Аннотация: В одном городке воры развели бандитов чисто по понятиям.
В АПРЕЛЕ МЕСЯЦЕ
Войдя в шалман, я увидел Моню. Моня сидел у входа, и с ним явно случилась беда. Моня зыркал на всех волчьим взглядом. Он был бледен и едва не трясся.
В дальнем зале гуляли напропалую, но мне делать там было нечего. Я облюбовал столик по другую сторону двери и подошёл к бару. За стойкой никого не было, вероятно, обслуживали банкет. Я ждал. Холодный апрельский день загнал горожан под крышу, а топать на бан пока рановато. Поезда дальнего следования прибывали ближе к вечеру, а до тех пор я надеялся погреться за рюмкой-другой конины и как следует перекусить.
Моня встал, нервно прошёлся по залу. Кулаки его были сжаты.
- Я тут всё сейчас разнесу! - гневно прошипел он, обращаясь почему-то ко мне.
Я смолчал. Кинул взгляд за стойку, стараясь не поворачиваться к Моне спиной. От этого психа стало не по себе. Проклятая барменша не появлялась.
- Долбанный сарай! - Моня пнул столик, снова заметался по залу.
Я всё же рассчитывал, что он не станет меня бить. Но что делать, если полезет драться? На его стороне была молодость. Долго я против него не продержусь, а шпигануть его ножом было боязно. За Моней стояла могучая семья Ицховичей с богатым дедушкой, солидным папой и крутым старшим братом. И хотя прав буду я, по понятиям решать не станут. Просто выловит меня Лёнчик со своими быками и лишит остатков здоровья. При таком раскладе дешевле будет от Мони по морде получить.
Моня тем временем остыл, начал что-то высматривать в окно. Тут подошла барменша, незнакомая, из новеньких, и я вместо коньяка попросил водки. Сотку махнул прямо у стойки, уж больно Моня меня напугал, а только потом заказал обед.
Вторую порцию я отнёс к своему столику.
Моня встрепенулся.
- Суки! - его крупный изящный нос побелел. - Сволочьё!
- Ты чего, Моня? - дружелюбно спросил я. - Что случилось?
- Ничего, - процедил Моня и отвернулся к окну. Кидаться на меня он не был намерен.
Я устроился за столом. Расстегнул плащ, но снять не решился. Закурил папироску. Прибалдел в тепле. Водка притупила страх, но успокаиваться было рано.
За окном что-то произошло, потому что Моня вдруг сел и достал мобильник. Подумав, я опрокинул в рот рюмаху. Обстановка складывалась так, что обеда я вполне мог не дождаться. Унести ноги прямо сейчас мешало чувство собственного достоинства. Что бы ни случилось, я должен был остаться и посмотреть.
Дверь открылась и в шалман дружно внедрились Лопата и Стос, гангстеры с Навалки. Пацаны, как и я, забежали похавать, прежде чем кидаться в ночь по своим бандитским делам. Я сидел с безучастным видом, вертя за ножку рюмку, и ждал.
- Здоров! - на ходу бросил мне Лопата.
- Здорово, - кивнул я.
Пацаны устремились к стойке. Моню не заметили, тот, как ни странно, удачно прикинулся мебелью. Ясно, кого он выпасал. Теперь должно было что-то произойти.
Толстая барменша приняла заказ, отпустила пацанам газировки и шустро подала мне салат. Гангстеры присели в дальнем углу, по-прежнему не замечая Моню, который в целях конспирации положил голову на руки, будто уснул.
Я ел не спеша. Сердце ныло. Мужики в дальнем зале веселились, должно быть, справляли свадьбу или отмечали день рождения. Впервые я чувствовал себя в шалмане лишним. Определённо, против навалочной братвы затевалась какая-то поганка, но предупреждать Лопату могло оказаться себе дороже. Я уже знал, кто сейчас приедет. А если это так, то встревать в разборки между бандитскими бойцами и цеховыми торпедами уголовнику вроде меня совсем не пристало. Пусть выясняют между собой, а я по ходу дела смоюсь - тогда корона не упадёт. Иначе могут пустить парашу, что захотели обратиться за советом как к понимающему, а я убежал. Такое для авторитета не полезно.
Пока я тосковал, команда мчалась. Мои догадки оказались верны. Когда на улице захлопали автомобильные дверцы, Моня вскинул голову. Его увидели, и у Лопаты со Стосом пропал аппетит. Моня был бледен и страшно скалился. Предчувствуя недоброе, я отложил вилку и откинулся на спинку стула. В шалман ворвался Лёнчик в сопровождении троих здоровяков, ещё не отмеченных тюрьмою. В руке мониного брательника я заметил волыну.
Навалочные гангстеры не рыпались, понимая, что им не позволят. Цеховая кавалерия их быстро обезвредила, поставила на ноги, окружила и повела к выходу. Стос открыл было рот, но один из боевиков оборвал его:
- Молчи!
Лопата прошёл мимо меня, странно ссутулившись. На лицо его легло выражение обречённости и тупой покорности судьбе. Руки он по привычке взял за спину.
Когда братва освободила зал, Моня вскочил, но на улицу не пошёл. Видимо, присутствовать на тёрках ему запретили: молод, и мало ли что может по горячке ляпнуть, а слова - они дорого стоят.
Мозги у Мони действительно кипели, крышка хлопала. Он оглянулся, прицениваясь.
- Я сожгу этот кабак! - Моню трясло, он рвался выйти, но не решался нарушить запрет.
Зато мне было можно, да и тусоваться рядом с этим психом не следовало. Нарваться на драку в соседстве с лёнчиковыми торпедами представлялось делом гиблым. Раскатают в лепёшку и не заметят.
Я поднялся, застегнул плащ. Боком прошёл мимо Мони, который, впрочем, примеривался не ко мне, а к электрическому счётчику, висящему над столом.
Только когда за спиной закрылась дверь, я почувствовал себя спокойно. В лицо пахнуло холодом. Весна в этом году не торопилась. Небо затянули низкие облака, но смеркаться пока не начало.
Разборку я заметил не сразу. Бандитов отвели на пригорок, к библиотеке. К лёнчиковой бригаде присоединилось двое грузалей с товарной станции - высоченных мордатых молдован в болоньевых плащах. Меня поразило, что грузчики держали ломы. Это ещё что за гвардия? Я встал поодаль, чтобы не маячить на глазах у бешеного Лёнчика, и решил понаблюдать за развитием событий. Похоже, что забег Лопаты близился к финишу. Лёнчик ему что-то сказал, а потом ударил рукояткой пистолета по лицу и свалил на землю. Торпеды парой умелых тычков сбили Стоса и начали месить ногами. Потом за дело взялись молдаване. Ломы взлетали и опускались. Стоны разом смолкли, только раздавались громкие, сочные шлепки и противный хруст ломающихся костей.
Вокруг лобного места, держась в отдалении, уже собирались зрители. Среди них мелькали знакомые лица. Мне стало противно, я бросил пялиться и пошёл прямо через болотце к автобусной остановке. "Анашишки бы дунуть," - вздохнул я про себя.
Запыхавшись, меня догнал Пантелей. Мы поздоровались и зашагали дальше. Под ногами хрустел ледок. Скоро ударов не стало слышно.
- Такие дела, - сказал Пантелей.
- Что это за публичная казнь?
- А ты не знаешь? - удивился Пантелей. - Вчера ночью Лопата хлопнул старого Ицховича. По беспределу всё сделал. Пытали, говорят, Стос ему кусок кожи на груди вырезал. Старик помер, они за бабку взялись. Целку ей сломали, она им тогда показала нычки.
- Экстремизм какой-то! - вся эта дикая жестокость не укладывалась в голове. - А чего тогда они в городе сидели, давно пора было сваливать.
- В куражах себя почувствовали, да и мозги у них давно отсушены!
- У Лёнчика тоже соображалка гикнулась. И те беспредел творят, и эти!
Поезда я встречать не пошёл, а вместе с Пантелеем нарезался.
Через пару деньков воры собрали толковище, пригласили и меня. От навалочных тоже подтянулись братки, они-то и обратились к ворам за советом. Повод был - назревала крупная война.
- Цеховики вконец оборзели, - высказался Монета. - Набрали быков, платить не хотят. Буром прут. Я поручил Лопате тряхнуть Ицховича, а он косяк упорол по запарке.
Когда бандитов выслушали, мне дали слово, и я рассказал то, что видел. Потом настало время высказываться.
- Лопата виноват, - сказал Тагир, старый бродяга, - но Лёнчик виноват больше. Он мог Лопату и Стоса убить, но трюмить не имел права.
- Да ещё на людях, - поддержал я. - Силу свою решил показать, гонор свой показать. Если дальше так пойдёт, он воров начнёт казнить.
- Лёнчик мог к нам обратиться, - сказал Миша Камчатский. - А он решил, что сам себе закон. Хочет - пацанов казнит, хочет - с прибором на всех кладёт. Когда к нему обратились по поводу задолженности на воровское благо, Лёнчик так и сказал: "Клал я на всех с прибором".
К Лёнчику и его пахану претензии были у многих. Ицховичи уже давно отказывались платить в общак, прилежно наращивая мускульную силу - свою гвардию, в которую, как я сам видел, вписали грузчиков-молдован.
С поступка Лёнчика разговор перетёк на проблему жадных цеховиков вообще и строптивых Ицховичей в частности.
- Я слышал, они хотят свою команду создать, - сообщил Монета, - сами с точек лавэ собирать и никому не платить. Лёнчик втихую волыны закупает у лаврушников, ищет выходы на вояк.
Предчувствие грядущей войны повисло в зале закрытого на санитарный день шалмана.
- С барыгами надо решать, - сказал Сека, - и решать быстро. Если мы не накажем Ицховича, то могут взять пример другие цеховики и тогда будет беда для нас всех.
- Всё понятно, - сказал Тагир, - пусть прольётся кровь.
- Ицхович должен ответить за беспредел, - вынес приговор Малина. - Я за то, чтобы убить Лёнчика.
- Я за то, чтобы убить старшего Ицховича, Лёнчика и Моню, - сказал я.
- Я за мокрое, - сказал Миша Камчатский.
- Я за то, чтобы убить всех Ицховичей, их баб тоже, в назидание цеховикам, - сказал Сека. - Когда барыги будут бояться за свои семьи, они остерегутся нахальничать.
Приговор поддержал весь сходняк.
Через день на рынке к жене Ицховича подошёл дурачок Длинный и сказал:
- Бедная ты мать!
Помимо сыновей-отморозков, в доме Соломона Ицховича жила его супруга, её мать и сестра со своей пятилетней дочкой. Я своими ушами слышал, как она говорила:
- Не бегай по холодному полу, Циля, посмотри, у тебя полная пепельница орешков. Сядь же на диван и покушай.
Орешки они поели вместе - их так и нашли холодными возле дивана. Кроме орешков я зарядил хлоридом бария всё съестное, что было в холодильнике. Ицхович-старший тоже отведал подсоленной еды перед сном, а его супруга привыкла, верно, ложиться натощак. Она действительно осталась несчастной матерью, как предсказал ей полудурок Длинный, обладающий пророческим даром.
Беспредельщик Лёнчик в тот вечер ужинал в ресторане "Лес". Пантелей застрелил его из обреза, разворотив жаканами грудак.
Озверевшего Моню я нашёл на бану. Он тёрся среди вокзального люда, явно разыскивая меня. Наверное, откуда-то узнал о решении сходки. Я пас его, покуда Моня не выскочил на улицу Привокзальную - караулить меня терпения не хватило.
Я обежал дом и вышел ему навстречу из подворотни, сходу шпиганув ножом в печень. Нож был как бритва, Моня сразу и не почувствовал. Он даже взмахнул кулаком, чтобы меня ударить. Тут его и скривило от боли. Подождав, когда он ослабнет, я ухватил его за плечо и сунул пику меж рёбер - аккурат в сердце.
Исполнителями приговора сходняк назначил меня с Пантелеем. Нам нужно было поднимать авторитет, потому что порядки в городе сильно менялись.
Палачей-молдован втихаря завалили сами грузчики, решив своими руками смыть позорное пятно.
Всю цеховую масть в городе воры прижали крепко, а самых нахальных прессанули и заставили заплатить штраф. Бандитов мы тоже под себя подмяли, растолковав, что, если они не могут удержать своё, то тогда это сделают обнаглевшие барыги.
Вся Навалка отошла под меня. Заместителем я сделал Пантелея. Теперь я сам получаю с точек и катаюсь на стрелки с заезжими командами. Разборки с гастролёрами заканчиваются одинаково. Властью у нас не принято делиться. В нашем городе рулят старые понятия. В городе, где почти не осталось фраеров.