Двадцать первый век как-то не задался. Конец века двадцатого сулил нам совсем другое. Рухнула Берлинская стена, из-за речки бесславно вернулся ограниченный контингент незваных интернационалистов, а вскоре развалилась и сама страна советов. Казалось, в цивилизованном клубе стало одним членом больше.
Не стало.
Миллионы советских подданных отнеслись к кончине родного государства так, словно все произошло не в реальной жизни, а на экране телевизора. Новая власть тоже не стала печалиться из-за таких пустяков. Приговор "крупнейшая геополитическая катастрофа ХХ века" будет вынесен позже, а пока на развалинах империи царила невыносимая легкость бытия. Дескать, холодную войну проиграли не мы, а почившее в бозе государство утративших коммунистические идеалы рабочих и крестьян. А возродившаяся Россия в который раз демонстрирует невиданную способность к обновлению и вообще - мы опять впереди планеты всей.
Условный Запад не возражал против такой трактовки событий на одной шестой части суши. Он вообще не пытался всерьез осмыслить постсоветские перемены. В евроатлантическом сознании гибель империи зла казалась естественной, необратимой и, постфактум, - неизбежной. Главным считался результат - война закончена, "они" оказались такими же как "мы", с теми же ценностями, с таким же стремлением к лучшей жизни. Исчезновение "Верхней Вольты с ракетами" породило на Западе волну эйфории, сравнимую со всеобщим ликованием весной сорок пятого - кошмар закончился, и впереди счастье без конца и края. Считалось, что теперь-то русские возьмутся за обустройство своих необъятных просторов, и им просто некогда будет косить ревнивым глазом на вчерашние колонии.
Наступила блаженная эпоха прагматизма и "реалполитик". В международных делах больше не оглядывались на идеологические установки, предпочитая проекты, приносящие хорошие барыши. Понятие идеологии вообще потеряло смысл, а вместе с ним отпала и нужда в пропагандистской борьбе. Остававшиеся разногласия казались не принципиальными, не способными перерасти в глобальный конфликт - холодный или горячий.
Что произошло потом, хорошо известно. Новая власть окрепла и быстро покончила с эйфорией 90-х. Наступили суровые посткоммунистические будни. Гражданам России было объявлено, что их родина, как оказалось, стоит на коленях, подъем с которых назначался первоочередной национальной идеей. Нужно было совсем немного, чтобы вызвать к жизни жажду реванша в неокрепших душах жителей утратившей колонии метрополии. Смешно, конечно, сравнивать развал СССР с падением Рима, а партийную номенклатуру со спесивым нобилитетом. Но провести параллель между римским плебсом, утратившим ощущение принадлежности к могущественной империи и россиянами, испытывающими комплекс исторической неполноценности, вполне правомерно. С той лишь разницей, что в России этот комплекс навязан сверху. Вспомните 90-е - тогда никто не ощущал себя стоящим на коленях, не мечтал вернуть Крым в родную гавань, не испытывал новороссийского зуда, не мучился неизбывным желанием послать очередной ограниченный контингент в Грузию, Украину, Молдову и куда понадобится впредь. Правда, это было время Первой чеченской, но какая же она, простите, первая, если покорение Кавказа Россией продолжается уже двести лет, и до сих пор неизвестно, чем оно закончится?
Надо признать, что работа по созданию комплексов проводится весьма успешно. Такой мощной пропагандистской кампании Кремля не помнят даже политические старожилы. Может и нехорошо винить российский народ в том, что он позволяет наполнять свои мозговые полушария произвольным содержанием, но, вообще говоря, больше обвинять некого. Не с Марса же им послан национальный лидер и его присные. Сами выбирали, и не раз - плоть от плоти.
Впрочем, все выглядит не так мрачно, если перестать употреблять это нелепое слово "народ" с присущими ему бессмысленными производными, вроде "народ всегда прав", "сила страны в народном единстве" и т. п. Вместо него можно использовать простое и хорошее слово "люди", то есть не похожие друг на друга человеческие личности, которым разность во взглядах не мешает ни любить свою страну, ни вместе выходить на улицы, если власть превращается в криминальную шайку. Беда только в том, что эта самая власть никогда не обращается к людям, она всегда апеллирует к народу. Она хорошо понимает, что властвовать можно не только разделяя, но и соединяя, вернее слепляя людей в однородную массу, из которой, как из пластилина, можно налепить солдатиков и прочих зеленых человечков.
Тем не менее коллективного разума в природе не существует. Мысль - благая или порочная - всегда приходит в одну креативную голову и далее распространяется в головы менее самостоятельные, а, стало быть, более зависимые. Всегда есть те, кто предлагает повестку и те, кто ее принимает. Однако те, кто ее принимает, в нормальной стране выбирают тех, кто ее предлагает. Но если пропагандистская машина заменяет систему сдержек и противовесов власти, то людям приходится нелегко. Тем более, что их не так много. Можно даже подсчитать их точное число. Если из ста процентов вычесть пресловутые восемьдесят шесть процентов народа, безоговорочно поддерживающего и одобряющего несменяемую коррумпированную власть, то останется четырнадцать процентов людей.
Неисправимые оптимисты утверждают, что нынешние российские элиты раздирает внутривидовая борьба, и это на фоне экономического кризиса якобы чревато ее коллапсом и последующими благодатными переменами. Такая точка зрения воспринимается как аллюзия к бессмертному стихотворению, в котором поэт указывает на необходимость "хранить гордое терпенье", и тогда непременно настанет день, когда "оковы тяжкие падут, темницы рухнут - и свобода вас примет радостно у входа". Я думаю, мастера пропаганды со Старой площади узнаю´т о таких настроениях с большим энтузиазмом. Несомненно г-н Сурков со товарищи недаром едят свой спецпаек.
Конечно, перемены рано или поздно произойдут естественным образом, даже если ничего не предпринимать. Но они будут такими, какие понадобятся новому поколению власти и никакими другими. Опыт таких перемен абсолютно свеж - перестройка и все последующие реформы происходили исключительно сверху, словно никакого народа в стране и в помине нет. В чьих интересах были эти реформы? Загляните в российский список "Форбс".
Правда, среди народа попадаются отдельные несогласные. Ворчат, что царь мол ненастоящий, пора менять. Но, как сказал другой поэт, никто не даст нам избавленья - ни бог, ни царь и не герой. Вот только добиваться чего-либо своею собственной рукой лень, да и начальство не одобряет.
Гибридные пропагандистские технологии применяются изощренно и многообразно и на Западном фронте. Информационная интервенция от "Russia Today" и им подобных успешно размывает сознание западного обывателя. Бесхребетная "реалполитик" позволяет этим пропагандонам действовать беспрепятственно и нагло.
В ушедшем году собирательный Запад кажется осознал эффективность кремлевской стратегии манипулирования общественным сознанием и, наконец, отказался от политики "гордого терпенья". Принимаются ответные меры, разрабатывается система контрпропаганды. Насколько все это будет эффективно - бог весть. Но параллельно с правительственными шагами формируется общественное настроение. Заговорили даже о возрождении маккартизма, традиционно сравнивая его с "охотой на ведьм". Но полвека назад коммунистическая зараза распространялась со скоростью степного пожара, и тогдашние перегибы можно понять. Маккартизм явился реакцией на превышение в политической атмосфере концентрации некоего вируса, угрожающего нарушить нормальное эволюционное развитие. В середине двадцатого века это был вирус коммунизма, а в начале двадцать первого - это постсоветский ресентимент, то есть тот самый комплекс исторической неполноценности, способный, как мы видим, не только отравлять общественное сознание, но и проливать кровь, и перекраивать карту Европы.
Ждать осталось недолго. Скоро мы увидим много интересного или, как минимум, нескучного. Остается надеяться, что администрация президента Трампа в состоянии понять, как далеко может завести политика уступок Кремлю. В последние месяцы об этом настойчиво предупреждают из Евросоюза.
Не слишком это приятное состояние - надеяться и ждать. Нет, все же не задался двадцать первый век. Сегодня это признают самые неисправимые оптимисты.