Аннотация: Этот цикл с безграничной любовью и благодарностью, посвящается Мае, Йюоле, Ми, Вереску, Горю и всем кто когда либо терялся и заново находил себя.
ТРАССА
Однажды Мая потеряла себя и свой смысл. Ей было больно. Йюоле гладила ее по голове и поила бульоном из стихов. Стихи были без рифмы и красиво царапали нёбо. Йюоле жила в домике на краю деревни посереди города. Летом он утопал в зелени. Сейчас на его крыше гостил февраль. Снег, повинуясь прихоти хозяйки облепил все стены. Мая боялась газовых плит и не умела ставить чайник, Йюоле спала в комнате с тремя углами, на кровати в решетку. Диван под Маей сыто скрипел. На полу стояло зеркало. Мая часами смотрела в него и ничего не видела.
- Давай отправимся в путешествие? - предложила Йюоле.
- Куда можно отправиться зимой? Я слышала, что дороги спят в это время.
- Да куда угодно! - сказала Йюоле и собрала 2 рюкзака. В то время она соединялась с человеком по имени Шу. Человек слушал мантры и жил в белой квартире. Он мог поцеловать свою пятку и очень этим гордился.
Шу дал им горелку с бензином и нарек Маю мужчиной. Йюоле спрятала юбки под пуховик и обещала быть паинькой.
На рассвете Йюоле открыла зеркало, и девушки шагнули на дорогу.
Дорога называлась "трассой". Её шкура была серой и гладкой в начале и поношенной ближе к копчику.
- Куда мы идем?
- Куда-то на юг. В Город-поющих-барабанов.
Они останавливали грузные фуры и ехали вместе с дальнобойщиками. Дядьки задавали одни и те же вопросы, и улыбались в усы. Йюоле пела песни и хлопала в ладоши. Мая играла на флейте и была жива. Однажды ночью они остались одни посреди трассы, никто их не видел. Безумно хотелось спать и есть. Огни деревни казались злыми и пугали. Девушки ушли в степь и поставили палатку. Горелка замерзла и отказывалась гореть. Йюоле когтями отодрала крышку и залила промерзший хворост бензином. Костер ушел под снег и отогрел землю. Из земли потянулись ожившие травы, распустились цветы, но тут же увяли, почувствовав, что еще рано. Согрев на коротком костре банку тушенки они плясали вокруг пламени и пели, пока оно не угасло. Мая подумала, что сейчас как никогда близка к первым людям. Огонь слушался Йюоле и танцевал с ней в одном ритме. ЕЕ чешуя вобрала в себя все его краски и стала ослепительной. Мая захмелела от восторга и забыла все, чему ее учила жизнь. Забыв, неожиданно обрела зрение и стала видеть все и сразу. Йюоле поцеловала ее в лоб и Мая поняла, что у нее глаза бога. Теперь день был золотым, а ночь наполнена сиянием. Мая сквозь одежду чувствовала как прекрасно ее неправильное тело и желала себя. К шести утра они так и не выспались. Холод пропитал их насквозь. Даже дыхание было полно льдинок. Собрав рюкзаки и палатку, подруги двинулись к трассе. Заледеневшие ноги плохо слушались. Голова была тяжелой и ничего не хотела. Трасса дарила ветер, взлететь мешали только рюкзаки. Прозрачный рассвет был прекрасен. Солнце пело главную партию. Ему вторили облака, и слова сами срывались с губ. Ноты были освежающими на вкус и напоминали специи:
До - щафран.
Рэ - имбирь.
Ми - корень лотоса.
Фа - мята.
Соль - гвоздика.
Ля - базилик.
Си - зира.
Пряности ложились узорами на ладони и ступни. Йюоле и Мая стали невестами их волосы покрыли красные вуали, а в носу зазвенели колокольчики сережек. Быстрый шаг превратился в ритуальный танец. Шаг в перед, в одном ритме - стал верностью. Раскрытые ладони честностью, случайный поворот головы вниманием. натруженные, оттянутые рюкзаком плечи раскрывали грудь рассказывая о чистоте сердца.
Любовь потеряла все пояснения, и стала смыслом сущего.
Йюоле издала радостный кличь. И тут наступил день.
Их подобрала старая десятка с двумя деревенскими мачо. Мачо страдали заскорузлым красноречием. Их жизнь была проста, а радио сломано.
ГОСТИ
К вечеру невесты стояли на перекрестке у въезда в город на Волге. Когда остановилась машина, они уже не верили в ее возможность.
Теплый мужчина с глазами рождёнными степью, улыбался по-отцовски. Он уверено держался за руль. Руки говорили о тяжелой работе, прямая спина принадлежала Воину. Они поели где-то между городом на волге и именем революционера.
- Где вы будете ночевать?
- В кафе если никто не подберет.
- Не боитесь?
- Нет. Не боимся.
Воин вдохнул пыль с раскрашенных ладоней и по звонил жене.
- Катя родители дома? Да тут девчонок подобрал, им ночевать негде. Скажешь что это твои подруги с института? Хорошо. Да. До встречи.
- Теперь слушайте вам 25 лет. Вы подруги моей жены её зовут Катя. Поняли?
- Да.
Они въехали в маленький городок-табакерку. Дом воина светился множеством окон. Когда-то он построил его сам, привез в него свою семью.
Его отец хитро щурился и поблескивал мудрой лысиной. Он понимал больше чем надо, но молчал и был дружелюбен. Мать воина укутала плечи шалью и весь ее смысл были дети. У Воина были братья у тех жены, у жен детишки. Катя готовила плов и говорила без умолку.
Для Семьи, девушки стали гостями. Гости для них испокон века были священны. Никто не попрекал, никто не сказал, ни одного злого слова. Было невероятно тепло и уютно. Мае хотелось плакать от нежности. Йюоле познавала семью и училась быть человеком.
Плов елся руками - это гораздо вкуснее чем есть вилкой. Чай наливали в пиалы и не жалели молока. У Воина было двое сыновей. Один был слишком мал для имени. Второго звали Мухтар. Мухтарчик был ушаст и очарователен. В нем было пополам любопытства с живостью. Ярким солнечным зайчиком он бегал вокруг взрослых и что-то говорил на детском языке.
Их уложили спать. Мая нежилась на жестком диване, и не было места желанней и теплее, чем маленькая комната увешанная коврами. Не было дома роднее, чем дворец Воина. Не было другого очага, нежели тот, что согрел их этой ночью.
ИЗБУШКА
Майя и Йюоле нашли на дне рюкзака клубок ниток, они были красные и мохнатые. Хвост убежал из рюкзака и шмыгнул под дверь. Пора было возвращаться. Перевязав волосы воспоминаниями, Мая поклонилась порогу и выпила чаю.
Девушки шли по трассе, наматывая нитку на клубочек.
- Когда вернемся, я свяжу из него носки.
- Главное не надевай их, когда пойдешь на свидание, - сказала Йюоле.
- Это еще почему?
- Это нить путешествия, ты рискуешь не вернуться.
Время гнало само себя, неведомо куда. Йюоле пела пронзительно и зазывно. Нитка наматывалась на клубок, а руки Маи научились ловить ветер. Там где раньше были тонкие волоски на руках, проросли перья, лицо вытянулось в клюв, глаза стали видеть далеко на Юг и обратно.
- Если к ночи доберемся в Город на Волге, переночуем там.
На том и порешили, заев согласие беляшами с прошлым листопадом.
Их подобрал волшебный почтобус с многими людьми. В блокноте были позывные аборигенов, и нечего было искать.
Город на Волге встретил их ночной возней и последними трамваями. Цены на скорость были высоки. Женщинам уступали даже калеки. Пахло привычками финского залива и Эрмитажем.
- Мы должны отыскать избушку с рельсами, ведущими в никуда и детским солнцем.
- Не забудь про ценные указания, и ходи всегда с правой ноги на три счета.
- В последнее время мои друзья складываются попарно и превращаются в книги. Я уже жду первых тиражей, у меня есть ручка для памятных записей.
- Когда я укушу себя за хвост, это будет что-то означать. Никогда не храни в своей голове пройдённое. У тебя места не хватит для этого хлама.
- Моя бабушка пела в капелле и играла с музыкой. Она всегда учила меня быть бережливой и хранить время в банке. Когда-нибудь оно вернется и мне не будет нужды покупать новое.
Мая уже отчаялась найти волшебный домик для путешественников, как вдруг увидела под козырьком киоска парня с гитарой за плечом.
"Люди дружащие с музыкой знают больше чем те, что дружат исключительно со своей головой", - подумала она и оставив рюкзак подруге подошла к местному.
- Мы потерялись и очень чужие. Подскажите где здесь "Избушка" - Мая превратилась в мышонка и умильно повела усиками.
- Да я и сам третий день не помню где жил. Но могу сказать, что избушку надо искать с закрытыми глазами и мечтательным носом.
У нее нет адреса, только нужда и запах хлеба.
- Покажи нам, как это делается? - попросили подруги.
- Для вас все что угодно кроме денег и себя, - галантно и весьма предупредительно ответил юноша, и, закрыв глаза, втянул воздух раскрытыми ноздрями. И тут же, поймав след, повел девушек за собой. Чем дольше он принюхивался, тем явственнее видела Мая спрятанный в брюки хвост и висячие мохнатые уши. У Человека были четыре лапы и морда породистой дворняги. Под правым глазом красовалось черное пятно, а на шее пушилась рыжеватая манишка. С каждым вдохом его лапы все быстрее забирали под себя тропинку из битого асфальта. Девушки тоже опустились на четвереньки, чтобы поспеть за провожатым. Им очень не хватало собачьего хвоста для азарта. Неожиданно, весьма полезное превращение кончилось у сломанного забора без таблички и входа. Отодвинув доску, компания упала на рельсы и прокатилась пару метров в никуда. На крыльце остыл матрац. Игрушечное солнце плотоядно скалилось из под снежной кепки. Деревья ехидно чернели и трясли гирляндами из старых вечеринок и песен. Окна были безучастны и непреступны за ржавыми решетками в кокетливых завитушках. Дяди-Юги не было дома, хлеб давно покрылся плесенью и замок примерз к двери.
Позвонив в пространство, местный узнал, что Юга уехал в паломничество. ЕГо звал гроб господень и кровь бога. Он обещал вернуться не скоро и привезти лето. Мая перебрала позывные в блокноте и достучалась до Скво. Скво была женщиной большого племени, растерявшего свое название сорок тысяч километров назад, по всем направлениям.
- Да вы не волнуйтесь, на улице не оставим. Сейчас адрес пришлю.
Йюоле сидела на заборчике и болтала лапками. Рюкзаки загадочной темной кучей громоздились рядом.
ВЕРЕСК
Мая шла, шла, споткнулась.... И оп! Влюбилась. Такое с ней было впервые. Вот чтоб так пропустить реальность, потерять нюх! Вот что бывает, когда не ты придумываешь историю. Мая встала, отряхнула подол и оглянулась. Солнце ехидно щурилось и показывало девушке язык. В голове звенело и все окрасилось зеленью.
- Да что такое! - топнула ножкой героиня чужой истории и потянула одеяло на себя. Одеяло обернулось шалью, нашло свое место в ногах.
Мне бы песенку сочинить мне бы найти нужные слова, - мурлыкала кошка открывая дверцу, а ветер скрипел в половицах и старый домишко был раем. Крутилось вертелось вокруг зеленое облако и любить было так свежо и невинно, что даже прикосновения походили на молитву.
- Мне кажется, я влюбилась - прошептала Мая и засмеялась.
- Мне кажется я тоже - ответили ей, и море стало по колено.
Мая обернулась вокруг себя и стала змейкой, отбросив ворох лиственных юбок, зарывшись по самый хвост в солому. Душа пела, ноги разучились ходить вместе, руки дрожали, и голова была абсолютно пуста. Мая попробовала придумать себя, но это была чужая сказка. В этой сказке расстояние потеряло смысл и время, и две реки слились в один ручей, замкнутый между пустотой и пустотой. Где-то высоко в небе старая пряха уронила веретено и продолжила свою работу, перепутав белое с красным - чудной клубок стал общей реальностью.
Он приехал из Города-на-Волге в марте.
- Привет любимая. Теперь я буду придумывать тебя, - ласково сказали ей и начали сочинять.
Он сочинил ей узкие бедра с торчащими косточками и стройные ноги, плоский расслабленный живот и кожу такую тонкую, что каждую кровинку-венку видно. Он сочинил ей губы, маленькие, изогнутые как лук и улыбчивые. Он сочинил ей руки, чтобы они могли касаться его и голос, чтобы она могла говорить с ним. Мая покорно стояла посреди широкой реки от горизонта до горизонта и была его желанием.
Как расказать?
Вот тут, чуть ниже твоего ребра,
я спрятала как и завещано с рожденья,
свой уголек тепла....
Они жили в комнате два -на-два и все, что было им нужно, помещалось между двух сросшихся тел.
Как обьяснить?
Спускаясь, с крыши в город,
и каждый раз - как в первый, сразу в омут
тобою заполняя пустоту.
Клянусь, что никогда....
Они жили в квартире с десятью дверями и ста окнами, где день сменяли песни, а новые друзья появлялись росчерками на стенах. Здесь Мая узнала, что такое быть человеком. Здесь Мая свернулась клубочком и сама одела ошейник, ее любимый раскрывал руки и между ними был весь мир. Его звали Вереск. И не было имени более подходящего ни тогда, ни теперь.
Как быть с тобой?
Безмолвным, нелюдимым,
Тем кто не станет мною никогда....
На шахматной доске так много клеток!
Они жили в квартирке под сенью старого клена, здесь всегда был июль и белый снег шел медленно и степенно. У них было все, что могло поместиться на старом матраце.
Как не забыть?
Ступеньки в темноту -
фонарь разбит у твоего подъезда.
Я помню, что мы встретились весною.
Я знаю, что не зря....
Они жили под самой крышей, с их балкона можно было выйти к закату, по вечерам плеск волн врывался в пустую кухню, и рыбы-птицы пели им колыбельные. У них было все, что могло поместиться между его отчаянием и ее тоской.
И тело вдруг становится водою
Всем миром, что стекается в тебя.
Они жили в доме, который Мая назвала своим. За прозрачными занавесками искрилось небо, и земля обетованная не была священна. И хлеб был как земля. В новый дом пришли друзья и остались. Йюоле привела в дом Горе.
Горе и Вереск сразу узнали друг друга, и разделили гитару и песни напополам. Йюоле снова была женщиной и много плакала.
Вереск проснулся однажды и закрыл все двери на замки. Он больше не мог смотреть на эту девочку, на это небо. Это было чужое пространство, и как он ни пытался заново перекроить его по своему образу и подобию - это была чужая земля.
Однажды он уехал.
В такие моменты женщины начинают ждать. Мая определилась и последовала традиции. Горе посмотрел на нее грустно:
- Ты же понимаешь, что если его там примут, он не вернется, - она кивнула и расплакалась.
"Когда-то сидя на маленькой кухоньке, в твоей рубашке я курила сигареты со вкусом вишни, мне мечталось о жизни которая пахнет именно так - тобой. Я безумно люблю тебя. Люблю твой голос, люблю твои изъяны, люблю твое тело, люблю твои мысли, люблю твою двойственность, люблю твою силу, люблю твою слабость. Никогда я никого так не любила, ни тогда, ни теперь много лет спустя.
Я помню букет цветов на своей подушке, и как я плакала от нежности, когда ты входил в меня раз, за разом меняя мой мир, вживаясь так глубоко, что в какой-то момент я потеряла себя. Потеряв себя, я потеряла тебя любовь моя.
Я была наивной девочкой, веря, что для счастья достаточно двоих. Я не понимала, что достаточно было лишь мне, а ты любовь моя задыхался, не имея возможности, а потом и желания бороться".
Мая опустила руки и доверилась миру.
- Не приезжай. Когда-нибудь я научусь не ждать тебе.
ГОРЕ
Горе был очень прост. Горе жил в четырех стенах, у него было 12 запасных, но там он бывал. У Горя не работал компьютер и был живой ум. Горе умел заглядывать под кожу, но видел лишь то, что наполняло его душу. Он был хорошим человеком, но слишком часто примерял чужие лица.
Мая так никогда и не узнала, боится он быть голым ,или просто предохраняется от всего. У Горя были золотые руки, когда он шел по улице, приходилось одевать перчатки, люди были алчны и охочи до чужого добра. Объяснять им, что без Горя руки бессмысленны было глупо.
От него пахло мужчиной. У всех это разный запах, но Мая точно знала, что это был тот самый единственный правильный. Когда Горе был не один, он светился. Источать обаяние и говорить было его излюбленным занятием. Если кто-то видел его уставшим и пустым он не верил себе и говорил что обознался. В прошлом Горе был для Йюоле всем миром, в настоящем никто из них уже и не помнил вкус общего кофе. У Горя была девушка, острая и худая, Она была красива как застывший портрет, ее движение напоминали детскую грацию кошки подростка, а за улыбкой прятались клыки. Она была безмерно эффектна на фотографиях и ничего ни кому не обещала.
У Горя было два сокровища, его руки и то что он всегда искал. Последнее относилось к долгосрочным вложениям, и грозило растянуться на всю жизнь и дальнейшее путешествие. Когда Горе появился на пороге, Мая была пьяной и безутешной. Её волосы слиплись, ребра светились, сердце пропускало каждый четвертый такт и не могло быть квадратным. Он вжился в ее мысли, согрел ей ноги. Горе умел варить кофе и долго слушать. Мая говорила себя часами и плакала молча. Он был чем-то недоволен в себе, и всегда говорил об этом со вздохом.
Для нее он был прекрасен. Для него она просто была. Быть, сначала было тепло, потом жарко, когда стало холодно, Мая закрыла все окна. Холодно было очень долго, ни что не согревало так, как его золотые руки. Другие не умели слушать и много говорили о себе. Когда Мая поняла, что она выбрала своего мужчину, ей стало все равно. Она забыла его имя и запах. Когда ей стало все равно - наступила весна. Весной с таинственного острова прилетели драконы и один из них случайно коснулся ее плеча в марте. Так началась жизнь.
ЗЕРКАЛО
"Иногда, так бывает, просыпаешься и понимаешь, что мир перевернулся. Вчера или пару часов назад, он ровно и прочно врастал пальцами твоих ног в землю и тянулся вверх.
А сейчас твои волосы трава, твои ноги идут по небу. Когда тебе пятнадцать - это практически не ощутимо. У тебя и так все не, слава богу. Вот взять, к примеру, меня. У меня шестьдесят девять кило веса, и прыщ на носу. И я совершенно, абсолютно не довольна своей жизнью. Что-то знакомое, не правда ли? Если я подойду к зеркалу я увижу свое будущее. Если я его увижу получиться целая история. Когда мне будет шестнадцать, мой первый мальчик насмешит меня, так, что я забуду что уже не девочка.
Чуть позже я влюблюсь. Когда я влюблюсь, будет лето. Жаркое, душное, пропитанное пыльной зеленью июньских снежных тополей, приторной сладостью отцветающей сирени, звоном фонтанов в заросших одичавших парках. Я, в том будущем-настоящем, растрепана и пьяна. Я люблю. Я вообще очень влюбчива. Если посмотреть еще дальше в мои двадцать-двадцать пять лет, я научилась отличать влюбленность от того теплого греющего чувства, что впервые обволокло меня тем летом. Потом был почти год бесконечных телефонных счетов за межгород. Потом был май. Я помню, как тогда в будущем, через полтора года после прыща на носу, его неловкие руки гладили мне спину, мои дрожащие ладони держали его лицо. Сейчас, когда я смотрю в зеркало, я не могу себе представить как через три или четыре года впадут мои щеки, под глазами залягут усталые обречённые тени, как я буду пересчитывать свои ребра, стоя на холодном кафеле ванной комнаты.
Как другой, любимый без смысла и памяти, будет властно проводить горячими руками по моим плечам в последний раз.
Если бы тогда, пять лет назад я могла заглянуть в зеркало и увидеть свое будущее, каким бы было мое прошлое?"
С этими мыслями Мая вышла на балкон, села в кресло и закурила. Последнее, что осталось от любимого - запах его сигарет. Каждый раз, втягивая в себя солоноватый дымок, она снова и снова чувствовала его запах.
Когда-то, закутавшись в его рубашку, она мечтала о том, чтобы ее жизнь пахла именно так - пахла им.
Время прошло, боль прошла, смысл исчез, а сигареты остались. Сегодня было лето с привкусом октября. Город пах дождем и какой-то дрянью. Дома ждала собака и холодная кровать. Утро было бессмысленнее ночи. Человек, сидевший напротив, не входил ни в какие рамки и казался неуместным. От него пахло сладковатым ночным, потом - от Маи пахло им. Почему-то сейчас нестерпимо хотелось в душ, смыть принадлежность, и стать неуместной. Мужчина напротив, сощурился по кошачьи, в зеленых глазах светились желтые крапинки. Смуглую кожу хотелось облизать, она была близка к карамели, и вызывала непроизвольное слюновыделение.
- Ну и что будем делать? - спросила девушка.
- В смысле? - на спине красиво напряглись мышцы, меняя рисунок света и тени.
- Ну, я могу собраться и просто уйти. Будем считать, что ничего не было, могу остаться, - незнакомое смущение залило щеки, собственная нагота стала неуклюжей и чужой.
- Сама то что хочешь? - как красиво поворачивается ступня в полушаге, словно приглашая на танец. Словно открывая дверь. Словно начинается новая история или развязка короткого рассказа.
- Кофе и душ.
- Тогда иди в душ, а я поставлю чайник. У меня только растворимый кофе. Пойдет?
- Беее
- Ну извини, - шаг назад.
"Нет, пожалуй, это малая форма, невозможно танцевать танго с тем, у кого дома нет настоящего кофе, это просто игра" - подумала она.
- Вчера надо было извиняться, - кошка потянулась в кресле и спрыгнула на пол.
- Можем вернуться в спальню, и я извинюсь еще раз, - глаза невероятной зелени завораживали, смеялись.
- Хам.
- Дура!
- Ты мне тоже нравишься.
- Тогда оставайся.
Мая запахнулась потуже в халат. Провела носком по гладкому кафелю кухни. Потянула носок в скользящем движении. Хотела сделать батман, но вспомнила, что не умеет.
Мужчина стоял к ней спиной. У него были широкие плечи и оформленные руки. Спина выдавала в нем танцора, а талия говорила о том, что это было давно. От него одуряюще пахло, в низу живота и в паху пульсировало и толкалось.
"Не сейчас" - подумала она и грузно топая, прошла в ванну. Душ был теплый и сильный. Спина ныла, хотелось застонать и кончить.
"Теперь, когда я осталось можно звать его по имени, это будет вполне уместно, и даже порядочно" - еще более уместной была его зубная щетка, его полотенце, его крем, и его шампунь.
- Я буду звать тебя милый, - пробубнила она и поцеловала зеркало.
"И так начиная с сейчас, и пока не станет скучно, у меня есть мужчина. Его зовут Милый. Я влюблена. Еще у меня теперь плавные бедра, и тонкие вены. Я краснею от волнения и хожу неспешно".
Новая Мая вышла из ванной нагишом. Обняла новую историю со спины, прижимаясь всем телом к горячей коже.
- Кофе готов, - чужой голос завибрировал в полых костях, пробежал мурашками под кожей.
- Я требую извинений здесь и сейчас, - Мая понизила голос, подстраивая тональность, замедлила дыхание, ловя не свой ритм.
- Тебе не кажется, что на кухне извинения не уместны.
- А тебе не кажется что ты уже начал, - проурчала девушка, проводя рукой по напрягшимся ягодицам. Это был не ее танец. Она чувствовала себя воровкой.
Это очень просто придумать себе реальность. Поверить в нее и ей следовать. Это так просто говорить "люблю" и верить, что это действительно так. Влюбляться без оглядки и отпускать, как будто не было жаркого, не твоего, пота на своей коже.
"Все это не настоящие декорации. Все это весна", - подумала Мая и перестала видеть со стороны.
Спустя месяц весна кончилась и не за что было извиняться.
МАЯ
Мая любила поспать подольше. Перекатываться по кровати и собирать простыни. Менять подушки и обнимать себя за талию. Когда сон был вкусным, у нее текли слюнки, а будильник звенел приглушенно - ему было стыдно. Однажды она спала три месяца и начала путать реальность с грезами. Грезы были полны жизни, реальность кончалась после супа и чашки чая. Во сне ей казалось, что она беременна. Наяву было слишком тяжело узнать правду. Вспоминая об этом, она обычно ежилась и становилась маленькой и незаметной. Когда она услышала голос своей дочери, было два часа дня. Внизу живота стало больно, а между ног мокро и страшно. Дракон Йюоле обняла Маю когтистыми лапами пахнущими корицей и перцем, ей было не все равно. Йюоле молодой дракон, ее чешуя сродни гладкой девичей коже, а крылья легки как ветер. На своих радужных крыльях она подарила Мае новый воздух.
"Когда-то, я дышала только будучи рядом с кем-то. Я дышала с мужчиной одним воздухом, у нас была общая кровеносная система и единый пульс. Если мужчина уходил я умирала. Когда он возвращался, мое тело вдыхало душу обратно. Однажды любимый принес веревку и сделал в душе дырку для поводка. С тех пор она ныла при плохой погоде и не могла гулять отдельно. Большой палец, к которому была привязана душа, со временем потерял телесность".
Иногда, Мае снится жаркий июль, со снегом, и жесткий ковер полузабытой квартирки.
Сладко потянувшись Мая снила свое Горе. Горе было улыбчивым и одуряюще пахло. Горю нельзя было сказать нет, просто не получалось. Когда Горе впервые прикоснулось к ее животу, она плакала. Там внутри поселился воздух, научиться снова, дышать было настолько прекрасно, что девушка до сих пор не могла понять, как же у нее это получилось.
"Девочка моя" - шептало Горе, погружаясь все глубже под кожу, нанизывая нервы на кончики шероховатых пальцев, заставляя тело вибрировать в унисон с голосом. Горе было так прекрасно, что Мая плакала каждый раз, когда оно уходило, даже сейчас во сне.
"Я люблю тебя. Просто.
За что и почему? Если тебе нужны причины, вот они:
С тобой не страшно молчать. Я люблю тебя, потому что рядом тепло и спокойно.
Потому что руки твои светятся, и я чувствую их прикосновение еще до касания. Ты единственный кто в тишине пустой
квартиры шептал "девочка моя" и у меня текли слезы, и нежность переливала через край. С тобой я чувствую себя тоньше и легче. Получается, быть нежной и тихой - это немного страшно, но безумно приятно. Ты единственный кому нет нужды врать, и я все еще верю, единственный кто не врет...разве что не договаривает.
Ты часто говоришь "нормально" даже если с ног валишься. Я люблю тебя, потому, что у меня голова идет кругом от твоего запаха.
Когда ты играешь, я могу смотреть только на тебя, танцевать для тебя, спать с тобой каждую секунду даже в мыслях чувствовать, как ты входишь в меня всем своим телом. С тобой можно гореть. Я люблю тебя - мне от тебя ничего не надо. Я до сих пор согласна сидеть с тобой на гречке, вдыхать запах опилок разбросанных по полу. Прижаться к тебе растворяясь в тепле и запахе. Зарыться пальцами в твои волосы. когда ты сидишь уставший и разбитый трёшь руками лицо, хмуришься, Хочется зарыться пальцами в твои волосы, прижать к себе забрать всю усталость. Я люблю, когда ты серьезный, но еще приятнее видеть, как ты улыбаешься, действительно улыбаешься, чуть устало, но искренне. Ты единственный кому я готова отдать весь мир... вот он в моих ладонях..." - шептала во сне Мая, повторяя многажды выплаканное.
Ее душа поцеловала зеркало и раскрыла руки, по рукам потекли реки, во впадинке по середине было море, два материка обозначили границы мира и покрылись льдом. Душа соединила ладони со ступнями и свернулась в яйцо. Мая вздрогнула и проснулась. Сегодня у нее не было имени. ЕЕ состояние называлось крайней нищетой. У девушки не было ничего, ни горя, ни боли, ни света. Не было даже собаки, та собрала миски и отправилась в гости к старушкам по соседству. Мая вышла на балкон и засмеялась. ЕЕ счастье забрало последние признаки достатка и оставила девушку совершенно голой. Впервые за долгие годы можно было рассмотреть свое тело. Оно было прекрасно и неправильно. Все в нем было неожиданно. Там где раньше казалась впадинка, не было узости, ног хватало на будущее, а кисти были невыразимо прекрасны. Пупок соединялся с чем-то большим и не был конечен. В дверь позвонили, пришлось надеть чулки и открыть. Горе стояло на пороге, покачивая головой, Мая облила его кофе и решила, что так можно жить, непререкаемый запах попробовал взобраться по позвоночнику к легким, но был выгнан весной и ароматом яблонь. Йюоле прилетела, ночью баюкая на груди младенца. У него были нечеткие черты и маленькие ручки. Соски набухли, из них потекло молоко. Мая стала на много лет старше, и назвала себя "мама" младенец ждал имени и кусал грудь. Он был девочкой. Йюоле забрала дочь и положила ее в свое брюхо.
"Я буду петь ей песни, пока ты ходишь в ясли" - сказала она и улетела.
"Тех, кто тебя любит нужно убивать" - подумала Мая и с тала мертвой.
Это было настолько неправдиво, что вполне могло быть.
СЦЕНАРИЙ
Мая потянулась, выпрямилась, сладко зевнула, Поправила нижнюю юбку и вышла в зал. Сегодня был понедельник, и ручки краников за баром буднично поблескивали чистотой. По телевизору мелькали новости, звук им очень мешал. Мир по ту сторону был похож на фильм катастрофу, а первые посетители казались воскресными. Сегодня мир перевернулся.
Ее волосы стали травой, ее ноги научились слышать небо и ходить по его дну. "Если есть время для театра, то должно быть время на сон и зубную нить. Получив главную роль просто нельзя выглядеть уставшей".
Мая улыбнулась входящей парочке, подхватила меню и забыла про слова. Гости были серьезны и голодны, на кухне властвовала темная магия медных сковородок. Вчера ночью небо не жаловалось на сухость, сегодня ее губы потрескались от отсутствия поцелуев. Если что-то могло пойти не так оно уже сделало два круга. Девушка совершенно не знала, как говорить от сердца. Она могла станцевать пальцами свое удивление. Ей казалось странным, что уже день. Мая решила молчать и не верить себе, потому что нежное, теплое, необъяснимое нечто проводило горячими руками по ее телу, даже сейчас посреди зала, не стесняясь барной стойки и чайных пар, выставленных в три осуждающих ряда.
"Я так привыкла рисовать себя заново, что совершенно забыла, как оно выглядит, когда проливается краска" - краска растеклась большой перламутровой лужей по крови, засохла на кончиках ногтей и пахла одуряюще настояще.
"Если подойти к зеркалу я увижу прошлое. Я увижу со стороны, как расширились мои зрачки, и напряглась спина. Может там, в прошлом остались все слова, и я снова стала девственницей?"
- Зачем тебе крылья ты слишком расчетлив чтобы летать?
- У дракона должны быть крылья, это знак нашей свободы и превосходства. Ты произошла от рыбы, а я пламя.
- Зачем тебе твое превосходство, ослепительнее всего ты ночью, с закрытыми глазами плотно сжатыми губами и подтянутыми к груди коленями. Так спят младенцы в утробе. Где твое пламя? Я знаю тебе с самого себя холодно.
- Я даже во сне завоевываю этот мир. По ту сторону у меня есть хвост и изумрудная корона.
- Если я обовьюсь вокруг твоей шеи и укушу себя за хвост, ты покажешь мне высоту?
- Когда змея свивается в бесконечность, это пугает даже дракона, лучше оставайся девочкой, когда тебя коронуют, мы подружимся.
- Меня уже короновал один знакомый дракон, сейчас она на таинственном острове, поет колыбельные моей будущей дочери. Ее зовут Йюоле и у нее фиолетовое брюхо. Однажды она влюбилась в пастушка и с тех пор не может уснуть без его флейты.
- Вы люди очень забавны.
- Ты прав. Люди очень забавны, а вот женщин нельзя недооценивать, мы прекрасны и этим родны с драконами. Нас создали из земли и мёда. Мы вкусили познание и приручили мудрость. Внутри нас космос. Но сами мы не можем войти в него, только пустить мужчину, и отдать миру младенца. Так меня учили.
- Если вы так опасны, почему на вас еще не открыли охоту?
- Потому, что единственный смысл охоты наш космос.
Мая перечитала сценарий. Ничего из этого не было произнесено вслух. Ничего из этого не было на самом деле. Софиты обозначили четыре часа пополудни. Время обеда прошло. Думать о работе не хотелось. Быть девственницей оказалось упоительно, тело просилось погрузиться в себя и стать общим.
ВЕТЕРОК
Его звали Ветерок.
Как звали, так и жил.
Сегодня ветер северо-западный трасса на Саратов.
Завтра Ветер южный значит на море.
Свое добро носил с собой, да и было того добра маловато. Потому вороват был Ветерок до чужого добра, ищи свищи потом ветер в поле.
Выходит добрый молодец поутру на дорогу из ближайших кустов, куртку распахивает аки крылья, набирает в карманы тезку своего - ветра, и смеется от куцей своей свободы. Ни дома, ни паспорта, ни имени с фамилией.
Поднял руку стоит, курит беломорину, вспоминает желтый берег Ямайки и ноги отрываются от земли, и мчит на чужих колесах через всю ширь необъятной нашей родины Ветер-Ветерок . Скулы красные, ключицы облезли от крымского солнца, руки в заплатках, ботинки демисезонные, честно свистнутые у доброго геолога во Владивостоке, каши просят.
Долетает добрый молодец до "Города-поющих-барабанов". Стреляет мелочь у метро, идет гулять добро искать. А город похож на старую немытую палитру. Все краски перемешались серь и грязь пробиваются сквозь мешанину чужого воображения, всполохи пурпура, золота, киновари и белил мелькают между мирами.
Шум гам, ошметки снега на обочинах, тополя кривляются в скверах, качели замызганные и карусель с уставшими пони напротив гастронома.
Запах такой странный. Как будто спички с пылью.
Серый город пульсирует в странном ритме. Трепещет его главная жила, бегут по ней краски и сказки, заводя моторчик уставшего механизма. Барабаны сливаются с церковными колоколами впадают в Волгу и уносят мечтателей и музыкантов, старых кошёлок и торговок, поэтов и разгильдяев, в один бушующий котел, где-то там, на задворках Вселенной. Великий мастер замешивает их в глину, и лепит по образу и подобию небесных великанов с сотней голосов.
Ветерок знает, что сегодня уснет под крышей и будет ему и стол, и постель. Главное поймать след. И он ловит, наученный Богом всех бродяг, он безошибочно ловит след своего вечера и тянет его на себя.
И оп! Стоят у фонаря две девицы. Одна неясная и чужая, вторая с тем же душком той же пылью дорожной на ботинках, что и сам наш герой. "Неясная" расправляет цветные юбки, и ладони ее блестят на солнышке сиреневыми чешуйками. "Похожая" поправляет шляпку и прикладывает к губам флейту. О чем играет "Похожая"? О чем думает? Черт поймет! Да только мнится ему, что нет никаких нот в ее голове, и слов нет. Ветерок выкидывает окурок, дышит на ладошки - сойдет, и подкатывается к странной парочке. В голове его бродяжьей одна сойдет за стол, вторая за постель. Какая не понятно.
- Привет.
- Привет, - хором отвечают ему.
- Я Ветерок, приехал из Питера, еду на море, в домик бабушки.
- Я Мая, а это Йюоле. Мы добрались. Гуляем.
Трем путешественникам всегда есть о чем поговорить. А уж послушать! Ветерок сел на любимого коня и поскакал от года к году, от одной компании к другому времени. Девчонки слушали, открыв рот и выпучив глаза, и наполнялся паренек значимостью. Минуту назад был с ноготок и узок и сер, а тут раздался вширь, набрал в грудь воздуха, забрал у солнышка чуть золота на макушку.
Гуляли весь день, играли, просили у прохожих монетки на счастье и раздавали их же. А вечером пошли на бой барабанов, и там, под крыльцом Дома музыки, танцевали в февральском холоде, здоровались за руки, становились своими и дышали местными.
Йюоле умела танцевать как ни кто другой. Танец был ее продолжением, дыханием и волей. Она все делала, танцуя, как жрица древнего храма придавала значение, легким движениям и улыбкам. Так живут драконы и посвященные. Ночь была безлунной. Огни горели ярко, в их свете не имело значение ее дорожное платье и смешная шапка, скинутая на землю. Глаза ее стали настоящими, зрачок вытянулся, и радужка заиграла всеми цветами радуги. Йюоле танцевала для всех и все были для Йюоле. Так создавалась новая реальность, в которую девочка-дракон, не задумываясь, утянула Маю, Ветерка, музыкантов, проходящую мимо старушку, двенадцатую ночь високосного года, и целый табор чужих воспоминаний. Мая, смотрела как завороженная на всполохи золотых крыльев, и мечтала исчезнуть. А Ветерок... судорожно набивал карманы и все не мог их заполнить.
Потом была ночь на темном балконе и много новых песен. Рюкзак, провонявший бензином. Танец, начатый Йюоле еще на пороге Большого приключения, закручивался все быстрее. Мая не понимала в этом она мире, или уже в другом. Хозяин "Дома тысячи мелодий" заплел ей две косицы на счастье, она подарила ему браслет из цветных ниток. В этом доме с этими людьми было просто и весело. Они были живыми, яркими, шумными.
Ветерок всю ночь не мог заснуть. Ему было страшно. Добра вокруг хватало, но он все не мог схватить его своими юркими ручонками. Сила выскальзывала, стекала с его пальчиков и строптиво пряталась под шифоньером. Промучившись до рассвета, Ветерок устал, расстроился и притворился бревном.
***
На кухне пахло сладким кофе и свежим завтраком. Ребята закатили бревно под стол и сели есть. Чуткий до таких вещей бродяжка, в момент ожил и собрал свою порцию по чужим тарелкам. Куда он исчез потом, никто так и не понял. В подарок оставил лишь пуговицу от счастливой рубашки и адреса теплых домов по всей Земле. С собой забрал пару сотен и пачку сигарет. Мая тогда подумала: "Прекрасно иметь такую свободу, но как-то грустно".
ВСТРЕЧА С МАСТЕРОМ
Мая и Йюоле прибыли в "Город-поющих-барабанов" утром. Долго гуляли по набережной, ели холодные пирожки с картошкой заботливо завернутые Катей. Настроение было прекрасное. Йюоле надела цветные юбки и платок. Мая сделала приличный вид, и как была в штанах заляпанных краской и шляпке набекрень, так и пошла вслед за подругой в церковь. Вход не могли найти долго.
- Церквушка-церквушка повернись к реке задом, а к нам передом, - шутливо просили они, обходя церковь уже по второму кругу.
Потом вспомнили, что в места чудные заходить надо посолонь, развернулись и не успели сделать и двух шагов как обнаружили ступеньки и тяжелую дверь.
Старая была церквушка. Кренилась на один бок и опиралась на веру всем грузом прожитых лет. Кирпичик за кирпичиком строили молитвами ее люди, которых и не вспомнит ни кто. Имен не углядишь, но сила впиталась в камень и пульсирует в висках, греет нутро.
Там внутри, синие своды уносят ввысь. Смотрят-смотрят прямо в душу округлые глаза без зрачков и дна. Толи ангелы поют звериными голосами, то ли звери рычат небесные гимны. Кланяются старушки, и свеча делит свет с солнышком, пробивающимся в пыльное окно, гладит белую щеку небесной девы с женскими руками и живым ртом. Мая крестится как завороженная, пьет в три горла живую воду из-под древних сводов, вспоминает имена заветные.
Йюоле смотрит на подругу драконьими глазами и не верит сама в себя.
Обе чувствуют силу.
Сила поднимается по их телам, раздвигает стены. Оживляет лики на иконах, сплетает огоньки свечей в шифры из букв и звуков. Сила говорит с тобой на всех языках сразу, учит всем заповедям, слушает все невысказанные исповеди, дает тебе на язык солонь просвирки и горечь вина.
И в какого бы бога ты не верил, к кому бы ни взывал, на сотню имен и тысячу прозвищ, ты просто знаешь, что мир дышит вместе с тобой гигантской грудью Небесного Мастера.
Ты вышла из глины его, и мать твоя, и дочери и сыновья твои обожжены в небесной печи, замешаны на слове его, и несут волю его.
Выходили молча. Говорит, не хотелось совсем.
АЛАЯ ЛИЛИЯ
Дом был старым и изменчивым, как и его хозяйка. Раз в полгода, он закрывал окна, собирал паутину из углов и переезжал на новый адрес. Сегодня Мая проснулась на крыльце под половиком. Она фыркнула, встряхнулась и как и полагается кошке первой переступила порог. Вслед за ней шмыгнула тень. Стайка платьев заняла свои привычные места, развесившись по-новому.
Кошка Мая включила камин и налила себе душистого чаю с молоком. Когда ты кошка - с молоком все вкусней.
"Я кошка и теперь мне нужен человек чтобы гладить меня, наполнять миску и ругаться когда я подеру обои", - Мая подошла к зеркалу и тщательно рассмотрела свой идеальный профиль с острыми мохнатыми ушками и чутким носом: "А я обязательно подеру"' - сделала она вывод.
Кошка вскочила на подоконник и разлеглась в лучах сентябрьского солнышка.
"Ах как же я хороша! Как же чуток мой слух! Как же игриво блестит моя шерстка! Как же я по-кошачьи самодовольна!" - по дому разлилось хрипловатое урчание, и он стал жилым.
"Ну раз я теперь кошка я могу гулять сама по себе как и куда вздумается", - весело подумала Мая и прыгнула на проходящий мимо поезд. Он ехал в ее третью жизнь.
"Город-на-Волге" встретил Маю с купеческой обстоятельностью. Обшарпанные домики выстроились в очаровательные улочки, их старые жильцы отряхнули пыль с сюртуков и вышли на променад, ведя по руки своих жен в накрахмаленных юбках и окрикивая гувернанток, неуспевающих за завитыми и опрятными детьми. Мая прислушалась. Острый кошачий слух улавливал малейшие воспоминания, стук деревянных башмачков по брусчатке был также отчетлив как писк светофора.
Вода подбиралась к берегу и застенчиво расцветала на мокром песке илом и мелкими желтыми цветочками. Мая промочила лапы, но все же увидела на дне россыпи самоцветов и Царь-щуку погрозившую ей черным плавником.
"Мда, не быть мне здесь рыбой. Но может, найдутся дела и поважнее?" - Мая припала носом к земле и принюхалась. Сладкий, до боли знакомый запах одурманил ее, отдавшись в голове алым цветом.
Мая напала на след и нашла дом с советскими потолками и скрипучими половицами. Хозяйка любила кошек и пустила Маю пожить пару деньков. Хозяйку звали разными именами, Мая назвала ее Королевной.
Королевна, как и Мая любила платья и прошлое. Ее ловкие руки никогда не оставались без дела. Она выменивала самоцветы у Царь Щуки на свежие сплетни и вплетала их в свои сны причудливыми узорами. Мая нашла себе миску и расслабилась. Скоро должно было произойти неизбежное.
Кошка вспомнила, что в третьей своей жизни она была женщиной. Пришлось залезть в воду и смыть с себя шерсть и нюх. Перед ней в зеркале стояла незнакомка с полыми костями и тонкой кожей. Между двух грудок змеился зеленый росток, и Мая с ужасом узнала в нем алую лилию. Хотелось кричать и плакать, а еще лучше сразу бежать в аптеку.
В прихожей раздался голос из прошлого. Майя закрыла глаза и умерла.
Мертвым проще. Они не испытывают эмоций, ходят сквозь стены и задорно гремят кандалами когда им скучно.
Мертвым проще, для них солнечная дорожка из комнаты к балкону не станет огненной тропой.
Мертвым проще, для них память - это всего лишь память.
Мая подняла глаза и вдохнула чужую зелень и его имя:
- Вереск, - и не было имени более подходящего ни тогда, ни теперь. И не было возможности не жить.