, и этого оказалось достаточно что бы они обустроились в своей новой жизни. Воину всаднику хорошо платят и у меня не было недостатка в монетах. Имя моим детям я не давал, имя им дали их матери.
Это конечно не всё что я помню о себе, но для этого рассказа считаю достаточным ... .
... в этот день мы соединились с той частью нашего войска, которая пришла со стороны Заката. Встреча произошла на пересечении двух горных дорог, которые потом уже, сливаясь в одну, вели на равнину.
Я видел самый первый момент встречи двух армий, потому что был вместе со своим десятком выставлен в оцепление на обрывистом берегу реки вдоль русла которой шла дорога. И с нашей и с со стороны Армии Заката первыми ехали офицеры штабов, и только за ними виднелись значки командующих на высоких шестах.
Мы были в полном боевом облачении - доспехи на всадниках и на игаррах, метательные трубки с тяжёлыми шарами из обожённой глины, и духовые трубки с дротиками были снаряжены полностью, острия дротиков, лезвия куугов и когти игарров натёрты ядом. Издалека мы видели такое же оцепление на встречной дороге выставленное идущими с Заката.
Когда встретились первые всадники, их и наши, многие из них улыбнулись, многим приходилось воевать когда то вместе, многие были хорошо знакомы. Но никто не говорил до тех пор пока не подъехали сами начальники штабов. Вот они то, отъехав немного в сторону, и повели беседу. Говорили они, не таясь в полный голос и я услышал как они договорились о том что первыми в долину спустятся всадники Заката, следом за ними мы и наши пешие воины, потом сойдут и все остальные. Из их разговора я услышал что двигаться нам ещё очень долго, двигаться придётся на Юг на полдень, где то там будем ещё ждать войска с островов и ... . И уже не услышал, а понял из их разговора, что сражение будет настолько большим и таким важным для каждой стороны, что после него кто бы не победил ещё долго всюду будет безлюдье, а с ним и мир, воевать будет просто некому. И я очень захотел этого сражения впервые за всё время всех своих войн. Я захотел убить врага, и ещё захотел победить вместе со всеми в этом сражении.
Долго сидеть на игарре облачённым в тяжёлые каменные доспехи довольно таки утомительно и я был очень доволен когда нас в оцеплении сменили пешие воины, которые тут же начали сооружать переносные защитные стены вдоль обрыва и наводить свои самострелы на уступы с другой стороны дороги. Нас отпустили, и мы уехали к своей колонне ... .
... вот уже 37 проходов Светила мы стояли лагерем в какой то полупустынной местности. Лагерь был обустроен на пологих песчаных холмах достаточно далековато от широкой, медленной полноводной, но не глубокой равнинной реки. И хоть вода в ней была мутновата, но практически безжизненна как и берега реки, что в общем то странно. Я носил тогда воду. Воду для всех. Для всего нашего десятка, и для севайров и для игарров. Я сам на это вызвался, просто начал носить и носил. Поэтому я целыми днями был занят. Игарры пьют много воды, да ещё в пустыне хоть и на осенней но всё таки на жаре. Воду я носил в двух кожанных бурдюках на плечевом коромысле. Ходить приходилось далеко и возвращаться с подъёмом на холмы по песку. Мои ноги стали сильными как лапы игарра.
Вечерами я забирался в свой низкий шатёр зажигал маленький маслянный светильник и читал свитки взятые в штабном обозе. А с утра я снова носил воду... .
... я сидел на своём игарре полностью облачённый в доспехи из чёрного с зелёными прожилками камня, на звере был тоже полный звериный доспех, тоже из чёрного камня только прожилки минерала были желтоватые. Я не стал брать с собой весь комплект оружия всадника, взял только короткое копьё с широким наконечником потому что его можно использовать и как копьё и как подобие кууга и утяжелённую булаву с удлинённой рукоятью. Лишнее оружие всегда помеха воину и лишний груз для игарра.
Вместе со своим десятком я находился в строю таких же всадников, которых было неисчислимо. Наш десяток оказался в первой шеренге и даже если мы и были не в самом центре шеренг то, даже чуть выехав вперёд, из строя и посмотрев и направо и налево не было видно конца строя всадникам на иггарах. А ведь где то должны были быть и колесницы с метателями глиняных шаров и пешие войска и ... всё остальное воинство.
Да, это был день БИТВЫ. Мне неведомо было, сколько воинов сошлось на эту Битву с каждой стороны, но судя по тому, что местом для неё была выбрана целая равнина величиной с большое княжество здесь должны были быть миллионы воинов, и это должна была быть БИТВА БИТВ!
Поставленной нам целью было идти вперёд настолько насколько хватит сил и у сефайров и у зверей, и когда сил идти вперёд уже не будет биться на этом конечном месте столько сколько будет возможно. И всё, более ничего от нас не требовалось. Это означало то, что мы должны были если и не проломить на всю глубину войска противника, то хотя бы ворваться как можно глубже в его войска и держать созданный *коридор* для тех, кто последует за нами.
Но я понимал, что поставленная нам цель недостижима. Причиной тому было то, что противник выставил напротив нас - тяжёлых панцирных всадников не колесницы, не пеших воинов, не камнемётные машины или лёгких всадников ройев воюющих верхом на нелетающих птицах лофо, а таких же, как и мы панцирных всадников. И их построение говорило о том что они просто пойдут нам навстречу, или мы пойдём навстречу им и никто на продвинется вперёд до тех пор пока будут живые с обеих сторон. А может так и было задумано, мне то было неведомо.
Я с нетерпением ждал сигнала к атаке, до противника было около сорока прыжков игарра, а это как раз та дистанция на которой игарр набирает наибольшую скорость для своей массы в доспехах и со всадником на своей шее такую при своей силе что в момент столкновения с ним не устоит на своих ногах столбах даже могучий тлох. Но вот если противник пойдёт вперёд одновременно с нами, то ни их, ни наши игарры не успеют набрать полной скорости и тогда бой сведётся не к прорыву ни с нашей ни с их стороны а к вязкой кровавой мясорубке. Но мне было всё это безразлично, потому что я очень, очень хотел убить и победить.
Так мы стояли долго, с начала рассвета до начала нагрева воздуха Светилом. Перестоять до полудня, до солнцепёка значило убить жарой не меньше трети и зверей и всадников, потому что каменные доспехи и тех и других просто становились печью, в которой жарится сунутое туда мясо.
Потому то когда сигнальные боевые трубы загремели *атаку* я тронул своего игарра вперёд и сразу начал следить за противником. Зверь не требовал управления на прямом *навале*потому что для исключения схваток между этими злобными не терпящими друг друга зверями, когда в строю они находятся рядом им надевают на глаза боковые шоры и зверь может видеть только то что перед ним, а что бы он не вертел головой становится заботой всадника. А при атаке вперёд это даже хорошо, потому что увидев впереди других игарров звери озлобившись до полного безумства сами рвутся вперёд в свою звериную битву. А вот в общей схватке поворачивать голову игарра в нужну сторону это уже дело всадника, и от такого его умения часто зависят жизни и седока и зверя.
Враг двинулся вперёд одновременно с нами. Так как я был в первом ряду строя то и набирать скорость моему зверю никто не мешал, а так как игарр мой был самец в самом своём зверином расцвете, и был хорошо выучен и очень хорошо кормлен, то нёсся он чуть ли не как птица лофо. От бесчисленных ударов лап зверей земля тряслась и гудела, и этот гул был первыми аккордами музыки битвы.
И вот уже противник оказался совсем рядом, и когда я увидел белки глаз игарра противника, это и была уже дистанция боя. Я решил сразу *на пробеге* бить палицей первого кто окажется у меня под правую руку, и уже послал свой удар во встречного, но именно в этот момент что то с такой силой ударило меня в грудь, что меня с шеи игарра снесло на его спину.
Остальное, я почему то видел уже со стороны и чуть сверху потому что я уже не был в своём теле. Оно неестественно изогнувшись назад болталось как кукла на спине игарра, а мои доспехи осыпались песком с этого тела. Вокруг шёл страшный лютый бой, но его я видел каким то размытым, как через очень сильный дождь.