Аннотация: Жестокие разборки подельников. Храмовая стража иудеев оказалась на высоте!
КИШУФ
Свинцовый осенний сумрак накрыл болотный город серым промозглым одеялом. За трамвайным депо фонари с проспекта Руставели давали немного жёлтого света, но во дворах было не видно ни зги. Только дома выступали чёрными массивами на фоне фиолетового неба. Асаф шабил анашу прямо на ходу, торопясь забиться под крышу. Ветер хлестал ему в лицо и залезал через куртку прямо в душу, а небеса обильно посыпали куцые кудри мелкой педерсией.
Асаф спешил. Предчувствие, что он проклят, загнало его на Гражданку, в окаянные кварталы мегаполиса, где жил Доца. Надежда на помощь учёного приятеля — слепая, как у всех засиженных уголовников, привыкших выдавать желаемое за действительное, была единственной опорой в чужом городе. Иных адресов, по которым Асаф мог обратиться, у него не осталось.
Споткнувшись в вонючем парадняке и едва не пересчитав носом ступени, Асаф нырнул в лифт и наугад ткнул кнопку. Доцина квартира помещалась то ли на третьем, то ли на четвёртом этаже, Асаф не помнил, однако выбор кнопки оказался верен.
— Здоров, — выдохнул он с кривою усмешечкой, глядя, как жёстко щурится за круглыми стёклами очков Доца.
— Ну, заходи, — пригласил хозяин квартиры и, со сдержанным гостеприимством, махнул рукой в прихожую.
Давным-давно они вместе чалились на Кочихе — зоне в Кировской области. Доца был каким-то учёным; Асаф, чьё золотое детство прошло сначала в ДВК , а потом на малолетке, — не разобрался, каким. Запомнил он только название Доциной конторы: "Отдел древних актов Госархива РСФСР", откуда очкарик улетел по валютной статье. Вольное обращение с денежными знаками иностранных держав в Советском Союзе каралось жесткого, поэтому освободился он уже в другой исторической эпохе.
В лагере Доца сумел удержаться, был у него крепкий духовный стержень. Впрочем, никто его специально и не ломал. С воли помогала жена, "грела" посылками, на свиданки приезжала, так что в условиях голодной зоны валютчик даже малость заблатовал. Чай, курево у него всегда были, а что ещё надо? Асаф взял его в свою "семью" именно из-за передачек. Вместе и домотали срок.
Асаф освободился чуть раньше, но вскоре пыхнул по-новой и сел на три года. Доцу навестил, когда тот разводился и разменивал квартиру. Навестил по старой дружбе, хотел предложить работу, но доцент на дело не писанулся. Он занимался своей наукой и визит Асафа воспринял с прохладцей. Асаф не огорчался, понимал, что на воле люди меняются. В зоне были товарищами по несчастью, но кончилось несчастье, кончилось и товарищество. Новый адресок Асаф на заметку всё же взял. Подобные мелочи всегда следовало помнить, если хочешь жить, а жизнь уголовника — сплошное выживание.
— Каким ветром? — не очень вежливо поинтересовался Доца после первой рюмки.
Надо было отдать ему должное: Асафа хоть и боялся, но хвост не поджимал, наоборот, подобрался весь, как перед прыжком. «Страшно ему, —довольно подумал Асаф, — значит поможет. Сейчас я ему кукушку подогрею — пускай трепещет».
— У меня беда, — признался он, — в натуре, беда. Атасёнка грохнули, теперь меня ищут. Вот как.
На лице Доцы последовательно отразилась целая гамма переживаний: удивление, растерянность, страх, досада и, наконец, глубокая озабоченность. Асаф с удовлетворением отметил, что очкарик смирился с обрушившимся на его плечи бременем — помогать старому кенту. Деваться было некуда, но и паниковать Доца не собирался. Приняв тяжкую необходимость вникать в чужие дела, он поинтересовался:
— Кто ищет-то?
— Евреи, — коротко ответил Асаф, наблюдая, как отреагирует собеседник.
Доца нахмурился. Задумался. Сморщил лоб, что-то прикидывая.
— Шваркнул кого? — уточнил.
Для такого вопроса не надо было быть шибко умным — Асаф промышлял исключительно грабежами. Скорее, Доца хотел выяснить, кого именно заставил раскошелиться беспокойный корешок. Узнав о потерпевшем, наверное, мог подсказать, какие грозят последствия и как их избежать.
— Ройтмана Давида Абрамовича, — сообщил Асаф. — Чуть ли не самого главного, который тут в синагоге. И общак ихний насадил!
Последнюю фразу добавил с изрядной долей бахвальства — любил дешёвые эффектность. Впрочем, не такой и дешёвой она была, если говорить о деньгах. Сумма в долларах была настолько крупной, что вслух Асаф произнести её не мог — почему-то нервной спазмой сжималось горло.
Доца присвистнул, услышав фамилию.
— А самого? — спросил он.
— Завалил, петуха дырявого, — с грубым напором стал оправдываться Асаф, — а понту с него, барыги?
Указавший после недолгой пытки тайник Ройтман ткнулся простреленной головой в ковёр. Живой свидетель, по соображениям грабителей, был не нужен.
— Зря, — после некоторой паузы изрёк Доца и налил ещё водки. — За Атасёнка.
Не чокались. Пили за упокой души.
Как получилось, что их моментально вычислили, Асаф не знал. Налётчики сели в атасёнкову БМВ и выкатили на набережную, когда снаружи что-то громко ухнуло и в лобовом стекле образовалась внушительная дыра, а сидевший рядом с Асафом подельник выгнулся дугой и забился в предсмертной агонии, страшно кашляя хлебками кровавых брызг. Асаф уцелел потому что был за рулём, он любил править и управлять. И решительность вновь спасла ему жизнь. Вдавив в пол педаль газа, он на второй скорости ушёл от невидимого стрелка, разрядившего вдогон нечто крупнокалиберное.
Очевидно, сработала сигнализация или Давид Абрамович вовремя не отзвонился кому надо — Асаф не знал. Он бросил изрешеченную тачку во дворах Петроградской стороны и с баулом в руках покинул негостеприимный район, казалось, кишевший милицией.
Асаф лёг на дно. Опыт подсказывал, что надо отсидеться. Дождаться, пока не уляжется ажиотаж вокруг убийства. Тем более, что завершился налёт успешно. Потери были неизбежны в его работе, и смерть подельника Асаф воспринял даже с некоторым облегчением — не надо половинить награбленное.
Асаф вообще не любил делиться. Он знал, как это опасно для обеих сторон, особенно, если кто-то идёт на риск ради обустройства оседлой жизни. Нередко случалось, что из сорвавших крупный куш подельников один обзаводился семьёй и хозяйством, а другой, поиздержавшись, приходил с просьбой поделиться. Бессеребреников не находилось, да и благородство в данной ситуации было дуростью: щедрого глупца доили бы до последнего гроша. Как правило, подобные маленькие трагедии заканчивались летальным исходом для менее расторопного, которым часто оказывался тот, кто успел от сытой жизни нагулять сала. Сам Асаф подкожным жиром так и не обзавёлся, а к шальным деньгам относился по принципу: "Легко достались — легко расстались".
Квартира, на которой он отлёживался, перед Атасёнком была не засвечена. К тому же, находилась в Песках. Сеть блатхат на улицах Советских была печально известна среди питерских оперов. "Ушёл в Пески", — значит сгинул; скрывшегося в густом малиннике искать было бесполезно.
Но тут началось нечто странное. Непредвиденных и уж, тем более, необъяснимых происшествий Асаф всегда заслуженно опасался и ненавидел их люто.
— Напрасно, — под холодную закусочку после третьей рюмки резюмировал Доца. Его внимательные карие глаза пристально уставились на Асафа. — Напрасно ты Ройтмана убил.
— А чё ещё с ним делать? — изумился уголовник. — Он же нас видел!
— Ну и глупо. Нечего было морды светить, — холодно отрезал доцент. От водки он осмелел. — Маски бы надели.
— А-а, чё уж теперь, — с пьяным сожалением отмахнулся урка. Алкоголь, наложившись на анашу, сделал его покладистым. — Впиндюрились как есть!
— Что есть, то есть, — осуждающе покивал Доца.
Он знал, насколько склонен Асаф к суевериям. В зоне у него была монетка — полустёртая финская крона, которую Асаф полировал до блеска. Натирая её, он верил, что монетка принесёт удачу, и действительно, сплошь и рядом что-нибудь возникало: то заварку чая принесут, то выпить позовут, то ещё какие маленькие радости.
Но однажды — как ножом отрезало. Сколько не потел Асаф над своим талисманом, фарт кончился. "Семья" тогда долго сидела на голяке, даже Доцина супруга перестала посылки слать. «Точно какой-то пидор нас проклял, — прозорливо заметил тогда Асаф. — Сидит сейчас, палец в жопу засунул и колдует». Наверное, лет триста назад где-нибудь во Франции из него непременно получился мэтр типа Нострадамуса, потому что едва главшпан петушиной бригады получил от пьяного сучкоруба топором по башке — порчу как рукой сняло. Бригадир, правда, не умер, вероятно, настоящий был колдун. Топор утонул в черепе до самого обуха и, чтобы везти в больницу, только отпилили длинную рукоять. Так петух сорок километров и ехал. В лазарете череп заштопали, крупных сосудов лезвие не ссекло и чародей отделался заиканием. На том петушиная магия кончилась: Доце сразу пришла посылка, а Асафу принесли оковалочек плана. Натирая монетку, он истово верил в её чудодейственную силу.
— Не надо было Ройтмана мочить, — категорично высказался Доца, — и вообще зря вы в эти синагогиальные дела полезли.
— В какие дела?!
— Связанные с синагогой. Я просто знаю, — хозяин квартиры старался подлаживаться в тон гостью, чтобы было понятнее, — у евреев ведь как: все несут денежку в синагогу, где у них что-то типа общака. А потом, если вдруг какая нужда возникнет, получают оттуда сколько надо. Это у них святое и практикуется с давних времён.
— Святое-то оно святое, но какое-то не такое, — затревожился суеверный Асаф. — На меня с карниза кусок лепнины упал. Чуть ли не по башке. Точняк, жиды наколдовали.
— А ты как думал, — мстительно прищурился Доца. — Синагоги существуют не одну тысячу лет. По твоему, евреи, что, не додумались, как свои деньги беречь?
— Ты это к чему? — насторожился Асаф.
— Есть ведь всякие штуки, понадёжнее обычной охраны, — с присущей компетентному человеку уверенностью принялся объяснять учёный. — Разные штуки. Такие, например, чтобы вора, умыкнувшего храмовую казну, возмездие настигало где угодно.
Историк терпеливо изучил уголовника сквозь толстые окуляры.
— Магия древних евреев. Иудейские первосвященники с незапамятных времён используют её, чтобы обезопасить имущество синагоги.
У Асафа от волнения стал подёргиваться глаз. Со стороны казалось, что он свирепо подмигивает перед броском, а в следующий момент уже станет рвать зубами доцента. На самом же деле грабитель был напуган, а злобный вид напускал по привычке.
— А ты не гонишь? — быстро спросил он.
— Я-то? Да нет, — усмехнулся Доца. — Не имею такой привычки.
От его насмешливого тона у Асафа мороз пробежал по коже.
— В натуре, что ли? — внезапно севшим голосом спросил он.
— Кара всегда настигала того, кто посягал на храмовую сокровищницу, — голос учёного звучал как смертный приговор. — Грабитель так или иначе погибал, где бы не находился. Слышал о проклятии фараонов? Все археологи, которые пирамиды раскапывали, потом кони двинули. Кто от болезней, кто от чего — это магия такая. Вот и у евреев также.
Асаф ощутил неприятную слабость и дрожь, как после удара током — сегодня утром его дёрнуло от выключателя.
— Колдовство, — он сжал кулаки. — Надо же, петухи, как обставились. Во я попал.
— Погано вышло, — посочувствовал Доца.
— Ты умный. Давай думай, может поможешь чем, — Асаф придвинулся ближе и быстро зашептал: — Бабки эти проклятые я на хате оставил, на Второй Советской. Они у меня там в сумке лежат, я их не трогал.
— Ну, это ты криво насадил, — не поверил Доца.
— В натуре, так и лежат! — раскинул пальцы веером Асаф. — У меня просто времени не было их потратить. Отвечаю! Я впопыхах даже дэцелки оттуда не кроянул и тебе не принёс ни бумажки, так что ты не бойся, никакого проклятья со мной нет.
— Это хорошо, — доцент задумчиво наморщил лоб.
— Ну так чё, поможешь?
В голосе зоновского приятеля прозвучала такая мольба, что учёный сдался.
— Можно произвести над деньгами обряд очищения, — он сходил в кабинет и вернулся с большой ветхой книгой.
— Посмотрим, — пролистав пожелтевшие страницы с частоколами строк готического шрифта, историк наклонил её, показывая Асафу. — Ага, вот: "Хомециген борху".
— Ну-у, ну-у! — одобрил уголовник, ничего из написанного не понимая. — И чё это такое?
— Отравленная молитва — в переводе с иврита, — охотно растолковал Доца. Видно было, что он знает, о чём говорит. — Повезло, что я вспомнил, где она находится.
— Это чё за молитва такая? — оживился Асафом, перед которым забрезжила надежда соскочить с кошмарной прожарки колдовством. — Думаешь поможет?
— Ещё бы, — хмыкнул доцент. — Среди евреев ведь тоже были воры. А уж они сумели позаботиться о нейтрализации охранного заклятия. Хомециген борху как бы отравит наложенное на деньги проклятие и колдовство вроде как умрёт.
— Тебе виднее, — пробормотал урка. Сам он в таких премудростях не кумекал.
Асаф достал из портсигара уже забитый косяк и закурил. Потянуло сладким запахом шалы.
— Теперь давай договоримся, сколько ты мне заплатишь, — уловил момент Доца, заметив, что корефан приведён в должное состояние. — Я бы хотел десять процентов. Я с риском для жизни снимаю охранное заклятие и в знак гарантии беру одну десятую часть от тех денег.
— Договорились, — осклабился Асаф. Пыхнув, он успокоился. Голова стала соображать, появилась уверенность в благополучном исходе.
Только зная Асафовские повадки, можно было угадать, что означает его усмешечка. Доцина жизни не стоила тех денег, которые он хотел получить. Пусть делает всё как нужно, а завалить его будет нетрудно.
Асаф размечтался, тупо вперившись глазами в никуда. Голос учёного вернул его к действительности:
— Ну, поехали, что ли?
Они вышли на улицу. Книгу доцент положил в коричневый портфель с блестящими замочками. Асаф и не думал, что такие ещё остались.
На тачке доехали до Песков. Дом давно напрашивался на капремонт. Лампочки в подъезде не горели. Асаф подсвечивал зажигалкой. Поднявшись в квартиру, Доца поставил портфель на стол, извлёк увесистый фолиант.
Асаф выволок из шкафа сумку с деньгами. Баул был такой тяжёлый, что он еле его поднимал.
— Здесь точно все деньги? — переспросил доцент. — Это очень важно, чтобы в стороне не остались охваченные магией купюры. А то колдовство может опять перейти с них на все деньги.
— Ну что же, тогда, как говорят иудеи, лишуосхо кивиси, Адошэм! — учёный раскрыл книгу и суетливо полез в портфель. Уголовник наблюдал за ним, цинично мацая в кармане толстую рукоять пистолета.
— На помощь Твою надеюсь, Господи!
С этими словами Доца повернулся к нему, наставив на пузо куцый ствол обреза со взведёнными уже курками, и разом нажал на оба спусковых крючка.
Дуплет шестнадцатого калибра швырнул Асафа на стену. Когда он сползал на пол, карман лопнул по шву, из него выскользнула рука с волыной. "Макаров" вывалился из пальцев и брякнулся о паркет. Мир стремительно угасал в глазах изорванного картечью уголовника. Последнее, что он видел, был еврей с дымящимся обрезом в руках.
— Будь ты проклят, подонок! — с ненавистью произнёс стрелявший.
Больше не скрывая гнева, он изо всей силы пнул окровавленный бок Асафа, потом ещё раз, но трупу было всё равно.
В прихожей стоял телефон. Доца снял трубку и набрал номер.