Аннотация: Рассказы о животных и способности человека к подвигу.
Рот-фронт!
Рот-фронт! - В пролетарском приветствии, поднятая вверх рука со сжатым кулаком.
Я живу в девяти этажном доме. Что бы попасть на улицу, нужно идти вдоль дома, и потом завернуть за угол к торцу.
Вышла я как-то из подъезда, двор пуст, земля тополиным пухом припудрена, жара и покой. Вдруг из-за угла дома выбегает женщина, глаза круглые, рот слегка приоткрыт, а руки над головой подняты, как будто невидимую шляпку толи поглаживают, толи придерживают. Пробежит, пробежит, приостановится, оглянется и опять бежать.
Только со мной поравнялась, а из-за угла мальчик выбегает. Руками над головой машет, будто с кем-то прощается. Пробежит, пробежит, подпрыгнет, оглянется и бежать. А сам как паровозик пыхтит: "Ух ты! Ух ты!"
Иду дальше, а из-за того же угла мужик выбегает. Глаза бешенные, и как бы тоской подёрнуты. Пробежит, остановится, назад оглянется и снова дёру. Одной рукой воздух над головой почёсывает, а кулаком другой, там же над головой, кого-то накаутирует. Пробежит, назад оглянется и снова бежать, а руки над головой работают без перерыва. Поравнялся со мной, глянул так очумело, остановился, руку с кулаком опустил, а вторая у виска так и застыла, вроде как кому-то честь отдаёт. Поглядел, поглядел на меня и разразился такой безудержной бранью! Бранится, матерится, а руку не опускает, всё кому-то салютует.
Подошла я к торцу, завернула за угол, и тут налетели на меня птицы, горластое, чёрное вороньё. Налетели да не просто, а всё в голову метят. Я, не долго думая, как надёжную защиту, сумку-то на голову положила. Несколько птиц над головой кружат и на сумку пикируют, а одна развернулась, набрала скорость, и снизу под сумку и в лицо, в глаза целит. Ну я кулак-то сжала, и как тот мужик давай воздух месить. Да и долго ждать не стала, а побежала, если бы забег, какой, первое место было бы обеспечено. Бегу одной рукой сумку над головой держу, кулаком другой отмахиваюсь.
Бегу, а на встречу, парень идёт, идёт и смеётся. Глянула я на него и сразу поняла, что тот мужик у меня на лице разглядел. Ну, я конечно сумку с головы сняла и скорость сбавила, и только когда парень на корточки присел, давясь от смеха, только тогда руку со сжатым кулаком опустила. Тот мужик всё честь кому-то отдавал, а я, выходит, Рот-фронт говорила.
П Т Е Н Ч И К И
Я шла по дороге. И, вдруг услышала писк. Писк был громкий, многоголосый, требовательно-призывный, настойчиво-отчаянный. Звук шёл от забора, тянувшегося вдоль дороги. Забор хозяин сделал из сетки, крепившейся к трубам, вкопанным в землю.
Трубы были довольно большого диаметра - сантиметров двенадцати. Отчаянный призыв шёл от одной из труб. Я подошла к двух метровой трубе, наклонилась, прислушалась, и по писку определила, что источник звука находится примерно на высоте семидесяти сантиметров от земли. Я тихонечко постучала. Писк, на мгновенье прекратился, но тут же начался вновь, и как мне показалось, с большей требовательностью и призывом. Я отошла в сторону, остановилась наблюдая. И почти сразу к трубе подлетела синичка. Села на краешек, заглянула в тёмную глубину, сложила крылышки и попыталась нырнуть вниз к своим деткам. Но тут же вылетела. Нет, не получилось. Она кружила над трубой. Подлетала, вновь и вновь пытаясь спуститься к деткам, спасти их. Безрезультатно.
Видно весной бедная птичка полый верх трубы приняла за дупло. Труба поднималась высоко над землёй, а рядом рос пушистый куст боярышника. Место было надёжным и безопасным. Вот здесь в этом уютном уголке птичка и свила гнёздышко. Отложила яички. Терпеливо, долгих три недели согревала их своим теплом. Вылупившиеся птенчики, радуя родителей, росли, всё больше и больше требуя еды, быстро прибавляли в весе. Накануне прошёл дождик. Гнёздышко набрякло, отяжелело и, не имея опоры, сползло вниз.
Из домика вышел мужчина. В руках у него была лопата, инструмент и фанерный кружочек. Он подошёл к соседней трубе, опустил в неё фанерный кружок, закрепил его. Потом кусачками перекусил проволоку, скреплявшую сетку с трубой, в которой не хотели погибать невольные пленники. Окопав трубу с птенчиками, осторожно вынул её из земли. Потихонечку потряхивая и постукивая, как в лифте, стал спускать гнёздышко к основанию трубы. И вот в конце трубы показались склеенные соломинки и веточки. "Доставай". Сказал он мне. "Только осторожно". Я легонько потянула за показавшееся донце, и мне на ладонь легло крохотное гнёздышко. В нём, тесно прижавшись, друг к другу лежали пять, уже оперившихся птенчиков. Они молчали. Поблескивая чёрными бусинками глаз, изредка смаргивая, испугано следили за нами. Хозяин взял у меня гнёздышко, и заботливо опустил его в приготовленное для птенчиков место. Мы отошли в сторону. Через некоторое время из трубы раздался писк, в начале робкий и тихий, он сменился требовательным и громким призывом. К трубе никто не подлетал. "Давайте отойдём подальше". Мы отошли. И через некоторое время к гнёздышку подлетела птичка.
А к весне следующего года все отверстия труб забора были закрыты.
С Х О Д К А
Памяти воина Вячеслава Остапова
Тёплым июньским днём, в будни, в то последнее лето перед страшным безвременьем и смутой, я оказалась на Пушкинской площади. Иду с Тверской, тогда ещё улица Горького, в сторону кинотеатра Россия, теперь уже Пушкинский концертный зал. Иду, с трудом прокладываю себе дорогу. Такого скопления людей, бурлящей, негодующей, плотной толпы не видывала. На душе смуро, безрадостно, горько. Я здесь в этой странной сходке, знающих друг друга людей, человек случайный. Пробираюсь, невольно прислушиваюсь. Называются имена людей очень мне несимпатичных. Некоторых из них явно предлагают в лидеры. Какие лидеры? Во главе чего, кого? Кем хороводить-то предлагается? Толком не понимаю, о чём это горемычный люд речь-беседу ведёт? Иду и слышу! Горделивое, утвердительное, основополагающее: "Сахаров"!
Моя новая школа, моё новое место работы, в те, теперь уже очень далёкие восьмидесятые, новая школа встретила меня неожиданным подарком. Имя у этого подарка было: Классное руководство восьмого "А" класса. Я с этим классом проработала один год. Всего один год. А снились-то они мне десятки лет. Каждый человек, самобытен и неповторим. Один, поярче, другой поскромней, а кто-то тихий и незаметный, но всё равно каждый - личность. В этом классе самобытность, неповторимость, своеобразие всех и каждого были особыми. Сказать, что они меня не приняли? Нет, это ничего не сказать!
Каждый из них считал своим долгом, своей обязанностью, научить меня, (а может отучить) меня работать. Идёт урок, Ира, (я уже знаю, она мечтает быть учителем) не поднимая руки, встаёт, и рассказывает мне, кому, как и почему я должна сделать замечание, и какую оценку поставить за ответ. На классном часе Таня Марченкова, сообщает мне и классу, что нужно сначала пообедать, (три часа назад они позавтракали) а классные часы в общем-то, не очень-то и нужны. Напоминаю Саше Рудакову о его дежурстве. А мне в ответ, чуть насмешливо глядя прямо мне в глаза, дежурный отвечает, что ему это ну нисколечко, ну ни капельки не нужно. Урок. Эдик молча встаёт и идёт к двери. "Глебов! В чём дело?" "А мне надо"! И громкий хлопок дверью. Мой пед стаж, к тому времени был уже двенадцатилетним. Уже немалый. Скрепя сердце, медленно, очень медленно, разными стёжками дорожками, пытаюсь привести класс в управляемое состояние. "Волкова Ира, пересядь на вторую парту. Ты будешь сидеть на всех уроках со Славой Остаповым". Ира возмущена, недовольна, она протестует, ей Слава не нравится. Но я уже знаю, что она послушается, я уже знаю, как заставить её учиться, и, главное, не мешать учиться другим.
Проходит долгих и мучительных три месяца. И вот после одного бурного классного часа ко мне подходит Слава Остапов. Белые, как лён, пушистые волосы, чистый взгляд небесной синевы глаз и неожиданные, совершенно неожиданные слова: " Надежда Дмитриевна! Вам помочь"? Я растерянно смотрю на Славу. До меня медленно доходит смысл сказанных слов. Я начинаю понимать. Человек видит, что мне трудно, он мне сочувствует, он хочет мне помочь. "Спасибо Слава". И Слава мне помогал. И его слушались, часто слушались гораздо больше, чем меня. Слушались и девочки и мальчики.
После окончания восьмого класса, тридцать с лишним человек, почти весь выпуск, ушли в разные профтехучилища. Ушёл и Слава. Я его больше не видела. Он и его друг Юра Плотников определили для себя П.Т. У. . Поступили, отучились два года. И прямиком, не проработав и месяца после училища, прямиком с повесткой явились в военкомат. А дальше пути дороги друзей разошлись. У каждого своя судьба! Так Слава оказался в составе ограниченного воинского контингента в Афганистане. Здесь по жизни, не по книгам, узнал, что такое воинское братство, что означает короткое, но такое ёмкое слово долг! Понял глубинную суть, всеохватывающую силу слова - Родина. Воевал честно, как всегда, испокон веков, исполняя свой долг, воевал русский солдат. В августе, за несколько месяцев до демобилизации, прилетел в Москву. Сопровождал цинковые гробы, провожая в последний путь своих боевых друзей.
Через день, после возвращения в часть, Вячеслава Остапова смертельно ранили в тяжелейшем бою. Боевые товарищи, под свист пуль и разрывы снарядов, подняли тело умирающего друга, донесли до вертолёта. По дороге в госпиталь Слава скончался.
"Сахаров". Меня ударили этим именем. Я остановилась. В душе поднялся гнев и протест, однажды уже испытанный. Тогда, когда в программе Время передали фрагмент выступления академика в Верховном Совете страны, когда на весь мир прозвучали грязные, лживые, пропитанные ненавистью слова о наших воинах, наших защитниках, о наших детях.
Я остановилась, огляделась. Вокруг неестественно оживлённые лица. Неестественно быстрая, захлёбывающаяся в непонятном азарте речь. Лихорадочный блеск полубезумных глаз. Громко, очень громко, я просто кричу: "Сахаров - враг!" Мгновенно наступает тишина, она на несколько секунд зависает над площадью. От меня отхлынула, отшатнулась толпа. Вокруг образовалась пустота. Секунда, другая изумление на лицах заледеневшей толпы сменяется бурей, взрывом, шквалом негодования, ненависти, противоестественно-нечеловеческой злобы. Крики, вопли, звериный ор - всё сливается в угрожающее: "А-А...А-А...АААА...!"! ! ! Кольцо вокруг меня сжимается, ко мне в неистовой злобе тянутся руки. Меня дёргают за рукав, толкают в плечо. Рёв нарастает. По коже пробегают мурашки, внутри холодеет. И вдруг кто-то выключил звук. Вокруг искажённые в нечеловеческой злобе лица, с разинутыми, как в немом кино ртами, а звука нет! Между мной и ими возникает невидимая стена. Не понятно как, но какая-то сила отодвигает их от меня. Между нами увеличивается пространство. И им до меня уже не дотянуться, им меня не достать. А я не одна! Рядом со мной Слава, и он не один, их много. Я их не вижу, но я их чувствую. Они рядом: Наши Воины! Наши Дети! Страх, едва прикоснувшись, уходит. Я не одна. Я под их защитой. Я иду, и толпа расступается передо мной, освобождает мне дорогу.
Это было! Так было!
Т Ё Т Я Т А Н Я
Тётя Таня всегда дома. Она инвалид. В конце двадцатых годов, шестнадцатилетняя Таня, детдомовская девочка, спешила в техникум. Встала на ступеньку переполненного трамвая (дверей в трамваях начала двадцатого века не было), не удержалась, сорвалась, и набиравшим скорость трамваем, ей отрезало ногу.
Трудно привыкала к новой суровой жизни. Но жить надо. Научилась шить. Стала работать в кооперативной артели портнихой. Работала дома. Когда началась война шила для фронта. Дома была всегда. Подружка, занятая работой и домашними хлопотами, как это часто бывало, принесла ей своего двухлетнего сыночка, родившегося перед самой войной.
Они сидят за столом. Тётя Таня держит на коленях Вовку, а он играет гранатой. Эту гранату катал весь двор, гонял по всем углам - бракованная. Маленький Вовка монотонно стучит гранатой по столу: "Тук! Тук! . . .Тук!" И вдруг! Обжигает мгновенная мысль: "Вовка!". Одной рукой тётя Таня прижимает к себе ребёнка, склоняется над ним. Одновременно другой рукой выхватывает гранату из его рук. Крепко сжимает её, а руку отводит далеко в сторону. Граната взорвалась. У Вовки ни царапины, а тётя Таня осталась без руки. Что произошло в гранате, и как почувствовала беду, тётя Таня не знает.
Через пятьдесят лет Владимир Иванович буквально носит на руках тётю Таню. Моет, готовит, стирает, убирает. "Вовка!" улыбаясь, шепчет тётя Таня. Ей можно его так называть. И, когда пришёл её последний час, Вовка закрыл ей глаза, проводил в последний путь.