Гейн Антон Валентинович : другие произведения.

Челнок

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками

  
  
  
  Антон Гейн
  
  ЧЕЛНОК
  
  Роман
  
  
  
  
  
  
  
  
  ОГЛАВЛЕНИЕ
  
  Часть первая ............................................................. 6
  
  Часть вторая ......................................................... 115
  
  Часть третья ......................................................... 310
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Часть первая
  1
  Жмурясь от яркого света, я вылез из спального мешка. Июньское солнце свободно вливалось сквозь лишенные штор окна. Косой широкий луч со множеством взвешенных пылинок пересекал комнату с засаленными обоями. Вдоль стен стояли потрепанные стулья, заклеенные скотчем картонные коробки, стопки перевязанных бечевкой книг, банки с краской и свернутые в рулоны ватманские листы. Из всех стоящих у стены предметов мне принадлежал только рулон чертежей, и глаз выделял его, как собственный долгожданный чемодан, выплывающий среди чужих вещей по багажной ленте в аэропорту.
  Я подошел к окну. Далеко внизу по малолюдному в ранний час Новому Арбату бесшумно неслись редкие машины. Постепенно сужаясь, перспектива проспекта упиралась в покрытый легким туманом Кремль. Его купола поблескивали в утренней дымке, как золотые зубы во рту курильщика.
  Я умылся, включил электрический чайник и стал по порядку собирать чертежи. Они едва уместились в три потертых, оклеенных дерматином тубуса. Один из них я купил тринадцать лет назад - еще первокурсником и в тот же день приобрел необходимое каждому студенту знание - в трубу для чертежей помещаются две поллитры водки и одна чекушка.
  Второй тубус был точной копией первого и принадлежал хозяину квартиры Аркадию Комаринскому, моя дружба с которым исчислялась теми же тринадцатью годами. Чтобы различать тубусы, Комаринский на своем написал фломастером "Аркадий", к чему позже безвестным остряком было добавлено "берегись хуя сзади". Вообще говоря, Комаринского Аркадием никто из друзей не называл, пользуясь неизбежной при такой фамилии кличкой Комар. Третий тубус был куплен в один день с двумя первым и являлся собственностью Кости Короедова.
  За пять институтских лет три тубуса провели вместе много времени, составленные в пирамиду на манер ружей или мушкетерских шпаг. Из угла комнаты общежития они могли видеть, как их хозяева пили водку и пиво, играли в преферанс на положенной на колени чертежной доске или подолгу трепались, лежа поверх одеял и наполняя комнату кислым сигаретным дымом.
  В общежитии жили Костя и я. Аркадий был москвичом, но проводил у нас много времени. Корпуса не делились на мужские и женские; более того, даже этажи зданий не были разделены по половому признаку. Это обстоятельство выгодно отличало вольную жизнь обитателя общаги от подконтрольного домашнего существования.
  Не рискуя выглаженной белой сорочкой, я, как был в трусах, выпил в кухне, заполненной разгорающимся солнцем, чашку растворимого кофе с двумя кубиками сахара и стакан воды из-под крана. Выкурил сигарету. Есть не хотелось - голод подавляла много раз испытанная легкая предэкзаменационная нервозность. Открыв пластиковый кейс, я убедился, что "кирпич" диссертации и два десятка экземпляров автореферата лежат на месте.
  Я оделся, надел вычищенные с вечера туфли, немного посидел на шатком стуле, вышел на площадку и захлопнул дверь. Квартира находилась под самой крышей, на последнем, двадцать пятом этаже, поэтому у лифта была только одна кнопка "вниз". Двери шахты раскрылись, и я увидел в лифте высокого старика с кривоватой шеей, обмотанной полосатым шарфом. На поводке он держал короткую черную собаку со сморщенной мордой.
  - Вы из 272-й? - сипло спросил старик, не двигаясь с места, словно от моего ответа зависело, выйдет он из лифта или уедет вниз. Собака, казалось, смотрела на меня с осуждением.
  - Да.
  - Так это вы поменялись с Сергеем Львовичем?
  - Нет, я здесь временно.
  - Не сомневаюсь, что вы здесь долго не задержитесь.
  - Почему?
  - Вид у вас какой-то нездешний.
  Старик сердито сверкнул выцветшими голубыми глазами и вышел из лифта. Собака, двигая колбасными боками, просеменила за ним.
  Я пожал плечами, вошел в кабину и нажал кнопку первого этажа. Двери с визгом сошлись, и за окошками с полустертыми номерами стали вспыхивать уцелевшие лампочки.
  На земле еще не было того солнечного разгула, который царил наверху. На дне Нового Арбата, уставленного заслоняв- шими солнце бетонными книгами и башнями, было по-утреннему сумрачно. Тротуарные плиты были влажными после мойки. Я дошел до Арбатской площади и спустился в метро.
  В метро, а затем в трамвае, бегущем по опушке Тимирязевского парка сквозь дырявые солнечные тени, я в сотый раз перечитывал предстоящий доклад. Фразы крепко держались друг за друга, выстраиваясь в прочную смысловую конструкцию. Одновременно я чувствовал, что текст становился мне все более чужим, как становится чуждым и даже опасным для женщины созревший в ее утробе плод, когда наступает время изгнать его во внешний мир.
  
  2
  Перед входом в институтское здание был разбит маленький скверик, посреди которого на высоком постаменте сидел гранитный Ученый. Памятник был поставлен на средства, завещанные им для институтской библиотеки. Я коснулся на счастье его шершавой спины и поднялся по широким ступеням на второй этаж.
  Сквозняк колыхал легкие занавески в аудитории с высоченными лепными потолками, большими арочными окнами и деревянными панелями. Здесь я когда-то прослушал первую в своей жизни лекцию - по истории марксизма-ленинизма. Ее читал завкафедрой Завадовский - человек со значительным выраже- нием дородного лица, тщательно культивируемым мягким произношением буквы "г" и всегда готовыми нахмуриться бровями. Радостно-оживленным я видел его лишь однажды, когда спустя неделю после начала занятий он на несколько минут опоздал на лекцию. Группа уже уверилась в том, что он заболел и с энтузиазмом совещалась, где лучше провести время - в кино или в пивной, как вдруг он, раскрасневшийся и счастливый, вбежал в аудиторию и выпалил на пороге: "Только что умер Мао Цзэдун!". Я сразу представил, с каким сладострастием он сообщил студентам начала шестидесятых об убийстве Кеннеди. На пятом курсе Завадовский принимал у нашей группы госэкзамен по научному коммунизму и выгнал двух девочек за яркую помаду и чересчур короткие юбки. Он не приставал к студенткам, как это делал, например, математик Метхи-заде, во рту которого вольно росли коричневые прокуренные зубы. Либидо Завадовскому заменяло ощущение профессиональной причастности к идеологии власти. Ко времени нашего госэкзамена он приобрел окончательное сходство с Брежневым, каким его было принято изображать на портретах, и, полгода спустя, когда дорогой Леонид Ильич лично врезал дуба, Завадовский немедленно утратил свой южнорусский говор, подстриг брови и сменил очки, начиная постепенно вживаться в образ нового портрета. Наступившая сразу после этого эпоха калейдоскопической смены портретов и общее снижение руководящей роли КПСС привели к тому, что в день упразднения кафедры марксизма-ленинизма у Завадовского случился обширный инфаркт и он, как верный ленинец и последовательный материалист, сменил форму существования своей материи, перебравшись на Востряковское кладбище.
  Я достал из застекленного стенного шкафа два синих тома полного собрания сочинений Ленина и придавил ими выпуклую стопку чертежей на столе. В дверях показалась высокая фигура Кости Короедова.
  - Привет, Эрнесто. Ну что, мандражируешь? - подбодрил он меня.
  - Заткнись. Лучше помоги плакаты развесить.
  Мы принесли стремянку и быстро прикрепили плакаты к часто обитой деревянными рейками стене. Графики и таблицы, выполненные черной и темно-синей тушью выглядели аккуратно и внушительно. До начала защиты оставалось почти полтора часа. Мы вышли набрать в графины воды и покурить.
  В туалете на свежевыкрашенной стене красовалась надпись: "Фусинь - мудак". Чуть ниже было добавлено: "Сам мудак. Фусинь." Аналогичные надписи имелись во всех институтских туалетах и аккуратно возобновлялась после каждой покраски стен. Традиция эта родилась еще до моего поступления в институт, поскольку Лев Сергеевич Фусинь - китаец по национальности - уже тогда преподавал на кафедре теоретической механики. Являлся ли он автором второй части надписи, оставалось неизвестным.
  Мы закурили и присели на подоконник.
  - Доклад выучил?- спросил Костя.
  - Вроде выучил.
  - Совет весь собирается? Шейкин будет?
  - Таисия сказала, что будут все.
  - Ну тогда один черный шар тебе обеспечен.
  - Ты заткнешься сегодня?
  Таисия Николаевна Сухово была ученым секретарем Совета, а профессор Шейкин - одним из его старейших членов. Между собой мы его называли Шейкин-Маткин.
  - Да ладно, не злись. Я ж тебя в боевую форму привожу.
  - А где Комар?
  - Поехал за выпивкой для твоего банкета. Вот, бля, времена настали - талоны на водяру дают только на свадьбы и похороны. Кандидатская теперь за праздник не считается. Слушай, а может это неспроста? Правда, на кой хрен тебе эта защита? Формула "двадцать минут позора - кусок хлеба на всю жизнь" больше не работает. Сколько тебе на кафедре платят - сто семьдесят? Теперь, наверное, за степень полтинник добавят. Будешь богатым, как Крез.
  - Не добавят. Надбавки отменили.
  - Тем более. И это при сегодняшних ценах. На что ты жить собираешься? - Костя стряхнул за окно пепел и насмешливо посмотрел на меня.
  - Ты прямо как Нинка на все ценники развешиваешь.
  - Почему бы и нет? У всего своя цена есть, если не лице- мерить. Кстати, ты с ней виделся?
  - Виделся.
  - И что?
  - Спросила, когда я свой мешок назад принесу.
  - Какой мешок?
  - Рюкзак, с которым я от нее уходил. Это она таким способом пыталась выяснить, когда я к ней вернусь.
  - Ну и ты что?
  - Да ничего. Встретились, поговорили... Все как бы шло к мо- ему очередному возвращению. Но когда я услышал этот 'мешок', во мне будто замкнуло что-то. Не могу я так.
  - Ну а жить-то где будешь? Комар скоро сам в свою арбат-скую квартиру переедет.
  - Не знаю. Но если я к ней вернусь, она на самом деле ре- шит, что я на ней из-за московской прописки женился.
  - Ты-то знаешь, что это не так.
  - Я сейчас вообще не понимаю, зачем я это сделал. Паус-товского с Багрицким начитался. А когда Комар въезжает?
  - Вроде скоро. Вот кому на свете жить хорошо - две квартиры в Москве. Родился с золотой ложкой во рту.
  - Да ладно завидовать. У него свои заморочки. И вообще, да- вай пока больше не будем об этом. После защиты все перетрем. Сегодня один хрен выпьем - с радости или с горя.
  Когда мы вернулись в аудиторию, там уже были почти все наши кафедралы.
  Ко мне подошел аспирант Гриша Геллер.
  - Эрик, привет! Мандражируешь, небось?
  - Отвали, дай собраться, - огрызнулся я на ходу.
  - Не слушайте его, Эрнст Николаевич, - произнес, сияя лыси- ной, доцент Баранов. - Вы лучше сосредоточьтесь на докладе. У вас сегодня очень ответственный день. Вы должны не посрамить честь кафедры.
  - Спасибо, Иван Авдеевич, не подведу.
  За глаза его называли Баран Авдеич.
  Издали я увидел Галю Ермилову - бывшую лаборантку нашей кафедры. Она уволилась несколько месяцев назад и, по слухам, устроилась где-то в торговле. На Гале туго сидели штаны из лайковой кожи цвета недозрелого баклажана и такая же крошечная курточка с молнией наискосок. На фоне потрепанного за годы перестройки институтского люда она выглядела инопла- нетянкой. Галя была тщательно причесана, и только чрезмерный макияж убавлял изыска и уменьшал ее инопланетность.
  - Эрик, привет!
  - Привет, Галка. Выглядишь просто умопомрачительно. Ты к нам в гости?
  - Ну конечно. Разве я могла пропустить твою защиту?
  Я понял, что слухи о моем разводе с Ниной распростра- няются быстрее, чем я предполагал.
  Сзади подошел шеф.
  - Ну что, Эрка, мандражируешь?
  - Вы что, сговорились, Иван Александрович?
  Шеф изумленно поглядел на меня поверх очков и рассме- ялся.
  - Ладно, хватит мельтешить, - сказал он. - Сядь за свой стол и сосредоточься.
  Зал наполнялся знакомыми лицами. В раскрытую дверь я видел, как один за другим входили члены ученого совета и рассаживались за длинным столом, покрытым зеленой скатертью. Вошел, сверкая алюминиевой сединой, членкор Байдаров из смежного НИИ. Сел с краю и тут же, полуобернувшись, стал рассматривать мои чертежи Шейкин. Из воротника и манжет его белой сорочки выглядывали морщинистые руки и шея, густо покрытая старческими гречневыми пятнами. В зал неторопливо вплыла профессор Невельская. Ее улыбка престарелой Джоконды могла означать что угодно. Гораздо позже я узнал, что так улыбаются американцы.
  В дверях появился высокий, осанистый старик - профессор Петров. В глубине коридора он увидел студента из Замбии, переставшего посещать его лекции. Фамилии студента, состоящей из гудящих носовых звуков, Петров не помнил, поэтому, встав в дверях, он закричал на весь коридор своим прекрасным лекторским голосом:
  - Товарищ африканец! Товарищ африканец!
  Одетый в белую футболку замбиец быстрее заработал черными, до зеленоватости, локтями и скрылся за углом коридора. Петров махнул зажатой в руке шляпой и шагнул в зал. Публика сдержанно засмеялась.
  Стремительной походкой вошел маленький, энергичный академик Евдокимов. С его сыном Сашей мы учились в парал- лельных группах. Саша постоянно ходил в старой, вытертой до белизны кожаной куртке американского летчика, которой очень гордился. Однажды он решил ее подновить и до блеска начистил коричневым гуталином. На следующее утро Саша рано приехал в институт и, коротая время в большой лекционной аудитории, рассматривал самиздатовскую копию "Камасутры". Перед самым звонком он решил быстро сбегать в туалет. Толпа студентов втекала ему навстречу. Тут же раздались крики ярости и возмущения. Все, вступившие с Сашей в непосредственный контакт, были перемазаны рыжей гуталиновой дрянью. От физи- ческой расправы его спасло только хилое телосложение и врожденный нервный тик. После этого случая к Саше намертво приклеилась кличка "Гуталин", вскоре совершенно вытеснившая имя. Поскольку в институте учились практически все дети сотрудников отраслевого НИИ, занимавшего соседнее здание, то эта история стала известна и в академических кругах. В резуль- тате, возглавлявшего НИИ лауреата Государственной премии, члена ряда зарубежных академий, кавалера нескольких орденов, академика РАН Евдокимова коллеги стали за глаза называть "Гуталин - старший".
  С достоинством неся округлый живот, появился Мухтаров с кафедры растениеводства. Верхнее полушарие его головы представляло собой блестящую смуглую лысину. Однако, начиная с линии мохнатых бровей, его волосатость как бы брала реванш. Буйная растительность покрывала все не защищенные одеждой участки тела, вырываясь из-под воротника и манжет сорочки.
  Издали мне кивнул приехавший из Киева официальный оппонент - сутуловатый, как торшер, профессор Жовтоног.
  Наконец, поправляя на ходу большие очки, появился мой шеф, ректор института Селиванов - невысокий, солидный с крупной полуседой головой. Он занял место в середине длинного стола и кивнул сидящей у приставного столика Сухово.
  
  3
  Зал притих. Таисия Николаевна зачитала несколько докумен- тов и предоставила мне слово для доклада.
  Я взял в руки указку, посмотрел на часы и вышел к плакатам, как дрессировщик к давно прирученным тиграм. Пауза в несколько секунд всегда приводила память в состояние бессуетной ясности. Я заговорил, стараясь выдерживать отрепетированный ритм.
  По сложившейся традиции, считалось крайне важным, чтобы доклад длился ровно двадцать минут - не больше и не меньше. Смысл этого требования был не вполне понятен, ведь для того, чтобы изложить суть проблемы хватило бы и нескольких фраз, а для более или менее обстоятельного рассказа о выполненной за несколько лет работе требовалось хотя бы часа полтора. Но минут было двадцать, и, исходя из этого, строился текст и темп доклада.
  Закончив говорить, я взглянул на часы - прошло девятнад- цать минут. От волнения я все же немного частил.
  Таисия Николаевна предложила задавать вопросы. Боль- шинство из них было мне знакомо по предварительной защите. Пока все шло довольно гладко.
  Поднялся грузный Мухтаров. Он ронял слова медленно и значительно, с характерным кавказским выговором:
  - Вот вы говорите, что использовали в работе прогнозы поч- венной влажности. Гидрометцентр не дает таких прогнозов. Откуда вы взяли эти данные?
  - Мы проводили эксперименты в поле, определяя влажность почвенных образцов. На основании этих замеров была построена математическая модель, позволяющая прогнозировать...
  Мухтаров сильнее обычного выкатил глаза с красными прожилками. От прилива раздражения его акцент заметно усилился.
  - Мадел, мадел, сколька можна эта мадел? Аткуда я знаю, как она работает - эта ваша мадел?
  - Аят Гасанович, верификация модели проведена стандарт- ными методами...
  - А по какой методике определялась влажность почвенных образцов? - с места перебил меня бородатый, похожий на Энгельса Кириченко.
  - По методике Пфеффера.
  - Вот тут я вам верю! - громогласно заявил Кириченко. - Не сомневаюсь, что вы выбрали именно эту методику. Если я не ошибаюсь, по Пфефферу требуется двести миллилитров этилового спирта на один образец.
  В зале засмеялись. Дернув морщинистым кадыком, поднялся Шейкин.
  - Ваши модели и вся эта высшая математика - все это заме- чательно. Но за деревьями я не вижу леса. В чем смысл ваших прогнозов? Кому и для чего они нужны?
  - Прогнозы позволяют в денежном выражении оценить и со- поставить затраты на производство зерновых и стоимость самого урожая.
  - Для чего все это нужно? Разве в нашей стране получение максимального урожая хлеба в любых условиях не является очевидной и единственной целью?
  - В том-то и дело, что мы предлагаем различные целевые функции для разных условий. В засушливой зоне может возникнуть ситуация, когда можно сознательно пойти на небольшое снижение урожая, но при этом сберечь значительные водные ресурсы.
  При этих словах шеф взглянул на меня поверх очков и поморщился. Глаза Шейкина злорадно блеснули.
  - Молодой человек! - воскликнул он, багровея. - Пока вся страна борется за урожай, за каждый центнер зерна, вы предлагаете экономить воду, а хлеб покупать за границей!? И как вы собираетесь оценивать воду? Вода - общенародное достояние, и расходуется у нас не по принципу "купи-продай", как где-нибудь в Оклахоме, а исходя из реальных потребностей страны и народа!
  Зал негромко загудел.
  - Мы как раз и проигрывали ситуации засушливых лет, когда воды попросту не хватает на всех, и необходимо выстроить оптимальную стратегию ее использования. Для этого необходимо ввести тарифы на воду...
  - Не лезьте не в свое дело, молодой человек! Вы, видите ли, проигрывали оптимальные стратегии. Стратегов у нас с избытком, оттого и проигрываем!
  - А в чем мы проигрываем, Семен Львович? - негромко, но отчетливо спросил Селиванов. В зале стало тихо.
  - Я думаю, эта дискуссия выходит за пределы сегодняшней защиты, - еще больше краснея, сказал Шейкин. - Мы ее продол- жим в другом месте и в другое время.
  - Есть еще вопросы, товарищи? - спросила Сухово. - Нет? Тогда заслушаем выступление официального оппонента.
  Жовтоног - настоящий интеллигент-технарь говорил с мяг- ким украинским акцентом. Я знал, что кроме русского и украинского он свободно говорил на польском и немецком, которые выучил в Освенциме, и по фене, которой овладел уже после войны в советском лагере, перебравшись туда, подобно многим другим пленным, в столыпинском вагоне - с запада на восток.
  Минут пятнадцать я отвечал на вопросы оппонента. Затем по очереди выступили Невельская и Баранов. Я пообещал учесть все замечания в 'дальнейшей работе'.
  Оставалась заключительная, самая непредсказуемая часть защиты - тайное голосование. Члены Совета один за другим заходили в комнату, где стояла опечатанная урна, и опускали в нее свои записки или, как было принято говорить, кидали шары.
  Через несколько минут Сухово внесла урну в зал и, поставив ее на стол, сломала печать. Она дважды пересчитала бюллетени и объявила:
  - В голосовании приняли участие все шестнадцать членов Ученого совета. Результаты голосования: "за" - пятнадцать, "против" - один. Согласно правилам ВАК, соискателю присуж- дается ученая степень кандидата технических наук. Поздравляем, Эрнст Николаевич.
  Раздались аплодисменты. Мне пожимали руку, обнимали, хлопали по плечу. Таисия Николаевна, улыбаясь, собирала со стола документы. Люди потянулись к выходу.
  
  4
  В институтском дворике немилосердно палило солнце. Вместе с Комаринским и Короедовым мы отошли в тень. Молча закурили. Первым заговорил Комар.
  - Слушай, Эр, а на хрена тебе было нужно на глазах у Шейкина лягать советскую экономику? Только не говори, что тебе научная истина дороже собственного благополучия.
  - А что я мог ему ответить? Это же ядро работы - принятие решения в условиях...
  - Ладно, остановись, ученый - огурец моченый, - засмеялся Костя. - Не наигрывай, как актриса после спектакля. Главное - все кончилось хорошо, и мы имеем полное право выпить. Комар, ты добыл чего-нибудь освежающего?
  - Обещали в одном кабаке. Какой-то левый коньяк по трид- цатке. После двух.
  Подошла Галя. В ее голубых глазах со вспыхивающими в глубине зрачка короткими искрами обильно водились черти. Галя чмокнула меня в щеку и тут же стерла помаду ладошкой.
  - Ну что, Эрик, гуляем сегодня? Где будет банкет?
  - Да какой банкет? Банкеты на работе по случаю борьбы с пьянством запрещены. Отметить дома не позволяют жилищные условия, а в ресторане - финансовые. В лаборатории посидим, как в старые добрые застойные времена. Надо только выпивки достать и жратвы какой-нибудь. Вон Комар старается...
  - Разве это проблема? Могу помочь, если надо.
  - Смотри-ка, какой ты золотой рыбкой стала! - Короедов при- обнял Галю за талию.
  - Я серьезно. - Галя мягко отстранилась от Кости и посмот- рела на меня. Черти в парадных мундирах маршировали, выстро- ившись колоннами. - Помочь?
  Конечно мне нужна была помощь. Комар старался, но уровень связей его родителей позволял, скорее, снять на вечер Колонный зал Дома союзов, а мне нужно было всего лишь несколько бутылок коньяка и нехитрая закуска. Принять Галину помощь мешало воспоминание об институтской вечеринке пол- года назад, которую мы с ней закончили на скрипучем, заляпанном чернилами кафедральном диване.
  - Что же ты сделал, нехороший человек? - сказала мне тогда Галя, по завершении дела. - Как же я теперь буду каждый день приходить на работу и смотреть на этот диван?
  Мне не хотелось развития отношений с Галей. Она была красивой, неглупой, энергичной и предприимчивой, но мне пока не хотелось переходить в чье бы то ни было частное владение. Однако сейчас ее помощь была предложена так своевременно, так товарищески-невинно, что я кивнул головой. Черти в Галиных глазах ухмыльнулись и, словно услышав команду "вольно", приня- лись кривляться в замысловатых позах.
  Мы сели в "Жигули" Комара и, миновав несколько кварталов, подъехали к неприметному магазину "Продукты".
  - Заезжай во двор, - скомандовала Галя.
  Комар подрулил к кирпичной стене, и Галя скрылась за железной дверью. Ждать пришлось минут пятнадцать. Дверь снова открылась, и следом за Галей появился одетый в синий засаленный халат грузчик с неподвижным лицом. Распространяя вокруг себя крепкий мужской дух, он с видимым усилием нес большую картонную коробку. Комар открыл багажник, и мы осторожно опустили тяжелую коробку на дно. Грузчик, звучно икнув, ушел.
  - Как в сказке, - восхищенно сказал Костя. - А что внутри?
  - Давайте отъедем, - сказала Галя. - Не будем соседей драз- нить.
  Мы вернулись в институт, поднялись на кафедру и в лабора- тории открыли коробку. Там оказалось десять бутылок коньяка "Белый аист", копченая колбаса, рыбные консервы, ветчина в похожих на утюги банках и шоколадные конфеты.
  - Ну ты, Галина, даешь! - воскликнул Костя. - Не женщина, а просто какой-то рог изобилия!
  Галя сияла.
  - Галь, ты меня просто спасла, - сказал я. - Спасибо огром- ное. Сколько я тебе должен?
  Галя поморщилась.
  - Я потом уточню и тебе сообщу. Главное, что есть чем отме- тить твою защиту. Вы сейчас поезжайте на рынок, купите помидор- чики-огурчики, зелень, соленья. Не забудьте хлеб. Я вернусь через пару часов - помогу накрыть на стол.
  
  5
  Вечером в лаборатории собралось человек двадцать. Селиванов и Жовтоног демократично выпили по полстакана коньяка, закусили лимоном и поднялись из-за стола. В условиях борьбы с пьянством, развернутой ретивым генсеком, начальство подвергалось большему, по сравнению с подчиненными, риску.
  Остались лаборанты, молодые преподаватели, аспиранты и пожилой завлаб Цвигун. Все сотрудники - от лаборантки до заве- дующего называли его Михалычем. Стаканов всем не хватало; пили, в основном, из химической посуды - стеклянных бюксов и мензурок с делениями. Вместо салфеток распотрошили пачку лабораторных фильтров. Курили по очереди под вытяжным шка- фом.
  Напротив меня с рассеянным видом сидел мой однокурсник- аспирант Иван Миллер. Большой дружбы между нами не было, но нас, в какой-то степени, сближали национальные корни, хотя он, в отличие от меня, полукровки, был стопроцентным немцем - "истинным арийцем", как мы его называли. Как и полагалось поволжскому немцу, он родился в Караганде, свободно говорил по-казахски и, защитив диссертацию, должен был поднимать науку на целине. Тем самым он продолжил бы искупать историческую вину своего народа, в начале войны в одночасье отправленного обживать просторы Заполярья, Урала, Сибири, Казахстана и Дальнего Востока. Я не встречал его уже несколько месяцев.
  - Иван, ты где пропадал?
  - Я не пропадал, - он пожал плечами. - Домой ездил.
  - Когда у тебя защита?
  - Не знаю. Пока есть дела поважнее.
  - Разве могут быть у аспиранта дела важнее защиты? - рас- смеялся я, встречая первую, ласковую волну опьянения.
  - А разве не может быть дела важнее, чем аспирантура? - криво усмехнулся Иван.
  - Только не говори мне, что ты женишься! Неужели ты такой же кретин, как и я?
  - Нет, это мне как-то в голову не приходило, - снова усмех- нулся Иван. - А у тебя нелады дома?
  - Да нет, какие там нелады. Все замечательно! Знаешь, как говорил лучший друг аспирантов? Нет человека, нет и проблемы.
  - А где ты сейчас живешь?
  - Слушай, Вань, давай не будем об этом. Сегодня у меня праздник. Правда, я точно не знаю, что праздную... Ну, как минимум, окончание дела, в которое я вбухал столько времени. Можно сказать, жизненного этапа. Давай за это выпьем.
  Мы чокнулись. Миллер, думая о своем, смотрел мимо меня.
  - Эрик, ты можешь мне завтра позвонить? - внезапно спросил он. - Я остановился у одного своего земляка. Вот телефон.
  Он записал на бумажном фильтре номер, и я положил его в карман пиджака.
  - Смотри, не забудь. Ну, мне пора. Еще раз - с защитой.
  Иван пожал мне руку и исчез.
  - О чем это вы секретничали? - Галя положила мне руку на плечо. - Наверное о бабах? О чем еще могут говорить два холос- тых мужика?
  - Ну, я-то еще не совсем холостой.
  Мне стало легко и весело. Я вдруг понял, что именно я сегодня праздную - наступившую свободу. Неизбежный развод с Ниной и сегодняшняя защита наполняли это абстрактное понятие конкретным содержанием. Бытовое неустройство казалось мне сейчас не заслуживающим внимания пустяком.
  Подошел Комаринский.
  - Ну что, старик, давай вздрогнем за твой успех. Всех об- ска- кал, шустрик. Я всю жизнь двигаюсь быстрее вас с Короедом, но ты каким-то стремительным домкратом оказался впереди. Пока, разумеется.
  - Ну, это как посмотреть. Мне бы, к кандидатскому диплому, еще и стенку, на которую я мог бы его повесить в рамочке.
  В глазах Комаринского моя ученая степень была зримым воплощением успеха, карьерной вехой. Жилье в Москве и средства к существованию, то есть то, чего многие добивались долгими годами работы или интриг было для него чем-то само собой разумеющимся. Сам он после института закончил курсы арабского языка и проработал несколько лет в Сирии. Его и без того прочное материальное положение приобрело дополни- тельную валютную твердость, однако, как инженер, он все еще находился в начале карьеры. Впрочем, при родительских связях и честолюбии самого Аркадия его инженерство выглядело противо- естественным в принципе. Но эпоха, идя ему навстречу, уже рушила традиционные, советские представления о карьере, сдви- гала старые декорации, убирала из-под носа привычные кормушки и открывала невиданные возможности для тех, кто оказывался "в нужное время, в нужном месте".
  Лучше других перемены чувствовал Костя Короедов. При первых дуновениях ветра перестройки он бросил аспирантуру и пошел на все усиливающийся запах денег. Отраслевой проектный институт, где работал Комаринский, потеряв госзаказы, стреми- тельно дробился на мелкие группы, самостоятельно добывающие работу. Одновременно он становился 'крышей' для коммерческих структур. В одной из них пытались развернуться Аркадий и Костя. Комаринскому после возвращения из Сирии нужно было осмотреться и решить, куда двигаться дальше. Короедов находил- ся в его фарватере и брался за все, что сулило быстрый заработок. Брак Короедова, как и мой, дышал на ладан. Но недавно его матери после многолетних попыток удалось поменять квартиру в провинции на однокомнатные хоромы на верхнем этаже хрущевки на окраине Москвы. При всех своих недостатках это была крыша над головой, запасной аэродром. Я же скитался по квартирам друзей уже несколько месяцев. Раньше я оправ- дывал свою кочевую жизнь необходимостью дожить в Москве до защиты диссертации. Теперь нужно было принимать какое-то решение.
  - Ты о чем задумался? - Я очнулся и увидел перед собой Ко- стю с мерным лабораторным стаканом в руке. Уровень коньяка подрагивал около отметки 50 ml. - На-ка, выпей, именинник, - ус- мехнулся он. Слишком ты задумчивый для триумфатора.
  Галя не старалась завладеть моим вниманием, но постоянно была рядом, вслушиваясь во все разговоры. Было шумно и весело, как на любой институтской вечеринке, где находились и хорошие рассказчики, и умельцы травить анекдоты, и признанные красавицы, и всем известные стукачи. Все было как всегда, но перемены уже вторгались в академический мир, разрушая его. Улетучивался профессорский лоск и легкий кастовый снобизм. Всеобщее обнищание превращало вальяжных говорунов-красно- баев в натужно острящих оборванцев.
  Среди собравшихся выделялись одеждой Аркадий и Галя. На Комаринском хороший костюм выглядел естественно и привыч- но. Галя носила дорогую одежду иначе - как бы опасаясь, что в полночь снова окажется в серой суконной юбке и самовязанном свитере, которые она носила в свою бытность лаборанткой.
  Народ постепенно расходился. Последними ушли Аркадий и Костя. Мы договорились встретиться на следующий день.
  
  6
  Я пошел провожать Галю. Она жила недалеко от института. Мы шли под руку по длинной прямой аллее, обсаженной листвен- ницами. В темноте за деревьями блестели в лунном свете Тими- рязевские пруды.
  - Галь, сколько же ты на кафедре проработала?
  - Четыре года за копейки пробирки мыла. Как дура! - засмея- лась Галя.
  - Ты ведь училась на заочном? Закончила?
  - Слушай, Эрик, а на фига мне этот диплом? С ним и раньше было непонятно что делать, а уж теперь... Разве что нацепить на грудь вузовский ромбик чтобы нищие не подходили.
  - А сейчас чем занимаешься? Днем некогда было спросить. Я слышал, где-то в торговле устроилась?
  - Можно сказать, что в торговле, - усмехнулась Галя. - Сама себе и директор, и товаровед, и грузчик, и продавец.
  - Это как?
  - Да так. Мотаюсь за шмотками в Китай. Слышал такое слово - челнок?
  - Слышал, конечно. Но я думал, что этим только мужики за- нимаются.
  - Ничего подобного. Больше половины - бабы. В этом деле надо быть хитрым, хватким, трезвым. А наши мужики... - Галя засмеялась, не закончив фразу. - В общем, пол значения не име- ет, главное - характер. Женщине торговаться даже сподручнее. Продавцы-то все мужики - что в Китае, что в Турции, - Галя снова засмеялась.
  - Ты и в Турцию ездишь?
  - Нет. Но наши недавно в Индию дорогу пробили. Хочу там счастья попытать.
  - Ну и как там, в Китае, - интересно?
  - Ты думаешь, мы там по музеям ходим? Носимся по лавкам, как савраски. Поначалу любопытно - все другое: дома, маленькие машины, рикши. Но потом быстро надоедает вся эта грязища, беднота... Правда, еда у них вкусная и стоит копейки.
  Мы подошли к Галиному дому.
  - Галь, у меня тут три сотни, - я вытащил из кармана мятый конверт. - Если этого не хватит за продукты, ты скажи, сколько надо, я тебе через пару дней отдам.
  - Знаешь, есть такой анекдот, - снова засмеялась Галя. - Идут ночью двое, а навстречу им грабители. Тут один другому протягивает деньги и говорит, - помнишь, я у тебя три рубля одал- живал? Так вот: я тебе их возвращаю.
  - Смешно. Но я не вижу никаких грабителей.
  - А вдруг они на лестнице спрятались? Давай уж дойдем до квартиры, там и рассчитаешься.
  Последняя фраза меня слегка покоробила. А может и воодушевила.
  - Алика не разбудим?
  - Он у бабушки. У него же каникулы.
  По темной лестнице мы наощупь поднялись на третий этаж. Галя достала длинный, похожий на гвоздь, ключ и, повозившись, открыла дверь.
  Из полуоткрытой двери ванной падал тусклый желтый свет. В полумраке комнаты громоздились большие мешки. Такими же мешками была заставлена прихожая. Стоять в ней можно было только вплотную друг к другу.
  Галя потянулась ко мне. Я поцеловал ее в ярко накрашенные губы и провел ладонью по туго обтянутому заду. Лайковая кожа заскрипела под пальцами. Постояв так с минуту, мы оторвались друг от друга и, не зажигая света, по очереди пробрались к кро- вати по узкому, оставленному между мешками проходу. "Мануфак- тура" - нелепо мелькнуло у меня в голове. Скованными движени- ями, то и дело ударяясь друг об друга локтями и коленями, мы освободились от одежды. Галя скользнула в постель первой, и когда я добрался до нее, невидимой, она тут же оплела меня руками и ногами.
  В ее жадности, в желании слиться со мной было нечто надсексуальное, - некий вызов изначальной невозможности соеди- нения двух существ в одно, какое-то отчаянное отрицание одиночества. Перина была чересчур мягкой, и, чтобы проникнуть в Галю, мне пришлось по-волчьи изогнуть спину. Галя впилась в нее ногтями, и сразу же весь этот долгий, полный событий день начал выплескиваться из меня судорожными толчками.
  Галя выскользнула из-под меня и, лавируя между штабе- лями мешков, побежала в ванную. Лежа в кровати, я слышал, как полилась и перестала течь вода, стукнула дверь.
  Я вышел в неосвещенную кухню. Галя курила, стоя спиной ко мне с перекрещенными ногами. За окном висела зеленая луна. Лунный свет мягко очерчивал ямку у Галиной ключицы, выступ ее груди, изгиб спины, прятал в тень талию и ярко высвечивал круто выдвинутое бедро. Серая тень, срезанная чернотой от крышки стола, лежала у ее ног.
  - Уже собираешься?
  Держа в руке длинный мундштук со вставленной в него дымящейся сигаретой, она повернула голову в профиль и стала похожей на порнографический дагерротип, сделанный на заре фотоэры.
  - Поздно уже, Галь...
  Я стоял в полосе лунного света, переминаясь босыми ногами на холодном полу кухни.
  - Не хочешь переночевать у меня?
  Я выглядел глупо. Уходя от Галиного насмешливого взгляда, я подошел к ней вплотную и положил руки на талию. Галя аккуратно загасила сигарету в пепельнице, повернулась ко мне и прильнула к моему рту мягкими горьковатыми губами.
  Через открытую форточку в кухню вплывал едва различимый из-за табачного дыма запах цветущей липы. В отдалении шурша- ли шины редких автомобилей. Галя оторвалась от меня, нащупала за спиной край стола и, опершись ладонями, легко вспрыгнула задом на прохладный пластик. Глядя мне в глаза, она неторопли- во развела босые ноги и положила их мне плечи, скрестив за шеей.
  Теперь моя спина была уже не сгорбленной, в желании достичь возможной глубины, а прогнутой - с той же целью. Стек- лянная пепельница на столе ритмично позвякивала, ударяясь о маленький фаянсовый чайник. Я держал Галю за бедра, и в нашем подвижном сцеплении было что-то технически изящное, как в хорошо смазанном, выверенном инженерами механизме. В лунном отсвете я видел глубоко запавшие, залитые тенью Галины глазницы.
  Луна поднялась, и ее свет уже не попадал в окно. Мы курили, сидя на пластиковых кухонных табуретках. Запах дыма и наших разгоряченных тел оттеснял не способный к сопротивлению тон- кий липовый аромат.
  - Ладно, иди, не мучайся...
  Галя на несколько секунд опустила голову, отчего ее волосы сошлись, словно шторы, закрывая лицо.
  - Иди. Позвони завтра, хорошо?
  - Позвоню, конечно.
  Я пробрался между мешками в комнату и, не найдя на стене выключателя, оделся в темноте.
  Когда я вернулся в кухню, Галя все так же сидела за столом, подперев ладонью щеку. Красная точка сигареты при каждой затяжке слегка освещала ее лицо. Моя одетость разъединяла нас, мешала мне подойти к ней.
  - Ну я пошел. Спокойной ночи.
  Во мраке прихожей тускло блеснуло зеркало. Словно оставляя плату проститутке, я положил смятый конверт с деньгами на полочку под зеркалом, захлопнул за собой дверь и расслаб- ленно протарахтел вниз по лестнице.
  На улице запах липы царил безраздельно, и я вдохнул его несколько раз полной грудью. Меня наполняло блаженное чувство легкости и свободы. Я вышел к освещенной редкими фонарями улице. В отдалении на перекрестке зажегся зеленый свет и на- встречу мне понеслись растущие световые точки фар. Я поднял руку. Остановилось дрожащее, вконец загнанное такси.
  - В центр, - бросил я в открытое окно благосклонно принима- емые любым таксистом слова.
  Парень в мятой джинсовой куртке кивнул. Дребезжащее такси неслось по ночной Москве, и я всячески лелеял свое мимолетное, близкое к счастью состояние, ощущая его как пода- рок свыше, как максимальное приближение к тому, кто дарит все подарки на свете.
  
  7
  Окна моего пристанища на последнем этаже светились желтым. Я подумал, что забыл выключить свет утром, но тут же вспомнил, что не включал его. Поднявшись в лифте, я открыл дверь своим ключом. В ярко освещенной прокуренной кухне сидели Аркадий и Костя. На столе стояла початая бутылка конья- ка.
  - Ты куда провалился?! - закричал пьяный Костя. - Просрал свой подарок!
  - Какой подарок?
  - Вот - все что осталось!
  Костя неверным движением сгреб со стола бумажную сал- фетку и протянул мне. На салфетке малиновой помадой был оттиснут пухлогубый женский рот.
   - Мы ему сюрприз хотели сделать, блядь для него сняли, а он шляется где-то! Девка целый час прождала. Пришлось отстег- нуть ей за простой и отпустить. Оставила тебе привет на сал- фетке.
  Аркадий молча курил. Костя плеснул мне в стакан коньяка и, цепляясь за стены, пошел в туалет. Из-за незапертой двери послышалось журчание.
  - Ты знаешь, Эр,- нарушил молчание Аркадий, - не хотел я с тобой сегодня об этом говорить, чтобы праздника не портить. Но завтра боюсь тебя не застать.
  - Квартира нужна?
  - Да. Мать сказала, что с понедельника здесь начнут ремонт, а сразу после ремонта - переезд. Ты извини, но больше тянуть не получится.
  До понедельника оставалось два дня. Моя беззаботность длилась всего полчаса в такси.
  - Я понимаю. Придумаю что-нибудь, - ответил я. - Спасибо тебе.
  В кухню ввалился Короедов.
  - Так где ты был, отвечай! - снова закричал он. - У Галки, небось? Мы ему бабу нашли, а он тихой сапой сам пристроился!
  - Наш пострел везде поспел, - покрутил головой Комар. - Слушай, а может тебе и вправду к ней переехать?
  - К Гале? Из огня да в полымя? Я еще из этой истории не выбрался...
  - А что тут думать? - Костя повернул ко мне бледное, утра- тившее подвижность лицо. - Баба справная, все у нее схвачено... Пока будешь все по полочкам раскладывать, ее другой к делу пристроит. Такие бабы, ооо... Такие бабы на дороге не валяются. Или ты к Нинке решил вернуться?
  - Нет.
  - Тогда и думать нехрена. Давай выпьем.
  Опьянение снова накрыло меня, помогая примириться с потерей пережитого в такси состояния. Комар посмотрел на часы.
  - Пора ехать. Вставай, Короед.
  - А ты рулить-то сможешь? - Костя икнул и встал со стула.
  - Поехали.
  Комаринский выглядел трезвым и озабоченным. Все происх- одящее, казалось, было для него в тягость.
  Я поднялся. Короедов, борясь с пиджаком, продолжал меня убеждать:
  - Галка - баба, что надо! Как штык между лопаток! Балет на льду, а не баба...
  Я пожал им руки у дверей лифта и вернулся в квартиру, жить в которой оставалось два дня. Утреннее пророчество старика с собакой начинало сбываться. Я разделся, влез в еще хранящий форму моего тела спальный мешок и заснул, глядя на бродящие по потолку рекламные отсветы.
  
  8
  Я проспал до позднего утра. Спешить было больше некуда. Не вылезая из спального мешка, я закурил и стал обдумывать свое положение.
  В перестроечные годы родной институт быстро дегради- ровал вместе со всей советской высшей школой. Вслед за рублем обесценивались и нематериальные ценности. Ученая степень больше не была престижной и не спасала от нищеты. Выпестован- ный в советской литературе образ ученого энтузиаста-бессреб- ренника, за мизерную зарплату совершающего великие открытия с помощью подручных средств, якобы заменяющих ему точные и дорогие приборы, в жизни не существовал. При столкновении с реальностью этот образ чаще всего трансформировался в имитирующего научную деятельность говоруна, нескончаемо курящего в обтрепанных штанах на загаженной институтской лестнице. В науке на глазах исчезали любопытство и азарт - все то, что двигает любое стоящее дело.
  Эйфория начала перестройки в стране сменялась апатией ожидания неопределенных перемен. Перестроечное брожение не могло продолжаться вечно - оно заканчивалось, но вместо терп- кого молодого вина получался вульгарный уксус. Вопреки ожида- ниям, никак не нарождалось бодрое поколение бизнесменов с честными волевыми лицами и фермеров в опрятных синих комби- незонах, заваливающих страну продуктами. Вяло сопротивляясь скудеющей жизни, страна доставала из сараев и кладовок заржа- вевшие лопаты и принималась сажать картошку на пустырях и в оврагах. Самогонные аппараты были приведены в рабочее состо- яние еще раньше лопат.
  Ничего конкретного в голову не приходило. Искать очередное временное пристанище не хотелось. Проблемы жилья и работы стягивались в один тугой узел.
  И все же я ощущал тайный, глубоко спрятанный восторг свободы - свободы разорванных уз. Это чувство было сродни невесомости, на мгновение возникающей перед падением вниз достигших верхней точки качелей. Продолжительность и глубина грядущего свободного падения была неясна; очевидной была только его неизбежность.
  Я принял душ, оделся и, поглядев в зеркало, не стал бриться. Затем переложил из своего рыжего рюкзака в "дипломат" давно припасенную бутылку старого коньяка, вышел в теплый июньский день и поехал на дачу к Селиванову.
  Я ехал по самому распространенному на нашей радиально-кольцевой родине маршруту - от центра к периферии. Стартовав почти от кремлевской стены, я под землей пересек Бульварное кольцо и вышел из метро близ Садового кольца - у трех вокзалов. Затем электричка, выбравшись из путаницы стрелок, нырнула под кольцевой автодорогой и побежала среди жидких рощ и темных заборов. Пейзаж менялся с каждой станцией: растительности становилось все больше, а следы человеческой деятельности выглядели все менее привлекательными. Вскоре за окном светло зазеленел лиственный лес с темными вкраплениями елей. Обветшавшие станционные здания из побитого красного кирпича и бугристые улицы с остатками щебенки напоминали кадры из фильмов о гражданской войне. Грудами металла дико ржавела брошенная техника - созданная небрежными усилиями одних людей и разворованная бестрепетными руками других. Вдоль путей бежала дорога - изъязвленная залитыми дождевой водой ямами асфальтовая корка без обочин. На фоне огромных пустых пространств нелепо выглядели убогие домики, тесно прижатые к станциям отсутствием периферийных коммуникаций. Маковки церквей на окрестных холмах весело блестели на солнце, вызы- вая неистребимую ассоциацию с картофелехранилищами.
  Лес за окном сгущался. Лучи дорог, расходясь из центра, безнадежно отдалялись друг от друга на огромной равнине. Связь с соседями по окружности становилась все более эфемерной; реальным оставалось только щупальце радиуса. Власть созна- тельно не развивала непосредственные, минующие центр связи и отношения между регионами, поскольку они ослабляли ее непре- рекаемую радиальную хватку и порождали возможность не контро- лируемых ею контактов. Узкие рокадные дороги в лесу строились, в основном, для военных целей.
  В средние века города окружали крепостные стены, но с развитием вооружений они утратили свои защитные функции. Люди стали строить города с прямыми, свободно уходящими в обе стороны улицами. Россия же продолжала тиражировать крепост- ные валы, упрямо окружая свою столицу все новыми кольцами и не обращая внимания на явную ущербность радиально-кольцевой схемы. Эта схема больше не годилась ни для обороны, поскольку сама себя лишала возможности к отступлению и маневру, ни для нападения, поскольку тесный на внутренних кольцах фронт слишком быстро расширялся при продвижении от центра к периферии и ослаблял силу удара, лишая его нужной концентра- ции. Она по сути была ловушкой и даже внешне напоминала пау- чьи тенета. И радиусы, и кольца были трагически лишены глав- нейшего свойства вселенной - бесконечности. Лучи радиусов были жестко ограничены центральной точкой, бесконечность же колец была мнимой; в отличие от спирали, движение по ним означало не развитие, а лишь бесконечное повторение.
  Радиально-кольцевая идеология пропитывала все сферы человеческих отношений. Первостепенными считались радиаль- ные связи, влияющие на отдаление или приближение к вожделен- ному центру, а кольцевые - соседские мало что значили, поскольку символизировали лишь бесполезный бег по равноудаленным от центра концентрическим окружностям.
  Этими мыслями я по приезде на дачу поделился с Селива- новым. Он критически наморщил лоб и посмотрел на меня поверх очков.
  - Значит ты ко мне тоже относишься исключительно радиаль- но?
  - Конечно, Иван Алекснадрович. Как я могу относиться в вам иначе? Ведь ваша и моя кольцевые орбиты бесконечно далеки друг от друга. Как декабристы от народа.
  Мы пили коньяк на застекленной террасе селивановской дачи, закусывая его сохранившейся в погребе прошлогодней подвявшей антоновкой.
  - Орбиты, Эрик, теперь смешаны и смещены, поскольку ос- лабло притяжение ядра, - вздохнул шеф. - А притяжение ослабло, поскольку само ядро червиво, как это яблоко. Но, плоха или хороша, система должна работать. Если система дает сбой, ее надо срочно ремонтировать. Иначе она становится машиной без тормозов, несущейся по горной дороге.
  - Не всякую систему можно отремонтировать.
  - Глубокая мысль, - хмыкнул Селиванов. - Разумеется, за- мена системы представляется тебе более надежной. Но мы-то с тобой от этого точно не выиграем.
  - Почему?
  - Потому что и я, и ты - продукты этой системы. Любая систе- ма имеет своих создателей, последователей и, на стадии умира- ния, обильно производит продукты своей жизнедеятельности.
  - Продукты жизнедеятельности - это говно, Иван Александро- вич.
  - Если ты считаешь говно объектом, заслуживающим изуче- ния в меньшей степени, чем пища, то, как ученый, ты еще не родился.
  Я пристыженно замолчал.
  - Да ну его в жопу, это говно, - смягчился Селиванов. - Что у тебя с Ниной?
  - Да ничего. Не могу я бесконечно жить в неоплатном долгу. Это тупик.
  - Мда...А перевернуть страницу и начать с чистого листа так же заманчиво, как заменить систему целиком. Понимаю... Но жить-то ты где собираешься? Или у тебя есть какие-то планы? Как говорили в старину - матримониальные?
  - Планов нет. Жить негде. С понедельника.
  Иван Александрович с хрустом откусил яблоко, посмотрел в окно на темный лес с зубчатой кромкой, начинавшийся за заброшенным, заросшим лопухами лугом и неожиданно спросил:
  - Ты когда был в последний раз на Суранской базе?
  У меня перед глазами возник беленый домик на берегу окру- женного фиолетовыми горами водохранилища.
  - Года полтора назад. А что?
  - Там сейчас Сережа Максищев с ребятами новую систему монтируют. Гутьерреса я тоже к ним отправил - подальше от московских блядей. Давай-ка сделаем так: ты поедешь в Суран, поможешь ребятам, проветришься в горах и вернешься в Москву к началу занятий. В учебный план я тебя уже поставил. С сентября поживешь какое-то время в аспирантской общаге. Дальше видно будет. Договорились?
  - Иван Александрович...
  - Вижу, что договорились. Тогда наливай. В понедельник ут- ром получишь в бухгалтерии командировочные, и дуй в Суран. А билет завтра купи. Деньги есть?
  - На билет в один конец хватит.
  - Ну смотри, если надо, могу одолжить.
  
  9
  Я вернулся на Новый Арбат к вечеру. После разговора с шефом пропало ощущение тающей под ногами льдины. Меня не смущало то, что я улетаю за несколько тысяч километров от Москвы со своим жалким рюкзаком и не вполне ясной целью. Грядущее лето казалось безбрежным.
  Подходя к подъезду, я издали увидел старика с собакой и замедлил шаг, чтобы не попасть с ним в один лифт. Когда я вошел в подъезд, старик возился с замком почтового ящика. Собака тер- пеливо сидела у его ног. Увидев меня, он тут же запер ящик и следом за мной вошел в кабину. Мы поднимались молча, но, выхо- дя на площадку, старик не выдержал и спросил:
  - А ваш приятель прописал вас здесь? Хотя бы временно?
  Словосочетание "московская прописка" довлело надо мной уже несколько лет. Было очевидным, что всей моей жизни не хватит для того чтобы оплатить счастье обладания этим волшеб- ным штампом в паспорте.
  - А вы знаете, что выгуливать собак без намордника запре- щается? - громко ответил я, глядя ему в глаза. - У вас есть справка от ветеринара, что ваша собака не бешеная? Без такой справки вы не имеете права выходить с ней за пределы квартиры. Кстати, это не она мочится в лифте?
  Старик попятился. Открывая дверь, я услышал телефонный звонок. Я захлопнул дверь и поднял трубку.
  - Эрнст? Это Миллер. Ты почему не звонишь?
  - Извини, старик, срочно решал квартирный вопрос. А у тебя что-то срочное?
  - Я завтра уезжаю. Хотел поговорить перед отъездом.
  - Ты где? В центре? Ну заходи сейчас, если есть время.
  Я продиктовал адрес, положил трубку и вошел в комнату. На стоящих вдоль стены стульях висела моя одежда. В углу, сморщившись, как пустой парашютный чехол, лежал оранжевый нейлоновый рюкзак. В него помещалось все мое имущество. Книги, рукописи и чертежи я хранил на кафедре.
  Миллер приехал через полчаса. Впуская его, я увидел, что дверь напротив приоткрылась на длину цепочки. В темноте прихожей блеснули две пары глаз - человечьих и собачьих. Старик явно вел за мной наблюдение. Мне даже стало его жалко, оттого что после моего отъезда он будет вынужден прекратить слежку. Ведь уход объекта из-под наблюдения - всегда поражение для соглядатая.
  Иван, как и накануне, выглядел напряженным. От выпивки он отказался:
  - Для них это будет лишним поводом.
  - Поводом к чему? Для кого - для них?
  Миллер рассказал. Он был активистом недавно созданной организации советских немцев, целью которой было восстанов- ление упраздненной Сталиным Немецкой республики в Поволжье. Работали они в в духе времени - легально и открыто. Со своей стороны, чекисты тоже пытались перейти на новые методы рабо- ты. Они не только не чинили препятствий, но даже с энтузиазмом предлагали помощь.
  "Теперь другие времена, ", - говорили они. - "Мы теперь зани- маемся своим прямым делом - государственной безопасностью. Пусть милиция ловит преступников, а суды их судят. А мы будем помогать отдельным людям и целым национальным группам отстаивать свое законное право на мирную и спокойную жизнь. А заодно предостерегать и защищать тех, кто из-за политической близорукости может попасть в сложное положение. На ваших землях, в ваших домах в Поволжье давно живут другие люди. Они могут вас неправильно понять, если вы потребуете, чтобы они все это вам вернули. Мы обязаны обеспечить безопасность и закон- ность действий обеих сторон."
  - Сам понимаешь, - продолжал Иван, - что они быстро насо- вали нам в организацию своих людей и навязали затуманива- ющую конкретные цели дискуссию. Теперь вместо того, чтобы ехать на Волгу и заниматься там реальным переселением людей, мы торчим каждый в своем городе и без конца обсуждаем как и что мы должны делать. А ты знаешь, что такое сдвинуть с места вечно сомневающегося немца? Он и так-то на подъем тяжел, а если ему еще умело намекнуть, что там он ничего не получит, а здесь все потеряет, то он и вовсе никуда не поедет. Они, суки, все учитывают, даже национальный характер. Профессионалы, бля... Тех, кто пытается делать что-то реальное, грамотно нейтрализу- ют. Хорна спровоцировали на драку, посадили на пятнадцать суток. Штольц просто шел из гостей домой - забрали в вытрезви- тель. Лидеров - Краута и Зауэра соблазняют должностями. Краут-то удержится, а...
  Иван замолчал и закурил сигарету.
  - У вас есть какие-то конкретные планы? - спросил я.
  - Планы есть. Только в результате всех этих кагебешных ста- раний в движении полный разброд. Есть такие, кто на самом деле за республику борется, есть откровенные карьеристы, а кто-то давно заполнил заявления на выезд в Германию и сидит на чемо- данах. Так что доблестные органы сработали, как надо. Не мыть- ем, так катаньем. Они боятся прецедента. Если дать зеленый свет немцам, то автономии потребуют и другие изгнанные народы. Сталин всю страну заминировал национальными конфликтами.
  Я молча ждал, когда он скажет о своем деле. В сущности было понятно, к чему он клонит. Иван раздавил окурок и сказал:
  - Чтобы поднять республику нам нужны люди. С образовани- ем, с кругозором. Ты ведь тоже немец...
  - Наполовину... Погоди, но ведь ты сказал, что вопрос о воз- рождении республики благополучно замят?
  - Еще не совсем. Но будет замят, если все утопить в разго- ворах и не делать ничего реального.
  - Что ты предлагаешь?
  - Ехать на Волгу, селиться там и требовать у властей воз- врата земли через суд. Я уезжаю завтра.
  - Ты всерьез собираешься судиться с советской властью? Идеалист ты, однако...
  - Я не идеалист, просто сейчас другие времена. Власть сла- ба, как никогда. Надо использовать момент.
  - Ничего ты не сделаешь с этой паутиной.
  - Какой паутиной?
  Я в двух словах рассказал Ивану про свои утренние радиаль- но-кольцевые ассоциации.
  - Для того, чтобы зарубить ваши планы никакой силы власти не требуется, - добавил я. - Не дадут - и все. Как никогда ничего не давали. Ну а главное, Иван, я тоже уезжаю. На все лето - на учебную базу.
  - Куда?
  - В Среднюю Азию.
  Иван помолчал и спросил:
  - В Ташкенте будешь?
  - Проездом.
  - Там есть наше отделение. Слушай, Эрик, ты можешь пере- дать им несколько брошюр? Там ничего особенного, все материа- лы легальные.
  Я засмеялся.
  - Прямо детектив какой-то. Передам, конечно. Хотя у меня и нет чемодана с двойным дном, как у Володи Ульянова в Цюрихе. Брошюры у тебя с собой?
  - Нет. Блин, сейчас уже поздно ехать за ними. Давай сделаем так: я оставлю их в камере хранения, позвоню тебе, скажу номер ячейки и код, а ты завтра заберешь.
  - Договорились. А как с тобой связаться? У меня в горах телефона точно не будет.
  - Я еще не знаю, куда меня занесет. Будем держать связь через ташкентских ребят. Здесь их адрес и телефон, - Иван протянул мне карточку. - Там на обороте написано, как до них добраться.
  Иван вышел и захлопнул дверь. В унисон, звякнув цепочкой, хлопнула дверь напротив.
  Я не спеша принял душ, выпил чашку кофе и принялся складывать вещи в рюкзак. Зазвонил телефон.
  - Алло, Эрнст? Это Иван. Я звоню с Казанского вокзала. Дик- тую, записывай.
  Я оторвал клочок от обоев и записал: "Миллер. Яч. 1023, код А387".
  - Записал? Не потеряй. А если потеряешь, то все вместе эти цифры - номер ташкентского телефона на карточке. Если, коне- чно, выбросить 'А'.
  - Ты настоящий немецкий революционер, Иван, - засмеялся я. - Практически Карл Либкнехт. Детектив продолжается.
  - Будь здоров, - ответил Миллер, не поддерживая моего ве- селья. - Свяжемся через Ташкент.
  Он повесил трубку. Я опять занялся своими вещами. Телефон зазвонил снова.
  - Эрик, привет... - услышал я мягкий голос Гали. - Ты почему не звонишь?
  - О, Галь, привет! Ты понимаешь, весь день был у шефа на даче, обсуждали работу на лето. Потом Миллер заходил - делился планами по возрождению немецкой республики. Теперь жду его звонка. Собственно, я думал, что это он звонит.
  - Смотри, как ты с Иваном подружился - и звонит, и заходит, - в Галином голосе зазвучали насмешливые нотки. - А я после вчерашнего тебе уже и не нужна.
  Я ощутил легкие угрызения совести.
  - Галь, давай завтра встретимся. Сходим куда-нибудь, погу- ляем...
  - А сейчас не хочешь приехать?
  По телефону отказаться было нетрудно. А в дотелефонную эпоху, наверное, было еще проще. Прямо в присутствии доставив- шего записку нарочного можно было нацарапать на ее обороте несколько отборных сожалеющих фраз и вопрос становился исчерпанным. Никаких уговоров, переспросов и принуждений.
  - Я бы приехал, но жду звонка от Миллера. Галь, на самом деле важное дело. Можно сказать - государственное.
  - Да ладно. У меня завтра с утра дела за городом, вернусь после обеда. Погоди, посмотрю расписание электричек... так... в два тридцать сможешь встретить меня на Савеловском вокзале?
  - Договорились.
  - Смотри, только точно. Если что-то изменится, связаться мы уже не сможем.
  - Буду, не волнуйся.
  - Да я не волнуюсь, - усмехнулась Галя. - Я спокойна даже тогда, когда мне на ночь глядя свистят про государственные дела. До завтра.
  
  10
  Утром я сложил в рюкзак последние мелочи, чтобы его можно было забрать в любой момент. Выйдя из квартиры, я не встретил старика с собакой и счел это добрым знаком.
  Воскресным утром Новый Арбат был немноголюдным. Све- тило солнце, и только над Красной Пресней клубилось большое плотное облако.
  Я позавтракал в кулинарии на первом этаже ресторана "Прага" и отправился на площадь Дзержинского, недавно вновь ставшую Лубянской. Там были авиакассы, которые работали по воскресеньям.
  Я шел мимо Александровского сада, мимо старого здания университета на Моховой, мимо облюбованного гомосексуалиста- ми скверика у Большого театра и думал о том, что за полтора десятка лет Москва так и не стала моим городом. Лучше всего я знал ее вокзалы, поскольку приезжал и уезжал отсюда бессчетное число раз. Вокзалы были моим местом в этом городе. Моя жизнь в нем напоминала не размеренные, математически выверенные размахи часового маятника, а хлопотливую суету челнока швей- ной машинки, обреченного, пробежав, пролетев за жизнь тысячи, а то и миллионы километров, все же оставаться на месте.
  И все-таки отъезд в экспедицию, как бы он ни выглядел очередной челночьей пробежкой, давал ощущение биения жизни. Я шел по московским улицам, и мне мерещились марганцевые горы в голубоватой дымке и тугая мощь ледяных бирюзовых потоков в тяньшанских ущельях. Незаметно я дошел до Лубянки. Железный Феликс в шинели до пят несокрушимо стоял на высо- ком постаменте.
  Очередь в авиакассу была небольшой. Схема авиалиний на стене напоминала ромашку с кружком Москвы посередине. "Куда они все полетят, если убрать серединку? - подумал я. "А может просто вернутся к себе, каждый построит свою собственную ромашку и получится целый сад вместо одинокого цветка с подгнившими лепестками?"
  Подошла моя очередь, и додумать эту мысль я не успел. За стеклом с просверленными по кругу, как в решетке мясорубки, дырками сидела пожилая крашеная блондинка в синем формен- ном кителе. Поджав губы, она сообщила, что билеты в ближайший к Сурану областной центр есть только на следующее воскресенье. Понимающе улыбаясь, я выразил готовность в разумных пределах материально поощрить поиск билета на завтрашний рейс.
  - Нету завтра самолета, - не принимая моей улыбки, хмуро ответила кассирша. - Они теперь туда только раз в неделю лета- ют. Как раз сегодня утром рейс был. Полупустой улетел. Когда такое было...
  В ее горькой усмешке звучало оскорбленное достоинство продавщицы обувной секции ГУМа, которую за неумение ладить с начальством перевели в магазин электротоваров в Митино.
  "Ее тоже лишили стимула к работе", - думал я, спускаясь по эскалатору в метро. "Но я все же доберусь до окруженного пепельными горами Сурана на поезде, а она так и будет сидеть за стеклом, выдавая синие, перфорированные по краям билеты за зарплату, которой хватает ровно на три дня."
  Поезда в нужном мне направлении уходили с Казанского вокзала. Я решил сразу отвезти туда свой рюкзак и оставить его вместе с брошюрами Миллера в камере хранения. Даже если мне не удастся достать билет на завтра, я должен буду где-то хранить свои вещи. Я старался не думать, где я в этом случае буду ночевать. Во всяком случае заявляться к Гале с вещами мне не хотелось.
  Я заехал на Новый Арбат и забрал рюкзак. В дверном глазке напротив мелькнула тень. Послышалось цоканье собачьих лап по паркету. Мне пришла в голову забавная мысль. Я опустил рюкзак на пол, достал из кармашка блокнот и ручку и быстро написал несколько колонок случайных цифр. Оглянувшись в сторону глазка, я положил исписанный листок под коврик у двери квартиры Комаринского, спустился по лестнице на несколько ступенек и остановился, прислушиваясь. Щелкнул замок, раздались старчес- кие шаркающие шаги, громкое кряхтение, и шлепок откинутого коврика. Я тихо засмеялся и побежал по лестнице вниз.
  На Казанском вокзале я первым делом выяснил, что нужный мне поезд по-прежнему уходит ежедневно. Очередь в железно- дорожную кассу была гораздо больше, чем в авиационную. Люди не стали меньше передвигаться по стране; они лишь сменили средство передвижения на более доступное.
  Кассирша выглядела в точности так же, как в авиакассе, только китель на ней был черным.
  - На завтра купе нет, есть СВ - будете брать? Думайте быст- рее, за вами очередь стоит.
  Я никогда не ездил в двухместном купе, и мне неожиданно понравилась эта мысль. Тем более, что взятка за место в обычном купе практически уравняла бы его стоимость с билетом в спаль- ный вагон.
  - Давайте СВ.
  Я с удовлетворениием опустил в карман сиреневый билет с изображением мчащегося локомотива. Все складывалось отлично. Встреча с Галей уже казалось желанной из-за своей гарантиро- ванной краткосрочности. Назавтра начиналась другая жизнь. Утром я заеду в институт, попрощаюсь с шефом и получу команди- ровочные. Завезу Комару ключи. Затем почти трое суток я буду вынужденно, а потому беззаботно бездельничать в поезде. Ну а потом у меня будет целое лето, чтобы решить что делать дальше. Жизнь снова казалась безоблачной.
  Я спустился по лестнице в подземелье камеры хранения и отыскал нужную ячейку. Проходы между секциями-сотами были пусты. Я поставил рюкзак на пол и, вращая черные щелкающие рукоятки, открыл дверцу. В углублении ячейки лежала коробка, размером с картонку от женских сапог.
  Я нагнулся к коробке и в тот же момент почувствовал, как цепкие пальцы крепко схватили меня за локти и мгновенно заверн- ули руки за спину. От резкой боли я сунулся головой в ячейку. Чужие руки вытащили меня назад, и я увидел держащих меня с двух сторон милицейских сержантов - низкорослых скуластых крепышей с близко посаженными глазами. Они были почти не отличимы друг от друга и казались братьями-близнецами.
  - Вы что! Отпустите руки! - крикнул я.
  - Тихо, не ори. Быстро говори - это твои вещи?
  - Мои!
  - Что в коробке?
  - Брошюры.
  - Книги, что ли?
  - Книги. На немецком языке. Да отпустите же!
  - Не дергайся. Забирай коробку и иди за мной.
  Хватка ослабла, я высвободил руки и обернулся. Один из сержантов держал за лямку мой рюкзак.
  - Не дергаться, я сказал! - гаркнул он. - Берем коробку и сле- дуем за мной.
  Я достал коробку и вслед за кривоногим крепышом ошелом- ленно двинулся по проходу между секциями. Другой сержант шел следом за мной. После нескольких поворотов я увидел в тупике коридора дверь с надписью "Милиция".
  В отгороженном закутке сидел с прижатой к уху телефонной трубкой дежурный - небритый темнолицый капитан. Он тоже напо- минал кассира - на этот раз в милицейском кителе. В глубине помещения тускло отсвечивала сваренная из арматуры решетка "обезьянника". За ней в полумраке копошилась куча тряпья. Оттуда несло мочой и немытым человеческим телом.
  Капитан положил трубку и воспаленными глазами посмотрел на сержанта, держащего мой рюкзак. Тот слегка кивнул. Капитан не спеша перевел взгляд на меня и произнес:
  - Тищенко, давай его в кабинет.
  - Вперед, - скомандовал Тищенко, и я, продолжая держать коробку в руках, сделал несколько шагов по коридору. Сержант открыл обитую рыжим дерматином дверь, пропустил меня вперед и поставил у стены рюкзак. Следом вошел капитан и сел за стоящий посреди комнаты стол.
  - Что все это значит? Может вы наконец объясните?
  - Сейчас объяснимся, - откликнулся капитан. - Только объяс- нять, боюсь, придется вам. Это ваша коробка?
  - Я уже говорил вашему...
  - Ваша или нет?!
  - Моя.
  - Что в ней?
  - Вы что, за вора меня принимаете?
  - Отвечайте на вопросы, - капитан неторопливо закурил и от- кинулся на спинку стула. - Что в коробке?
  - Брошюры.
  - Какие?
  - Немецкие.
  - Я спрашиваю - какие? Синие, зеленые?
  - Ну, там несколько цветов, - я пожал плечами. - Цветные.
  - И о чем они?
  - Учебные.
  - Учат, как фашистам родину продавать, - ухмыльнулся стоя- щий у стены сержант.
  - Погоди, Тищенко, - поморщился капитан. - А что-нибудь еще там есть? - спросил он меня.
  - Нет.
  - Откройте коробку.
  Коробка напоминала чемоданчик и была снабжена картон- ным язычком. Я поддел язычок и открыл коробку. В ней лежали перевязанные упаковочной лентой пачки брошюр с глянцевыми обложками, раскрашенными в цвета немецкого флага. Я неза- метно перевел дух. По укоренившейся советской традиции, прав- ду властям без крайней необходимости говорить было не принято, даже если речь шла о безобидных вещах. Назвать в милиции имя знакомого считалось чем-то вроде начальной формы предатель- ства.
  - Значит все, что в коробке - ваше?
  - Мое, я уже сказал.
  - А зачем вам столько одинаковых журналов?
  - Брошюр. Буду знакомым раздавать, как сувениры. Могу и вам экземпляр подарить. Если вы по-немецки читаете.
  Брови над воспаленными глазами капитана иронически сложились домиком.
  - Нет, по-немецки мы не читаем. Но грамотных людей оце- нить в состоянии. Возьмите брошюры.
  Я вынул одну за другой несколько пачек брошюр и увидел на дне коробки небольшой черный пистолет с аккуратной пластико- вой рукоятью вишневого цвета.
  Капитан впился в мое лицо глазами. Несколько секунд я не мог вымолвить ни слова. Капитан резко скомандовал:
  - Тищенко! Посмотри, что у него в карманах.
  Сержант молниеносно и виртуозно обшарил мои карманы. Затем он проверил швы на моей одежде, попутно ощупав обтянутую джинсами мошонку, выложил на стол мой бумажник, паспорт, железнодорожный билет, пачку сигарет, зажигалку, пре- зервативы, которые я купил, собираясь к Гале, связку ключей и клочок бумаги, на котором я записал фамилию Ивана, номер ячейки и код.
  - Та-ак, - протянул капитан, - значит и пистолет тоже твой?
  Лежащий на дне коробки пистолет словно отдалял меня от мира свободы и автоматически переводил меня в разряд людей зависимых, обращаться к которым на "вы" не полагалось.
  - Не мой, - только и смог я проговорить, облизав пересохшие губы.
  - Ну-у, начинается обычная песня, товарищ капитан - подал сержант голос из-за спины. - Я - не я и лошадь не моя. Оформлять его будем?
  Капитан бегло осмотрел содержимое моего тощего бумажника, придвинул к себе паспорт и записку Миллера и с минуту их разглядывал. Его брови сошлись вместе, собрав кожу лба в глубокие складки. Тищенко подошел к капитану и заглянул ему через плечо.
  - Так это не Миллер? - удивленно произнес он.
  Капитан с досадой посмотрел на сержанта и хмуро повернул- ся ко мне. Подвижность его лица была необычайной.
  - Хватит дурочку валять, - сказал он раздраженно. - А ну рас- сказывай все по порядку. Материала против тебя выше крыши.
  - Какого материала? Я же говорю, что пистолет не мой!
  - Коробка и книжки твои, а пистолет - не твой. Враги, что ль, подбросили? - В голосе капитана, несмотря на насмешку, звучала неуверенность.
  - Я не знаю, кто подбросил, но не мой, - повторил я, лихора- дочно соображая.
  Я не мог понять, что могло заставить Ивана оставить в коробке пистолет, не предупредив меня. Я не верил в то, что он мог намеренно меня подставить. Он говорил, что брошюры лега- льные, значит я могу назвать его имя. Но тогда спросят, кому и зачем он их передавал и закрутится целое дело... Да еще этот пистолет...
  - Значитца, не хочешь рассказывать, - почти удовлетворенно произнес капитан. - Что же, придется подумать, вспомнить. Тищен- ко, проводи его во вторую.
  Я вышел вслед за сержантом. Мы повернули за угол кори- дора и через несколько шагов остановились у железной двери с врезанным посередине окошком. Глухо звякнув, провернулся ключ, и я шагнул за порог. Дверь с лязгом захлопнулась.
  Камера была пуста. Неровные стены были до середины выкрашены серой масляной краской. Вдоль стены шла откидная лавка, отполированная телами моих предшественников.
  Колени слегка подрагивали. Я присел на край лавки, пытаясь сосредоточиться. Пахло металлом, но не живым, разгоряченным, как в кузнице, а мертвым железом наручников, решеток, и гулко хлопающих тюремных дверей. Во рту появился металлический привкус. Все это было слишком дико, чтобы произойти на самом деле.
  Я прислонился к стене и прикрыл глаза. Все происходящее не укладывалось в голове. В милицейском поведении сквозила какая-то странная неуверенность. В их действиях не было ни дотошности, ни жесткости, если не считать вывернутых в самом начале рук. Было странно, что они не спросили, кто такой Миллер, не поинтересовались, обнаружив билет, везу ли я брошюры с собой, и должен ли я буду их кому-либо передать. Они не рас- спрашивали меня о пистолете, словно избегая задавать лишние вопросы. В какой-то момент мне даже показалось, что я их вообще не интересую, и они лишь тянут время.
  Я никак не мог выбрать правильную линию поведения. Терпеливо ждать? Стучать в дверь? Требовать адвоката? Какого, к черту, адвоката? Я прошелся из угла в угол камеры. И почему меня не посадили в "обезьянник" к бомжам, а отправили в камеру? И вообще - на кой хрен я им сдался - новоиспеченный нищий уче- ный, все имущество которого умещалось в оранжевом нейлоновом рюкзаке!?
  Мои часы оставались в кармашке рюкзака, и я не мог следить за временем. Скорее всего прошло несколько часов, но я не был в этом уверен. Я не испытывал голода, но мне давно уже хотелось пить. Я постучал в дверцу в середине двери. В коридоре раздались шаги, дверца откинулась и в вырезе показалась усатая физиономия напарника Тищенко.
  - Можно мне воды? - спросил я, ощущая, что говорю не то и не так, как полагается в подобных случаях. Но я изо всех сил надеялся, что мне не придется постигать эту науку всерьез.
  Дверца закрылась и через минуту открылась вновь, превра- тившись в полочку. Сержант поставил на нее металлическую кружку с водой. Я поднес ее к губам и ощутил уже знакомый запах мертвого железа.
  - Ссать хочешь? - спросил сержант. - Иди разом, чтобы мне туда-сюда не таскаться.
  В туалет мне не хотелось, но я решил не упускать возмож- ность. Кто знает, выведут ли меня, когда мне захочется. Скорость, с которой сознание приспосабливалось к новым обстоятельствам, была поразительной.
  - Хочу. И сигареты, если можно. У меня в рюкзаке есть.
  - Иди поссы сначала.
  Идя к туалету, я оглянулся на висящие в торце коридора часы. Прошло уже почти три часа.
  - Иди нормально, не вертись. - сказал сержант. - Ходить нор- мально не могут...
  Я вернулся в камеру. Через несколько минут раздался скрежет замка и дверь снова отворилась.
  - Выходи, - сказал сержант и закрыл за мной дверь. - Иди вперед. Налево. Стой.
  Он открыл дверь, и я оказался в уже знакомом кабинете. Вместо небритого капитана за столом сидел человек в штатском и быстро писал.
  Он без интереса посмотрел на меня и показал на стул.
  - Садитесь. Сейчас вы подпишете протокол, и будете сво- бодны.
  - Какой протокол?
  - Чисто формальный. Ведь пистолет не ваш?
  - Не мой.
  - Ну, значит, так и запишем - вы не знаете, как среди ваших брошюр оказался пистолет. Или может быть это не ваши брошю- ры? Тогда зачем вы вскрыли ячейку?
  У меня не была никакого желания развивать эту тему. Главным было то, что меня собирались выпустить.
  - Брошюры мои.
  - Тогда подписывайте. Брошюры можете забрать. Пистолет, поскольку он не ваш, остается у нас.
  Я дважды перечитал протокол в поисках подвоха. Но там были только мои паспортные данные, список вещей и утвержде- ние, что пистолет принадлежит не мне. Я поставил подпись и число.
  - Проверьте вещи.
  На столике лежало содержимое моих карманов. Все было на месте кроме клочка бумаги с номером ячейки. Я решил не зада- вать лишних вопросов по этому поводу. На полу стоял мой рюкзак. Я положил коробку с брошюрами под клапан рюкзака и наспех притянул ее ремнями.
  - Вы свободны. Сержант, проводите.
  Я двинулся к двери.
  - И вот еще что...
  Я обернулся. Глаза человека в штатском смотрели на меня в упор, фокусируясь где-то на моем лбу.
  - Я надеюсь, у вас было достаточно времени, чтобы понять простую вещь - большинства неприятностей можно избежать если не совершать необдуманных поступков. Это понятно?
  Я кивнул.
  Сержант проводил меня до двери и выпустил в коридор. Я быстрым шагом пересек камеру хранения, поднялся в кассовый зал и вышел на привокзальную площадь.
  Первым желанием было как можно скорее спуститься в метро, но я вдруг почувствовал, что меня просто стошнит в закры- том помещении. Я вышел на привокзальную площадь и остано- вился, вдыхая волшебный воздух свободы: смесь запахов бензи- на, пыли, пропитанных железнодорожных шпал и долетающего от скверика неподалеку аромата цветущей липы.
  Вдоль здания вокзала стояла шеренга диких торговцев - преимущественно пожилых женщин. Они предлагали водку, сига- реты, вареную картошку, домашние пирожки, презервативы и про- чие предметы первой необходимости.
  Я купил бутылку водки у старухи в наглухо застегнутом, не- смотря на теплынь, пальто и квадратный кусок хачапури у ее соседки - худой горбоносой армянки, одетой во все черное. Вокза- льные часы показывали пять вечера. Я пересек площадь и оказался в скверике, напоминающем зал ожидания. Люди сидели и лежали на земле вповалку, ожидая поезда. Липой здесь не пахло; ее аромат был намертво забит тяжким запахом табака, еды и находящихся несколько дней в дороге людей. Я выбрал мес- течко посвободнее, легко сковырнул крышечку с бутылки с явно поддельной водкой и, запрокинув голову, сделал из горлышка большой глоток. Потом я с полчаса сидел, опершись спиной о дерево, курил и банально размышлял о том, как легко сделать человека счастливым, попросту вернув ему только что отнятое.
  Я вернулся пешком на Новый Арбат, допил водку, съел хачапури, выключил телефон и залез в спальный мешок. О Гале я вспомнил за секунду до того, как провалиться в черноту сна. Мысль о ней едва всколыхнула мое угасающее сознание.
  
  11
  Я проснулся рано. Сквозь головную боль вспоминался бред вчерашнего дня. Хотелось скорее в поезд, на свою полку - лечь, укрыться одеялом, открыть книгу и блаженно заснуть под стук колес. Поезд виделся надежным, пусть всего лишь трехдневным домом.
  Я быстро оделся, положил ключ на стол, вышел на площадку и без сожалений захлопнул дверь. Мое очередное убежище пере- стало существовать. Мной снова овладело чувство какой-то необъяснимой, иррациональной легкости. Вскинув рюкзак, я реши- тельно шагнул к лифту.
  В институт я приехал слишком рано - бухгалтерия была еще закрыта. На кафедре был только завлаб Михалыч. Здороваясь с ним, я почувствовал запах перегара. Голова его, как всегда, слегка тряслась на морщинистой черепашьей шее.
  - Что-то ты неважно выглядишь, Эрик, - сказал он. - Все защиту отмечаешь?
  - И защиту, и отъезд.
  - Далеко собрался?
  - Шеф в Суран отправляет. Через три часа поезд.
  - Так давай отметим это дело, - оживился Михалыч. - Я как раз свеженького на складе получил. Мне тоже поправиться не мешает. А один не могу, нет такой привычки.
  Михалыч отпер дверцу стенного шкафа. На полке стояла объемистая стеклянная бутыль для химических продуктов. Завлаб повернул маленький стеклянный краник, и жидкость тонкой струйкой потекла в мерный цилиндр.
  - Ректификат, - уважительно сказал Михалыч. - Не какая-то там гидрашка. Шоколадкой отдает. Бавить будешь? Я лучше так, а то он, сука, теплый будет.
  Я подумал, что мне еще нужно зайти в бухгалтерию, полу- чить деньги, добраться до вокзала и благополучно сесть в поезд. Заодно я вспомнил про Миллера и весь свой вчерашний день. Да и вообще, пить с утра в понедельник не стоило. Вслух я сказал:
  - Чистый не буду. А то мне еще в бухгалтерию.
  Я наполовину разбавил спирт водой из дистиллятора и поднял тонкостенный цилиндрический стакан с теплой мутноватой смесью.
  - За твой отъезд! - провозгласил Михалыч. - Хорошей тебе дороги.
  Мы выпили и закусили завалявшейся в ящике стола плиткой гематогена. Июньское солнце за окном набирало яркость.
  - Больше не предлагаю, - сказал опытный Михалыч. - Тебе в бухгалтерию, а мне работать. Знаешь что? Давай-ка я тебе с собой налью. Он пошарил на полке, достал поллитровую толсто- стенную колбу с притертой пробкой и наполнил ее спиртом.
  - Держи. Веселей доедешь.
  - Спасибо, Михалыч. - Я спрятал колбу в середину рюкзака. - Ну, я пошел.
  Перед уходом я открыл тумбу рабочего стола и взял наугад две книги. Потом набрал Галин номер и долго вслушивался в длинные гудки. Никто не отвечал. Пожалуй, именно на это я и рассчитывал.
  В бухгалтерии я заполнил расходный ордер и, выстояв очередь в кассу, получил командировочные.
  
  12
  У вокзала, как и вчера, стояла шеренга торгующих с рук продавцов. Издали казалось, что они встречают всех подходящих хлебом-солью. Я купил блок сигарет, несколько бутылок пива, круглый хлеб, десяток сваренных вкрутую яиц, кусок окаменевшей копченой колбасы и сложил все это в разбухший и потяжелевший рюкзак. Стараясь не смотреть на таблички "Камера хранения" и "Милиция", я поднялся на перрон.
  Поезд был уже подан. У входа в вагон стояла проводница, туго, до лучевых складок вокруг пуговиц, обтянутая кремовой форменной рубашкой. У нее были широкие плечи, массивная грудь, лишенное талии туловище, узкие бедра и крошечные ступни - она напоминала восклицательный знак. Проводница проверила мой билет и хмуро поздоровалась.
  В вагонном коридоре была постелена красная ковровая дорожка. В моем купе сидела напудренная до гипсовой белизны пожилая дама в потемневшей от времени шляпе, девушка в цветастом платье без рукавов и пухлый мальчик лет трех. Мальчик с упоением сосал леденец на палочке, и тягучая зеленая слюна капала на его короткие штанишки и полосатый коврик на полу.
  "Как было бы хорошо", - подумал я, глядя на свалившуюся с молочного плеча девушки бретельку, - "если бы оказалось, что бабушка и внук пришли проводить молодую маму в дальний путь, а потом бы они ушли, а мама оказалась бы разведенной или вдовой, или не любила своего мужа - отца мальчика, или просто была бы благосклонной ко мне без всяких причин, и мы бы замечательно доехали вместе до самого конца, но она бы вышла на одну станцию раньше меня."
  Я остановился в дверях купе. Все трое уставились на меня так, словно я был динозавром или, например, певицей Эдитой Пьехой. Я заглянул в свой билет, проверяя место.
  - Вы что-то хотели спросить, молодой человек? - слегка кар- тавя, высокомерно спросила дама. - Имейте в виду, это купе заня- то.
  - У меня билет в это купе. Вот, пожалуйста, - третий вагон, восьмое место. Как раз то, на котором вы сидите...
  - Что вы имеете в виду? - краснея сквозь пудру, повторила дама с визгливой интонацией. - Вы имеете в виду, что я заняла ваше место в этом поезде?!
  - Да, это мое место. Возможно, это какая-то ошибка. Давайте проверим ваш билет...
  - Мой билет пгиобгетен по бгони Совмина! - еще сильнее картавя от возбуждения, закричала дама. - Имейте в виду, мой муж - кгупный габотник!
  - Погодите, Ксения Львовна, - девушка положила ей на плечо мягкую голую руку, - не волнуйтесь. Понимаете, - быстро произ- несла она, глядя мне в лицо похожими на крыжовник глазами, - нам дали билеты в разные купе. То есть, вначале нам сказали, что места будут в одном купе, а вчера вечером, когда мы выкупали бронь, оказалось, что в разные. А нам так нужно вместе - мы ведь с ребенком. Вы тоже до Ташкента? Мы не могли бы поменяться местами?
  - Сначала надо посмотреть, что за место, - ворчливо ответил я. Было совершенно очевидно, что надо бежать из этого визгли- во-леденцового ада, но я не мог так просто оставить поле боя.
  - Давайте вместе посмотрим, - сказала девушка и поднялась с диванчика. - Идемте. Ксения Львовна, дайте ваш билет.
  Билет оказался не только в другое купе, но и в другой вагон. Когда мы вышли на платформу, я издали увидел знакомую женскую фигуру, затянутую в кожаный костюм. Галя торопливо шла по перрону, заглядывая в каждый вагон. Мы встретились с ней взглядами до того, как я успел шагнуть назад в тамбур. Я остановился, остановилась и моя спутница. Галя с потемневшим лицом молча разглядывала ее в упор. Затем обернулась ко мне.
  - Бежишь, значит, - усмехнулась она. - Да еще не один, а с новой сучкой. - Галя с ненавистью посмотрела на девушку. Та попятилась.
  Проводница приблизилась к нам и с интересом наблюдала сцену на перроне.
  - А я, как дура, вчера весь вечер тебе звонила! Потом в милицию, в больницы, в морги! - Галин голос набирал обличающую звонкость. - Сегодня с утра все бросила, побежала в институт. Хорошо хоть Михалыча там встретила!
  Галино крещендо достигло невероятной силы. Проводница подошла вплотную и слушала Галю, настежь распахнув круглые глаза с рыжими ресницами.
  - А ты себе бабу завел и спрятался! Так вот куда ты рвался после защиты... Расплатился со мной в койке за продукты и смылся, как кот!
  Галя кричала в полный голос, не обращая внимания на соби- рающуюся на перроне толпу:
  - Ты мне, кстати, лишнего заплатил за жратву! Хотела отдать тебе сдачу, вот и примчалась на вокзал! Еще я у такого дерьма, как ты, не одалживалась! Кот ученый!! - громко расхохоталась Галя и, порывшись в сумочке, швырнула мне в лицо две скомканные пятерки.
  Проводница глядела на Галю с немым восхищением. Я оторопело молчал, не в силах вымолвить ни слова. Девушка отступила в тамбур, как в бомбоубежище. Галя развернулась на каблуках и, встряхнув головой, крупно зашагала к вокзалу. Люди оборачивались и смотрели ей вслед.
  Я молча забрал из рук девушки билет и отдал ей свой. Она заглянула мне в глаза и, не говоря ни слова, ушла в свое купе. Поезд зашипел, отпуская тормоза, и плавно тронулся, мгновенно став чуждым врожденной неподвижности перрона. Я, размахивая на ходу билетом, в несколько прыжков достиг дверей соседнего вагона. Высокая проводница с неизбежным стожком обесцвечен- ных волос и захватанным желтым жезлом в руке прислонилась к стене тамбура и втянула живот, пропуская меня с рюкзаком. Серая лента платформы в проеме двери оборвалась, колеса застучали было громче, но проводница заглушила их, захлопнув сильной рукой дверь, словно прикрикнула на не в меру разлаявшихся собак. Она заперла дверь трехгранкой, посадив для верности собак на замок, и убрала жезл в чехол.
  Отерев со лба пот, я откатил дверь купе. На левом диванчике полулежал плотный, седоватый мужчина, лет сорока, в спортивном костюме. Когда я вошел, он посмотрел на меня поверх очков в тонкой золотой оправе. Его взгляд был неожиданно пристальным для человека, который секунду назад читал газету. Мужчина быстро обежал глазами мое лицо, закончив осмотр потным лбом.
  - Жарко сегодня, - дружелюбно сказал он после паузы.
  - У меня есть пиво, - ответил я, развивая тему жары и избав- ляясь от причиненной мне Галей немоты.
  - У меня есть водка, - заметил незнакомец, оживляясь, как шахматист, нажавший после раздумья кнопку часов.
  - У меня есть спирт, - парировал я, опуская рюкзак на пол.
  Я сел на полку и почувствовал мгновенное расслабление, словно вместе с рюкзаком сбросил с плеч все напряжение трех последних дней. Мне было лень даже прогнать муху, ползущую по моему колену. Сосед мой, напротив, отложив газету и поправив очки, действовал энергично и споро. На столике появилась банка маринованных огурцов, батон хлеба, похожая на утюг жестянка с ветчиной, бутылка 'Столичной' и несколько одноразовых тарелок. Ловкими движениями крупных, добротных рук он стремительно открыл ветчину, нарезал ее прямо в банке, отпластал от батона несколько ломтей хлеба и выложил из банки на тарелку два пу- пырчатых огурца. Затем он протер салфеткой стоявшие на столи- ке стаканы, с хрустом скрутил крышечку с бутылки и мгновенно налил каждому на два пальца водки - для разгона.
  - Ловко это у вас получается, - невольно улыбнулся я.
  - Достигается упражнением, - живо откликнулся сосед цита- той из "Дней Турбиных".
  - Любите Булгакова?
  - Кто же его теперь не любит, когда разрешили? Однако, про- шу.
  Мы чокнулись и выпили. Водка была на удивление холодной - видимо ее достали из холодильника перед самым отъездом. Мой попутчик был, несомненно, опытным путешественником.
  - Кислицын, - представился он, - Владимир Иванович.
  - Эрнст.
  Мы пожали друг другу руки. Я потянулся к рюкзаку и достал оттуда пиво.
  - Только оно теплое.
  - Не беда, охладим моментом.
  Кислицын поднялся с дивана, захватил округлыми растопы- ренными пальцами все пивные бутылки сразу и вышел из купе. Я стал выкладывать свои продукты на стол. Не прошло и двух ми- нут, как он вернулся с двумя запотевшими бутылками.
  - Не было смысла нести все сразу, - пояснил он. - Нагреются, прежде чем мы успеем их выпить.
  Не веря своим глазам, я взял в руки одну из бутылок - она была холодной, почти ледяной.
  - Как вы это сделали? - только и вымолвил я.
  - Очень просто, - довольно улыбнулся Кислицын. - Пошел к проводнице и попросил ее поставить пиво в холодильник - у нее есть маленький.
  - И она согласилась?
  - Если женщину хорошенько попросить, она никогда не отка- жет, - расплылся в круглой улыбке Кислицын. - Только не надо со- вать ей трешку в карман передника или хватать за талию. Это можно отложить на более поздний срок. А вначале ей надо пода- рить надежду. Надежда - любимое состояние женщины. Провод- ницу нашу, кстати, так и зовут - Надя.
  - Вы, однако, философ. Но что у нее за холодильник, если пиво остыло за две минуты?
  - У нее там уже было пиво, и она обменяла мне теплое на хо- лодное, - захохотал Кислицын и снова налил в стаканы водки.
  Мы выпили еще. Я поглядел в окно и с удивлением увидел, что поезд все еще не выбрался за пределы Москвы. Время непо- стижимым образом замедлило свой ход.
  В дверь постучали, и в купе вошла проводница, держа в руках стопку постельного белья и дерматиновый кляссер с торча- щими из кармашков билетами. Она поглядела на Кислицына и слегка улыбнулась. Видимо какую-то надежду он ей уже успел подарить.
  Проводница забрала наши билеты, и Кислицын заплатил за постель за нас обоих.
  - Я разменяю и верну, - сказал я.
  - Сочтемся, - улыбнулся Кислицын, разливая водку. - Дорога дальняя.
  Меня охватило блаженное чувство покоя. Мы вышли поку- рить в тамбур. Поезд выбрался в леса и набрал скорость. За стеклом наглухо запертой двери струилась сплошная зеленая лен- та, изредка прерываемая полосатыми шлагбаумами переездов. Между вагонами лязгали железные щиты, слоился под потолком сигаретный дым и пахло разгорающимся в титане углем.
  - Вся наша страна похожа на радиально-кольцевую схему московского метро, - небрежно сказал Кислицын, кивнув в сторону окна. - По сути дела она ее повторяет.
  Я поперхнулся дымом и закашлялся.
  - Что с тобой? - спросил Кислицын, стуча меня по спине.
  - Ничего, - отдышавшись, ответил я, - просто мне эта мысль пришла в голову буквально вчера. Точнее позавчера.
  - Мысль достаточно очевидная, и потому могла прийти в го- лову разным людям, - развел руками Кислицын. - Значит мы с тобой в чем-то похожи. Я это сразу почувствовал. Ничего, что я на ты?
  - Ничего. Мне тоже легко с вами с первой минуты, - пробор- мотал я.
  - Давай тогда оба на ты, - улыбнулся Кислицын. - За это надо выпить!
  Мы вернулись в купе, и Кислицын разлил остатки водки. Я обратил внимание, что стакан он держал в левой руке.
  - Пьем на ты! - провозгласил он.
  - Давай. Ты что - левша?
  - Да нет. Это просто профессиональная привычка.
  - А какая у тебя профессия? - спросил я, поднимая стакан.
  - Я полковник КГБ.
  Моя рука со стаканом застыла на полпути ко рту. Вагон кач- нуло на стрелке, и часть водки выплеснулась на салфетку на столе. Я ошарашенно смотрел на Кислицына. В ответ он глядел на меня весело и пристально. Очертания глаз за стеклами очков были немного размытыми. Казалось, вокруг неподвижных остров- ков зрачков в такт колесному бою плещется бледно-голубая влага.
  Кислицын рассмеялся, наслаждаясь произведенным эффек- том.
  - Расслабься, Эрик! Давай выпьем, пока еще не все расплес- калось.
  Я еще раз механически ткнул в его стакан своим и выпил, не чувствуя вкуса водки. Мое расслабленное состояние мгновенно улетучилось.
  - Да не напрягайся ты так.
  - Я не напрягаюсь. Но, честно говоря, живого полковника КГБ вижу впервые. Хотя, может и раньше видел, но не знал. Вы же в форме не ходите и...
  - ... и на лбу у нас не написано, верно? - весело подхватил Кислицын. - Но сейчас другие времена.
  Мне показалась, что я недавно где-то слышал эту фразу.
  - Сейчас ведь не застойные семидесятые, - продолжал Кис- лицын. - Сейчас перестройка и гласность. Комитет, как и вся стра- на перестраивает свою работу, и об этом можно говорить открыто.
  - Мне казалось, что сама суть вашей работы предполагает определенную закрытость, - заметил я, чувствуя по громоздкости собственной фразы, что напряжение все еще не отпускает меня.
  - Это так, но у нас наплодили чересчур много секретов и этим отгородились от народа. Хотя наша главная задача - народу служить.
  И вновь я поймал себя на то и дело возникающем в разго- воре ощущении дежавю.
  - Насколько я знаю, секретными всегда были не столько за- дачи, сколько методы работы КГБ, - сказал я.
  - Ты намекаешь на внутренние репрессии? На сталинские лагеря, ГУЛАГ, травлю Солженицына и Сахарова? Так и говори - стесняться нечего. Но, боюсь, я тебя разочарую. КГБ давно превратился в бюрократическую организацию. Солженицын про- цветает в штате Вермонт, а Сахаров говорит все, что хочет на любых трибунах. Правда, те, кто добивался его возвращения из Горького, теперь его тоже не слишком жалуют. - Кислицын помол- чал и добавил: - И вообще, я больше в органах не работаю.
  Я наконец вспомнил, когда я слышал похожие рассуждения - два дня назад в разговоре с Миллером. Мной овладела какая-то веселая злость. Чего это я вдруг так смутился, словно меня застукали с сигаретой в школьном туалете? Неужели на меня так действует мрачное обаяние аббревиатуры КГБ? Я стряхнул с себя оцепенение и с вызовом спросил:
  - Владимир Иваныч, а за какие грехи тебя из органов поперли? Уж не за блядство ли? Как это у вас называется - попался на "медовой ловушке"?
  На ничтожное мгновение ярче полыхнула голубизна за очка- ми, но тут же Кислицын захохотал так, что зазвенела ложечка, торчащая из чайного стакана.
  - Нет, как ни странно, не из-за блядства, - сказал Кислицын, отсмеявшись. - Хотя, видит Бог, это мой любимый грех. Но все гораздо проще - жена случайно нашла в ящике стола мое служеб- ное удостоверение и личное оружие. Сломала замок и открыла ящик - думала, что я там фотографии баб храню. Я, как положено, доложил руководству, что раскрыт. И меня, с учетом моего состо- яния здоровья, отправили на пенсию.
  - Погоди, а разве жена не знала, где ты работаешь?
  - Нет. Она думала, что я конструирую сельскохозяйственные машины в КБ, а не в КГБ, - Кислицын снова засмеялся. - Я под этой легендой работал в Ташкенте и ездил в командировки по Ближнему Востоку.
  - А что со здоровьем?
  - Арабы, суки, в Бейруте прыснули под дверь в гостинице какой-то гадости. Химический ожог бронхов. - Кислицын, как бы в доказательство, достал из кармана аэрозольный баллончик, открыл рот и, нажав головку, глубоко вдохнул коротко зашипев- шую порцию лекарства.
  - А почему ты держишь стакан в левой руке?
  - Это нам вдолбили еще школе КГБ. В принципе, этому учат во всех разведках мира. Есть моменты, когда человек становится наиболее уязвимым, например, когда пьет. Правая рука должна быть свободна для того, чтобы мгновенно достать оружие.
  - Но ведь сейчас у тебя нет оружия? Или есть?
  - Оружия нет, но привычка доведена да автоматизма.
  Невозможно было понять, где тут была правда, и где обычные байки отставника. Но беззаботное настроение верну- лось, и жизнь вновь стала казаться нескучным приключенческим романом. То, что произошло со мной вчера в милиции, уже не пугало, а выглядело лишь забавным книжным эпизодом. Мне захотелось рассказать об этом моему попутчику. В конце концов, я никому не давал обещаний молчать.
  Я поглядел в окно. Поезд сбавил скорость и переходил по мосту Оку. Брусничное солнце садилось прямо в реку. Пойменные луга терялись в вечерней дымке.
  - Раз ты такой профессионал, Владимир Иваныч, то мне нуж- на твоя консультация, - сказал я. - Консультация профессионала.
  - Сейчас я тебя проконсультирую. Налью только.
  Я порылся в рюкзаке и протянул ему склянку со спиртом.
  - Рано! - хохотнул Кислицын. До спирта мы с тобой еще не добрались. Мы с тобой еще в стадии водки. Но многое сможем сделать, если будем продвигаться в нужном направлении.
  Он пошарил под своей полкой, достал еще одну бутылку "Столичной" и налил по четверти стакана.
  - Итак, за формулу наших отношений! - провозгласил он.
  - За какую формулу?
  - Пиво, водка, спирт! - снова засмеялся Кислицын, - Чем да- льше, тем крепче!
  Его глаза за стеклами очков отсвечивали всеми оттенками голубого, странным образом не становясь темнее даже при вечернем освещении. Неизменно твердо глядели зрачки, даже когда он смеялся. "Как дула пистолетов." - вспомнилось мне избитое сравнение. Мы чокнулись и выпили.
  - Теперь рассказывай.
  Я рассказал ему про Миллера, про милицию и злосчастные брошюры, опустив лишь рассуждения Ивана о КГБ.
  Кислицын слушал, и его лицо становилось хмурым. Когда я закончил, он помолчал некоторое время, а потом сказал:
  - Да-а, в непростую ты влип историю. Правда, пока тебе везет.
  - Какую историю? Что за чепуха? Иван попросил меня пере- дать брошюры - вот и вся история. Я уверен, что пистолет не его. Я мало что о нем знаю, но он просто не мог меня так подставить.
  - А тебя часто подставляли?
  - Да нет... Но при чем тут...
  - Послушай, Эрик, я этих подлянок навидался столько, что не передать, - перебил меня Кислицын. - И на людей всяких насмот- релся - и на тех, кто делает это из любви к искусству, и на тех, кого просто заставили. Но даже если пистолет не его, то это только хуже.
  - Почему?
  - Значит подлянка затеяна еще более изощренная, многохо- довая, с твоим участием. Вся надежда на то, что эти долбачи из отделения милиции пасли твоего Миллера и просто перепутали тебя с ним. Скорее всего, так оно и есть, иначе хрен бы тебя выпустили так скоро, взяв с оружием. А может они придумали что-нибудь покруче... Решили контакты твои отследить. Ты кому-то лично должен передать брошюры?
  Вся история с Иваном предстала в другом свете. Мне вдруг расхотелось откровенничать с Кислицыным и отвечать на вопро- сы, которые он невзначай подбрасывал.
  - Нет. Он просто просил позвонить в отделение их общества в Ташкенте. А вообще, мне все это надоело. Ну его на хрен, детек- тив этот, - ответил я не слишком связно.
  Кислицын не стал продолжать тему.
  - Тебе, похоже, и в самом деле отдохнуть надо, - сказал он, поднимаясь.
  - А ты куда?
  - А я пойду проводницу проведаю, - подмигнул он. - Зря я ей, что ли, надежду дарил...
  Он вышел, а я поглядел в темное окно, лег на полку и, перед тем как заснуть, успел подумать, что мы, наверное, подъезжаем к Волге, и что Миллер, возможно, сейчас где-то недалеко. Думалось о нем без раздражения. В конце концов, то, чем он занимался в жизни было гораздо реальнее того, что делал я.
  
  13
  Весь следующий день за окном была степь - оренбургская, а затем казахстанская. Вчера лес узким зеленым коридором бешено проносился мимо окон и, казалось, пытался дотянуться до них бесчисленными руками ветвей. Сменившая его сегодня степь просто стояла и смотрела, как поезд тщетно пытается нарушить ее неподвижное раскаленное безмолвие, таща свои игрушечные вагоны по ничтожной двойной царапине блестевших на солнце рельсов. Иногда поезд обходил обширные пологие холмы, и тогда в окно можно было видеть густо дымящий, тяжко ухающий дизелем, покрытый копотью локомотив и сужающуюся перспек- тиву хвостовых вагонов. В оконную щель врывался запах сгорев- шей солярки, лишенной влаги земли и пропитанных креозотом шпал.
  На станциях в вагон заходили пожилые казашки в расшитых плюшевых жакетах и предлагали связки покрытой солью сушеной рыбы, темную конскую колбасу и платки из верблюжьей шерсти. Расхваливая качество платков, казашки протаскивали их через железное кольцо. Кольцо было якобы обручальным, но, судя по размеру, оно украшало не человеческий палец, а было когда-то вдето в верблюжий нос, и в конце жизни животного отнято у него вместе с состриженной в последний раз шерстью и всем отрабо- тавшим срок жилистым телом по извечному человеческому обы- чаю отнимать у слабейшего.
  Полдня я провалялся с книгой, наслаждаясь покоем и при- ходя в себя. Кислицын подолгу смотрел в окно, курил, и, глядя на крепко, по-мужски сидящих в седле казашек, бормотал:
  - Есть женщины в русских селеньях... Коня на скаку остано- вят...
  Под вечер мы вышли размяться на узловой станции. Непод- вижный степной воздух был сухим и ласково-горячим, каким он никогда не бывает в Средней России. Вдоль состава шел обход- чик с фонарем на плече и постукивал молотком на длинной ручке, проверяя буксы.
  Сразу за низкой платформой начиналась степь. Закатное солнце заливало ее ровной неяркой краснотой, расчерченной непривычно длинными для городского человека тенями телеграф- ных столбов, без помех уходящих к горизонту. Открытость боль- ших обнаженных пространств, лишенных обманчивой гостеприим- ности леса, ложной величественности гор или откровенного пре- дательства водной зыби делала землю обозримее и доступнее. Здесь становились ненужными какие-либо путевые приметы - развилки дорог, лесные тропы, горные перевалы; все ориентиры заменяло никогда не скрываемое облаками солнце, а все места, куда мог стремиться человек, находились прямо перед ним, за горизонтом - оставалось лишь выбрать направление.
  У соседнего вагона я увидел на платформе девушку, с которой вчера поменялся билетами. Она была в том же открытом цветастом платье, но, судя по обозначившимся контурам груди, сняла бюстгальтер.
  - Привет, - сказала она и усмехнулась, перехватив мой взг- ляд. - Отошли от вчерашней сцены на перроне? Зализываете сердечные раны?
  Ее голос был мягким и звучным, как виолончельный аккорд.
  - Скорее, заливаю, - ответил я с отборной улыбкой. - Но, во- обще говоря, это было чистейшее недоразумение. Сердце мое совершенно свободно и даже не ранено.
  - Вы, я вижу, знакомы, - вмешался в разговор Кислицын. - Позвольте и мне представиться...
  - Нет-нет, - прервала его девушка протестующим жестом. - Пожалуйста, не называйте своих имен. Терпеть не могу дорожных знакомств. Стоит ли быть такими обстоятельными, случайно встретившись в поезде? Того и гляди, автобиографию свою рас- скажете. Зачем? Ведь поезд, в сущности, - большой трамвай. Вы же не рассказываете свою автобиографию в трамвае? Даже краткую?
  - Хорошо, оставайтесь прекрасной незнакомкой, - ответил я, чувствуя возбуждение от ее напора. - Но, согласитесь, после упо- мянутой сцены на перроне, мы с вами уже не совсем чужие люди.
  - Вы с ума сошли, - округлив светлые глаза, произнесла де- вушка. - И в каких же мы с вами состоим отношениях? Может я и впрямь ваша новая сучка, как изящно выразилась ваша сума- сшедшая знакомая? Или жена?
  - Нет, моя жена на нее совершенно не похожа. Она в высшей степени нормальная женщина.
  - Ах, у вас еще и жена есть? Жаль, что она вчера тоже не пришла вас проводить. Сцена вышла бы много ярче. Но какой вы, однако, разносторонний человек. Просто какой-то железнодорож- ный Казанова.
  - А вы сегодня совсем другая. Вчера спрятались в тамбур и слова не проронили.
  - Ну еще бы. У меня же цель была - с вами билетами поме- няться, - девушка захохотала так, как умеют смеяться только люди со здоровыми с детства зубами, - запрокидывая голову и щедро открывая розово-белый рот.
  Впереди засветилось зеленое око семафора. Оно было похо- же на театральный софит на фоне бурых и палевых декораций степи. Поезд протяжно заскрипел, потянулся застоявшимся сус- тавчатым телом и плавно тронулся. Я подал девушке руку, и она, чуть помедлив, приняла ее и, не спеша, поднялась по ступенькам в вагон. Слабо пахнуло каким-то цветочным ароматом. Прямо передо мной вслед за коротким цветастым платьем прошествова- ли матово-белые, хорошей лепки бедра, аккуратные подколенные ямки, слегка напрягшиеся на крутой лесенке округлые икры и узкие розовые ступни в резиновых шлепанцах. Напоследок, слов- но треугольный флажок над клотиком парусника, из-под платья мелькнули крошечные трусики - белые на белом. Следом поднял- ся в тамбур и я. Молча наблюдавший за нами Кислицын вскочил на подножку соседнего вагона.
  - Ладно, можете не напрягаться в поисках слов, - девушка с иронией смотрела на меня. - Сигареты у вас есть? Я сейчас приду, только своим покажусь. А то еще подумают, что я от поезда отстала.
  Девушка в самом деле пришла очень скоро. От нее со све- жей силой пахло цветочными духами. Я снова удивился произо- шедшей в ней перемене - она больше не ерничала, хотя и говорила по-прежнему свободно, не боясь забираться в дебри личных, требующих откровенности тем. В ней чувствовался какой-то преждевременный опыт, наделивший ее пониманием того, что сам по себе предмет разговора не может быть ни позорным, ни стыдным, что цветистые рассуждения о любви могут быть гораздо более пошлыми, чем, например, занимательная беседа о половых извращениях. Привлекала ее раскованность, ее манера судить обо всем без стеснения, не придавая значения условностям и не утруждая себя эвфемизмами, но отсутствие кокетства ощущалось не как природная черта, а как досрочная утрата и потому рождало грустное чувство.
  Опершись спинами о стены, мы курили, стоя друг против друга в тесном пространстве тамбура, освещенного забранным в решетку светильником, и наш разговор казался бесконечным, как стук колес под вагонным полом.
  В начале ночи мы вышли из поезда на маленькой станции. Сквозь трещины в асфальтовой корке торчала верблюжья колюч- ка. Над черной степью сиял и переливался огромными близкими звездами прозрачный небесный купол.
  Вдоль поезда ходили ночные торговцы, предлагая вареную картошку, пирожки и сушеную рыбу. Я купил у черноволосого парня бутылку дрянного казахского коньяка и прямоугольный бру- сок спрессованной сушеной дыни. Парень отвел меня в сторону и, косясь на девушку, шепнул мне в самое ухо:
  - Гандони есть. Импортный. С усиками, ништяк, аля-улю.
  Я покачал головой и шагнул назад к своей спутнице, доса- дуя, что пришлось отойти от нее даже на малое время.
  Ночь продолжалась, стучали колеса, мотало на стрелках вагон, и степные звезды расцвечивали волшебным светом убогое пространство тамбура. Мы пили резкий, дерущий горло коньяк из чайного стакана и отщипывали липкими пальцами ломтики дыни. Следуя уговору, мы обходились без имен, ненужных, в сущности, в долгом разговоре двоих, находящихся друг против друга людей. Мы говорили обо всем на свете, обходя по умолчанию лишь события собственной жизни. Мы как бы поднялись над реально- стью на воздушном шаре, и мир внизу превратился в празднично раскрашенную географическую карту, утратив скучные детали вроде пыльных пустырей или грязных окраинных улиц.
  Незаметно мы перешли на ты. Я сказал ей, что было бы замечательно жить в том же стиле, в каком мы сейчас говорим - легко, крупными мазками, не увязая в частностях и не копаясь в бесконечных подробностях. Девушка вздрогнула.
  - Ты и в самом деле так думаешь?
  - Чисто теоретически, - засмеялся я. - На самом деле вся моя жизнь состоит из нудных подробностей и мелких проблем. Я уже не говорю о крупных. А почему ты спросила?
  - Потому что так всерьез рассуждал один человек. Я его лю- била, но была для него всего лишь нудной подробностью. Он предпочитал жить крупными мазками. А для меня была важна каждая частность.
  Моя собеседница нарушала свое же условие - не расска- зывать автобиографии. Я решился развить тему:
  - И в результате появился мальчик, который спит сейчас в купе с бабушкой?
  - Это мальчик маминой подруги, - покачала головой моя со- беседница. - У меня должна была родиться девочка.
  Девушка надолго замолчала.
  - И случился выкидыш? - спросил я, нарушая молчание. - Непохоже, что ты могла сделать аборт.
  - Тебе кажется, что непохоже? - она слабо улыбнулась. - Спасибо... Но я его сделала. Точнее, когда я почувствовала себя несущественной подробностью чужого существования, я решила сделать аборт всей своей жизни и наглоталась таблеток. Но я в итоге выжила, а она - нет. Лечилась в Москве, сейчас возвра- щаюсь домой. Полгода спиртного не пила, вот и разболталась с тобой. Да еще эти звезды над степью...
  Девушка посмотрела на меня с вызовом.
  - Так что теперь я - самоубийца-неудачник.
  - Это не самая плохая из неудач, - ответил я в замешате- льстве. - Пусть теперь будет удача во всем остальном.
  - Ты первый, кто так со мной говорит об этом, - сказала она с какой-то бесконечной печалью. - Обычно начинают сочувствовать, ахать, говорить много слов...
  - Мне легче других - я даже не знаю, как тебя зовут. Мне незачем притворяться, - ответил я.
  - Чужие умеют притворяться не хуже своих. И любят поне- многу выпытывать подробности - что да как...
  - Я бы тоже обязательно стал выспрашивать, - улыбнулся я, - но ведь мы сегодня договорились обходиться без подробностей!
  Она улыбнулась в ответ, и я незаметно перевел дух.
  Ночь летела за окном, но чернота ее уже не была безуп- речной. Звезды больше не вспыхивали, неожиданно удлинняя и укорачивая лучи, а, дожидаясь рассвета, светили ровно, как в городе.
  - Ты знаешь, мне очень хорошо с тобой, - сказала девушка. - Точнее, покойно. Не подумай, что я вдруг взяла и влюбилась в тебя - этого я пока просто не могу, - но покой мне сейчас дороже и важнее любви.
  Она подошла ко мне вплотную и, поднявшись на цыпочки, поцеловала липкими от дыни губами.
  - Правда, я очень благодарна тебе за эту ночь, за весь этот разговор. - Она помолчала и добавила: - Я видела, как ты на меня смотрел - и в купе, и на перроне, и здесь в тамбуре. Я бы отдалась тебе просто из благодарности, честное слово, я теперь иначе на это смотрю, но я пока не могу. Физически не могу. Только если... - она выразительно провела языком по губам и скосила взгляд вниз. - Пока темно и все спят.
  Я медленно покачал головой, силясь что-нибудь ответить.
  - Как тебя зовут? - вымолвил я наконец.
  Теперь покачала головой она.
  - Давай не будем все портить, - произнесла она, улыбаясь. Люди любят все портить. Все им надо довести до логического конца - любовь до брака, брак до развода, случайную встречу до знакомства...
  - А знакомство до любви? - подхватил я.
  - Да, - просто ответила она, - именно так: довести до любви. Не надо меня доводить до любви. Меня уже доводили. Не хватало еще чтобы ты довел со своими бешеными бабами.
  За окном рассветало. Между небом и землей наметилась граница: вначале из неразличимой серости соткалась туманная розовая полоса, а потом ее вдруг прорезала в точке и мгновенно распространилась в обе стороны раскаленная оранжевая нить, заново образовав горизонт и разделив ночное единение степи и неба. Ночь кончилась.
  Девушка посмотрела на меня. Ее лицо было спокойным, поч- ти безмятежным. В зеленых глазах отражался блестящий, как слюда, горбик солнца.
  Я взял ее руку в свою. Другой рукой она медленно, словно слепая, провела по моим волосам и щеке, коснулась губ.
  - Ну я пошла, прощай.
  Стукнула, прищелкнув язычком замка, железная дверь. Я прислонился лбом к стеклу. Степь становилась более обжитой - было много овец и верблюдов, возле круглых войлочных юрт в безветренное небо вертикально поднимался дым. Казалось неве- роятным, что еще пять дней назад я таким же ранним утром выполз из спального мешка на Новом Арбате. Эти дни вместили в себя так много, что защита казалась событием из невообразимо далекого прошлого. Я ощутил печальную радость больших пере- мен и дальних скитаний.
  Купе было не заперто, и я, стараясь не шуметь, отодвинул дверь. Кислицын лежал, раскинув руки и похрапывая. Было видно, что он лишь притворяется спящим. Когда я вошел, он дернул щекой и зачмокал губами. Я прилег на свою полку и прикрыл глаза, испытывая чувство, сходное с новогодним похмельем: праздник закончился, веселье сменилось усталостью, а ожидание чудес - сознанием того, что завтра надо опять идти на работу. В сущности я должен был благодарить судьбу за то, что она пронесла мимо меня эту девушку с зелеными глазами. Судьба ясно давала мне понять, что нормальные мужики прежде всего должны выбираться из дерьма, в которое попали, а не тянуть в него случайных, ни в чем не повинных людей. Но благодарности к судьбе я почему-то не испытывал.
  С этими мыслями я задремал. Мне снилась склонившаяся надо мной ночная собеседница. Я тянулся к ней губами, но она отталкивала меня липкой рукой и приговаривала Галиным голосом:
  - Эрик, перестань, мы же договорились не вдаваться в детали и не называть имен!
  - Откуда же ты знаешь, как меня зовут?
  - А ты встань и все увидишь. Вставай же!
  Я проснулся и увидел над собой бритого, смеющегося Кисли- цына. От него пахло одеколоном и зубной пастой. Он тряс меня за плечо.
  - Вставай, Казанова хренов! Подъезжаем скоро.
  Я протер глаза и поднялся на ноги.
  - А где мы?
  - Последний перегон перед Ташкентом. Беги быстрей умыва- ться, пока сортиры не закрыли.
  Я набросил на шею вафельное полотенце и пошел в туалет. Когда я вернулся, Кислицын сервировал из остатков продуктов завтрак.
  - А у тебя губа - не дура! - хохотнул он. - Девка - что надо, кровь с молоком. Я ею просто любовался. Ты ей хоть присунул в тамбуре? Мог бы и в купе привести, я бы погулял часок.
  - Где ты ею любовался? - обернулся я к Кислицыну.
  - На перроне. Они сошли только что - на последней станции. Собственно, это уже город - окраина. Я в окно видел, как они выгружались.
  - Что ж ты меня не разбудил?!
  Кислицын пожал плечами.
  - Ты же меня не просил. Да там поезд две минуты всего стоял. Я подумал что ты ее и видеть больше не хочешь. Сделал дело - отсыпайся смело! - он снова захохотал.
  Я вскочил с полки, рывком откатил дверь, миновал тамбур, разъезжающиеся металлические щиты над сцепкой и оказался в соседнем вагоне. Рыжая проводница собирала в мешок постель- ное белье и недоуменно посмотрела на меня через дверной проем. Я распахнул дверь соседнего купе - оно было пустым, только на диванчике лежала зеленая обертка от леденца и под столиком валялась красная пуговица от цветастого платья. Пахло знакомыми духами. Я подобрал пуговицу и вернулся в свое купе.
  - Ну что, улетела пташка? - вновь засмеялся Кислицын. - Да ладно, не горюй. Вот тебе все мои телефоны, - он протянул мне визитную карточку, - позвони обязательно. Если мы с тобой уви- димся в Ташкенте, скучать не будешь, гарантирую. А недели через две я буду в Москве.
  - В Ташкенте мне делать нечего. У меня билет на вечерний поезд до Сурана.
  - А брошюры?
  - Сейчас позвоню с вокзала, договорюсь, как их передать.
  - Если тебе некогда, оставь их мне, я завезу.
  - Спасибо. Я сам.
  Я быстро сложил свои вещи в рюкзак. Поезд, замедляя ход, приближался к вокзалу. За окном, на выгоревшем от жары небе пылало белое солнце. Между серых многоэтажек лепились глино- битные домики.
  Выходя из вагона, Кислицын многозначительно подмигнул проводнице. Она растеряно улыбалась. На перроне мы с Кисли- цыным пожали друг другу руки, и он ушел со своим чемоданом к стоянке такси.
  
  14
  У висящих на вокзальной стене телефонов были срезаны трубки. Я зашел в гулкое здание вокзала, отыскал в зале ожи- дания работающий аппарат, набрал номер и долго слушал длинные гудки. Телефон не отвечал. Я достал из кармана карто- чку Миллера. На ее обороте было написано "От вокзала трамвай 9 до ост. "Гостиница "Россия".
  Я оставил рюкзак в камере хранения и с коробкой в руке вышел на залитую солнцем привокзальную площадь. На противо- положной стороне возвышался каменный барельеф, изображаю- щий нечто мужественное, и посверкивал рыжими сполохами почти невидимый в океане солнечного блеска вечный огонь. Из кафе не-подалеку доносился запах шашлыка. Я сглотнул слюну.
  Со скрежетом подполз выцветший, некогда красный трамвай. Из него вышла вожатая - грузная тетка в тренировочных брюках и ломом перевела путевые стрелки. Я сидел у окна, глядя на покры- тые летней пылью кроны чинар и каштанов, на воду в арыках, на серые параллелепипеды зданий. У Госпитального базара трамвай простоял несколько минут, до отказа заполняясь отягощенными сумками людьми. В вагоне запахло потом, свежим укропом и кислым молоком. Я встал и пробился поближе к выходу. Передо мной на ступеньке, привалившись спиной к дверям и придерживая пыльный мешок, стоял толстый мужчина с глазами навыкате. На его лысой голове помещался завязанный по углам мокрый носо- вой платок.
  - Вы не скажете, далеко еще до гостиницы "Россия"? - спро- сил я его.
  - Братан, да вот она стоит! - воскликнул толстяк, показывая через плечо большим узловатым пальцем. - Куда она, на хрен, денется! Гостиница "Россия" близко, Россия далеко, а? - засмеялся он своей шутке. - Совсем далеко от нас Россия стала! Андропов хоть в тюрьму сажал, а Горбачев совсем про нас забыл!
  В вагоне засмеялись, загалдели. Я вышел на остановке, протиснувшись через толпу.
  По записанному адресу помещался проектный институт с многоступенчатым труднопроизносимым названием. В вестибюле за деревянной конторкой, подвернув под себя одну ногу, сидел поджарый старик в тюбетейке, полувоенной рубахе навыпуск и полосатых брюках, заправленных в голубые полотняные сапоги. Перед ним стоял фаянсовый чайник с металлическим, похожим на наперсток носиком. В руке он держал маленькую пиалу с зеленым чаем.
  - Скажите, где тут находится немецкое общество?
  Старик неторопливо отхлебнул чай, поставил пиалу на конторку и поглядел на меня выцветшими глазками.
  - Откуда прибыли? - спросил он. - С каким вопросом?
  - Из Москвы. Мне нужно передать посылку.
  - С самой Москвы? - поднял брови старик. - Камандыровоч- ный удостоверений есть?
  Я со вздохом полез в карман и достал командировочное удостоверение. Старик надел очки с обмотанной изолентой дужкой и долго шевелил губами, глядя на помятый листок.
  - Ладна, пройдыте, - сказал он наконец и ткнул пальцем в глубину коридора.
  Читая таблички, я дошел до двери с надписью "Общество немцев СССР "Streben". Дверь оказалась заперта, и на стук никто не ответил. Я прислонился спиной к стене и подумал, что мне уже никогда не избавиться от этих проклятых брошюр.
  Дверь напротив, щелкнув, отворилась и из-за нее выглянул худощавый молодой человек с черными блестящими глазами. За воротом белой рубашки вокруг смуглой шеи был аккуратно зало- жен носовой платок.
  - Вы к немцам? - участливо спросил он. - Они по средам не собираются. В пятницу будут. Что-то передать хотите? Можете у нас оставить. У нас их почту тоже оставляют.
  - Передайте, пожалуйста, эту коробку.
  - А, пожалуйста. Передадим, не волнуйтесь.
  Я с облегчением вручил юноше коробку и вышел на солнеч- ную улицу. Времени у меня было достаточно, и я решил вернуться на вокзал пешком. Чтобы не заблудиться, я шел вдоль трамвай- ных путей. Одна сторона улицы иллюстрировала историю упадка империи: обветшавшие довоенные здания в стиле советского неоклассицизма с колоннами и пышными фризами сменялись убогими бетонными коробками зрелого социализма. Другая сторо- на, плотно застроенная скрытыми в зелени одноэтажными домиками "частного сектора", демонстрировала способность чело- веческих существ к выживанию в условиях любых социальных экспериментов. Улица общепримиряюще заканчивалась стоящей на краю парка православной церковью. На фоне зеленых куполов и золоченых крестов высились огромные акации со стволами, покрытыми стальной твердости шипами, внятно напоминавшими о терновом венце. Расположенный за церковью базар вполне экзи- стенциально возвращал к суете мирской жизни.
  По углам базара, словно подбитые танки, чадили мангалы, распространяя источающие слюну запахи. Мимо пройти было немыслимо, и я свернул к ближайшему столбу дыма. Под шипение капающего на угли жира шашлычник в щегольском белом колпаке снял со стопки верхнюю лепешку и, держа ее на ладони вместо тарелки, положил сверху четыре коротких шампура с сочащимся мясом. Затем он бросил сверху горстку тончайше нарезанного лука и побрызгал его уксусом из бутылки с пробитыми в крышке отверстиями.
  Я стягивал зубами с шампуров небольшие, по-азиатски дели-катные кусочки мяса, отщипывал края воздушной, с нежной короч- кой лепешки, запрокинув голову опускал в рот смоченные уксусом ажурные луковые кольца и думал о том, что еда - такая же часть культуры любого народа, как речь или музыка. Во всяком случае, шашлык, который я сегодня ел, был гораздо красноречивее путевых заметок какого-нибудь газетного сочинителя или телепро- граммы о народных танцах хлопкоробов из долины Сырдарьи.
  Я вернулся на вокзал и забрал свой рюкзак из камеры хранения. Был ранний вечер. Низкое солнце отражалось в вагонных стеклах и на бляхах носильщиков множеством красных бликов. По подземному переходу я вышел к своему поезду. Еще один состав собирался отправиться от другого края платформы. На его вагонных табличках значилось "Москва - Ташкент". Мой поезд уходил обратно в Москву. Поравнявшись с третьим вагоном, я увидел знакомую проводницу с обесцвеченным каре. Увидев меня, она недоуменно спросила:
  - Вы что, уже назад возвращаетесь?
  - Почему бы и нет? - ответил я. - А вы разве против?
  - Нет, конечно, - немного смутилась она. - И товарищ ваш тоже едет?
  - А вы бы этого, конечно, очень хотели.
  - Да я бы не сказала. Странный он какой-то. Еще до отправ- ления принес ко мне в купе холодное пиво из вагона-ресторана. Потом зачем-то менял его на теплое. Всю дорогу приходил ко мне, сидел по часу...
  - Ухаживал, наверное, за вами.
  - Да нет, какое там, - проводница конфузливо засмеялась и махнула рукой. - Он как тот кот, который кошкам всю ночь расска- зывает, как он в Сибири свои причиндалы отморозил. Хотя, с виду мужчина солидный. Да бог с ним. Давайте свой билет.
  - Я бы с удовольствием, - вздохнул я, но в Москве меня никто не ждет. - Придется двигаться дальше в поисках родственной ду- ши, - я показал на стоящий напротив поезд.
  - Вот как? А вы шутник. Ну, тогда счастливого пути.
  - И вам зеленых семафоров.
  Я отыскал свой вагон и протянул билет смуглому золотозу- бому проводнику. В купе уже размещалась целая семья - муж, жена и трое маленьких мальчишек, с любопытством прилипших к окну. Я забросил рюкзак в нишу над дверью, раскатал на верхней полке матрац, с наслаждением вытянулся и открыл книгу. Дети вели себя непривычно тихо. Внизу царил недостижимый для меня, но привычный и естественный для моих попутчиков мир и покой. Негромко разговаривая между собой, они бесконечно пили чай и с осторожной вежливостью предлагали мне лепешки и крупные кристаллы фруктового сахара - навата. За окном в темноте проно- сились низкие огоньки кишлаков. Я крепко заснул.
  
  15
  Утром я вышел на небольшой, белой от солнца и пыли, станции. Привокзальную площадь окаймляли ларьки, торгующие сигаретами, жвачкой, видеокассетами и автомобильными аксес- суарами: резиновыми ковриками, хромированными колпаками и музыкальными сигналами. Сидя на низеньких скамеечках, жирные старухи в паранджах торговали семечками и куртом - серыми шариками сушеной домашней брынзы.
  Посреди площади на высоком постаменте белел неизбеж- ный Ильич в классической энергичной позе. В выброшенной вперед руке гипсового вождя была зажата кепка, указывающая путь к светлому будущему человечества. Обойдя памятник сзади, я с удивлением обнаружил в его постаменте открытую дверцу, а за ней человека с добрым усатым лицом в наброшенном на плечи мятом белом халате. Перед ним помещался аппарат для розлива газированной воды и стеклянный цилиндр с темно-красным сиро- пом. Пока в столице под яростные выкрики: "Долой мумию с Красной площади!" и "Не трогайте Ленина!" бушевали митинги, в глубинке примирение идеологического и материального начал было достигнуто предельно рационально. Человек в халате, зави- дев меня, гостеприимно вскинул брови.
  - Водички холодной хотите с дороги, уважаемый?
  - Здорово вы Ильича приспособили, - сказал я, сдувая с кру- жки розовую пену. - Такого я еще не видел.
  - А что, хорошо получилось, сам подумай. Ленин всегда хо- тел людям пользу приносить. Если б он сам увидел - сказал бы ладно, пусть народ воду пьет. Если б пиво - неправильно был бы, - добавил он не слишком уверенно.
  Я недоверчиво посмотрел на продавца. Мне казалось, что он шутит. Но он серьезно и даже с некоторой горячностью продол- жал:
  - У нас очень правильный памятник, сам подумай. В Урунсай- ском районе неправильный был. Туда тоже аппарат завезли, дверь хороший сделали, хорошей водой торговать начали. Народ сразу стал туда ходить, и какой-то шакал заметил, что у памятника два кепки - один на голове, другой в руке. Райисполком сказал - всю газировку-мазировку убрать к шайтану! Они о народе разве думают, сам подумай?
  Я механически посмотрел на фигуру вождя - кепка была только в руке. Лысая голова ярко блестела на солнце. Согласно советской идеолого-антропологической традиции черты лица Ильича зависели от места установки памятника. У этого были чересчур раскосые даже для знаменитого ленинского прищура глаза и высокие азиатские скулы.
  - Эээ, ты не сомневайся. Я говорю - у нас очень правильный памятник! Еще водички хотите? Нет? Еще знаешь, братан, что есть? - продавец понизил голос и огляделся. - Гандони импорт- ный, - он выкатил глаза и несколько раз быстро вскинул бровями.
  - С усиками, ништяк, аля-улю? - засмеялся я.
  - Откуда знаешь? Ты же не местный... - продавец удивленно замолчал.
  - Работа такая. Вы не знаете, когда будет автобус до Сура- на?
  - Сейчас придет. Он всегда от поезда народ забирает, - про- давец слегка отстранился и больше ничего не предлагал.
  - Спасибо.
  Маленький белый автобус долго ехал по бескрайнему, похо- жему на стиральную доску предгорному плато. В утренней дымке прорисовывались охряно-серые склоны двух огромных горных хребтов, словно сошедшихся в смертельной схватке. Люди, не находя больше свободной земли в долине, поднялись ближе к горам и обживали склоны гигантских конусов породы, вынесенной за сотни тысяч лет к подножию гор древними потоками. Я ехал к месту встречи хребтов - туда, где между ними пробивала себе дорогу небольшая чистая речка, перегороженная плотиной. Автобус останавливался прямо у ее насыпи.
  
  16
  Экспедиционная база размещалась в приземистом глинобит- ном здании на высоком берегу водохранилища, сразу за плотиной. К дому была пристроена дощатая терраса, укрытая навесом из жердей, оплетенных виноградником. Зеленоватую воду водохра- нилища подпирала аккуратно спрофилированная земляная на- сыпь. На внутреннем склоне насыпи год от года разрастался фруктовый сад. Урючины и персиковые деревья стали заметно выше с тех пор, как я видел их в последний раз.
  Дом был заперт. Я поставил рюкзак на террасу, присел на бетонную ступеньку крыльца и закурил. Солнце, пробиваясь сквозь виноградник, бросало на беленые стены колышущиеся ажурные тени. Я снял рубашку и с неудовольствием оглядел свое белое московское тело. Из-под под серой шиферной крыши слышалась негромкая воркотня горлинок.
  Я с благодарностью подумал о шефе. Именно это мне и нужно было сейчас - зеленое водохранилище, заросший виноград- ником домик на горе и глубокая пепельная долина, дремлющая на солнце в объятиях фиолетовых хребтов. Я впервые за последние недели подумал о Нине спокойно и отстраненно, как о покойнице. Я поймал себя на мысли, что меня больше не интересует, как я выгляжу в ее глазах или в глазах ее матери. Весь этот, длившийся годы, полный абсурда диалог закончился. Здесь я, наконец, забуду свои семейные передряги. Когда я вернусь в Москву, с бесконечными метаниями с квартиры на квартиру будет поконче- но. Мной овладела уверенность, что я найду, наконец, способ жить бессуетной осмысленной жизнью, к которой всегда стремил- ся.
  Я поднялся и пошел вниз по склону. Опытный участок находился за садом. Пройдя через сад, я увидел сквозь персико- вые ветки две сидящие в поле, обнаженные по пояс мужские фигуры. Их головы были обернуты футболками; загорелые спины блестели от пота. Издали я узнал аспиранта Ержана Жумабаева и кубинского стажера Пачеко Гутьерреса. Они сваривали черные пластмассовые трубы разогретыми металлическими обоймами. Это была адская работа - сидя под белым пламенем солнца, раскалять обоймы паяльными лампами и, расплавив ими концы труб, соединять их муфтой и стягивать рычагом пресса.
  Ержан учился в казахской школе, и русский язык не был для него родным. Пачеко, кроме испанского, мог кое-как объясняться по-английски. Языковой барьер не позволял напарникам общаться чересчур многословно, но делал их диалоги чрезвычайно колорит- ными.
  Время от времени, Ержан, не поднимая головы, скороговор- кой произносил:
  - Пачеко - марикон!
  Кубинец, выдерживал паузу, и, не поворачиваясь к собесед- нику, невозмутимо парировал русским эквивалентом:
  - Ержан - пидъёраз!
  После этого молчание воцарялось вновь.
  Строго говоря, Пачеко не был кубинцем. На вопрос о нацио- нальности он отвечал так: "я испанец, но живу на Кубе". Очевидно там, откуда он приехал, это различие было существенным. Для нас же "кубинец" звучало гораздо экзотичнее, чем "испанец", хотя он и не был похож на кубинца в нашем представлении - двухмет- рового, белозубого, темнокожего атлета. Пачеко был среднего роста брюнетом с узкой костью, смуглой оливковой кожей и черны- ми бархатными глазами.
  Впрочем, женское население нашего института нисколько не было разочаровано нетипичной кубинской внешностью Пачеко. По прибытии, его поселили в студенческое общежитие и, как иностранному стажеру, сгоряча выделили отдельную комнату. Вскоре до кафедры стали доходить невнятные слухи о якобы активной личной жизни кубинца. Шеф вызвал к себе секретаря комитета комсомола Юру Когана и спросил:
  - Я слышал, что Гутьеррес в общежитии увлекается нефор- мальными отношениями со студентками. Это правда?
  - Это преувеличение, Иван Александрович - ответил, сложив для убедительности губы трубочкой, Коган.
  Неформальными отношениями со студентками в общежитии Юра и сам увлекался давно и охотно. Секс во все времена зани- мал важное место в жизни комсомольской организации. В эпоху перестройки, когда рухнули идеологические догмы и прекратилось финансирование молодежных строек века, он и вовсе стал ее единственным содержанием.
  - Значит есть что преувеличивать, - отрезал Селиванов. - Присмотри за ним. Во избежание международных осложнений.
  Юра, однако, отнесся к поручению без должного рвения и осложнения не заставили себя ждать. Через две недели Пачеко, придя на кафедру, вызвал меня и Ержана в лабораторию, запер дверь и поведал свою печальную историю. Преодолевая языковой барьер, кубинцу пришлось дополнять свою речь выразительны- ми жестами. В довершение повествования, он движением торе- адора, раскрывающего мулету перед быком, расстегнул ремень брюк. Когда вжикнула молния, суть его испанских и английских идиом окончательно прояснилась.
  - Ты штаны застегни, - сказал Ержан и подкрепил свои слова коротким жестом, словно задернул молнию. - Мы тебе верим. Не надо было с мехфака баб водить. Нормальные бабы на механический не поступают...
  В курилке был созван военный совет. Срочно вызвали Гришу Геллера, мать которого заведовала аптекой. Михалыч, страстный аквариумист, заявил:
  - Когда у жемчужных гурами начинается плавниковая гниль, лучше бициллина ничего не найдешь. И трипперок тем же лечат - разводят порошок водой для инъекций и колют в задницу. Ты бы, Гриша, спросил у мамы бициллин, как бы для аквариума кафед- рального. И смотри, с запасом бери, - если от кубинца что останет- ся, я потом рыб полечу.
  Алевтина Сергеевна - Гришкина мать - в два счета расколо- ла легенду Михалыча и заставила сына сказать правду. И хотя Геллер безвинно пострадал, получив от матери головомойку, это оказалось на пользу Пачеко. Анонимно вылечивший его знакомый венеролог Алевтины Сергеевны заодно нашел у испанца, живу- щего на Кубе, свежий трихомоноз и пару застарелых, но легко излечимых инфекций с труднозапоминающимися названиями.
  Для минимизации оргвыводов шефу вся история была доложена уже по окончании финальных тестов кубинца. К тому времени значительная часть сотрудников кафедры активно сопереживала Пачеко и болела за него, как за члена своей команды на допинг-контроле. Отрицательные результаты проб были восприняты с воодушевлением болельщиками обоего пола. Ситуация выходила на новый виток, приобретая определенную пикантность.
  Но в день, когда Гутьеррес посетил врача в последний раз, его судьба была решена шефом.
  - В глушь, в Суран, - коротко произнес он приговор. - Во избежание рецидивов. Надеюсь на строгость тамошних нравов и неиспорченность азиатских девушек. Пусть помогает Жумабаеву монтировать систему. Как будет по-испански трудотерапия?
  Ержан и Пачеко уехали в Суран еще в апреле. Теперь я воочию видел плоды сублимации либидо кубинского стажера: три четверти системы было смонтировано. Тем временем Ержан вновь нарушил молчание:
  - Пачеко - марикон!
  Полный экспрессии, короткий диалог повторился. Я подошел поближе к полю и крикнул:
  - Здорово, мужики!
  - О, кого я вижу! - воскликнул Ержан. - Немец приехал!
  Мы обнялись. Раскосые глаза Ержана на ярком солнце превратились в узкие, как бамбуковые листья, прорези на плос- ком, словно покрытом желтоватым лаком лице. Жесткой щеточкой торчали под приплюснутым носом жидкие усы. Кожа Пачеко утратила нежную оливковость и приобрела плотный медный загар. Черные глаза смеялись.
  - Ну что, можно поздравить с защитой? - сужая в улыбке глаза до толщины бумажного листа, спросил Ержан.
  - Можно!
  - Значит обмывать будем?
  - А как же! А где Максищев? - спросил я.
  - О, у Сереги важное дело. Он женщин в поселок на базар повез, - засмеялся Ержан.
  - Каких женщин?
  - А ты не знаешь? Нам с геофака практиканток прислали, с четвертого курса. Зовут Оля и Люда.
  Пачеко слушал нас с вежливым любопытством. Услышав женские имена, он оживился, обнаруживая знакомство с предме- том разговора.
  - Ну и какая тут у вас атмосфера? - спросил я. - Мир и покой? Все довольны?
  - Какой может быть мир, когда женщины появляются? - еще сильнее засмеялся Ержан. - Знаешь, как олени рогами дерутся?
  - Можно подумать, ты вырос среди оленей, а не среди лошадей.
  - У лошадей рогов нет, - Ержан еще сильнее зашелся мелким частым смехом. - Ладно, сам все увидишь, - добавил он, отдышав- шись. - Пачеко, хватит работать, марикон. Русские говорят, "от ра- боты кони сдохли". Нарочно так говорят, чтобы казахов обидеть, - им снова овладел приступ смеха.
  Ребята погасили горелку паяльной лампы и накрыли инстру- мент куском брезента. По идущей через сад тропинке мы верну- лись к дому. Ержан пошарил под террасой, достал ключ и открыл дверь. Большая комната служила одновременно лабораторией, складом и кухней. Стеллажи у стены были уставлены термостата- ми, весами, образцами почвы в алюминиевых бюксах и футля- рами с приборами. На полках лежали мотки с проволокой, рулоны полиэтиленовой пленки, спальные мешки, бухты веревок, геодези- ческие рейки, упакованные в стружку бутыли с химическими реактивами, ящики с консервами, мешок с рисом, коробки с фильтрами, пластиковые трубы и прочий экспедиционный скарб. В углу стояла газовая плита, стол и шкаф с посудой. В помещении, однако, готовили редко. Во дворе под навесом была сложена саманная печь с вмазанным в нее казаном и длинный деревянный стол с облупившейся краской. Две комнаты поменьше служили спальнями - мужской и женской.
  
  17
  Я бросил свой рюкзак на свободную кровать и вышел из дома. Ержан и Пачеко наполняли под водопроводной колонкой сорокалитровую алюминиевую флягу.
  - Сейчас казан помоем, будем плов делать, - сказал Ержан, черпая воду алюминиевой кружкой. - Пачеко, можешь огонь раз- жечь? Файер? - Он чиркнул по тыльной стороне ладони вообража- емой спичкой, произнес "пых" и резко поднял руки с растопырен- ными пальцами.
  Пачеко кивнул головой, вытянул из-под навеса сухую персиковую ветку и начал аккуратно ее разламывать тонкими смуглыми пальцами. Казалось, он в любой момент может отло- мить собственный палец, приняв его за хрупкую ветку. Мы с Ержаном чистили лук и покрытую тонкой лёссовой пылью желтую пузатую морковь.
  - Ну как вы тут? - спросил я. - Система продвигается?
  - Лепим, пока трубы есть. За лето закончим, если фильтры и капельницы достанем. Не знаю только, кто на ней работать будет.
  - Разве тебе не нужны данные по предгорной зоне?
  - Когда я их получу? Если к осени закончим и даже выбьем саженцы, то надо еще два года с ними возиться, пока корневая система сформируется. А у меня через год аспирантский срок заканчивается. Мне, немец, защищаться надо.
  - Тебе, по идее, взрослый сад нужен.
  - Да вот он - сад, - нарезая кольцами лук, Ержан кивнул в сто- рону растущих на склоне фруктовых деревьев. Я там пару линий капельниц поставил, как-нибудь наберу данных к осени. Ко мне, как к национальному кадру, сильно придираться не будут. Зимой все оформлю, к весне доложу на кафедре, осенью выйду на защиту и уеду. Меня в Джамбуле невеста ждет, - засмеялся он.
  - Тогда для чего вы систему собираете? Для Серегиной те- мы?
  Ержан перестал резать лук и пожал плечами.
  - Не знаю. У него срок вообще уже закончился. Но ему торо- питься некуда, он же в Москве живет.
  - В Подмосковье.
  - Один хрен. Но, по-моему, он без этой системы тоже обой- дется. Просто хочет показать шефу, какой он ценный сотрудник. Экспедиция работает, стройка идет, можно материалы списывать, оборудование, инструменты. - Ержан опять засмеялся, топорща кисточки усов. Затем он оглянулся и, приблизившись ко мне вплотную, вполголоса добавил:
  - Непохоже, что мы еще долго здесь продержимся. Местные на нас, как на чужаков стали смотреть. Даже на меня. Раньше такого не было. Я их разговоры понимаю. Они говорят, что респуб- лики будут отделяться.
  Я пожал плечами:
  - Был же в марте референдум. Большинство проголосовало за сохранение Союза.
  - При чем тут референдум? Слова, бумага ничего не стоят. Мы, азиаты, лучше вас понимаем, что такое власть. Завтра паханы договорятся и все разделят. Что в Москве говорят?
  - В Москве говорят все что угодно, причем круглые сутки. Мне перед защитой некогда было следить за всей этой говориль- ней. Горбач сказал, что будем вместе, раз народ проголосовал.
  - Над Горбачевым здесь все старики смеются. Он когда в Та- шкенте был, по телевизору рассказывал узбекам, что такое плов. Это, говорит, такая каша, в которой каждая рисинка отдельно...
  В это время послышался сильный треск, и из раскрытой дверцы очага почти до самой крыши навеса взметнулось желтое пламя. Пачеко, замахав руками, отскочил от печки.
  - Что ты делаешь?! - закричал Ержан, присоединяя к вопросу казахские ругательства.
  - I just setup а fire!
  - А на хрена ты солярки туда налил!? - продолжал кричать Ержан, борясь с пламенем длинным арматурным прутом.
  - I was going to speed it up...
  - Кто тебя просил, марикон? Эти ветки и так горят, как порох!
  - Сам ты пидъёраз...
  Ержан в бешенстве повернулся к Пачеко. Полосы копоти на лицах делали их похожими друг на друга, как индейцев одного племени. Языки пламени отражались в белках глаз и на зеркаль- цах зубов. У Пачеко были опалены ресницы, у Ержана - кончики усов. Несколько секунд они рассматривали друг на друга в упор, а потом одновременно расхохотались, тыча один в другого пальцами.
  
  18
  Послышалось гудение берущего подъем мотора, и к дому подъехал пыльный зеленый уазик, крытый брезентовым тентом. Стукнула дверца, и на землю спрыгнул Сергей Максищев в за- щитной армейской панаме и тельняшке без рукавов. Густые рыжие усы занимали все пространство между ртом и крупным подвижным носом.
  Формально Сергей был начальником экспедиции, но эта должность позволяла распоряжаться не столько научной частью, сколько материально-техническими ценностями, что его вполне устраивало. Его кипучая хозяйственная деятельность тормозила научную карьеру, но существенно укрепляла скудный аспирант- ский бюджет.
  В институте мы учились на одном курсе, и сейчас он был, что называется, "аспирантом на выданье". Моя недавняя защита слегка нарушала равновесие в наших отношениях, уходящих корнями еще в студенческое братство. Жена ревниво упрекала Максищева за его медлительность, ставя в пример других. Последнее, правда, не относилось ко мне - я в ее глазах был развалившим семью аморальным типом. Впрочем, она вообще была не слишком высокого мнения об окружении своего мужа.
  Сергей мужественно переносил домашний матриархат, пос- кольку был, несомненно, человеком с принципами. Даже вне дома, среди товарищей, он старался демонстрировать повышенную, по сравнению с другими, супружескую верность и стойкость в отношениях с противоположным полом. Поэтому, после каждого грехопадения он искренне мучился угрызениями совести сам, а также частично грыз ими окружающих. После непродолжительного ритуального самобичевания он считал свои грехи вполне искупленными и вновь начинал со снисходительным осуждением относиться к тем, кто грешил без покаяния - просто и жизнера- достно. Соответственно, прозвище "Серега- кремень" он восприни- мал как должное, игнорируя иронический подтекст.
  - Ну здорово, ученый, - Максищев крепко пожал мне руку. Улыбаясь, он лишь слегка приоткрывал рот, показывая крупные передние зубы, отчего его улыбка больше походила на усмешку. - Все нормально? Пятнадцать - один?
  - Привет. А ты откуда знаешь? У вас тут вроде телефона нет.
  - Хорошие вести быстро доходят.
  - Разве? Всегда считалось, что быстро доходят плохие вести, - пожал я плечами.
  - Ну вот, не успел защититься, а уже поправляешь. Ментор- ский тон освоил, - Максищевская полуулыбка усилилась до уровня полусмеха. - И потом, это новость хороша для тебя, а нам, поле- вым труженикам, от нее не легче.
  - Вот я и приехал вам помочь.
  - Да ладно, старик, не заморачивайся. Шуток не понимаешь? Я рад за тебя, искренне рад, - произнес Сергей, переставая улыбаться. - Вчера звонил шефу в Москву из поселка, он мне все рассказал. Не знаю, правда, зачем он тебя сюда прислал и чем ты сможешь здесь помочь... Ну, в общем, поговорим еще.
  Мое праздничное настроение слегка потускнело. Из-за горной цепи в долину, как огромный дирижабль, медленно вплыло плотное белое облако, на время заслонив солнце. В саду померкли золотые солнечные пунктиры, поверхность водохрани- лища приобрела малахитовый оттенок, тени на беленой стене утратили контрастность. Я вдруг вспомнил, как давным-давно не мог по вечерам дождаться, пока отец заберет меня из детского сада домой.
  Максищев открыл дверцу кабины и помог спуститься стриже- ной светловолосой девушке в шортах.
  - Давайте знакомиться, - сказала девушка, протягивая мне узкую ладонь. - Я Оля.
  - Эрнст.
  Я пожал Олины пальцы и уловил исходящий от ее волос легкий запах яблочного шампуня. Вся ее фигура, начиная от аккуратных ступней с перламутровым педикюром до двух пар ямочек на щеках, обтянутая короткими шортами и тесной футболкой, едва прикрывающей торчащие без всякой поддержки груди, вызывала немедленное и безусловное половое влечение. Я ощутил некоторую тесноту в джинсах.
  - А я - Люда, - раздался голос со стороны машины.
  Из кузова уазика показалась растрепанная головка на длин- ной шее. Продолговатое лицо выражало детское любопытство. В спутанных волосах торчала сухая травинка. Поблескивали жел- тые, как леденцы, глаза.
  Ержан с готовностью подскочил к борту. Девушка передала ему сумки с покупками и стала неуклюже выбираться из кузова. Ержан со смехом схватил ее в охапку и опустил на землю, не торопясь отпускать. Она сердито вырвалась из его объятий и покраснела.
  На земле Люда оказалась высокой нескладной девицей в длинном полосатом сарафане. Она подняла к облаку лицо и озабоченно промолвила:
  - Смотри-ка, кучевка пошла.
  Я вспомнил, что девушки были с географического факульте- та.
  - Пачеко, как же ты спалил всю свою красу? - Оля протянула пальцы к ресницам кубинца.
  Пачеко перехватил ее руку и быстро поцеловал кончики пальцев. Сергей хмуро произнес:
  - Что тут у вас за пожар? Откуда столько сажи?
  - Во всем виноваты ветви персика, - откликнулся я, глядя на Олю.
  - "Ветви персика"? Вы сожгли знаменитый индийский трактат о любви? - она насмешливо посмотрела на меня, высвобождая руку из ладони Пачеко.
  - Обычные сухие персиковые ветки, - пояснил я. - О любви до вашего появления мы даже не помышляли. Теперь совсем другое дело.
  Сергей хмуро поглядел на меня из-под защитной панамы. Он был рослым, сильным, пожалуй, даже красивым парнем. Недостаток характера он интуитивно, а точнее, стихийно фрейдистски, компенсировал пристрастием к военным аксессуа- рам - всем этим панамам, тельняшкам, штанам с клапанами, ножам в кожаных футлярах и армейским ботинкам. Это придавало его культивируемой мужественности слегка бутафорский оттенок.
  - Как у тебя с Ниной? - спросил он после паузы.
  Я перевел взгляд с Ольги на него.
  - Больше никак.
  - Не зарекайся, - усмехнулся он половиной рта.
  - Даже и не пытаюсь, - ответил я, улыбаясь по-возможности широко. - Просто живу. Плыву по течению. Вот до Сурана доплыл.
  - Ну, у нас здесь тоже не слишком тихая заводь... Вы, я смотрю, плов собрались готовить? - добавил он, меняя тему разговора. - Мы, кстати, баранины купили на Зеленом мосту.
  Ержан стал разворачивать под навесом пакеты. Подошла Люда с полотенцем на плече.
  - Мы с Ольгой пойдем окунемся, - сказала она, глядя в сторону. Как в кузове проедешь, так вся пылью покрываешься. Все из-за этих лёссовидных суглинков...
  - А чего ты в кабине не ездишь, Людик? - засмеялся Ержан.
  - Казашок, а чего это ты так разговорился сегодня? - Ольга прищурила свои неширокие, серые, как море зимой, глаза.
  - А тебе вообще можно не мыться, ты же всегда в кабине, - продолжал веселиться Ержан.
  - Одни не ходите, - сказал Сергей. - Казах весь в саже - возь- мите его с собой. Искупается и покараулит.
  - Испанец еще больше меня закоптился, - заметил Ержан, хитро блестя черными глазами, - и немец тоже грязный после поезда - пусть они идут. А казахи так часто не купаются. Хохлы - тем более.
  - Я лучше потом душ приму, - ответил я. - Есть в душе вода? И вообще, грязных немцев не бывает по определению.
  - Так кто с нами идет? - теряя терпение, спросила Люда. Только Пачеко?
  Кубинец снял с веревки, натянутой возле умывальника, свое полотенце и всем своим видом выражал готовность сопровождать дам.
  Сергей покрутил носом и произнес:
  - Я тогда тоже пойду. Пачеко, если что, с местными не смо- жет объясниться.
  - А ты уже успел узбекский выучить? - ехидно спросил Ержан. Его слова прозвучали уже вдогонку спускающийся по тропинке к водохранилищу компании.
  - Зачем кому-то с ними идти? - спросил я Ержана. - Неужели здесь кто-то может пристать к девчонкам?
  - Нет, конечно. Но здесь не город, и женщина не может про- сто так гулять, купаться одна, это считается неприличным. Их и так проститутками считают из-за шортов и открытых купальников. Давай посмотрим, сейчас будет цирк. - Ержан переставил на столе разделочные доски и миски с овощами так, чтобы нам, как с театральной галерки, была видна чаша водохранилища.
  На противоположном берегу из домика охраны целеустрем- ленно вышли трое местных парней в черных, ниже колен трусах. Очевидно они дожидались своего часа с тех пор, как мимо них проехал уазик. Парни уселись в ряд и принялись рассматривать девушек, передавая из рук в руки мощный полевой бинокль. Я издали увидел, как Ольга, раздевшись, оказалась в крошечном бикини. Она вошла в воду, и следом за ней мокро блеснули спины верных телохранителей - белая и смуглая. Было хорошо видно, что Люда привычно держится в стороне. Ее купальник был скромнее, но по местным понятиям тоже выглядел неслыханным распутством. Парни, напряженно глядя в бинокль, то, в волнении, наклонялись вперед, когда кто-то из девушек вставал на мелководье во весь рост, то, переводя дух, откидывались назад, когда те погружались в воду.
  - Видал, что творится? - спросил Ержан, посмеиваясь.
  - И впрямь на цирк похоже. Но ребят можно понять. Они, не- бось, полуголых баб отродясь не видели.
  - С этими деревенскими все ясно, - махнул рукой Ержан. - Я не про них, я про наших жеребцов. Смотри, как стараются.
  И Ержан неожиданно и очень похоже заржал по-жеребячьи. Я засмеялся.
  - А сам-то ты не жеребец? Или ты, как Серега, - ангел без крыльев?
  - Э-э, я такими глупостями, как Серый, голову не забиваю. Баба есть баба, и с ней нужно вести себя как с бабой. Домой приехал - муж, отец. В командировке - свободный мужик. А Серега с Ольгой гуляет и мучается. Мучается и гуляет. Делает вид, что ничего у них нет. Какой бабе это понравится? Бабе надо, чтобы все видели и все всё знали.
  Ержан налил в казан хлопкового масла и продолжал:
  - Она теперь на Пачеко смотрит, чтобы Серегу подразнить. Хочет чтобы он за нее повоевал. Хотя, когда они рогами сцепятся, это будет не их, а ее победа. Теперь вот ты приехал, еще веселее будет, - засмеялся он.
  - Ты себя забыл посчитать, - заметил я.
  - Моя очередь всегда последняя, - вздохнул Ержан. - А все из-за ваших расовых предрассудков...
  - А как же Люда? Симпатичная девушка...
  - Люда - хороший человек, - ответил Ержан. - Но она, по-моему, в куклы еще играет. С ней одни проблемы будут. Ничего, я лучше пока в кустах подрочу, - он снова засмеялся.
  В воздухе поплыл аромат баранины и жареного лука. На тропинке показалась Ольга в мокром, телесного цвета бикини с полотенцем на плече. У нее была стройная, словно переломлен- ная в талии фигура. За ней, избегая касаться друг друга плечами, вровень шли Сергей и Пачеко, похожие на прущих вверх по реке лососей. В арьергарде, ссутулившись и укутавшись в полотенце, плелась Люда.
  Переодевшись, все собрались под навесом. На столе стояла колба с разведенным спиртом, бутылка красного вина и миска с салатом. Казан плотно накрыли крышкой и выгребли из-под него угли. Выпили за встречу, за мою защиту, за удачный полевой сезон. Ольга сидела напротив меня между Пачеко и Сергеем.
  Вечер в горах наступил сразу - без долгих равнинных сумерек. Вокруг горящей под навесом лампочки закружилась мошкара. Выложили из казана плов. Все придвинулись поближе и потянулись ложками к блюду.
  Плов здесь был обыденным, никогда не приедающимся чудом. То, что мы готовили в Москве на электрических плитах из говяжьей грудинки и магазинного риса на вонючем подсолнечном масле под многословные разглагольствования о тонкостях техно- логии, рецептах и специях, было лишь актом ностальгии, тщетной попыткой воссоздать мечту. Здесь же настоящий плов мог без лишних слов приготовить всякий - от юноши до старика, не считая это умение чем-то особенным.
  Лишь однажды я столкнулся с исключением из этого правила, когда местный комсомольский вожак умудрился испор- тить парадный плов, для которого на базаре был куплен самый лучший рис, свежие специи, а главное - зарезан после краткой молитвы курдючный баран со смертной тоской в заранее потуск- невших глазах. Я долго думал потом, какой же сильной должна быть эта идеологическая зараза, если она так быстро убивает в людях навыки и традиции, накопленные многими поколениями. Комсомольские и партийные деятели, то есть люди, получившие власть не трудом и талантом, а лишь принадлежностью к опреде- ленной касте, быстро утрачивали приличное каждому азиатскому мужчине умение готовить плов, чего никогда не происходило с теми, кто добивался высокой должности на производстве - руками и головой.
  Ержан поднял свой стакан.
  - Пачеко, скажи тост. Есть такая юзбек традишн - надо вы- пить за плов. Забыл, как я тебя учил? Ну?
  Пачеко, торопливо дожевывая, поднялся, вытянул руку со стаканом вперед и, блестя агатовыми глазами, торжественно произнес:
  - Плов - пиздьес!
  Наступила пауза, во время которой было слышно, как бьется о лампочку, словно стремясь проникнуть внутрь нее, похожий на маленький желудь майский жук. Затем раздался дружный смех и кашель подавившейся Люды. Ержан стучал по ее длинной костлявой спине. Пачеко недоуменно вертел головой и смеялся вместе со всеми.
  Ольга встала из-за стола и пошла за чайником, задев по дороге Ержана бедром.
  - Почему ты все время мимо меня ходишь? - сокрушенно покачал головой Ержан. - Кетасын, келясын, расстраиваешь этасын!*
  - А куда ты после этого пропадаешь? - усмехнулся Макси- щев. Дрочишь, что ли, в кустах?
  - Всякое бывает, - смеясь, ответил Ержан. - А ты куда свою сперму деваешь? В какие райские врата?
  - Казашок, ты совсем сегодня разболтался! - закричала от плиты Ольга. - Это наш новоприбывший так на тебя подейство- вал?
  Меня слегка шатало от спирта и трехдневной качки в поезде. Я вспомнил о ночном разговоре в тамбуре, и мне вдруг стало непоправимо жаль, что я так и не узнал ни имени, ни адреса девушки. Ее желание сохранить инкогнито казалось мне сейчас надуманным и преодолимым. Я сидел и размышлял, как мне попытаться ее найти. Она сошла на небольшой станции на окраине Ташкента - это давало какие-то шансы. Если обратиться в паспортный стол, в милицию... Или попросить помочь Кислицы- на...
  Пачеко взял в руки гитару и, слегка фальшивя, запел:
  
  Bésame, bésame mucho,
  Como si fuera esta noche la ultima vez...
  
  Ольга, прищурившись, играла всеми своими ямочками - словно подмигивала ими. Сергей сидел, набычившись. Люда пригорюнилась, подперев голову рукой. Узкие глаза Ержана хитро блестели.
  Я обогнул дом и в темноте по памяти отыскал кабинку летнего душа. Стоя на решетчатом деревянном настиле, я долго, с наслаждением мылся под струйкой нагретой солнцем воды.
  _____________
  * - Приходишь, уходишь, только расстраиваешь! (казахск.)
  Потом я зашел в дом и, впервые за два месяца, лег не в спальный мешок на полу, не на топчан вокзального околотка, не на сбившийся комками железнодорожный матрац, а в настоящую кровать, пусть даже с продавленной, похожей на гамак, проволоч- ной сеткой. Проваливаясь в сон, я услышал мужественный голос Максищева, берущего вокальный реванш:
  
  Куба, отдай наш хлеб,
  Куба, возьми свой сахар,
  Нас забодал бородатый Фидель,
  Куба, иди ты на...
  
  19
  В следующие дни я переделывал проект поливной системы, пытаясь сэкономить дефицитные трубы. Пачеко и Ержан продол- жали монтаж. Девушки дважды в день снимали показания с приборов на метеостанции в полутора километрах от базы. Сергей целыми днями разъезжал на уазике, занимаясь снабжением. Часто он брал с собой Ольгу, и тогда я помогал Люде нести прибо- ры. Иногда она помогала мне на участке, держа геодезическую рейку или конец рулетки. Днем стояла испепеляющая июльская жара, и мы старались начинать работу пораньше.
  Дважды по вечерам я ходил на поселковую почту звонить в Ташкент. Телефон в немецком обществе не отвечал - вероятно было уже слишком поздно. В третий раз я пришел на почту днем. За стеклянным окошечком пожилая женщина в цветастом платье сортировала письма. Я поздоровался и прошел в переговорную кабину.
  Мне ответил молодой женский голос, показавшийся смутно знакомым:
  - Алло, общество "Штребен'. Если хотите, можете говорить по-немецки. Wir sprechen Deutsch.
  - Меня зовут Эрнст, я привез вам брошюры из Москвы недели три назад...
  - Да-да, спасибо, нам передали. Жаль, что вы никого не застали. А вы уже вернулись в Москву?
  - Нет, я не очень далеко от вас - в Суране. Я хотел бы связаться с Иваном Миллером.
  - У него пока нет постоянного телефона. Позвоните нам через несколько дней...
  - Мне не очень просто добираться до почты днем. Я мог бы куда-нибудь позвонить вечером?
  - Позвоните мне домой. Запишите номер.
  Я записал цифры на обороте испорченного телеграфного бланка.
  - Спасибо. А как вас зовут?
  Девушка рассмеялась.
  - Да почти так же, как и вас.
  - Как это?
  - Очень просто. Меня зовут Эрика. Вполне обычное, как и ва- ше, немецкое имя.
  - В Германии может и обычное, - ответил я. - А здесь я с ним всю жизнь маюсь. В школе все думали, что меня назвали в честь Эрнста Тельмана. Невозможно было откреститься.
  - А про меня все думали, что в честь пишущей машинки, - девушка снова рассмеялась. - Мне тоже никто не верил. Особенно когда приходили к нам домой и видели папину машинку "Эрика"... А вы какого числа в Ташкент приехали? - спросила она неожи- данно.
  - Кажется восемнадцатого, - подумав ответил я. - Да, точно восемнадцатого. А почему вы спросили?
  - Да это я так... - после паузы отозвалась она. - Еще одно совпадение. В общем, вы звоните, как-нибудь свяжем вас с Мил- лером.
  Я попрощался с Эрикой и набрал ташкентский номер Кисли- цына. Он ответил мгновенно - на первом гудке, словно ждал у телефона.
  - Вот это реакция, - сказал я вместо приветствия. - Чувству- ется выучка.
  - На том стоим, - хохотнул Кислицын. - Ты чего там застрял? Я через неделю в Москву возвращаюсь. Думал мы с тобой в Ташкенте встретимся, посидим, водки на жаре выпьем...
  - Заманчивая перспектива. Но я пока при деле. Да и добира- ться до Ташкента не то, чтобы очень далеко, а неудобно...
  - Чем ты так занят? Ты ведь когда ехал, даже не знал, что конкретно будешь делать.
  Я подумал о том, что очень мало говорил с Кислицыным о предстоящей работе в Суране. Было похоже, что он помнит каж- дую фразу разговора.
  - Да тут у нас труб не хватает, - ответил я. - Пытаюсь переде- лать проект так, чтобы уложиться в то, что есть в наличии. Иначе в этом сезоне систему не закончим.
  - Какие трубы? Пластмассовые? Низконапорные? Это вооб- ще не проблема - могу достать через старые каналы. Вопрос одного звонка. Все что от тебя надо - гарантийное письмо на оплату. Ну и транспорт, чтобы забрать.
  - Серьезно? Вот уж не ожидал...
  - А ты как думал. Не забывай, о какой фирме идет речь. Бери машину и приезжай - все провернем за пару дней. И не надо будет проект переделывать. Когда что-то переделываешь из экономии, оно потом не работает. Ну что, подъедешь?
  - Грех отказываться. Только мне надо договориться насчет машины. Я тебе завтра перезвоню.
  Это было настоящим везением. Добыча труб повышала мой престиж в экспедиции и заодно могла разрядить отношения с Максищевым. А главное - в Ташкенте можно было попытаться разыскать незнакомку из поезда. Я решил пока не говорить об этом Кислицыну, но обмануть его нюх было невозможно.
  - Договорились, - сказал он энергично. - Только ты ведь не за этим звонил. О трубах мы случайно заговорили. Давай, колись.
  - Даже не знаю... В общем мне нужно разыскать одного человека в Ташкенте или его окрестностях.
  - А имени ты его не знаешь, верно?
  - Почему ты так решил?
  - Если бы ты знал имя, то обратился бы в адресный стол. Стоп, минутку... А-а-а, ну понятно. Ту девицу из поезда разыскиваешь? Ну ты, бля, романтик...
  Мне вдруг расхотелось его просить.
  - Давай об этом потом, ладно? Приеду в Ташкент и все обсудим.
  - Как хочешь. Только тут и обсуждать нечего. Я ее видел не хуже тебя. Не считая деталей, конечно, - ухмыльнулся Кислицын. - И бабку, что с ней была - тоже помню. Ну и станцию, на которой она сошла. Не так уж мало. Если ты мне еще подкинешь пару деталей из вашего ночного разговора, то будет за что зацепиться...
  Его напор был невыносим.
  - Давай отложим все до встречи.
  - Ну, давай, - Кислицын, как всегда, давил лишь до какой-то неведомой черты, а потом резко ослаблял хватку. - Жду звонка завтра.
  Вечером я рассказал о трубах Максищеву. Он недоверчиво посмотрел на меня:
  - Что-то больно гладко. Ты в нем уверен - в этом Кислицыне?
  - Мы ничем не рискуем, - пожал я плечами. - Трубы отпус- кают без предоплаты - под гарантийное письмо. Условия просто сказочные.
  - Ну смотри. Сам будешь потом расхлебывать, если что. Кого с собой возьмешь? Пачеко?
  - На хрена мне в поездке Пачеко? Девок ташкентских клеить? Дай мне лучше Ержана.
  - И машину, и Ержана... Не слишком хорошо тебе будет?
  - Я тебе трубы привезу, понял? - не выдержал я. - Я же не Ольгу у тебя прошу.
  - А ты попроси. А то все ходишь вокруг да около.
  - Приспичит - попрошу. Только не у тебя. Короче, отпускаешь Ержана?
  - Езжайте, хрен с вами. Но ты зря так со мной...
  
  20
  На следующий день я позвонил Кислицыну и подтвердил приезд. Потом набрал номер Эрики и долго слушал длинные гудки сквозь вселенские гулы и шорохи междугородной связи.
  Мы с Ержаном выехали затемно. Впереди в предутренней мгле мерцали редкие огни долины. Слева возвышалась темная стена гор с зубчатой малиновой кромкой близкого рассвета. Осевшая за ночь легчайшая лёссовая пыль лежала на обочинах неширокой дороги, покрытой зернистым асфальтом. В кишлаках за саманными дувалами в темноватом свете утренних сумерек слышались звуки начинающегося дня - короткое мычание коров, монотонные жалобы коз, позвякивание ведер и восторженные петушиные крики. Тянуло кизячным дымом вперемешку с запахом сгоравшей в очагах солярки и каменного угля; дрова в этих засушливых краях были роскошью. Долина была густо заселена, кишлаки сменяли друг друга, и в коротких промежутках между ними пахло отсыревшей от ночного тумана мертвой желтой травой, покрывавшей пологие холмы вдоль дороги.
  На выезде из долины уже в полном блеске летнего утра мы остановились у придорожной чайханы, стоявшей на сваях на высоком берегу Сырдарьи, и позавтракали лепешками с каймаком. Дальше дорога петлями пошла вверх, и обжитая долина сменилась безводным каменистым плато. Его покрывали корич- невые железистые валуны, нагроможденные сотни тысяч лет назад сползающим под неистовым солнцем языком ледника. За перевалом открылся огромный, уходящий к горизонту пологий склон. С высоты на нем можно было разглядеть надгрызы каменоломен с игрушечными грузовиками, ползущими по плоским колеям, похожим на слаломные трассы, пробитые в порфировых скалах. У подошвы склона над угольным разрезом висело облако пыли. Гигантский экскаватор, не спеша вращая закрепленными на роторе ковшами, мягко вгрызался в бурый податливый откос и на ходу загружал медленно выползающий из-под него железнодорож- ный состав. Горы заканчивались, и впереди, в дрожащем мареве угадывалась безмятежная, плоская степь, спокойно и привычно взирающая на дикое нагромождение скал, словно опрятная хозяйка на лохматого похмельного мужа.
  В Ташкент мы приехали жарким, белым от солнца днем. Кислицын обитал в неприметном, заросшем пыльной ежевикой домике в старой части города, недалеко от вокзала. В ежевике томно переговаривались перепелки. Домик располагался на углу короткого, заканчивающегося тупиком переулка.
  Переулок назывался "3-й тупик Октябрят". Это название было образчиком творчества особой, азиатски-лукавой бюрокра- тии. Фантазия московских чиновников не шла дальше какой-нибудь "16-й Парковой". А здесь равнодушно - угодливый поклон центру, звучащий в слове "Октябрят" соседствовал с полным пренебрежением к очевидной идеологической двусмысленности названия.
  Впрочем, названиями улиц здесь никто и никогда не пользовался. Невозможно было себе представить, чтобы кто-то из местных жителей упомянул "3-й тупик Октябрят", рассказывая как пройти к какому-то месту или найти нужного человека. Живущие здесь люди не утруждались чтением табличек и оперировали другими образами: "Кирпичный школа знаешь? Во-о-от пойдешь оттуда до железного мостика. Там махаллинский контора есть. Двухэтажный. Он как раз через арык оттуда живет, твой Аркаша-сапожник. Зеленые ворота."
  Кислицын отворил калитку, и мы с Ержаном оказались в глухом тенистом дворике. Вдоль забора протекал арык со стелющимися водорослями на илистом дне. Над арыком был устроен увитый виноградом айван с дощатым полом, застеленным цветастыми курпачами.
  - У тебя тут стратегически выгодное расположение, Влади- мир Иваныч, - сказал я. - Два направления простреливаются, тыл защищен тупиком, виноград и ежевика маскируют со всех сторон. Небось и задняя калитка есть. Вокзал недалеко...
  - А ты как думал. Раньше точки подбирали специалисты, и Контора скупала их впрок для своих нужд. Сейчас все в упадке... Ну что, давай перекусим с дороги? Примем по пятьдесят. Переночуете у меня, а завтра все провернем.
  - Владимир Иваныч, может на завод сразу съездим? Не хотелось бы день терять.
  - Какой ты прыткий. Восток - помнишь? Дело тонкое... Ну, попробую, позвоню.
  Кислицын ушел в дом и вернулся через несколько минут.
  - Начальника на месте нет, говорят - где-то на территории. Они всегда так отвечают, когда он на блядки уезжает. Сегодня его точно не будет. Но завтра мы его достанем, не переживай.
  Ержан затушил окурок о подошву.
  - У меня тут братишка двоюродный за городом живет. Я тог- да к нему пока съезжу.
  - Езжай... Телефон только оставь.
  - Откуда там телефон? Утром вернусь пораньше...
  - Может поешь сначала? - предложил Кислицын.
  - Я лучше у брата бешбармак поем, - грубовато ответил Ер- жан и засмеялся от собственной неловкости. - В смысле я там выпить с ним смогу, а здесь только смотреть на вас буду.
  - Мое дело предложить, - пожал плечами Кислицын.
  Ержан вышел через калитку, хлопнула дверца уазика, зара- ботал мотор и прошуршали, затихая, шины.
  - Какой-то он диковатый, - сказал Кислицын, когда стих шум мотора.
  - Нормальный, - ответил я. - Если, конечно, не считать склон- ность к лицемерию признаком цивилизованности...
  Мы расположились под навесом у низкого столика. На плете- ном блюде разъезжающейся горкой лежали лепешки - глянцево-румяные сверху и матово-шершавые с задней, непарадной стороны, которой их прилепляли к глиняной стенке тандыра. В жестяной миске со сколотой местами эмалью роскошествовал салат. Он блистал всеми оттенками зеленого - от фисташковой соломки болгарского перца и бледных, плачущих соком, огуречных кружочков с изумрудной окантовкой до сумрачной, папротниковой густоты, кинзы и совсем уже темного - миртовой насыщенности - укропа. Кислицын безжалостно крушил всю эту зеленую гармонию, нарезая на весу мясисто-розовый 'юсуповский' помидор с иероглифом сухой кожицы на макушке. Покончив с помидором, он завершающим движением сдвинул ножом в салат перламутровую кружевную горку молодого лука.
  - Владимир Иваныч, ты и службу свою в органах так же вдохновенно исполнял, как этот салат резал? - спросил я, разли- вая водку в маленькие пиалы. - Давай за твое кулинарное мастер- ство.
  Мы выпили и закусили чудесно пахнущей кунжутными семеч- ками лепешкой.
  - Я на самом деле люблю готовить, - выдохнув ответил Кис- лицын. - Большинство людей нашей профессии имеет какое-то хобби, причем увлекается им сильнее, чем обычные граждане. Чувство постоянной опасности и нервного напряжения стимули- рует выход творческой энергии. Генрих Ягода был страстным филателистом, Ежов с Берией коллекционировали баб, Андропов писал стихи...
  - И только Дзержинский соединял работу и увлечение, вдох- новенно истребляя москалей, - добавил я.
  Кислицын поморщился:
  - Эрик, ты же знаешь, какие были времена...
  - Но ведь именно его портреты до сих пор висят в кабинетах Лубянки, если верить фильмам и книгам. А у тебя был кабинет на Лубянке? Все-таки полковник...
  - Чего у меня только в жизни не было, - засмеялся он. - Всего и не упомнишь.....
  - Слушай, а может ты еще не совсем бывший сотрудник? Если это так, то я немедленно начну разговаривать с тобой иначе. Еще не хватало мне проблем с органами.
  - Как тебе сказать, - в тон откликнулся Кислицын. - С одной стороны, я бывший. Но с другой стороны, не бывает, например, бывших мастеров спорта. Это пожизненное звание. А слово 'органы' теперь не в почете. Оно как бы из прошлого.
  - Я вообще его не люблю. Оно какое-то анатомическое. С па- лачами ассоциируется.
  - Ну ты загнул. Я хотел сказать, что сейчас время гласности, и можно говорить просто - КГБ. На дурака эта аббревиатура дейст- вует устрашающе, а умному понятно, что это лишь государст- венная организация, занятая безопасностью страны. Соответст- венно, и люди в ней работают не самого последнего розлива. Вот как эта водка: московская бодрит и освежает, а от местной только дуреешь.
  - Ты, что, чемодан водки с собой из Москвы привез?
  - Зачем? Я хорошую водку и здесь всегда достану.
  - А спирт? - внезапно вспомнил я. - Помнишь, ты говорил про прогресс отношений: пиво, водка, спирт? Когда мы будем пить спирт?
  - А ты считаешь, что уже пора? - спросил Кислицын. - Его глаза чуть ярче засветились уже знакомым мне голубым огнем.
  - Ну, не знаю... Смотря что иметь в виду...
  - То, как ты воспринял мои слова, сказанные в поезде. Ты, небось, подумал, что я тебя вербую? Стараюсь войти к тебе в доверие, угодить, подружиться?
  - Ну, не то, чтобы...
  - Да ладно, я не обижаюсь. Большинство людей смотрит на нас с недоверием, смешанным со страхом. С одной стороны, страх - это плохо. Но с другой стороны, когда люди перестают бояться, то первое, что в них просыпается - это отнюдь не честь, не совесть и не здравый смысл, а чувство безнаказанности. Поэтому в сегодняшнем недоверии к нам больше пренебрежения, чем страха. Но если страх - это природное свойство человека, ограждающее его от многих неприятностей, то пренебрежение к власти и ее институтам развращает его, наделяет ложным правом судить, не обладая ни достаточной информацией, ни историчес- ким пониманием происходящего.
  - А ты не находишь, что у людей достаточно оснований для такого отношения к вам? Не считаешь, что их доверие вам нужно завоевывать заново?
  - Да брось ты. КГБ - не цирк, и его сотрудники - не клоуны, чтобы завоевывать расположение публики. Народное доверие к нам вводится и отменяется по приказу. Если прикажут, оно будет восстановлено за пару месяцев. Причем, это доверие будет вполне искренним и всенародным.
  - Не обобщай. Лично меня никакой приказ не заставит верить в то, что черное - это белое.
  - Понять, разобраться, как ты, пытаются немногие. Основная масса просто поверит. Но если у человека есть убеждения, то вера ему ни к чему. Обычно верующий человек слабее убежден- ного, потому что принял веру, как данность - не рассуждая. Убеждения же сильны потому, что человек сам нашел ответы на мучавшие его вопросы.
  - Есть форма веры, которая сильнее убеждений, - возразил я. - Это фанатизм, который сильнее даже страха смерти.
  - Правильно, - удовлетворенно сказал Кислицын. - Вот мы с тобой и выделили три основные категории подконтрольного контингента: убежденные, верующие и фанатики. Не считая, конечно, полного болота.
  - Что еще за подконтрольный контингент?
  - Ну люди, народ.
  - Разве народ можно называть контингентом? Это больше подходит к скоту, чем к людям.
  - Да ладно, не драматизируй. Это просто бюрократическая фигура речи. По долгу службы мне приходилось иметь дело со всеми тремя категориями, но самая интересная и малочисленная - первая, к которой принадлежишь и ты. Поэтому я и сказал тебе сразу, кто я. В прошлом, конечно. Эрик, ты должен понимать, действующие сотрудники об этом не рассказывают...
  Кислицын помолчал, как бы закрепляя сказанное паузой, и небрежно добавил:
  - Знаешь, ну ее на хрен, контору эту. Давай лучше выпьем. Пора шашлыки ставить.
  Я вновь подивился его умению свернуть разговор, не покушаясь всерьез на точку зрения собеседника, не вынуждая его ни к согласию, ни к необходимости уязвленно отстаивать свое, подвергнутое непрошенной ревизии, мнение. Так ученый или писатель, чувствуя прилив вдохновения, не выплескивает на бумагу сразу всю пришедшую в голову вереницу мыслей, а оставляет немного на донышке - для затравки, чтобы завтра было с чего начать, чем разбудить вчерашнее состояние подъема и продолжить поток ассоциаций.
  Мы чокнулись пиалами, издав звук ударившихся камушков. Угли в стоявшем под навесом мангале утратили черноту и покрылись седым налетом.
  Кислицын выложил шашлыки на мангал и принялся размахивать над ними фанеркой, раздувая угли.
  Вскоре мы сосредоточенно рвали зубами сочное пахучее мясо, ломали лепешки и подхватывали на вилки истекающий маслянистым соком салат.
  Кислицын пошел заваривать чай, и я услышал, как телефон в глубине дома зазвонил и тут же стих, заглушенный плотно прикрытой дверью. Вернулся он слегка озабоченный и, потерев переносицу, сказал:
  - Эрик, ты отдыхай пока. Я скоро вернусь.
  - Понимаю, служба. Можно позвонить?
  - Конечно.
  Я зашел в дом и набрал номер, который помнил наизусть.
  - Общество "Штребен", - раздался знакомый голос.
  - Алло, Эрика? Здравствуйте, это Эрнст. Помните меня?
  - Вас забыть невозможно, - слегка развязно откликнулась де- вушка, - Да вы и не дадите. Вы все еще среди альпийских лугов и горных баранов?
  - Я уже в Ташкенте. Приехал по делу на пару дней. Что если я зайду сегодня к вам в "Штребен"?
   - У вас ко мне какое-то дело? - откликнулась Эрика после паузы. В ее голосе слышалось легкое замешательство.
  - В общем, да. Хочу попытаться разыскать одного человека. Может вы, как местный житель, что-то подскажете.
  - Не знаю, чем я смогу вам помочь, - грубовато ответила Эрика. - Знаете что, приходите лучше завтра. Кстати, утром приез- жает Миллер, и наши многие соберутся. А сегодня я одна, и скоро ухожу домой.
  - Я не знаю, как сложится завтрашний день...
  - А вы позвоните. Завтра здесь будет много людей.
  - А вы сами?
  - Точно еще не знаю. Вероятно буду. - Ее голос звучал сухо- вато- растерянно.
  Я положил трубку и вышел во двор.
  Разговор с Эрикой оставил странное ощущение. Я решил попытаться увидеть ее сегодня.
  Кислицын дожидался меня у калитки.
  - Далеко отсюда до гостиницы "Россия"?- спросил я его.
  - Близко совсем. Я тебя завезу, мне по дороге. Кислицын за- пер калитку, и мы переулками вышли к неширокой тенистой улице, вдоль которой росли, смыкаясь кронами, широкобедрые чинары с узловатыми ветками и зеленоватой, с отслаивающейся серыми островками, корой. Кислицын мгновенно поймал машину, и через несколько минут я был уже у знакомого учреждения со сложносочиненным названием. Пройдя по коридору, я отыскал табличку с надписью "Streben" и постучал в дверь.
  - Ну заходи, раз успел... - услышал я женский голос со смутно знакомой интонацией бесконечной печали.
  
  21
  Я открыл дверь. У окна между полураздернутыми зелеными шторами, словно в портретной раме стояла незнакомка из поезда.
  - Это ты? - только и смог вымолвить я. - Ты и есть Эрика?
  Ее прищуренные веки дрогнули, расходясь и впуская в глаза солнце.
  - Ты и вправду решил, что меня назвали в честь пишущей машинки?
  - Но ты же сама...
  - Я пошутила. Вернее, довела все до полного абсурда. Я ре- шила, что раз уж мы встретились так невероятно, то пусть еще и имена совпадут. Разве не смешно я придумала? Чего ты стоишь, как соляной столб? Что еще должно произойти, чтобы ты разморо- зился? Должно вдруг выясниться, что мы с тобой много лет назад потерявшиеся во время кораблекрушения брат и сестра? Но какую-то меру все же надо знать. Мы, в конце концов, не в индийском кино.
  - Выходит, ты с первого телефонного разговора знала кто я?
  - А чего тут было знать? Ты приехал из Москвы в один день со мной. В поезде упоминал о немецких брошюрах. Я еще тогда поняла, что мы с тобой скорее всего встретимся в "Штребен". Это тебе одному все невдомек. Вот только что мы теперь со всем этим будем делать?
  - Давай для начала познакомимся, - сказал я, приходя в себя. - Меня по-прежнему зовут Эрнст. А тебя?
  - Марта.
  - А то, о чем мы говорили в поезде...
  - Все правда. И не будем больше к этому возвращаться. И вообще - идем отсюда.
  Мы вышли на обсаженную чинарами улицу и сели за столик летнего кафе под полотняным тентом. Я исподволь разглядывал Марту.
  - Ты где остановился? - она смотрела на меня спокойно и внимательно.
  - У знакомого.
  - Хочешь переночевать у меня?
  Я непроизвольно сглотнул слюну. Марта усмехнулась.
  - Конечно хочу. Я так рад, что тебя встретил. Я пытался тебя найти. Ты за городом живешь?
  Марта покачала головой.
  - Нет, там живет та дама, которая ехала со мной в поезде. Никогда бы ты меня не нашел.
  - А почему ты сама не сказала? По телефону?
  - Хорошо, что не сказала. Все бы испортила. Тогда бы все было по-другому.
  Мы пили дрянной растворимый кофе и курили поддельный "Кент". Дневная жара спала. Низкое солнце заливало брандмауэр старого дома напротив желтым слюдяным светом. Большую часть стены занимала реклама. С выгоревшего, порванного в углу холста улыбающаяся стюардесса приглашала летать самолетами Аэрофлота.
  - Почему тебя назвали Эрнстом? - спросила Марта.
  - Так решил отец, - я пожал плечами. - Он вообще человек серьезный.
  - Он немец?
  - Нет. Просто очень серьезный. Мое имя ему больше подхо- дит, чем мне.
  - А мама?
  - Мама была немкой. Я ее плохо помню. Она умерла раньше моих первых воспоминаний. Говорят, она была веселой и легкой.
  - Ты живешь с отцом?
  - Жил, пока учился в школе. А потом уехал учиться в Москву и там застрял.
  - Женился?
  - А как же - как честный человек.
  - И она, конечно, оказалась стервой...
  - Нет, она была из другой, тогда еще не знакомой мне поро- ды. Из испорченных крестьян.
  - Что-что? - засмеялась Марта. - Что это еще за испорченные крестьяне?
  - Представь себе, люди мирно жили в своей деревне, а по- том их обнесли кольцевой дорогой, как магической границей, снесли их сказочные теремки и избушки, переселили в бетонные коробки и объявили москвичами. Не многие в состоянии стойко перенести такой резкий взлет в судьбе.
  - И что же случилось с теми, кто не перенес? - продолжала смеяться Марта.
  - Получились испорченные крестьяне, о которых я говорил. То есть новоявленные горожане с деревенской психикой. Сто- личные жители в валенках. Из тех, кто в магазинах спрашивает: "У вас сахар есть или только песок? У вас мясо есть или только баранина?". Кто водку называет "белое вино" и может в разговоре заметить, что "на Юге купаться теплее, чем в Крыму".
  - А разве Крым на севере? - во весь голос хохотала Марта. На нее оборачивались из-за соседних столиков.
  - Ты не понимаешь. Крым это Крым, а Юг - это Сочи и его окрестности. Спорить с ними бесполезно. И вообще, по их собст- венному выражению - они 'в своем праве'. Ты когда-нибудь виде- ла, как в московских мясных очередях - когда стоят плотно, на- смерть, ладонь не втиснешь между людьми - какая-нибудь тетка с каменными локтями начинала верещать: "Понаехали тут из колхозов за нашим московском мясом! Свою скотину надо в деревне выращивать!"? Вот это как раз одна из них, из испорченных. Коренные москвичи себе такого не позволяют.
  - Так ты женился на тетке с каменными локтями? - задыха- ясь от смеха спросила Марта. Слезы дрожали на ее ресницах.
  - Почти. На дочери такой тетки. Кстати, теток было три - ее мать с двумя сестрами. Разница между всеми ними была только в возрасте. Своим появлением я умудрился сделать несчастными сразу всех четырех. Они ежедневно подсчитывали убытки от моего появления, словно купили корову, которая давала молока меньше, чем съедала сена. Им была невыносима мысль, что они так нерасчетливо распорядились главной ценностью своей дочери.
  - Ты говоришь о ее девственности?
  - Я говорю о ее московской прописке. Для москвички пропис- ка важнее наличия девственной плевы, если она хочет выйти замуж. Кстати, они никогда не говорили: "Ты женился на нашей Нине". Они смотрели в самую суть: "Мы тебя прописали".
  - А я все равно ничего не понимаю, - промакнув платком гла- за, заявила Марта. - Зачем она тогда вышла за тебя замуж? Разве до женитьбы ты выдавал себя за принца Уэльского? Зачем они тебя прописали?
  - Я тоже не сразу понял. Но дело в том, что одна из трех сестер - старая дева, другая - разведенная, а третья - мать-одиночка. Ты представляешь себе мощь этой команды? Рано или поздно они должны были пополнить свой экипаж четвертым членом - моей женой. Но для этого им нужно было наглядно ей объяснить, что все мужчины - мерзавцы. Что они и сделали на моем примере.
  - А что ты мерзкого делал?
  - Все. Мало зарабатывал, ездил по экспедициям, читал сам- издат, играл с друзьями в преферанс на даче у шефа. Мог поехать в институт к обеду и вернуться поздно вечером. Я потом как-то обо всем этом задумался и даже пожалел их. Ведь крестьянин - человек недоверчивый по природе. А тут явное надувательство: какое-то машинное время в вычислительном центре по ночам, ка- кие-то заседания общества гидрогеологов, заканчивающиеся попойками... И вообще, - какая, на хрен, наука? Вон Миша из соседнего подъезда закончил поварские курсы, в Венгрии порабо- тал, теперь на 'Жигулях" ездит с женой-уборщицей...
  - А...
  - Слушай, давай закроем эту тему. Зачем тебе все это?
  - Должна же я знать, кто у меня сегодня будет ночевать.
  Я почувствовал, что привыкаю к непосредственности Марты.
  - Решительная ты барышня...
  - А тебе плохо? - посерьезнела Марта. - Мужики иногда хуже баб. Раздражаются, если девушка ломается. Пугаются, если гово- рит то, что думает. А я заранее так решила - если найдешь меня, то все будет, как ты захочешь. Ты же хочешь ко мне?
  Я молча кивнул.
  - Тогда пошли.
  Мы спустились со ступенек кафе и углубились в сеть кривых тенистых улиц. Молча, словно все необходимое было уже сказано, мы шли под старыми деревьями с побеленными стволами. На дубовых ветвях висели маленькие, как гномы, бледно-зеленые желуди в серых шершавых шапочках.
  - Это квартира моей бабушки, - сказала Марта, останавли- ваясь у низкой зеленой калитки. - Бабушка здесь жила до самой смерти и не хотела перебираться к папе. Она очень радовалась, что у нее отдельный вход, ведь к ней приходили помолиться подруги. Молиться приходилось дома; наша лютеранская кирха тогда принадлежала консерватории, а до этого в ней и вовсе был склад.
  - Ты тоже молилась с ней?
  - Конечно. Я и сейчас молюсь. Особенно сейчас...
  - Ты работаешь?
  - Раньше вела в школе черчение. А сейчас подрабатываю в "Штребен". Не могу пока с детьми долго быть, даже с большими.
  Мы прошли через чистый крошечный дворик и поднялись по боковой лестнице на второй этаж.
  Квартира состояла из одной квадратной комнаты, выходя- щей окнами на две улицы. На полках в вечернем солнце мерцали тисненые золотом корешки церковных книг. К обращенной во двор стене был пристроен крытый балкон из жердей, обмазанных саманной глиной.
  Марта открыла боковую дверь, и я увидел непривычно просторную ванную комнату со старинным зеркалом в бронзовой раме, умывальником из пожелтевшего фаянса и огромной чугун- ной ванной. За окном виднелась серая шиферная крыша, оплетен- ная виноградной лозой.
  Марта заткнула ванну пробкой и открыла два громоздких бронзовых крана. Комната наполнилась глухим звоном, словно за закрытой дверью зазвенел телефон.
  Марта заколола на затылке волосы, и от этого у меня почему-то заныло в груди. Извечным женским движением она завела руки за спину, расстегнула лифчик и, наклонившись вперед, позволила ему съехать к ладоням.
  Легкий звон сменился рокочущим бульканьем. Марта накло- нилась и потрогала воду. Ее тело, казалось, целиком вбирало в себя последние солнечные лучи, лишая их остатков дневной яркости. Достигнув Марты, свет становился пленником ее тела и, в бесплодной попытке отразиться от него, лишь превращался в легкое сияние матово-белой кожи, окаймленное темным обес- свеченным ореолом.
  Во всем ее теле не было ни одной угловатой линии. Изгиб шеи плавно перетекал в покатые плечи, в мягко сужающуюся к талии спину, в похожие на набухшие капли ягодицы. "Венера Каллипига", - всплыло в памяти. Прекраснозадая.
  Марта перенесла ногу через край ванны и погрузилась в воду. Видение исчезло, и у меня мелькнула безумная мысль попросить ее вылезти из ванны, вытереться, одеться и повторить все сначала.
  Я торопливо сбросил одежду и забрался в ванну. Вода поднялась, скрыв в мыльной пене круглые, порозовевшие от пара груди девушки. Марта выключила воду. Мы сидели лицом к лицу, слегка касаясь друг друга под водой ногами и руками. Ее близость была нестерпимой.
  Марта пристально глядела на меня.
  - Сядь на ступеньку.
  Приподнявшись, я умостился на выступе в торце ванны и уперся руками в борта. Сверху я видел, как движется узел волос Марты, сколотых длинной деревянной шпилькой. Мучительное желание нарастало во мне неостановимой волной. Волна стреми- тельно достигла пика и схлынула, оставляя в теле блаженную пустоту.
  Я с закрытыми глазами съехал на дно ванны, ощущая свое тело невесомым. Мне казалось, что вода вытолкнет его, как резиновый мяч. Приходя в себя, я услышал голос Марты:
  - Эй, ты где? А ну возвращайся. Но как тебя много, однако...
  Я открыл глаза и увидел в полумраке ее смеющееся лицо. Марта привалилась спиной к моей груди, прижавшись мокрой щекой к плечу. Наклонившись, я поцеловал ее терпко пахнущие губы и обхватил под водой нежные, тяжелые груди. Новая волна, зарождаясь, слегка толкнула меня где-то внизу. Марта мягко отстранилась:
  - Не спеши...
  За окном стемнело. Мы наощупь, не зажигая света, по очереди терли друг друга мочалкой и поливали из кружки водой. Мои ладони, касаясь тела Марты, казалось, запоминали его навсегда.
  Обернувшись полотенцами, мы выбрались в комнату. На улице зажглись фонари, посылая в окна слабый желтый свет. Марта вышла в кухню, и я услышал, как она наливает в чайник воду. Я придвинул к себе телефон и набрал номер Кислицына. Он, как всегда, ответил после первого звонка.
  - Ты куда делся? - спросил он громким, чуждым моей новой вселенной голосом.
  - Я недалеко от тебя. В гостях.
  - В каких гостях? Ты же у меня в гостях.
  - Володя, ты не обижайся. Я тебе завтра все расскажу.
  - А чего тут рассказывать? И так понятно, что ты у какой-то бабы, - хмыкнул он. - Да ладно, черт с тобой. Жду завтра в восемь. Казах твой звонил, сказал, что будет вовремя. До связи.
  Я положил трубку. Из кухни вышла обмотанная полотенцем Марта с дымящимися чашками в руках.
  - Ты, наверное, голодный, - сказала она. - А у меня нет ниче- го съедобного. Я в последнее время у родителей жила.
  Я взял чашки из ее рук и поставил их на журнальный столик. Марта потянулась ко мне губами и поцеловала меня с еще не знакомым мне нетерпением. Мы стояли, обнявшись, и желание билось между нами, как пойманная, но еще не смирившаяся со своим пленом птица.
  Марта, отстранившись, открыла застекленную дверь, и на нас пахнуло мягким вечерним теплом. Большую часть узкого, накрытого низким навесом балкона занимала застеленная клетчатым пледом тахта. Марта, отбросив полотенце, скользнула под плед. Я лег рядом и она приникла ко мне всем телом.
  - Давай сразу, милый, - прошептала она. - Не тяни.
  В просвет между стенкой балкона и низкой крышей загляды- вали близкие звезды, отражаясь в широко раскрытых глазах Марты.
  - Пожалуйста, милый, - шептала она. - Ну, пожалуйста...
  Я накрыл Марту своим телом, и звезды, описав полукруг, исчезли за обрезом навеса. Вокруг нас дрожала теплая тьма, наполненная запахами зрелого лета. Я налег на нее и почувство- вал, как она непроизвольно сжалась. Несколько минут прошло в бесплодных попытках. Наконец Марта откинулась головой на подушку и вымученно улыбнулась.
  - Нет, милый, - сказала она с уже знакомой мне бесконечной печалью. - Оказывается я еще ничего не могу. Ты знаешь, несмот- ря на все, что мне выпало, я не истеричка, и верю, что все получится, просто надо подождать. Но мне так хотелось сегодня, с тобой... Оказывается я очень ждала тебя.
  Мы легли рядом, и она зарылась носом мне в подмышку. Я гладил ее волосы, шею, спину, тяжелые капли ягодиц, - всюду, куда могла дотянуться моя рука, и чувствовал, что желание живо в ней, что птица суматошно бьется, пытаясь сломать клетку. Я целовал ее шею, повлажневшую ложбину между грудей, нежную впадину живота с выступающими островками таза. Когда я спустился ниже, Марта сжала бедрами мою голову, отъединив меня от красок и звуков внешнего мира, так что я слышал только свое собственное дыхание. Мир сгустился до малой - скользкой и пряной, вздрагивающей сути. Движения птицы перестали быть хаотичными, она услышала меня и теперь изо всех пробивалась мне навстречу. Марта сильнее сжала мышцы ног, по ее телу прошел долгий спазм, она выгнулась и завалилась на бок. Через несколько секунд она разъяла бедра, я услышал ее особый, еще не знакомый мне смех и увидел в свете ночного фонаря ее лицо с искрящимися глазами и морщинками от недавней гримасы страсти.
  
  22
  Рано утром я проснулся от возбужденной голубиной воркотни на крыше. Марта спала глубоким беззвучным сном. На ее щеке отпечатался след от шва наволочки. Я бесшумно оделся и выскользнул за дверь. Улица была по-утреннему пустынна. Над дощатым забором соседнего дома торчали подсолнухи. Оглянувшись по сторонам, я быстро сорвал несколько сизых шершавых стеблей с похожими на пылающие газовые горелки головками и, вернувшись за калитку, положил их перед входной дверью.
  К Кислицыну я приехал ровно в восемь. Уазик стоял у железных ворот.
  - Сияешь, как новая копейка, - засмеялся, увидев меня, Кислицын. Они с Ержаном пили чай во дворе. - Завтракать будешь? Или любовью сыт?
  Пока я пил чай, Кислицын снова позвонил на завод. Я втайне надеялся, что возникнут какие-нибудь трудности и придется задержаться до завтра. Но все решилось на удивление быстро. Уже через два часа документы были оформлены, а трубы погру- жены в машину. Мы попрощались с Кислицыным и заехали в "Штребен". Ержан остался ждать меня в машине.
  В комнате было многолюдно. Марта, сидя за столом, разбирала бумаги. Ее волосы были собраны в пучок и мне хорошо был виден ее выпуклый лоб, мягкая линия носа и детский подбородок. Увидев меня, она вопросительно улыбнулась и тут же сникла, поняв, что я уезжаю.
  В центре комнаты стоял Миллер, окруженный толпой деревенского вида людей с едва уловимым налетом какой-то нездешности. Я сразу почувствовал к ним странную близость. Их голоса звучали неторопливо, чуть нараспев. Говорили они немного, больше слушали Ивана. Это были немцы; по духу и воспитанию - крепкие, обстоятельные крестьяне, хозяйственные и недоверчивые, a по судьбе - скитальцы, чьих прадедов полтораста лет назад соблазнили обширными наделами жирного чернозема на поволжских пустошах. Век спустя их объявили предателями и, во искупление вины, распылили по пустынным просторам одной шестой части суши. Значительная часть предателей погибла по дороге, но оставшиеся в живых покорно и трудолюбиво обживали новую родину.
  Сегодня они собрались послушать приехавшего с Волги Миллера. Он рассказывал о пришедших в упадок поселках, о заброшенных землях, об измельчавшем, выродившемся коровьем стаде. Местное начальство, по его словам, было настроено благо- желательно и обещало посильную помощь тем, кто вернется.
  - Что, и дома отдадут, и землю? - спросил невысокй морщи- нистый старик в пиджаке с аккуратными заплатками на локтях.
  - Это не в их власти, - ответил Миллер. - Нужно ждать реше- ний на уровне правительства. Но можно строиться на пустующих землях.
  - А они дождутся, покуда мы построим, распашем, а потом опять отберут?
  - Сейчас не то время, - энергично возразил Миллер. - Сегод- ня это просто невозможно. Все меняется очень быстро. Несколько лет назад никто не позволил бы даже поднять вопрос о возрождении немецкой автономии, не говоря уже о том, чтобы создать наше общество. Я считаю, что нужно ехать на Волгу, делать все что возможно и постепенно добиваться большего. Под лежачий камень вода не течет.
  Миллер заметил меня, и мы вышли в коридор. Я рассказал ему о пистолете, найденном среди брошюр.
  - Вот суки, - сказал Иван, помрачнев. - Я все время их чувст- вую за спиной. Но это уже серьезная провокация. Они были уверены, что я сам буду забирать коробку с брошюрами, а тебя, похоже, продержали для отвода глаз. Ну не могли же они отпус- тить тебя сразу, как только поняли, что это не я. Извини старик, что втравил тебя в историю. Но ты не волнуйся, - я уверен, что они тебя больше не тронут.
  - Да я не волнуюсь, - ответил я, чувствуя себя задетым. - Просто рассказываю, как дело было.
  - Эрик, ты не обижайся. Но мне показалось, что эта идея тебя не слишком увлекла. А раз так, то и неприятности тебе ни к чему.
  - Да нет, мне даже интересно. Времена и в самом деле дру- гие. Все это, как минимум, не скучно.
  - В этом можешь не сомневаться. Я знаю, что агитатор из меня неважный. Но ты же понимаешь, что есть смысл занимать- ся только тем, во что веришь. Поэтому, давай так: ты пока думай, а в сентябре встретимся в Москве. Будет съезд немцев - послу- шаешь, поговоришь с людьми и решишь - твое это или нет. Дого- ворились?
  Иван вернулся в комнату, и его тут же вновь обступили люди. Ко мне подошла Марта.
  - Уезжаешь?
  - Я приеду. Обязательно приеду.
  Марта молча смотрела в пол. У меня заныло под ложечкой.
  Мы вышли в безлюдный вестибюль, обнялись и простояли так с минуту. Потом я поцеловал ее в щеку около уха, и она разжала руки. Я пробежал по ступенькам к выходу и вывалился в наполненный вечным солнцем день.
  
  23
  Мы с Ержаном засветло добрались до перевала и в сгуща- ющихся красноватых сумерках спустились в долину. В Суран мы въехали уже в полной темноте и, перевалив через гребень плотины, уперлись фарами в беленую, потрескавшуюся стену экспедиционной базы.
  В доме было темно. Снизу, от водохранилища доносился женский смех и плеск воды. В камышовых зарослях слабо мерцал огонек.
  Мы спустились к берегу под оглушительный аккомпанемент тысяч невидимых сверчков. В небе висела большая пятнистая луна. На воде покачивался пенопластовый плотик, сервированный на манер ресторанного столика. На нем стояла бутылка шампан- ского, стаканы, тарелка с фруктами и горела свеча, бросая на воду желтые блики. Вокруг плотика располагалось все общество, лени- во шевеля для поддержания пловучести руками и ногами.
  - А мы вас не ждали сегодня, - крикнула Люда.
  - А я все равно верю, что вы нам рады, - ответил я. - Правда, Оля?
  - Конечно, Эрик! - нетрезво закричала Ольга, ложась навз- ничь на воду. - Ребята, давайте к нам! Казашок, я соскучилась по твоим желтым полосатым трусам!
  - Пачеко, как дела, марикон? - негромко спросил Ержан.
  - Какой он тебе марикон? - неожиданно вступилась Люда.
  В колеблющемся свете было видно, как она жестом собст- венницы положила Пачеко руку на плечо.
  - Я смотрю, тут у вас большие перемены, - засмеялся Ержан. - На два дня нельзя оставить.
  Мы поднялись к дому. Ержан принес из кабины уазика недое- денные в дороге лепешки и помидоры. Я вылил из фляжки остатки спирта и разбавил их водой. Мы выпили и блаженно вытянулись под навесом.
  На тропинке показалась мокрая компания. Ольга неожиданно подошла ко мне и, взяв меня за руку, увлекла в сторону дома.
  - Ты куда? - крикнул ей вдогонку Сергей.
  - Отстань! - ответила она не оборачиваясь. - Тоже мне, хозя- ин нашелся.
  За домом Ольга, коснувшись моего плеча грудью в мокром купальнике, шепнула мне в ухо:
  - Это правда, что у Пачеко гоноррея? Мне Максищев сказал, так что ты не ври.
  - Если Серый знал, что Пачеко болел, то должен знать и то, что он вылечился. Еще зимой. А в чем дело?
  - Хех, значит он просто конкурента отваживал! А Людка те- перь его боится. Хочет и боится. Кубинец лезет к ней, ласковый такой, и ничего понять не может - она его не гонит и близко не подпускает. Ну и гондон этот ваш Серый...
  Ольга вдруг вплотную притянула меня себе за руку и, глядя в глаза, спросила:
  - А ты? Ты меня хочешь? Я тебе нравлюсь?
  Ей глаза хмельно блуждали по моему лицу. Из-за угла дома появился Сергей.
  - Ну что, красавчик, - не отстраняясь от меня, громко спроси- ла Ольга, - у кого тут трипачок? И кто готов семью бросить ради меня? Супермен хренов, - расхохоталась девушка. - Блудишь и бздишь, как скунс. Пойду лучше казашка соблазню - уж ему-то точно все слухи по фигу. Или вот Эрнста. Правда он - темная лошадка...
  Ольга отпустила мою руку и нетвердой походкой повернула за угол. Оттуда донесся ее смех и веселые возгласы Ержана. Сергей угрюмо посмотрел на меня и молча пошел к дому.
  
  24
  Максищев разбудил меня рано утром.
  - Мне машина нужна, - сказал он, глядя в сторону. - Давай выгрузим трубы на участке.
  Мы поехали на дальний участок, где система еще не была смонтирована. Позади нас над грунтовой дорогой повисал длин- ный пыльный шлейф.
  На участке мы молча быстро разгрузили трубы. Садясь в кабину, Сергей заметил под машиной темное пятно от впитав- шейся в сухую землю воды.
  - Ты видел, что радиатор течет? - спросил он меня.
  - Из него всегда капало, - пожал я плечами.
  - Так не текло, как сейчас. Вы что, не могли в Ташкенте ради- атор запаять?
  - Вчера так не капало, - ответил я, сдерживаясь.
  Сергей достал из инструментального ящика паяльную лампу и кусок припоя. Затем он расстелил кусок брезента и полез под машину.
  - Так только совсем распаяешь, - сказал я. - Поехали лучше в мастерскую. Если полный радиатор сейчас залить, то дотянем.
  - Ты, Эрнст, видать, не любишь с тачкой возиться, - донес- лось из-под машины. - Только ездить любишь. На какие шиши ее ремонтировать?
  - Насколько я знаю, бухгалтерия ремонт оплачивает.
  - А вот это тебя не касается. Здесь я материально ответст- венный.
  Некоторое время из-под машины слышалось шипение паяль- ной лампы и звон инструментов. Затем вода потекла заметно сильнее.
  - Гляди, как потекло, - сказал я. - Наверное, трубка распая- лась.
  Из-под уазика появилось испачканное, злое лицо Максище- ва.
  - Чему ты радуешься? - почти выкрикнул он. - Мне осточер- тели твои подъебы! Что ты везде нос свой суешь?
  - Кончай, Серый. Успокойся. Похоже, ты еще от вчерашнего не отошел.
  Он вспыхнул мгновенно.
  - Я же говорю, что ты везде лезешь! - Лоб Максищева пере- черкнула вертикальная складка. - Ты чего вчера Ольге про Пачеко наплел?
  - Ответил на ее вопросы. Тебя, кстати, это не касается. Тебе, если ты помнишь, я трубы вчера привез, - выговорил я, сдержи- ваясь.
  - Плевать на трубы! Чего ты все ходишь вокруг нее?
  - По-моему, это она вокруг меня ходит, - рассмеялся я. - И не только вокруг меня. Она вообще, видать, барышня ходячая.
  Максищев, сжимая в руке разводной ключ, несколько секунд смотрел на меня в упор. Затем он бросил ключ в ящик и сел за руль. Я достал из кузова канистру и наполнил ее водой. В кабине я открыл зеленый, похожий на квадратный таз, капот и залил воду в радиатор, оставив горловину открытой. Затем еще раз наполнил канистру.
  - Поехали, Макс, - сказал я. - Здесь мы все равно радиатор не запаяем. Пусть течет, я буду подливать на ходу.
  Сергей завел мотор и рванул с места. Обратная дорога тянулась бесконечно. Температура в радиаторе все время росла, и мне то и дело приходилось доливать воду. Иногда на ухабах мне не удавалось попасть струей точно в горловину радиатора, и тогда брызги воды с крыльчатки вентилятора летели Максищеву в лицо. Он, молча, яростно стирал их тыльной стороной ладони. Похоже, он был уверен, что я делаю это нарочно.
  Когда мы добрались до базы, Сергей заглушил мотор и налег грудью на руль.
  - Работать мы вместе не будем, - сказал он, глядя вдаль сквозь лобовое стекло. - Если хочешь помочь экспедиции, езжай на Кара-Су - отслеживать гидрограф притоков Нарына. Не хочешь - возвращайся в Москву. Другой работы у меня для тебя нет.
  - Видел я твою работу, - ответил я. - Не волнуйся, стучать не стану. А Кара-Су - это отличная мысль. По крайней мере там я не буду видеть твой мужественный облик.
  По лицу Максищева прошла тень.
  - Когда поедешь? - спросил он бесцветным голосом, продол- жая глядеть сквозь стекло.
  - Да хоть завтра, - с каким-то азартом ответил я. - Чего тянуть?
  - Ержан тебя отвезет.
  
  25
  Наутро я собрал свой рюкзак. Место, только что бывшее моим домом, за считанные минуты стало чужим, и я в очередной раз поразился малости времени, необходимого для этой печаль- ной перемены.
  Ольги и Люды не было видно. Я попрощался с ни черта не понимавшим Пачеко, и мы с Ержаном покатили с плотины вниз. Ержан притормозил у почты, и я позвонил Марте. Телефон не отвечал. На выезде из поселка мы остановились у придорожного базарчика и купили овощи, лепешки и рис.
  Дорога шла по неширокой террасе, выбитой в крутом каме- нистом склоне высоко над берегом Нарына. Река завораживала своей явственно ощущаемой, непререкаемой мощью и бирюзо- вым, как в тропических морях, цветом воды. Впрочем, ассоциации с тропиками были ложными: вода здесь была ледяной даже летом, а зима суровой, как на Крайнем Севере. Вот и сейчас - в начале августа - в воздухе была разлита холодноватая свежесть, а все краски были сочными и яркими, лишенными летней блеклости и запыленности долины. Запахи горной флоры были, под стать краскам, отчетливыми и горьковато-пряными.
  Весь горизонт - от края до края - занимали розовато-сиреневые марганцевые горы, покрытые зелеными островками алычевых рощиц и сизыми пятнами вересковых полян. Горы здесь не были похожи на окраинные отроги, возникшие на периферии древнего катаклизма, через которые шла дорога на Ташкент. Здесь нескончаемые хребты уходили, цепь за цепью, вверх, в разреженную дымку, становясь в безмолвной вышине пустынным, покрытым цветным льдом, прихотливым нагромождением камня, вздыбленного некогда чудовищной, недоступной человеческому воображению силой.
  Ержан сидел за рулем, а я читал старый гидрографический отчет, найденный на базе среди архивных папок:
  
  Гидрографическую сеть территории образует река Нарын, образующаяся от слияния рек Чон-Нарына и Кичи-Нарына. Общая длина р.Нарын 535 км. Средний расход в верховье 90м3/с, близ устья - 499 м3/с. Максимальный расход составляет 858 м3/с. На своем протяжении река имеет падение 1715 м и превосходит по запасам энергии Волгу. Река имеет многочисленные левобережные притоки, берущие своё начало с ледников и снежников высокогорной зоны хребта Нарынтоо. К ним относятся реки: Ийрисуу, Караташ, Кашкасуу, Четбулак, Байбиче, Башбулак, Джыргалбай, Бокбай, Чон-Тепши, Тепши, Талды, Чон-Талды, Умот, Кашкасуу, Акбай, Улан. Все они типично горные, по протяженности сравнительно короткие (10-15км), мелководные, каменистые, с шириной русла от 0,5 до 1,5м.
  
  Дорога то отдалялась от реки в поисках более пологого склона, то, прижатая каменной стеной, вплотную приникала к берегу. Там, где монолиты скал сжимали русло отвесными стена- ми, были пробиты тоннели, и дорога продолжала свой бег среди их темных рваных стен, рожденных адской силой динамитных взрывов. Дорога соединяла между собой несколько электростан- ций, которым река, играючи, отдавала малую толику своей без- мерной мощи. Узкий асфальтовый серпантин углублялся в горы, разбрасывая по окрестным ущельям короткие лучи грунтовых ответвлений, но, не в силах достичь лежащих в небесной дымке плоскогорий, исчерченных языками ледников, наконец признавал свое поражение и уходил за перевал к очередной обжитой долине.
  Мы доехали до поселка, примостившегося в расширении ущелья - там слегка расступившиеся горы позволили реке и впадающему в нее притоку за тысячи лет намыть небольшую долину из песка и камня. Здесь жили гидростроители и энергетики.
  От поселка мы свернули на наезженную вдоль притока грунтовую колею. Из-за оползней колея постоянно менялась. В некоторых местах ее перекрывали скатившиеся со склона каменные глыбы, размером с избушку, и их приходилось объезжать по мелкому каменистому ложу речки, вцепившись в норовящий вырваться руль. У дороги часто встречались заросли высокой - в человеческий рост - конопли, издали похожие на молодой ельник. Мощные стебли с резными листьями были увенчаны сизыми пирамидальными кисточками созревших соцве- тий. До них можно было дотянуться из окна машины.
  Объехав серые гранитные валуны, лежавшие в траве, как окаменевшие звери, мы выбрались на небольшое плато. На нем из саманных кирпичей была сложена кошара - длинная призе- мистая постройка для зимовки овец с маленькими окнами под самой крышей. В коротком крыле Г-образного здания была выго- рожена комната для ночлега пастухов и кухня.
  Наблюдения за стоком рек всегда стояли в экспедиционных планах, но на них никогда не хватало ни людей, ни транспорта. Несколько лет назад сюда завезли гидрографические приборы, и с тех пор они лежали в пристроенной к кошаре кладовой - в сотне километров от базы. За их сохранность можно было не беспоко- иться. Приборы не могли пригодиться в хозяйстве, как, например, веревка или полиэтиленовая пленка, и поэтому вызывали у мест- ных пастухов лишь мимолетное презрительное любопытство.
  В комнате стоял топчан, покрытый серой кошмой. В углу кухни возвышалась обмазанная глиной печь. На печи стояла закопченная до черноты посуда: казан и алюминиевый чайник. К стене был придвинут сколоченный из горбыля стол, покрытый выцветшей клеенкой.
  Мы вышли из кошары и, сидя на теплом валуне, выкурили по сигарете. Было солнечно и тихо, только мелкая речка ровно шуме- ла, перекатываясь через камни тысячами игрушечных водопадов.
  - Поешь со мной? - спросил я Ержана.
  - Я лучше поеду. Хочу тоннели проскочить, пока светло.
  - Ну, поезжай. Спасибо, что довез.
  - Постараюсь приехать дней через десять.
  - Не напрягайся. Я не пропаду. Схожу в поселок, мяса у кир- гизов куплю. Мне все равно надо будет на почту зайти.
  - А сколько ты вообще собираешься здесь торчать? Эти дан- ные никому не нужны. Гидрографию, один хрен, берем в архиве метеоцентра.
  Я пожал плечами.
  - Да я знаю... Но мне хочется побыть немного одному... Для этого лучше места не придумаешь. Хотя вряд ли я долго здесь усижу.
  - Рванешь в Ташкент?
  - Сначала позвоню. Если позовет - плюну на все и уеду. Ше- фу потом все объясню.
  - Ты собираешься звонить с местной почты? Ты еще факс попробуй толкануть из киргизского аула, идеалист.
  - Это в тебе говорит казахский шовинизм. Можно подумать, в казахских аулах связь лучше работает.
  - Немец, не выделывайся. Давай телефон, я сам позвоню твоей Брунгильде.
  Мы обнялись на прощание, и Ержан медленно покатил обратно, объезжая камни и ямы. Уазик раскачивался на ухабах, скрипя рессорами.
  
  26
  Два дня я ходил с рюкзаком и картой от одной речушки к другой, замеряя сток воды и записывая цифры в журнал с непромокаемой обложкой. Вечером я варил в казане кашу или суп из пакета и заваривал чай в алюминиевой кружке. Никакая ясность духа на меня не нисходила и не посещали философской глубины откровения. Время проходило в решении мелких практических проблем - принести воды, набрать сухих кизяков для очага, расто- пить печь, выстирать белье. Оказалось что монашеское бытие наполняли вовсе не размышления о вечном, не напряженные поиски истины, а лишь малоэффективный монотонный труд, перетирающий отпущенное Богом время жизни. Мне пришло в голову, что монахи не стремятся усовершенствовать свой быт вовсе не из желания строго следовать патриархальному укладу, а из простой боязни, работая чересчур производительно, скоро остаться без дела - наедине со своим 'я', утратившим способность абстрактно мыслить, но зато до краев наполненным грешными помыслами.
  Все это я в полной мере ощущал на себе. Часть моих мыс- лей была о мясе. Несмотря на очевидную пользу временного вегетерианства, в моем воображении все чаще возникала дымя- щаяся вареная баранья лопатка, посыпанная свежим укропом и мелко нарубленным чесноком.
  Ложась спать, я вспоминал - минуту за минутой - свою встречу с Мартой. Я пытался думать о наших отношениях, о том, какой она человек и почему мне так хочется быть с ней рядом, но перед глазами стояло ее голое белое тело с покатыми плечами, округлыми грудями, темным треугольником лобка и тяжеловатыми каплями ягодиц. Никакая сила не могла заставить меня отвлечься от этого видения. Рукоблудие лишь сбивало остроту желания, не в состоянии его удовлетворить, как пустая рисовая каша лишь наполняла желудок, не насыщая его. Я убеждался в очевидной глупости формулы "расставшись на время мы можем спокойно все обдумать". "Спокойно обдумывать" я мог только дав телу все, что оно просило, и ощущая в нем блаженную пустоту и легкое дрожа- ние в коленях.
  На третий день я собрался в поселок. Как всегда бывает в жизни, дорог было две: легкая и длинная - вдоль речки и трудная и короткая - через горы. Я выбрал короткую. Выйдя по крутой тропе на перевал, я увидел дремлющий под солнцем поселок с обсажен- ными тополями прямыми улицами, выходящими к бирюзовой, с пенными бурунами воде.
  Телефон на почте все же работал, но Марта не отвечала. Я дошел до маленького полупустого базара. Вместо запланирован- ной бараньей лопатки мне удалось купить только длинный кусок конины с желтой прослойкой жира и несколько лепешек.
  Я вернулся на почту, но телефон по-прежнему не отвечал. Около часа я просидел на берегу под узловатой ивой, глядя на стеклянный блеск плотной, бешено несущейся над гладкими валунами воды.
  Телефон вновь не ответил. Я подогнал лямки рюкзака, перешел через шоссе и двинулся по тропе вверх. Невдалеке по склону медленно двигалось желто-серое пятно овечьей отары. На коротконогом коньке сидел раскосый пастух в вельветовом пальто нараспашку. Под пальто виднелись пиджак и наглухо застегнутый жилет - тоже из вельвета. Вельветовые брюки были заправлены в сапоги с вельветовыми голенищами. Костюм дополняла вельвето- вая шляпа с неширокими полями.
  Пастух что-то прокричал мне, показывая кнутом в сторону перевала. Я помахал ему рукой и пошел дальше. Солнце светило мне в спину, и я видел собственную короткую тень прямо перед собой. После перевала тень скользнула вниз и затерялась на склоне. Обойдя большую бурую осыпь, я вышел на открытое место и увидел далеко внизу свою кошару. Рядом с ней стоял уазик с красными от вечернего солнца стеклами кабины. Я ускорил шаг, приноравливая его к забившемуся сердцу, и затем побежал, оскальзываясь на мелких камнях. Уазик исчезал и вновь показывался из-за выступавших скал на поворотах тропы.
  У подошвы склона, я снова перешел на шаг. Кошара заслоняла от меня машину. Я обошел кошару и увидел сидящих на плоском валуне Ержана и Марту. Они обернулись на мои шаги. С минуту мы молча рассматривали друг друга.
  - Ну что, немец, от счастья язык проглотил? - щуря раскосые глаза, весело спросил Ержан.
  - А он еще не знает, радоваться ему или печалиться, - не отрывая взгляда от моего лица, отозвалась Марта. - И правильно делает. Никогда не мешает лишний раз подумать перед тем, как связываешься с женщиной.
  - А ты уже подумала?
  - А что мне думать? Я женщина, мне думать не полагается. Ержан позвонил, красочно описал, как тебя сослали на съедение волкам, вот я и приехала. Но ты, как будто, не рад?
  - Не обращай внимания. Дай в себя прийти.
  Я повернулся к Ержану.
  - А как тебя Максищев отпустил?
  - Никак. После твоего отъезда он помирился с Ольгой. Очень бурно, - Ержан засмеялся мелким рассыпчатым смехом. - Им сейчас не до меня. Ну и Людик с Пачеко не теряются, раз его диагноз не подтвердился. Экспедиция, однако! Только бедный казах, как всегда, никому не нужен, кроме собственных мозолистых ладоней.
  Я слушал Ержана, глядел на Марту, и мной в который раз за последние месяцы овладевало чувство иррациональности проис- хдящего. Мечты о спокойном лете казались сейчас смешной нелепицей. События сами настигали меня, и их последователь- ность выглядела странной игрой с неясными мне правилами и неизвестной целью. Я вдруг отчетливо понял, что выйти из нее уже невозможно, а противиться бессмысленно. Сплавляющемуся по горной реке не под силу развернуть байдарку против потока, но никому не придет в голову сказать, что он просто плывет по течению. Все, что в его силах - это точные, уверенные движения веслом, сохраняющие лодку на плаву. Изменить же русло реки и направление ее течения не дано ни одному гребцу.
  Я крепко обнял Марту и поцеловал ее в нагретый солнцем, уютно пахнущий затылок. Она, тесно прижавшись, клюнула меня в шею.
  - Ну, раз приехали, тогда давайте пожрать приготовим! - про- возгласил я. - У меня сегодня есть мясо!
  Ержан скептически осмотрел жилистый темный кусок:
  - Где ты нашел этого старого ишака?
  - На базаре купил...
  - Кто в горах мясо на базаре покупает? Только глупые турис- ты из России. Вот смотри!
  Ержан развернул кусок холстины, и я увидел темно-розовую с легким белоснежным жирком баранью лопатку.
  - Где ты ее раздобыл?
  - У пастуха - твоего соседа.
  - Который во всем вельветовом? Я у него спрашивал. А он только все кнутом куда-то показывает.
  - По-русски спрашивал? Ты бы его еще по- немецки спросил. Он тебе и предлагал - пойти и отрезать кусок. А ты ему все только рукой машешь. Он на тебя даже обиделся. Решил, что ты вегете- рианец. Киргизы не любят вегетерианцев.
  - А казахи?
  - Казахи их просто не понимают.
  Я принес из речки сладковатой ледяной воды и разбавил ею спирт во фляжке. Мы выпили, и подхваченные легкой хмельной волной, сидели, прислонившись спинами к теплой глиняной стене кошары, глядя на красное солнце над зубчатой горной стеной. Казан булькал перед нами на сложенном из камней очаге. Пахло кизячным дымом, вареной бараниной и лавровым листом.
  
  27
  Я проснулся рано, но Ержана уже не было. Марта спала на топчане, уткнувшись лицом в стену. Я сходил с чайником к речке и наполнил его свежей водой. За ночь верхние зубцы дальнего хребта обозначились контрастной белой кромкой. Оттуда доносил- ся едва уловимый запах снега. Август в горах был преддверием зимы и сулил скорые холода. Я разжег огонь и поставил чайник на печку.
  После чая я сложил вертушки в рюкзак, а Марта сделала бутерброды из лепешек и остатков вареного мяса. Мы двинулись вверх по речке. Узкая долина заросла красноватым ивняком и деревцами алычи. Узловатые стволы были густо покрыты зелено- вато-серым лишайником и казались каменными, словно выросши- ми из лежавших в траве валунов. Просветы между скалами за- полняла буйная зеленая конопля. Солнце быстро поднималось в густо-синем, напоминающем о космосе, небе. Становилось жарко.
  Через час мы вышли к истоку реки. Здесь ущелье было перекрыто древним оползнем. Вверху за тысячи лет образовалось глубокое озеро, и вода постепенно пробила себе дорогу в толще породы. Прямо перед нами из-под подошвы склона, освобождаясь от невыносимого давления, вылетала мощная пенная струя. Тончайшая кисея влаги постепенно сгущалась в крупные капли и рваные водяные комки, которые, словно в замедленной съемке, вращаясь и укрупняясь, по пологой траектории летели вперед и, обрушившись на землю, становились рекой. От пенной струи медленно двигался в сторону легчайший водяной флер, оседая на скалах и листьях растений. В воздухе вспыхивали и гасли тысячи маленьких радуг.
  - Вот это да! - в восторге закричала Марта. - Это же просто рай на земле! Ты посмотри на эту струю, на этот спектакль рождения реки! Разве есть на свете что-то более эротичное?
  Она подбежала ко мне, срывая на ходу футболку, и повисла на шее, плюща большие круглые груди. Стоя в облаке радужной водяной пыли, мы неистово целовались, одновременно избавля- ясь от одежды.
  Я оторвался от Марты, раздвинул плотные кусты боярыш- ника, втащил ее за собой, и мы оказались на окруженной кустами травянистой полянке. Марта навзничь упала в траву, и я накрыл ее тело своим. Несколько секунд мне казалось, что цель близка, но затем я почувствовал в ее мышцах уже знакомое напряжение, и тут же ее бедра окаменело сжались, отторгая меня.
  Мы лежали рядом в траве. Сквозь просветы в ветвях проби- валось стоящее в зените солнце. Я почувствовал мокроту на пле- че.
  - Не плачь, Каллипига, - сказал я. - Все у нас получится. Вот сейчас поцелую тебя в самое-самое, и ты расслабишься. Как в Ташкенте.
  Марта покачала головой:
  - Это не помогает. Только заменяет до какой-то степени. Это хорошо только как дополнение к главному. А я хочу, чтобы у нас с тобой все было по-настоящему.
  - А так разве не по-настоящему? Главное - результат. И у тебя, и у меня.
  - От этого не родятся дети. Значит это не настоящее, только забава.
  - Мы попробуем еще. Чуть попозже.
  Марта вновь покачала головой:
  - Это меня Бог наказывает. Самоубийство - тяжкий грех, - сказала она со знакомой бездонной печалью.
  Слушать ее было невыносимо. Мне пришла в голову неожи- данная мысль.
  - Бог, говоришь? - спросил я, поднимаясь. - А вот мы сейчас к черту обратимся. Авось он поможет. А ну, вставай.
  - Ты чего?- Марта уставила на меня круглые испуганные гла- за. - К какому черту?
  - Вставай, говорю. Иди вперед.
  Марта низко наклонилась, мелькнув розовым, и через прореху в кустах выбралась наружу. Я вылез следом за ней. Она поглядела на меня с сочувственной улыбкой:
  - Дай я хоть тебе жизнь облегчу. Видал, что творится?
  - Успеется, - ответил я. - Пошли.
  Я взял ее за руку и мы пошли под скрип кузнечиков по густой траве к каменистому склону. Это и впрямь было похоже на рай. Только никак не удавалось совершить грехопадение.
  Впереди темнели заросли конопли. Кусты с пястками продол- говатых резных листьев возвышались на уровне груди. Это было целое конопляное море. Его мощь притягивала и отталкивала одновременно, как изображения египетских богов - полулюдей-полузверей. Жаркое солнце до предела раскрыло сизые глазки созревших соцветий и устьица листьев. От них струился кружащий голову аромат.
  Я вошел в сизо-зеленое дурманящее море и потянул за собой Марту. Вначале она двигалась, словно лунатик, но вскоре глаза ее заблестели, движения стали плавными, и я услышал ее смех:
  - Что ты придумал, Эрик? Это и вправду какое-то дьявольс- кое место!
  Марта поочередно поднимая руки и приседая на расставлен- ных ногах, двигалась в странном чувственном танце. Ее движения постепенно ускорялись, и тело, утрачивая белизну, покрывалось сизым налетом пыльцы.
  Через несколько минут я вывел ее за руку из конопляных зарослей. Щеки Марты разгорелись, глаза ярко блестели. Пыльца покрывала ее тело, собравшись в темные бороздки на шее, подмышками, между грудями и в паху. Марта уперлась руками в ствол дерева, и я стал счищать с нее пыльцу, превращая ее в тонкие серые катышки. Кожа ее загорелась и покрылась розовыми пятнами. Марта смеялась от щекотки и говорила:
  - Эрик, милый, ну что ты затеял? Что ты такое выдумал?
  У меня на ладони образовался темный комочек. Я хорошень- ко размял его и, сплющив лепешкой, положил на нагретый солнцем камень. Из лежащих в траве брюк я вытянул сигарету и выпотрошил ее в ладонь. Подсохшую лепешку я раскрошил между пальцами и добавил немного табака.
  Затем, двигая по ладони пустой бумажной трубочкой, я заново наполнил сигарету приготовленной смесью. Возбуждение у Марты прошло и она безучастно следила за моими манипуляци- ями.
  Я прикурил сигарету, затянулся и протянул ее Марте. Она покорно взяла ее в руки, сделала глубокую затяжку, задержала дыхание и закрыла глаза. Я затянулся еще и вновь передал сигарету. Марта, не открывая глаз, набрала полную грудь дыма и долго не выдыхала. Я снова протянул ей сигарету, но Марта отрицательно покачала головой. Она взяла меня за руку, и мы опустились в траву прямо под старой алычей. Мы лежали, обнявшись, не слыша шума воды, не чувствуя ни моросящей влаги, ни солнечных лучей, ни мелких камушков в траве. Нас заполняла бесконечная нежность, от которой перехватывало дыхание.
  Через несколько минут Марта перевернулась на спину и, глядя в небо сияющими глазами, обняла меня за шею, а я легко проскользнул в ее влажную глубину. Небольшой порыв ветра бросил на нас горсть прохладных капель. Марта вздрогнула, сжалась, и мне показалось что спазм вот-вот снова охватит ее. Но она вновь расслабилась, а затем уже сама принялась напрягать и расслаблять мышцы паха, проверяя обретенный над ними конт- роль. Я не мог больше сдерживаться и изо всех сил вжался в Марту, а она все двигала мышцами, радуясь, как впервые вставший на ноги выздоравливающий больной. Марта громко смеялась, глядя из-за моего плеча в небо, и не обращала никакого внимания на мои блаженные судороги.
  Потом мы мылись в холодных радужных брызгах, стирая с себя остатки конопляной пыльцы. На склоне, высоко над нами показался всадник, и мы нехотя оделись. Когда он приблизился, я узнал одетого в вельвет пастуха. На шее у него висел мощный армейский бинокль. Он ехал в полусотне шагов от нас, не повора- чивая головы и надменно глядя впереди себя.
  - Эй, друг! - позвал я его.
  Киргиз обернулся, словно впервые нас заметил, и, не спеша, подъехал к нам на своем коротконогом коньке. Спешившись, он с достоинством пожал мне руку, не обращая на Марту никакого внимания.
  - Как дела? - спросил я его.
  - Ничего дела. Ты зачем Кара-Куль приехал?
  - Работаю понемногу, - я, показал на вертушки, торчащие из рюкзака.
  - Видал твой работа. Бинокль хороший. Ты свой джаляб, - он коротко кивнул в сторону Марты, - дома держи. Старики узнают - обижаться будут.
  - Ладно, договорились, - засмеялся я. - На вот, угощайся, - я протянул ему пачку сигарет. Киргиз спрятал ее во внутренний карман вельветового пиджака.
  - У тебя мясо есть, баран есть? - спросил я, невольно зара- жаясь от пастуха косноязычием.
  - Почему нет? Баран всегда есть.
  - Я могу прийти, скажи куда.
  - Сам принесу. Ты завтра никуда не пойдешь. Еще три дня никуда не пойдешь.
  - Почему?
  Киргиз молча показал кнутом на дальний хребет. Его кромка уже не была такой четкой и белой, как утром. Воздух над горами посерел, и было видно, как беззвучные порывы ветра сдувают с вершин снежную пыль.
  - Дома сиди, никуда не ходи, - пастух взобрался в седло, чмокнул губами и стал не спеша подниматься по склону.
  
  
  28
  Мы вернулись в кошару, заперли дверь и повалились на застеленный спальными мешками топчан. Маленькое оконце под крышей посылало на грубо обмазанную глиной стену солнечные блики. Снаружи доносился ровный шум реки.
  Время перестало существовать. День сменился ночью, а мы снова и снова находили друг друга на топчане, слепляясь во всех мыслимых позах. На табуретке у топчана стояло оцинкованное ведро с водой, и мы пили ее, черпая большой алюминиевой кружкой. Иногда мы засыпали на короткое время, а потом первый проснувшийся будил другого, и мы набрасывались друг на друга с новой жадной силой.
  В оконце снова появился свет - серый и тусклый. Я поднял голову и осмотрелся. Марта спала, свернувшись, как большая кошка. Скомканные спальные мешки были в пятнах и разводах. В комнате висел пряный, кисломолочный душок.
  Снаружи послышался мякгий стук тяжелых капель по камышовой крыше, затем дождь сыпанул чаще, набирая силу. Я распахнул дверь. В кошару ворвался влажный ветер, отчетливо пахнущий снегом, мокрой глиной и омытой дождем листвой. Я вышел за порог. Дождь был теплым. Густой туман укрывал горы и глушил все звуки. Видны были только близлежащие валуны и деревья. Шум реки был едва различим и сливался с шорохом дождя.
  На пороге появилась Марта со спутанными волосами и, покачнувшись, оперлась о косяк. Мы бродили по мокрой траве между деревцами алычи, с наслаждением подставляя тела под усиливающиеся струи.
  Впереди небо лопнуло зигзагами молний и после паузы заворчал гром. Мы вернулись в кошару, и я досуха растер Марту полотенцем. В оконце полыхнуло голубым и гром раздался быстрее и громче, чем в первый раз. Марта отобрала у меня полотенце и стала вытирать мои плечи и грудь. Затем, присев передо мной на корточки, она обернула полотенцем мои бедра, обняла их и прижалась к ним грудью. Через минуту она отняла руки, и полотенце, опав с моих бедер, осталось висеть, словно на вешалке.
  - Ты выдержал экзамен! - смеясь, закричала Марта под новый удар грома. - Ты достоин награды!
  Мы снова повалились на топчан. Прямо передо нами на глиняной стене вспыхивали блики молний, и гром, ненадолго угомонившись, снова взрывался где-то неподалеку долгим, оглу- шительным эхом.
  К вечеру дождь немного стих. Стало заметно холоднее. Мы натянули свитера и, обнявшись, дремали в углу топчана. Сил не было даже разжечь огонь. На табуретке горела толстая свеча и лежал бумажный пакет с курагой. Время от времени кто-нибудь из нас зачерпывал из пакета горсть сплющенных вяленых ягод и мы жевали их, не открывая глаз.
  
  29
  В монотонном шуме дождя снаружи послышались тупые мягкие удары, перемежающиеся звяканьем металла о камень. Дверь отворилась, и в кошару вошел пастух в мокрой плащ-палат- ке. Вода стекала с брезента и впитывалась в глинобитный пол. Я открыл глаза:
  - Привет, друг! Мясо привез? А то мы тут скоро совсем ото- щаем от такого постельного режима...
  Пастух молча махнул мне рукой и исчез за порогом. Я слез с топчана и вышел следом за ним. С козырька над входной дверью ручьями стекала вода. Вокруг была полная темнота. Киргиз вклю- чил фонарик, и я увидел в частой сетке дождя серые снежные хлопья.
  - Это надолго? - спросил я.
  Пастух по-прежнему молча перевел фонарь дальше, и я застыл, пораженный. В десятке метров от кошары я увидел мутную воду. Она покрывала траву и медленно приближалась к крыльцу. Валуны мокро блестели над ее поверхностью.
  - Это что, река сюда добралась? - спросил я, не веря своим глазам. Вся моя дремота вмиг исчезла.
  - Уходить быстро надо, - сказал пастух. - Большая вода идет.
  Я вернулся в кошару.
  - Марта, просыпайся. Мартыш, нам надо уходить, слышишь?
  Марта сидела на топчане и спросонок хлопала глазами. Я стал быстро собираться. Через минуту Марта, не задавая вопро- сов, принялась мне помогать. Зашел пастух и, светя фонарем, протянул нам два брезентовых дождевика. Я задул свечу и сунул ее в карман рюкзака.
  За углом кошары под навесом стояли две мокрые лошади, покрытые попонами. Пастух связал широким ремнем рюкзак и сумку, перекинул их через спину одной из лошадей и взобрался в седло другой. Я подсадил Марту позади него на мокрую попону, и она уцепилась за ремни подпруги. Она что-то сказала, и я, не расслышав, подошел ближе.
  - Как ты думаешь, залило полянку под алычей? - крикнула она мне сквозь шум дождя.
  - Какую полянку?
  - Ну ту, нашу... Там, где начинается река...
  Пастух энергично махнул рукой, и я, оскальзываясь, забрал- ся на лошадь, нагруженную рюкзаком и сумкой. Седла на ней не было. Сквозь попону я чувствовал тепло ее большого тела и напряженную работу мышц.
  Мы стали медленно подниматься вверх по раскисшему скло- ну. Дождь усилися. Лошадиные копыта вязли в глинистой почве. Мокрые животные с усилием вытягивали их с чмокающим звуком. Кожа под попоной нервно вздрагивала. Темнота была почти полной, только над гребнем горы временами вспыхивало слабое зарево.
  На перевале мы остановились, давая лошадям передохнуть. Внизу, в мокрой пелене дрожало несколько огоньков. Можно было различить свет фар редких машин, ползущих по невидимому шоссе. Сквозь шум дождя доносился рев переполненной реки. Мы с пастухом спешились и двинулись по тропе вниз, держась за поводья. Ноги соскальзывали с камней и влипали в мокрую глину. Марта пересела в седло и покачивалась впереди большой бес- форменной куклой.
  Поздно вечером мы добрались до шоссе. Ноги дрожали от усталости. На ботинках и мокрых брюках налипла глина. Пот и дождь заливали лицо.
  - Как тебя зовут? - спросил я пастуха.
  - Талгат.
  Фонарь у входа в автостанцию осветил его лицо с редкими усами. Марта подошла и поцеловала его в обе щеки. Талгат засмеялся, обнажив редкие прокуренные зубы. Я вдруг понял, что он едва ли намного старше меня.
  Я открыл клапан рюкзака и достал моток прочной капроновой веревки, фляжку со спиртом, несколько пачек сигарет, две оставшиеся пачки чая, сложил все в полиэтиленовый пакет и отдал Талгату. Он привязал повод второй лошади к подпруге первой, забрался в седло и, чмокнув губами, медленно растаял в темноте за поворотом шоссе.
  Мы вошли в маленький полутемный зал автостанции. Вдоль стены стояли жесткие, отполированные до блеска фанерные скамьи. Стекло кассы было задернуто занавеской, за которой горела настольная лампа.
  Я постучал в стекло. Занавеска сдвинулась и показалось раскосое мужское лицо с жесткими всклокоченными волосами.
  - Здравствуйте, - сказал я. - Будет сегодня автобус?
  - Откуда знаю? - отозвался дежурный. - Не видишь, как поли- вает? Если на дороге оползень не будет - приедет. Сиди, жди.
  Мы устроились в углу зальца и переоделись в сухие спортив- ные штаны. Глядя в карманное зеркальце, Марта пыталась приве- сти в порядок спутанные волосы.
  Неожиданно дверь комнаты дежурного отворилась, и он махнул мне неуверенным приглашающим жестом. Лицо его было смущенным. Я поднялся и подошел к двери. Внутри кабинета работал маленький телевизор. Передавали балет "Лебединое озеро".
  - Слышь, брат, - пробормотал дежурный, - посмотри, а то я не понимаю.
  - Балет посмотреть?
  - Балет не надо. Подожди немного.
  На экране четыре балерины, взявшись накрест руками, исполняли танец маленьких лебедей. На их голые ноги, обутые в пуанты, было зябко смотреть. Внезапно экран потемнел, и, спустя несколько секунд, на нем появился сидящий за столом морщинис- тый, пьющий по виду, мужчина средних лет. Он поднял глаза поверх очков и произнес:
  'Соотечественники! Граждане Советского Союза! В тяжкий, критический для судеб Отечества и наших народов час обраща- емся мы к вам! Над нашей великой Родиной нависла смертельная опасность! Начатая по инициативе Горбачева политика реформ, задуманная как средство обеспечения динамичного развития страны и демократизации общественной жизни, в силу ряда причин зашла в тупик. На смену первоначальному энтузиазму и надеждам пришли безверие, апатия и отчаяние. Власть на всех уровнях потеряла доверие населения. Политиканство вытеснило из общественной жизни заботу о судьбе Отечества и гражданина. Насаждается злобное глумление над всеми институтами государ- ства. Страна по существу стала неуправляемой...'
  У мужчины заметно дрожали руки. Я завороженно слушал. Марта из-за моего плеча смотрела на экран широко раскрытыми глазами. Человек на экране продолжал:
  'Призываем всех граждан Советского Союза осознать свой долг перед Родиной и оказать всемерную поддержку Государст- венному комитету по чрезвычайному положению в СССР, усилиям по выводу страны из кризиса. Конструктивные предложения общественно-политических организаций, трудовых коллективов и граждан будут с благодарностью приняты как проявление их патриотической готовности деятельно участвовать в восстановле- нии вековой дружбы в единой семье братских народов и возрож- дении Отечества'.
  Человек закончил читать, и на экране вновь появилось "Лебединое озеро".
  - Что? Что он сказал? - закричал дежурный, хватая меня за рукав свитера и заглядывая в глаза. Советский Союз - пиздец? Или наоборот? Деньги новые будут?
  В это время за окном желто засветились фары и зашипели тормоза автобуса. Мы с Мартой, подхватив вещи, выбежали на улицу.
  - Эй, куда вы? - кричал дежурный. - Что делать будут? Что этот ебаный правительство опять придумал? Как жить будем?
  Мы вскочили в автобус. Пассажиров было немного. Щетки носились по ветровому стеклу, едва справляясь с потоками воды. В свете фар мелькали выступы мокрых скал по сторонам дороги. Автобус, надсадно гудя мотором, поднимался по серпантину. Марта, прижавшись, держала меня за руку.
  - Поедешь со мной в Ташкент? - спросила она.
  Я покачал головой.
  - Мне надо возвращаться в Москву. Если самолеты еще ле- тают.
  - А как же я?
  - Ты приедешь ко мне, когда все кончится.
  - Но ты ведь и сам между небом и землей. А в Ташкенте есть хотя бы крыша над головой...
  - Я должен вернуться. Во времена больших перемен все рав- но не отсидеться. Самое разумное - действовать адекватно их масштабу.
  - Думаешь, все так серьезно?
  - Ты видела реакцию дежурного на автостанции? Он все шку- рой почувствовал.
  Глубокой ночью мы приехали в Ош. Ослабевший дождь блестел частой сеткой в свете фонарей у автовокзала. Хмурый частник отвез нас на старом, трясущемся "Москвиче" в аэропорт.
  Мне повезло - рейс на Москву отправлялся утром. Ташкентс- кий самолет вылетал через два часа. Оставшееся время мы с Мартой продремали в зале ожидания.
  За стеклянной стеной аэропорта стоял маленький самолет с включенными фарами и блестящими от воды лопастями винтов. Я обнял Марту у выхода на летное поле. Она ненадолго прижалась щекой к моей груди и, не оборачиваясь, вышла через стеклянную дверь.
  Самолет раскрутил винты, прибавил газу и, вздымая облака водяной пыли, порулил на взлет.
  Свет фар самолета исчез, и темное стекло отражало теперь убогий зал с запыленными светильниками, ряды пластмассовых стульев и меня - в мешковатом свитере, небритого, со слипшими- ся волосами. По другую сторону стекла не было ничего, кроме непроницаемой мокрой черноты.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Часть вторая
  
  1
  На экране телевизора плыл, покачиваясь на стропах крана, памятник Дзержинскому. С ним обошлись как с настоящим пове- шенным - надели на шею петлю и долго, яростно отдирали от постамента, словно выбивали из-под ног табуретку. В толпе зрителей улюлюкали и свистели.
  - Ну что, Владимир Иваныч, вот и дожили до крушения незы- блемой власти органов?
  - Какое еще крушение... - поморщился Кислицын, потянув- шись в кресле. - Это всего лишь представление.
  - Тогда где же его режиссеры? По-моему, в этот раз народ сам действует на сцене...
  - Ну и что? Тот же самый спектакль, только любительский - для самих себя. Это же чистый онанизм, то есть действие с фиктивным результатом. Кроме того, не заблуждайся насчет его стихийности. Главные кукловоды сейчас наблюдают его в окна, не выходя из своих кабинетов.
  - А если народ повалит в эти самые кабинеты?
  - А вот этого никогда не будет, - серьезно ответил Кислицын, наполняя рюмки коньяком.
  - Почему?
  - Потому что это органы, то есть - часть народа. Власть мо- жет быть и цветом народа, и его дерьмом, а органы в России - это его часть. Плоть от плоти.
  - Насколько я знаю, это органы власти, а не органы народа. Бывает, что больные органы удаляют, да и плоть иногда обре- зают, если она крайняя, - усмехнулся я.
  - Острить все мастера, - вздохнул Кислицын. - Но остряки всегда проигрывают - в тот момент, когда все вдруг становится серьезным, а они продолжают смеяться. Их губит инерция красно- байства.
  - Три дня назад, когда президента заперли в Форосе и пока- зывали "Лебединое озеро", все выглядело очень серьезно. Мне казалось, что на моих глазах вершится история. А ты говоришь - представление, очередной фарс. Ну, не знаю...
  Кислицын протянул мне рюмку. Мы выпили и захрустели яблоками.
  - Ты никак не поймешь, что происходит. Идут одновременно два процесса. Один поверхностный - все эти демонтажи памятни- ков, митинги до хрипоты, эйфория свободной говорильни и прочая лабуда. А другой - глубинный, незаметный, но, в конце концов, все определяющий. Идет колоссальный по масштабам передел влас- ти и дележ собственности. Он идет давно, но путч сработал, как катализатор. На волне путча на короткое время возможно все.
  - Например восстановление немецкой республики и перес- мотр других сталинских решений?
  - Нет, это как раз невозможно, - покачал головой Кислицын.
  - Почему? Ты же сам сказал, что идет передел власти. Сего- дня, кстати, Украина объявила о независимости.
  - Вот именно. Представь себе нарезанный на куски пирог. Какой смысл тем, кто стоит у блюда, мельчить куски? Наоборот, надо скорее хватать те, что есть, выбирая покрупнее и пожирнее.
  - А когда это станет возможным? Когда все поделят?
  - Тогда тем более нет смысла дробить завоеванное - с кем-то делиться и ослаблять добытую власть.
  - Посмотрим, что скажут на съезде...
  - Посмотри, посмотри, - энергично сказал Кислицын. - Но, по- помни мое слово, все это чистой воды утопия.
  - Значит во всем этом движении нет никакого смысла?
  - Это смотря для кого. Кто-то заработает на этом политичес- кий капитал, кто-то продвинется в карьере, кто-то добудет лавры борца за народное счастье...
  - Какой ты, однако, циник, Владимир Иваныч.
  - Ты же не назовешь зеркало циничным только за то, что оно верно отражает все, что находится перед ним, - засмеялся Кисли- цын.
  Я прилетел в Москву три дня назад. Позвонил шефу, но он еще не вернулся из отпуска. Комаринский уехал в Волгоград по коммерческим делам. Короедов оказался в Москве, но жил у мате- ри в Свиблово - в однокомнатной хрущевке. Я приехал к нему и целый час отмывался в душе. Потом мы выпили с ним литр водки под мамины пирожки, и я заночевал у него в кухне на поставлен- ной по диагонали раскладушке.
  На следующий день я появился в институте и получил в бухгалтерии зарплату. На кафедре я застал одного Михалыча. Мы отметили мое возвращение ректификатом, и я переночевал в спальном мешке на полу в лаборатории. До возвращения шефа оставалось два дня, и я, поколебавшись, позвонил Кислицыну.
  Он, как всегда, ответил мгновенно, словно ждал звонка. Сразу же понял мое положение и пригласил к себе. И вот теперь мы сидели в его квартире перед телевизором и пили коньяк. Жена его была на даче.
  Кислицын выглядел невозмутимым. Казалось, события последних дней никак не задевали его, либо не были для него неожиданностью.
  - Кстати, Володя, коньяк, который мы сейчас пьем, это шаг вперед по дороге от водки к спирту? Или назад?
  - Это шаг в сторону, - серьезно ответил Кислицын. - Но в хорошем направлении - в сторону улучшения качества отношений без их развития.
  - Мудрено ты загнул, однако...
  - Ничего мудреного. Нет ничего плохого в том, чтобы прави- льно оценивать отношения с окружающими. А обсуждать их вслух - и вовсе признак их высокого уровня.
  - Разве? А по-моему, если отношения дружеские, то обсуж- дать их ни к чему.
  - А что такое дружеские отношения? - Кислицын, оживив- шись, повернулся ко мне в кресле. - Студенческие годы, общага, пиво, девочки и много слов о прекрасном? Но в юности это бывает у всех. А потом люди взрослеют, и оказывается, что на самом деле все разные, и, несмотря на объявленное равенство, живут в разных социальных слоях. Как говорится, все равны, но некоторые равнее. И выясняется, что попросить о чем-то бывает проще не старого друга, а случайного знакомого.
  - Что-то я тебя не совсем понимаю.
  - Что тут непонятного? Статус старых друзей обязывает. И поэтому тот, кто просит - стесняется, а тот, кого просят - раздра- жается, но сдерживается. И от того еще больше раздражается.
  - И что из этого следует? Никогда ни о чем не просить старых друзей?
  - Следует то, что не надо стесняться рационального начала в дружбе. Не нужно бояться о чем-то просить, но, что-то получив, всегда стараться ответить добром на добро.
  - Баш на баш? Какая же это, на хрен, дружба?
  - Я не говорю о немедленной расплате за мелкую услугу. Уровень отношений должен быть выше. Но по большому счету отдача должна быть адекватной. Дружба не выдерживает нера- венства. Иначе дающему приходится быть чересчур снисходите- льным, а берущему без конца успокаивать себя жиденькой мыс- лью о том, что счетов между друзьями быть не должно.
  - А разве это не так?
  - Это идеализм. В этой ситуации, как правило, первым не вы- держивает берущий. Он начинает чувствовать свою зависимость, ощущать себя прилипалой, и начинает понемногу ненавидеть друга-благодетеля. Правда, бывает так, что берущий привыкает и начинает воспринимать все, как должное. Тогда начинает раздра- жаться дающий, ощущая себя уже не благодетелем, а дойной коровой.
  - Так что же делать, если возможности у всех разные? - по- жал я плечами.
  - Очень просто. Берущий должен стараться поднять уровень своих возможностей. А дающий должен ему в этом помогать. Тог- да отношения будут равными. Или, по крайней мере, стремиться к равенству, что, в конце концов, одно и то же.
  - Это и есть дружба?
  - По крайней мере такие отношения устойчивее любых дру- гих.
  - Да-а-а, товарищ полковник, занятная у вас философия. Взять и поставить все личные отношения на строго коммерческую основу. Как в публичном доме.
  - А что, хорошее сравнение! - засмеялся Кислицын. - Публи- чный дом - замечательное место. Там изо дня в день люди находят простые ответы на сложные, просто-таки мировоззренчес- кие вопросы. Находят материальные эквиваленты вещам неосяза- емым. Сколько стоит любовь? Страсть? Удовлетворенное жела- ние? Там четко знают, что почем. И главное - все довольны.
  - При чем тут любовь? - возразил я. - Просто голый секс. Ко- гда невмоготу терпеть ломоту в яйцах.
  - В публичный дом ходят не только для этого. Большинство клиентов получает наслаждение от самого факта покупки чужого тела. Правда, говорят, что от покупки рабыни ощущение еще более сильное.
  - Разве в Москве уже появились публичные дома?
  - Они здесь всегда были, - спокойно ответил Кислицын. - Во все времена.
  - И рынок рабов?
  - В Москве есть все. Для определенного круга, конечно.
  - Все это больше похоже на байки...
  - Может и так, - Кислицын, улыбаясь, развел руками.
  Как всегда, в какой-то момент он прекращал спор, не давая ему перерасти в перепалку.
  - А может мы этот разговор переведем, так сказать, в прак- тическую плоскость? - добавил он. - Философы после умных разговоров всегда отправлялись к гетерам.
  - Да нет, я как-то не готов, - покачал я головой.
  - Немка приворожила? - Из-за очков Кислицына блеснули го- лубые лужицы.
  - Можно и так сказать, - криво улыбнулся я. - Давай, наливай еще. Тогда и в публичный дом расхочется.
  
  2
  Стояли необыкновенные дни. Путч словно выбил пробку из бутылки, но трудно было сказать, что появилось из ее горлышка - много лет просидевший взаперти мудрый джинн или древний штамм неведомого вируса. В любом случае вернуть содержимое в бутылку было очевидно невозможным. Республики Союза одна за другой провозглашали свою независимость, хотя до поры все это казалось игрушечным, ненастоящим - привычным бумажным фарсом, вроде советских выборов.
  Вернулся из отпуска шеф. Утром я зашел в его приемную. У окна сидела секретарша Лера в серебристой обтягивающей кофте. Ее голова с высокой сложной прической была откинута назад, что придавало ей слегка надменный вид. Яркий солнечный свет падал на полированный стол.
  - Лер, привет. Какая же ты красивая да загорелая. На югах была? Загар такой розовый, сразу видно - морской.
  - Зато у тебя какой-то грязный. Сразу видно, что в экспеди- ции пыль глотал.
  - У моря всем места не хватит. Только избранным - шефу, тебе... Кстати, ты вся успела загореть или только лицо?
  - Ты эти грязные намеки брось. Мы были в разных местах. Довольно далеко друг от друга. И вообще, ты зачем пришел?
  - С шефом поговорить. Ненадолго.
  - Ну иди, пока у него никого нет.
  Селиванов - загорелый и задумчивый - разбирал накопившу- юся почту. Он пожал мне руку и сказал:
  - Всего месяц прошел, а две трети этих бумаг как будто из прошлого века. После девятнадцатого августа все к чертовой ма- тери устарело. Гляди-ка, как история ходу прибавила...
  - Как-то не верится, что все это всерьез.
  - Поверится, дай срок. Прогнозы не слишком веселые... Как там дела в Суране?
  - Нормально, - пожал я плечами. - Система продвигается. Немного изменили проект.
  - А где Максищев раздобыл трубы?
  - Собственно, их раздобыл не Максищев...
  Шеф оторвался от бумаг и, сощурившись, посмотрел на меня поверх очков:
  - А чего это тебя вдруг на Кара-Су понесло?
  - Иван Александрович, надо полагать Сергей вам уже успел позвонить, и вы теперь проверяете информацию? Я готов к очной ставке.
  Селиванов засмеялся и показал на ворох документов:
  - Мало мне своих забот, так я должен еще в ваших интригах разбираться. Между прочим, красиво интриговать тоже надо уметь. А вы, небось, девку какую-нибудь не поделили, как два оле- ня. Кстати, как там Гуттьеррес себя ведет?
  - Выше всех похвал.
  - Ну да, у вас же рассказать шефу все как есть означает за- ложить товарища. Надеюсь, по крайней мере, обойдется без вене- рических рецидивов. Ты ко мне насчет общаги?
  - Да, Иван Александрович. Вопрос жизни и смерти.
  - Тогда будь на кафедре. Лера позвонит до конца дня.
  Я вернулся на кафедру. На своем столе я нашел новый учебный план. У меня было по две пары во вторник и в среду. Свободного времени было много. Гораздо больше, чем денег, оставшихся от полученной три дня назад зарплаты.
  Через час позвонила Лера:
  - Анатолий Иванович вызывает тебя в партком.
  - Какой Анатолий Иванович?
  - Не придуривайся. Калистратов - секретарь парткома.
  - Секретарь комитета какой партии? Коммунистической? Тог- да зря он меня вызывает. Я в этой партии не состою и никогда не состоял. Да и саму партию прикрыли на прошлой неделе.
  - Как прикрыли? Что ты несешь! Соединяю тебя с ним.
  - Лерочка, Российскую Компартию распустили двадцать вто- рого августа сего года. Газеты надо читать, даже отдыхая на море.
  - Эрнст, ты там не умничай! - зарокотал в трубке голос Ка- листратова. - Не распустили, а приостановили деятельность. И вообще, тебе общага нужна? Тогда дуй быстро до меня.
  Я спустился с четвертого этажа на второй. На двери кабине- та Калистратова висела новая табличка. Вместо "Секретарь парткома" на ней значилось "Проректор по работе с общежития- ми".
  - Проходи, садись. - Калистратов надел круглые учительские очки. Его звучный баритон никак не вязался с субтильной внеш- ностью.
  - Поздравляю, Анатолий Иванович.
  - С чем? - Калистратов оторвался от бумаг и подозрительно поглядел на меня поверх очков.
  - С новой должностью, - ответил я, разглядывая прыгающих за окном воробьев.
  - Ты эти свои подъебоны брось. Номенклатуры еще никто не отменял. И не отменит. Кадры решают все, пон`ял?
  - Пон`ял.
  - Мне тут Селиванов звонил - велел подобрать тебе место в аспирантской общаге. Временно, на полгода, по личным обстоя- тельствам. Я тут поскреб по сусекам - все занято. Хотел уже тебя в студенческое селить, но тут как раз Тахиров уехал. Азербайджан независимость объявил, мать его, - Калистратов, усмехнувшись, покрутил головой, - вот он и кинулся домой, пока пирог без него не поделили. Даже защиту свою покуда отложил. Так что будешь жить на квартире с Жумабаевым.
  - Спасибо, Анатолий Иванович.
  - Плату будешь заносить лично мне, - Калистратов слегка убавил звучность своего голоса. - По-другому тут оформить труд- но. Тебе, как защитившемуся общага не положена. А я с бухгал- терией сам разберусь. Пон`ял?
  - Пон`ял, Анатолий Иванович, как не понять.
  - Ну тогда вот тебе бумага. Бывай здоров, заглядывай по пе- рвым числам.
  Разговоры насчет недостатка мест в аспирантском общежи- тии я пропустил мимо ушей - Калистратов просто набивал цену. Главное, у меня снова была крыша над головой. Да и лучшего соседа, чем Ержан, трудно было придумать.
  
  3
  Я часто звонил Марте и всякий раз чувствовал в ней какое-то скрытое напряжение. Я знал, что она мне рада, но в ее голосе часто звучали знакомые интонации какой-то отстраненной печали. На Кара-Су мне казалось, что я больше никогда их не услышу. На мои расспросы она отвечала, что у нее много работы по подгото- вке съезда немцев.
  Штаб-квартира съезда располагалась в неприметной гости- нице недалеко от метро "Новослободская". Вначале я заезжал туда по просьбе Марты, а затем постепенно втянулся и стал бывать там почти каждый день. Меня поразило то, что по СССР было рассеяно около двух миллионов немцев. Я перезнакомился со многими делегатами из разных городов. В них почти ничего не было немецкого, кроме звучных иностранных фамилий, вроде Гартенберг или Рильке. На вид это были обычные российские мужики, разве что малопьющие. Они запросто ходили по гостини- це из номера в номер в синих трениках и домашних шлепанцах, читая на ходу бумаги.
  После телефонных разговоров с Мартой у меня оставалось тревожное, щемящее чувство. Я был готов полететь к ней, но скоро она должна была приехать сама. Я решил выбросить все из головы и дождаться съезда.
  
   4
   - А это у вас что? - вальяжно спросил Комаринский, подходя к окну. - Говноотстойники?
  - Да ладно выделываться, - отозвался Короедов. - Вы там в центре срете и думаете, что ваше говно в космос отправляют? Или в дружественные страны? Не-ет, тут оно, родимое. Еще и не перегнило как следует. Так, строительным мусором прикрыли...
  Аспирантское общежитие занимало два подъезда семнад- цатиэтажного дома на юго-восточной окраине Москвы. Теперь вместо кремлевских куполов я видел из окна уходящую вдаль цепь больших железобетонных резервуаров, смутно напоминаю- щих не то пруды, не то странной формы плавательные бассейны с пологими откосами и мутной жижей на дне. Раньше они служили канализационными отстойниками, а сам микрорайон был построен на бывших полях фильтрации. Об этом недвусмысленно напоми- нала сохранившаяся неподалеку фекальная насосная станция. Сила напоминания зависела от текущего технического состояния станции и направления ветра.
  Ержан вернулся из экспедиции. Мы с ним занимали одно- комнатную квартиру на последнем этаже. Внизу, в квадратном колодце двора виднелась рифленая крыша овощного магазина и детская площадка с лишенной песка песочницей и ржавой трубчатой черепахой.
   Мы собрались чтобы отметить мое новоселье. Комаринский приехал прямо с работы - в тройке и галстуке, который он тут же снял вместе с жилетом. Короедов галстуков не носил, полагая свою внешность и без того достаточно выразительной.
   Ержан снял крышку с казана и вывалил в керамическое блюдо со сколотыми краями гениальную в своей простоте еду - мясо, зажаренное с луком. Рядом, на большой тарелке лежал нарезанный батон хлеба. Я разлил водку в граненые стаканы.
  - Ну что, Эр, - сказал Аркадий, - желаю тебе, чтобы в этих декорациях, - он обвел стаканом несвежие обои комнаты и слегка двинул рукой в сторону отстойников за окном, - ты сыграл свою лучшую роль. Роль, достойную всех твоих талантов, - добавил он, усмехнувшись.
  - Не декорации красят артиста, а артист декорации, - под- хватил Костя. - Особенно, когда у него нет ангажемента, - засме- ялся он.
  После второго стакана мы поднялись и закурили у окна. Внизу остановилась машина, из нее вышел щуплый мужчина и, оглянувшись, вошел в подъезд.
  - Кажется я видел его раньше, - сказал Комаринский. - Кто это?
  - Это же наш Калистратов - бывший парторг! - засмеялся Ер- жан. - У нас в общаге есть такая казахская народная примета: если появился Калистратов, то через пять минут будет и Девчен- ко.
  Действительно, вскоре из-за угла дома появилась слегка наклоненная вперед женская фигура. Наклон тела обуславли- вался его незаурядными пропорциями: рвущийся из кофточки мощный бюст склонял его вперед, а обширный, напоминающий сверху карту полушарий, зад в поисках единого центра тяжести неизбежно смещался в противоположном направлении. Ситуацию усугубляли туфли на высокой шпильке, окончательно придавая их обладательнице сходство с наклоненным на передние ножки креслом. Женщина, словно под артиллерийским обстрелом, стара- лась идти поближе к стене. Вскоре она добралась до подъезда и скрылась за дверью. Это была Жанна Девченко из патентного от- дела. О ее связи с Калистратовым знал весь институт.
  - Я же говорил! - воскликнул Ержан.
  - Эх, живут же люди! - восхитился Короедов. - На казенной машине, в рабочее время, в дармовой квартире с шикарной бабой... А тут с мамой приходится жить в одной комнате.
  - Деньги надо зарабатывать, - задумчиво глядя в окно, отоз- вался Комаринский. - Тогда такие девки будут вокруг, что на эту жирную блядь и смотреть не захочешь. Красивые девки всегда на запах денег слетаются. Чем больше денег, тем они красивее, и быстрее летят.
  - Идея нужна, - вздохнул Костя. - Собственно, все просто. Че- стно заработать большие деньги невозможно, украсть - стрёмно, в тюрьму не хочется. Значит нужно найти что-то посередине. Чтобы и рыбку съесть и кости сдать...
  - Мысль богатая, - хмыкнул Аркадий. - Только умников вокруг хватает. Тупо купить что-то в Рязани и продать в Туле - на этом много не заработаешь. Подняться можно, преодолев какие-то трудности. Товар должен или находиться у черта на куличиках, или быть труднодоступным, или его доставка должна быть рискованной. Тогда можно ждать существенной разницы в цене.
  - Есть такой товар, - неожиданно серьезно сказал Ержан, и все повернулись к нему. - Все как ты говоришь, Комар - далеко и доставить трудно.
  - Что за товар? Если пароход с растворимым кофе, на днях отплывающий из Бразилии, то это мне уже предлагали, - насмешливо сказал Аркадий.
   - Да нет, я серьезно. Товар в Казахстане. В степи, на границе с песками. Правда он еще не появился. Будет в конце марта.
   - Что за хреновина? - нахмурился Короедов. - Что ты гонишь, казах? Какие пески? Какой товар? Откуда он появится? А ну колись, интриган.
   - Каракулевые шкурки, - невозмутимо продолжал Ержан. Мо- жно дешево купить у пастухов. В конце марта - начале апреля у овец окот. За пару недель рождаются тысячи ягнят. Пастухи прячут неучтенные шкурки, а потом продают. Здесь они, по идее, должны быть намного дороже.
   - Прямо подъезжаешь к ним и говоришь, - ну что, мужики, почем шкурки ворованные? - иронически улыбнулся Комаринский.
   - Нет, конечно. С незнакомым человеком никто разговари- вать не будет. Да они и языка русского не знают. Но у меня там дядя в совхозе главбухом работает, - он может все организовать.
   - Это интереснее, - оживился Аркадий. - Если есть там наде- жный человек, то можно подумать всерьез. Они хотят сто процентов предоплаты? И, конечно, налом?
   - Ты эту терминологию забудь, - поморщился Ержан. - Пред- оплата, нал... Это пастухи, понимаешь? Ты на базаре был когда-нибудь? Там даешь деньги и получаешь товар. И все.
   - А вывоз? - спросил я. - За морем телушка - полушка, да рупь перевоз.
   - Это отдельный вопрос. Надо с дядей поговорить. Но в принципе это как раз та сложность, которая создает разницу в цене там и тут.
  - Ну что ж, в общих чертах все выглядит реально, - Аркадий прошелся по кухне. - Давайте попробуем собрать как можно больше информации. - Ержан, ты можешь узнать поточнее у дяди цены, сроки? Эрик, Короед, надо разведать здешний рынок - поработать с меховыми фабриками, - Аркадий быстро входил в роль руководителя операции.
   - Самое главное - найти оборотные деньги, - сказал я. - Без этого нет смысла собирать информацию.
   Аркадий кивнул.
   - Правильно говоришь. Деньги я достану. Мы с Короедом, - поправился он, переглянувшись с Костей. - Деньги чужие - под проценты, конечно.
   - А кто поедет? - спросил Ержан. - Я не могу, у меня защита скоро. Дня свободного нет.
   - Если не Ержан, то Эрик, - Комаринский посмотрел на меня. - Ты же мотаешься по экспедициям, знаешь те края. И вообще, ты у нас мужик мобильный, на месте сидеть не привык. Всю жизнь в дороге, - добавил он, усмехнувшись.
   Последнее было правдой. Кроме того, денег я все равно достать не мог, и роль курьера в этой операции была для меня единственно реальной. А заработать мне было просто необходи- мо.
   - Я смогу съездить на неделю, - кивнул я. - Меня подменят на кафедре, если надо.
   - Тогда попробуем, - подытожил Аркадий. - Я ищу деньги, Короед и Эр делают предварительный маркетинг, Ержан звонит дяде и узнает местные детали. Так?
   - Все так, - сказал я. - Мне недавно анекдот рассказали. Встречаются двое, один говорит - продается вагон томатной пасты, стоит семьсот тысяч. Тебе не нужно? - Нужно, отвечает другой. Они пожали друг другу руки и разошлись: один искать деньги, другой томатную пасту...
   - Трепла всякого вокруг хватает, - веско сказал Комар. - Но серьезные люди сегодня делают серьезные деньги.
   - Э, мой дядя - человек серьезный, болтать не будет, - возмутился Ержан.
   - Тогда давай выпьем за твоего дядю, - предложил я, раз- ливая водку в стаканы. - Чтобы он оказался самых честных правил.
   - И чтоб не занемог не в шутку, - подхватил Короедов.
   Глухо звякнули стаканы.
  
   5
  В институте начался учебный год. В первый день у меня с утра было две лабораторки. Приходя в себя после занятий, я стоял в очереди в институтской столовой.
  Мне нравилось заниматься со студентами - это требовало большой внутренней концентрации. Во мне жил нормальный для молодого преподавателя страх каверзного студенческого вопроса, и я готовился к каждому занятию, не жалея времени. Студен- ческая аудитория ощущалась, как клетка с хищниками, и звонок об окончании занятий приносил чувство состоявшегося преодоления себя.
  Каверзных вопросов, однако, было немного. Уровень разви- тия студентов был примерно таким же, как и во времена моей учебы, но интерес к знаниям подавлялся резко возросшим за последние годы уровнем карьерной и информационной энтропии. Да и сама энтропия теперь попросту называлась похуизмом. Новая эпоха рождала новые термины.
  Раньше университетский мир был солидной и важной частью страны. Теперь он становился ее не слишком значимым, даже экзотическим придатком. После отмены запрета на эмиграцию многие ученые совершали легкий переход на Запад. Остающиеся все чаще пользовались термином "прикладная наука", что, как известно, означало вид деятельности, использующий метод проб и ошибок при решении инженерных задач.
  Вообще говоря, в России никогда не ценили "шибко умных". Абсолютная государственная власть, - а в России другой отродясь не бывало - никогда не строила с наукой равноправных отно- шений, предпочитая систему запретов и подачек. От императора Петра до генсека Горбачева русский ученый, как и любой другой житель Российской империи, был безраздельной собственностью власти. Его можно было наградить, посадить в тюрьму, освобо- дить, подарить ему лабораторию, заставить работать круглые сутки, дать неограниченные средства на исследования, запретить выезжать за пределы города или сгноить в лагере. Не практико- валось только принятое во всем мире отношение к ученому, как к особому, способному принести значительную пользу стране, человеку. Российская власть традиционно относилась к науке барски-снисходительно, как к лишнему рту.
  В результате, пользы от науки в России на самом деле во все времена было немного. Дело было, разумеется, не в отсутствии светлых голов, а в том, что власть исключала любые пути проникновения в жизнь каких-либо изменений, кроме собст- венных директив. Механизма использования научных дости- жений на практике никогда не существовало. Даже изобретенный специально для этого показушный термин "внедрение" заключал в себе насильственный, то есть заведомо неэффективный подход.
  Задумавшись, я не заметил, как подошла моя очередь в столовой. Я расплатился с кассиршей, прошел с подносом в зал и сел за свободный столик. Когда я поднес ко рту первую ложку супа, кто-то сзади закрыл мне глаза ладонями.
  - Кто это? - спросил я, поперхнувшись.
  - Угадай! - радостно пискнул женский голос.
  - Понятия не имею.
  - А так?
  Я почувствовал, как палец быстро-быстро погладил мне бровь.
  - Лара?! Неужели ты?
  Руки исчезли, я обернулся и увидел смеющуюся Лару. Мы поцеловались.
  - Ты как здесь оказалась?
  - Это судьба, дорогой. Мы тут новый книжный магазин на днях открываем - прямо напротив вашего института. Вот, приеха- ла с инспекцией. Я теперь важная птица - начальник отдела в управлении. Как же я могла тебя не проведать? Ты ведь не пишешь, не звонишь, - скороговоркой сыпала Лара, кругля карие глаза.
  - Да меня и в Москве-то долго не было...
  - Мне так и сказали на твоей кафедре - повезло вам, девуш- ка, он сегодня в институте, только пошел пообедать. Ну, я и - фьюить следом в столовку! - засмеялась она. - Так что ешь помедленнее. Я себе тоже возьму чего-нибудь перехватить.
  Лара положила рыжую сумку на стул рядом со мной и пошла за подносом. Встав в очередь, она помахала мне ладошкой.
  C Ларой мы были женихом и невестой с детства. Родители считали, что их дружба и наша трехлетняя разница в возрасте были достаточным к тому основанием. Позже - в выпускном клас- се - так стала считать и сама Лара. Я же тогда вообще ничего не считал, я был студентом и любил сразу всех девушек, все книги и весь мир.
  Мы с отцом приезжали к ним в гости в Пушкино. Пока стар- шие выпивали и закусывали, мы с Ларой ходили в кино. Я держал ее за руку, которая удивительным образом становилась то обжигающей, то ледяной. Потом мы по полночи гуляли, но я ее так ни разу и не поцеловал, хотя однажды даже довольно долго нес на руках через болото, в которое мы забрели в ночном лесу. Лара закрывала мне ладонями глаза и щекотала пальцами брови. Иногда я катал ее в лодке по Учинскому водохранилищу, демонстрируя свою мускулатуру. Короче говоря, я вел себя, как последний павлин.
  Потом я женился. Лара была на моей свадьбе и потом мне призналась, что хотела встать и сказать во всеуслышание, что будет ждать меня, пока я не разведусь. Разумеется она не встала, не сказала и не стала ждать, а скоро сама вышла замуж за сына известного архитектора и через полгода родила сына. После этого мы встречались уже семьями. Конечно, не без многозначительных посматриваний друг на друга, тайных пожатий рук и касаний ног. Все это происходило под рентгеновским взглядом ее мамаши, моей несостоявшейся тещи - местной райкомовской шишечки. Мать следила за ней столь же истово, сколь рьяно в свое время пыталась устроить наш брак. Но не уследила, конечно.
  Однажды мы вместе с родителями были на пикнике. Закапал дождь. Чтобы его переждать, решили принести из Лариного дома большой пляжный зонт. Я вызвался помочь Ларе, поскольку ее муж с трудом ходил из-за вывихнутой накануне ноги. Оказавшись вдвоем у нее дома, мы сразу же принялись стаскивать друг с друга одежду. Мы словно дождались, наконец, пока запретный плод окончательно созреет, и теперь с остервенением накинулись на него. Ларина мать, придумав какой-нибудь предлог, могла прийти в любой момент. Я видел, как она смотрела на нас, когда мы уходили. Счет шел на секунды. "Как страшно...", - шептала голая Лара, лежа на узком, неразложенном диване. Возбуждение было слишком велико. Под гулкие удары сердца в ушах, я излил порцию семени ей на живот, не донеся до места назначения. Мы быстро оделись, взяли зонт и скорым шагом вернулись к нашей компании. Дождь к тому времени перестал, и это усиливало ощущение надуманности нашего похода за зонтом. Мать сверлила нас взглядом, втягивая воздух круглыми, как прокладки водопроводного крана, ноздрями.
  С тех пор мы с Ларой не виделись. Вскоре мои отношения с женой зашли в тупик. Я кочевал по квартирам друзей, сутками работал над диссертацией, месяцами пропадал в экспедициях. Лара изредка звонила мне на кафедру. Она хотела приехать ко мне на защиту, но ее не пустила мать. Альбина Семеновна обладала железной волей и имела кристально ясные, здоровые идеалы. Даже аэробику она считала блядским занятием.
  Лара вернулась с подносом очень скоро. Она вообще все делала сноровисто и быстро, даже если просто стояла в очереди. Лара никогда не пыталась пролезть в обход, но очередь, в которой она находилась, непостижимым образом ускорялась сама по себе.
  - Ну что, Эрка, как твои дела? - Лара сидела напротив, глядя на меня в упор. - Про защиту твою знаю, молодец. Ты всегда был молодец, только девки тебе неправильные попадались, - с нарочитым вздохом сказала она и засмеялась, тряхнув головой с крупной завивкой. - Не нашел еще правильную?
  - Как тебе сказать... - протянул я, уходя от ее насмешливых и, одновременно, умоляющих глаз. Врать ей было бесполезно.
  - А, ну значит опять нашел, - снова вздохнула Лара, гася рентгеновское излучение унаследованного от матери взгляда. - И опять - не меня, - добавила она все с той же насмешливой грустью. - Ну да ладно, мне не привыкать к твоим изменам.
  - Ларик, ты же знаешь, в душе я всегда верен тебе, - защитился я ответной улыбкой.
   - Тогда не забывай, - сказала она, поднимаясь со стула. - Позвони мне как-нибудь. Я буду ждать. - Лара, достала из сумки визитную карточку и, протянула ее мне. - Мало ли, может тебе опять неправильная попалась, а ты пока еще просто не в курсе дела.
  Лара поцеловала меня в щеку и, выпрямив спину, не оглядываясь, пошла между столиками к выходу.
  
  6
  Наступил долгожданный день. Вечером прилетала Марта вместе со всей ташкентской делегацией. Я встал пораньше, принял душ, тщательно побрился, надел отглаженный с вечера костюм и поехал в институт. День тянулся медленно. Это была пятница, и у меня не было занятий. Я отсидел на кафедре два часа, отведенных для консультаций, но никто не пришел. Это было известно заранее - в начале семестра студенты никогда не ходили на консультации. Я спустился в столовую пообедать, послонялся по коридорам, вернулся на кафедру и зашел в лабораторию. Михалыч сидел на высоком стуле и курил, выпуская дым под вытяжной шкаф. Он держал сигарету пинцетом, отчего дрожание его рук было заметнее обычного. Увидев меня, он оживился.
   - Эрик, как насчет вонзить по единой? Пятница все же, святой день.
   - Спасибо, Михалыч, сегодня не могу. Мне еще в аэропорт ехать.
   - Дальше можешь не рассказывать, - проницательно усмех- нулся Михалыч, слегка покачивая головой. - Стал бы ты отказыва- ться, если бы сам летел куда-то. Значит не летишь, а встречаешь, причем женщину, причем молодую, которой небезразлично, как ты пахнешь. То бишь очередную возлюбленную свою встречаешь, скорее всего. Она тоже, как Галя, будет бегать ко мне в лабораторию и кричать: "Где Эрик? Куда он пропал? Что с ним?"
   - Нет, Михалыч, - смеясь ответил я. - Эта ни за кем бегать не будет. Это девушка серьезная.
   - Как будто Галя была не серьезная, - пожал плечами Миха- лыч. - А может тебе как раз несерьезная и нужна...
   Я еще немного посидел с Михалычем, покурил на лестнице, почистил туфли и поехал в аэропорт.
  Аэропорт "Домодедово" не был похож на полупустые, полные света и воздуха аквариумы заграничных аэровокзалов с мягко хрустящим под ногами ковролином и меланхолично звучащими по радио объявлениями. Он кишел пассажирами, встречающими, милиционерами, таксистами, проститутками, бомжами и криминальными типами всех мастей. Казалось, люди приезжали сюда не для того, чтобы улететь в другой город или встретить знакомых, а чтобы что-то украсть, продать, облапошить в наперстки, напоить пивом с клофелином и ограбить по дороге в город. Было много опухших, заросших лиц. В России путешест- вовать трезвым было так же противоестественно, как переходить улицу в положенном месте.
  Потянулись пассажиры ташкентского рейса. Они легко опознавались по темному, въевшемуся в кожу загару, по избыточной яркости косметики на женских лицах, по похожим на авиабомбы дыням в сетках.
   Я увидел знакомых из "Штребен" и почувствовал сухость во рту. Марта пока не появлялась. Немцы отошли в сторону от людского потока и собрались в плотную группку у стеклянной стены. Среди них можно было легко вычислить обязательного кагэбэшного "куратора" - молодого, толстого субъекта с полу- восточной внешностью. В группе выделялся мощной фигурой и копной соломенных волос водитель-дальнобойщик Саша Ланге. Рядом с Сашей стояла миниатюрная, вертлявая Паулина Майсе. Яркая одежда и острый нос делали ее похожей на колибри. Она вместе с Мартой вела бухгалтерию и делопроизводство. Все называли ее Павлиной.
  Я подошел к старшему группы - очкастому горбоносому Гартунгу. Возвышая голос над вокзальным шумом, он объяснял всем, как добраться до гостиницы. Кагэбэшник скользнул по мне ленивыми оловянными глазками.
   - Эрик, привет, - повернулся ко мне Гартунг. - Марту встречаешь? Она не прилетела.
   - А что случилось? - я облизал сухие губы.
   - Не знаю точно. Какие-то семейные обстоятельства. Она те- бе письмо передала. - Гартунг достал из кармана пиджака конверт и снова повернулся к группе.
  Я постоял немного рядом с ними и вышел из здания. По периметру привокзальной площади были расставлены фонари, похожие на вышки лагерной охраны. У платформы светилась окнами змея электрички. Я побежал к ней и успел вскочить в тамбур. С шипением и стуком сомкнулись двери. Электричка тронулась от платформы и сразу въехала в ночной лес. За окном была непроницаемая чернота. Над головой желто светился плафон из толстого стекла. Я надорвал край конверта и достал письмо.
  
  'Эрик, милый, я так и не набралась мужества сказать тебе обо всем по телефону. Наверное я ужасная, но я не верю в то, чем занимаюсь. Я не верю в то, что нам вернут Немецкую республику на Волге. Если быть до конца честной, то я этого и не хочу. Не хочу, чтобы люди, поверив, поехали туда с семьями и завязли там в бесконечных запретах и чиновных вывертах. Миллер горит этой идеей, а мне почему-то страшно. Страшно за всех наших, а особенно за самого Ивана - уж больно он лезет на рожон.
   Я пишу путано и не о том. Наверное, дело все-таки в папе. Он не верит в нашу кипучую деятельность потому что верит в другое. Он считает, что миссия немцев в России закончена, и Бог собирает их под свою руку на родине. Все эти перемены последних лет для него - знак Божий. Я не говорила тебе, что он в прошлом лютеранский священник, служил в нашей город- ской кирхе, пока ее не отобрали. Он верует очень глубоко, и сила его веры восхищает и подчиняет меня. Его вера - это логика всей его жизни. А для меня неверие оказалось почти роковым. Недаром отец был категорически против моих отно- шений с тем человеком, из-за которого я едва не покончила с собой. Сейчас я понимаю, что это было каким-то затмением, но тогда...
  Правду сказать, произошедшее со мной не сделало меня ближе к Богу. Я не чувствую необходимости покаяния, хоть и совершила тягчайший грех. Но все это сделало меня ближе к отцу, к его сильной, суровой уверенности, которую он не теряет в любых обстоятельствах. Я поняла, что сила его веры - это единственное, что может сохранить нашу семью, наш маленький, но настоящий мир. Он изо всех сил противостоит большому миру - нашей фальшивой и глумливой власти. Они ничего не дадут нам, Эрик, - ничего, кроме новой лжи и новых страданий. Папа называет Советский Союз "полигоном дьяво- ла" и считает его проклятым местом на Земле. Возможно для тебя все это звучит ново, но я выросла в этой атмосфере религиозного диссидентства. Я понимаю, что тебе все это невозможно осознать сразу, но точно так же и мне невозможно вернуться назад по пути, который я прошла.
  Когда я встретила тебя в поезде, я сразу все поняла, ведь после всего, что со мной случилось, я начала прозревать некоторые вещи и события. Да-да, не смейся. Возможно, тому причиной пережитая мной клиническая смерть и свет в конце тоннеля, который я видела. Я сразу поняла, что мы с тобой - очень близкие люди. Я не сторонник теории половинок, но мы с тобой близки на самом деле - по духу, по судьбе, - называй, как угодно. Но это только часть моего "прозрения". Я также понимаю, что близость - и духовная, и физическая - это еще не все. Еще тогда, в поезде я поняла, что между нами столько лабиринтов, выстроенных из воспитания, жизненного опыта, веры и неверия в самые разные вещи, что дотянуться нам друг до друга будет очень трудно. Поэтому я попыталась скрыться от тебя, обмануть судьбу. Но судьба упряма и самолюбива. Поражение в поезде она восприняла как вызов и послала мне тебя заново. То, что я потом говорила с тобой по телефону, зажав нос, чтобы ты не узнал моего голоса, выдумала эту дурацкую Эрику и пыталась сбежать из офиса перед твоим приходом, - уже не имело никакого значения.
   Когда мы встретились снова, противиться судьбе стало совсем глупо, и я перестала это делать. Поэтому тебе были невдомек все мои метания, шатания и душевные страдания - я пережила все это без тебя, до тебя. Заговори я о них, ты бы принял их за кокетство, за стремление набить себе цену, Бог знает за что еще. А так - я это видела - тебе понравилось, что я не ломалась и не жеманничала. И мне, конечно, хотелось тебе понравиться, очень хотелось. Ты такой... Ты не растворяешься во мне, не сюсюкаешь, не твердишь о любви, но ты никогда не забываешь обо мне и всегда готов позаботиться. У тебя внутри идет своя жизнь, не всегда мне доступная, но она не враждебна мне, просто она доказывает, что ты - настоящий.
  Это я сейчас пишу долго, а тогда поняла все сразу. И просто сложила вещи, как птица крылья, и поехала к тебе - туда, где начинается река. Эрик, прости, я знаю, что ты не любишь штампов и пафоса, но в это место на земле я теперь буду стремиться всю свою жизнь.
  Правда, уехать из дома мне было совсем не просто. Сначала я поругалась с папой. Но ссоры большой не вышло, ведь в главном я ему уступила. Ну вот я и до главного добралась. Эрик, милый, я уезжаю, вернее мы с мамой и папой уезжаем насовсем в Германию. Это было решено давно, а сейчас, в связи с путчем и другими событиями, неожиданно и, вероятно, ненадолго появилась возможность быстро уехать по линии церкви. Как говорит папа, приоткрылось окно.
  Я чувствую себя немного предательницей по отношению ко всем нашим в "Штребен", вообще ко всем остающимся, но только не к тебе. Я надеюсь, что ты поймешь меня, как понимал и чувствовал до сих пор. Ведь мой выбор не был выбором между двумя предательствами. Я лишь осталась верной тому, во что поверила в своей новой, подаренной жизни. Не знаю, во что я верю больше - в Бога, в папин дух, в лучшее будущее или просто хочу бежать из этой зазеркальной страны, но иначе я поступить не могу.
  Я уверена, что агитировать тебя бесполезно. Я не хочу сказать, что ты еще "не дозрел" до идеи эмиграции, - это было бы оскорбительно для тебя. Ты просто не тот человек, который быстро меняет свои принципы. Если бы я точно знала, что осознать необходимость и неотвратимость отъезда для тебя лишь вопрос времени, я бы изо всех сил постаралась задержаться и подождать тебя. Но, судя по нашим немногим разговорам на эту тему, идея выезда тебя не привлекает. Ты говорил, что там "все чужое", и ты 'не чувствуешь зова крови, точнее полукрови'.
  Но я позволю себе маленькое нахальное пророчество. Рано или поздно ты поймешь, что ты лишний в этой стране и никогда не приживешься в ней. Да-да, именно не приживешься. Не думай, что ты так уж врос в Россию. У тебя нет в ней прочных корней. Лишенный корней человек не живет, а поневоле мечется, как челнок, как перекати-поле. Оглянись вокруг, - те, кто собирается здесь жить, или приспосабливаются ко всей этой мерзости, или пытаются с ней бороться, как Миллер. Хотя, возможно, ты изобретешь какой-то свой особый путь. Может быть вы с Миллером еще станете министрами в новой республике. А я не мыслю своей жизни здесь. И дело даже не в надвигающемся хаосе, о котором говорят сведущие люди. И не в том, что я не русская, а в том, что - не советская. Меня так воспитали.
   Эрик, милый, я начинаю повторяться. Обойдусь без так нелюбимых тобой слюнявостей в духе "я верю, что судьба рано или поздно соединит нас". Скажу только, что жить собираюсь долго. После всего, что со мной произошло, это неизбежно. А время - это такая вещь... Чем дольше мы живем, тем больше у судьбы шансов сделать нас счастливыми.
   Целую, твоя Марта.'
  
  Я не стал возвращаться в вагон и всю дорогу до Москвы простоял в тамбуре, прикуривая одну сигарету от другой. За окном неслось темное, беззвездное небо. В сером тумане пролетали конструкции мостов. Внизу тускло блеснула река. Асфальт на платформе Павелецкого вокзала был темным от мелкого осеннего дождя.
  
  7
  Делегатов съезда разместили в гостинице "Россия". Я ехал туда в метро после бессонной ночи и непрерывно, как склеенную в кольцо кинопленку, мысленно прокручивал письмо Марты. От этого в голове возникала гулкая пустота. Все внешние звуки приходили как бы с замедлением и сопровождались эхом.
  Я приехал в гостиницу рано утром, но все уже были на ногах. Ташкентская делегация собралась в одном из номеров на четвертом этаже. Сидели на стульях и кроватях. Кагэбэшника в комнате не было.
  - Ты куда вчера пропал? - закричал Ланге, едва я появился на пороге. - Появился, бля, и испарился, как неродной! Даже приезд с нами не отметил.
  - Саша, погоди, не кричи, - поморщилась сидевшая рядом с ним Паулина. - Эрнст, у нас проблема, - сказала она. - Гартунг заболел.
  - Что с ним? - спросил я, собираясь с мыслями.
  - Ангина. Во-от такие миндалины и температура под сорок. Говорить совсем не может, - Паулина страдальчески подняла выщипанные брови. В ее ушах качнулись ярко-красные клипсы. - Напичкали его лекарствами, и теперь он спит.
  - Нужен врач?
  - Да нет, ему бы просто отлежаться пару дней. Но он должен был выступить на съезде от всех нас. И неизвестно...
  - Короче! - загремел Ланге. - Погоди, Павлинка! Эрик, ты из нас самый образованный. Больше всех перед публикой выступал. Надо чтобы ты толково сказал вместо Гартунга. Чтобы они, суки, поняли, что нам от них надо.
  - Кто - они?
  - Как кто? Правительство! Президент!
  - А что нам от них надо? Вы обсуждали это перед тем, как ехать?
  - Да хули тут обсуждать! - голос Ланге перекатывался по комнате, как весенний гром. - И так понятно, что...
  - Сашка, не кричи! - завизжала Паулина, затыкая уши. Ее узкая юбка с высоким разрезом задралась, и все увидели, что Паулина предпочитает колготкам чулки и ажурный пояс.
  - Павлинка, это ты на съезд так вырядилась? - громко захо- хотал Ланге.
  Паулина вскочила с кровати и, покраснев, обдернула юбку.
  - Ребята, кончайте балаган, - внятно сказал, молчавший до сих пор пастор Кранц. Он был одет в обычный цивильный костюм и выделялся среди других только манерой говорить мягко и отчетливо и особым, пристальным взглядом водянистых глаз. Все притихли. Паулина вновь села на кровать.
  - Выступление обсуждали в самых общих чертах, - продол- жил Кранц. - Протокола не вели. К единому мнению не пришли - положились на Гартунга. Говорили, в основном, о двух вещах: восстановлении республики на Волге и эмиграции в Германию. Так?
  Все молча закивали.
  - По-видимому, нужно будет соблюсти в выступлении некий баланс этих двух тем. Скорее всего в пользу первой. Причем, заранее можно сказать, что времени много не дадут.
  - Тогда может быть вы и выступите, Константин Фердинандо- вич? - спросил я.
  - Я здесь по линии церкви, - покачал головой Кранц, - и формально не вхожу в вашу группу.
  - Я тоже не вхожу в группу, - возразил я. - У меня вообще гостевой пропуск на съезд.
  - Это мы исправим! - громогласно объявил Ланге. - Запишем вместо Марты.
  Он взглянул на меня и, осекшись, добавил:
   - Купируем тебя в состав делегации.
   - Кооптируем, - поправил Кранц.
   - Ну, кооптируем. Пастор Шлаг не даст промахнуться насчет терминологии. А Павлинка все оформит задним числом. Как ты, Павлин, насчет заднего числа? - снова захохотал Ланге.
  - Саша, кончай свои закидоны, - отмахнулась Паулина. - Эрик, я все оформлю. Ты можешь даже поселиться в гостинице на время съезда - одно место все равно свободно.
  - Ты просто умница! - воскликнул Ланге, разводя в стороны мощные, как крановые балки, руки. - Дай, я тебя поцелую!
  Паулина увернулась и спрыгнула с кровати.
  - Нам пора выходить, - сказал Кранц, вставая со стула. - На первую половину дня намечено пленарное заседание и доклады. Все выступления будут после обеда. У нас еще будет время обсудить нашу позицию.
  
  8
  Съезд проходил на Новом Арбате, в кинотеатре "Октябрь". Мы подошли к входу под усиливающийся дождь. В сотне метров возвышался дом-башня, из которого я три месяца назад отправился на свою защиту.
  В президиуме съезда выделялся лидер движения Генрих Краут - обаятельный сорокалетний здоровяк с густыми, зачесан- ными назад волосами и детской улыбкой. Рядом с ним сидел его заместитель и главный организатор съезда Владимир Зауэр - высокий человек с отстраненным аскетичным лицом. Посверкивал золотыми очками грузный, похожий на крота, представитель германского бундестага Вольфганг Шнайдер.
  Все, кроме Шнайдера, выступая, говорили по-русски. Немецким владели немногие - в основном те, кто приехал из деревень, где переселенцы жили компактно. Однако их диалект был мало похож на литературный немецкий язык.
  Краут открыл съезд. Он провозгласил цель движения - восстановить существовавшую до войны автономную республику немцев Поволжья. В первую очередь он предлагал попытаться добиться от государства принятия соответствующих законода- тельных актов и затем в массовом порядке переселяться на Волгу.
  Зауэр, в противовес эмоциональному, харизматичному Крауту, выступал осторожно, оперируя округлыми юридическими формулировками. Судя по всему, съезд был для него лишь ступенью в собственной политической карьере. Слушая его, люди в зале дисциплинированно скучали.
  Шнайдер поддержал идею восстановления республики и пообещал, в случае успеха, финансовую помощь со стороны Германии. В его речи сквозило стремление немецких властей замедлить начавшийся поток реэмиграции. Все это напоминало классическую схему совместных действий лебедя, рака и щуки.
  В перерыве в фойе играл немецкий фольклорный ансамбль. Загорелый парень в тирольской шляпе растягивал меха перламутрового аккордеона. Бальзаковские дамы в чепцах и передниках лихо отлпясывали польку.
  После обеда первым выступил Миллер. Он произнес ярост- ную речь в защиту идеи возрождения республики в Поволжье.
  - Да, юридически нашей автономии пока не существует, - говорил он, нацелив в зал напряженную, раскрытую ладонь. - Да, местное население, как правило, встречает наших настороженно. Но ведь это только вопрос времени и работы с населением. Мы живем в эпоху больших перемен, и, я уверен, - перемен к лучшему. В последние недели на наших глазах республики СССР одна за другой провозглашают свою независимость. Они реализуют свое конституционное право. А это значит, что наша конституция перестает быть сборником мертвых законов, не имеющих отношения к реальной жизни. Это значит, что и мы, немцы, имеем право на самоопределение и просто обязаны сегодня этим правом воспользоваться. Обстановка в стране сейчас для этого самая благоприятная. Не следует ждать, пока все будет оформлено юридически.
  Иван говорил долго и страстно. Председательствующий Зауэр несколько раз напоминал ему о регламенте, но тот продолжал:
  - Нужно ехать на Волгу, убеждать людей, работать с местными властями, то есть заниматься возрождением республики пра-кти-чес-ки, а не произнося речи, пусть даже самые правильные. Только конкретные шаги в состоянии приблизить день, когда на Волге возродится наша республика. Только от нас зависит ее благополучие и процветание. Сегодня все в наших руках.
  Ивана слушали настороженно. Его энтузиазм находил отклик только у небольшой части зала. Опыт отношений с прежней властью не способствовал доверию к новой.
  Затем было несколько выступлений, в которых поднималась история немцев в России, осуждалось организованное Сталиным расселение компактно живущего народа по задворкам Союза и звучала радость по поводу встречи с соотечественниками на съезде. Среди выступавших попадались никому не известные гладкоречивые активисты с комитетской выправкой. Они призывали делегатов действовать продуманно, взвешенно и, главное, - неторопливо.
  Подошла очередь нашей делегации. Я вышел на трибуну, вгляделся в многоголовый полумрак зала и сказал:
  - Уважаемые делегаты! Суть большинства сегодняшних выступлений можно свести к строчке из известной песни: "как здорово, что все мы здесь сегодня собрались". Я, однако, не буду тратить отпущенное мне малое время на восторги по этому поводу. Нет смысла в очередной раз повторять сказанное другими. Все знают, что в восемнадцатом веке нас переселили из Европы в Россию, а в двадцатом распылили по ее просторам, как созревший одуванчик. То, что нам сегодня, спустя полвека дали возможность посмотреть друг на друга - не повод для умиления. Тем более, что собрались мы здесь совсем не для этого...
  По рядам прошел легкий гул. Краем глаза я увидел, как Краут посмотрел на меня с веселым удивлением. Лицо Зауэра стало кислым. Шнайдер дослушал в наушник перевод, нахмурился и, блеснув дужкой очков, повернулся в мою сторону.
  - А для чего? - выкрикнул сидящий в середине третьего ряда рыжеволосый парень.
  - Как минимум для того, чтобы выяснить, чего мы хотим сами, а не то, что нам предлагают извне, - ответил я. - Туманные слова о том, что "надо восстанавливать культурное и территори- альное единство этнических немцев СССР" - это чистая абстрак- ция. Если мы не пойдем дальше этой декларации, то она так и останется лозунгом. Однако, нормальные люди свои мысли в виде лозунгов не выражают. Не надо делать вид, что все поголовно мечтают о восстановлении республики. Как известно, в кулуарах съезда делегаты обсуждают две позиции: реальное воссоздание немецкой автономии в довоенных границах и реэмиграцию в Германию. Позиции эти звучат, как альтернативные, но их противопоставление надуманно и, возможно, создано искусствен- но, с целью внести раскол в наше движение.
  Гул в зале усилился. Я повысил голос и продолжал:
  - В последнее время столько говорится об абстрактной сво- боде, что это понятие уже пора конкретизировать. Настоящая свобода - это прежде всего наличие выбора. Гарантом свободы во всем мире является государство. Почему бы нашему государству не исправить историческую ошибку и не восстановить Немецкую республику? Это не противоречило бы ни законам страны, ни житейским понятиям о справедливости. Почему бы Германии не принять всех желающих на историческую родину? Это тоже было бы в духе следования общечеловеческим ценностям. Все это обеспечило бы подлинную свободу выбора, и в этом случае исчезла бы сама основа для противоречий и противопоставлений интересов разных людей. От этого выиграли бы все - и люди, и государства, в которых они живут.
  Я произнес несколько завершающих фраз и сошел с трибу- ны. В зале с энтузиазмом зааплодировали.
  - Ну ты им дал, - больно ударяя меня пудовым кулаком в плечо, возбужденно сказал Ланге, когда я добрался до своего кресла. - Хорошо, что Гартунг заболел, - добавил он, нимало не смущаясь тем, что Гартунг с завязанным горлом сидел справа от него. - Он бы так в жизни не выступил. Развел бы бодягу: с одной стороны, с другой стороны... Правда, Рудольф Иваныч? - звучно спросил Ланге, оборачиваясь к Гартунгу и толкая его плечом.
  Гартунг болезненно поморщился и медленно покачал головой. На его впалых щеках обозначились серые складки.
  Выступления закончились, и делегаты, жужжа, как пчелиный рой, потянулись к выходу из зала. В фойе у одной из колонн, что-то оживленно обсуждали Краут и Зауэр. Заметив меня, Краут приглашающе махнул рукой, и я подошел к ним. Зауэр, по-девичьи поджав губы, отвернулся.
  - Мне понравилось, как ты говорил, - улыбнулся Краут. - Выразил идею всеобщей свободы. Ну а сам-то ты за республику или на запад смотришь?
  - Не знаю еще, - честно ответил я. - Для меня вообще все это ново.
  - В любом случае, - не пропадай, - сказал Краут. - Все будет решаться на следующем съезде.
  Я пожал его крупную ладонь и отошел.
  
  9
  После заседания все делегаты высыпали на Новый Арбат. Моросил дождь, но в толпе царила атмосфера беззаботного веселья, как в принявшей по сто пятьдесят колонне первомайской демонстрации. Мелькали плакаты. Подъехало телевидение, поставили свет. Распорядитель с красной повязкой по очереди выводил под объектив камеры сконфуженных колхозников в новых, негнущихся пиджаках и задавал им неслышные за шумом толпы вопросы. Интервьюируемые послушно шевелили губами. Мне вспомнился разговор с Кислицыным после моего возвраще- ния в Москву и его саркастическая усмешка.
  Мы с Ланге зашли в Новоарбатский гастроном. Очередь в вино-водочный отдел змеилась, огибая стены и скручивалась за недостатком места в плотную спираль в центре зала. Ланге молча подошел к голове очереди и, вдвинув могучее плечо между чьими-то свистящими куртками, протянул продавщице деньги. Очередь загалдела:
  - Эй, мужик, а ну отвали! Больше всех торопишься? Целый час тут стоим. Кончай наглеть!
  - Вы что, порядков не знаете? - рявкнул Ланге, полуобернув- шись к очереди и указывая подбородком на прикрепленный к груди делегатский пропуск. - Депутатам съезда отпускается без очереди!
  - Не депутатам, а делегатам, - поправил его из очереди мужчина с адвокатской бородкой. - Участники съезда называются делегатами.
  - Вот именно! - одобрительно откликнулся Ланге, пронося над толпой, словно стрелу крана, руку с зажатыми между паль- цами тремя бутылками водки. - Молодец, что уточнил.
  Ланге опустил бутылки в подставленный мной раскрытый "дипломат".
  - Какого еще, на хер, съезда? - просипел сбоку работяга с рябым испитым лицом. Он стоял у головы очереди, стреляя мелочь. - Ты кого тут на понт берешь, белобрысый? Мы с тебя за нагляк на полпузыря имеем.
  К рябому подтянулись двое дружков.
  - На, читай, если грамотный, - показал Ланге пальцем на свой пропуск. - Съезд немцев СССР!
  - Так ты еще и фашист! - истерически выкрикнул рябой. - Лезешь вперед, а русский человек должен за водярой в очереди стоять?!
  Ланге круто развернулся к работяге. Тот попятился.
  - Ты кому, сука, сказал "фашист"? - тихо и грозно спросил Саша, медленно наступая на противника.
  Тот молча пятился к выходу из магазина. Очередь расступилась.
  - Кто тут фашист, я тебя спрашиваю?! - выкатив глаза и по-медвежьи подаваясь вперед, гаркнул Ланге в наступившей тишине.
  Внезапно он рывком схватил обоих дружков рябого за воротники курток и, встряхнув, толкнул их вперед. Толпа шарахнулась в стороны.
  - А ну, выйдем на улицу, пидарасы! Сейчас узнаем, кто из нас фашист!
  Работяги исчезли за дверями гастронома. Толпа за нашими спинами зашумела.
  - Гляди-ко, немцы какеи-то. И откуда они берутся? - удивленно произнесла тетка в резиновых сапогах. Через плечо у нее висели две связанные веревкой сумки.
  - Точно, немцы, - отозвалась опрятная старушка в черном демисезонном пальто. - А парни-то правы были. Гля, белобрысый рожу какую нажрал. Да и этот с п`ортфелем тоже... Вроде как евоный секретарь. И впрямь на фашистов похожи, - безбоязненно продолжала она. - Знать, не каждого иуду Иосиф Виссарионович на чистую воду успел вывести. Эх, кабы и посейчас был жив...
  Ланге обернулся к сгрудившейся в толпу очереди. Я дернул его за рукав:
  - Саша, пошли!
  Ланге молча развернулся, и мы вышли через стеклянные двери под моросящий дождь.
  
  10
  К вечеру вся группа собралась в номере Гартунга.
  - Смотри, бля, как они Сталина любят - ворчал Ланге, раз- ливая водку в стаканы. - Хотя их тоже можно понять. При нем порядка больше было.
  - При Сталине мы бы сейчас не водку пили, а ехали бы всем съездом в столыпинском вагоне на новое место жительства, - возразил я. - Причем, в противоположном от исторической родины восточном направлении.
  - Феномен Сталина в России еще как следует не изучен, - задумчиво проговорил Кранц. - В его разгадке может оказаться ключ к пониманию самой России.
  Гартунг с перевязанным горлом молча кивнул.
  - А мне не хочется никакие феномены разгадывать, - сказала Паулина, капризно оттопырив ярко накрашенную губу. - Нормальным людям вся эта философия сто лет не нужна. Люди хотят просто хорошо жить.
  - Просто хорошо жить как раз не очень просто, - сказал Кранц. - Совсем без философии в каком-то виде обойтись не получается. Хотя бы в виде осмысленной жизненной позиции.
  - У Павлинки философия простая, - заметил Ланге. - Ей бы замуж выйти, хоть за эскимоса, - и все дела. Только если ты будешь ходить в таких коротких юбках, - Саша повернулся к Паулине, - то мужа никогда не найдешь. Разве что разовых хахалей.
  - Вот еще, - отозвалась Паулина, демонстративно закидывая ногу за ногу и обнажая бедро. - Мне такие не нужны, которые синих чулков с фонарями ищут. Мужчина должен уметь ценить достоинства женщины.
  Паулина, явно подражая какой-то киногероине, неторопли- вым движением поменяла ноги местами. Малейшая доза спиртного напрочь лишала ее обычной стеснительности.
  - Что ж, это тоже позиция, - улыбнулся Кранц. - Но сегодня, когда страна меняется на глазах, нужно копать глубже. Хотя бы из чувства самосохранения.
  - Что вы для себя решили, Константин Фердинандович? - с трудом проговорил Гартунг.
  - Мне проще многих, - вздохнул Кранц, - ведь я принадлежу церкви. Католичество никогда не было популярным в России. В православии слишком сильна русская национальная идея - своего рода религиозный национализм. Все, что вне этой идеи считается искажением христианства. Да и верят здесь не столько в Христа, сколько в Богородицу...
  - Подумаешь, тонкости какие, - перебила его зарозовевшая Паулина. - Христова вера-то одна.
  - Для верующих все это важно. Даже если они темные, малообразованные люди. Может быть для таких в первую оче- редь.
  - Вы к чему все это говорите, херр пастор? - спросил заскучавший Ланге.
  - К тому, что верующие, а за ними и служители церкви в большинстве уедут в Германию. Этот процесс уже начался, - Кранц посмотрел на меня и перевел взгляд на Ланге. - А ты, Саша, поедешь на Волгу?
  - Не знаю, - хмуро ответил Ланге. - В любом случае не поеду, пока не будет республики.
  - А сколько ты собираешься ждать?
  - На следующий год договорились новый съезд организо- вать. Вот и подожду.
  - А ты, Эрик?
  - Да я вообще ни о чем таком не думал. И среди вас слу- чайно оказался. Надо все осмыслить, переварить как-то...
  - При этом выступил ты довольно четко, - улыбнулся Кранц.
  Гартунг снова кивнул.
  - Я в этом духе и выступил, - ответил я. - Что каждому нужна свобода выбора.
  - А теперь подумай еще на шаг вперед, - сказал Кранц. - Же- лать свободы выбора в несвободной стране означает стремиться из нее уехать. Так что твое выступление, при его внешней нейтральности, по сути - призыв к эмиграции. Миллер к тебе не подходил после этого? Нет? Значит я прав. Иван сразу теряет интерес к тому, кто не за республику. А вообще, ты хорошо формулируешь мысли. К тебе из органов еще никто не подкатывался, не прощупывал?
  - Как будто нет.
  Я опять вспомнил о Кислицыне. Но во-первых, он бывший сотрудник, да и познакомились мы до съезда. И вообще, разве так вербуют? Я такой-то, такой-то - поковник КГБ... Чушь какая-то.
  - Ну а вы, Рудольф Иванович? Что собираетесь делать вы? - спросил я Гартунга. - Все мы тут немного виляли, но вам, благо- даря ангине, придется высказаться коротко и недвусмысленно.
  Гартунг прокашлялся и отрывисто, с паузами заговорил:
  - Вот именно. Темнить тут нечего. Мне шестьдесят лет. Я всю жизнь - небольшой начальник. Как говорится, руководитель среднего звена. Двадцать пять лет в партии. Насиделся на собраниях и наслушался этой сраной говорильни больше вас всех. Сейчас происходит все то же самое. Нас просто спускают на тормозах. Никакой республики не будет. Лично я возвращаюсь домой и заполняю документы на выезд в Германию.
  В номере на время воцарилась тишина. Затем раздался стук в дверь. Реакция Ланге была молниеносной.
  - Ну вы поправляйтесь, Рудольф Иванович! - громогласно произнес он, направляясь к двери и по дороге убирая водку в 'дипломат'. - Мы вас тревожить больше не будем. Уже поздно - мы по домам пойдем.
  Ланге подмигнул нам и открыл дверь. На пороге стоял наш куратор. На его полном, красном лице масляно поблескивали выпуклые черные глаза.
  - А вот и Ибрагим Исмаилович! - делано удивился Ланге. - А мы как раз уходим. Вот, товарища Гартунга навещали.
  - Что так рано уходите? Время мало совсем, - развел руками куратор.
  - Он еще не совсем здоров! - закричал Ланге ему прямо в ухo. - Ему покой нужен, Ибрагим Исмаилович!
  - Не кричите так, Ланге, - сказал куратор, отшатнувшись и засовывая мизинец в волосатое ухо. - Я не глухой. Ладно, тогда потом поговорим, - он развернулся и нетвердой походкой напра- вился к лифту.
  Мы дождались, пока за ним закроются двери.
  - Все в этой стране становится хуже качеством, - вполголоса заметил вслед ему Кранц, - и еда, и одежда, и жилье, и сотрудники карательных органов. Ну ладно, друзья мои, я пошел к себе. Спокойной ночи.
  - Мальчики, вы уже спать собираетесь? - прощебетала Паулина, блестя маслинами глаз.
  - Спать, спать, - отозвался Ланге. - Завтра вставать рано.
  - Кто в такую рань спать ложится, - обиженно протянула Пау- лина. Я думала, мы посидим еще... Ну и ладно! - она повернулась и, качая обтянутыми узкой юбкой бедрами, пошла по красной дорожке гостиничного коридора.
  - Саш, может освободить тебе жизненное пространство? - спросил я. - Я вообще могу к себе в общагу поехать. Еще не поздно.
  - Не надо никуда ехать. Я же вижу, что тебе херово. А Павлинка никуда не денется...
  Мы вернулись в свой номер и напились по-настоящему. О Марте не было сказано ни слова.
  
  11
  После слякотной московской осени наступила не менее слякотная зима. "Какой смысл узнавать прогноз погоды?", - говорил Ержан. "Заранее известно, что они скажут: минус три - плюс два".
  Мы с Ержаном заклеили окна полосками бумаги, но от них все равно несло холодом и сыростью. В комнате круглые сутки работал электрический рефлектор. Выручали купленные по случаю во время летних поездок чапаны - синие узбекские халаты, подбитые ватой.
  Зима московских окраин всегда была депрессивной. В быстро наступавших сумерках вдоль улиц бесконечно тянулись серые бетонные заборы промышленных зон. Густо парили градирни теплоцентралей, похожие на гигантские пивные кружки. На замерзших стройках темнели остовы недостроенных зданий. Ветер посвистывал в конструкциях покинутых кранов. Чадящие трубы котельных быстро покрывали свежевыпавший снег налетом сажи. На автобусных остановках, у подъездов домов, у входов в магазины под ногами чавкала серая каша. Пешеходные мосты, покрытые обледенелой грязью, возвышались над переплетением железнодорожных путей, над припорошенными снегом платфор- мами, над ржавыми заборами с вьющейся поверху колючей прово- локой.
  Депрессию усиливала быстро сошедшая на нет послепутчевая эйфория. Республики, одна за другой, объявляли о независимости. Рвались хозяйственные связи, закрывались предприятия, исчезали товары, стремительно росли цены.
  Одновременно, московский воздух все сильнее пропиты- вался запахом денег. Повсюду открывались игорные заведения и пункты обмена валюты. Ходило множество историй о мгновенных фантастических обогащениях. Время от времени эти истории получали материальное подтверждение. То Саша-Гуталин вдруг прикатывал на новеньком 'Форде-Таурус', то Гриша Геллер после недельного отсутствия заявлялся среди зимы с отменно загорелой физиономией и хвастал фотографиями, сделанными на стамбуль- ских пляжах. На них Гриша важно полулежал на полосатом шезлонге, едва умещая в нем свое большое рыхлое тело. В волосатой руке он держал зеленый коктейль с надетым на край стакана ломтиком лимона. На заднем плане синела полоска моря и оранжевые девушки в бикини увлеченно играли в волейбол.
  Все это было новым, невиданным, будоражило воображение и рождало в людях некое томление по настоящим, не похожим на зарплату, деньгам. Деньги были где-то совсем рядом - их присутствие ощущалось в резко увеличившемся количестве мордатых молодых людей в кожаных куртках и дорогих спортив- ных костюмах, в разъезжающих повсюду иностранных авто, в засверкавших на Тверской витринах дорогих магазинах, в обилии проституток, которые, согреваясь у подземных переходов, прито- пывали сапожками, как пони.
  Однако, большие деньги оседали в карманах перекрасив- шейся партийной номенклатуры и стремительно разраставшегося криминала. У большинства же населения не было и небольших денег - тех, которых хватало бы на жилье, еду, сигареты, пиво и джинсы. Зарплата приобрела отвлеченное, абстрактное значение. Она не имела никакого отношения к ценникам в магазинах.
  Деньги обесценились, но зато их было много. Все больше времени уходило на их пересчет. В обращении все чаще появлялись банковские денежные упаковки, которые передава- лись из рук в руки нераспечатанными. Нередко продавец, получив пачку пятирублевок, не разрывал полосатую бандероль, а бросал деньги на весы. В сомнении качая головой, он глядел на стрелку весов и сбрасывал пачку в кассовый ящик. В дорогих магазинах висели таблички: "Мелкие купюры не принимаем". Впрочем, покупателей там было немного.
  В ноябре Марта с родителями улетела в Кёльн. Я позвонил ей за несколько дней до отъезда.
  - Я тебе напишу, - сказала Марта.
  - Куда? У меня и адреса постоянного нет.
  - Я на главпочтамт напишу. До востребования.
  - Хорошо.
  Разговор не клеился. Ни я, ни Марта не заговаривали о том, чтобы встретиться перед отъездом. К той дождливой ночи в Ошском аэропорту прибавить было уже нечего.
  
  12
  В один из дней перед сессией я рано приехал в институт. На кафедре еще никого не было. Я сел за свой стол и взглянул на календарь. Была пятница, 20-е декабря - день рождения Лары. Я всегда звонил ей в этот день, попутно оправдывая свое исчезновение и получая индульгенцию на новый срок. Сегодня к желанию получить отпущение грехов примешивалось какое-то новое чувство. Я не стал в нем копаться и набрал Ларин рабочий номер. Ответила секретарша.
  - Могу я поговорить с Ларисой Марковной?
  - Кто ее спрашивает?
  - Эрнст.
  - Это фамилия? Имя?
  - Это партийная кличка. Только не спрашивайте меня паро- ли, явки и адреса. Я и так сообщил вам слишком много.
  - Что??
  - Надя, это меня, - услышал я в трубке Ларин голос.
  - Привет, - сказал я.
  - Привет, дорогой, - мягко ответила Лара, дождавшись пока отключится секретарша. - Ты зачем Надю пугаешь?
  - Она первая начала. С днем рождения, Ларик.
  - Спасибо, дорогой. Куда ты опять пропал? Утонул в океане счастья?
  - Я бы не сказал. Произошло землетрясение, и океан всосал- ся в неведомую трещину.
  - Стек без остатка?
  - На дне всегда что-то остается. Но океан исчез.
  - А я думала что тебя захлестнула политическая деятель- ность. Я тебя даже по телевизору видела. Ты там на каком-то съезде вдохновенно трепался о каких-то немецких концлагерях на Волге. Не то восстановить, не то уничтожить.
  - Какая там политическая деятельность? Все тихо. Панам сейчас не до холопов. У самих так чубы трещат, что вот-вот оторвутся.
  - Тогда почему же ты не звонишь?
  Я вздохнул в трубку как можно громче.
  - Не вздыхай. Прошли времена, когда я верила твоим вздо- хам.
  - А ты поверь. Глядишь, я и сам себе поверю.
  - Так бывает?
  - Все бывает.
  - Тогда давай вместе отметим мой день рождения.
  - Сегодня? - отозвался я после паузы.
  - Сегодня я отмечу дома, в кругу семьи. А завтра - суббота. Вечером я поеду в Москву, к подруге. С ночевкой. Ву компрене?
  - Ты хочешь, чтобы я приехал к твоей подруге?
  - Нда, ты явно не компрене. А еще кандидат наук. Зачем тебе моя подруга? Ты и будешь моей подругой. Мы встретимся на вокзале и поедем к тебе.
  Меня восхищало ее очаровательное бесстыдство. Не зная других мужчин, кроме мужа, она представляла себе любовное свидание непременно ночью. Слово "переспать" она понимала буквально. Сказать ей, что мы можем встретиться на пару часов днем, значило бы оскорбить ее. Не было смысла пытаться что-то изменить в придуманном ею плане. В конце концов, это ей, а не мне нужно будет врать дома насчет подруги.
  - Теперь компрене.
  - Значит завтра в шесть на вокзале.
  - В каком месте?
  - У памятника Ленину, - подумав, ответила Лара. - Чтобы на- верняка в толпе не потеряться.
  - Договорились, Ларик. До завтра.
  Я положил трубку и прошелся по комнате. Пожалуй именно на такой результат разговора я и рассчитывал, когда набирал Ларин номер. Ларино чутье было выше всех похвал.
  
  13
  Без четверти шесть я был на Ярославском вокзале у памятника Ленину. К полновесному ночному свиданию полагались цветы, но в хождении вокруг памятника с букетом, а, главное, - в последующем его вручении Ларе было нечто невыносимо фальшивое. Меня влекло к ней, она волновала меня, как женщина, но цветы означали нечто другое. Мне пришло в голову, что я ни разу не подарил цветы Марте, не считая ворованных подсолнухов. Правда, Лара была в этом не виновата.
  Я вышел под моросящий дождь и купил букетик белых гвоздик у старушки, стоящей на мокром асфальте в прозрачной полиэтиленовой накидке.
  В романах герой после разрыва отношений с возлюбленной обычно долгое время всячески ограждает себя от общения с другими женщинами, лелеет в душе свою боль и хранит телесную чистоту, боясь оскорбить память о свой любви прикосновением к чужому телу. Однако, каждому известно, что плотская любовь с новой женщиной обладает замечательным терапевтическим эффектом. Она может быть даже своеобразной проверкой отно- шений с утраченной возлюбленной, ведь удовлетворяя желание, утишая на время либидо, можно отфильтровать физиологическую составляющую любви и более достоверно оценить свои чувства.
  Ханжам похоть представляется чем-то вроде паутины или пыли, осевшей на изначально прозрачном стекле любви. Однако парадокс заключается в том, что лучше всего для удаления "грязи" желания годится именно мягкая, влажная, впитывающая все разочарования, губка секса. Нет сомнений, что поговорку "чисто не там, где убирают, а там, где не сорят" придумали лицемеры. На самом деле, чисто только там, где регулярно убирают, поскольку в мире все пачкается само собой.
  Человек не всегда отдает себе отчет в том, от чего именно он страдает. Если мимолетная связь дает не только комфорт получившему свое телу, но успокаивает и душевные страдания, то не следует ли считать ее замечательным, чудодейственным лекарством? А если боль не проходит и после этого, значит она не имеет никакого отношения к плотским желаниям, а следовательно и не может быть ими случайно оскорблена.
   Вокзальные часы показывали шесть тридцать, но Лары все не было. На аккуратную, педантичную Лару, Лару - отличницу, решившуюся на первую измену это было совсем не похоже. Вероятно случилось что-то непредвиденное - заболел ребенок или что-то заподозрила мать.
  Я смотрел сквозь стеклянную стену вокзала на приходящие электрички. Люди выходили из вагонов и исчезали в метро. Над темной человеческой массой в свете фонарей блестели мокрые разноцветные зонты.
   В семь часов я подошел к застекленной пригородной кассе, молча сунул в окошко цветы оторопевшей кассирше и спустился в метро.
  
   14
   В понедельник я позвонил Ларе на работу.
   - Рада слышать тебя, дорогой, - отозвалась она. - Как прошли выходные?
   - Нормально, - ответил я слегка озадаченно. - У тебя ничего не случилось? Твои все здоровы?
   - Ну что ты, дорогой, что у меня может случиться? Я всего лишь провинциальная домашняя клуша. Это у тебя интересная, захватывающая жизнь, полная исканий, высоких чувств, незабыва- емых встреч, политических баталий...
   - Почему ты не пришла в субботу? - перебил я ее.
   - Ты что, дорогой, с луны свалился? Я торчала там целый час - с шести до семи.
   - Где?
   - Ты что, издеваешься? На вокзале, у памятнику Ленину. Во- ждю мирового пролетариата.
   - Я тоже там был. И тоже целый час.
  - Погоди, ты у какого памятника был? Где он стоял?
  - Я же говорю - на вокзале.
   - На каком вокзале?
   - На Ярославском.
   - Ты осел, дорогой, - печально произнесла Лара после паузы. - Я ждала тебя у памятника на вокзале в Пушкино.
   Я представил себе завитую, накрашенную, надушенную Лару, слоняющуюся вокруг памятника с риском встретить знако- мых в своем небольшом городе, постепенную перемену ее настроения, то, как она раздраженная, усталая возвращается домой, рассказывает мужу сочиненную по дороге историю о внезапной болезни подружки, и мне расхотелось объяснять ей очевидную нелепость ее ожидания в Пушкино.
   - Ларик, ты знаешь...
  - Я все знаю. Я знаю, что глупо встречаться в Пушкино, а потом ехать вместе назад в Москву. Но ведь мы все это время были бы рядом в электричке... Мы ведь ни разу не ездили с тобой вдвоем в электричке.
  - Извини. Давай заново договоримся.
  - Давай. Но до нового года я уже не смогу. Семейные, зна- ешь ли, заботы. Звони после праздников.
  Я положил трубку и оглянулся. В дверях стоял Михалыч и выразительно подергивал шеей.
  - Эрик, пойдем поправимся, - произнес он, с видимым усилием разлепляя губы. - Я знаю, у тебя сегодня нет занятий...
  - Михалыч, мне не с чего поправляться...
  - Зато мне есть с чего. Ты же знаешь мой принцип - я не пью один.
  - Замечательный принцип, - пробормотал я. - По сравнению с ним принцип не пить с утра и принципом-то назвать трудно...
  Мы зашли в лабораторию, и Михалыч запер дверь.
  
  15
  За два дня до нового года меня неожиданно вызвал Селиванов. Когда я вошел в кабинет, он стоял у высокого полукруглого окна и смотрел на сутулую гранитную спину Ученого с торчащим посередине холмиком снега.
  - Что за херня у вас с Максищевым произошла с трубами в Суране? - раздраженно спросил он, оборачиваясь.
  - Трубы купили в Ташкенте по перечислению, - ответил я. - В пределах выделенного на экспедицию лимита средств. Выгрузили на участке. А что случилось?
  - Систему сейчас передают на баланс местного совхоза. Сделали измерения. Труб там в наличии вдвое меньше, чем по документам. Куда делись остальные?
  Сердце у меня гулко забилось.
  - Не знаю, Иван Александрович. Трубы на заводе получал я. Лично их пересчитывал. Вместе с накладными передал Максище- ву.
  - По акту?
  - Конечно нет. Мы никогда между собой никаких актов не сос- тавляли.
  - А Максищев говорит, что использовал при монтаже все трубы, которые ты привез. По твоему же проекту.
  - Иван Александрович, труб должно было хватить на перво- начальный вариант проекта.... - начал я и осекся под взглядом Селиванова.
  - Послушай, Эрик, - произнес он, сдерживаясь. - Для меня мои аспиранты всегда были чем-то большим, чем просто сотруд- ники. Если вы не в состоянии избавить своего шефа от подобного говна, то грош вам цена. Извини за невольную рифму. В этот раз я не буду разбираться, куда и что подевалось. Недостаток труб спишем на полевые эксперименты. Но это в последний раз. Понят- но?
  - Понятно, - кивнул я и на деревянных ногах вышел из каби- нета.
  - Ну что, получил выговор по первое число? - поджав губы, спросила Лера.
  - Не всем же получать выговоры задним числом, - ответил я. - Или в устной форме.
  - Дурак, - спокойно отреагировала Лера.
  - Лера, вызовите мне Максищева, - раздался в селекторе го- лос Селиванова.
  Едва я вернулся на кафедру, как позвонил Кислицын.
  - Подъезжай ко мне вечерком - бодро сказал он. - Мои на даче, никто мешать не будет.
  - Обожаю конспиративность наших встреч, - отозвался я. - Мне по дороге проверяться? Хвосты обрубать? Чтобы было шито-крыто, без свидетелей. У тебя даже супруга на даче.
  - А ты бы хотел познакомиться, как говорят французы, с "моей законной"? - засмеялся Кислицын. - В принципе тебя можно понять, но я-то за что должен страдать весь вечер? Тогда с подругой приходи, для баланса. Но в следующий раз. А сегодня жду к девятнадцати - одного.
  Вечером, едва я переступил порог, Кислицын продолжил тему:
  - Когда мы с тобой говорили по телефону, я вспомнил тост, - сказал он, наливая в рюмки коньяк. - "Я хочу выпить за здоровье наших жен, потому что если будут здоровы наши жены, то будут здоровы и наши друзья, а если будут здоровы наши друзья, то будут здоровы и жены наших друзей, а если будут здоровы жены наших друзей, то будем здоровы и мы."
  Кислицын захохотал и выпил, предварительно переложив рюмку в левую руку.
  - Тост прямо из жизни.
  Я вытащил из кармана куртки бутылку дешевой водки, купленной на выходе из метро у бабушки в синей телогрейке, и поставил ее на стол.
  - К сожалению, уровень напитка поддержать не могу. В силу пониженной сольвентности.
  - Какие времена, такие и напитки, - философски заметил Кислицын. - Ты думаешь, этот коньяк выдержан пять лет, как на нем написано? Смешно такое даже предположить. Выдерживать коньяк пять лет, как минимум, означает на пять лет планировать свой бизнес и саму жизнь. Кто в наше время будет этим занимать- ся?
  - Почему бы и нет?
  - Не-ет, сейчас время коротких сделок, - покачал головой Ки- слицын. - И в бизнесе, и в политике. Сегодня купил вагон леса, а завтра его перепродал. А во власти уже вообще все продано.
  - А мне кажется, что торговля еще только начинается, - сказал я. Союз развалился, и теперь будет большая дележка. Вон как раз его величество от престола отрекается, - кивнул я в сторону телевизора.
  На экране разом постаревший президент, сглатывая слова, медленно читал обращение о прекращении своей бурной деятель- ности. Архипелаг сиреневых родимых пятен ярче обычного выде- лялся на его побледневшем лбу.
  - То, что он говорит - констатация произошедшего, - усмех- нулся Кислицын. - Все уже поделили, причем без него. Он, по сути, трагическая, шекспировская фигура.
  - Ох уже эта вечная любовь рыцарей плаща и кинжала всех времен и народов к классике, - вздохнул я. - Что бы вы делали без Шекспира? Кого бы вы цитировали? Но меня больше волнует то обстоятельство, что все поделили не только без него, но и без нас. Я бы сейчас не отказался от своего тоненького ломтика пирога. Он бы очень кстати пришелся для поддержки штанов.
  Кислицын кивнул, разливая коньяк.
  - Какую-нибудь кость народу обязательно бросят, - уверенно сказал он. - Это прием отработанный. Но мяса на ней будет немного. Собственно, у тебя уже был случай в этом убедиться.
  - Когда?
  - На немецком съезде.
  - А ты откуда знаешь о том, что там было? Мы ведь его с тобой не обсуждали.
  Глаза Кислицына засветились чуть ярче.
  - А чего тут знать? - хмыкнул он. - Я сужу по результату. Ни о какой новоиспеченной Немецкой республике никто не сообщал. Значит ничего вам не дали. И не дадут. Все потопят в говорильне.
  - Такие вопросы сходу не решаются, - возразил я.
  Кислицын несколько секунд молча смотрел на меня.
  - Эрнст, - наконец произнес он негромко, - ты же умный му- жик. Охота тебе повторять чужие глупости?
  - Да ладно, Володя. Может ты и прав. Просто мне все это уже надоело до чертиков. Энтузиазма никакого не осталось. Работа на кафедре не кормит. В личной жизни полный застой. Налицо окончательная моральная деградация. До чего дошла энтропия: Советский Союз развалился, а всем по херу. Видите ли, не впечатляет! Вызывает лишь мимолетный интерес, как сиськи какой-нибудь Саманты Фокс. Нет, что-то надо делать...
  - Не кипятись, - спокойно отозвался Кислицын. - Бывают та- кие моменты, когда ничего не надо делать, только ждать. Иногда мудрое ожидание яйцеклетки эффективнее, чем азарт и жажда действий, свойственные сперматозоиду.
  - Сидеть и ждать, пока тебе вдуют? Очень мудро, спасибо...
  - А ты хочешь сказать, что можешь вдуть сам? Заставить прогнуться под себя изменчивый мир, как в песне? Как именно? Потребовать двадцатипроцентной прибавки к жалованью? Обольстить дочь своего начальника? Круто, ничего не скажешь...
  - Сразу, конечно, не получится. Но я знаю, с чего начать.
  - Хорошо, если знаешь, - сказал Кислицын, снижая свой на- пор и поднимая рюмку. - Тогда пусть все у тебя сбудется в наступающем году.
  
  16
  После новогодних праздников началась экзаменационная сессия. Я целыми днями пропадал в институте. Студенты шли валом на консультации и отработки пропущенных лабораторных работ. Выучили мое имя и отчество. Студентки вместо обычных джинсов одевали на зачеты короткие юбки.
  Незаметно пролетело несколько недель. В середине февра- ля мне на кафедру позвонил Короедов:
  - Привет, Эрнесто, - сказал он. - Как там каракулевые овечки поживают?
  - Овечки на сносях. Ержан на прошлой неделе разговаривал с дядей. Тот говорит, что все в силе. Через месяц разродятся, и можно ехать. Говорит, не упустите момент.
  - Тогда надо встретиться, обсудить все это дело. У нас с Ко- маром тоже есть новости. Давай сегодня в пять у Пушкина.
   Я доехал на метро до "Пушкинской" и по мокрым ступеням поднялся на Тверскую. Крупные, липкие хлопья рождались из серой мути близкого неба и умирали под ногами прохожих. На склоненной в задумчивости голове поэта среди бронзовых кудрей топтался, распушив перья, неизменный сизый голубь.
  В телефонной будке с распахнутой дверью мужчина командировочного вида пытался начать разговор, но из-за плохой слышимости никак не мог продвинуться дальше вводной фразы. Он кричал в трубку:
  - Я только что вышел из Макдон`алдса... Что? Я говорю, я только что вышел из Макдон`алдса! Кто? Я! Ты что, не слышишь? Я! Я только что вышел из Макдон`алдса!!
  Недавно открывшийся, первый в Москве 'Макдональдс' переливался огнями на противоположной стороне Тверской. Чтобы попасть в бутербродную быстрого обслуживания нужно было отстоять полуторачасовую очередь и заплатить приличные деньги.
  У бровки тротуара притормозили забрызганные грязью "Жигули" Комаринского. Рядом с ним сидел Короедов.
  Я нырнул на заднее сидение, мы попетляли по переулкам и остановились в безлюдном проходном дворе. Мокрый снег быстро залеплял стекло. Время от времени щетки, вздрогнув, хищным движением вычищали на нем кривой многоугольник с рыхлыми валиками по краям и затаивались до следующего броска.
  - Дело становится реальным, - сказал Комаринский. - Деньги мне обещали. Ты узнавал что-то по сбыту? - спросил он оборачиваясь ко мне.
  - Был на двух фабриках за городом. Насколько я понял, плановые поставки у них накрылись по случаю всеобщей независимости, поэтому заинтересованность в сырье есть. Но хотят видеть товар лицом.
  - Логично, - Костя, прикурив сигарету, выбросил спичку в приоткрытое окно. - Деньги против стульев.
  - Ты этого казаха давно знаешь? - Комаринский озабоченно смотрел на меня. - Там кидалово не устроят?
  - Там этого термина еще не знают. Торговаться, конечно, будут, могут попытаться всучить какую-нибудь некондицию, но тут уже дядя должен помочь. Кстати, мне на фабриках показывали, как должна выглядеть стандартная шкурка. Так что в этом деле я что-то уже понимаю.
  - Дядя в доле с ними или с нами?
  - Я думаю, что с ними, - я пожал плечами. - Он же там живет.
  - Ладно, потом обсудим, - Аркадий взглянул на часы.
  - Как мы все оформим? - спросил я. - Нельзя с такими день- гами ехать без всяких документов.
  - Я думал об этом, - ответил Комаринский. - У меня есть го- товый пакет для открытия малого предприятия. Остается вписать название, фамилию директора и зарегистрировать. Это я беру на себя.
  - А кто будет директором?
  - Ты, конечно. Тебе же нужно будет подписывать там договор и оформлять перевозку. Кстати, ты думал о том, как эти шкуры оттуда тащить?
  - Думал. Там на месте есть завязки. Все будет зависеть от объема груза.
  - Тогда выясни объем у казаха. У Ержана, то бишь.
  - Объем товара зависит от суммы денег, - пояснил я.
  - У моего кредитора денег хватит чтобы купить всех этих сра- ных баранов вместе с их пастухами и всем совхозом. Узнай, сколько они могут предложить шкурок.
  - И подумай насчет названия предприятия, - добавил Коро- едов.
  - А чего тут думать. Контора будет называться "Шерп".
  - Почему "Шерп"?
  - Народность есть такая в Непале. Выносливая, но бедная. Живет тем, что таскает грузы покорителям Эвереста.
  - Будь по твоему, - хмуро ответил Комар. - Печать, бланки, визитные карточки сделаем за пару дней - есть специальный человечек.
  - Договорились, - кивнул я. - Может пузырь раздавим за гря- дущий успех? Заодно и отмену сухого закона отметим.
  Комаринский покачал головой.
  - Я сегодня не могу.
  - А ты, Короед?
  - Сегодня не получается. Может в пятницу?
  - Ладно, тогда, созвонимся.
  Я выбрался из машины, захлопнул дверцу и пошел к метро. По дороге в общежитие я заехал на главпочтамт. Пожилая женщина за стеклянным окошком заглянула в мой паспорт быстро просмотрела стопку писем и отрицательно покачала головой.
  
   17
  Я дожидался Комаринского на широких ступенях банка.
  - Ну, все в порядке, - сказал он, выходя из высоких дверей с внушительным холщовым мешком в руках. - Время пошло.
  - Хорошо иметь деньги, - заметил Короедов. - Завидую я этим банкирам. Сидишь себе, а бабки капают.
  Мы приехали в общежитие, пересчитали деньги и упаковали их в большую спортивную сумку. Два часа спустя Комар отвез меня в аэропорт на ночной ташкентский рейс. Накануне Ержан отправил дяде телеграмму о моем приезде.
  В Домодедово, в секции контроля багажа на пластиковом стуле сидел полусонный рыхлый парень в мятом пиджаке. Увидев на экране содержимое моей сумки, он выпучил глаза и привстал со стула:
  - Что везем, командир?
  - Наличные деньги, - ответил я. - Зарплату рабочим. Банки сейчас по три месяца бабки перечисляют.
  Парень взволнованно взъерошил чуб.
  - А ну давай отойдем на минуту. Онищенко, подмени меня.
  Мы вошли в комнату досмотра, и контролер закрыл за собой дверь.
  - Ни фига себе, ты наличман возишь, - сказал он. - Надо бы долю отстегнуть.
  - Слушай друг, - ответил я как можно спокойнее, - все что я могу - это проставиться парой пузырей. Бабки казенные, я за них перед начальством отвечаю.
  - С таким баблом мы тебя имеем право на рейс не посадить.
  - Твоя власть, - сказал я под удары пульса в ушах, - можешь не сажать. Я тогда лучше вообще не полечу, чем потом твою долю своим горбом отрабатывать.
  Возникла пауза. Парень снова взлохматил свой чуб. Не теряя времени, я достал из кармана сумки две бутылки "Столичной" и поставил их на стол.
  Парень хмыкнул и намотал чуб на палец.
  - Ну черт с тобой, лети. Вези свою зарплату.
  Прилетев в Ташкент, я позвонил Гартунгу, который работал в службе главного механика аэропорта.
  - Попробую помочь, - сказал он выйдя ко мне на проходную. - У меня есть кое-кто в службе перевозок. Но даром они ничего не делают.
  - Это само собой. Рассчитаюсь, как положено.
  Гартунг с интересом посмотрел на меня;
  - Крутой ты стал, однако. Ну давай, жду с грузом. Привози лучше утром - чтобы все на месте были. Удачи.
  Я добрался до автовокзала и сел в забрызганный маслом и грязью междугородный "Икарус". Несколько часов автобус несся, разбрызгивая лужи, по тряской, с выкрошенными стыками бетонной дороге. Держа сумку на коленях, я смотрел на опустевшие хлопковые поля, покрытые островками грязного снега. На казахской границе в автобус с двух концов зашли милиционеры и стали пробираться друг друг навстречу через битком набитый салон, выборочно обыскивая пассажиров. Я задвинул сумку под сиденье натянул на глаза кепку и прислонился головой к стеклу. В ушах снова гулко раздавались удары пульса.
  - Эй ты, куда едешь? - услышал я через минуту.
  Я приподнял козырек кепки. Надо мной стоял низкорослый сержант с презрительно искривленными губами и жесткой черной челкой, с дембельским шиком торчащей из-под сдвинутой на затылок форменной фуражки.
  - К другу в Курнасай еду, брат. В армии вместе служили.
  Он поглядел на мою небритую физиономию, красные после бессонной ночи глаза и брезгливо отвернулся. Возможно он вспомнил о собственной недавней армейской службе.
  Добравшись до райцентра, я два часа просидел на скамейке на краю пыльной, заплеванной окурками и семечной шелухой площади автостанции. Серый бородатый козел с яростными желтыми глазами бродил по площади и слизывал растоптанные мундштуки от папирос, пренебрегая сигаретными окурками. Он явно чувствовал себя здесь хозяином.
  Еще два часа я трясся по полевым дорогам на жестком сидении маленького автобуса неизвестной марки. Звук его мотора напоминал лошадиное ржание. Половина ветрового стекла была заменена фанерой. Несмотря на плоскую местность, дорога была извилистой, как след от пастушьего бича. Она делала плавные петли и неожиданные повороты под прямым углом без каких-либо видимых инженерных надобностей. Возможно, ее проложили древние пастухи, которым извилистый путь помогал заставлять баранов чище объедать скудные пастбища.
  До дома Бакира - дяди Ержана - я добрался уже сумерках. Дядя был дружелюбен, немногословен и полон достоинства.
  - Проходи, - сказал он, - гостю всегда рады. - Сейчас хозяйка плов подготовит. Пока умыться можно.
   Мы вышли во двор, и дочь хозяина - тонкая, высокая девуш- ка лет пятнадцати с пылающим от смущения лицом слила нам на руки воды из ковшика и подала свежее полотенце. От нее едва различимо пахло полынью и мятой. Очевидно они перекладывали одежду пучками травы, сохраняя ее от насекомых.
  - Это Айнур, - сказал Бакир. - Старшая дочка.
  Айнур от стеснения не поднимала головы. Под свободным платьем угадывалась сильная, гибкая фигура.
  - А сколько всего у вас детей?
  Бакир меланхолично, по-верблюжьи пожевал губами.
  - Пять.
  В его голосе звучало сомнение.
  В сумерках к соседнему дому подъехала грузовая машина. Из кабины выпрыгнул молодой парень и откинул задний борт. Из ворот дома вышло четверо мужчин. Один из них вел на веревке облезлого верблюда с поникшими горбами. На вытянутой морде животного лежало выражение презрительной покорности, словно у попавшего в плен вельможи. Верблюд надменно и, как мне показалось, привычно подошел к машине со стороны откинутого борта и, присев, поставил двупалые передние ноги на платформу кузова. Мужчины, взявшись за верблюжий зад, совместными усилиями сноровисто помогли животному забраться в кузов. Водитель закрыл борт, и грузовик укатил.
  - Он у вас дрессированный что ли? - спросил я. - Куда его повезли?
  - На свадьбу, - ответил Бакир.
  - На верблюжью? Верблюдиц осеменять?
  - Почему на верблюжью? На человеческую свадьбу, - серьез- но пояснил Бакир. - Родственники должны один крупный животный на свадьбу дарить - лошадь, корову или верблюда. Сейчас ни у кого денег нет - часто верблюдов дарят. Родственников много - сегодня у одного свадьба, завтра у другого. Вот они этого верблюда туда-сюда друг другу возят. Он уже привык - сам в машину прыгает. Только чуть-чуть помогать надо.
  Мы вошли в дом и, поджав ноги, расположились у низкого столика. От сидения на полу с непривычки быстро затекала спина.
  Вошла невысокая, уютная хозяйка. По-русски она не говорила и только улыбалась, накрывая на стол.
  Бакир разлил по пиалам водку и провозгласил тост:
  - Я хочу выпить за человеческое достоинство. Это в жизни самая главная вещь. И за познакомство.
  Посреди трапезы в комнату вбежал маленький крепкий мальчишка - младший сын хозяина - и подал отцу листок бумаги. Мальчик держал себя в доме увереннее и свободнее матери, не говоря уже о сестре.
  Бакир нацепил очки и прочел вслух: 'Телеграмма. Серик прилетает ташкент пятницу вещами ержан'.
  Бакир снял очки и сложил телеграмму вчетверо.
  - Правильно, - сказал он. - Сегодня как раз пятница.
  - А кто такой Серик? - поинтересовался я.
  - Это ты, - спокойно ответил хозяин. - Так тебя по-казахски зовут.
  - А с какими вещами?
  Бакир ткнул зажатой в руке пиалой в сторону моей сумки с деньгами.
  - Вот с этими. Ты не беспокойся. Я их спрячу - никто не най- дет.
  
  18
  Воздух в скалистом ущелье дрожал от зноя. На старой алыче глянцево блестели мелкие овальные листья с зубчатыми краями. Цветущие свечки эремуруса и шарики соцветий горного лука распространяли терпкий запах потревоженного зверя.
  Все было как всегда. Ослепительный фонтан наклонно вырывался из-под массивной подошвы склона. Облако сияющих брызг, сгущаясь, летело вперед и, опускаясь на каменистое ложе, рождало реку. Странным было только полное беззвучие воды. Не было слышно ни шипения фонтана, ни барабанящих по листьям капель, ни журчания перекатывающегося через валуны потока. Зато от неистового, противоестественно громкого скрипа тысяч невидимых кузнечиков сводило челюсти.
  Из-за ствола алычи показалась обнаженная фигура Марты. Она сделала несколько шагов и остановилась спиной ко мне, стоя по щиколотку в траве, словно диковинный бело-розовый цветок. Крещендо кузнечиков достигло оглушительной силы. Марта медленно подошла к реке и подняла руки. Фонтан, по-прежнему не издавая ни звука, резко усилил свою мощь, превращаясь из наклонного в почти вертикальный. Марта овалом соединила руки над головой, приподняла правое бедро и, легко махнув ногой неким подобием фуэте, повернулась ко мне. Мгновенно стих невы- носимый скрип кузнечиков. Словно перекрытый невидимой задвижкой, перестал бить фонтан, и лишь несколько последних капель, как будто в замедленной киносъемке, плавно достигли моего лица.
  Я провел рукой по щеке и проснулся. По невидимой в рассветном полумраке паутинке к потолку в панике метнулся желтый мохнатый паук.
  Сон принес тянущую боль внизу живота. Вдобавок, от вчерашней, пахнувшей резиной водки во рту оставался тяжелый сивушный вкус. Ломило виски. Я повел глазами вокруг и увидел ставшую за последние дни привычной обстановку казахского дома: обмазанные глиной беленые стены, расстеленные на полу стеганые курпачи, низкий фанерный столик со стоящим на нем алюминиевым кумганом. Я приподнялся на локте и протер слипшиеся ресницы. Через полуоткрытую дверь была видна кухня с грубым дощатым полом. В кухне на корточках сидел зоотехник Нурлан - худощавый парень в белой войлочной шляпе, расшитой национальным узором.
  Нурлан заметил мое движение и перешел от меланхоличного созерцания степи за лишенным занавесок окном к активным, осмысленным действиям. Зажав подмышками твердую круглую лепешку и початую бутылку водки со скрученной из газеты пробкой, он взял в руки маленькую пиалу с золотым ободком и блюдце с нарезанным луком. Подумав, он дополни- тельно пристроил на лепешке вазочку с кишмишом и орешками. Подойдя к порогу комнаты, Нурлан сбросил с ног резиновые калоши с малиновым нутром и, осторожно опустившись на колени, с гостеприимной улыбкой заковылял по курпачам к моему ложу, неся импровизированный завтрак.
  - Что это, Нурлан? - спросил я, с трудом ворочая пересох- шим языком.
  - Утрынный глот-ё-о-ок! - пропел Нурлан, ласково улыбаясь. - Губа встречай!
  Меня передернуло.
  - Какой еще утренний глоток? - я едва подавил рвотный спазм. - Я на нее уже смотреть не могу! Когда мы наконец делом займемся?
  - Ну тогда пусть здесь пока постоит, - миролюбиво согласил- ся Нурлан, рассставляя завтрак на столике. -Торопиться некуда...
  Я молча оделся и, надев на босые ноги чьи-то чудовищного размера калоши, вышел в полутемный двор. В щелястом сортире с задвижкой в виде деревянного ромбика все четыре угла под крышей были прочно обжиты колонией пауков. Человеческая жизнедеятельность гарантировала им регулярное появление легковерных мух. Пауки использовали человека для своих нужд не хуже, чем, к примеру, человек пчел.
  Я прикрыл глаза и снова увидел последний кадр своего сна. Голая Марта сделала еще одно фуэте, мелькнув тяжелыми каплями ягодиц. Несколькими движениями правой руки я разрядил владевшее мной напряжение. Боль внизу живота притихла, видение растаяло. Я открыл глаза. Пауки симметрично распола- гались в углах - каждый в центре своей сети.
  Во дворе я наклонился под жестяным умывальнииком и, приподняв затылком штырек клапана, с наслаждением подставил голову под струю. Несколько раз я наполнял умывальник дожде- вой водой из бочки и повторял процедуру. В голове немного прояснилось. Нурлан вынес мне чистое полотенце
  В совхозе Нурлан занимал должность главного зоотехника, и с момента моего приезда был для меня чем-то вроде прикреплен- ного гида. Его программа не блистала разнообразием. С утра он всячески гасил мою деловую активность, убеждая меня, что нужно подождать еще "минимум один - максимум два дня" и исчезал. Днем он снова наведывался и справлялся, нравится ли мне вид из окна. Вид отовсюду открывался одинаковый. Степь начиналась прямо от крыльца дома и простиралась до горизонта. Возле дома не было ничего, что могло бы помешать Нурлану созерцать степь и оскорбляло бы ее благородную бесконечность - ни забора, ни деревьев, ни кустов, ни сараев, ни каких-то других хозяйственных построек. Исключение составлял вбитый у крыльца деревянный кол, к которому хозяин привязывал свою лошадь или приготовлен- ного на заклание барана.
  По вечерам мы ели бешбармак под водку местного розлива. Уже на второй день такая диета рождала мучительную изжогу. Обычно собиралсь компания из совхозного начальства и заезжих чиновников из райцентра. Женщины в светское общество не допускались - они лишь готовили еду. Ужин сервировался на расстеленной на полу скатерти или заменявшей ее простыне. Во- круг, опираясь локтями на сложенные пополам подушки, на кур- пачах полулежали гости и с солидной неспешностью поглощали пищу руками. Мне, в виде исключения, выдавалась алюминиевая вилка, что вызывало добродушные насмешки присутствующих.
  Этот быт был мне знаком по экспедиционным поездкам. Я же для них, живущих всю жизнь на границе с пустыней, был фигурой даже более экзотической, чем они для меня. Прежде всего им трудно было поверить, что я действительно приехал из Москвы. Да и сама Москва была для них понятием мифологическим. Сведения о ней исчерпывались висящим в совхозной конторе календарем за 1971-й год с изображенной на нем Красной площа- дью и мавзолеем Ленина с застывшим у входа караулом в белых перчатках. Собравшиеся обычно деликатно осведомлялись, как часто я бываю в мавзолее и сколько нужно платить за вход.
  Такие посиделки повторялись почти ежедневно. Время шло, а дело не двигалось с мертвой точки. Ни одной каракулевой шкур- ки я пока не видел.
  - Нурлан, - сказал я, вытираясь, - я так больше не могу. Я пошел к Баке.
  За неделю я узнал, что Баке было уважительной формой обращения к старшему, образованной от имени Бакир. В совхозе он был главным бухгалтером, то есть вторым по должности человеком. Впрочем, понятие "второй человек" на Востоке мало что значило во всем, что касалось власти. Человеком, первым и единственным, здесь был директор совхоза, единолично принимавший все решения.
  Я видел директора лишь однажды - на следующий день после приезда. В то утро представители местной интеллигенции вежливо обступили меня у конторы совхоза, неспешно и обстоя- тельно расспрашивая о мавзолее Ленина и ценах на его посеще- ние. Неожиданно подкатила сверкающая черная "Волга", и нас накрыло облаком пыли. Из машины выскочил шофер и побежал отпирать калитку, врезанную в высокий глухой забор. За забором виднелся сад с по-зимнему голыми деревьями. Сквозь лишенные листьев ветви проглядывала черепичная крыша огромного дома. Когда пыль рассеялась, дверца машины открылась, и из нее вышел грузный плосколицый мужчина в темно-серой тройке и черных лаковых туфлях. Следом за ним появилась надменная скуластая дама в манто из розового каракуля. Не обращая на нас никакого внимания, они прошествовали в дом. Калитка захлоп- нулась. Я огляделся и с неудовольствием обнаружил себя стоя- щим в общей шеренге с почтительно искривленной спиной.
  Бакир жил напротив Нурлана. Его дом был побольше, и у него имелся огороженный двор, хлев и сенной сарай. Миндальное дерево у крыльца за ночь покрылось бледно-розовым цветом.
  Двери по-деревенски не закрывались. Когда я вошел в дом, Бакир спал на полу, повернувшись лицом к стене. Жена и дети находились на другой половине дома. Услышав мои шаги, он проснулся и сел, поджав ноги. На нем было голубое нательное белье с начесом. Главбух пошарил вокруг себя и первым делом водрузил на голову серую шляпу с короткими полями и потемневшей лентой.
  - Серик, хорошие новости есть, - сказал он, выходя во двор и не спеша закуривая. - Ночью директор меня вызывал. Сказал - отдай ему совхозные шкурки к шайтану. Людям зарплату надо немного дать.
  - Разве он в курсе нашей сделки? - удивился я.
  - А по-твоему, никто не понимает, зачем ты сюда приехал? - усмехнулся главбух. - Думают, что ты из Москвы в Курнасай отдыхать прибыл, как на курорт? Директор тоже не совсем баран.
  - Баке, а зачем тогда было ждать неделю, если все всё зна- ют!?
  - Э-э, такие дела сразу разве делаются? Директор - не ма- льчик, чтобы с тобой в первый день все вопросы решать. Надо на человека посмотреть, угостить его, послушать, что говорит... Куда тебе торопиться? Отдыхай, бешбармак кушай, водку немного пей. Деньги твои хорошо спрятал, никто не украдет.
  Мою сумку с деньгами Бакир спрятал в подполе во врытый в землю широкогорлый глиняный кувшин, прикрытый мешковиной. Если бы кому-то пришло в голову искать деньги, то первым делом заглянули бы именно туда.
  - Поймите, Баке, - сказал я. - Время идет, и проценты съеда- ют деньги, даже если вы их спрячете на сто метров под землю.
  - Ты же сказал, что взял деньги у друзей. Разве друзья не подождут?
  - Баке, дружба дружбой, а дело делом.
  - Это уже не дружба, а коммерция какая-то, - неодобритель- но покачал головой Бакир. - Человеческое достоинство дороже денег, - добавил он наставительно.
  Дверь открылась, и из нее вышли дети. Они были чисто одеты и держали в руках школьные сумки. Айнур вела за руку младшую сестренку. Она быстро взглянула на меня и прошла в растворенную калитку. Следом за ней шагали два стриженых подростка. Младший оставался дома с матерью.
  - Баке, ваши дети в школу пошли? Каникулы кончились?
  Бакир неторопливо пожевал губами, посмотрел детям вслед, и задумчиво произнес:
  - Видимо.
  Он бросил окурок в очаг летней кухни.
  - К чабанам поедем. Посмотрим, сколько товара подготови- ли.
  
  19
  Мы сели в открытый поржавевший уазик без дверок и выеха- ли из аула.
  - Баке, датчик давления масла горит.
  - Пусть горит, если хочет, - Бакир продолжал невозмутимо смотреть на дорогу.
  - Двигатель может застучать.
  - Застучит - чинить будем. Зачем раньше времени волнова- ться?
  Грунтовая дорога петляла, но теперь этому было рациональ- ное объяснение - она шла по неровной границе солончаковой степи и песчаной пустыни. С одной стороны дороги простиралась бурая равнина с пологими, покрытыми молодой травой холмами и блюдцами соли во впадинах. На другой стороне застывшей водной рябью лежали красновато - палевые пески Кызылкума с редкими кустиками верблюжьей колючки. На горизонте в дрожа- щем мареве угадывались очертания гор.
  - Да, Серик, здесь мы живем, - словно отвечая моим мыслям, произнес Бакир. - Дальше уже никто не живет. Мы самые дикие, - засмеялся он. - Бог нас тут поселил и забыл.
  - Хотели бы отсюда уехать?
  - Зачем? Один раз в Ленинграде по путевке был, в гостинице в ресторан ходил - мне хватит. Мое место здесь. Дети пусть едут, если захотят.
  Дорога перевалила через холм, и мы увидели несколько ветхих глинобитных зданий, цепочку кошар и длинный, сделанный из жердей загон. Издали доносилось монотонное блеяние тысяч овец. Ветерок доносил запах мокрой соломы и свежего навоза.
  Мы подъехали к ближнему зданию, и Бакир зашел внутрь. Я огляделся. Плотно утоптанная земля была покрыта овечьими катышками. На потрескавшейся глинобитной стене неподвижно грелись на солнце ящерицы.
  Ворота загона раскрылись, и пожилой пастух выгнал в огороженный, ведущий на бойню проход несколько десятков новорожденных ягнят. Отчаянное тонкое блеяние наполнило ут- ренний воздух. Среди массы смоляно-черных детенышей встре- чались серые, коричневые и розовые. Все они были самцами, и, с точки зрения человека, их участие в продолжении овечьего рода не было обязательным. Для этой цели оставляли лишь нескольких самых сильных особей. Искусственный отбор по жестокости и неотвратимости значительно опережал естественный.
  На спинках ягнят нежно блестели тугие завитки шерсти. Через несколько дней завитки распрямятся и огрубеют, и драго- ценный каракуль станет простой овчиной. Поэтому ягнятам не суждено было дожить до первого в их жизни заката. Кызылкумские пастухи научились останавливать прекрасное мгновение задолго до рождения доктора Фауста.
  Тесную, блеющую толпу ягнят собрали в маленьком загоне у бойни. Из проема в стене время от времени появлялась мужская рука в подвернутом клетчатом рукаве, и очередной ягненок, ошалело блея, исчезал в полумраке помещения. Я зашел с противоположной стороны и остановился в проеме ворот. Забой- щик - крупный мужчина в клеенчатом фартуке - одним движением ножа перехватывал ягнячье горло и затем некоторое время держал бьющееся тельце над идущим вдоль стены наклонным жестяным желобом, сливая пульсирующую кровь, словно воду из бутыли. Обмякшую тушку он вешал за заднюю ногу на один из десятков крюков, приваренных к идущей под крышей здания балке. Затем он делал несколько неуловимых движений ножом и, словно чулок, целиком стягивал шкурку с тела и головы ягненка. На крюке оставалась висеть истекающая последними каплями крови багровая большеголовая тушка с несоразмерно крупными глазными яблоками. Кровь впитывалась в бурый глиняный пол. Густой, устойчивый запах крови стоял в помещении и, казалось, выплывал из него розовым облаком. Увидев меня, забойщик улыбнулся и издали приветливо кивнул.
  Я вышел из бойни и несколько раз вдохнул степной воздух. У стены в тени соседней постройки несколько женщин скоблили свежие шкурки, посыпали их крупной солью и складывали на деревянный настил.
  На крыльце показался Бакир.
  - Ну что, видел, как детей убивают?
  - Да уж. Насмотрелся досыта.
  - Ты еще не видел, как каракульчу обрабатывают.
  - Это особая порода овец?
  - Порода та же самая, - усмехнулся Бакир, - технология другая. Не ждут, пока сам родится, а режут матку за две недели до окота и достают плод. У него кожа, как бумага, шерсть, как мокрый шелк, и завитка еще почти нет. Хочешь посмотреть?
  - Нет, спасибо. Я и так хорошо себе представляю.
  Из-за летней кухни показался толстый усатый мужчина в засаленном фартуке, и что-то отрывисто крикнул Бакиру.
  Во дворе под большим казаном бушевало пламя. В раскаленном масле, шипя, жарилось с полмешка нашинкованного лука. Усатый вышел из домика с тазом, наполненным крошечными освежеванными тушками. Они были гораздо меньше тех, что я видел на бойне. Толстяк стал целиком закладывать тушки в кипящее масло.
  - Я тебе как раз про каракульчу рассказывал, - оживился Бакир. - Смотри, какое мясо мягкое - как пластилин. Волокон еще нет совсем. Через три минуты будет готово.
  Я закашлялся и отвернулся. Бакир посмотрел на меня с удивлением:
  - Серик, это же деликатес! В Москве такого не попробуешь. Потом жалеть будешь.
  - Баке, расскажите лучше, как дела со шкурками.
  - Ладно, - Бакир, с сожалением отошел от казана, - Если пробовать не хочешь, тогда поехали.
  Он сказал усатому повару несколько слов по-казахски. Тот удивленно посмотрел на меня, потом вынес из кладовой промас- ленный картонный ящик из-под маргарина, постелил на дно старое вафельное полотенце и выложил несколько коричневых обжаренных тушек. Я пошел к машине.
  - На вынос взял, - пояснил Бакир, подходя с коробкой в ру- ках. - Раз ты не хочешь - дети съедят. Ну пошли, товар посмот- рим.
  В длинном приземистом здании на стеллажах лежали связанные по десять каракулевые шкурки. В помещении стоял густой запах нафталина.
  До позднего вечера мы проверяли и пересчитывали шкурки, и стопками выкладывали их на деревянном помосте. Пожилая ка- зашка в повязанном вокруг головы цветастом платке рогожной иглой сноровисто зашивала стопки шкурок в куски желтоватой бязи. Готовые тюки мы складывали на отдельную полку.
  Домой мы вернулись уже ночью, и Бакир сразу спустился в подпол. Прислонившись спиной к стене, я вытянул уставшие за день ноги. Дверь приоткрылась, и на пороге показалась Айнур в холщовой ночной рубашке и наброшенном на плечи платке. Две широкие косы спускались ей за спину. Из-под рубашки виднелись гладкие икры и маленькие босые ступни. Едва выделялись трога- тельные холмики грудей. В отсутствие родителей она не опускала взгляда и с любопытством глядела мне в лицо карими миндале- видными глазами. Я подумал, что показного в девичьей застен- чивости гораздо больше, чем принято считать.
  - Чай будете пить? - спросила девушка низким мелодичным голосом. Она правильно, без акцента выговаривала русские слова.
  - Ты хорошо говоришь по-русски.
  Айнур привалилась плечом к дверному косяку.
  - Наша учительница была замужем за русским. Она в Джам- буле жила. Потом он умер, она в Курнасай вернулась.
  На пороге появился Бакир со спортивной сумкой. Айнур потупила взгляд и выпрямилась. Отец неодобрительно поглядел на нее и сказал несколько слов по-казахски. Девушка исчезла.
  Я открыл сумку и высыпал запаянные в пластик пачки купюр. Мы отсчитали нужную сумму, дважды ее проверили и сложили в ситцевый мешок, стянутый у горловины цветастой тесьмой. Оста- ток денег поместился в карман сумки. Бакир отнес мешок в подпол. Я снова вытянулся на курпачах.
  - Есть будешь? - спросил, вернувшись, Бакир. - Хозяйка ле- пешки подготовила. Молоко есть.
  Я покачал головой.
  - Ладно, спи тогда. Завтра машину найдем до Ташкента. Пос- лезавтра поедешь.
  - Спасибо, Баке.
  Бакир выключил свет и ушел. Я уже начинал засыпать, когда дверь скрипнула и на фоне льющегося в окно густого лунного света появилось круглое лицо Айнур.
  - Завтра уезжаете? - шепотом спросила она.
  - Послезавтра. - Я приподнялся на локте.
  - А вы приедете еще?
  - Не знаю, Айнур. Трудно сказать наверняка.
  - Я знаю, что приедете. Вы здесь теперь не чужой.
  - Заходи, - сказал я, - присядь, поговорим...
  - Спокойной ночи, - покачала головой девушка. - Папа услы- шит, ругать будет.
  Дверь закрылась.
  Я откинулся на подушку. На потолке подрагивали расплывча- тые тени от голых ветвей за окном.
  "Взять и жениться на Айнур", - думал я, глядя в потолок. - "У них в пятнадцать лет уже разрешается. Молодая, неизбалованная, неиспорченная, приученная относиться к мужчине с почтением. Похоже, неглупая, способная, заметен вкус в одежде, хоть особо и не развернешься в рамках их национальной хламиды. Диковатость ее в столице быстро пройдет. И в постели можно научить всему. По сути дела - идеальная жена. Жениться и увезти с собой в Москву. И день за днем наблюдать, как она из милой степной девчушки будет превращаться в обычную московскую стерву..." - с этой мыслью я заснул.
  
  20
  На следующий день к Бакиру приехал из райцентра брат - работник райпищеторга, маленький, круглый мужчина в вельвето- вой шляпе.
  - Шакир, - сказал толстяк, протягивая мне руку. - Это мой жена, - добавил он, небрежно показывая большим пальцем через плечо на стоящую позади худенькую женщину в цветастом платке.
  - Серик, - представился я, пожимая короткопалую ладонь.
  - У меня в райцентре лювобнисса есть, - неожиданно сказал Шакир. - В райкомовской столовой опицанткой работает. У тебя жена есть? Лювобнисса есть?
  Я покачал головой, решив не посвящать случайного знакомо- го в свои семейные обстоятельства.
  - Настоящий мужчина должен иметь жену и лювобниссу, - наставительно сказал Шакир.
  - Не морочь гостю голову, - сказал подошедший Бакир. - Серик, завтра утром машина идет на Ташкент. Поедешь с ребята- ми? Товар можно по дороге на складе забрать. Они дорого не возьмут.
  - Конечно, Баке! - воскликнул я. - Мне давно пора ехать.
  - Ну смотри. Может погостишь еще?
  - Да нет, Баке, большое спасибо. Дело надо делать.
  - Какой ему интерес у тебя гостить? - вмешался Шакир. - Же- ны нет, лювобниссы нет. Как конь без кобылы. Что ему - за козами бегать? Это дело вообще на любителя.
  Привлеченный разговором, приблизился зоотехник Нурлан. За ним увязался плотный стриженый мальчишка лет четырех в застиранной кофте. Штанов и обуви на нем не было. Под круглой пуговкой носа весело сверкали две зеленые подсохшие дорожки.
  - Это твой младший, Нурлан? - спросил Шакир. - Иди, сюда, - подозвал он мальчика.
  Тот подошел. Шакир достал из кармана оранжевого петушка на палочке, сдул с него табачные крошки и протянул ребенку. Тот заулыбался и засунул леденец целиком в рот.
  - Смотри, какой молодец! - воскликнул Шакир. - Мафиозник ёбаний!
  Шакир и Нурлан весело рассмеялись.
  - Это ты мафиозник в своем райпищеторге, - проворчал Ба- кир. - Нурлан, иди сюда, помоги.
  Мужчины зашли в хлев, и оттуда немедленно раздалось душераздирающее блеяние и какой-то особый, идущий из самого бараньего нутра, крик. Нурлан вышел из хлева, таща упирающе- гося барана за закрученный рог. Из свалявшейся шерсти живот- ного торчали соломинки. В мутных глазах плескался ужас. Непо- стижимым образом баран чувствовал близкую кончину. Внезапно он вырвался и побежал по двору. Шакир, смеясь, ловко перехва- тил его за ногу. Подоспевший Нурлан набросил на нее веревоч- ную петлю. В глазах барана выражение ужаса сменилось смерт- ной тоской. Он больше не сопротивлялся и покорно позволил подвести себя к забору, связать попарно ноги и уложить на лохматый бок. Из висевшего на поясе расшитого кожаного чехла Нурлан достал нож с ручкой из ребристого козьего рога и слегка направил его на камне. Затем он пробормотал короткую молитву, жилистой рукой оттянул голову барана и двумя движениями - взад-вперед - перерезал ему горло. Послышались хрипы и негромкое бульканье. Баран несколько раз дернулся и затих. Шакир и мальчик стояли рядом, с интересом наблюдая за происходящим.
  Бакир вынес из-под навеса автомобильный насос, и Нурлан глубоко засунул конец резинового шланга в разрез - под баранью шкуру. Затем он сделал несколько энергичных качков, и шкура, со звоном упавшего на асфальт резинового мяча, разом отстала от туши. Нурлан вспорол шкуру вдоль живота, провел лучи надрезов по ногам, отрезал голову и копыта и вытряхнул теплую, бело-розовую тушу в подставленный Бакиром таз. Шкуру он забросил на забор мездрой вверх. На нее немедленно слетелись привле- ченные запахом крови осы и мухи.
  Я зашел в дом. В комнате был включен телевизор. Работала только одна программа. На экране президент Казахстана в белых шортах играл в теннис на аккуратно разграфленном корте.
  На стене висела карта полушарий. Шакир внимательно разглядывал североамериканский континент.
  - Америка может Канаду р-раз и захлопнуть! - заявил он, закончив осмотр.
  - Как захлопнуть? - не понял я.
  - Ну смотри, - терпеливо пояснил Шакир. - С этой стороны Аляска, а с этой - вся остальная Монтана. Канада между ними - никуда не денется. Возьмут и захлопнут, если война будет.
  Вечером все собрались у Бакира. Вместе с Шакиром из райцентра приехал чиновник из отдела культуры - тучный веселый человек по имени Турсун и местный акын - худой бородатый старик с пронзительным взглядом глубоко запавших глаз.
  Сваренную баранью голову с остекленевшими глазами подали на отдельном блюде. Его передавали по кругу, и гости с видимым удовольствием отрезали ломтики бараньих щек, губ, ушей и отправляли их в рот. Я с усилием прожевал кусочек студенистой хрящеватой ткани. Отказ от этого блюда означал бы неуважение к хозяину и всей компании. По сути это было казахским эквивалентом русского "ты меня уважаешь?". Впрочем, и от выпвки уклониться здесь было так же немыслимо, как в Рос- сии.
  Бакир, держа в руке пиалу с водкой, пожевал губами и произнес тост:
  - Я хочу выпить за нашего гостя. Это генеральный директор малого предприятия "Шерп"! Кандидат технических наук! Член между... - Бакир запнулся и, поднеся к глазам мою визитную карточку, продолжил, - член межгосударственного совета немцев бывшего СССР!
  Я покраснел. "Генерального" Бакир придумал сам, очевидно для солидности. В совокупности с "малым предприятием" это звучало анекдотом. Упоминать же о моем формальном членстве в совете было в этой компании и вовсе нелепо. Но Бакир старатель- но перевел все эти пышные обороты на казахский, высказал надежду на вечную дружбу русского, казахского и немецкого народов и заключил речь неизменной сентенцией о верховенстве человеческого достоинства над всеми остальными людскими добродетелями.
  После пышного тоста пошел разговор попроще.
  - Серик, ты в мавзолее был? Ленина видел? - спросил Нур- лан, нимало не смущаясь тем, что я уже не раз отвечал на этот вопрос.
  В мавзолее я был единственный раз, когда семилетним мальчиком был с отцом проездом в Москве. Но сейчас правда только огорчила бы присутствующих.
  - Да, был, конечно, - подтвердил я.
  - Сколько за вход платил? - подключился Шакир.
  - Туда бесплатно пускают, - устало ответил я. - Только часто бывает закрыто. А когда открыто - очередь большая.
  - Если солдату немного деньги дашь, наверно пустит, когда закрыто? - подмигнул Шакир.
  - Может быть, я не пробовал. Но вообще-то они не двигают- ся, стоят как каменные.
  - За три рубля конечно двигаться не будут. А если сто рублей дашь, наверно скажут "быстро заходи", - продолжал веселиться Шакир.
  - Перестань смеяться, шайтан, - с досадой перебил его Нур- лан. - Я человека серьезно спрашиваю. Ты сколько раз там был?
  - Да я не считал...
  - У нас один чабан по путевке на две недели на ВДНХ ездил, - вмешался Бакир. - Хороший старик, передовик производства. Он в мавзолей каждый день ходил.
  - Я больше театр люблю, - попытался я уйти от темы мавзо- лея.
  - Я в Москве в Большой театр ходил, - оживился близкой ему культурной теме Турсун. - Только внутрь не попал, между колонна- ми ходил, смотрел. Там еще рядом памятник Марксу-Энгельсу.
  - Карлу Марксу.
  - Правильно, Карлу Марксу. Там вокруг одни мужики на ска- мейках сидели. Я тоже сел, закурил. Один подходит, говорит - дай прикурить. Я спичку зажег, а он мою руку со спичкой берет, держит ее и прикуривает. А сам в лицо мне смотрит и моргает одним глазом. Я ему говорю - что смотришь? Что моргаешь? Тогда он повернулся и ушел. Странный человек.
  - В скверике у Большого часто гомосексуалисты собираются, - пояснил я. - Наверное это был один из них.
  В комнате повисла тишина. Все перестали есть и уставились на меня.
  - Кто собирается?
  - Гомосексуалисты, - повторил я, коря себя за неудачную пе- ремену темы.
  - Это кто такие?
  - Ну, это такие мужики, которые спят с другими мужиками. Делают друг друга вместо женщин.
  - Как делают, если у этого аппарат и у этого аппарат?
  Пришлось углубиться в техническую сторону вопроса. После долгих расспросов и уточнений присутствующие в общих чертах представили себе физиологию мужских гомосексуальных отноше- ний. Темы лесбиянства я благоразумно решил не касаться.
  Новое знание привело собравшихся в состояние культурного шока.
  - Их всех надо на Красной площади построить и расстрелять с автомата! - возбужденно крикнул Нурлан.
  - У них мужчина - лювобнисса, - выкатив глаза, ошеломленно повторял Шакир. - Что им, женщин мало? У нас в райпищеторге с любой разведенкой договориться можно. Или с мать-одиночкой.
  - Значит ты около Маркса-Энгельса на скамейке сидел? - с издевкой спросил Турсуна Бакир.
  - Ну, сидел.
  - Прикурить давал? Ручку держал?
  - Ну, давал.
  - Значит, ты теперь кто?
  - Кто? - в недоумении поднимая брови, спросил Турсун.
  - Гэммесексуалист! - затрясся в беззвучном смехе Бакир, вы- зывая всеобщее веселье.
  Один лишь акын сидел, сохраняя серьезность и беззвучно шевеля губами. Впрочем, он не понимал по-русски. Внезапно он достал из-за спины домбру с маленькой, как дынька, обтянутой кожей декой и длинной шеей грифа. Вдоль грифа были натянуты две струны.
  Акын ударил по струнам всеми пальцами сразу. Инструмент зазвучал глуховато и, как бы, застенчиво. Это было какое-то заво- раживающее, ритмичное, музыкально обработанное дребезжание. Смех и разговоры стихли.
  Акын запел речитативом, постоянно меняя темп и ритм сопровождения. Он то подолгу тянул гласные, то скороговоркой выстреливал несколько фраз, вызывая шумное одобрение компа- нии. Его голос, в котором чередовались глухие и звонкие тембры, перекликался с инструментом, затевал с ним игру, вторил ему эхом, создавая неповторимую исполнительскую манеру. Это не было исполнением какой-либо песни - акын импровизировал.
  Из-за приоткрытой занавески виднелись любопытные лица женщин. Я поймал взгляд Айнур и незаметно подмигнул ей. Она покраснела и ушла в глубину комнаты.
  Я наклонился к сидящему рядом Бакиру и шепотом спросил:
  - Баке, о чем он поет?
  - Эээ... Ну в общем о том, что я говорил в тосте. О том, что у тебя в визитной карточке написано.
  - Хорошо, что вы ему про гомосексуалистов не перевели...
  Вечер заканчивался. Мужчины вышли во двор покурить.
  - Вот, Серик, это все, что мы, казахи, дали миру, - сказал Тур- сун, покачиваясь. - Только две вещи: бешбармак и акынов. Боль- ше ничего не дали. Это наше культурное наследие.
  Я попытался ему возразить, но Бакир меня прервал:
  - Серик, не слушай этого человека. Он болтун без человечес- кого достоинства. Да еще гэммесексуалист, - Бакир вновь с удо- вольствием произнес новое слово, как бы пробуя его на вкус.
  Все снова засмеялись.
  Вдоль улицы горела редкая цепочка жестяных фонарей. Мимо дома медленно проехала грузовая машина. Над кузовом вырисовывался двугорбый верблюжий профиль.
  - Это тот самый верблюд?
  - Тот самый, - подтвердил Бакир. - Старый Нурбек дочь за- муж выдает. Завтра свадьба. Может останешься еще на один день? На свадьбе погуляешь. С новыми людьми познакомишься, о Москве им расскажешь...
  - Спасибо, Баке, - как можно сердечнее ответил я, - но мне пора ехать.
  
  21
  Бакир разбудил меня до рассвета. Мы наскоро позавтракали лепешками с молоком. Подъехала грузовая машина с высокими бортами и брезентовым тентом. Бакир сказал несколько слов сидящим в кабине парням. Они вышли на дорогу, сняли тент и уложили его в кузов.
  - Открытую машину милиция не останавливает - пояснил Бакир. - Груз надо положить на дно кузова - за бортами видно не будет.
  Начиналась самая ответственная фаза операции. У меня слегка засосало под ложечкой. Мы доехали до полевого стана и загрузили обшитые бязью тюки в кузов.
  - Ну давай, Серик, счастливого пути, - сказал Бакир. - Ержану привет передавай.
  - Спасибо, Баке.
  Я пожал ему руку, и в свете разгорающегося утра мы покатили по бесконечным полевым дорогам, то приближаясь к горной стене, то отдаляясь от нее. Это удлиняло путь, но позво- ляло миновать несколько милицейских постов.
  На твердое шоссе мы выехали перед самой узбекской границей. До предела снизив скорость, машина медленно перева- лила через пересекающий дорогу асфальтовый выступ. У погра- ничного поста стоял пассажирский автобус. Знакомый мне черноволосый сержант разговаривал с водителем. Он царапнул по моему лицу запоминающим взглядом, взглянул на лишенный тента каркас кузова и мотнул нам головой, разрешая проезд. Я перевел дух.
  В аэропорт мы приехали перед обедом и запарковали машину на привокзальной площади под прикрытием большой рефрижераторной фуры. Я бросился к телефону. Гартунг был на месте, и вскоре вышел ко мне на проходную. Он бегло просмотрел документы на груз и велел ждать.
  Около часа я слонялся неподалеку, не сводя глаз с проход- ной. Наконец Гартунг появился снова.
  - Они говорят, что документы - туфта, - сказал он. - Нет лице- нзии на вывоз каракуля.
  - Мы пытались ее получить, но это невозможно. При Союзе она была не нужна, а теперь никто не знает, как ее оформить.
  - Потолкуй с начальником перевозок. Деньги у тебя есть? Го- вори с ним откровенно, но не наглей. Я поручился, что ты не под- ставной из ОБХСС.
  Гартунг протянул мне временный пропуск.
  - Иди в то розовое здание. Найдешь кабинет Акопяна. Когда освободишься загляни ко мне. Удачи.
  - Спасибо, Рудольф Иванович.
  Я отыскал нужную дверь и вошел в большой запущенный кабинет. Пожелтевшие стопки бумаг, перевязанные шпагатом, грозили упасть с канцелярского шкафа на нечистый, покрытый облупившейся масляной краской пол. На пыльном подоконнике в графине без пробки мутно желтела вода.
  Хозяином кабинета был тучный армянин с редкими прядями черных волос, змеящимися через облысевшее, загорелое темя. Его большое тело целиком заполняло кресло и частично распро- странялось за его границы. Живо блестели выпуклые черные глаза.
  Я представился и положил документы на стол.
  - Документы я видел, - сказал Акопян, не прикасаясь к бума- гам, - но это не самое главное. К документам можно относиться по-разному. У деловых людей главное - это доверие к партнеру, а не к бумаге, правильно я говорю? - он слегка подвигал мохнатыми бровями, словно разминал их.
  Я молча кивнул.
  - Мне Гартунг сказал, тебе можно доверять. Гартунг - серьез- ный человек, он никогда никого не подводил. Значит я тебе тоже должен доверять, правильно я говорю?
  Брови Акопяна резким движением взлетели до середины лба и затем плавно вернулись на место. Я вновь кивнул.
  - Тогда, как деловые люди, мы не будем разводить длинный азиатский разговор про здоровье родственников и цены на базаре. Тут у нас в аэропорту своя специфика нюансов.
  Я по-прежнему молчал, выжидая.
  - Еще раз говорю, что дело можно делать только при абсо- лютном градусе доверия. Дубль надежности должен быть высо- чайший. Правильно я говорю?
  - Правильно, - ответил я, дурея от его затейливых оборотов. - Доверие прежде всего. Давайте определим сумму нашего взаим- ного доверия.
  Брови Акопяна описали сложный пируэт и застыли, напоми- ная взлетающих ворон. Он несколько секунд думал, глядя куда-то поверх меня, затем вынул из подставки ручку и быстро написал на листке блокнота несколько цифр.
  - Только из уважения к Рудольфу Ивановичу.
  Я мысленно прикинул, сколько у меня оставалось денег. После расчетов с водителями и Акопяном едва хватало на билет до Москвы. Чутье у моего визави было отменным. Я кивнул:
  - Договорились.
  Акопян до предела поднял брови, разорвал листок с цифра- ми и косо написал на моей заявке: "Тов. Котляковой Т. П. Офор- мить груз отправлением на Домодедово". Он перечитал написан- ное и витиевато расписался, приговаривая громким шепотом:
  - Общее дело делаем... общее дело делаем...
  Тем временем, я прямо в опустевшей сумке, отсчитал нуж- ную сумму, завернул ее в пластиковый пакет и положил на стол. Акопян небрежно смахнул сверток в ящик стола и откинулся в кресле.
  - Сейчас пойдешь в бухгалтерию. Там сидит Тамара Петров- на - толстожопая такая, - Акопян широко развел руками. - Она тебе все оформит. Счастливого полета без лишних турбулентностей.
  Тамара Петровна оказалась миловидной, среднего телосло- жения женщиной. Протягивая ей паспорт через барьер, я вложил в него денежную купюру.
  - Ого. У нас обычно клиенты шоколадками отделываются.
  - У меня нет шоколада, - проникновенно улыбнулся я. - Я две недели проторчал в пустыне, и там о шоколаде даже не слышали. Если можно, оформите груз ближайшим рейсом.
  - Сделаем. Пока заезжайте на территорию. Вот пропуск на машину. Номера впишете сами.
  Водитель с напарником изнывали около грузовика.
  - Сколько еще ждать? - хмуро спросил водитель. - Тут мили- ция все время ездит.
  - Все нормально, мужики! - радостно сказал я, захлопывая дверцу. Полный вперед на проходную!
  На аэродромном складе тюки перегрузили в алюминиевые багажные контейнеры, наклеили на них копии накладной и опечатали. Сдав груз и рассчитавшись с водителями, я почувст- вовал неизъяснимую легкость.
  Аэродромный бетон, покрытый разноцветными пятнами от пролитых технических жидкостей, казался мне красочной палит- рой. Большой авиалайнер рулил на взлет, сдержанно ревя турбинами и рождая позади себя дрожащее марево. Чудесно пахло сгоревшим керосином. Весеннее солнце сверкало в просторном, набравшем за зиму густую синеву, небе. Едва касаясь бетона, я прошагал по аэродрому около километра до механической службы, где работал Гартунг.
  - Огромное спасибо, Рудольф Иванович, - сказал я, входя в крошечную, сверкающую чистотой каморку Гартунга. - С меня при- читается.
  - Рад был помочь, Эрик. Только мне ничего не надо. Я друзь- ям помогаю не за деньги. А по сто грамм мы вполне можем вы- пить. Груз и билет оформил?
  Я кивнул. Гартунг вынул из сейфа бутылку со спиртом, плеснул в стаканы и разбавил минеральной водой. Из маленького, очевидно снятого со списанного самолета, холодильника он выг- реб несколько кубиков льда.
  - Ну что, Эрик, за твою удачу!
  - Спасибо.
  Мы поболтали лед в стаканах и выпили.
  - Да, вот еще. - Гартунг поставил стакан на стол. - Тебе Мар- та перед отъездом записку оставила.
  Он протянул мне сложенный вчетверо листок бумаги.
  - Марта? - Откуда она знала, что мы с вами встретимся?
  - Это уж я не знаю, - пожал плечами Гартунг. - Но она сказа- ла, отдайте, когда увидите его.
  - Может она имела в виду следующий съезд?
  - Нет, - покачал головой Гартунг. - Она знала, что я уезжаю до съезда. Но у нее всегда была сильная интуиция.
  Я развернул листок.
  
  "Милый, ну вот я и уезжаю. Жаль, что ты не приехал по- прощаться. Я знаю, я сама тебя об этом просила, но женщины на самом деле часто хотят совсем не того, о чем просят. Мне очень плохо без тебя. Я теперь даже не уверена, что правильно поступаю, уезжая. Хотя, наверное, все правильно, и это лишь минутная слабость, но я хочу, чтобы ты знал о ней. Больше всего на свете я хотела бы сейчас, чтобы ты был рядом. Но ты такой послушный и разумный...
  Эрик, не слушай меня и ни в чем себя не вини. Вспоминай лучше нашу поляну. Там, где начинается река..."
  
  Я сложил листок и спрятал его в бумажник. От моего безоблачного настроения не осталось и следа.
  - Ну что, еще по сто? - спросил Гартунг.
  Я молча кивнул.
  
  22
  Самолет приземлился в Домодедово рано утром. Перед вылетом я успел позвонить Короедову. Выходя в зал аэропорта, я издали увидел его вместе с Комаринским. Оба были прилично одеты и, в отличие от меня, хорошо пахли.
  - Как-то ты диковато выглядишь, Эр, - сказал Комаринский, поздоровавшись. - Нафталином от тебя несет, что ли?
  - Как сказал бы классик, нафталином это можно назвать то- лько из вежливости, - засмеялся Костя.- Ты чего так долго пропадал? Проценты-то капают.
  - Понравилось мне там. Овец осеменял круглые сутки. И вообще, ничего, что я небритый?
  - Да ладно, не обижайся. Устал, небось, я же понимаю.
  - Вы машину нашли грузовую?
  - А вдруг груз еще не прибыл?
  - Как он мог не прибыть, если я видел, как контейнеры в самолет загружали?
  - Машину найдем без проблем, - Костя пожал плечами. - Вон их полно на площади.
  - Найти-то найдем. Только в аэропорту она обойдется вдвое дороже.
  - А у тебя деньги остались?
  - На две бутылки пива. Представлю полный отчет.
  Мы подъехали к грузовому двору. Я предъявил документы на груз и прошел внутрь. Костя с Аркадием отправились на поиски машины.
  Контейнеры стояли под навесом на низкой платформе. Пло- мбы были целыми. Я оформил пропуск на груз и отнес его вахтеру на проходную. Ворота разъехались, и нанятый Костей хлебный фургон подрулил к платформе. Кладовщица в ватнике осмотрела пломбы и срезала их кусачками. Дверцы контейнеров открылись, сложившись гармошкой.
  Взявшись за первый тюк, я услышал за спиной:
  - Че грузим, командир?
  Я опустил тюк на землю и обернулся. Передо мной стоял низкорослый квадратный парень в кожанке и спортивных штанах. Широкие челюсти непрестанно двигались, пережевывая резинку. Маленькие медвежьи глазки ощупали меня с головы до ног и перебрались на тюки с каракулем. О рэкете в Домодедово я слышал не раз.
  - Че грузим? Да хуйню всякую грузим! - закричал я в сердцах и сплюнул. - У нас в степи морозы вдарили и бараны все пере- дохли! А кто виноват, если они кошары теплые не построили? Министерское начальство все думает, что мы баранов этих налево толкаем. Везите, говорят, тогда шкуры, докажите, что не загнали на базаре овец тех паршивых. Ну не идиоты? Как будто мы не можем толкануть мясо, а им привезти шкуры эти сраные! На, посмотри!
  Я рванул край бязи, нитка лопнула и показалась кромка серой разлохмаченной шкурки.
  - Посмотри! - кричал я в приступе праведного гнева, - поню- хай! Вонючие шкуры самолетом из степи возить! Ты знаешь, сколько это стоит?
  Квадрат брезгливо поморщился и отошел.
  Я перевел дух. К счастью, Комаринский с его дубленкой и норковой шапкой остался за воротами. Иначе с "быком" объясняться было бы сложнее. Хотя и эта импровизация оконча- тельно подорвала мои силы.
  - Иди, помоги! - крикнул я водителю машины.
  - Грузить уговору не было, - лениво отозвался он из кабины.
  - Не боись, приплатим.
  Я ухватил очередной тюк и бросил его в кузов хлебного фургона.
  
  23
  Тюки с каракулем мы выгрузили у Комаринского на даче. Они целиком заняли просторный гараж.
  - Неслабо ты, Эрнесто, шкурок натащил, - присвистнул Короедов, глядя на штабеля тюков. - Целое стадо.
  - Вы на клиентов выходили?
  - Звонили им пару раз, - Костя, погладил шкурку через проре- ху тюка. - Их не поймешь: то им надо, то не надо. По-моему, они цену набивают.
  - Скорее, сбивают, - сказал Комаринский. - Надо сейчас же взять несколько шкурок и объездить потенциальных покупателей. Нечего время терять. Эр, где там шкурки получше?
  - Они там все вперемежку .
  - А почему не отсортировали? По цвету, по размеру. Сейчас бы намного удобнее было.
  - Умные вы, бля, - не выдержал я. - Только это вам не карты по мастям раскладывать в преферансе. Вы вообще себе представляете, как там все это происходит?
  - Ладно, не заводись. Езжай домой, отдохни. Тебя подбро- сить?
  - Какой там отдых, я же неделю занятий пропустил. Мне шеф голову оторвет.
  Комаринский довез меня до института. На кафедре я застал одного Михалыча.
  - Не волнуйся, Эрик, ничего страшного, - сказал он. - Ты про- пустил только две лабораторки. Их вместо тебя Баранов провел.
  - Почему только две?
  - Второй курс на овощебазу забрали. Они же осенью картош- ку собирали? Теперь перебирать надо то, что еще не сгнило... Так что поставишь Авдеичу бутылку и вопрос исчерпан.
  У меня словно гора свалилась с плеч.
  - Кстати... - начал, было, Михалыч.
  Я отчаянно замотал головой:
  - Не могу, Михалыч. Если я сейчас хоть пробку понюхаю, то свалюсь прямо здесь. Я только с самолета. Три ночи почти не спал.
  - Небось к той самой серьезной девушке летал? Которую тогда в Домодедово встречал?
  - К ней.
  - Видать и впрямь серьезная. Второй раз из-за нее выпить отказываешься. Вот так бабы мужскую дружбу и разрушают.
  Мне вдруг и впрямь захотелось выпить. Вернее напиться.
  - Ладно, Михалыч, - сказал я, усилием воли подавляя возник- шее желание. - Поехал я отсыпаться. Выпьем еще, какие наши го- ды.
  - Да, вот еще, забыл тебе сказать. Когда тебя не было, Ермилова на кафедре появлялась.
  - Галя?
  - Она самая. Зашла, говорит, по старой памяти. Все вокруг да около ходила, о тебе понемногу расспрашивала. Но я могила - ни гу-гу в ответ.
  - О чем ни гу-гу?
  - О серьезной девушке. Вы уж там сами разбирайтесь.
  - Спасибо, Михалыч. Ты настоящий друг и великий дипломат.
  Из института я поехал на главпочтамт. Писем не было. Я вернулся в общежитие и завалился спать.
  Вечером пришел Ержан. Пока мы готовили еду, я рассказал ему о своей поездке.
  - Ну ты даешь, - засмеялся Ержан. - Взял и испортил целый район. Занес туда вирус гомосексуализма. До тебя они жили безгрешно и ничего такого не знали. А теперь кому-нибудь обязательно попробовать захочется. Дальше пошло-поехало, сексуальная революция начнется. А казахи - такой народ, только дай попробовать, потом не остановишь...
  - Авось обойдется. Как у тебя с дисером?
  - Все по плану. В мае доложу на кафедре. В октябре выйду на защиту. К новому году женюсь.
  - Тебе можно позавидовать. Не жизнь, а расписание электри- чек.
  - А кто тебе так жить мешает? Меньше надо голову глупо- стями забивать.
  - Бог разума не дал, - вздохнул я. - Пойду-ка Комару с Коро- едом позвоню. Узнаю, как наши дела продвигаются.
  Я спустился к телефону - автомату.
  - Пока ничего конкретного, - услышал я в трубке голос Кома- ринского. - Говорят, качество - не очень.
  - Ты их больше слушай, они тебе еще не такого наговорят. Товар стандартный - я эти шкурки брал на совхозном складе.
  - Ну, не знаю. Завтра еще в одно место наведаемся. Ты сможешь с нами поехать?
  - Смогу.
  - Тогда до завтра.
  
  24
  Неделю мы колесили по меховым фабрикам Москвы и Подмосковья, предлагая образцы шкурок. Встречи проходили по одному и тому же сценарию и сводились к обтекаемым разговорам о финансовых трудностях, невысоком качестве товара и необходимости подождать неопределенное время. Постепенно становилось ясным, что все эти люди хорошо знают друг друга. Очевидно они ждали, пока мы "дозреем" и уступим товар по минимальной цене. Комаринский становился все более раздражи- тельным.
  Ержан закончил писать диссертацию и уехал на несколько дней в Брянск - знакомиться с официальным оппонентом.
  На кафедре возобновились занятия. Вернувшиеся с овощной базы студенты рассеянно глядели за окно аудитории на исте- кающие сверкающими каплями сосульки. Из приоткрытой форточки по-весеннему пахло оттаявшими мусорными баками. Накануне Женского дня занятия закончились рано, и я вышел из института еще засветло. Большие стеклянные двери заполняло жидкое красное солнце, вымощенный плитами двор сверкал огненными лужами и осевшие сугробы истекали последней влагой посреди черной обнаженной земли.
  Кто-то окликнул меня сзади. Обернувшись, я увидел Галю и остановился на узкой асфальтовой дорожке, проложенной посре- ди непролазной весенней грязи. Мимо шли люди, толкая нас, но мы продолжали стоять и разглядывать друг друга. Встретившись, мы не испытывали ни удивления, ни нечаянной радости, но не было также и равнодушия. Мы смотрели друг на друга как два потенциальных сообщника, у которых намечается не слишком чистое, но для каждого по-своему выгодное дело. Нам оставалось либо, отбросив излишнюю щепетильность, решиться на него, либо молча разойтись.
  Все это промелькнуло у меня в голове за считанные секунды. Мужчине не нужно много времени для того, чтобы понять бывшую любовницу. Ей же не требуется даже этих ничтожных секунд.
  Уворачиваясь от машин, мы перебежали неширокую улицу и вошли в знакомый еще со студенческих времен кафетерий. На затоптанном кафельном полу были расставлены высокие круглые столики.
  Мы стояли, разделенные мраморной столешницей, рассмат- ривая друг друга сквозь пар, поднимавшийся из стаканов с жидким кофе. На Гале было тонкое кашемировое пальто цвета спелой редиски и белый шарф. Каре обесцвеченных волос, как всегда, было тщательно подстрижено. Матово светилась ухоженная, побледневшая за зиму кожа. Изучающе смотрели льдистые голубые глаза, и только в глубине зрачков вздрагивала желтая, выпадающая из общей цветовой гаммы, беспомощная искорка. Я заметил, что Галя стала меньше пользоваться косметикой. Из-за соседних столиков на нее оборачивались и мужчины, и женщины.
  - Галка, ты, как всегда, супер, - бодро сказал я, нарушая молчание. - Глянь, как мужики шеи сворачивают. Как вообще дела, как жизнь?
  - Все хорошо, - Галя улыбнулась одним ртом, накрашенным в тон пальто. - Я вообще люблю держать свои дела в порядке. А ты, бродяга, где пропадал?
  - Пошел по твоим стопам. Решил заняться челночным бизне- сом.
  - Куда же ты ездишь? - оживилась Галя. - В Китай? В Тур- цию?
  - Все это вчерашний день челночного бизнеса, - сказал я важно. - Я ездил в Казахстан.
  - Что же можно привезти из Казахстана? - Галя вскинула светлую, аккуратно подбритую бровь.
  - Как минимум, головную боль.
  Я коротко рассказал ей историю с каракулем. Галины глаза засветились чуть ярче. Желтая искорка исчезла, и больше ничто не нарушало цветового равновесия.
  - Ничего случайного на свете не бывает, - задумчиво сказала Галя, глядя сквозь запыленное стекло кафетерия на обходящих лужу прохожих.
  - Чего не бывает? Ты о чем?
  - Да так, не обращай внимания. Ты помнишь мой телефон?
  - Помню, - ответил я, чувствуя, что выдержал некий экзамен, к которому и не думал готовиться.
  - Тогда позвони мне сегодня вечером. Я попробую связаться с одним человеком. У него меховое ателье за городом.
  - Где? В Купавне? В Шатуре? В Александрове? Там я уже был.
  - В Пушкино. Открылось совсем недавно. Хозяин - профес- сионал, специалист по мехам. Бросил копеечную работу на фабрике и начал ездить в Китай. Там мы с ним и познакомились. Теперь он поднялся на этих поездках и открыл свое дело. Пример, достойный подражания, - Галя насмешливо посмотрела на меня.
  - Интересно. Спасибо, Галь. Я вечером позвоню.
  - Не сомневаюсь, что позвонишь, - засмеялась Галя. - Вот ес- ли бы речь шла о любовном свидании, тогда бы еще бабка надвое сказала, будет у херра Эрнста настроение или нет.
  Вечером я из автомата позвонил Комаринскому.
  - Пока ни хрена, - хмуро сказал он. - Втравили вы с казахом нас в историю. Время идет, долг растет, никто эти долбаные шкурки не берет. Или такие цены предлагают, что себе в убыток.
  - Ладно, не нервничай, - ответил я, сдерживаясь. - У меня новый вариант наметился. Будут новости - позвоню.
  Я нажал на рычаг и набрал Галин номер.
  - Хорошие новости, Эрик, - сказала Галя с расстановкой.
  Я внезапно почувствовал владевшее ею возбуждение. В такое состояние ее обычно приводил горячий душ.
  - Ты только что из ванной? - спросил я. - В халате и с поло- тенцем на голове?
  - Да, - в замешательстве ответила Галя. - А ты откуда зна- ешь?
  Я вдруг мысленно увидел, как она оглянулась в испуге на дверь и плотнее задернула шторы на окне.
  - Не знаю, - засмеялся я. - Просто вижу.
  Меня охватило безотчетно хорошее настроение.
  - Ну, если видишь, тогда смотри, - голос Гали потеплел. - То- лько под халат не заглядывай, - игриво добавила она.
  - Постараюсь. Ну, разве что, одним глазком. Если халат вдруг сам распахнется.
  Я знал, что сальности были Галиной слабостью, и нарочно дразнил ее, усиливая возбуждение.
  - Не распахнется, - произнесла она с придушенным смешком. - Давай лучше ближе к делу.
  - К телу?
  - Прекрати, Эрик, - не выдержала Галя. - Я и так уже мокрая.
  Я услышал, как она чиркнула зажигалкой, закуривая.
  - Новости такие, - сказала она, приходя в себя. - Я разговари- вала с тем меховщиком. Каракуль ему нужен, и он этого не скрывает. Если договоритесь, готов купить сразу. Зовут его Марат. Диктую телефон.
  - Спасибо, золотая рыбка. А что ты сейчас будешь делать? - добавил я вкрадчивым голосом.
  - Не твое дело, - ответила Галя, возбужденно смеясь. - Ты, главное, не подсматривай. И вообще - иди к черту. Позвони после встречи с Маратом.
  Галя повесила трубку. Я набрал номер Марата, договорился с ним о встрече и перезвонил Комаринскому.
  - Ну что там у тебя еще?
  - Завтра в девять приедет клиент, - ответил я. - Покупатель, похоже, реальный.
  
  25
  Ровно в девять к даче Комаринского подкатила серая "девятка". Марат оказалася высоким худощавым татарином лет пятидесяти. Стильная оправа седлала горбинку длинного тонкого носа. Он был одет в рыжую, необычного покроя дубленую куртку с вывернутой наружу, коротко стриженой овчиной.
  - Это моя работа, - пояснил он, перехватив взгляд Короедо- ва. - Я сам моделирую и шью кожаные и меховые вещи. Как сей- час принято говорить, - эксклюзивные.
  Марат вскрыл наугад несколько тюков, посмотрел на шкурки, погнул их в руках, лизнул присохший к ягнячьей коже кристаллик соли.
  - Нормальный, чистый сухосол, - сказал он, выходя из гаража и сплевывая на серый, осевший сугроб во дворе. - Пересортица, конечно, есть, но все цветное сырье все равно пойдет в окрас. Короче говоря, качество для меня приемлемое.
  Мы переглянулись. Так с нами еще никто из покупателей не разговаривал - нормальным человеческим тоном.
  - Теперь немного информации для вас, - продолжал Марат. - Вы, похоже, впервые этим занимаетесь. Галя мне рассказывала, с кем вы встречались. Эти люди связаны между собой и контролируют большую часть мехового рынка в Москве и области. Как сейчас принято говорить - меховая мафия. Они перехваты- вают все идущее с юга сырье и до предела сбивают цены. Потом втридорога перепродают таким, как я. То, что они шьют сами - это только ширма.
  - Выходит, они вас знают. А почему вы с ними не работаете?
  - Я для них чужак, басурманин. В принципе, они предлагали мне идти под них, сулили золотые горы. Но я хочу делать то, что мне нравится и быть хозяином своего дела. Кстати, если мы с вами договоримся, не рассказывайте им, кому вы продали сырье. Иначе у меня могут быть проблемы.
  - Это само собой, - кивнул Комаринский.
  - Кстати, это в ваших интересах. Когда вы привезете следую- щую партию, они уже будут знать, что у вас есть неизвестный им, как сейчас принято говорить, альтернативный рынок сбыта. И, возможно, предложат лучшую цену, чем сейчас.
  - Это идеализм, - сказал Короедов. - Если они и впрямь мафия, то им проще сожрать конкурента, чем поднимать цены. Кроме того, до следующего раза еще дожить надо. У вас есть конкретные предложения по этой партии?
  Марат внимательно посмотрел на Короедова и сказал:
  - Я предлагаю вам вдвое больше, чем они. Мне это тоже выгодно. Ведь когда мне нечем будет работать, я куплю у них ваши же шкурки еще дороже. Это вас устроит?
  Мы переглянулись, и Комаринский сказал:
  - Устроит, если возьмете все сразу.
  - Я бы взял все сразу, но у вас довольно большая партия. Боюсь, что не наберу сразу достаточно денег...
  - Ну вот, опять знакомая песня... - фыркнул Короедов.
  Марат достал носовой платок, протер очки и вновь водрузил их на нос.
  - Молодой человек, - сказал он спокойно, - это не песня. Я вообще не пою. Я не певец, я деловой человек. Надеюсь, что и вы тоже. Поэтому выслушайте меня до конца. Год назад у меня были свободные деньги, и я купил две новые машины, двое "Жигулей". Если вы их возьмете в счет оплаты сырья, тогда денег у меня точно хватит. Машины я вам отдам с пятипроцентной оптовой скидкой. Они, повторяю, новые, в масле. Год стояли в сухом гараже.
  - Когда их можно посмотреть? - оживился Костя.
  - Да хоть сейчас, - пожал плечами Марат. - Не только посмот- реть, но и забрать. И вообще, - сразу рассчитаться. Как сейчас принято говорить, - завершить сделку. Вы подумайте, обсудите между собой. Я подожду.
  Марат отошел и сел в свою машину.
  - Я думаю, надо соглашаться, - сказал Комаринский. - Задол- бали уже эти шкуры. Весь гараж провонял.
  - Конечно, даже думать нечего! - возбужденно откликнулся Костя.
  - А что с машинами будем делать?
  - Новую машину всегда продать можно. Еще и заработать на этом. Или сами будем ездить.
  - Ну все, решено, - подытожил Комаринский. - Отдаем шкурки татарину.
  Мы подошли к машине Марата. Он все увидел на наших лицах.
  - Договорились? Телефон в доме есть? Я позвоню своему водиле, чтобы на грузовой подъезжал.
  Через час грузовик с каракулем тронулся вслед за машиной Марата. Для страховки я сидел рядом с водителем. Колонну замыкали "Жигули" Комаринского.
  В Пушкино мы выгрузили тюки в приспособленный под склад ангар, распороли бязевую обшивку и долго вместе с Маратом пересчитывали шкурки. В воздухе стоял запах овчины и нафта- лина.
  Потом мы считали деньги и перевязывали пачки резинками. Купюры были не очень крупными, и лохматые пачки образовали на широком столе разноцветную гору. Марат сложил деньги в старую дерматиновую сумку.
  Мы вышли в соседний ангар. Марат включил свет, и мы увидели две машины, покрытые тонким слоем солидола. Сиденья были обтянуты полиэтиленовой пленкой. На полу лежали бумаж- ные коврики. Мы установили подзаряженные аккумуляторы и ветошью стерли с кузовов масло. Я сел за руль красной машины, Короедов забрался в белую. Запах нового автомобиля кружил голову. Я завел двигатель, слегка газанул и мотор отозвался мощным утробным гулом. Вслед за Короедовым я выехал из ангара.
  - Все нормально? - Марат с улыбкой глядел на наши физио- номии. - Обмыть сделку не предлагаю - вы теперь все за рулем. Надеюсь, еще увидимся. Дайте знать, когда привезете новую партию. Гале привет.
  Три машины цугом выехали со двора. Проехав сотню метров, мы, не сговариваясь, выскочили из машин и обнялись с торжествующим воплем. Вторя нам, закаркала сидевшая на сосне ворона. Короедов швырнул в нее шишкой.
  - Ну что, обмывать поедем?
  Аркадий посмотрел на часы.
  - Давай лучше завтра. А сегодня я закрою кредит. Бля, просто гора с плеч. Эр, ты гений.
  - Тогда пусть Эрнесто одну машину забирает, - предложил Короедов. - Это немного больше его доли, но сделка, надеюсь, не последняя. И вообще, он до хрена сделал.
  - Давай так и решим, - согласился Комаринский. - А то он один из нас пешком ходит. А другую толканем. Ты какую хочешь, Эр?
  Волна восторга поднялась у меня в груди.
  - Ту, в которой я ехал! - выпалил я. - Я к ней уже привык.
  - Когда ты успел? - удивился Комаринский. - Это же кусок железа.
  - Это для тебя кусок железа, а для меня первая в жизни машина. Все равно что первая женщина.
  - Ну владей, раз такое дело, - благодушно засмеялся Кома- ринский. - Имей ее во все педали. Позвони вечерком - договорим- ся насчет обмывания. Завтра, как раз, суббота.
  
  26
  Аркадий и Костя уехали. Мне хотелось, чтобы этот день не кончался. Я подогнал под себя сиденье и зеркала и, не спеша, покатил по извилистой дороге вдоль Учинского водохранилища. Оно было покрыто серым ноздреватым льдом. Чернели полыньи. Под деревьями кое-где лежали, дотаивая, островки грязного снега.
  Места были мне знакомы - здесь я еще студентом гулял с Ларой. Показался округлый мыс, откуда мы с Ларой ходили за забытым зонтом. За лесным массивом мелькнули дома микро- района, в котором она жила. Перед глазами, как видение, возник узкий диван и лежащая на нем, прикрывшись руками, обнаженная Лара. По телу прошла теплая волна. Я вспомнил, что так и не позвонил ей после нашего последнего разговора.
  Возбуждение от удачной сделки требовало выхода. Я стал высматривать из окна телефонные будки. Попутно мелькнула мысль о том, что Ержан вернется из Брянска только через три дня.
  Начинало темнеть, и я с детским удовольствием от новой игрушки включил габаритные огни. Водохранилище осталось в стороне. Я въехал в Пушкино и катил по одной из центральных улиц, вертя головой в поисках телефона.
  Остановившись у светофора, я вдруг увидел на автобусной остановке Лару. Все пространство под навесом было занято людьми, и она стояла немного в стороне, как заяц из сказки, которому не хватило места под грибом. Я вспомнил, что она не любила многолюдных улиц, очередей, переполненного транспорта. До меня вдруг дошло, почему она не поехала тогда ко мне одна в электричке - ей не хотелось портить предвкушение свидания, чувствуя спиной и локтями равнодушную, напирающую силу толпы.
  Я остановился у бровки тротуара, дотянулся до противопо- ложной двери и опустил стекло.
  - Девушка, где тут поблизости телефон? - крикнул я.
  Лара повернула голову и несколько секунд недоуменно смот- рела в мою сторону. Потом подошла к машине и нагнулась к открытому окну.
  - Эрик, ты? Глазам своим не верю!
  - Садись скорее, - я махнул ей рукой. - Здесь нельзя стоять.
  - Как ты здесь оказался? - Лара нервно посмеивалась, огля- дывая салон машины.
  - Ехал к вокзалу. К памятнику Ленину, - я искоса глядел на ее сияющее лицо.
  - Да-а? Тогда может и меня подбросишь? Мне как раз туда.
  - А куда это ты собралась на ночь глядя? - продолжил я игру. - Я ревную.
  - Дорогой, от кого я все это слышу? Неужели тебе есть дело до моей личной жизни?
  - Есть, конечно, - ответил я горячо. - И всегда было.
  - И поэтому ты не звонил мне несколько месяцев? Не позд- равил даже с новым годом? Не попытался встретиться?
  - Ларик, я в командировке был. Страшное место. С меня там чуть шкуру не спустили за компанию с другими баранами.
  - Ну и зря. Лучше бы спустили. А то тебе вечно все с рук схо- дит.
  Я, не отрывая глаз от дороги, потянулся к Ларе и быстро поцеловал ее куда-то между глазом и носом.
  - Не подлизывайся.
  - Нет, правда, Ларик, поедем ко мне.
  - Какой-то ты сегодня чересчур возбужденный. Я тебя таким еще не видела.
  - Это от того, что тебя встретил.
  Лара в сомнении покачала головой.
  - А откуда у тебя машина?
  - В командировке заработал.
  - Где же ты был? - покосилась она на меня.
  - В Бангладеш.
  - Врешь, как всегда.
  Стемнело, и я включил фары. Мы выехали на шоссе. Лара молчала. Я накрыл ее руку своей. Глядя на нее, я чувствовал, как во мне растет знакомое волнение, словно мы опять были у нее в квартире на узком диване, и с минуты на минуту могла прийти ее мать. Лара же, напротив, выглядела спокойной, и с улыбкой смотрела через стекло. Когда до подъезда общежития было уже совсем близко, она попросила остановить у телефона-автомата и несколько минут что-то спокойно говорила в трубку, постукивая сапогом о дверцу будки.
  Лара вернулась в машину, и теперь я ощутил владевшее ею нервное напряжение. До этого предстоящий разговор с мужем как бы держал ее на расстоянии от меня. Теперь же мы оставались лицом к лицу, и я почувствовал ее страх перед тем, что неизбежно должно было произойти. Ее страшила не столько необходимость лгать мужу, сколько перспектива остаться наедине со мной.
  Мы вошли в подъезд, и я увидел, как с визгом смыкаются двери лифта. Пытаясь задержать кабину, я бросился вперед и выронил связку ключей. Она скользнула по бетонному полу и провалилась в щель между лифтом и лестничной площадкой.
  Я вернулся к автомату и позвонил в ЖЭК. Чтобы не пропустить лифтершу, мы вынуждены были стоять у подъезда. Лара держала меня за рукав. Ее била крупная дрожь. Соседи с любопытством глазели на нас из окон. Я вспомнил, как в подъезд порознь проникали Калистратов и Жанна Девченко.
  Лифтерша - грузная ворчащая тетка - появилась минут через двадцать. Она отключила лифт, спустилась в шахту и достала ключи.
  Мне никогда так сильно не хотелось отблагодарить челове- ка. Я достал крупную купюру и засунул лифтерше в карман ватника. Женщина изумленно смотрела на меня. Очевидно, это были первые в ее жизни чаевые.
  Мы переступили порог с какой-то робостью, словно это была чья-то чужая квартира. Не зажигая света, я достал из кухонного шкафчика бутылку клюквенной настойки и разлил в рюмки. Лара лишь подержала свою рюмку в слегка дрожащих пальцах и поставила ее на стол. Ее напряжение было настолько велико, что каждая минута ожидания приносила ей настоящее страдание.
  Лара стояла посреди комнаты, опустив голову и свесив руки вдоль тела, а я раздевал ее, бросая, комок за комком, одежду на стул.
  - Как страшно... - вновь шептала она, как когда-то на узком диване.
  У Лары была ладная фигурка, шелковистая кожа и безна- дежно отвисшие груди - мать заставляла ее кормить ребенка до двух лет. Мы легли в постель, и она, дрожа, прижалась ко мне всем телом. Я решил вначале немного успокоить ее, но она сама решительно потянула меня на себя. Внезапно я почувствовал, какими нервными тратами дались мне последние месяцы. Сегодняшний день словно открывал шлюзы для требующего выхода эмоционального потока.
   Лара была оглушена моим напором. Похоже, она искренне считала, что лежать на спине с разведенными ногами - это все, что женщина может дать мужчине. Я чувствовал, что она налаждалась не столько сексом, сколько наступившей, наконец, близостью со мной. Она послушно позволяла делать с собой все, что приходило мне в голову, но ее саму так и не увлек владевший мной подъем. Однако, постепенно она включалась в игру, и скоро ошеломленное выражение ее лица сменилось на азартное. Остроту сексуальных переживаний ей заменяло ослепительно-бесстыдное, захватывающее чувство нарушения всех, с детства внушенных матерью, табу. В какой-то момент она неожиданно метнулась к моему паху, несколько раз неумело чмокнула губами и, обернувшись с горящими глазами, громко прошептала:
  - Я сделала это в первый раз в жизни!
  Она многое делала впервые в ту ночь. Я же с каким-то мазохистcким удовлетворением ощущал, как с каждым оргазмом иссякает, избывается мой эмоциональный поток и уходит чувство новизны, оставляя за собой пустоту.
  Проснувшись утром, я последний раз взял Лару, лежа на боку. Она безучастно ждала завершения процедуры, уткнувшись в стену, не мешая и не помогая мне. Потом мы встали и, не глядя друг от друга, молча оделись.
  Дорога до Пушкино была невыносимо долгой. Сидя за рулем, я, не отрываясь, смотрел на серую ленту Ярославского шоссе.
  По дороге Лара попросила заехать в кафе-мороженое. Время тянулось бесконечно. Растаявшее в вазочке мороженое цветом и консистенцией живо напоминало о прошедшей ночи. Горчил остывший кофе. Я молчал, не в силах заставить себя сказать хоть что-нибудь. Лара роняла слова высоким от унижения голосом, но продолжала сидеть, глядя сквозь стеклянную стену кафе на осевшие сугробы.
  Я высадил Лару в полукилометре от ее дома и, не глядя, поцеловал в подставленную щеку. Разворачиваясь, я увидел между торчащих из серого снега кривых осин ее преувеличенно прямую спину.
  
  27
  Обратно я ехал, не торопясь, подставив лицо влажному весеннему ветру. Поток эмоций схлынул, и от прошедшей ночи на душе оставался некий плотный ком, словно вросший в илистое дно камень, показавшийся над поверхностью обмелевшего после бурного паводка ручья.
  Я вспомнил, что не позвонил вчера ни Гале, ни Комарин- скому, ни Короедову и остановился у ближайшего телефона.
  - Привет, Галь, - сказал я в трубку. - Извини, что не позвонил вчера. Тут столько событий сразу...
  - Я о твоих событиях знаю больше, чем ты думаешь, - усме- хнулась Галя. - Мне вчера Короедов звонил - тебя искал. Расска- зал и про сделку, и про автомобили. Остальное и так понятно.
  - Что тебе понятно?
  - Думаешь, я не знаю, как мужики стресс снимают? Водкой и бабами, - спокойно сказала Галя.
  - Какими бабами? Насчет водки и стресса - все правильно. Выпил с радости и заснул с устатку. А может я вообще в аварию попал. Об этом ты не думала?
  - Нет нужды думать, когда видишь. Я знаю, как ты водишь машину, сколько можешь сожрать водки и чего тебе после этого хочется. Кроме того, от тебя пахнет другой бабой даже по телефо- ну. Но дело не в этом.
  - А в чем?
  - Приезжай сейчас ко мне. Ничего личного - всего лишь дело- вой завтрак. С Аркадием и Костей ты встречаешься днем, так что время у тебя есть.
  - Вы за меня уже и расписание составили, - озадаченно пробормотал я. - Хорошо, через полчаса буду.
  Галя открыла мне дверь в бирюзовом атласном кимоно, расшитом драконами и райскими птицами. В прихожей стояла новая мебель. В бросающей разноцветные блики хрустальной пепельнице дымилась тонкая черная сигарета. Мешков с товаром в квартире больше не было. Все сияло чистотой. Из кухни доносился аромат кофе, свежей выпечки и яичницы с ветчиной. Я сглотнул слюну. За последние сутки, если не считать чашки скверного кофе в кафе-мороженом, я ничего не ел. Разувшись, я задвинул под шкаф потрепанные туфли.
  - Ну проходи, герой-любовник, - насмешливо сказала Галя.
  - Немного странное обращение для делового завтрака.
  - Странное оно или нет будет зависеть от того, как ты отне- сешься к моему предложению. Но сначала мой руки и садись завтракать. Одной любовью сыт не будешь. Посмотри, на кого ты похож. Наскакался за ночь, буланчик. Да только утомился, а радости никакой...
  Ком внутри меня вдруг приподнялся, словно неподвижно лежавший камень подмыло и сдвинуло с места нежданным, хлестким ливнем. Я остановился на полдороге в кухню и круто повернулся к Гале.
  - Что-то я тебя не пойму.
  - Да ладно, потом поймешь. Садись есть. Я же вижу, что ты голодный.
  - Дело не в том, что ты хочешь мне сказать, - резко ответил я. - И уж тем более не в том, что я голодный. Я тона твоего не пойму. Словно я перед тобой в долгу неоплатном или нашкодил по-мелкому. Я тебе должен, конечно, за контакт с Маратом, но за это мы с тобой рассчитаемся. Собственно, я тебе для этого и позвонил. Что же до любви, то...
  - Господи, как глупо, - с досадой сказала Галя. - Я же совсем не так хотела начать.
  - Тебе кто-то помешал начать так, как ты хочешь? Тогда начинай заново.
  - Что, прямо здесь, в прихожей?
  - Прямо здесь.
  - Ну хорошо, - зло сказала Галя. - Пусть будет по-твоему. Ты мне всякий раз при встрече будешь хамить, а я за это буду решать твои проблемы. Только...
  - Я уже сказал что за это мы рассчитаемся... - начал было я, но она вдруг прижала руки к груди и закричала:
  - Эрик, прекрати немедленно!
  Я начал молча обуваться.
  - Погоди! - Галя дернула меня за рукав.
  Я обернулся. По ее лицу блуждали красные пятна. Глаза сверкали ледяным огнем.
  - Я тебе вот что хотела сказать...
  Галя взглянула на дотлевавшую в пепельнице сигарету, достала из кармана кимоно новую и судорожно закурила.
  - Ты иногда не понимаешь простых вещей, - продолжила она, немного успокаиваясь. - Ты способен увидеть меня на расстоянии, вышедшей из ванной в халате или даже голой, но на этом твое мужское воображение заканчивается. Ты не чувствуешь связи вещей и событий.
  - Какой еще связи?
  - Ты не замечал, что у тебя все начинает получаться только когда ты рядом со мной? И наоборот - у тебя все становится плохо, когда ты от меня сбегаешь. Я на самом деле твоя золотая рыбка, - Галя слабо улыбнулась.
  Я пожал плечами.
  - Я серьезно, Эрик... - Галя глубоко затянулась, собираясь с мыслями. - А, ладно, скажу коротко. Хотелось по-человечески, да уж пусть все будет, как получилось. Я предлагаю тебе ну, скажем пока, партнерские отношения. У меня неплохо идут дела, но я уверена, что вдвоем мы добились бы большего. Гораздо большего. Естественно, я говорю и о близких личных отношениях тоже. Знаешь, как пара фигуристов, которые тренируются вместе до седьмого пота, делят карьеру, спортзал, каток, постель. Они понимают, что стать чемпионами они могут только вместе, и у них просто нет ни времени, ни сил на посторонние глупости.
  Галя затушила сигарету в пепельнице.
  - Думай, Эрик - произнесла она уже спокойным голосом. - Мое предложение серьезно. Мне не нужен одноразовый перетрах - для этого кандидатов вокруг хватает. Короедов вчера в гости напрашивался, Марат с утра звонил... Прихожу к вам на кафедру - Максищев вечно клеится. Даже Михалыч языком цокает, глядя на мою задницу. А уж в поездках вообще прохода не дают.
  Галя снова достала из кармана кимоно пачку сигарет и, убедившись, что она пуста, смяла ее и бросила в пепельницу. Я молча смотрел на нее.
  - Кстати, сегодня вечером я на три дня лечу в Китай, - снова заговорила она. - Позвони мне в среду. Если не позвонишь, будем считать, что этого разговора не было. Что у нас вообще никогда не было никаких разговоров. Договорились?
  - Договорились, - усмехнулся я - Будем считать деловое предложение состоявшимся.
  Я открыл входную дверь и вышел на лестничную площадку.
  - Не будь свиньей, Эрик, - печально сказала Галя. - Ты пре- красно меня понял. И знаешь, что я права. Я буду ждать твоего звонка. А сейчас не выпендривайся, зайди и поешь по-человече- ски.
  - Счастливо слетать, - ответил я и захлопнул за собой дверь.
  
  28
  Я вышел из Галиного подъезда и из уличного телефона позвонил Короедову.
  - Эрнесто, ты куда провалился!? - закричал он. - Ты живой?
  - Более или менее. А ты уже теплый с утра?
  - Я бы сказал - слегка завьюженный. Самую малость. Все-та- ки не каждый день на нашей улице праздник. Надо умееть радоваться жизни. Ты умеешь радоваться жизни?
  - Этот принципиальный вопрос мы можем обсудить при вст- рече. Галя сказала, что вы с Комаром...
  - О-о-о, Галя! Галя, это пожар в джунглях! Ядерный взрыв на атолле Муруроу. Только несговорчивая...
  - Короед, заткнись. Когда мы встречаемся? Где?
  - Нет, все-таки ты не умеешь радоваться жизни, Эрнесто. Подъезжай к бане. Через полчаса.
  Мичуринские бани прятались под большими старыми топо- лями рядом с институтом, за памятником Ученому. Мы часто ходили туда сначала студенческой, а потом аспирантcкой компанией. На первом этаже помещались гардероб и пивная, на втором - женское отделение, на третьем - мужское. Банщик по требованию приносил пиво наверх.
  Я приехал первым. Через несколько минут подкатил на такси "завьюженный" Короедов. Мы курили у входа в баню в ожидании Комаринского. Из-за памятника Ученому показался Максищев. Не глядя на меня, он издали махнул Косте рукой.
  - Серый, а что ты нынче на службе делаешь? - спросил его Короедов. - По субботам на работе или выслуживаются, или вору- ют.
  - Все, что можно было, здесь уже украли, - засмеялся Макси- щев. - Я только что в этом убедился. А вы тут чего стоите, как заговорщики?
  - Мы, как добрые люди, по субботам в баню ходим, - сделал постное лицо Короедов. - Давай с нами. Смой с себя все что за неделю нагрешил. Нешто ты не православный? Я угощаю.
  - А что, я могу, - оживился Максищев. - Мои как раз к теще уехали.
  Подъехал Комаринский. Мы поднялись на третий этаж. Зна- комый банщик провел нас в обшитый вагонкой номер. Пахло старым деревом и сухими березовыми вениками.
  После первого захода в парную мы окунулись в ледяной бассейн.
  - Петрович! - крикнул Комаринский банщику в полуоткрытую дверь. - Сообрази-ка нам холодненького.
  Появился молчаливый, одетый в тельняшку без рукавов Петрович с ящиком пива в густо татуированных руках. На его морщинистом лице тускло поблескивал искусственный, словно сделанный из пивной бутылки, глаз.
  - Петрович, а покрепче найдется? - спросил Короедов.
  - Без проблем.
  - А буфет работает? - добавил я. - Вторые сутки на жрамши.
  - Буфет, ибенать, третий день весь в печатях стоит, - сумрач- но отозвался банщик, выставляя на стол водку. - Заведующего на Бутырки увезли. Говорят, расхищал в особо крупных. Так что сегодня тока вобла и сухари.
  - Что обмываем, мужики? - Максищев резким движением открыл одну пивную бутылку о другую. Пробка отлетела с гулким хлопком, и из темно-зеленого горлышка, словно из ружейного ствола, выплыло легкое дымное облачко.
  - Удачное решение шкурного вопроса, - пояснил Костя, раз- ливая водку. - Точнее шкуродерного. Мы - сила!
  - И с кого же вы содрали шкуру?
  - С целого стада. Эрик у нас был волком в овечьей шкуре. Справился не хуже Джека Потрошителя.
  - А, так вот куда ты ездил, - Максищев посмотрел на меня и довольно улыбнулся. - А казах говорил, что ты болеешь...
  - И нехреново съездил, между прочим, - Комаринский с трес- ком разодрал воблу. - Раньше пешком xодил, а теперь на тачке рассекает.
  - Да ну! - поднял брови Максищев. Улыбка исчезла из его близко посаженных глаз, но все еще приподнимала уголки рта и растягивала щеки. - Ну ты молодец, мужик, ничего не скажешь.
  - Эрик, доставай ключи необмытые! - крикнул Короедов. - Петрович, неси еще очищенной, усугубить надо! Мы - сила!
  - Не ори, - поморщился Комаринский.
  Я опустил ключи от машины в стакан и придерживая их пальцем выпил пахнущую железом водку. Максищев смотрел на ключи во все глаза. Я глотнул из запотевшей зеленой бутылки. От ледяного пива заломило виски.
  После каждого захода в парную мы с Короедовым окуналсь в холодный бассейн. Возвращаясь в номер, мы облачались в выданные Петровичем некие подобия коротких халатов с прорезя- ми для рук и капюшоном. Именно капюшон натолкнул нетрезвый Костин ум на мысль совершить экскурсию в женское отделение.
  - Если у женщин такая же форма одежды, - рассуждал он, - то замаскироваться можно элементарно. Достаточно опустить капюшон.
  - Все-таки у тебя аналитический ум, - заметил Комаринскиий.
  - А хули ты думал, - важно ответил Костя. - Как известно, не- стандартные подходы позволяют решать самые сложные психо- логические задачи.
  - Ты что, голых баб не видел? - усмехнулся Максищев.
  - Как сказал классик, - отозвался Короедов, - я видел даже женщин с начисто содранной кожей. Но дело не в голых бабах. Дело в адреналине - этом главном гусарском гормоне. Впрочем, к тебе, Серый, это не относится. Ты только притворяешься эдаким крутым морпехом в тельнике и армейских ботинках. А в жизни предпочитаешь казаться, а не быть. Ты - кажущаяся видимость.
  - Да ладно свистеть, - криво улыбнулся Максищев. - Как говорят в Одессе, не берите меня на неслаб`о. Все равно с тобой никто не пойдет.
  - Я пойду, - неожиданно для самого себя сказал я. Мне вдруг стало невмоготу смотреть на максищевский рот, приоткрытый в ухмылке на ширину двух передних зубов. - Пошли, Короед, чего тут думать.
  - Вы охренели, мужики, - откидываясь на спинку деревянной скамьи, покачал головой Комаринский. - Заметут вас, как пить дать заметут.
  По черной лестнице мы с Короедовым спустились на второй этаж. Максищев шел в нескольких шагах позади нас. С минуту мы стояли у дверей, пытаясь унять бешено стучащий пульс. Пульс не унимался. Тогда, опустив капюшоны, мы с Костей вошли в женское отделение. Сергей остался на лестничной площадке, наблюдая за нами в дверную щель.
  Женскaя раздевалкa оказалась устроенной более целомудренно, чем мужская. Здесь каждая кабинка была снабжена дверями и напоминала купе поезда. Это ограничивало наш обзор, но облегчало незаметность проникновения в стан противника. Немного постояв с низко опущенными капюшонами, мы убедились, что проходящие мимо женщины не обращают на нас внимания. Костя, решительно открыл обитую рейками дверь и исчез в сумраке парной, а я вслед за осанистой дамой с обширным задом шагнул в мыльное отделение.
  Помещение, размером со спортивный зал, было выложено белым кафелем и сверкало в свете мощных, герметично одетых в толстое стекло ламп. По всему залу стояли каменные скамьи. Над скамьями из стен торчали краны. На стеллажах лежали шайки из оцинкованного железа. Все звуки были гулкими и невнятными из-за висевшего в воздухе влажного пара.
  В зале мылись десятки голых женщин. Их белые, розовые и смуглые тела мокро блестели. В непринужденных позах они делали обычную банную работу - наполняли шайки водой, намы- ливались, терли друг друга мочалками. Зрелище завораживало естественностью, полным отсутствием какой-либо постановки, неизбежной при фотографировании или киносъемке. Несомненно, в тот момент мне позавидовали бы все импрессионисты мира. Превосходство живописи над искусствами, рожденными в век технического прогресса, было очевидным. Находившаяся передо мной натура просилась не на фотопленку, а на хорошо загрунтованный холст.
  Это было царство обильных, округлых форм: плеч, грудей, ягодиц и бедер. На общем телесном фоне прихотливыми цветными мазками мелькали соски - от бледно-розового до густо-коричневого. В мыльной пене курчавились белесые и чернявые лобки, изредка вспыхивали огоньки рыжих.
  Широкобедрая русоволосая девушка, стоя спиной ко мне, намыливала вольно поставленную на скамью ногу. Мыло высколь- знуло из ее руки, и она, не меняя позы, наклонилась к полу. Напряженно изогнувшись, она раз за разом пыталась ухватить скользкий округлый брусок. Наконец, справившись с задачей, она разогнулась, положила мыло в гробик мыльницы, аккуратно поставила на стеллаж шайку и беспечной походкой двинулась по проходу мне навстречу. Я смотрел на ее твердую, чуть вздрагива- ющую грудь с сосками цвета недозрелой вишни, на крутой изгиб бедер, на пушистый ржаной треугольник внизу живота, и миф о рожденной из пены Афродите уже не казался мне сентиментально -китчевой античной выдумкой.
  Забыв о конспирации, я поднял голову и капюшон сосколь- знул мне за спину. Девушка с ужасом смотрела на мои небольшие, но вполне отчетливые усы, но, не в силах поверить своим глазам, по инерции шла мне навстречу. В поисках детали, восстанавли- вающей покачнувшуюся реальность, она опустила глаза, и увидела мои ступни доброго сорок четвертого размера. Порог восприятия был пройден, и девушка, прикрывшись, пронзительно завизжала:
  - Здесь мужики!
  Ее крик настиг меня вбегающим в парную. Там в горячем влажном полумраке Костя, стоя у каменки, поддавал пару под одобрительные возгласы хлещущих друг друга вениками распаренных дам.
  Увидев меня с откинутым капюшоном, Короедов мгновенно осознал, что промедление смерти подобно. В несколько прыжков мы оказались на черной лестнице, едва не сбив с ног стоящего на площадке Максищева. Дверь захлопнулась, и в нее изнутри вдогонку с грохотом ударила железная шайка. Задыхаясь от смеха, мы взлетели на третий этаж - в безопасное царство голых мужиков. От холодного пива, ледяного бассейна и пережитых приключений виски заломило еще сильнее.
  - Я же говорил, что нестандартные подходы работают! - хохотал Короедов, падая на скамью. - Мы - сила! Мы с Эриком - сила!
  - Что ж ты такой шумный сегодня? - Комаринский, скривился и заткнул мизинцем ухо. - Так сильно возбудился от вида голых теток?
  - Ни хрена ты не понимаешь! - продолжал веселиться Костя. - Это чувство не имеет ничего общего с похотью. Это состояние разведчика в тылу врага. Риск и азарт игрока. Упоение боя! Это возбуждение артиста, а не зрителя. Вот Серый, - Короедов неожиданно повернулся к Максищеву, - типичный зритель на празднике жизни. Наверняка труханул в простынку, когда подглядывал из партера. Наблюдение за наблюдающими - вот ваш удел и ваша жизненная планка, господин Максищев.
  Сергей молча быстро одевался.
  - Кончай, Короед, - вяло произнес Комаринский. -Серый, ты что, уже уходишь? Давай лучше в парную еще зарулим.
  - Напарился уже, - зло бросил Максищев. - Так с вами напа- рился, что о свежем воздухе мечтаю.
  Он быстро зашнуровал ботинки и, не прощаясь, вышел, оставив открытой дверь.
  - Что ты к нему пристал, Короед? - Боль в висках стано- вилась нестерпимой. - Ты же сам его пригласил. А вообще, чья это была идея - в баню пойти?
  - Это Галя предложила, - неожиданно сказал Костя. - Она вообще всегда что-то путное предлагает. Деловая баба. И женщина красивая. Что тебе еще надо, Эрик,? Чего ты выделываешься?
  В ответ я только махнул рукой. У меня раскалывалась голова.
  
  29
  Я с трудом доехал до дома. Хмель быстро выветрился, но ломило виски, и во всем теле была не расслабляющая банная нега, а жаркая ломливая сухость. Я добрался до своей кровати и сразу заснул.
  Среди ночи я проснулся. Нестерпимо болела голова, першило в пересохшем горле, кашель оставлял после себя тянущую боль в суставах. Я нашарил в кухонном шкафчике какие-то "таблетки от кашля", запил их водой из-под крана, помочился остро пахнущей струей и снова повалился в постель.
  Река, как всегда, начиналась бьющим из-под подошвы склона фонтаном. Медленные брызги на лету превращались в крошечных, тонко блеющих ягнят, которые, достигнув земли, бежали по ложу реки плотной, покрытой пеной толпой. Блестели их черные, русые и рыжие спинки, похожие на намыленные курчавые лобки.
  По каменистому, лишенному растительности склону спуска- лась на гнедой кобыле обнаженная Марта. Она сидела на широ- кой лошадиной спине, по-дамски перебросив обе ноги на левую сторону. Склон был крутой, и гнедая спускалась пологими петля- ми, поворачиваясь то правым, то левым боком и осторожно ставя копыта на осыпающуюся породу. Она постепенно приближалась, и я мог разглядеть все больше деталей: перекатывающиеся под шкурой лошадиные мышцы, отгоняющий мух хвост, вздрагиваю- щие груди Марты и, наконец, насмешливый взгляд ее светло-зеле- ных глаз. Спустившись со склона, Марта спрыгнула с седла и подошла ко мне вплотную. Она наклонилась к моему лицу и прикрыла веки, а когда открыла их вновь, то из них полыхнуло резким голубым светом, и Галин голос сказал:
  - Он сам просил тебя мне позвонить?
  Голос гулко резонировал в моей черепной коробке и с усили- ем колебал мои, как бы потерявшие эластичность, барабанные перепонки.
  - Ты же видишь, - ответил голос Ержана, - он вообще ничего не говорит. Не то мычит, не то стонет. И горит весь.
  - А почему ты позвонил мне, а не в скорую?
  - Сейчас вызову скорую.
  - Ладно, не надо. Помоги мне.
  Два лица, расплываясь, вплотную приблизились ко мне. Сквозь них проступало сверкающее дневными звездами густо-синее, почти черное космическое небо. На его фоне высились занимающие весь горизонт горные пики, покрытые зеленым льдом. Неистовый небесный ветер сдувал с их вершин снеговые шапки, рождая вокруг заостренных вершин быстрые короткие вихри. Очередной порыв ветра запорошил мне глаза колючей ледяной крошкой и все померкло.
  Когда я снова открыл глаза, то увидел в свете ночника Галину комнату. Я приподнялся на локте, встал с кровати и, покачнувшись, оперся о стену. Тускло блестел в полумраке полированный шкаф. Сквозь задернутые шторы пробивался свет уличного фонаря. Темным ковчегом громоздился у противополож- ной стены диван. На диване спала Галя. Светлые короткие волосы косо лежали на ее щеке.
  Я отклеился от стены, неверными шагами дошел до ванной и щелкнул выключателем. Привыкнув к свету, я увидел свои истон- чившиеся руки и отраженное в зеркале неузнаваемое, состоявшее из одних глаз лицо.
  
  30
  Неделю Галя выхаживала меня у себя дома. Поила бульо- ном, заваривала какие-то китайские травы и корешки. Я лежал на Галиной кровати, на ее пуховой перине. Галя спала на диване. По ночам она подходила ко мне в короткой ночной рубашке и меняла мои насквозь промокшие от пота наволочки и футболки.
  К концу второй недели, в одну из ночей Галя, пощупала мою наволочку, потрогала мой лоб и скользнула ко мне под одеяло. Она не позволила мне подняться и велела оставаться на спине. Приподняв ночную рубашку, помогая себе рукой, она медленно опустилась на мои бедра.
  Наутро я поднялся совсем здоровым и почувствовал волчий голод. После плотного завтрака я поехал в институт. На улице, несмотря на середину мая, было прохладно. "Черемуховые холода", - с каким-то тайным удовлетворением объяснила в утренних новостях дородная дикторша. Вообще, отвратительный московский климат порождал множество устойчивых словосоче- таний вроде "дождливого июня" или "июльских гроз". Второго августа отмечали Ильин день, который означал конец купального сезона. Для лета в календаре просто не оставалось места.
  По дороге в институт я сделал крюк и заехал на главпочтамт. Писем для меня не было.
  В институтском вестибюле я увидел Гришу Геллера, стоявшего за составленным из двух столов импровизированным прилавком. Гриша торговал мылом. Судя по стоящему рядом штабелю пустых ящиков, торговля шла бойко.
  Приближалась сессия, и мое появление на кафедре было встречено с энтузиазмом. Весь день я помогал студентам отраба- тывать пропущенные лабораторные работы.
  Покончив с лабораторками, я зашел в бухгалтерию и получил зарплату, заехал на заправку и зашел в продовольствен- ный магазин. За время моей болезни цены выросли почти вдвое. После отмены "сухого закона" повсюду торговали спиртным. Рядом с институтом я заметил несколько новых ларьков и увенчал свои покупки бутылкой ликера "Амаретто". После этого я пересчи- тал оставшиеся от зарплаты деньги. Надо было что-то предприни- мать.
  За ужином Галя рассказала мне о недавно открывшейся чар- терной линии в Индию. Судя по отзывам пионеров, поездки туда сулили хорошую прибыль. Необходимо было найти оборотные средства.
  Желание вырваться из вечного, унизительного безденежья было сильнее страха возможной неудачи. Рисковать заставляла полная бесперспективность карьеры ученого. Ходить на службу и получать доедаемую инфляцией зарплату становилось бессмыс- ленным. То, что вчера считалось хорошей работой, сегодня вело в тупик нищеты. Жизнь напоминала плавание в резиновой лодке, из которой постепенно выходил воздух. Пассивное сидение в лодке становилось более рискованным, чем самые безумные попытки добраться вплавь до тающего на горизонте берега.
  На официальном языке все происходящее в стране обозначалось заимствованным из медицины термином "шоковая терапия". Труп советской экономики бился от высоковольтных разрядов, прописанных ему новой властью, но живее от этого не становился. Зато чудесным образом из государственных рук в частные переходили магазины, базы, аптеки и целые предприя- тия.
  Во всем мире либерализация общества и экономики порождала резкий подъем производства и уровня жизни. В России же свобода означала, прежде всего, свободу воровства для власть имущих и приводила к обратному результату, - умножая нищету, ускоряя деградацию экономики и вызывая к жизни экстра- вагантные планы по ее спасению. Единственной реальной пере- меной к лучшему оставалась свобода слова или, по Михалычу, "свобода говорения слов". Она ошеломляла, кружила голову одним и вызывала озлобление у других - воспринимавших полуголодное существование, как плату за ее обретение. В сознании людей прочно закреплялась разрушающая психику дилемма: свобода или хлеб. "Принцип зоопарка", как называл ее Михалыч.
  Деньги для поездки я вновь одолжил у Комаринского и Короедова. Проценты выглядели устрашающе, но другой возможности просто не существовало. Кроме того, по словам Гали, в этом бизнесе еще никто в накладе не оставался. Мы сложились с ней по одинаковой сумме и купили два тура в Дели.
  
  31
  После паспортного и таможенного контроля всех пассажиров собрали в комнате с выразительным названием "накопитель". Время отправления чартерного рейса было неопределенным, и мы ждали посадки уже второй час.
  Сидевшие в накопителе люди отличались от прочих пассажиров. Они не походили ни на обычную смешанную публику, ни на туристическую группу. В большинстве это были уверенные в себе, бывалые путешественники. Было заметно, что ожидание было для них привычным состоянием и не слишком их тяготило. Здесь не было детей и стариков, хотя встречались энергичные пожилые люди. Несмотря на разный возраст и пол, все они легко находили темы для разговоров и вообще легко вступали в контакт. Многие были знакомы друг с другом по прежним поездкам. Они напоминали бригаду, вылетающую на вахту на нефтяную скважину или корабельную команду, отправляющуюся к своему судну. Все были одеты в добротную, удобную в пути одежду и носили поясные кошельки. Эти люди принадлежали к новой, точнее к возрождавшейся древней профессии. В разные времена их называли купцами, негоциантами, коробейниками, гостинодвор- цами, аршинниками, мешочниками, чумаками, перекупщиками, торгашами, барыгами, спекулянтами, фарцовщиками. Сегодня это были челноки.
  Пройдя контроль, они располагались небольшими группами, доставали домашние припасы, выпивку, и начинались нескончае- мые байки о бесчисленных поездках, гостиницах, дорожных приключениях, коротких и долгих романах, баснословных барышах и разорительных сделках.
  Мы с Галей пристроились в углу и достали приготовленные в дорогу пирожки с капустой. За стеклянной стеной в темноте горели разноцветные аэродромные огни. Шаря перед собой желтыми фарами, пробегали электрокары. Медленно рулил на взлет огромный лайнер, посылая с верхотуры киля ослепительные ртутные вспышки.
  - Галя, салют! - услышал я позади себя.
  Я обернулся и увидел круглолицего брюнета лет тридцати. У него была внешность кавказца, утратившего в столице колоритные горские атрибуты, вроде обильных усов или большой клетчатой кепки. Он был чисто выбрит, одет в джинсовый костюм и носил круглые очки в тонкой оправе, напоминающие знаменитое бериевское пенсне.
  - Привет! - отозвалась Галя. - Познакомься, Эрик, это Влад Цискаридзе.
  Я пожал мягкую, короткопалую руку Влада. Он смотрел на меня с дружелюбной улыбкой.
  - Вы чего в угол забились? Идите к нам, у нас весело.
  Мы перебрались в середину зала к большой компании. Многих Галя знала по поездкам в Китай. Мне сразу налили водки в пластиковый стаканчик. Галя, как обычно, не пила.
  Катя, молодая полная блондинка с крупными чертами лица, рассказывала о своем возвращении из последней поездки домой, в Иваново:
  - Я как только порог переступила, чую - смурной он какой-то. Но не с похмелюги, как положено. Глаза не красные и перегаром не воняет. Но вялый какой-то, сонный. А ну, говорю, раздевайся, меланхолик. Он штаны стягивает, а пиписька его висит не сморщенная, как положено, а толстая, как сарделька, несмотря что в квартире не топят и холод стоит собачий. Как будто ей недавно пользовались по назначению. Ах ты, говорю, сукин кот, а ну в ванну полезай. Загнала его в ванну, несмотря что воды горячей нет. Маленько, правда, согрела на газе, все ж таки муж родной. Садится он в ванну, и что вы думаете? Помидорки евоные не тонут камнем, как положено после разлуки с любимой женой, а всплывают, как пузыри на болоте. Ну, говорю, паразит, сейчас я тебе устрою. А он кричит: "Хватит меня в ванне морозить! Нету у тебя никаких доказательств и быть не может. Если и вздрочнул от скуки, так и то тебя представлял. Я свой мужеский долг завсегда исполнить могу. Хоть прямо сейчас." Вот ведь подлец какой!
  Вокруг смеялись.
  - Катька, а он тебя проверяет после поездок? - спросил худощавый парень с широко расставленными глазами необычно- го, почти белого цвета. Поверх рубашки на нем была надета парусиновая безрукавка со множеством карманов и клапанов. Все называли его по фамилии - Носов.
  - А как меня проверишь? - подняла брови Катя. - У меня ж ничего не всплывает, все на месте, как положено.
  - Ну, раз вы такие продвинутые, тебе тоже можно что-нибудь измерить. До и после поездки.
  - Мне любой измеритель в аккурат подходит, - захохотала Катя. - И вообще, я женщина честная, мужу практически не изме- няю.
  - А какое его дело, изменяешь ты ему или нет? - лениво произнесла девушка с высокими бедрами, туго обтянутыми черны- ми лосинами. - Ты пашешь, как лошадь, кормишь его и ребенка и еще должна думать, что тебе можно и что нельзя? А мешки тебе можно ворочать?
  - Элька, хочешь я тебе поворочаю? - отозвался здоровенный краснолицый парень по имени Миша. - Хоть мешки, хоть сумки, хоть все остальное.
  - Разбежался, - Эля потянулась, как сытая кошка. - Тоже мне, ворочальщик нашелся. Еще не взлетели, а ты уже лыка не вяжешь.
  Влад быстро взглянул на Элю выпуклыми глазами поверх очков. Миша разлил водку по стаканам.
  - В первый раз летишь? - спросил меня Носов, когда Галя вышла в туалет.
  - В первый. А что, очень заметно?
  - В общем да. Ты пока еще на туриста похож. Как вон та де- вуля.
  В стороне от всех сидела, обняв себя за голые сдобные плечи, девушка в цветастом сарафане и соломенной шляпе. Как видно она заранее настроилась на делийскую жару, и теперь мерзла на гуляющем по накопителю сквозняке.
  - И что же у меня с ней общего?
  - Она одета по-дурацки, потому что думает не о деле, а о том, как будет гулять по Дели и нюхать магнолии. А ты в Тулу со своим самоваром собрался, - заулыбался Носов. - Ни того, ни другого никто не делает.
  - При чем тут это? - пожал я плечами. - Я же по делу еду.
  - Тут все, кроме этой тургеневской девушки, по делу едут. И многие ездят весьма успешно. Потому и расслабиться хочется. Когда люди результативно работают, они вспоминают о своем праве на отдых.
  Вернулась Галя и пристально посмотрела на Носова.
  - Тебе, Нос, напарник нужен - баб снимать? Тогда ты не по адресу. Обратись лучше к Владу.
  - Ну что ты, Галь, - засмеялся Носов. - Напарники нужны только слабакам. А мы тут все яркие индивидуальности. И Эрик, я думаю, в том числе.
  Носов отошел, провожаемый Галиным взглядом. Появилась дежурная в форме и объявила посадку. Все дружно бросились к дверям, оттеснив стоявшую у входа ошеломленную девушку в цветастом сарафане.
  
  32
  В Дели мы прилетели в полдень. На трапе самолета на меня хлынули запахи сухой, горячей степи. Ослепительное белое солнце стояло в зените выцветшего от жары небесного купола. Я зажмурился и на мгновение увидел скалистый склон и глинобит- ную кошару на берегу горной речки.
  - Эрик, пошли скорее, - услышал я нетерпеливый Галин го- лос. - Что ты ноздри раздуваешь, как верблюд? Все в автобус побежали. Как бы стоя ехать не пришлось.
  Мираж рассеялся, я открыл глаза, и мы быстро спустились по трапу к автобусу. Последней в него вошла девушка в цветастом сарафане. Сидячих мест не хватило, и ей пришлось стоять, держась за поручень, под которым сидел страдающий от пох- мелья Миша.
  - Ты знаешь, откуда взялось слово "сарафан"? - спросил он, глядя на нее снизу вверх затуманенным взглядом.
  - Что-что? - испуганно переспросила девушка.
  - Через плечо. Сарафан произошел от индийского слова са- ри, - сказал Миша и громко засмеялся.
  - Вы это о чем? - покосилась на него девушка.
  - О том, что женщины здесь носят не сарафаны, а сари, - на- зидательно пояснил он и откинулся на спинку сидения.
  - Моя одежда вас не касается, - девушка поджала губы.
  - Она тебя касается, - отозвался Миша, икнув. - К вечеру са- ма все поймешь.
  Чиновники на паспортном контроле были облачены в затей- ливые белые наряды, обшитые потускневшим золотым галуном, и пышные, замысловато уложенные чалмы. Выхоленные усы и бороды были тщательно расчесаны.
  Пройдя контроль, каждый из нас обменял в банковском окошке двести долларов на индийские рупии. Это была обязатель- ная для каждого приезжего сумма. Я разглядывал потертые купюры, покрытые сложным, изящным узором. От них, казалось, исходил легкий запах древности. Мне мерещились ароматы сандалового дерева, розового масла и чайного листа.
  - Эрик, ты чего там вынюхиваешь? - засмеялась Галя. - За- был, что деньги не пахнут? Ну ты точно верблюдом был в прошлой жизни. Хватит ноздри раздувать, пошли в автобус.
  Вскоре мы неслись в город по узкому, лишенному обочин шоссе. За рулем внешне флегматичные индийцы превращались в хладнокровных камикадзе. Непривычное левостороннее движение усиливало ощущение опасности. Правила проезда перекрестков были просты: меньшая машина уступала дорогу большей.
  За аэропортом потянулись лачуги делийских предместий. Они стояли вплотную, поддерживая друг друга стенами, постро- енными из случайных предметов: камней, старых ящиков, кусков жести и пластика. Бросалось в глаза обилие рекламы кока-колы.
  Неподалеку от дороги строился большой котлован. Из него по деревянному трапу с набитыми поперек брусками цепочкой, словно муравьи, выходили худые босые люди с наполненными землей корзинами на головах. Вся их одежда состояла из куска мешковины, обернутого вокруг бедер. По соседнему трапу встречная цепочка муравьев с пустыми корзинами размерено спускалась обратно в котлован. Это был идеально организован- ный, веками отлаженный производственный процесс. Никакие механизмы не нарушали его самодостаточной гармонии и естественной, далекой от какой-либо позы эстетики.
  В этой стране было много людей и мало искусственных предметов. К предметам относились бережливо, они ценились выше, чем время и энергия человека. При этом они оставались недорогими для иностранцев, поскольку затраты на их создание не отягощались достойной оплатой вложенного в них труда.
  Нашей задачей было приобрести эти предметы как можно дешевле, доставить их на родину, добавить к их цене недоданное тем, кто их произвел и получить добавленное со своих сограждан, которые сами давно уже отвыкли производить эти самые предметы ни за малую, ни за большую плату.
  Потребляя предметы, мои соотечественники удивительным образом сохраняли покровительственное, снисходительное и даже высокомерное отошение к тем, кто их произвел. Предполага- лось, что народы, производящие большую часть необходимого для повседневной жизни: продукты питания, бытовую технику, компьютеры, одежду, обувь, лекарства, зубные щетки, презервативы, женские тампоны, игрушки, детские подгузники были предназначены для этого исторически, поскольку не обладали достаточным духовным развитием для постижения и достижения более значимых целей. Заниматься обыденными мелочами самим, моим соотечественникам не позволяло чувство особой духовности и принадлежности к великой державе.
  Именно чувство великодержавности, а не товары ширпот- реба всегда было главным объектом спекуляции на российских просторах. Это чувство в народе культивировала еще самодер- жавная власть, и сама же спекулировала на нем в смутные времена. Советская власть, убедившись в эффективности этого приема, как инструмента управления массами, пошла дальше и сделала его своей повседневной идеологической работой. Осознание величия своей страны, как и любой другой наркотик, требовало регулярного приема непрерывно увеличивающихся доз. Навязанные сверху, непрошенные и не принятые народом перестроечные перемены прервали череду инъекций и привели к вынужденному отрезвлению. У лишенной привычной дозы страны началась наркотическая ломка. Держава, как поле в засуху, покрылась трещинами внутренних границ.
  Впечатляли скорость и безоглядность бегства колоний от одряхлевшей метрополии вопреки обычной инертности человече- ского сознания по отношению к внешним переменам. Жажда свободы была смутной, плохо осознаваемой, но все же заглушала порождаемую переменами тревогу, как сигарета чувство голода.
  Поражало то, что страна была взорвана не голодными бунтами, не народными волнениями и не вследствие военного переворота. Развал годударства и экономический коллапс были лишь следствием идеологического тупика верхов.
  Новая российская власть хотя и владела уже не 1/6, а 1/7 частью земной суши, не отказывалась от идеи великой державы. В эпоху перемен эта метафизическая, трудноопределяемая, но очень гордая идея обрекала людские массы на неспособность обеспечить собственные насущные нужды. Одновременно идея великодержавности позволяла извлечь выгоду тем, кто понимал ее очевидную нелепость - неленивым, циничным, лишенным иллюзий людям. Они быстро сколачивали состояния в неподвиж- ной, отученной выживать, отлученной от здравого смысла стране, вызывая раздражение верхов, зависть низов и высокомерную отчужденность тех, кто причислял себя к интеллигенции. Было очевидно, что такое противостояние не могло быть долгим. Этим людям в недалеком будущем предстояло либо войти во власть, либо быть подмятыми ею, решившей опереться на зависть низов, либо образовать с ней некий симбиотический гибрид. Последнее казалось самым вероятным.
  - Эрик, ты где? - голос сидящей рядом Гали вернул меня к действительности. - Ты о чем задумался?
  - Да так... Обо всем сразу.
  - Эля, небось, очаровала? - понизила голос Галя. - Я видела, как ты на трапе смотрел на ее обтянутые ляжки.
  - Галь, ты о чем? Ей лет восемнадцать наверно.
  - Ну да, а я на полтора года старше тебя. Ты это хотел сказать?
  - Именно это. Но при этом ты свои ляжки обтянула ничуть не меньше, потому что знаешь, что они ничем не хуже. Я уже не говорю о том, что между ними. Это вообще настоящее сокровище.
  - Пошляк, - заулыбалась Галя.
  Скабрезность, как всегда, подействовала на нее успокаива- юще.
  Мы въехали в парковую зону. Огромные виллы утопали в тропической зелени. Они стояли в стороне от дороги и были окружены бетонным забором с колючей проволокой поверху. Ворота охранялись вооруженными карабинами солдатами в защи- тных беретах.
  Зелени на улицах становилось все больше. Чувствовалось приближение центра города. Бросалось в глаза обилие старых, бережно сохраняемых автомобилей. Машины неведомых авто- фирм размерами и яркостью окраски напоминали большие детские игрушки. Повсюду было множество мотороллеров и велосипедов.
  За окном автобуса проплыл стоявший на возвышении терракотовый дворец с колоннами и округлым куполом. На разделительном газоне ведущей ко дворцу улицы лежала большая палевая корова с короткими, острыми рогами. Она щурилась на прохожих сквозь полуприкрытые веки, словно кошка на диване. Часть ее громоздкого тела покоилась на проезжей части, перекрыв одну из полос. Несмотря на плотное движение, корова ни в ком не вызывала раздражения.
  На улицах прибавилось прохожих. Все мужчины были в рубашках с короткими рукавами и светлых брюках с непременным поясом. Большинство из них были худощавого сложения. Пожилые мужчины закрашивали седину хной. Цветные сари свободно облегали полные тела женщин, притягивая взгляд обнаженным плечом, открытой спиной или смуглым округлым боком. Туристы легко определялись по шортам и футболкам.
  Мы подъехали к многоэтажной, похожей на раскрытую книгу гостинице и выгрузились из автобуса. Воздух был сухим и горячим, настоенном на сложном аромате незнакомых растений. По сторонам гостиницы вытянулись шеренги пальм. Их серые шершавые стволы напоминали слоновьи ноги.
  В холле нас поджидала пожилая надменная сотрудница турфирмы. Сверяясь со списком, она расписала нас по номерам отеля. Нам с Галей достался номер на двенадцатом этаже. Большую часть комнаты занимала кровать.
  Я вышел на крошечный балкон. Внизу, на круговом перекрестке, кольце движущихся машин и мотороллеров на газоне сидели и лежали люди. Во дворе отеля искрился солнеч- ными бликами голубой бассейн. С деревьев вспархивали зеленые, как недозрелые бананы, попугаи. Жизнь была прекрасна.
  Я вернулся в комнату. Из душа вышла завернувшаяся в полотенце Галя.
  - Как тебе мое сари? - спросила она игриво.
  - Высший класс. Когда ты только научилась его наматывать?
  - Для женщины наматывать сари так же естественно, как для мужчины его разматывать, - ухмыльнулась Галя, подходя ко мне вплотную.
  Я потянул за торчащий у ее ключицы кончик полотенца. Галя медленно вывернулась из него, слегка раздернула шторы и выглянула в окно, поставив локти на подоконник.
  - Что там интересного на улице? - томно проговорила она, не оборачиваясь. - Подойди, вместе посмотрим.
  Я бросил полотенце на кровать и подошел к Гале.
  - Что это за дерево? - спросила она, вильнув крепким, округ- лым задом.
  - Какое? - уточнил я, расстегивая шорты.
  - Разве ты не видишь? На той стороне улицы. - Галя, прижа- лась ко мне прохладными после душа ягодицами.
  - Там много деревьев, - возразил я, подбирая нужный угол.
  - И все такие стройные, - заметила Галя, начиная двигаться в противофазе со мной. - Как Элины ляжки!
  - Дались тебе ее ляжки! - засмеялся я. - Я же за твои сейчас держусь!
  - Вот и держись за меня, - прерывисто дыша, выговорила Галя. - И не верти головой по сторонам, - добавила она, ускоряя движения и ритмично сокращая мышцы бедер.
  - Договорились! - выдохнул я, успешно завершая свое пер- вое, пока еще не коммерческое предприятие в Индии.
  
  33
  Мы спустились в просторный, прохладный холл, и через стеклянные двери вышли в жаркий солнечный полдень.
  У отеля дежурили моторикши. К нам бросились сразу несколько смуглых худых водителей в светлых рубахах навыпуск. Галя порылась в поясном кошельке и протянула им визитную карточку. После короткого гортанного обсуждения один из водите- лей сделал быстрое изящное движение головой, словно нарисо- вал подбородком полумесяц. Этот жест означал согласие.
  - Хау мач? - решительно спросила Галя.
  Нас предупредили, что о цене поездки надо договариваться заранее.
  - Thirty rupies, - ответил водитель. - Тридцать, - добавил он по-русски.
  На трехколесном мотороллере был укреплен желтый клеенчатый тент. Позади водителя помещалось сиденье для двух пассажиров. Эта простейшая конструкция, называемая скутером, была образцом индийской неприхотливости и экономности. Поездка в ней приносила гораздо больше радости, чем тур в мягком кондиционированном автобусе с гидом и водителем в галстуке. Нас окружали звуки, запахи и краски делийских улиц. Трепал волосы пахнущий бензином ветер. Отчаянно жужжал маленький трудяга-мотор.
  На перекрестках скутер облепляли попрошайки, чаще всего дети. Кроме обычных нищих, встречались калеки с ампутиро- ванными конечностями, с противоестественно вывернутыми суста- вами рук и ног, с гноящимися, расчесанными ранами. Калеки были обособленной, профессиональной кастой. Они не были жертвами несчастных случаев; повреждения они получали в раннем детстве от старших собратьев по цеху. Умение нанести увечье, вызыва- ющее у туристов жалость и, следовательно, приносящее доход, считалось искусством.
  Мы подъехали к рынку и рассчитались с водителем. Получа- совая поездка стоила меньше одного доллара.
  Рынок представлял собой кварталы стоявших вплотную друг к другу невысоких домов, первые этажи которых были заняты под лавки. Улицы были запружены людьми, конными повозками и велорикшами. На перекрестках жарили лепешки и треугольные пирожки с горохом. Встречались белокожие хиппи в индийской национальной одежде с забранными в пучок свалявшимися воло- сами и красными от гашиша глазами.
  Лавки торговали одеждой и обувью. Мы с Галей принялись за работу. Если товар вызывал коммерческий интерес, мы брали у его владельца карточку и записывали на обороте оптовую цену. Цены были фантастически низкими, но товары были начисто лишены какой-либо добротности. Казалось, они были готовы расползтись в руках, как сырое тесто.
  Дневная жара постепенно сменялась мягким вечерним теплом. На пыльную улицу ложились длинные тени. Торговля постепенно замирала. Владельцы лавок опускали металлические шторы.
  Мы остановились передохнуть под навесом у большой обувной витрины. Рядом на ступенях сидел молодой индиец в выглаженной синей рубашке. На его носу помещались круглые очки в никелированной оправе. Из-за стекол внимательно смотре- ли темные, с голубоватыми белками глаза.
  - Вы из России? - спросил он по-русски почти без акцента.
  - Из России.
  - Какой город? Москва? Питер? Самара? Уфа?
  - Москва.
  - Джагтар, - представился он. - По-русски - Серега.
  - Очень приятно. Где вы так хорошо научились говорить по-русски?
  - В вашем прекрасном городе, - ответил Джагтар, не спуская глаз с Гали. - Я закончил университет Дружбы народов. Какой товар вас интересует? Одежда? Обувь? Мохер? Кашемир? Кожа? Украшения?
  - А вы кто?
  - Я помогаю дешево купить любой товар. Я могу сделать экскурсию и любой сервис. Я здесь все знаю. Я помогаю людям.
  - А какие у вас комиссионные?
  - Никакие. Мне заплатит продавец товара, - ответил Джагтар-Серега, глядя на Галю в упор. Она отвела взгляд.
  - На этом базаре вы для Москвы ничего не найдете, - про- должил он. - Здесь только мусор. Кто вас сюда отправил?
  - Знакомая дала визитку, - пожала плечами Галя. - А что?
  - Она тоже из Москвы?
  - Из Кирова.
  Джагтар торжествующе улыбнулся.
  - Я делаю честный бизнес, - сказал он. - Завтра утром могу показывать хорошие места. Выгодный товар, прямо с фабрики. Низкая цена. Я приеду в отель в девять часов. Вот моя кар точка.
  
  34
  Мы вернулись в гостиницу к ужину. В ресторане был сервирован буфет. Еда была непривычно пряной, с обилием специй. Среди прочих блюд без чрезмерной религиозной щепетильности подавали говядину.
  - Бля, как меня уже достала эта индусятина, - проворчал Миша, с грохотом ставя поднос на стол.
  - А что ж ты, родной, одну картошку с мясом трескаешь? - осведомилась Эля. - Попробовал бы что-нибудь другое. Вон, смотри, сколько всего: салат с мидиями, баклажаны, рис с карри...
  - Разве можно все это жрать русскому человеку? - страдаль- чески скривил лицо Миша. - Тем более насухую? - Он достал из кармана шорт плоскую темную бутылку и с треском скрутил металлическую крышечку. - Мужики, вискаря хотите? Нет? Ну и хрен с вами.
  - А чем тебе еда не нравится?, - спросила Катя. - Все свежее, и ешь сколько влезет. Если бы у нас в Иваново такое сделать - плати, а потом лопай от пуза, то от этого шведского стола остался бы один жидкий стул.
  - Он хочет, чтобы его в Индии кормили борщом, пельменями и солеными огурцами, - сказал Носов. - Правда, Миш?
  - Куда им, безруким, пельмени приготовить, - продолжал вор- чать Миша. - Это еще уметь надо.
  - Зато мы рукастые, - хмыкнул Носов. - Только почему-то мы к ним за барахлом ездим, а не они к нам. И по-русски большинство из них болтает, а мы по-индийски даже здрасьте сказать не можем.
  - Ну ты сравнил! - возмутился Миша. - Им от природы поло- жено черную работу делать. И на хрена нам учить их язык? Пусть они учат наш великий и могучий. Они же все муравьи - что индусы, что китайцы.
  - Китайцы - макаки, - поправила Эля. - Особенно сингапурцы и гонконгцы.
  - А мы кто? - спросил Носов.
  Миша перестал есть, положил ложку на стол и задумался.
  - Мы - медведи, - наконец сказал он и полез в карман за бу- тылкой.
  - Медведи, потому что косолапые? - съехидничал Носов. - Или потому что вечно лапу сосем?
  - Мы может и лапу сосем, - повысил голос Миша, - а весь мир у нас еще вчера хуй сосал! И сегодня бы сосал, если бы не тезка мой меченый.
  - Для тебя главное, чтобы нас боялись?
  - А для тебя - нет? - вмешался Влад. - Тебе разве за державу не обидно?
  - Не обидно, - спокойно ответил Носов. - Если держава вели- кая, за нее можно не переживать. Она сама кого хочешь обидит. Да и на кого нам обижаться? Не марсиане же страну развалили.
  - У нас и без марсиан своих мудаков хватает, - раздраженно бросил Влад. - Да из-за бугра помогли.
  - С забугорными еще разберемся, - мрачно процедил Миша.
  - Чем разбираться-то будем? - насмешливо спросил Носов. - Ракеты в металлолом посдавали, а в армию идут только те, кто от военкомата отмазаться не может. Вояки - первый сорт.
  - Я не понял, ты против наших, что ли? За америкосов? Или за муравьев с макаками? - Миша глядел на Носова налитыми кровью глазами.
  - А почему надо обязательно быть против кого-то? - пожал плечами Носов. - Почему нельзя быть просто за себя?
  - Вот такие пацифисты страну и развалили, - зло сказал Влад.
  - Мальчики, бросьте вы эту политику, - капризно протянула Эля. - Пойдемте лучше на дискотеку в "Меридиан". Эрик, Галя, пойдете?
  - Какая еще дискотека? - хмуро сказала Галя. - И так ноги гудят.
  - Вы что, стесняетесь? - вскинула брови Эля. - Не волнуй- тесь, там и постарше вас бывают.
  - Ничего я не стесняюсь, - отчеканила Галя. - Просто отдох- нуть надо с дороги.
  С подносом в руках появилась девушка в цветастом сара- фане. Ее оголенные плечи цветом напоминали спелую клубнику.
  - А! Я же говорил тебе, что к вечеру ты поймешь, как тут надо одеваться! - закричал ей Миша.
  Девушка, не отвечая, села подальше от него. В ее глазах стояли слезы.
  - Глянь, как сгорела-то, - покачала головой Катя. Она нажала на покрасневшую кожу пострадавшей и быстро отняла палец. На его месте остался побелевший оттиск. Слезы в глазах девушки перевалили через плотины нижних век и покатились по щекам.
  - Ладно, не реви, - приказала Катя. Она встала со стула, достала из сумки тюбик с кремом и стала втирать его в обожженную кожу девушки. - Один хрен облезешь, как положено, - приговаривала она. - Но хоть ночью сможешь заснуть.
  Девушка безропотно молчала. Слезы безостановочно лились по ее щекам.
  Мы с Галей вернулись в номер. Я быстро принял душ и лег в кровать. Я уже засыпал, когда ко мне под одеяло скользнула Галя. Она прижалась к моему плечу голой грудью и поцеловала в шею.
  - Ты уже спишь? - жарко прошептала она мне в ухо.
  - Сплю.
  - А это мы сейчас проверим.
  Галя прошлась губами по моей груди, животу и спустилась ниже. Через несколько минут она забралась на меня и крепко оперлась руками о мои голени. В пробивающемся сквозь шторы лунном свете ритмично двигалась ее спина с темной ложбиной посередине.
   - С чего это ты вдруг так завелась? - спросил я, когда Галя уже лежала рядом со мной. - Из-за томного взгляда индийского юноши?
  - Меня этот юноша интересует только как торговый агент, - слегка запнувшись, ответила Галя, и я понял, что угадал. - А вот твою энергию лучше вовремя сбрасывать, - перешла она в наступление. - На всякий пожарный.
  Ночью нас разбудили доносившиеся из коридора глухие ритмичные удары. Я выглянул за дверь. Миша с потным, багро- вым лицом колотил кулаком в дверь соседнего номера, в котором жили Катя и Эля. Он был совершенно пьян.
  - Откройте, я кому сказал! - ревел он. - Откройте, суки!
  - Мишка, прекрати, мы уже спим! - негодовала из-за двери Катя.
  - А мне по херу, у меня стоит! - надрывался Миша. - Живо открывайте, мокрощелки!
  Я надел шорты и вышел в коридор. В это время дверь, в которую колотил Миша, открылась, и из нее, почесывая густо заросшую грудь, вышел Влад в спортивных штанах.
  - Чего ты орешь, мудило? - тихо сказал он. - Хочешь, чтобы сюда полиция приехала?
  Щелкнула дверь номера напротив, в котором жили Носов и Влад. И нее выглянул Носов в обернутом вокруг бедер полотенце.
  - Кончай, Михаил, - сказал он. - На хрена тебе лишние проблемы?
  Миша очумело вертел головой, по очереди глядя на каждого из нас.
  - А где же бабы? - оторопело спросил он.
  - Какие бабы в три часа ночи? - ответил Носов. - В это время свободных баб не бывает. Раньше надо было думать. Иди домой, вздрочни и ложись спать.
  Миша вдруг разом обмяк и привалился к стене. Втроем мы подхватили его и потащили в конец коридора к его номеру. Носов нашарил в его кармане ключ и открыл дверь. С трудом мы водрузили бесчувственное тело на кровать и вернулись в коридор. Из-за полуоткрытых дверей на нас глядели три женских лица.
  - Ну что, мужики, кто в какую дверь? - тихо спросил Носов, и хохот трех мужских глоток гулко загремел в пустом ночном коридоре.
  
   35
  Утром мы с Галей спустились в гостиничный холл. На мраморных ступенях две девушки в подоткнутых сари выкладывали из цветочных лепестков сложный узор, напоминающий ковровую дорожку. Перед ними стояли корзины с лепестками разных цветов.
  - Зачем они это делают? - спросил я у подошедшего Джагта- ра.
  - К свадьбе готовятся. Тут жених с невестой будут идти, - ответил он, глядя на Галю.
  - Эрику не нравится, когда ты на меня смотришь, - засмея- лась Галя. - Он считает, что это ему работы прибавляет.
  Джагтар уловил общий смысл сказанного.
  - В Индии все смотрят на красивых женщин, - не смутившись ответил он. - Красоту дает Господь Кришна и только ему она принадлежит. Поэтому смотреть можно всем.
  - А прикасаться? - спросила Галя игриво, искоса глядя на ме- ня.
  - Немного можно, если не пальцами, - серьезно ответил Джа- гтар. - Пальцами можно брать только свое, чужое нельзя.
  Мы сели в крошечный микроавтобус Джагтара и покатили по солнечной улице. Впереди, отгоняя хвостом мух, шествовал слон. Его движения были неторопливыми, но двигался он со скоростью велосипедиста. Его уши были густо татуированы сложным терра- котовым узором. Между ушей сидел поразительной худобы погонщик. Его кожа была синеватой, как спелый баклажан.
  Внезапно слон остановился. Погонщик что-то яростно прокричал ему в ухо. Не обращая на него внимания, слон приподнял репицу, и на дорогу по очереди выпало несколько крупных зеленоватых отдельностей. Вместе они образовали аккуратную пирамиду, похожую на чугунные ядра, сложенные у Царь-пушки в московском Кремле. Опустив хвост, слон размерен- ным шагом двинулся дальше.
  По узкому мосту мы переехали Джамуну. Вдоль берега обмелевшей реки высились горы отбросов. Их запах разносился далеко вокруг. Возле них копошились голые коричневые дети. На возвышении располагался врытый в землю город. У входа в землянку женщина, обернутая куском линялой ткани, готовила на сложенном из камней очаге какое-то варево. Двое мужчин, зайдя по пояс в мутную, почти стоячую воду, неторопливо намыливали свои смуглые худые тела. Река служила одновременно и источником воды, и приемником нечистот и мусора.
  Через несколько минут мы въехали в небогатые, но опрятные кварталы. Дома были сложены из бетонных блоков. По границе района шли торговые ряды. Здесь не было толкотни вчерашнего базара и завала дешевой, бракованной дряни. В лавках висели пушистые мохеровые свитера и кофты, хорошего качества сумки, кожаные куртки. Джагтар переводил наши вопросы, хотя в этом не было большой необходимости - большинство торговцев сносно изъяснялось по-русски. Мы ходили от лавки к лавке, прицениваясь и сравнивая качество товара. Я отметил про себя несколько видов свитеров и курток, пригодных, как мне казалось, для продажи в Москве.
  Мы обошли весь рынок и двинулись по второму кругу. Теперь разговор с продавцами был более конкретным. Шел вязкий, утомительный торг. Выдержка вознаграждалась значительными скидками. К концу дня с помощью Джагтара мы сделали несколько удачных заказов. Большая часть денег была вложена в товар. Его обещали привезти через два дня в гостиницу. У нас появилось ощущение хорошо сделанного дела.
  - А у тебя есть и вкус и хватка, - серьезно сказала Галя, когда мы вернулись в гостиницу. - Я в тебе не ошиблась.
  - Ну не зря же я так долго учился, - усмехнулся я.
  В номере Галя сняла с себя одежду и подошла ко мне. Она была до предела возбуждена удачной сделкой и появившимся в воздухе запахом денег. Этот запах возбуждал ее сильнее всего на свете.
  Остаток дня мы провели в бассейне, а после ужина сразу вернулись в номер. К середине ночи я заснул совершенно опустошенный.
  
  36
  Утром мы с Галей пересчитали оставшиеся деньги. После завтрака моторикша, отчаянно чадя глушителем, довез нас до рынка по уже знакомой, ведущей через мост дороге.
  В торговых рядах было шумно. Прямо посреди улицы стоял длинный, накрытый белой скатертью стол. Его окружали десятка два индийцев в маленьких черных чалмах, похожих на лыжные шапочки. Один из них открыл бутылку шампанского и разливал его микроскопическими дозами в пластиковые стаканчики. Это было неслыханным расточительством, а потому выглядело празднично. Мы зашли в лавку, в которой накануне сделали заказ.
  - Что они празднуют? - спросил я у хозяина.
  - Викторию, - серьезно ответил он. - Индия выиграла у Пакистана в крикет.
  Мы увеличили заказ и вернулись в гостиницу. Свободных денег больше не было, и это означало свободу для нас.
  Никуда не спеша, мы шли по улице, обсаженной платанами и магнолиями, наслаждаясь сухим и жарким воздухом после ненастной московской весны.
  Вдоль дороги то и дело встречались вертикальные бетонные стенки, напоминавшие стоящие парами могильные плиты. Их верхняя кромка доходила до уровня человеческой груди. Мы шли и гадали, для чего могли использоваться эти странные сооруже- ния. Неожиданно их предназначение разъяснилось. Босой мужчина в завернутых почти до колен брюках зашел в промежуток между двумя плитами, и вскоре оттуда раздалось негромкое журчание.
  - Ну вот, - фыркнула Галя, отворачиваясь. - А ты говорил, что это магнолии так пахнут.
  - Не магнолии, а эвкалипты, - поправил я. - Разве не похоже?
  - А для женщин удобства не предусмотрены?
  - Женщине нечего по улицам шляться. Она должна сидеть дома и заниматься хозяйством.
  Улица уперлась в большую круглую площадь, по периметру которой неслись машины. Ее середина была покрыта газоном, на котором в расслабленных позах лежали люди. Под площадью располагался Палика Базар - огромный подземный рынок.
  Внутри было прохладно. Торговые ряды состояли из концентрических колец, соединенных между собой переходами. Здесь торговали абсолютно всем; как выразился за завтраком Миша: "от гондона до пирамидона".
  Я остановился у одной из ювелирных лавок. Всю стену у входа занимала витрина, целиком увешанная серьгами из черненого серебра. Приглядевшись, я увидел, что серьги пред- ставляли собой искусно сделанные, совокупляющиеся в разно- образных позах парочки. Это была своеобразная "Камасутра" в серебре. Подошла Галя.
  - Эрик, мы, оказывается, еще столького не знаем! - засме- ялась она, с интересом разглядывая серьги. - Будет что попробовать сегодня.
  Я зашел в лавку. За прилавком сидел одетый в европейский костюм, чисто выбритый индиец лет сорока. На его голове помещалась аккуратная сиреневая чалма. Он, улыбаясь, спросил, что я ищу. Я ответил, что просто хочу посмотреть украшения. Хозяин гостеприимным жестом показал на сверкающие витрины. Над ними под разными углами висели светильники. Под стеклом дрожали и переливались цветными огнями сотни серег, брасле- тов, колец, брошей и бус.
  Главную витрину занимали бриллианты - от мутноватых, с живущим внутри желтым зайчиком до чистых, с белым, голубо- ватым и даже розовым оттенком, разбрасывающих вокруг яркие световые снопики. Дальше шли прямоугольные, мерцающие темной зеленью изумруды, рубины с глубоким розовым свече- нием, горящие синим огнем сапфиры, прихотливо меняющие цвет александриты, вспыхивающие золотом топазы, хранящие в молочной мути разноцветные искры опалы, нежно-фиолетовые аметисты, наполненные изысканной бледной зеленью хризолиты, сверкающие кристаллы циркония и горного хрусталя, прозрачные, как капли морской воды, аквамарины, отливающие свежей кровью гранаты и гематиты, чья кровь уже свернулась, сменив живую яркость на мертвенный ртутный блеск.
   Следующая витрина была заполнена непрозрачными минералами. Здесь был молочный лунный камень, кошачий глаз с ускользающим овальным зрачком, разноцветная яшма, бирюза с затейливыми вкраплениями, маслянисто-черный агат, вобравший в себя все оттенки зеленого малахит, золотисто-коричневый тигровый глаз, густо-синий, похожий на кусочек неба, лазурит, полный сдержанного блеска нефрит, теплый слоистый оникс и мерцающий слюдяным отсветом, рожденный в жерле вулкана обсидиан.
  Отдельная витрина неярко светилась десятками сортов жем- чуга - от белого и розового до голубого и черного.
  - Эрик, ты где? - прозвучал надо мной насмешливый Галин голос. - Выбираешь для меня подарок?
  Я очнулся и оторвался от витрин. Торговец, улыбаясь смот- рел на меня.
  - Хотите чай? - по-домашнему спросил он и что-то негромко сказал сидящему на высоком табурете подростку.- Меня зовут Сури, - добавил он.
  Я представился.
  - Вы любите камни?
  Свою Сури речь сопровождал неторопливыми, уютными жес- тами.
  - А кто их не любит? - усмехнулась Галя. - Особенно когда есть деньги.
  - Любить камни и любить деньги - это не одно и тоже, - мягко возразил Сури. - Мне кажется, ваш друг любит камни. Он умеет на них смотреть.
  Я на самом деле любил камни, независимо от их стоимости. Еще студентом на лабораторках по геологии я часами перебирал образцы пород и минералов в прямоугольных ящичках. Иногда я заходил в московские ювелирные магазины, чтобы посмотреть на драгоценности, но толком полюбоваться на них было невозможно из-за неудобных витрин, плохого освещения и стоящей над душой продавщицы, презирающей меня за праздный, безденежный интерес.
  Здесь же я мог рассматривать камни сколько угодно. Любой интерес к товару служил рекламой его хозяину. В лавку, где уже были покупатели, новые посетители заходили чаще. Поэтому хозяева охотно угощали чаем, кофе и могли послать мальчика в ближайшее кафе за едой. После привычного российского "ну вы будете что-нибудь брать или нет?" это казалось фантастическим сном.
  Подросток поставил перед нами чай в стаканах с серебря- ными подстаканниками, подложив под них кружк`и из прессован- ной пробки. В горячий, крепко заваренный чай было добавлено молоко и сахар.
  - Хотите посмотреть настоящие камни? - спросил Сури.
  Он оглянулся на дверь, достал из кармана брюк ключ на цепочке и отодвинул висящую за спиной занавеску. За ней оказался небольшой сейф. Открыв дверцу, Сури достал темный продолговатый футляр и нажал едва заметную кнопку. Верхняя створка медленно поднялась вверх и застыла в вертикальном положении. Из футляра полыхнуло бело-голубым огнем.
  На черном бархате лежало тонкое платиновое кольцо с крупным бриллиантом. Высоко припаянная корзинка едва заметными зубцами удерживала камень на расстоянии от кольца, позволяя свету беспрепятственно проходить сквозь отшлифован- ные грани. Попав внутрь камня и многократно отразившись от граней, свет становился его пленником. Сгусток преломленного и отраженного света был таким ярким, что контуры граней расплывались в нем, теряя четкость своих очертаний. Бриллиант, казалось, мгновенно и жадно вобрал в себя большую часть света комнаты, отчего в ней стало заметно темнее.
  Я вдруг вспомнил, как Марта, нагнувшись, трогала воду в ванне, как ее тело притягивало к себе падающий через окно свет гаснущего дня. Я продолжал, не отрываясь, смотреть в ослепи- тельную, как шаровая молния, световую точку, и в ней постепенно начинали вырисовываться контуры горного склона с бьющим из-под подошвы фонтаном.
  - Эрик, что с тобой? Ты чего так побледнел? Тебе опять плохо? Посмотри на себя в зеркало!
  Я вернулся к реальности. Смотреть на себя в зеркало мне не хотелось.
  - Да, что-то мне нехорошо, - ухватился я за Галину версию. - Наверно остатки болезни в организме бродят.
  - Идем скорее на воздух, - сказала Галя, испуганно глядя на меня. - Ну их к черту, камни эти. От них, говорят, каких только болячек не бывает.
  - Вы не волнуйтесь, - мягко вмешался Сури. - Этот камень плохого не сделает. Приходите еще посмотреть, - добавил он, обращаясь ко мне. - У меня есть интересные камни. Можно не покупать, просто смотреть. Камни просыпаются, когда на них смотрят разные люди. Их потом быстрее покупают.
  
  37
  Мы выбрались наверх под вечереющее зеленое небо и всю обратную дорогу шли молча. Было время ужина. Не поднимаясь в номер, мы зашли в ресторан.
  За столом сидел трезвый и печальный Миша. Он искоса неуверенно посмотрел на меня и отвел взгляд. К нему сзади неслышно подошла Катя с тяжелой фаянсовой тарелкой в руках.
  - Наконец-то я тебя поймала, - громко сказала она и ударила его дном тарелки по темени. - Я не верю, что ты ничего не помнишь! Сейчас я тебе всю память назад вколочу.
  Катя стала мерно стучать по Мишиной голове. Его плотная кучерявая шевелюра упруго сминалась и вновь распрямлялась при каждом ударе. Миша покорно сносил наказание.
  - Ну надо же, какое было счастье узнать, что у тебя сто`ит, - не столько возмущаясь, сколько веселясь, продолжала Катя. - У тебя это так редко бывает? А ты, случаем, не преувеличиваешь?
  - За "мокрощелку" тебе вообще каблуком по яйцам полагается, - с деланной мрачностью добавила Эля. - В следую- щий раз не обижайся.
  - Девчонки, хватит уже, - взмолился Миша. - Не казните совсем. Мне может спермотоксикоз в голову ударил. И виски у них поганое - от него одна дурь в башке и сухостой в штанах.
  - Вместо пьянки, ты бы лучше за нашей туристкой в сара- фане поухаживал, - посоветовала Галя. - Глядишь, и токсикоз бы прошел. А где она, кстати? Что-то ее второй день не видно.
  - Я к ней заходила, - отозвалась Катя, опуская руку с тарел- кой. - У нее мало что кожа вся горит, так еще и расстройство кишечное накатило. Поела, дура, фруктов прямо на базаре, несмотря что предупреждали. И тут же в номер вернулась по причине революции внутренностей. Теперь таблетки горстями глотает. Дальше десяти метров от унитаза отползать не решается. Считается, что она в Индии отдыхает. Сидит, как собака на цепи. Я ей чайку крепкого сделала. Отечественного, индийского, - Катя засмеялась собственной шутке и села за стол.
  - Мистер, мистер! - закричала она проходящему мимо офци- анту.
  Молодой индиец вздрогнул и повернул к Кате услужливое лицо.
  - Замени тарелку! - громко сказала Катя. - Чейндж! - добави- ла она, тряся перед собой тарелкой, которой только что воспитывала Мишу.
  Официант принес другую тарелку.
  - Ну, слава Богу, дошло, - вздохнула Катя. - Какие они, бля, тупые, все же, несмотря что под англичанами сколько тысяче- летий были.
  Появились Влад и Носов.
  - Мужики, не убивайте Михайлу! - весело закричала Катя. - Он уже свое получил.
  - Влад, Носов, давайте выпьем, - предложил я, когда Миша вышел из зала.
  - Чего это ты вдруг? - Галя удивленно посмотрела на меня. - Тебе же только что плохо было.
  - Вот именно, - ответил я. - Мне нужна внутренняя дезинфек- ция.
  - Я - пас, - сказал Влад, переглянувшись с Катей. - Рад бы, но на вечер есть кое-какие планы.
  - Придется поддержать товарища, - сказал Носов, не обра- щая внимания на взгляд Гали. - Заходи ко мне. У меня еще водка московская осталась.
  Когда мы поднялись в номер, Галя раздраженно хлопнула дверью.
  - Эрик, в чем дело? Что это тебе вдруг пьянствовать вздума- лось?
  - Почему пьянствовать? Просто выпить. Что тут такого?
  - Скажи, я тебе уже надоела? Так все хорошо было, и на тебе.
  - Галь, кончай. Все нормально.
  - Давай кончим вместе, - сказала Галя, меняя тактику. Она с обольстительной улыбкой подошла ко мне и прижалась грудью к плечу. - Я думала, мы сегодня займемся практической Камасут- рой, - томно прошептала она. - Как те серебряные парочки на сережках.
  Вспомнив о ювелирной лавке, я мягко отстранился от Гали.
  - Я вернусь не поздно.
  - Ну и хрен с тобой, - услышал я, закрывая за собой дверь.
  
  38
  Я зашел к Носову. Вместе с ним в номере была Эля.
  - Ты почему без Гали? - спросила она.
  - Она не пьет.
  - Больная, что ли?
  - Почему больная? Просто не пьет.
  - А вообще, правильно, - усмехнулась Эля. - В ее возрасте уже пора завязывать.
  - Цыц, малолетка, - сказал Носов. - Думаешь, тебе всегда будет восемнадцать?
  - Да уж до старости я точно не доживу.
  Эля пила водку наравне с нами, но держалась хорошо. Ее речь оставалась связной, только расширялись зрачки и лицо утра- чивало подвижность.
  - Мальчики, а давайте косячок забьем! - предложила она вдруг и, порывшись в сумке, достала нечто похожее на завернутый в фольгу орех с новогодней елки.
  - Откуда у тебя гашиш? - удивился Носов.
  - Влад угостил, - криво улыбнулась Эля. - Он ко мне еще с самолета яйца подкатывает. Я ему говорю: "Тебе что, Катюхи мало?". А он отвечает: "А тебе что, Носова много?" Мачо хренов.
  - Ишь ты, какой живчик икряной, - покрутил головой Носов. - А сам-то он где дурь добывает?
  - На Мэйн-базаре. Мы с ним лоб в лоб столкнулись, когда он из лавки выходил - реально весь укуренный, красноглазый, как кролик. И ржет, как конь Александра Македонского, остановиться не может. На 'ха-ха' его конкретно пробило. А в руке ковал держит размером с целый банан, в фольгу завернутый. Спрашивает: "Элька, на что похоже?". "На хуй", - говорю. Он аж зашелся от смеха. "Хочешь", - говорит, - "я тебе его подарю? Но только вместе с тем, на что он похож. Он, между прочим, кучу бабла стоит." "Тот, что в штанах или тот, что в фольге?" - спрашиваю. Он совсем уже в осадок выпадает. "Ладно', - говорит. 'Отдаю тебе самую сладкую часть. В залог наших будущих отношений". И отломил мне кусок, как будто головку оторвал.
  Носов развернул фольгу. В ней лежал темно-коричневый, похожий на пластилин, комок. Носов раскрошил небольшой кусок, смешал его с табаком, уверенными движениями набил выпотро- шенную сигарету и вставил ее в короткий мундштук. Раскурив сигарету, он передал ее мне. Я покачал головой.
  - Зря отказываешься, - сказала Эля и глубоко затянулась. - С водярой вставляет просто изумительно, - добавила она, выдыхая после паузы желтоватый дым.
  - На самом деле вставляет, - подтвердил Носов. - Влад, похоже, в этом деле фишку сечет.
  - Нос, оставь пятак добить, - неестественно громко сказала Эля. И вдруг добавила, повернувшись ко мне: - Эрик, а зачем ты вообще связался с этой Галей? Ты что, сам заработать не можешь? Она же... - Эля сделала сильную затяжку и последние крупицы гашиша с треском сгорели в раскаленном до малиновости пятачке на срезе мундштука, - она же просто прилипла к тебе, как жвачка к подметке.
  - Что ж тут плохого, - пожал я плечами. - Любой женщине хочется опереться на мужчину. Разве не так?
  - Опираться можно по-разному, - задумчиво протянула Эля. - Хомут тоже опирается на лошадиную шею. Да так, что головы не повернешь.
  - Элька, кого ты учишь? - отозвался Носов из своего кресла. - Человеку тридцатник уже. Кандидат наук, между прочим.
  - Вот именно! - воскликнула Эля. - Взрослый, умный мужик, а ведет себя, как последний мудак! И я, молодая девка, должна ему это объяснять.
  - Что ты понимаешь в любви, - проворчал Носов, откидыва- ясь на спинку кресла.
  - Какая, на хрен, любовь?! - выкрикнула Эля. - У кого лю- бовь? Перезрелая баба жизнь свою устраивает, а этот ведет себя, как теленок-переросток, который никак в быка не вырастет!
  - Когда же ты этой мудрости житейской нахвататься успела? - восхищенно загоготал Носов.
  - В этих поездках год за три идет, - хмыкнула Эля и недрог- нувшей рукой разлила водку по стаканам. - Я уже не говорю про двенадцать лет балетной школы.
  - Так вот откуда у тебя такие мышцы на бедрах, - сказал Носов. - А я-то думал ты просто в детстве на велосипеде много каталась.
  - Спишь с бабой, а ничего о ней не знаешь, - с упреком сказала Эля. - Но хотя бы сказок про любовь не рассказываешь. И на том спасибо.
  - Так ты ушла из балета? - спросил я. - Почему?
  - Ты дурак или притворяешься? - Эля, держа в руке стакан, удивленно посмотрела на меня. - Ты сам-то что здесь делаешь со всем своим образованием?
  - Может он тут с научными целями, - предположил Носов. - Изучает влияние местного климата на потенцию тараканов.
  - Да уж ты таракан известный, - засмеялась Эля. - Чуть дихлофоса нюхнешь, и тебе уже ничего не надо.
  - Но-но, - отозвался из кресла Носов. - Кокс тут не при чем. Это все водяра чертова.
  Эля поглядела на меня и вдруг кошачьим движением вспрыгнула мне на колени. Ее лицо приблизилось ко моему, и я увидел ее зрачки, расширившиеся до размеров радужной оболоч- ки.
  - Ну расслабься же ты наконец! - закричала она мне прямо в ухо.
  Я отшатнулся.
  - Давайте выпьем за мужиков, - торжественно провозгласила Эля. - Не за тех, которые у бабы в вечном неоплатном долгу за то, что она, видите ли, ноги перед ними раздвигает, а за настоящих - крепких и жестких, которые понимают, что они в жизни делают.
  Эля соскочила с моих колен, одним прыжком оказалась у телевизора и быстро нашла музыкальный канал.
  - Сейчас я вам станцую! Нос, ты не против? Хотя, мне пле- вать, если против.
  Эля рывком стянула с себя футболку и осталась в туго обтягивающих бедра лосинах. Она закружилась по комнате в каком-то странном, чувственном танце, безупречно выдерживая ритм и найденный рисунок движений. Мелькали твердые конические груди с маленькими острыми сосками. Ее чувство пространства было поразительным. Она металась по небольшому гостиничному номеру, словно летучая мышь, не сковывая своих движений и не задевая ни стен, ни мебели.
  - Хоп! - выкрикнула Эля, приседая в глубокое плие. Неуловимым, не нарушающим танца движением она стянула с бедер лосины и, продлевая полет руки, швырнула их мне в лицо. Теперь на ней оставались только узкие трусики-стринги.
  Элины движения непрестанно ускорялись. Комнату запол- нила энергия бешеного, на пределе сил и эмоций танца. Мы с Носовым неподвижно сидели в креслах и завороженно глядели на нее. Эля выпрыгнула в высоком жетэ, далеко выбросив ногу вперед, и приземлилась на шпагат. Мы бурно зааплодировали.
  - Твоя Галя для тебя танцует? - учащенно дыша, спросила меня Эля. Она продолжала сидеть на шпагате, глядя на меня снизу вверх. - А может...
  - А ты сейчас для кого танцевала? - перебил ее Носов.
  - Только не говори мне, что ты ревнуешь, - усмехнулась Эля, поднимаясь с покрытого ковролином пола. На ее бедрах и ягоди- цах налипли табачные крошки. - Я тебе все равно не поверю.
  - Может и не ревную, - вкрадчиво сказал Носов. - Но что из этого следует?
  - А это уже, мальчики, от вас зависит, - произнесла Эля с мерцающей улыбкой. - Как уж вы между собой договоритесь. А пока, Нос, сооруди-ка еще косячок. А то дурь выходит. В ваших же интересах поддерживать ее в моем организме на нужном уровне.
  Эля положила вытянутую ногу на телевизор и принялась растягивать мышцы. Носов потянулся за сигаретой, и в это время раздался телефонный звонок. Носов снял трубку и с полминуты слушал. Лицо его было слегка растерянным. Он протянул трубку мне.
  - Эрик, мне плохо, - услышал я всхлипывающий Галин голос. - Мне очень, очень плохо. Приходи скорее, ты мне так нужен. У меня внутри все разрывается от боли. Я жду тебя.
  - Хорошо, - деревянно произнес я и положил трубку.
  - Ну что, получил команду "к ноге"? - презрительно скривила губы Эля. - Смотри, Эрик, случай может не повториться. Потом пожалеешь.
  Не отвечая, я налил себе стакан водки и залпом выпил. Эля сочувственно кивала головой. Носов, улыбаясь самому себе, набивал сигарету. Я поднялся с кресла и вышел из комнаты, аккуратно прикрыв за собой дверь.
  
  39
  Мы сидели в аэропорту четвертый час, ожидая вылета. Одновременно с нами в зале находилось еще несколько россий- ских групп. Все они были из разных городов, но многие знали друг друга по прошлым поездкам. Энергичные, не привыкшие бездей- ствовать люди бродили по мраморному полу аэровокзала, сбива- лись в компании, доставали припасенный алкоголь.
  Время от времени нам сообщали маловразумительную информацию. Назывались разные причины задержки: от нелетной погоды до вовремя не оплаченного турфирмой авиатоплива.
  С каждым часом в зале усиливался напряженный гул. Неподалеку кто-то выяснял отношения громким, нетрезвым голо- сом.
  Наконец нас пропустили через спецконтроль и собрали в накопителе. Это называлось "залечь на ковры", поскольку пол здесь был покрыт ковролином. Люди валились 'на ковры', образовывая живописные группы. Выход отсюда был только один - на летное поле. Здесь перед посадкой в самолет допивалось последнее спиртное, и напряжение ожидания достигало своего апогея.
  Отдельно от всех сидела побледневшая и осунувшаяся девушка в цветастом сарафане. На ее плечах лохмотьями висела пергаментная кожа. Накануне вечером она, наконец, смогла выйти из гостиницы. Во время короткой прогулки ее укусила оса. Ее левая щека распухла и отливала свежей сиренью.
  Наконец нас позвали на посадку. Дремлющий бивак мгновен- но ожил, и опытные путешественники бросились к выходу, чтобы занять лучшие места в автобусе и затем в самолете. У стеклянной двери возникла толчея. Стоящую у самого выхода девушку в цветастом сарафане мигом оттеснили в сторону.
  - Что же вы делаете! - широко распахнув глаза, восклицала она посреди обтекающей ее толпы. - Я же в конце концов дама!
  - А за каким хером ты в шоп-тур поперлась, дама? - на ходу передразнил ее Миша, протискиваясь ближе к двери и толкая ее в лицо заброшенной за спину сумкой.
  - Что-что? - птичьим голосом пищала девушка. - Что-что?
  
  40
  На следующий день после возвращения из Дели мы с Галей получили багаж. Мешки выглядели аккуратно, упаковка была нетронутой. Я опустил заднее сидение машины и в несколько ходок перевез мешки в бокс, арендованный на складе неподалеку от дома.
  Пока я возил груз, Галя сидела за телефоном. К вечеру за товаром стали приезжать реализаторы. Большинство из них работали продавцами на вещевых рынках. Некоторые имели постоянную клиентуру в учреждениях.
  Галя позвонила Марату.
  - Маратик, привет! - весело сказала она. - Как дела?
  Трубка в ответ долго вибрировала. Галя игриво смеялась. Очевидно, его дела шли неплохо.
  - Ну ладно, прекрати, - наконец посерьезнела Галя. - Я тебе по делу звоню. Ты куда свои шубы пристраиваешь, если не секрет? Ах, вот как? А кожей он не интересуется? Свитерами? Чистая шерсть, мохер.
  Галя выслушала Марата, положила трубку и возбужденно повернулась ко мне.
  - К Марату приехал его земляк из Татарии. У него там не- сколько магазинов. Завтра утром хочет посмотреть наши вещички. Давай с ценами определимся.
  Наутро Марат привез оптовика - тучного, круглолицего мужчину с редкой рыжей бородкой. На шее у него висели очки, связанные за дужки черным шнурком.
  - Рауф, - представился он, помаргивая золотушными ресни- цами.
  - Проходите, - пригласила Галя. - Хотите чаю?
  - Спасибо, но щай пить некогда, - ответил Рауф. - Хоть до Казани надо сегодня добраться.
  - Деловой человек! - со вздохом развел руками Марат. - Куда-то все торопится. Даже с такой красавицей чашку чая не хочет выпить.
  - У красавицы свой красавец есть, - кивнул Рауф в мою сторону. - На кой щёрт ей еще два бедных татарина? Не трещи, Маратик, давай лучше к делу.
  Мы разложили на столе образцы курток и свитеров. Рауф бегло ощупал их, понюхал, заглянул в изнанку, потянул швы, повжикал молниями.
  - У нас в Татарстане в марте месяце референдум провели, - задумчиво сказал он. - Решили, что будет независимость. Теперь в нашей суверенной республике ни щерта нет, - он, сокрушенно покачал головой. - Довели народ. Говорят - товарный голод. На Волге всегда какой-нибудь голод... - Пощём отдадите? - неожи- данно спросил он, обернувшись ко мне.
  Я протянул ему список цен. Рауф надел очки, и моргая ресницами, задумчиво его проглядел.
  - Сколько сбросишь, если все заберу? - он пристально глядел на меня через очки..
  - Вообще-то это оптовые цены...
  - Десять процентов скинешь - все возьму.
  - Пять! - звонко сказала Галя, улыбаясь Рауфу во весь рот, словно кинозвезда. - Договорились?
  - Щёрт с ним, возьму, - ответил Рауф, помедлив. - Как с такой женщиной не договориться? Все равно товарный голод. И деньги, как раз, немного остались.
  - Я же говорил! - захохотал Марат. - А ты еще выделывался, ценитель прекрасного. Негоциант из Елабуги!
  На улице Рауфа дожидался "КамАЗ" с работающим двигате- лем. Рядом с водителем сидел охранник с автоматом. Мы подъе- хали к складу, и я открыл бокс. Товар был упакован в мешки, и Рауф не стал их вскрывать.
  - Другу и красивой женщине надо доверять, - Рауф поднял палец вверх. - Правда, чаще всего предают именно друзья и красивые женщины... - печально добавил он.
  Водитель открыл задние двери цельнометаллического кузова, заваленного коробками, ящиками и тюками, призванными частично утолить товарный голод в Поволжье. Мы быстро загрузили на оставшееся место наши мешки. Охранник ходил вокруг машины, глядя по сторонам.
  - Зеленые возьмете? Меньше места занимают, - Рауф рас- стегнул куртку, и я увидел, что тучным он казался из-за широкого кожаного пояса, на котором крепились футляры из толстой кожи с застежками на кнопках. Открыв один из футляров, Рауф поплевал на пальцы и принялся отсчитывать стодолларовые банкноты. Когда он закончил, Галя еще раз пересчитала деньги и спрятала их в сумку.
  - Ну что, накормить вас на дорогу? - весело спросила она.
  Рауф покачал головой:
  - Спасибо. Нам ехать надо. По дороге тощки есть надежные, там пообедаем. Щастливо оставаться.
  Мы попрощались, и "КамАЗ" Рауфа, медленно перевалив- шись через асфальтовый валик, выехал на дорогу. "Жигули" Марата свернули в противоположную сторону.
  - А мы куда поедем? - спросил я, выруливая за ворота. - Может попробуем в 'Ленкоме' счастья попытать? Там сегодня "Юнона и Авось".
  - Эрик, какая Юнона? - умоляющим голосом сказала Галя. - Поехали домой. - Хочу тебя, просто умираю, - прошептала она мне прямо в ухо.
  Дома Галя выключила телефон и задернула шторы. Дневной свет едва пробивался через плотную ткань. Галя достала из сумочки деньги, еще раз их пересчитала и убрала в шкаф под стопку белья. Я смотрел на нее, сидя в кресле. Галя повернулась ко мне, встала на цыпочки и потянулась, прогнув спину.
  - Я же говорила, что у тебя со мной все получится, - сказала она, расстегивая пуговицы на блузке. - Сколько же мы зарабо- тали?
  Галя включила свет, подошла к столу и ее тонкие пальцы с ярко-красными ногтями защелкали по кнопкам калькулятора. В расстегнутой блузке покачивались слегка отвисшие груди с "гусиной кожей" вокруг бледных сосков.
  - Смотри! - Галя с восторгом поднесла калькулятор к моему лицу. - Неплохо, а?
  - Моя институтская зарплата за три года, - невесело усмех- нулся я, взглянув на окошечко с прямоугольными цифрами.
  Галя была возбуждена до предела. Она сбросила блузку и, стоя передо мной, потянула вниз молнию джинсов.
  - Что же ты сидишь? - Галя стянула джинсы и в нетерпении переминалась с ноги на ногу.
  - Пойду, приму душ. - Я поднялся из кресла.
  - Эрик, какой душ? - почти простонала Галя. - Я не могу ждать.
  - Я быстро.
  Стоя под душем, я включал попеременно то горячую, то холодную воду. Я испытывал огромное облегчение от того, что отступала унизительная нищета, но в то же время чувствовал себя обманутым. Я вдруг ощутил мгновенную враждебность ко всему, что любил раньше: к разговорам на прокуренных институтских лестницах, к живому общению со студентами, к многоречивым заседаниям кафедры, к вечеринкам в лаборатории, к вкусной русской речи старой профессуры.
  Академическая атмосфера стремительно испарялась из институтских аудиторий, как озоновый слой Земли от бурной и бестолковой человеческой деятельности. Да и сам я все больше чувствовал себя чужим в этой атмосфере, поскольку нашел способ существовать вне ее, отрастив себе уродливые, но исправ- но работающие жабры ренегата. При этом, в компании новоявлен- ных коммерсантов я тоже выглядел белой вороной, обременен- ным интеллигентскими комплексами "шибко умным" чудаком, наглядным подтверждением бесполезности и даже вредности чрезмерного образования.
  Я выключил душ, растерся жестким полотенцем и, набросив халат, вышел из ванной. Галя, выпрямив спину, сидела в кресле. На ней были только красные босоножки на шпильках. Длинные, согнутые в коленях ноги были широко разведены в стороны; между ними блуждала Галина рука с наманикюренными ногтями. Она смотрела на меня невидящим взглядом.
  
  41
  - Я тебя не напугала? - сонно спросила Галя. Она лежала щекой на моей груди.
  - Ну что ты. Никакое зрелище так не возбуждает, как мастур- бирующая женщина.
  - Ты, наверно, считаешь меня нимфоманкой? - улыбнулась Галя, не открывая глаз.
  - А ты сама как думаешь?
  - Иногда мне надо совсем немного. А иногда кажется, что ни- кто и ничто не в состоянии меня удовлетворить. Все зависит от степени возбуждения. Оно вдруг накатывает, когда дела идут в гору.
  - Тогда тебе наверное...
  - Нет. Я знаю, о чем ты сейчас спросишь. Одного мужика мне не мало. Более того, я скорее расстанусь с человеком, чем буду ему изменять. Кстати, возбуждение мое вполне адресное. Оно направлено не в космос, а на того, кто рядом со мной. Когда я одна, никакая удача меня так не заведет. В крайнем случае я сажусь в это кресло. Ну, ты видел.
  - Еще как видел, - я приподнялся на локте и посмотрел на часы.
  - Ты куда собрался, на ночь глядя? - недовольно спросила Галя.
  - Поеду к Косте. Надо долг вернуть, раз мы так удачно расторговались. Чтобы лишние проценты не капали.
  - Да, ты прав, - со вздохом сказала Галя. - А о новой поездке ты не думал?
  - Но ведь с нами еще реализаторы не рассчитались.
  - Рауф забрал большую часть товара. Если ждать, пока про- дастся последний свитерок, то получится простой. Хочешь - не хочешь, а какая-то часть денег всегда будет в товаре. Азбука бизнеса, дорогой, - Галя прошлась ладонью по моей груди.
  - Надо прикинуть, сколько останется на товар после оплаты туров.
  Я поднялся с кровати.
  - Можно сэкономить на одном туре, - чтобы видеть меня, Галя перевернулась на живот. - Один будет ездить, а другой в это время заниматься реализацией.
  - Хорошая мысль, - одобрил я, одеваясь. - Но ты как-то гру- стно об этом говоришь.
  - Что тут непонятного? Ездить, конечно, придется тебе, а отпускать тебя мне не очень хочется.
  - Опасаешься за мой моральный облик?
  - Что-то вроде этого. Кидаться, как Мишка, на всех баб под- ряд ты, конечно, не будешь, но если сами предложат - можешь не устоять. Одному Богу известно, какие тараканы у тебя в голове.
  - Галь, не преувеличивай. Мы еще подумаем над этим.
  Лежащая на животе Галя, в обрамлении дверного проема, напоминала одну из одалисок Франсуа Буше.
  - Чего тут думать, - сказала она. - Если мы будем ездить вдвоем, то много не заработаем. Остается надеяться на твою порядочность.
  - Причем тут порядочность? - я пожал плечами. - По-моему это понятие совсем из другой оперы.
  - Эрик, погоди! - Галя внезапно вскочила с кровати и включи- ла телефон. - Если мы планируем поездку, то какой смысл возвращать деньги и снова брать их в долг? Лучше позвони Корое- дову и попроси продлить кредит. Им же лучше - проценты будут капать без перерыва.
  В Галиных словах был резон. Я поколебался и набрал номер.
  - Кость, привет. Готов вернуть долг.
  - Уже? Ну ты даешь, Эрнесто. Хорошо работаешь. Ну давай, подвози, я еще спать не ложусь.
  - Слушай, а может я еще раз у вас покредитуюсь? На тех же условиях.
  - Мысль разумная. Давай-ка я с Комаром поговорю и тебе п- ерезвоню. Ты где?
  - У Гали.
  - Молодец. Начинаешь совершать в жизни разумные поступ- ки.
  Я положил трубку и потоптался в прихожей. Обнаженная Галя с сигаретой в руке стояла в кухне спиной ко мне, опершись о пластиковый стол. У меня возникло чувство, что все это в точности уже происходило раньше. Я перевел взгляд на горящий за окном фонарь, и ощущение дежавю усилилось. Потянув носом, я сквозь табачный дым почувствовал легчайший аромат цветущей липы.
  - Галь, какое сегодня число? - неожиданно для самого себя спросил я.
  - То самое, - не оборачиваясь, ответила Галя. - После твоей защиты прошел ровно год. Ты тогда точно также стоял в прихожей и собирался от меня сбежать. Вот и сейчас...
  Зазвонил телефон.
  - Алло, Эрнесто? Все в порядке, можешь крутануть бабки еще разок. Комар только интерес просил отдать. Но это не срочно, проценты на проценты мы тебе начислять не будем. В субботу едем шефа поздравлять. Ты с нами?
  - Конечно.
  - Ну вот и захвати с собой, сколько набежало. Лады?
  - Договорились.
  У Селиванова в ближайшую субботу был день рождения. По традиции мы в этот день собирались у него на даче аспирантской компанией.
  - Ну что, уже не сбегаешь? - Галина улыбка мерцала в полу- мраке кухни.
  Я покачал головой.
  - Тогда пусть все будет, как год назад. Помнишь, как чайник звякал? - Галя, хихикнув, забралась голым задом на холодный пластик стола.
  
  42
  - Читали, что в Карабахе творится? Азербуды вконец озверели.
  Максищев, с треском расколол топором сухое полено. В мангале разгорались сложенные шалашиком щепки.
  - А хачики чем лучше? - отозвался Ержан, насаживая на ша- мпур зеленоватое мясо с налипшими на нем кольцами лука. - Всю Шушу танками раздолбали.
  - Это в тебе мусульманская солидарность говорит.
  - А в тебе русский шовинизм, - засмеялся Ержан. - Хотя, ты же хохол наполовину. Еще говорил, что у тебя поляки какие-то есть в родне. Ты, по идее, должен быть интернационалистом.
  - Я чувствую себя глубоко национальным человеком, - не принимая веселья Ержана, серьезно и значительно ответил Максищев.
  - Какой же национальности национальным человеком ты се- бя чувствуешь глубоко? - с иронией спросил Короедов.
  - Славянской, - насупился Максищев. - И нечего тут ерни- чать.
  Мы готовили шашлык во дворе дачи Селиванова. В теплых июньских сумерках плыл дымок разгорающегося костра. Хлопнула дверь, и на дорожке показался Иван Александрович в потрепан- ных трениках с большой бутылью смородиновой наливки в руках.
  - Эрик, наливай. Надо освобождать тару для нового урожая.
  Я наполнил стаканы. Наливка чудесно пахла свежими, словно только что сорванными ягодами.
  - Ну что, за здоровье шефа?
  - За шефа!
  - О какой вопрос копья ломаете? - Селиванов выдохнул и поставил пустой стакан на стол. - О национальный? Вполне в духе времени. Тем более, что вы и сами все разных кровей. Сюда бы еще Гутьерреса для пущего разнообразия. Жаль, что уехал.
  - Тут Максищев на глазах у всех нагло озвучивает идеи нео- колониализма, - Короедов, подмигнул Ержану. - Называет Казахс- тан мягким подбрюшьем России.
  - А разве это не так? - запальчиво произнес Максищев, с силой вгоняя в бревно топор. - И исторически, и геополитически?
  - Исторически вы все были под Чингисханом, - засмеялся Ер- жан. - А особенно геополитически.
  - И где теперь ваш сраный Чингисхан? С тех пор в истории много чего произошло. А потомки Чингисхана до сих пор баранов пасут.
  - Не горячись, Сереж, - мягко перебил его Селиванов. - Про- изошло, действительно, много чего, но изменилось по большому счету не слишком многое, если иметь в виду именно историю. Технический прогресс часто ошибочно принимается за историчес- кий, за прогресс общества. Люди открыли и создали множество вещей, но отношения между ними мало изменились.
  - Но ведь сегодняшний мир - это результат цепи именно исторических событий, - возразил Максищев.
  - Вряд ли можно говорить о единой последовательной цепи событий в истории, - Селиванов покачал крупной шишковатой головой. Она скорее состоит из отдельных периодов, слабо или совсем не влияющих друг на друга.
  - Как погода? - улыбнулся я.
  - Именно, - отозвался Селиванов. - Эрик, ты же возился с ме- теостатистикой и прогнозами погоды? Что там у тебя вышло?
  - Получается так. Текущее состояние погоды зависит от того, какой она была минуту назад. Это бесспорно. Час спустя она может измениться, но ее общий фон скорее всего останется тем же. За сутки погода может измениться гораздо сильнее, за неделю - еще больше. Чем продолжительнее временной интервал, тем меньше погода в его конечный момент зависит от того, какой она была в его начале.
  - И тебе, конечно, сразу захотелось узнать, через сколько дней или недель погоде станет окончательно наплевать на свое прошлое, - подхватил Короедов. - Измерить, так сказать, ее девичью память.
  - Зря ты аспирантуру бросил, Короед, - сочувственно произ- нес Ержан. - Чужие мысли на лету хватаешь. Очень ценное в науке качество.
  - Цыц, казах, - отозвался Костя. - Эрик, так какой это период? Ты его вычислил?
  - Связь между текущим и начальным состоянием прослежи- вается примерно семь-десять дней. То есть, грубо говоря, погода в начале недели никак не влияет на погоду в ее конце.
  - А от чего же она зависит?
  - От климата местности и времени года. То есть примитивное арифметическое осреднение метеоданных за сотню лет наблюде- ний дает более точный результат, чем недельный или декадный прогноз, вычисленный суперкомпьютером по крутейшей програм- ме.
  - Вот! - сказал Селиванов, поднимая узловатый палец с плос- ким квадратным ногтем. - Полная аналогия с историей. Историчес- кие эпохи совершенно не влияют друг на друга. История топчется на месте. Она учит нас тому, что она ничему нас не учит. После первой кошмарной мировой войны через какие-то двадцать лет началась вторая, еще более кошмарная. Я уже не говорю про все предыдущие войны.
  - Но ведь третья не начинается? Хотя уже полвека прошло.
  - Третья не начинается вовсе не потому что две первые че- му-то научили.
  - А почему? - Максищев помешал веткой угли в мангале, и в вечереющее небо с треском поднялся сноп рыжих искр.
  - Потому что человечество в своем развитии прошло стадию подростковых дворовых драк и вступило в период относительной зрелости. Это не значит, что оно стало лучше или умнее, - усмех- нулся Селиванов, - просто взрослее. Взрослые все же дерутся реже, чем дети. Зато чаще убивают. На самом деле может произойти что угодно - захват ядерного оружия религиозными фанатиками, перенаселение, нехватка еды, глобальное потепле- ние или оледенение, всеобщий экономический кризис. А когда людям становится нечего есть, с них быстро слетает шелуха цивилизации.
  - И все же, ничто бесследно не проходит, - Максищев разровнял подернутые пеплом угли. - Помните рассказ Брэдбери о том, как путешествуя во времени на шестьдесят миллионов лет назад, один из героев случайно раздавил бабочку? Это как бы переписало все последующие события в истории, и в результате в Америке избрали другого президента.
  - Американцы вообще считают свои президентские выборы самой важной на свете вещью. Но раздавленная бабочка - лишь красивый литературный образ, не имеющий ничего общего с реальной жизнью. Какая разница, в конце концов, кого выбрали в президенты? Даже если бы не удалось покушение на эрцгерцога Фердинанда, Кеннеди и всех Ганди и, наоборот, - удалось на Ленина, Гитлера и Сталина, то мир остался бы таким же, какой он сегодня. В истории действуют более серьезные законы развития и более мощные силы, чем амбиции временщиков. Эрка, ты будешь наливать или нет, в конце концов? - неожиданно добавил Селива- нов.
  Все засмеялись. Я наполнил стаканы наливкой. Ержан поставил шампуры над поседевшими углями. Короедов прикурил сигарету от отскочившего в сторону уголька.
  - Ну хорошо, допустим в случае с погодой этот период - неделя или десять дней, - сказал Максищев. - А в истории?
  - Хочешь, чтобы я вот так, сидя за костерком, вычислил уро- вень исторической энтропии в количественном выражении? - насмешливо спросил Селиванов.
  - Красиво это вы сформулировали насчет энтропии, Иван Александрович, - сказал Короедов. - Только в России историчес- кая энтропия в принципе не поддается измерению. Размер этого периода невлияния прошлого на будущее, о котором Серый спросил, у нас просто равен нулю. Или бесконечности, что одно и то же. Страна каждый день начинает строить новую жизнь.
  - Не строить, а перестраивать, - поправил Максищев. - Это нормальный процесс.
  - О да, перестройка! - закатил глаза Короедов. - Спасибо, что напомнил. Я сегодня утром, пардон, в сортире коротал время с "Золотым теленком". И вот что я там вычитал: "Но так как этот отдел в то время перестраивал свою работу, что заключалось в бесконечном перетаскивании столов с места на место, то немца сплавили в финсчетный зал." Специально выучил, чтобы с вами поделиться. Перетаскивание столов с места на место - это и есть перестройка. Шума много, а толку никакого.
  - Критиков у нас развелось до хрена, - Максищев с силой прихлопнул комара на щеке. - А делать-то что по-твоему?
  - Люблю я все-таки Россию, - Ержан перевернул шампуры с шашлыком. - Любой разговор сводится к вопросам "что делать?" и 'кто виноват?'.
  - А в Казахстане об этом не думают? Или там думать нечем?
  - Там, Серый, думать некогда, там работают, - ответил Ер- жан. - А в России не работают, а думают. Думают, как бы не работать. В этом принципиальная разница между метрополией и колонией. Между окостенелым мозгом и мягким подбрюшьем.
  - От кого я это слышу? - изумленно воскликнул Максищев. - Казах Россию жизни учит!
  - Раньше за нас Россия думала, - упрямо продолжал Ержан, - и вот результат. Все к шайтану развалилось. Поэтому так и гово- рю.
  - Это и есть особый российский путь развития. - захохотал Короедов. - Что уж о казахах говорить, если нам и Запад не указ! Нам никто не указ. Поэтому и вопрос "что делать?" - вечный. Копировать других нам западло, а собственных мозгов, или трудолюбия, или здравого смысла, или хрен знает чего еще - не хватает.
  - Мозгов хватает, - сказал я. - Их даже слишком много. Но это мозги особого сорта. У нас много умников, но мало умных.
  - Каждый народ достоин своего правителя, - поднял палец Короедов. - Кто это сказал?
  - Приписывают Сократу, - ответил Селиванов. - Но подлин- ное авторство неважно, поскольку это правда. Горькая, в нашем случае.
  - Иван Александрович, и вы туда же? - Максищев от возму- щения поднялся с места. - Скажите еще, что русские - тупые лентяи с психологией рабов!
  - Не скажу, - мягко ответил Селиванов. - Хотя не секрет, что в России часто предпочитают не думать, а уповать на веру, не работать, а ждать какого-то чуда, не бороться с мерзостями жизни, а покорно с ними мириться. Но дело не в каких-то особенностях или недостатках национального характера - они есть у каждого народа.
  - А в чем же?
  - В том, что мы каким-то непостижимым образом не желаем признавать очевидные вещи. Мы живем не обычной земной жизнью, а витаем где-то в облаках. То есть ногами мы стоим на земле, а головы наши торчат над облаками и без конца между собой говорят. Ноги в это время наступают куда ни попадя - в основном на грабли. Вместо того, чтобы делать реальные вещи, необходимые в повседневной жизни, мы без конца ищем некую истину, какой-то особый, яркий и, желательно, короткий путь, который выведет нас прямиком в райские кущи, пока все остальные будут ковыряться на грешной земле. Россия - сказоч- ная страна. Не зря у нас коммунизм прижился сильнее, чем где-либо.
  - Иван Александрович, на это можно взглянуть и по-другому! - воскликнул Максищев. - Мы, славяне, - нация особой духовности. Мы видим то, что недоступно всем остальным. И постоянно стре- мимся это выразить.
  - Говорильня, как способ выражения некоего внутреннего то- мления, - еще не духовность, - проворчал Короедов.
  - Пожалуй, что так, - печально согласился Селиванов. - Обсуждать проблемы, конечно, можно и нужно. Но у нас слишком велико расслоение умов по фундаментальным вопросам. Слиш- ком велика палитра мнений по государственному устройству: от монархии до коммунизма. Слишком различны и туманны цели разных социальных групп. Скажем, на Западе ни у кого нет сомне- ний в главном - как должно быть устроено общество, страна, государство. Они поголовно уверены в том, что характер отноше- ний людей, закона и власти должен быть именно таким, каким он сложился у них веками, и никаким другим. Они не ведают никаких "измов". В этом их главное отличие от нас. Они лишь ухаживают за тем, что давно уже построено, не трогая основ. Приводят систему в соответствие со временем, регулируют ее, делают ей косметический ремонт. А в России каждый правитель все начинает с ломки фундамента, ниспровержения устоев и отрицания накопленного опыта. Поэтому у нас получается не развитие, а топтание на месте. Надо признать, Сереж, что уровень историчес- кой энтропии у них гораздо ниже, чем у нас. Они умеют извлекать уроки из прошлого, а мы - нет. Мы свое историю регулярно переписываем, а потому никакие уроки из нее извлечь невозможно по определению.
  Селиванов помолчал, зябко повел плечами и пошел по дорожке к дому.
  - Ты все понял, Макс? - сказал Короедов. - Шеф тебе все доступно и квалифицированно объяснил. - Эрик, наливай.
  - Это вы сейчас такие смелые. А еще лет десять назад вас бы научили родину любить за такие речи.
  - О, еще как! - энергично кивнул Короедов. - А еще лучше не десять, а лет сорок назад. Сосед подслушал бы нас из-за забора и побежал бы на станцию звонить на Лубянку. Через полчаса подъехала бы машина с мордоворотами в шляпах. Нас бы привезли в кабинет с портретом феликсэдмундыча на стене и стали бы задавать вопросы, одновременно прщемляя дверью гениталии. А когда бы мы признались в шпионаже в пользу Аргентины, то нас грохнули бы в сыром подвале. Серый, ты по этим временам тоскуешь? А я вот не хочу и не буду любить такую родину. И буду радоваться хотя бы тому, что можно высказаться. Неизвестно, кстати, сколько эта говорильная энтропия еще продлится. Надо пользоваться моментом.
  Шеф вернулся из дома, одетый в такой же старый, как и треники, свитер. Ержан поставил на стол шашлык, посыпал его тонко нарезанным луком и слегка сбрызнул уксусом. От поплыв- шего над столом запаха рот моментально наполнился слюной.
  Мы принялись за шашлык.
  - Ну вот, а вы говорите, технический прогресс, - довольно проговорил Селиванов, запивая пахучее мясо глотком наливки. - Никакой робот такого шашлыка не приготовит.
  - Приготовит, - возразил Максищев, сдирая мясо с шампура крупными, как у сурка передними зубами. - При условии, что этого робота сделают казахи. Но они его не сделают.
  - Не приготовит, - Короедов принял залпом полстакана на- ливки. - Даже если представить, что технический прогресс неизме- римо продвинулся, и кругом одни роботы, то все равно кто-то кому-то должен будет прислуживать. Слуга станет самой высоко- оплачиваемой работой.
  - С какой стати? - пробурчал Максищев. - Роботы и будут прислуживать.
  - Не будут, - Короедов бросил на стол шампур и закурил. - То есть, технически это возможно, но человеку мало командовать машинами. Власть над людьми дает гораздо более острые ощущения, чем власть над механизмами. Кроме того, если интеллект робота достигнет человеческого уровня, - а это необходимо, чтобы его повсюду заменить, - то и потребности у него будут человеческие, то есть он будет конкурировать с человеком во всем. В конце концов роботу тоже понадобятся слуги. Человек этого не допустит. Описанный в фантастике "бунт роботов" невозможен не из-за людской осторожности и предусмо- трительности, а из-за человеческого тщеславия.
  - А почему бы не создать робота с интеллектом, но без эмоций, амбиций, тщеславия?
  - Нельзя по определению. Такой робот будет несовер- шенным. Аналитическая составляющая интеллекта в техническом прогрессе играет все меньшую роль, - заплетающимся голосом проговорил Короедов. - Все большую роль играет составляющая абстрактная, творческая, то есть воображение. А значит будущий робот - это не совершенный механизм, а искусственно созданный человек.
  - Ты сам-то понял, что загнул? - засмеялся Ержан. - На хрена делать людей искусственно? - Гораздо приятнее их делать естест- венным способом. Зачем изобретать велосипед?
  - Знаете, мужики, что я хочу вам сказать. - Селиванов поднял стакан неверным движением. - Взгляды у всех, конечно, разные. Но переубедить ближнего - мало кому доступный дар. Навязать же свое мнение, заставить его принять силой или от безысходности - дело недостойное. Поэтому остается одно - учиться жить с себе подобными, находить компромиссы, не теряя себя. Это единст- венный способ доказать, что мы пришли на эту землю чтобы разделить короткую радость пребывания на ней с такими же, как мы, счастливцами, а не для того, чтобы перегрызть глотки случайным собратьям по несчастью. Одним словом, давайте выпьем за зрелость каждого из нас.
  - За половую? - невинно улыбаясь, спросил Короедов.
  - Мудило, такой тост испортил, - проворчал Селиванов, под перезвон стаканов.
  
  43
  Наутро мы возвращались в Москву. Ержан сидел в машине рядом со мной, за ним Максищев, а большую часть заднего сиденья занимал, полулежа, Короедов.
  - О боги, зачем же я вчера так напился? - стонал он. - И зачем мы пили после наливки спирт? Да еще так много? Серый, ты не знаешь?
  - Меньше надо было умничать насчет энтропии и больше закусывать.
  - Ооо, - страдал Короедов. - Лучше бы нас и впрямь забрали на Лубянку. Я бы хоть не успел так напиться. Эрик, останови, не могу больше!
  Я съехал на обочину и притормозил.
  - Вроде немного отпустило, - простонал Костя. - Поехали да- льше.
  - Может тебе пивка, Короед? - участливо спросил Ержан.
  - Не-ет. Я даже думать не могу о вашем гнусном алкоголе.
  - Значит твой алкоголизм еще не безнадежен, - засмеялся Ержан. - Тогда терпи. Тебе бы угля активированного. Только в вос- кресенье все аптеки закрыты. Дежурную надо искать.
  - Уголь достанем, - сказал я.
  Мы подъехали к Галиному дому.
  - Куда это мы приехали? - спросил Максищев.
  - На конспиративную квартиру. Сейчас вернусь.
  На Гале был полосатый банный халат. Влажно блестели волосы.
  - Привет, - я чмокнул ее в подставленную щеку. - Там внизу в машине раненый Короед.
  - Что случилось? - испуганно спросила Галя.
  - Да ничего особенного. Обычный абстиненциальный синд- ром.
  - Нажрался, что ли? - усмехнулась Галя.
  - Именно. У тебя нет активированного угля?
  - Мог бы спросить "у нас", а не "у тебя", - задето отозвалась Галя. - Там, в аптечке, на верхней полочке.
  Я нашел лекарство и взялся за дверную ручку.
  - Я с тобой спущусь.
  - Зачем? Я сейчас вернусь. Только до метро ребят подбро- шу.
  - Ты что, стесняешься меня?
  - Нет, но...
  - Тогда пошли, - Галя заглянула в зеркало и слегка поправи- ла волосы.
  Мы спустились к машине.
  - Ба, кого я вижу! - воскликнул Максищев. - Какая встреча, Галина! Эр, ну ты и конспиратор!
  - А что тебя удивляет, Серый?
  - Да он Эрику завидует просто, - засмеялся Ержан.
  Максищев обернулся к нему, потемнев лицом. Короедов поперхнулся, запивая из бутылки горсть черных таблеток.
  - Ну что ты, Ержанчик, - ласково сказала Галя. - Все знают, что у Сережи замечательная жена - умная и красивая. Он за ней, как за каменной стеной.
  - Любая красота меркнет рядом с твоей, - отозвался Макси- щев. - Эрик вообще любит красивых женщин. Особенно когда их много, и они голые. Кстати, он тебе не рассказывал как мы ходили в женскую баню?
  - В женскую? - Галя растерянно посмотрела на меня.
  - Похоже, что не рассказывал, - довольно улыбнулся Макси- щев. - Тогда вам будет о чем поговорить. Ну, не буду вам мешать. Пройдусь до метро пешком. Погода просто замечательная...
  Максищев ушел. Ержан посмотрел на лежащего на заднем сиденье Короедова.
  - Мы тоже пойдем, - сказал он. - Короед, ты еще живой?
  - Да вроде. Кстати, насчет пива ты был не так уж и неправ. Может рванем по паре кружечек?
  - Не имею морального права отказаться, - с серьезным ви- дом ответил Ержан. - Как сказал Экзюпери, мы ответственны за тех, кого напоили.
  Мы остались с Галей вдвоем.
  - Что еще за баня? - спросила она, входя в квартиру. - Ее губы сошлись в жесткую линию. Глаза приобрели льдистый блеск.
  - Та самая баня, - вяло ответил я. - Ты меня сама туда сосва- тала с Короедовым и Комаринским.
  - Вообще-то я предполагала, что вы пойдете в мужское отделение.
  - Мы и были в мужском. А в женское шутки ради заглянули. Адреналину захотелось. Что тут такого?
  - Пялиться на чужих голых баб - ничего такого?
  - Вот именно, - всего лишь пялиться, а не пялить. Вполне невинное занятие.
  - Не пошли, - Галя, против обыкновения, не поддержала иг- ривый тон. - Невинное, потому что видит око, да хрен неймет? Те- бе дай волю, ты бы там каждую напялил.
  - Галь, нельзя обвинять человека в том, чего он не сделал, то есть за одни лишь намерения. За мыслепреступления карали только у Оруэлла.
  - Не знаю, я не читала. Но идея неплохая. Многих мужиков стоило бы за это прищучить. Вплоть до кастрации.
  - Между прочим, любовь в той книжке тоже считалась пре- ступлением. А также секс, не ведущий к зачатию ребенка. Нас с тобой там бы давно уже в кутузку посадили. В подвалы министер- ства Любви.
  - Ладно, не умничай, - Галины губы расслабились и порозо- вели. - Там хоть красивые бабы были?
  - У Оруэлла?
  - Не выделывайся. В бане.
  - Как тебе сказать. Голая женщина редко бывает некрасивой.
  - Ах, вот как, - Галя вплотную подошла ко мне. Лед в ее гла- зах растаял, уступив место хорошо знакомым чертям. - Что же мне теперь голой перед тобой все время ходить?
  - Замечательная идея. - Я, не спеша, развязывал пояс ее халата.
  - И что же они там в бане делали? - спросила Галя, замед- ленно выговаривая слова.
  Ее руки были опущены вдоль тела. Халат неслышно соскользнул на пол и замер у ее ног игрушечным полосатым тиг- ром.
  - Разное. Одна все никак мыло не могла поднять.
  - С пола? - глубоко вздохнув, уточнила Галя.
  - Ага. Вот так.
  Я развернул ее спиной, и она послушно наклонилась, упершись руками в пол.
  
  
  
  44
  В последний день экзаменов я встретил в институтском вестибюле Гришу Геллера. Он торговал электрическими лампоч- ками, проверяя их на собственноручно изготовленном стенде. В случае претензий он безоговорочно обменивал товар, складывая брак в отдельную коробку. С покупателями-сослуживцами он держался приветливо и предупредительно.
  После экзаменов я зашел в лабораторию к Михалычу. Он оживился и полез открывать шкафчик.
  - Не надо, Михалыч, сегодня я угощаю.
  Я достал из "дипломата" бутылку коньяка, шоколадку и лимон.
  - Ого, - поднял брови Михалыч. - По какому поводу гуляем?
  - По случаю окончания сессии.
  - Понятно. А я уж думал, ты женишься.
  - Типун тебе на язык, Михалыч. Я еще не развелся.
  Мы чокнулись мерными стаканчиками.
  - Ты, я вижу, забурел, Эрик, - Михалыч, морщась высасывал серединку лимонной дольки. - Прикинутый прилично, с коньяком. Ты, говорят, в коммерцию ударился. Барыгой стал.
  - Теперь это называют бизнесом, Михалыч.
  - Суть от этого не меняется. Купи - продай. Гришка Геллер вон тоже то мылом, то лампочками спекулирует...
  - Почему спекулирует? Работает человек.
  - Тоже мне - работа. Берет где-то лампочки по дешевке и на своих же товарищах наживается.
  - Тогда любой магазин - сборище спекулянтов.
  - Ну ты сравнил. Магазин - это предприятие. Там людей об- служивают, предоставляют им товары. Необходимое звено между производителем и потребителем. Государство делает минималь- ную наценку - только чтобы на зарплату продавцам хватило. А вы дерете по максимуму. Спекулируете на временных трудностях.
  - Михалыч, а тебе не надоело жить в стране постоянных вре- менных трудностей?
  - Не надоело. Кто сказал, что мы плохо жили раньше? Все можно было достать.
  - Вот именно - достать. Куда-то ездить, просить, тратить вре- мя, оказывать ответные услуги. А Гриша тебе лампочки прямо на работу приволок. И в очереди стоять не надо. И цена не выше, чем в магазине.
  - В магазине их просто нет. Значит их где-то воруют, а потом продают по дешевке всяким гришам.
  - Михалыч, их не воруют. Их штампуют на заводе и выдают работягам в виде натурального вознаграждения, поскольку на зарплату денег нет. А у торговли нет денег их закупить. Ты только представь, каково этим людям: на работе лампочки, дома лампо- чки... И тут, как мессия, приезжает Гриша и избавляет их от осточертевшего им товара, который они умеют только произво- дить, но никак не продавать. Он, по сути дела, возвращает им не выданную государством зарплату. Между прочим, торговать тоже не каждый умеет.
  - Сейчас уже, похоже, все торгуют, - Михалыч опрокинул в рот мензурку с коньяком. - Иду недавно по Кузнецкому, а ко мне какой-то штымп все вяжется. Купи, говорит, резиновую бабу. Я ему отвечаю, а на хрена мне резиновая, если я со своей настоящей не знаю, что делать? А вдруг они между собой против меня объединятся? А он, - купи, да купи.
  - Ну а ты что? - я разлил остатки коньяка и убрал бутылку под стол.
  - А что я, - пожал плечами Михалыч. - Послал его на три буквы и пошел дальше. А он мне в спину кричит: "Слышь, мужик, десять целок даю впридачу!" Ну не идиот?
  - Почему идиот? Кто-то может только о резиновой бабе и ме- чтает. Может для кого-то она - идеал женщины. Покорная, нетре- бовательная и молчаливая.
  - Быстро ты, Эрик, базу подо все подвел. Как будто только и ждал, когда эти блядские времена наступят. Как же так? Ты же преподаватель, молодой ученый...
  - Только по документам. На самом деле я обычный нищий с высшим образованием и ученой степенью. Лично меня эта комбинация понятий шокирует гораздо больше, чем торговля лам- почками.
  - Да ладно. Не преувеличивай свою нищету. В конце концов не обязательно пить коньяк. Можно и спиртяжкой обойтись.
  - Михалыч, этот коньяк я, по крайней мере, купил в магазине. А спирт мы с тобой на халяву пьем. Выходит, воровать - нор- мально, а торговать - зазорно?
  - Тоже нашел воровство. Ты что, Эрик, с луны свалился?
  - Ты видишь, Михалыч, насколько это у нас в крови? Не ви- деть в воровстве порока - это еще полбеды. Но считать белой вороной того, кто предпочитает воровству работу - это уже беда.
  - Эрик, где ты этой ереси набрался? Неужели в Индии?
  - Получается что в Индии, - подумав, ответил я. - Удивитель- но, что стоит выехать за пределы России, и все происходящее в ней становится гораздо более понятным. Очевидно, из-за того, что в любой стране, даже в Индии уровень здравого смысла значительно выше, чем у нас. Вернувшись обратно, смотришь на свою страну иначе, и это уже не проходит. Это уже навсегда. Переболев, приобретаешь иммунитет, нравится тебе это или нет. Не зря нас раньше дальше Болгарии не пускали.
  - Я тебе, Эрик, вот что скажу. Времена сейчас и так непро- стые, а ты еще сам себе все усложняешь. Эта твоя философия ни к чему хорошему не приведет. Худо-бедно зарплату нам в институте платят. С голоду не помрешь. Смутные времена надо просто пережить. Не высовывайся. Башки лишиться всегда успе- ешь.
  - Чему быть, того не миновать, Михалыч. У меня такое чувст- во, что не отсидеться. Слишком сильно все поменялось.
  - Может ты и прав... - покачал головой Михалыч. - Да, совсем забыл. - Тебе из канцелярии повестку в суд передали. На инсти- тутский адрес пришла. Ты на экзаменах был, так я за тебя расписался. Неужели уже проворовался? На, держи.
  Михалыч, не вставая, пошарил на полке и подал мне казенного вида письмо. Я вскрыл конверт и скользнул глазами по официальному бланку: " ... вызывается в суд по заявлению о расторжении брака с гражданкой Мокроусовой Ниной Борисов- ной...".
  - Пока, не проворовался, - ответил я. - Это больше похоже на несчастный случай. Кстати, у тебя добавить найдется?
  - То-то же, - удовлетворенно проворчал Михалыч, отпирая шкафчик со спиртом. - Проще надо быть, Эрик. И люди обяза- тельно к тебе потянутся.
  
  45
  Суд размещался в желтом двухэтажном здании, отделенном от улицы шеренгой чахлых елей. Нину я увидел сидящей во дворике на краю скамейки. Я кивнул ей, проходя мимо. Она отвернулась.
  В обшитых коричневым пластиком коридорах суда пахло канцелярскими чернилами, пыльными архивными папками, натер- тыми мастикой полами, оружейной смазкой автоматов конвоя, металлом наручников и решетчатых клеток для подсудимых. Вдоль стен на отполированных до блеска деревянных скамьях в позах ожидания молча сидели погруженные в себя люди.
  Я узнал в канцелярии нужный мне номер зала и поднялся на второй этаж. В зале было пусто. Через несколько минут с видом опаздывающих к началу сеанса зрителей появились два пенси- онера. Следом за ними, постукивая острыми каблуками, прошест- вовала секретарша и заняла свое место за отдельным столиком. В назначенный час в зал вошла Нина в сопровождении милицио- нера с капитанскими звездочками на погонах. Его заостренный профиль был мне смутно знаком.
  Вскоре из боковой двери, словно из-за кулис появилась судья - немолодая женщина с малоподвижным лицом - и двое народных заседателей, непостижимо похожих на сидящих в зале пенсионеров. По команде секретарши все поднялись со стульев.
  Все дело заняло не больше пятнадцати минут. После стан- дартных вводных фраз судья зачитала исковое заявление. Поми- мо развода Нина хотела, чтобы меня выписали из квартиры.
  - Истица, вы подтверждаете свое желание расторгнуть брак с ответчиком?
  - Подтверждаю.
  - Ответчик, вы согласны?
  - Да, ваша честь. Я и сам собирался подать заявление.
  - Истица, вы настаиваете на лишении ответчика права на за- нимаемую жилплощадь?
  - Настаиваю. Он там не живет уже больше года. У меня есть свидетель.
  Милиционер поднялся со своего стула. Его лицо приобрело отстраненно-казенное выражение.
  - Представьтесь, свидетель.
  - Супрун Николай Иванович. Участковый по месту жительст- ва истицы.
  - Вы подтверждаете, что ответчик не проживает по указан- ному адресу?
  - Подтверждаю.
  - А откуда вам это известно?
  - Я ни разу не застал его дома.
  - А как часто вы там бываете?
  - Почти каждую неделю.
  - В интересах службы? Вы всех проживающих на своем уча- стке так часто навещаете?
  - Нет, но когда жильцам нужна помощь...
  - Понятно. Садитесь, свидетель. Ответчик, вы подтвержда- ете, что долгое время не проживаете по указанному адресу?
  - Подтверждаю. Мы фактически разошлись.
  - Истица, у вас есть к суду вопросы или дополнения?
  - Есть. Он в этой квартире не жил ни дня с тех пор, как мы ее получили. У него нет на нее никаких прав.
  - Вы получали ее вместе? Как очередники района?
  - Да, но сначала мы его прописали в квартиру моей матери. А потом уже получили эту.
  - Понятно. Ответчик, у вас есть вопросы?
  - Нет.
  - Суд удаляется для вынесения приговора. Оставайтесь в за- ле.
  Судья и заседатели вернулись через пять минут. Мы вновь поднялись. Судья, стоя с папкой в руках, зачитала решение. Отсекая шелуху стандартных оборотов и номера статей граждан- ского кодекса, ухо вычленило суть:"... брак считать расторгнутым... в лишении права на занимаемую жилплощадь отказать...".
  - Истица, ответчик, вам понятен приговор? Вы можете обжаловать его в десятидневный срок. Копии решения получите в канцелярии. Заседание объявляется закрытым.
  Я вышел из здания и закурил. Капитан Супрун маячил между тощими елями. Сзади подошла Нина.
  - Доволен? Прописали тебя на свою голову... Теперь тебя ничем не выкуришь...
  - Я же не могу без прописки жить, - пожал я плечами. - Я без нее даже работать не имею права.
  - Вот и ехай отсюда восвояси. Нечего тебе в Москве делать.
  - Ну, это я как-нибудь сам решу, что и где мне делать. А на квартиру я не претендую. Ты же сама признала, что я там не появляюсь. Вот и капитан Супрун подтвердил, - я кивнул головой в сторону елей.
  - А ты бы появился. И жил бы по-человечески, как все. И не надо было бы никаких капитанов. И никаких Галь крашеных.
  - Информация у тебя поставлена на уровне.
  - Ты думаешь, я сплетни про тебя собираю? Да твой Макси- щев хуже бабы. Сам звонит и все про тебя рассказывает. И про твоих баб, и про спекулянтские аферы. Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты.
  Я пошел к запаркованной за воротами машине.
  - Выпишись, гад! - неслось мне в спину. - Ты слышишь, гад, выпишись!
  
  
  
  
  46
  Мы с Галей решили, что я полечу в Дели один. Ее здравый смысл и финансовые соображения возобладали над сомнениями в моей моногамности.
  Накануне моего отъезда позвонил Кислицын.
  - Эрик, ты куда пропал? - спросил он.
  - Дел по горло, Владимир Иваныч, - ответил я машинально и, спохватившись, добавил: - А где ты взял этот номер телефона?
  - Подумаешь, ребус, - довольно ухмыльнулся Кислицын. - Что еще про тебя рассказать? Номер твоей новой машины? Имя подруги, у которой ты живешь? Ее адрес?
  - В том, что органы не дремлют, я не сомневался, - сказал я. - Но чем объяснить ваш столь пристальный интерес к моей скром- ной персоне?
  - А ты подъезжай, я тебе все и расскажу. Это не телефонный разговор.
  - Приеду, когда вернусь. Я завтра в Индию улетаю на неде- лю.
  - Я знаю. Как раз на следующую субботу и хотел тебя пригла- сить.
  - Твои домашние, небось, опять на даче будут?
  - А как же, - хохотнул Кислицын. - Ну, до связи. Позвони, когда вернешься.
  Я положил трубку.
  - Это Кислицын звонил, - ответил я на Галин немой вопрос. - Помнишь, я тебе про него рассказывал?
  - Который кагебешник?
  - Ну да. Все про меня знает, - покрутил я головой. - И про ма- шину, и про тебя, и про поездки в Индию. Только непонятно, отку- да.
  - Вот смотрю я на тебя, Эрик, - со вздохом сказала Галя, укладывая в сумку мое белье, - и не понимаю. Ты вроде умный парень, кандидат наук, а такой дурак.
  - Это почему же?
  - Да потому же. Этот твой Кислицын знает телефон кафед- ры?
  - Знает. Он мне раньше туда звонил.
  - И сейчас, небось, туда позвонил. А трубку взял, скорее все- го, Максищев. И вложил тебя со всеми потрохами под вежливые кагебешные расспросы. И про машину рассказал, и про меня. И телефончик мой дал любезно, с улыбочкой двузубой. Он же зави- дует тебе незнамо как. А про Индию ты ему сам только что сказал. Не выдержал, похвастаться решил. Вот и все.
  - А номер машины? А твой адрес?
  - Это уже, как говорится, чистые понты. Ты же не будешь его проверять. Ты же интеллигент, побоишься глупо выглядеть, если он правильно цифры назовет. Он все верно рассчитал, все учел. Профессионал, видать. А адрес, в конце концов, можно и по теле- фону вычислить, - для подстраховки.
  - Но на фига ему все это надо?
  - Вот этого я не знаю. Но пыль в глаза пустить точно ста- рается. Впечатление произвести. Может он тебя вербует, почем я знаю?
  - Да нет, он же бывший...
  - Это еще неизвестно, - Галя закончила складывать вещи и вжикнула молнией, закрывая сумку. - Ладно, пошли ужинать и спать. Завтра вставать чуть свет.
  
  47
  Рано утром я приехал в аэропорт. Из знакомых по прошлой поездке в группе оказались Носов и Влад. Мы встретились, как старые друзья.
  В Дели я сразу позвонил Джагтару, и он заехал за мной в гостиницу. Он был явно разочарован тем, что я прилетел без Гали.
  В первый же день мне удалось сделать почти все заказы. По опыту прошлой поездки я уже знал, какие товары сбыть проще и выгоднее, и вложил в них основную часть денег. Одновременно я взял на пробу несколько новых моделей. Я начинал постигать коммерческую азбуку.
  Возвращаясь в гостиницу, я зашел на Палика Базар. Сури встретил меня приветливо и предложил посмотреть камни. Камни были очень красивы, и я долго сидел на высоком стуле, разгляды- вая их под лупой.
  В лавку, переговариваясь по-русски, вошла пожилая пара. Женщина примерила перед зеркалом несколько украшений. Я искренне похвалил серьги из темных, вспыхивающих глубинным огнем сапфиров, окруженных небольшими чистыми бриллианта- ми, которые шли к ее синим глазам. Очевидно, женщине и ее спутнику передалось мое восхищение, и они купили серьги, не торгуясь, за спрошенную цену.
  Когда они ушли, Сури протянул мне небольшое колечко из мягкого красного золота.
  - Вот, возьми. Подаришь своей жене.
  - Я не пытался помочь тебе продать эти серьги, - честно при- знался я. - Они мне на самом деле понравились.
  - Правильно, и клиенты это почувствовали. Людям всегда хочется иметь то, что нравится кому-то еще.
  Я возвращался в гостиницу, шагая по краю огромного парка. В ранних горячих сумерках слышались резкие крики обезьян. Они суматошно прыгали с ветки на ветку и задирали друг друга, устраиваясь на ночь.
  Я получил еще один коммерческий, да и не только коммер- ческий урок. Людям на самом деле свойственно желать того, что нравится другим. По сути это было лишь проявлением собствен- нического инстинкта и не означало каких-то особых чувств к объекту владения.
  Мне было приятно, когда на Галю обращали внимание, делали ей комплименты, пытались за ней ухаживать. Моему самолюбию льстило, что несмотря на все это, она держит дистанцию с другими мужчинами, тем самым подчеркивая, что принадлежит мне. Но на самом деле в ее отношении ко мне личного было немного, - я лишь отвечал некоему набору требований, которые Галя предъявляла к мужчинам, и который до конца мне не был известен. Она оставалась верной не мне, а определенным принципам. Ее постоянство диктовалось не какой-то особой духовной связью со мной, а нежеланием создавать лишние проблемы самой себе. В конечном счете все сводилось к тому, чтобы сделать собственную жизнь комфортной, отказавшись от не слишком больших соблазнов и пойдя на не слишком крупные жертвы.
  С Мартой все было наоборот. Отношения с ней были напрочь лишены какой-либо рациональной основы. Сблизившись на миг, мы не принесли друг другу ничего, кроме боли, которая никак не проходила. Я вспомнил, как мечтал о Марте по ночам, лежа на деревянном топчане в забытой Богом и овцами кошаре. Мечты были переполнены эротическими образами, и я никак не мог отделить их от какой-то идеальной составляющей в отноше- нии к ней, если она вообще существовала.
  Внезапно я ощутил уникальность ситуации, в которой оказался. В последние дни Галя неистово выжимала из меня все соки, стремясь на время поездки лишить меня плотских желаний. Сейчас она находилась далеко, не мешая мне сосредоточиться на мыслях о Марте. Теперь я мог попытаться разделить чувственное и идеальное в отношении к ней. Получалось, что одна женщина, удовлетворив потребности моего тела, освобождала от них мои чувства к другой. Ситуация походила на эксперимент, в котором для получения особо чистого вещества требуется невесомость, и образец отправляют на космическую орбиту.
  Все это стоило обдумать. Я свернул с дорожки, сел на траву, привалившись к шершавому стволу пальмы, и закрыл глаза. Немедленно чернота перед глазами стала наливаться цветными пятнами. Из них соткался горный склон, бьющий из-под него фонтан и каменистое ложе реки. За мгновение до появления Марты я вдруг почувствовал мощную волну желания, словно не было этой недели перед отъездом, когда Галя методично - ежедневно и еженощно - извлекала из меня впрок все мужские силы. Все мои чувства и желания, которые я пытался разложить по полочкам, мгновенно перемешались и устремились к Марте, как медленно летящие из-под подошвы склона водяные комки. Для Гали в них просто не было места. Ничего не изменилось, - я вновь ощущал себя в кошаре на берегу горной речки, мучительно размышляющим о Марте, в бесплодной попытке разделить чувственное и духовное. Я был уверен, что окажись сейчас рядом Галя, мое желание мгновенно бы улетучилось. Получалось, что она была в состоянии распоряжаться лишь малой моей частью, - тем плацдармом, который ей удалось во мне завоевать. Все ее неистовые и самоуверенные попытки опустошить меня целиком оказались тщетными. Но тщетными были и мои потуги разделить неразделимое.
  Я открыл глаза, поднялся с травы и быстро зашагал к гостинице. Между ее корпусами, в одноэтажном переходе находи- лся пункт международной связи. Молодой индиец в полосатой рубашке набрал записанный мной номер телефона Гартунга и передал мне трубку.
  - Рудольф Иванович? Здравствуйте, это Эрнст.
  - Привет, Эрик, рад тебя слышать. Ты из Москвы звонишь?
  - Из Дели. Но это неважно. Рудольф Иванович, я очень рад, что вас застал.
  - Да, тебе повезло. Мы уже на чемоданах сидим. Послеза- втра уезжаем. А за каким чертом тебя в Индию занесло?
  - Да так. Овладела охота к перемене мест.
  - А на хрена тебе Индия? Езжай тогда в Германию, если соз- рел.
  - Да я как-то толком об этом не думал.
  - А ты подумай. А то других агитируешь на съездах, а сам, как манная каша, по тарелке растекаешься. Ты документы в посо- льство подавал?
   Я почувствовал, что Гартунг слегка взвинчен и не совсем трезв.
  - Нет.
  - Ну, значит, я тебе завтра вышлю бланки в Москву. А то пока ты сподобишься, еще десять лет пройдет. Адрес старый? Ты все также в общаге живешь?
  - Не всегда. Лучше писать на главпочтамт, до востребова- ния.
  - Ты, наверно, насчет Марты хотел спросить?
  - Да, Рудольф Иванович.
  - Она пока ничего не сообщала. Но через несколько дней я буду в Германии. Наверняка разыскать ее будет нетрудно. Я тебе напишу.
  - Спасибо, Рудольф Иванович. Счастливого пути.
  Я расплатился с телефонистом и вышел на улицу. Стемне- ло, и в бассейне за гостиничной оградой вспыхнули лампы, осве- тив голубую, издали попахивающую хлоркой воду.
  Носова в номере не было. Я встал под теплый душ и закрыл глаза. Родившаяся в парке картинка мгновенно появилась вновь. Вода летела из-под подошвы склона. Льющиеся на меня струи душа усиливали ощущение реальности видения. Марты все не было, и мое напряжение усиливалось, становясь невыносимым. Наконец ее смеющееся лицо появилось между веток алычи, и тотчас же конвульсии прошли волной по моему телу, выплескивая напряжение. Я опустился на кафельный пол душевой кабинки и несколько минут сидел с закрытыми глазами, видя перед собой пустой черный экран.
  
  48
  Незадолго до ужина появился Носов. Он вошел в номер и, не разуваясь, повалился на кровать.
  - Редкий случай! - с досадой воскликнул он, закуривая. - Сплошные обломы.
  - Ты о чем? Проблемы с заказами?
  - Да нет, с этим все как обычно, - Носов разогнал рукой обла- ко дыма перед собой. - Ты знаешь что в группе нет ни одной приличной свободной бабы? Все или с мужиками, или пенсионер- ки. Прямо хоть в душе дрочи.
  - А-а, вон ты о чем, - я скосил глаза к стене. - Вместе с Элей не получилось поехать?
  - Да я и не пытался попасть с ней в одну группу. Обычно хва- тает новеньких. Ладно, что-нибудь придумаем, - Носов энергично затушил окурок в пепельнице. - Давай выпьем, что ли? Через полчаса ужин.
  Носов достал из тумбочки водку и разлил в тонкостенные гостиничные стаканы.
  - За новых женщин! - провозгласил он, поднимая стакан. - Любая женщина надоедает, кроме новой.
  Водка была теплой, и разумнее в такую жару было выпить ледяного джина с тоником или разбавленного виски с мелко наколотым льдом. Но сила привычки торжествовала над тягой к новизне и мы, морщась, пили водку.
  - Нос, а что тебе в женщине быстрее надоедает - тело или личность? - спросил я, хрустя огурцом.
  - Личность по большому счету вообще не важна. Она у них у всех одинакова, и надоела мне раз и навсегда. Все они хотят замуж и ради этого готовы терпеть всякие унижения.
  - Бывают и исключения. Та же Эля, помнится, сама пропове- довала мужскую свободу и независимость.
  - Эля после второго косяка под водяру может проповедовать даже лютеранство. Или тантризм. Или потребовать дополнитель- ного мужика в койку. А наутро: "Носик, миленький, ты меня любишь? Ну скажи, любишь?"
  - Выходит, тело приедается не так быстро?
  - Тело тоже быстро приедается, - махнул рукой Носов. - На- пример, спишь ты с бабой, у которой есть сестра - однояйцевый близнец. Через какое-то время она тебе надоедает, как и всякая другая. И вдруг тебе подворачивается возможность переспать с ее сестрой. Представь себе, тело сестры совершенно неотличимо от тела той, которая тебе уже надоела, - одинаковые лица, груди, задницы, родинки, идентичен даже запах между ног, но ты траха- ешь ее с упоением и вдохновением, как новую. Как это объяснить?
  - И как же? Для тебя это, похоже, вопрос чисто риторический.
  - Да очень просто - это другая баба, и ты ее еще не имел. Помнишь, у Тома Сойера был 'другой костюм'?
  - Это как раз противоположный случай, - возразил я. - Том Сойер два года носил "другой костюм" только по воскресеньям. Это пример того, что вещь ощущается, как новая, если ею пользоваться относительно редко.
  - Так считала тетушка Тома, - отмахнулся Носов. - А Марк Твен просто иронизирует над бедным гардеробом парня. При этом сам Том с радостью носил бы каждый день что-нибудь новенькое, будь у него такая возможность.
  - То есть ты считаешь тягу к новизне универсальной основой всех человеческих желаний?
  - Конечно. Любая вещь на свете при всей своей похожести на другие, уникальна, и в этом ее притягательность. Она может быть только аналогична другой вещи, но никак не равна ей. Ее неповторимость выражается в деталях, - вся суть именно в них. И наука, и искусство заняты исключительно деталями - их изучением и интерпретацией.
  - Детали - не самоцель, - снова возразил я. - И наука, и искусство с помощью деталей пытаются понять, обобщить и отразить целое.
  - Вот и я о том же, - кивнул Носов. - Все на свете обладает бесконечным разнообразием, - это всеобщее свойство вещей. А это значит, что абсолютно неважно, через какой объект изучать этот мир. Условной призмой, которая в состоянии разложить мир на спектральные составляющие может служить любое тело: гео- метрическое, небесное или женское. Почему бы не выбрать в ка- честве призмы женщину? Меняя женщин, можно познавать мир.
  Лоб Носова вдохновенно блестел. Он перевел дух и разлил водку в стаканы.
  - Нос, скажи честно, за что тебя с филфака выгнали?
  - Я на историческом учился, - ответил Носов, закусывая испеченным Галей пирожком. - И закончил бы, если бы не эта дурацкая история с дочерью декана.
  - Какая история?
  - Не знаешь, какие истории бывают? Сделала она от меня аборт, а папаша прознал и выпер меня из универа. Якобы за неуспеваемость. Ну что, пошли на ужин?
  
  49
  Мы с Носовым спустились в ресторан, набрали в тарелки темной, пряной еды из металлических судков с горящими под ними спиртовками и сели у пустовавшей эстрады.
  Вскоре появился Влад. На нем были темные очки.
  - Здорово, мужики! - Влад в приветствии поднял согнутую в локте руку.
  - Какой интересный жест, - заметил Носов. - Похоже не то на раннего Гитлера, не то на позднего Брежнева. Даже не подума- ешь, что перед тобой простой челнок.
  - Терпеть не могу этого слова, - поморщился Влад, усажива- ясь за наш столик и жадно принимаясь за еду. - И кто его только придумал?
  - А чего тут стесняться? Ты думаешь, только мы - челноки? У нас вся великая страна - сплошные челноки. Каждый дрочится на своем месте.
  - Что значит - дрочится? - нахмурился Влад. На его лбу над темными очками появилась вертикальная складка. - Ты о чем, Нос?
  - Помнишь школьную физику? - Носов перестал есть и отки- нулся на спинку стула. - Агрегатные состояния вещества: газооб- разное, жидкое и твердое?
  - Из тебя сегодня просто брызжут научные параллели, - ска- зал я. - Не Носов, а какой-то Ломоносов. Кстати, есть еще четвертое состояние - плазма.
  - Хватит и трех, - отмахнулся Носов. - Даже двух. В жидкости и газе молекулы движутся свободно и способны преодолевать силы взаимного притяжения. А в твердом теле они жестко связаны неизменяемой структурой, и все, что им эта самая структура дозволяет, - это совершать малые колебания около фиксирован- ных положений равновесия. То есть - дрочиться.
  - И какое все это имеет к нам отношение? - спросил с наби- тым ртом Влад.
  - Самое прямое, - важно пояснил Носов. - В свободных стра- нах люди могут совершать любые движения. Хаотически двигать- ся, куда им заблагорассудится. А в нашей - только колебаться около указанной властью точки. Мы все думаем, что движемся куда-то, а на самом деле просто, стоя на месте, дергаемся взад-вперед. Поэтому я и говорю, что все мы челноки.
  - Тебе мало той свободы, которую нам дали в последнее время? - с сожалением отрываясь от еды, спросил Влад. - А по-моему, ее даже слишком много. Того и гляди, перейдем в газо- образное состояние и испаримся к чертовой матери.
  - Это кажущаяся свобода, - Носов поднял вверх палец. - Бо- льшое количество внутренних хаотичных толчков создает иллюзию всеобщего направленного движения. Но на самом деле наша страна похожа на мешок с курами, по которому шутки ради треснули палкой. Шум, кудахтанье, весь мешок ходуном ходит, но продолжает лежать на месте. Нам кажется, что вся страна снялась с места и движется вперед в поисках лучшей доли. А на самом деле она находится в состоянии дорожных сборов перед очередным челночным рейсом. Но далеко не уедет, - только до той точки, до которой позволит резинка бессмертного совкового мышления. А потом опять отрикошетит к привычному разбитому корыту. А может и вообще не сдвинется с места. Пошумит и успокоится, как те же куры в мешке.
  Влад молча доел содержимое своей тарелки и отправился за новой порцией.
  - Несет тебя сегодня, однако, - сказал я Носову. - Но в целом похоже на правду.
  Вернулся Влад с полной тарелкой. Когда он садился за стол, я увидел под съехавшими очками его глаза в красных прожилках. Влад быстро поправил очки.
  - А тебе не кажется, Нос, что главная проблема нашей стра- ны в том, что слишком многие ее граждане относятся к ней, как к мешку с курами? Если бы было меньше болтунов и больше патри- отов, глядишь и жизнь была бы другой.
  - Мне кажется, господин Цискаридзе, что у нас наоборот - слишком мало тех болтунов, которых хлебом не корми - дай болтануть что-нибудь правдивое, - заметил Носов. - И слишком много патриотов, весь патриотизм которых заключается в ритуаль- ном, набившем оскомину разрывании на груди рубахи. Потому и челночим в истории, то есть попросту топчемся на месте.
  - А другие, значит, летят вперед в светлое будущее, - ухмы- льнулся Влад.
  - Почему летят? - пожал плечами Носов. - Зачем куда-то ле- теть? Кто сказал, что быстро - это хорошо? Кто сказал, что рево- люция - это благо? Карл Маркс? Ленин с Троцким? Возьми тех же индусов - они хоть и медленно, но идут своим путем. Медленно, потому что не сопоставляют ход времени с продолжительностью собственной жизни. Не стремятся хапать, пить и жрать в три горла. Они живут и умирают спокойно, зная, что могут все навер- стать в следующих реинкарнациях. А мы уже сколько раз всех в мире обогнали. И ровно столько же раз оказывались в жопе.
  - Ну что ж, доктор, ваш диагноз ясен, - насмешливо сказал Влад, отодвигая от себя пустую тарелку. - И какое же вы назна- чите лечение?
  - А никакого, - ответил Носов, ковыряя во рту зубочисткой. - Что бы я ни сказал, все останется как прежде: людская масса будет продолжать раскачиваться на этом бессмысленном, всесо- крушающем челноке-маятнике. Самые циничные выскочки будут стремиться встать к бутафорскому штурвалу, создавая для масс иллюзию управляемого движения. Их, в свою очередь, будут пытаться оттереть от руля лжепатриоты. А те, кто все это пони- мает и обладает хоть каплей самоуважения, попытаются с этого челнока соскочить. В России все это происходит с регулярностью менструального цикла здоровой женщины. Меняется только площадка соскока - от дебаркадера одесского порта, откуда в двадцатые годы отчаливали пароходы в Константинополь, до современного зала ожидания в аэропорту Шереметьево-два.
  - И к какой же категории ты относишь себя? - иронически спросил Влад. - К штурвалу ты вряд ли протолкаешься. Да и на патриота не похож.
  - Я из промежуточной категории, - подумав, ответил Носов. - Я раскачиваюсь вместе с массами, но сижу с краю. Когда мы докатимся до мертвой точки, попытаюсь соскочить за секунду до того, как мы дружно рванем обратно.
  - Рисковый ты парень, - ухмыльнулся Влад. - Не боишься, что в последний момент какой-нибудь матрос Железняк тебе на яйца наступит?
  - Бывают ситуации, когда лучше быть кастратом, но на воле.
  - Тогда может лучше заранее соскочить? Ты же сам сказал, что все равно ничего не изменится.
  - Не изменится, - кивнул Носов. - Но денег лучше все-таки пе- ред соскоком подзаработать, - засмеялся он. - Чтобы мягче было соскакивать.
  Мы поднялись из-за стола и вышли в холл к лифтам.
  - Пыхнуть хотите? - вполголоса предложил Влад. - У меня ко- сячок есть - чистый спирт.
  - С Мэйн-базара? - усмехнулся Носов.
  - Кто тебе сказал? - быстро спросил Влад.
  - Да никто. Туда как ни приедешь, там каждый второй, как кролик красноглазый.
  - Так вы будете шобить или нет? - раздраженно спросил Влад, нажимая кнопку лифта.
  - Я бы лучше водки еще выпил, - ответил я. - Нос, а ты как? Пить будешь или курить?
  - Я буду ебаться, - ответил Носов. - И вам советую. Это гораздо полезнее, чем травиться алкоголем и наркотой.
  - С кем?
  - Неужели во всем городе Дели не найдется девушки, кото- рая согласится за умеренную плату скрасить досуг состоятельным российским челнокам? - высокопарно сказал Носов. - Хотя бы одной на всех? Мы за ценой не постоим. В разумных, конечно, пределах.
  - Ну, этот вопрос я для себя еще в самолете решил, - гордо заявил Влад. - Я в этом деле мастер.
  - Там вроде ни одной приличной свободной бабы не было, - забеспокоился Носов. - Одни пенсионерки.
  - Сам ты пенсионер, - оскорбился Влад. - Короче, вы как хо- тите, а я пошел, - он шагнул в подошедший лифт и исчез за сомкнувшимися дверями.
  - Интересно, кто же счастливица? - пробормотал Носов, за- думчиво глядя в пол. - Ну что, поедем к блядям? - неожиданно спросил он, поднимая на меня взгляд.
  - А разве они здесь есть?
  - Если есть женщины, значит должны быть и проститутки, - категорично заявил Носов. - Это вообще близкие понятия.
  - А где мы их найдем?
  - В любой стране самые бывалые люди это таксисты, - наста- вительно сказал Носов. - У них и спросим.
  
  50
  Мы выпили еще по полстакана водки и вышли к стоянке такси. Рикши тотчас же обступили нас, галдя и хватая за рукава. В темноте их зубы имели голубоватый оттенок, словно подсвечен- ные неоновыми трубками. Я уже знал об этой особенности отра- женного света в низких широтах.
  - Лысэн ту ми, - сказал Носов, обращаясь к высокому, чернявому парню. - Ви нид вумэн. Андэстен?
  Рикши заговорили все сразу. Их голоса напоминали журча- ние струи воды, в которой часто стукались друг об друга мелкие камушки. Жесты их были яростны без агрессии и выразительны без резкости.
  Я подумал, что могу продолжить начатый в парке экспери- мент, изменив его схему. В первоначальном варианте мне не удалось выделить в отношениях с женщиной идеальную, очищенную от чувственных наслоений составляющую. Комбина- ция плоти и чувств была неразделима и не поддавалась анализу. Теперь мне предстояло подойти к проблеме с другой стороны: попытаться вычленить в чистом виде физиологическую составля- ющую при полном отсутствии личностных и духовных отношений с женщиной. Проститутка, особенно не говорящая по-русски, идеально подходила для этой цели, поскольку я не был знаком с ней заранее и, соответственно, не испытывал к ней никаких чувств. Одновременно в процессе эксперимента можно было оценить правоту Носова и выяснить, насколько чувство новизны способно вызвать прилив желания в, казалось бы, пресытившемся теле. После двухсот граммов водки схемы мысленных экспери- ментов было строить легко и приятно.
  - Эрик, ты что, заснул? - услышал я голос Носова. - Поехали!
  Мы сели в кибитку мотороллера, высокий рикша рывком завел мотор, и мы с треском помчались в теплую благоуханную темноту тропической ночи. Вдоль дороги мелькали неясные очертания домов и деревьев, сквозь кроны которых едва пробивалось зодиакальное свечение далекого неба. Наш мотороллер выехал из центра города и понесся по пустынным окраинным улицам, освещенным редкими фонарями. Первые минуты мне удавалось следить за направлением движения, но из-за бесконечных поворотов на круговых перекрестках я быстро потерял ориентировку и махнул рукой. Не было сомнений только в том, что мы оставались на правом берегу Джамуны, поскольку не переезжали мостов. Впрочем, судя по доносившемуся временами запаху, река была где-то недалеко. Носов возбужденно вгляды- вался в темноту и втягивал ноздрями воздух. Ветер трепал его плотную шевелюру.
  Наконец мы свернули на темную улицу, уставленную вплотную стоявшими друг к другу узкими ломтями домов. На асфальте вдоль тротуарного бордюра поблескивала длинная лужа. Судя по отсутствию дождей, это были помои.
  Рикша отыскал местечко посуше и запарковал свою колесницу. Он знаком попросил нас подождать и скрылся в ближайшем доме. Дверь не имела ни крыльца, ни навеса и была едва различима на темном фоне стены. На улице не было ни души. В разгоряченном двигателе скутера что-то ритмично постукивало. Пахло бензином и нагретым маслом. Привлеченная нежданным тепловым сгустком прямо сквозь кабинку пролетела летучая мышь, едва не задев крылом наши лица. Над крышей показался бледный серпик луны. Из дома не доносилось ни звука, только в одном из окон смутно двигались тени.
  - Не зарежут нас здесь, а Нос? - спросил я. - Может водку пить было бы безопаснее для здоровья?
  - Не боись, Эрик, - ответил Носов. - Я нутром чую, что в правильное место попали. В центре обслуживают только лохов-туристов. Хорошие бардаки всегда на отшибе держат. Вывески, само собой, нет, и быть не может.
  - Что-то долго не открывают в этом правильном месте.
  - А как же. Они же должны убедиться, что мы не подставные. Ну и пока водила с мамкой договаривается, девки в порядок себя приводят - лобки припудривают и все такое прочее. Благовония возжигают. Освежают в памяти Камасутру. Сейчас они нам танец живота изобразят, как полагается в индийском кино. А мы будем лежать на подушках, курить кальян и выбирать самых резвых. Которые, знаешь, крутым бедром эдак оп-оп вверх, а вокруг задницы бахрома подпрыгивает и браслеты на лодыжках в такт подзванивают. Ты каких больше любишь - толстых брюнеток или худых блондинок?
  - Разве в Индии бывают блондинки? Да еще худые?
  - В солидном заведении всякие должны быть.
  - Мне нравятся такие, после которых не надо бегать в вен- диспансер.
  - Это само собой. В серьезном борделе гондоны должны бес- платно выдавать.
  Дверь, наконец, открылась, однако мы не услышали ни звуков музыки, ни запахов благовоний. В темноте едва угады- вались очертания лестницы. Мы вошли и, захлопнув дверь, оказались в полной темноте. Через некоторое время во мраке вспыхнула спичка, зажатая в узловатых коричневых пальцах. Пальцы поднесли спичку к закопченной масляной лампе и тщедушный, готовый вот-вот угаснуть желто-зеленый язычок заплясал над обгоревшим веревочным фитилем. Пламя выпус- тило струйку копоти и осветило бесстрастное морщинистое лицо со скрученной в шар бородой. Я огляделся и увидел, что мы стоим вплотную друг к другу в крошечной, чуть больше платяного шкафа, прихожей.
  Бородач, не говоря ни слова, начал подниматься по крутой каменной лестнице, кругля ладонь перед пламенем лампы. За ним двинулся рикша, затем Носов. Я замыкал шествие. Лестница была настолько узкой, что приходилось выдвигать одно плечо вперед. Мерцающий свет лампы отбрасывал на каменные, неоштукатурен- ные стены чудовищные пляшущие тени.
  Мы поднимались и поднимались, хотя по моим расчетам, уже давно должны были выйти через крышу под тусклые звезды большого города. Наконец мы остановились, и бородач отворил дверь. Открывшееся помещение не имело окон и слабо освеща- лось чадящей в углу лампой. Вдоль стен стояли плетеные корзины с разноцветным тряпьем. Прямо из стены торчала труба, и из открытого крана вода тонкой струйкой текла в мятый алюми- ниевый таз с бельем. На цементном полу спиной к нам на корточках сидела босая женщина в ветхом подоткнутом сари и зеленых шароварах. Красными от холодной воды руками женщина терла белье о рифленую стиральную доску. Бородатый подошел к женщине и что-то коротко ей приказал. Женщина, не вставая, повернула к нам усталое, лишенное малейших эмоций лицо. Ей было, вероятно, около тридцати, но ранние морщины и неубран- ные седеющие волосы делали ее пятидесятилетней.
  - Вумэн, - произнес рикша и вопросительно посмотрел на Но- сова.
  - Какая же это вумэн? - оторопело проговорил Носов. - Это же прачка какая-то!
  - Ноу фак? - уточнил рикша.
  - Какой там фак?! - затряс головой Носов. - И это все что у вас есть?
  Рикша обменялся с бородачом короткими междометиями, и мы двинулись дальше. Женщина, равнодушно отвернулась и вновь принялась тереть белье.
  Соседняя комната была просторнее. Она была завалена связками ивовых прутьев. На свободном клочке цементного пола сидели две женщины и плели корзины. За их спинами до потолка громоздились штабеля готовой продукции. Внешне женщины ничем не отличались от той, что стирала белье. Они, не прерывая своего занятия, едва скользнули по нам ничего не выражающим взглядом.
  - Ты куда нас привез? - возмутился Носов, подступая к рикше. - Это же какой-то комбинат бытовых услуг! Можно потра- хаться, постираться и сплести корзинку! А бороды здесь не бреют? Мандавошек не выводят? На хрена нам такая Камасутра?!
  Рикша и бородатый невозмутимо выслушали полный язви- тельного разочарования монолог Носова. Женщины спокойно занимались своей работой. Их узловатые, как корни, пальцы ритмично двигались, плотно обвивая тонкими прутьями более толстые ветви каркаса будущей корзины.
  - Ноу фак? - снова осторожно выделил суть сказанного Носо- вым рикша. Бородатый двинулся к следующей двери.
  - Нос, поехали отсюда, - сказал я. - Здесь делать нечего.
  - Абсолютно нечего! - продолжал возмущаться Носов. - За кого они нас принимают, эти Шивы вшивые?
  Мы развернулись, гуськом прошагали мимо ушедшей в себя прачки, наощупь спустились по темной лестнице и вывалились на пустынную улицу. Вскоре в дверях показался ссутулившийся, виноватый рикша.
  - В хотэл! - скомандовал Носов.
  Рикша рванул с места, разорвав ночную тишину пулеметным треском мотора.
  - До чего же практичный народ эти индусы, - восхищался Но- сов, подставляя лицо ветру, - ничего у них не пропадает. Бутылки не выбрасывают, каждый ржавый гвоздь в дело идет и даже проститутки, как ударницы коммунистического труда, в ожидании клиентов стирают белье и плетут корзины. Попробуй московскую блядь заставить сплести хотя бы одну корзинку! - громко захохо- тал он.
  Рикша испуганно оглянулся.
  - Я думаю, эти женщины вообще не знакомы с понятием проституции, - ответил я. - Они просто делают то, что им велят: стирают белье, плетут корзины, отдаются случайным клиентам. Все это всего лишь работа, терпеливо выполняемая разными частями тела.
  Я вдруг невпопад рассмеялся. Все мои сегодняшние мыслен- ные эксперименты, исполненные, как мне казалось, философского смысла, оказались сущей чепухой. Отношения с женщинами оставались темны и загадочны и, одновременно, прекрасны тем, что не поддавались никакому анализу. Ко мне вернулось легкое, веселое настроение, и только очень глубоко, на самом дне сознания, из-под подошвы склона била холодная, свежая до горечи струйка.
  - Ты чего ржешь? - Носов удивленно посмотрел на меня.
  - Да так. Представил себе московских блядей, плетущих кор- зинки.
  Мы подъехали к гостинице и расплатились с рикшей. Я добавил двадцать рупий сверх оговоренной цены.
  - Это за познавательность поездки, - ответил я на вопроси- тельный взгляд Носова.
  Мы вошли в холл и в слабо освещенном гостиничном баре увидели сидящих за коктейлями двух немолодых ухоженных женщин. Я узнал в них пассажирок нашего рейса. Они проводили нас взглядом, продолжительность которого говорила одновремен- но и о проявленном интересе, и о соблюдении приличий.
  - Эрик, давай их заклеим! - громким шепотом сказал Носов. - Раз уж так получилось. На безрыбье...
  - Нет, - я, улыбаясь, помотал головой. - Мне на сегодня впе- чатлений достаточно. Давай сам.
  - Вдвоем подкатиться проще...
  - От кого я это слышу! - воскликнул я. - От специалиста по виртуозному съему? Самое время блеснуть мастерством. Вперед. Жду тебя утром.
  Я, не оборачиваясь, зашагал к лифту.
  51
  В день отъезда я зашел в лавку к Сури. У меня оставалось немного денег, и я решил вложить их в недорогие ювелирные украшения.
  Подумав, я отказался от покупки сережек и кулонов, изобра- жающих любовные соития. Они притягивали взгляд своей экстра- вагантностью, но вряд ли могли быть ходовым товаром в Москве. Я остановился на классических формах серебряных цепочек и бус из полудрагоценных камней. К каждому изделию прилагался небольшой бархатный кисет, стянутый у горловины шелковым шнурком.
  У гостиницы меня поджидал худой долговязый парень. Это был сын торговца, у которого я заказывал мохеровые свитера. Мешки с товаром высились штабелем на крыше старенького микроавтобуса. Я вскрыл один из них и втиснул пакет с украше- ниями в мягкую, жаркую тесноту свитеров. Парень тут же снова зашил мешок большой иглой. Вместе мы спустили товар в подземный склад под гостиницей, пропахший пыльной джутовой мешковиной. Я плотно обмотал верхнюю половину каждого мешка скотчем и подписал их толстым синим маркером.
  Взвешивал и принимал мешки Влад.
  - Я и не знал, что ты у нас старшой в этой поездке, - сказал я. - Турфирма оказала высокое доверие?
  - А ты как думал, - важно ответил Влад. - Вот захочу и не приму твое барахло.
  - Это почему же?
  - Наверняка что-нибудь запрещенное везешь, если покопать- ся.
  - Ну, покопайся.
  - Да ладно, я шучу, - сказал Влад, записывая в тетрадку номера бирок и вес. - Ну как вы с Носом по девочкам съездили?
  - Какие там девочки, - махнул я рукой. - Прачки да корзинщи- цы.
  - Все же лучше, чем пенсионерки, - злорадно осклабился Влад.
  - До детального сравнения не дошло.
  - Так я тебе и поверил.
  - Людям надо верить, господин Цискаридзе, - наставительно сказал я.
  - Прямо с сегодняшнего дня и начну, - ответил Влад, выда- вая мне багажные бирки.
  
  52
  После обеда небо стало темнеть и скоро воздух сгустился в сплошную серую пелену с багровым отсветом. Ярче засветилась голубым вода в бассейне. Кроны магнолий налились темной, предгрозовой зеленью. Тропики повсюду разбросали свои празд- ничные оттенки.
  Наша группа, стоя у гостиницы, ожидала автобуса в аэро- порт. Становилось душно. Воздух все больше насыщался влагой, с трудом удерживая ее в себе. Приближался дождь, точнее сезон дождей.
  В индиговых сумерках мы подъехали к аэропорту и разбре- лись по залу ожидания.
  Никто никогда не видел расписания чартерных рейсов. Возможно его и вовсе не существовало, и каждый рейс организо- вывался отдельно, в зависимости от загрузки самолета, требова- ний аэропортов, наличия горючего, погоды, готовности экипажа, оплаты турфирмой услуг авиакомпаний и десятков других крупных и мелких причин. Длительные задержки были обычной практикой. Однако, оплаченное пребывание в гостинице кончалось, и группу привозили в аэропорт.
  Томительно тянулось время. За стеклянной стеной сгусти- лась ночь, а мы все сидели на пластиковых скамьях, не пройдя даже паспортный контроль. Кончилась припасенная водка и виски, была выпита вода. От группы исходило невнятное гудение.
  Сидящий в кабинке у турникета пожилой темнолицый чиновник в белой с золотом форме что-то втолковывал стоящему за стеклом Владу. Где-то упал и зазвенел осколками стакан. Чиновник повернул голову на звук разбитого стекла и с отвраще- нием посмотрел на нас.
  Я подумал, что все радушие и благожелательность индийцев были во многом напускными. Нас не любили здесь - только терпели за то что мы привозили в страну деньги с портретами американских президентов. Секьюрити - огромный сикх с длинной бамбуковой палкой у бедра отделился от стены и медленно направился в нашу сторону. Плотно намотанная белоснежная чалма делала его еще выше. Седеющая борода была скручена в валик и закреплена под подбородком черной резинкой.
  В это время Цискаридзе махнул нам рукой и, сложив руки рупором, крикнул:
  - На паспортный контроль!
  Все зашумели, задвигались и потянулись к турникетам. Пройдя границу, все вновь опустились в пластиковые кресла под большой, светящейся рекламой чая "Дарджилинг". Смуглолицая белозубая девушка с узкой плетеной корзиной за спиной счастли- во улыбалась на фоне ярко-зеленых, словно расчесанных гребнем, чайных плантаций. Я вспомнил прачку и плетущих корзины женщин.
  - Ну что, посылаем гонца в дьюти фри? - поднял руку Носов. - Надо бы освежиться. Кто пойдет?
  - Кто спрашивает, тот и идет, - отозвался Влад. - У кого еще зелень осталась?
  Несколько часов мы провели, слоняясь по желтоватому мраморному полу между ярко освещенными витринами. Сидеть на месте было уже невмоготу.
  Когда мы наконец попали "на ковры", за стеклянной стеной лиловел рассвет. Сидение "на коврах" в этот раз было недолгим. Подкатил зеленый автобус, и мы вывалились наружу, с наслаж- дением вдыхая запах утренней степи.
  
  53
  Я вернулся из Дели холодным дождливым днем, какие часто бывают в Москве посреди лета. Моя загорелая физиономия, рубашка, разрисованная тропическими цветами, шорты и шлепан- цы никак не вязались с затянутыми пеленой дождя подмосков- ными полями и рощами за прочерченным косыми водными дорожками стеклом иллюминатора.
  Пройдя пограничный контроль и таможню, я неожиданно увидел Галю. Она тоже заметила меня и наперерез толпе пошла мне навстречу, внимательно разглядывая идущих вблизи меня людей. Мы обнялись, и Галя глубоко втянула носом воздух. Судя по выражению ее лица, она осталась довольна визуальным и обонятельным контролем.
  - Привет, Галь. Ты как здесь оказалась? На чартерные рейсы даже расписания нет.
  - Кто захочет, тот узнает. Звонила каждый час в турбюро. Так и знала, что ты в своих любимых шортах прилетишь. Захватила тебе джинсы и куртку. Как же не позаботиться о любимом?
  Я промолчал. О любви мы до сих пор не говорили, предпо- читая слову дело.
  - Я так соскучилась, - Галя взяла меня под руку и нежно налегла грудью на мое плечо. - Не знаю, как до дома дотерплю, - прошептала она мне в самое ухо.
  Мы ехали в автобусе по мокрому шоссе, и Галя, тесно при- жавшись ко мне, расспрашивала о поездке. Я рассеяно отвечал, глядя на проступающие в туманной мути окраинные московские многоэтажки. Дворники на ветровом стекле автобуса двигались порывистыми, мультипликационными движениями. Они тоже были челноками, и я глядел на их работу с уважением и сочувствием.
  Мы приехали к Гале, и она, прямо в прихожей, надолго прильнула к моим губам. Наконец, отстранившись, она посмот- рела на меня затуманенным взглядом и слегка мотнула головой в сторону комнаты.
  - Галь, очень есть хочется, - смущенно пробормотал я.
  В Галиных глазах промелькнул ледяной зайчик.
  - Конечно, дорогой, - сказала она, с видимым усилием прихо- дя в себя. - Иди, мой руки.
  Я не спеша ел куриную лапшу с зеленью, слоеный мясной пирог, салат из редиски со сметаной, любовно посыпанный укропчиком, и мной овладевала тягучая дремота. Галя с прямой, напряженной спиной сидела на краю табуретки и, подперев щеку ладонью, глядела на меня, готовая в любую секунду вспорхнуть с места.
  - Спасибо, Галечка, - сказал я, наконец. - Накормила так, что дышать трудно. Не знаю, как со стула подняться.
  - Тебе помочь? - Галя, игриво улыбаясь, протянула мне руку.
  Я ухватился за нее и поднялся с табуретки. Галя, не отнимая руки, прижалась ко мне.
  - Пойдем? - прошептала она.
  У меня почему-то заныло под ложечкой.
  - Галь, я еще в душе не был...
  - Разве нельзя потом сходить? - ответила она, сердясь. - Я не брезгливая.
  - Галь, я же не с прогулки пришел. Ночь в аэропорту, семь часов в самолете... Чувствую себя бомжом немытым. Не обижай- ся.
  - Ладно, иди, - ответила она, сдерживаясь. - Полотенце за дверью.
  Я, закрыв глаза, стоял под душем, и картинка горного склона разворачивалась передо мной словно на бархатном черном экра- не. Неожиданно я услышал свист отодвигаемой шторки и открыл глаза. Передо мной стояла голая Галя.
  - Решила тебе спинку потереть, - сказала она, пристально глядя на меня. - А ты что тут делаешь?
  - Моюсь, - ответил я, с сожалением расставаясь с видением.
  Галя скользнула в ванну и задернула шторку. Она терла меня мочалкой, невзначай касаясь то бедром, то грудью, а я все больше погружался в расслабленное, дремотное состояние. Наконец Галя вручила мне мочалку и, прогнув спину, уперлась руками в кафельную стенку. Вода падала ей на лопатки, стекала по ложбине позвоночника, между ягодиц, но больше не рождала никаких ассоциаций.
  Я бросил мочалку на дно ванны и положил руки на Галину поясницу. Галя еще больше прогнула спину и слегка расставила ноги. Вода, обтекая мои ладони, образовывала маленькие буруны и воронки, но они никак не хотели походить на несущуюся между валунов горную речку.
  Я выключил воду. Галя вопросительно обернула ко мне мок- рое лицо.
  - Пойдем в кровать? - спросил я.
  Галя молча кивнула и потянулась к полотенцу.
  В кровати я блаженно вытянулся, с наслаждением вдыхая запах свежих простыней. Галя прижалась ко мне всем телом, и я почувствовал мимолетную волну желания. Стремясь не упустить ее, я налег на Галю, и она податливо приняла меня, но скоро я почувствовал тщетность своих усилий и отвалился навзничь. Галя, истолковав это по-своему, развернулась заведенной до отказа пружиной и метнулась вниз в отчаянной попытке спасти положе- ние, но волна желания, так и не обозначив своего гребня, откатилась назад. Через минуту Галя оставила свои попытки и, тяжело дыша, села в кровати.
  - Эрик, что все это значит? - спросила она звонко.
  - Устал просто с дороги, - вяло ответил я.
  - Я же не первый день тебя знаю. Усталость тут ни при чем. Ты вернулся из Дели каким-то другим. Чужим. Нашел там себе бабу? Какую-нибудь Элю?
  - Какую еще бабу, - раздраженно ответил я. - Ты сама себе противоречишь.
  - В чем?
  - Ну, это же элементарно. Если выдуманная тобой женщина настолько меня истощила там, что у меня не получается сейчас здесь, то у меня и с ней не должно было получаться там после той недели перед отъездом. Я же в Дели прилетел пустой, как воздуш- ный шарик.
  - Да уж, та неделька была, что надо... - мечтательно протянула Галя, понемногу успокаиваясь. - Вообще-то насчет другой бабы я просто так сказала. Я не столько верю, сколько чувствую, что у тебя там никого не было. Но ты все равно какой-то другой. Прямо хоть не отпускай тебя одного. Ты слишком много думаешь, слишком много копаешься в себе.
  - Ты опять про мыслепреступления? Может быть у человека личная жизнь хотя бы в голове?
  - Как будто то, что человек делает - это не результат того, что он думает, - пожала плечами Галя.
  Я безучастно взглянул на ее колыхнувшиеся груди.
  - Ни один человек не в состоянии выразить все свои мысли, даже если захочет, - возразил я. - Да и зачем это нужно? Как известно, слово сказанное - есть ложь.
  - Эрик, - вдруг сказала Галя почти жалобно, - зачем все эти заумные рассуждения? Давай поженимся, а? Ты же теперь свободен. Ребенка родим. Тогда у тебя точно все эти ненужные мысли из головы испарятся.
  - Ну, свободен-то я всего несколько дней... - ответил я, собираясь с мыслями. - Надо же хоть немного в себя прийти, дух перевести. Я же с тобой и никуда не исчезаю.
  - По выходным в общежитие уезжаешь.
  - Это же из-за Алика. Кстати, может мне почаще в общаге ночевать? Тебе наверное просто неудобно мне об этом сказать. Парень больше с тобой будет. Все-таки лето, каникулы...
  - С Аликом я сама разберусь, - сухо сказала Галя, встряхнув своим рассыпчатым каре. - С тобой бы определиться.
  - Ты сколько хозяину за квартиру платишь? - спросил я, ин- туитивно находя верную тему.
  - Как и раньше, - вновь пожала плечами Галя. - А при чем тут это?
  - Давай платить пополам, - предложил я. - Это будет шаг в правильном направлении. Общие расходы, общие заботы... Это сближает.
  - Ну, давай, - вздохнула Галя. - Но ты опять усложняешь. Все можно сделать гораздо проще... Ладно, ладно, - прервала она себя, наткнувшись на мой взгляд, - тему брака пока откладываем. Но ненадолго!
  Галя выпростала ногу из-под одеяла и шагнула с кровати на лежащий на полу коврик. Полоса вечернего света, льющегося между неплотно закрытыми шторами, надвое разделяла ее фигуру.
  - Ну спи тогда, раз так устал в дороге, - с иронией сказала она. - Можно подумать, ты педали крутил в самолете. А я пойду уберу посуду...
  Я закрыл глаза и погрузился в полусон. Черный бархатный экран оставался пустым, несмотря на мои попытки сконцентри- роваться. Изредка появлялись слабые контуры горного склона, но они мгновенно исчезали, как только из кухни слышался шум льющейся воды, звяканье вилок или звук сдвигаемой табуретки.
  Ночью я проснулся словно от беззвучного толчка. Гали рядом не было. Я повернул голову и увидел ее сидящей с прямой спиной в кресле у кровати. Ее расставленные ноги отбрасывали в свете ночника длинные тени. Упавшие на лицо волосы закрывали глаза и нос, оставляя видимым только рот с закушенной нижней губой.
  - Галя, - тихо позвал я.
  Она, не открывая глаз, поднялась с кресла и, сделав два нетвердых шага, повалилась в кровать. Я зажмурился, в наступившей угольной черноте крепко обнял Галю и почувствовал, как ее тело выгнулось мне навстречу.
  
  54
  - Откуда у тебя это кольцо?! - Галя стояла перед кроватью, держа в одной руке мои шорты, а в другой маленькое колечко из красного золота. Шторы были раздернуты, и в комнату свободно вливался яркий свет позднего летнего утра.
  - А-а, это? - зевнул я, спуская ноги с кровати. - Это Сури подарил.
  - Сури? С чего бы вдруг такие подарки? Может зря я пове- рила, что у тебя в Дели бабы не было?
  - Разве я не убедил тебя в этом ночью?
  - Убедил. - Галя, смягчившись, села мне на колени и обняла за шею. - Еще как убедил. Но что-то тут все равно не так. И рано или поздно я это выясню. Так за что же подарок? За то, что ты у него камни часами разглядывал?
  - Что-то вроде комиссионных. Случайно помог продать серь- ги.
  - А почему оно такое красное и мягкое? Пальцами можно смять.
  - Это девятисотая проба. Практически одно золото. Возьми, это тебе.
  - Разве так дарят? - с упреком спросила Галя, примеряя ко- льцо на безымянный палец. - Нет чтобы преподнести торжествен- но.
  - Я же не виноват, что ты его сама нашла, - пожал я плечами.
  - Ничего ты не умеешь сделать красиво, Эрик, - со вздохом сказала Галя. - Дикий ты какой-то. Ну ладно, принимаю, - добави- ла она, вертя ладонью перед глазами. - Какой сеньор желает благодарности? - Галя приподняла брови и, приоткрыв рот, медленно обвела губы кончиком языка.
  - Если честно, сеньор просто мечтает добежать до туалета. По возможности, без потерь в дороге.
  - Я же говорю, дикий, - Галя, надув губы, поднялась с моих колен.
  После завтрака я позвонил Кислицыну. Он был на месте и ждал меня.
  - И чего тебе дома не сидится? - Галя, стоя в прихожей, с досадой смотрела на меня.
  - Галь, мы же с ним на прошлой неделе договаривались. Ты забыла?
  - Да помню я, помню, - вздохнула Галя, целуя меня на про- щание. - Смотри, не задерживайся.
  
  55
  По дороге к Кислицыну я безрезультатно заехал на главпочтамт и, возвращаясь к метро, купил в уличном киоске бутылку коньяка.
  - Замечательно выглядишь, Эрик, - Кислицын, улыбаясь, впустил меня в прихожую. - Загорелый, отдохнувший. Ну как там в Индии?
  - Индия, как Индия, - я пожал плечами и поставил бутылку на стол. - Я там в основном по базарам путешествовал.
  - Неужели ничего интересного не видел?
  - Видел, конечно. Но когда едешь не на отдых, а на заработ- ки, все выглядит иначе. Турпоездка и командировка - разные вещи. Хотя есть и третья форма пребывания за границей. Ты понимаешь, о чем я говорю.
  - Эмиграция - выбор слабаков, - поморщился Кислицын. - В восемнадцатом году белые офицеры торговали в Париже газетами, а сейчас советские доценты рассекают по Нью-Йорку за рулем такси. Подносят неграм чемоданы. Ты этого хочешь?
  - Пока я езжу в командировки.
  - Ну и как результаты?
  - Пока неплохо. Грех жаловаться.
  - Да уж вижу. Коньяк вон притащил. Не скучаешь по родному институту?
  - Я оттуда не уходил. Пока каникулы не кончились, удается совмещать. Осенью посмотрим.
  - Ну а дальше? Если бизнес пойдет, придется выбирать. Одной задницей на двух стульях не усидишь.
  - Выбирать всегда приходится. Только стоит ли делать это заранее?
  - Конечно. Чем раньше сделаешь правильный выбор, тем большего сможешь добиться.
  - А если неправильный?
  - Если неправильный - тоже. Быстрее поймешь, что это не твое и займешься чем-то другим. В любом случае будешь не плыть по течению, а управлять событиями.
  - Ты же сам говорил, что ожидание яйцеклетки иногда муд- рее суеты сперматозоида!
  - Времена выжидания закончились. Пора принимать реше- ния, пока поезд не ушел.
  - Не знаю, Владимир Иваныч. Когда я поступал в институт, а, тем более, брался за диссертацию, я уже делал долгосрочный выбор. В результате, из всего полученного мной моря знаний для зарабатывания денег я пользуюсь только зазубренной в третьем классе таблицей умножения. Да и без нее можно обойтись, если в кармане калькулятор.
  - Не утрируй. Ты стал образованным, интеллигентным чело- веком, а это очень много значит. Не зря же, например, для работы диктором телевидения требуется высшее образование. Умное лицо изобразить невозможно, если нет, собственно, ума.
  - Ты хочешь мне предложить работу диктора? Где-нибудь в передаче "Лубянка ньюс"?
  - Зачем же мельтешить в телевизоре? Серьезные люди не лезут публике в глаза. А вообще, я действительно хотел погово- рить с тобой о работе.
  - Настал подходящий момент для вербовки?
  - Эрик, ты меня разочаровываешь. Где же ты видишь подхо- дящий момент? Подходящий момент наступает тогда, когда у тебя все валится из рук, и ты сам приходишь с просьбой о помощи. Сейчас у тебя все наоборот - дела идут в гору. Поэтому ни о какой вербовке речи нет. Обращаюсь единственно к твоему здравому смыслу. Но ты уже заранее кочевряжишься. Чисто интеллигент- ская рефлексия. Тот, кто попроще, сразу бы спросил, что делать и сколько денег получать. Совсем простой ограничился бы вопросом про деньги. А ты все подвоха ищешь.
  - Виноват, товарищ полковник. Не сочтите за труд сообщить суть дела.
  - То-то же. Суть простая. У меня был разговор с бывшим коллегой из ХОЗУ. У них на балансе есть одна любопытная точка в Крыму. Ведомственный санаторий. Любопытный тем, что за нами остался, к Украине не отошел. Его на самом высоком уровне отстояли.
  - А какие там органы лечат? Уж извини за невольный калам- бур, Владимир Иваныч.
  - Органы лечить - только портить, - отмахнулся Кислицын. - Я говорю о бизнесе. Перспективы там хорошие. Ресторан можно открыть, казино, бильярдную. Много чего можно придумать. Мне там нужен постоянный помощник. Как теперь говорят, - менеджер. Умный, интеллигентный, готовый к переезду. Я и подумал о тебе. Вот, собственно, и все.
  - К переезду я как раз не очень-то готов, - покачал я головой. - Я же говорю, - не хочется совсем из института уходить. Столько лет потрачено - и все зря? А вдруг ситуация опять изменится?
  Кислицын вздохнул и пристально посмотрел на меня сквозь очки. Колыхнулись голубые лужицы глаз.
  - Если и изменится, то нескоро. Когда меняется власть, то до науки дело доходит в последнюю очередь. А кроме того, ты уже глотнул этой отравы - нормального заработка вместо того подая- ния, которое ты получал в институтской кассе. Ты уже не сможешь вернуться к прежней жизни. Можешь не сомневаться.
  - В этом ты, пожалуй, прав. Но уехать сейчас из Москвы я просто не смогу. Тут и институт, и едва начатое дело, и личные моменты...
  - Опять личные моменты? Только вроде немка твоя уехала.
  - Уехать-то она уехала. Но представить ее себе я могу ре- альнее, чем того, кто рядом со мной. Особенно в отъезде...
  - А когда ты возвращаешься, то возникают определенные физиологические проблемы, - подхватил Кислицын.
  - Ну, в общем да, - удивленно ответил я. - А ты откуда зна- ешь?
  - Обычное дело, - удовлетворенно сказал Кислицын. - Воз- действовать на психологические доминанты личности можно и гипнотически, и с помощью специальных химических препаратов. Она тебе просто сделала внушение на прощание. Ничего романти- ческого здесь нет.
  - А как же любовь, Владимир Иваныч? Как же быть с этим высоким чувством?
  - Ты говоришь о чувствах, а я о методах воздействия, - Кислицын поднялся с кресла и подошел к окну. - Влюбить в себя контрагента - устаревший метод. Гипноз применяется, но он не слишком эффективен, особенно если речь идет об установках на достаточно долгий срок. В нашем ведомстве предпочитают медикаментозный способ, как более надежный. Отправляют тебя, к примеру, в Ливан на полгода и перед отъездом засаживают в жопу такой укольчик, после которого у тебя даже на Мерилин Монро не встанет, не говоря уже о бейрутских шлюхах. То есть, к бабам тебя тянет, но в самый ответственный момент у тебя в мозгу срабатывает блокировка, и полшестого тебе обеспечено. И самое противное, что ты об этом знаешь, а потому к бабам не пристаешь. Так что все эти "медовые ловушки" в детективах - чистая болтовня для обывателя. С этой проблемой справились раз и навсегда.
  - И как долго действует эта блокировка?
  - Доза рассчитывается на всю поездку, то есть пока ты на холоде. Но в любом случае по возвращении тебя отправляют в спецсанаторий и там делают другой укольчик, аннулирующий дей- ствие первого.
  - И тут же присылают жену?
  - Жен и вообще посторонних в такие санатории не пускают.
  - А как же...
  - Для реализации пробудившегося либидо существует спец- контингент.
  - И санаторий, о котором ты говоришь, как раз из таких.
  - В прошлом, Эрик, в прошлом. Но там и сейчас немало инте- ресного. Так что подумай. Время пока терпит.
  
  56
  Привeзенные мной свитера и куртки удалось реализовать довольно быстро. Я постиг еще одну коммерческую истину - хорош только тот товар, который пользуется спросом, а не тот, который нравится лично тебе. Рынок ширпотреба практически не зависел от веяний моды. Наоборот, привычные, узнаваемые моде- ли быстрее находили своих покупателей.
  Часть вещей снова забрал Рауф. Товарный голод на Волге, по его словам, был по-прежнему сильным. Силу голода наглядно демонстрировал сам факт продажи товара, несмотря на то, что в его конечной цене помимо себестоимости была заложена прибыль индийских торговцев, расходы на доставку за тридевять земель, таможенный сбор, доля полукриминальной турфирмы, барыш челноков и навар еще двух-трех посредников. С другой стороны, этот голод был недостаточно сильным, чтобы побудить людей вытеснить заморский ширпотреб, производя свой собственный, и, объединившись наподобие средневекового ремесленного цеха, противостоять и поборам чиновников, и беспределу бандитов.
  Еще одним коммерческим откровением было почти полное отсутствие сезонности дикого российского рынка. Куртки и свитера хорошо продавались и летом, если были добротными и отно- сительно недорогими. Люди стремились потратить деньги на что-то полезное, как только они появлялись. Единственным нетова- рным способом хранения денег была покупка американских долларов, в которых выражались цены абсолютно на все - от еды и одежды до автомобилей, квартир и продажной любви. Страна покрылась разветвленной сетью пунктов обмена валюты, напоми- навшей колоссальную кровеносную систему. Курс доллара стал такой же ежедневно востребованной информацией, как прогноз погоды или криминальные сводки.
  У нас с Галей расширялась сеть мелких реализаторов. Мы рассчитывали в скором времени нанять собственных постоянных продавцов на рынках и заняться оптовой торговлей, преодолев уровень рядового челнока-солдата.
  Все больше людей осознавало, что стоять на рынке было выгоднее, чем сидеть в учреждениях за мизерное жалованье, которое к тому же постоянно задерживали. Полученная с месяч- ной задержкой зарплата теряла до четверти своей покупательной способности. Обесцененная денежная масса стремительно нарас- тала. Стали редкостью старые потертые купюры; большинство денег были новыми, свежеотпечатанными, пахнущими типограф- ской краской. В этой нескончаемой новизне денег было что-то фальшивое и отталкивающее, как в нарумяненных перед панихи- дой покойниках.
  Галя не одобрила вложение части денег в ювелирные украшения.
  - Вся эта бижутерия никому не нужна, - заявила она. - Дра- гоценности - это особый, очень серьезный бизнес, в который просто так не влезешь.
  - Это полудрагоценности, - возразил я. - Украшения для на- родных масс. Времена сейчас трудные, но люди продолжают жить и отмечать свои небольшие праздники. Им нужны доступные ювелирные изделия. То, что я привез - это не бижутерия, это настоящее серебро и природные камни. Очень красивые, кстати.
  - Так бы сразу и сказал, что они тебе просто нравятся. Это Сури тебя охмурил. Ты же их часами можешь разглядывать. Но товар - это не то, что нравится, а то, что покупают.
  - Лучше всего у человека получается то, что он любит. Но мы можем считать это моей сугубо личной инициативой. Украшения я забираю себе, а за тобой мы на ту же сумму записываем свитера и куртки. Идет?
  Галя хмуро кивнула.
  Украшения я развез по окраинным московским универмагам. В отличие от золота, на серебро и полудрагоценные камни не требовалось заключение из пробирной палаты. Их охотно брали в ювелирных отделах и секциях подарков. За первую же неделю почти все они были распроданы, и я получил заказы на новые партии. Я торжествовал - чутье меня не подвело. Недорогие украшения я ощущал как собственноручно найденную коммерчес- кую нишу. Я собирался ее развивать.
   Мне снова хотелось в Индию. В Дели я ощущал свободу от мелких каждодневных проблем, от институтских дрязг, от чрезмерной Галиной опеки. Непостижимым образом там я стано- вился ближе к Марте. Словно наркоман, я заранее представлял себе видения на черном бархатном экране. Я был уверен, что увижу все отчетливо и ярко как только ступлю с трапа самолета на горячий, проросший сквозь трещины травой, бетон делийского аэродрома. Мне больше не хотелось никаких мысленных экспериментов. То, что не поддавалось анализу, имело право называться чудом. И мне не терпелось убедиться в том, что оно повторится вновь.
  
  57
  В институтском вестибюле Гриша Геллер, составив два стола, торговал лекарствами. Из-за каникул покупателей было немного.
  - Привет, Гриш. На лекарства перешел? Алевтине Сергеевне помогаешь?
  - Ну да. Мать с компаньоном недавно аптеку приватизирова- ла, лицензию получила. Теперь развернусь. То что ты видишь - это так, проба пера. Разбираюсь, какие лекарства лучше идут.
  - Что значит приватизировала? Выкупила что ли?
  - Ну да. Я же говорю - с компаньоном. Помнишь того венеро- лога, который Пачеко вылечил? У него связи на самом верху.
  - Родственники что ли?
  - Почему родственники? Пациенты важные. У них на небесах такие же слабости, как и у нас, простых смертных. Намотает на винт с какой-нибудь шлюхой в бане - куда деваться? Если пойдет в спецполиклинику, то информация тут же в досье ляжет и неизвестно где всплывет. Вся карьера может под откос пойти. Вот и идут к Самуилычу. И расплачиваются не какой-нибудь сотней баксов. Для них аптеку подарить, - что два пальца об асфальт.
  - Здорово. Теперь тебе прямая дорога в лекарственный бизнес.
  - Ну да. Там такие бабки крутятся... Да и не только там. А ты, я слышал, тоже при делах? Чем спекулируешь?
  - Как тебе сказать, - усмехнулся я. - Мануфактурой.
  К Грише подошла покупательница, и он принялся искать нужное лекарство.
  Я зашел к шефу. Селиванов, не отрывая глаз от бумаг, протянул мне руку.
  - Как дела? Ты, я слышал, в Индии опять был?
  - Был, Иван Александрович. Как-то надо выживать.
  - Ну и как успехи на новом поприще?
  - Пока неплохо. Дальше посмотрим.
  - Ну, смотреть-то особо некуда. Через полтора месяца нач- нутся занятия. Баранов уходит на пенсию, и на его место мы никого взять не можем - единицу сократили. Соответственно увеличится учебная нагрузка на остальных. Понимаешь, к чему я это говорю?
  - Понимаю. Совмещать больше не получится.
  - Эрик, - Селиванов сочувственно посмотрел на меня, - эту ситуацию создал не я. Что бы ни было, учебный процесс - это святое. Он непрерывный, им нельзя заниматься челночным способом.
  - Да я, как бы, тоже не стремился к этой ситуации. Получа- ется, что я должен либо уйти из института и зарабатывать себе на жилье, либо остаться и жить в общежитии до тех пор, пока вы в состоянии меня прикрывать.
  - Ну, ты тоже отчасти виноват. Твой развод с Ниной...
  - Иван Александрович, а вот это уже совсем аморально. Вы- ходит, чтобы работать на кафедре, я должен жить унизительной, зависимой жизнью. Мне казалось, что восемнадцать лет учебы - десять в школе, пять в институте и три в аспирантуре, семь поле- вых сезонов в экспедициях и ученая степень должны обеспечить человеку заработок, которого хватит хотя бы на съемное жилье. И, как следствие, сделать его независимым от капризов глумливых дремучих баб, ежедневно попрекающих уникальной, по мировым меркам, ценностью - московской пропиской.
  - Ладно, Эрик, не горячись. Это не твоя и не моя вина. Такова страна, в которой мы живем, и с этим ничего не подела- ешь. Закуривай, если хочешь.
  - Великая страна, как нам с детства внушали, - сказал я, чиркая зажигалкой.
  - Великая на экспорт, - невесело улыбнулся Селиванов. - У нас для внутреннего и внешнего употребления всегда все было отдельно: валюта, продукты, идеология. Разве в слово "экспортный" где-то еще вкладывается такой смысл, как у нас? Разве в какой - либо стране, кроме нашей, вызывает какие-то особые эмоции выражение "экспортное пиво"? У нас перед всем экспортным благоговеют точно так же, как перед импортным. Величие страны - тоже одна из экспортных категорий. Для ее поддержания создаются атомные бомбы и космические ракеты, ведутся войны в стратегически важных точках.
  - А наделать в достаточном количестве носков, зубных ще- ток, туалетной бумаги, не говоря уже об автомобилях, для внутренних нужд мы не можем, - подхватил я.
  - У нас почему-то считается, что величие страны определя- ется количеством ядерных боеголовок, а не сельских больниц, - сказал Селиванов, глядя в окно на залитый солнцем институтский двор. - Или тех же зубных щеток.
  - Мне не кажется, что государство должно делать зубные щетки или туалетную бумагу, - возразил я. - Их должны делать обычные люди на частных предприятиях.
  - Верно, - кивнул Селиванов, - так во всем мире и происхо- дит. Любой человек, прослышав про дефицит зубных щеток может купить себе щеткоделательный станок и штамповать их сколько душе угодно. Если при этом будут исправно платиться налоги, то он может смело посылать на хер любого чиновника. Но не таково наше государство. От его заботы никуда не скроешься.
  Селиванов замолчал и прошелся по кабинету.
  - Но все эти рассуждения не решают наших проблем, Эрик, - добавил он. - К сентябрю надо определяться.
  - А что тут определяться, Иван Александрович. Не могу я всю жизнь прожить в общежитии. Тем более, что и этого мне никто не гарантирует.
  Некоторое время мы молча дымили.
  - Иван Александрович, вы видели новый справочник? На прошлой неделе вышел. Там наши с вами прошлогодние материа- лы опубликованы.
  Селиванов кивнул, снял с полки серую книжку в твердом переплете и бросил ее на стол.
  - Мне не совсем понятно, - продолжил я, беря книгу в руки. - Итоговый текст, как вы помните, писал я, и он слово в слово повторен в четвертой главе. В нем есть общая ссылка на вас, а моя фамилия вообще не упоминается. Кто давал этот материал в справочник?
  - А ты в список авторов заглядывал? - Селиванов, стоя спиной ко мне, пристально смотрел в окно.
  - Заглядывал. Но там у каждого автора свой кусок. Кстати, в списке есть Максищев, но в тексте его материалов нет. А кто давал наши? Разве не вы?
  - Если бы давал я, - повернулся ко мне Селиванов, - то я бы сослался на тебя и включил бы тебя в список авторов.
  - Значит, Максищев?
  - Эрик, я должен перед тобой извиниться, - глухо сказал Се- ливанов. - Я должен был все внимательно просмотреть. Хотя бы как член редколлегии...
  Я опустился на стул. Во рту появился кислый привкус.
  - Выходит, он мой уход просчитал еще до нашего с вами раз- говора, - сказал я, снова закуривая. - И решил, что со мной можно больше не церемониться. Что ж, логика у парня просто завидная.
  Я почувствовал руку Селиванова на своем плече.
  - Не расстраивайся, - невесело улыбнулся он. - По этому поводу будет серьезный разговор. Книжку, правда, уже не перепечатать. Но, главное, - не принимай скоропалительных решений. Еще есть немного времени.
  
  58
  Глядя перед собой, я шел по залитому солнцем коридору.
  - Эрик! - послышалось из открытой двери лаборатории.
  - Ты думаешь не избежать, а Михалыч? - Сквозь дверной проем я видел его сутулую фигуру в синем халате на высоком, словно в баре, табурете.
  - Оставь надежду, всяк сюда входящий... - скорбно покачал головой Михалыч.
  - Завидую я тебе, - сказал я, закрывая дверь и влезая на со- седний табурет. - Выдержке твоей завидую. Вот мне сейчас хре- ново, и я бы выпил, даже если бы тебя не встретил - просто в одиночку. А ты один не употребляешь. Кремень - вот ты кто.
  - Ты мне чужие погоняла не клей, - проворчал Михалыч, переливая спирт из мерного стакана в колбу. - Насколько я знаю, вы так Максищева называете. И совсем по другому поводу. Кстати, это он твой материал в справочник тиснул?
  - Похоже, что так.
  - И ты только что говорил об этом с шефом, - утвердительно молвил Михалыч и аккуратно, по стеклянному стержню добавил в спирт дистиллированной воды из перегонного куба.
  - Ничто не скроется от твоего аналитического ума, Михалыч.
  - А ты как думал, - Михалыч удовлетворенно хмыкнул. - И что же ты? Собираешься начать с ним смертный бой? - он поставил колбу на магнитную мешалку. - Сделать ответный выпад?
  - Была такая мысль, - я почувствовал на своем лице кривую улыбку. - Но, во-первых, мстить - занятие не благородное. А во-вторых, победителем в любом случае считается тот, за кем осталось поле боя.
  - А ты все же решил уходить? - Михалыч достал с полки чашку Петри, поставил ее под вытяжной шкаф и насыпал в нее селитры из банки с притертой крышкой.
  - Так получается, - я пожал плечами. - Другого выхода нет.
  - А у тех, кто остается, он, значит, есть.
  Он добавил в селитру воды и поставил охлаждаться теплую колбу с разведенным спиртом.
  - Мне негде жить, Михалыч. Всю жизнь в общаге не прокан- товаться. Но не с институтской зарплатой снимать квартиру в Москве.
  - А ты комнату сними. И не в Москве, а в Подмосковье. Я вот езжу тридцать лет из Солнечногорска, и ничего. А ты вообще мог бы в Москве жить, если бы с Нинкой не разошелся.
  - И ты, Брут...
  - Ладно, молчу. Но при желании всегда можно найти вариант, - Михалыч разлил из охлажденной колбы спирт в стеклянные бюксы.
  - Ну и дозы у тебя сегодня, Михалыч.
  - Разволновал ты меня, Эрик. Разве можно так со своей жиз- нью обращаться? Жизнь надо налаживать, а не метаться по ней, как челнок... Ладно, поехали. На вот, бери редиску на закусь. Со своей грядки.
  - Да все мы челноки, Михалыч! - я с хрустом откусил половину сочной, фиолетовой редиски. - Ты же сам сказал, что тридцать лет в электричке туда-сюда катаешься - разве это не челночество? Или вот, скажем, спирт ты только что разводил. Он нагрелся, а ты его в растворе селитры охладил. Экзотермия и эндотермия - два противоположных процесса. Чем не пример челнока?
  - Я не просто так катаюсь, - нахмурился Михалыч. - Моя езда - это часть размеренной человеческой жизни. Спиртяжку вообще не трожь. А вот тебя твое челночество просто на глазах меняет. Ты вообще знаешь, что такое челнок?
  - А чего тут знать? - пожал я плечами. - Часть ткацкого станка - болтается туда-сюда. Отсюда все сравнения и параллели.
  - Ты вот химические примеры приводишь, - торжествующе сказал Михалыч, - слова умные говоришь, а сути челночной не улавливаешь, вглубь заглянуть не можешь. - Он снова наполнил бюксы охлажденным спиртом.
  - И в чем же глубина, Михалыч? Не томи.
  - Сначала выпьем, - Михалыч запрокинул голову, и на его морщинистой, похожей на индюшачью, шее с пропущенными при бритье волосками, мерно заходил кадык.
  - У тебя кадык, как челнок движется! - засмеялся я. - Так в чем же суть?
  - Суть в том, - ответил Михалыч, выдыхая, - что внутри челнока находится шпуля. Знаешь, что это такое?
  - Шпуля? Ну и хули?
  - А внутри этой самой шпули намотан уток, - продолжал Ми- халыч, игнорируя мое замечание. - Слышал такое слово?
  - Ну, допустим. Вроде как нить такая.
  - Вот именно. И нить эту называют 'уток' потому что она уте- кает. Вот в этом и суть - ты движешься, а жизнь из тебя утекает, как нить. И чем быстрее ты движешься, тем быстрее она утекает.
  - И что ты предлагаешь делать, чтобы она не утекала? Си- деть на месте?
  - Нет, Эрик, - Михалыч не то покачал головой, не то она сама затряслась помимо его воли. - Но все движения должны быть расчетливы и экономны. А тебя губит твоя разбросанность, размашистость какая-то.
  - Что значит - губит? Вы с шефом как сговорились сегодня. Я пока помирать не собираюсь.
  - Тебя никто и не хоронит. Но совет старшего еще никому не вредил. Ты только не обижайся.
  - Да Бог с тобой, Михалыч, какие обиды. Давай еще выпьем?
  - По последней. А то мне еще до дому добираться.
  59
  Я попрощался с Михалычем и зашел на кафедру. Препо- давательская была пустой. У стены, навевая воспоминания, стоял кафедральный диван. Приправленная спиртом кровь ритмично пульсировала в теле. Домой идти не хотелось.
  Ержан был в отъезде, и квартира в общежитии была свободной, но перспектива торчать одному в пустом, неуютном помещении не радовала. Хотелось если не праздника, то хотя бы просто живого общения.
  Я сел за стол, придвинул к себе телефон и набрал номер Короедова. Трубку сняла его мать.
  - Ты немного опоздал, Эрик, - сказала она. - Они вместе с Ко- маринским с час назад уехали. На какую-то дачу. Раньше воскресенья, сказал, не вернется.
  Я позвонил Носову.
  - Эрик, ты? Как поживаешь?
  - Неплохо, спасибо. А ты как? Занят сейчас?
  - Ну как тебе сказать. Ко мне Элька приехала - укуренная, как Ключевская сопка. То-се, легли в кровать. Я только к делу приступил, а она тут же заснула. Ну, задрыхла и ладно. Слезаю с нее, а она тут же просыпается. Давай, говорит, еще, я уже выспалась. Я опять иду на погружение, а она тут же снова засыпает, будто я ей снотворное ввел. Я опять слезаю, а она мне заявляет: "Знаешь, ты меня поеби, пожалуйста, а я пока посплю". Как тебе это нравится?
  - Потрясающе. Так ты и сейчас при исполнении?
  - Ну да. И не просыпается, и мне выходить не дозволяет. Ну, я футбол пока смотрю, кубок УЕФА. "Селтик" "Реалу" сливает ноль - один. Хочешь, подъезжай, вместе посмотрим.
  - Спасибо, Нос. Но пока я подъеду, боюсь или футбол кончится, или Эля проснется. Ты в Дели собираешься?
  - Дней через десять. Возьму ближайший тур после двадца- того.
  - Отлично. Значит полетим вместе.
  - Заметано, старик. Надеюсь обломов больше не будет, и по пенсионеркам шастать не придется. Не говоря уже о прачках и корзинщицах.
  Я набрал рабочий номер Лары.
  - Алло, это Надя? Беспокоит Эрнст. Дело сугубо личное. Можно поговорить с Ларисой Марковной?
   - Это не Надя. И Лариса Марковна здесь больше не работа- ет, - сухо ответил высокий женский голос.
  - Простите, а где она?
  - Мы по телефону информации не даем.
  Я нажал на рычаг и машинально набрал номер Кислицына. В трубке мгновенно возник его голос:
  - Слушаю!
  Я помедлил секунду и положил трубку. С Кислицыным гово- рить не хотелось. Звонить было больше некому. Мой мир состоял из небольшого числа людей. К тому же они, как правило, не были моими единомышленниками. Я встал и подошел к окну. За окном было темно-зеленое, зрелое лето.
  Зазвонил телефон. Я снял трубку и услышал голос Кисли- цына:
  - Привет! Ты чего трубку бросаешь?
  - Случайно не те кнопки нажал. И не учел, что в КГБ номер звонившего определяется.
  - И не только номер, - хохотнул Кислицын. - Там душу чело- веческую насквозь видят.
  - И прикидывают, сколько за нее владелец запросит?
  - Дело не в цене, а в целесообразности покупки. Нет смысла скупать всякую дрянь. Но уж если что-то стоящее попадается, то скупиться не принято. Делается такое предложение, от которого не отказываются.
  - Что-то я не пойму, Владимир Иваныч, кто из нас купи-продай?
  - Ты, конечно, спору нет, - смеясь, ответил Кислицын. - По- мнишь про наш разговор?
  - Помню.
  - Смотри, не затягивай. Ну, будь здрав, боярин. До связи.
  
  60
  Я вышел в ранний пахучий вечер. Сел за руль и выкурил сигарету. Домой по-прежнему не хотелось. Ни в общежитие, ни к Гале. Я выбросил окурок в открытое окно и покатил в центр.
  На Новом Арбате я свернул на одну из боковых улиц и запарковался за многоэтажной башней, где под самой крышей находилась квартира Комаринского. Спускаясь по лестнице к проспекту, я издали увидел знакомого старика с собакой. Его шея искривилась больше прежнего, словно он собирался положить голову на плечо. Собака сильнее, чем раньше раскачивалась при ходьбе и часто останавливалась отдохнуть, привалившись колбас- ным боком к бордюру. Старик терпеливо ждал.
  По подземному переходу я вышел на противоположную сторону проспекта, где первые этажи зданий были заняты ресторанами и кафе. В советские времена они были забиты до отказа, и попасть туда было можно лишь заплатив мзду швейцару за стеклянной дверью - мордатому отставнику из органов. Сейчас, как и раньше, по проспекту двигались, проникая друг в друга две встречные толпы людей, но у входа в заведения ажиотажа уже не наблюдалось. Впрочем, несколько крупных ресторанов были зак- рыты на реконструкцию. По слухам там собирались открыть казино. Первые игорные заведения уже работали у трех вокзалов и на Беговой. Власть намечала контуры будущей счастливой жизни.
  Я дошел до ближайшей незапертой двери и спустился в бар. В затемненном зале угадывались редкие парочки. У дальнего конца стойки на высоком табурете, закинув ногу за ногу, сидела девушка в коротком платье. Красный потолочный светильник выхватывал из полумрака ее обнаженное бедро.
  Бармен - молодой парень в белой рубашке с бабочкой - посмотрел на меня с вопросительным высокомерием. Я сел за стойку и оглядел шеренги бутылок. После спирта никаких изысков не хотелось. Я заказал себе рюмку водки и кружку пива.
  Выражение лица бармена сменилось с высокомерного на презрительное. Он нажал на рычаг, заполнил стакан до половины ледовыми дольками и потянулся к стоящей на зеркальной полке "Столичной" со вставленным в горлышко блестящим трубчатым наконечником.
  - Пожалуйста, не надо льда, - сказал я. - Налейте мне просто холодной водки.
  Тень понимания прошла по лицу бармена. Он со стуком высыпал лед в мойку, снял с решетки новый стакан и достал из холодильника запотевшую бутылку.
  Девушка за стойкой повернулась в мою сторону. В узком световом конусе появилось ее плечо и рука с высоким стаканом. Лицо оставалось в загущенной ярким светом тени.
  - Эрик, ты, что ли? - услышал я знакомый голос.
  Я слез с табурета, и, вглядываясь в темноту, пошел вдоль стойки со стаканом в руке.
  - Ну точно, Эрик, - удовлетворенно сказал голос. - Кто еще может в жару заказывать водку с пивом!
  Я дошел до конца стойки и увидел сидящую на табурете Лару. Ее едва можно было узнать. Некогда длинные волнистые волосы были выпрямлены, выкрашены в цвет красного дерева и косо срезаны на уровне шеи. На смену наспех подведенным ресницам появился безукоризненный макияж. Вместо навязанных матерью бесформенных одеяний на ней ладно сидело маленькое черное платье. Даже обвисшая от затянувшегося кормления ре- бенка грудь выглядела высокой и казалось большей, чем раньше. Впрочем в полумраке бара можно было и ошибиться.
  - Как всегда смотришь в суть, - нетрезво засмеялась Лара, проследив за моим взглядом. - Сиськи у меня теперь - что надо! На два размера больше, чем раньше и торчат, как у семнадцати- летней. Хочешь покажу?
  Лара присустила с плеча бретельку и на несколько секунд обнажила воспрявшую от силиконового протеза шарообразную грудь.
  - Ларик, да тебя не узнать! - изумленно произнес я. - Ты ли это?
  - Я, не сомневайся, - засмеялась Лара. - Хотя и изменилась с божьей помощью. Да и ты тоже руку приложил. Собственно, не только руку.
  - Я?
  - Ну конечно. Оттрахал меня, влюбленную дурочку, мать се- мейства, верную жену всеми возможными способами. Причем сделал это молча, без всяких комментариев, я уже не говорю о признаниях в любви. А потом сбагрил по-быстрому домой, к мужу.
  - Но Лар...
  - Да ладно, я же не в обиде. Сначала, конечно, было тяжело. Но тут дело было не в тебе, а в моих комплексах. Два дня прому- чилась, а потом решила, что так дальше жить нельзя.
  - Рассказала мужу?
  - Зачем? - Лара удивленно посмотрела на меня. - Нет, каять- ся мне как-то в голову не пришло. Скорее наоборот.
  - Как это - наоборот?
  - Да так. Посмотрела вокруг себя - квартира маленькая, муж ни черта не зарабатывает, хотя мнит себя великим архитектором, ребенка надо в хорошую школу отдать. Да и самой медленно плесенью покрываться - мало радости. Мне же еще тридцати нет.
  - Сейчас тебе и двадцати пяти не дашь.
  - Опять подкатываешься?
  - Пока нет. Начну, когда узнаю, что же с тобой все-таки прои- зошло.
  Лара приподняла свой стакан и крикнула бармену:
  - Виталик! Неси еще "Кампари".
  Бармен кивнул и взялся за миксер.
  - Да ничего особенного не произошло, - повернулась ко мне Лара. - Наш сосед по лодочной стоянке - районный военком. Ты бы видел, какую морду нажрал на взятках. Так вот, он мне давно проходу не давал. Причем, никакой романтики - внаглую предла- гал постель и обещал золотые горы. Меня это коробило, а он привык, видать, сам продаваться и считал это просто деловым предложением.
  Бармен принес коктейль для Лары и пиво для меня.
  - Желаете что-нибудь еще? - учтиво спросил он. От хамова- тых интонаций не осталось и следа. Каким-то образом, знакомство с Ларой поднимало меня в его глазах.
  - Спасибо, Виталик, пока ничего не надо, - Лара подняла бокал. - Эрик, давай выпьем за тебя.
  - Почему за меня?
  - Потому что благодаря тебе я на многое стала смотреть ина- че. Проще, что ли... Ты выбил, вернее, выебал из меня всю дурь простыми механическими движениями. Это было убедительнее, а главное - честнее, чем какие-то ухаживания и запудривание мозгов с единственной целью - уложить в кровать. А раз уж я сама легла, то к чему говорить лишние слова? Ты - молодец.
  - Ларик, я и в мыслях ничего подобного не держал! - запро- тестовал я. - Я тоже думал о многом, пытался понять себя самого. Это все не просто так было. И я потом переживал...
  - Эрик, что я слышу? - поморщилась Лара. - Не порть о себе впечатление. Главное, что ни ты, ни военком, ни все те богатень- кие щедрые старички, с которыми он меня потом знакомил, не врете и не строите из себя святых. И крепко стоите на ногах. Ты, я гляжу, тоже в порядке.
  - Это громко сказано, - пробормотал я, ошеломленный Лари- ными переменами. - Но я пытаюсь.
  - Те, кому нечего жрать, пьют дома, а не в барах, - рассмея- лась Лара.
  - Мы можем поехать и домой, - неожиданно для себя самого предложил я. - Сегодня мы вряд ли будем молчать.
  - А о чем мы будем говорить, дорогой? - Лара вздохнула и сделала глубокий глоток. - Вдохновенно врать, что с детства были созданы друг для друга и только злая судьба разлучила нас? Мы же испортим самое лучшее, самое трогательное воспоминание в жизни.
  Лара покачала головой и, глядя мне в глаза, провела по моей щеке надушенной ладонью.
  - Хочешь, - она оглянулась на входную дверь, - я тебя при- ласкаю по-быстрому? Здесь есть укромное местечко. В конце концов, мой дебют в оральном сексе состоялся именно с тобой. Заодно оценишь, насколько я в нем продвинулась...
  Лара не успела договорить. Дверь открылась, и в бар вошел грузный мужчина в смокинге. Его лысина матово светилась в полумраке бара. Лара быстро шепнула:
   - Позвони мне завтра после одиннадцати.
  Лысый подошел к нам. На его холеном лице узкими стеклянными амбразурами сверкнули вытянутые прямоугольники очков.
   - Серж, а я тут одноклассника встретила!
   - Большой у тебя был класс, - пробурчал лысый, не глядя на меня. - Вечно ты кого-то встречаешь...
  Он сделал бармену знак, словно что-то написал в воздухе, взял Лару под руку, и они пошли к выходу.
  
  61
  - Ф-фу, а несет-то от тебя как! - поморщилась Галя, открывая дверь. - Ты где был?
  - На кафедре. С Михалычем слегка на грудь приняли, - я разулся и прошел в ванную, оставив дверь открытой.
  - По какому поводу? - Галя стояла в дверном проеме, обло- котившись о косяк.
  - За встречу. За лето. За американский день независимости, - я включил воду и намылил руки.
  - Было бы желание, а повод найдется, я понимаю. Ты вооб- ще в последнее время стал гораздо больше пить. Ну, а потом?
  - Что потом?
  - Где ты был потом?
  - Звонила на кафедру? Бдительная ты, однако.
  - Так где же ты был?
  - В баре, - ответил я, вытирая руки. - Захотелось добавить.
  - Разве нельзя выпить дома?
  - Понимаешь, Галечка, - сказал я, - дело же не в выпивке. Просто человеку иногда хочется побыть одному.
  Я сделал шаг к двери, но Галя по-прежнему стояла на поро- ге, перекрывая мне путь.
  - Это ты в баре один был? - усмехнулась она. - Только не надо мне рассказывать про одиночество в толпе. - Галя наклонилась ко мне и принюхалась. - Пахнет от тебя совсем не одиноко. Духами пахнет.
  - Не знаю, - пожал я плечами. - Возможно у них в баре такой освежитель воздуха.
  Галя развернулась и пошла в кухню.
  - Ты есть-то будешь, - спросила она оттуда. - Или ты одино- чеством сыт?
  - Одиночеством сыт не будешь, - ответил я, садясь за стол.
  Галя поставила передо мной тарелку с куриной ногой на ложе из зеленого горошка и села напротив в своей любимой позе - подперев ладонью щеку.
  - Ты знаешь, пока тебя не было, мне пришла в голову отлич- ная мысль, - Галя посмотрела на меня с каким-то не то хитрым, не то мстительным прищуром.
  - И какая же?
  - Ты не забыл, что у меня скоро день рождения?
  - Нет, конечно. Правда я буду в Дели, так что отметим, когда вернусь. Ты же не в обиде?
  - А ты уже приготовил мне подарок? - Галины ресницы чуть вздрогнули.
  - Еще нет, - я положил вилку на край тарелки и посмотрел на Галю. - Хотел в Индии что-нибудь выбрать. А что?
  - А то, что я сама себе уже сделала подарок, - широко улыбнулась Галя. - Вернее нам. Ты понимаешь, о чем я?
  - Понятия не имею.
  - Мы полетим в Дели вместе! - торжествующе заявила Галя и впилась в меня напряженным взглядом. - Ты рад?
  Я в замешательстве опустил глаза и ткнул вилкой в отбившу- юся от собратьев, одиноко лежащую горошину. Блестящий зубец скользнул по ее плотной фисташковой кожице, и она откатилась к краю тарелки.
  - Но ты ведь сама говорила, что не стоит тратить деньги на два тура, - ответил я, поднимая голову.
  - Ну подумаешь, обойдется нам каждая тряпка немного дороже, - Галя с легким раздражением встряхнула головой. - Зато поедем вместе. Все-таки день рождения!
  - Поедем, если хочешь, - пожал я плечами. - Хотя практи- ческого смысла в этом я не вижу.
  Я испытывал чувство, будто у меня что-то отобрали. Мне вдруг стало безумно жаль ощущения комфортного одиночества, неторопливых размышлений, долгого разглядывания камней в лавке Сури и даже своих доморощенных философских экспери- ментов.
  - Ты, похоже, не рад, - скорее с досадой, чем с обидой произнесла Галя. - Тогда нам тем более надо поехать вместе. Мне, в конце концов, любопытно, что же там такое с тобой проис- ходит, что ты сам не свой оттуда возвращаешься.
  - Вряд ли мы с тобой выясним этот вопрос, если поедем вместе, - обреченно сказал я.
  - Очень даже выясним, - бодро сказала Галя, поднимаясь со стула. - Я в мистику не верю. Ты доедать будешь?
  - Нет, спасибо. Что-то я не очень голоден.
  - Тогда я иду спать. Если хочешь - присоединяйся.
  - Я пока не хочу. Почитаю немного здесь, в кухне.
  - Я даже не сомневалась. Новое обострение потребности в одиночестве. Кстати, Короедов тебе звонил, - добавила она уже в дверях.
  - Деньги нужны? Я ему завтра завезу.
  - Да нет, наоборот. Они с Комаринским сами завтра куда-то уезжают. Сказали, что можешь еще раз попользоваться их деньга- ми, если хочешь. На старых условиях. Во вкус вошли, капиталисты хреновы.
  Я молча кивнул. Галя вышла из кухни и плотно прикрыла за собой дверь.
  
  62
  - Опять летишь в Тулу со своим самоваром? - ехидно спро- сил Носов, стоя у соседнего писсуара в туалете аэропорта.
  - Ты уже радовал меня этой свежей остротой, - нехотя отве- тил я. - В самой первой поездке.
  - Ну хорошо, в Дели со своим мохером? - продолжал весе- литься Носов, застегивая штаны.
  - Неизвестно еще, куда ты свой мохер пристроишь, - вяло огрызнулся я. - Как бы опять не пришлось по пенсионеркам шас- тать.
  - Не-е, в этот раз не придется, - возбужденно блестя глазами, сказал Носов. - Видел тех пичужек?
  Разумеется, я обратил внимание на двух юных подружек в нашей группе - черненькой и рыжей. Их гибкие фигурки-хлыстики и наряды в стиле хиппи шестидесятых притягивали мужские взгля- ды. Мы вышли из туалета, и Носов прямиком отправился к ним. Вскоре до меня донесся их раздражающе беззаботный смех.
  А я вернулся к сидящей в кресле Гале. Ее решение лететь вместе со мной не подлежало пересмотру, как, впрочем, и любое другое. К тому же, завтра был день ее рождения. Это событие странным образом усиливало непреклонность ее решения, как бы подчеркивая то, что она была немного старше меня. Галя была практичной, красивой, целеустремленной и, в отличие от меня, всегда ясно видела цель и способы ее достижения. Она твердо решила выйти за меня замуж.
  В самолете Галя задремала, положив мне голову на плечо. Она плохо переносила взлет. Самолет накренился, ложась на курс. Я смотрел в иллюминатор на переваливающуюся с боку на бок землю с игрушечными домиками и машинками.
  Мы набрали высоту, и табло "застегнуть ремни" погасло. Я отстранился от дремлющей Гали и пошел в хвостовой туалет. В последнем ряду сидел Носов со своими новыми подружками. С помощью пледа он показывал им как индийские женщины обора- чивают свое тело сари.
  - А вот и Эрик, - сказал он, увидев меня в проходе. - Зна- комься, старик, это Фиона и Руфь.
  Я кивнул. Девушкам было лет по восемнадцать. У Фионы была короткая гривка черных, с какой-то химической синевой волос и татуировка в виде выползающей из-под выреза футболки змейки. Руфь, оправдывая свое имя, была красно-рыжей со схваченной резинкой копной мелких кудряшек.
  Я вернулся в свое кресло.
  - Ну что, поглазел на рыжую сучку? - пробормотала Галя, не открывая глаз.
  Она не могла слышать нашего короткого разговора. Ее интуиция была поразительной.
  Спускаясь с трапа самолета в Дели, я с наслаждением вдыхал теплый, пахнущий близким дождем воздух. Небо было затянуто серой пеленой. Впереди на трапе маячила рыжая шевелюра Руфи.
  Сойдя с трапа на аэродромные плиты, я не стал закрывать глаза в надежде на видения на черном экране. Мне показалось это сентиментальным и глупым.
  Нам повезло - из-за ремонта в нашей гостинице нас посели- ли в пятизвездочный "Ашока-отель". Квадратное здание из потем- невшего от времени желтого кирпича напоминало английский форт колониальных времен. Сквозные сводчатые галереи первого этажа выводили во внутренний двор с тропическим садом. Пол, стены и колонны огромного холла были облицованы мрамором цвета густых сливок, наполнявшим воздух неярким теплым свече- нием. В стенных нишах за стеклом были выставлены драгоцен- ные ароматические масла в старинных полупрозрачных сосудах.
  Окна нашего номера выходили на большой парк. Над верхушками деревьев неторопливо кружили орлы. Одуряюще пахло магнолиями. Было пасмурно и душно. Сезон дождей при- ближался с азиатской медлительностью.
  - Эрик, иди скорее сюда! - крикнула с балкона Галя.
  Я выглянул из-за двери и увидел, как парящий орел вдруг сложил крылья и камнем упал на зазевавшуюся горлицу. Посыпа- лись перья, и убитая птица, то и дело задерживаясь на глянцевых, пружинящих листьях, упала в траву. Орел взмыл вверх и, развернувшись, по пологой траектории понесся назад за добычей. В это время вздрогнули ветви и горлицу быстрым воровским движением ухватила волосатая обезьянья рука. Мартышка, глум- ливо оскалившись, зажала птицу в желтых зубах и исчезла в бамбуковых зарослях.
  - Это дурной знак, - сказала Галя расстроенно.
  - Знак чего?
  - Не знаю. Но ничего хорошего в этом я не вижу.
  Галя стала молча раскладывать вещи по полкам. Я взялся за дверную ручку.
  - Ты куда?
  - Спущусь в холл, наберу рекламок экскурсий.
  Галя проводила меня внимательным взглядом.
  Из холла я позвонил Сури. Он все еще был в своей лавке. Я попросил его подобрать кольцо с аквамарином и привезти его завтра утром в гостиницу. Аквамарин был Галиным камнем.
  Затем я вышел на душную улицу и в ближайшем цветочном магазине заказал букет с доставкой в номер к девяти утра. Целая корзина роз обошлась мне в восемь долларов.
  Я вернулся в гостиницу и из холла позвонил Джагтару.
  - Ты приехал с Галей? - спросил он, едва поздоровавшись.
  - А как же, - ухмыльнулся я. - Кстати, у нее завтра день рождения. Свозишь нас в Агру? Хочется Тадж-Махал посмотреть.
  - Конечно, Эрик! Вы в каком отеле?
  - "Ашока". Жду в десять в холле.
  Я повесил трубку, захватил со стенда несколько рекламок и вернулся в номер. О завтрашнем дне рождения можно было больше не думать.
  - Носов с Владом приходили, - сообщила Галя. - Звали тебя выпить. Я сказала, что ты уже спишь. Отдыхать надо с дороги, а не искать приключений, на ночь глядя.
  Мы легли в постель, и после недолгого вялого секса быстро уснули. Черный бархатный экран оставался девственно чистым. Галина близость не оставляла шансов никаким посторонним видениям, как глушилки советских времен - вражеским радио- голосам.
  
  63
  Утром нас разбудил вежливый стук. Я натянул шорты и впустил подростка - рассыльного, худого и большеглазого, как все бенгальцы. Он поставил корзину с цветами на стол, я дал ему на чай и закрыл дверь. Розы были темно-красные, почти черные.
  Галя, как была голая, в восторге выскочила из кровати и повисла у меня на шее. Новый стук в дверь заставил ее спря- таться под одеяло.
  Вошел Сури - невысокий, улыбающийся, солидный. Он сел в кресло у кровати, открыл плоский футляр и передал его Гале. На темно-зеленом бархате неярко блеснули три кольца с аквама- рином.
  - Добрый волшебник Сури принес тебе подарок ко дню рождения, - сказал я, наслаждаясь произведенным эффектом. - Выбирай.
  Онемевшая Галя выбрала тонкое, белого золота, кольцо с большим прозрачным камнем. Собственно, камень жил своей жизнью, а кольцо лишь поддерживало его на пальце. Сури налил в стакан воды из графина, привязал к кольцу нитку и опустил его в воду. Камень стал невидимым, словно исчез - видна была только тонкая оправа кольца. Аквамарин был хорошего качества.
  Мы договорились с Сури о встрече в лавке, и он ушел. Галя вновь выпрыгнула из постели и, вытянув руку, принялась любо- ваться кольцом. Затем она бросилась на меня, и, толкнув в грудь, повалила на кровать. В секунду она стащила с меня шорты, и, пристроившись в ногах, принялась за дело с благодарным рвением. Я лежал на спине и думал, кого же вчера склеил Носов - Фиону или Руфь? Мне почему-то хотелось, чтобы это была Фиона.
  Едва Галины усилия увенчались результатом, как снова раздался стук в дверь. Галя упорхнула в ванную, а я вновь натянул шорты и пошел открывать. На пороге стоял Джагтар. В руке он держал распустившуюся чайную розу. Я посмотрел на часы - была только половина десятого.
  - Ты чего так рано, Джагтар? И вообще - мы в же холле встречаемся.
  - До Агры далеко ехать, - туманно пояснил он, рыская глазами по комнате. - И Галю хотел поздравить. А где она?
  Дверь ванной раскрылась, и на пороге появилась улыбаю- щаяся Галя, завернутая от груди до середины бедер в банное полотенце. На ее покатых обнаженных плечах блестели капли воды. Джагтар смотрел на нее, не в силах произнести ни слова. Повисла пауза.
  - Ты же хотел ее поздравить, - наконец громко сказал я, искренне наслаждаясь его столбняком.
  Джагтар вздрогнул и протянул Гале розу.
  - Как это мило с твоей стороны, Джагтар, - сказала Галя на- распев. - Спасибо. У меня теперь целый цветочный магазин, - она одной рукой поднесла цветок к лицу, а другую протянула к стоя- щей на столе корзине.
  Джагтар завороженно следил за каждым ее движением.
  - В Индии говорят, что в саду может цвести только одна роза, - произнес он глухо.
  - Красиво сказано, - похвалила Галя. - А на какой базар мы сегодня поедем?
  - В такой день нельзя ездить на базар, - пожирая ее глазами, выдохнул Джагтар. - Мы поедем в Агру смотреть Тадж-Махал. Это будет достойно твоей красоты. Разве Эрик тебе не сказал? - Джагтар, нахмурившись, оглянулся на меня.
  - Мы едем в Тадж-Махал! - завизжала Галя. - Еще один сюрприз! - она расцеловала меня и клюнула в щеку стоящего рядом Джагтара. - Какой сегодня фантастический день!
  Джагтар, на сводя глаз с Гали, опустился на стул. Лицо его было слегка перекошено.
  - Да, мы поедем в Тадж-Махал, - повторил он, обращаясь к одной Гале, - и ты увидишь храм, который Шах-Джахан построил для своей Мумтаз. Если мужчина любит, он все сделает для любимой.
  - Насколько я знаю, - сказал я, любуясь сценой, - он построил это чудо света, чтобы там ее похоронить.
  - Эрик, прекрати, - Галя повернула ко мне смеющееся лицо. - Не порть человеку вдохновение.
  - Вообще-то, поговорить мы можем и по дороге, - заметил я. - Джагтар, давай встретимся в холле через двадцать минут. Извини, но нам надо одеться и позавтракать.
  Джагтар нехотя отвел от Гали олений взгляд и вышел за дверь. Галя, хохоча, сорвала с себя полотенце и снова прижалась ко мне.
  - Как здорово ты все придумал! - воскликнула она, припля- сывая. - Какой ты молодец!
  - А для чего тебе было нужно повергать несчастного влюб- ленного в сексуальный шок? - проворчал я. - К чему весь этот маскарад?
  - Эрик, ты ревнуешь? Этот подарок затмевает все осталь- ные!
  Галя, возбужденно кружась по комнате, собирала вещи. Она натянула на голое тело короткие, едва прикрывающие ягодицы, шорты и символический топик. Затем, подумав, надела под топик легкий кружевной бюстгальтер.
  - Гуманно, - одобрил я. - Иначе, я боюсь, до Агры мы не дотянем. Собственно, и так достаточно рискованно.
  
  64
  Джагтар дожидался нас в ресторане. Сидеть одному в машине для него было невыносимо. Им овладел приступ слово- охотливости, и, пока мы ели, он, блестя очками, рассказывал нам о своем детстве в Сринагаре, на озере Дал. Его болтливость становилась утомительной. Я надеялся что необходимость сле- дить за дорогой немного умерит его пыл, но когда мы спустились к машине, я увидел, что за рулем сидел юный улыбчивый водитель.
  - Мой племянник, - махнул в его сторону рукой Джагтар. - Эрик, хочешь сесть впереди? - добавил он с гостеприимным вели- кодушием.
  - А что, я могу. С переднего сидения хорошо видно...
  - Это уже слишком, - сердито отреагировала Галя. - Садись со мной.
  Дорога была прямой и настолько узкой, что наш микроавтобус встряхивало уплотнившейся воздушной подушкой всякий раз, когда мимо проносились встречные машины. Время от времени мы упирались в медленно ползущую впереди арбу или дышащий на ладан грузовик, и тогда приходилось снижать скорость и ждать момента чтобы объехать препятствие. Встречные машины не сбавляли скорость и обгон был сопряжен с риском для жизни. Нередко на обочинах можно было видеть смятые в авариях автомобили.
  Джагтар, полуобернувшись к нам, длинно, со сдержанной гордостью рассказывал, как в прошлом году он ездил в Гоа и на третий день познакомился на тамошнем пляже с одиноким пожилым американцем. Две недели Джагтар входил к нему в доверие, рассказывая о своей трудной, полной испытаний доле индийского юноши, выросшего в раздираемом сепаратистами Кашмире и с детства познавшего, что такое гражданская война, голод и смерть близких. Американец расчувствовался и размяк, и после этого продать ему два бриллианта за шесть тысяч долларов уже не составило большого труда, хотя на всякий случай все же пришлось в тот же день улететь домой в Дели. Галя громко смеялась, когда Джагтар в лицах показывал диалоги с американцем на пляже и в гостинице.
  - Бриллианты были фальшивые? - спросил я.
  - Почему фальшивые? - вскинул брови Джагтар. - Они были настоящие. Но кто может сказать, сколько стоит камень? Это же не одежда, не еда и не автомобиль.
  Водитель в очередной раз сбавил скорость, и я увидел как впереди нас по асфальту шоссе катится человек, быстро, как веретено, оборачиваясь вокруг своей оси. Человек был практи- чески голым, если не считать обернутой вокруг бедер цветной тряпки.
  - Что это с ним? - изумленно спросила Галя. - Он из машины выпал?
  - Он в Матхуру молится едет, - пояснил Джагтар. - Это недалеко - километра три отсюда. Там Кришна родился.
  - Едет! - ахнула Галя. - Хорошенькое дело - так ехать три километра! Ему, наверно, что-то очень-очень нужно от бога, раз он так старается, - добавила она серьезно.
  - А может он едет делать девушке предложение? - предпо- ложил я. - Пытается таким способом вымолить у нее любовь.
  - Молиться можно только Богу, - строго сказал Джгтар. - Гос- подь Кришна сам внушит любовь женщине, если сочтет тебя дос- тойным ее.
  - Значит сам он может соблазнить любую женщину? - улыб- нулась Галя.
  - Ему не надо соблазнять, - нахмурившись и глядя ей прямо в глаза, ответил Джагтар. - Он просто смотрит на женщину и она чувствует любовь к нему. Так было с десятками тысяч женщин.
  Я видел, что Джагтар начинает раздражать Галю своей нравоучительной серьезностью. Это было совсем не похоже на легкий, ни к чему не обязывающий дорожный флирт, которого ей подсознательно хотелось. Я понимал, что с самого начала Галя рассчитывала лишь на милые пустяки: ненавязчивое обожание Джагтара и мою мимолетную ревность, из которой, по возвра- щении в гостиницу, можно было бы высечь пару дополнительных искр похоти. Но Джагтару были тесны отведенные ему рамки. Глядя на все это, мне хотелось поддразнить их обоих.
  В Агре мы издали увидели Тадж-Махал. Отражаясь в спокойной воде прямоугольного бассейна, он парил над городом, словно его купола были наполнены легким горячим газом.
  Джагтар принялся цветисто и многословно рассказывать историю любви Шаха Джахана к несравненной Мумтаз из-за кото- рой он, якобы, не обращал внимания на положенный ему по должности многочисленный гарем. Загнав любимую жену в гроб четырнадцатью родами за семнадцать лет, он принялся разорять казну империи строительством грандиозной усыпальницы.
  Я отошел в сторону и принялся разглядывать ажурную ограду дворца. Сотни метров вырезанного в мягком мраморе сложного узора были искусно инструктированы полудрагоценными камнями. Шокировала непомерная, изощренная роскошь соору- жения. Чувство, подвигнувшее хана уморить непосильным трудом тысячи рабов и обратить достояние страны в сияющую гробницу называть любовью не хотелось. Я подумал, что история, являясь по сути памятью человечества и обладающая всеми свойствами памяти одного человека, накапливает без разбора все, выходящее за рамки обыденного, - будь то значительное открытие, прояв- ление подлинного величия духа, грабительские военные походы, убийство миллионов людей или материализованную волю вели- кого сумасшедшего.
  Я оглянулся, услышав невнятную взволнованную речь. Джагтар, стоя вплотную к Гале, что-то говорил ей быстро и горячо. Его жесты потеряли обычную плавность, но он все же не касался ее, словно на тренировке по бесконтактному каратэ. Галя хмури- лась, глядя в землю. Наконец она повернулась и пошла в мою сторону.
  На парковке нас обступили нищие. Джагтар что-то резко сказал им, и они позволили нам сесть в машину.
  - Поедем на ковровую фабрику? - предложил Джагтар.
  Он был в состоянии какого-то просветленного возбуждения и не мог спокойно сидеть на месте. Галя молчала.
  - На фабрику? - переспросил я. - Конечно поедем. Это долж- но быть безумно интересно.
  Ковровая фабрика была похожа на лабиринт. В одном из переходов мы наткнулись на худого голого старика, сидевшего, поджав ногу, перед ткацким станком, сооруженным из кривых ошкуренных жердей. Крыши над ним не было, и солнце свободно падало на густо натянутые нити основы. Нижняя треть рамы была заполнена мохнатым телом будущего ковра. Старик, выдергивая из пучков шерсти отрезки нужного цвета, отработанными движениями неторопливо, одну за другой набрасывал петли на основу, словно повязывал микроскопические галстуки. Закончив ряд, он прижимал его, сдвигая раму станка вниз-вверх, и принимался за новый. Свисающие разноцветные концы петель не позволяли разглядеть будущий рисунок ковра, но старик с непостижимой уверенностью следовал некой намертво сидящей в его сознании цветовой матрице.
  В большой комнате дородные женщины в разноцветных сари, ползая по коврам, стригли их специально изогнутыми ножницами. На выстриженной дорожке, как на опущенной в раствор фотографии, проявлялся вытканный мастером узор.
  После стрижки ковры мыли в подвале, в специальном помещении с бетонным полом. Худые парни, стоя по щиколотку в воде, терли их жесткими щетками.
  - Сколько они зарабатывают? - спросил я Джагтара.
  - Пятьдесят рупий в день, - ответил он, не оборачиваясь, и продолжил что-то с жаром рассказывать Гале.
  Пятьдесят рупий равнялись полутора долларам. Галя хмурилась и переминалась с ноги на ногу.
  - Поехали домой, - наконец заявила она. - Мне впечатлений уже достаточно.
  На обратном пути Джагтар уговорил нас заехать в Матхуру, на родину Кришны. По храму Кешав Дев тянуло терпкими благовониями. Их сладковатый аромат неуловимо напоминал запах тления. В каменных нишах помещались раскрашенные изваяния богов. В их мертвых, мстительных улыбках отчетливо читалась угроза. Из глубины алтаря доносилось монотонное одуряющее пение.
  Я повернулся и вышел на воздух. Вскоре в арке храма появилась быстро идущая Галя. Вслед за ней с перекосившимися очками торопливо шагал Джагтар.
  Мы остановились около уличной жаровни, где готовили самосу - треугольные пирожки с начинкой из гороха. Скамеек не было, и мы с Галей присели на дорожный бордюр. Галя ела пирожок, придерживая его двумя руками. Джагтар, отказавшись от еды, стоял рядом с ней и беспрестанно говорил, забираясь все дальше в дебри какой-то истории, как музыкант, в импровизации увлекшийся развитием темы. Он опустился на корточки сбоку от Гали и, продолжая говорить, в ажитации опустил сцепленные руки на голые Галины бедра, опершись о них предплечьями. Галя несколько секунд механически продолжала жевать, затем швыр- нула остатки пирожка пасущимся поблизости голубям, резко встала и пошла к машине. Едва совладавший с равновесием Джагтар замолчал, поднялся на ноги и растерянно двинулся следом.
  
  65
  Остаток пути прошел в молчании. К гостинице мы подъехали ранним вечером. Небо наливалось темнотой, и духота станови- лась нестерпимой. Вот-вот должен был начаться ливень.
  - Сколько мы должны тебе за поездку, Джагтар? - звонко спросила Галя, выпрыгнув из микроавтобуса.
  - Не надо сейчас денег, - отозвался Джагтар. - Мы же уви- димся завтра? Я покажу вам новые фабрики. Хорошие цены...
  - Не знаю, - резко ответила Галя. - Нам еще надо подумать, куда мы поедем завтра.
  - Тогда позвоните мне, - тихо сказал Джагтар. - Вы же пока не уезжаете. - От его многословности и настойчивой бесцеремонно- сти не осталось и следа.
  Галя хлопнула дверцей и вошла в холл. Я помахал Джагтару и двинулся следом. Нагнать ее мне удалось только у лифта. Галя резко обернулась ко мне.
  - Почему ты не дал ему по роже!? - почти крикнула она. - Он же чуть ли не лапал меня при тебе!
  - Не заводись, - пожал я плечами. - Он тебя не лапал. Ну положил руки на бедра, так ведь не ладонями же. А все остальное было просто знаками внимания. Тебе ведь самой все это раньше нравилось.
  - До тех пор, пока все было в рамках! - уже не сдерживаясь закричала Галя, входя в номер и швыряя сумку в кресло.
  - Ну, дорогая, мне за твоими рамками не уследить. Ты бы хоть намекнула мне, что тебе неприятно его поведение.
  - А тебе самому насрать на его поведение?! И на меня зао- дно?
  Галя стремительно подошла к брошенной сумке, достала из нее сигарету и с размаху опустилась в кресло. Я молча смотрел на нее. Галя несколькими затяжками сожгла сигарету до самого фильтра и прикурила от нее новую.
  - Я не хочу с ним завтра никуда ехать, - сказала она наконец. - У нас хватает своих контактов на рынках.
  - Как скажешь, - пожал я плечами и подошел к окну. Снаружи на стекло из пересыщенного влагой воздуха оседали мелкие капли.
  - Я - в душ, - бесцветным голосом сказала Галя. - Пойдешь со мной?
  - Иди, я после тебя.
  За моей спиной хлопнула дверь ванной. Приглушенно зашипел душ.
  Раздался стук, и в номер ввалился Носов.
  - Старик, давай выпьем перед ужином, - сказал он громко и подмигнул.
  Вода в душе перестала шуметь, и я услышал Галин голос:
  - Эрик, ты что, дома выпить не можешь?
  - Галь, мы быстро тяпнем по маленькой, пока ты будешь мы- ться и сохнуть. Ты ведь все равно не пьешь.
  - Я могу просто посидеть с тобой, как всегда. Носов тоже может остаться.
  - Ну хорошо, мы только посмотрим, какой тут бассейн и вернемся.
  - Неизвестно какая гадость в этом бассейне плавает. Тебе что, душа не хватает? Ты бы лучше...
  Я достал плавки и быстро закрыл за собой дверь, не дослушав Гали.
  Мы с Носовым спустились в холл и вышли в гостиничный двор. Бассейн полукругом огибал здание. Посередине его пере- крывал застекленный мост, в котором находился бар. Мы быстро переоделись и прыгнули в воду. В предгрозовых потемках она была бледно-голубой, как аквамарин из нового Галиного кольца. Под стеклянной галереей бара в бассейне сидели Фиона и Руфь. Их купальники, состоящие из крошечных лоскутов ткани, продол- жали аналoгию с аквамарином - в воде их практически не было видно. Носов махнул официанту, тот вышел из бара и принес нам четыре клубничных "дайкири". Держа в одной руке коктейль и обнимая другой Фиону, Носов открыл рот для произнесения тоста, но мощный удар грома заглушил его слова. Ливень начался сразу, сплошной стеной, как это бывает только в тропиках. Он был настолько плотным, что затруднял дыхание. От поверхности воды непрерывно взлетали тысячи фонтанов, сливающихся в сплошную пелену, за которой ничего не было видно на расстоянии вытянутой руки.
  Голова Руфи расплывалась рыжим пятном в водном ореоле. Я притянул ее за талию, и она гибко оплела меня руками и ногами, впившись в мой рот пахнущими клубникой губами. В прохладе бассейна ее тело было горячим, как кипятильник в стакане воды. Реальность перестала существовать. Сдвинув вбок ничтожную полоску ткани, я немного помог себе рукой и сразу же оказался в ее влажной, скользкой тесноте. Я обхватил ладонями ее мальчишеские ягодицы и почувствовал, как скользкие пятки со- мкнулись на моей пояснице.
  Ливень еще усилился, хотя это казалось невозможным. Дышать становилось все трудней. Разомкнувшись, мы выбрались из бассейна и, подхватив под навесом одежду и полотенца, бросились к зданию. Все мгновенно промокло, и мы вбежали в лифт, истекая ручьями воды. Фионы в номере не было. Мокрые полотенца полетели на пол.
  Через час я вышел в коридор в мокрых шортах и футболке. В торце коридора у окна стояла Галя. Ее интуиция, как всегда, была на высоте.
  Увидев меня, она медленно пошла мне навстречу. Порав- нявшись с пустующим постом дежурной, она неожиданно cхватила со столика телефонный аппарат и с силой бросила в меня, попав в плечо. Я метнулся к лестнице и прыжками помчался вниз.
  У себя в номере я переоделся в сухую одежду. Вошла Галя и заперла за собой дверь. Она была на удивление спокойна.
  - Думаешь сбежать? - спросила она. - Ничего у тебя не вый- дет. Не так все просто. Думаешь я зря потратила на тебя цeлый год? Если хочешь знать, я беременна.
  Я молча слушал Галин монолог про ее загубленную моло- дость, про мнимую беременность и про больную мать. Перед мои- ми открытыми, невидящими глазами стоял залитый солнечным светом горный склон с бьющим из-под подошвы фонтаном и смеющееся, мокрое лицо Марты. Я чувствовал неизъяснимую ра- дость освобождения.
  
  66
  Утром я лежал, не открывая глаз, и слушал, как Галя нарочито громко стучала дверью ванной и ящиками шкафа. Наконец щелкнул замок, и все стихло. Я оделся и спустился к Носову. В номере я застал только Влада. Посреди комнаты стоял раскрытый мешок. Вокруг лежали свитера и какие-то небольшие плотные свертки.
  - А где Носов?
  - Он с утра пораньше с малолетками в Агру умотал. Чтобы успеть до дождя вернуться.
  Цискаридзе небрежно набросил на свертки свитер.
  - А ты чего маешься? - спросил он. - Вид у тебя какой-то не-прикаянный.
  Я понял, что Носов ничего ему не сказал обо мне и Руфи.
  - Послушай, Влад, можно я свою сумку у вас оставлю до ве- чера?
  - Какую сумку? - быстро спросил Влад. - Что в ней?
  - Да ничего особенного, просто мои шмотки.
  - Ты что, с Галей поссорился?
  - Что-то вроде этого.
  - Вот видишь, не стоило вдвоем ехать. Ну, не буду в душу лезть. Неси свои шмотки.
  Я сложил вещи в сумку и отнес ее в номер Влада. По дороге я почему-то вспомнил про свой оранжевый рюкзак, лежащий на антресолях в Галиной квартире.
  Есть не хотелось, и я, не заходя на завтрак, вышел из гости- ницы. От вчерашнего ливня не осталось луж; вся влага либо впиталась в почву, либо испарилась, чтобы к вечеру излиться заново. Яркая, мясистая зелень еще резче выделялась на фоне серого, подсвеченного невидимым солнцем неба. Вновь соби- рался дождь, но его ожидание уже не было таким томительным, как вчера. Сезон дождей, как и все на свете, однажды начавшись, больше не интриговал своей новизной.
  Я шел к Палика Базар и с наслаждением вдыхал очищенный от пыли, пахнущий влажной землей воздух. Мысли не выстраива- лись в ясную логическую цепь, да я к этому и не стремился. Я не жалел о том, что поддался вчерашнему порыву. Вряд ли у меня хватило бы духу сделать нечто подобное обдуманно. А теперь нелогичный, казалось бы, поступок многое ставил на свои места. Категории вины и правоты утратили смысл.
  Мысли о Марте будоражили меня заново обретенной реаль- ностью, словно запахи омытого ливнем парка. Они появлялась и исчезали порывистыми штрихами, как полет летучей мыши в сумерках, и я сознательно до времени гнал их от себя. По возвращении в Москву, я надеялся получить вести от Гартунга.
  Я зашел к Сури и с каким-то странным удовлетворением расплатился за Галино кольцо. Со мной был список украшений, которые удалось реализовать в Москве быстро и выгодно. Я принялся составлять новый, более обширный список. Сури помогал мне дельными советами. Я видел, что он не не заламы- вает цены и не пытается избавиться от залежалого товара. Он искал и находил варианты, выгодные и ему, и мне; он работал и искренне хотел, чтобы в выигрыше оказались мы оба. Торговля, как честная работа, была для меня еще одним коммерческим откровением.
  Я вложил в украшения почти все свои деньги. Купленный товар я оставил в сейфе у Сури, чтобы не хранить его в гостинице. После обеда я поехал на Ганди-Нагар и на остаток средств купил два мешка недорогих свитеров. Выезжая с рынка на моторикше, я увидел едущую мне навстречу в таком же скутере Галю. Мы с грохотом разминулись, словно две кареты на мощеной улице. Мимо меня пронесся Галин профиль с поджатыми губами. Он был надменным и расстроенным одновременно.
  Я вернулся в гостиницу. Ужин только начинался, и ресторан был почти пуст. Я наскоро поел и поднялся к Носову. В номере был только Влад. Он взглянул на меня красными глазами и без церемоний предложил забитую гашишем папиросу. Я покачал головой и достал из сумки купленную днем бутылку виски.
  - Бухать не буду, - сказал Влад, прикуривая сигарету, - не хочется расслабляться. Мне сегодня силы нужны.
  - Ты кого-то ждешь? Я могу уйти.
  - Я сам ухожу, - помотал головой Влад, затягиваясь. - Кстати, если хочешь, пошли со мной. Там две вполне симпатичные взрослые тетки.
  - Я, пожалуй, воздержусь. Моя личная жизнь и без того ста- новится чересчур многогранной.
  - Да я и сам справлюсь, - не слишком уверенно произнес Влад. - Можешь сразу лечь на мою кровать. Тогда вставать не придется, когда Носов заявится.
  
  67
  Носов вернулся только утром.
  - А ты почему здесь? - спросил он удивленно. - А-а, понимаю, доступ к телу временно прекращен. Дело житейское.
  - Вы что, только приехали?
  - Еще и не все доехали, - ответил Носов, валясь на кровать. - Говорили ей, не пей этот сок, козленочком станешь. Не послуша- ла.
  - Кто?
  - Да Руфь. Захотелось ей в Агре молочка прямо из кокоса, через трубочку. Ну, купила у какого-то чумазого. Он ей сам и дырку просверлил и трубочку вставил своими ручищами. А через час у нее живот схватило. Да так схватило, что пришлось в больницу ехать.
  - Она и сейчас там?
  - Не-а, - ответил Носов, зевая. - Папаша ее там такой тара- рам устроил, что индусы аж побелели.
  - А откуда там взялся ее папаша?
  - Ты не въезжаешь, ей-богу, - вздохнул Носов. - Руфь попро- сила меня ему в Москву позвонить, и он по телефону на них орал. Он сам медик - какая-то большая шишка по международным связям в Минздраве. Никогда не слышал, чтобы доктор наук так матерился. На всех языках. Они ее промыли под его телефонным руководством, погрузили в скорую и по-быстрому в увезли аэро- порт.
  - Ей совсем плохо?
  - Да нет, у нее после клизмы все прошло. Но папаша решил не рисковать перед отъездом.
  - Перед каким отъездом?
  - Ну ты даешь. Как говорит Эля, спишь с бабой, а ничего про нее не знаешь. Руфь с семейством на днях в Израиль сваливает. На историческую родину.
  - Откуда же мне знать, - я поднялся с кровати. - Да мы и не спали вовсе...
  - Это к делу не относится. Кстати, она просила тебя позво- нить ей, когда будешь в Москве. Привет тебе передавала. Прямо с носилок, когда ее из больницы выкатывали. Было очень трога- тельно, как в мексиканском сериале, - Носов громко захохотал.
  - Уж куда трогательнее... - пробормотал я, заходя в ванную.
  - Так что ты пока пролетаешь, брат! - отсмеявшись, крикнул мне вдогонку Носов. - Может есть смысл с Галей...
  Я повернул кран, и шум воды заглушил его слова.
  
   68
  Оставшиеся до отъезда дни я прожил в номере Влада. Носов перебрался к Фионе. Мы втроем ходили на переговорный пункт звонить в Москву Руфи. Она чувствовала себя хорошо и смеялась над своим "дурацким поносом". Передавая друг другу трубку, мы сказали ей несколько ободряющих фраз. С каждым из нас она говорила одинаково весело и ровно.
  Влад появлялся редко, и большую часть времени я проводил один. Мои дела были практически закончены, и я почти не выходил из номера. Мне вдруг надоела Индия со всеми ее слонами, благовониями и левосторонним движением. Это не было ностальгией, которую, если верить литературе соцреализма, испытывали поголовно все советские дипломаты, вынужденные переносить тяготы своей службы в каменных джунглях Нью-Йорка или среди асфальтовых полей Парижа. Меня не тянуло в Москву, я просто в очередной раз ощутил неприкаянность своего существования. Все в моей жизни выглядело ненастоящим - и игрушечная научная работа в институте, и недужная связь с Галей, и отношения с друзьями, постепенно превратившиеся из искренних в коммерческие, и мой первобытно-купеческий бизнес. Жизнь любого индийского землекопа выглядела во много раз осмысленней моей, поскольку в ней не было вечного ощущения тревоги и предчувствия каких-то гнусных перемен. Многие из моих коллег по челночному цеху выглядели уверенными, нашедшими свое место в жизни людьми. Челнок, как профессия, был ничем не хуже других. Челнок, как состояние духа обрекал своего носителя на нескончаемые мучительные поиски.
  В день отъезда за завтраком я издали увидел Галю. У меня появилось чувство, что мы не виделись несколько недель.
  Днем я привез в гостиницу два мешка со свитерами и украшения от Сури. Я рассортировал украшения и разложил их в плотные полиэтиленовые пакеты. Затем Распоров мешки по верхнему шву, я уложил пакеты между свитерами. В разгар моей работы ввалился Влад. Он принялся упаковывать кожаные куртки в зеленые брезентовые сумки. Для надежности он всплошную обматывал их прозрачным скотчем. Сумки, касаясь друг друга, издавали звук трущихся воздушных шаров.
  Я зашел в туалет и, едва подняв крышку унитаза, с неудовольствием услышал голос Влада:
  - Эрик, ты скоро?
  - Я же только что зашел!
  - Да я не об этом, сиди сколько влезет. У меня один пакет остался, а я сумку уже скотчем замотал. Можно я его в твой мешок положу? Там около килограмма примерно.
  - Клади, ради Бога. Дай только спокойно процесс завершить.
  Когда я вышел из туалета, Влад благодушествовал, лежа с сигаретой на кровати. Упакованные толстобокие сумки рядком лежали у двери, как спящие поросята.
  - Ну что, поехали сдавать багаж? - спросил он.
  - Сейчас, только мешки зашью.
  - Тебе помочь?
  - Да нет, я быстро.
  Я зашил один мешок и отставил его к двери. Перед тем как зашивать второй, я залез рукой внутрь, чтобы убрать выпирающий наружу бугор и нащупал плотно упакованный предмет. Его форма была незнакомой, и в то же время что-то смутно напоминала. Я вытащил его из мешка - это был черный полиэтиленовый пакет. В нем прощупывалось нечто похожее на вынутые из коробки бруски пластилина.
  - Влад, это твое?
  - Ну да, - пожал плечами Влад. - Я же спросил, прежде чем класть.
  - А что здесь?
  - Мелочевка кое-какая. Да не парься ты, зашивай и пошли сдавать, пока не опоздали.
  - Время еще есть. Так что там?
  - О блин, да о чем мы говорим? Тут и килограмма не будет. Мне просто в лом свою сумку вскрывать, а потом опять заматы- вать. Да и скотч кончился. Если хочешь, я тебе заплачу и за вес, и за растаможку. А лучше просто пузырь в Москве поставлю. Будет повод встретиться.
  - Это гашиш?
  - Ну да. Утром предложили на Мэйн-базаре по дешевке, грех было отказываться. Ты же знаешь, я шоблю понемножку, вот и взял в запас. Это как для тебя бухло в домашнем баре. Каждый расслабляется, как может.
  - Влад, я не возьму. Бухло в магазине легально продается, а за наркоту срок можно получить.
  - Какая наркота, какой срок? Зачем эти громкие слова? Весь мир курит план столетиями. Это же не ширево в ампулах, не колеса, не химия какая-нибудь. Для индусов это не криминал, а в Москве вообще никто проверять не будет - там у турфирмы все схвачено. Без крыши такой бизнес не бывает.
  - У меня есть запасной рулончик скотча. Помочь тебе сумку перепаковать? - я положил черный пакет и скотч на кровать Влада.
  - Сам справлюсь, - огрызнулся Влад. - Даже о такой мелочи тебя попросить нельзя. Зато когда самому перекантоваться надо, так ты тут как тут.
  - Я жил на месте Носова.
  - Вон ты как заговорил в день отъезда. А сам драгоценности возишь.
  - Это не драгоценности.
  - Все равно. Ювелирные украшения и предметы искусства вывозить нельзя. Если в фирме узнают...
  - Как же они узнают? Не такой же ты дурак, чтобы им об этом рассказывать.
  - Ты что, шантажировать меня вздумал? - вскинулся Влад. - Ладно, посмотрим, кто из нас дурак. - Он, молча, принялся распаковывать сумку.
  Я быстро зашил второй мешок, выставил его вместе с первым за дверь и вызвал по телефону рассыльного с тележкой.
  
  69
  Ливень начался, когда мы подъезжали к аэропорту. Покрыв головы полиэтиленовыми пакетами, мы по очереди выбегали из автобуса под навес перед входом в здание аэровокзала.
  - Да-а, - протянул Носов, глядя на сплошную стену воды, с шумом стекающей с крыши. - В такую погоду ни одна сволочь за нами не прилетит. Просидим мы здесь в этот раз до конца сезона дождей.
  Фиона мышкой дрожала под полой его куртки.
  Галя с непокрытой головой вышла из автобуса последней. Она не спеша сделала несколько шагов и, войдя под навес, встряхнула промокшими волосами.
  Нашу группа расположилась в углу, у стеклянной стены. По ней змеились струи воды, рикошетом долетавшей от тротуарных плит.
  Усевшись в кружок, мы произвели ревизию наших запасов. Дождливая погода, как всегда, оказала на российского человека свое магическое действие. Виски было припасено гораздо больше обычного. Закуска исчерпывалась несколькими пакетиками соле- ных орешков.
  За стеклом сгустилась ночь. В зал ожидания прибывали все новые порции пассажиров. Все стулья были заняты, и люди устра- ивались на мраморном полу.
  Откатилась стеклянная дверь, и через зал в поисках места потянулась очередная российская группа. В толпе мелькнули знакомые лица.
  - Мишка, Катя! Давайте к нам! - крикнул Носов.
  - Ба, кого я вижу! - воскликнул Михаил. - Катюх, приземляем- ся.
  Миша сел на свободное место и достал из сумки большую пластиковую бутылку виски. Катя устроилась у него на коленях.
  - Любо-дорого на вас смотреть, - ухмыльнулся Влад. - Хотя, помнится, были и другие времена.
  Цискаридзе сейчас грубо нарушал неписанное правило челночных компаний - не касаться истории чьих-либо отношений. В поездках то и дело возникали союзы, скрепленные деловыми интересами, сексом, жаждой разнообразия или стремлением отдохнуть от домашней рутины. По тем же причинам они легко распадались, и на их месте создавались новые. Процесс был динамичным и увлекательным, и пары обновлялись от поездки к поездке в самых неожиданных перекрестных сочетаниях. Намек Влада на свои прошлые отношения с Катей был даже не бестакт- ностью, а очевидной глупостью.
  - Ты это о чем, дорогой? - ласково спросила его Катя. - Разве промеж нами что-то было?
  - А как же! - осклабился Влад. - Все как положено. А Михаил тогда в коридоре стенку подпирал.
  - Это у тебя так положено, - передразнила его Катя. - У тебя вообще, как положишь, так и лежит, не ворохнется. А у Мишки все стоит, даже если он сам на ногах не держится.
  Все засмеялись. Влад вскочил с места и в бешенстве огля- делся.
  - А ты чего ржешь? - бросил он мне. - Тебя-то за что Галка подальше послала? Тоже, небось, мышей не ловишь. А может на конец что-нибудь зацепил, когда в прошлый раз к блядям ночью с Носовым мотался?
  Сидящая в стороне Галя вздрогнула и посмотрела на меня с каким-то пришибленным выражением. Я поднялся со своего сиденья. Миша снял с колен Катю, аккуратно поставил ее на пол и встал между мной и Владом.
  - Спокуха, - сказал он веско. - Ты, Владик, ебальничек свой прикрой немного. Нехуй тут начальство из себя строить. Конечно я был бы не против посмотреть, как Эрик тебе морду будет щупать. Но проблемы при этом будут у нас всех. Абсолютно ненужные. Нам бы улететь отсюда без приключений. Так что побереги свой фэйс до Москвы. Сядь и не отсвечивай.
  Влад резко развернулся и зашагал к стеклянным дверям.
  - Ну что приуныли? - широко улыбнулся Миша. - Наливайте, бля. Праздник жизни продолжается!
  Гомон в зале ожидания усиливался. Отовсюду раздавался смех, храп и пьяные возгласы. Десятки людей безостановочно кружили по залу, переходя от группы к группе. Здоровенные охранники в белых одеяниях с бамбуковыми палками у пояса, рассредоточившись по аэровокзалу, следили за каждым резким движением.
  Наступило утро, и дождь утих. Стало светло, и сквозь стек- лянную стену мы увидели тот же пейзаж, что и накануне вечером.
  Озлобление и усталость пришли на смену эйфории первых часов ожидания. Неподалеку от нас сидела гомонившая громче всех группа из Уфы. Внезапно двое парней вскочили с мест, один замахнулся на другого, и на его руке тут же с визгом повисли две девицы. Вокруг них мгновенно собралась и разноголосо зашумела толпа. К ним стремительно и бесшумно, словно скользя по мраморному полу, приблизились несколько секьюрити. Группа расступилась. Старший из охранников - самый высокий и мощный сикх в огромном, белом с золотом тюрбане бросил в притихшую толпу несколько коротких энергичных фраз. Говоря, он на уровне груди описал дугу длинной бамбуковой палкой, слегка касаясь ею стоящих полукругом людей.
  Шум в зале на время стих, но скоро поднялся снова. Наконец группы, одну за другой, стали пропускать через пограничный кон- троль. Настроение поднялось. Пройдя через турникеты, люди умывались, приводили себя в порядок и снова усаживались на стулья - теперь уже в международном зале - в надежде на скорый вылет. Однако никакой информации не поступало. Доходили лишь смутные слухи о том, что самолеты уже в пути и в скором времени должны нас забрать.
  День снова клонился к вечеру, и за стеклянными стенами опять заструился ливень. Толстое стекло не пропускало звуков, но о силе дождя можно было судить по неистово несущемуся по тротуару потоку воды, покрытому фонтанами. Порыв ветра вынес под дождь лежащую под навесом газету. Струи воды мгновенно превратили ее в бумажную кашу и смыли с тротуара.
  Зал ожидания международной зоны напоминал лагерь полярников на дрейфующей льдине. Прямо на полу вповалку лежали измученные люди. Запасенное в городе виски давно кончилось, и гудящие, как пчелиные ульи, озлобленные группы челноков вновь и вновь отправляли гонцов в магазины "дьюти фри" за "Московской" и "Столичной". Но новые порции алкоголя больше не приносили желанного расслабления и только еще больше взвинчивали нервы.
  Наступила вторая ночь. Аэропорт притих, но это не была тишина спокойного ожидания. Озлобленное напряжение висело в воздухе, готовое прорваться в любую минуту. Сотни людей чувствовали себя совершенно бесправными. Нам было неизвест- но даже приблизительное время вылета. Граждане великой стра- ны, пользуясь услугами отечественных туристических агентств, оказывались отверженными в любой точке земного шара.
  - Факинг индусы! - встав на стул, орал остекленевший от водки, наголо бритый парень из уфимской группы. - Когда вы нас отправите отсюда?!
  Ему было невдомек, что его турфирма, экономя на всем, что касалось удобства своих клиентов, не передавала для них в аэропорт никакой информации, не заботилась ни о владеющем английским языком сопровождающем, ни о еде, ни, тем более, о гостинице. Он был не в состоянии понять, что компания, услугами которой он пользовался, по определению не могла отнестись к нему лучше, чем государство, в котором она действовала. Еще меньше ему приходило в голову то, что сам он вел себя не как клиент фирмы, знающий о ее правилах и своих правах, а как обычный, выпивший лишнего российский бузотер, которому тесны все на свете правила и рамки. Он не понимал, что Индия тут была вообще ни при чем. Она просто ждала, когда за этими шумными людьми, оставляющими после себя пустые бутылки, семечную шелуху и блевотину под стульями прилетят их самолеты, заплатят за топливо наличными долларами и заберут их в свою холодную, загадочную страну. Оставив при этом новую порцию их собратьев.
  Я поднялся на верхний уровень двухсветного зала и на последние деньги заказал в баре кофе. От выпитого голова гуде- ла, как колокол. Сидя на высоком стуле у ограждения, я смотрел вниз на тюленьи лежбища челночных групп, на размахивающего руками доморощенного трибуна, на понуро сидевшую в углу Галю в обтягивающих полосатых лосинах. Ее лицо показалось мне чужим, словно я увидел его впервые. Мне пришло в голову, что человек, с которым ты расстался, может быть тебе гораздо более чужд, чем тот, с кем ты никогда не был знаком.
  Я потрогал свое лицо. Оно тоже было чужим. Кожа едва реагировала на прикосновения. Окружающее пространство воспринималось словно прозрачный сироп. Я увидел, как через зал в сторону уфимской группы развалистой походкой двинулся Миша.
  - Эй, хватит орать! - грозно крикнул он бритоголовому. - Из-за тебя нас всех сейчас заметут!
  - Тебе нравится здесь сидеть? - обернулся тот. - И ждать, по- ка эти обезьяны отправят нас домой!?
  - Заткнись, я сказал! - еще громче крикнул Миша. - Не пони- маешь, что все это хуево кончится!?
  В ответ бритоголовый спрыгнул со стула и, схватив за горлышко стоящую рядом полупустую бутылку, ударил ею о блестящий металлический поручень. Зазвенело разбитое стекло и во все стороны брызнула желтая жидкость. Резко запахло спиртным. В руке у парня осталась ощетинившаяся стеклянными лезвиями мокрая "розочка". Держа ее перед собой, он медленно пошел на Мишу. Истерически закричали женщины.
  Катя вскочила с места. Миша сделал выпад корпусом и ударил уфимца ногой в пах. По залу прокатился глубокий вздох, и десятки людей бросились к дерущимся.
  В этот момент по невидимой команде от дальней стены зала из-за сверкающих рекламных витрин, из-за пальм в кадках, из-за мраморных колонн показались одетые в белое с золотым индийские секьюрити и быстро выстроились в плотную шеренгу. Они не были похожи ни на подтянутых английских бобби, ни на изысканно-передастичных французских аржанов, ни на супер- оснащенных американских копов, ни, тем более, на российских ментов. Они были просто здоровенными сикхскими мужиками, натасканными ломать любую силу. Их мощные, упитанные тела летели вперед, легко скользя по мраморному полу. В руках они держали наотлет толстые бамбуковые палки.
  Секьюрити мгновенно добрались до ближайшей челночной группы, взмахнув палками, в считанные секунды положили всех мужчин на пол и также стремительно двинулись дальше. Под крики "атас!" по светлому мраморному полу вслед за ними заструились первые потеки крови.
  Я издали увидел, как еще одна группа секьюрити бросилась вверх по лестнице и, распавшись на две части, быстро двинулась по верхнему этажу. Самое разумное в моем положении было оставаться на своем месте и продолжать пить кофе. Но извечное российское "атас" сослужило плохую службу затуманенному алкоголем мозгу. Я бросился по ступенькам вниз и втиснулся в небольшую нишу под лестницей.
  Рядом мелькали высоченные ноги в белых штанах с золотой бахромой лампасов и раздавались сдавленные крики настигнутых соотечественников. Прямо передо мной, зажимая рассеченный затылок, на коленях стоял уфимский говорун. Кровь, пузырясь, стекала по его бритой голове на цветастую рубашку. Мимо, не замечая меня, быстро двигался скользящим шагом огромный сикх с бамбуковой палкой наперевес. Я еще глубже забился в нишу. Он уже миновал меня, когда из-за лестницы показался Влад. Он что-то крикнул сикху и мотнул головой в мою сторону. Сикх, слегка притормозив, на ходу махнул палкой внутрь моего убежища. Я выбросил вперед руку и ощутил в предплечье жгучую боль. Сикх, не удовлетворенный результатами своей работы, остановился и, пригнувшись, размахнулся более прицельно. Бамбуковая палка, приближаясь, сначала заполнила собой весь просвет ниши, а потом погрузила мой мозг в раскрашенную искрами темноту. Последнее, что я успел увидеть, был кряжистый горный склон с бьющим из-под подошвы фонтаном.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Часть третья
  
  1
  Монотонно вибрирующий пол был покрыт зеленым ковроли- ном. Вокруг лежали штабеля мешков и сумок. Воздух был наполнен равномерным гулом. Я с усилием открыл глаза. В стянутой невидимым обручем голове медленно пульсировала боль. Тошнота подступала к горлу.
  Прямо перед лицом висела, подрагивая, защитного цвета сетка, похожая на камуфляжную. За ней, словно зрительный зал, виднелся тускло освещенный зев самолетного салона. В креслах, откинувшись на спинки, в разнообразных позах спали люди.
  В последнем ряду сидел, запрокинув голову, Носов. Его рука свисала к полу. Я дотянулся до нее сквозь сетку и дотронулся до кисти. Носов проснулся и что-то вполголоса сказал дремлющей на его плече Фионе. Та встрепенулась, заложила за ухо выбившуюся прядь и поднялась с кресла. С испугом глядя на меня, она достала из сумки бутылку с водой и коробочку с лекарством. Вытряхнув на ладошку две таблетки, она протянула их мне сквозь сетку, как кусок сахара верблюду в зоопарке. Я проглотил таблетки и долго, с болью при каждом глотке, пил воду.
  - Есть хочешь? - спросил Носов, протирая красные глаза.
  Я покачал головой, опустился затылком на сумку и закрыл глаза. Голова снова налилась свинцовой тяжестью.
  Незадолго до посадки я опять очнулся и выполз из-под сетки в пассажирский салон. Фиона дала мне еще две таблетки и сунула коробочку с остальными в карман куртки.
  - Это тебе Шефали дала. Сказала пить два раза в день по две таблетки.
  - Какая Шефали? - разлепил я спекшиеся губы.
  - Врачиха в аэропорту. Которая тебе голову зашивала. Ты что, ничего не помнишь?
  Проведя рукой по темени, я нащупал приклеенный пластырем тампон. Поднявшись на ноги и, хватаясь за спинки кресел, я добрался до туалета. В зеркало на меня глядела чужая небритая физиономия с заострившимися скулами, распухшей львиной переносицей и темно-фиолетовыми полукружьями под глазами. На темени был аккуратно выбрит островок с бугорком марлевой нашлепки.
  На привокзальной площади Носов нашел для меня машину.
  - Сильно с раненого не дери, - сказал он худощавому парню в кожаной кепке.
  - Это раньше драли, - откликнулся водитель, - а теперь цена определяется спросом и предложением. Свободный рынок, бля.
  Комната в общежитии была пустой. Ержан должен был вернуться из отпуска через неделю. Стараясь не делать резких движений, я принял душ и завалился в постель.
  На следующий день я поднялся с трудом. От боли на какое-то время спасали индийские таблетки. Я кое-как добрался на метро до Галиного дома. Моя машина была запаркована у ее подъезда. Галины окна были плотно зашторены. Мне нужны были мои вещи, а кроме того не было денег. За прошедшую неделю реализаторы наверняка что-то наторговали. Все дела с ними вела Галя. Поколебавшись, я поднялся и позвонил в дверь. Никто не отзывался. Я спустился вниз, сел за руль и поехал на склад турфирмы.
  Моих мешков в ангаре не оказалось. На складе мне сказали, что большая часть группы багаж уже получила, но он, возможно, прибыл еще не весь из-за задержек рейсов.
  Выйдя из склада, я поехал на главпочтамт. Выстояв очередь, я протянул в окошко паспорт, и женщина в обвязанном вокруг поясницы платке выложила на отполированный локтями прилавок большой белый конверт. В моих висках бешено застучала кровь. Я отошел от окошка, сел на скамью у стены и медленно перевернул конверт адресом вверх. Письмо было от Гартунга. Я вскрыл кон- верт и вынул из него бланк заявления на выезд в Германию. Записки не было.
  Я поехал домой, и у метро подсадил голосующую женщину. Она с опаской смортела на меня в зеркало. Денег, которые она мне дала, хватило на пачку сигарет и батон хлеба. Я сделал еще три ходки, купил пакет макарон, масло и заправил машину бензи- ном. Головная боль становилась непереносимой. На дне коробоч- ки оставались две таблетки.
  
  2
  Наутро я пошел в поликлинику. Полная близорукая докторша воззрилась на меня, как на инопланетянина.
  - Ты чего с сотрясением мозга разгуливаешь?!
  - Почему вы решили, что у меня сотрясение мозга?
  - Ты в зеркало себя видел? Очки свои фиолетовые? Ложись-ка на кушетку...
  Помимо сотрясения мозга у меня оказались сломанными два ребра.
  - Где тебя так угораздило? - спросила докторша, выписывая направление на рентген. - Только не говори, что с лестницы упал.
  - Скорее под лестницу. Далеко, отсюда не дотянуться...
  Я прикрыл глаза, и на мгновение увидел Влада, дернувшего в мою сторону подбородком.
  - Сделаешь рентген, и чтобы лежать - не двигаться, если не хочешь в инвалидной коляске оказаться. А ребра и так срастутся. Главное - покой и никаких тяжестей. Три кило максимум.
  Вместо рентгена я снова поехал на склад. Кладовщик махнул рукой в дальний складской угол:
  - Там вашей группы багаж. Только, все что прибыло, уже ра- зобрали.
  Я на всякий случай обошел весь огромный ангар. Моих мешков нигде не было.
  - Бывает, потом еще довозят, - пожал плечами кладовщик. - А если не привезут, тогда звони на фирму разбираться. Вообще-то у нас ничего не пропадает...
  Я снова поехал к Гале. На звонок в дверь опять никто не ответил. Я вышел из подъезда и позвонил ей из ближайшего авто- мата. Галя ответила, когда я уже собирался повесить трубку.
  - Галя, привет.
  - Это ты? Что ты хотел?
  - Я бы хотел забрать свою зубную щетку. Возможно, что-ни- будь еще, если причитается.
  - Не знаю насчет чего-нибудь еще, а щетку можешь забрать.
  - Прямо сейчас?
  - Заходи через полчаса.
  Я сел в машину и закурил. Через несколько минут из Гали- ного подъезда появилась знакомая фигура.
  - Марат! - крикнул я через улицу. - Ты что, с мехов на кожу переключился? Или на шерсть?
  Марат подошел к машине и вздрогнул, увидев мое лицо.
  - Привет, Эрик. Что это с тобой?
  - Да так. Неудачно бросил вызов судьбе. А ты здесь по ком- мерческой части?
  - Галя просила помочь довезти ей до дому багаж. Ну, я и...
  - Со вчерашнего дня помогаешь?
  - Напрасно ты иронизируешь, Эрик. Галя - честная женщина. Она же не виновата, что тебя разлюбила...
  - А тебя, значит, полюбила. Да нет, я не в претензии, - ус- мехнулся я, увидев его протестующий жест. - Но имей в виду, что с золотой рыбкой надо уметь обращаться. Чтобы не остаться у разбитого корыта. И не ходить потом с такой рожей, как у меня.
  - Может ты и прав, - подавленно ответил Марат и, помолчав, выдохнул: - Ты знаешь, что случилось?
  Я открыл дверцу и вышел из машины.
  - Что?
  - Рауфа убили. На прошлой неделе.
  Утихшая было боль с новой силой запульсировала в моей голове.
  - Кто?
  - Бандюки ореховские. Засекли, что он по трассе мимо них с товаром гоняет. Остановили "КамАЗ". Велели открыть кузов. Ох- ранник только к автомату потянулся, как их тут же обоих положи- ли. Делают что хотят. И милиция в их дела не лезет. Беспредел...
  Марат, сгорбившись, побрел к своей машине. Я сел за руль и включил зажигание. Потом вспомнил, что так и не зашел к Гале и вытащил ключ из замка.
  Галины волосы были непривычно собраны в пучок. Насторо- женно смотрели глаза с ненакрашенными ресницами. В углу прихожей стоял наспех зашитый, переломленный в талии мешок. Привалившись к нему боком, словно набираясь сил перед похо- дом, лежал оранжевый рюкзак.
  - Вот, - Галя движением кисти показала на мешок и рюкзак. - Твоя доля и твое барахло. Правда нестиранное, уж не обессудь. Пусть тебе теперь стирают твои рыжие прошмандовки.
  - А что за доля?
  - Из непроданного. Помнишь, еще из первой поездки мохеро- вые шапочки привозили? Их плохо брали, почти все двести штук тут, - Галя кивнула на мешок.
  - А кожа, а свитера? Неужели ничего не продалось за неде- лю?
  - А это теперь уже не твой бизнес, - Галя скрестила руки на груди. - Раньше надо было думать. И не пытайся что-то забрать. Побереги свою пробитую черепушку. За меня теперь есть кому заступиться.
  - Это я уже понял.
  - Ну и молодец. Надеюсь, история с Рауфом тебя чему-то научит.
  Я неожиданно для себя рассмеялся. Рауф лежал в свежей могиле где-то под Казанью, так и не утолив товарный голод своих земляков. Я с разбитой башкой стоял в Галиной прихожей. Кого и чему все это могло научить? Какова была мораль этой басни? Какие выводы я должен был для себя сделать?
  - Тебя, видать, и вправду хорошо по голове трахнули, - под- жала губы Галя. - Нашел над чем смеяться. Рауф, конечно, был нам не сват и не брат, но нельзя же быть таким циником.
  - Что поделаешь, Галь. Ничего святого у меня нет.
  - Вот это верно. Только целый год с тобой псу под хвост выкинула. Из-за какой-то рыжей сучки крыша поехала. Ну ничего, теперь у меня все по-другому будет...
  Я, морщась, подхватил рюкзак и вышел на площадку.
  - Мешок сейчас заберешь? - Галя придержала дверь ногой, обутой в тапок с голубым помпоном.
  - Нет, Галечка. Мне тяжелое врачи поднимать не разрешают. Так что носить теперь тебе эти шапочки - не сносить...
  - Короедов тебя искал! - крикнула мне в спину Галя.- Скажи ему, чтобы больше сюда не звонил, - ее голос гулко отразился в колодце лестницы.
  Я вышел из подъезда, положил рюкзак в багажник и закурил. По отросшим и загрубевшим за лето темно-зеленым липовым листьям защелкали первые капли дождя. "Опять осень", - подумал я, выруливая со двора.
  
  3
  - Будем активно разыскивать ваш багаж, - с мягким кавказ- ским акцентом произнес менеджер турфирмы и сочувственно развел руками. Из-за ворота белой рубашки прямо над узлом галстука курчавились темные волосы. - Сначала выясним, улетел ли он вообще из Дели.
  - Мне кладовщик на складе сказал, что весь багаж прибыл.
  - Он откуда знает? - менеджер воздел руки над головой, по- казав потные подмышки. - Это вообще не его вопрос. Будем ра- зыскивать. Позвоните мне через два-три дня.
  - А если не найдете?
  - У нас ничего не пропадает. В крайнем случае получите ком- пенсацию.
  - Какую компенсацию?
  - Шерстяные изделия - четыре доллара за кило, кожаные - пять. Надеюсь ничего ценного у вас там не было? Все ценности надо декларировать отдельно. Иначе их вывоз считается незакон- ным.
  - Значит вы предлагаете мне три доллара за свитер и десятку за кожаную куртку? Да вы что, охренели?
  - Вы здесь не выражайтесь, молодой человек, - нахмурился менеджер. - Не надо лезть на рожон. Позвоните через пару дней.
  Я вышел на улицу и позвонил Короедову.
  - Привет, Эрнесто! - закричал Костя. - Никак тебя не застану. И Галка разговаривает, как Снежная королева. Вы что, поссори- лись?
  - Самую малость. Я пока тебе сам буду звонить.
  - Не вопрос. Слушай, у нас тут с Комаром дельце наклюну- лось. Выхлоп светит хороший, но поначалу требует инвестиций. Как там насчет денег?
  - Я только приехал. Багаж еще не получил. Получил пока то- лько по башке.
  - В каком смысле?
  - В прямом. Но это неважно. Постараюсь решить свои про- блемы поскорее. Буду держать тебя в курсе.
  - В курсе своих проблем? Проблем, старик, нам и своих хва- тает. Нам бы денег поскорее.
  - Я позвоню.
  - Давай, не пропадай.
  Я нажал на рычаг и набрал номер Носова.
  - Привет, раненый, - отозвался он. - Как твоя буйная голова?
  - Замечательно. Послушай, ты ведь давно в этом бизнесе. У тебя когда-нибудь багаж пропадал? Или еще у кого-нибудь?
  - Я понимаю, о чем ты, - отозвался Носов после паузы. - У меня эта мысль еще в Дели мелькнула, когда вы с Владом чуть не сцепились.
  - Какая мысль? При чем тут Влад?
  - Позвони мне завтра. Попробую что-нибудь узнать.
  Я заехал в поликлинику. Полная докторша сняла мне швы и помазала рубец зеленкой.
  - Можно больше не заклеивать, - сказала она, близоруко щурясь. - На воздухе быстрее заживет. Рентген головы делал?
  - Нет еще.
  - С огнем играешь, - покачала она головой. Ее толстые икры виднелись из-под мелкого для ее корпусной фигуры, неудобного стола.
  Она оттянула мне веки и надавила на виски.
  - Вообще, все не так плохо, - сказала она с удивлением. - Живучий ты, однако. Да и везучий тоже.
  Я вышел из поликлиники и сел в машину. Хотелось поесть и лечь в постель. Деньги на еду можно было добыть извозом или получив в институте отпускные. Показываться в бухгалтерии с такой физиономией не хотелось. Но еще меньше хотелось сажать в машину посторонних людей вместе с их запахами, раздражени- ем, мокрыми зонтами и, подчиняясь их приказаниям, везти их по заляпанным палыми листьями, темным от дождя улицам.
  Поколебавшись, я позвонил на кафедру.
  - Михалыч, ты? Не знаешь, деньги сегодня дают в бухгалте- рии?
  - Эрик, дуй срочно в институт! Тебя шеф разыскивает.
  - А что случилось?
  - Это не телефонный разговор. Давай быстрее.
  Я намочил ладонь о залитое дождем лобовое стекло и, глядя в зеркало, как мог, замаскировал волосами выбритый островок на темени. Круги под глазами пожелтели и утратили прежнюю яр- кость.
  Проезжая мимо общежития, я увидел стоящую у подъезда "скорую" и милицейский уазик. Санитар, не торопясь, выкатывал из чрева машины пустые носилки.
  В институте было пустынно. До начала занятий оставалось два дня. В вестибюле у стены стояли коробки из-под Гришиных лекарств.
  - Ты еще не знаешь? - возбужденно спросил меня Михалыч, как только я переступил порог лаборатории.
  - Что я должен знать? Скажи, наконец, что произошло.
  - Калистратов встречался в общаге с Девченко... - Михалыч замолчал и выглянул за дверь лаборатории.
  - Ну и что? Об этом даже студенты знают.
  - Два часа назад его инфаркт там шарахнул. Прямо в ванной. Жанна побежала, вызвала "скорую". Те пока приехали, он уже готов.
  Я молча опустился на стул. Кровь снова застучала в висках. Сегодняшний день был переполнен событиями.
  - А у тебя что за фонари под глазами? - Михалыч вгляделся мне в лицо. - С бодуна, что ли? Может поправиться хочешь? Кали- стратова помянем...
  - Да нет, я к шефу пойду. Ты же сам сказал, что он меня ис- кал.
  - Ну давай, заходи после него, если что.
  Селиванов сидел за огромным пустым столом.
  - Садись, - он хмуро указал подбородком на стул напротив себя. - Уже знаешь?
  Я кивнул.
  - Доигрался, живчик, - Селиванов прошелся по кабинету. - О покойниках, конечно, плохо не говорят, но... Даже не знаю, чем все это кончится. Сейчас проверки пойдут, весь институт и общаги снизу доверху прошерстят. Ержан уже вернулся?
  - Должен быть со дня на день. Не знаю только, когда Тахиров вернется. Мне Калистратов должен был сообщить...
  - Тахиров не вернется. Он недавно в Азербайджане минист- ром стал.
  - Тахиров - министром? - поразился я. - С его-то мозгами?
  - Именно с его мозгами. Так что кандидатская степень ему теперь не нужна.
  - А для чего она ему раньше была нужна?
  - Чтобы стать министром, - пожал плечами Селиванов. - А те- перь это ни к чему, достаточно связей. Знания, образование - все это теперь никому не нужно, - угрюмо добавил он. - Результат этой интеллектуальной девальвации скажется неизбежно и скоро. Как только у руля встанут некомпетентные люди.
  Селиванов помолчал, глядя в окно на сутулую спину гранит- ного Ученого.
  - Да... В общем подставили меня сильно. Сначала Карпухин, теперь вот Калистратов...
  - А что с Карпухиным? - испуганно спросил я. - Я его полчаса назад в коридоре видел. Вместе с женой.
  Карпухин заведовал кафедрой общественных наук. Он был слепым, и его повсюду водила под руку жена.
  - С ним ничего особенного, - Селиванов махнул рукой. - Ему сердобольный Максищев удружил - девку с улицы привел. Жена-то, сам знаешь, в возрасте.
  - И кто-то заложил?
  - Этого не понадобилось. Когда симптомы стали очевидны- ми, жена его сама в вендиспансер доставила. Не Максищеву же его на уколы водить.
  Я глядел на Селиванова, и не верил своим глазам, - он широко улыбался. Я вдруг поверил, что все мои невзгоды разрешатся каким-то волшебным образом. Как в античной пьесе, когда в до предела запутанной ситуации на сцену по веревке спускается Бог и расставляет все по своим местам.
  - Ну а ты-то как? - спросил он. - Вид у тебя, прямо скажем, не гвардейский.
  Я рассказал Селиванову о своих последних событиях и сам поразился краткости повествования. Казалось невероятным, что все происшедшее со мной за последние две недели может уместиться в несколько обыденных фраз.
  - Ну что ж, Эрик, - шеф сощурил на меня глаза поверх очков, - ничего нового в твоей истории нет. Сел не в свои сани - это бывает. Надо выгребать из ситуации. Но в общаге тебе сегодня в любом случае нельзя появляться. Знаешь что? Я сегодня на дачу собирался. Поедешь со мной?
  - С удовольствием, Иван Александрович.
  - Договорились, - Селиванов удовлетворенно кивнул голо- вой. -Только там шаром покати. Сходи-ка ты пока в магазин, купи чего-нибудь закусить, - Селиванов протянул мне бумажник.
  - Не надо, Иван Александрович. Я сейчас отпускные получу...
  - Не спорь. На сегодняшний день твоя репутация финансово- го магната сильно подмочена. Возьми кошелек.
  
  4
  - Ну вот, Эрка, довелось нам пожить в эпоху перемен, - вздохнул Селиванов, поднимая стакан с наливкой. - Прямо как в китайском проклятье.
  Мы сидели под навесом на крыльце его дачи. Серый денек был часто заштрихован мелким дождем. Пахло мокрыми сморо- диновыми кустами.
  - А разве хоть кто-нибудь в России не жил в эпоху перемен? - пожал я плечами. - По крайней мере в новой истории.
  - В новой истории это глобальная проблема. Мировые войны коснулись всех.
  - У нас и тут особый путь. У нас собственная власть ломала и ломает людей гораздо больше, чем войны.
  - Начитался свободной прессы? - усмехнулся шеф.
  - А разве не правда? Вот хотя бы мое поколение. Выучились, кем-то стали, и что дальше? На нас нет спроса, от нас всюду отмахиваются. Работаем мы соответственно такому отношению. Платят нам соответственно тому, как мы работаем. Получается порочный круг.
  - А разве в нашей стране так было не всегда? Что измени- лось?
  Эта манера Селиванова искусственно оппонировать в разговоре была известна всем его аспирантам. Он, словно тренер по боксу, надевал "лапы" и "парировал удары" до тех пор, пока ученик не формулировал свои мысли предельно четко, либо не становилось очевидным полное отсутствие в этих мыслях какой-либо оригинальности. Иногда это помогало сконцентрироваться и сгенерировать ту необходимую логическую крупицу, без которой высказанная мысль не становилась точкой зрения, а остава- лась лишь общим местом.
  - Изменилось отношение к науке, как к специфическому, квалифицированному труду.
  - В чем оно изменилось? Исчезли передовицы в "Правде" о "бойцах исследовательского фронта" и транспаранты "Слава труженикам советской науки" на первомайских демонстрациях?
  - Вот тут вы правы. Псевдозабота государства о своих науч- ных кадрах действительно исчезла. Разветвленная и изощренная система вранья, в которой мы пребывали десятилетиями, начала давать сбои.
  - Так это же хорошо, когда меньше вранья! - улыбнулся Се- ливанов. - Разве это не перемены к лучшему?
  - Когда вранье заменяется правдой - это хорошо, - ответил я. - Но оно у нас не заменяется ничем. На месте вранья образовался вакуум. И если он автоматически не заполняется правдой, значит эта самая правда не нужна не только властям, но и простым людям. А поскольку природа пустоты не терпит, то этот вакуум очень скоро заполнится новым видом вранья, которое устроит верхи и успокоит народ. Я думаю, власть как раз сейчас над этим работает. Над новой версией светлого будущего.
  - Не будь таким циничным, Эрик. Власть пытается выстроить новую экономическую модель...
  - Да бросьте вы, Иван Александрович. Уровень жизни за последние годы у нас опустился раза в два. Это означает, что как минимум половину того, что было в стране власть попросту присвоила себе. Это же элементарно вычисляется - по закону сохранения материи.
  - Зато появились новые возможности заработать.
  - Ну, это у кого как. У обычных людей эту способность за се- мьдесят лет отбили начисто. Поэтому для народа Советский Союз - это дорогой покойник, а для властей - агонизирующий монстр, которого нужно как можно скорее столкнуть с дороги, чтобы двигаться дальше.
  - А ты изменился, Эрик, - задумчиво сказал Селиванов, уби- рая "лапы".
  - Просто насмотрелся в своих поездках, как люди живут.
  - Я не об этом. Злость какая-то в тебе появилась. И я бы не сказал, что спортивная.
  - А что тут удивительного, Иван Александрович? Потерянное поколение диспергирует на глазах. Кто-то остается на старом месте с нищенской зарплатой и резко упавшим статусом госслу- жащего. Кто-то пытается спекулировать, кто-то неудачно ворует, кто-то вляпывается в неоплатные долги, кто-то спивается, кого-то убивают, кто-то кончает с собой. У многих рушатся семьи...
  - Ты никогда так много не говорил, - серьезно сказал Селива- нов, добавляя в стаканы наливки. - Это уже больше похоже на проповедь. Смотри, как тебя зацепило челночество это.
  - В сущности, все наше поколение - челноки, - сказал я, ставя на ступеньку пустой стакан. - Сегодня все мечутся по жизни, не имея никаких ориентиров. Челнок - символ нашего времени, сим- вол безрезультатной активности, судорожного метания без про- движения вперед...
  Я почувствовал, что опьянел. В висках пульсировала кровь.
  - Ты никогда не думал об эмиграции? - спросил вдруг Сели- ванов.
  - Думал. А почему вы спросили?
  - Да так. Слушая тебя, я подумал, что эмиграция - послед- ний, самый логичный ход челнока. Как прыжок в воду с раскачан- ного до максимальной амплитуды трамплина.
  - Странно слышать это от вас...
  - Почему? Я же не какой-нибудь советский ортодокс.
  - Извините. Но ведь сами вы никогда и никуда не уедете, ве- рно?
  - Не уеду. Долго рассказывать почему, но я думаю, ты и сам понимаешь. Во всяком случае не потому, что считаю тех, кто уез- жает предателями, как это было принято еще несколько лет назад. Просто, такое лекарство, как эмиграция, показано не при любой болезни.
  - Я понимаю, Иван Александрович. Но мало кто думает о том, что в СССР, теперь уже бывшем, сколько угодно эмигрантов, которых никто и никогда не считал предателями. Переезд из Сахалина в Москву - географически гораздо более дальняя эмиграция, чем из Москвы в Германию. Не только по расстоянию, но и по климату, укладу жизни, по чему угодно.
  - Ну еще бы, - хмыкнул Селиванов. - Но главное остается незыблемым: до тех пор, пока ты не выходишь за границы "своего" пространства, ты не считаешься эмигрантом.
  - Точно, - я наполнил стаканы. - Получается, что для России враждебно все, что ей неподвластно - весь окружающий мир. Раньше он находился за границами Варшавского блока. Затем мир "своих", как шагреневая кожа, быстро съежился сначала до границ СССР и, почти сразу, - до границ России. И дело даже не в том, что "своя" территория уменьшилась с 1/6 до 1/7 части суши.
  - А в чем? - Селиванов поощряюще приподнял стакан.
  - В том, что вражеская территория увеличилась с 5/6 до 6/7. Кто не с нами, тот против нас. При этом число самих врагов в процентном отношении выросло еще больше, чем территория, из-за их большей плодовитости и густонаселенности. У нас нет друзей, если не считать экспансивных латиноамериканских марк- систов.
  - Эти нам теперь и подавно не друзья. Они нас счтают предателями коммунистических идеалов. Но в политике дружбы не бывает в принципе, - возразил Селиванов.
  - Такой, как между людьми, не бывает, - согласился я. - Но бывают долгосрочные объединения на разумной основе. У нас нет и этого, поскольку нет этой самой разумной основы. Мы либо покупаем себе друзей-вассалов, либо играем в какую-то глумливую дружбу народов, подкрепленную бронетехникой.
  - Интересно, как далеко тебя сегодня занесет, - заметил Се- ливанов, добавляя в стаканы наливку.
  - Совсем недалеко, - ответил я небрежно. - В сущности, про- изошла естественнейшая вещь: развалилась последняя на планете империя. При этом метрополия, по сравнению с колони- ями, оказалась беднее пашнями и теплым климатом. Зато богаче укрытыми вечной мерзлотой, льдами или километрами горной породы труднодобываемыми и взрывоопасными во всех отноше- ниях сокровищами - золотом, алмазами, нефтью, газом, ураном. Этим и определяется облик сегодняшней России. Хозяева медной горы, бля.
  - И что же нам, бедным, теперь делать? - продолжал улыба- ться Селиванов.
  - Не надо тащиться в хвосте развитых стран, притворяясь, что мы с ними на равных. Гораздо эффективнее признать свою се- годняшнюю слабость и историческую несостоятельность. Отбро- сить ложные идеалы. Покончить с великодержавными амбициями. И спокойно работать, строить...
  - И все это ты осознал в Индии? - Селиванов смотрел на меня с веселым удивлением. - Что там могло тебя натолкнуть на такие мысли?
  - Не имеет значения, в какой стране ты побывал. Когда выезжаешь за любую границу, все оставшееся дома сразу видится иначе.
  Боль с новой силой застучала в моей голове. Я поднялся, опираясь о ступеньку крыльца, и цепляясь за стену, побрел в дом.
  
  5
  - Кофе пить будешь, Кампанелла? - насмешливо спросил Селиванов. - Какие напитки наиболее популярны по утрам среди утопистов Города Солнца? Рассол? Наливка? Останкинское пиво?
  Селиванов стоял передо мной в тренировочном костюме. Я с трудом поднялся.
  - Я в Москву поеду, Иван Александрович, - сказал я, расти- рая виски.
  - С такой физиономией тебе в институте лучше не появля- ться. По крайней мере сегодня. Так что не рыпайся. Лучше отлежись.
  - Мне с другими делами надо разобраться. Пока занятия не начались.
  - Ну смотри.
  Я умылся, стараясь не глядеть в зеркало, попрощался с шефом и поехал на станцию. Рядом с кассой на стене висел телефон. Я позвонил в турфирму.
  - Он занят, - ответил голос секретарши. - Что? Ну хорошо, как ваша фамилия? Минуточку.
  В трубке повисло молчание. Через несколько минут зацокали по паркету каблуки, и секретарша сказала:
  - Алло, вы еще ждете? Ваш вопрос пока не решен. Позвони- те к концу недели.
  - Какой недели?! Мне же обещали...
  - К сожалению, больше ничем вам помочь не могу.
  К станции подкатила зеленая ящерица электрички. Люди, на ходу складывая зонты, ринулись на штурм вагонов. Глухо стукнули двери, зашипели тормоза, и электричка исчезла в облаке дожде- вой пыли.
  Я набрал номер Носова.
  - Эрик, ты? Можешь приехать? У меня есть для тебя кое-что.
  Шоссе было забито потемневшими от дождя фурами. По кольцевой дороге машины едва двигались. Сидя за рулем, я вспоминал бодро шагающих по улицам Дели слонов, мерцающий аквамарином бассейн и снопы цветных искр от камней, хранящих- ся в сейфе у Сури. До Носова я добрался только через полтора часа.
  Дверь мне открыла Эля. На ней была выцветшая тельняшка. Сквозь полосатую ткань торчали горошины сосков. Kрепко, враз- лет упирались в пол голые, мускулистые ноги.
  - Эрик! - Эля засмеялась и поцеловала меня в губы. - Как я рада тебя видеть!
  За ее спиной появился хмурый Носов.
  - Погоди, - сказал он, отодвигая Элю плечом. - Еще успеешь налобызаться. Мне поговорить с ним надо.
  - Неужели насчет рыжей пташки? Стоя на одной ноге, Эля без усилия подняла другую вертикально вверх и оперлась ею о стену.
  Носов оставил Элино замечание без ответа. Он пропустил меня в спальню и закрыл за собой дверь. На полу подстреленной белой цаплей лежало кружевное белье. Носов небрежно зашвыр- нул его ногой под кровать, сел на смятую постель, закурил сигарету и надолго замолчал.
  - Ну, в общем так, - сказал он наконец. - Все, что я тебе расскажу - строго между нами. И не задавай мне вопросов, типа "откуда ты знаешь". Информация достоверна. Получена от серьез- ных людей. Я на этих людей работаю, - поколебавшись, добавил он - У них человечек есть в этой сраной турфирме, через которую мы в Индию летаем. Он мне кое-что рассказал. Понимаешь, о чем я?
  - Честно говоря, не очень. Я-то при чем?
  - Придется выражаться яснее, - вздохнул Носов. - Эту тур-фирму крышуют менты. Менеджер - старший брат Влада, майор милиции. Младшего пристроил верблюдом - возить из Индии гашиш. Это относительно безопасно - таможня у них схвачена.
  - А какого черта он тогда пытался засунуть свой гашиш в мой мешок?
  - Это обычный прием, - пожал плечами Носов. - Хотел тебя замазать, потом разыграть одну из стандартных ментовских коме- дий и, в конечном итоге, заставить тебя на них работать.
  - А где теперь мои мешки, твой человечек тебе не сказал?
  - Он вообще ничего напрямую не говорил. Но дал понять, что скорее всего тебе решили отомстить за отказ. Даже не отомстить, а отделаться от тебя, поскольку Влад перед тобой засветился, а верблюдить на них ты не захотел. Как говорится, вербовка не сос- тоялась.
  Раздался стук в дверь, и Эля требовательно крикнула:
  - Эй, на шхуне! Долго вы еще там?
  Носов не ответил.
  - Выходит, мои мешки попросту внаглую украли? - спросил я.
  - Дернули, как у них говорят, - кивнул Носов. - Они это редко делают - стараются не распугать клиентуру. Только когда хотят от кого-то избавиться.
  - И жаловаться, конечно же, бесполезно.
  - Кому? В суд подавать без толку. Во-первых, у них и там все налажено, а во-вторых, они на тебя так наедут, что сам заявление заберешь. Да и цацки твои тебе все равно никакой суд не компен- сирует, раз ты их незаконно ввез. Зря ты их перед Владом засветил.
  - Он при мне вообще наркоту упаковывал, - пожал я плечами. - Да и откуда я знал, кто он такой?
  - А не надо ничего знать. Просто в этих поездках нельзя вести себя так, будто ты в турпоходе с друзьями или на практике со студентами. Это все издержки твоего идеализма.
  - При чем тут мой идеализм? Тебе ведь можно доверять?
  - И мне нельзя. Мне тем более нельзя.
  - Почему?
  - Потому что мои хозяева - еще большая мразь, чем Влад с его братом. Но с ними я повязан накрепко - не соскочить. Так что если меня возьмут за жопу, я молчать не смогу. А потому лучше не доверять никому.
  - Какие хозяева?
  - Я же тебя сразу предупредил - без лишних вопросов.
  - Понятно, - сказал я, помолчав. - Тогда все понятно.
  Дверь спальни приоткрылась и показалась стриженая голова Эли.
  - Нос, я больше не могу, - тихо сказала она.
  - Не знаешь, что делать? - резко спросил Носов.
  - Знаю, - кивнула голова и дверь закрылась.
  Носов потушил сигарету и поднялся с кровати.
  - Выпить хочешь? - спросил он.
  - Хочу. В принципе ничем другим я в последние дни и не занимаюсь.
  Мы вышли из спальни. Эля полулежала на диване, задрав ноги на спинку. Глаза ее сухо блестели. На стоящем возле дивана стеклянном столике лежал чистый лист бумаги с белыми крупинка- ми и свернутая трубочкой денежная купюра. Эля приветственно помахала мне ногой.
  - Ты молодец, Эрик, - возбужденно сказала она. - Давно надо было распрощаться с этой Галиной - малиной.
  - Это почему же?
  - Она так себя вела, будто ты ее собственность.
  - Все женщины собственницы.
  - Но не все мужчины собственность. Я теперь тебя зауважа- ла. Линию втянешь? - Эля посмотрела на меня расширившимися зрачками.
  - Что?
  - Ну, кокса нюхнешь?
  - А-а, вон ты о чем. Нет, спасибо. Мне и алкоголизма за глаза хватает.
  - Что ты собираешься делать? - спросил Носов.
  - Не знаю пока. Долг надо как-то отдавать.
  - Нос, а ты его со своими шефами познакомь, - опустив ноги на пол, предложила Эля. - Они любых кредиторов отвадят.
  - Их помощь слишком дорого обходится, - угрюмо ответил Носов.
  - Не надо меня ни с кем знакомить, - ответил я. - Сам что-нибудь придумаю.
  - Да, совсем забыл, - Носов достал с книжной полки сложен- ный листок бумаги и протянул его мне. - Руфь просила тебя позво- нить.
  Эля кошачьим движением спрыгнула с дивана и выхватила листок из рук Носова.
  - Элька, кончай дурить! - крикнул Носов.
  Но Эля отскочила в угол комнаты и, заглядывая в бумажку, быстро пробежалась по кнопкам телефона перламутровыми паль- чиками.
  - Здравствуйте, это Руфь? Сейчас с вами будет говорить херр Эрнст, - Эля, смеясь, кинула мне трубку.
  Носов подошел к ней сзади и дал увесистого шлепка. Эля взвизгнула и прыгнула на диван. Я вышел с трубкой в спальню.
  - Алло. Да, привет. Как твой живот?
  - Нормально. А как твоя голова?
  - Тоже ничего.
  Повисла пауза. Говорить было не о чем. Телефонная трубка никак не заменяла гибкое тело-хлыстик в аквамариновом бассейне.
  - Хочешь встретимся? - спросил я. - Через неделю, когда го- лова заживет.
  - Я послезавтра уезжаю в Израиль. Насовсем, - беспечально сообщила Руфь.
  - Очень жаль, - бодро отозвался я. - Хорошо было в Дели, правда?
  - Обалденно. У меня такого никогда не было. Страсть, просто как в кино. Я тебе письмо напишу. Какой у тебя адрес?
  - Адрес у меня ненадежный. Пиши на главпочтамт, до вост- ребования.
  - Хорошо. Тут папа ругается, что ему надо срочно позвонить. Я тебя целую.
  - Я тебя тоже.
  Я вышел из спальни. Эля спала, уткнувшись носом в диван- ную спинку. Ее тельняшка задралась до талии. Я отвел взгляд в сторону. Меня вдруг охватило абсурдное в этой ситуации жела- ние.
  - Хороша? - осклабился Носов, перехватив мой взгляд. - Спору нет. Только хлопот с ней до хрена и больше. То пьяная, то под наркотой. Сутками не выгонишь.
  - А ты ей пить не давай.
  - Она уже готовая заявляется. Слушай, Эрик, ты не уходи, а? Давай лучше я до утра слиняю.
  - Хочешь вручить ее мне, как переходящее красное знамя?
  - Почему бы и нет? Баба она справная. Особенно когда трез- вая. Балерина, все-таки.
  - Носов, у тебя тоже крыша поехала? С моими проблемами мне сейчас только бабы не хватает.
  - Судя по твоему взгляду, не хватает.
  - Баба мне нужна только на полчаса. А сколько с ней потом возиться - одному богу известно.
  - Ну давай тогда прямо сейчас, пока она спит. Угощайся, так сказать.
  Носов запрокинул голову и засмеялся мелким рассыпчатым смехом. Я заметил под его носом застрявшие в щетине белые крупинки.
  - Нет, ребята, мне вас не догнать, - покачал я головой. - Нос, спасибо за информацию. По крайней мере, я теперь знаю, на что мне рассчитывать.
  
  6
  Когда я подъехал к общежитию, было уже темно. В салоне стоящих у подъезда "Жигулей" вспыхивал огонек сигареты. Стекло опустилось, и я увидел сидящего за рулем Короедова.
  - Привет, Кость. Ты меня ждешь?
  - А кого же еще, - хмуро ответил Короедов. - Садись, погово- рим.
  Я обошел машину и сел рядом с ним.
  - Ты куда пропал?
  - Что значит пропал? - удивился я. - Мы же с тобой вчера ра- зговаривали.
  - Вчера утром, - уточнил Короедов. - А сейчас уже вечер. Два дня прошло, а от тебя ни слуху, ни духу. И от Галины съехал. Мы уже с Комаром решили, что ты в бега подался.
  - Какие бега? Не смеши.
  - Для нас ничего смешного тут нет, - жестко сказал Короедов. - Нам деньги нужны, у нас дело срывается.
  - Мне тоже не до смеха. Я никак багаж получить не могу из Дели. Не исключено, что его украли.
  - Эрик, все это как-то несерьезно, - поморщился Короедов. - Я же тебе не рассказываю о наших трудностях.
  - А ты расскажи. Как бывало раньше.
  - В подробности вдаваться не будем, - Костя в последний раз затянулся и щелчком выбросил окурок за окно. Красный огонек описал дугу и искрами рассыпался по тротуару. - Пока проценты нарастают по старой схеме. Но если до конца месяца не рассчита- ешься, Комар обещал включить геометрию.
  - Это как?
  - Да так, - хмыкнул Короедов. - Все наросшие проценты при- бавляются к основному долгу, и в следующем месяце они исчи- сляются уже от новой суммы. И так каждый месяц.
  - Ни хрена себе.
  - А ты как думал? Иначе инфляция все сожрет.
  - Не настолько она прожорлива.
  - Ты знаешь, что такое упущенная выгода?
  - Да ты просто профессором экономики стал.
  - А как же. Без этого ни черта не заработаешь. В общем я тебе все передал. Давай, крутись. Пока.
  Я хлопнул дверцей машины и поднялся на свой этаж. Сквозь замочную скважину пробивался лучик света. Дверь мне открыл Ержан. Мы обнялись на пороге.
  - Здорово, брат, - Ержан до предела сощурил глаза в улыбке. - Как-то ты неважно выглядишь. Опять в женскую баню ходил?
  - Что-то в этом роде. Как там родные просторы? В Курнасай заезжал? Что там нового?
  - В пустыне новости бывают редко. Там до сих пор твой приезд обсуждают. Серик то, Серик се... Полгода забыть тебя не могут.
  - Кто?
  - Да все. Старики обсуждают цены на билеты в мавзолей. Бакир то и дело вспоминает о твоем человеческом достоинстве. Нурлан уверен, что он раскрыл перед тобой подлинную красоту степи. Но самое большое впечатление на них произвели твои рассказы о гомосексуалистах. В точности это слово они не запом- нили, поэтому Турсуна называют просто: гомосаксаул.
  - Кто бы мог подумать, что я там оставил такой яркий след.
  - Забыл еще сказать про Айнур. Она краснеет, как только слышит твое имя. Привет тебе передавала.
  - Спасибо.
  - Пожалуйста. Ну а главное, - они готовы повторить всю эту операцию со шкурками.
  - Сейчас? Но ведь ягнят режут весной.
  - Там у каждого пастуха есть свои заначки. Если помнишь, с этой идеи все и начиналось. Бакир сказал, что может собрать приличную партию. Подумай.
  Я вспомнил свое двухнедельное сидение с видом на пустыню, цепкий взгляд черноволосого сержанта на границе республик, тучного начальника перевозок в ташкентском аэро- порту, домодедовских рэкетиров и при мысли о том, что все это нужно будет пройти заново, я почувствовал тошноту. Однако, это все же было похоже на какой-то выход из ситуации. Правда, нужно было снова где-то найти оборотные средства.
  - А ты сам не хочешь попробовать? Денег заработаешь...
  - Я? Зачем мне шею свою подставлять? У меня защита на носу. Да и вряд ли у меня в России что-то получится. Здесь ко мне всегда будут относиться, как к чучмеку. А в Казахстане сейчас есть где развернуться. Хочешь, поедем вместе в Джамбул? Мы там горы свернем...
  - В Джамбуле чужаком буду я, - ответил я, усмехнувшись. - Правда я и в России себя почему-то своим не чувствую...
  - Тогда дуй в Германию, - уверенно сказал Ержан. - Кстати, как там Марта?
  - Не знаю. От нее ничего нет. И Гартунг уехал, как в воду канул, хотя обещал ее найти. Прислал мне только пустые бланки. Странно, он вообще-то мужик обязательный.
  - Сам попробуй. Через посольство, через Красный крест. По- пытаться можно.
  - Да я думал об этом. Только зачем? Ну разыщу я ее, а дальше что? У нее там своя жизнь. Она решит, что я просто пытаюсь через нее в Германию выбраться. Получить немецкую прописку...
  - Одно другому не мешает, - улыбнулся Ержан.
  - Нет, - покачал я головой. - Она нужна мне сама, где бы она ни находилась. Я только сейчас это понял.
  
  7
  - Вот такие времена, - с кривой усмешкой сказал Селиванов. - Партию распустили, а люди у власти остались те же. Теперь их всех, уже в виде демократов, надо пристроить на руководящие должности. Номенклатура, однако...
  Шеф, двигаясь по большому ректорскому кабинету, вынимал из шкафов и ящиков книги и рукописи и складывал в стоящие на столе коробки.
  - И кого на ваше место? - подавленно спросил я.
  - Васькова. Он в райкоме был вторым секретарем.
  - А кто он по образованию?
  - Партийный работник. Руководить может чем угодно, было бы чем руководить.
  - Быстро же ваше пророчество сбылось. Насчет интеллекту- альной девальвации.
  - Может оно и к лучшему. Вон сколько задумок накопилось, - Селиванов в сердцах бросил на полированный стол перевязанную шпагатом пачку рукописей. - Хватит мне и кафедры. Буду учебники писать.
  - А формально за что вас сняли?
  - Ну как же. Нездоровая атмосфера морального разложения, приведшая к смерти сотрудника. Кстати, теперь я тебя в общаге прикрыть не смогу. Через неделю там начнет комиссия работать - будут проверять каждую комнату. Так что срочно ищи другое жи- лье.
  - Мне тогда придется уйти из института, Иван Александро- вич. На мою зарплату даже комнаты не снимешь.
  - А жить на что будешь?
  - Придумаю что-нибудь, - пожал я плечами. - Кое-какой опыт выживания теперь есть. Как говорится, что бы ни делалось, все - к лучшему.
  - Это мы узнаем довольно скоро, - задумчиво произнес Сели- ванов, глядя в окно на гранитную спину Ученого. - Хотя и сейчас уже многое ясно.
  - По-моему сейчас уже все ясно.
  - Ну, это ты брось, - нахмурился шеф. - Что-то мы с тобой со- всем в минор ударились. Все еще будет прекрасно и удивительно. - Он перестал разбирать бумаги, открыл сейф, достал оттуда бутылку коньяка, два тонкостенных чайных стакана и налил их до половины.
  - Ты все-таки подумай еще. За неделю многое может прои- зойти. Ну, за крепких духом. За перемены к лучшему.
  После разговора с шефом я зашел на кафедру, чувствуя себя гостем. Михалыча нигде не было видно. Выходя из лаборатории, я столкнулся с Барановым.
  - Эрнст Николаевич! - воскликнул он, - вы-то мне как раз и нужны. Вам звонил Короедов. Помните такого? Наш бывший аспирант. Так вот, он просил передать, что Комар включил геомет- рию. Это какой Комар - из Главка? Неужели нам в кафедральный учебный план хотят включить математические дисциплины? Я понимаю, теперь демократия, но не до такой же степени...
  - Вряд ли до этого дойдет, Иван Авдеевич.
  - Вы думаете?
  - Я в этом уверен.
  - Вы меня отчасти успокоили. Еще вам звонила некая Лара. Просила напомнить, что ждет вашего звонка.
  - Спасибо, Иван Авдеевич.
  Я сел за свой стол, в одночасье ставший чужим, перевернул календарь, сдул пыль с подставки для карандашей, придвинул к себе телефон и набрал номер Лары.
  - Эрик, привет, - прощебетала она, - как дела?
  - Ничего себе, спасибо.
  - Ты не подумай чего, я просто так звонила, - торопливо ска- зала Лара. - Ни с какими любовями и прочими чувствами приста- вать к тебе больше не собираюсь. Мы с тобой прошли все стадии отношений между мужчиной и женщиной по классической схеме: знакомые, любовники, друзья. Это самая крепкая дружба.
  - Ты-то откуда знаешь?
  - Я теперь много чего знаю. Оказалось, что некоторые вещи умею схватывать просто на лету, - засмеялась Лара.
  - Я тоже думал, что быстро схватываю. Но не так все просто.
  - Вот об этом я как раз и хотела с тобой поговорить, - посерь- езнела Лара.
  - О чем?
  - О том, что ты не в своей тарелке. Тебя явно что-то гнетет. Причин такого состояния обычно три: любовь, здоровье и долги. Непохоже, что ты влюблен, по крайней мере в острой форме. Ты не заболел?
  - Уже выздоровел.
  - Ну, я так и знала, что долги. Наиболее распространенная проблема современности. Сильно залетел?
  - Более или менее.
  - Почему из тебя по слову надо тянуть? Расскажи толком.
  - Да ты и так все поняла. Залез в долги, пытаюсь отыграться. Да ну ее к черту, эту тему.
  - Смаковать твои проблемы я не буду, - согласилась Лара. - Но могу помочь. В смысле, денег одолжить на разумный срок. Процентов мне никаких не надо, поскольку они все равно лежат без движения, - на квартиру копятся. Одно условие: в баксах возь- мешь и в баксах вернешь. Что ты молчишь?
  - Перевариваю, Ларик. Вот уж от кого не ожидал...
  - Надо рассчитывать на старых друзей, - назидательно ска- зала Лара. - А не на каких-то там нимфоманистых золотых рыбок.
  - На кого? - невольно улыбнулся я.
  - Сам знаешь, - рассмеялась в ответ Лара. - В общем, я узна- ла, что хотела. Надумаешь - звони. И вообще - не пропадай. У нас с тобой самые высокие отношения только начинаются.
  
  8
  Рано утром я поехал на почту, по дороге выстраивая в голове цепочку звонков. Первым делом я позвонил Марату. Телефон долго не отвечал, и я уже собирался повесить трубку, когда услышал сонное Галино "алло". Я представил себе ее заспанное лицо с розовой складкой на щеке и голую руку, которой она потянулась к телефону поверх волосатой груди Марата.
  - Здравствуй, Галь. Мне бы с Маратом поговорить.
  - А-а, это ты? А зачем он тебе?
  - По делу.
  - По какому?
  - Хочешь все держать под контролем? Не надоело наступать на одни и те же грабли?
  - Не хами.
  - А ты трубку передай. Мне и хамить будет некому.
  - Привет, Эрик, - послышался голос Марата. - Ты зачем мою Галюсю обижаешь? Что у тебя за дело?
  - Тебе каракулевый сухосол нужен? Не путай с сухостоем.
  - Не перепутаю, - благодушно засмеялся Марат. - Нужен, ко- нечно. В межсезонье всегда с сырьем проблемы. А где ты осенью шкурки раздобыл?
  - Овцы пошли мне навстречу и досрочно разродились. Зна- чит берешь?
  - Не сомневайся. Заказов много, еле шить успеваем.
  - Дела идут в гору?
  - Еще как! Тем более, с такой золотой рыбкой. Слушай, ста- рик, большого ты дурака свалял, должен тебе сказать...
  Я услышал, как хихикнула Галя.
  - Безумно рад за вас. Возьмешь по той же цене, что и в про- шлый раз?
  - Конечно, старик, - вальяжно отозвался Марат. - Мы за це- ной не постоим.
  - Тогда договорились. Позвоню, когда товар будет в Москве.
  Теперь нужно было решить проблему доставки. С отъездом Гартунга все осложнялось. Я полистал записную книжку и набрал номер ташкентского аэропорта.
  - Служба перевозок! - отозвался энергичный женский голос.
  - Будьте добры Акопяна.
  - А с кем я говорю? - резко спросила женщина.
  - Простите, это Тамара Петровна? - я мысленно похвалил се- бя за то, что запомнил ее имя. - Меня зовут Эрнст. Помните вы мне весной помогли груз отправить - каракулевые шкурки?
  - А-а, тот самый Эрнст, который две недели в пустыне сидел без шоколада? - смягчился голос.
  - Точно. Ну и память у вас, Тамара Петровна.
  - На память не жалуюсь. Но Акопяна больше нет. В том смы- сле, что отбыл в места, не слишком отдаленные. Подробностей, сам понимаешь, сообщить не могу.
  - Я понимаю. Но, наверное, кто-то есть вместо него?
  - Есть. Но соваться туда с улицы не советую. Если не хочешь отправиться вслед за Акопяном.
  - Все понятно, Тамара Петровна. Очень приятно было с вами побеседовать. Будьте здоровы.
  - И тебе не болеть, пустынник, - усмехнулась в трубку Тама- ра Петровна. - И будь осторожен. У нас сейчас многое измени- лось.
  Я повесил трубку и вышел из кабинки. За стеклянной стеной почты, разбрызгивая коричневые лужи, к остановке подкатил пере- полненный грязный автобус. Люди, толкаясь, стали втискиваться в двери.
  В Ташкенте оставалось только два человека, которых я знал - Саша Ланге и Паулина. Я вернулся в кабинку и набрал номер Ланге.
  - Эрик, привет! - загремел в трубке Сашин голос. - Ты куда пропал?
  - Никуда. Я в Москве.
  - К съезду готовишься?
  - К какому съезду?
  - Ну ты даешь! Торчишь в Москве и ни черта не знаешь. Че- рез неделю второй съезд "Штребен". Тоже мне - активист.
  - Да какой я, к черту, активист? Выступил случайно, вместо Гартунга...
  - Ни хрена у тебя не выйдет. Мы тебя официально включили в нашу делегацию. Все, кроме Гартунга, приедем. Опять в "России" остановимся. Так что, никуда ты не денешься.
  - Мне сейчас не до съездов.
  - А что случилось?
  - Товар надо срочно вытащить из Казахстана.
  - Какой товар?
  - Каракулевые шкурки.
  - И лицензии на вывоз, конечно, нет...
  - Можешь не сомневаться. У тебя нет, случайно, знакомых в аэропорту или на железной дороге?
  - Таких нет. Сейчас все боятся. С одной стороны хорошо - везде сплошой бардак, а с другой не знаешь, кто и за что тебя прижмет. Когда порядка нет, страдают все - и начальство, и жулье, - вздохнул Ланге.
  - А ты-то чего вздыхаешь? Ты же ни то, и ни другое.
  - Тебе очень нужны эти шкурки? - спросил Ланге, пропустив мимо ушей мое замечание. - Хочшь круто подняться?
  - Мне уже не до подъемов. Долг надо отдать.
  Ланге снова вздохнул и надолго замолчал.
  - Ты здесь? - спросил я его.
  - Здесь, куда я денусь. В том смысле, что деваться некуда. Придется тебя выручить, раз такое дело.
  - Как?
  - Я в Москву, как раз, на грузовой собрался. С луком. Шкурки можно вниз затарить. Только мне все это ни хрена не нравится.
  - Я все на себя беру, если что.
  - Там если за жопу возьмут, сильно спрашивать не будут, кто за что отвечает. Рисковать не хочется напоследок.
  - Почему напоследок?
  - В Германию сваливаю, - сказал Ланге после паузы.
  - А зачем тебе тогда этот съезд?
  - Мало ли. Вдруг республику дадут.
  - Обязательно дадут. Где-нибудь на Колыме. Должны же мы наконец где-то искупить свою историческую вину.
  - Короче, - вздохнул Ланге. - Когда ты прилетаешь?
  - Послезавтра, - быстро ответил я. - Позвоню, как только во- зьму билет.
  
  9
  Самолет вылетал рано утром, и весь полет я продремал, прислонившись к стеклу иллюминатора.
  Перед отъездом я собрал свои вещи в оранжевый рюкзак.
  - Надеюсь к тебе пока никого не подселят, - сказал я Ержану.
  - Я скоро и сам выселюсь, - он покачал головой. - Защита через десять дней. Ты вернешься до этого времени?
  - Ты же сам говорил, что шкурки готовы.
  - Так сказал Бакир, - пожал плечами Ержан. - Но сам понима- ешь...
  - Ждать я не смогу в любом случае. Не будет же Ланге со мной там торчать. Кстати, как ты думаешь, они зеленью возьмут? - я достал из кармана рюкзака, полученные от Лары доллары.
  - Они их в глаза не видели, - засмеялся Ержан. - Для них, что баксы, что билеты в мавзолей - одно и то же.
  - Не хочется опять целую сумку тащить.
  - Теперь проще. Государство проявило заботу о гражданах и напечатало пятитысячные бумажки.
  В ташкентском аэропорту я издали увидел соломенную ше- велюру Ланге, возвышающуюся над черноголовой толпой.
  - Тебе повезло, - с ходу сказал он. - Видишь турникеты ста- вят? Со следующей недели начнут шмонать всех прилетающих по полной программе. Теперь заграница, бля.
  На парковке нас дожидался "КамАЗ" с туго натянутым серым тентом.
  - Ты уже в полном сборе?
  - А чего тянуть? Раз решили - надо ехать. Людка для меня всегда сумку наготове держит.
  Мы вырулили из города и покатили по тряской бетонной до- роге. Пустой грузовик подбрасывало на разбитых стыках плит с торчащей арматурной решеткой.
  - Сначала возьмем твои шкуры, - сказал Ланге, небрежно придерживая могучими руками широкий руль, - а потом луком затаримся. Нам, главное, казахских мусоров проскочить.
  На открытом месте Саша свернул на обочину и остановился.
  - Что-то случилось? - спросил я.
  - Пока нет, - ответил Ланге. - Ты деньги везешь?
  - Везу, конечно.
  - Тогда пошли.
  Мы вылезли из кабины, и я следом за Сашей забрался под машину. Ланге отверткой ослабил едва заметный под слоем масла и пыли винт. Затем, в двух метрах от этого места он с силой нажал на небольшой выступ, и в раме грузовика образовалась щель. Действуя отверткой, Саша расширил щель, сдвинул по смазанным пазам узкую дверцу и я увидел вместительный тайник.
  - Чего пялишься? - сердито сказал Ланге, оглядываясь. - Давай сюда быстро свои бабки.
  Я раскрыл сумку, и Саша, пачку за пачкой, сложил деньги внутрь рамы. Затем он задвинул дверцу и закрепил ее болтом, очевидно фиксирующим невидимую тягу.
  За окном разворачивался знакомый пейзаж. Здесь, как и полгода назад, стояла жара. По обочинам дороги лежали желтые, запыленные травы. Об осени напоминало только заголубевшее небо, заново набирающее цвет после летней суши, словно подсиненная после стирки простыня.
  На казахской границе я с облегчением увидел, что машины осматривают незнакомые милиционеры. Мне не хотелось встре- чаться с черноволосым сержантом.
  Один из милиционеров - молодой парень с полным ртом золотых зубов - подошел к открытому окну со стороны водителя.
  - Что везешь? - крикнул он снизу вверх.
  - Ничего. Порожняком иду. - Ланге, нагнув мощную шею, выставил голову из окна.
  - Открой кузов!
  Саша со вздохом вылез из кабины и расшнуровал задник тента.
  - Зачем едешь?
  - За луком, брат. Ты же знаешь, в России вечно лука не хва- тает.
  - Сколько деньги везешь?
  - Какие деньги, брат? Люди хорошие, доверяют мне. Отвезу лук, продам, верну деньги.
  - Считай, что я тебе поверил, - ощерился золотозубый сержант. - Увидимся на обратном пути.
  - Обязательно свидимся, брат! - крикнул Ланге, перекрывая звук двигателя. - В гробу я тебя увижу, мусор поганый, - вполго- лоса добавил он, садясь за руль.
  - Он нас теперь запомнил, - сказал я. - Может обратно пое- дем другой дорогой?
  - Другой дороги здесь нет, - отозвался Саша. - А то что запомнил - это хорошо.
  - Что ж тут хорошего?
  - Бабки отстегивать по-любому придется. Но знакомый лиш- него не возьмет, а главное - зря держать не станет.
  Темнело. В желтом свете фар под колеса стелилась потрес- кавшаяся асфальтовая корка. На поворотах дороги застывшими столбиками, молитвенно сложив лапки, стояли ослепленные суслики с изумленными круглыми глазами. В вечернем сумраке мимо проносились смутно белеющие блюдца солончаков, скудные пастбища и увядшие бахчи с безжизненными арбузными плетями. В темной глубине степи время от времени появлялся зыбкий красный огонек и вскоре исчезал, заслоненный холмом или пово- ротом дороги.
  К дому Бакира мы подъехали уже в полной темноте. Редкие жестяные фонари вдоль улиц больше не горели. В доме тускло светилось единственное окно.
  Бакир открыл дверь. На нем было сиреневое нательное белье, шляпа и накинутая на плечи телогрейка.
  - Здравствуй, Серик, - сказал он со сдержанной радостью. Человеческое достоинство не позволяло ему бурно проявлять эмоции. - Молодец, что приехал. Погостите у нас с другом...
  - Некогда нам гостить, папаша, - громко прервал его Ланге. - Дело надо делать.
  - Все успеем, - Бакир, нахмурившись посмотрел на него сни- зу вверх. - Торопиться некуда.
  - Это вам в пустыне торопиться некуда, - сказал нетактичный Ланге. - А у нас время - деньги.
  - Мы на самом деле торопимся, Баке, - сказал я. - Нам в Москву на немецкий съезд успеть надо.
  - Это другое дело, - поднял брови Бакир. - Политическое де- ло! Советско-немецкий народ должен всем показать свое досто- инство.
  - Достоинства у нас до хрена, - угрюмо кивнул Ланге. - Но на хлеб его не намажешь.
  В комнату вошла хозяйка с улыбкой на добром заспанном лице и стала молча собирать на стол. В дверь стали просовы- ваться любопытные детские головы. Я достал из сумки пакет с гостинцами и развернул на низком столике. Дети во все глаза смотрели на подарки, не решаясь приблизиться.
  - Айнур! - негромко позвала хозяйка.
  Появилась Айнур. С минуту она стояла в дверях, от смущения закрывая половину лица переброшенной на грудь косой. Затем, не поднимая длинных жестких ресниц, сделала несколько шагов вперед и опустилась на пол между мной и отцом. Она протянула к столику обнаженную смуглую руку и безошибочно выбрала предназначенный ей подарок - бусы из тигрового глаза. Айнур зачарованно рассматривала шековисто блестящие золотисто-бурые шарики с косым, как у настоящего звериного глаза, световым бликом, а затем быстрым движением откинула назад обе косы и застегнула бусы на тонкой шее со вздрагива- ющей жилкой. Девушка подняла ресницы вверх, и блики от бус немедленно прыгнули в ее сияющие, словно две ожившие бусины, карие глаза. Айнур обвела всех торжествующим взглядом, подозвала младших детей и уверенно, по-хозяйски разделила между ними часть лежащих на столе сладостей. Остатки она завернула в пакет и отдала матери. Бусы словно бы наделяли ее новым статусом, превращая из старшего ребенка в младшую хозяйку дома.
  Бакир крякнул. Хозяйка улыбалась, глядя на дочь. Ланге ухмылялся, глядя на меня.
  
  10
  Мы выехали из дома затемно и через несколько километров свернули с шоссе на грунтовую дорогу. Бакир сидел между мной и Ланге, указывая путь. Очень скоро я запутался в бесчисленных поворотах, и с уверенностью мог сказать только то, что мы дви- жемся на запад, в сторону пустыни.
  Едва заметная колея бежала среди покрытых инеем мертвых трав. Все чаще встречались вышедшие на поверхность песчаные языки и потрескавшиеся коричневые валуны древней морены. Дорога перевалила через холм, и в небольшой лощине мы издали увидели две круглые юрты и поднимающийся к серому небу тонкий столб дыма.
  У дороги, тесно прижавшись друг к другу, плотной массой лежали пепельные овцы. Подняв горбоносые морды, они бесстрастно смотрели на нас круглыми желтыми глазами. В их ушах тускло поблескивали алюминиевые серьги.
  Бакир, откинув кошму, вошел в юрту. Мы с Ланге остались сидеть на ступеньке "КамАЗa". Перед нами лежала бурая полоса песка с редкими кустиками верблюжьей колючки. За ней откры- валось прорезанное руслами пересохших рек безжизненное плато, лежащее у подошвы осыпающейся, покрытой железистыми подтеками каменистой гряды.
  - Райское местечко, - сплюнул под ноги Ланге. - Сочи отдыха- ет. Сколько, интересно, эти саксаулы будут совещаться? Нам еще за луком отсюда километров полтораста пилить.
  Из юрты вышел Бакир в сопровождении чабана в войлочной шляпе с кнутом в руках. Чабан с достоинством подал коричневую шершавую ладонь и внимательно оглядел нас сквозь узкие прорези глаз.
  Мы сели в кабину и покатили по лощине вверх, огибая плоские холмы. Ориентируясь на одному ему ведомые приметы, чабан молча указывал нам кнутовищем место остановки. Он находил свои тайники с безошибочностью белки, откапывающей в зимней тайге спрятанные с осени орехи. Выбравшись из кабины, он отбрасывал сапогом неприметный камень и разгребал кнуто- вищем рыхлый, белесый от соли песчаный грунт. Под слоем почвы обнаруживалась врытая в землю сорокалитровая алюминиевая фляга, заполненная туго свернутыми в рулон каракулевыми шкурками. Мы разворачивали шкурки на покрытом брезентом полу кузова и ехали к следующему тайнику.
  Объехав все точки, мы вернулись к юртам. Жена чабана вынесла нам твердые лепешки и молоко в жестяных кружках. Пока мы с Ланге завтракали, Бакир и чабан снова надолго скрылись в юрте. Наконец появился Бакир и, подойдя ко мне вплотную, вполголоса назвал стоимость шкурок. Я открыл сумку с заранее переложенными из тайника деньгами и отсчитал нужную сумму.
  - Это все? - спросил Ланге, поднимаясь.
  - Сейчас к другому чабану поедем, - кивнул Бакир. - Тоже хо- роший старик, передовик производства. Тот, который в мавзолее был.
  - Сколько их еще? - проворчал Саша, заводя мотор.
  - Есть немного, - пожевал губами Бакир. - Степь большая.
  - И все такие же передовики-маслокрады?
  - Зачем обижаешь хороших людей? - покачал головой Бакир. - Чтобы украсть, надо сначала план выполнить. Бездельнику воровать нечего. Еще для директора овец надо пасти. А у директора арифметика простая: если у него в стаде у этого чабана было двести овец, то после окота должно быть четыреста двадцать.
  - А почему не четыреста? - спросил Ланге, двумя руками держа вырывающийся на ухабах руль.
  - Потому что в хороший год некоторые овцы дают по два ягненка.
  - А в плохой?
  - В плохой половина овец вообще может замерзнуть или умереть от голода и болезней. Но овцы директора всегда в другой половине. Они не могут дать меньше ягнят или погибнуть, как дру- гие.
  - Понятно. Бессмертны, как дело и тело Ленина. Выходит, ди- ректор у вас жадный?
  - Почему жадный? Он тоже должен свое начальство кормить.
  Ланге снова и снова задавал вопросы. Это было не чрезмерным любопытством, а профессиональной шоферской привычкой - разговоры отгоняли сон. Весь день мы колесили по пустынным предгорьям и собирали шкурки. Наконец на дне сумки остались только деньги, оставленные на дорогу. Когда мы подъехали к дому Бакира, начинало темнеть.
  - Проходите в дом, отдыхайте, - пригласил Бакир. - Сейчас хозяйка ужин подготовит...
  - Нет, папаша, ужинать мы не будем, - твердо сказал Ланге. - После ужина спать захочется, а нам ехать надо. Пусть нам лучше чаю покрепче заварят, - Саша достал из-за спинки сиденья помя- тый жестяной термос и протянул его Бакиру. - А мы пока умоемся с дороги. И поедем дальше.
  - Почему так торопишься? Поспишь, дальше поедешь.
  - Ты не понимаешь, папаша! - закричал Ланге. - Лук мне обе- щали такие же передовики, как и твои чабаны. Поэтому грузиться лучше ночью. Если мы сейчас не уедем, то потеряем сутки. На немецкий съезд опоздаем.
  Мы с Ланге зашли за сарай, разделись догола и, ежась от холода, быстро помылись, поливая друг друга из ведра. В затекшее тело возвращалась бодрость. Саша был прав - в дороге мытье оказывалось важнее еды.
  Из дома вышла хозяйка и подала нам завернутый в полотен- це хлеб и кислое молоко в банке с капроновой крышкой. Ланге сложил припасы в коробку за сиденьем и залез в машину.
  На крыльце появилась Айнур с термосом в руках. Из-за ее спины торчали стриженые детские головы. На ней было длинное, золотисто-желтое, очевидно праздничное платье. На открытой шее и смуглых ключицах лежали бусы из тигрового глаза. Айнур подошла ко мне и протянула термос. Тонкие брови на ее лице сложились горестным домиком. Карие глаза были полны детского отчаяния. Принимая термос, я накрыл ее ладони своими. Через долгое мгновение Айнур высвободила руки и опустила их вдоль тела.
  Я обнял Бакира, пожал руку хозяйке и забрался в кабину. Ланге включил фары, и мы покатили по неосвещенной деревен- ской улице под темными, смыкающимися в вышине кронами чинар.
  
  11
  Несколько часов мы петляли среди безжизненных такыров, покрытых потрескавшейся глинистой коркой. Затем вдоль дороги появился канал, замелькали тополя, и мы въехали в маленький оазис, беспорядочно застроенный белеными саманными доми- ками, отгороженными друг от друга высокими дувалами. Ланге затормозил у больших свежевыкрашенных ворот. За забором глу- хо заворчала собака. Послышался звон тяжелой, волочащейся по бетону цепи.
  Калитка открылась, и из нее выглянул тучный человек в спортивных штанах. Всклокоченные остатки кудрей, обрамлявшие его загорелую лысину, напоминали лавровый венок на голове римского императора. Буйная растительность вырывалась из-под белой майки с узкими бретельками. Он коротко поздоровался и что-то негромко крикнул в сторону дома. Ворота открылись и Ланге, развернувшись, задом въехал в большой крытый двор.
  Хозяин провел нас в комнату и ушел в глубину дома. Вскоре появился чернявый расторопный парень с блюдом плова, миской салата и двумя ложками. Через несколько минут он принес никелированный чайник и две пиалы.
  Мы поели и вышли во двор. "КамАЗ" был вплотную подогнан задним бортом к длинному приземистому складу с распахнутыми воротами. В щель между кузовом и складом пробивался яркий свет. В помещении, заполненном большими сетками с луком, кипела работа. Смуглые, голые по пояс парни, встав двумя цепочками, укладывали сетки в кузов поверх укрытого брезентом каракуля. Потные тела с налипшей луковичной шелухой блестели в свете потолочных светильников.
  - Часа на четыре работы, - негромко сказал подошедший хозяин. - Есть смысл покемарить.
  Ланге молча кивнул. Мы вернулись в дом и вытянулись на расстеленных на полу курпачах. Я заснул, едва коснувшись головой подушки. Как мне показалось, через мгновение Саша по- тряс меня за плечо.
  - Поехали, - сказал он. - Время.
  Мы вышли на крыльцо. Начинало светать. Машина заметно присела на рессорах под тяжестью лука. Грузчик с застрявшей в шевелюре луковичной шелухой закончил переливать солярку из стоящей на высокой подставке бочки и вынул черный шланг из горловины бака.
  - Ну, с богом, - сказал хозяин, пожимая нам руки. - Храни вас Аллах.
  Груженая машина натужно заурчала, трогаясь с места. В свете разгорающегося утра мы выехали из аула, и дорога вновь запетляла среди глянцевых такыров, покрытых сетью трещин, словно разбитое зеркало. Вскоре мы свернули на знакомую трассу.
  - Скоро граница? - спросил я.
  Ланге хмуро кивнул. Машина поднялась на пригорок и внизу, в скудной тени тополей открылась пыльная автостоянка, сварен-ный из водопроводных труб шлагбаум и выцветший домик, размером с газетный киоск, с корявой надписью "Таможня". Ланге затормозил и, подождав, пока осядет пыль, вышел из кабины. Появился знакомый золотозубый сержант. Они с Ланге поздорова- лись за руку и зашли в домик.
  Я спрыгнул со ступеньки на присыпанную гравием землю и прошелся вокруг машины. Колеса выглядели нормально, тент был туго затянут. Вскоре из домика показался Саша.
  - Все нормально, поехали, - буркнул он на ходу.
  Я занес ногу на ступеньку и взялся рукой за скобу. Сзади послышалось шуршание шин по гравию и скрип тормозов. Я оглянулся и увидел раскрашенные милицейские "Жигули". Дверца открылась, и из машины вышел знакомый по прошлым поездкам милиционер с черной, спадающей на глаза челкой. Теперь на его новеньких погонах вместо сержантских лычек блестели лейте- нантские звездочки.
  - Это ты опять? - нахмурился он, глядя меня. - Булат! - крикнул он в сторону домика.
  Оттуда поспешно вышел золотозубый и вытянулся перед начальником. Тот раздраженно сказал ему несколько фраз по-казахски и повернулся ко мне.
  - Что, опять друга навещал? - спросил он, прищурившись.
  - В этот раз приехал вместе с другом, - ответил я, улыбаясь, как можно шире.
  - В чем дело, начальник? - спросил подошедший Ланге. - Я с сержантом рассчитался, как положено. Вот документы, вот лук.
  - За лук ты, может, и рассчитался. Только мне интересно, зачем вот этот, - он указал на меня пальцем, - туда-сюда все время ездит, как швейная машинка. Давай сюда права!
  Ланге достал из внутреннего кармана водительское удостоверение. Тот, не глядя, сунул его в карман гимнастерки.
  - Чего тут непонятного, командир? - Ланге повысил голос. - Раньше он ездил договариваться. - Теперь приехали, загрузились.
  - Полгода назад ездил договариваться? - сощурился лейте- нант.
  - А ты как думал? - загремел Ланге. - По твоему лук за неде- лю вырастает?
  - Ты на меня не кричи, - скривил губы лейтенант. - Хочешь ехать дальше - выгружай лук, посмотрим, что у тебя еще есть.
  - Как я тебе его выгружу? - заревел Ланге. - Там тринадцать тонн! Этот лук пятнадцать человек целый день грузили.
  - Это твои проблемы. Пока не выгрузишь, никуда не пое- дешь, - лейтенант потряс в воздухе Сашиным водительским удо- стоверением, повернулся и пошел к домику.
  - Учуял, сука, - Ланге присел на ступеньку машины. - Будет теперь кровь пить. Не надо было тебе высовываться.
  - Чего он от нас теперь хочет, - спросил я. - Еще денег?
  - Хрен его знает, чего он хочет, - сплюнул Ланге. - Он может и сам не знает, чего он хочет. С российскими или узбекскими мусорами всегда проще - плати и лети. С казахскими не могут договориться сами казахи. Им иногда власть дороже денег. А может он хочет показать начальству, что ему не зря звездочки дали. Хотя он их все равно купил...
  - Надо что-то делать, - сказал я. - Давай попробуем денег предложить. Не машину же разгружать.
  - Предложим, куда мы денемся, - угрюмо ответил Ланге. - Только все равно они нас помурыжат здесь сначала. Быстро у них ничего не делается.
  Мы достали припасы и не спеша поели. Ланге включил ра- дио. Передавали выступление народного акына. Монотонные дребезжащие звуки наполняли кабину грузовика ощущением безысходности.
  За лобовым стеклом с налипшими мошками стоял не по-осеннему теплый, почти жаркий день. Движение по шоссе было небольшим. Легковые машины, до предела замедляя ход, объезжали шлагбаум по узкой дорожке с поперечным асфаль- товым валиком. Грузовые останавливались на площадке, и води- тели заходили в таможенный домик. Вскоре оттуда появлялся золотозубый сержант, поднимал поржавевший, с облупившейся краской шлагбаум, выпускал машины на узбекскую сторону, снова опускал шлагбаум и привязывал его веревкой.
  - Красиво работают, падлы, - шумно вздохнул Ланге. - Кон- вейер, бля.
  Он вылез из кабины и двинулся к домику. Спустя пятнадцать минут он вернулся, слегка сутулясь, с плотно сжатыми губами на сумрачном лице.
  - Издевается, сука, - сказал он, не глядя на меня. - Денег не берет. Ладно, подождем еще.
  День клонился к вечеру. На пыльную обочину легли длинные тени от растущих у дороги чахлых тополей. Из таможни вышел лейтенант с челкой.
  - Почему не разгружаешь? - спросил он весело. - Не торопишься? Я тоже не тороплюсь. Если до утра не разгрузишь, - улыбка превратилась в оскал, - я сюда прокурорских привезу. Тогда разгружать не надо будет. Они тебе и за лук статью найдут.
  Лейтенант хлопнул дверцей "Жигулей" и укатил в вечере- ющую степь. Ланге подошел к домику и решительно открыл дверь. Золотозубый поднялся под его взглядом.
  - Ты у меня утром бабки взял? - задушевно спросил Саша.
  - Ну и что? Ты видишь, что начальник приказал? Разгружать надо. А то плохо будет.
  - А ты думаешь, брателло, тебе хорошо будет, если ты бу- дешь на трассе кидалово устраивать?
  Ланге подходил к сержанту все ближе. Я стоял в дверях. Золотозубый положил руку на кобуру.
  - Хули ты пустой футляр мацаешь?! - угрожающе процедил Ланге. - Что у тебя там может быть кроме туалетной бумаги? Хотя, такие, как ты жопу газетой вытирают. Или камушком глиняным. Давай выпускай машину! - гаркнул он вдруг, нависая над загнанным в угол золотозубым.
  - Не могу, - сказал тот почти жалобно. - Начальник сказал, не пускай, пока не приеду...
  В это время по темному окну плавно прошли полосы света фар. Снаружи раздался утробный рокот дизелей и шипение пневматических тормозов. Я выглянул за дверь. На площадку одна за другой подкатили две длинные рефрижераторные фуры, отгородив домик от дороги. В свете фар показались два дюжих водителя. Ланге оторвался от сержанта и вышел к ним навстречу.
  - Слышь, братан, - сказал вполголоса Саша, поравнявшись с первым из водителей. - Попинай начальнику по ушам лишних пару минут.
  Водитель, усмехнувшись, кивнул. Двигатели фур продол- жали работать. В вечернем воздухе распространился запах сго- ревшей солярки.
  - Иди, отвяжи шлагбаум, - шепнул мне Ланге, - и сразу прыгай в кабину. Делай быстро.
  Оглядываясь на домик, я подошел к шлагбауму и нащупал узел веревки. Ланге исчез в темноте и вскоре вернулся, вытирая руки куском ветоши. Он бесшумно забрался в кабину и отпустил стояночный тормоз. Груженая машина, набирая ход покатилась под гору. Когда она скрылась за фурами с работающими двигателями, Ланге запустил мотор и мягко прихлопнул дверцу.
  Я развязал узел и тормозя ладонями истертую веревку под удары пульса в ушах плавно опустил противовес. Шлагбаум поднялся, освобождая путь. Проезжая под ним, Ланге притормозил, и я, ухватившись за скобу, вспрыгнул в кабину. Саша нажал на газ, и машина с рокотом стала набирать скорость.
  
  12
  Ланге, высунув голову в окно, напряженно вглядывался в едва заметную в темноте серую ленту шоссе. Проехав так километра два он включил фары, откинулся на спинку сиденья и увеличил скорость до максимума. Слепящий дальним светом, тяжело груженый "КамАЗ" с ревом несся по пустынному ночному шоссе. Через несколько километров впереди показались огни, и Саша сбавил ход.
  Мы медленно подкатили к ярко освещенному посту ГАИ. Дорога на всю ширину была перекрыта двойным рядом белых деревянных заграждений, напоминавших дачный штакетник. На обочине стояла вереница припаркованных грузовиков. Милицей- ский сержант поднял полосатый жезл и махнул в сторону, приказывая нам остановиться.
  - Что это, Саш? - спросил я.
  - Узбекско-казахская граница, - ответил Ланге. Лицо его было сосредоточенным.
  - А разве мы ее не проехали только что?
  - Та была казахско-узбекская, - невозмутимо пояснил Саша. - Те же яйца, только в профиль.
  Он выпрыгнул из кабины и пошел к сержанту. Они выглядели, как старые знакомые. Ланге быстрым движением достал из кармана заранее приготовленную банкноту и, здоро- ваясь, оставил ее в сержантской ладони. Процедура явно была привычной для обоих. Ланге перебросился с сержантом несколькими фразами и вернулся в кабину. Сержант отодвинул заграждение, и мы, набирая скорость, помчались дальше.
  - Думаешь уйдем? - спросил я.
  - От кого?
  - От казахских ментов.
  - Уже ушли, - невозмутимо ответил Ланге. - Что ты нервни- чаешь? Они на узбекскую территорию не сунутся.
  - Но ведь мы потом опять по Казахстану поедем?
  - Ну и что? Думаешь они сообщат своему начальству, что кто-то у них под носом отвязал на их сраном шлагбауме веревку и проехал через границу? Сами же пиздюлей и получат. Да и вообще, граница им нужна только для того, чтобы с водил бабки доить. А кто проскочил, с того взятки гладки.
  - Значит каждый может проскочить?
  - Не каждый. Тут свои понятия есть. Если ты отстегиваешь, как положено, они тоже должны себя по правилам вести. А если они беспредельничают, то ты тоже имеешь право оборотку дать. И они, суки, это тоже понимают. И гоняться ночью по степи один на мотоцикле за двумя здоровыми мужиками он тоже не будет. Тем более, что мотоцикл еще завести надо, - Ланге, ухмыляясь, бросил на сиденье между нами эбонитовую шапочку контакта мотоциклетной свечи зажигания.
  - Ну ты даешь. Когда ты успел ее снять?
  - Пока ты веревку отвязывал.
  - Но у них же права твои остались!
  - Какие права? Что ты нервничаешь? - Саша достал из кар- мана красную книжечку и протянул ее мне.
  Я раскрыл документ. Это были Сашины права.
  - Ничего не понимаю, - пробормотал я. - Я же видел их у него в руках.
  - И не поймешь, - довольно рассмеялся Ланге. - Я для такого случая запасные с собой вожу. Нашел как-то на стоянке. Какой-то Хохряков потерял, мудила. Немного похож на меня, такая же будка здоровая. Да дело даже не в сходстве. Тот мусорок таким крутым себе казался, что в ксиву даже не заглянул, - Саша снова засмеялся.
  - Ну ты психолог, - покрутил я головой. - Хрен тебя прихва-тишь.
  - Жизнь научила, - Саша, потянулся, держась обеими руками за руль, и широко зевнул. - Полезай-ка ты в спальник, - добавил он.
  - Да я ничего, потерплю еще.
  - Давай без комментариев, - поморщился Ланге. - Я же тебе не баба, чтобы со мной кокетничать. Ты считать умеешь? Тогда посчитай, сколько мы за двое с половиной суток спали. Часа четыре у Бакира и столько же пока лук грузили. Мне не героизм твой нужен, а свежая голова. Залезай в мешок.
  Я забрался в спальник и с наслаждением вытянулся. Моно- тонно гудел мотор. В свете фар под колеса стелилась серая лента шоссе. Ночные насекомые на полном ходу врезались в стекло, ставя на своей жизни жирную, слизистую точку.
  
  13
  Я проснулся от того, что машина замедлила ход. За окном поднималось солнце. У Ланге были красные глаза. На заросшем щетиной, сером от усталости лице обозначились резкие штрихи морщин.
  Мы подъехали к заправке. На асфальтовой площадке бок о бок, как волы на водопое, стояли запаркованные фуры. Ряд грузовиков замыкали зеленые "Жигули". За складным столом закусывала компания мужчин в спортивных костюмах. Не прерывая трапезы, они пристально смотрели как Саша заливал в бак солярку, а я отмывал стекло от присохших насекомых. Заправившись, мы наскоро позавтракали усохшей, похожей на миниатюрную мумию колбасой, и Саша протянул мне ключи от машины.
  - Скорость - сорок, - сказал он. - Не пятьдесят, не сорок пять, а сорок. Ты меня понял?
  - Понял, ваше благородие. Дозволите сполнять?
  Я завел двигатель и медленно вырулил на шоссе, ощущая тяжесть груженой машины. Ланге залез в спальник, повернулся ко мне спиной и немедленно захрапел.
  Стоял тихий, прозрачный день ранней осени. Впереди, за тысячу верст отсюда в лесах и парках опадали листья, замирала до весны жизнь, и холодные дожди оплакивали ушедшее лето. Здесь же начало осени ощущалась, как праздник возвращения к жизни, как освобождение от яростного диктата солнца, как передышка перед холодной, ветреной, хотя и не слишком долгой зимой. Зеленели травы, воспрявшие с наступлением прохладных росных ночей, пришедших на смену испепеляющему зною и суховеям. Над телеграфными проводами висели, трепеща крыльями, маленькие треугольные жаворонки.
  Машин на дороге было немного, и я незаметно для самого себя увеличил скорость. Храп за спиной немедленно прекратился, и я услышал:
  - Я кому сказал - сорок!
  Я сбавил скорость и снова за окном медленно потекли в стороны выжженные пепельные равнины и пологие красноватые холмы. Мелькнул неприметный указатель 'Тюра-Там'. За ним под прямым углом к трассе уходила к дрожащему горизонту идеально ровная, прямая, как струна, дорога из синеватого асфальта. Дорога вела к космодрому и потому была изделием штучным, как и сами ракеты, и летающие на них космонавты. Массовым изделиям, вроде меня или Ланге, полагалось двигаться по массовой, густо покрытой ямами дороге на массовом автомобиле, который в любую минуту мог непоправимо сломаться. Нередко нам попадались застывшие у обочины беспомощные, словно выброшенные на берег киты, машины с понуро опущенной мордой кабины. Иногда под ними растекалась лужа масла или сбоку из двигателя косо торчал пробивший стенку блока цилиндров оборвавшийся шатун. Это называлось "дружеским приветом". Шатун и в самом деле напоминал поднятую в приветствии руку.
  После обеда Саша снова занял место за рулем и мы поехали быстрее. Показался Аральск. Еще недавно он был оживленным портовым городом, но, поскольку в условиях разви- того социализма вода была таким же объектом воровства и разбазаривания, как и любые другие природные ресурсы, то Аральское море постепенно отступило на десятки километров от берега. Теперь вымирающий город стоял прямо посреди степи. На месте некогда обильных рыбой вод разворованного моря лежала безжизненная пустыня. О рыбацком прошлом напоминали только остовы полузасыпанных песком кораблей и нелепо торчащие посреди пустоши сваи заброшенных причалов.
  
  14
  За Аралом дорога плавно пошла на подъем. Ее часто пересекали языки песчаных заносов. Ланге проскакивал их, не снижая скорости. Ям и выбоин становилось все больше. Саша непрерывно работал рулем, объезжая препятствия.
  За поворотом мы неожиданно увидели стоящую на обочине зеленую легковушку с поднятым капотом и голосующих парней в спортивных костюмах.
  - Тормознем? - спросил я Ланге. - Может им помощь нужна.
  Вместо ответа Саша нажал на газ и "КамАЗ", взревев, рванулся вперед, то и дело попадая колесами в колдобины. Саша бешено крутил руль.
  - Это те самые? - осенило меня. - Которые в Кызыл-Орде на заправке обедали?
  В зеркало я успел заметить, как парни захлопнули капот и быстро вскочили в машину. Ланге молча яростно пер напропалую через ямы, объезжая только самые крупные из них. Я поглядел в зеркало. Зеленые "Жигули", ныряя капотом в рытвины, мчались за нами.
  Дорога шла вверх, петляя по склону холма изъязвленной ямами асфальтовой лентой. Внезапно подъем закончился, и перед нами открылась глинистая, застроенная редкими обветшавшими домиками, пойма реки Иргиз. Среди лишенных растительности ослизлых берегов медленно двигалась мутная коричневая вода. В широком мелком русле лежали плоские, покрытые илом острова. Пейзаж напоминал Джамуну в окрестностях Дели. Ланге включил вторую передачу, и тяжелый грузовик, надсадно воя, заскользил вниз по склону к узкому мосту, оседлавшему русло реки над цепочкой островов.
  В окно я увидел, как вслед за нами на гребень холма выскочили зеленые "Жигули". Ланге, вцепившись в руль, вел грузовик, словно самолет по глиссаде, к посадочной полосе моста. Не снижая скорости, мы влетели на мост и с грохотом проскочили трясущийся ржавый пролет. За ним дорога лыжным трамплином скользнула на спину горбатого острова, похожего на лежащего в воде динозавра, и по узкому, полуразмытому перешейку вылетела на противоположный берег. Здесь дорожное полотно, словно речная дельта, разделилось на множество рукавов, расходящихся по необозримой, плоской долине Иргиза.
  Саша свернул в сторону от основной трассы на глубокую грунтовую колею. Машину бросало из стороны в сторону, она скрипела и утробно стонала, переваливаясь на ухабах своим большим перегруженным телом. За нами стелился непроницае- мый, пыльный шлейф. Наверняка он позволял видеть нас издали, но выбранный нами путь не оставлял преследователям никаких шансов. Легковая машина неминуемо должна была увязнуть в глубокой колее.
  Саша, то и дело, менял направление, сворачивая на бесчисленные, змеящиеся между холмов ответвления. Низкое красное солнце висело за спиной, едва пробиваясь через облако пыли. Вскоре совсем стемнело, и Ланге еще какое-то время ехал на ближнем свете фар. Наконец он остановился в небольшом понижении, покрытом соляными разводами.
  Мы вышли из машины и, выбравшись на пригорок, некоторое время вглядывались и вслушивались в темноту. От пропыленной, заляпанной грязью машины пахло маслом и перегретым метал- лом. Из ее изнуренного нутра раздавались ритмичные щелчки и слабое потрескивание. Я достал термос и разлил по кружкам еще теплый чай.
  - Пересидим здесь до утра?
  - Надо возвращаться на трассу и идти вперед, - покачал го- ловой Ланге. Они не будут бегать за нами по всему Иргизу, но лучше уйти подальше, пока темно.
  - Как ты будешь ехать ночью по этим колдобинам?
  - Что ты нервничаешь? Как-нибудь доеду.
  Ланге запустил мотор и медленно повел машину прямо по степи, стремясь по широкой дуге миновать прибрежные поселки. Он ориентировался по мачтам линии электропередачи, смутно темнеющим на горизонте на фоне слабого зарева. Перед маши- ной то и дело мелькали крупные, размером с ладонь, фаланги. Стремительно перебирая мохнатыми лапами, они мчались в свете фар по плотной земле, и, резко метнувшись в сторону, исчезали в темноте.
  К середине ночи мы выбрались на трассу. Она была покрыта гравием, бьющим в днище машины непрерывной пулеметной очередью. Машина то и дело буксовала и, выбираясь из ям, с завыванием выбрасывала сдвоенными задними колесами струи песка и камней. Там, где это было возможно, Саша съезжал с дороги и ехал параллельно ей прямо по степи.
  На рассвете мы добрались до Карабутака, за которым начинался асфальт. Дорога с твердым покрытием ощущалась, как сбывшаяся мечта.
  - Иди спать, - коротко приказал Ланге, разгоняясь и впервые за ночь переходя на четвертую передачу.
  Я заполз в спальный мешок и мгновенно провалился в сон.
  
  15
  Утром я сменил Сашу и часа три медленно катил среди ничуть не изменившегося за сутки степного пейзажа. Около полу- дня Ланге велел остановиться у мелкой безымянной речушки, исчезающей в галечниковом русле. Мы вымылись холодной, с железистым привкусом водой, с помощью паяльной лампы вскипя- тили чай и доели наши припасы. Впереди были обжитые места, и в запасах еды больше не было необходимости. Поев, мы взяли ведра и тряпки и привели машину в относительный порядок.
  Ланге сел за руль, и дорога снова заструилась нам навстречу нескончаемой серой лентой. Она не останавливала свой бег даже когда я закрывал глаза. По радио передавали ставшие уже привы- чными импровизации лучших акынов. Я смотрел в окно и думал, что где-то здесь совсем близко та железнодорожная станция, где мы с Мартой покупали ночью дрянной коньяк и сушеную дыню.
  - Ты мне можешь толком объяснить, что у тебя там приклю- чилось с твоим индийским барахлом? - спросил Ланге, выключая радио.
  Я коротко рассказал про Цискаридзе, про гашиш, про избиение в делийском аэропорту, про потерю багажа, про информацию, полученную от Носова. Про Галю я умолчал. Мне вообще не хотелось говорить о Гале.
  - А на хрена ты вообще сидишь тут со мной? - неожиданно прервал меня Ланге. - Разве так твою проблему нужно было решать?
  - А как? - опешил я.
  - Ну, в первую очередь начать с того, кто на самом деле ви- новат.
  - С ментовской крыши турфирмы? Что я могу с ними сде- лать?
  - Зависит от ситуации. Но ничего не делать означает просто тупо работать на них. С какой стати?
  - А что я могу? - повторил я, раздражаясь. - Ты предлагаешь мне отобрать назад у бандитов то, что они у меня украли? Да они меня просто закопают. И тебя, кстати, тоже, если бы ты влип в такую ситуацию.
  - Я бы не влип.
  - Почему?
  - Потому что я всегда могу дать оборотку.
  - Какую оборотку?
  - Ну, допустим, морду набить. Хоть это ты можешь?
  - Физически, наверное, могу. Но как это сделать? Подойти и просто дать кулаком по башке? И что это даст?
  - Лучше не кулаком, а палкой, как тебе дали! И когда ты это сделаешь пару раз, то все у тебя изменится - и лицо, и одежда, и душа, и мысли. А также взгляд, походка и сами твои поступки. И тебя перестанут кидать: и справа, и слева. И друзья зауважают - те, которые на тебя повесили всю эту тригонометрию.
  - Не хочу я так меняться, - я помотал головой. - Я лучше страну поменяю, в которой все вопросы решаются только палкой. Ты ведь тоже к этой мысли пришел?
  - Я к ней пришел с другой стороны. Если бы у нас платили за работу нормально, я бы никуда не уезжал.
  - А все эти менты тебе не надоели?
  - Да я с любым договорюсь. Куда они денутся.
  - А рэкет?
  - И с этими договорюсь. Отбазарюсь, откуплюсь в крайнем случае, если догонят. Главное - не нервничать.
  - А сама необходимость хитрить, выкручиваться, льстить, прогибаться перед всяким ничтожеством, запудривать мозги - не унижает? Не утомляет?
  - Зачем столько пафоса, Эрик? Так весь мир устроен. И ни ты, ни я его не переделаем.
  - Значит ты просто едешь за колбасой?
  - Как и все, - раздраженно буркнул Ланге. - Только не все в этом признаются. Начинают умничать насчет свободы слова. Эта свобода и у нас сейчас есть. А какой от нее толк? Ее на хлеб не намажешь. Все равно все куплено: что у нас, что у них.
  - Но хоть во что-то ты веришь?
  - Да брось ты эти душеспасительные разговоры. Я верю в то, что все куплено.
  - В страшном мире ты живешь, Саш, - сказал я после паузы.
  - А ты что, в другом обитаешь? - засмеялся Ланге.
  - В какой-то степени в другом. И это самая большая роскошь, которую я могу себе позволить. Особенно в этой стране.
  - Все проще гораздо, - сказал Ланге, набычившись. - Жизнь ставит перед нами проблемы, и их надо решать. Решать практи- чески, а не философствовать. Жизнь - не теория, жизнь - практика.
  - Еще Больцман говорил, что нет ничего практичнее хорошей теории.
  - Это все еврейские штучки, - отмахнулся Ланге.
  Я засмеялся.
  - Чего ты ржешь? - Саша подозрительно посмотрел на меня.
  - Людвиг Больцман был немцем.
  - Тогда другое дело, - засмеялся вслед за мной Ланге. - Ты меня успокоил.
  - Жаль только, что сам Больцман не был практичным челове- ком, - добавил я, отсмеявшись.
  - А в чем это выражалось?
  - В его постоянной депрессии. Тогдашние физики не в сос- тоянии были оценить его идеи. В конце концов, он не выдержал непонимания коллег и повесился в гостиничном номере.
  - Это он напрасно, - заметил Ланге со вздохом. - Надо было этим коллегам оборотку дать. И все дела.
  
  16
  Мы миновали Уральск и ехали уже по России, приближаясь к Волге. Тело зудело, отзываясь на вибрацию машины. Ноги и руки были словно налиты свинцом. Говорить не хотелось.
  Саша молча смотрел вперед, придерживая одной рукой руль. Я включил радио и покрутил ручку настройки. Работающих на русском языке частот стало заметно больше. Местная радио- станция передавала сводку новостей. Судя по прогнозу погоды, по всей трассе вплоть до Москвы нас ожидали дожди. Первые капли уже оседали из пересыщенного влагой воздуха на ветровое стекло и, оставляя мокрые дорожки, ползли к его краям.
  Диктор закончил читать прогноз погоды и произнес: 'А теперь повторяем главные новости. Сегодня утром в Энгельсском районе Саратовской области убит активист движения за восстановление республики немцев поволжья Иван Миллер. По официальной версии, смерть Миллера наступила в результате массовой драки, начавшейся на бытовой почве. Однако, представители местных правозащитных организаций связывают это убийство с открывающимся послезавтра в Москве съездом немцев бывшего СССР. По их мнению, власти пытаются оказать давление на немецкие организации, деятельность которых направлена на возрождение упраздненной Сталиным в сорок первом году республики...'
  В висках неистово запульсировала кровь. Ланге свернул на обочину и резко затормозил. Несколько минут мы оцепенело мол- чали, откинувшись на спинки кресел.
  - Все-таки эти твари его достали, - смог я наконец выгово- рить.
  - Какие твари?
  - Не знаешь, какие твари бывают? Из внутренних органов. Они его больше года пасли. Пистолет подбросили в камеру хране- ния. Если бы я тогда случайно не подвернулся с этими иди- отскими брошюрами, они бы его уже давно засадили. Но хоть бы жив был. А так они решили вопрос окончательно. Нет человека, нет и проблемы. Сволочи, сволочи...
  Мной овладело бешенство. Кабина казалась тесной, как склеп. Ланге, угрюмо склонившись к рулю, плавно, как на похорон- ной процесии, тронул машину вперед.
  - Где мы сейчас находимся? - осенило меня вдруг.
  - К Саратову подъезжаем, - механически откликнулся Ланге и тут же встрепенулся: - Бля, да ведь мы же от этого долбаного Энгельса в каких-то двадцати километрах!
  - Это все челнок! - выдохнул я, сгибаясь от боли, внезапно вспыхнувшей в животе. - Никуда от него не денешься на просторах нашей необъятной родины. Здесь все дороги ведут на плаху.
  - Какой челнок? Что ты мелешь? - повысил голос Ланге. - А ну-ка приди в себя.
  - Да, я в порядке, - ответил я, разгибаясь. Нервный узел в желудке слегка расслабился. - Мы можем туда прямо сейчас подъ- ехать, дать показания. Насчет пистолета. И вообще...
  - Какие показания? - голос Ланге стал жестким, как мерзлый кирпич. - Хочешь подъехать на "КамАЗe" с левым луком и пале-ным каракулем к ментовке и заложить мусорам кагебешников? После чего они друг друга засудят и посадят в тюрьму, а нам с тобой в виде награды вернут немецкую республику? А ну давай, садись за руль! - неожиданно рявкнул Ланге и резко затормозил.
  Я пересел за руль и в слезящихся мелким дождем сумерках медленно покатил по плавно снижающейся к Волге равнине. Странное чувство владело мной. Я ехал по местам, где двести лет мои предки чувствовали себя дома, считая эту землю своей. Здесь они строили свои, сбегающие к синей Волге, аккуратно распланированные поселки с белыми квадратными домиками, похожими на сахарные кубики. Здесь в сорок первом надсадно мычала недоенная скотина, и поднятых с постелей людей, под лай овчарок, рассаживали в грузовики, а потом везли в теплушках обживать Казахстан и Сибирь во искупление своей исторической вины.
  Судьба уберегла их от одного монстра, - сжигающего книги на освещенных ночными кострами перекрестках исторической прародины, но, со свойственной ей иронией, толкнула их под мягкие кавказские сапоги другого, - не знающего пощады ни к коварным агрессорам, ни к вымышленным врагам, ни к бывшим друзьям, ни к женам, ни к целым народам. Сегодня историческая обреченность десанта, некогда высаженного на этих обрывистых, глинистых берегах по воле веселой и неленивой Екатерины, была очевидной.
  Я отстраненно думал об этих трудолюбивых, скуповато-хозяйственных, вероятно скучноватых людях, генетически - кишками и шкурой - любивших эти жирные, плодородные, полные перегноя пойменные земли, где так хорошо росли овощи, если их вовремя поливать и пропалывать, где фантастически быстро жирели пятнадцатипудовые свиньи, любовно превращаемые в белоснежные, обсыпанные крупной солью пласты шпика и кружевные штабеля красной, пахнущей перцем и чесноком домашней колбасы, где черно-белые коровы давали столько молока, что его хватало и на оплату барщины государственного плана, и собственным многочисленным краснощеким детям, и еще оставалось на жирный желтоватый творог, который на всех окрестных рынках продавали дородные немецкие молодухи, одетые в чистые холщовые фартуки и цветастые косынки.
  Я механически поворачивал руль и думал, каким, наверное, сильным было наивное желание этих людей вернуть невозвратное прошлое, как неистребима была их тяга к земле, к разумной, полной напряженного труда и простых человеческих радостей жизни, если ее не могли перебить ни десятилетия советского рабства, ни очевидная невозможность вырвать что-либо из цепких вороватых рук новой мафиозной власти, ни полное отсутствие положительных примеров в жизни других - обобранных, изгнанных и лишенных родины народов "великой" России.
  Мы переехали невидимую в пелене дождя Волгу и вскоре поменялись местами. Всю длинную осеннюю ночь мы молча просидели в освещенной приборными огнями кабине под ровный рокот мотора и монотонно рыскающие по стеклу щетки. Когда горизонт стал понемногу сереть, я увидел указатель "Коломна". Москва была совсем рядом. Саша съехал на первую же парковочную площадку и выключил мотор. Мы погрузились в недолгий, каменный сон.
  
  17
  Пробуждение было безрадостным. Не переставая, шел холодный дождь. Начинало светать. Ланге молча вырулил на залитое водой Рязанское шоссе.
  Вскоре потянулись бетонные паралеллепипеды московских окраин. Мы свернули на кольцевую дорогу, заполненную такими же грязными, как наш, грузовиками. Временами начинал идти мокрый снег. За окном медленно проползали голые деревья, трубы теплоцентралей и мокрые железнодорожные пути.
  Мы добрались до нужной развязки и въехали в город. С безлюдной, заваленной бетонными блоками стройки на дорогу стекала коричневая глинистая жижа. К мутному небу тянулись ржавые арматурные прутья.
  Ланге остановил машину у овощной базы на засыпанной гравием площадке. В проходной за конторкой сидел пожилой вахтер в защитной армейской телогрейке. Ланге вплотную при- близил к нему свое заросшее рыжей щетиной лицо с набухшими, в красных прожилках, глазами и всклокоченными пшеничными бровями
  - К Ракитину, - веско бросил он.
  Обогнув раздавленную тяжелыми колесами асфальтовую площадку, мы вошли в одно из хранилищ. Здесь стоял знакомый всякому советскому человеку с высшим образованием запах гниющего картофеля, скисшей капусты и заплесневелой моркови.
  У входа в хранилище в застекленной каморке, уютно положив ноги на стол, сидел одетый в кричаще желтый свитер чернявый молодой человек с тонкими, подбритыми усиками. Он увлеченно следил за происходящим на экране подвешенного на стене телевизора. Оттуда неслись женские вскрики, страстные вздохи и неразборчивые немецкие восклицания. Увидев нас, он нажал кнопку на пульте и повернул к нам недовольное лицо.
  - К Ракитину, - повторил Ланге, не дожидаясь вопроса.
  - Ракитин перешел в плодовощторг, - со значительной инто- нацией ответил молодой человек. - А вы кто такие? Что вам нужно?
  - Нам нужно лук опрокинуть, - ответил Ланге. - Ракитин у меня всегда брал. Лук хороший, сухой.
  - Сухой лук в такую погоду? - скривился усатый, вальяжно откидываясь в кресле. - Когда грузили, может и был сухим. А сейчас там, небось, половина погнила.
  - Ты пойди посмотри сначала! - набычился Ланге.
  - А чего я там не видел? - молодой человек посмотрел на свои вычищенные ботинки. - Двадцать процентов скидываем на отходы и я беру твой лук, не глядя. По рукам?
  - По рогам! - зарычал Саша. - За двадцать процентов я тебе этот лук знаешь куда засуну?
  - Как хотите, - пожал плечами владелец желтого свитера. - А грубить мне не надо. Тут тебе не родной аул.
  Мы с Сашей вышли за проходную.
  - Погляди на этого сучонка! - гремел Ланге. - Я для чего этот лук пер через всю страну? Чтобы этот говнюк тут меня раздевал, не вставая с кресла?
  - Куда теперь поедем? - спросил я, когда Саша немного утих.
  - По другим базам, - хмуро ответил Ланге. - Есть кое-какие адреса. Только сдавать лучше через знакомых, иначе без штанов останешься.
  - А ну погоди.
  Я подошел к висящему на стене у проходной телефону и, полистав записную книжку, набрал номер Гриши Геллера.
  - Геллер универсал трейдинг! - услышал я знакомый голос.
  - Какой еще трейдинг? - удивился я. - Я же тебе домой зво- ню.
  - А это ты, Эрка, - голос потерял официальность. - Это с какой стороны посмотреть - домой. У меня теперь офис в квар- тире. Был домашний адрес, стал юридический. У меня теперь официальный бизнес, - важно добавил он. - Расширяемся!
  - Гриш, ты, кажется, говорил, что овощами занимаешься...
  - И овощами тоже. Я тут человечка прикормил на овощебазе. Он у меня вроде младшего партнера. А что у тебя за проблема?
  - Лук надо срочно реализовать. Хороший, сухой, из Средней Азии.
  - Я смотрю, ты тоже в люди выходишь! Приятно, приятно слышать. И много у тебя этого лука?
  - Тринадцать тонн.
  - Говно - вопрос. Ты Касимовскую овощебазу знаешь? Неда- леко от нашего родного института.
  - Знаю. Я сейчас стою у ее проходной.
  - Ни хрена себе совпадение. Ты что, меня разыгрываешь?
  - Нет, Гришунь. Если бы ты меня сейчас видел, то сразу бы понял, что мне не до розыгрышей.
  - Окей. Тогда заходи внутрь и шпарь прямо в двенадцатый цех. Найдешь там Стасика.
  - С усиками?
  - Откуда ты знаешь?
  - Интуиция подсказала.
  - Я так и понял. В общем скажешь, что от меня. Но три про- цента на отходы надо будет отдать. Извини, Эрик, это стандарт. Давай, дуй в двенадцатый. А Стасику я сейчас позвоню, чтобы не залупался.
  - Ну что? - спросил Ланге, когда я вышел из телефонной будки.
  - Вроде договорились. Но три процента надо будет отдать.
  - Я бы и на пять согласился, - оживился Ланге. - А ехать далеко?
  - Не очень, - ответил я. - Вот в эти зеленые ворота.
  Мы снова миновали проходную и вернулись к уже знакомому цеху с намалеванным над раздвижными воротами синей масляной краской числом '12'.
  - Дас ист фантастиш, - сказал Ланге, вваливаясь в каморку к Стасику. - Выключай свою порнуху, майне кляйне. Давай-ка быст- ро лук выгружать, дружок.
  - Что же вы сразу не сказали, что от Григория Михайловича? - Стасик с вытянутым лицом поднялся нам навстречу. - Откуда я знаю, кто вы такие? Хоть бы побрились...
  Он выписал пропуск, и Ланге задом подогнал "КамАЗ" к разгрузочной платформе. Подъехал автопогрузчик со штабелем деревянных поддонов на стальных вилах. Вяло прибрели опух- шие, похмельные грузчики.
  - Вас что, в бочке с капустой квасили? - закричал Ланге. - Вы чего такие квелые? А ну-ка шустро за дело! Ставлю флакон на поправку здоровья сейчас и по пузырю на брата, когда закончите.
  Грузчики довольно загудели и принялись складывать сетки с луком на поддоны. После взвешивания погрузчик отвозил поддоны к стене склада, выстраивая их в длинную шеренгу. Трудно было поверить что все это умещалось в одной машине.
  Стасик с блокнотом в руках записывал вес каждого поддона. Ланге дублировал цифры в своей записной книжке.
  Пока грузчики работали, я дважды звонил Марату. Телефон не отвечал. Я набрал номер Короедова.
  - Ты куда опять пропал? - раздраженно спросил Костя.
  - Я же тебе говорил, что еду за каракулем.
  - Ну и что? Не мог позвонить, что ли?
  - В пустыне нет телефона, - ответил я, сдерживаясь. - Я только что вернулся в Москву.
  - Очень ценное сообщение. Ты долг собираешься отдавать?
  - Позвоню, как только продам товар, - ответил я и повесил трубку.
  К полудню лук был разгружен.
  - А это что такое? - один из грузчиков, приподняв брезент, разглядывал лежащие под ним каракулевые шкурки.
  - Хули ты туда полез? - прикрикнул на него Ланге. - Что тут непонятного? Бараньи шкуры подстилаем, чтобы лук не подавился в дороге.
  - Вот это, блядь, я понимаю - упаковочка, - восхищенно сказал второй грузчик - деревенского вида парень с рябоватым, заросшим рыжим пухом лицом. - Хоть и чурки, а соображают в своем Чуркестане. - Гля, какой лук сухой да чистый.
  - Постоит у нас с недельку, один хер сопреет, - с затаенной гордостью заметил первый грузчик, отирая пот с грязного лба. - Куда он, на хуй, денется.
  - Это ты правильно сказал, Петрович, - засмеялся рябой. - В нашем гноилище ни одна овощ долго не сдюжит.
  - Тебя не спросили, - буркнул Стасик, выходя из каморки с накладной в руках. - Сколько надо, столько и сгниет.
  - Идите в бухгалтерию, - он протянул бумаги Ланге. - Как раз сейчас с обеда откроется. Григорию Михайлычу привет.
  - Офигенные у тебя знакомые, - удовлетворенно сказал Лан- ге, выходя из кассы. - Давай луком всерьез займемся. Ты здесь, я там. Подберем водителей, наладим постоянные поставки. На хрена нам тогда эта фашистская Германия?
  - У меня уже был такой знакомый, - покачал я головой. - Все пытался утолить товарный голод своей малой родины.
  - И что?
  - Да ничего. Примерно то же, что и Миллером. Кстати, он тоже был с Волги.
  Ланге помрачнел.
  - Поехали теперь твои шкуры сдавать, - сказал он после паузы.
  Перед тем как ехать в Пушкино я еще раз позвонил Марату. Телефон по-прежнему не отвечал.
  Над Ярославским шоссе висела пелена дождя. Освободив- шийся от груза "КамАЗ" потряхивало на неровностях дороги.
  
  18
  - Чем это так воняет? - покрутил Ланге мясистым носом.
  Мы ехали по короткой разбитой улице, приближаясь к мастерской Марата. Повернув за угол, вместо ангара с ребристой крышей я увидел залитое дождем, судя по всему, недавнее пожарище. Глянцево блестели черные мокрые головни. Повсюду валялись закопченные, свернувшиеся от жара листы железа. В насыщенном влагой воздухе стоял острый, бесприютный запах пепелища.
  - Это твоего клиента попалили? - удивленно воскликнул Ланге. - Ни хрена себе!
  Я толкнул обгоревшую калитку в закопченой бетонной стене. По запорошенному пеплом двору цепочка следов вела к не поврежденному пожаром домику конторы. Я отворил дверь и оказался в небольшой квадратной комнате, заставленной картонными коробками. Посреди комнаты, перебирая бумаги, стоял Марат. Он обернулся ко мне, и я увидел, как резко он постарел. На меня смотрел седой, морщинистый человек с сутулой спиной и тусклыми глазами.
  - Что случилось, Марат?
  Марат сел на стул, снял очки и опустил голову. Плечи его затряслись. Я протянул ему бутылку с водой. Он глотнул из горлышка, всхлипнул и протяжно вздохнул.
  - Ты видел? Они сожгли мой ангар.
  - Кто?
  - Да все те же. Меховая, блядь, мафия. Ты их всех видел, когда пытался им каракуль продать. Все эти Николай Сергеичи да Ефим Соломонычи. Даже не скрывают, что это их рук дело. Ничего не боятся.
  - Чего они от тебя хотят?
  - Ясно чего, - пожал плечами Марат. - Чтобы я шел под них или валил отсюда. У меня же эксклюзив, дизайнерские вещи. А они привыкли десятилетиями шить одно и то же допотопное дерьмо. Им до моего уровня никогда не допрыгнуть. Завидуют, суки, не хотят конкуренции.
  - И мастерская сгорела?
  - Мастерскую пока не тронули. Но если не уеду, то обещали и ее спалить.
  - И что ты решил?
  - А что тут решать? Что я с ними могу сделать? Убираться надо, пока не грохнули, как Рауфа.
  - Когда ты уезжаешь?
  - Да вот бумаги разберу и поеду. Прямо завтра и поеду. Обо- рудование в мастерской уже упаковано. С людьми рассчитался. Знал бы ты, какие мастера... - сокрушенно покачал головой Марат.
  - Галя с тобой поедет?
  - Галя? Золотая рыбка вильнула хвостиком сразу после по- жара, - с горечью сказал Марат. - Поплыла искать новые золотые сети в тон своей чешуе. На хрена ей все эти трудности?
  Марат откинулся на спинку стула, и прикурил сигарету, дер- жа в дрожащей руке зажигалку с пляшущим огоньком.
  - А ты, наверное, сухосол привез, как собирался? - спохва- тился он вдруг.
  - Привез, - кивнул я. - Теперь хоть обратно вези.
  - Что же делать? - Марат встал и прошелся из угла в угол комнаты. - На новом месте надо будет помещение снять, обо- рудование установить, новых людей нанять. Это же куча денег! Я просто не потяну.
  - Но ведь тебе и сырье нужно будет для работы?
  - Само собой. Но я не могу сейчас купить его дороже, чем те же меховщики. Если я сейчас целиком вложусь в сырье, мне нечем будет платить за все остальное. Я тогда лучше там же, на Волге овчину закуплю. Хотя это говно, а не материал... Только тулупы для ночных сторожей шить... - Марат остановился у окна и замолчал.
  - То есть товар ты бы взял, но по меньшей цене, - подытожил я. - По той, что дают меховщики.
  - Ты же видишь, какое у меня положение, - страдальчески поднял брови Марат. - Вот поднимусь на ноги на новом месте, тогда - другое дело. Буду твоим главным клиентом.
  - Как сказал Короедов, до следующего раза еще дожить на- до.
  На меня вдруг навалилась свинцовая усталость. Я придвинул стул и сел у стола.
  - Эрик, я же твой друг. - В голосе Марата зазвучали иска- тельные интонации. - У меня просто трудные времена. Сегодня ты меня выручишь, завтра я тебя.
  - Да у меня вообще кругом сплошные друзья, - сказал я. - Что ты, что Короедов с Комаринским, что меховщики, что золотая рыбка. Не говоря уже о турфирме под ментовской крышей.
  - О какой турфирме?
  - Да это я так, к слову. Ладно, давай считать. Значит ты берешь по...
  Я взял карандаш и произвел на листке бумаги нехитрые вычисления. Получалась цифра, лишь едва превышающая мой долг Ларе. И снова, как в случае с Акопяном, я поразился чутью этой особой породы людей, их способности интуитивно предло- жить в точности ту сумму, которая минимально устроила бы противоположную сторону. Предлагаемых денег было недоста- точно, чтобы рассчитаться с возросшим старым долгом, но, по крайней мере, я мог вернуть одолженное Ларе.
  Я вдруг отчетливо понял, что никогда не стану одним из этих людей. Не имело никакого значения, был я выше или ниже их, главным было то, что я находился за пределами их круга. Мне оставалось лишь вернуться в стан так называемой научно-технической интеллигенции и в обтрепанных штанах курить на заплеванной лестнице. Очевидно, это и было моим местом под солнцем. Усталость еще сильнее навалилась на мои плечи. Я бросил карандаш и откинулся на спинку стула.
  - Деньги у тебя здесь? - вяло спросил я.
  - Конечно! - Марат с готовностью кивнул на стоящий в углу сейф. Глаза его засветились. - Мне как раз сегодня утром за шубы занесли. Ну что, по рукам?
  - Зеленью заплатишь?
  - Конечно, - повторил Марат. - Теперь все расчеты только в баксах.
  - Тогда пошли разгружать.
  Я с трудом поднялся со стула и, не оглядываясь, вышел во двор.
  Дождь едва моросил. Ланге дремал, облокотившись на руль машины.
  - Ну что там у тебя? - спросил он, опустив стекло машины. - Все путем?
  - Разгружаемся, - бросил я на ходу, открывая покоробленные от жара ворота.
  Саша подогнал "КамАЗ" к стоящему во дворе грузовику Марата, и мы втроем быстро перегрузили шкурки из кузова в кузов, попутно их пересчитывая. Марат закрыл дверцы грузовика на замок, спрыгнул с подножки, и мы зашли в контору.
  - Сегодня же в ночь уеду, - бормотал он, пересчитывая деньги. - Ну их на хуй, этих меховщиков, как бы опять не заяви- лись.
  - Вот тебе мой телефон в Татарии, - Марат протянул мне листок бумаги. - Будет товар, звони. Общее дело делаем, - добавил он, пожимая мне руку, смутно знакомую фразу.
  Сидя у открытого окна кабины, я скатал листок с телефоном в шарик и бросил его на раскисшую, перерытую колесами дорогу.
  
  19
  - Какой-то ты не очень веселый, - Ланге искоса поглядел на меня, разворачиваясь на узкой улице. - У клиента нету денег? Жалуется, что сарай его сожгли?
  Я кивнул.
  - Он теперь под этот сарай у всех клянчить будет. Еще и наварится, погорелец хренов. Знаю я эту породу. А почему ты к другим не пошел?
  - Другие больше бы не дали. И еще неизвестно, сколько бы в кошки-мышки со мной играли. А я ждать не могу, да и хранить эти шкуры негде. Поэтому вся сделка была построена под Марата.
  - Выходит, ты сработал в ноль.
  - Почти.
  - Эрик, ты извини, но барыга из тебя, как из говна пуля, - подытожил Ланге. - Как теперь рассчитываться будешь?
  - Что-нибудь придумаю.
  Начинало темнеть. Дождь полил с новой силой. В воздухе замелькали крупные мокрые снежинки.
  - Саш, давай заедем в турфирму, на склад, - попросил я. - Чем черт не шутит, может нашлись мои мешки. Это по дороге, сразу за кольцевой.
  - Не вопрос.
  Мы проехали под эстакадой, попетляли по залитым жидкой грязью улицам промзоны и остановились у длинного огороженного склада с двумя проходными. Саша высадил меня и медленно поехал вдоль бетонного забора, выискивая свободное место. Я вошел в проходную.
  - Закрыто уже, - с легкой профессиональной угрозой в голосе произнес здоровенный охранник с красным, словно после бани, лицом. - Кто не успел, тот опоздал.
  - А кто опоздал, тот попал, - в тон ему продолжил наголо бритый напарник и засмеялся.
  Я ощутил тихое, неуправляемое бешенство.
  - Ты что, сука, ржешь? - сказал я, подступая к бритому вплотную. - Я тебя спрашиваю!
  Тот испуганно отпрянул и инстинктивно поднял локти, защищая лицо.
  - Ладно, мужик, все нормально, - примиряюще сказал краснолицый. - В натуре пустить не можем. Все уже ушли и склад опечатали. Не веришь, - сам посмотри.
  - Телефон есть? Мне на фирму позвонить надо.
  Бритоголовый протянул мне трубку с цветными кнопками. Я набрал номер и попросил секретаршу соединить меня с менеджером.
  - Ираклий Шалвович уже ушел. А вы по какому вопросу?
  - По поводу розыска багажа из Индии. Я уже был у вас дней десять назад. Вы нашли мои мешки?
  - Да-да, я вас помню. Нет, ваш багаж, к сожалению не нашли. Он признан безвозвратно утерянным, и вы имеете право на компенсацию.
  - На какую компенсацию?
  - Минуточку, я уточню сумму... Ага, вот - сто семьдесят во- семь долларов США. Можете получить в любой день с девяти до пяти.
  - Серьезная компенсация, - медленно произнес я. - Ты за эти деньги наверное целый месяц сосешь своему боссу, а, детка? Ираклию Шалвовичу?
  Я положил визжащую трубку на конторку и вышел на заляпанное грязью крыльцо. Мокрый "КамАЗ" стоял у забора посередине между двумя проходными. Дождь лил не переставая. Холодные струйки стекали за ворот куртки на спину. Вдоль забора в насыщенном влагой воздухе размытыми желтыми пятнами засветились фонари, обозначив перспективу улицы. Я очистил туфли о подножку и запрыгнул в кабину.
  - Нашли? - спросил Ланге.
  Я покачал головой.
  - Похоже, Носов был прав. Целый спектакль устроили с секретаршей. 'Ваш багаж утерян". Вроде как все по закону...
  В этот момент из противоположной проходной показалась знакомая мешковатая фигура. Я вгляделся и в свете фонаря узнал Влада.
  - Вот он, - сказал я внезапно охрипшим голосом.
  - Кто? - спросил Ланге и сразу же понял о ком идет речь. - Тот самый гашишный благодетель?
  Я кивнул. Влад подошел к красному "Опелю". Машина осветилась огнями и тронулась. Ланге запустил двигатель и, вы- ждав несколько секунд, мягко двинулся следом. Я вопросительно посмотрел на Сашу. Он, слегка пригнувшись к рулю, сосредо- точенно глядел сквозь стекло вперед. Щетки стеклоочистителя безостановочно двигались. Вслед за "Опелем" мы выехали на кольцевую дорогу. Чтобы не потерять его из виду, Ланге сократил дистанцию. Это никак нас не обнаруживало - в висящей над многополосой дорогой пронизанной светом сотен фар пелене влаги, распознать погоню было невозможно.
  Вообще говоря, это не было погоней в полном смысле слова. Все произошло так неожиданно, что у нас не было ни плана, ни определенной цели. Но, увидев Влада, просто отпустить его было невозможно.
  В темноте нам едва удавалось следить за его машиной. Помогало характерное для "Опеля" расположение габаритных огней. Влад ехал аккуратно, не меняя ряда и не разгоняясь.
  - Ладно, Саш, - наконец сказал я. - Ну его на хрен. Ну набьем мы ему рыло, а дальше что? Одни неприятности. Он же с одной стороны с ментами связан, а с другой - с братвой. Скрываться что ли потом? Ну не убивать же его.
  - Что ты нервничаешь? - невозмутимо произнес Ланге, не отрывая взгляда от дрожащих в водном ореоле красных огней. - Еще ничего не сделал, а уже чего-то боишься.
  - При чем тут боишься? - пожал я плечами. - Просто здраво рассуждаю. Хотя, конечно, просто так взять и отстать от этого гада тоже не хочется.
  - И хочется, и колется, и мама не велит, - напряженно улыб- нулся Ланге. - Что ты нервничаешь?
  В это время "Опель" замигал оранжевым поворотником и перестроился в правый ряд. Немного отстав, Ланге повторил маневр, и вскоре мы вслед за Владом вырулили с кольцевой дороги на Рязанское шоссе.
  За городом машин стало меньше. Дорога почти не освеща- лась, и красные фонарики стоп-сигналов в мокрой тьме были похожи на тлеющие сигаретные огоньки. Влад ехал не торопясь, осторожно ведя машину у самой обочины. Просвет между ним и идущими впереди машинами все время увеличивался. Дорога шла вверх по склону холма. Огни передних машин постепенно поднимались и резко исчезали за темным гребнем. Последняя машина, мигнув габаритами, перевалила через холм, и перед нами на склоне остался только "Опель" Влада.
  Внезапно Ланге включил третью передачу, мотор взревел, и через считанные секунды громада "Камаза" настигла ползущий в гору "Опель". Саша щелкнул переключателем, и голубой, дымя- щийся сноп света от мощных галогеновых фар надвигающегося грузовика насквозь пронизал салон легковушки. Я увидел как Влад резко мотнул головой, отстраняясь от ударившей из зеркала в глаза ослепительной вспышки. Саша прибавил газ, поравнялся с "Опелем" и сделал быстрое движение рулем. "КамАЗ" бросило к "Опелю", и Влад, уходя от удара, отчаянно рванул руль вправо. Машина пошла юзом по мокрому асфальту, рыскнула по дороге из стороны в сторону, нырнула в кювет и закувыркалась в придорожном кустарнике.
  'КамАЗ' с ревом вылетел на гребень холма. Ланге сбросил газ и выключил дальний свет. Он все также сосредоточенно смотрел вперед, только на вспотевшем лбу резче обозначились вены, и губы напряженно искривились в еще не знакомом мне оскале.
  На первой же развязке Саша съехал с шоссе, быстро развернулся по "бабочке", и мы помчались обратно в Москву. С гребня холма был виден свет фар остановившихся на противоположной стороне машин. Когда мы подъехали ближе, Саша до предела снизил скорость, и я увидел в кювете лежащий на боку измятый "Опель" с оторванной дверцей. От машины поднималось облако пара. Две мужские фигуры помогали Владу выбраться наружу. Некоторое время он стоял на нетвердых ногах, шатаясь и хватая воздух окровавленным ртом. Затем его согнуло пополам, и в клубящемся свете фар начало рвать на засыпанную гравием обочину. Мужчины наблюдали за ним, отойдя на несколько шагов в сторону.
  - Я же говорю, хули ты нервничаешь? - удовлетворенно сказал Ланге, набирая скорость. - И не надо ни от кого скрываться. А уж тем более - убивать.
  
  20
  Мы миновали Волгоградский проспект, Таганку и в лабиринте яузских улиц на задах знаменитой высотки на Котельнической набережной отыскали знакомый мне еще со студенческих времен неприметный проходной двор. Ланге заглушил мотор, и мы несколько минут молча сидели, упершись взглядом в глухую стену с облупившейся штукатуркой.
  - Далеко отсюда до гостиницы? - спросил наконец Ланге, разлепив пересохшие губы.
  - Минут пятнадцать ходьбы.
  - Водяры найдем по дороге?
  - Запросто. Не девяностый год. Можно и в ресторан пойти.
  - На хуй ресторан. Не тот случай.
  Мы достали из-за сиденья сумки с вещами и выбрались из кабины. Тело набрякло и налилось тяжестью. Проехав около четырех тысяч километров странно было чувствовать себя пешеходами. Мы шли, словно матросы в иностранном порту. "Они пошли туда, где можно без труда найти себе и женщин, и вина", - вертелось у меня в голове. На набережной, в нижней части тела необъятной высотки отыскался светящийся полукруглыми окнами гастроном.
  Торговый зал был пуст. Уборщица в повязанном вокруг головы сером платке, нагнувшись над ведром, выкручивала кусок грязной мешковины. Молодая щекастая продавщица в располза- ющемся на груди халате испуганно посмотрела на нас.
  - Ты чего нервничаешь, родная? - ласково обратился к ней Ланге. - Своих не признаешь?
  - Да Бог вас знает, - пробурчала продавщица. - Ходят тут всякие, вроде не алкаши, а рожи такие, будто зарезали кого.
  - Это мы просто с дороги устали, - пояснил Ланге. - Побрить- ся некогда было. А вообще-то мы знатные каракулеводы. Приеха- ли из пустыни на ВДНХ по обмену опытом.
  Продавщица, опасливо косясь, дважды пересчитала деньги и выставила на прилавок водку, пиво, колбасу, консервы и хлеб. Я сложил все это в потяжелевшую сумку и повесил ее на плечо.
  - Мы тут рядом живем, в гостинице "Россия", - продолжал Ла- нге. - Слышала про такую?
  - Кто ж "Россию" не знает, - недоуменно пожала круглыми плечами продавщица.
   - Так может составишь нам компанию? Все равно магазин закрывается, - Ланге посмотрел на висящие на стене часы. Если у тебя подруга есть, то совсем хорошо.
  - Вот еще, - сердито сказала продавщица. - Стану я со вся- кими по гостиницам шляться.
  - Мы не всякие, - терпеливо объяснил ей Ланге. - Я же говорю, - каракулеводы...
  - Идите отсюда куда подальше, каракулеводы, - решительно сказала продавщица, со стуком задвигая ящик кассы. - Магазин закрыт.
  Ланге сокрушенно вздохнул, и мы вышли под моросящий дождь.
  - Испугалась, бля, - с сердцем сплюнул Саша.
  - А ты всерьез думал, что она с нами пойдет? Какая же баба вот так сразу согласится...
  - Смешной ты, ей-богу, - отозвался Ланге, шагая рядом со мной по мокрой набережной. - Ты что, не видел, что ей самой хотелось? Просто у нас на рожах весь наш сегодняшний день нарисован, вот она и шуганулась. Бабы и мусора все нутром чувствуют. А жаль. Сейчас бы в комплекте с водярой еще и теплую бабу для полной расслабухи, - вздохнул Ланге. - Тогда бы вообще все стрессы по херу.
  В черной, покрытой мелкой рябью речной воде дробилсь отражения фонарей. На противоположном берегу, словно при- швартованный к причалу крейсер, дымила трубами МОГЭС. По широким каменным ступеням мы поднялись к гостинице.
  У стойки регистрации мы заполнили белые листки. Дежурная брезгливо посмотрела на наши небритые лица и мокрую одежду, заглянула в список делегатов съезда и равнодушно выложила на стойку ключ с брелоком в виде тяжелой латунной пластины.
  Выйдя из лифта, мы нос к носу столкнулись с Паулиной Майсе.
  - Ой, мальчики! - она испуганно отпрянула. - Откуда вы такие?
  - Откуда, откуда, - проворчал Ланге. - С дороги, ясный пень. Неужели непонятно? - его глаза загорелись, как лампочка в фона- рике, в котором сменили батарейки.
  - Я вас такими еще не видела. Будто под забором валялись или пили неделю. - Она подошла вплотную к нам, принюхиваясь. - Хотя, вроде, водкой не пахнет, - она недоуменно, по-птичьи повер- тела головой.
  - Мужским духом пахнет, понятно тебе?! - Ланге заграбастал Паулину в свои медвежьи объятия, и она завизжала на весь коридор, отбиваясь от него руками и ногами.
  - Пусти, ты же мокрый!
  Саша разжал руки, и Паулина, отскочив в сторону, принялась стряхивать с яркой кофточки капли воды.
  - Пошли с нами, - властно сказал Ланге, распахивая дверь номера. - Перекусим, выпьем с дороги.
  - Нашли, тоже, собутыльницу, - обиженно проворчала Паули- на, входя в комнату.
  Она села в кресло в своей излюбленной позе - заложив ногу за ногу. На ней была неизменная узкая юбка с высоко открываю- щим бедро разрезом. Саша опустился в кресло напротив, а я с наслаждением вытянулся на покрытом ковролином полу, подложив под голову сумку.
  - Кто еще из наших приехал? - Саша, откинул голову на спин- ку кресла.
  - Только пастор. У этих церковников свои дела. А так больше никого. Даже тихушника этого, Исмаилова, и то не послали. Видать, органы нас уже всерьез не воспринимают.
  - Они перешли от слов к делу, - сказал я. - Теперь все поня- тно последнему кретину.
  - Придется опять тебе, Эрик, выступать, - вздохнула Паули- на. Ты же у нас образованный.
  - О чем говорить? - пожал я плечами. - Дайте нам респу- блику? Лично мне она не нужна. Более того, я даже против нее. Ты про Миллера слышала?
  - Слышала, - пригорюнилась Паулина. - Зря он на рожон лез. С самого начала ежу было понятно, что никакой республики нам не видать, как своих ушей.
  - А ты для чего тогда сюда приехала?
  - Почему бы задарма в Москву не слетать на немецкий счет? - удивленно подняла брови Паулина. - В смысле, за счет фатерлянда. Хоть развеяться немного перед отъездом.
  - Перед отъездом куда?
  - В этот самый фатерлянд. Родители уже и вызов получили.
  - И ты туда же...
  Повисло молчание. Я просунул руку под голову, достал из сумки бутылку водки и бросил ее Ланге. Саша ловко ее поймал и, скрутив одним движением крышечку, наполнил стоящие на столе тонкостенные стаканы.
  - Мальчики, давайте я по-человечески накрою на стол, - за- щебетала Паулина. - А вы пока душ примете, побреетесь...
  - Успеется. - Ланге пододвинул стакан к Паулине.
  - Давайте выпьем за Ивана. - Я приподнялся, опершись лок- тем о пол. - За его идеализм, за его упрямство, за упокой его пре- красной души.
  Мы выпили, не чокаясь.
  - И чего он добился? - спросила Паулина, смахнув слезу. - Только зря погиб. А мог бы жить и жить.
  - Он не мог жить, - возразил я. - Такие люди обречены в этой стране. И если мы все это поймем, то его смерть уже не будет такой бессмысленной.
  - Хватит панихиду разводить, - резко сказал Ланге, разливая водку. - Каждый сам пиздец своего счастья. Давайте за новую жизнь в Германии. Чтобы сказка стала былью.
  Мы чокнулись и выпили. Я выставил из сумки на стол вторую бутылку водки, колбасу, консервы и снова вытянулся на полу, прикрыв глаза. В голове несся и грохотал весь этот сумасшедший день, вертелись, словно в калейдоскопе, картинки казавшейся уже нереальной поездки.
  - Эрик, ты что, заснул? - услышал я голос Паулины. - Или просто не можешь спокойно смотреть на мои ноги? - добавила она игриво.
  Я открыл глаза. Раскрасневшаяся Паулина сидела в кресле, положив ноги на круглый столик и пыталась сфокусировать на моем лице свой блуждающий взгляд. Узкая юбка задралась, открывая ажурные подвязки чулков. Саша, набычившись, разглядывал ее обнаженные бедра.
  - Мальчики, ну что вы такие скучные? - нетрезво засмеялась Паулина. - Сашка, а ну наливай. Сейчас я вас развеселю.
  Паулина одним глотком приняла в себя полстакана водки и, вскочив на стол, принялась медленно извиваться под вообража- емую музыку, очевидно изображая движения стриптизерши у шеста. Затем она, видимо вспомнив кадр из какого-то фильма, отстегнула подвязки и неуклюже стянула чулки, едва не потеряв при этом равновесие.
  - Держи! - она царственным жестом бросила Саше ском- канный чулок. Второй чулок, распустившись в воздухе мягкой полупрозрачной трубой, плавно спланировал мне на грудь. Судя по запаху, он честно прослужил весь день на ноге хозяйки.
  - Хватит валяться! - еще громче закричала Паулина, спрыги- вая со стола. - Всем подъем! Дуйте в душ, и я накормлю вас по-людски. У меня в номере целый Алайский базар.
  Я поднялся и вопросительно посмотрел на Ланге.
  - Иди первый, я потом, - он вяло махнул рукой.
  - Почему потом? - воскликнула Паулина. - Сашка, иди пока в мой душ. Быстрее будет. Пошли, я тебе открою. А ты, Эрик, как помоешься, приходи в восемьсот семнадцатый. Договорились?
  Я кивнул и зашел в ванную. Закрыв глаза, я долго намыли- вался, тщетно пытаясь вызвать в воображении воду, летящую из-под горного склона. Картинка не появлялась.
  Я не спеша, с наслаждением вымылся, побрился и пере- оделся в чистую одежду. Открыл бутылку пива, сделал большой глоток и несколько минут простоял у окна, глядя на цветную рябь на черной речной воде.
  На мой стук в восемьсот семнадцатом никто не отозвался. Проще всего было вернуться к себе, но братство, возникшее за несколько дней в кабине 'КамАЗа' и особенно события последних часов не позволяли мне уйти. Пережитое вместе напряжение требовало совместной разрядки.
  Я повернул ручку, и дверь открылась. В номере было темно. Я присел на стоявшую в крошечной прихожей тумбу для обуви и сделал глоток пива. Из комнаты доносилось шуршание одеяла и негромкая возня. Затем раздался протяжный женский вздох, и я услышал непривычно тихий, полный романтических интонаций голос Ланге:
  - Ты прекрасна...
  Шуршание усилилось и стало ритмичным. Саша повторил несколько раз:
  - Ты прекрасна... Tы прекрасссна... Tы прекрасссс... Прекра... Ссссс...
  Шуршание стихло, затем раздались грузные шаги, и в темном проеме показалась могучая фигура Ланге в цветных трусах до колен. В руках он держал свою скомканную одежду. По его лицу бродила блаженная улыбка. Увидев меня, он округлил глаза и что-то тихо и коротко произнес.
  - Что? - шепотом переспросил я.
  - Оставь пивка, - повторил Ланге, поднеся губы к самому мо- ему уху.
  Я протянул ему бутылку, и Саша, сделав глоток, скрылся в ванной.
  Словно слепой, я протянул руку вперед и двинулся мелкими шагами в темноту, остро пахнущую разгоряченными человечес- кими телами. Добравшись до кровати, я присел на краешек и провел рукой по смутно белевшей в темноте маленькой, острой груди Паулины и ее впалому животу с глубоким наперстком пупка. Потом моя ладонь ощутила шершавую небритость, похожую на входящую в моду у мужчин трехдневную щетину, и скользнула в неожиданно большой, влажный вход в Паулинино тело. Паулина всхрапнула во сне, чмокнула губами и приглашающим движением развела бедра.
  Я сидел на кровати, не чувствуя себя в состоянии повторить то, что так легко и быстро получилось у Саши. Запах женщины притягивал, но вплетенный в него враждебный дух чужого семени ощущался, как невидимая преграда. Один инстинкт побуждал меня к действию, другой предостерегал. Я подумал, что такая ситуация в принципе невозможна в дикой природе, где только что покрытая самка никогда не подпустит к себе другого самца. Но человек, вскарабкавшись на более высокую ступень эволюции, с легкостью преодолевал любые условности, гордясь этой способ- ностью, как убедительным отличием от животных.
  Надо было что-то предпринимать. Не пытаясь больше разо- браться в сложностях человеческой натуры, я лег на Паулину и попытался сделать то, к чему объективно не был готов. Неразре- шенное противоречие немедленно вылились в печальный компро- мисс: природа глумливо позволила мне лишь облегчить свое состояние, мстительно отобрав большую часть запланиро- ванного наслаждения. Состав запахов в комнате усложнился. Я оделся и вышел в прихожую. На тумбе для обуви сидел Ланге.
  - С облегченьицем, молочный брат! - шепотом воскликнул он, протягивая мне пивную бутылку.
  21
  В гостиничном холле было вывешено объявление о выдаче мандатов делегатам съезда. Ланге и я поднялись в указанный в объявлении номер. В комнате никого не было. На столе лежали груды служебного вида бумаг. Чтобы скоротать время, я зашел в туалет. Выходя оттуда, я столкнулся с Зауэром. Несмотря на ранний час он был одет в строгий костюм и белую сорочку с галстуком.
  - Что вы там делали? - удивленно глядя на меня, спросил Зауэр. - Вы по какому вопросу?
  - Я за мандатом. Здесь находится штаб съезда?
  - Вообще-то я живу в этом номере, - обидчиво сказал Зауэр. - Как ваша фамилия?
  Он нашел меня в списке и выдал мне глянцевый картонный прямоугольник. В коридоре меня дожидался Ланге.
  - Запомни этот день, - с энтузиазмом сказал он по дороге к лифту. - Ты помочился в унитаз самого Владимира Зауэра.
  - А что такого? Разве он не один из наших? Ну сидит в пре- зидиумах, так что с того?
  - Он теперь не только в наших президиумах сидит, - пояснил Ланге. - Он теперь депутат. В Совете Федерации заседает. Чело- век делает серьезную политическую карьеру.
  - А зачем ему тогда этот съезд?
  - Что ж тут непонятного? Если нас не будет, чьи он тогда ин- тересы будет в правительстве представлять?
  - И, с другой стороны, от кого правительство узнает о нуждах и чаяниях советских немцев, если не от него? - подхватил я, входя в лифт. - И кто, если не он, не щадя живота своего, добьется для нас рая на земле - лубочной поволжской республики, полной мычащих коров с переполненным выменем и толстозадых румя- ных девок?
  - Вообще-то он неплохой мужик, - сказал Ланге. - Но кто отка- жется от теплого места? Наверняка там есть возможность зарабо- тать, не пачкаясь и не боясь, что тебя посадят.
  - Обслуживать власть, делая вид, что защищаешь чьи-то ин- тересы, не пачкаясь, невозможно.
  - Да ладно. Политика всегда и везде была грязным делом. Что у них, что у нас.
  - Саш, а ты не задумывался, почему мы и они живем по-разному, если и у них, и у нас все одинаковое?
  Мы шли под моросящим дождем к кинотеатру "Октябрь".
  - Я не видел, как они живут, - ответил Ланге после паузы. - Вот поеду, посмотрю.
  - Когда вы улетаете?
  - Через неделю.
  - Времени у тебя негусто. Пока до Ташкента доберешься. Да и собраться надо...
  - Груз на обратную дорогу искать не буду. Жадность не одно- го фрайера сгубила. Хватит уже, отработал. А шмотки Людка собе- рет, как обычно. У нее в хозяйстве порядка больше, чем у любой немки.
  - Саш, ты можешь попытаться найти человека в Германии?
  - Марту, что ли?
  Я кивнул.
  - Найду, не вопрос. А почему ты Гартунга не попросил? Он там уже полгода торчит.
  - Я просил. Но он уехал и пропал. Как в воду канул.
  - А мне открытку прислал. Мол доехал, устроился, прошел концлагерь, получил квартиру...
  - Какой концлагерь?
  - Там всех сначала в общий лагерь помещают, - нехотя отве- тил Ланге. - Коечки вдоль стены, медосмотр, анализы... Это у них в крови.
  - У кого - у них?
  - Да у гансов этих, - пояснил Ланге, раздражаясь. - Все по полочкам разложено, чтобы ни один микроб не залетел без специальной бирки.
  - А ты разве не ганс?
  - Да какой я ганс... Мне и немецкий в голову не лезет. Все эти их зейенсвюрдихкайтен, - с отвращением произнес Саша и сплю- нул на мокрый асфальт. - А Марту я тебе разыщу, можешь не сомневаться.
  Атмосфера в вестибюле кинотеатра отличалась от той, что была на первом съезде. Не играл фольклорный ансамбль, не было ни возбужденного гула, ни приветственных возгласов товарищей по борьбе. Происходящее больше напоминало встречу передовиков производства или профсоюзную конференцию советских лет.
  Большинство делегатов были пожилыми людьми. Они соби- рались группками в вестибюле и наперебой обсуждали переста- новки в российском правительстве, последнюю парламентскую сессию и предложение нового седовласого президента о воссоздании немецкой республики на месте ядерного полигона Капустин Яр. Сердитое бормотание и причудливые жесты делали их похожими на знаменитых "пикейных жилетов". Не хватало лишь соломенных канотье.
  Паулина с прямой спиной сидела в середине пятого ряда. На ней были темные очки. Мы сели от нее по разные стороны. Паулина, напрягшись, продолжала молча смотреть на сцену, где рассаживались члены президиума.
  - Павлинка, ты чего не здороваешься? - наклонясь к ней, спросил Ланге громким шепотом. - Своих не узнаешь?
  Паулина сняла очки и смущенно завертела головой.
  - Почему не здороваешься, я спрашиваю! - с нарочитой угро- зой переспросил Ланге. - Не чужие ведь люди - ни я, ни Эрик.
  Паулина сконфуженно прыснула и мы засмеялась все втро- ем. Сидящий впереди опрятный, сухой старичок отер платком лысину и повернул к нам лицо с гневно блеснувшими глазами.
  - Вы что, развлекаться сюда пришли? - прошипел он. - Веди- те себя прилично! Здесь вам не театр.
  - Вот именно что здесь самый настоящий театр и есть, - вполголоса пробурчал Ланге.
  Старичок снова обернулся и молча смерил Сашу яростным взглядом из-под клочкастых бровей.
  За столом президиума заняли свои места лидеры движения "Штребен", группа депутатов Бундестага и представитель Госком- наца Тишкин. Председательствовал Зауэр.
  Первым выступил Краут. За внешне энергичными фразами о борьбе за возрождение немецкой республики, о нежелании властей решать проблемы репрессированных народов сквозили усталость и неверие. До обеденного перерыва успели выступить два содокладчика. Они сыпали цифрами, датами, цитатами и историческими справками, но по сути озвучивали заведомо оче- видную мысль о том, что вероятность воссоздания немецкой республики в Поволжье и на ближайших к Земле планетах Сол- нечной системы приблизительно одинакова.
  Перед перерывом слово опять взял Краут и, резюмируя сказанное, сформулировал главный лозунг съезда: республика или выезд. Зал встретил это заявление бурными аплодисментами. Люди испытывали облегчение. Отученные решать свою судьбу свободно и самостоятельно, они с благодарностью принимали дарованное им вождями освобождение от ответственности за собственное будущее. Теперь можно было с чувством выполнен- ного долга паковать чемоданы.
  Наступил перерыв, после которого должны были начаться прения. Мы с Сашей зашли в ближайшее уличное кафе. Стоя за высоким столиком, мы ковыряли алюминиевыми вилками пель- мени, состоявшие из темного, плотного тельца фарша и ошметков ослизлого теста.
  - Ты будешь завтра выступать? - спросил Саша, с отвраще- нием выскребая засохшую горчицу из похожей на надбитое яйцо фаянсовой соусницы.
  - Не знаю, стоит ли, - пожал я плечами. - Во всяком случае сейчас я поеду за своей машиной. Дел полно. Да и вообще, надоела мне эта говорильня.
  - Мне тоже, - сумрачно кивнул Саша. - Хватит с меня бурной политической деятельности. Все равно ничего не изменится. До- мой надо двигать, пока Иргиз совсем не развезло.
  - Когда ты поедешь?
  - Да вот прямо сейчас. Зайду в гостиницу, соберу шмотки и тронусь по холодку.
  Саша рыгнул и со звоном бросил вилку на мраморный сто- лик.
  - Ну их на хер, эти пельмени. Только изжога в дороге замуча- ет. А ты что будешь делать?
  - Видно будет, - пожал я плечами. - Оставшиеся два дня по- живу в гостинице. Как говорят братья-каракулеводы, с паршивой овцы хоть шерсти клок. А может и выступлю завтра, если будет настроение.
  Мы вышли на Новый Арбат и с минуту молча постояли под непрекращающимся мелким дождиком. На противоположной стороне проспекта высилась темная от влаги знакомая двадцати- пятиэтажка. Я задрал голову и поглядел на балкон последнего этажа.
  - Ну, счастливо оставаться, - сказал Саша. - Не знаю, когда и где теперь увидимся.
  - Напиши мне. На главпочтамт, до востребования.
  Мы обнялись на прощание, я спустился в метро и по дороге в общежитие заехал на главпочтамт. Писем не было.
  
  22
  - Хорошо, что ты приехал! - искренне обрадовался Ержан. - Я уже боялся, что на мою защиту опоздаешь.
  - Когда Совет?
  - Послезавтра. Ну как ты съездил?
  - Нормально, - вяло ответил я. - Бакир тебе привет переда- вал. И все его святое семейство.
  - А как с товаром? Решил свои проблемы?
  - Решаю. К тебе кого-то подселили вместо меня?
  - Какого-то узбека, - Ержан пренебрежительно махнул в сто- рону моей кровати.
  Над кроватью красовался свежий плакат: "Ташкент - Париж Азии, а Андижан - его Лувр."
  - Видать, культурный хлопец.
  - Еще какой. Любит ввернуть в разговоре русскую поговорку. Я ему утром говорю: "Я через несколько дней уезжаю". Он подумал и отвечает: "Баба с воза, кобыла крепче". А ты где сейчас живешь? Опять у Гали?
  - В гостинице "Россия".
  - Круто. Рюкзак сейчас заберешь?
  - Можно я его еще на пару дней оставлю? До твоего отъезда.
  - Оставляй, о чем разговор. И не забудь про защиту. После- завтра в десять.
  - Буду обязательно.
  Я забрал на стоянке машину и из ближайшего автомата позвонил Ларе.
  - Я так и знала, что это ты, - сказала она. - Ну, как дела?
  - Нормально. Хочу тебе долг отдать, Ларик.
  - Дорогой, какой ты прямолинейный. Нет чтобы сначала рас- спросить о делах, о здоровье...
  - Судя по кудрявому стилю, у тебя появился какой-то восточ- ный человек, - предположил я. - Скажем, казахский каракулевод или азербайджанский нефтяник.
  - Почти угадал, - засмеялась Лара. - Хамдембай Пердебае- вич - каракалпакский бизнесмен. Можно сказать, новый каракал- пак.
  - Хамдембай... что дальше?
  - Пердебаевич, - терпеливо повторила Лара. - Он торгует ле- сом в Каракалпакистане.
  - А разве в Каракл... А разве там есть лес?
  - Нет. Именно поэтому он им там и торгует. Он очень богатый человек.
  - Круто, Ларик, круто. Ты сегодня в Москву собираешься?
  - Собираюсь, - вздохнула Лара. - У меня как раз вечером встреча с Хамдембаем Пердебаевичем.
  - Мы успеем с тобой до этого увидеться?
  - Конечно, Эрик. Мы с тобой все успеем.
  - Отлично. Давай я тебя у вокзала подхвачу.
  - Как в первый раз? - тихо засмеялась Лара и с грустью доба- вила: - Нет, дорогой, времена электричек прошли. Я возьму машину.
  - Тогда приезжай в гостиницу "Россия". Западное крыло, во- семьсот одиннадцатый номер.
  - В "Россию"? А что ты там делаешь?
  - Не знаю, Ларик. Спроси что-нибудь попроще.
  По дороге в гостиницу я купил в киоске коньяку и запасся едой в кулинарии ресторана "Прага". Сашиных вещей в номере не было. Я, как был в одежде, прилег на кровать поверх одеяла и задремал. Меня разбудил громкий стук.
  Я открыл дверь и увидел Паулину в мокром зеленом плаще.
  - Можно войти? - сухо спросила она, глядя в сторону.
  - Входи, - я посторонился и пропустил ее в комнату.
  Паулина покосилась на стоявшие на столике бутылки и закуски и присела на краешек стула.
  - Я только на два слова, - заявила она, по-прежнему не глядя на меня, и надолго замолчала.
  - Два слова уже сказаны? - осторожно спросил я через неко- торое время.
  - Нет, не сказаны, - сердито произнесла Паулина. - Я насчет вчерашнего. Как вы могли с Сашей так со мной поступить? - в ее голосе зазвучали слезы. - Я утром готова была от стыда сквозь землю провалиться.
  - Разве? - удивился я. - А мне казалось, что сегодня утром в зале Саша тебя успокоил. И даже развеселил.
  - Это было нервное, понимаешь? На самом деле мне было не до смеха. И утром, и час назад, когда я зашла, а он вещи соби- рал.
  - Ты помогла ему собрать вещи?
  - Я предложила, а он сказал, что собраться и сам сможет. Давай, говорит, лучше перепихнемся на дорожку. Чтобы, мол, помидоры по дороге не взорвались. Он что, консервированные томаты в Ташкент везет? Там же своих полно.
  - Я думаю, насчет помидоров это была только метафора. Ты ему, разумеется, отказала?
  - Конечно отказала. Но он такой большой. Такой сильный... Разве с таким справишься?
  - Ты хочешь сказать, что он тебя изнасиловал? - я начал те- рять терпение.
  - Нет, этого я сказать не могу, - опустила голову Паулина. - Он потом поцеловал меня, сказал, что я прекрасна. И уехал... - слезы потекли из ее глаз.
  - Не принимай все так близко к сердцу. Нужно просто обза- вестись сменной кожей.
  - Какой еще сменной кожей? - Паулина подняла на меня по- красневшие глаза.
  - Ну, такой, - потолще. Когда хреново, надеваешь ее и ничто тебя не задевает. А когда все пройдет - снимаешь. Вот как этот плащ, который тебя от дождя защищает.
  
  23
  В дверь мягко постучали. Я открыл, и Лара сразу заполнила собой все пространство номера. На ней был стянутый в талии стильный лайковый плащ, сапоги на высоких шпильках и большая кремовая шляпа. Лара стянула длинные, в тон шляпе, перчатки и, сверкнув ярким маникюром, небрежно бросила их на кровать. В комнате запахло тонким, дорогим парфюмом.
  Вслед за перчатками полетела шляпа и сразу заняла всю кровать. Лара встряхнула рассыпчатым шариком прически и нето- ропливо повернула ко мне для поцелуя щеку с безупречно наложенным макияжем. Паулина смотрела на нее во все глаза.
  - А почему мадемуазель плачет? Эрик, я не верю, что ты мог обидеть девушку.
  - Никого я не обижал, - ответил я, испытывая неловкость от ситуации. - Знакомься, это Паулина, делегат нашего съезда. Она расстроена ухудшением политических перспектив нашего нацио- нально-освободительного движения.
  Одновременно из-за Лариной спины я сделал Паулине большие глаза и слегка дернул головой в сторону двери.
  Но Паулина и не думала уходить. Я почувствовал, что у этих двух женщин мгновенно установилась некая связь, если и не враждебная мне, то, по крайней мере, мне не подвластная.
  - Чем бы человек ни был расстроен, - назидательно сказала Лара, снимая плащ, - ему нужно дать немного выпить и поговорить с ним по душам. Садись, Паулин, не хлопочи. У нас есть мужчина, чтобы за нами поухаживать. Можно, я буду называть тебя просто Лина? Тебе пойдет это имя.
  Паулина завороженно кивнула, ловя каждое слово Лары. Я открыл коньяк, тонко нарезал лимон, распаковал уложенный ломтиками сыр, вскрыл банку шпротов и снял крышку с конфетной коробки.
  - Конечно это жлобство - пить коньяк в виде аперитива, - ска- зал я, наливая в стаканы на два пальца темной, пахнущей ва- нилью жидкости, - но я надеюсь, что досточтимые дамы меня простят. Тем более, что пить мы будем именно за них.
  - Не кривляйся, Эрик, тебе это не идет, - отозвалась Лара и опустошила стакан.
  Паулина последовала ее примеру. Женщины поддерживали разговор с такой легкостью, словно были подругами с детства. После второй порции коньяка Паулина уже делилась с Ларой шекспировским драматизмом своих отношений с Ланге. При этом она тактично обходила стороной мое участие в этой истории. Я почувствовал себя слегка уязвленным.
  Неожиданно Лара попросила Паулину встать и пройтись по комнате. Девушка беспрекословно подчинилась. Она выпрямла спину и, ставя ноги на одну линию, походкой гейши просеменила по ковролину. Лара одобрительно щурилась на нее сквозь сига- ретный дым. Наконец она решительно вздохнула и посмотрела на часы.
  - Лин, хочешь я тебе в лице кое-что подправлю?
  - Давай! - обрадованно закивала Паулина. - А зачем?
  - Узнаешь. Всему свое время. Иди сначала умойся.
  Паулина упорхнула в ванную.
  - Ты что затеяла? - спросил я Лару.
  - Да так. Хочу с тобой поговорить в спокойной обстановке.
  - А что нам мешает? Павлинке еще двадцать грамм налить и можно будет ее уносить, как дрова.
  - Ты забыл, что у меня сегодня встреча?
  - Ах, да. А где вы встречаетесь?
  - Я сказала, Хамдембаю Пердебаевичу, чтобы он приехал в гостиницу.
  - Прямо сюда?
  - Не пугайся. Мы встречаемся в ресторане. Через пятнадцать минут.
  - Но при чем тут Паулина? Я ничего не понимаю.
  - Поймешь.
  Из ванной, конфузливо посмеиваясь, вышла умытая Паули- на. Без косметики она была похожа на школьницу.
  - Тебе сколько лет? - спросила Лара, словно прочитав мои мысли.
  - Двадцать один, - гордо ответила Паулина. - Я совершенно- летняя по законам любой страны. Могу пить, курить и трахаться напропалую, - она заливисто рассмеялась и потянулась к стакану с коньяком.
  - Пить ты пока больше не будешь, - жестко сказала Лара. - Иди сюда.
  Она посадила присмиревшую Паулину напротив себя и выложила из сумки косметику. Паулина, не смея двинуть головой, восхищенно косила глаза на лежащие на столе умопомрачи- тельной формы флаконы и коробочки. Лара быстро и умело наложила Паулине макияж, взамен смытых вульгарных стрелок слегка подвела ей глаза и подкрасила губы бледно-фиолетовой помадой.
  - Ну вот, теперь у тебя вполне товарный вид.
  Паулина нетерпеливо прыгнула к зеркалу и, увидев свое лицо, восхищенно засмеялась.
  - Ларонька, ты волшебница! - закричала она, пританцовывая на месте. - Жаль, что меня сейчас никто не видит. Я бы сейчас поехала на бал и кружилась, как мотылек!
  - Все в наших руках, - улыбнулась Лара. - Ну-ка, примерь, - она достала со дна сумки остроносые изящные туфли и поставила их на стол.
  Паулина благоговейно взяла их в руки, зачарованно пере- водя взгляд с одной туфли на другую. Затем она обулась и снова подошла к зеркалу. Щеки ее пылали. Глаза по-детски блестели от восторга.
  - Ларочка, я осторожно-осторожно буду их носить, - пропи- щала она. - Ты не волнуйся.
  - Вот и славно, - кивнула Лара, по-хозяйски обдернула на Паулине узкую облегающую юбку и расстегнула верхнюю пуговицу ее кофточки. - Теперь пошли.
  - Куда? - удивленно спросила Паулина.
  - Как куда? - развела руками Лара. - Ты же хотела на бал? Будет тебе бал. Я познакомлю тебя с очень интересным кавале- ром.
  Паулина растерянно обернулась на меня. Лара решительно взяла ее под руку, и они вышли из номера.
  Я подошел к темному окну. За мокрым стеклом над ог- ромным городом висело низкое дымное небо. Внизу по набережной ползли огоньки автомобилей. Над черной водой стелился грязный туман, обволакивая опоры моста рваной серой кисеей.
  Поднявшаяся в голове первая ласковая волна опьянения пошла на спад. Я наполнил коньяком стакан из тонкого стекла с белыми полосками у края и не спеша перелил его содержимое в рот.
  Меня не волновало, где я буду ночевать через два дня и на что буду жить. Я стоял и думал о своей жизни с любопытством, смешанным с отвращением. Подобное чувство человек испытыва- ет, увидев на дороге раздавленную собаку.
  Я выпил еще стакан и прилег на кровать. Предметы слегка двоились в моих глазах, но голова была ясной, словно ей удалось панически отгородиться от спиртного неким спасительным филь- тром, оставив алкоголь бушевать во всем остальном теле.
  Сон уже накрывал меня, когда дверь отворилась и вошла Лара. Она была сильно пьяна, но старалась держаться. Лара опустилась в кресло и вытянула ноги.
  - Дорогой, помоги мне разуться, - с усилием произнесла она. - А то я Линке туфли отдала, а сама весь вечер в сапожищах па- рюсь.
  Я встал на колени и снял с Лары сапоги. Она положила ногу на мое плечо и блаженно потянулась.
  - А где Паулина? -спросил я.
  - За нее не волнуйся, - махнула рукой Лара.
  Она достала из сумки маленький металлический цилиндрик, вытрясла на ладонь крохотную блестящую капсулу, положила ее под язык и, откинув голову, прикрыла глаза.
  - Ну вот, теперь порядок, - сказала она, посмотрев на меня просветлевшим взором. - Можно дальше жить.
  Она убрала ногу с моего плеча, закурила и подошла к окну.
  - Не волнуйся за Лину, - повторила она. - Я ее познакомила с Хамдембаем Пердебаевичем.
  - Ни хрена себе. А это не опасно?
  - Не опаснее, чем трахаться с тобой и этим героем-дально- бойщиком, - засмеялась Лара. - И потом, у девочки явно есть предрасположенность к коммерческому использованию собствен- ного тела. Вода дырочку все равно найдет. Так почему бы ей не помочь?
  - А как же ты?
  - Все в порядке, - покачала головой Лара. - Я сама искала по- вода с ним расстаться. Так что все в масть.
  - Надоел?
  - При чем тут надоел? - возразила Лара. - Это же работа. Просто появился лучший вариант.
  - Какой-нибудь Ареопаг Армагеддонович Камикадзе? Торго- вец "Боржоми" в пустыне Кызыл-Кум?
  - Нет, дорогой, - Лара протянула мне пустой стакан. - Его зовут просто Николай Иванович. Нет смысла говорить о его состоянии. Он из тех немногих людей, которые вообще находятся над деньгами. Он может все. Просто все.
  - И где же ты с ним познакомилась? - спросил я, разливая коньяк.
  - Ты шутишь? С такими людьми нельзя познакомиться. Но меня заметили и включили в список. Он видел мое портфолио. По непроверенным данным я ему понравилась.
  - Кто заметил? В какой список включили? - я ошарашенно смотрел на Лару.
  - Ты как будто с луны свалился, - досадливо поморщилась она. - Ну вот как ты думаешь, где все эти богачи, шишки и прочие сильные мира сего находят себе женщин? На улице? В трамвае? Налей-ка еще, пока хоть что-то соображаешь.
  Я открыл новую бутылку.
  - У них есть специальные помощники, которые поставляют им подруг, - продолжила Лара. - Подчеркиваю, подруг, а не прости- туток. У кандидаток должно быть образование, манеры, кругозор, внешность, порода. При этом они должны отвечать вкусам хозя- ина. Не так-то просто найти подходящую кандидатуру. Для облегчения поисков помощники создают резерв, - тот самый список, о котором я тебе говорила.
  Я вдруг по-новому посмотрел на Лару. Все что было между нами раньше казалось нереальным.
  - Короче говоря, этот список - своего рода номенклатура. По- пасть туда, а тем более понравиться Николаю Ивановичу для меня было большой удачей. Но нужно было еще расстаться с Хамдембаем Пердебаевичем.
  - А разве нельзя было просто перестать с ним встречаться?
  - Ты шутишь? За такое поведение сразу вылетишь из списка. Тогда хоть на панель иди.
  Мы снова чокнулись с Ларой.
  - В общем случае приходится ждать, пока он тобой обож- рется и его потянет на свеженькое, - продолжила она. - И если он не поменяется тобой с кем-нибудь из своего круга, то ты снова начинаешь фигурировать в списке, как свободная. Но тот покро- витель, к которому ты стремишься, может быть в это время занят. Самый лучший способ - в нужный момент самой найти себе замену. Что я и сделала сегодня, - Лара удовлетворенно потяну- лась в кресле. - Давай выпьем за удачу в делах. Ты мне здорово помог, дорогой.
  - А что теперь будет с Паулиной?
  - Ничего не будет, - пожала плечами Лара. - Она же не в спи- ске пока. Захочет - уедет домой хоть завтра. Но вряд ли. Сегодня она была на седьмом небе. Так что все довольны, и я у тебя в долгу.
  - Да брось ты, - отмахнулся я. - Случайное знакомство...
  - Не совсем. К тебе тянет женщин, я по своему опыту знаю. Причем женщин чистых, интеллигентных. Слушай, а давай поста- вим все это на деловые рельсы?
  - Какие еще рельсы?
  - Ты будешь вести светский образ жизни, знакомиться с жен- щинами, создавать, так сказать, базисную группу. Тебе это будет нетрудно. Тем более что сейчас пруд пруди молодых привлека- тельных женщин, жаждущих заработать любым способом. А я из этой группы буду отбирать кандидаток для серьезных клиентов. У нас будет свой список.
  - Хочешь меня сутенером сделать?
  - Фи. Что за тяга к сомнительным ярлыкам? Это бизнес, дорогой. Мы же не будем вербовать деревенских девок в турецкие публичные дома. У нас будет другой уровень. Опять же, мне пора подумать о переходе на тренерскую работу. Извини за грубость, дорогой, но весь век одной своей пиздой не проработаешь, - вздо- хнула Лара. - Надо привлекать другие.
  Я встал и прошелся по номеру. Предметы множились и плыли перед глазами.
  - Нет, Ларик. Уж лучше я буду возить шмотки из Индии. Или каракуль.
  - Много ты заработал на этом своем челнодрочестве? - пьяно сощурилась Лара. - Кстати, как у тебя все прошло в этот раз?
  - Нормально, - ответил я. - Выпьем еще?
  - Не могу больше.
  Лара, опершись о подлокотники, поднялась из кресла.
  - Дорогой, расстегни мне платье, пожалуйста, - пробормота- ла она. - Господи, как я устала.
  Лара стояла, свесив руки вдоль тела. Я расстегнул ей молнию на спине - от шеи до самого низа, и платье беспомощным куском ткани упало на пол. Лара благодарно кивнула и неверной походкой двинулась в ванную. Из открытой двери раздалось мелодичное журчание, шум спускаемой воды, и вскоре Лара вновь появилась на пороге с болтающимися на левой лодыжке кружев- ными трусиками.
  Все ее тело без пробелов было покрыто ровным, очевидно приобретенным в солярии, персиковым загаром. Под гладкой, ухоженной кожей угадывались тренированные мышцы. Стояла торчком наполненная силиконом грудь. Лобок был начисто эпилирован и лишь посередине нежно курчавилась тонкая темная дорожка.
  Лара откинула край одеяла, скользнула в постель и по- двинулась к стене, освобождая для меня место. Я снял одежду и лег рядом с ней. Лара обняла мою шею обеими руками и прижа- лась ко мне всем телом.
  - Как я устала, дорогой, - повторила она, роняя мне на плечо обжигающие капли. - Как же я устала.
  
  24
  Утреннее заседание открылось прениями по вчерашним докладам. Выступавшие перепевали на разные лады простую, высказанную Краутом мысль - республика или выезд. Одни под- черкивали ее очевидную, всем понятную логику, другие с пафосом представляли ее, как некий ультиматум властям.
  - Пусть они знают, что наше терпение не беспредельно! - распаляясь от чувства сопричастности творящейся прямо в зале истории, кричал с трибуны приземистый пожилой делегат из Сибири. - Посмотрим, как они смогут пойти против волеизъявле- ния двухмиллионного советского немецкого народа! За нами историческая правда! Мы не поедем ни в какой Капустин Яр!
  Вся его фигура выражала благородное негодование. Раскрасневшиеся стариковские щечки блестели от пота. Топор- щился седой ежик. Жестами он бессознательно копировал высту- павшего с броневика Ильича.
  Сибиряк закончил говорить и, победно озираясь, под вежли- вые аплодисменты пошел на свое место в зале. Председа- тельствующий Зауэр заглянул в список и, хмуря брови, назвал мою фамилию. Когда я подошел к трибуне, он вспомнил меня и сморщил лицо в кислой гримасе. Краут улыбнулся и поощряюще подмигнул.
  - Дамы и господа, - сказал я, - Прежде всего я хотел бы ска- зать, что полностью солидарен с главной мыслью вчерашнего доклада Краута.
  - Надоело уже! - крикнули из зала. - Сколько можно слушать этот бесконечный "одобрямс"!
  - Не перебивайте выступающего, - Зауэр сделал строгое ли- цо и постучал карандашом по графину.
  - Я бы не стал выходить на трибуну только для того, чтобы выразить свое согласие с докладчиком, - пояснил я. - У меня кро- ме согласия есть некоторые дополнения. Дилемма "республика или выезд" выглядит гордо, но нереалистично. В ней был бы смысл, если бы она исходила от российских и немецких властей, а мы бы сидели и думали, чего нам больше хочется: возродить республику в Поволжье или реэмигрировать в Германию. Однако, никто нам никакой республики не предлагает. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы на фоне последних событий понять: не предложат и впредь. А значит озвученная дилемма - всего лишь акт самообольщения. Мы выдумали ее сами в приступе само- обмана, не желая признавать реалий жизни. По сути это не име- ющий реального содержания высокопарный лозунг. На уровне интересов простых людей он вырождается в банальную бытовую альтернативу: ехать или не ехать. А еще точнее - как бы поскорее уехать.
  По залу прошел ропот.
  - То, о чем я говорю, просто до очевидности, - продолжал я, - но многим из нас это трудно признать и принять по разным причинам. Кто-то делает на этом политическую карьеру, кто-то заводит полезные деловые связи, кто-то зарабатывает деньги на поставках оборудования из Германии, кто-то разворовывает гума- нитарную помощь, кто-то просто тешит себя ощущением причаст- ности к якобы историческим событиям. Всем этим людям выгодно поддерживать миф о возможном возрождении республики немцев как можно дольше.
  - А как же Миллер? - выкрикнули из зала, перекрывая усили- вающийся гул. - У него-то какой был интерес?
  - Миллер - трагическое исключение, лишь подтверждающее полную иллюзорность надежд на республику, - повысил я голос. - От физического уничтожения его могла спасти только всемирная известность, как у академика Сахарова. Но и в этом случае он не добился бы своей цели, точно так же, как не понят сегодня ни справа, ни слева Сахаров.
  - Ты что, против нашей республики!? - сибиряк с седым ежи- ком вскочил с места и, задыхаясь от ярости, выбросил вверх короткую руку со сжатым кулаком.
  - Да, я против вашей республики, - медленно проговорил я, стараясь подавить в себе закипающее бешенство. - Представьте себе, что ее вам дали. Почему вы решили, что будете там хозяевами? Неужели ваша память так коротка? Многие из вас должны помнить и голод в Поволжье, и сталинский произвол, и трудовые армии, и изгнание из родных мест без права возвращения. Откуда же в вас тогда это страстное желание снова кланяться и служить всей этой коммунистической, советской, кагебешной или какой-то другой видоизменившейся, мутировав- шей мрази!? Мне противно смотреть на ваши покорно вытянутые, жаждущие ярма, шеи!
  - Сопляк! - закричал седой сибиряк. - Да мы за эту страну кровь проливали!
  В зале поднялся топот и свист. Зауэр, выпучив глаза, изо всех сил стучал карандашом по графину. Краут весело крутил крупной породистой головой. Шнайдер, прижав ладонью наушник, сосредоточенно глядел впереди себя, слушая перевод. Тишкин что-то быстро нашептывал в ухо подбежавшему помощнику.
  Я набрал в легкие воздуха и прокричал, с трудом перекрывая шум зала:
  - Кто мешает вам быть счастливыми? Ведь вам повезло го- раздо больше, чем большинству репрессированных народов: крымским татарам, ингушам, калмыкам и многим другим, посколь- ку ваша историческая родина находится за российскими пределами! Уезжая в Германию, вы не эмигрируете, а возвращаетесь домой, где вы можете забыть о кошмаре, который пришлось пережить вам и вашим близким в России. Неужели совковое рабство вам дороже европейских человеческих цен- ностей?!
  Зауэр отключил микрофон, а я, не в силах остановиться, продолжал выплевывать в зал фразу за фразой.
  Внезапно зал осветился нестерпимо ярким светом. Я зажмурился и замолчал, потеряв мысль. Когда я снова открыл глаза, то уходящие в темноту ряды кресел с торчащими над спинками головами плавно вздыбились и обратились в поросший свечками эремурусов горный склон. Киноамбразура с переливаю- щимися разноцветной ртутью лучами проектора превратилась в отверстие в склоне и брызнула хрустальным фонтаном. На меня, ускоряясь, понеслись крупные сияющие капли. Я обернулся и вместо покрытого зеленой скатертью стола президиума увидел торопливо идущую мне навстречу по цветущей поляне обнаженную Марту с собранными в тугой пучок волосами. Она бросилась мне навстречу, мы повалились в пахучую густую траву, и я проснулся.
  
  
  
  25
  - Да ты никак обтрухался, дорогой? - услышал я сквозь остатки сна удивленный голос Лары.
  Она откинула край одеяла, и я увидел на ее загорелом бедре белые тягучие капли.
   - Значит еще не импотент, - засмеялась Лара. - А вчерашний казус спишем на эмоциональный стресс и алкогольное опьянение.
  Она встала с кровати, подошла к окну и раздернула шторы.
  - Эрик, зима! - закричала она в восторге. - Посмотри, что творится!
  Я приподнялся на локте и увидел пролетающие за стеклом белые мохнатые хлопья. Тонуло в тумане покрытое первым снегом Замоскворечье. Ларина смуглая фигура лучилась теплом в потоке льющегося в окно белого света новой зимы.
  - А ну, расскажи, кто тебе приснился? - обернулась ко мне Лара. - Только честно. В твоем возрасте случайных поллюций не бывает.
  - Тебе в подробностях рассказать или в общих чертах?
  - Конечно в подробностях, - Лара села в кресло напротив меня и закурила. - Обожаю любовные истории.
  - Тогда налей. Там коньяк еще остался?
  - Остался. А разве ты не пойдешь на свой съезд?
  - Я только что там побывал во сне, - отозвался я сквозь го- ловную боль. - И даже речь толканул. Совсем неплохую.
  - Тогда почему бы тебе не произнести ее наяву?
  - Да Бог с тобой. Мне не дадут сказать и четверти из того, что приснилось. Да и ни к чему все это. И так все ясно.
  - Ну, тогда рассказывай про свою зазнобу.
  Лара разлила коньяк по стаканам, смахнула с бедра подсохшую белковую пленку и снова забралась в кровать. Мы лежали в постели, прижавшись друг к другу и я, прихлебывая коньяк, рассказывал Ларе про ночной поезд в казахской степи, про ташкентские дворики с нежно ворчащими горлицами, про сумрачное распятие над кроватью дома у Марты, про горный склон с бьющим из-под подошвы фонтаном, про окруженную кустами цветущую поляну, про напряженные мышцы под мокрой лошадиной кожей и про забрызганный дождем маленький провин- циальный аэропорт.
  Лара молча курила и иногда терлась щекой о мое плечо. Потом я замолчал, и мы долго смотрели в окно на усиливающийся снег.
  - Странный ты, - сказала наконец Лара. - Ты просто должен поехать к ней и все.
  - Зачем? Она давно бы связалась со мной, если бы хотела. Я и через Гартунга передавал...
  - Что ты передавал? Чтобы она тебе написала? Или сразу прилетела бы к тебе на золотом самоваре и забрала бы тебя с собой в райские кущи? Можешь ты, в конце концов, совершить хоть один поступок ради любимой женщины?
  - Совершить поступок - проще всего. Открой любой роман - там герой мчится к своей возлюбленной на край света. Это пошло, в конце концов. В реальной жизни так не бывает. Ну что ей стоило подать любой знак, любую весть? Раз она этого не делает, значит у нее другая жизнь. И ничего удивительного здесь нет.
  - Ничего ты не понимаешь в женщинах, - со вздохом сказала Лара и встала с постели.
  Она подняла валявшиеся на полу трусики и бросила их в сумку. Потом натянула колготки и вдела руки в рукава платья.
  - Застегни мне, пожалуйста, молнию.
  Лара подошла ко мне, как хирург с растопыренными руками, и повернулась спиной.
  Я вылез из кровати и медленно затянул молнию на ее платье. Ларина смуглая спина с семейством мелких родинок под левой лопаткой сантиметр за сантиметром скрылась за черной шелковой тканью.
  Лара несколько раз провела гребнем по волосам, что-то неуловимо исправила в лице и надела плащ.
  - Ну я пошла, дорогой - буднично сказала она. - Не забудь о нашем вчерашнем разговоре. Поверь мне, то что я предлагаю, это, по сути дела, лишь служба знакомств на серьезном уровне. Уголовно не наказуемо.
  Я кивнул и протянул ей приготовленный пакет с деньгами.
  - Спасибо, Ларик, - сказал я. - Ты меня очень выручила.
  - Не за что, дорогой. - Лара шутливо ударила меня пакетом между ног. - Если не хочешь лететь к своей возлюбленной, то по- думай о моем предложении. Пора уже пристать к какому-то бере- гу, херр Челнок, - засмеялась она и захлопнула за собой дверь.
  
  26
  Я долго стоял под душем, попеременно включая то горячую, то холодную воду. Не спеша одевшись, я спустился в бар и заказал кофе. Открылась стеклянная дверь, и в бар вошел сутулый мужчина в плаще. Я издали узнал пастора Кранца и помахал ему рукой.
  - Здравствуй, Эрик. - Кранц опустился на соседний стул. - Рад тебя видеть.
  - Взаимно, Константин Фердинандович.
  - Какой сегодня светлый и грустный день, Эрик. Такое чув- ство, что ты в храме.
  - Наверное, это из-за первого снега.
  - Не только, - покачал головой Кранц. - Сегодня для многих из наших - день рухнувших надежд.
  - Для самых покорных из наших, - уточнил я. - Скорбят об утерянном холуйском рае. Кончился праздник рабства.
  - Так нельзя с людьми, Эрик, - мягко сказал Кранц. - В пер- вую очередь им нужно утешение. Их многое связывает с этой страной - и горе, и счастье...
  - Счастье - категория относительная, Константин Фердинан- дович. Это хорошо понимала советская власть. И, соответственно, воспитывала в людях не нездоровое стремление к не имеющим предела желаниям, а наоборот - довольство простыми коммуналь- ными радостями, которые сводились к мирному небу над головой и куску хлеба.
  - Разве это плохо - мир и хлеб?
  - Это хорошо до тех пор, пока не становится объектом спеку- ляции со стороны власти. Ради 'мирного неба' напуганные нескончаемыми войнами люди мирятся с мизерной зарплатой, коммуналками, бесконечными очередями, произволом чиновников, ложью вбиваемых с детства лозунгов, фарсом собраний и демонстраций. Лишь бы, блядь, не было войны. А хлеб почитается священным продуктом только из-за его ненормальной, искус- ственно созданной дешевизны.
  - Это почему же?
  - Да очень просто. Вы можете выбросить на помойку любой предмет, даже самый дорогой, и никто не сочтет это антиобщест- венным поступком. Но если вы случайно уроните копеечную булку и отшвырнете ее ногой, то на вас в благородном негодовании опо- лчится все общество. Вот и получается, что священность хлеба искусственно создана с помощью извращенной психологической установки: дорожи тем, что дешево. И народ понимает - если грошовый предмет нельзя выбросить в мусор, значит он действительно священный.
  - Хлеб был священным продуктом во все времена. Еще Хри- стос накормил в пустыне пятью хлебами тысячи верующих.
  - Христос просто накормил голодных тем, что было под рукой - хлебом и рыбой. А советская власть в своей излюбленной мане- ре создала идеологический хлебный фетиш, как эффективный рычаг управления массами. Кстати, а почему Христос использовал именно пять хлебов? Разве для чуда не хватило бы одного?
  - Просто у учеников было с собой пять хлебов.
  - Допустим. Но насколько я знаю, после этого пиршества со- брали двенадцать коробов недоеденных хлебных кусков. Что за неуважение к священному продукту?
  - Не поминай Христа всуе, Эрик. А в бережном отношении нашего народа к хлебу нет ничего плохого.
  - Видел я это бережное отношение, когда в экспедиции рабо- тал. В деревне, в самой середине России. Там большую часть хлеба скармливают скотине, поскольку он доступнее комбикорма. Здравый смысл не перебить никакими идеологическими вывер- тами.
  - Ты какой-то взвинченный сегодня, Эрик.
  - Разве что самую малость, Константин Фердинандович. Но вы представьте: если выброшенная булка будет намазана черной икрой, то на нее будут смотреть уже не с негодованием, а почти с восхищением. Как минимум с завистью к тому, кто может себе это позволить. Не правда ли, тут есть над чем подумать? Ладно, умолкаю.
  - Умолкать, как раз, не надо, Эрик. Но прежде всего нужно обрести внутреннее равновесие - самое плодотворное из челове- ческих состояний.
  - Какое уж тут внутреннее равновесие, Константин Фердинан- дович. Вы посмотрите вокруг. Ведь мудрее нашей власти просто нет на свете. В самом деле, стоит ли, подобно ненасытным капиталистам рвать пуп и стремиться каждый день улучшать жизнь? Тем более для всех? Гораздо проще все мало-мальски стоящее изготавливать штучно, малым тиражом и пользоваться этим стоящим для двух целей: изображения внешнего экспортного величия и обеспечения внутреннего комфорта номенклатуры. Какой смысл тратить огромные усилия на изготовление миллионов зубных щеток или женских тампонов? Для того, чтобы уважали и боялись соседи по планете нужно другое: космические ракеты, атомные бомбы, телебашни, черная икра, балерины и выращен- ная любой ценой пара десятков спортсменов, берущих медали на олимпийских играх. А для внутренних нужд систему производства у нас вполне заменяет система распределения.
  Кранц посмотрел на меня своими светлыми глазами с такой пронзительной скорбью, что я замолчал. За стеклянной стеной крупными хлопьями валил снег.
  - Самое страшное в России - это ее лжемессианство, - мед- ленно проговорил Кранц. - Великая идея всеобщего, не знающего национальных границ христианства здесь извращена до пресло- вутого лозунга великой России, означающего полное презрение к конкретной человеческой жизни. Ты слушал сегодня новости? - неожиданно спросил он.
  - Нет. А что?
  - Сообщили, что приговорен к смертной казни Андрей Чика- тило. Тот, что пятьдесят три души загубил. А те, кто уничтожил миллионы лежат в сотне метров от нас на Красной площади, - Кранц мотнул головой в сторону двери. - И при этом известная мысль Столыпина до сих приводит в восторг патриотов всех мастей.
  - "Им нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия"?
  - Именно, - кивнул Кранц. - В этой мысли заложена бомба страшной разрушительной силы. Ведь стремление к величию, как его понимают в России, неминуемо означает нескончаемые вели- кие потрясения. Великая Россия - это по сути нацистский лозунг. Пока эпитету "великая" не будет найдена менее воинственная замена, ничего хорошего ждать в России не приходится.
  Мы молча сидели несколько минут, глядя в чашки с остывшим кофе.
  - Когда вы уезжаете, Константин Фердинандович?
  - Через неделю.
  - Тогда, возможно, вместе с Ланге полетите.
  Кранц кивнул и встал со стула.
  - А ты, Эрик? Что же ты?
  Я молча отвел глаза.
  Кранц обнял меня за плечи.
  - Я знаю, ты неверующий, но послушай совета не пастора, а просто пожилого человека. Бог есть в каждом из нас. Называй его как хочешь, дело не в этом. Главное, найти его в себе, а не где-то еще. Найти и больше не терять. И тогда закончатся все твои со- мнения.
  Кранц еще немного подержал меня за плечи, вышел через стеклянную дверь и пропал в снежной пелене.
  
  
  27
  "Пора", - сказал я себе и подошел к телефону.
  - А, это ты, - отозвался Короедов. - Что на этот раз расска- жешь? Ты вообще понимаешь, насколько все это серьезно?
  - Я хочу с тобой встретиться, - выговорил я.
  - Ну приезжай. Я сегодня дома.
  Машина взвизгнула колесами о свежий ледок и рванулась вперед. Я мчался над черной водой по кривым заснеженным набережным, через неуютный, еще не свыкшийся с зимой парк, по раскатанным до блеска неубранным окраинным улицам и чувствовал необыкновенную легкость и отстраненность от брен- ной жизни. "Невыносимая легкость бытия", - вертелось у меня в голове. Я ощущал свою связь с миром, как нечто непрочное, даже иллюзорное, понимая, что жить, балансируя на грани между реальностью и небытием - это особое, не многим доступное искусство. Большинство стремится к прочному, защищенному, застрахованному со всех сторон быту, словно собираясь жить вечно. Другие же, остро осознавая трагическую быстротечность жизни, не только не сопротивляются невзгодам, но упрямо идут им навстречу и быстро возвращаются в блаженное небытие, как бы недоумевая и досадуя на родителей, извлекших их оттуда в неуютный и беспокойный мир.
  Я запарковался у подъезда Короедова. Костя был дома один. Он открыл мне дверь и хмуро махнул в сторону кухни спрятанной в рукав халата рукой. На кухонном столе в пепельнице дымила сигарета. Рядом, на исписанном цифрами листе бумаги лежали калькулятор и карандаш.
  - Ты деньги привез? - спросил Костя, затягиваясь и глядя обоими глазами на огонек сигареты.
  - Нет, - ответил я.
  - А что ты привез? - спросил Костя насмешливо. - Очередную историю о своих проблемах?
  - Нет, - повторил я и выложил на стол ключи от машины. - Не знаю, как насчет геометрии, но на арифметику этого должно хватить. В любом случае пока у меня больше ничего нет.
  - Человек никогда не знает что у него есть и чего нет, пока его как следует не спросят, - усмехнулся Костя и выпустил дым в сторону. - Но ты не волнуйся, бандитов мы к тебе посылать не будем. Хотя все это я должен обсудить с Комаром.
  - Обсуждайте, - сказал я. - Но бандитов посылать пока про- сто некуда. Когда будет куда, я сообщу.
  Я поднялся и пошел к двери.
  - А она не битая? - крикнул мне в спину Костя.
  - Она вообще все больше стояла, - ответил я, не оборачива- ясь. - . Техталон в бардачке.
  На улице подморозило, и на свежевыпавшем снегу залегли голубые сказочные тени. По раскатанной ледовой дорожке мча- лись на замерзших ботинках мальчишки. Я разбежался и засколь- зил вниз по крутой улице, едва удерживая равновесие на бугристом льду.
  
  28
  У кассы метро я обшарил карманы и едва наскреб мелочи на билет. Поезд до центра шел около получаса. Когда я поднялся на поверхность было уже темно. На Тверской густо валил снег. Офис турфирмы был еще открыт.
  - На Рязанке, блядь, перевернулся. Улетел в кювет, Шумахер хренов, - услышал я из коридора женский голос. - Что? Да нет, в основном целый, только сильное сотрясение мозгов. Башка у него, блядь, всегда была слабым местом. Собственно, не только башка. Помнишь анекдот: "- Доктор, у меня не стоит. - Да он и висит-то у вас так себе"... - голос хрипло засмеялся.
  Я свернул за угол коридора и увидел секретаршу с телефон- ной трубкой в руках. Ее ноги покоились на стеклянном столике, перечеркивая ярко освещенный круг от настольной лампы. Клетчатая юбка едва прикрывала обтянутые черными колготками бедра.
  Мы встретились с ней взглядом и она быстро убрала ноги со стола.
  - А, это ты, - секретарша, выглянула из светового круга. - Босс уже ушел. И вообще никого нет. Приходи завтра.
  - Мне твой босс и не нужен, - сказал я, закрывая за собой дверь.
  - А что тебе нужно?
  - Деньги.
  - Какие деньги?
  - Компенсация за пропавший багаж. Ты сама сказала, что я могу получить с девяти до пяти.
  - А сейчас уже четверть шестого, - ухмыльнулась секретар- ша. - Так что погуляй еще, дружок. Приходи завтра. И вообще, ты у меня должен сначала как следует прощения попросить за грубость. С тебя "Амаретто" и коробка конфет.
  Она отвернулась от меня и нырнула в освещенный круг. На стене обозначился ее увеличенный остроносый профиль с лошадиным хвостом на затылке.
  - Может ты тоже хочешь по Рязанке прокатиться? - тихо спросил я, подходя ближе. - И проверить, как Влад, на прочность свою лошадиную башку?
  - Ты что? - секретарша испуганно поднялась с кресла и попя- тилась к стене. - А ну, уходи. Я сейчас милицию вызову.
  - Зачем? - сказал я. - Они тебя и сами найдут. С задранной на голову юбкой и черными колготками на шее. А потом на Чика- тило спишут.
  - Перестань! - истерически взвизгнула секретарша. - Забирай свои деньги и уматывай!
  Она подскочила к сейфу, повернула ручку и швырнула мне надписанный конверт. Я опустил его в карман и медленно подо- шел к ней вплотную.
  - Не надо, не надо! - секретарша, всхлипнув, упала на коле- ни. - Не трогайте меня. Ну, пожалуйста!
  Она поджала под себя ноги, пригнула к коленям голову и накрыла ее руками. Юбка лежала вокруг нее правильным клет- чатым кругом.
  Мгновенное и острое желание пробило меня высоковольт- ным разрядом. Я несколько секунд смотрел на ее вздрагивающее тело, затем встряхнул головой и вышел из офиса.
  В гостинице я нашел под дверью записку от Паулины: "Эрик, за меня не волнуйся. Я уехала с Хам. Пер. Он такой замечатель- ный! Буду его сопровождать в деловой поездке.
  П. М.
  P.S: Я так благодарна Ларочке. Она такая замечательная! Передавай ей привет. И, конечно, С.Л.!"
  
  29
  На следующее утро я спустился в вестибюль и сдал ключ от номера дежурной. Между колоннами, в ожидании автобуса, кучка- ми сидели на чемоданах делегаты съезда.
  Закончился еще один фарс, которыми всегда была богата российская история. Правда, после смерти Усатого Режиссера театр власти измельчал, потеряв былой блеск и размах. Не вставал в едином порыве зал, не звучали нескончаемые овации. По окончании съезда делегаты отправлялись не в сибирскую или среднеазиатскую ссылку, а просто домой. Впрочем, большинство из них жили именно в Сибири и Средней Азии, так что ссылать их было уже просто некуда. Разве что произвести рокировку, поменяв местами сибирских и казахстанских немцев, что сегодня вполне могло бы прийти в голову отцу народов, который кроил карту одной шестой части суши с заботливостью рачительного агроно- ма, планирующего схему севооборота в родном колхозе.
  Издали я увидел идущего размашистой походкой Краута и остановился, чтобы не столкнуться с ним в коридоре. Любой, даже самый короткий разговор, вскользь брошенное замечание, просто ободряющий кивок или рукопожатие были бы невольной обоюдной ложью. Правда же была нестерпимо, трагически очевидной и не нуждалась ни в словах, ни в жестах.
  Я вышел из гостиницы, не зная, где проведу ближайшую ночь. Это было новое для меня чувство. Энтропия жизненных планов перешла с суточного на часовой уровень.
  Защита Ержана прошла гладко. В зале было много его родственников. Когда Сухово объявила результаты голосования, они поднялись со своих мест и дружно зааплодировали. Я едва протолкался к Ержану.
  - Ну как ощущения? - спросил я его. - Чувствуешь, что мо- жешь горы свернуть?
  - Я буду сворачивать степь, - засмеялся Ержан. - В трубу, как ковер.
  - А почему Максищев не приехал? - спросил я. - Жаба зада- вила?
  - Не надо так плохо думать о его жене, - еще громче засме- ялся Ержан. - Просто человек не в настроении. Ты не обижайся, но меня ждут, - добавил он, оглядываясь.
  - Иди-иди, - благословил я его. - Сегодня твой день. Я может завтра за рюкзаком подскочу.
  - Подъезжай, когда хочешь. А пока двигай на кафедру - об- моем мою защиту. Слава Богу - не горбачевские времена, - Ержан махнул мне рукой и исчез в толпе.
  Я подошел к Селиванову. Он выглядел рассеянным и замет- но постаревшим.
  - Поздравляю с пополнением школы, Иван Александрович. Как самочувствие?
  - Нормально, - грустно улыбнулся Селиванов. - Нас дерут, а мы крепчаем. А как твоя коммерческая деятельность? Я слышал, многие сейчас создают совместные предприятия. Выходят, так сказать, на внешний рынок.
  - Это было бы неплохо, Иван Александрович, - заметил я. - Выйти на внешний рынок и чего-нибудь там купить. Но я пока на внутреннем.
  - Ну, пошли тогда на кафедру. Что-то у меня сегодня настро- ение надраться по случаю первого снега.
  Часть родственников Ержана была уже в лаборатории. Двое мужчин с жесткими усами-щеточками разделывали на длинной доске сваренного большими кусками барана. На все вопросы они только улыбались в ответ, щуря свои и без того раскосые глаза. На отдельном блюде лежала вареная баранья голова с прикушен- ным между оскаленными зубами языком и остекленевшими бель- мами глаз. Голову с любопытством разглядывал Гриша Геллер. Он издали помахал мне рукой.
  Мы зашли в кабинет Селиванова. Он запер дверь и достал из шкафа бутылку коньяка.
  - Ну, давай, пока суть да дело, выпьем за нашего Ержанчика.
  - И за вас, Иван Александрович. Как за научного руководи- теля.
  Мы выпили и замолчали, разглядывая заснеженный двор за окном.
  - Почему так грустно, Эрик? - спросил Селиванов. - Почему так невыносимо грустно? И силы еще есть, и знаю куда идти, а грустно.
  - Сейчас всюду так, Иван Александрович, сказал я. - Фиеста перестройки сменилась всеобщим похмельем.
  - Где ты набрался этих штампов, Эрик? - скривился шеф. - Ты же всегда умел пользоваться собственной головой. Знаешь, в чем самая большая трагедия перестройки? В том, что ждать те- перь больше нечего. Когда мы жили за этим пресловутым желез- ным занавесом, все понимали - там, за забором идет нормальная человеческая жизнь, и все, что нам нужно, - это сломать проклятую ржавую ограду, и тогда мы заживем как все или даже лучше, потому что - небалованные, закаленные, привыкшие к трудностям. Чудо свершилось - забор упал. В суматохе мы не обратили внимания на то, что сломали его не мы, а те, кто его строил. Нам показалось это несущественным, - главное, что его не стало. Но на поверку самым важным оказалось то, кто именно его опрокинул. Эти суки нас опередили - сдернули крышку с кастрюли за секунду до того, как вскипел этот дьявольский супчик, не дав накопиться праведному пару. Они вовремя спохватились и стали соображать, а стоит ли и дальше так отгораживаться от мира? Чего, собственно, бояться? К чему все эти глушилки, закрытые границы и прочие берлинские стены? На хуя все эти трудности? Не проще ли открыть клапан и стравить лишний пар? Огонь у нас и так всегда был слабым, так что давление росло только при наглухо закрытой крышке. Теперь ситуация иная. Крышку сняли, и в результате разогретый супчик просто-напросто интенсивно испаряется, не доходя до точки кипения. Вся энергия нагревания переходит в теплоту парообразования при относительно низкой температуре. С точки зрения термодинамики процесс выглядит стабильным и сбалансированным, но при длительном сохранении его граничных условий уровень супчика в кастрюле неизбежно будет снижаться. Ты знаешь, что население России в прошлом году уменьшилось - впервые после войны?
  Очки Селиванова съехали на нос, седые пряди волос упали на лоб. Он закашлялся и, откинувшись на спинку стула, знаком велел мне налить еще.
  - Парадокс заключается в том, - продолжал шеф уже спокой- нее, - что свободы сейчас больше, чем раньше, а надежды на реальные перемены - гораздо меньше. Собственно, ее просто нет, этой самой надежды, - добавил он вяло.
  Селиванов встал и прошелся из угла в угол маленького кабинета. Я молчал.
  - Что, не ожидал такого монолога? Не все вам, зеленым, языки чесать за стаканом наливки... Ладно, идем Ержана поздра- вим.
  Как всегда в таких случаях стол был накрыт в лаборатории. Я сел на свободный стул, придвинулся поближе к столу и замер: напротив меня, широко раскрыв полные тающего льда глаза, сидела Галя. Она жадно заглянула мне прямо в зрачки, просто впрыгнула в них. Торопливо, как квартирный вор, она обыскивала, обшаривала их, набивая карманы тем новым, что появилось в них за последние месяцы.
  - Здравствуй, Галя, - сказал я, улыбнувшись. - Как пожива- ешь?
  - Нормально, - ответила она, еще подтаяв глазами. - Слу- шай, давай отойдем на минуту. А то потом не дадут поговорить.
  Мы выбрались из-за стола и сели на подоконник. Галя доста- ла пачку сигарет и, оглянувшись на родню Ержана, бросила ее назад в сумку.
   - Опять мне приходится брать инициативу на себя, - вздохнула она. - От тебя ведь не дождешься. Ты только разрушать все мастер. А когда нужно что-то создать...
  - Погоди, - прервал я ее. - О чем ты хотела поговорить?
  - Не придуривайся, - досадливо поморщилась Галя. - Все ты прекрасно понимаешь. Есть прямой резон восстановить наши отношения. Мы ведь теперь квиты, и никому никого не надо прощать. Можем начать все с чистого листа. Прямо сегодня. Что скажешь?
  - Галка, Эрик! - послышались крики из-за стола. - Идите же, наконец. Вас только ждем.
  - Договорим позже, - шепнула Галя и, взяв меня за руку, поднялась с подоконника.
  - Вы замечательно смотритесь вместе, - сказал Баранов, когда мы подошли к столу. - Красивая, интеллигентная пара.
  - Спасибо, Иван Авдеевич, - громко ответила Галя.
  После нескольких тостов Селиванов незаметно махнул мне рукой в сторону двери. Я вышел из лаборатории и дождался его в коридоре.
  - Что-то я не в форме сегодня, - сказал он, надевая пальто. - Не хочу за руль садиться. Подбросишь меня до дома?
  - С удовольствием бы, Иван Александрович, - сказал я. - Вот только не на чем.
  - В ремонт машину сдал? Что-то рановато.
  - На профилактику, Иван Александрович.
  - Это правильно. Лучше не ждать, пока сломается. Тогда по- шли ловить такси.
  Мы вышли на улицу, и я поднял руку. Мгновенно затормозил частник.
  - Ты заезжай, Эрик, хоть иногда, - сказал Селиванов, и у меня вдруг сжалось сердце. - Я до ноябрьских в институте уже не появлюсь.
  - Конечно, Иван Александрович, - бодро ответил я. - Увидим- ся, какие наши годы.
  Я вернулся в лабораторию. Веселье было в разгаре. После ухода шефа все стали потихоньку курить у приоткрытого окна. Свежий морозный воздух смешивался с табачной вонью. Я сел за стол.
  - Проводил шефа? - спросила Галя. - Сдал в последнее вре- мя Иван Александрович. А все ваши бесконечные попойки. Надо это прекращать, пока не поздно...
  Я кивнул.
  - Ты какой-то не то загорелый, не то закопченный, - продол- жила Галя, по-хозяйски меня разглядывая. - Уезжал куда-то?
  - Да, в Казахстане был.
  - Опять за каракулем ездил?
  - Нет, у меня там личный интерес.
  - И какой же? - удивленно подняла брови Галя.
  - Я решил жениться на Айнур, - громко сказал я.
  За столом притихли.
  - На какой Айнур? - Подтаявшие, было, Галины глаза прихва- тило свежим ледком.
  - На троюродной сестре Ержана. Будем с ним родственника- ми.
  - В самом деле? И как скоро?
  - В январе. Надо подождать, пока ей шестнадцать стукнет.
  - А-а, - с иронией протянула Галя, - на малолеток потянуло? Тогда это еще бабушка надвое сказала. Папаша ее, небось, наго- нит тебя, когда до дела дойдет.
  - Не нагонит, - сделал я строгое лицо. - Можешь сама у него спросить, - я кивнул в сторону одного из безмолвных улыбчивых поваров. - После этой поездки я уже должен жениться на ней, как честный человек.
  Галя перевела взгляд на стоящего за моей спиной Ержана. Тот не выдержал и засмеялся.
  - Придурок! - гневно крикнула Галя, поднимаясь из-за стола. - Конченый идиот! Всю жизнь собираешься прокривляться? А я еще с ним, как с порядочным...
  Галя с силой бросила вилку на стол, расколов тарелку надвое, сдернула с вешалки плащ и выскочила за дверь. За сто- лом зашумели.
  - Что же это вы так, Эрнст Николаевич, - укоризненно сказал Баранов. - Неинтеллигентно как-то. Может догоните ее?
  - Это не так-то просто, Иван Авдеевич, - ответил я. - Мне, во всяком случае, угнаться за ней не под силу.
  Ко мне подошел Гриша Геллер.
  - Здорово ты со своим водилой моего футцына срезал, - ска- зал он, посмеиваясь.
  - Какого футцына?
  - Ну, Стасика этого, на овощной базе. Он мне потом жалова- лся на ваше некорректное поведение, - Гриша засмеялся громче.
  - Я бы гнал на твоем месте таких сотрудников, - проворчал я. - Только дело тормозит.
  - Зато слушается беспрекословно, - поднял палец Гриша. - Это большой вопрос, что лучше - инициативность или исполни- тельность. Пока я склоняюсь ко второму. Да хер с ним, со Стасиком. Слушай, Эрик, а может рванем отсюда, а? Ержана уже поздравили. На хрена нам этот баран со стеклянными глазами?
  - В ресторан?
  - Кабаки тоже осточертели. Давай сходим на рынок, купим все свеженькое, приготовим нормальный обед, похаваем по-человечески. Посмотришь мою новую квартиру. Может бизнес какой-нибудь совместный придумаем. Будет настроение - девок вызовем. Я плачу...
  - Давай, - отозвался я, глядя сквозь мокрое стекло на инсти- тутский двор.
  Там, избегая смотреть на окна лаборатории, на гранитной ступеньке курила Галя. На фоне свежего снега ее профиль с косо срезанной линией обесцвеченных волос выделялся с кинема- тографической четкостью.
  
  30
  На Гришиной "Тойоте" мы подъехали к Тишинскому рынку. Его павильоны, небрежно сваренные из листового железа были похожи на старые гаражи со снятыми воротами. В них казалось еще холоднее, чем на открытом воздухе. Сверху они были покрыты цветным полупрозрачным пластиком. Солнце, просвечивая пластик, причудливо раскрашивало лица кавказцев, торгующих цветами и овощами. Усатые продавцы все, как один, были в кепках-аэродромах и издали походили на братьев. Они гортанно переговаривались и, согреваясь, потирали красные ладони. В клубах пара и табачного дыма вспыхивали огоньки сигарет и золотые зубы. Покупателей по случаю шоковой терапии в экономике было немного.
  Наше появление между торговыми рядами вызвало среди продавцов оживление. Гриша был одет в элегантный кожаный плащ. Его взгляд и походка демонстрировали небрежную уверен- ность. Безусловно, это был солидный покупатель. Шеренга кепок заволновалась.
  Гриша почувствовал вдохновение. Павильоны рынка вдруг превратились в раскрашенные декорации. В хрусте снега послы- шался скрип рассохшегося паркета сцены. Фрукты и овощи казались преувеличенно ярким театральным реквизитом. Солнеч- ный свет, проходящий сквозь гофрированный пластик, превратил- ся в разноцветные лучи софитов, сфокусированных на благород- ном лбу исполнителя заглавной роли.
  Гриша двинулся к усатым зрителям. Подойдя к крайнему прилавку, он поощряюще улыбнулся краснолицему джигиту, до самых глаз заросшему жесткой черной щетиной. Очевидно свою волосатость он считал атрибутом мужественности, и потому, несмотря на мороз, не запахивал пальто. Из открытого ворота плотным клубком вырывалась густая курчавая шерсть, похожая на застывший на морозе черный дым. Джигит, не замечая меня, улыбнулся Грише с гостеприимным достоинством.
  - Что желаешь, дарагой? У меня все свежее, выбирай!
  Гриша ответил снисходительной улыбкой. Полуобернувшись к остальным продавцам и небрежно жестикулируя, он начал давать указания волосатому:
  - Взвесь эти помидоры... Еще... Виноград давай... Вот эту кисть... И эту... Апельсинов пару кило... Ты понял, что я клиент?
  Цены он не спрашивал.
  Продавец, довольно улыбаясь, взвешивал фрукты и уклады- вал их в пакеты. Шерсть в распахнутом пальто покрылась инеем от его разгоряченного дыхания. Гриша, победно оглядываясь, продолжал вести свой монолог:
   - Груши эти положи... Пару гранатов... Ты понял, что я клиент?... Зелени пучка три... Огурцов... Сколько?... Да все, что есть... Бананов две связки... Ананас... Вон тот, пожелтее... Ты понял, что я клиент?
  Продавцы полукругом обступили Гришу и возбужденно гомонили наперебой:
   - Мужчина, вазми пэрсики! Атборный!
   - Мужчина, дыня зимний есть!
   - Мужчина, сматри, у меня хурма какой!
  Гриша купался в лучах славы. Весь павильон искал его расположения. Он чувствовал себя миссионером, несущим язычникам свет истинной веры. В рыночном павильоне царила атмосфера кульминации спектакля. Самый высокий, самый горбоносый продавец с яростно горящими глазами в колоссальной клетчатой кепке закричал Грише в самое ухо:
   - Мужчина, такой дамский пальчик нигиде не найдешь! Люксссембург! Для вас стараемся!!
  Гриша благодушно рассмеялся. Его смешили рекламные потуги базарного бизнесмена. Он дружелюбно подмигнул владе- льцу дамского пальчика:
   - Что ты заладил, мужчина да мужчина. Так знаешь кто так говорит - мужчина? - Гриша сделал эффектную, по его мнению, паузу и добавил: - Так петухи друг другу говорят.
   Увлекшись, Гриша забыл, что находится не где-нибудь в терпимом к любым сексуальным аномалиям Сан Франциско, а среди щепетильных в вопросах мужественности горцев. Гомон мгновенно смолк. Повисла угрожающая тишина. Краснолицый перестал укладывать фрукты.
   - Петухи?! Ты сказал - петухи? - Горбоносый выкатил глаза с сеткой красных прожилок.
  Гриша понял, что совершил ошибку.
   - Да ты меня не понял... Я же не это имел в виду...
  Он по инерции продолжал улыбаться, сменив снисходитель- ное выражение лица на приветливое. Тишина взорвалась возму- щенным клекотом. Гневно горели глаза. Грозно топорщились усы. Кричали все сразу.
   - Ты сам петух! Я тебе сейчас сам введу свой имел!
   - Килиент, гаварышь? Сейчас я буду твой килиент!
   - На, вазми агурчик, засунь себе в жопа! Сматри - длинный и толстый, как раз для тебя! Беспылатно!
  Мы скорым шагом уходили со сцены, в одночасье превра- тившейся в поле боя. В спину нам неслось:
   - Клиенты! Петухи!
   За воротами рынка Гриша возмущенно выдохнул:
   - Дикари черножопые! С дерева только вчера слезли! Шуток не понимают...
  
  31
   Мы зашли в кулинарию на 2-й Брестской и купили сырые котлеты по-киевски.
  - Давай девок вызовем, - сказал Гриша, явно все еще переживая рыночное фиаско.
  Он купил в киоске целую кипу газет с объявлениями, и мы подъехали к его дому.
   В небольшой двухкомнатной квартире на стенах висели эстампы и керамические маски. На полу у телефонного столика стояла китайская ваза. Над портретом Хемингуэя висели оленьи рога.
   Мы выпили по рюмке водки, и я занялся котлетами. Гриша, сидя за кухонным столом, просматривал объявления.
   - Так... Обаятельные подружки скрасят досуг состоятельным господам... Очаровательная азиатка пригласит в гости или приедет сама... Досуг... Досуг... Да тут их сотни! Куда звонить?
   - Посмотри, может где-то район указан, - пожал я плечами. - Так вернее будет.
   Я поставил тарелки с шипящими котлетами на стол.
   - Та-ак... - Гриша, жуя, продолжал просматривать газету. - Ага - вот. Досуг. Территориально - Тверская, Центр.
   Он отложил вилку и набрал номер.
   - Але? Я по объявлению. У вас девочки есть? Блондинки... Ну хорошо... Сколько лет? Окей, гуд. И сколько стоит? За одну? А за две? Окей, тогда давайте две... - Гриша подмигнул мне, - Адрес? Записывайте...
  Гриша положил трубку.
   - Сказали, будут через двадцать минут.
   Мы доели котлеты и убрали посуду со стола.
   Звонок в дверь раздался через полчаса. На площадке стоял накачанный парень в короткой кожаной куртке и две девицы. Кожаный, не говоря ни слова, пересек прихожую и с завораживаю- щей наглостью заглянул по очереди в каждую дверь.
   - Эге, ты куда? - возмутился Гриша.
  Парень неторопливо ощупал его взглядом близко посажен- ных оловянных глаз.
   - Все нормально, командир. Не дергайся. Бабки приготови- ли?
  Гриша протянул зажатые в пальцах купюры.
  Качок вернулся на площадку и, подтолкнув девиц к двери, скомандовал:
   - Все путем. Заходите. - И, повернувшись к нам, добавил:
  - Через полтора часа позвоню в дверь. Захотите продлить - готовьте бабки заранее.
  Дверь захлопнулась. Девицы сняли куртки и стояли посреди прихожей. Волосы у обеих были русые. Одна была одета в красную кофту с глубоким вырезом и черную мини-юбку. На другой было короткое облегающее платье с серебристыми блестками. Толстый слой косметики делал их похожими, как сестер. На вид девушкам было лет по восемнадцать.
   - Ну что, девочки, проходите, - Гриша стряхнул с себя оцепе- нение, - садитесь, выпьем по рюмочке, познакомимся...
  Девчонки переглянулись и пошли за стол.
   - Давайте знакомиться. Меня зовут Грегори, а вас?
   - Лена.
   - Лена.
   По моим представлениям, общение с проститутками при дефиците времени должно было происходить с меньшим коли- чеством светских формальностей. Однако Гриша, заплатив день- ги, уже вошел в роль великодушного властелина.
  - Две Лены? Значит не перепутаем! - воскликнул он и засме- ялся своей шутке. - Что будете пить? Коньяк, водку, мартини?
  Девчонки вновь переглянулись.
   - Коньяк, - произнесла одна из Лен после паузы.
  Выпили по рюмке коньяка. Лена в красной кофте подняла на Гришу густо накрашенные ресницы с комочками туши.
  - Грегори, а вы приезжий? Иностранец?
  Этой маленькой проститутке нельзя было отказать в сообразительности. Тема была выбрана безошибочно.
  - А что, - заметно? - по лицу Гриши пробежала светлая тень.
  - Ну да, одежда, лицо...
  - Мысли, - прыснула серебристая Лена.
  Я подумал, что школу она скорее всего закончила в прошлом году. Гриша недоуменно посмотрел на нее.
  - Не обращайте на нее внимания, - строгим голосом сказала первая Лена. - Вы, наверное, успешный бизнесмен...
  - У меня в основном фармацевтический бизнес, - Гриша за- ложил ногу за ногу. - Кроме того, поставки овощей и фруктов из соседних стран...
  Разговор принимал опасное направление.
  - Давайте выпьем по последней, - предложил я.
  Гриша выпил, поставил рюмку на стол и посмотрел на часы на стене.
   - Ну что, девочки, пойдете в душ?
  Девчонки дружно закивали, встали из-за стола и пошли в ванную. Щелкнула дверь и послышался шум льющейся воды.
   - Ну что, телки свежие, молоденькие... - Гриша возбужденно прошелся по комнате.
  - Только моются они долго, - сказал я. - Зачем ты их вообще туда отправил? По идее чистыми должны были приехать.
   - Пусть еще здесь помоются. Так надежнее... Я беру ту, что в красной кофте...
  Время шло. Мы с Гришей выпили еще по рюмке. Я встал и подошел к двери ванной. Вода продолжала монотонно шуметь без малейшего всплеска. Сквозь шум доносились негромкие голоса. Слов разобрать было нельзя, но беседа явно была неспешной. Подошел Гриша и постучал в дверь.
   - Сейчас! Мы идем! - раздалось изнутри.
  Прошло еще несколько минут.
   - Вы что, утонули там? Открывайте!
  За дверью раздался плеск воды, задвижка щелкнула и дверь отворилась. Девчонки сидели в ванне друг против друга. На них лилась из душа вода. Без одежды было непонятно, кто из них какая Лена.
   - Вы чего тут рассиживаетесь?
   - Да вот... Ленке нехорошо стало. От коньяка.
   - Вылезайте и вытирайтесь! - Гриша наконец обрел верный тон.
  Девушки послушно вылезли из ванны, вытираясь на ходу. Все же они отличались друг от друга - одна была поплотней с круглым задом и смуглой кожей, другая повыше, с неширокими бедрами и выступающими позвонками на мальчишеской спине.
  Гриша тронул за талию смуглую Лену и подтолкнул к двери спальни. Дверь за ними закрылась. Я поглядел на оставшуюся Лену. Вокруг ее бедер было обернуто полосатое полотенце. Груди торчали в стороны, как у козы. Я погасил свет и подошел к окну. Там сыпал мелкий снег на фоне лунного фонаря и был слышен скрежет лопаты дворника. У меня перед глазами вдруг мелькнул кусок заштрихованного дождем горного склона.
  Я обернулся. Лена, сняв полотенце, сидела на диване.
  - Это на тебе было серебряное платье?
  Она кивнула.
  - Ты его к школьному выпускному шила? - спросил я.
  Лена удивленно кивнула еще раз.
  - Да... Как ты догадался?
  - У тебя еще чернила с указательного пальца не отмылись.
  Девушка посмотрела на свою руку.
  - А ты шутник, - сказала она, усмехнувшись. - Так и будешь там стоять?
  Я повернулся и пошел к дивану, оказавшемуся вдруг очень далеким. Встав вполоборота, я снял джинсы, рубашку и трусы. Помедлив, снял носки. Сел на диван рядом с Леной. Потрогал ее грудь. Она была холодной и твердой. Лена провела рукой по моему животу, спустилась ниже. Потом наклонилась к моему паху, и я почувствовал ее мягкие губы.
  Я сидел и смотрел за окно на снег. Голова Лены ритмично двигалась вверх-вниз. Позвонки на спине выступили еще сильнее.
  Девушка подняла голову, посмотрела мне в лицо и верну- лась к своему занятию. От ее взгляда, где-то глубоко внутри меня, словно лопнуло какое-то зерно, и слабый росток проклюнулся между чешуек. Я закрыл глаза и попытался расслабиться. Росток медленно расправлялся, возбуждение тягуче нарастало; оно скорее мучило, чем приносило наслаждение, но избавиться от него можно было только пройдя путь до конца.
   Неожиданно с громким щелчком распахнулась дверь, и стре- мительной походкой профессора, делающего обход в больнице, вошел Гриша. Полы его халата развевались.
   - Слушай, Эрик, давай поменяемся! - в его голосе слыша- лось сильное раздражение, - а то я никак кончить не могу.
  Лена растеряно встала, переводя глаза с меня на Гришу. Мираж рассеялся. Гриша нетерпеливо ждал. Я повернулся и вышел из комнаты.
   В спальне, в углу кровати, свернувшись калачиком лежала смуглая Лена. Когда я вошел, она шевельнулась и села. Я опустился на кровать с ней рядом. Лена молча провела рукой по моим бедрам и опустила голову.
  В дверь настойчиво позвонили - раз, другой, третий.
  - Время кончилось, выпускай девок, - послышался голос с площадки. - Или продлить хочешь? Тогда - бабки сразу. Открывай, короче...
  Лена выпрямилась и села. Вошел Гриша, включил свет.
   - Ну что, продлить, что ли? - спросил он, ни к кому не обращаясь. - Да ну их на хуй, весь кайф сломали... Только бабки сосут... Сейчас они идут, - крикнул он в сторону двери.
  Лена быстро молча одевалась. В дверях показалось сере- бристое платье. Я набросил на бедра полотенце.
  - Ну, мы пошли. До свидания.
  Девушки скромно стояли у дверей. Косметика на их лицах расплылась, и они снова стали похожими друг на друга.
  Гриша выпустил их на площадку и захлопнул дверь.
  - Развели, суки, как лохов! Моются целый час, языком мелют. Советский сервис, бля. И так во всем у нас, во всем...- Гриша в возбуждении шагал взад-вперед по комнате.
  Повисла пауза.
  - Знаешь, я пойду, - сказал я.
   - Да ладно, оставайся. Сейчас придумаем что-нибудь...
   - Нет, я поеду... Хочу сегодня еще кое-что успеть.
   - Ну, смотри, тебе виднее... Звони, в общем.
   - Конечно.
  
   32
  Я вышел на улицу под крупный липкий снег. Из стоящих у подъезда забрызганных грязью 'Жигулей' выскочила девушка и резким движением захлопнула дверцу. Машина тронулась и исчез- ла за углом дома. У оставшейся на тротуаре девушки из-под курт- ки торчало серебристое платье.
  - Лена? Ты что-то забыла?
  - Ничего я не забыла, - раздраженно ответила девушка. - Вован этот вечно вяжется - дай, да дай. Еще водиле бесплатно давать - пошел он на хер. Мне дармовой работы на субботниках хватает, когда бирюлевская братва наезжает. Ленка пусть сама отдувается, если у нее дырки луженые. А я и так до дому добе- русь. Работа кончилась, торопиться некуда.
  - А где ты живешь?
  - В Бескудниково.
  Мы подошли к троллейбусной остановке.
  Над Тверской в свете фонарей кружились мокрые снежные хлопья. Стекла машин были залеплены грязью. Под колесами с мягким шлепаньем разлеталась в стороны бурая каша. Я мимолетно вспомнил о своей машине.
  - Ты чего отмороженный такой? - спросила Лена.
  - В каком смысле?
  - Ну, тормоз какой-то. Вроде молодой, а толком не стоит. Обычно девок заказывают, когда трахаться хочется.
  - Это не я заказывал.
  - А кто? Григорий этот что ли? Ну, он вообще лох: что пить будете, помыться сходите...
  - А тебе плохо, что ли? - разозлился я. - Тебе деньги за- платили? А ты продинамила час из полутора и еще выделыва- ешься тут...
  - Да ладно, - примирительно сказала Лена. - Я просто хотела сказать, что ты какой-то чокнутый. Я у него в рот беру, а он в окно на фонари смотрит. Небось жену вспомнил. Мне такие попадались - шибко совестливые...
  Я подавил желание заткнуть ей кулаком рот.
   - Ну, а если и жену, что ж плохого, - после паузы спокойно сказал я. - Или у блядей это считается смешным?
   - Я тебе не блядь! Не путай блядей с проститутками!
   - А какая разница?
  Меня начал развлекать этот разговор.
   - Проститутка - профессия, а блядь - мировоззрение.
  - Какие нынче бляди эрудированные пошли, - восхитился я. - То есть, извини, проститутки, - я окончательно развеселился.
   - А ты думал! Все же второй курс филфака...
   - О, это мне знакомо...
   - Ты что, - тоже филолог?
   - Да нет, я на механическом учился. А на филфак мы ходили барышень снимать. Это так и называлось фил - фак.
  Снег усиливался. Троллейбусные провода на глазах обра- стали липким снегом. Понемногу подмораживало.
  - А этот, как его, - Григорий, он твой родственник? - спросила Лена. - На друга вроде не похож.
  - Однокашник. А друг мой уезжает в Германию, - сказал я неожиданно для самого себя. - Сейчас, наверное как раз чемо- даны пакует.
  - А жена твоя уже там, - догадалась вдруг Лена.
  - В общем, да.
  - Тогда понятно, на какие ты фонари смотрел...
  Я замолчал. Колеса проезжающих машин вязли в растущей массе снега. Под ней раскатывалась тонкая ледяная корка. Подхо- дящий к остановке троллейбус занесло, и штанги, искря, соскочили с проводов. Машину развернуло, и она остановилась, перегородив две полосы. Водитель выскочил из кабины и, натягивая веревки, словно лошадиные поводья, принялся прила- живать штанги к проводам. Снег падал ему в лицо и мешал как следует прицелиться.
  Лена докурила длинную черную сигарету и бросила окурок в сугроб.
  - Слушай, а ты так и не кончил с Ленкой?
   - Нет.
   - А хочешь? Можно поправить дело. А то мне прямо совестно стало за свое разводилово.
  - Прямо на остановке?
  - Ну зачем. Можно и дома у меня. Мать сегодня в ночную смену.
  - Нет, спасибо.
  - Ну, как хочешь.
  Водитель наконец справился со штангами, и троллейбус осторожно подкатил к остановке.
  - Не передумал? - крикнула Лена, обернувшись на ступень- ках.
  Я покачал головой. Двери с шипением закрылись, и троллей- бус медленно растворился в снежной мути.
  
  33
  Я двинулся вниз по Тверской. Мне было легко и как-то отчаянно весело. Я купил в ближайшем киоске сто граммов водки, упакованной на манер йогурта в прозрачный пластиковый стаканчик, и банку датского пива. На пивной этикетке одуревший от жары тучный заморский дядька вытирал потный затылок носовым платком. Картинка отлично смотрелась на фоне снего- пада. Я отошел от ларька на несколько метров, залпом выпил водку, щелкнул алюминиевой чекой и сделал большой глоток пива.
  - Привет, Эрик, - услышал я сзади негромкий голос.
  Я обернулся и увидел Носова. В его светлых, почти белых глазах отражались разноцветные сполохи рекламных огней. На непокрытую голову садились мохнатые снежинки.
  - Здорово, Носов! - с энтузизамом ответил я. - Ты как здесь оказался?
  - Да так, шел мимо, - пожал он плечами. - Люблю прогуляться по Тверской.
   - Надо же, какое совпадение. Хочешь выпить?
   - Свежая мысль, - отозвался Носов. - А в честь какого празд- ника?
  - Странный вопрос, Носов, - пожал я плечами. - Можно поду- мать, мы с тобой всегда пили исключительно по большим празд- никам.
  - И то верно. - Он протянул в окошко ларька руку с деньгами и тут же выдернул ее назад с бутылкой.
  "Жигули" Носова были запаркованы на одной из непри- метных улочек, выходящих на Тверскую. Стекло было запорошено снегом. Носов включил печку и дворники. Тающие снежные острова поползли вниз по стеклу. Мечущиеся щетки расталкивали их из стороны в сторону. Я нашарил в бардачке складной стаканчик.
  Мы выпили водки, запили пивом и закусили шоколадным батончиком.
  - Что у тебя нового? - спросил я. - Ездишь в Дели?
  - Нет, - покачал головой Носов. - У меня сейчас другие дела.
  - Какие же?
  - В двух словах не объяснишь.
  - Тогда не объясняй. А как поживает Эля?
  - Да, так себе, - неохотно отозвался Носов. - Лежит в боль- нице, под капельницей. Сильнейший передоз. Но должна выбрать- ся. Давай еще выпьем. За ее здоровье.
  - Давай, - согласился я. - Но сначала ты ответишь на один мой вопрос.
  - Какой вопрос?
  - На хрена ты держишь стакан в левой руке? Разве ты ле- вша?
  - Я не левша и не правша, - ответил Носов после паузы. Я - амбидекстер. Мне все равно в какой руке держать ложку, стакан...
  - Пистолет, - продолжил я.
  - Думаю, что и пистолет тоже, - с интересом посмотрел на меня Носов. - Если бы он у меня был. Но какое это имеет отношение к ...
  - Послушай, Носов, - я повернулся к нему, и мы оказались лицом к лицу, - я, конечно, пьян, но не настолько, чтобы поверить во все это дерьмо. Случайная встреча в полночь под снегопадом у киоска на Тверской - это, конечно, гениально придумано. Хорошо хоть не спросил, как пройти в библиотеку.
  - Эрик, я тебя не понимаю...
  - Да ладно, Нос. Не такие уж вы загадочные. Собственно, у меня кроме тебя только один знакомый рыцарь плаща и кинжала. Это он поручил тебе доставить меня живым или мертвым? А ты решил, что надежнее всего - пьяным? Ну, раз такая пьянка пошла, то поручение должно быть выполнено. Поехали к нему.
  - К кому?
  - К Кислицыну, конечно. Ты же на него работаешь?
  Носов подавленно молчал.
  - Ну вот, теперь понятно, откуда он все про меня знает, - удовлетворенно сказал я. - Я-то воображал его эдаким психоана- литиком, а он сработал через вульгарного стукача. Как он тебя прихватил? На чем ты спалися, Нос? Все на той же дочери декана?
  - Не только. Старик, понимаешь...
  - Прекрати, Нос. Не порть стройную схему операции второ- степенными деталями. Поехали.
  Носов покорно склонился к рулю и включил передачу.
  По дороге я задремал.
  - Ну вот, - сказал Носов, спустя двадцать минут. - Приехали , вылезай.
  - А ты разве не поднимешься?
  - Не велено, - покачал он головой.
  - Тогда спокойной ночи.
  Я выбрался из машины и поднялся в лифте на седьмой этаж.
  - Привет Эрик. Хорошо, что ты приехал, - с улыбкой сказал Кислицын, открывая дверь. - Проходи, садись.
  - Это называется "приехал"? - спросил я, опускаясь в кресло. - Зачем ты устроил всю эту комедию со случайной встречей с Носовым на Тверской? Не мог просто позвонить на кафедру?
  - Иногда хочется чего-то необычного, нетривиального, - за- гадочно улыбаясь, сказал Кислицын. - Я бы даже сказал - роман- тического.
  - Да ладно, - отозвался я. - Небось, хотел меня поразить тем, что Носов - твой человек. Показать, так сказать, свои вербовочные возможности.
  - Это лишний раз говорит о том, что я в тебе не ошибся, - наклонил голову Кислицын.
  - Кстати, готов поспорить, что он работает на тебя недавно, - продолжил я. - Ведь раньше он был неглупым, компанейским парнем. А сейчас какой-то угрюмый, напряженный. Даже водку левой рукой покупает. И врет, врет... Причем склеил ты его не из-за меня - слишком много было бы для меня чести. Скорее всего тебе просто нужен был человечек в челночной среде. На чем ты его прихватил - на наркоте?
  - Я же говорю, - не ошибся, - подняв руки, засмеялся Кисли- цын. - Мне нравится ход твоих мыслей.
  - Да уж какие там мысли, - отозвался я вяло. - Ты знаешь, Володя, мне сейчас совершенно наплевать на то, что со мной происходит. Вербуешь ты меня, или просто морочишь голову, или играешь в какие-то свои игры - мне абсолютно безразлично. Я смертельно хочу спать. Неважно где - в этом кресле, на полу или в ванной. Хо-чу спать.
  - Вот и отлично, - удовлетворенно сказал Кислицын. - Ты сей- час ложись, а завтра мы поедем в Крым. Полотенце в ванной, постельное белье в ящике дивана.
  - В санаторий, что ли, поедем?
  - Ну да. Пора. Ждать больше нельзя, дел полно. Заодно и ноябрьские там отметим.
  - Замечательно. Санаторий - это именно то, что мне сейчас нужно, - сказал я, с усилием поднимаясь из кресла. - Бренное тело требует отдыха и неги. Да и бессмертную душу пора уже куда-нибудь пристроить по сходной цене.
  
  34
  Утром Носов отвез нас с Кислицыным на вокзал. Я поди-вился, насколько быстро он свыкся с ролью винтика прибравшей его к рукам машины. Он беспрекословно выполнял все распо- ряжения Кислицына.
  По дороге мы заехали в общежитие. Я попрощался с Ержа- ном и забрал свой оранжевый рюкзак. Теперь он, как большая тыква, покоился в рундуке под полкой. За окном купе проплывали голые поля, покрытые островками подтаявшего снега. Зима не задалась, отступила, и всюду сразу же стало грязно: и на город- ских улицах, и на вокзале, и в жмущихся к железной дороге дере- внях.
  Я глядел за окно и лениво думал, что не зря в России так любят зиму. Зимой замерзает грязь. Накапливающийся мусор вре- мя от времени автоматически присыпается свежим снежком. Дороги сами по себе становятся проезжими, а покрытые льдом реки можно пересекать в нужном месте, не дожидаясь, пока какая-нибудь - старая или новая - власть великой страны повернется лицом к своему великому народу и построит какой-нибудь - пусть даже не очень великий - мост. Зимой по объективным причинам нельзя строить дома и дороги, нельзя работать в поле, вообще нельзя ничего делать, даже, например, собирать грибы. Поэтому зима, как сезон узаконенного, уютного безделья и неспешных мечтаний всегда вызывала у россиян особые, теплые чувства. Не зря же испокон века существуют выражения "матушка-Русь" и "матушка-зима". Значит что-то зимнее есть в самой природе России.
  Мои мысли прервал вошедший в купе Кислицын с вафель- ным полотенцем на шее.
  - Владимир Иваныч, с чем у тебя ассоциируется слово "матушка"?
  - Лень - матушка, - тут же отреагировал Кислицын и бросил полотенце на полку. - А что?
  - Да ну тебя. Разрушил такой образ.
  - Какой образ? Матушка-заступница?
  - Матушка-заступница у меня ты. Мне вчера было впору под трамвай кидаться.
  - А я давно тебе говорил, что не стоит тратить время на все эти иллюзии о немецкой республике.
  - Я надеялся на здравый смысл властей, - пожал я плечами. - Какая стране выгода от того, что уедут немцы? Они ведь для государства самые, что ни на есть, полезные люди - трудолюби- вые, дисциплинированные, законопослушные...
  - Все это верно, но на сегодняшний день второстепенно. Власти сейчас гораздо важнее для собственного укрепления ликвидировать все проявления смуты, сделать страну полностью управляемой. И ни в коем случае не создавать взрывоопасных геополитических прецедентов. Пусть все уедут, пусть останутся одни дебилы и алкаши - это даже лучше. Меньше будут высту- пать.
  - Но ведь это уже запредельный цинизм. Даже коммунисты не были такими циниками. Да, они обнесли страну забором. Но отгороженность, при всей своей мерзости, помогала сберечь кадры, культуру.
  - А кто сказал, что новое поколение правителей должно быть заботливее, нравственнее, культурнее предыдущего? Ты помнишь детей номенклатуры, дипломатов, щеголявших в недоступных простым смертным джинсах, жующих заморскую резинку, разъез- жавших на машинах, трахающих любых девок по своему выбору? Им было дозволено все - на них не распространялся закон. А теперь они выросли и встали у штурвала. Чего ты от них ждешь? Что они займутся проблемами пенсионеров и малолетних преступ- ников? У них только один девиз - обогащаться!
  - Не все же они из сынков...
  - Те, которые пробились сами, - тем более! Они еще жаднее, они поймали свой шанс и ни за что его не упустят. Они любому глотку перегрызут ради того, чтобы перебраться из хрущевки в собственный особняк.
  - А ты на хрена за них пуп рвешь?
  - Я не за них. Они - только пена, и долго не продержатся. Во время потрясений такого масштаба власть неизбежно сменяется в несколько этапов. Крупное землетрясение всегда сопровождается серией более мелких, затихающих толчков. И в недалеком, даже очень близком будущем власть крикунов и популистов закончится.
  - Такое ощущение, что пока они кричат, более умные дяди делят деньги.
  - Правильно. Если ты помнишь, я тебе давно об этом го- ворил. А сейчас до тебя самого дошло. Ты представляешь себе масштаб дележа власти и денег, который сейчас происходит в стране? Собственно, крупная дележка уже закончилась, а мело- чевку решили раздать людям в виде ваучеров. Это та самая брошенная народу кость, о которой я тоже тебе говорил.
  - И что же будет дальше? - спросил я туповато.
  - Еще немного, и все это либеральное гнилье окончательно себя дискредитирует. И тогда ему на смену придут люди, способные принимать решения и проявлять политическую волю, а не только трещать лозунгами. Следующим лидером станет один из наших. Он совместит в себе качества, присущие нашей организации: силу, ум, расчетливость, патриотизм и дисциплину. И даже духовность.
  - Духовность кагебешного розлива? - я почувствовал, как скривилось мое лицо.
  - Можешь не сомневаться, что отношение людей к нам из- менится очень скоро. Как только они почувствуют реальную заботу о себе.
  - Отдельные органы проявят заботу об организме в целом?
  - О каком организме ты говоришь? В начале восьмидесятых мы были сильными, здоровыми, жизнеспособными органами при дряхлеющем мозге-государстве. Затем нас последовательно пе- ресаживали от одного отмирающего мозга к другому; разве это не нонсенс? Потом сделали еще большую глупость - эти же органы пересадили болтуну-либералу. Он тут же объявил все созданное десятилетиями кропотливой работы неким отжившим рудиментом и принялся нас кромсать, как деревенский коновал. Но при этом срубил сук, на котором сидел сам.
  - На его месте появился другой.
  - Я уже говорил, что должно смениться несколько лидеров. Этот тоже не навек. Отыграет роль и уйдет. И это нам даже на руку.
  - Почему?
  - Потому что он взял на себя борьбу с коммунистами. Любой, кто с ними борется - наш естественный союзник.
  - Вот как? - удивился я. - А разве не компартия вас на свет произвела?
  - Большая ошибка так думать. Госбезопасность была уже тогда, когда о коммунистах еще никто и не слышал. Собственно, мы были всегда. Мы существуем с тех пор, как появились государства. А когда коммунисты пришли к власти, они сделали из нас свои органы. И попытаются повторить этот фокус, если вернутся.
  - Что же ты предлагаешь, - сделать все наоборот? Найти подходящий мозг и пересадить его здоровым и разумным органам?
  - Это тоже чепуха, - покачал головой Кислицын. - Довольно экспериментов по пересадке. Хватит нам уже быть чьими-то органами. Мозги у нас имеются свои собственные. Мы - цельный, сбалансированный организм. Мы - самостоятельная, самодоста- точная организация, способная взять власть и повести за собой страну. Вернуть ей былое величие и утраченные территории.
  - Хлебом нашего брата не корми - дай поговорить о своем величии, - отозвался я. - И что это за штука такая - российское величие? Вот интересно, ни одна страна мира не говорит столько о своем величии, сколько Россия. Ни к одной стране эпитет "великий" не приклеивается так привычно и складно, как к России. Как этикетка к пивной бутылке.
  - А Великобритания? Они слово "великий" засунули прямо в название страны.
  - Вот именно - засунули и успокоились. И не вопят об этом на каждом перекрестке. И не считают естественный развал своей империи геополитической катастрофой.
  - В России все совсем по-другому. Россия не может не быть великой. Иначе она просто погибнет.
  - Смотря что понимать под величием. Германия тоже была великой. В какой-то момент ее так расперло от сознания собственного величия, что она устроила мировую бойню. Сейчас там насчет величия - молчок. И живут при этом - дай Бог всякому. Как победителям и не снилось.
  - Россия - великая страна без всяких мировых боен. Она просто великая.
  - Ну еще бы. У России свои, особые представления о вели- чии. Например, Петр Первый казнил мятежных стрельцов, сажал на кол, четвертовал, лично рубил головы, заморил непосильным трудом миллионы рабов и остался в истории Великим. По приказу Николая Второго в январе 1905 года было расстреляно несколько сот рабочих и он был назван Кровавым.
  - Все правильно. Дело не в цифрах, а в исторических делах.
  - В таком случае именно Николая нужно считать великим. При нем в России были проведены главные реформы. При нем по сути дела начал развиваться тот самый капитализм, к которому Россия пришла сегодня. Не зря же советское время сравнивали с тринадцатым годом. Но это никого не впечатляет, и до великого Николай не дотянул. Потому что под величием правителя в Рос- сии понимают совершенно другое.
  - Что же?
  - Презрение к собственному народу. Что и доказали пришед- шие за Николаем Ленин с группой товарищей и Сталин, отправив- ший всю эту группу товарищей в лучший мир. Они оба не стали ничего выдумывать и, уничтожив очередные миллионы, честно заработали титулы великих.
  - Великими они называли себя сами. Вернее официальная пропаганда. Ты же знаешь, что эти времена уже прошли.
  - Ни хрена подобного. Великими их считал и считает именно народ, простые люди. Именно поэтому до сих пор не похоронили Ленина и вообще не убрали это фантасмагорическое кладбище из самого центра страны. Власти понимают, что нельзя трогать народные святыни.
  - Народу сейчас не до мавзолея. Люди опять стали ходить в церковь.
  - Ну еще бы. Власть наконец осознала, какой глупостью было столько лет отталкивать церковь. Ведь церковь по сути пропове- дует то же, что и власть - полное пренебрежение к человеку.
  - Ну ты загнул.
  - Ничего я не загнул. Разве проповедь главенства загробной жизни над грешной - земной - не есть пренебрежение личностью?
  - Эрик, какая муха тебя укусила? Что ты все передергива- ешь? Церковь не отрицает земной жизни. Она проповедует духовность, то есть главенство духа над плотью.
  - Как хорошо, что ты произнес это замечательное слово - ду- ховность. Мы - нация особой духовности. Особенно, когда выпьем. Кстати, пьянство - один из главных результатов одновременного пренебрежения к людям со стороны власти и со стороны церкви. Пьянство - наше национальное утешение, форма примирения с действительностью. Выпивший человек автоматически более духовен, чем трезвый, поскольку воспаряет над всем земным, освобождается от суетных мирских проблем.
  - Так бы и сказал, что хочешь опохмелиться, - засмеялся Кис- лицын, гася напряжение разговора. - А то развел семь верст до небес, и все лесом.
  - Ты прав, Володя, - сказал я, глядя на раскисший проселок за окном и стоящую у переезда бабу в ватнике с флажком в руках. - Ни к чему все это. Но спасибо, что выслушал. А вообще, стоило ли со мной столько возиться? Тратить на меня столько времени? Я вообще не понимаю, чего ты со мной носишься, как с писаной торбой.
  - Знал бы ты, Эрик, как мне надоело твое кокетство, - Кисли- цын отложил нож в сторону. - Я понимаю, что ты устал, и твое ер- ничанье - это что-то вроде защитной реакции. Но чувство юмора, как и алкоголь, помогает пережить лишь острую фазу проблемы. А для того, чтобы решить ее в корне, нужен холодный ум и трезвый расчет. Надо взять себя в руки. От этого никуда не деться.
  - Да мне, в моем положении, и деваться особо некуда. Ты это хотел сказать?
  - Нет, - скорбно покачал головой Кислицын. - Я хотел ска- зать, что несмотря на всю твою интеллигентскую рефлексию, в тебе есть здоровое упрямство и способность выживать в сложных условиях. В конце концов, это важнее всей той чепухи, которую ты сейчас нагородил.
  - Неужели политические взгляды в вашей конторе менее ва- жны, чем неприхотливость и упрямство - ослиные, по сути, качест- ва?
  - Политические взгляды! Это пышное выражение существует для обывателей, для пенсионеров-доминошников. У действующих политиков нет никаких политических взглядов. Какая разница в политических взглядах между британскими либералами и консер- ваторами или между американскими республиканцами и демокра- тами? Запрет на аборты? Отношение к гомосексуалистам? К угрозе глобального потепления? Все это чепуха. Есть понятие борьбы за власть, и в этой борьбе взгляды могут многократно меняться. Это только коммунисты сделали из своей идеологии догму и, тем самым, вырыли себе могилу.
  Кислицын помолчал и продолжил:
  - Время жестких, неподвижных схем прошло. Новая власть будет гибкой, способной меняться и прогнозировать будущее. И людей в службу безопасности будет подбирать с великим тща- нием, понимая, что это основа всего государства. Эта служба вернет себе престиж и очистится от всей нелепицы, которую ей приписывают. Поэтому никаких фаустовских решений тебе прини- мать не надо. Никто на твою бессмертную душу не посягает и в тонтон-макуты не вербует. Речь идет просто о работе. О хорошей работе.
  - Это и будет спирт, если я соглашусь? - осенило меня вне- запно. - Помнишь - пиво, водка, спирт? Как ты тогда сказал, - формула наших отношений?
  - Помню, - спокойно ответил Кислицын. - Да, это и будет спирт. Ректификат.
  - Понятно.
  В купе повисло молчание. За окном по-осеннему рано стемнело, и за стеклом изредка проносились станционные фонари и красные глазки железнодорожных переездов.
  - Ты чего притих? - Кислицын блеснул из-под очков голубыми лужицами. - Выпьем мы, наконец, или нет? Сколько можно тре- паться насухую?
  - Водки?
  - Пока водки. Но до спирта нам уже рукой подать, а, това- рищ? - засмеялся Кислицын, тормоша меня за плечо. - Не грусти, Эрик, - добавил он. - Все будет просто шикарно.
  - Володь, а можно тебя спросить кое о чем? Авансом, в порядке продвижения от водки к спирту?
  - Валяй. - Кислицын повернулся ко мне со стаканом в левой руке. - Отвечу, если смогу.
  - Помнишь, я тебе рассказывал как меня забрали в милицию в камере хранения, а через несколько часов отпустили?
  - Помню. И что?
  - Ты не знаешь, какой во всем этом был смысл?
  - Мы с тобой еще тогда об этом говорили...
  - Я не верю, что меня перепутали с Миллером. Ну не совсем же они идиоты. И почему они меня вдруг отпустили?
  - Вообще-то оперативную информацию сливать не принято, - неохотно сказал Кислицын, - но тебе я кое-что скажу. Во-первых, ты эту кашу сам заварил.
  - Чем же я провинился? - удивился я.
  - Своей идиотской шуткой, - раздраженно сказал Кислицын. - Зачем было писать эти дурацкие цифры и прятать их под коврик у двери?
  - Старик с собакой - тоже ваш человек!? - ахнул я в восторге.
  - Отставник-любитель, - проворчал Кислицын. - Все ему ней- мется. Изо всех сил пытается пользу приносить.
  - Так это он подслушал разговоры про радиально-кольцевую психологию? И, ни хрена не поняв, слово в слово донес?
  Кислицын хмуро кивнул.
  - Ну дела, - засмеялся я. - Выходит, пока я парился в камере, они пытались расшифровать мою записку!
  - Ни хрена смешного, между прочим, - сказал Кислицын. - Тебе повезло дважды: во-первых попался хороший дешифроваль- щик, который довольно быстро понял, что это пустышка, а во-вторых их целью был все-таки Миллер. Они тебя отпустили, чтобы отследить его контакты.
  - И этим занялся лично ты?
  - Мне нужно было в Ташкент по другим делам. Ну я и решил заодно на тебя поглядеть. И не жалею. Кстати, все наши дальней- шие отношения вплоть до сегодняшнего дня - это чисто моя ини- циатива.
  - А оружие Миллеру все-таки подбросили! И что с ним было дальше? И кто его убил - пьяная толпа или ваши люди?
  - Стоп, Эрик, не переходи грань. Всему свое время. Пока мо- гу только сказать, что решение о его ликвидации не принималось. Там такой народец, что спьяну сами кого хочешь замордуют.
  - Особенно, если их напоить и направить в нужную сторону, да, Володя?
  - Эрик, прекрати. Ты совершенно неправ. Обещаю, что мы вернемся к этому разговору позже. Давай лучше выпьем. А то сейчас уже вскипит.
  - Не хочу я пить, - сказал я и поставил стакан на стол.
  - Тогда я сам, - пожал плечами Кислицын и залпом выпил. - Есть будешь?
  Я молча покачал головой, лег на полку и отвернулся лицом к стене.
  
  35
  В предутренних сумерках поезд, гулко стуча колесами, осторожно перешел по мосту через Сиваш. Джанкой мы проехали уже в полном блеске осеннего утра. Я опустил окно и в купе ворвался запах полыни и влажной стерни. Неяркое солнце висело в промытом дождями небе. На горизонте в сиреневой дымке угадывались горы.
  - Как спалось, философ? - спросил Кислицын, протирая после бритья лицо "Шипром". - Переспал свою хандру?
  Я и в самом деле чувствовал себя спокойнее. Опрятное сте- пное утро источало бодрость и оптимизм. Я потянулся и соскочил с полки.
  - Это все от недостатка женского внимания, - продолжал Кислицын. - Я тебя понимаю. Бывало, вернешься с холода...
  - Я не жалуюсь на недостаток женского внимания, - перебил я его с досадой. - Просто в последнее время с этим какая-то ерунда...
  - Тогда тебе просто крупно повезло, - заявил Кислицын. - Я уже говорил тебе о специализации санатория. Там лечат любые сексуальные расстройства. Это можно провернуть параллельно с нашими делами.
  - Да нет у меня никаких расстройств! - возмутился я.
  - Профессионалам виднее, - заметил Кислицын. - Тем более, что от их процедур грех отказываться, - подмигнул он.
  Днем мы приехали в Симферополь. Под белыми арками вокзальной стены в нишах прятались маленькие зеленые кипа- рисы. По малолюдной привокзальной площади осторожно бродил ветер и с легким скрипом передвигал по асфальту скрюченные листья платанов.
  Из припаркованной на краю площади неприметной серой "Волги" нам навстречу вышел худощавый мужчина с глубокими залысинами и чутким хрящеватым носом. На нем был помятый, вероятно от долгого сидения за рулем, пиджак и лоснящиеся брюки, заправленные в мягкие сапоги.
  - Здравия желаю, Владимир Иванович, - четко произнес он и забрал у Кислицына чемодан.
  - Здравствуй, Савелий, - ответил Кислицын, и я подивился произошедшей в нем перемене. В его голосе зазвучала отры- вистая властность, в походке появилась барская неторопливость, взгляд стал рассеянным и направленным чуть выше головы собеседника. - Это Эрнст Николаевич - наш гость по линии техни- ческой экспертизы, - представил он меня.
  Савелий по-военному, в два разделения кивнул - наклонил голову и резким движением вернул подбородок на место.
  - Аделаида Филипповна не приехала?
  - Она на рынке, Владимир Иванович, - отозвался Савелий, открывая заднюю дверцу машины. - Сейчас мы ее разом подхватим.
  Он опустил чемодан Кислицына в багажник, и я пристроил рядом свой рюкзак.
  - А куда мы поедем? - спросил я Савелия. - На южный берег? Или куда-то еще?
  - Так ведь компаса в машине нет, - отозвался Савелий, мельком взглянув на Кислицына. - А в горах дорога крутится все время - разве поймешь - где юг, где север?
  Через несколько минут мы подъехали к торговым рядам, увешанным, словно елочными гирляндами, связками сиреневого ялтинского лука. У дверей приземистой рыночной конторы крупно- телая дама беседовала с щуплым подвижным мужчиной. Она была одета в черный бостоновый костюм и крахмальную белую блузку. На лацкане двубортного, почти мужского пиджака мучи- тельно не хватало депутатского значка в виде развевающегося флажка. Юбка туго облегала мощный, похожий на большую тыкву, зад. Обилием лоснящегося тела и черно-белой раскраской костю- ма дама напоминала покинувшую море и прижившуюся на суше косатку.
  - Вот она, - глядя на даму с нескрываемым восхищением, произнес Савелий. - Наша Аделаида Филипповна!
  Увидев нас, собеседник дамы что-то крикнул в открытую дверь конторы. Кислицын вышел из машины и поцеловал короткую, похожую на ласту оголенную до локтя руку Аделаиды Филипповны. Из-за конторы показался грузчик с тележкой. Он сноровисто сложил коробки в багажник "Волги" и исчез.
  Кислицын открыл дверцу, и Аделаида Филипповна, наклони- вшись, втиснулась на переднее сиденье. Машина издала едва слышный скрип и накренилась вправо. Савелий завел мотор. Мы выбрались из путаницы городских улиц и помчались по Ялтин- скому шоссе. Аделаида Филипповна оперлась круглым розовым локтем о спинку сидения и повернула к нам свое дородное лицо с большими карими глазами, окруженными густо накрашенными ресницами. Явственно пахнуло "Красной Москвой". На мощном запястье мелькнула полустертая татуировка.
  - Стажера привез? - небрежно кивнула в мою сторону Аделаида.
  - Да нет, это уже созревший специалист, - подмигнул ей Кислицын. - Ему только осмотреться надо. Аделаида Филипповна - директор нашего санатория, - пояснил он мне.
  - Простите, Аделаида Филипповна, вы были депутатом? - задал я давно мучивший меня вопрос.
  - А у парня есть нюх! - засмеялась Аделаида. - Зрит в корень.
  Я понял, что прямые вопросы здесь не в чести.
  Дорога широкими петлями пересекла зеленую, с каменис- тыми островками яйлу, заметалась в поисках прохода у подножия порфировой горной гряды и, найдя его, крутой дугой вылетела на перевал. На мгновение море блеснуло в прорези ущелья густым кобальтовым мазком, ненадолго скрылось за складчатым, осыпающимся горным склоном и, наконец, дрожащей синью растеклось по горизонту, сопрягаясь с воздушным куполом нечеткой, сотканнной из голубого тумана полосой.
  - Гарно, шо тут скажешь, - заметив мой взгляд, произнесла Аделаида Филипповна с мягким южнорусским выговором. - Ни прибавить, ни убавить. А названия какие - Раздольное, Ароматное, Огородное... И такую красоту хотят испоганить! - в ее голосе послышались гневные начальственные нотки.
  - Кто, Аделаида Филипповна? - полюбопытствовал я.
  - Та, есть тут всякие, - сердито отмахнулась она. - Татарва лезет со своими Огуз-Оглу да Сары-Болат. Немчура недосослан- ная головы поднимает - видите ли Новосёлковское до войны было ихней колонией Фрайдорф. Колонизаторы хреновы. Даже хохлы, уж на что братья - славяне, и то хотят вместо Берёзовки учинить какие-то Смидовичи.
  - Смидовичи - это скорее еврейское будет, Филипповна, - рассудительно заметил Савелий. - А хохлы лезут, факт.
  - Но ведь Крым отошел к Украине, - сказал я. - Они теперь свои порядки заведут.
  Савелий переглянулся с Аделаидой. Кислицын ткнул меня локтем в бок.
  - Эрик, а тебе не кажется немного странным, что Крым теперь часть Украины? - спросил он.
  - В истории вообще много странного, - пожал я плечами. - Особенно в истории Советского Союза. Но раскроили его именно по границам республик, и тут уж ничего не попишешь. Разве что все будет развиваться по аксеновскому сценарию. Читали "Остров Крым"?
  Савелий закашлялся. Кислицын еще сильнее толкнул меня в бок.
  - Больше, чем читали, - раздраженно откликнулась Адела- ида. - Мне эта книжонка много крови попортила. Как только вся эта заваруха перестроечная началась, так она тут как тут в каждом киоске появилась. А из крайкома директива - изъять к чертовой матери! Пришлось порядок наводить. Широким охватом. Я тогда в горкоме работала, - пояснила она в ответ на мой недоуменный взгляд.
  - А чем же крайкому эта книга не угодила? - удивился я. - Она же по сути дела фантастическая.
  - Сказка - ложь, да в ней намек, - сердито сказала Аделаида. - Нечего народ на смуту подбивать. И выдумывать про то, как белогвардейский старик наших девок шпокает. А ты, Володя, перестань его в бок пихать. Пусть говорит, что думает. Вот кого не люблю, так это хитрецов смолоду. Сидит такой Васька, слушает да ест, а ты не знаешь, когда он тебе стрихнину в компот насыпет.
  - Ваша безопасность - это наша прерогатива, - хохотнул Кис- лицын. - Смею вас уверить, Аделаида Филипповна, вы в надежных руках.
  Савелий ухмыльнулся и с визгом колес заложил крутой вираж. Дорога шла вдоль берега. Голубая полоса над морем посерела, готовясь принять в себя низкое красное солнце. Склон круто уходил вниз, и в наступавшей темноте смутно виднелись увитые виноградником плоские крыши. Савелий свернул с трассы на неприметную, посыпанную гравием дорожку и после двух поворотов резко затормозил. Мы остановились перед едва заметным в сумерках металлическим шлагбаумом, мимолетно напомнившим мне казахскую границу.
  Савелий, повозившись, открыл замок и поднял шлагбаум. Узкая, обрамленная побеленными булыжниками дорога была плотно, без просветов обсажена кипарисами. Она плавными галсами спускалась по крутому склону и заканчивалась за- асфальтированной площадкой, от которой в обе стороны уходил высокий бетонный забор. Прямо перед нами высились зеленые металлические ворота с большими красными звездами.
  Из сторожевой будки вышел сержант с желто-голубыми петлицами и, прищурившись против света фар, распахнул ворота. Смазанные в петлях створки разошлись без малейшего скрипа. Когда мы поравнялись с сержантом, я ожидал, что он вытянется и отдаст честь, но он лишь небрежно помахал короткопалой ладо- нью и, растопырив руки в стороны, принялся сводить вместе поло- винки ворот.
  - Никакой дисциплины, - процедил сквозь зубы Савелий. - Когда уже этот бардак закончится...
  - Это не бардак, это компромисс! - подал голос Кислицын. - Солдат хохляцкий, а санаторий наш, хоть и на их территории. Своего рода плацдарм. Это главное. А порядок наведем, дай срок.
  - Ты мне про это, Владимир Иваныч, даже и не говори, - с сердцем откликнулся Савелий. - Я этим дипломатическим тонкос- тям не обучен. Я привык служить Конторе, а не всем этим горластым пидарасам. Уж извини, Филипповна, за нецензурщину.
  Аделаида сочувственно расхохоталась.
  Дорога закончилась круглой площадью со окруженным клумбой памятником. Фары высветили выброшенную в страстном порыве бронзовую руку с зажатой в ней кепкой. Я с мгновенным ужасом перевел взгляд на голову памятника и, не увидев второй кепки, облегченно вздохнул. Голова была привычно лысой, расчерченной голубиными подтеками, словно глобус меридиана- ми.
  
  36
  Мы подъехали к слабо освещенному подъезду с уходящими ввысь колоннами. Массивные, глубоко утопленные в портале двери были наглухо заперты. Внезапно осветилась малозаметная боковая дверца, и на пороге появился низкорослый парень в армейских галифе и поварском колпаке. Он был лопоухим, коротконогим и безнадежно косолапым. Савелий что-то коротко ему приказал, парень враскоряку быстро подбежал к машине, сноровисто ухватил верхнюю коробку и поволок ее в освещенный проем. Савелий повесил мой рюкзак одной лямкой на плечо, подхватил чемодан Кислицына и тоже исчез за дверью.
  Мы поднялись по широким ступеням из поблескивающего мелкими искрами песчаника. Одна из высоких дверей отворилась, и в проеме показалась тоненькая фигурка, затянутая в короткий белый халат.
  - Неужели вы отворили эту махину своими нежными руч- ками? - спросил я стоящую у порога девушку с пучком светлых волос на затылке. - Вы, должно быть, отличник боевой и политической подготовки.
  - Мы вдвоем, - испуганно ответила девушка, - указывая ладонью куда-то в сторону.
  За ней в полумраке огромного холла стояла коренастая молодая женщина с короткой стрижкой. Белый халат туго обтягивал ее плотно сбитое тело, расходясь между пуговицами вертикальной цепочкой овалов.
  - Красильникова, приготовь двести шестнадцатый! - скоман- довала Аделаида Филипповна.
  Женщина бесшумно исчезла.
  - А ты что стоишь, Фаворова? - сурово спросила Аделаида у девушки с пучком. - Спивак в корпусе?
  - Я не видела.
  - Ладно, иди помоги Красильниковой. Ужин в девять.
  Девушка торопливым шагом поднялась по ступеням холла и свернула на галерею, огибающую поверху двусветный холл. Ее оголенные ноги в туфлях-лодочках поблескивали в приглушенном свете стенных бра.
  - Ужин в девять, - уже для нас с Кислицыным повторила Аделаида. - А пока прошу ко мне - она широким жестом простерла ладонь в сторону коридора.
  Кислицын уверенно шагнул в полумрак и отворил дверь с надписью "Директор". Мы оказались в просторном, обшитом оре- ховыми панелями кабинете. Окна были наглухо задрапированы пурпурными с золотом занавесями с тяжелыми ламбрекенами. Круглый потолок обрамлял сложный многоступенчатый фриз, украшенный лепниной в виде военных шлемов и лавровых венков. Рисунок паркета повторял форму потолочного круга, словно спроецированного на пол. Целую стену занимали резные, уходящие под потолок книжные шкафы со скрещенными копьями на стеклянных дверцах. В дальнем углу кабинета стоял продолговатый, красного дерева, стол на массивных ногах в виде изогнутых лап грифона. У стены помещался диван с высокой спинкой, обитый гобеленом, расшитым львами и сфинксами. Великолепие советского ампира нарушал только зеленый металлический сейф, водруженный у стола на дешевую гостинич- ную тумбочку, и висящий над дверью портрет Ильича в выкрашен- ной бронзовкой раме. Портрет Дзержинского в полный рост помещался на стене рядом с сейфом, но общего ансамбля не нарушал, поскольку был вставлен в старинную ореховую раму, явно сменив в ней какую-то идеологически менее выдержанную картину. Доходящую до пола шинель Железного Феликса можно было издали принять за тогу римского гражданина.
  Как это было принято в среде советской интеллигенции, в незнакомом доме я первым делом приблизился к книжным шкафам. Однако то, что издали показалось мне мерцающими золотым тиснением корешками фолиантов, оказа лось этикетками стоящих шеренгами винных бутылок. "Мускат белый Ливадия", - читал я, переводя глаза с полки на полку, - "Пино-гри Ай-Даниль", "Токай Южнобережный", "Бастардо Массандра", "Алеатико Аю-Даг", "Столовое красное Алушта", "Шампанское "Князь Лев Голицын"...
  - Это от прежнего хозяина осталось, - услышал я за спиной голос Аделаиды Филипповны. - Большой был любитель вино всякое собирать, как другие копят марки или фотки артистов.
  - Почему - был? Он умер?
  - Мертвее не бывает, - подтвердила Аделаида. - Когда Гор- бач решил с зеленым змием потягаться, наши районные жополизы - рады стараться - наперебой кинулись виноградники вырубать, чтобы, так сказать, лично рапортовать о выполнении указа. Ну и, как говорится, произошли перегибы на местах. Когда коллекцио- нер наш про то прознал, кондрашка его прямо в этом кабинете и хватила. Хотя, правду сказать, покойник нервенный был, все близко к сердцу подпускал. Да ладно, не будем о печальном.
  Аделаида отперла сейф, достала оттуда бутылку водки "Абсолют" и сняла с полки три стакана.
  - А можно какое-нибудь вино попробовать? - спросил я.
  - Та, бери любое, - махнула короткой рукой Аделаида. - Дер- жи отркывальник. - Она достала из ящика стола штопор и бросила мне его через стол.
  - У нас этого добра завались, - равнодушно добавила она. - Проблема в другом - люд`ям негде водки хорошей достать, шоб не травануться. Спекулянтов развелось - пруд пруди, и все самопа- лом торгуют. Но придет время, и мы этим мордатым коммерсан- там напомним, чем в свое время нэп закончился.
  Я открыл дверцу шкафа, достал бутылку с этикеткой "Мускат белый Красного камня" и аккуратно вытянул штопором пробку с вытисненной на боковой поверхности виноградной гроздью. Из бутылки пахнуло легким цитрусовым ароматом. Я наклонил бутылку, и из горлышка в стакан полилась густая желтоватая струя.
  - Что ты его разнюхиваешь, как бабу на перине? - засмея- лась Аделаида. - Пахнет может и приятно, а по градусам - чистый компот. Ну, давайте, хлопцы, за ваш приезд, - заключила она и подняла свой стакан.
  Я сделал мелкий глоток и рот наполнился невероятно сложным, насыщенным букетом: на мускатном, ягодном фоне можно было различить и легкий медовый тон, и слабый аромат чайной розы, и едва уловимый апельсиновый привкус. Я глотнул еще и еще. От этого вина невозможно было оторваться. Я медленно выцедил содержимое стакана.
  В послевкусии вина ощущался горьковатый аромат горного луга. Я закрыл глаза и увидел, как на натянутых на ковровом станке нитях основы из цветных узелков медленно соткался поросший алычой горный склон.
  - Тебе плохо? - услышал я испуганный голос Аделаиды.
  - Все в порядке, - бодро отозвался я, открывая глаза.
  - Хто его знает, шо в этом компоте намешано, - нахмурясь, произнесла Аделаида. - Я ж говорю, всегда лучше беленькой вы- пить. Все ж таки натуральный продукт.
  - Если вы не против, я выйду на воздух, - сказал я.
  - Иди, конечно, - кивнула Аделаида и добавила, обращаясь к Кислицыну: - Вот он стресс во всей красе. Ни молодых, ни старых не щадит. Ну ничего, завтра его Спивак посмотрит и в чувство приведет.
   - Что за Спивак? - спросил я, во второй раз услышав эту фамилию.
  - Наш главный врач, - ответила Аделаида. - За ужином познакомитесь.
  
  37
  Круглую площадь перед зданием санатория окаймляли гирлянды матовых, большей частью перегоревших лампочек. Посередине чернел неработающий, засыпанный пожухлыми листьями фонтан. Цепочки гирлянд уходили вниз, к невидимому морю, едва освещая широкую лестницу с тронутыми ржавчиной перилами. Я обогнул фонтан не спеша спустился по потрес- кавшимся бетонным ступеням. На каждой площадке стояли гипсовые вазы, заполненные мокрой землей.
  Я сошел с последней ступеньки на глухо заворчавшую под ногами гальку, и сразу же лестница, санаторный корпус, и весь горный склон за спиной перестали для меня существовать. В нескольких шагах от меня заканчивалась земля и начиналось море. За этой чертой мир приобретал новое измерение: земная плоскость переходила в объемное жидкое тело. На границе стихий резко менялись все привычные атрибуты жизни: одежда, способ передвижения, возможные опасности.
  Вдоль береговой кромки в темноту уходил длинный летний навес. Под шиферной крышей, покачиваясь от легкого бриза, светила одинокая лампочка в абажуре, похожем на маленькое жестяное канотье. Под навесом на гальке лежали сложенные в штабеля деревянные лежаки.
  Впереди была чернота. Из нее время от времени доносился протяжный вздох, и на гальку накатывала мелкая прозрачная волна с россыпью светящихся пузырьков на пологом гребне.
  Я снял со штабеля верхний лежак и сложил на него одежду. Войдя в воду, я не ощутил ее; только гулкий стук остывшей гальки под ногами сменился негромкими всхлипами. Тело стало почти невесомым, и кровь быстрее побежала по жилам. Через несколько шагов вода дошла до груди, я оттолкнулся от гальки и поплыл в темноту. Темнота не была ни уютной, ни враждебной; она лишь отделяла меня от остального мира, и в этом отъединении была спасительная благотворная пауза. Я ощущал себя сбавившим обороты механизмом, который временно, для профилактики отключили от источника энергии, с тем чтобы запустить его заново после смазки и замены износившихся трущихся частей, - каких-нибудь колодок или щеток.
  Я перевернулся на спину. Луна еще не взошла, и только далекий свет лампочки под навесом мерцал на горизонте в укрытом плотными облаками беззвездном небе. Невообразимо огромное тело моря равнодушно и снисходительно поглощало мои беды, радости, переживания, надежды и планы, не видя между ними никакой разницы. Оно было готово принять меня целиком, как идеальная любовница, не давая непрошенных оценок и не задавая не имеющих ответа вопросов. Для полного слияния с ним требовался лишь глубокий выдох, энергичный нырок и недлинная борьба с инстинктом самосохранения.
  Я поплыл обратно, разгребая невидимую воду. Выйдя на берег, я ощутил необыкновенную легкость. Одеваться не хоте- лось. Кожа равномерно горела, словно разбуженное морем тело спешило выделить из себя невостребованную, застоявшуюся энергию.
  За моей спиной послышался слабый плеск воды. Я обернулся и вгляделся в темноту.
  Плеск усиливался, и вскоре я смог разглядеть голову плывущего к берегу человека. Через некоторое время в колеблющемся свете лампочки я увидел силуэт выходящей из моря обнаженной женщины. Она тоже заметила меня и, не смущаясь, продолжала идти мне навстречу, отжимая на ходу длинные темные волосы.
  - Только не говорите мне, что я похожа на выходящую из морской пены Афродиту, - почти сердито сказала она, приблизив- шись. - Мне эти пошлости еще летом осточертели.
  Капли воды поблескивали на загорелой коже женщины. Она была невысок ого роста, с покатыми плечами и маленькой крепкой грудью. На меня испытующе глядели ее круглые, широко расстав- ленные глаза с мохнатыми ресницами. Все пространство между ними занимал далеко выдающийся вперед, необычайно выразительный нос. Ее лицо, привлекательное на расстоянии, вблизи казалось перегруженным чрезмерно крупными деталями.
  - А вы здесь все лето провели? - только и смог вымолвить я.
  - Представьте себе, - ответила женщина. - И не только лето. Я вообще местная.
  - И, судя по загару, все лето купались голой.
  - Я всегда купаюсь голой, - все еще сердясь, ответила незна- комка. - Я вообще считаю, что лезть в воду в одежде противоес- тественно. Между прочим, мы с вами сейчас находимся на нудистском пляже. Летом эта часть санатория выгораживается для тех, кто загорает без одежды. Так что ваша эрекция тут совершенно неуместна, - добавила она, скосив глаза.
  - Спасибо - пробормотал я, - но вы немного преувеличивае- те. Но, вообще говоря, ваша информация меняет дело. Находясь на нудистском пляже, мы можем не стесняться друг друга на законных основаниях.
  - Я и не собиралась вас стесняться, - фыркнула незнакомка.
  - Тогда позвольте узнать, как вас зовут.
  - Ассоль, - представилась она, протягивая руку, и тут же добавила: - Только не говорите мне, что вы - Грей. Этим я тоже сыта по горло.
  Я пожал ее руку. Ее ладонь была холодной и упругой, как живая рыба.
  - Я не Грей, я Эрнст. Не Хемингуэй и даже не Тельман. Просто Эрнст. И, поверьте, мне очень нравится ваше имя. Поскольку вы живете в Крыму, могу предположить, что ваши родители большие поклонники Грина.
  Ассоль наклонилась к стенке навеса, и в свете лампочки я увидел, как под мокрой кожей ее бедер перекатились трениро- ванные мышцы. Она достала из-за штабеля лежаков пластиковый пакет и вынула из него полотенце.
  - Грина больше любит папа, - сказала Ассоль, добрея. - Я и родилась в Феодосии, на одной улице с домом Александра Степановича. Правда, на этом все гриновское во мне закан- чивается. Все остальное - только папины фантазии. Я совершенно не похожа на ту Ассоль. Она была тоненькой, трогательной и невыносимо романтичной. А я вполне земная и даже заземленная - с практическими мозгами и крепкой задницей. А вы кто?
  Ассоль, склонив голову набок, принялась вытирать волосы. Я слегка напрягся и произнес:
  - Я - челнок. Странствующий рыцарь, ищущий покупателя на свою бессмертную душу и приключений на свою смертную задницу. Строго говоря, я пытался не продать, а лишь заложить свою душу, но такого сервиса, как оказалось, никто не предоставляет. Или продавайся с потрохами, или пошел к чертовой матери. Жизнь подталкивает к цельным решениям.
  Мы присели на деревянный лежак под раскачивающимся жестяным фонарем.
  - А зачем вам закладывать душу? - спросила Ассоль, обхва- тив колени руками. - Чего вам не хватает, - денег, славы, женщин?
  - Скорее, свободы, - ответил я, подумав. - Но если без славы свободу еще можно себе представить, то без денег и женщин - совсем никак. Хотя, и деньги, и женщины являются не сутью свободы, а лишь ее непременными атрибутами.
  - Для того чтобы завоевать женщину, как правило, не требуется закладывать душу, - сказала Ассоль. - За исключением каких-то крайних случаев. У вас крайний?
  - Как будто нет, - пожал я плечами. - Но, понимаете, она - там, а я здесь, и у меня такое чувство, будто она оттуда управляет моей жизнью вплоть до простых физиологических отправлений, вроде упомянутой вами эрекции.
  - Эрекция - самый простой, наглядный и в то же время самый уязвимый показатель мужской сексуальности, - уверенно сказала Ассоль и, разведя загорелые бедра, подцепила ногтем налипшую на голень зеленую нитку водоросли. - Соответственно, она явля- ется наиболее распространенным объектом воздействия извне. То, что люди называют телепатией, часто лишь обычная гипно- тическая блокировка. Но у того, кто ее ставит должна быть серьезная психологическая мотивация. У вас есть предположения относительно источника блокировки?
  - Вы что, занимаетесь всем этим профессионально? - оторо- пело спросил я.
  - В какой-то степени. - Ассоль поднялась с лежака. - Ну что ж, ваш случай интересный. Хотя и не уникальный. В этом надо как следует разобраться. Вы знаете что? Мы продолжим этот разго- вор позже. Я уверена, что мы с вами еще увидимся.
  Ассоль повернулась ко мне спиной, и я увидел на ее выпуклых загорелых ягодицах розовые полосы от реек лежака. Она собрала в пучок волосы, не торопясь натянула шорты и цепляясь торчащими сосками за тонкую ткань, влезла в невесомый батистовый топик.
  - Ну я пошла, - помахала мне рукой Ассоль, легко перепрыг- нув через бортик навеса. - До встречи, - донеслось уже из темно- ты.
  Я оделся и поднялся по лестнице на верхнюю площадку. У фонтана я встретил Кислицына.
  - Ты куда пропал? - спросил он. - Ужинать пора.
  - А который час?
  - Двадцать пятьдесят три. - Кислицын поднес к глазам светя- щиеся командирские часы. - На, держи, - он протянул мне тяжелый латунный цилиндр с белым ключом на колечке.
  В номере оказалось три комнаты. Я быстро принял душ и выйдя из ванной, распахнул створки стенного шкафа. Весь мой скудный гардероб был приведен в порядок и разложен по полкам. Висящие на плечиках сорочки и брюки были идеально выглажены. Сдувшийся оранжевый рюкзак лежал на дне шкафа.
  Я натянул купленные еще в Дели мягкие белые брюки и раскрашенную в яркие тропические цвета рубашку.
  Быстро сбежав по лестнице, я парадным шагом вошел в столовую и увидел сидящих за длинным столом Кислицына и Аделаиду Филипповну. На белой крахмальной скатерти стояли резные, даже на вид тяжелые бокалы из темно-красного, гранатовой густоты, хрусталя и такие же рюмки. На покрытых перламутровой глазурью тарелках были изображены галантные сцены из рисунков Буше. Посуда выглядела так, словно ее украли из музея.
  - Я не опоздал? А кого мы еще ждем? - спросил я, глядя на стоящий напротив меня свободный прибор.
  В это время большие башенные часы принялись бить девять, и когда они смолкли, дверь распахнулась, и в столовую вошла Ассоль. На ней было маленькое белое платье с серебряным шитьем.
  - Познакомься, - сказала мне Аделаида и кивнула тяжелым подбородком в сторону вошедшей. - Наш главврач, Ассоль Вениаминовна Спивак.
  
  38
  - А мы уже познакомились, - непринужденно сказала Ассоль, усаживаясь напротив меня. - Я даже собрала первичный анамнез.
  - Вам, Ассоль Вениаминовна, на оперативной работе цены бы не было, - заулыбался Кислицын.
  - Так ведь и санаторий не гражданский, - спокойно отозва- лась Ассоль. - Обстановка, так сказать, диктует методы.
  - Какая проза, - сказал я задето. - Я-то думал, что познако- мился с выходящей из морской пены Афродитой. С девушкой под алыми парусами. А тут какая-то Мата Хари.
  - Напрасно обижаетесь. Наш разговор был очень продуктив- ным. Это в ваших же интересах. Возможно, вы бы не были со мной так откровенны, если бы знали, что я ваш лечащий врач.
  - А вы мой лечащий врач? - изумился я. - Почему вы так решили? Мне казалось, что я здесь в другом качестве.
  - Одно другому не противоречит. Вы же в лечебное учрежде- ние приехали. Вот мы вас и подлечим. Каждому человеку есть что поправить в организме. Тем более, что сейчас не сезон, и других пациентов нет.
  Я обескураженно замолчал.
  - Ну, ты парня совсем-то не конфузь, - засмеялась Аделаида. - Кстати, от чего ты его лечить собираешься? По профилю санатория?
  - Это врачебная тайна, Аделаида Филипповна. - Вы же знаете, с историей болезни можно ознакомиться только по спецдопуску.
  - Да уж допусков этих у меня хоть отбавляй, - вытирая салфеткой вспотевший лоб, сказала Аделаида. - Бывало, к Первому дверь ногой открывала. А уж со Вторым...
  В столовую вошла Красильникова, катя перед собой блестя- щую тележку, уставленную кастрюльками и судками. Женщина сняла крышки и запахло чем-то безоговорочно вкусным. Она расставила на столе закуски и разлила по тарелкам дымящуюся золотистую уху. Некоторое время слышалось только постукивание ложек.
  - Лопушок сегодня в ударе, - довольно сказала Аделаида, отодвигая от себя пустую тарелку. - Ушица - высший класс. Такую и в горкомовской столовой не всякий день попробуешь...
  - Лопушок - это мужчина или женщина? - спросил я на всякий случай.
  - Лопушок - это наш повар, - пояснила Аделаида.
  - Какого пола? - уточнил я.
  - Обжегшись на молоке, дуешь на воду? - захохотала Адела- ида. - Видал солдатика кривоногого, который коробки выгружал? Вот это он и есть. С виду неказистый, а повар от Бога. Наливай, Владимир Иваныч, еще коньячку, - добавила она и, встретив мой взгляд, спросила: - А ты винца, поди, хочешь на десерт? Красиль- никова, будь ласка, принеси из моего кабинета вино.
  - Какое, Аделаида Филипповна?
  - Да откуда же мне знать? Эрик, какое ты пил?
  - Мускат белый Красного камня, - ответил я.
  - Ты ей толком объясни, красный или белый?
  - Мускат белый. Место называется Красный камень, - терпе- ливо пояснил я.
  - Она не найдет, - сказала Ассоль. - Вы бы вместе сходили. Красильникова, проводи.
  Кислицын ухмыльнулся. Ассоль изучающе смотрела на меня, как на наколотого на булавку жука.
  Я вышел из столовой и спустился в холл. Красильникова шла за мной следом. У кабинета Аделаиды она обогнала меня, отпер- ла дверь и, впустив меня, закрыла ее снова.
  Я снял с полки нужную бутылку и, поколебавшись, взял еще одну. Красильникова молча стояла за моей спиной.
  - Скажите, это вы привели в порядок мои вещи в номере? - спросил я, оборачиваясь.
  - Это Фаворова. Я сегодня на кухне помогала.
  - Вот как? Ну все равно спасибо. Хотите выпить?
  - Мне нельзя на работе. Но вы не стесняйтесь. Я могу и так.
  - Что вы можете?
  Красильникова не ответила.
  - Почему вы молчите?
  - Извините. Обычно мне не задают таких вопросов.
  - Просто валят на диван или на стол?
  Красильникова кивнула.
  - Интересная тут у вас жизнь. И что же - здесь любую можно вот так завалить? И Ассоль тоже?
  - Ассоль Вениаминовна сама планирует все контакты с па- циентами.
  - И то, что мы с тобой сейчас здесь стоим, - тоже ее идея?
  Мне вдруг надоело обращаться к ней на "вы".
  - Тоже, - кивнула Красильникова. Ассоль Вениаминовна на- зывает это 'шоковая разблокировка либидо'. Она говорит, что иногда это помогает сразу решить все проблемы пациента. Она вообще сильный специалист, хотя и молодая. Докторскую пишет.
  - А рассказать все это мне тоже она тебя просила?
  - Ну да. В случае вашей пассивности. Она говорит, что ино- гда до интеллигентов умозрительные объяснения доходят лучше, чем наглядные.
  - И ты одна обслуживаешь всех пациентов?
  - Фаворова помогает. Мы с ней постоянные. А на лето при- влекают дополнительный спецконтингент.
  - Все понятно. Интересно тут у вас.
  - Так мне раздеваться?
  - Не сейчас.
  Мы вернулись в столовую. Кислицына и Аделаиды уже не было. Пришедшая на подмогу Фаворова собирала со стола тарел- ки. Красильникова принялась ей помогать. Ассоль посмотрела на меня со спокойным любопытством.
  - Ну как? - спросила она. - Отважились на лечебную процеду- ру?
  - Все было очень заманчиво, - ответил я. - Спасибо. Но вы немного перегнули палку.
  - В чем же?
  - В бесстыжести. Спору нет, смоделированная вами ситуация могла спровоцировать вспышку страсти, но акценты, все же, должны быть расставлены иначе. Иначе вместо утонченного разврата получается пошлость. Работать надо со спецконтинген- том.
  - Все это очень индивидуально, - уязвленно заметила Ас- соль. - Обычно либидо пробуждает именно нарочитая бесстыд- ность ситуации. Вот, скажем, я сейчас прямо перед вами ложусь на скатерть, задираю платье, а Фаворова с Красильниковой продолжают убирать со стола. Готовы вы будете что-либо пред- принять?
  - С вами, с Красильниковой или с Фаворовой?
  Ассоль скорбно посмотрела на меня.
  - Даже и не надейтесь, - сказала она.
  - На что?
  - На то, что вам удастся получить наслаждение, не чувствуя стыда.
  - Почему бы и нет?
  - Так устроена психика человека, особенно мужчины. Наивы- сшее удовольствие он получает в момент нарушения всевозмож- ных табу.
  - В таком случае по вашей теории, у каждой пары наслаж- дение должно появляться лишь однажды - в момент первого полового акта. Все остальное - жалкое повторение, рутина. Наслаждения это доставить не может по определению.
  - Именно так. Вы меня правильно поняли. Если быть более точным, то наслаждение не исчезает сразу после первого контак- та, но начинает стремительно убывать. Не зря существует понятие "медовый месяц". На самом деле, ощущение новизны сохраняется еще меньше - от недели до декады.
  - То есть происходит некая энтропия либидо? - Я вспомнил свои выкладки с метеоданными.
  - Хватаете на лету, - одобрительно заметила Ассоль. - Так вот, в критической ситуации, когда нужно встряхнуть либидо, как старое одеяло, лучшего способа нет, чем случайная, свежая, бесстыжая связь. Конечно, как я уже сказала, все это очень индивидуально. Но в любом случае развитие отношений между мужчиной и женщиной - это всегда тропа с горы вниз. Еще скажите, что вы никогда по ней не ходили.
   - Исходил вдоль и поперек. Но вся эта схема работает гладко лишь до определенной ситуации.
  - Вы о чем?
  - О любви. На ней многие спотыкаются. Даже профессиона- лы.
  - Профессионализм еще никому и не в чем не вредил, - ска- зала Ассоль, вставая из-за стола. - Приходите завтра ко мне в кабинет часиков в десять. Проверим ваши реакции, помассируем простату, измерим параметры. Хотя, я почти уверена, что у вашей эректильной дисфункции нет соматической основы. Тем больше оснований исследовать ее вероятные психологические причины. Я думаю что уже после первого сеанса лечебного гипноза вы будете способны выполнить интромиссию.
  - С кем?
  - Наш спецконтингент вы видели, - с улыбкой ответила Ас- соль. Выберете по своему усмотрению. В отдельных случаях я занимаюсь пациентом лично. Придете?
  - Приду, - ответил я. - Почему бы и нет?
  
  39
  Я поднялся в номер. Кислицын в спортивном костюме приче- сывался перед стенным зеркалом.
  - Ты чего такой задумчивый? - подмигнул он моему отраже- нию. - Взяла тебя Ассоль в оборот?
  - Не понимаю, что ей от меня нужно, - ответил я, валясь на диван в гостиной. - Какое-то обследование выдумала. Массаж простаты...
  - Это из нее профессионал прет. Она же докторскую закан- чивает. Обследование проводит по собственной методике. Гран- диозная процедура. С участием спецконтингента. Обязательно сходи - не пожалеешь. Ну и вообще, медосмотр при приеме на работу обязателен.
  - Вот об этом я и хотел с тобой поговорить, - сказал я. - О работе, о деле.
  - Ну давай поговорим, раз созрел, - посерьезнел Кислицын. Он выглянул в коридор и запер дверь.
  - Я тебе уже говорил, что у нас есть кое-какие бизнес-планы в нескольких здешних санаториях. В соответствии, так сказать, с духом времени. Хотим открыть бар, ресторан, бильярдную, диско- теку, одним словом - центр развлечений. Согласовывается лицен- зия на открытие казино. Все будет организовано на самом высо- ком уровне, с финансированием из Москвы. Здесь будут крутиться очень серьезные деньги.
  Кислицын ненадолго замолчал, очевидно давая мне возможность осознать перспективы будущей работы.
  - Ты мог бы пока заняться конкретно этим санаторием. Нужно быстро - к следующему сезону построить намеченные объекты, а потом запустить их, набрать персонал, наладить менеджмент. Дальнейшее целиком в твоих руках. Перспективы роста просто необъятные.
  - Я должен буду жить здесь?
  - В основном, да. Но ездить придется по всему Крыму и нес- колько раз в год - в Москву. Тебе ведь не привыкать к челночной жизни? При этом бесплатное жилье, приличная зарплата, автомобиль, командировочные, представительские. И постоянно сменяющийся спецконтингент! - засмеялся Кислицын.
  - Условия просто сказочные, - пробормотал я. - Обычному за- вхозу или снабженцу такие и не снились.
  - Я говорю не о работе хозяйственника, - Кислицын снова стал серьезным. - Для этого есть Аделаида Филипповна с ее громадным опытом и связями. Тебе за ней в этом не угнаться. Это ее стихия. Но она человек простой, и аналитический уровень ей не по плечу. Я уже не говорю о политическом.
  - То есть вы затеваете нечто большее, чем просто бизнес-структуру? Хотя, с учетом специфики вашей организации, это и не могло быть иначе.
  - Вот видишь, ты все на лету схватил, - довольно улыбнулся Кислицын. - Лишний раз подтвердил, что не зря я с тобой время трачу.
  - Ничего я не схватил, - хмуро ответил я. - Всего лишь высказал очевидную вещь - КГБ ничего просто так не делает.
  - КГБ уже год, как не существует, - поморщился Кислицын.
  - Разве? А по-моему, КГБ бессмертен. На примере истории с немецкой республикой, я в этом окончательно убедился.
  - Очень хорошо, что ты привел этот пример. Работа, о кото- рой я говорю будет в какой-то мере напоминать то, чем ты занимался с немцами. Конечная цель та же - воссоздание республики, возвращение того, что было отнято, исправление политических ошибок прежнего руководства страной.
  - Каких ошибок? Передачу Хрущевым Крыма Украине?
  - Конечно! Этот лысый идиот одним росчерком пера лишил Россию Крыма, завоеванного кровью и потом русских людей.
  - Насколько я знаю, при этом лысом идиоте был организован КГБ.
  - Он тогда просто трусливо ослабил органы - под предлогом борьбы с Берией, - снова поморщился Кислицын. - Но мы сейчас говорим о другом. Важен результат: Крым сегодня это часть Украины. Разве не дикость?
  - Ну, не знаю. В истории полно парадоксов. Например российский Кенигсберг или Южные Курилы...
  - Ничего общего я здесь не вижу. Как я уже сказал, Крым был завоеван кровью русских солдат, и с этим не поспоришь.
  - Поспорить можно с чем угодно, - возразил я. - Вряд ли удастся сейчас разделить пролитую тогда кровь по националь- ностям. Но не в этом дело. Насколько я тебя понял, будущее российское руководство будет пытаться вернуть Крым.
  - Правильно понял. Но сразу это не получится. Вероятнее всего, на первом этапе будет создана какая-то переходная форма управления. Но, в любом случае, необходимо всячески расширять наше присутствие здесь. И, по возможности, контролировать ситу- ацию.
  - Каким образом?
  - Основа любого контроля - информация. Когда мы создадим развлекательный центр, сюда будут приезжать серьезные, влия- тельные люди. Нашей задачей будет сбор и анализ информации по нескольким разделам. Конкретизировать разделы я пока не буду.
  - А чего тут конкретизировать-то? - уныло сказал я, ощущая гулкую, непоправимую пустоту в груди. - И так все понятно. Очередной кабак под кагебешной крышей с засобаченными за плинтусы микрофонами.
  - Ну ты не очень-то, - сказал Кислицын каким-то новым, еще не знакомым мне тоном. Его глаза полыхнули из-под очков синим огнем. - Выбирай выражения. Разговор пошел серьезный, не в игрушки играем.
  - А то что?
  - Да ничего, - ослабил напряжение Кислицын. - Я рассчиты- ваю на твой здравый смысл. Работа, которую я тебе предлагаю, потребует напряжения всех твоих умственных способностей. Разве не к этому стремится каждый интеллигент, мечтающий, вдобавок, стать интеллектуалом?
  - Это ты хорошо сформулировал, Владимир Иваныч, - мед- ленно ответил я. - Просто блестяще.
  - Ну ладно, - Кислицын поднялся с кресла и снова поправил перед зеркалом прическу. - Ты парень умный, все понимаешь. Надеюсь, сам найдешь способ привести все услышанное в соответствие со своим моральным кодексом. А завтра, после медосмотра мы засядем за конкретные вопросы. Время не ждет. Договорились?
  Я кивнул.
  - Ну вот и хорошо. Ты чего такой взъерошенный?
  - Перевариваю информацию.
  - А-а, понимаю. Может тебе Фаворову прислать для снятия стресса?
  - Нет, спасибо.
  - Ну, тогда я пошел. Мне еще с Аделаидой нужно кое-какие вопросы порешать.
  Хлопнула дверь, и все стихло. Я откинулся на диван и несколько минут лежал, глядя в потолок. В дверь постучали.
  - Войдите! - крикнул я, не вставая.
  В гостиную вошла Фаворова. На ней была белая блузка с рюшами и короткая клетчатая юбка. Волосы были заплетены в две косы с бантами.
  - Я пришла узнать, не нужно ли вам чего-нибудь.
  - Нет, спасибо. Кстати, спасибо за выглаженную одежду.
  - Не за что.
  Девушка сделала несколько шагов по направлению к моему дивану.
  - А что это за униформа на тебе? - спросил я. - Что это за маскарад? - и тут же, осененный догадкой, добавил: - Это тебя Ассоль так вырядила? Создала образ робкой школьницы?
  Фаворова кивнула.
  - Меня Владимир Иванович прислал, - сказала она, опустив в пол загнутые кверху ресницы. - Майор Кислицын. Сказал, для снятия стресса.
  - Так он - майор? - расхохтался я. - А ты, Фаворова, в каком звании?
  - Прапорщик, - позвончавшим голосом произнесла девушка и выпрямилась.
  - Прапорщик Фаворова! - рявкнул я командным голосом. - Крррууугом!
  Девушка развернулась на месте. Взелтели и опустились края клетчатой юбки.
  - Шаго-ом марш!
  Девушка выскочила из номера. Мне стало легко и весело. Я ощущал в себе какую-то новую энергию, какую-то упорядочи- вающую силу, похожую на ритмичный упругий прибой, деловито выравнивающий пляжную гальку, взрытую за день человеческими ногами.
  Я подошел к шкафу, быстро сложил свои вещи в оранже- вый рюкзак и вышел из номера. Коридор был пуст. Я спустился в холл и вышел из здания. В одном из плотно зашторенных окон через узкую щель пробивался свет, и я заглянул внутрь.
  На диванной спинке, расставив ноги, сидела Красильникова. На ней были только высокие красные сапоги. Перед ней стоял на коленях голый Кислицын. У него на шее болтался тонкий кожаный ошейник, поводок от которого держала стоящая позади Аделаида Филипповна. Она была затянута в красно-черный кружевной корсет. К ее могучим чреслам был пристегнут ремнями желто- ватый страпон. Аделаида сделала шаг к дивану, и страпон согласно закивал, как китайский болванчик.
  Я отошел от окна. В воздухе висел пахнущий морем туман. Я вдохнул его несколько раз полной грудью и зашагал к проходной.
  - Уже убываете? - спросил, зевая, сержант и открыл мне калитку. - Понимаю, служба.
  По обсаженной кипарисами дороге я за четверть часа поднялся к шоссе, перепрыгнул через шлагбаум и опустил рюкзак на засыпанную гравием обочину. Из-за поворота показался свет фар. Я поднял руку, и рядом со мной затормозила старенькая "Волга".
  - Шеф, до симферопольского вокзала подбросишь? - крикнул я в приоткрытое окошко.
  - Да мне тебя Бог послал, сынок, - обрадовался пожилой, седоусый водитель. Садись!
  Я положил рюкзак в багажник, сел рядом с водителем, и мы помчались по ночному серпантину, вспарывая туман синими галогеновыми фарами. Я достал бумажник и пересчитал оставши- еся деньги.
  - Знаешь что, отец, поехали в аэропорт. Полечу-ка я, лучше, самолетом.
  - Конечно лучше в аэропорт, - ответил водитель, радостно блестя глазами. - На десять баксов лучше!
  
  40
  В аэропорту Внуково было пустынно и тихо, как в фойе кинотеатра во время сеанса. Не было толпы встречающих, никто не спрашивал "куда ехать, командир?" и не предлагал "такси в город, недорого". Я вышел через зал на привокзальную площадь и втянул носом запах прелой листвы из окрестных березовых рощ. Первый, ранний приступ зимы был отбит, снег стаял и подуло таким сырым и теплым, почти весенним ветром, что, казалось, на дворе не ноябрь, а уже апрель, и в лесу вот-вот запахнет ландышами, а на подсохших опушках дружно, не скрываясь, попрут акварельные, хрупкие сыроежки.
  Подошел автобус. У водителя были седеющие, зачесанные назад волосы. На рябоватом лице помещался крупный нос с широкой переносицей и пышные, скрывающие верхнюю губу усы. Усмешливые глаза шофера, как бы проверяя сходство, то и дело посматривали на закрепленный в углу ветрового стекла сталин- ский портрет в форме генералиссимуса. Такими фотографиями обычно были украшены кабины автобусов и грузовиков на Кавказе и в Средней Азии. В Москве я видел портрет впервые.
  Я спустился в метро и доехал до Кировской. В центре города запахи нечаянной весны отличались от пригородных. Сквозные влажные ветры доносили из дворовых арок ароматы разморожен- ных мусорных баков.
  Вся Мясницкая была занята колонной насупленных людей в нахлобученных шляпах, кепках и беретах. На тусклом фоне мокрого асфальта, набухших влагой фасадов домов и серых людских одежд яркими мазками мелькали алые банты и знамена, словно пририсованные фломастером на черно-белой фотогра- фии. С прислоненных к стенам портретов на толпу равнодушно взирали лица людей, еще несколько лет назад казавшиеся незыблемыми столпами великой державы. Теперь они были похожи на старомодных, популярных в прошлом киноартистов. Люди деловито разбирали знамена и портреты и терпеливо выстраивались вдоль уходящей в туман перспективы улицы. Два пенсионера в шляпах разворачивали плакат "Да здравствует 75-я годовщина Великого Октября!".
  Я поднялся в здание почтамта. В нем царил чудесный, неповторимый запах расплавленного сургуча, пролитых чернил, пенькового шпагата, упаковочного картона, джутовой мешковины и штемпельной мастики.
  Зал заполняла гудящая толпа. Почтовые работники зани- мали круговую оборону за стеклянной стеной с окошками, подпи- санными бронзовыми, с черной окантовкой цифрами. Дождавшись своей очереди, я оглянулся по сторонам и с пронзительной ясностью понял, что прямо сейчас, в эту минуту моя жизнь безвозвратно изменится.
  - Паспорт, товарищ! - услышал я требовательный голос. Из окошка сквозь выпуклые линзы очков на меня смотрела пожилая женщина в синем халате.
  - Мой паспорт? - невпопад переспросил я.
  - Ну не мой же! - с усталой иронией ответила женщина и тут же добавила:
  - Не видите, вас люди ждут? Давайте быстрее. У всех праздник сегодня, не только у вас.
  Я достал паспорт и продвинул его по отполированной доске в окошко. Женщина мгновенным движением смахнула книжечку к себе и тут же выбросила ее назад с торчащими наружу двумя конвертами и сложенной пополам телеграммой.
  - Что вы стоите? - спросила она. - Это все. Отходите, не задерживайте следующего.
  С зажатым в руке паспортом я спустился по ступенькам почтамта. На улице вокруг набухающей людской массы бегали распорядители и выкрикивали в синие мегафоны невнятные команды. Наконец колонна была выстроена и вразнобой двину- лась по Мясницкой в сторону Лубянки.
  Я повернул назад к метро. Входные двери станции были закрыты, и серый, похожий на горизонтально подвешенный колокол, динамик с гайморитным прононсом повторял: "Станция работает только на выход. Пользуйтесь другими видами транс- порта. Станция работает только на выход!"
  Подъехал серый автобус, и из него стали быстро выпрыги- вать милицейские курсанты, сходу рассредоточиваясь вдоль колонны и сноровисто перекрывая боковые улицы. Они уже перешли на зимнюю форму, и были одеты в наглухо застегнутые волосатые шинели. Оттепель сыграла с ними злую шутку: под серыми шапками с кокардами виднелись красные, потные лица, словно взвод возвращался из бани.
  Я оглянулся по сторонам и невольно зашагал вместе с колонной к центру. Впервые в жизни я видел демонстрацию, на которую люди пришли не по парткомовскому велению, не из боязни потерять прогрессивку или очередь на детский сад, а по собственному, хотя до конца и не сформулированному желанию. Не было привычного телевизионного патриотизма и фальшивого энтузиазма. Но пришедшие по своей воле вольными не выгляде- ли. Они были похожи на выращенных в клетках, отученных добывать себе пищу в дикой природе зверей, которые стремились назад в зоопарк к кормушкам со скудной, но верной пайкой.
  Эта демонстрация была свободно выражаемым, даже яростным требованием вернуть узаконенную, единую для всех неволю. Поразительным было то, что и в советские времена, когда они, приняв по сто пятьдесят, разговаривая о футболе, не помышляя ни о каких переменах в жизни, равнодушно топали по Москве, и сейчас, когда они добровольно, гневно сверкая глазами, то и дело злобно переругиваясь друг с другом, демонстрировали свою безумную надежду повернуть все вспять; и тогда, и сейчас они несли одни и те же знамена, портреты и лозунги. Одними и теми же средствами они пытались достичь противоположного результата.
  Перед Лубянкой улица расширилась, и идти стало свобод- нее. Письма жгли мое тело через внутренний карман куртки, словно горячие блины. Я выбрался из потока и, прислонившись к большой стеклянной витрине, нащупал в кармане один из конвертов.
  - Эрнст Николаевич, и вы здесь? - услышал я за спиной. - Вот уж кого не ожидал встретить!
  Я обернулся и увидел Баранова. По обе стороны от него шагали Михалыч и Максищев с большим портретом на древке. Его рыжие усы разрослись еще гуще, скрывая безвольный рот. Я пошел рядом с Михалычем.
  - Вы видите? - Баранов обернулся ко мне и повел вокруг себя рукой. - Вот оно, народное волеизъявление. Наш народ с его тягой к свободе не потерпит ни волюнтаризма, ни отхода от наших традиционных коммунистических ценностей.
  - Тебя, Авдеич, можно по телевизору показывать вместо фильмов по патриотическому воспитанию, - проворчал Михалыч. - И не надо государству на видеокассеты тратиться.
  - А что, разве я не прав? - поднял брови Баранов. - Разве мы с вами устраивали эту революцию? Эту, так называемую, перестройку? Ее устроила кучка беспринципных, оглядывающихся на Запад...
  - Прекрати, Авдеич, - прервал его Михалыч. - Такая форма агитации за семьдесят лет до народа так не дошла. Тут проще надо, доходчивей. Реформы нужны, но зачем же Союз ломать и всю систему? Какая была в этом необходимость?
  - Слишком много разговоров, - процедил Максищев. - Сорок лет назад за один день всех бы научили родину любить.
  - Серега, по-моему ты уже где-то это говорил, - заметил я. - Кстати, мы как раз на Лубянку пришли.
  Максищев не ответил.
  - Михалыч, спорим я с первого раза угадаю, чей портрет несет товарищ Максищев? - сказал я. - Честное слово, я не видел, кто там запечатлен.
  - Ну, угадай.
  - Это же элементарно. Ты только глянь на Серегины усы.
  Михалыч засмеялся. Баранов недоуменно завертел головой.
  - Дай срок, тебя первого научим, - бросил Максищев, не оборачиваясь.
  - Вмазать хочешь? - едва слышно шепнул мне в ухо Михалыч.
  - Риторический вопрос, Михалыч.
  Мы немного отстали от Баранова и Максищева. Михалыч достал из кармана плаща зеленую армейскую фляжку и мы на ходу по очереди приложились к алюминиевому горлышку с крупной выштампованной резьбой.
  - Эх, крепка советская власть! - выдохнул Михалыч. - Ты, вообще, где сейчас? Чем занимаешься?
  - Пока нигде и ничем.
  - Ну смотри, если надо будет перекантоваться, - заруливай. Что-нибудь придумаем. Ну, бывай здоров!
  Михалыч пожал мне руку, подмигнул и двинулся вдогонку за Барановым и Максищевым.
  Лубянка была заполнена толпой с красными флагами. С трибуны, поставленной рядом с осиротевшим постаментом памятника Рыцарю Революции выступал человек с внешностью и голосом вождя. В его интонациях, жестах, даже в форме лысины был какой-то перебор сходства с его дальним предшественником - давно умершим, но до сих пор не похороненным, дело которого выступающий сейчас предлагал продолжить. Очевидно, визажи- сты не смогли побороть в себе искушения и довели едва заметную природную схожесть вождей до уровня агитационного абсурда.
  
  41
  Вместе с толпой я спустился мимо еще одного поверженного памятника герою революции к Манежу. Сюда стекались колонны со всех радиальных улиц. Дальше двигаться вперед было невозможно - за обнаженными липами Александровского сада глухим кирпичным брандмауэром высилась кремлевская стена. Мы прошли по Моховой и свернули на Воздвиженку. Я стал пробираться к краю колонны, высматривая брешь в оцеплении. Среди стоящих за спинами милиционеров зевак я увидел Элю. Мы встретились с ней взглядами, - и она замахала мне рукой:
  - Эрка, привет! А ты что тут делаешь?
  - Гуляю, как видишь. Вернее меня гуляют. Никак не выберусь на волю.
  - О господи! - воскликнула Эля и пошла за ограждением вровень с колонной, словно провожая отходящий поезд. - Что у тебя за манера липнуть ко всякому дерьму и плыть вместе с ним по течению?
  - Сейчас свернем куда-нибудь. Должно же это когда-нибудь кончиться?
  - Так ты до второго пришествия с ними топать будешь. Я тебя сейчас вызволю.
  Эля распахнула полы плаща и, задрав ногу, поставила ее на ограждение, как на балетный станок. К ней тут же подскочил маленький злой милицейский сержант.
  - Немедленно уберите ногу! - закричал он.
  - Что ты орешь? - Эля, сделав плачущее лицо, повернулась к сержанту. - Не видишь, у меня ногу свело?
  Она оттолкнулась от ограждения и встала перед сержантом на одной ноге, вытянув другую вертикально вверх, как балерина из сказки про оловянного солдатика. Сержант, задрав голову, ошалело смотрел на обтянутое черными лосинами мускулистое бедро. Подошли его соседи по оцеплению - деревенского вида парни с погонами рядовых.
  - Глянь, Феоктистов, - восхищенно сказал один другому. - Это же Майя Плисецкая. Кого только в Москве не встретишь.
  - На то и Москва, - рассудительно заметил Феоктистов.
  За спинами милиционеров я быстро пролез под ограждением и оказался на тротуаре. Эля согнула ногу в колене, шутливо отдала ступней честь, коснулась сержантского погона носком туфли и опустила ее на тротуар.
  - Ну, слава Богу, отпустило, - сказала она с видимым облегчением. - А то прямо хоть скорую вызывай.
  Представление закончилось. Сержант вышел из ступора и, оглянувшись, закричал на своих подчиненных:
  - А ну, по местам! Чего уставились? Никогда в цирке не бы- ли?!
  Мы с Элей медленно пошли к Арбатской площади. Я увидел, что она похудела. Под глазами залегли желтые тени.
  - Как жизнь? Носов говорил, что ты в больницу попала.
  - Было дело! - тряхнула головой Эля. - Но все позади. Теперь сама своей дури удивляюсь. А когда ты Носова видел?
  - Три дня назад. А что?
  - Ты с ним в одни игры играешь? - Эля сомкнула брови над переносицей. - Только честно.
  - Нет. Хотя, чуть было не вляпался. Уж больно говорун сладкоголосый попался.
  - Это хорошо. - Элин лоб разгладился. - Ты знаешь, для меня теперь имеют значение вещи, о которых я раньше толком не задумывалась.
  - Какие, например?
  - Ну, мораль, совесть, честь. Я теперь эти слова запросто произношу. И мне наплевать, когда кто-то при этом лыбится, ухмыляется или откровенно гогочет, - серьезно сказала Эля.
  - Опять будешь в Дели летать? - спросил я.
  - Нет, - покачала Эля головой. - Надоело челночить. Сколько можно болтаться, как говно в проруби? Я в балетную студию при ТЮЗе устроилась. Буду учить детей танцевать. А ты как? Помирился с Галей?
  - Да мы, в общем-то, и не ссорились, - улыбнулся я. - Просто каждый вернулся на свою планету.
  - Ну и правильно, - вздохнула Эля. - Я всегда говорила, что вы - не пара.
  Мы подошли к метро. Станция работала на вход.
  - Ну я пошла, - сказала Эля. - Увидимся как-нибудь.
  Она обняла меня, крепко поцеловала и, не оборачиваясь, скрылась за высокими дверями.
  
  42
  Оцепление сняли, и толпа перешла с проезжей части на тротуар. Я быстрым шагом шел по Новому Арбату, раздраженно глядя по сторонам в поисках пустой скамейки или хотя бы спокойного пятачка. Впереди показалась знакомая двадцатипяти- этажка, и я подумал, что более подходящего места мне не найти. Выбравшись из толпы, я вошел в застекленный подъезд, вызвал лифт и поднялся на последний этаж.
  С балкона я видел, как толпа медленно растекается по боковым улицам, подземным переходам и станциям метро. Красные знамена с высоты напоминали осыпавшиеся с куста розовые лепестки.
  Я сунул руку в карман и наугад вытащил конверт. Письмо было от Руфи. В обратном адресе значилось Brooklyn, NY. На проштемпелеванной марке была изображена голова статуи Свободы с расходящимися короной лучами и греческим, лишенным переносицы, носом.
  Я разорвал конверт. Письмо было набранно на компьютере латиницей:
  
  'Hi Еric,
  Kak u tebya dela?
  Ya exala v Israel, no priexala v Americu. V Italii my poluchili novye dokumenty i poleteli cherez okean. Vot jeto byl prikol! Okazyvaetsya papa splaniroval vse zaranee, tol'ko oni s mamoj mne nichego ne govrili.
  Zdes' klassno, tol'ko mnogo chernyx. Babushka kogda ix uvidela, srazu zakrichala: "Zachem tut stol'ko negrov? Im chto, Afriki malo?". My tak smeyalis'. Kstati, ix tut nel'zya nazyvat' negrami - iz-za jetogo mozhno poluchit' po morde ili popast' v policiyu.
  Ya xozhu na English, na driving practice i na computer lessons. Vot sejchas sizhu v klasse i ot nechego delat' pishu vsem pis'ma. Vspominayu, kak my s toboj v Deli otvyazyvalis'. Eto bylo chto-to! U menya ni s kem tak strastno ne bylo, kak s toboj.
  Esli xochesh', priezzhaj v gosti - otorvemsya po polnoj programme. A mozhet tebe zdes' ponravitsya, i ty zaxochesh' ostat'sya. Papa govorit, chto mozgi zdes' cenyat. On poka rabotaet na limuzine i tozhe uchit English.
  Nu ladno, budu zakruglyat'sya. Vot uzhe i urok zakanchivaetsya. Tak chto ty podumaj naschet priezda, OK?
  Celuyu kak togda.
  Ruth.'
  
  Я поглядел вниз. Толпа рассосалась, оставив после себя обрывки газет и летающие между высотными домами пластиковые пакеты. Я снова полез в карман и достал телеграмму. Она была от Ланге:
  "DOLETELI NORMALNO MARTU NASHEL ZHDI PISMA ALEХ".
  У меня пересохло в горле и во рту появился кислый вкус. Я некстати вспомнил, что не чистил сегодня зубы. Потоптавшись на балконе, я еще раз посмотрел вниз, оглянулся на лифт, на площадку с выходящими на нее дверями квартир и достал из кармана последнее письмо. Я аккуратно вскрыл его, держа адресом вниз и вынул несколько исписанных каллиграфическим почерком листков.
  
  Здравствуй, милый!
  Я нарочно не писала тебе весь этот год и не пыталась узнать, как ты живешь. Точнее, я пыталась писать, но через две строчки начинала понимать всю безнадежность этого занятия. О чем писать? Описывать свою жизнь, чтобы в ответ получить описание твоей - с осторожными умолчаниями в нужных местах? Согласись, жизнь слишком коротка, чтобе ее тратить на такую вот невнятную, не имеющую ясной цели переписку. Тем более что я и без всяких писем чувствую, что там у тебя происходит. Ну разве что без деталей, да ведь они и не важны. Не прими эту мою уверенность за самонадеянность. Дело не только в духовной связи с тобой, которую я постоянно чувствую; просто я прошла этой дорогой раньше тебя. Я имею в виду постепенное отсыхание пуповины, связывающей тебя со страной, которое происходит от принятия решения до самого отъезда. Иногда этот процесс тяжело протекает даже у душевно черствых, недалеких людей, а ведь ты у нас натура ранимая и чувствительная. Хотя, как же оконфузится тот, кто примет тебя за Алешу Карамазова!
  Не думай плохо про Гартунга - он разыскал меня, как только приехал, и добросовестно рассказал все, что знал. То что я от него услышала настолько точно совпало с тем, что я себе представляла, что я окончательно уверовала в свои телепатические способности (не смейся!) и полностью на них положилась. Я знала, что этот твой дикий бизнес на какое-то время раздвинет перед тобой жизненные рамки, создаст у тебя иллюзию развития и благополучия, как у неандертальца, невзначай завалившего мамонта и теперь совершенно уверен- ного, что следующий мамонт автоматически появится перед ним именно тогда, когда он доест первого, а следовательно нет смысла думать ни о разведении мамонтов, ни о покупке морозильника для хранения мамонтятины на черный день. Уф.
  Я не пыталась увезти тебя вместе с собой и не тревожила тебя письмами весь этот год, понимая, что уехать осознанно и быть увезенным - это далеко не одно и то же. Если бы тогда мне удалось выдернуть тебя, как редиску из грядки, и увезти с собой, ты бы мне этого не простил, и ничего бы у нас не вышло. Конечно, отказываясь от такой попытки, я рисковала потерять тебя, но после всего, что со мной произошло, я стала законченной фаталисткой, а кому же, как не фаталистке, и рисковать? Возможно, со стороны моя уверенность в том, что я тебя до сих пор не потеряла, выглядит странно, но мы-то с тобой знаем, что это не бравада и не самомнение. Теперь все, что должно было произойти - произошло, ко всем замкам подобраны ключи, откинуты все крышки на сундуках, экран очистился от помех, и ничто больше не мешает воде, прошедшей через фильтр горы, вылететь из-под склона веселым фонтаном там, где начинается река.
  Было бы глупо не дать нам еще один шанс. Это же так просто - попытаться быть вместе, если этого очень хочется. Мир вообще банален и состоит из простых вещей, хоть ты и любишь его усложнять.
  Как я теперь знаю, ты пытался меня найти в свойствен- ной тебе манере - неумело и неэнергично. Возможно ты решил, что за последний год ты пережил целую драму, что ты мучительно размышлял о судьбах своей страны и вместе с ней не менее мучительно искал ответы на вопросы "кто виноват" и "что делать". Все это чепуха. Никто не виноват, и ничего тут не поделаешь. Твоя страна и ты вместе с ней потеряла этот год, протопталась на месте, а значит отстала от тех, кто двигался вперед. Ощущение движущейся истории - все эти проникновенные речи с трибун и откровения в толстых журна- лах - все это умещается в коротком и емком русском слове "липа". Ты, конечно, на месте не сидел, ты мельтешил, как челнок, носился взад-вперед и, как тебе казалось, обретал жизненную мудрость, опыт коммерсанта и понимание дальних перспектив. Но, помилуй Бог, какой из тебя коммерсант? Тебя погубит даже не избыточная щепетильность и неумение идти по трупам, необходимое каждому порядочному бизнесмену. С тебя хватит и присущей всякому российскому интеллигенту привычки к краснобайству, теоретизированию и самолюбова- нию. Эти качества несовместимы с успешной коммерцией. Да и разве может вся страна, все двести пятьдесят миллионов - или сколько теперь? - советских людей только и делать, что все подряд продавать друг другу? Это не смешно, милый, это страшно.
  Поверь в еще одну банальность, - со стороны виднее. Находясь там, внутри России, многого не замечаешь или принимаешь, как данность, как привычное зло. Я тоже не могла себе представить, что та мутная, двусмысленная жизнь, которой мы жили, - вовсе не есть неизбежность. Да, зла на свете немало, но оно заключается вовсе не в тех выдуманных проблемах, которые нам всегда навязывали. Здесь, в отличие от России, решают реальные, а не выдуманные задачи. Другими словами, просто красиво и результативно работают. И не рассуждают много о том, достаточно ли духовна их жизнь или нет.
  Кстати сказать, верующих здесь гораздо больше, и вообще церковь - это часть повседневной жизни большинства людей. Да, они здесь более респектабельны и сдержанны, чем в России, но может ли истеричность, кликушество быть признаком истинности веры? Можно ли ее считать духовно- стью? А если даже это так, то нужна ли такая духовность и такая вера?
  Эти слова могут прозвучать богохульством. Но моя вера не стала слабее от того, что ее перестали преследовать. Наоборот, она лишилась истерической шелухи и приобрела чистоту. Кроме того, я стала больше верить в чудо. Ну разве не чудо, что моя жизнь изменилась так резко и волшебно? Конечно я говорю не о колбасе или пиве, которых здесь и впрямь очень много. Я говорю о простых, но очень важных вещах - ты просыпаешься каждый день с жаждой доделать то, что не закончил вчера, и когда берешься за дело, то поражаешься тому, что всякое усилие здесь приносит результат!
  За прошедший год я приобрела хорошую специальность, освоила местный диалект, подучила французский и, благодаря всему этому, получила приличную работу.
  Сашка Ланге нашел меня сразу, как приехал. Но это письмо я написала раньше, и его звонок лишь убедил меня в том, что я все сделала правильно. Если бы мы превратили мой отъезд в некое надрывное прощание, то все мосты были бы сожжены. А сегодня я верю, что теперь мы можем не "начать все с нуля", а продолжить с той точки, на которой расстались. И еще раз - не нужно все усложнять и драматизировать. Жизнь - это океан здравого смысла, который не омывает лишь пресловутую одну шестую часть суши. А духовность, если она есть на свете, - это облака над океаном. Она не знает границ. А если кто-то утверждает, что она существует только в одной, отдельно взятой стране, то это уже не духовность, а обычное пропагандистское Scheise.
  Милый, я заканчиваю писать. Ужасно хочется спать, а завтра чуть свет на работу. Посылаю тебе гостевое пригла- шение - оно ускорит визу. Надеюсь, загранпаспорт у тебя в порядке, раз ты летаешь в Индию...
  
  Я услышал позади щелчок замка, оторвал взгляд от письма и оглянулся. На пороге своей квартиры стоял беззубый, седой старик со склоненной к плечу трясущейся головой. За дверью на коврике лежала облезлая парализованная собака со смертной тоской в глазах. Меня обдало удушливой, смрадной волной.
  - Вы еще здесь? - едва слышно спросил старик, и легчайшее удивление, словно последняя искра угасающей жизни, промельк- нуло в его выцветших, слезящихся глазах.
  - Сам себе удивляюсь, - ответил я, стараясь не дышать но- сом и глядя мимо старика на кнопку лифта. - И как это я так задержался?
  
  Аламида, 2008 - 09.
  

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"