|
|
||
Я позвонил Вите с работы около часа дня. Это был четверг, 18 февраля 2010 года. Раньше двенадцати звонить не стоило; отчим спал. Вернее, пытался дремать после тяжелой ночи. Каждые сорок минут ему надо было ходить в туалет - осложнение, вызванное онкологией; поэтому толком ночью он поспать не мог, и его прерывистый сон растягивался почти до полудня.
Но эту проблему можно было решить. Тетя Муся нашла аптеку, где продавались подгузники для взрослых, а я - где были впитывающие простыни. Осталось только добиться от Вити согласия на покупку, и в пятницу после работы вместе с подгузниками и простынями прийти к нему домой. Эти пятничные визиты в последний месяц стали регулярными.
Об этом я и думал, слушая длинные гудки. Отчим к телефону не подходил. После четырнадцатого гудка я повесил трубку.
Сделалось тревожно. Я позвонил тете Мусе и объяснил ситуацию.
- Миш, у меня так было, - ответила она. - Я звонила ему днем несколько раз, но дозвонилась только вечером. Он сказал, что спал.
- Давайте сделаем так, - заключил я, - вы позвоните ему в два, а я в три. Может, кому-нибудь из нас повезет.
И занялся работой. Где-то на периферии сознания блуждала мысль: "Может, стоит сорваться с места и рвануть к Вите домой?" Но никуда срываться не хотелось.
В следующий раз я позвонил отчиму в начале четвертого. Трубку долго никто не снимал. И когда я окончательно решил, что надо ехать, на том конце раздалось прерывистое дыхание.
- Витя? Я не вовремя? Я вас отвлек?
Ничего, кроме шумного дыхания, не было слышно.
- Перезвоню через пять минут, - сказал я и повесил трубку.
Отчим страдал целым букетом болезней. Одна из них - рак сигмовидной кишки. Витю прооперировали почти два года назад, но химиотерапию после операции не сделали. Почему? Отчим решил, что она не нужна. Тетя Муся пыталась его уговорить, но Витя был непреклонен. Через год, 13 марта 2009 года в его мочевом пузыре вновь нашли опухоль. Опять положили в больницу на проспекте Ветеранов, но вторую операцию делать не стали. Скорее всего, поняли, что это бесполезно, опухоль разрослась в кишечник и в прямую кишку. Но Вите объяснили так: "Тут можно обойтись и просто химией".
Отчиму за восемь месяцев провели шесть сеансов химиотерапии (неделя в больнице, две недели дома), а в декабре решили сделать перерыв до марта следующего года. Кроме того, у Вити обострились давнишние проблемы с сердцем, главная из которых - аритмия. С 10 января он не выходил из дома: в первую очередь, из-за сильной одышки...
Когда я перезвонил, отчим дышал лучше. По крайней мере, я различал его голос.
- Витя, я тут посмотрел памперсы, - начал я. - Нашел "восемь капель из восьми", они продаются рядом с вашим домом. Также нашел простыни впитывающие. Я бы хотел их вам купить.
- Да, - тяжело дыша, ответил отчим. - Похоже, они мне не помешают.
- А что у вас с нотариусом?
Две недели назад Витя почти продал свой гараж с автомобилем. Осталась формальность: оформить генеральную доверенность на машину. Отчим со дня на день ожидал покупателя с нотариусом, чтобы заверить документы и получить оставшиеся деньги.
- Мне сейчас как-то не до нотариуса, - отстраненно произнес Витя, и тут я почувствовал что-то неладное.
В финансовых вопросах отчим всегда был крайне щепетилен.
"Значит, ему действительно плохо", - решил я.
- Так я к вам зайду, наверное, в пятницу, - продолжил я. - Или, может быть, сегодня? Что вам купить?
- Купи мне сок, - голос отчима стал более деловым. - Виноградно-яблочный.
- Хорошо, Витя, - ответил я. - Я приду домой в шесть и еще раз вам позвоню.
Повесил трубку и призадумался. Телефонный разговор мне не понравился. Я чувствовал, что отчим ослабел за последние дни. Но насколько? И тогда я решил, что зайду к нему сегодня: надо посмотреть, в каком он состоянии, ждать до завтра слишком рискованно.
Позвонил тете Мусе, и ушел с работы на полчаса раньше.
* * *
Я купил в аптеке возле метро Елизаровская комплект одноразовых простыней. Залез в подземку и добрался до Ладожской. Сел на маршрутку и поехал в другую аптеку.
Через двадцать минут я промчался мимо собственного дома. Мне очень хотелось выйти и поесть, а только потом ехать к отчиму, но я уже послал жене, которая спала после утренних лекций, эсэмеску: "Катя, я сначала поеду к Вите. Как проснешься, позвони. Люблю". Это было в 16 часов 43 минуты.
После аптеки багаж получился внушительным - простыни и сок в рюкзаке, памперсы в руке. Сев на скамеечку, я набрал мобильный отчима. Вскоре он взял трубку, но я различил только прерывистое дыхание. Так я слушал больше минуты, потом нажал "Отбой" и направился к Витиному дому.
Метров за сто позвонил еще один раз. Теперь Вите удалось сказать мне три слова:
- Нужно!.. Шприцы!.. Обезболивающее!
Тут мне стало не по себе. Я решил, что у Вити помутился рассудок, и он начал нести какую-то ахинею.
"Сейчас приду, - промелькнула паническая мысль, - а с ним вообще невозможно общаться!"
Моя мама умерла от рака легких с метастазами в мозг; в последние месяцы жизни ее речь стала путаной. Мне помогала в общении с ней эмоциональная близость; я интуитивно угадывал, что именно мама хочет. Вряд ли с Витей был возможен подобный диалог.
Сразу расхотелось идти к отчиму, но что оставалось делать?
Я позвонил в домофон. Витя нажал кнопку. Я поднялся на второй этаж. Позвонил в квартиру. Я слышал через дверь тяжелое дыхание и ждал, пока отчим откроет. Но ничего не происходило. Тут я прислушался, и понял, что Витя стонет: с каждым выдохом из его груди вырывался стон!
Я позвонил еще раз. Стоны усилились, словно отчима раздражали мои звонки, но дверь по-прежнему оставалась закрытой.
Тогда я вступил в переговоры:
- Витя, это я! Принес вам памперсы и простыни! Откройте мне, пожалуйста!
За дверью были слышны лишь вздохи и стоны.
Тогда я сел на ступеньку лестницы и задумался. У меня даже мелькнула мысль: если Витя не хочет меня пускать, может, развернуться и пойти домой? Я решил, что у отчима усложнились проблемы с мочеиспусканием. Мне воочию представилась картина, как он сидит на стульчаке с голым задом, не в силах оторваться от унитаза, и ему просто неудобно пускать меня в квартиру.
В итоге, я проторчал перед закрытой дверью минут десять. Позвонила Катя, я объяснил ей ситуацию. Затем вновь попытался поговорить с Витей. Когда я уже решил идти домой за ключом от квартиры отчима, Витя открыл дверь.
Войдя в квартиру, я отчима не увидел. Прихожая была пуста, в коридоре резко пахло мочой. Сняв куртку и ботинки, я прошел в комнату и тут обнаружил Витю. Он был совсем плох. Отчим лежал на диване в красной клетчатой рубашке и синих тренировочных, и перекатывался с боку на бок от боли. При этом он тяжело дышал и стонал.
- Я же говорил! - со злобой произнес он, насколько ему позволяло дыхание. - Всегда носи мои ключи с собой!
Нельзя сказать, что наши отношения были идеальными; несколько лет назад мы с трудом выносили друг друга. Умирала моя мама: я упрекал Витю в недостатке внимания к ней, а он меня - в излишней требовательности к нему. После маминой смерти конфликт угас сам собой; мы редко созванивались, а еще реже встречались.
Отношения улучшились около года назад. Я перестал обижаться за прошлое, Витя сделался более открытым. Возможно, отчиму просто понадобилась помощь - сходить в магазин, заплатить за квартиру, а кроме меня никого не нашлось. В последние месяцы мы регулярно встречались, я выполнял его несложные поручения; и мы даже вели пространные разговоры на кухне, оставаясь при этом чужими людьми.
Но что делать в нынешней ситуации, я не знал.
- Витя, а что у вас болит? - спросил я первое, что пришло в голову.
Но выяснить что-либо было сложно. Я только понял, что отчиму трудно дышать, и у него болят ребра при каждом вдохе.
- Может, вызвать скорую? - предложил я.
- Не надо, - ответил Витя. - Завтра приедет покупатель машины с нотариусом, привезет деньги. Я с ним уже договорился.
Не зная, что делать, я пошел на кухню, где стоял телефон. Сначала позвонил Кате, потом тете Мусе.
- Надо звонить в скорую помощь, - посоветовала тетя.
Тут раздался звонок в дверь. Не мучаясь вопросом, кто бы это мог быть, я открыл. На пороге стоял мужчина.
- Я сосед, - сообщил он. - Что тут происходит? Кто это стонет? Виктор Николаевич?
- Да, - подтвердил я.
- Так что же вы бездействуете?! - возмутился сосед. - Когда приедут врачи?
- Как раз этим я и занимаюсь, - ответил я.
* * *
Закрыл дверь и пошел к Вите.
- Вызвать скорую? - снова спросил я.
- Ну, давай, - тяжело согласился он. Видимо, за короткое время отчиму сделалось хуже. С этого момента мое пребывание в квартире приобрело смысл.
- А где ваши документы? - спросил я.
- В кармане белой куртки, - с трудом произнес Витя.
У отчима имелся полис добровольного медицинского страхования; его оплатила фирма, в которой Витя работал. По этому полису можно было вызвать специализированную скорую помощь. На самом документе я обнаружил телефон. Позвонил. Мне продиктовали номер скорой. Я позвонил туда. Они сверили данные полиса и сказали, что выезжают.
Витя же чувствовал себя всё хуже. Я дал ему две таблетки обезболивающего Найза, которые были у меня с собой. Отчим всегда скептически относился к незнакомым лекарствам, но тут проглотил. Это далось ему тяжело: сначала я с трудом посадил его на кровать, а потом буквально засунул таблетки ему в рот и залил водой из стакана. Затем позвонил Кате и попросил, чтобы она приехала; взяла с собой шприц и обезболивающее, а заодно и ключи от Витиной квартиры.
Теперь предстояло решить щепетильный вопрос. Моя мама умерла в 2004 году; с тех пор Витя жил один. В какой-то момент у отчима появилась другая женщина. Витя скрывал это от нас, но тетя Муся знала, что незнакомку зовут Лидия Николаевна. Жили они с отчимом отдельно, но периодически встречались и часто созванивались. Еще днем, разговаривая с тетей по телефону, мы договорились, что я спрошу у Вити телефон "его женщины", дабы мы могли с ней связаться, если что случится.
- Витя, скажите мне телефон вашей женщины, - попросил я. - Я ей сообщу, что вас кладут в больницу.
Отчим смотрел на меня и молчал.
- Ведь вы знаете телефон? - упорствовал я. - Он у вас где-то записан?
- И записан, и я его наизусть помню, - ответил Витя с непонятной мне гордостью, однако номер так и не назвал.
Тогда я решил зайти с другой стороны. Нашел на кухне его мобильный телефон, он был выключен. Я спросил у отчима пин-код.
С большим трудом, в два захода, Витя прохрипел:
- 76!.. 28!
Включив телефон, я обнаружил номер Лидии, и одной проблемой стало меньше.
Тут пришла Катя. Она сняла верхнюю одежду в коридоре и прошла в комнату. Витя прохрипел что-то невнятное.
- Он говорит: "Здравствуй, Катя", - объяснил я.
- Здравствуйте, Виктор Николаевич, - ответила Катя.
- Витя, мы сейчас сделаем вам укол Кеторола, - добавил я. - Подождите немного.
И мы отправились на кухню.
- Может, ты вколешь? - попросил я. - Мне как-то страшновато.
- Вообще-то, он - твой отчим, - ответила Катя, но уступила.
Через пару минут мы вернулись в комнату. Витя отвернулся, я приспустил ему тренировочные, а Катя сделала укол.
От двух ампул Кеторола отчиму сделалось легче. Он умиротворенно отвернулся к стенке и перестал стонать, хотя до этой минуты боли у него только усиливались. За последние полчаса Витя несколько раз произнес в адрес скорой: "Что же они не приезжают?!" А перед самым уколом вдруг схватился за бок и прохрипел: "Как болит печень! Никогда раньше печень не болела!"
Катя стала собирать Вите вещи в больницу: носки, рубашку, кальсоны.
- Мне позвонить Лидии Николаевне? - спросил я отчима.
- Я ей сам позвоню из больницы, - сухо ответил Витя. - Я ведь беру с собой мобильный телефон.
В этот момент зазвонил домофон. Приехала скорая.
* * *
Я боялся, что врачи, обнаружив, что Витя - онкологический больной, откажутся его госпитализировать. Шесть лет назад, когда мы вызывали скорую маме, ей даже не сделали элементарный укол противорвотного Церукала, узнав диагноз. С другой стороны, боли у отчима были слишком сильные, а одышка указывала на проблемы с сердцем или с легкими. К тому же, приехала специализированная скорая.
В квартиру вошли два крепких молодых мужчины - каждому лет по тридцать. Они дружно надели бахилы в прихожей и направились к больному. Я лишь сказал им: "Боль при дыхании, одышка, сердце", а об онкологии решил не заикаться.
Врачи проявили себя расторопными профессионалами. Они принесли с собой переносной кардиограф. Один доктор тут же стал делать Вите кардиограмму, а другой - расспрашивать о болезни. Но отчим так тяжело дышал, что узнать что-либо было сложно.
- Нет никаких оснований так дышать! - повторял врач. - Успокойтесь! Совсем не надо так дышать!
Витя смотрел на доктора с удивлением. Он пытался объяснить, что это от него не зависит, но не мог произнести ни слова.
- Я вас попрошу, - обратился врач ко мне, - спуститься к нашему водителю и взять стойку для установки капельницы.
Когда я вернулся, отчиму уже сделали кардиограмму: первый доктор ее изучал, второй - бегло рассматривал Витины медицинские справки. Увидев больничный бюллетень, он удивленно взглянул на меня: - Он еще работает?
- Консультантом, - подтвердил я.
Врачи собрали пластмассовую стойку и поставили Вите капельницу. Постепенно дыхание у отчима улучшилось. Один из докторов вновь приступил к расспросам. Выяснилось, что Витя с самого утра не ходил в туалет.
- Так что же вы молчали?! - возмутился врач.
- Я думал, не течет, и слава богу, - простодушно ответил Витя.
- А стул у вас черный?
- Черный, - подтвердил отчим.
- Давно?
- Уже несколько месяцев, - ответил Витя.
Врач только покачал головой. Черный стул - признак венозного кровотечения, кровь попадает в желудок или кишечник.
Медикам стало ясно, что основная проблема не в сердце, хотя Витя дышал очень плохо. Один из докторов начал прощупывать отчиму живот, и Витя тут же почувствовал острую боль.
- Согласны ехать в больницу? - спросил врач.
- Смотря в какую, - ответил Витя.
- Вот как? - удивился доктор. - А в какую вы не хотите?
- Не хочу в Александровскую.
- Не волнуйтесь, - ответил врач, - вы поедете в Третью Елизаветинскую на улице Вавилова. Устраивает?
- Там я еще не был.
- Вот и побываете, - заключил доктор.
Напоследок врачи из скорой решили поставить Вите катетер. Процедура оказалась болезненной. Когда медик стал вводить в член тонкую пластмассовую трубку, Витя громко, с ненавистью, прохрипел: "Что ты делаешь?!" Врача, правда, это не смутило; видимо, он и не такое слышал. К сожалению, попытка ни к чему не привела: из члена вытекло только несколько капель гноя.
Дело шло к госпитализации. Катя собрала Вите одежду, я частично уложил ее в "тревожный чемоданчик" (так отчим называл сумку, в которой держал вещи для больницы: чашку, ножик, кипятильник).
- Можете поехать с нами? - спросил меня врач.
Я наивно считал, что медики обойдутся и без моей помощи. Заметив мои колебания, доктор добавил:
- Нам нужен сопровождающий.
Значит, выбора у меня не было.
Я, как смог, переодел отчима: натянул на Витю кальсоны, чистую футболку и рубашку. Медики из скорой положили на пол крепкие полиэтиленовые носилки. По команде одного из докторов мы втроем подняли Витю вместе с покрывалом, и опустили с кровати на носилки. Под голову положили подушку. Затем схватили носилки и понесли. Витя оказался очень тяжелым; мы еле дотащили его до каталки скорой.
Один из врачей сказал, что Витю положат в реанимацию, поэтому никаких вещей брать не нужно. Тревожный чемоданчик так и остался невостребованным, я взял с собой лишь пакет с несколькими памперсами и одноразовыми простынями. Оставив Катю в квартире, я спустился вниз и, вместе с отчимом и врачами, отправился в незнакомую Елизаветинскую больницу.
* * *
В карете "Скорой помощи" Витя приободрился. Он понял, что едет туда, где ему обеспечат уход. Машина тронулась с места, слегка качнуло, врач поддержал отчима. Витя, насколько смог, приподнял голову, осмотрелся и удовлетворенно произнес: "Поехали!" Отчима подключили к кислороду, поставили капельницу, на палец надели датчик. Скорая, надо признать, была весьма современной.
Так мы и ехали: впереди сидел врач и что-то записывал. Второй доктор, склонившись над Витей, следил за показаниями небольшого монитора, и периодически регулировал - то капельницу, то кислород. За ним сидел я и боролся с отупением. Я старался сосредоточиться, оценить происходящее, но меня неумолимо тянуло уставиться в одну точку и отключиться.
В какой-то момент врачу, который писал, показалось, что Витя заснул, и он громко сказал:
- Дедушка! Дедушка!
Ни я, ни Витя сначала не поняли, к кому он обратился.
- Дедушка! - снова повторил врач, и Витя испуганно поднял голову.
- Проверка связи! - объяснил я, и отчим послушно кивнул.
Я хорошо видел его лицо; Витя был спокоен. Ему казалось, что он в надежных руках.
* * *
Мы приехали в больницу. Я вышел, держа в руках пакет с памперсами; врачи выкатили Витю. Далее я ожидал того, что видел во многих западных фильмах - пациента бегом везут в операционную, а вокруг суетятся врачи. В реальности всё вышло иначе. Витю закатили в помещение (позже я узнал, что это приемный покой), положили на кровать и... забыли о нем.
В комнате за столом сидели два врача с весьма равнодушными лицами. Медики скорой им что-то быстро объяснили и ушли. Один из них напоследок сказал мне: "Я вам позвоню" (он еще на квартире у Вити взял номер моего мобильного телефона). С тех пор доктор не объявлялся, и теперь уже вряд ли позвонит.
А в Елизаветинской больнице время остановилось. Витя лежал в углу, врачи о чем-то разговаривали. Затем один из них стал неохотно расспрашивать меня об отчиме.
Выяснилось, что я совершил ошибку, не взяв его медицинские справки. Хотя врачи скорой помощи сами мне сказали: всё оставить дома. Может, они тоже боялись, что онкобольного могут не взять? Как бы то ни было, я рассказал Витину историю. Один из врачей, дежурный по приемному покою, воскликнул в сердцах: "Так что же его на Ветеранов не оперировали?!" Я промолчал, но про себя подумал, что на Ветеранов не дураки работают; просто они понимали бесполезность операции.
- А где его документы? - строго продолжил дежурный врач.
Я растерялся. Паспорт и полисы были у врачей скорой помощи. Оказалось, медики из скорой отдали их на оформление в регистратуру.
- Будем ждать, - изрек дежурный, а второй врач и вовсе вышел.
Через пару минут какой-то санитар вернул мне документы отчима, добавив про медицинский полис:
- В такой ситуации он не действует.
Дежурный врач начал что-то писать. Я чувствовал, что в этой больнице ни я, ни Витя никому не нужны. Похоже, отчим тоже это понял и сделался угрюмым.
Наконец, врач отвлекся от бумаг и сказал мне:
- Сейчас его положат в реанимацию, а потом будут делать операцию. Ситуация очень тяжелая.
Я подошел к отчиму:
- Витя, вас сейчас положат в реанимацию. Скорее всего, сделают операцию.
Витя кивнул. Он уже был готов к этому. Потом спросил:
- А где мой мобильный?
- У меня, - ответил я. - В реанимацию нельзя брать никаких вещей. Как только будет можно, я вам его привезу.
Отчим чуть помедлил, а затем попросил:
- Позвони Лидии.
Тут в помещение вошел молодой санитар с прыщавым лицом, какой-то совсем убогий парень и с порога бросил мне:
- Раздевайте его!
Это было довольно жестоко: дверь из приемного покоя в коридор все время оставалась открытой, и оттуда сильно сквозило. Я уже раз пять ее закрывал, но очередной входящий медик вновь распахивал ее настежь.
Я раздел Витю, взял его документы у дежурного врача, одежду сложил в мешок, а мешок поставил на каталку. Не знал, куда деть подушку, поэтому просто оставил ее на свободной кушетке.
Дежурный врач сказал санитару:
- Сначала на УЗИ, потом кровь и в Четвертую хирургию.
По окрику прыщавого парня "Толкайте тележку!", мы с ним вывезли Витю из комнаты. Докатили до кабинета УЗИ. Долго стояли в коридоре, пока ультразвуковое исследование делали другому пациенту. Я снова отупел, сделался отрешенным. Витя помрачнел. Ему было неудобно лежать без подушки и холодно.
Потом отчима завезли на УЗИ. Я остался в коридоре. Минут через десять мы с санитаром покатили Витю дальше. В одной из комнат ему сделали анализ крови. Затем мы повезли отчима к грузовому лифту.
Остановились в рекреации перед лифтом. У Вити сползло одеяло, я его поправил.
Отчим сказал:
- Спасибо, Миша!
Это были последние слова, которые я от него услышал.
Мы поднялись на четвертый этаж, подвезли каталку к отделению.
- Дальше вам нельзя! - заявил санитар и завез Витю внутрь.
Я остался перед закрытыми дверями в темном коридоре. Прошло минут пять. Тут, к моей радости, мимо прошел дежурный врач.
Я спросил:
- Его здесь будут оперировать?
- С таким сердцем операцию делать невозможно, - пожал плечами врач. - Сейчас будем над этим работать.
Мне осталось только кивнуть.
- Положение очень тяжелое, - веско добавил дежурный и исчез за дверью отделения.
Я продолжил ждать неизвестно чего. Минут через пятнадцать из хирургии вышел прыщавый санитар. Перед собой он толкал пустую каталку.
- Вещи будете брать? - спросил он меня.
- Мне они не нужны, - ответил я.
- Уверены? - переспросил санитар. - Мы всё это сожжем, а вы потом претензии предъявите.
Немного подумав, я взял одеяло, с трудом запихнув его в рюкзак; а покрывало, на котором Витя спал в последние дни, отправил на сожжение.
- И что мне теперь делать? - спросил я санитара.
- Можете ждать, - ответил он, вызывая лифт. - Можете идти домой...
Я колебался.
- Подходите завтра к реанимации, - сказал санитар. - Это на первом этаже, мы мимо проезжали... Или ждите всю ночь.
Грузовой лифт открылся. Санитар завез туда каталку и уехал. Я остался один в темном помещении; там не было даже скамейки, чтобы присесть. Вскоре я понял, что не смогу остаться: хотелось пить, во рту пересохло, а если я отойду от двери, Витю за это время могут перевезти в другое место.
И, сомневаясь и раскаиваясь в том, что ухожу, я все же направился вниз по лестнице, прочь от Четвертой хирургии. Нашел реанимационное отделение. Там было написано, что дежурный врач беседует с посетителями с 13:00 до 14:00.
У самого выхода из больницы я обнаружил стойку, за которой сидели три женщины. Одна из них дала мне визитку с координатами: "(812) 555-13-25 Санкт-Петербург, Вавиловых ул., 14"
Охранник открыл дверь, и я вышел в темный и холодный вечер. Часы показывали без пятнадцати одиннадцать.
На следующее утро тетя Муся позвонила в справочную Елизаветинской больницы. Ей сказали, что Коровину Виктору Николаевичу ночью сделали операцию, и сейчас его состояние тяжелое. Я поехал в больницу с работы: как раз к 13:00. Был предпраздничный день, пятница. Сослуживцы с обеда собрались отмечать надвигающееся 23 февраля, и я отпросился пораньше.
В свете дня больница предстала совсем иным учреждением. Оказалось, там есть центральный вход с гардеробами, ларьками и туалетами. Я обнаружил и окошко с надписью "Справочная", подошел и спросил о Коровине.
- Он в реанимации, состояние тяжелое, - ответили мне.
- А как связаться с врачом?
- Подойдите к реанимации, нажмите на кнопку и ждите, пока к вам выйдут, - последовал исчерпывающий ответ.
Тогда я сдал одежду в гардероб и огляделся. Из вестибюля к отделениям, справа и слева, вели два прохода. Везде наблюдалась похожая картина - у дверей сидела суровая тетушка, а над ней висели угрожающие надписи "Вход только по документам!", "С двух до трех - тихий час!" Надев бахилы, купленные здесь же за пятерку, и сходив в туалет за ту же цену, я присмотрелся к охранницам. Они не обращали никакого внимания на входящих людей.
Тогда я спокойно миновал "кордон", спустился на первый этаж и направился к двери с табличкой "Реанимация". Объявление на ней по-прежнему гласило "С 13:00 до 14:00 с родственниками больных беседует дежурный врач". Время было самое ходовое, 13:15, но ни родственников, ни дежурного врача я не обнаружил.
Возле закрытой двери стояла посетительница.
- Никакой врач тут не выходит, - объяснила она, заметив мое недоумение.
- Мне сказали, надо жать на кнопку, - возразил я.
- Кнопка не работает, - ответила женщина.
Не желая в это верить, я нажал пластмассовый прямоугольник. Звонка не последовало, и я начал постепенно уяснять правила игры.
Запоминайте! Чтобы узнать о состоянии больного, который лежит в реанимации, следует тоскливым взглядом провожать всех медсестер, санитаров и врачей, входящих в отделение. Если на лице хоть одного из них вы заметите тень сострадания, внимания или просто замешательства, немедленно говорите:
"Там лежит Коровин (Иванов, Сидоров)! Я к Коровину (Иванову, Сидорову)! Пожалуйста, попросите врача выйти!"
Моя проблема усугублялась тем, что я не знал, в какой палате находится отчим.
Женщина, проведя со мною инструктаж, рассказала свою историю: ее мужа из реанимации переводили в платную палату. Она с гордостью поведала мне, что всю ночь провела в больнице, пока супруга оперировали, и только поэтому узнала фамилию "режущего" врача.
- Но когда я полпятого утра спросила у него, как прошла операция, - добавила женщина, - он ответил: "Вы думаете, я буду с вами разговаривать в такое время?"
Я слушал больничный рассказ и попутно пытался вызвать хоть кого-нибудь из врачей Коровина. На мои просьбы никто не реагировал; медперсонал равнодушно проходил мимо.
Вскоре к женщине вышла сестра из реанимационного отделения.
- Наталья Васильевна, ну как там с палатой? - спросила моя "наставница".
- Уже договорились, 205-я, - ответила Васильевна. - Вы можете туда идти встречать супруга.
- Спасибо! - Женщина ловко вынула коробку конфет и вручила медсестре.
Сестра взяла презент с большим удовольствием, а взяткодательница поспешила к мужу, горячо прошептав мне на прощание:
- Надо поактивней здесь быть, молодой человек! Прорывайтесь в реанимацию! Надевайте белый халат; они, как войдешь, висят сразу справа. И идите по палатам, ищите вашего Коровина!
Я последовал доброму совету. Раскрыл дверь, и только сделал пару шагов, как был остановлен громким криком:
- Куда в реанимацию без халата?!
Пришлось возвращаться...
Минут через двадцать ко мне все же вышел санитар. Его звали Павел Ермаков, о чем свидетельствовала карточка на зеленом халате. От Павла я узнал, что Витя лежит в третьем отделении.
Затем молодой человек сказал:
- Коровин в тяжелом состоянии. Ему была сделана операция. Сейчас он находится на аппарате искусственного дыхания.
- А что за операция? - спросил я.
- Подробностей не знаю.
- А где мне узнать? - настаивал я.
- Видимо, на отделении, где делали операцию, - предположил Ермаков.
Еще санитар добавил, что Витя "находится в ступоре". Мне это показалось странным, но я решил не переспрашивать.
Вместо этого спросил:
- Что-нибудь нужно от меня?
- С лекарствами у нас сейчас всё нормально, - объяснил Павел. - Но нужны подгузники для взрослых и одноразовые простыни. Только большого размера, потому что ваш отец...
- Отчим, - поправил я.
- достаточно крупный, - закончил санитар.
- 60 на 90? - спросил я.
- Именно такие, - подтвердил Ермаков.
- Вечером всё привезу, - пообещал я.
* * *
В следующий раз я подъехал к больнице около семи вечера. И на самом подходе увидел, что она... закрывается! Прямо передо мной охранник запер дверь, сделав жест руками: "Всё! Закрыто!"
Оказалось, посетителей пускали только до семи. Этого я никак не ожидал! Повернул назад, чувствуя себя подлецом и мерзавцем. Мне так и мерещился благородный юноша Павел Ермаков, не дождавшийся моих подгузников.
По дороге к остановке я позвонил Кате.
- Попробуй прорваться, - посоветовала она.
И я рискнул. Единственным "слабым" местом был приемный покой, через который я попал в первый раз с Витей. Мне помогла проникнуть внутрь тысячерублевая бумажка. Первый охранник не захотел меня пускать, зато второй, расторопный крепыш, заметив купюру в моей руке, оттеснил коллегу.
"Оплата на выходе", - умудрился объяснить он мне жестами.
И вот в начале восьмого я вновь стоял у двери в реанимационное отделение и уже привычно просил кого-нибудь передать, что пришли к Коровину из третьей палаты. Через некоторое время вышел Павел. Мы поприветствовали друг друга, как старые знакомые. Санитар сообщил, что у Вити всё по-прежнему, но один раз отчим открыл глаза и лицо его просветлело. Я решил, что это хороший знак.
Заодно спросил:
- А что ему делали за операцию?
- Пока не знаю, - ответил Павел, - но выясню. Я сегодня в ночную смену. Если завтра подойдете к десяти, я вам всё расскажу.
Напоследок я протянул Ермакову 500 рублей, но Павел с праведным гневом отверг мою взятку:
- А вот этого не надо!
- Я ведь от чистого сердца, - промямлил я, и больше денег санитарам не предлагал.
Зато на выходе отдал охраннику тысячу.
- Приходите еще, - сказал он, и протянул руку для прощания.
В эту растопыренную пятерню я и вложил купюру.
* * *
Заход номер три случился 20 февраля. В десять часов я стоял у реанимации, но Павла не было. Когда я сказал медсестре, что хочу поговорить с врачом Коровина, она безапелляционно ответила: "Обход!" И я узнал еще одно правило: во время обхода - никакого общения с посетителями.
Тем не менее, продолжил караулить Павла. Заодно объяснял родственникам больных, что кнопка не работает (при этом демонстративно ее нажимал), а дежурный врач с 13:00 до 14:00 не выходит и ни с кем не беседует.
К отделению подошли женщина с мужчиной. К ним из реанимации вышел полноватый врач лет тридцати пяти.
- Что вы хотите?! - раздраженно заявил он. - Перелом шейки бедра, лежит без движения, вот у нее и развилась двусторонняя пневмония!
Своей манерой общения с пациентами врач напоминал доктора Хауса из одноименного сериала. "Хаус Лайт" - окрестил я его.
- У вашей матери - тяжелейший случай, - бескомпромиссно заключил Хаус Лайт. - Шансы очень малы, но мы, конечно, приложим все усилия.
Мужчина, услышав такие слова, заплакал, а Хаус Лайт отправился назад в реанимацию. Я, без особой надежды на успех, попросил его позвать Павла Ермакова из третьей палаты.
- А кто у вас там лежит? - оживился Хаус Лайт.
- Коровин.
- Так я из третьей палаты, сейчас всё расскажу, - сказал доктор.
- Но я договаривался с Павлом Ермаковым, - пробормотал я.
Мне больше хотелось поговорить с любезным юношей, чем с этим резким врачом.
- Павел просто один из нас, - холодно произнес Хаус Лайт. - Что вы хотели узнать о Коровине?
- Ну, во-первых, что ему сделали за операцию?
- Не делали ему ничего, - поморщился врач. - Просто провели диагностическую операцию по выяснению размеров опухоли.
- Так что же с ним произошло? - задал я уж совсем тупой вопрос.
- Блок мочеточника, - ответил Хаус Лайт.
Я сначала даже не понял, что он имеет в виду. Только потом я узнал, что мочеточников у человека - два, и один из них у Вити был блокирован (когда отчим с утра перестал ходить в туалет), поэтому моча стала "гулять" по телу, вызвав интоксикацию.
- Но мочеиспускание мы восстановили, - продолжил доктор.
- А мне Павел сказал, что Коровин в ступоре, - сказал я.
Врач посмотрел на меня, как на идиота.
- В сопоре, - поправил он. - Это одно из состояний сознания; они различаются по степени тяжести: оглушение, сопор, кома.
- Ну, а как он вообще? - задал я не менее глупый вопрос.
- Вообще? - переспросил Хаус Лайт, взглянув на меня крайне неодобрительно. - Засушили дедушку.
- Что? - переспросил я, решив, что ослышался.
- Я говорю, засушили дедушку, - повторил Хаус Лайт, не скрывая упрека в мой адрес. - Он был сильно обезвожен, с явным недостатком питательных веществ.
- Но у него были все продукты, - пролепетал я.
- Такое не может произойти за один день, - безапелляционно заявил врач.
"Ну, конечно, не может, - подумал я. - Витя жил один, ему было трудно самому себе готовить".
- И какие у него шансы? - спросил я.
- Что значит "какие шансы"?! - возмутился Хаус Лайт.
- Я насмотрелся медицинских сериалов, - объяснил я, чувствуя, что с этим доктором можно говорить свободно. - Там врачи все время утешают родственников больных и дают ложную надежду.
- Я никого утешать не собираюсь, - твердо пообещал Хаус Лайт, - но ситуация с Коровиным такова, что всё возможно. Если он сможет дышать самостоятельно, то выйдет из реанимации. Тогда вам самим надо будет решать, что делать: операцию или химию? А если у нас ничего не получится, произойдет летальный исход.
- И что наиболее вероятно? - упорствовал я.
- Я не гадалка! - воскликнул врач. - Время покажет. Сейчас у него шансы - пятьдесят на пятьдесят.
- Спасибо, - ответил я. - И последний вопрос: а что еще у него подключено? Павел говорил, что он подключен к системе искусственной вентиляции легких, а еще...
- Кардиостимулятор для работы сердца, - мгновенно среагировал Хаус Лайт.
Узнав всё, что хотел, я распрощался с доктором. В целом он мне понравился. Правда, огорчил фразой, что дедушка засушен, но зато многое прояснил.
* * *
21 февраля я входил в больницу, как завсегдатай. В вестибюле обратил внимание на платное кафе: на видном месте стояло около десятка столиков, треть из которых занимали "зажиточные" больные. Они с нескрываемой гордостью поглощали пищу, из чего я заключил, что в Елизаветинской кормят плохо.
Возле знакомой двери я был около одиннадцати. На этот раз ко мне вышел хмурый юноша в зеленом халате и скороговоркой произнес:
- Коровин в тяжелом состоянии. Никаких особых изменений нет.
После подробной беседы с Лайтом спрашивать у хмурого санитара было нечего. Я только поинтересовался:
- Надо что-нибудь принести?
- Принесите подгузники, - ответил юноша и скрылся за дверью.
* * *
На следующий день я пришел в десять утра. Мне хотелось поскорее совершить ежедневный ритуал и освободиться. Я уже вжился в роль "навещателя", и даже планировал наперед, как буду после праздников отпрашиваться с работы.
Раздевшись в гардеробе, я решил купить в аптечном ларьке к подгузникам еще и впитывающих простыней. Выбрал комплект, но тут у продавщицы сломалась касса.
- Зайдите позже, - сказала девушка.
- Хорошо, - ответил я, и привычным путем направился к реанимации.
У знакомой двери стояла женщина. Мы разговорились.
- Супруг уже десять дней здесь лежит, - пожаловалась она. - На работе спрашивают: "Когда он выйдет? Он нам расчеты обещал!", а что я могу им ответить?
"Значит, и мне еще долго сюда ходить", - подумал я.
На этот раз я застал утренний обход во всей красе. Ровно в десять в реанимацию зашли не менее тридцати врачей. Наблюдая важных седовласых профессоров и их молодых коллег, я понял, что торчать у двери бесполезно. Сел на скамеечку, которая стояла в закутке перед грузовым лифтом (куда мы в свое время вместе с прыщавым санитаром закатывали Витю), и стал читать книжку.
Внезапно мое внимание привлек пациент, которого везли по коридору; вернее, его теплая красная рубашка в крупную клетку. Точно такая же была на Вите! Я вскочил, чтобы посмотреть на больного, но тут же вспомнил, что в приемном покое снял с отчима рубашку, и медленно сел на место.
Пол-одиннадцатого книжка закончилась. Тогда я снова встал у двери в ожидании доброго лица для стандартной фразы: "Я к Коровину из третьей палаты. Пожалуйста, позовите врача".
Судя по всему, обход завершился. Профессора и академики, светилы и их приближенные расходились по рабочим местам. У большинства было хорошее настроение; звучали поздравления с наступающим 23 февраля.
Одним из выходящих оказался Хаус Лайт. Мы узнали друг друга. Врач подошел ко мне и совершенно обыденным тоном произнес:
- Коровин умер сегодня в пять часов утра. Мы решили вам не звонить, чтобы не беспокоить в столь раннее время.
Я, в отличие от мужчины, который узнал, что у его матери мало шансов, не заплакал. Я только понял, что случилось что-то важное, но на эмоциональном уровне ничего не почувствовал; поэтому просто опустил глаза.
- Рецидивирующий рак сигмовидной кишки, как мы и предполагали, - вещал, тем временем, Хаус Лайт. - Общая интоксикация. К тому же, опухоль начала разлагаться.
Последнюю фразу доктор произнес как окончательный приговор.
- И что мне теперь делать? - после паузы спросил я.
Причины смерти Вити стали ясны, впереди маячили похоронные оформления.
- Рядом с церковью находится морг, - отчеканил Хаус Лайт. - Вскрытие будет завтра, а может и послезавтра. Так что послезавтра подходите к патологоанатомическому отделению, там вам выдадут медицинское свидетельство о смерти.
- А где оно находится?
- Знаете улицу Бойкова? Там, около церкви.
Говорить было больше не о чем. Я пожал доктору руку, отдал подгузники и покинул реанимационное отделение Елизаветинской больницы. Хочется верить, что навсегда. Впитывающие простыни мне уже были не нужны.
24 февраля я, тетя Муся и ее дочь Лена (моя двоюродная сестра) на Лениной машине отправились в морг. Узнать заранее начало работы этой конторы оказалось невозможно. Мы приехали к девяти, а выяснилось, что патологоанатомы работают с десяти.
Чтобы попасть в требуемую комнату, следовало сначала пройти мимо помещений, где выставлены для последнего прощания гробы с покойниками. Затем подняться на второй этаж, где сильно пахнет - не скажу, что трупами, - скорее, какими-то бальзамирующими средствами. Мы заняли очередь, отстояли свой час, затем я зашел в нужный кабинет с паспортом Вити, где меня быстро отшили.
Оказалось, что отчиму делали вскрытие, а такие покойники проходят по особой схеме. Поэтому меня направили в канцелярию на первом этаже. Туда надо было сдать Витин паспорт, но медицинские свидетельства о смерти выдавали только после часа дня. Заодно выяснилось, что одежду усопших принимают лишь за день до похорон, поэтому мы напрасно принесли вещи отчима.
Перспектива провести три часа в тупом ожидании казалась ужасной. Слава богу, тете Мусе удалось договориться с агентом оформить нас заранее без медсправки о смерти.
В помещении перед канцелярией за столами сидели два никогда не улыбающихся агента: парень лет двадцати пяти с ноутбуком и дядечка лет пятидесяти с блокнотом. Мы попали к дядечке.
Началась рутинная процедура. Сначала определили дату похорон: суббота, 27 февраля. Это был рабочий день из-за переноса выходного на 22 февраля. Затем выбрали урну и гроб. Лене приглянулась самая большая урна за 1600 рублей. Я не стал возражать, хоть и подумал, что взял бы скромный прямоугольный ящичек за 400 рублей. Когда дошли до гробов, я даже немного испугался; подумал, что Лена выберет какой-нибудь тысяч за сорок, но здравый смысл взял верх, и мы остановились на модели в несколько тысяч. Правда, сначала выбрали гроб красного цвета, но оказалось, что они, как и ленточки для новорожденных: синие - для мальчиков, а розовые - для девочек.
Обговорили и маршрут автобуса. Напоследок агент порекомендовал купить Вите тапочки.
- Но мы уже подобрали ему сандалии, - возразила тетя Муся.
Тут агент скорчил такую презрительную мину, что мы дружно согласились на тапочки.
Дядечка подсчитал общую сумму на калькуляторе; получилось девятнадцать тысяч рублей.
- Мои услуги, прошу вас, оцените сами, - скромно добавил он.
Лена вынула из сумки две тысячных купюры, но я покачал головой, и она оставила одну.
* * *
Около часа дня мы вернулись обратно. В помещение перед канцелярией набилось человек сорок. Все ждали медицинские справки о смерти. Столпотворение объяснялось и тем, что вчера, 23 февраля, контора не работала, а люди продолжали умирать, невзирая на праздник.
Медсправку о смерти я должен был отдать агенту, а через день получить от него свидетельство о смерти.
- Это для покойника то же самое, что для живого человека - паспорт! - авторитетно объяснил дядечка.
Ожидание затянулось. Я заметил женщину, с которой три дня назад стоял перед дверью реанимации. У нее там лежала мать, и я объяснял, как вызвать врача или санитара.
- Теперь и здесь встретились, - горько сказала женщина, узнав меня.
Через час из канцелярии выкрикнули: "Коровин!" Я зашел.
Работница морга выдала мне справку о смерти и добавила:
- Тело долго пролежало; и мы сейчас не можем сказать - будет открытый или закрытый гроб. Станет ясно, когда придете 26-го с одеждой. Если закрытый - заплатите 2600, если открытый - 4650 рублей.
В медицинской справке о смерти были указаны три причины: рецидивирующий рак сигмовидной железы, интоксикация и перитонит.
* * *
26 февраля я приехал в морг с Витиной одеждой. Взял у агента свидетельство о смерти и тапочки. Не знаю, сколько мы за них заплатили, но они и двадцатки не стоили. Напоминали чешки.
С утра народу было мало. Агенты скучали. Молодой парень стучал по клавиатуре ноутбука; видимо, переписывался с кем-то в форуме, и улыбался уголками губ - большего профессия не позволяла. Дядечка дотошно изучал свой мобильник. Я сел на скамейку перед канцелярией.
Через пару минут дядечка обратился к молодому:
- Слыхал, что Толян рассказывал?
Молодой придвинулся к дядечке.
- Огнестрельное ранение, - тихо сообщил дядечка. - Всю голову разнесло.
Что ж, у похоронных агентов свои новости.
Вскоре подошла моя очередь. Я сдал вещи (их даже не посмотрели), заплатил 4650 рублей за открытый гроб и поехал домой.
В морг я, Катя, Лена и тетя Муся приехали рано. Долго сидели в машине. Наконец без пятнадцати двенадцать вышли. Возле морга встретили дядю Митю с тетей Викой и тетю Виту. Мы, все вместе, направились внутрь.
Витя лежал в левом зале, где не проводили отпеваний. Косметологи поработали над отчимом на совесть. Витя-мертвый выглядел куда лучше, чем живой. Он уже не был похож на дедушку, а напоминал отчима трехмесячной давности. У меня даже возникло ощущение, что Витя сейчас встанет и раздраженно спросит: "Зачем вы меня в гроб положили?" Но отчим вопросов не задавал, а мы молча стояли возле гроба. Затем стали укладывать на покойника цветы, чтобы все поместились. Прощание с Витей для меня оказалось хлопотным, ибо я был ответственным за похороны. Первым делом следовало найти шофера автобуса, который повезет Витю в крематорий. Несколько раз я выходил на площадку перед моргом, обращался к водителям, но те лишь отвечали: "Ждите!"
За три минуты до отправления Катя сказала: "Кажется, наш автобус едет". Я выскочил на улицу. Перед моргом возникла пробка. Наш автобус остановил какой-то крайне наглый мужик и стал договариваться с водителем. Чувствуя, что транспорт уводят из-под носа, я побежал к автобусу, размахивая документами. Слава богу, шофер не внял уговорам нахала, и заехал на площадку. Он костерил на чем свет стоит: пробки, дорожное движение и всех автомобилистов вкупе; мельком проверил документы на Коровина и заявил, что готов к погрузке.
Агент предупреждал меня, что когда "шофер будет готов", надо позвонить в канцелярию, и сказать, что требуются санитары. Я уже видел этих плечистых парней - время от времени они выскакивали из своей подсобки, втроем шли к очередному гробу, вставали - один у изголовья, двое в ногах - и заносили покойника в автобус. Двадцать-пятьдесят метров пути занимали у санитаров не больше минуты. Поднос тела стоил шестьсот рублей. По моему звонку из канцелярии вышла женщина и сказала, что обо всем договорится.
Я вернулся к нашим. Все стояли и ждали, но не меня, а санитаров. Минут через пять к нам подошли крепкие парни в белых халатах. Я протянул деньги ближайшему из них, а тот передал их старшему. Санитары быстро закрыли гроб, схватили привычную ношу и ловко занесли в автобус.
* * *
Тетя Муся поехала с Леной, а остальные сели в автобус. Водитель гнал, и на территорию крематория мы вкатились около 13:00. Прощание было назначено в Среднем зале на 13:30. Я и Катя поехали на оформление, а дядя и две тети отправились в зал ожидания.
Когда мы с Катей вышли из автобуса в поисках комнаты Љ3 (согласно инструкции агента из морга), к нам пружинистой походкой устремился молодой человек.
- Коровин? - спросил он.
- Да.
Юноша сделал знак бригадиру грузчиков.
- Коровин приехал! - закричал бригадир.
Мне это напомнило сцену из фильма: возгласы крестьян: "Барин! Барин приехал!", только в голосе бригадира было больше радости и оптимизма. В крематории санитары двигались еще бодрее, чем в морге: почти бегом везли к автобусам свои каталки и с энтузиазмом водружали на них гробы. Так, наверное, работают черти в Преисподней.
Молодой человек провел нас в помещение. Я отдал ему свидетельство о смерти, и он вызвался лично поставить на документе печать. А мы отправились в комнату Љ4, чтобы заказать отпевание. С утра на Витиной кухне состоялся непродолжительный спор: я и Катя были против отпевания, Лена с тетей Мусей - за. Все решил убойный аргумент моей сестры: "Если мы этого не сделаем, у меня на душе будет неспокойно".
Женщина за столом долго искала в списках Коровина, но нашла только Коровкина.
- Бывает, - извинилась она, исправляя фамилию. - Нам же диктуют по телефону. С вас 3900 рублей.
Пока мы, обалдев от услышанной суммы, доставали деньги, женщина отсчитала двадцать тонких свечей и завернула их в белую материю с вышитым рисунком на православную тематику.
Затем отдала мне сверток со словами:
- Передадите администратору, которая будет звать в зал.
Мы расплатились и вышли в коридор. Там к нам подскочил чрезвычайно активный агент.
- Я всё уладил! - торжествующе сообщил он и, словно бесценную реликвию, протянул мне свидетельство о смерти.
С обратной стороны стояла печать крематория. Убрав документы, мы вышли на улицу.
- Надо поблагодарить санитаров, - задержал нас агент.
"И этих тоже?" - подумал я, и уже привычно спросил: - Сколько?
- Обычно платят пятьсот, - доверительно сообщил молодой человек.
Я отдал пятисотку ближайшему "грузчику".
- На упокой души! - протянул тот, взяв деньги.
Агент объяснил нам, где забирают урны, и мы под его присмотром отправились в крематорий. Когда дошли до Среднего зала, юноша сказал:
- Услуги агента тоже принято оплачивать.
Пятисоток в моем кошельке больше не осталось. Тогда я достал четыре сотни и отдал юноше. С видом оскорбленной добродетели он скрылся в неизвестном направлении.
* * *
А мы сели на скамеечку в ожидании церемонии. Подошли Лена с тетей Мусей и многочисленные коллеги с Витиной работы. Вскоре к ним присоединились подруги тети Муси, а также коллеги с других мест работы отчима.
Затем появилась Лидия Николаевна. Мы с ней уже встречались два дня назад на квартире отчима. Тогда Лидия не выпускала из рук фотографию Вити на фоне ее дачи, словно это - важнейший документ, подтверждающий ее равенство по отношению к нам. Лидия Николаевна показалась мне властной и самоуверенной особой, которой всегда требовалось находиться в центре внимания.
На этот раз она стала громко сетовать на невыносимую дорогу до крематория. Присутствующие вежливо кивали на ее жалобы. По щекам "Витиной женщины" текли слезы; Лидия их не вытирала и не смахивала платком, поэтому крупные капли достигали подбородка и оттуда падали на платье.
Через некоторое время к нам подошла женщина низкого роста в строгом костюме и хорошо поставленным голосом объявила:
- Желающие проститься с Коровиным Виктором Николаевичем, пройдите, пожалуйста, в Средний зал.
Мы передали ей реквизит для отпевания. Работница крематория сообщила, что первыми в зал должны зайти двое мужчин, чтобы открыть крышку гроба. Ими стали я и дядя Митя.
- Пожалуйста, передайте все цветы близким родственникам, чтобы они смогли украсить гроб, - произнесла администратор.
Официально ее должность называлась "организатор ритуала прощания".
Пришедшие на церемонию стали передавать цветы тете Мусе, Лене и Кате. Кто-то из Витиных коллег, без всякой задней мысли, взял цветы у Лидии и отдал их Лене.
Лидия Николаевна не могла этого стерпеть. Она вырвала букет из рук моей сестры и устремилась к гробу. Оттеснив Катю и тетю Мусю, Лидия сама украсила гроб, громко рыдая, и несколько раз поцеловала Витю: сначала в лоб, а потом - в губы. Когда же пришел священник, "Витина женщина" демонстративно покинула зал...
Я всего этого не видел, потому что администратор сказала:
- Мне нужен человек, с которым я могла бы поговорить о Коровине.
Я тут же понял, что снова придется платить, поэтому с готовностью присел за столик для предстоящего разговора, держа наготове папку с документами.
Работница крематория села напротив.
- Вы уверены, что вам нужна прощальная речь? - спросила она. - Все-таки, будет отпевание. Может, этого достаточно?
- Нет, нужна речь, - ответил я, желая, чтобы всё прошло, "как у людей". - Пусть короткая, но без нее никак.
- Тогда вы должны рассказать мне о покойном, - сказала женщина, - сообщить факты его биографии.
И тут я с ужасом понял, что почти ничего не знаю о Вите! Я не помнил, заканчивал ли отчим какой-нибудь вуз; знал лишь, что он учился в техникуме. Мало того, забыл название фирмы, в которой Витя работал в последние годы. Всё это вихрем пронеслось в моей голове, и я услышал первый вопрос:
- Когда он родился?
- В 1940 году, - уверенно ответил я.
- В блокаду он был в городе?
- Точно не знаю, - засомневался я. - По-моему, все-таки, в эвакуации.
- Вы его сын? - уточнила администратор. - У гроба - ваша мама?
- Нет, пасынок, - ответил я. - Моя мама умерла, а это - женщина, с которой отчим общался в последние годы.
Лицо администратора сделалось напряженным.
- Но он вас, наверное, считал сыном? - с надеждой спросила она.
- Нет, не считал, - честно ответил я.
- А женат он был один раз? - цеплялась администратор за соломинку.
- Нет, дважды, - сказал я.
- А кем он хоть работал, вы знаете? - сменила тему работница крематория.
- Инженером-конструктором, - с готовностью ответил я. - Сначала на Невском заводе, а затем... не помню названия. Но это маленькая фирма, человек пятьдесят.
- А какие у вашего отчима были интересы?
Без тени сомнения я произнес:
- Больше всего на свете он любил сидеть на диване и смотреть телевизор...
Эта фраза вылетела непроизвольно, я просто старался честно отвечать на вопросы, однако лицо работницы крематория заметно помрачнело.
- Ну, вы и задали мне задачку, - пожаловалась она. - Что же мне говорить?
Я ринулся спасать ситуацию.
- Ну, вы скажите покороче, - стал уговаривать я. - Главное, отметьте про работу. Что его там ценили, уважали. Скажите, что он был незаменимым сотрудником.
Я начал срочно вспоминать всё положительное об отчиме.
- Он любил возиться с механизмами, - добавил я.
Эту фразу отчим однажды сказал Кате. Затем я вспомнил тетю Мусю. Она говорила, что в глубине души Витя всегда хорошо к нам относился.
- Он был замкнутым, малообщительным человеком, - разошелся я. - Некоторые могли бы назвать его угрюмым. Но мы всегда знали, что в душе он хорошо к нам относится. Просто он редко выражал свои эмоции. Зато никогда не раздражался, не кричал.
- А друзья у него были? - У работницы крематория стал зарождаться план речи.
- Да! - с жаром ответил я. - Его лучший и давнишний друг - Брецкий!
Тут я полез в свой мобильный телефон - уточнить имя-отчество Брецкого, о существовании которого узнал два месяца назад. Его трудно было назвать лучшим другом отчима, но, по крайней мере, они с Витей до последнего дня созванивались.
- Виталий Александрович, - продиктовал я.
Работница крематория как-то странно посмотрела на меня. Похоже, ее вопросы закончились.
- Про работу, про работу скажите, - продолжил я, опасаясь, что женщина откажется от выступления. - Пусть это будет коротко. Скажите, что он всё делал обстоятельно...
- Вообще-то, я произношу речь за вознаграждение, - остановила меня администратор.
- Сейчас принесу деньги, - послушно произнес я. - У меня кошелек в другом месте.
- После церемонии, - сказала женщина. - Уже начинают.
* * *
Я встал из-за стола и подошел к Кате. Священник раздал нам свечи (как раз те, что выдали в комнате Љ4); я, Катя и Лена стали расставлять их в большой подсвечник и зажигать.
Началось отпевание. Священник читал на церковнославянском, я не понял из его речи ни слова, но уловил последовательность действий: сначала он произносил текст перед гробом, обращаясь к усопшему; затем перед покойником, обращаясь к скорбящим, а под конец - и перед скорбящими, и перед усопшим. За пятнадцать минут бородатый мужчина в рясе с кадилом три раза обошел гроб, сопровождая свои действия произнесением молитвы.
В углу зала стоял хор певчих: две женщины и юноша-подросток. Голоса очень красивые и чистые. Я понял, что Лена была права, настаивая на отпевании. Это и был тот самый главный момент, когда я и все присутствующие действительно прощались с Витей. Сделалось грустно, светло и торжественно. Мешала лишь жара, все были в куртках, и я чувствовал, как по моей спине течет пот.
Когда священник и певчие удалились, вперед выдвинулась работница крематория.
- Начинается церемония прощания с Коровиным Виктором Николаевичем, - произнесла она возвышенным и слегка печальным голосом. - Здесь собрались, чтобы проводить в последний путь, его родные, близкие, коллеги и знакомые.
Женщина перевела дух.
- Виктор Николаевич родился в тяжелое время, - сообщила она. - Шла Великая Отечественная война. И в блокадном Ленинграде, и в тылу - мальчишкам было не до игр. Им выпало суровое испытание, так что детство у Виктора Николаевича оказалась непростым..
Я уткнулся взглядом в пол, испытывая стыд за происходящее. Ложный пафос: играли дети и во время войны!
"Зачем я с ней договорился? - корил я себя. - Надо было самому что-нибудь сказать".
- Виктор Николаевич умел любить и был любим, - заявила администратор.
Так работница крематория интерпретировала два Витиных брака и Лидию.
- Он работал на Невском заводе, а затем - на одном из предприятий нашего города, - продолжила она.
Мне стало неловко перед многочисленными Витиными коллегами, присутствовавшими на церемонии.
Зато дальше всё пошло, как по нотам.
- Виктора Николаевича очень ценили на работе. Он любил возиться с механизмами. Всегда спокойный, уравновешенный, Виктор Николаевич обычно был немногословен. Говорил редко, но уж если говорил, к его словам прислушивались. Виктор Николаевич был малообщительным человеком, но у него был один друг, с которым они вместе прошли по жизни долгие годы. Виктор Николаевич не всегда показывал свои чувства. Иногда он бывал замкнут, но за этим молчанием скрывалось доброе сердце. Близкие Виктора Николаевича всегда знали об этом и понимали, что на самом деле, Виктор Николаевич их очень любит.
Из уст незнакомого человека информация об отчиме звучала как истина в последней инстанции. Речь женщины получилась настолько убедительной, что даже я на некоторое время ей поверил.
- Теперь давайте попрощаемся с Виктором Николаевичем, - закончила администратор.
В зал полилась грустная музыка, и все присутствующие выстроились в цепочку, чтобы проститься с покойным. Замыкал процессию я. У меня возникло ощущение, словно взгляды всех Витиных коллег и знакомых устремлены в мою сторону. Поэтому я излишне демонстративно склонился над Витей, положил руку на гроб и долго смотрел на отчима.
Затем нас с дядей Митей попросили закрыть гроб. Работница крематория отошла вглубь зала, незаметно нажала какую-то кнопку, и гроб медленно ушел вниз. Музыка оборвалась. Народ медленно пошел на выход, а я направился к женщине.
- Ну, я всё правильно сказала? - спросила она.
В ее голосе звучала легкая неуверенность.
- Спасибо огромное! - искренне поблагодарил я, и протянул организатору церемонии прощания пятьсот рублей...
Всем очень понравилась ее речь, недоумение вызвал лишь пассаж о лучшем друге.
- Зато каждый подумал, что именно он - лучший Витин друг, - объяснила Катя.
* * *
Поминки прошли тихо и скромно. В памяти осталось несколько тостов.
Брецкий: "Да, что говорить! Он же был спортсменом! Здоровее нас всех, в большой теннис играл!"
Элла, знакомая Лидии: "Во всем виноваты врачи! Убивают здоровых людей!"
Я: "У нас с Витей были непростые отношения, но в последние месяцы они улучшились. И мне хотелось вам об этом сказать".
Катя: "Нельзя забывать и о Мишкиной маме, которая всегда была рядом с Витей, и со смертью которой он, во многом, потерял интерес к жизни".
* * *
Урну подхоранивали в тяжелых условиях: мешал полутораметровый слой снега. Я еле дошел до могилы Витиной матери, проваливаясь по пояс при каждом шаге. Лена поступила проще: поползла на четвереньках, наст ее держал. Тетя Муся наблюдала за процессом с дороги. Для работника кладбища это оказалось одним из самых трудных захоронений в его карьере; он долго пробирался по моим следам до могилы, затем совковой лопатой разбрасывал снег, а еще минут пятнадцать долбил тяжелым ломом промерзшую землю.
Когда Витин прах предали земле, я заплатил 1600 рублей в кассу ООО "Ритуальные услуги" при Северном кладбище. За прилавком висел длинный перечень траурных лент: "Любимому отцу", "Любимому брату", а также сестре, дедушке, бабушке, тете и дяде... - всего 18 наименований.
Траурной ленты "Любимому отчиму" среди них не было.
|