Аннотация: Темноокая с белым лицом с кем поймала ты кайф сладострастия?
-Его рвёт одной желчью. - Мама беседует с невропатологом Хаиной Нахимовной, а я сижу на кушетке за ширмой. Вчера меня осмотрел терапевт, ничего не определил, но цепко ухватился за подозрительное признание пациента: 'буквочки двоятся', и с облегчением сбагрил меня окулисту. Закапали в глаза атропин. Зрачки стали размером с радужку. Обследовали глазное дно - нашли в нём какие-то отклонения от нормы, и записали меня на приём к невропатологу.
Я думаю о том, что, если я - двуликий Янус, то мама, скольки ликий? С аппетитной соседкой Полиной Кох из сберкассы она говорит на одном языке, со мной - на другом, с коллегами - на третьем. Наиболее рафинированная речь наблюдается при общении мамы с докторами. Речь рафинирована, а тема приземлённая.
-Вы себе представить не можете, Хаина Нахимовна, у меня ничего нет на лето. Мне нечего носить.
Беспроигрышный вариант женского хвастовства, замаскированного под жалобу.
-Это у вас-то нечего носить? А что мне в таком случае говорить, голубушка.
У Хаины Нахимовны муж - зубной техник и шмоток у неё 'вагон и маленькая тележка'. Пусть похвастаются, а мне думать надо. Я - не доктор, но тоже думаю про здоровье. Прокручиваю ретроспективно вечер у Эммы. Вот эта внезапная, и к счастью не реализованная агрессия на фоне беззаботного веселья - это что? Это нормально 'вилкой и в кадык'. Вот такая внезапная радикальная смена настроения - это не фатально?
-Фатальное невезение, прямо рок какой-то. Вы себе представить не можете, Хаина Нахимовна, какая я невезучая, - мама отвлекает меня от серьёзных мыслей бабской чепухой. - Пол дня простояла в очереди, и прямо передо мной закончился крепмарикен. Последний отрез забрала Клава Свидлова для дочери. Пришлось взять себе шифон.
Где-то я уже слышал про этот крепмарикен. Ну, конечно, слышал. Эмма про него говорила. Но о чём это я? Ага, о внезапно наступающей агрессии. Когда-нибудь она может и реализоваться. Значит нужно в профилактических целях ограничить себя в алкоголе? А то ведь самого себя страшно.
Намёк один, недобрый взгляд
И сладкой ненависти яд
Сейчас же в кровь и мозг отравлен
Был психиатору представлен...
Дальше не получается, и потом я же не у психиатра на приёме, а у невропатолога, но всё равно - молодец. Первый раз в жизни в рифму мыслить получилось. Знала бы мама, похвалила бы, наверное. Нет, не похвалила бы, а обязательно указала бы на то обстоятельство, что нужно говорить не 'психиатору', а - психиатру.
Я протягиваю руку к полке и беру без спроса книгу. Открываю наугад. Читаю, напрягая зрение (вчера вообще не мог читать из-за атропина), но сегодня действие препарата, слава богу, закончилось. Прищуриваю глаза, пытаясь уменьшить сдваивание букв. Выхватываю куски текста. Сначала воспринимаю то, что написано крупными буквами: 'Постравматический психоз'. Смотрю на название книги.
Чёрным по белому написано: 'Нервные болезни'. Что за чёрт? Какая связь, между нервными болезнями и психическими? А чему я, собственно, удивляюсь? Вставил же автор книги о рачительном ведении домашнего хозяйства, целую главу о гигиене девочек. И правильно сделал. Снова раскрываю неврологию, хорошо, что держал палец между страницами, а то, как бы я быстро нашёл описание посттравматического психоза. Ничего себе?! Это же всё про меня. 'Травматические психозы - психические нарушения, возникающие в остром, отдалённом, и позднем периоде после травмы головы'. Пропускаю всё непонятное: 'энцефалопатии, диплопии, нистагмы, менингеальные синдромы и прочую дребедень'. Читаю быстренько, пока меня не позвали, про отдалённые последствия: 'Астенические расстройства' - не понимаю. Дальше, дальше: 'Нарушение сна, головная боль, опять эта грёбаная энцефалопатия'. Вот, где про меня: 'Энцефалопатия с вспыльчивостью, агрессивностью, ослаблением памяти'. Ослабление памяти - не про меня, а вспыльчивость, агрессия, - это про кого? Дальше, дальше: 'Под влиянием психогении, злоупотребления алкоголем или соматических заболеваний наступает декомпенсация травматической энцефалопатии - усиливается описанная симптоматика'. Дальше: 'истерические реакции, раздражительность, доходящая до взрывов гнева''. Твою мать! Всё про меня.
-Как дела у Анюты? Она такая прелесть и умничка.
-А вы думаете, ей есть в кого быть глупой? Пока идёт без четвёрок.
Вот выраженьице: 'идёт без четвёрок'. Мама, конечно, отметила, про себя лексическую погрешность, но промолчала. И правильно сделала.
Анюта окончила с отличием музыкальную школу по классу фортепьяно и поступила в 'Гнесинку'.
- Передавайте Анечке от меня большой привет, и скажите ей, что я её люблю и помню.
* * *
- Люблю и помню.
Вот это 'помню' мама могла бы и не говорить. Где же твоя деликатность, мама? Кто ж её не помнит, а Хаина Нахимовна может расценить последнее слово твоего пожелания, как тонкий намёк на очень неприятные обстоятельства из её прошлой жизни.
Я тоже точно помню год, день и час возникновения моей ненависти по отношению ко всем коммунистическим режимам. Начало отсчёта - душераздирающий крик Анютки Шапиро.
Грустноглазая еврейская девочка. Я всё помню.
Мы с ней учились в третьем классе, когда сухорукий отец всех племен и народов 'дал жмура', оставив на ковре кабинета по детски неожиданную лужицу. В мокрых штанах сучил предсмертно ногами организатор счастливого детства, а должен был по замыслу кремлёвских менеджмейкеров отходить в мир иной торжественно и величаво.
К сожалению, я не умел тогда ещё исполнять на альтушке траурные марши Шопена, и потому не мог предложить свои услуги в качестве музыкального сопровождения в ад конопатого изувера, а жаль.
Сплёл ласты усатый диктатор, но у его опричников было в распоряжении ещё целых четыре года для того, чтобы успеть превратить в лагерную пыль любого, кто недостаточно громко рыдал, слушая по радио трогательные подробности церемонии погребения любимого вождя и учителя.
Педагогический коллектив нашей школы дружно плакал, не забывая зорко присматривать за количеством выделяемой жидкости из слёзных мешков дорогих коллег. Каждый подозревал всех остальных учителей в связи с гэбухой и старался, как мог. Даже те, из особо несправедливо репрессированных, кто плакал от радости, делали это с печальным выражением лица, что трудно.
И в этот непереносимо тяжёлый для всего советского народа час вселенской скорби вбегает в класс Анютка Шапиро и кричит: 'Ура, Сталин умер!'.
Что произошло с девочкой? Может быть, её, доставленные на шестилетнее поселение в 'столыпинском' вагоне родители, позабыли познакомить дочь с заветами ушлого датского придворного о том, что нужно 'держать подальше мысль от языка', или просто пытались вдолбить ей в голову житейскую мудрость: 'не болтай', а она в качестве протеста поступила ровно наоборот? Трудно сказать. Но то, что чёрный 'воронок' подадут родителям своевременно, в этом никто не сомневался ни на йоту.
Напуганные до смерти учителя, коротко посовещались, и вызвали на незапланированный педсовет маму преступницы - врача невропатолога Хаину Нахимовну.
От больницы до школы - пятнадцать минут ходьбы. Хаина Нахимовна имела в распоряжении не более четверти часа для того, чтобы продумать стратегию и тактику спасения семьи и дочери от нового путешествия в 'столыпинском' вагоне.
Она вошла в учительскую, оглядела присутствующих, вычислила по лицам процент хороших, но вынужденных притворяться возмущенными учителей, и плохих, радостных от предвкушения расправы, преподавателей, и попросила пригласить дочь. При этом она открыла сумочку, и что-то зажала между пальцами.
Вошла Анюта. Мать не закричала, как того ожидали, на дочь. Она обняла её за плечи и шепнула на ушко:
-У тебя из ротика пахнет. Ну-ка дохни на меня, мой ангел.
Анюта послушно выполнила приказание. И в этот момент мама коротко и очень энергично дотронулась рукой до языка, как будто, что-то воткнула. Пронзительный крик резанул уши, побледнели даже те, кто жаждал крови. Анюта выскочила из учительской и побежала по коридору. Была большая перемена. Девочка бежала и кричала, открыв рот шире, чем нужно для крика. Из кончика языка капала кровь на подбородок и на белоснежный передник, а в середину языка была воткнута медицинская игла средней толщины.
И ведь не приехал за родителями чёрный 'воронок'. Наверное, те, кто был облачен властью, казнить или миловать, содрогнулись от возмущения: 'ну, как это можно собственное дитя?...'. Содрогнулись и решили, что родители Анюты сполна искупили свою вину перед усопшим вождём, а с ребёнка что возьмёшь?
* * *
-Ростислав, иди к нам сюда, - позвала Хаина Нахимовна.
У мамы ярко красные пятна на лице. Сто процентный признак того, что она разговаривала с тем, чьим мнением она дорожит, и что она уже переживает по поводу того, что наговорила лишнего.
Мне простучали коленные и локтевые рефлексы, заставили стоять с закрытыми глазами и дотрагиваться указательным пальца до кончика носа. Уложили на кушетку и поднимали по очереди вверх прямые ноги. Потом доктор больно придавила мне ладонью грудь и попыталась согнуть мою голову так, чтобы я упёрся подбородком в ярёмную вырезку. Меня подняли, заставили следить глазами за движениями молоточка, ещё раз уложили на кушетку и ещё раз попытались максимально согнуть голову. Почему-то этот тест насторожил Хаину Нахимовну больше всего.
-Черепно - мозговые травмы были? Я имею в виду серьёзные.
Мама задумывается на мгновенье
-Нет, серьёзных не было.
Ну, конечно, не было. Вот, если бы я не о Вагина шмякнулся головой, а о бетонный столб, тогда это было бы, пожалуй, серьёзно. А бревном по чердаку, когда на Вильве плот встал на дыбы - это тоже не серьёзно?
Хаина Нахимовна моет руки, садится за стол, что-то пишет в историю болезни. Поднимает глаза.
-Я не хочу вас пугать, но у мальчика налицо все признаки ушиба головного мозга. Если не будет наблюдаться положительная динамика, возможно для уточнения диагноза нам придётся сделать ему спино-мозговую пункцию.
Красные пятна на лице мамы стали ещё ярче.
-Это очень серьезно?
Если будете выполнять все мои рекомендации, то я почти уверена, что вы избежите нежелательных последствий. Ему необходим строгий постельный режим на три недели, а потом ещё, как минимум, месяц санаторно-курортного лечения. Я дам вам направление в Усть-Качку. Путёвку купите на месте. Если вы хотите, чтобы мальчик успешно окончил десятый класс и получил хороший аттестат зрелости, Ростислав должен сегодня же лечь в больницу. Хорошо, что это случилось на каникулах.
Очень хорошо. Куда уж лучше? Сначала строгий постельный режим, потом пункция, что тоже не подарок, и до самой осени со старухами на курорте. Вот, если бы туда со мной Танечку направили.
* * *
За два месяца произошло больше событий, чем за десять лет, и все в моё отсутствие. Обидно. Зарезали Толю Кабана. Маму повысили в должности, и теперь она - заведует учебной частью школы. Гордится. Нам дали квартиру, и мы переехали из барака в брусовой домик на двух хозяев с сарайчиком и огородом. Толя Кабан, про которого мама говорила, что он 'из хорошего теста' помог маме перевезти вещи. Светлая ему память. Одних книг перетащил весом не меньше тонны.
Он услышал ночью возню в полутёмном барачном коридоре. Вышел из комнаты, увидел, что трое бьют лежачего. Вышвырнул их на улицу, поднял избитого и тот, ошалев от побоев, не разобрался в полумраке, решил, что Толя был в числе тех, кто его пинал ногами и ударил своего спасителя перочинным ножом в область сердца. Толя вернулся домой, рухнул сначала на колени, а потом уткнулся лицом в помойное ведро.
-Пощему на пол лежал? Сволищ, ты такая! - кричала Галима, но Толя её уже не слышал.
Самую ужасную новость я ещё не знаю, и лежу в постели, представляя, себе, как встречу сегодня Танечку. Если маман будет на работе, - я продолжу начатую атаку. В последний день перед моим отъездом тётя Клава не дала нам уединиться лёжа - шарахалась по дому, пока я не ушёл. Пришлось уединяться, стоя в сарае на глазах у козы Мильки. У Мильки любопытный взгляд вуайеристки. Но моя возлюбленная считает, что у Мильки взгляд укоризненный. Это её пугает. Она думает, что животное осуждает нас за аморальное поведение.
Сначала возбудились и затвердели соски от поцелуя, а потом возбудилась неописуемо и она. Я не мог больше вынести томительного напряжения внизу и расстегнул брюки. Приблизил к себе её кисть. Она не убрала руку. Покосилась на наглую козу, и восхитила меня прикосновением на манер Дуни Кулаковой. Умница моя - всё понимает. Прикрыла глаза. Раздвинула ноги. Опёрлась спиной о стену, продолжая делать мне приятное правой рукой. Левой обняла за шею. Нежно раздвигает языком угол моего рта. Я тоже выдвигаю язык и уже у неё во рту продолжаю трепетное касание. Поднимаю подол, внедряюсь под просторные трусики и погружаюсь пальчиком в невыразимо знойную, такую пленительную влажность. Нет, это не я погружаюсь в неё, это она нежно обволакивает и осторожно поглощает меня.
Шире развела бёдра. Подалась навстречу.
-Танька! Дом закрою, будешь на крыльце ночевать!
Тётя Клава! Неужели вы думаете, что ваша дочь не согласилась бы остаться на ночь на крыльце? Не на чужом ведь, а на родительском истекала бы со мной гормонами. Глупые люди. Глупый я. Нужно было попытаться снять с неё трусики ещё до того, как тётя Клава вспугнула нас криком. Она бы позволила. Какой я дурак. Ну, конечно, она бы позволила. 'Кончая, она попросила у матушки позволения бывать...'
У нас теперь разные с мамой комнаты и мама думает, что я не слышу их разговор с Полиной из сберкассы. Полина безумно аппетитна и невероятно пахуча. Я прихожу вечером домой, обоняю воздух квартиры, и безошибочно определяю, что Аппетитная Полина из сберкассы (так я называю её), нанесла маме визит. Полина выходит замуж. Пришла к маме шить фату. У мамы есть швейная машинка. Дверь приоткрыта, и я вижу часть маминой спины и круглые колени Полины. Колени направлены прямо на меня. Полина чем-то взволнована и нервно раздвигает и тут же плотно смыкает их, не давая мне возможности рассмотреть её ноги в деталях у самого разъёма.
Я не вслушиваюсь в их болтовню, но они глупые понизили голос до шёпота, отчего я тут же насторожил уши.
-А, может быть, он не догадается? - колени раздвинулись и я вижу тонкие белые, не стесняющие плоть панталончики. Вот эта, едва просматриваемая горизонтальная складочка по самой середине? Не внедрение ли это тонкой ткани между лилиями? Ну, конечно, ну, какие тут могут быть сомнения? Совершенно очевидно, что симметричное продольное выпячивание под бугорком - два лепестка цветка. Какие они, должно быть, сочные. Коварная Полина сама исходит соком. Безумно интересно. Сомкнула ноги. Вот, досада.
-Ну, как это не догадается, - голос мамы, - как это он не догадается? Что ты такое, Полина говоришь? Или один не лезет, или хоть всей тройкой заезжай! - Опять нервный разъём коленей. Не устою, господи!
Ай да мама! Ай да педагогиня! И не простой педагог, а заведующая всем учебным процессом. Как образно изволила выразиться. Образно до вульгарности. Разговор, надо полагать, идёт о попытке симулировать давно утраченную девственность у Полины. Подожди, Дуня Кулакова, не совращай. Я и без тебя чрезвычайно возбудился от одной только мысли о дамском месте. Вру. Не только от одной мысли. Я же вижу натуру. Это ничего, что главное прикрыто тонкой тканью. Так ещё интересней. Моё мятежное воображение дорисует картину, тем более что у меня перед глазами схематическое изображение вожделенного места из раздела 'Гигиена девочек'. Нет, Дуня, и не уговаривай. И убери, пожалуйста, блудливые ручонки. Вынимаю руки из под одеяла. Никаких больше измен. Я дождусь свидания с моей желанной, дождусь. Странно, вообще-то, всё очень странно. Ведь мой пальчик проник в неё без затруднений, хотя и ощутил божественно нежное обволакивание. Значит?! Ничего это ещё не значит. Ведь его диаметр, как минимум в два раза больше диаметра ногтевой фаланги указательного пальца. А как он потом пах ею, как волнующе пах потом мой пальчик! Я предположил, что Аппетитная Полина из сберкассы исходит соком? Нет, это моя девочка исходила соком, когда всосала до гортани мой язык.
Вспоминаю, ещё одну странность. У нас не было возможности встретиться после моей выписки из больницы, но мне повезло, - в день моего отъезда на курорт, я догнал Танечку на улице. Она шла в магазин и решила срезать путь, пройдя через клубный скверик. Там в безлюдном месте, между туалетом и танцплощадкой я её и догнал. Взял за руку и увидел Вальтера с Ахмаськой Галеевым. Они курили, и у нас с Танечкой была с ними всего одна тропинка. Сейчас Вальтер попробует взять реванш за поражение на берегу Вильвы. Из клубного туалета вышел их шнырь Добрыня-Азэф. Значит, они ждали не меня, а его. Уже легче.
Я сунул руку в карман, ничего там не обнаружил, но скосил глаза влево и немного успокоился. Куча крупного щебня около облезлого памятника шахтёру - это уже
кое-что. Ахмаська сильнее, но я кидаю без промаха. Вальтер уже получал от меня четвертиной кирпича по горбятине. Главное - успеть до того момента, когда они станут обрабатывать меня ногами, добраться до камней, а там посмотрим.
Мы приближаемся - они стоят, не собираясь уступать нам дорогу. Танечка сходит с тропинки в траву, а я прохожу мимо, касаясь Вальтера плечом. Самое ужасное - уходить от них, не имея морального права на боязливое оглядывание назад. Но вот я делаю шаг, второй, вот сейчас, сейчас меня ударят сзади. Я напряжён и к моему стыду, у меня вспотела от страха ладонь. Заметила ли признак моей трусости Танечка? Кажется, - нет. А ведь я струсил. Когда мы коснулись с Вальтером плечом - он шевельнул им мне навстречу, а я своё отвёл. Струсил. Сдал назад. Но не самоубийца же я переть на двоих? Не самоубийца, но всё равно - это позор. Вот, если бы я был под мухой. Ну, и что было бы? А было бы ещё одно сотрясение мозгов. Вот, что было бы.
Мы удаляемся от моих врагов всё дальше и дальше, а они не попытались меня не унизить, и не избить. В чём дело? У Вальтера сестра вышла замуж за крупного мента, и Вальтер тут же получил новенький 'газон' по блату. Может быть, поэтому побоялся отоварить меня среди бела дня? Не логично. Наоборот, когда есть волосатая рука в мусарне, можно беспредельничать, не боясь последствий. А, может быть, они распознали, наконец, мерзпакосную сущность Добрыни-Азэфа и не хотели светиться при гнусном осведомителе? Что-то тут не так. Ладно, разберёмся. Никогда больше не выйду из дому без 'приправы' в кармане. А у меня есть, что положить в карман.
* * *
Все или почти все песни - про любовь. Вот и сейчас поют в радиоприёмнике:
'Только уехала ты - стало в колхозе темней. Веришь, не веришь - стало в колхозе темней'. А, может быть, стало 'в посёлке темней?'. Не обратил внимания. Не до этого сейчас.
Я пришёл к Танечке, и увидел у дома машину с контейером. Тётя Клава с соседом выносили из дома комод. Танечка с шофёром суетились в кузове. Она кивнула мне так, словно мы с ней расстались не месяц назад, а вчера. Обыденно, если не равнодушно сообщила, что уезжают жить в город Темрюк. 'Серебристый звук её голоса пробежал по мне каким-то сладким холодком'.
Почему в Темрюк? Зачем в Темрюк? Это на Азовском море, что ли?
Я помогал таскать мебель и вещи, ловил глазами взгляд, пытаясь прочитать в её глазах хоть какие-то признаки тёплого ко мне отношения, но всё тщетно. Танечка смотрела мимо меня.
-А почему уезжаете?
-Она здесь на дне, - тётя Клава кивнула в сторону дочери, и у меня оборвалось сердце. 'Каждое слово так и врезалось мне в сердце'.
Поговорить с Танечкой не удалось. Их внезапный отъезд был похож на побег, и она умышленно не хотела оставаться со мной наедине. Я все-таки подпас, когда тётя Клава уплотняла в кузове пожитки, и мы остались в доме одни. Подошёл, обнял за талию - она не противилась. Поцеловал шею, потянулся к губам. Она отвернула голову, едва соприкоснувшись губами.
-Не надо.
-Почему?
-Я не хочу. Не надо.
Какая женщина скажет: - 'надо?'. Я взял её лицо в ладони и попытался поймать её губы. Она оттолкнула меня с такой силой, что я больно ударился спиной о дверную ручку. 'Получил от ней сильный удар'. 'С ней происходило что-то не понятное; её лицо стало другое, вся она другая стала'. 'Она вырвалась и ушла. И я удалился'.
-Я же сказала, не надо.
Злости в глазах не было. В её голосе - тоже. Была решимость выполнить задуманное. Она точно знала дату моего возвращения, знала также и то, что я успею застать её до отъезда, и при первой же возможности, полезу к ней с определёнными намерениями. Всё она знала, и заранее продумала манеру поведения.
Лязгнул закрываемый борт кузова. Я не продумывал, в отличие от Танечки детали поведения, но твёрдо знал, что нужно молчать, чтобы не завыть в голос. 'Я силился не плакать'. Молча, подставил щеку, и она, прежде чем усесться в кабину рядом с шофёром, чмокнула умышленно мимо. Я тоже только лишь изобразил поцелуй, и упорно безмолвствовал, когда тётя Клава зачем-то перекрестила меня, пригнула голову и нанесла мне в лоб материнский поцелуй. 'И склонившись ко мне, она напечатлела мне на лоб чистый, спокойный поцелуй'.
Махал вслед, очень надеясь, что Танечка видит меня в зеркале заднего вида. Стоял с жалкой улыбкой и думал о таком, в сущности, несущественном: 'зачем тётя Клава не сама села плотно рядом с водителем, а посадила Танечку?'. Острого приступа ревности не ощутил. Очень скоро я узнаю, сколь убийственна и беспощадна ревность, а сейчас все эмоции заслонил собой огромный знак вопроса: 'Почему на дне? Почему моя девочка на дне? Это не она, это Лука и Сытин на дне у великого пролетарского писателя. Надо было уточнить, надо было спросить у тёти Клавы. Надо было выяснить. Это так важно для меня, а я - недотёпа, не спросил'. 'Сверху ласково синело небо - а мне было так грустно'.
Машина скрылась за поворотом, и в печальной пустоте души, как на белом куске ватмана очень выпукло и рельефно, сами по себе, без моего участия, вдруг, возникли две, вечно требующие поэтического продолжения строчки:
Темнооокая с белым лицом,
С кем ты села кататься в машине?...
Я слишком тупой, для того, чтобы придумать четверостишье, но, в сложившейся ситуации, я, как утопающий за соломинку, ухватился за бесплодную попытку сочинить что-нибудь подходящее к моему настроению, чтобы хоть чем-то заполнить образовавшийся вакуум в ушибленных мозгах. Как и следовало ожидать - ничего не получилось. Почему я использовал глагол: 'кататься?'. Она же не кататься поехала, она уехала навсегда. Сейчас они доедут до железнодорожной станции, перегрузят контейнер, сядут в поезд и ту-ту до самого Азовского моря. Какую я чушь сочинил?
Я не знал, что уже завтра, я поймаю себя на мысли, что точней и актуальней этих двух строк, требующих поэтического продолжения, не смог бы написать даже гений.
* * *
'Из-за пригорка, как из-за угла, в упор ударили орла' - Сохатик Закиров способный и прилежный мальчик. Он моментально вызубрил стихотворение наизусть, но моя мама требует от него максимального выражения чувств, и Сохатик снова и снова старательно повторяет стих. Я так и не узнаю, как пишется его имя: Сохат или Сахат? Правильное произношение его имени узнает через много лет сотрудник железнодорожной милиции, когда его пригласят для составления протокола.
Сохатик закончит школу с золотой медалью и поступит в Горный институт. После зимней сессии он поедет домой, его выбросят на полном ходу из вагона недалеко от станции Утёс, и он разобьётся насмерть. А пока он готовится прочитать стихотворение на организованном мамой литературном вечере в школе.
Я больше не могу слышать этот бесконечный повтор. Пусть я разочаровываю маму, и не становлюсь похожим на гуманитария, но запоминать и я могу.
Из-за пригорка, как из-за угла
В упор ударили орла,
А он спокойно свой покинул камень,
Не оглянувшись даже на стрелка.
Быть может, дробь мелка была?
Для перепёлки, а не для орла?
Иль задрожала у стрелка рука,
И покачнулся ствол дробовика?
Нет, не дробинки не пропало мимо,
А сердце и орлиное ранимо.
Орёл упал, но средь далёких скал,
Чтоб враг не видел, не торжествовал.
Сохатик не выговаривает букву 'р', и у него получается: "Чтоб влаг не видел, не толжествовал".
Это невыносимо. Выхожу на улицу. Сажусь на лавочку у ворот. На противоположной стороне улицы маячит Добрыня-Азэф. Увидел меня и тут же подошёл. Такое впечатление, что он ждал, когда я выйду из дома. Подсел рядом.
-Ахмаську замели.
-Я сейчас разрыдаюсь. Гоп-стоп?
-Как узнал?
-Ну, для этого не надо быть Эйнштейном. Не Эрмитаж же он ломанул. Либо воровство, либо хулиганка, либо гоп-стоп. Третьего не дано. У него плюха завальная, ему удобнее всего стопарить.
-Взял на гоп-стоп мужика. Отоварил его. Мужик притворился, что в полном вырубоне, а сам сёк за ним втихаря. Ахмаська снял котлы, забрал деньги и слинял. А мужик его пропас и в ментуру. Взяли с поличняком. Пятерик за грабёж обеспечен. Хе-хе-хе.
-Я этого не переживу.
-Главное, он же знал терпилу. Они у одного доктора трепак лечили.
Помолчали.
-А Вальтер говорит, что у твоей Таньки минжеус, как мышиный глазок. - Азэф делает пальчики колечком с едва видимой дырочкой и любуется произведённым впечатлением.
'Я не мог ничего сообразить'. 'Мне как будто что-то в сердце толкнуло'. 'Сердце во мне злобно приподнялось и окаменело'. Давно ли я говорил, что узнаю, как ранит ревность? Пересохло во рту и сел голос.
Самое глупое - это поинтересоваться сейчас у Азэфа, откуда Вальтер узнал столь интимную подробность. Кажется, я побледнел, и чувствую удары сердца под гортанью.
Сейчас сердце выскочит из грудной клетки. Оно бьётся чаще, чем доходит пульсовая волна до конечностей. Может быть, поэтому у меня ослабли руки? Она однажды сказала про Вальтера: 'блондинчик'. Употребление ласкательного суффикса уже говорит о её лояльном отношении к белобрысой сволочи. А почему бы и нет? Я сейчас сдохну. А почему бы и нет? Он старше, лучше меня одет. Он опытней, наконец, чем я в любовных вопросах. Спокойно, надо не показывать виду, что я раздавлен известием. Он же, хорёк, именно этого и ждёт от меня. Спокойно: 'орел упал, но средь далёких скал, чтоб враг не видел, не торжествовал'.
-А кто Толю Кабана зарезал? Ты знаешь его? - Молодец я, догадался, как скрыть потрясение.
-Он не с нашей шахты. Баклан, какой-то.
Азэф явно разочарован отсутствием интереса с моей стороны к полученному известию, но не сдаётся. Он - провокатор знает, как разговорить онемевшего.
-Они хитро сделали. Вальтер увёз Ахмаську на бруслянскую деляну. А сам вернулся и подпас Таньку. Давай, мол, до дома довезу. Она села к нему в кабину, а он её прямиком на деляну. На ходу из машины не выскочишь.
-Изнасиловали? - не надо было проявлять интереса, но я так раздавлен, что мне уже не до дипломатии.
-Да, нет. Они с неё трусы стащили. Вальтер достал канистру с нигролом. Он же чёрный вонючий - не отмоешь. Капнули пару капель на трусы. Сказали, что если будет брыкаться, то всё платье обольют и пешком назад отправят. Десять километров пёхом. А на ней новенькое платье из крепмарикена, - тётя Клава ей на день рождения справила, - и газовый шарфик. Она убила бы Таньку за крепмарикен. Её бы кондратий хватил.
Только педерасты так тонко разбираются в мелочах, известных одним лишь женщинам. Этот грёбаный Тургенев тоже разбирался: 'Береженовое платье с бледно-синими разводами'. Ну, конечно, он пидар, этот хорёк Азэф. Я его сейчас придушу.
-Газовый платочек на траву постелили. Вальтер наклоняет канистру, спонтом сейчас вещь нигролом обольёт. Ну, она и согласилась. Ахмаська ей сзади вправил, а Вальтер ей спереди предложил. Не соглашалась, но ей легонько ручку закрутили на излом. Вертела головой сначала, а потом вошла во вкус, ухватилась за помидоры и лизала, как мороженку, - хе-хе-хе - Азэф любуется произведённым эффектом. Он всё видит, но ему нужно словесное подтверждение моего полного поражения.
Не дождёшься. Встаю. Откашливаюсь, говорю бесцветным голосом
-Пойду, пожру, да надо сбегать силки проверить.
-Только это между нами? - кричит вслед Азэф.
-Между лилиями, - бормочу, не оборачиваясь.
'Я не зарыдал, не придался отчаянию; я не спрашивал себя когда и как всё это случилось; не удивлялся, как я прежде, как я давно не догадался.То что я узнал, было мне не под силу: это внезапное откровение раздавило меня. Всё было кончено. Все цветы мои были вырваны разом и лежали вокруг меня, разбросанные и истоптанные'.
Сука! Мне не дала, а им двоим, дала, и с моим злейшим врагом испытала сладострастие. Ну, конечно испытала, тварь, проститутка, если ухватилась в страстях за помидоры. Испытываю страшное, запредельное возбуждение, близкое к кульминации, представляя сцену насилия на деляне. Неужели во мне, как и во всех самцах есть внутренняя потребность к насилию. Тогда чем я лучше их? Я - латентный насильник?
Но почему, почему мне-то не дала? Лярва! И в последний день, даже от поцелуя уклонилась. Курва! То, что мне не дала, в этом виноват я сам. Хиздострадатель! Деликатно проник в неё пальчиком, и испытал при этом неземной восторг. А им - сукам не телячьи нежности нужны, а грубая сила. Нагнуть, задрать подол и никаких тебе церемоний. Грёбаный идеалист! Зачем шлифовать 'науку страсти нежной?'. Совершенно незачем. Достаточно иметь любое транспортное средство и пузырёк с нигролом в кармане. Грёбаная страна! Где, в каком ещё государстве стоимость грёбаного крепмарикена выше цены человеческого достоинства.
На крыльцо вышла мама с Сохатиком. Прохожу мимо бросаюсь на кровать.
-Ты дочитал Паустовского? - кричит мама из кухни.
Сейчас мне только Паустовского не хватало.
-Представь себе, - нет!
-Но почему? У него потрясающий язык!
-Его языком очень удобно лизать мороженку.
-Что ты сказал? - мама заходит в комнату, - я не расслышала.
Господи, боже мой, оставят меня сегодня в покое или нет? Прохожу в зал. Мама - за мной.
-Что ты сказал?
-Я сказал, что твой Паустовский - врун. Вся его книга 'Время больших ожиданий' и 'Книга о жизни' - чистой воды вымысел и беспардонное враньё. Сраный романтик!
- Как ты смеешь, ты, не написавший ни строчки...
Я не даю маме договорить. Наклоняюсь, поднимаю с полу роман-газету 'Алитет уходит в горы' - объявляю на манер провинциального конферансье: 'Семушкин Тихон Захарович! Лауреат Государственной премии!' - Открываю издание, громко читаю: 'Народность чукчей, обречённая царизмом на разграбление и вымирание приходит к новой жизни и вливается в равноправную семью советских национальностей!'. Шедевр! Специально написан для таких, как ты читателей с безукоризненным литературным вкусом! - Рву бестселлер на части. У мамы ужас в глазах. У меня в голове подходящая моменту цитата из произведения классика: 'Пьер почувствовал увлечение и прелесть бешенства'.
Хватаю с полки 'Золото' Бориса Полевого - разорвать не удаётся, - книга в твёрдой обложке. Бросаю в угол.
- Всё врут, суки позорные, всё, - срываюсь на крик, хватаю Казакевича. - А твой любимый Эммануил Генрихович, хитро жопу лижет властям, хляет за объективного, а сам лижет, и всё врёт конъюктурщик. - Хватаю его 'Двое в степи', швыряю в угол, 'Сердце друга' - в угол, 'Дом на площади' - в угол. На книге 'Весна на Одере' особо заостряю внимание, прежде чем зашвырнуть роман в угол. - Ты, что не понимаешь, что так нельзя воевать? Если у меня 20 человек, а у Вальтера - 6, то кто в более выгодном положении? Я или Вальтер? А я допускаю немцев до Москвы и трусливо готовлюсь к эвакуации. А потом прикормленные властями писатели поют гимны такой победе. Трупами немцев завалили, а теперь хвалятся. Ты это понимаешь? Что ты мне суёшь этих лизоблюдов. Ты, что не понимаешь, что всем этим инженерам человеческих душ очень вольготно живётся в рамках существующей системы? А система даёт зелёный свет только тем, кто тонко чувствует, о чём можно писать, и о чём - нельзя. Да они по определению не могут быть правдивыми. - Хватаю с полки Тургенева. - Над Тургеневским враньём слезами заливаешься: 'над вымыслом слезами обольюсь'. Суёшь мне его для обязательного прочтения. Как вообще, ты можешь читать откровения этого слезливого неженки и тюфяка? - Безошибочно раскрываю книгу на нужном месте и зачитываю: 'В стене было около двух сажен вышины. Я пришёлся о землю ногами, но толчок был так силён, что я не мог удержаться: я упал и на мгновение лишился сознания'. - А, если бы твоему Володеньке бревном от плота по чердаку, а, если бы этот маменькин сынок грёбнулся на полном ходу из машины, то, на какое время он бы утратил сознание? Всю оставшуюся жизнь на таблетки бы работал, говнюк! 'Конёк' больше десяти метров пролетел, все кости себе переломал, всю клеть обдристал, а сознание не потерял!
Мама делает нетерпеливый жест рукой, но я упреждаю возражение: - Нет, ты подожди, ты послушай, что пишет дальше твой любимый слюнтяй, а ведь ему 16 лет, он мой ровесник: 'Крапива обожгла мне руки, спина ныла, и голова кружилась, но чувство блаженства, которое я испытал тогда, уже не повторилось в моей жизни. Оно стояло сладкой болью во всех своих членах и разрешилось наконец восторженными прыжками и восклицаниями'. - Я сейчас зарыдаю от умиления, а потом сблюю от сладкой боли во всех своих членах и от всех его восторженных прыжков и восклицаний. Да ты поняла, хоть, что-нибудь из его 'Первой любви?'. Этот слизняк придумал себе мужественный образ. Он - трусливое ничтожество и приживала, хотел бы быть похожим на Петра Васильевича. Как это заманчиво - хлыстом даме по руке, и та целует на запястье след его удара. Рубец целует покорённая им женщина. Заманчиво! Но это же вымысел! Чудовищное враньё. Чудовищное! Между лилиями ей кнутом, да ещё и с потягом, тогда, конечно, мороженку полижет, а рубец - никогда! Мама - педагог от бога. Чем я взволнованней, тем она спокойней.
- Скажи мне, сыночка, тебе нравится город Ленинград?
Это удар ниже пояса. Это запрещённый приём. Слово сыночек не оказывает на меня ни малейшего действия, но то же слово, произнесённое с ударной буквой 'ы', действует на меня, как таблетка димедрола. Эта 'ы' лишает меня возможности дальнейшего сопротивления. Я утрачиваю способность дерзить из-за грёбаной буквы 'ы'.
- Я там не был. Не знаю.
- Ну, чисто гипотетически, где бы ты согласился жить? В этой дыре или в Северной столице?
- Разумеется, в Ленинграде.
- Очень хорошо. Теперь слушай. Твой отец, как ты сам понимаешь, не имел не малейшего отношения к убийству Кирова, но у него хватило ума высказать в лаборатории, своё, идущее в разрез с официальной точкой зрения, мнение по поводу случившегося. Утром он оригинальностью мышления произвёл на окружающих впечатление, а вечером у нас произвели обыск, и я осталась без мужа. Отцу повезло, началась война, и его выпустили из тюрьмы. Но он не сделал соответствующих выводов и опять, что-то ляпнул уже после войны. Он мне не признался, но я уверена, что он наговорил лишнего, и, так называемые коллеги тут же стукнули, куда надо, и его отправили под конвоем в это гиблое место. Я не преувеличиваю, умышленно определяя место нашего проживания, как гиблое. Он же погиб здесь. Из-за своего языка погиб. Ты знаешь, что я не балуюсь стишками, но, когда его забирали второй раз, у меня сами по себе возникли в голове следующие строчки. Запомни их, на всю жизнь запомни:
Ведут отца, как на закланье,
У них пощады не проси.
Неотвратимо наказанье
Для невиновных на Руси.
Сыночек, я тебя прошу, я тебя умоляю, ну, хочешь, я на колени встану, я тебя заклинаю: 'Никогда, слышишь никогда, не говори плохо о тех, кто верноподданно служит системе'. Я тебе для чего дала Экклезиаста? Для общего развития? Не только. Там мудрейший из мудрейших сын Давидов непосредственно обращается к таким как ты: 'Даже и в мыслях твоих не злословь царя'. Всё простят в России, всё, кроме вольнодумства. Почитай 'Былое и думы' Герцена, настоятельно рекомендую. У него там священнослужитель, святой отец запился и проворовался, но его простили, а Александра Ивановича, за невинное, в сущности, инакомыслие всю жизнь преследовали. Обещаешь мне мой мальчик? - мама целует мне голову. - А что касается Тургенева? Я не поняла, какое отношение имеет к нему мороженное и лилии, но думаю, что ты просто до него ещё не дорос.
Ещё одно слово по поводу моего литературного кретинизма, и я изорву на мелкие клочки все её идиотские роман-газеты. Дадут мне сегодня остаться одному, или будут продолжать хиздеть про грёбаного певца русской природы? Сейчас мне только назидания не хватало, вашу мать!
* * *
Амбулатория больницы расположена в отдельном здании. Значит, на ночь его запирают на ключ. С самого утра пас Хаину Нахимовну. Спросит, что я делаю в больнице, что я скажу?
Дождался, когда она проследует в кабинет, и только тогда вышел из укрытия. Прошел в туалет, но не воспользовался оным, а вытащил шпингалет из гнезда, чтобы ночью можно было беспрепятственно проникнуть в помещение. Точно такой же вольт проделал для гарантии и в окне коридора. Полюбовался якобы фикусом на подоконнике, потрогал лакированный лист, огляделся и сделал то, что хотел.
Странно, но я не могу сказать, что провёл ночь в невыразимой печали. Нет. Оскорблённый больше злится, чем печалится. Я должен был всё разложить по полочкам, чтобы не дай Бог, не наказать потом невиновного. Что больше всего травмирует меня? Больше всего меня угнетает то, что меня предпочли другому. Но ведь не она предпочла, а её заставили под угрозой порчи платья из дефицитнейшего грёбаного крепмарикена выполнить их требование. Это в какой-то степени смягчает её вину, и абсолютно исключает всякую возможность реабилитации насильников. Так и запишем.
Больнее всего бьёт сознание того, что она получила сладострастие не со мной, а с моим врагом. Больно, но это не её вина. Это физиология. Гораздо хуже, если бы она оказалась столь фригидна, что даже с двумя не получила удовлетворения.
Зачем мне женщина - холодильник. Значит, все эти переживания на подобную тему есть нечто иное, как мужской эгоизм, гипертрофированное чувство собственника, оскорблённого самца и прочее такое.
Трудно, невозможно себе представить их обратную дорогу втроём в одной кабине. Разговаривали они или молчали? Если разговаривали то, о чём? Улыбалась она вымученной улыбкой или плакала? Однажды изнасилованная, как правило, безропотно уступает и второй и третий раз. Она могла сидеть в кабине посередине и держаться за предложенную ей морковку. Могла держаться за две. Страшно себе представить, но она могла быть усажена на неё. И в такой позе ехать до города. Опять это дикое возбуждение при одной мысли об этом. И это - нормально, я же хочу её. Это тоже физиология? Нет, это похоть. А что такое похоть? Похоть - это половое влечение, без которого человечество просто прекратило бы существование. Что ж тут плохого? Плохо то, что вместо сострадания к той, которую силой обстоятельств, принудили к половому сношению, я её внутренне осуждаю, и при этом сам её безумно хочу. Люди - скоты! Хуже скотов, те хоть не лицемерят. Эту тему я должен закрыть, чтобы не сойти с ума. А откуда Вальтер знает, что у неё, как мышиный глаз? Тоже попробовал? Нет, не попробовал, но почему? А мышиный глаз - это признак девственности или особого анатомического устройства её влагалища? В гигиене девочек пишут, что девственная плева может быть достаточно растяжима для того, чтобы не разорваться при первом половом сношении. Опять я пружинно напряжён внизу. Я же решил не касаться больше этой темы. Табу, табу, табу! Нужно всё проанализировать с самого начала. Я должен во всём разобраться сам. Не могу же я как жалкий рогоносец обратиться к тому же провокатору Добрыне-Азэфу, с унизительной просьбой рассказать мне невыразимо пикантные, интересующие меня подробности. Не дождётесь, суки. 'Орёл упал, но средь далёких скал'. Вот, когда меня пнули сзади на её дне рождения, и я растерялся от неожиданности, но дёрнулся для понта в сторону Вальтера, то почему она сказала: 'Хватит вам драться'. Есть два варианта объяснения её поведения. Вариант первый: она боялась, что меня изобьют, и решила сбуферить. Вариант второй: она заметила, что я струсил, и произнесла эту фразу исключительно для того, чтобы показать мне, что она расценила мою растерянность не как трусость, а как желание немедленно вступить в бой. Одним словом, она, таким образом, утешила меня, чтобы я не корил себя за малодушие. Умно и благородно с её стороны. Снимаю шляпу.
Когда мы встретились на узкой тропинке с этими скотами, как она себя повела? Она уже была ими изнасилована? По всей видимости, - да, потому что она освободила руку из моей, и как-то странно улыбнулась. Я ещё тогда подумал, что она могла бы и не улыбаться моим врагам. Что-то я забыл важное, что-то я забыл. Вспомнил! Она уже тогда на остановке уклонилась от моего поцелуя, а я расценил это, как обыкновенную стеснительность. Но, почему? Почему уклонилась? Однако вернёмся к её улыбке. Это была даже не улыбка, а выражение лица похожее на что? Похоже на: робость, стеснительность, застенчивость, растерянность. Первые три определения её состояния души отбрасываем, потому что это - почти одно и тоже, остаётся растерянность. Почему? Там был примерно такой расклад: козлы не знали, как она себя поведёт после изнасилования, и боялись, что она напишет на них заяву. Она, в свою очередь, не знала, разнесут ли они по городу новость о её позоре и бабским чутьём догадалась вырвать свою руку из моей, чтобы не вызвать в них ревность и желание тут же отомстить ей за связь со мной, рассказав всему городу о мороженке. Дурочка! Нет, она совсем не дурочка. Освободив руку, она лишала их повода для ревности, и, следовательно, спасала меня от неминуемого избиения. Есть ещё одна, заслуживающая внимания версия. Она освободила руку, чтобы не дать сволочам насладиться моим унижением: 'Мы ей мороженку, а этот влюблённый по уши ложкомойник облизывает её с ног до головы, и ходит, держась за ручку...'. Это тоже запишем ей в актив.
Почему они меня в тот раз не отоварили? А зачем? Разве физическая боль сравнится с душевными муками? Моя возлюбленная отдалась им без борьбы, возбудилась и даже получила сексуальное удовлетворение, а я, когда узнаю о случившемся, буду, унижен, раздавлен и наказан за мою победу в драке на берегу Вильвы. Пиррова победа?! Что-то я опять забыл, что-то очень важное. Ага. Вспомнил. Добрыня-Азэф сказал, что Ахмаська и его терпило вместе лечили у доктора трепак. Вот ключ к разгадке. Если я хочу узнать причину её внезапного ко мне охлаждения, прежде всего мне необходимо выяснить, кто кого заразил венерической болезнью. Неужели она могла заразить Ахмаську? А почему бы и нет? Я уже никому не верю. Ну, и тварь же я. Типично мужская психология: её изнасиловали, поэтому я ей больше не верю. Мерзко, но как тогда объяснить её нежелание отдаться мне до конца, без имитации Дуни Кулаковой и без подкладывания между ног тряпочек. Почему мне-то не дала? Вот вопрос из вопросов. Хорошо, мне не отдалась из боязни забеременеть или из боязни утраты девственности. Тогда как объяснить её внезапное охлаждение ко мне после изнасилования? Возненавидела весь мужской пол? Возможно, только я-то тут при чём? Голова кругом идёт. Всё выясню сегодня вечером. Конец августа, темнеет рано.
* * *
Оказывается фамилий на букву 'К' в регистратуре амбулатории гораздо больше, чем фамилий на букву 'И'. А я думал, что Ивановых должно быть больше, чем, скажем, Кузнецовых. Свечу фонариком и ищу амбулаторную карту Ахмаськи Закирова. Закировых много, а Ахмаськи - нет. Танечки Свидловой тоже - нет. Ну, не идиот ли я? Все амбулаторные карты больных венерическими болезнями должны храниться в кабинете лечащего врача. Клятва Гиппократа. Врачебная тайна. Дверь в кабинет закрыта на ключ. Хорошо, что я взял с собой остро заточенную монтировку. Чуть нажал и выдавил дверь из косяка. Нашёл амбулаторные карты Ахмаськи и Танечки. Диагнозы идентичны: острая гоноррея у обоих. Сравниваю даты обращения. Ахмаська обратился на полторы недели раньше. Читаю историю заболевания. Ахмаська указал конкретный источник заражения. Он, оказывается, подхватил вавочку от молдаванки Лягуши. Лягуша - местная жрица любви. Денег с клиентов не берёт. С неё довольно спиртного. Блядёшка. Соглашается на контакт только с молодыми. Не страшная и не старая, но опухоль над щитовидной железой. Шея неприятно раздувается при смехе и при громком разговоре.
Сейчас я узнаю самое главное. Читаю историю заболевания Танечки. Ощущаю сердцебиение, дрожат руки. Источник заражения: была изнасилована незнакомым мужчиной в лесу. Предыдущую половую жизнь отрицает. Дальше идут объективные данные, лечение, но мне это уже не интересно. Я всё выяснил. Надо быстро слинять отсюда. Потом всё осмыслю.
Итак. Вальтер знал, что Ахмаська лечит трепак. Поэтому побоялся вступить в контакт после него. О том, что минжеус, как мышинный глазок, он узнал от Галеева...
Ахмаська, скорее всего, надеялся, что он уже не заразен... У Танечки появились симптомы болезни, она обратилась в больницу, и у неё выявили венерическое заболевание... Как узнала Тётя Клава? Городок маленький. Средний медперсонал - мерзавки и сплетницы... На каких тонах происходило объяснение с дочерью - можно только догадываться. Первый порыв - наказать преступников. Но доказать факт изнасилования можно только обратившись в ментуру. Прошло уже несколько дней. 'Почему не обратилась сразу?' - спросит следователь. Почему наврали венерологу про мифического незнакомца в лесу? Кому нужен этот позор? Легче уехать.
Вальтер - гнида. Сценарий изнасилования был предложен им. После поражения на берегу, он понял, что проиграл надолго, если не навсегда. Не будет же Ахмаська ходить с ним всегда рядом, (он был прав - Ахмаська уже на нарах) а один на один он уже не имеет шансов для реванша. И тогда он придумал дьявольский план мщения. Удар, после которого мне уже не подняться.
Почему она отвернула лицо и уклонилась от поцелуя? Она боялась, что через поцелуй можно заразить меня. Девочка моя! Ты благороднее меня во сто крат. Вальтер! Ты - покойник! Ты слышишь, вонючка? Ты - дважды покойник, потому, что есть ещё одна причина, из-за которой моя возлюбленная могла отвернуть от меня лицо. Она ощущала себя настолько осквернённой, что посчитала за подлость, дать себя поцеловать в испоганенный рот? Ну, конечно, поэтому. Она же дала мне обнять себя, и даже подалась мне навстречу, когда я поцеловал её в шею. Танечка! Ангел!
Мой, принудительно падший ангел! Я отомщу за тебя! Вальтер! Ты - труп! Ты - жмур, Вальтер! У меня есть клёвая заточка. Толя Кабан подарил. Ручка наборная и три желобка для стока крови. Но ты не надейся, что будешь заколот благородным стилетом. Ты не заслужил стилет. А моя мама не заслужила наказания - увидеть сына за решёткой. Я вчера прошёл за тобой ночью по улице Торговой, потом завернул на улицу Мичурина и шёл за тобой до самого твоего дома. Я шёл за тобой, а ты этого не заметил. Сто раз я имел возможность заколоть тебя, как свинью, но я не сделал этого и не сделаю. Даже, если я самым тщательным образом подготовлю твоё убийство тёмной ночью: маска, чужая спецовка, чтобы случайные свидетели не узнали по фигуре, чужие калоши - всё это я могу своровать в бараке, махорка вокруг твоего тела для того, чтобы собаки не взяли след, то и тогда я обречен на разоблачение. Как только утром обнаружат твой труп - человек по кличке 'Азэф' тут же запишется на приём к оперу, ну, а дальше всё известно: 'только это между нами, я вам ничего не говорил, - хе-хе...'. Железное алиби мне не придумать, а выбивать показания мусора умеют. Нет, Вальтер, ты хитёр, труслив и коварен, но есть и у тебя слабое место. Есть и у тебя 'ахиллесова пята'. Ты, как и я любишь один шататься по тайге. Я знаю место на берегу, где ты бьёшь уток на осеннем перелёте. Мне лучше других известно, на каком токовище стоит твой шалашик. За грохотом выстрелов ты не услышишь моих шагов. А когда, оглохнув от пальбы, выйдешь из укрытия, чтобы подобрать убитых косачей, ты увидишь в двух шагах от себя дуло моего ружья. Увидишь и всё поймёшь, заглянув в погибельный мрак направленного на тебя ствола. И не жаканом будешь отправлен в преисподнюю и не картечью. Много чести. Мелкой, как маковое зерно, презренной бекасиной дробью будешь казнён. Сотнями дробинок ужалит тебя в лицо смерть, а, если бы я убивал тебя, будучи пьяным, ты бы позавидовал мёртвым, потому что сначала я бы отрезал твоё хозяйство, а потом выдавил бы у тебя глаза. Заметь, что не наоборот, то есть, сначала всё-таки органы размножения, чтобы ты мог увидеть отрезанные помидоры перед смертью, а потом уже органы зрения. Я выдавил бы твои глаза, и в каждую пустую глазницу вставил бы по яичку. А что? В обрамлении белесых поросячьих ресничек, смотрелось бы недурно. А твой ампутированный член я вставил бы тебе в рот.
Заманчиво, но не исполнимо. Я должен быть трезв и хладнокровен, а трезвый я не способен на вышеизложенный вариант. Я должен быть трезв ещё и потому, что есть у меня к тебе парочка, другая вопросов. Узнаешь, в чём мой интерес перед смертью. Я не буду, конечно, кричать тебе голосом Макара Нагульнова: 'Повернись лицом к смерти, гад', но взгляну, обязательно взгляну в глаза и задам терзающий меня вопрос. А уж упрятать тебя - покойника в тайге, я смогу. Уж в этом ты можешь быть уверен. Никто не найдёт и никогда. Жаль только, что на месте твоего погребения, не смогу сыграть для тебя похоронный марш Шопена 'Прощай товарищ'.
Не помню, сказал ли я последнюю фразу вслух или - про себя? А ведь это очень важно, поскольку наши мысли слышит Бог, а слова - дьявол.
Я услышал громкий удар кузова по виску, увидел падение тела, проследил глазами за маршрутом, убегающей с места дорожного транспортного происшествия машины, и направил луч фонарика на изуродованное лицо Лапши Базарника.
Видимо, всё-таки дьявол услышал про марш Шопена, хотя, по идее - все дела связанные с погребением - это прерогатива Господа Бога.
Неважно, кто распорядился ничтожной жизнью запойного пьяницы и неисправимого грешника, а важно то, что Вальтер получил в лице сына убиённого им Базарника, врага, куда более беспощадного, чем я. Будем откровенны, и посмотрим суровой правде в глаза. Я - трус в трезвом состоянии, и болтун и шут гороховый - в состоянии хмельном.
* * *
Похоже, что злой рок занялся вплотную семейством Лапшиных. Вечером убили Базарника, а утром умерла его парализованная мать. Приехали пять кряжистых мужиков самостоятельного вида, - братья Базарника, и увезли хоронить родню в деревню Пустынку. Пустыней там и не пахнет, наоборот, там тайга, глухомань, дикость. Лапшины родом из Пустынки. Пол деревни имеют носы двустволкой, грудь колесом и блескучие наглые глаза.
Я подождал, пока схоронят Базарника, выяснил, что Вальтер - вне подозрений, и пришёл к Лапше. Он сидел на лавочке перед домом и насвистывал мелодию любимой песни: 'Мать продай-ка бугояшку, выйдут люди, выйдет Яшка. Дону, по Дону, До-о -ну'. Ни малейшего признака уныния на лице. Взглянул в мою сторону, подвинулся, уступая место, сказал, словно прочитал мои мысли:
-А, чё горе горевать? Родитель печалиться не велел. Сказал, что, если умрёт, чтоб выть не вздумали.
-Коней дядьки забрали?
-Не всех. Ветку с Лыской оставили.
-Вальтеру будочку установили. Инкассаторов теперь возит.
-Не имеет права. У него стаж маленький.
-По блату. У него родак - в крупных ментах.
-Другое дело.
-Узнал, кто батю сбил?
-Как теперь узнаешь?
-Это Вальтер его убил. Я сам видел. - Я точно мог предположить ход мыслей Лапши. Первая мысль, которая могла прийти ему в голову: я вру и хочу его руками разобраться с моим злейшим врагом. Сейчас он потрет указательным пальцем под носом и опустит глаза. Думать будет.
Лапша потер под сухим носом, опустил глаза.
-Котлы с родителя ты снял?
-Баба. Я знаю барак, где она живёт. Могу показать. Хорошие часы?
-Трофейные. Почему не воспрепятствовал?
-Светиться не хотел. Ты же не хочешь, чтобы с ним менты разбирались? И потом, их все равно бы санитары в морге сняли.
-Это так.
-Да, ты можешь сам машину осмотреть. Там слева угол кузова так от крови замыт, что краска побледнела. Песком тёр, старался.
-Ты не путаешь, может справа?
-В том-то и дело, что слева. Он же гнал - 'газ до полика!'. Вилял по дороге, как пьяный. Он, хотел выбоину объехать, слишком влево взял, а батя вперёд качнулся и точно виском. Если бы справа - Вальтер бы мог не прятаться и борта не замывать. Пешехода не видел, удара о борт не слышал, и взятки гладки. Ты, зайди в гараж, сам всё увидишь.
-Знамо дело - посмотрю. А главное, на самого мне посмотреть нужно.
-Думаешь, сознается?
-Нашёл дурака. Только меня он не обманет. Я по глазам пойму.
* * *
Впервые в жизни не я, к Лапше, а Лапша пришёл ко мне домой. Мамы дома не было. Прошёлся по кухне по-хозяйски, взял с полки стакан, нацедил квасу, выпил, крякнул, вытер тыльной стороной кисти рот.
-Он это.
-Чё бы я сочинял. Он по пятницам с Тосьвы в наш банк деньги возит. Вечером часов в семь, в восемь. Два охранника с ним.
-Сколько у тебя палочек заныкано?
-Штук двадцать, - соврал я. Надо же мне и для себя кое-что оставить.
-На Мутной?
-На Рассольной, - ещё раз соврал я. Для вранья было две причины. Во-первых, я хотел напомнить Лапше про его откат при виде медвежьих какашек - засуетился, как увидел две свежие дымящиеся кучки рядом с задранным лосем, хоть и был с двумя стволами. Сказал тревожно оглянувшись: 'Пойдём Ростислав, здесь воняет'. А я, между прочим, безоружный, ни капельки не струхнул, и даже, присел и рассмотрел в экскрементах черёмуховые косточки - лакомился мишка ягодой. А, во-вторых, Рассольная гораздо дальше от города, чем Мутная, и он вынужден будет дать мне Ветку.
-Отсырели уже, поди?
-Чё бы им сделалось? Аммонит в вощёную бумагу пакуют. А зачем он тебе?
Для того чтобы быть умным, не нужно быть образованным. Ведь не читал, варнак, благословение отца, отъезжающему в Англию сыну Лаэрту, а знал и без наставления датского вельможи о том, что нужно 'держать подальше мысль от языка'.
-Рыбку глушить буду, - и обнажил хищные клыки то ли в улыбке, то ли в оскале.
-Динамка нужна?
-Аккумулятор есть.
-А детонаторы?
-Полно. Когда палочки притаранишь?
-Ветку дашь, мигом смотаюсь. Вечером уеду, завтра к обеду вернусь.
-Ветку не дам. Засекаться стала.
Врёт. Ветка кобылка резвая, молодая, грациозная. Не идёт, а танцует. Ноги элегантно ставит, как балеринка, и никогда копытом сама себя по ноге не бьёт. Зачем врёт? Самому нужна. Зачем? Хочет смотаться на Тосьвенскую дорогу и произвести предварительную рекогносцировку. Но ведь у него есть новенький мотоцикл 'Урал'. Есть-то, он есть, но ведь на мотоцикле нужно переехать два железнодорожных переезда, а там бабы внимательные. И, когда мимо Юго-западной шахты поедешь - тоже засветишься. Вот он - варнак и решил напрямую тайгой на Ветке сгонять и всё внимательно рассмотреть.
-Возьми Лыску. У неё спина, как подушка. Жопу не набьёшь. Сильно не гони. Она жеребая.
-Не учи учёного.
* * *
Лапша погибнет нелепо. Вальтер умрёт смертью страшной.
Я привёз Лапше аммонит в четверг перед обедом. Он сунул мешок под крыльцо, не взглянув на его содержимое, и не поблагодарив меня по своему обыкновению. Осмотрел у Лыски губы, сунул ладонь ей в пах, поводил её по двору, убедился, что кобыла в порядке, и повел её в конюшню.
-Может мне её почистить?
-Сам почищу, - сказал не оборачиваясь.
В субботу утром к маме пришла Аппетитная Полина из сберкассы. Я листал Библию, открыл наугад Притчи, прочитал: 'Жесток гнев, неукротима ярость, но кто устоит против ревности'. Кто о чём, а вшивый про баню. Да уж!