Аннотация: Это квастория: квазяф + история = квастория (абсурдная то есть).
ГРЕНАДЕР
Однажды молодому рослому плечистому гренадеру, что называется кровь с молоком, велели подняться в королевские покои.
Король, видный мужчина с благородной сединой на висках, повел рукой в сторону королевы и повелел:
- Исполняй все, что скажет моя супруга, и ни о чем не спрашивай!
Королева со смущенной улыбкой увлекла гренадера в середину залы и зардевшись объяснила:
- Понимаете, мы с дочками хотим водить вокруг вас хоровод!
А вслед за тем раскрылись двери и в залу вбежала с веселым смехом толпа молодых девиц в пеньюарах. И все они - и двадцатишестилетняя старшенькая Брунгильда, и Матильда, юная роза двадцати трех от роду лет, и грациозная тоненькая Изольда, и остальные, и даже совсем еще ребенок Вальбурга, подросточек с едва наметившейся девичьей грудью - и едва-то ей исполнилось четырнадцать! - все они взялись за руки вместе с королевой-матерью и принялись водить хоровод вокруг ошеломленного гренадера, кидая на него лукавые нежные взоры, звеня сладкими девичьими голосами и высоко вскидывая прелестные ножки в кружевных панталончиках.
- Кхм-кхм, - неодобрительно крякнул король,- и не желая наблюдать эту - слишком по его мнению вольную - сцену, отвернулся от веселого хоровода, уселся в кресло и принялся читать газету, всей своей деревянной спиной показывая королевское неудовольствие от сумасбродной причуды его супруги.
Это, казалось, только подзадорило королеву - и вскоре веселый девичьий хоровод закружился вокруг гренадера и вовсе без пеньюаров, так что стало видно голубенькую жилку на юной груди подросточка Вальбурги, и секретные родинки на спине королевы, и то, как подпрыгивает уже несколько переразвитая грудь старшенькой Брунгильды, и вообще все было видно.
Король, весь побагровев, поднялся с места, с грохотом уронив кресло, высоко вскинул голову, сложил руки за прямой как вешалка спиной и величественно вышел из залы с каменным лицом. И хотя он не произнес ни слова, от него так и веяло ледяным холодом осуждения.
Девицы же, нимало о том не беспокоясь, принялись, звонко хохоча, снимать с гренадера одежду, и тут-то началось самое веселье.
Гренадер провел весь следующий день как в тумане, а вечером его снова позвали к королю, и все в точности повторилось. И опять король повернулся к ним задом и как деревянный неодобрительно сидел в кресле, а потом осуждающе вышел как каменная статуя с руками за спиной, и опять звенел веселый девичий смех и летели на пол кружевные пеньюры, и все было как в сказке и как во сне.
Так продолжалось 2 дня, 3 недели, 4 месяца и еще 15 лет. А на третий день (после пятнадцати лет, четырех месяцев, трех недель и двух дней) гренадер, не дожидаясь пока за ним придут, сам направился в королевские покои привычным путем.
В зале, однако, находился только король, который сидел в кресле, вытянув ноги к камину, и читал книгу, а королевы и принцесс почему-то не было.
- Кха-кха, - деликатно кашлянул гренадер.
- Ты кто такой? - удивленно спросил король, отрываясь от чтения.
- Да вот... прибыл... - несколько потерявшись, сказал гренадер.
Король нахурился.
- Тебя кто-то звал?
- Нет, но...
- Вон! - король указал на дверь. - Пошел отсюда!
В полном замешательстве гренадер на ватных ногах вернулся в казарму и стал ждать, пока за ним придут, как было по обыкновению. Но никто так и не пришел, и в два часа ночи гренадер схватился за стучащее сердце, оставил казарму и пошел в самовольный отпуск в свой скромный домик на окраине столицы, где он проживал в дневное время, когда не исполнял свои ночные обязанности.
Там он принялся пить вино и горько оплакивать свою нескладную долю, потому что ему что-то подсказывало, что он уже никогда не увидит ни голубую жилку юной Вальбурги, ни двадцатишестилетнюю грудь невинной Брунгильды, весело подпрыгивающей мимо него в королевском хороводе, и загул его затянулся на несколько дней.
Узнав о том, что ее любимец тяжко страдает, королева накинула на пеньюар плащ с капюшоном и отправилась через спящий город к простой хижине гренадера, чтобы развеять его тоску. Она нашла его скромный домишко и постучала в дверь.
"Как он обрадуется, бедный, - предвкушала королева. - Сначала будет бормотать "ваше величество... ты... вы..." А потом подхватит меня на свои могучие руки и танцуя занесет в свое жилище, а потом оглянется на раскрытую дверь, ожидая, что вот-вот с улицы забегут одна за другой юная роза Матильда, и невинная старшенькая Брунгильда, и все, все, да и две наших племянницы с кузиной Бетти как-то тоже у нас гостили... А я засмеюсь и скажу: я сегодня одна!"
Разбуженный гренадер, пошатываясь, подошел к двери, выглянул на улицу и произнес сиплым голосом:
- Ты опять тут шляешься, старая побирушка!
Королева широко открыла рот, в крайнем удивлении не находя нужных слов. Не дожидаясь ответа, гренадер заехал ей кулаком в глаз, а затем развернул ее к себе спиной и дал могучего пинка под зад.
Может, конечно, показаться странным, что проведя столько времени в тесном общении, гренадер не узнал свою обожаемую королеву. Однако же на дворе была ненастная ночь, у служанки, стоявшей сбоку у стены, как назло, задуло фонарь,- притом же, надо принять во внимание, что гренадер был мертвецки пьян с горя, а его очи застилали жестокие слезы первобытного комара. Вот и получилось, что он принял королеву за нищенку-побродяжку, жившую где-то под мостом у городского рынка.
Королева же, слетевшая с лестницы на мостовую, была поднята с земли ахающей служанкой, отряхнута, переодета в служанкин чистый плащ, после чего содрогаясь от рыданий они побрели с подбитым глазом обратно во дворец, а около городского рынка еще подрались со старой нищенкой и попали в участок. Получился большой скандал, о возмутительном происшествии написали все газеты, и в королевских дворах сильно негодовали по этому поводу.
Кузина Бетти тоже очень возмущалась и прислала ей гневное письмо.
- Ты! такая-сякая, - пеняла кузина Бетти,- не соблюдаешь монарший этикет!.. таскаешься ночью к своим гренадерам... нет, чтобы прислать бедного мальчка своей сестре, чтобы он отдохнул тут от вашего табуна недельку-другую...
- А вот если бы, - укоряла кузина,- если бы ты все делала, как подобает королеве, если бы ты отправилась к нему в своей золоченой королевской карете, справа гусары, слева уланы, впереди герольды, сзади трубят трубачи! - он бы выскочил из своей халупы в белой рубашке, наспех заправленной в брюки с лампасами, подскочил бы к карете и принялся целовать колеса, плача от счастья и умиления...
- Бежал бы и целовал колеса кареты своими жаркими алыми губами... Тут-то бы его губоньки, - писала кузина Бетти, - и намотало вместе с хоботом на колеса, а он бы бежал за каретой два квартала как миленький, куда он денется, с намотанными-то губами и хоботом - поди-ка сдай два квартала назад, лошади-то норовистые!
- Из такого положения, - смягчалась сестрица Бетти,- мог бы выручить разве что могучий матрос, который разматывает да разматывает, разматывает да разматывает, разматывает да разматывает (пока все не размотает),- да только,- язвила кузина,- где ты этого матроса возьмешь, он в море, плывет на корабле с сопливым старпомом искать гроб Лаперуза, а гроб Лаперуза каркает на слона, а когда на слона каркает гроб, то каркает и Лаперуз, потому что гроб Лаперуза - это лоб Лаперуза.
Бетти, конечно, большая язва, но тут она права - слону ведь, в сущности, все равно, кого вздернут на рее - хоть Лаперуза, хоть Лоэнгрина,- главное, чтобы сопливый хобот в окно не совали.