Долина Теней

или розовое счастье первой любви

Зовут нас горы, чем - неведомо,

Их мир безмолвен многие века.

Как будто тайной неизведанной

Кивают людям свысока.

 

И кто почувствовал себя однажды

Поднявшимся до их вершин,

Тот, значит, стал взрослее дважды

И смог достичь неведомых глубин

ГЛАВА 1.

Мартовский ветерок за окном автобуса весело свистел свои весенние мелодии. Наградили нас за успешное выступление на турслете поездкой в горы. И вот мы ехали в Домбай.  Как у нас получилось опередить других, трудно сказать, потому что в нашей группе было всего четыре мальчика, в том числе я, совсем не турист, а фотограф. Меня прикомандировали к группе незадолго перед отъездом на турслет. Немного потренировали и сразу бросили в бой. У нас в фотокружке девочек вообще не было, а здесь - сплошной девичник. Смущало немного их присутствие, но некогда было смущаться: кроме тренировок и выступлений, были еще свои фотодела. Как раз с той целью я и был прикомандирован к ним, чтобы в фотогазетах отражать их великие заслуги. Фотографировать мне нравилось. Говорили, что у меня получается замечать интересные жизненные моменты. Мои фотографии брали на выставки. Это было приятно.

Думаю, что виноват в нашем успехе был, в первую очередь, инструктор Юрий Петрович Гвоздиков, который столько энергии вкладывал во всех нас, что больше на его эмоциях мы бежали, ориентировались, ставили палатки, разжигали костры. Никогда он сам не сидел на месте и не давал засиживаться нам. Сейчас он с гитарой в руках в проходе между сиденьями разными песнями заводил группу. И мы заводились.

 

Вот готова телеграмма,

В ней нет точек, запятых,

В ней всего четыре слова:

"Мама, я хочу домой".
 

Мы  дружно  подхватывали  припев и с такой радостью кричали "Мама, я хочу домой!", что можно было подумать, все действительно хотят домой. Изо всех выделялся мощный баритональный бас Андрюхи Котова. Удивлял он своим голосом: всего пятнадцать лет парню, а поет уже как взрослый. С Митей Благовым они еще в кружок пения ходили. Хорошо пели ребята. Правда, у Мити Благова голос не очень, я бы сказал, на козлиный тенорок смахивает.  Но что проку с моего голоса, если я петь стесняюсь? Почему-то я всего стесняюсь, и в первую очередь девочек, с которыми эти ребята - всегда запросто. Немного завидовал я им, что они легко поют, легко танцуют, легко с девочками разговаривают. Из-за этого своего стеснения  я уходил от всех этих танцев, песен, девочек куда-нибудь, например, в фотографию, где я один на один с природой или с самой жизнью. Здесь, в жизни, я видел для себя свое фотографическое дело. Дело меня интересовало, а не танцы-реверансы. Стеснялся я всего того, что называется развлечением.

Но вот здесь, когда всё внимание на Юрии Петровиче, мне хорошо. У меня есть свое сиденье, свое окно, свой уголок в автобусе, свой фотоаппарат на коленях, который создает впечатление, что я делом занимаюсь, свои мысли. Урчит мотор, бежит дорога, глаза у меня закрываются. А в закрытых глазах то ли мне кажется, то ли представляю я это, плывут облака. Плыву и я вместе с ними, лечу, как птица, разве что крыльями не машу. Внизу - квадраты полей, леса. Хорошо лететь. Летал я и раньше во сне, сверху вниз камнем. С кем хоть раз такое случалось во сне, знает, как страшно падать сверху вниз камнем. Но вот, оказывается, можно и птицей парить. Что же это творится со мной, сам себе думаю, - кажется мне, что лечу, или я придумываю?! Что не снится, это точно, потому что слышно, как поют ребята:

"Не  хочу я манной каши,

А хочу я молока".

Чудеса какие-то. И тут же голос Мити Благова выводит меня из этого странного и непонятного состояния.

- Горы! Горы! - верещит он.

Открыл глаза, смотрю: действительно, горы показались вдали.

Думал, что, открывая глаза, я точно выйду из этого приятного состояния полета. А выходить не хотелось, потому что очень уж хорошо я чувствовал себя там. И, что самое странное, не вышел: мне по-прежнему хорошо, как будто полет мой продолжается. Отчего бы это, потихоньку осматриваюсь, потому что очень уж реально всё это, и значит, причина тому должна быть. И вдруг чувствую чей-то локоть на своем плече. Вычислить, чей именно, не так сложно: сзади сиденье боковое, возвышается над другими, и там я знаю кто сидит - Нина Потемкина, Девочка она, вообще-то, ничего, но есть явно посимпатичнее ее, хотя бы ее подруга, рядом с ней сейчас сидящая, Аня Новожилова.  У Ани и лицо довольно привлекательное, очень выразительное: огромные голубые глаза и кожа такая белая, что синяя жилка на виске просвечивает, - и фигура хороша: талия тонкая, и всё остальное, как специально выточенное, словно невидимый мастер всё это точил. У Нины ничего такого выдающегося нет. Почему же мне так приятно именно Нинино прикосновение? И неужели, если она уберет руку, все исчезнет? Сижу и ловлю себя на мысли, что слушаю ее голос, прелести которого раньше почему-то не замечал. Самое любопытное, боґюсь шевельнуться, хочется, чтобы ее локоть так и лежал всю дорогу на моем плече, хочется подольше чувствовать себя счастливым.

Но вот горы остаются позади, убирает локоть и Нина Потемкина. А  непонятно отчего возникшее состояние  тем не менее не исчезает. Мало того, вдруг розовый туман какой-то появился в автобусе. Я потер глаза, открыл их - розовый туман не пропал, его, похоже, стало еще больше, он уже вышел за пределы автобуса. Или это в глазах моих всё порозовело? Да, пожалуй, в самих глазах этот туман, потому что и во мне начало всё розоветь, где-то в груди даже потеплело, и стало очень хорошо, так хорошо, что ничего даже отдаленно похожего на это я в своей жизни не испытывал. Так вот что такое любовь!

 

Сижу и вспоминаю, что в начальных классах у нас тоже была девочка Оля Жаворонкова, которую все мальчики любили. Так думали мы, что любили. За что любили? Никого она ничем не касалась. Во всяком случае, меня не касалась. А может,  касалась, но я этого не запомнил, потому что ощутимого эффекта не было. Любили ее явно не за выдающиеся данные, никто из нас в детали тогда не вникал. Не знаю, какая у нее фигура. Помню, что и лицо у Оли не было идеальным. Но почти любой мальчик счастлив был пройти с ней рядом, что-то сделать для нее, дотронуться до руки. Запомнились ее черные жгучие глаза, которые обжигали, даже если она безразлично смотрела на тебя. Черные длинные волосы Оля завязывала в толстую косу, на конце которой был бантик. И даже на этот ее бантик хотелось смотреть, хотя у других девочек точно таки же бантики были на косах. Была она, конечно, отличницей, и помогала в учебе самому отстающему из мальчиков, который остался на второй год, Вотяку. Внешне Вотяк выглядел как бандит, но ему завидовали все мальчики, потому что он и из школы ее провожал, и домой к ней приходил на дополнительные уроки. Из-за этого Вотяка к ней близко никто не мог подойти: он охранял ее, как верный пес. И достаточно было одного его взгляда, чтобы у любого пропало желание подходить. Оля была для всех нас какое-то повальное бедствие, которое любить можно было только на расстоянии. Как-то у Леньки, тоже хулиганистого, как Вотяк, мальчика закатилась денежка под парту Оли. Он на четвереньках быстро шмыгнул туда и вылез оттуда такой счастливый, что весь расплылся от счастья. Шеей он коснулся щиколотки Оли, и сделал это так, чтобы все заметили этот его успех. Вотяк тут же подбежал, но было поздно. Ленька весь день ходил счастливым героем и с победоносным видом ловил завистливые взгляды других мальчиков. Меня эта открытость как-то смущала. Интересно, что другую девочку Марину, у которой лицо было таким гладким и красивым, что только портреты с нее рисовать, никто не любил. Марина всегда ходила с платочком в руке, даже к доске с ним выходила. Вся такая чистенькая - и еще с платочком. Она тоже, как я, постоянно чего-то смущалась. А вот Оля не смущалась: легко общалась со всеми. Может, за простоту в общении любили Олю? Тогда я думал, что это любовь. Теперь же, когда вдруг поплыл от прикосновения Нины, засомневался в том, что тогда была любовь. Может, не любовь у нас была к ней, а что-то другое? Что я назвал бы сейчас необъяснимой коллективной страстью. Причем, какой-то странной страстью, потому что никто, кроме меня, не скрывал своего отношения к Оле. Там коллективная страсть, - или, может, коллективная любовь? -  а здесь любовь индивидуальная, пришло мне вдруг в голову. Вопрос, каким образом и по чьей инициативе эта любовь возникла? Явно не по моей воле, потому что если бы по моей воле, то я бы предпочел Аню Новожилову. Тогда по чьей? Нина этого захотела? Тоже не похоже. Скорее, она случайно положила свой локоть на мое плечо. Но вот что через локоть ее попал в меня этот розовый туман, сомнений в том нет. Не очень понятно все это. Не любил-не любил, даже не замечал Нину Потемкина, - и вот полюбил.  За что? Явно не за красоту.

Марина в школе, с точки зрения гармонии лица, была шедевром, но ее никто не любил. Много в жизни всего такого, на что я не нахожу ответа. Как это было, например, что меня не было,  до того как я родился, а все вокруг было? А мог бы я не родиться, если бы мои родители не встретились? И что теперь делать, когда влюбился? Сказать об этом Нине или не говорить? Судя по тому, что некоторые мальчики и девочки дружат, как-то они между собой выясняют эти отношения? А может, не выясняют, а просто дружат?

Странно, но когда меня одолевали подобные мысли, я словно бы удалялся в некий иной мир,  в котором чувствовал себя лучше, чем здесь. Интересно было размышлять о том, о сем. Вопрос, какой смысл в этом? Сколько ни размышляй, а ответа, что же делать мне теперь со своей любовью к Нине, там точно не найдешь.

Дорога запетляла, стала забирать вверх. Покачивало. Я опять задремал. И опять меня понесло куда-то в полусне. В этот раз мне почему-то плохо летелось: тянуло вниз. К счастью, продолжалось это не долго: тот же голос Мити разбудил меня: "Свалимся! Свалимся!" Я открыл глаза. Автобус ехал по самому краю обрыва. Слышен был шум бурлящей где-то глубоко внизу горной реки. Я взглянул в зеркало на водителя автобуса. Встретился с его тревожным взглядом и подумал, что не так уж далек от истины Митя Благов, с радостью возвещающий об опасности, и еще подумал неожиданно, что свалиться в пропасть было бы даже интересно. При мысли о возможности прямо сейчас упасть в пропасть сердце у меня сжалось, как бы давая понять, что здесь, в этом мире автобус непременно долетит до чего-нибудь там, внизу, и случится такое, что во сне обычно не случается.

Но вот проехали опасный участок дороги, мотор перестал натужно реветь, и мы остановились.

Юрий Петрович тут же выскочил из автобуса и стал размахивать руками:

- Какие горы! Какое небо!

Интересно было смотреть на него со стороны. Он больше был похож на ребенка, который нашел вдруг свою старую любимую игрушку.

Вышли мы из автобуса. Посмотрел я на небо, которому так радовался Юрий Петрович, на горы. И увидел то, чему радовался наш руководитель. Небо здесь было так близко, что ты словно в нем самом находился, и такой необычный лазурной синевы цвет оно имело, что хотелось раствориться в этом небе. И солнце, тоже необычно огромное, пронизывало всё насквозь. Тепло стало у меня в груди.  Так тепло, что сердце приятно защемило.

- Посмотрите на две остроконечные башни, оформляющие фасад здания, - будто копируя какого-то гида, продолжал дурачиться Юрий Петрович.

Мы все дружно повернули свои головы в сторону здания, то ли деревянного, то ли сделанного под дерево. Это была гостиница. Хорошо она смотрелось в этой долине, которую со всех сторон окружали такие большие горы, что, казалось, нависали они над долиной. Смотрю, тень у меня под ногами от одной из гор. Пока мы стояли, тень переместилась. Невольно я отступил, как будто тень могла зацепить и утащить куда-нибудь. И опять что-то шевельнулось у меня в груди и разошлось теплой волной по всему телу.

 

Глава 2.

Стою под куполом остроконечной башни и смотрю на Долину Теней. Так я назвал это плоское место между гор, по которому весь день движутся тени гор. Солнце давно зашло. Темно. Тьма здесь тоже не совсем обычная: черная, сочная. Ничего не было бы видно, если бы не окна гостиницы, которые щедро расплескивают свет по искрящемуся снегу. За одним из этих окон наша комната мальчиков. Всех нас разместили в номера, накормили. Дали поспать немного с дороги. А вечером все пошли на танцы. Жаль, что я не умею танцевать. Занялся исследованием гостиницы. Так оказался в одной из башен. Переживаю, что танцевать не умею. Смотрю в темноту. Вдруг это мое неприятное переживание исчезло, а появилось другое. Кажется, взмахнул бы сейчас руками, как это делал во сне, выпорхнул бы из-под купола и полетел над долиной. Что интересно, стоило мне так подумать, и тут же, на тебе, как будто уже и лечу. С одной стороны, вроде бы нахожусь под куполом, отчетливо вижу себя здесь, и в то же время лечу. Правда, далеко улететь я не успел, страшно стало в темноте лететь.

Пошел вниз приземляться. Слышен гром музыки. Кругом возбужденные лица. И почему я не могу так веселиться, как они? Чем ближе подхожу к танцзалу, тем страшнее становится. Но героически продолжаю идти. Вижу Нину Потемкину среди прочих и думаю, что все это каким-то непостижимым образом связано: танцы, музыка, Нина и мое присутствие здесь. Никогда бы не пошел я на эти проклятые танцы, если бы не она. Стою и наблюґдаю, как Андрей с Митей выделывают ногами разные крендели. Замечаю, что танцы бывают быстрые и медленные. В медленных ничего особенного делать не надо, достаточно просто двигать ногами по полу. Ну, и что тут особенного, думаю, - в этом шаркании по полу ногами? И я так смогу. Когда-то надо начинать?! И как-то с Ниной надо определяться?! После долгих раздумий решил я пригласить Нину на медленный танец. Решил и стал собираться. Пока собирался, много времени прошло. Наверное, скоро и танцы кончатся. А я всё собираюсь. Какой-то страх держит меня. Думаю, как это я пойду через весь зал - сразу же все поймут, что иду к Нине, а когда приглашать буду, то уж непременно заметят, что именно к Нине я подошел. Почему-то не хотелось мне, чтобы кто-то заметил это мое предпочтение одной девочки другим. На улице, помню, малыши дразнили таких, тили-тили тесто, жених и невеста. Андрюха с Митей тоже еще те насмешники. Очень не нравилось мне это, когда дразнили. Поэтому я старался не делать ничего такого, за что можно дразнить. Но тут, похоже, деваться некуда. Отрываю ноги от пола, делаю шаг, второй, третий - и музыка кончается. Фу, с облегчением вздыхаю и возвращаюсь на свое место. Жду следующего медленного танца. А на следующем, стоило мне сдвинуться с места, как Андрюха, смотрю, раз - и пригласил Нину. Ничего, мы ребята не гордые, подождем. Получается, что мало решиться, надо еще как-то опередить Андрея. А как его опередишь, если он танцевать умеет, а я нет? У него хотя бы по этой причине смелости больше, чем у меня. Подхожу ближе к тому месту, где наши. Хорошо, что еще никто не кричит, Колян, иди сюда. Наверное, привыкли, что я сторонюсь общества. Уловил момент, когда начался танец,  Андрюха отвлекся, - и подошел к Нине. Говорю, можно тебя. Можно. И мы пошли. Танцуем. Точнее, ноги переставляем под музыку. Вот я один раз задел ногу Нины, второй. Может, я не так как-то переставляю? Извини, говорю, я вообще-то в первый раз танцую. А ничего, отвечает, музыку слушай. Слушаю музыку. И замечаю, что когда я музыку слушаю, ноги еще хуже переставляются. Как-то надо соединить это слушание музыки с переставлением ног. А некоторые, смотрю, в это время еще и разговаривают. На всякий случай, чтобы не наступить на ногу Нине, плотнее прижимаю башмаки к полу. Ох, тяжелая эта штука любовь! Прямо вспотел весь. Хорошо, музыка кончилась. А то бы пот градом потек.

Ну, на сегодня с меня достаточно. Руки в брюки и обратно в башню. Как-то одному мне гораздо лучше, чем с людьми. Хотя на улице с мальчишками я, вроде, запросто бегал и в игры разные играл, в которых и девчонки участвовали. Вспоминаю, что с одной даже чуть не подрался из-за чего-то. Конечно, тогда я совсем ничего не соображал. Когда играли в какие-то общие игры с девочками, я их просто за мальчиков принимал. Наверное, только в третьем классе, когда у нас началась эта повальная любовь к Оле Жаворонковой, я начал понимать, что девочки это что-то другое, чем мальчики. Девочки вдруг стали мне нравиться. Разбираться вдруг стал в них, какие красивые, какие нет. А то все были на одно лицо. Интересно всё это с девочками. Марину иногда вспоминаю. Она, по моему ощущению, вообще некое ангелоподобное иноземное существо с длинной косой и бантиком, вплетенным в хвостик. Ангельски красива и совершенна - а вот никто не любит.

Смотрю вниз на свет, льющийся из окон гостиницы и туманной желтизной расползающийся по синему снегу. На душе и радостно, и грустно. Радостно понятно отчего - что-то преодолел в себе, какую-то вершину взял. Грустно - от несоответствия всей этой возни с танцами возвышенности чувств, которые появились во мне с этой любовью.

Музыка стихла. Из гостиницы стали выходить люди. В долине Теней были еще другие дома. Люди шли в эти дома по узким тропкам в снегу. Разбредаґлись они в разные стороны  и пропадали во тьме. И вдруг, смотрю, Андрей с Ниной вышел. Да, это были они, Андрей и Нина. В этот миг рассудок, кажется, покинул меня, потому что мои действия начали опережать течение мысли. Я быстро сбежал вниз, выскочил на улицу и стал искать их. Зачем? Что делал бы, если б нашел? В один момент я  возненавидел Андрея, который до того никаких знаков внимания Нине не оказывал, и вот теперь, когда она стала предметом моей любви, тоже заинтересовался ей. О-о, как ненавистен мне был в этот момент Андрей: сразу его горбатый нос стал для меня рубильником, а большие навыкате глаза - наглыми. Я почти бежал по тропе в надежде, что вот-вот догоню их и тогда... А тропка шла, шла - да и раздвоилась. Покружив еще немного по Долине Теней, я, вроде, успокоился. И стал думать, что же это такое со мной произошло, что так ненавистен стал мне Андрей? Как-то не очень удобно мне стало, что я так нехорошо подумал о человеке. Неужели причиной всему этому опять моя любовь к Нине? 

Андрюха лежал в кровати, когда я открыл дверь комнаты. Он лежал и ухмылялся. Вот, мол, как мы тебя вокруг пальца-то. Митя подхихикнул другу.

- Смешно, да? - сказал я.

Они оба хором рассмеялись.

Не нравилось мне это - быть в центре внимания, да еще в таком положении, когда над тобой смеются.

- Смех без причины - признак дурачины, - сказал я.

Сказал так, как говорила это у нас в школе учительница русского языка, когда ставила в угол очень шаловливого Анкудима. Ох, как зло она говорила это. Если бы ее воля, она, наверное, голову оторвала этому Анкудиму.

Андрюха перестал смеяться.

- Деловой, да?

- Деловой только ты у нас, остальные - на подхвате.

- Может, выйдем?

- Выйдем, - ответил я с каким-то странным удовлетворением.

 Андрюха встал. Оказалось, он лежал под одеялом одетый. Артист! Мы пошли на выход: он впереди, я сзади. Выходят, известно для чего - чтобы выяснить отношения более радикальным способом. Но злость на Андрея во мне как-то вдруг исчезла. Дело в том, что драться я не только не любил, но и не умел. За исключением одного раза, когда мальчишки стравили меня с хромым Бычей, зачем стравили, не помню, наверное, чтобы выяснить, кто самый слабейший изо всех, я не дрался. Не очень понимал я, что такое драться. До сих пор у меня не было ни на кого такой злости, чтобы драться. Потолкаться, играя во что-нибудь, как мы толкались зимой на снежных горках команда на команду, это другое дело. А вот всерьез кого-то ударить - мне это как-то в голову не приходило. А когда провоцировали меня на драку хулиганистые ребята толчками, мне почему-то сразу становилось обидно: зачем мне с ними драться, если я не хочу? От обиды слезы наворачивались на глаза. А когда они наворачивались, я думал лишь о том, чтобы не рсаплакаться. Слезы на лице это такой позор, что засмеяли бы вконец. Сейчас я впервые имел какой-то стимул для драки. Получалось, что любовь  заставила меня переживать, а потом учиться танцам, тому, что мне не нравится, и теперь вот заставляет еще драться, что мне еще меньше нравится, чем танцевать. Интересно все-таки жизнь устроена.

Андрей завел меня за угол здания. Повернулся и толкнул в грудь.

- Ну, - сказал он

- Что ну? Ты предложил выйти - я вышел.

Делаю вид, что не понимаю, для чего мы с ним вышли. Не хотел я драться, во-первых, потому что глупо выяснять отношения таким способом, как-то не по-человечески это, во-вторых, какой смысл драться с Андреем, который выше меня на полголовы, пусть будет первым. Вопрос, в чем первым? В борьбе за любовь к Нине? Так он ее не любит. А если, предположим, что тоже вдруг воспылал, то не решить нам в драке этот вопрос, так как Нина, наверное, должна тогда выбирать?

Он сильнее толкнул меня в грудь. Покачнулся я. И демонстративно засунул руки в карманы.

- Какой-то ненормальный ты, - сказал Андрей.

- Почему? Наоборот.

- Нет, ненормальный.

- Почему? - допытывался я.

- Не знаю.

- Никто ничего не знает в этом мире, - сделал я философское заключение, как будто заранее знал, что есть вещи здесь для человеческого сознания непостижимые.

 

Глава 3.

Снег падал всю ночь не переставая, и утром, когда тучи рассеялись, мы увидели Долину Теней преображенной. Дома, деревья, темно-серые от грязи дороги - всё это укрылось невероятно толстым снежным покровом.  Солнца еще не было видно, но верхушки гор оранжево светились, предвещая его восход.

Юрий Петрович Гвоздиков, восторженно вскинув руки, ринулся в сугробы и запрыгал, как молодой козлик, радуясь рыхлому снегу.

- Смелее, - пригласил он и нас последовать его примеру.

Мы тоже ныряем в снег, усердно топчем его. Бежим вслед за Юрием Петровичем к реке делать утреннюю физзарядку. Река здесь только называется рекой: всего метров десяти в ширину какой-то ручей, который бурлит по камням. Интересно, есть ли здесь земля? Может быть, камни везде? Юрий Петрович между тем подбегает к очень ржавому месту на берегу реки и кричит:

- Очень полезно нарзанчику с утра!

Оказывается, в этом ржавом месте есть источник нарзана. Нарзан здесь круглый год льется бесплатно. Пей, сколько хочешь. Попробовал я. Ничего, свежий, ядреный, но пить бесплатный нарзан что-то не хочется.

Рассыпались мы по редкому лесу на берегу реки и начали махать руками, ногами. Девочки собрались под деревом.

- Всем делать! Всем! - крикнул Юрий Петрович.

Андрей Котов дернул еловую лапу над обнажившимся по пояс Митей Благовым. Митя заверещал, как поросенок. Горы проснулись. Верхушки их уже весело золотились под лучами солнца. А ветви деревьев, кое-где сбрасывая с себя мокрый снег, распрямлялись. Воздух звенел от чистоты.

- Переходим к водным процедурам! - командует Юрий Петрович.

Все здесь так прекрасно, что я почти уже ничего не помню из вчерашнего. Вот только любовь эта, как клин, сидит у меня где-то в груди. Счастья - на мгновенье, а проблем... Соображай теперь, хорошо ли Нину любить, если она с Андреем пошла? С другой стороны, она же не знает, что я люблю ее. Это для меня танец с ней - показатель. А для нее - я всего лишь один из ее очередных партнеров.

 

Получаем на складе лыжи с ботинками. Интересные ботинки - как сапоги. Да еще крепятся на лыжах не только впереди, как беговые, но еще и сзади. Не очень понятно, как кататься на них, если пятки от лыжи не отрываются.

Идем с лыжами на плечах куда-то в гору. Дорога круто забирает вверх, петляет, потом становится пологой, а после снова круто вверх поднимается. Тяжелыми становятся лыжи. Иду себе и в то же время очень хорошо представляю себе себя, идущего в цепочке молодых туристов, словно бы со стороны смотрю. Любопытно. Как будто я в себе есть и я вне себя есть. То же самое было, когда, сидя в автобусе, я в то же время еще и летел рядом с автобусом. Нет, не рядом, а выше. Главное, точно могу сказать, что выше. А это состояние автоматизма, когда ты делаешь что-то, не успев подумать об этом? Что это такое? Кто это делает, если я не успел подумать об этом?

Юрий Петрович поторапливает. Ему кажется, что мы медленно идем. Действительно, цепочка наша растянулась, лыжи тяжелеют. А Юрию Петровичу не терпится встать на лыжи. Больше всего, судя по его словам, он любит горные лыжи. Пока я не понимаю, за что он их так любит. А за что я люблю Нину? За то, что прикоснулась она ко мне? Чепуха какая-то. Но это факт. Кто же к Юрию Петровичу прикоснулся в горах? Вот и поляна.

- Ура! - кричит наш любитель гор.

Мы не торопясь выходим из леса. Переобуваемся.

- Поднимите глаза, - говорит руководитель. - Посмотрите, какая красота кругом. Перед вами известный во всем мире своей красотой ледник Алибек.

Раскрыв рты, смотрим на ледник, который довольно далеко отсюда и, наверное, высоко. Он кажется большой зеленой льдиной, пристроившейся на боку горы. Интересно, думаю, в каком это океане он народился и приплыл сюда? Судя по всему, он очень давно лежит здесь? Может быть, со времен потопа? И почему-то не тает, а лишь отливает под лучами солнца изумрудом.

- Посмотрите направо, - говорит Юрий Петрович. Ему нравится, что мы раскрыли рты. - Перед вами "Спящая Красавица".

Действительно, совсем недалеко от нас, но высоко лежит огромная каменная женщина, которая ложем своим словно бы выбрала вершины двух гор. Юрий Петрович  рассказывает нам легенду о "Спящей красавице". Оказывается, она кого-то полюбила, а ее отдали другому. Красавица взяла и окаменела. Опять эта любовь! Не было бы ее, как бы люди спокойно жили. А то переживали из-за любви, дрались - вот и дожили до того, что стали маленькими карликами. Я верю в то, что люди раньше были очень большими. У меня иногда возникают в голове такие картинки, где великаны играют в мяч. А мяч этот наш земной шар. Вот какие великаны!

Долго размышлять над всем этим Юрий Петрович не дает. Он начинает учить нас технике катания на горных лыжах.

- Правая рука с палкой впереди, левая сзади, - объясняет Юрий Петрович. - Движение корпусом - и вы катитесь влево. Левая рука с палкой впереди - катитесь вправо.

Девочки внимательно слушают. Почему-то у них во всем и всегда больше прилежания, чем у мальчиков. Делаем первые неловкие двиґжения, радуемся первому успеху. Поднимаемся по склоґну, спускаемся вниз. Вверх-вниз, вверх-вниз. Спускаться интересно, а вот подниматься! Да, это, конечно, очень похоже на любовь: мгновенье счастья - и полчаса несчастья, еще мгновенье счастья - еще полчаса несчастья. Если в этом заключается любовь Юрия Петровича к горам, то не хотел бы я уподобиться ему.

- Раскантовочку не забывай! - покрикивает наш инструктор.

По-моему он хочет, чтобы мы тоже влюбились в горы. Очень старается.

Девочки остановились у заснеженной ели, о чем-то разговаривают. Они всё время о чем-то разговаривают. Никак не пойму, о чем. Слушаю и не могу понять. Слова все простые, а какой смысл в них, трудно сказать.

Андрей с  Митей делают подкоп  под лыжную палку Нины Потемкиной. Палка у нее проваливается, и Нина, теряя равновесие, начиґнает скользить. Склон довольно крутой, скорость увеличивается - а впереди такая крутизна, что это, смотрю, может очень плохо кончиться. Юрий Петрович, слышу, кричит что-то. Падать надо, думаю. Девочки это очень хорошо умеют делать. Но Нина, продолжая балансировать, всё едет и едет. Не знаю почему, я двинулся ей наперерез. Столкнулись мы с Ниной почти у самого обрыва. Покувыркались немного. Поднимаю голову, ищу глазами Нину. Она не шевелится. Хочу подъехать к ней. Но одной лыжи нет у меня, отстегнулась. Еду на одной. Глаза у Нины открыты. Хлопает глазками моя любовь. Живая, невредимая, а вот с лыжей у нее, похоже, что-то случилось: как-то неестественно торчит из снега. Юрий Петрович подъехал. Потрогал лыжу.

- Да, - произнес, словно осуждая кого-то. - Нехорошо государственный инвентарь ломать. Конечно, может, заменят. Надеюсь, что заменят. Ну, а не заменят. По очереди будем кататься.

- Нина Потемкина может идти домой.  А в качестве охраны с ней пойдет...

И он посмотрел на меня.

- Я пойду, - встрял Андрей. - Я виноват - я и пойду.  

Юрий Петрович в ответ как-то странно ухмыльнулся и еще увереннее сказал:

- Коля Петров пойдет.

Как-то немного обрадовался я, что Андрюхе нос утерли, и какой-то волею судьбы мы с Ниной сейчас останемся вдвоем. Вот и  поляна позади, идем с Ниной по размякшей дороге, месим снег ногами и молчим. Впервые я остался с девочкой один на один. Наверное, надо как-то развлекать ее? Вопрос, как? Как Андрюха с Митей? Это значит, я должен выдумывать какие-то глупости, говорить какие-то скабрезности? Не могу и не хочу я быть глупым, как не могу и не хочу драться. Озираюсь по сторонам. Может, снаружи есть какая-нибудь тема для разговора? Справа могучие сосны,  слева могучие сосны, ветви которых так густы, что солнца не видно. Тишина жуткая. И мысли какие-то тревожные появляются в моей голове. И дернул меня черт, думаю, поехать на выручку Нине. Никого не дернул, а меня вот дернул. Я, конечно, понимаю, что она могла бы разбиться, если бы я не поехал. Но каким образом, если я сам не думал о выручке, всё это случилось?

- Нина, почему ты не упала? - вдруг спросил я. - Упала бы - и мне не пришлось бы тебя сшибать, и лыжа осталась бы цела?

- Не знаю. Испугалась, наверное.

Она испугалась, думаю. Может, и я с испуга?

- Спасибо тебе, - сказала она.

- Мне не за что.

- А кому тогда?

- Сам не знаю. Со мной, как мы приехали сюда, творятся такие интересные вещи".

- Какие?

- Вот когда в автобусе ехали и ты положила мне локоть на плечо, я вдруг полетел куда-то. И после этого ты мне стала так нравиться, что я даже на танец решился тебя пригласить.

- Да, ты обычно на танцы не ходил.

На лице у Нины появилось  выражение некой удовлетворенности.

Зашуршали сзади лыжи по снегу. Вдоль дороги проходила лыжня для спуска. Если вверх на поляну мы поднимались пешком, то вот теперь сверху ребята катят своим ходом.

- Не увлекайтесь! - крикнул Котов.
      Аня помахала рукой.

- Пошевеливайтесь, - кивнул в сторону турбазы замыкающий группу Юрий Петрович. - На обед не опоздайте.

- Андрей, кажется, не равнодушен к тебе? - сказал я.

- С ним весело, - пожала плечиками Нина.

И это ее пожимание плечиками отдалось у меня в груди некой сладкой приятностью. Вот что сообщает любовь: из простого пожимания плечиками самой обычной на вид девочки она делает что-то такое, что рождает приятное ощущение. Волшебная штука, получается, эта любовь. Что бы Нина ни делала, мне всё нравится в ней, мне нравится просто идти с ней рядом. Вот если бы еще не Андрей?!

И вдруг, легок на помине, появляется из-за поворота Андрей Коґтов.

- Не ждали? - потрясая лыжами над головой, кричит он.

Значит, пожертвовал спуском. Ради чего? Вот я бы на его месте ни за что не стал бы лезть кому-то поперек дороги.

- Решил я все-таки составить вам компанию. Горы, знаете ли, местные традиции. Мало ли что? Помните, как у Лермонтова,
мешок на голову - и на коня. Юрий Петрович разрешил.

Идем втроем. Андрей как-то сразу оттеснил меня от Нины. Он постоянно ей что-то говорил. Потом они запели. Я оказался сзади. Плетусь себе, как оплеванный. Вот не было печали! 

- Не отставай, - поворачивается Андрей ко мне. - Опоздаем на обед из-за тебя.

Он еще покрикивает. Прямо командир.

- Запевай, - опять ко мне обращается.

Мало ему своей победы надо мной. Так он теперь еще чего-то хочет.

- Сейчас, только разуюсь, - бормочу себе под нос. - Всю жизнь мечтал петь с тобой.

- Ты что, как командир, командуешь?! - говорю громче. - Надо тебе быстрей - иди быстрей, хоть бегом беги.

- Меня Юрий Петрович старшим назначил.

Думаю, вот специально пойду медленнее.  Терпеть не могу командиров. Отстаю понеґмногу. Наконец совсем останавливаюсь. Кстати, нашлась и причина: на этой дороге - кладбище альпинистов.

Смотрю на плиты надгробные. Много их. Имена, имена, имена.  Что привело их сюда? Любовь к горам? Вот надґпись: погибли он и она, в одной связке. Может быть, любили друг друга? Если так, почему не любилось им на равнине? Может быть, любовь в горах - это нечто совсем другое, чем на равнине? Вот и со мной эта любовь случилась как раз, можно сказать, в горах. Спросить бы их? Но кто теперь что скажет из-под этих надгробных плит?

Наверное, делаю вывод, как есть любовь между людьми, так есть любовь человека к горам. Вот Юрий Петрович любит горы. Альпинисты тоже их любят, потому что лезут на вершины в мороз, пургу, видят замерзшие тела предыдущих восходителей - и все равно лезут. А может быть, это просто любовь к борьбе? Может, люди любят бороться с морозом, с вершинами, с людьми. Вот Андрей ввязывается со мной в какую-то драку. Я ему уступаю - а он все равно вяжется. Может быть, люди любят бороться? И что это за чертовщина такая - любовь?! Так получается, что чертовщина, потому что не хочу я лично драться с Андреем ни из-за Нины, ни из-за чего-то другого, а приходится. Почему? Потому что привязан я теперь к Нине этой своей любовью, а к девочкам, в том числе и к Нине привязан каким-то образом Андрей. Не может он без них, как не мог Вотяк без Оли Жаворонковой. Такие псы, получается, поставлены кем-то как раз в том месте, где эта любовь начинается. 

 

Глава 4.

После ужина собрались в комнате у Юрия Петровича. Я сижу вполоборота к окну. Появляется ощущение, что кто-то смотрит на меня из окна. Оборачиваюсь - и замираю, пораженный увиденным: большой бело-красный диск луны, кажется, висит прямо за окном.

      "Что, сошла с орбиты, ночная путешественница? - мысленно обращаюсь к ней. - Нехорошо подглядывать в окна".

И то ли мне привиделось, то ли вправду, но лик у нее изменился так, что, вроде бы, смутилась она. И тут же какая-то мысль, подобно падающей звезде в небе, пронеслась в моей голове. Что за мысль? Вот близко она, а ухватить не могу. И вдруг вспомнил.   Вспомнил о своем детском лунатизме, когда ходил по дому, легко открывая все запоры обычным движением руки. До сих пор не знаю, что было со мной тогда. Да и как узнаешь, если никто не отвечает на вопросы, смотрят, как на инопланетянина. Отец и тот, когда я спросил, что случилось с дверями,  которые он ремонтировал утром, стал таращить на меня глаза. Может быть, лунатик

- это человек, испытывающий какое-то воздействие луны? Может быть, луна ведет человека так умело, что он и по карнизам, как кошка, начинает ходить, и силу получает нечеловеческую? Может быть, луна - живой организм, как человеческий, только гораздо больший  по размерам и отличающийся по форме: имеет глаза, нос, руки, но совсем другие, и поэтому не видно рук и ног? Ни к чему шару, который катится себе, как колобок, по небу, руки и ноги снаружи.

Тут кто-то вдруг поднял мою руку. Оказывается, пока я мечтал, они решили, что за нарзаном к источнику пойдут Коля Петров и Нина Потемкина. Похоже, что Юрий Петрович специально подстроил так, чтобы я опять оказался с Ниной вдвоем. Андрей, получается, мешает, а Юрий Петрович помогает. Как это всё понимать?

Вообще-то Юрий Петрович у нас большой шутник. Вот свел нас с Ниной сейчас и смеется. И непонятно, то ли вправду помочь он мне хочет, то ли наоборот - шутит таким образом надо мной? Потому что все смеются. До сих пор я и шуток над собой не любил, так как вызывали они во мне то же самое чувство несправедливо обиженного. Но вот сейчас я как-то не очень обижаюсь, хотя всё равно немного не по себе. Некогда мне сейчас обижаться, хочется пойти с Ниной к источнику. Хочется еще раз вкусить сладости ее присутствия, и, может быть, еще раз ощутить радость прикосновения.

- И я хочу за нарзаном, и я пойду, - загремев стульями, поднялся Андрюха Котов. - Утром была у нас компания на троих, значит, и вечером должна быть компания на троих.

- А третий, было бы тебе известно, лишний, - взяв за плечи, посадил его на место Юрий Петрович.

Покинув шумную компанию, мы с Ниной вышли из гостиницы.

На улице ни ветра, ни мороза. Тепло, как летом. Я сунул руку в сугроб, чтобы почувствовать холод. Но холода не было.

- Что ты делаешь? - спросила Нина.

- Хочу холод почувствовать, а то жарко мне что-то.

Подошли к источнику. Разъезженная до льда дорожка вела вниз к бьющему из-под земли фонтанчику нарзана. Я ступил на дорожку, подал руку Нине. Она оперлась на меня - и мы вместе неожиданґно заскользили вниз. Тут уж было не до церемоний: я обхватил ее за талию, она вцепилась в меня. Что интересно, мы не упали. Остановиґлись внизу и стоим. Стоим и стоим. Мне нравится обнимать Нину. Но чувствую какую-то неестественность положения. Оцепенение постепенно проходит, и я начинаю ощущать свои руки, обнимающие Нину. Мне становится неловко отчего-то. Поднимаю глаза и встречаюсь с Нининым взглядом. У нее черные глубокие глаза. Вначале я плаваю где-то на поверхности этого темного озера, а потом начинаю проваливаться в него. Состояние удивительно сладостное. И в то же время страшновато немного. Как-то очень уж серьезно Нина смотрит на меня. Появляется мысль, может быть, она ждет чего-то? Ах, да - руки. Опускаю их. В одной руке у меня графин. Не очень удобно было с графином в руке обниматься. Но - могли бы упасть, если бы я не обнял ее.

- Извини, - сказал я и тут же понял, что сказал не то что-то, потому что глаза у Нины стали гаснуть.
Может, и сделал не то? Или, наоборот, не сделал, что следовало сделать. Поцеловать надо было, приходит мне вдруг в голову такая мысль. И я понимаю, что упустил момент, которого теперь очень долго может не быть.

- Давай графин? - сказала Нина.

- Я сам.

И стал набирать нарзан.

Идем обратно. Я молчу. Переживаю. Слышно, как хрустит снег под подошвами ботинок.

- Ты что? - повернулась ко мне Нина и засмеялась.

- Ничего, - тоже улыбнулся я.

Ага, думаю, значит, эпизод еще не закончился. Останавливаемся. Дотрагиваюсь до ее руки. Опять смотрим в глаза друг другу. Совсем близко от меня губы Нины. В кино, точно, в таких случаях целуются. Но я не могу, словно что-то мешает мне. И чем дольше я думаю о том, почему не могу, тем больше не могу. Не дождавшись, Нина вдруг вскрикивает, срывается с места и бежит. Бегу за ней. А сам опять соображаю, почему она побежаґла, зачем я за ней бегу? Догоняю. Вместе со всего маху мы падаем в снег. В одно мгновение все мои мысли улетучиваются, и я восторґженно кричу:

- Хочешь, я понесу на руках тебя? Хочешь, Нина?

Мне хочется взять ее на руки, но я зачем-то спрашиваю ее об этом.

- Я тяжелая, - говорит она и глядит на меня весело.

Почему я ей это сказал, не знаю. Не очень нравится мне мое поведение. Что-то не так делаю. Хотя, если бы поцеловал ее,  всё было бы так. А зачем она сказала "я тяжелая"? Вот это ее "тяжелая" тут же опустило меня на землю. В недоумении я остановился. Разве может быть Нина тяжелой? Она мне кажется пушинкой.

Нина тем временем хватает у меня из руки графин и бежит с ним в гостиницу. Остаюсь один под луной. Что-то не хочется мне возвращаться туда. Представляю, как открываю дверь, вижу Андрея Котова, который провожает меня снисходительным взглядом на место и говорит: "Ну, как?"

Но ничего похожего, к моему удивлению, не происходит. В комнате, куда я вхожу, атмосфера уюта и покоя. Юрий Петрович играет на гитаре, что-то поет. Он трогает струны пальцами, и музыка, мне кажется, наполняет комнату тем, что и составляет эту атмосферу. Она завораживает, и я опять куда-то лечу и лечу.

 

Глава 5.

Кресло подъемника, сделав разворот на посадочной площадке, резко выскакивает на место посадки, и вот тут надо успеть сесть в него и вцепиться в подлокотники. Вцепился. Сжимаю их. Отрываю ноги от пола. Мгновенно  железная рука невидимого великана подхватывает меня и стремительно уносит вверх. Внизу глубоко под ногами остаются пни деревьев с  шапками снега. Они всё ниже и ниже. Страшно смотреть вниз. До боли в пальцах сжимаю подлокотники, отрываю взгляд от земли - и сразу все встает на свои места. Скорость, с которой мы перемещаемся, оказывается, не очень велика: желто-красные столбы подъемника довольно медленно движутся навстречу. Механизм грохочет, как телега на каменной дороге. Внизу пни, а по обочинам кресельного подъемника вековые пихты. Они шумят на ветру, волнуются и тянут ветви к людям, словно хотят сказать: "За что нас изувечили?"

- Белка! - закричал впереди Митя Благов. - Смотрите, белка!

- Белка-белка! - отозвалось эхо в горах.

Я спрыгнул на верхней площадке, оглянулся назад: подъемник продолжал грохотать железом где-то внизу, и, что интересно, заснеженные вершины гор тоже оказались внизу. И как раз на их фон въезжает в своем кресле Нина Потемкина. С распущенными волосами на фоне гор она сейчас очень хороша. Фотоаппарат у меня всегда на груди. Щелчок затвора - и момент увековечен.

- Не отставать! - покрикивает Юрий Петрович.

Его куртка из парашютного шелка мелькает где-то далеко впереди.  Мимо один за другим проносятся слаломисты. Это у них шик такой, шить куртки из парашютного шелка.

- Лыжи на снег! -  раздается следующая команда.  - И чтоб внимательнее в этот раз. Горы это вам не детские игрушки. И склоны на этой поляне покруче, чем под Алибеком.

Левый вираж, правый вираж. Интересно спускаться. Теперь я понимаю, почему задники ботинок крепятся к лыжам. Здесь надо всем телом двигаться, а не одними лыжами. Всем телом вместе с лыжами надо изменить центр своей тяжести так, чтобы тебя понесло в нужную сторону. Техника изменения центра тяжести известна. Единственная трудность - тело почему-то не всегда делает то, что требуется делать. Тренировать надо тело. Андрею Котову эта наука очень скоро надоедает, и он лезет на огромный, в два человеческих роста, валун, помогает забраться туда же девочкам Ане Новожиловой и Нине Поґтемкиной.

- Ник! Смотри, какой кадр! - зовет он меня.

Одолжение, видите ли, делает. Интересно человек устроен. Как будто кто заложил в него программу: весь мир, люди, природа - все существует для него одного.

- Коля! - просит Юрий Петрович. - Щелкни их, а то как бы ветром не сдуло.

Навожу объектив. Андрей Котов обнимает девочек. Аня - молодец, бедром отстраґняется от него, в результате - поза. Фигура у нее! Интересно, что, вроде бы,  Нина моя любовь, но мое чувство к ней почему-то не заслоняет от меня прелести Аниной фигуры. Вообще Андрей Котов - большой нахал. В прошлый раз напоказ снял с бедра у Ани соринку. Казалось бы, пустяк, но сделал он это так, чтобы мы, мальчики, это видели, и мальчики, видя это, почему-то засмеялись. Аня оглянулась на смех, и оказалась в неловком положении, потому что все знают, в чем дело, а она нет. Поставить в неловкое положение кого-то - для Андрея удовольствие. Вопрос, для чего нужны такие люди? Как хоґрошо было бы без них!

- Эй, долго там? - Андрею не терпится. Он стоять на одном месте не может. А я фиксировать снимок не могу, пока все компоненты его не соединю в одно целое.

- Коля! - это уже Нина просит.

А сама прижимается к Андрею. Короткий щелчок. Перевод кадра. Все свободны. Опять карабкаемся наверх. Не думал, что катание на горных лыжах такая интересная штука. Раньше смотрел по телевизору и думал, взрослые дяди ударились в детство. С горки катаются - и радуются, как маленькие. Теперь вот сам катаюсь. Оказывается, не так просто заставить тяжелые горные лыжи ехать куда надо. Это если со стороны посмотреть, то кажется детством катание с горы. А в действительности это не катание, а учеба. Есть смысл учиться, даже если ты взрослый. Все чему-то учатся. На секунду останавливаюсь. Кругом, насколько хватает глаз, горы: заснеженные вершины, скалистые склоны, обдуваемые ветром. Чувствую, как что-то величественное, огромное наполняет душу.

Под одинокой пихтой собрались опять те же: Андрей, Митя, Аня и Нина Потемкина. Андрей, отбросив палки, делает какие-то движения ногами, судя по всему, танец показывает девочкам.

- Не так! Не так! - словно радуясь чему-то, возражает Нина.

Мое возвышенное состояние мигом улетучивается. А глуховатый грудной голос Нины, словно маленькими кувалдочками, больно бьет по сердцу. Не сознавая того, что со мной происходит, передразниваю Андрея и еду дальше. Еду и еду, пока не останавливаюсь на самом краю круґтого заснеженного обрыва. Смотрю, как курятся снегом вершины гор. Пытаюсь вернуть прежнее состояние отсутствия в этом мире. Но нет, тщетны мои усилия.

- Эй, ты!

Узнаю голос Андрея. Оглядываюсь. Точно, он собственной персоной. Митя видел, как я Андрея передразнивал, и, конечно, все рассказал.

- Ты ничего не понял? - вроде бы на что-то намекает и в то же время угрожает.

- А что я должен был понять?

- Значит, не понял. Зря я тебя пожалел.

Теперь ясно. Оказывается, когда мы выходили с ним на улицу выяснять отношения, он меня не ударил, потому что пожалел. Неужели у меня был жалкий вид? Нехорошо, если так.

- Ты уверен в том, что способен на жалость?

- Я уверен в том, что ты разговорился. Умный очень.

- Андрей, если ты куда-то поехал, то поезжай, пожалуйста, - говорю ему так спокойно, что сам удивляюсь своему спокойствию.

- Сейчас сам поедешь куда надо, клоун, - подъезжает он ко мне еще ближе.

- Ну, я клоун, а тебе-то что, поезжай себе.

- Вот я тебе сейчас и въеду, - засмеялся он как-то нервно и руками сильно толкнул меня в грудь.

Лыжи мои покатились назад, а сзади - еще метра три проехать, и никакими силами меня уже не остановить, начнется свободное падение тела с поочередным пребыванием оного в двух стихиях, земли и воздуха. Чтобы этого не случилось, я скромно падаю набок. Пытаюсь встать, но руки некстати проваливаются в снег. Смотрю, Андрей уже рядом. Неужели ударит лежачего? Тут же в голове сверкнуло. Ага, значит, ударил. Не знаю, каким образом я поднялся на ноги, одно знаю, теперь по всем правилам этикета я обязан нанести противнику ответный удар. Вижу перед собой лицо Андрея с его рубильником носа посередине, бью прямо в него кулаком, потом еще раз, еще - и вдруг Андрей медленно-медленно начинает падать куда-то, мелькают в воздухе его лыжи, и в снежном вихре он несется с обрыва вниз. Какой я молодец! Сам от себя не ожидал. И тут же мысль: "А вдруг убьется?!"

- Юрий Петрович! - кричу что есть сил.

Рядом со мной мгновенно собираются ребята. И все, раскрыв рты, смотрят вниз, туда, где Андрей барахтается в снегу. Юрий Петрович, сняв лыжи, спускается к нему на помощь. Кажется, обошлось.

Возвращаемся обратно, в долину Теней, на лыжах, своим ходом. Скорость такая, что дух захватывает. Ощущение, что ничего более, кроме этого состояния, не существует. Невозможно передать его в словах. Ничто. Но такое ничто, от которого радость вроде бы во всем мире. Альпинисты, может быть, то же самое переживают?

Стою один у гостиницы. Почему-то всегда и везде я остаюсь один, в результате. И мне нравится быть одному. Нравится одному работать в фотокомнате, ходить с фотоаппаратом по окрестностям. А в толпе, наоборот, чувствую себя неуютно.

- Эй! - слышу голос Андрея откуда-то сбоку.

Вот кому бы не пропасть. Интересно, что ему еще надо?

- Что, получил? - спрашивает.

Это он увидел, как я саднящую скулу растираю снегом. И тут словно какой бес дергает меня.

- Как, - говорю, - с горки прокатился?

- Ну и что? - как ни в чем не бывало отвечает Андрей. -Я поскользнулся.

- Ну и скользи себе на здоровье дальше, - подсказываю ему ход действий.

Но Андрей почему-то скользить не захотел. Моргнув несколько раз, он зло сказал:

- Встретимся на узкой тропке.

- Разные у нас с тобой тропки.

- Эта тропка у всех одна.

На что это он намекает? Ах да, какими тропками не ходи, а к Нине все равно придешь, если любишь.

 

Глава 6.

Лежим на солнце, загораем. Солнечная поляна совсем близко к солнцу: с пересадкой на двух кресельных подъемниках поднимались сюда. Кругом снег, а нам не холодно. Все-таки интересная эта штука - горы.   Разве  возможно такое   внизу? Сверху солнце жжет кожу - а снизу снег обдает прохладой. Крутиться надо постоянно, как это делает курочка гриль на вертеле, - и будешь таким же румяным.

Митя Благов устроился на своем лежаке в ногах у Ани Новожиловой.

- Другого места не нашел? - говорит Аня.

- Ага, Котову так все можно, а Благову ничего нельзя, - бормочет Митя, но отодвигается.

- Мало ли что кому можно!

- Да, Котову всё можно, а Благову всё нельзя.

- Так это же Котов! Что уж ты, как маленький, Митя!

Митя не маленький. Он просто придуряет. И это всем понятно. Митя играет в какую-то свою дурацкую игру. Все играют в какие-то свои игры. У Андрея тоже своя игра, но другая. Вот только у меня нет никакой игры. И поэтому я выпадаю из этого ансамбля играющих во что-то ребят.

- Да, всегда так, - продолжает гнусавить Благов. - А как что - Митя!

- Ну вот, уже и обиделся.

- Я не обиделся.

- Понимаешь, Митя, у нас, у девочек, могут быть свои разговоры.

- Какие это еще свои разговоры?

- Да ну тебя, лежи уж.

Какие-то всё пустые слова. Из них что ли состоит жизнь? У Мити Благова из них, хотя он не всегда такой. А из чего состоит моя жизнь? Из вопросов, почему альпинисты лезут в горы, почему погибают? Что за штука сами по себе эти горы? Что такое человек?  Чело и век. Чело - это лоб, это разум. Значит, разуму отпущено времени один век. Для чего? Или это значит, что человек вечен?

Опять меня понесло куда-то. Несет- несет. И вот я уже где-то очень высоко в небе. И оттуда смотрю на сусскуюполяну. И не настоящим все мне кажется здесь: и лыжники, зачем-то вдоль и поперек бороздящие снег, и горы, большие и маленькие. Интересно, почему человек - сто лет, а горы - тысячи, сотни тысяч, миллионы лет? Человек по длительности жизни, в сравнении с горами, вспыхнул, как огонек, и погас. А погас ли? Сколько лет существуют люди и не исчезают совсем. Наоборот, все больше их становится. Может быть, человек не умирает, а засыпает, чтобы проснуться в другом  человеке?   Но   почему тогда  он   ничего  не   помнит   из  своей предыдущей жизни? А может, помнит что-то? Откуда, например, у меня ощущение полета? Может быть, когда-то я был птицей и умел летать? Напрягаю память: может, вспомню что-то из прошлой жизни? Ничего не вспоминается - голова начинает болеть. Конечно, думаю, как же оно  вспомнится, если память в голове, а голова вместе с телом умирает? Что-то не так в моих рассуждениях. Еще раз напрягаю мозги. И вдруг вспоминается картинка из учебника по истории - вижу первобытного человека в пещере. И начинаю чувствовать себя этим самым первобытным человеком. Долетался, что называется.  В одежде из шкур, с копьем наперевес уже бегу среди других точно так же одетых людей, преследующих мамонта. Вот мы догоняем зверя, вонзаем в него копья. Мамонт падает. Люди истошно вопят от радости, руками и зубами раздирают добычу на части, глотают сырое мясо. А я опять как-то не очень кричу, не очень радуюсь, не очень глотаю сырое мясо, но кровь в моих  жилах бурлит, мышцы силой наливаются. В этот момент - удар сзади. Вскакиваю с лежака, хватаю лыжную палку - и вижу улыбающееся лицо Нины.

Оказывается, она кинула в меня комком снега, так сказать, оказала мне внимание, а я чуть не бросилґся на нее, как на врага. Интересно она улыбается. Что-то напоминает мне ее улыбка. Есть в ней какая-то скрытая внутренняя сила и призывная загадочность. Вспомнил. Нина похожа на Мону Лизу Леонардо да Винчи. Вот не красавица - а много ли женщин более известных, чем она?! То же самое и Нина: снаружи, вроде, ничего эффектного, а вот в голосе, в улыбке есть то, чем и заворожила она меня, передав это своим прикосновением. Нина-Мона, Мона-Нина. Может быть, Нина была Моной?

 

Глава 7.

Солнечные дни сменились непогодой.

- Чтоб не терять времени даром, - сказал Юрий Петрович. - Пойдем в поход. Цель - источники нарзана. Зрелище, я вам скажу, незабываемое.

Идем по той дороге, по которой приехали сюда на автобусе, вниз. Кругом туман. Юрий Петрович говорит, что это облака. Интересно! Зачем летать в небо, если можно пешком ходить по нему? Вот мы, похоже, совсем спустились вниз, потому что облака сменяются тучами, которые оказываются чуть не над нашими головами. Они несутся по небу со скоростью ветра. Идем по какому-то ущелью, в котором уже нет снега. Весна здесь. Или осень? Тучи как осенью, но месяц у нас март. Трава свежая зеленеет. Ущелье образуют скалистые возвышения справа и длинный серо-зеленый склон слева, уходящий вдаль. На склоне пасутся овцы. Они так далеко, что кажутся букашками. Но их очень хорошо видно, потому что никакого горизонта здесь. Наоборот - склон приподнимает всё, что на нем.

- Смотрите, где деревья растут! - восторженно кричит Юрий Петрович и показывает на скалу справа, на одном из карнизов которой пристроились уродливые березки.

- И трава там! - взвизгивает Митя Благов.

Юрий Петрович поминутно возвещает о чем-то. Заботится о нашем настроении.

- Смотрите, а вон там, за рекой, - протягивает он руку куда-то вперед и вдаль, -  крокусы растут!

- Прямо сейчас? - удивляется Митя.

- Конечно, здесь весна, - говорит Юрий  Петрович с такой радостью, словно открытие делает.

И опять кричит, с обломка валуна:

- Ишак! Поднимите руку, кто когда-нибудь в своей жизни видел ишака!

Да, такого чуда вживую в свободном состоянии на природе никто из нас, конечно, не видел. А вот здесь пожалуйста: впереди прямо по нашему курсу на еле видимой тропке стоит с длинными ушами самый настоящий осел или ишак. Глаза у него мутно-красные, стоит на дороге совершенно без движения. Рядом сидит мальчик на камне.

- Митя, прокатимся? - говорит Андрей Котов.

Всегда у этого Андрюхи какие-то идеи. Только что увидел - и сразу идея.

- А можно? - раскрывает рот Митя.

- Можно, Юрий Петрович? - спрашивает Андрей.

- Ну, если с мальчиком договоришься, почему нельзя?

Андрей подходит к мальчику, что-то говорит ему, и машет Мите:

- Давай!

Митя залезает на ишака и кричит:

- Но! Но!

Ишак ни с места.

- А он жесткий, - трогает Митя хребет ишака.

- Скажи, чтоб поехал, - просит Андрей мальчика.

Мальчик пожимает плечами. Мол, не понимаю вашего языка, потом подходит к своей животине и шепчет ей что-то на ухо. Ишак взбрыкивает ногами - Митя летит на землю.

Это, конечно, весело. Развеселил Митя группу. Все смеются. И Юрий Петрович доволен. А Митя потирает ушибленный зад. Он тоже доволен.  Митя смеха ради готов и голову разбить. Почему он хочет быть в центре внимания и рад тому, а я нет? Почему он такой, а я не такой? И если бы можно было стать таким, захотел бы я сменить свою склонность к нелюдимости на его общительность?

Опять вытягиваемся в цепочку.

- Долина Нарзанов! - кричит вскоре Юрий Петрович и показывает на кучи камней впереди. - Сюда! Скорей! Сейчас хлынет!

Из обледенелой горловины с клекотом начинает выплескиваться вода. Столб ее поднимается выше и выше. Кучи камней вокруг нас преображаются в фонтаны. И опять Нина Потемкина каким-то образом оказывается возле меня. Я чувствую ее плечико. И сразу звуки вокруг меня становятся приглушенными. Повторяется то, что было со мной а автобусе, когда весь мир прекрасен и ты всех любишь.

Идем дальше.

- Разбить палатки! - командует Юрий Петрович. - И в лес за дровами!

Ставим палатки. Разбредаемся по лесу в поисках дров. У реки вспоминаю слова Юрия Петровича о крокусах за рекой. Прыгаю по камням на ту сторону реки. И на склоне, где солнце успело прогреть землю, вижу торчащие из земли фиолетовые остроконечные лепестки. Я бы не сказал, что это цветы. Но других нет. Срываю их - упругие, бархатистые. И вдруг слышу крик. Почему-то я подумал, что это Нина и ей требуется помощь. Не раздумывая бегу на голос. Трещат палки под ногами, бьют ветви по лицу. К моему удивлению, никого нигде нет.

- Эй! Есть здесь кто-нибудь?! - кричу и жду ответа.

Кто-то очень далеко откликается. Но это не то. Подобрав пару сушин, иду к месту стоянки. Цветы, пока бежал, растерял по дороге. Да и не подарил бы я их, наверное, Нине.

В надвигающихся сумерках костер мерцает среди деревьев. Ребята вроде все на месте. Интересно, кто же кричал в лесу? Аня Ноґвожилова, сидя на корточках у пня, деловито режет лук. Губы ее в такт движению рук сжимаются и разжимаются. Наверґное, хорошая хозяйка из нее получится. Спрашиваю:

- Помощь требуется?

Открывай банки с тушенкой, - говорит.

Открываю банки. С Аней рядом мне тоже нравится быть, но нравится по-другому. С ней, как с мамой на кухне, чувствуется тепло домашнего уюта. Кто же кричал в лесу? Вдруг слышу голос Андрея Котова:

- Она на дереве залезла, понимаешь? А я тут как тут. Подкрался. Попалась, говорю, птичка? Она с испуга чуть с дерева не упала. Да падай, говорю. Не бойся - поймаю. И руки подставил. Она как запищит!

Андрей сидел довольно далеко. Но я четко слышал каждое его слово. Любопытно, но, похоже, больше никто кроме Мити на Андрея не обращал внимания.

- Понимаешь, в чем фокус, - продолжал Андрей. - Мимо меня с дерева никак не слезть.

Пронзительная боль заставила меня отвлечься. Порезал руку. Задел лезвием ножа палец. Порез был глубоким, но крови почему-то не было.

- Порезался? - спросила Аня.

Я пожал плечами, сам не зная, можно ли сказать, что порезался, если нет крови на месте пореза. Смотрю на палец, а внутри, чувствую, как будто сжатая пружина появилась. Вот ее кто-то словно отпусґкает - кровь устремляется по жилам и наполґняет клеточки организма неизъяснимой приятностью. Вот кровь дошла до места пореза и стала выходить наружу. Смотрю, как она скапливается на пальце и огромной бордовой каплей падает на землю.

- Ой, кровь, - сказала Аня. - Сейчас аптечку принесу!

Я стою на коленях с вытянутым вперед пальцем и думаю: "Отчего же такая приятность во всем теле?" Тем временем Аня  доґстает йод, бинтует мне палец. Появляется боль.

- Больно, - говорю я.

- Пройдет, - отвечает она.

- Да, все проходит, - соглашаюсь я. - И палец пройдет, и горы пройдут.

- А жаль.

- Понравились горы?

- Понравились. А тебе нет?

- Да. Это совсем другой мир.

Нина подошла.

- Коля, а когда ты фотографии сделаешь?

- Как приедем, так и сделаю.

- Мы с Аней хотим, чтобы ты нам сделал.

- Хорошо, сделаю вам. На следующий день, как приедем, будут готовы. Если хочешь, в тот же вечер встретимся с тобой - и будет у вас с Аней полный набор горных фотографий.

- В пять у дяди Саши?

- У какого дяди Саши?

- У памятника, где свидания назначают.

"Свидание! У меня с Ниной свидание!" - как-то странно вдруг преломилось это слово у меня в голове.

- Хорошо, - будто во сне продолжаю я говорить, и чувствую, что опять погружаюсь в состояние какой-то отрешенности от окружающего мира: звуки становятся приглушенными, и сам я словно плыву в какой-то дымке.

 

"Лыжи у печки стоят, - поет Юрий Петрович.

Гаснет закат за горой,

Месяц кончается март,

Скоро нам ехать домой.

 

...Вот и закончился круг,

Помни, надейся, мечтай,

Белые флаги разлук

Вывесил старый Домбай".

 

 Горит костер. Пахнет кашей и горами.

 

Глава 8.

Вот мы и дома. Снег на обочинах почти не тронут, но уже оседает под тяжестью талой воды. На дорогах - лужи. "Вернулись странники из дальних путешествий", - откуда-то возникла строка в сознании. В автобусе как обычно кому-то не хватает места, брань слева и справа "Если б знали люди, как несущественны все их мелкие неурядицы, - думаю. - Хотя бы на мгновение задумались об этом". А сам ловлю себя на мысли, что мечтаю о домашнем уюте, о диване с телевизором.

Иду по своей улице, киваю направо, налево старикам и старушкам, выползшим из домов после зимней спячки погреться на солнце. Да, и это жизнь. Жизнь стариков известна. Какое-то озарение нисходит на меня: мне кажется, что я не только судьбу этих стариков вижу, но и свою могу предсказать. Например, знаю, что Нина на свидание придет. Что дальше? Дальше - пустота. Думаю, что пойдем с ней в кино, будем сидеть вдвоем в темном зале. "И сладко сердце замирает", - опять строка. Что-то откуда-то всплывает. Вопрос: что и откуда?

Дома родители стряпают пельмени. Бухаюсь на стул, рассказываю. А сам носом втягиваю воздух. Вполне явственно ощущаю запах буґльона с лаврушечкой. Смотрю на газовую плиту, а там - нет заветной кастрюльки.

- Да я еще не ставила, - смеется мать. - Потерпи маленько. - И объявляет:

- Тетя Паша прислала письмо с Украины, приглашает в гости летом.

Сказала и ждет, когда я радоваться начну. А я как сидел, так и сиґжу. Думаю: "Как же Нина? Как эту мою жизнь с родителями, с поездкой на Украину совместить с тем, что в моей жизни появилась Нина?"

- Что с тобой? - заглянула мне в глаза мама,

- Ничего, - поспешно ответил я.

А ночью мне приснился сон. Я опять увидел себя летящим, но летящим уже по нашей улице. Деревья и опорные столбы преграждают путь. Летится медленно и тяжело. Земля тянет к себе. Выше подняться нельзя: электрические провода мешают. Они сверкают, как бенгальґские огни, когда я пытаюсь прорваться между ними. Падаю. И просыпаюсь. Сразу вспоминаю, что на следующий после приезда день, то есть сегодня, у меня свидание с Ниной и надо срочно бежать в лабораторию печатать фотограґфии.

У кинотеатра на всякий случай смотрю афишу. Думаю, сразу билеты взять или потом? На афише написано, что детям до шестґнадцати лет смотреть фильм запрещается. Ладно, потом возьму, если дадут. Голос у меня уже как у взрослого, должны дать.

Сижу в фотокомнате. Красный свет освещает мои ванночки, фотоґувеличитель греет своим теплом - хорошо здесь. Быстро пролетает время. Сушу фотографии. Вкладываю их в паґкет. Времени как раз без пятнадцати пять. Выхожу из помещения. На улице еще светло. Дышу. Чищу легкие после химикатов. Вспоминаю сон. Не нравится он мне. Эти искряґщиеся электрические провода и падение на землю ничего хорошего не предвещает. Иду по скверу. Люди обгоняют. Все спешат куда-то. А я смотрю на снег, заметно тронутый солнцем, и удивляюсь стройности серо-синих ледяных паутинок, которые повисли в воздухе в ожидании следующего солнечного дня. Предвестник сон отходит на второй план. Я уже у памятника. Нины нет. Сажусь на скамью. Это первое в моей жизни свидание. Уже пять часов. Почему нет Нины? Почему-почему? И как быть с этой поездкой на Украину? Плохо представляется мне это, чтобы я уехал, а Нина осталась здесь. Может быть, пусть родители едут, а я останусь?

И вот Нина. Похоже, что она выбежала из соседнего дома, потому что не идет, а бежит, и на плечах у нее как будто наспех накинуто какое-то детское пальтишко. Очень кстати это детское пальтишко: в кино для детей до шестнадцати точно не пустят.

- Приветик, - кричит на ходу.

- Здравствуй.

- Ну как?

- Что как? - говорю и смотрю на ее пальтишко.

- А-а, это, - поймала она мой взгляд. - Аниного братишки пальто. Аня вон в том доме живет. Балкон на третьем этаже видишь?

- Вижу.

- Мы с ней как раз альбом с фотографиями смотрели. Тебя увидели в окно - вот я и схватила первое попавшееся.

- Так ты только за фотографиями пришла? - протягиваю ей пакет.

- А что еще?

- Я думал, погуляем с тобой? Погода хорошая. Может, выйдешь?

- Ой, понимаешь, Аня там.

- Ну, ладно.

- Ты не обижайся, ладно?

- Да нет, что ты.

А у самого на душе какое-то разочарование, словно невидимая нить оборвалась во мне: вот лез-лез в гору - и бах, рухнул в трещину. С другой стороны, будто бы с разрывом этой нити освободился я от чего-то.

Лицо Нины опять стало веселым.

- На занятиях встретимся, - сказала она и побежала.

И вот в своем воображении я уже вижу их вдвоем с Аней. Они сидят с большим альбомом в руках на диване. Но обе они почему-то маленькие, ну прямо как в детском садике. Даже туфельки на ножках вырисовываются - тупоносые дымчатого цвета.

Сажусь на ту же скамью, на которой только что сидел. И с удивлением замечаю, что начинаю злиться.  На кого? На Нину? За что? На свои обманутые надежды? Но это же я вообразил себе, что иду на свидание. Нина шла не на свидание. Сам я виноват в том, что обман получился.

Темнеет. И в надвигающихся сумерках я вдруг вижу, как меняется мир вокруг меня: четче проступают листья на деревьях, ярче обозначается их окраска. На какое-то мгновение мне всё становится до лампочки. Как будто равновесие в природе наступило, и эта гармония попала в мое сердце. С одной стороны - гармония, а с другой - что-то во мне еще продолжает злиться. Я достаю из кармана черный пакет с фотографиями, которые оставил для себя, и начинаю рвать их.

 

Глава 9.

 Прошло какое-то время. У меня появилось еще одно увлечение - настольный теннис. Играем. В этот день мне удается все: подача, удары слева и справа, - а ракетка, не всегда послушная, сегодня сама всюду успевает за мячом. Вдруг я чувствую на себе чей-то взгляд. Поворачиваюсь - на меня смотрит Нина. Продолжаю играть, да так, что сам удивляюсь на себя. Забываю обо всем. А после, когда иду домой, обнаруживаю в кармане плаща записку. Под уличным фонарем разворачиваю и читаю: "Коля, я люблю тебя. Нина". Сунул записку обратно в карман и задумался. Дело в том, что я больше Нину не люблю. Любовь моя как резко началась, так резко и кончилась. Кончилась она в тот вечер у дяди Васи.