В городе - белым-бело. Снежная масса лежит огромными сугробами на улицах и в парках простуженного мегаполиса. В воздухе кружат белые хлопья. Это - снег, что еще не успел упасть, то есть, снег летающий. Он исполняет пляску резвящихся комаров, вальсирующих белых котов или диких зверьков, что пытались сцепиться в отчаянном хороводе. Но последний распался, ибо зверьки были слишком подвижны и теперь они летят вниз поодиночке, спонтанно и хаотично. Их так много. Воздух побелел и превратился в бескрайнее море снежинок.
Подобно снежинкам, что падают с неба, по листу бумаги танцуют мои слова. Это - слова летающие. Словно разноцветные мотыльки, они порхают в дикой беспорядочности, сталкиваются и разлетаются, чтобы образовать новую причудливую конструкцию. Это происходит столь же естественно, как снегопад, только слова оставляют следы на бумаге. Вот и получается написанное. Собственно, это - мой личный, персональный след в жизни...
На дворе - зима, о чем уже сообщил посредством резвящихся слов. Это холодное время года ко многому обязывает. Оно заставляет подтянуться и расправить плечи, если не хочешь окончательно загнуться в мире морозов и пурги. Все, что остается - мужественно пережить зимние трудности.
Зимой я обычно пишу: вот уже третий, если не четвертый сезон, исправно заполняю предложениями чистые листы бумаги. В это время всегда получаются грустные вещи. Холод и отчаяние, усталость и злость выходят на бумагу, чтобы внутри сохранилось немного тепла и света. Зимой просто необходимо писать, ибо больше ничем заняться невозможно.
Летом надо передвигаться по земле из последних сил. Надо мчаться на скором поезде все три теплых месяца и вдыхать, вдыхать новые запахи. Летом пишутся только светлые вещи. Зимой, когда ты заключен в холодный каменный мешок, который давит со всех сторон, надо надевать бронежилет и защищаться. Поэтому произведения получаются мрачными. Но зима, как я всегда говорил, наилучшее время для возмужания.
Обычно я начинаю писать за две недели до Нового года, но на этот раз слегка задержался. Сейчас уже середина января. Но меня не пугает отставание на месяц от воображаемого графика. Дело в том, что я лишился своего воображаемого читателя. Так что пишу теперь сам для себя. На меня не давят ни сроки написания, ни проблемы стиля. Пишу, что вздумается. Это придает необыкновенную легкость данному процессу...
За окном - зима, сугробы. Передо мной - лист бумаги... Можно заканчивать вступление и начинать основную часть... Однако, у меня это так сложно. Предисловие не отличается от окончания, все перепутано. Иногда мне кажется, что только так и можно писать.
Поэтому, хотелось бы верить, что последующие отрывки, не сильно связанные между собой, иногда друг другу противоречащие, составят идеальную картину зимы, моего настроения и просто меня. Будут моим следом в жизни периода 1997-1998 года. Не худшим, надеюсь, отпечатком личности.
КОЛЛЕКЦИЯ НОМЕР ОДИН
В зимнюю и морозную ночь так хочется пить. Хоть холодно, но кажется, что водой можно согреться. Она представляется единственным спасением в создавшейся ситуации, хотя, на самом деле, ничего не значит. Как, собственно, и зима в ее снежно-вьюжной красе...
Зима и вода - лишь понятия, что смешались и потеряли свой конкретный смысл. Они стали равнозначны для замершего сознания, с помощью которого печатаются данные строчки. Эти образы - лишь попытка объяснить нехватку тепла, кислорода, участия, щедрости, доброты и заботы. Чувство жажды, потребность в самовыражении и внимании. И мороз по коже от человеческого равнодушия...
Впрочем, это просто начало нового сюжета. Между тем, не обращая на эти вещи никакого внимания, задумываясь о главном, параллельно вспоминая пустяки, неторопливо идет по проселочной дороге жизнь. Я же, достаточно наглядевшись на этот пейзаж, постепенно начинаю раскручиваться. Подобно серпантину, умело брошенному в воздух, я образую спираль, и вскоре последуют грохотание хлопушек и сверкание фейерверков.
Однако, любой процесс происходит постепенно. И пока, развлекаясь в полнейшем одиночестве, я лишь неторопливо бренчу на балалайке. Похоже, постепенно обретаю себя. Инструмент расстроен, струны болтаются и противно дребезжат, но я доволен. Причина проста - я играю для себя одного...
Кони стучат копытами по мостовой сознания. Пожалуй, что я - управляющий повозкой. Куда мы едем, не знает никто. Я понимаю, что если чуть-чуть ослаблю поводья, животные передут на отчаянный галоп. Но на улице - гололед, катастрофически скользко. Я опасаюсь, что телегу занесет ко всем чертям. Сдерживая лошадей, мне хотелось бы представиться. "Здравствуйте, друзья", - величаво заявляю я...
В ответ на эту фразу кони пускаются вскачь. Зимние улицы хороши тем, что на них маловато народу. Уже рассвело, все проснулись и разбрелись по делам. Сегодня будний день - так что, все работают. Все вновь присосались к гигантскому комбинату и варят клей, им клеят ботинки, ботинки покупают в магазине и потом ими бьют в живот всех, кто не согласен с режимом постоянной работы. Постоянная работа. Непрерывное производство. Если в один прекрасный день мы перестанем производить танки и бесшумные пылесосы, общество окончательно деградирует. Посему - все к станкам. Выпускаем продукцию ради выпуска продукции.
Так что на улице, по которой я мчусь, пусто. Все ушли в забой. Вся страна находится в забое и я получаю от этого несравненное удовольствие - легко скакать. Никто не мешает. Городской транспорт встал, метро остановилось. Только крутятся валы станков. Пенсионеры занимаются надомным трудом, не будем им мешать. Дети в детских садиках помогают трудиться стране, лепят игрушки из пластилина.
А я, наконец, покинул вашу упряжку. Во весь опор мчу по пустынной улице. "Гонка только начинается, друзья мои", - кричу я в пустоту. И не важно, что меня никто не слышит. "Разрушим этот чертов порядок хотя бы в своей собственной голове", - весело продолжаю я, в то время, как кони преодолевают первые километры долгого пути.
*
"Легко"... Хорошее слово... Если полностью поверить в эти пять букв, то можно жить почти счастливо. Почти, потому что процесс достижения такого состояния бесконечен. Освещенная солнцем, величественная вершина - "счастье", к ней можно подойти и поближе, но в этом движении все зависит только от тебя самого...
Встал у подножья горы, надел лыжи. Хочешь одолеть высотку с помощью конькового хода. Особый коньковый ход - литературный прием, легкость и свобода сознания. Полная раcкрепощенность. Оттолкнулся палками и заскользил наверх к вершине, повторяя единственное слово из пяти букв...
Твердишь, твердишь постоянно, себе и миру: все зависит лишь от того, как относиться к происходящим событиям. Если философски - лыжи сами внесут тебя на гору. Ибо нет ничего по-настоящему страшного. Ничто не способно сломить, расстроить, огорчить. Надо просто быть выше. Человек, способный на творчество, не может быть несчастным. Его жизнь - некий спектакль, что разыгрывается перед глазами - сам же главный исполнитель в игре не участвует...
Потрясающая легкость... Как пушинка, невесомая конструкция, я лечу над листом бумаги, парю над миром. Где-то внизу мелькают разноцветные краски, яркие блики, черные дыры. Все это представляется мелким и незначительным. Закрыв глаза, я могу себе представить любую бесконечность. Она так проста... Надо только ни о чем не думать, лишь включиться в некий вселенский процесс. Поймать бесконечность за хвост, и завертится, закружится само собой нечто новое...
*
Меня всегда интересовали солдаты... Именно солдаты, а не профессиональные вояки - офицеры. Последние, обвешанные значками, эполетами, всевозможными регалиями и, главное, погонами, наоборот вызывали непереносимую скуку. Их единственным отличием друг от друга было количество и размеры звездочек на погонах. В остальном, они были одинаковы.
Надбровные дуги всех представителей офицерского состава свидетельствовали о низком интеллекте. Знать, что дважды два - четыре для них было необязательно: высшие чины считали, что сумма равняется пяти, младшие склонялись к мысли, что трем. Подобные расхождения не мешали этим группам прекрасно уживаться.
Научившись, прежде всего, ходить строевым шагом, офицеры так больше ничего и не познали за всю оставшуюся жизнь. К их выдающимся способностям можно отнести командный голос, воинскую выправку и отсутствие чувства юмора. Вот, пожалуй, и все.
Как у меня могли вызывать симпатии хорошо вышколенные дубины? Чем? Качеством полировки или крепостью материала? Другое дело - рядовой солдат. Человек, вынесший на себе все тяжести и ужасы войны, на собственной шкуре испытавший артиллерийские обстрелы, изматывающие переходы, рытье окопов, рукопашные бои. Тянувший свою нелегкую лямку, живущий в окопах, сроднившийся с крысами и вшами, он заслуживает сочувствия...
Вот толпы солдат, ведомые своими командирами, сталкиваются друг с другом. И беспощадный бой начинается. Наблюдая, как эти люди убивают друг друга, я проникаюсь к ним состраданием. Нет, я их не люблю... Как можно любить другого человека, мне вообще не понятно. Также, собственно, не стоит любить и себя. Ибо ты - просто рупор, некий абстрактный голос. Ты получил приказ - говорить. Из твоего рта выскакивают слова, твое дело лишь не позволить им упасть в грязь. Вот и все, для чего ты нужен. Так что, продолжай, ибо описываешь сцену боя...
Да, да, да! Пора признать, что солдаты - это большинство человечества, пушечное мясо в некой нелепой войне. Там они теряют руки, ноги, ключицы, переносицы, икры, голени, ступни... Но, прежде всего, им напрочь сносит крышу. Все человечество - ужасные жертвы войны, которым при рождении снесло крышу. Под ураганным артиллерийским огнем человечество живет, захлебываясь в крови и постоянных рукопашных боях. Идет великая сеча. Но, так как разум отняли в первую очередь, никто не замечает масштабов развернувшегося сражения.
Высшие чины - всевозможные умники, удобно устроившись над остальными, снисходительно смотрят на грандиозное побоище. Они богаты, сыты и довольны. Эти люди глупы и бездарны, и, в сущности, им хуже всех. Простой солдат может выйти из боя. Рядовой способен легко дезертировать, его побег никто не заметит. А офицер - должен продолжать исполнять свои обязанности, ибо за ним наблюдают его одночинцы. Рядовой, хоть и рискует ежесекундно получить ранение, способен вырваться из этой жизни. Мне кажется, что сочиняя данные строчки, и я совершаю побег...
Я уверяю вас, незачем сражаться. Конечно, у большинства уже не осталось мозгов, но, прекратите, ради бога, стрелять. Война - это жизнь для тех, кто принял военные условия. Химическая, радиоактивная, телевизионная, бытовая, профессиональная, субкультурная. Везде - война. А сколько вокруг трупов...
Они ходят, питаются, общаются. Они глухи и немы, но, тем не менее, слышат и разговаривают... Ах, эти трупы! Нет ничего хуже мертвого, который притворяется живым. Это так нелепо! Отличительная черта этих личностей - они бесплодны, ибо не способны родить, создать, произвести на свет, придумать, сообщить что-то новое. Родить мысль - увы! Дорога в этом направлении раз и навсегда перегорожена шлагбаумом. "Нету прохода", - толково объясняют трупам туповатые милиционеры и гаишники и пинками выпроваживают самых непонятливых с трассы. Последние все равно настойчиво пытаются прорваться к дороге.
"Нету прохода, вам говорят", - горланят полицейские в пуленепробиваемых касках с огромными щитами и трупы, наконец, перестают ломиться. Они закрывают на все глаза и нелепо бормоча: "Нет, я все-таки живой", - выходят на сцену жизни. Отсюда их уже не согнать, ибо более всего обществу нужны ни на что способные его члены. Для них разворачивается производство. Производство - все та же война, но война производительная. Производим, чтобы убивать.
Производству нужны трупы. Ведь они - трупы только внутри. Единственное, что умерло в этих людях - это головной мозг. Он изъеден болезнью под названием "ограниченность", то есть установленную планку не перепрыгнуть. Снаружи они совершенно здоровы. Они любят поесть, хорошо одеться, посмотреть кассовый фильм. Регулярно посещают популярные концерты. Там трупы сидят и смотрят на игру, в которой, по определению, ничего не понимают. Они хлопают, когда рукоплещут другие, свистят, если кто-то начинают свистеть и, выходя на улицу после представления, чувствуют себя причастившимися к высокому искусству.
Все вокруг - трупы, но война до сих пор продолжается. Это происходит по инерции, а еще для того, чтобы умертвить новых зарождающихся членов общества. При этом каждый второй талдычит прекрасные лозунги: "Свобода, равенство и братство!", "Миру - мир!", "Да здравствует демократия!" и многое другое.
*
Уставшая голова, а в ней - пустота. Отчитываясь перед мировой общественностью, признаюсь в этом честно и категорично. Накручивая правдивые признания, забываешь об их полнейшей бесполезности. Нечего делать. Некий затянувшийся инкубационный период. Полный застой. Мы чего-то хотели и даже долго бежали в кромешной темноте, но как трудно найти то, чего в природе не существует.
Задаю сам себе привычные вопросы. Пытаюсь найти некие новые ответы. Но игра в одни ворота - бесконечная канитель - пора ставить диагноз - да все откладываю.
Что-то проходит мимо, пробегает. Уже не машешь вслед рукой, просто живешь. Сигареты "Петр 1" помогают считать время. Пока что - чинно стою на месте. Никуда не бегу. Слушаю человеческий шум до изнеможения. Коллекционирую типажи уродов. На центральное место смело ставлю себя. Награждаю себя медалями, как единственно достойного. Закрываю глаза на то, что ничего не заслужил.
Что может быть лучше человека, который бежит впереди паровоза? К тому же, если поезд идет в обратном направлении...
*
День закатывается к концу, как обычно, нереализованный. Что делать? ... Как быть? ... Если все на свете бесполезно, что не бесполезно? Допустим, шарик улетел... Что дальше? Не стреляться же из-за этого всем поголовно.
Сегодня родилось настроение задавать вопросы. Весь текст - один сплошной вопрос. Как обычно, риторический, печальный и безответный. И не думайте, он задается не для ответа. Просто некий перезвон в голове - дребезжит однообразный колокольчик. То ли мысли это, то ли туман - совершенно не понятно.
Разлетаются в пустоту обрывки образов. "Что ждет впереди?" - талдычит надоедливая мысль, тщетно пытаясь найти логичный финал...
Но нам до снежных вершин столь далеко. Там летают дикие орлы, возможно, они в курсе предстоящих событий. Мы же, зажатые каменными стенами, застывшие по стойке "смирно", не способны к далеко идущим выводам. Мы засыпаем на ходу и мучаемся бессонницей в теплых постелях.
Слишком душно в постели, слишком холодно на улице. На улице мороз, и сразу продрогнешь, замерзнешь, как ледышка; дома - ужасная духота, грозящая ежесекундным удушением. И от этой духоты голова словно огромный барабан, по которому отчаянно стучат крепкими палочками. "Бах! Бах"! - так и разрываются барабанные перепонки.
*
Я оказался между двух огней. Довольный, плачу от радости. Расстроенный, бреду со странной ухмылкой по проулкам сознания. Все ближе приближаюсь к черной помойке, в которой уж совсем нет смысла.
А публика в это время шумит, захлебывается... Всем необходимо хлопать. Странным людям от семи до семидесяти требуется освежить свои ладони. Они бы сжали кулаки и надавали друг другу по физиономиям, но сегодня день благодарения, поэтому они лишь аплодируют. И что интересно, нет ни мстительности, ни зависти. Только холодное бездушное любопытство.
Наблюдаю спектакль под названием "жизнь" с одним единственным желанием - понять, сколько времени может продолжаться подобная бездарность? Как старательный музыкант надуваю щеки, хотя губы никогда не коснутся валторны. Люди проходят мимо чередой, медленно протекают цепочкой. Они похожи друг на друга, сливаются в одно единое серое тело. Поэтому я все меньше интересуюсь окружающими: надоедающими, удушающими.
Похоже, что мы движемся не в ту сторону. Это так просто. Особенно когда нет никакой возможности отклониться хотя бы на несколько градусов. Вся наша выстраданная и красочно описанная жизнь, все наши героические поступки - делаются только из-за того, что другого выхода просто нет.
*
И все-таки я прекрасно понимаю, что надо двигаться вперед. Это сделать никогда не поздно. Могу добавить к сказанному лишь одно: приступать надо немедленно...
Любовь спасет всех. В этом нет никакого сомнения. В особенности она вылечит солдат, что полегли на поле боя смертью храбрых. Последние будут несказанно обрадованы любовью. И если вы заглянете в гробы и поинтересуетесь разлагающими трупами, то убедитесь сами, насколько солдаты довольны...
А в жарких африканских странах живут симпатичные негры. Они питаются ананасами и бананами и очень довольны сложившейся ситуацией. Чернокожие временами спускаются с деревьев, чтобы немного покупаться, а затем вновь карабкаются по лианам. Главное для них - не сломать себе хвост. А в Европе в это время бушует голод. Париж охвачен огнем, жители Лондона помирают без хлеба и мяса. Копенгаген полностью разрушен озверевшими варварами.
В России же - тихо. Непривычная для слуха тишина. Спит население бескрайней лесной страны и тихонько посапывает. Заснули деревни, поселки и златоглавая столица. В сонном городе, где обитаю я, царит вечная ночь. Птицы не поют и солнце не светит месяцами. Полярная зима - суровое время года. Она предполагает собранность. Но, собравшись с силами, волей и мыслями, мне приходится сосредоточиться. А если так - то почти невозможно писать. Это можно сделать, лишь совершенно расслабившись.
А ведь легкость приобретается моментально. Надо только плюнуть миру в глаза. Изящно поклонившись до пояса современному обществу, завершить свой жест отменным плевком. И долго требовать вознаграждения за меткий выстрел. Впрочем, я отвлекся...
Вернее, меня отвлекают бесконечные толпы людей, что проходят мимо. Все они - обреченные на счастье. Этих случайных прохожих так много. Ежедневно многочисленные людские потоки заглатывает плотоядное метро. Люди растворяются в этой пасти, словно жертвы, приносимые для приношения. Каждый день их сжигают на костре всеобщего идиотизма. Это поджаривание длительного действия, иногда костер горит всю жизнь.
Как заложники, люди обречено топают каждый день на работу, по магазинам; сталкиваются лбами, разлетаются и бегут дальше в ужасной спешке. Они обречены на ужасные муки - добросовестно играть роли людей. Троллейбусы и автобусы невозмутимо пережевывают людей. Последним легко - они не живые.
Двуногие толкаются в переполненном транспорте и отчаянно пихают друг друга локтями. Никому не приходит в голову естественный вопрос: "Зачем"? И только я зашел за черту обыкновенных человеческих представлений о мире, поэтому истошно ору: "Какого черта вам это нужно"? !
Закрыть метро. Остановить движение всякого наземного транспорта. Распустить цеха и заводы. Отпустить всех работников домой и убедившись, что этот шаг совершенно бессмысленный, вновь запустить изрядно надоевшую карусель: разве что на забаву малым ребятишкам.
*
Было весело. Листья кружились, деревья шелестели. Прохожие безудержно пускались в пляс. Радовались все: от мала до велика. Дворники выметали хохот из колодцев-дворов, это были единственные люди, недовольные смехом...
Случилось так, что одному маленькому мальчику случайно попала в рот смешинка. И он стал так заразительно смеяться, что вскоре заразил весь город. Смех мальчика распространился подобно радиоволнам, и, вскоре, все население слушало смех, как любимейшую из радиостанций.
Очереди в магазинах распались, люди могли только хохотать. Смеясь, они брали домой нужные продукты, а взамен бросали набитые кошельки. Кассиров и продавцов это очень смешило. Они принялись кидаться забавными деньгами и вскоре по улицам города залетали массы никому не нужных бумажек...
Здоровый смех весьма преобразил население города. Каждый взглянул в зеркало, потом на соседа напротив и разразился отчаянным смехом. С диким хохотом люди выскакивали из домов и, надрывая животики, указывали друг на друга пальцами. Их чрезвычайно смешило, что они до сих пор живы, ибо столь безобразное существование вряд ли было оправданным...
Рабочие бросили надоевшие стамески, остановили вечно вращающиеся станки и, лихо отплясывая под любимую песню "Чунга-чанга - синий небосвод", бросились к пивным автоматам. Последние, по странному стечению обстоятельств, работали. Пиво лилось рекой, ибо денег вокруг кружилось в изобилии. Вскоре к пролетариату присоединились инженеры с технологами, сотрудники НИИ и КБ, а затем все остальные, начиная с космонавтов и заканчивая дворниками. Волны смеха неслись по улицам, преодолевая все преграды, и заражали население города неистребимым оптимизмом...
Наконец, мне надоела эта картина. "Ну, хорошо", - подумал я, который в то же время являлся маленьким мальчиком со смешинкой во рту. - "Теперь мы попробуем иначе. Если люди способны веселиться по принуждению, пусть теперь попробуют это сделать самостоятельно". Не долго думая, я выплюнул изо рта надоевшую смешинку. В тот же момент отключилась смехогенерирующая машина, огромный агрегат, на досуге разработанный автором. Смех стих. Прохожие тут же почувствовали легкое недомогание. Несколько секунд они еще улыбались по инерции, затем посмотрели друг в другу в глаза, и после увиденного захотели немедленно разойтись по домам. Но не тут-то было...
Заметив летающие по воздуху денежные купюры, толпа не смогла остаться равнодушной. Но денег было меньше, чем желающих их получить. Поэтому в городе произошла колоссальная драка за обладание самолетающей денежной массой. В это же время около пивных автоматов состоялась другая, не менее глобальная потасовка. Инженеры что-то не поделили с технологами. Те позвали на подмогу рабочих и завязалась кровавая битва.
Я говорю вам всерьез - люди озверели. Осознание того, что несколько минут назад они вели себя, как дети, так разозлило горожан, что они не смогли сдержать свои эмоции. Короче, окружающим досталось от окружающих. Дело не ограничилось выбитыми челюстями: стали забивать ногами до смерти. На улицу выплеснулось раздражение, злоба и ненависть. Когда количество жертв перевалило за десяток, я испугался.
"Хватит", - решил я, и опять включил смехогенерирующую установку. Люди несколько минут попинали друг друга, все более и более вяло, а затем опять принялись смеяться. Это было настолько противно, что меня чуть не вытошнило: уж больно род людской был похож на заводных кукол.
Поставив собственноручно изобретенный аппарат на полную мощность, я хлопнул дверью и вышел на улицу. А через несколько часов - оставил смеющийся город. С тех пор я поселился в глухой деревушке, на самом отшибе, что и советую сделать всем читателям. Это - честное и верное решение...
Не знаю, смеются ли жители города до сих пор? По большому счету, меня это не интересует... Просто я утерял способность плакать и смеяться, уж больно это примитивные человеческие качества.
*
Хватит болтать! Перегнувшись через перила, коих столь много в здании всемогущественной корпорации, молю об одном - прекратите болтать! Меня тошнит с огромной высоты, заливая кого-то нижестоящего, но рвота не прекращается. Так же, как и нелепая болтовня. Я уже столько раз просил просвещенное человечество заткнуться, а оно в ответ совершенно диким образом шумело и орало. Посему - не надо никого ни о чем просить. Единственная возможность выжить - делать вопреки.
Проблема лишь в том, что на сегодня все уже сказано. В свое время я произнес слишком много слов. Их количество было необъятно... Казалось непонятным, какие из них лучшие, средние, гениальные, бездарные, противные, суровые, живые, мертвые, недобитые... Они порхали, летали, звенели, гудели, воняли, жужжали, бегали, прыгали... Слова делали все, что могли в абсолютной неразберихе. Кончилось тем, что сказанное легко отправилось в помойку. Так уж получилось.
Это дело поросло лопухами, полевыми цветами, одуванчиками и васильками, на этом месте ныне распустили свои кроны тополя, дубы и березы. Внешне данной картиной все и закончилось. Однако, внутри меня все преобразовалось в ужасную бурду и компот.
Из этого теста больше невозможно выделить тему. Ныне в моей голове - абсолютный винегрет. Все любители макробиотики потерпели отставку. Мои новые произведения - это каша, слипание слов, тем, предложений, глобальных перечислений. Лапша, винегрет, густой суп. Туман сознания...
*
Как хочется быть радостным, бодрым и симпатичным. Желательно при этом любить людей. При слове "человечество" надуваться гордостью за свой род и хвалиться двумя ногами и прямым позвоночником. Неплохо быть сформировавшимся сознанием. Знать, что хорошо, а что - плохо. Понимать, что лучше всего прекратить любые поиски, а самое главное - поиски смысла. Признать, что смысла в жизни нет и, успокоившись, заснуть. Сквозь сон - довольно улыбаться.
Почему человека должно что-то беспокоить? Он ничего не выиграет от этих волнений. В его переживаниях нет никакого смысла - лучше просто двигаться вперед. Дорога, что простирается перед глазами, не имеет конца. По ней можно брести всю свою сознательную жизнь...
У вас, друзья мои, всегда найдется, куда потратить свое время: бредите себе вперед по дороге. Другое дело, что она - очередной обман, на этот раз, зрения. Ваш путь - лишь равномерно движущаяся полоса эскалатора, ну точь-в-точь как в метрополитене. На самом деле вы топчетесь на месте. Но зачем вникать в такие тонкости? Главное, чтобы было весело.
Приятно верить, что дорога - ваше предназначение. Можно скакать по ней на одной ножке. Рекомендуется маршировать строевым шагом - это придает человеку значительности. Не возбраняется некоторое время полти ползком - это воспитывает твердость характера. Единственное, о чем приходится сокрушаться, это прямолинейность жизненного пути. Остается надеяться, что когда-нибудь достигнешь поворота и увидишь за ним что-нибудь новое. И действительно...
Под старость, спустя множество пустых и однообразных лет топтания по дороге, можно увидеть впереди поворот и завыть от счастья. Побежать из последних сил вперед, стремясь заглянуть в будущее, увидеть новые горизонты. Причитать: "Все-таки свершилось, есть справедливость на свете"...
И завернув, узреть за поворотом аккуратный деревянный гроб, на котором написаны твое имя и фамилия. Вот он - первый и последний поворот, могила!
И ничего в этом нет странного... Дело в том, что прямые дороги всегда заканчиваются однотипным поворотом в конце пути. Он никуда не ведет - это лишь приглашение к смерти. Гроб распахнулся и смотрит на тебя, уважаемый незнакомец. Это настойчивое приглашение: "Войдите"! От него не спрятаться и не скрыться. И черный крест над всей этой картиной не внушает уверенности в загробном царстве.
А ты, путник, так привык к респектабельной дороге, что хочется топать бесконечно... До свидания, товарищ, друг, враг, незнакомец, далекий приятель. Умри! Ты слишком долго питался обманом, и уже не способен почувствовать настоящую жизнь. Вскоре ты пополнишь огромную толпу иллюзионистов. Нет, я не имею в виду признанных мастеров цирка. Сейчас я говорю о жертвах, погибших от клыков отчаянного чудовища "иллюзион" - которое убивает слишком уж часто.
Мощный "иллюзион" раскручивает свою карусель лжи, обмана и доверчивости. Посмотрите, как сверкают яркие неоновые лампы, скрипит сияющее колесо и играет музыка. Иллюзионисты, раскрыв рот, попадав на колени от восторга, впадают в транс и молятся на "иллюзион", ибо это красиво и обворожительно. Никто не слышит выстрелов, что раздаются под скрип карусели. Все новые жертвы падают замертво. Встают они уже с потухшими глазами и сразу бросаются в путь по абсолютно прямой колее, ибо других, увы, нет в царстве иллюзиона. Они бегут по ней все быстрей, в единственной надежде на какой-нибудь поворот, что бывает на этих трассах только один - завершающий...
Мне видится нелепая фигура очередного иллюзиониста, который почил в конце пути, как раз перед поворотом. Этот парень расплющен и выброшен жизнью. Его поза означает покорность, пассивность и вечное послушание. Проходя мимо, я лишь ненароком взгляну на него и пойду дальше. Потому что нам изначально не по пути...
Я иду там, где нет троп, но знаю правильное направление. Правильный путь - это идти в другую сторону; верная дорога - против общего движения. Большинство всегда не право. Самое главное - быть против всех, никогда не принимать общепринятые мнения и позиции. Это - залог успеха. Но данная позиция означает еще одно - надо пить одиночество и питаться одиночеством. Это самая калорийная пища.
Аккуратно обходить все капканы и приманки, что в изобилии расставляет перед тобой жизнь. Быть чутким, как дикое животное. Сойдя в далеком детстве с едва заметной тропинки и с тех пор пустившись в самостоятельное плавание, плыть по речке под названием "жизнь" бессмысленно и самозабвенно. Не ждать всю жизнь нового поворота, а поворачивать всякий раз, когда захочется. Через некоторое время пробраться в глухой заповедник. И жить там по-настоящему насыщенной жизнью.
Не верить людям. Отбрасывать в сторону и ежедневные обманы, которыми кормятся слабые иллюзионисты, и глобальные мистификации, разрабатываемые опытными фокусниками-жизнезаменителями. Чувствовать себя вольно в норе и смеяться над глупыми добровольцами, которые простились с собственной свободой. И страдать по-настоящему и плакать до слез, и умирать от отчаяния. Оттого, что ты чувствуешь жизнь, а не от осознания, что она течет мимо пальцев. Скончаться в заповеднике. В одиночестве: непонятым, неразгаданным. Унести в могилу все свои знания...
Дабы через много лет в заповедник пришли другие люди и осознали, что среди иллюзионистов и хитрых фокусников, а также миллионов обреченных идти прямыми дорогами, всегда найдутся те, кто не желает повторять этот путь, а просто стараются быть самим собой.
*
Холодно, голодно, а в общем-то, плевать. Все безразлично. Разогнавшись еще во времена своей юности, я, подобно вихрю, несусь куда-то вперед. Всю жизнь признавал только движение. Быть стремительным, подобно ветру - единственное достойное занятие. Все остальное - ерунда и чушь. Завалы чуши преследуют меня ежесекундно.
Хорошо быть свежим ветром перемен. И на коне отчаянно мчать навстречу опасностям, неприятностям и развлечениям. Махать отчаянно шашкой над головой и весело покрикивать: "Эгей! Эге-ге-гей"!
Вот такой я весельчак и бодряк! Никак не могу остановить потоки обрушивающегося на меня словесного потока. Что-то долдоню и талдычу, бурчу и ворчу. Временами истошно ору, заливисто лаю. Отрывисто тявкаю...
Занавес закрылся, отделив меня от зала непроходимой перегородкой, а я все кричу и кричу сам себе. А что еще остается? Возможно, я делал это всю жизнь, так что пора к этому привыкнуть. Ан, нет, все никак не могу угомониться.
*
Как мы здорово летели и порхали... Это был воистину незабываемый полет. Птицы кружили вместе с нами в ослепительно голубом небе, светило солнце.
Чайки надрывались, издавая разнообразнейшие звуки: от плача ребенка до смеха расшалившегося барсука. Они передавали нам за несколько секунд необъятные тома сверхновой информации. А солнце согревало и радовало. Странное тихое умиротворение, расслабленное спокойствие вдруг сменялось пронзительным счастьем: оно крошило сознание, ударялось об мозг, подобно мощной волне, разбивалось на тысячи брызг и окатывало с ног до головы.
А где-то внизу, далеко под нами, земля подружилась с водой: высокий лес смешался с морем. Именно так: он переплелся в волнах, деревья стали равнозначны морским брызгам, лес смешался, а не я помешался. Впрочем, разве это доказуемо?
Ныне, гуляя по замерзшим переулкам холодного города, вспоминая случившееся со мной много лет назад, невольно удивляешься. Картины лета кажутся настолько далекими, будто я их только что придумал. Дрожишь от внутреннего холода. Кутаешься в пуховик. Заворачиваешься в шарф, а все равно морозит до костей...
Люди вокруг одеты в теплые шубы. Вокруг - лишь полярная зима и северное сияние. Белые медведи - довольно злые животные. В этом городе из них состоит большинство людей. Им не надо летать - им надо питаться. Люди поедят и надолго заснут.
Сегодня я вышел на улицу слишком рано и заблудился. На неизвестном перекрестке вспомнил прошедшие дни. И так не хотелось возвращаться в суровую реальность. Море, что под нами, манило лазурными пейзажами. Чайки кричали, я понимал значение их песен. Но если сверху - северное сияние, то я что-то напутал. И написанное - не более чем колоссальная путаница - всеобщее смешение - собственное помешательство.
На тротуарах - скользко, на дорогах - гололед. Не удержавшись, я падаю на ненадежном льду. Не хочется вставать, может быть, лучше замерзнуть? Я уверен, ни один белый медведь не расстроится случившемуся.
Так и бреду в глубокой задумчивости. Мимо меня перекатываются люди. Над головой - северное сияние, а в голове - тот летний полет.
*
Хлопали в ладоши, хлопали... Долго смотрели вслед. Во время концерта все пытались понять: о чем поет этот незнакомец? А артист, уходя, просто махнул рукой и исчез, не объяснив смысла своих текстов. Публика поаплодировала по инерции и разошлась по домам несколько удивленная...
Не понимаешь ни черта из вышесказанного, но рукоплещешь их последних сил. Массируешь ладони бесконечными хлопками, диковатым способом выражая восторг. Не приблизившись ни на шаг к пониманию, уже заранее умиляешься неосознанным, ведь так хочется считать себя умным и приближенным к искусству.
Поэт ушел, публика осталось. Для нее ли он читал? И разве слушают поэта ради того, чтобы понять им созданное? Осознав, всю никчемность происходящего, я первым вышел из зала, не дожидаясь бурных аплодисментов в конце отделения.
*
Как быстро проходит жизнь! Будто наблюдаешь из окна скорого поезда, лежа на верхней полке. Что-то помелькало перед глазами - да исчезло... Стоит лишь оглянуться, задуматься о чем-то, зазеваться... Раскрыть рот, не думая о том, что туда может влететь ворона. И хлоп! - ты уже старый, скоро пойдешь на пенсию - жизнь прошла. Оглядываясь назад, понимаешь, что прошла абсолютно напрасно.
"Как же так"? - беспомощно разводишь руками. - "Я ведь даже не успел сделать попытки пожить. Мне не хватило времени даже на это. В итоге, жизнь прошла мимо, обогнула стороной. Может быть, я стоял и ждал ее не там, где нужно? Почему же никто не помог мне принять правильное решение"?
Время обозрения жизни из окна скорого поезда закончилось. Стук колес еще звучит в ушах, но поезд стремительно удаляется. Ты сидишь на рельсах, выброшенный из уютного купе, в ожидании совсем других впечатлений.
А поезд все стучит колесами, унося вместе с собой все, что связанно с понятием "жизнь", оставляя тебя один на один с ее извечным успешным оппонентом.
МЕТОД СВОБОДНЫХ АССОЦИАЦИЙ
Приветствую вас: великий эксперимент начался. Если отбросить в сторону риторику, то все очень просто: начни с начала. Объясню попонятней: в каждом из нас заложен механизм необычайной силы и имя ему - самовыражение. Тех, кто попытается запустить сей агрегат в действие, ждут потрясающие открытия...
Мало кто копается в себе. Мы можем долго обсуждать, как обустроить квартиру; вести бесконечные разговоры с друзьями о политике, рассуждать на досуге о высоком уровне цен, но никогда не вспомним о существовании собственной личности. Для самих себя мы являемся неприступными крепостями, огражденными могучими каменными стенами. Рвы с водой, подвесные ворота на пути в замок - вот естественные атрибуты души современного человека...
Но если остаться одному в пустой квартире, и знать, что в ближайшее время тебя никто не потревожит, то можно просто начать говорить. Это и будет самопознание. Так сделал я, так может сделать любой. Неконтролируемый поток сознания представляет громадную ценность. Начни говорить, а еще лучше - записывать, и ты откроешь для себя нечто новое. Главное - перестать контролировать собственные мысли.
Всю жизнь мы гоняемся за призрачными мечтами. Наше существование - непрерывный изматывающий бег. Никто не хочет признать, что мы движемся по замкнутому кругу, а чаще всего просто бежим от себя. Нас преследуют сотни дел, обязательств, нелепых табу. В этой скачке ни на что не хватает времени. Все, что остается - отчаянно вертеть головой. Обычно удается подметить только мелочи... Мимо нас проносятся сотни людей, которых мы знаем. Подобно нам, они тоже подчинены нелепой гонке. У нас едва хватает сил приглядеться к ним повнимательней. Если заметили - уже хорошо. Но никто не желает всмотреться в себя, не понимая, что он - наибольшая ценность для собственного познания.
Часто говорят - человек потерял себя. Так характеризуют друзей, которые слишком изменились и перестали быть понятны. Так говорят о неудачниках и опустившихся людях, переставших бороться в этой жизни. Но, чтобы не потеряться надо, прежде всего, познать себя. А это невозможно сделать лучше, чем просто включить внутренний монолог. Если к этому делу есть определенная сноровка, все пойдет как по маслу. Слова возьмутся сами, как будто из пустоты. Вашим делом будет только слушать и записывать...
Итак, начинаем...
В лесу, где зима, вооружившись ведром краски, замазала все белым и сверкающе белым, живет много животных, что не улетело, не убежало и не ускакало на юг. Они были бы рады покинуть насквозь холодный и мрачный лес, но это им не позволила сделать мать-природа. Поэтому звери соорудили теплые норы, запаслись провизией, и остались на несколько долгих месяцев один на один с морозами. Зима отнеслась к этому скептически - то были не соперники. Собственно, у зимы есть лишь один враг - весна, во всем остальном - это непобедимое животное. Оно влияет на ход ваших мыслей, когда царствует в природе, даже если вы сидите в теплом помещении.
Зная, что невозможно бороться с холодом заклинаниями, молитвами и жертвоприношениями, животные выбрали тактику выживания и кое-кто действительно доживет до весны. В темном лесу всегда можно найти следы зверей. Вот с утра пробежал продрогший напуганный заяц. Он искал морковку, но ее больше нет - все скрыто под толщей льда и снега. Рядом протрусил серый волк, ориентируясь на следы косого. Волку не по себе - от холода свело желудок. Он готов отдать все за свежеубитого зайца, но ему нечего предложить взамен, кроме собственных лап. В растерянности он бродит по лесу. Сбившись со следа, обращаясь к многочисленным соснам и елям, волк предлагает свои лапы, но никто не берет. Нечем платить, ведь на дворе инфляция и деноминация. Елям и соснам тоже холодно. Они стоят, прикрываясь иголками, но им не согреться: эта одежда годится разве что для осени. Но в лесу минус двадцать уже третью неделю.
Единственный зверь, который не чувствует дискомфорта - бурый медведь. Он спит. Уютно расположившись в берлоге, косолапый дрыхнет и видит красочные сны. Он уверен, что зимы не существует. Бурый медведь отбросил подальше неприглядную реальность, тем самым сохранив душевное равновесие. Он проснется лишь весной раздраженный и злой, помятый от столь долгой беспробудной спячки, и будет рычать и хрипеть от голода. Но он оказался самым мудрым зверем в лесу, ибо вычеркнул из своего сознания понятие "зима". Слова "снег", "пурга", "жуткий холод", "метель" - не имеют для него никакого смысла...
В самом центре глухого, забытого богом и дьяволом леса, на самом буреломистом его участке, вы можете наблюдать следующую картину. Не обращая внимания на глубокий снег, прямиком по сугробам, бреду я, автор данных строк, частенько по пояс проваливаясь в снег. У меня замерзли ноги, да и уши пощипывает, но все равно я упрямо иду вперед. В данном движении нет никакой цели - просто мне нравится передвигаться. Я люблю нескончаемый долгий процесс. В этом деле всегда приятны детали. Если присмотреться повнимательней - их всегда много. Например, сугробы, по которым я иду - они совсем не одинаковые. Есть глубокие, в которые проваливаешься почти с головой. Выбираясь из них, появляется ощущение плавания. Есть большие, но твердые, которые держат твой вес. Я общаюсь с ними, как с лучшими друзьями.
Процесс преодоления снежного пространства бесконечен и мне никогда не пересечь этот лес насквозь: здесь слишком много деревьев, сугробов, пригорков и полянок: все они разные и примечательные. Я даже не знаю, сумею ли познакомиться хотя бы с некоторыми жителями этого природного царства: с белкой или лисицей. Все, что я делаю - просто иду. Каждый мой шаг - это новое слово; десяток метров - очередное предложение. Я приступил к ходьбе возле какой-то красивой поляны - вот начало этого текста. Я, честное слово, не в курсе, что будет дальше...
Но, дело в том, что я мечтаю шагать так целую жизнь. Это - прекрасно. Вот - настоящее искусство самовыражения. Надеюсь, вы понимаете, о чем я шагал в самом начале текста: теперь я вам привел простой, конкретный пример. Слова скользят шаг за шагом по бумаге - все новые и новые. Их диктует его величество космос. Звери высыпали бы на поляну, да слишком холодно: они могут замерзнуть, слушая бесконечную историю. Да я, собственно, и не уверен, что мне нужен слушатель. Мои слушатели - сугробы, что лежат неподвижно; еловые лапы со снежными шапками. Ветер, что задорно свистит в ушах и всепроникающая бесконечность.
Нет конца. Почему-то эта простая мысль никак не приходит людям в голову. Мир находится в постоянном движении. Лучше всего это понятно на примере времени, что непрерывно меняет набор картинок, которые многие называют реальностью. Время раскрывает перед глазами беспрерывно меняющийся видеоряд, где нет ни пауз, ни повторов. А раз нет конца, значит, и смысла в движении нет - это просто разнообразный бесконечный поток...
Он может меняться в зависимости от обстоятельств. Например, я уже вышел из леса и направляюсь к городу. Так уж получилось, что я чудом наткнулся на тропку - пошел по ней и оказался на окраине крупного мегаполиса...
Город... Нет смысла оценивать его сквозь призму жителей: сегодня у меня не то настроение... Автор только что вышел из леса, поэтому его взгляд чист и незамутнен. Я возвращаюсь в свое далекое прошлое, когда город казался мне чистым, мудрым и доброжелательным. Мне были милы старые дома, построенные в прошлом и позапрошлом веке: соборы, церкви, величественные здания. Создателей архитектуры я просто не мог знать: они умерли задолго до моего рождения. Все, что осталось - молчаливые каменные строения: разнообразные - не чета современным. Видимо, жизнь была в то время богаче: слишком разнообразное проявление стилей.
Однако, я - сегодняшний вряд ли смогу достучаться до себя прошлого. Мой старый образ засыпало снегом, залило дождем, с головой закидало опавшим желтыми листьями. Смена взглядов - это всего лишь непрекращаемая осень: опять процесс и вновь бесконечный. Это похоже на снег, что идет с раннего утра: сколько не пиши на нем, все в скором времени засыпет; напоминает песочные часы - уж больно часто их надо переворачивать... Счастливы те, в ком живет множество воспоминаний: я же всегда - чистый лист бумаги, оттого никогда не устаю. Сознание всегда вырабатывает нечто новое, принимая разнообразные формы: морской прибой - еще один тип бесконечности; изматывающая скачка на взбесившемся скакуне, что мчит во весь опор; неторопливый танец пальцев по буквам клавиатуры: твое дело лишь нажимать кнопки и рождать слова...
А что касается современного города, который царит в моей голове, сменив картинку пятилетней давности, то он замерз еще почище, чем лес. Несмотря на обилие электрических огней и отопительных приборов, газовых плит, в которых горят все четыре комфорки, город - потрясающе холоден, и это происходит от недостатка тепла в людях. Холодной и суровой зимой это особенно заметно. Одетые в шубы, валенки и меховые шапки, люди бродят по городу одинокими кутулями. В дополнение к морозу их холодит одиночество тем безумным морозом, которому нечего противопоставить. В дополнение к внешнему холоду - зябко внутри.
Я залез в трамвай незнакомого маршрута на окраине, как раз на кольце. Благодаря счастливой случайности, мне удалось устроиться на свободное место и слегка расслабиться. Но сейчас я подъезжаю к центру. Внутри трамвая становится все тесней. Очевидно, я попал в самый час "пик". Хоть людям и холодно в неотапливаемом трамвае, они даже не стремятся друг об дружку согреться. Они считают, что лучшее средство не замерзнуть - это вдоволь поорать друг на дружку.
- Зачем вы пихаетесь? - доносится истерический голос.
- Сама пихаешься! - доносится бас в ответ.
- Грубиян! - продолжает кричать истеричка.
- От грубиянки слышу! - не медлит с ответом обидчик...
Таковы современные разговоры. Мне становится плохо, я спешу покинуть трамвай... На улице все же не так тесно... Возвращаясь к вышесказанному, я хочу спросить только одно: "Неужели обязательно нужно жить закрытыми крепостями"?
Толстокожие - вот современная нация людей. В настоящее время их стало так много. Жители города проводят конкурсы, у кого толще кожа. Теперь эти мероприятия популярней конкурсов красоты. И вправду, толстокожий - наиболее прекрасен. Он самодостаточен - как черная дыра. У него нет проблем с самовыражением, а единственное проявление характера - тянуть на себя. "Дайте мне все"! - вот девиз двуногих крокодилов.
А ведь все происходит из-за замкнутости. А она откуда? Не будем винить несчастных родителей: таким образом, вскоре дойдем до Адама с Евой. "Я вошел в спальню жены и увидел там человека в костюме Адама" ... Не правда ли, забавное выражение?
Да и что мне, собственно, философствовать? Сегодня я - лишь одинокий неутомимый прохожий, что уже стер свои валенки об городские мостовые. Не мудрено, что в городе так мало чистого снега... Откуда ему взяться? Это же не лес: в городе все пропитано холодом, песком и солью...
Я принимаю решение снова изменить маршрут. На этот раз попытаемся отправиться вглубь себя. Постучим себе кулаком в грудную клетку - что если сверхпрочные ворота раскроются?
И вправду, я слышу некие таинственные звуки...
- Кто ты? - слышу голос изнутри.
- Я - твоя тень, - единственное, что приходит в голову.
- Почему же я так долго не мог пообщаться?
- Знаешь, я все время смотрел вокруг себя и как-то не приходила мысль заглянуть внутрь.
- Что же, присаживайся, тень. Я рад тебя слышать - только вряд ли смогу утешить. У меня все по-старому - вечные проблемы: никак не могу найти себя. Несколько раз менялась личность, но все равно нахожусь в постоянном поиске. Поначалу много мечтал - потом перестал. Теперь уже не верю - совсем никому. Живу по инерции, для противопоставления.
- Противопоставления кому?
- Да, так, большинству людей, всем тем, кому не симпатизирую.
- А зачем?
- А просто ничего другого не придумал. Живу себе, цепляюсь за каждый день, что-то шепчу про себя - малопонятное. Заперся в одиночестве и сижу, даже радуюсь время от времени.
- А чему радуешься?
- Да так, малому, способности шатко-валко формулировать мысли.
- Да, это, наверное - великое дело.
- Ерунда. Как раз этим заниматься легче всего. А когда много погрустишь - на следующий день гораздо легче. Будто невидимый колокольчик звучит внутри. Думаешь, неправда, в скором времени все обязательно изменится. И как только в это уверуешь - все действительно меняется. Люблю совершать неторопливые прогулки: вперед - куда глаза глядят. Походишь так, и гораздо лучше становится. Что-то новое увидел - и уже хорошо...
- Знаешь, а мне почему-то грустно тебя слушать.
- А ты не слушай - просто иди дальше...
Как странно - прогулка близится к концу. Непреодолимой преградой для нее стала грусть. Иногда кажется, все бесполезно: даже вот так гулять. Нет никакого смысла. Начиная писать, мне хотелось сформулировать определенную философию. Теперь же от этих мыслей не осталось и следа. Весь смысл написанного - просто шаги в валенках по чистому листу бумаги, фиксация работы освобожденного сознания. Через некоторое время запись закончится, а сознание продолжит свой путь...
И так ежедневно, ежесекундно. Прислушайтесь к себе - в вас сидит непрекращающийся внутренний монолог. Вы можете его не слушать, став толстокожими - внутренний голос все равно будет звучать. Прислушайтесь - иногда это может оказаться интересней окружающего мира. Поймите: вы - это целый мир, который способен надиктовать все, что угодно.
Я - лишь маленькая частичка вселенского хаоса. Нажми курок пистолета - я перестану существовать. Но пока я говорю - мы с вселенной равнозначны. Если я замолчу, то сравняюсь с собственной могилой. Все, что у меня есть - внутренний голос. Это - ничто и, в то же время, все. Я просто делаю шаг за шагом вперед. Это моя судьба - не больше и не меньше.
Итак, я прошел немалый путь. Мне кажется, что на сегодня - достаточно. Аккуратно завершив режим "запись", я легко нажимаю кнопку "пауза". Ибо нет конца - значит, нет и цели. Есть лишь бесконечный путь в никуда. Осознать это - значит сравняться с вечностью. Сравняться с вечностью - значит стать свободным.
МАРАФОН
Тихо. Столь тихо, что это даже начинает беспокоить, ибо слышны все действия, производимые тобой. Но пусть это тебя не волнует. Сегодняшний отрывок мы назовем "марафон".
Бесконечный, изматывающий бег, растянутый в пространстве и во времени. Не стоит спешить, ведь это - не скоростная гонка. Первые несколько километров можно даже получить удовольствие. Пока еще много сил, ясная голова и свежие ноги. Марафонец - это могучий человек, ибо не каждый способен преодолеть столь длинную дистанцию...
Все очень просто. Падает мокрый снег. Концовка января прошла под знаком оттепели. Вечные колебания около нуля. Термометр устал пересекать нулевую отметку по десять раз на дню, поэтому в итоге стрелка прочно встала на ноль и успокоилась. Так продолжается уже неделю. Марафон был бы всем хорош, да вот загвоздочка: я совершенно не знаю, в какую сторону бежать. Забег индивидуальный, ориентироваться ни на кого, качество судейства оставляет желать лучшего. Никто не расставил красных флажков, обозначающих трассу. Придется ориентироваться по наитию, куда глаза глядят.
Довольно странный я придумал себе вид спорта... Впрочем, выбирать самому себе путь, что может быть прекрасней? И бежать по трассе до конца, соревнуясь сам с собой. Спорт любит сильных - это известная истина. Но самое сложное - просто пуститься в путь, выйти из уютной квартиры, где можно спать до трех часов дня и побежать по абсолютно пустым улицам.
Когда я только вышел из дома и побежал, улицы города были совершенно пусты. За первые полчаса я не встретил ни одного человека. Шел мокрый снег, он ложился тонкой белой простынкой на асфальт. Подошвы кроссовок были первыми отпечатками. Город спал и в этом сонном состоянии представлял идеальную картину погибшей цивилизации: загадочной страны, чьи жители умерли внезапно и безболезненно: кто-то ночью подпустил в воздух таинственного газа, люди заснули, но уже никогда не проснутся. Так и будут вечно покоиться в своих кроватках.
Современный город с множеством коммуникаций, ТЭЦ, котельными, аварийными службами очень быстро придет в негодность под воздействием времени. Год спустя по центральным улицам будут расхаживать животные, через десять лет все зарастет кустарником, а последующие столетия не оставят и камня на камне от некогда крупного мегаполиса. Звери станут равнодушно взирать на некогда шикарные автомобили, в лавках магазинов без пользы сгниет множество первосортных товаров, а всемирно известные музеи с бесценными экспонатами погибнут точно так же, как и унылые коммуналки.
Теперь я хочу спросить вас, друзья мои: "Кому от этого будет хуже"? Что мы потеряем, если цивилизации придет конец? Что принесла она миру, кроме безусловного технического прогресса? Люди ни в коей мере не поднялись над природой, не привнесли в мир ничего качественно нового. Что толку оттого, что в нас живет способность мыслить и заниматься творчеством, если у нас так мало возможностей для самореализации?
Задумавшись об этом, я увлекся и чуть не наткнулся на человека, идущего мне навстречу. Это был дед-пенсионер, что вышел в столь ранний час на улицу в поисках пустых бутылок. Глядя на его унылую фигуру, сгорбившуюся позу, я невольно отбросил мысли о путях развития планеты без обременительного человечества. Современное общество существовало и пока не собиралось отдавать концы. На улицах стали появляться люди. Я сразу же почувствовал себя неуютно. Мой марафон был еще в самом начале, а я уже начал уставать от народа. Выбрав в качестве продолжения трассы большой парк, я принялся наматывать там круги, набирая положенный для марафона километраж. Ноги, привыкшие к таким нагрузкам, чувствовали себя нормально, в последнее время я много бегал...
Однако, зачем мне этот бег, что движет мной, когда я преодолеваю круг за кругом? Почему мне необходимы эти марафоны? Что в этом нет духа соревнования, мне давно известно. Я выбираю такие трассы, где никто не бегает. Многие не представляют для себя возможности двигаться по моим маршрутам. Они не видят в этом никакого смысла...
Просто мне по душе это занятие, ибо оно развивает мысли. Во время бега можно предельно расслабить разум и сбросить с него мешающие оковы. Ведь наш мозг все время находится в напряжение. Я бы назвал это "мыслями о сиюминутном". Мало того, что они действуют на нервную систему, они ограничивают простор для мышления. Существует слишком много запретных тем. Не то, чтобы они болезненны и вытесняются, просто они - нерациональны. Зачем рассуждать о судьбах человечества, когда к завтрашнему дню надо сдать срочную работу? Для чего пытаться выразиться с помощью причудливых слов: когда достаточно двух - "жизнь" и "смерть"? Разве есть необходимость в бессмысленном созерцании, когда это время можно потратить на дело?
Мой марафон - ответ на все эти вопросы и ответ такой: "Пошли вы ко всем чертям"! Меряя пространство масштабом своих собственных шагов, я давно уже определился в выборе жизненных ценностей. Я сформировался. Мой марафон - это самое ценное в моей жизни, собственно говоря - это способ жить...
Кролики на снегу. Они жмутся друг к дружке, потому что холодно. Какой-то маленький мальчик выпустил их на улицу из лучших побуждений: он хотел, чтобы животные обрели свободу. Но нужна ли кроликам свобода? Они недоуменно оглядываются по сторонам, косят своими глазами во все стороны. Окружающий мир чужд этим зверькам и враждебен, к тому же, он их морозит и не дает еды. Кролики так жить не привыкли.
Счастье для кролика - находиться в уютной, теплой, и, желательно, просторной клетке. Есть там свежую траву. Кролики желают поглощать ее постоянно. Возле зверьков должны быть дети - отчаянные любители журнала "Юный натуралист", которым следует просовывать кроликам в клетки сочные травинки...
А сейчас, изумленные, на холодном ветру, кролики лишь испуганно жмутся к друг другу. И если бы у них было немного ума, они прокляли бы свободолюбивого мальчика, который обрек их на ужасные муки, залезли обратно в подъезд, откуда он их вытащил, нашли бы кружок любителей животных и пищали под его дверью, пока бы им, наконец, не открыли...
А коты на помойке? После того, как их выбрасывают на улицу, кошки и собаки живут в диких условиях не более трех лет. За три суровых года из них выходят все соки. Еще раз спрашиваю: "Вы видели котов на помойках"? У них совершенно меняются морды. Они становятся, как маски. И это называется следующим образом: испытание свободой...
Свобода - как сильный холодный ветер: ураган, который обдувает лицо в дикую стужу, и на щеках, лбу, подбородке человека, который через это прошел, появляются отпечатки действия свободы.
Свобода духовная... Как много разговоров ведется о ней, но как мало достойных примеров! Она не обжигает лицо, она лечит душу. Свобода духовная - это, прежде всего, самостоятельность мнения и независимость от любых авторитетов. К сожалению, бесполезно объяснять это чернорабочему. В его обязанности входить вымыть подсобное помещение, смахнуть пыль со станков, протереть шкафы мокрой тряпкой. Здесь трудно придумать нечто новое.
Но человек, способный мыслить и обсуждать, в первую очередь, сам с собой, некие глобальные проблемы, (в том числе и судьбы человечества), просто обязан иметь собственное мнение. Он должен сам придумать его. В конце концов, создать свою картину видения окружающего мира, непохожую ни на какие другие, свою шкалу ценностей и точку отсчета...
И еще важный фактор: ничто не должно его заставить отказаться от своих убеждений: ни нищета, ни отсутствие признания. Он должен понимать, что он выбрал путь мыслительного развития не ради славы или материального обогащения, а по необходимости. Такой человек мыслит и творит, так как у него существует потребность. Это столь же необходимо, как дышать свежим воздухом. Собственно говоря, это и есть особый воздух.
Духовная свобода - материя хрупкая, непрочная. Разрушающаяся под воздействием времени, если о ней не заботиться. Многие спросят: "А зачем она вообще нужна"? Я легко объясню: она совершенно не нужна - рациональному человеку принесет лишь неприятности. Духовная свобода не даст ни денег, ни славы. Наоборот, все время будешь чувствовать себя не таким, как все. Внутренней свободой обладает лишь тот человек, который подсознательно стремился к ней с самого детства. Он выбрал ее не по желанию, а по необходимости...
Рассвело окончательно. Я выскочил из парка и, добежав до реки, продолжил свой путь по набережной. Было около десяти утра. "За сколько времени, интересно, бегут марафон"? - рассуждал я. - Каков наилучший результат в этом виде спорта, то есть, мировой рекорд"? Сколько времени можно говорить без умолку? За какой, наиболее короткий срок, можно произнести тысячу слов? А записать?
Выстреливать слова, подобно пулемету "Максим", чтобы они длинной цепью размазывались по широкому полю. Научиться выплевывать из себя слова с пулеметной скоростью, чтобы они ровно ложились в цель. Хорошо бы иметь стопроцентное попадание. Море слов, в котором легко утонуть. На асфальте остаются мои следы. Их много, ведь я бегу с самого утра. К вечеру, я знаю, от них ничего не останется. Потому что днем снова пойдет снег...
Сейчас они глубокие и четкие, легко рассмотреть узор подошвы. Через некоторое время останется лишь расплывчатая форма ступни. Следы будет трудно идентифицировать с их автором, ибо каждый прохожий - автор своих собственных следов. Поэтому следы - идеальный пример сиюминутности...
В мире все сиюминутно, кроме вечности. "Вечность" и "сиюминутность": а не "жизнь" и "смерть". А, так как мы не знаем, что такое "вечность" и можем об этом только догадываться, остается только одно: "сиюминутность". Она и окружает нас повсюду, царит внутри и вокруг нас.
Что значат слова, которые я сейчас произношу? Это - секунды, которые вылетают из моего рта. Они означают лишь настоящее; пройдет совсем немного времени и я о них забуду. Они больше не будут принадлежать мне, а станут чем-то самостоятельным: по крайней мере, я их перестану чувствовать.
Так вот, подобные вещи мы рождаем непрерывно. Ежесекундно происходит процесс жизни и почти моментально за ним - процесс смерти. Возьмите любой наш жест. Я убрал волосы со лба - родил жест. Он закончился. Волосы поправлены - жест умер. Я родил мысль - она сразу же умерла, если я не высказал ее вслух. Мысль превратилась в какую-то иную материю. Написанное на бумаге - это уже ее гранитный памятник, той мысли, что когда-то пришла в голову. Ведь с ней была связана какая-то цепочка мыслей, ощущаемая интуитивно причинно-следственная связь. После записи мысли на бумагу эту связь уже не проследить и не вспомнить.
Чем, в сущности, мы с вами отличаемся от произнесенного слова, совершенного действия, осуществленного жеста? Как и они, мы находимся в единой цепочке связей. На все есть своя причина. Я родился, так как мать забеременела, слово было произнесено, так как родилась мысль. Слово почти сразу умерло и я через некоторое время умру: по сравнению с вечностью эти два временных участка равнозначны...
Другое дело, что после смерти я не смогу родить ни одной мысли и перейду в принципиально новое неодушевленное состояние. Я буду не способен рождать мысли.
Так это и есть моя основная, заслуживающая уважения, черта? То, что я способен рождать новое, что еще никогда не существовало до меня? Если я смогу додуматься до некой принципиально новой оригинальной мысли, то пополню мир новой субстанцией, которой в нем до меня никогда не было?
Это - значительно. Но повод ли это для гордости? Понимая, что устал абстрактно философствовать, отброшу в сторону этот вопрос. Конечно, определенная гордость присутствует.
Что нам еще остается? Человек, несомненно, жалок. Но кому хочется в этом признаться? Гораздо более желательно чувствовать к себе уважение - всю жизнь мы живем, целиком поглощенные этой темой. Возможность рожать собственные новые мысли видится мне наилучшей причиной для самоуважения: ибо другие - абсолютно несносны. Все остальное - это нелепые заменители как, например, понятие долга: перед родиной, родителями, детьми, политическими партиями, общественными течениями, любыми специальностями, а хуже всего, человечеством.
А также: достижение карьеры, материальное обогащение, выгодный брак, устойчивое положение в иерархической лестнице. Какой бред! Человек должен быть свободен от всей этой пустопорожней мешанины!
Ведь это - порожняк! Железнодорожные километровые составы пустыми движутся по шпалам в различнейших направлениях, без всяческой цели, ибо ничего не перевозят. Тонны угля, затрачиваемые на то, чтобы двигать поезда, сжигаются напрасно. Машинисты по-деловому смотрят вдаль, паровозы издают протяжные гудки на станциях, работники железной дороги регулярно получают зарплату: только это никому не нужно: все заняты перевозкой воздуха.
Впрочем, бог с ними, машинистами. Гвоздь программы - марафон. Река в гранитной набережной, по которой я бегу, наводит на собственные размышления, если бежать все время вдоль реки по направлению течения. Через час можно выбежать на окраину города и дальше бежать по лесам и перелескам.
Где-то там, среди берез и осин, вероятно, и закончится мой марафон. Именно там я грудью разорву красную ленточку, хотя, возможно, все будет иначе и это будет только пауза в пути. Не исключено, что пауз вообще не будет, а я буду бежать очень долго и поставлю некий новый рекорд бега. Я знаю, иногда проводятся суточные забеги, в которых главную роль играет не расстояние, а время, когда человек бежит целые сутки. Сколько он сумеет километров преодолеть за это время - не столь важно. Главное - иметь силы не сойти с трассы за 24 часа. Пожалуй, пока что для меня это - многовато. А в будущем, возможно, я рискну участвовать в подобных забегах. Все зависит от внутренних сил и душевного настроя - здесь нет смысла рассуждать о целесообразности подобного мероприятия. Когда слова легко скользят по бумаги, как профессионально заточенные коньки чемпиона мира по фигурному катанию - легко можно преодолеть немыслимые расстояния. Но если чувствуешь себя не в форме - невозможно сделать даже первый шаг...
Чем хороша река, вдоль которой я бегу? Легко отвечу: своей самодостаточностью. Река является прекрасной уменьшенной моделью самой природы, она - естественна и безэмоциональна. Это мы, люди, наделяем ее всевозможными качествами. Река у нас и бурная, и тихая, и спокойная, и ласковая, и суровая. Что говорить, я сам люблю одушевлять неодушевленные предметы. Но, на самом деле, река никакая. Она просто течет и ей на все наплевать. Просто вода неторопливо перекатывается по камням, образуя пороги и стремнины, размывая берега, таская по дну камни. Река - прямое олицетворение вечности, хотя и у нее есть свои временные сроки существования. Она радует человеческий глаз, потому что движется и, глядя на нее, мы придумываем себе массу всевозможных глупостей.
Например, что все течет и изменяется, и река каждую секунду становится новой ("Нельзя дважды войти в одну и ту же реку"). Что река - вечный мотор, который течет, а стало быть, постоянно работает подобно сердцу - ни за славу, ни за плату, а просто - движение ради движения. Наконец, можно представить эту речку Летой, куда впадает всё, в том числе и мы с вами. А как известно, Лета несет свои воды в вечность, неторопливо и величественно.
Говорил же я вам: самая верная ассоциация реки с вечностью! Все остальное - дорожная пыль, всё остальное - плод сиюминутности, возможно, даже сиюсекундности.
Перебежав через мост на другой берег, я отбрасываю речку, как объеденный огрызок яблока. На сегодняшний час эта тема обглодана досконально. По пустынной проселочной дороге я бегу прочь от города и сегодня нет желания в него возвращаться. Действительно, что я там забыл? Что я не видел в этом душном каменном мешке? Закончить марафон в лесу, как это здорово! Тем более, что я чувствую приближающуюся усталость.
В этом нет ничего удивительного: я пробежал сегодня достаточно большое расстояние. Конечно, можно бежать и больше, но это для моего здоровья пока что вредно... Гляжу на часы - около полвторого дня. Мимо изредка проезжает попутка, но людей практически не встречается. Скоро кончатся поля и пойдет сплошной первозданный лес, ландшафт, который в данную минуту мне наиболее приятен. Пока что он соседствует с бескрайними полями, занесенными снегом...
Неторопливый бег трусцой. Я, как отстраненный объект, как некий абсолютно оторванный от реальности наблюдатель, проношусь мимо разнообразных пейзажей, моментальных фотографий окружающей нас реальности. Пейзаж немедленно умирает после того, как я на него взглянул или написал. Он обрастает новыми подробностями и деталями: птица перелетела на другую ветку, вдалеке прошел трактор, снег упал с еловой лапы. Ту картину, что я видел буквально пару минут назад: ныне ее нет. Она растворилась во времени. Я же ставлю памятники речке, дороге, лесу. Эти гранитные надгробья будут жить несколько дольше явлений, их породивших, однако итог все равно запрограммирован. И я, как создатель все новых памятников, при все при том, крайне отстранен и от речки, и от проселочной дороге, по которой я бегу. У меня складывается ощущение, что я присутствую в данном процессе лишь наполовину, будто моя тень скользит по трассе, а сам я лечу рядом, полностью сокрытый от глаз. Иногда мне даже кажется, что меня нет на этой дороги, что просто я сам все выдумал: и марафон, и длительный бег, и все остальное.
Видимо, все же пришел момент, когда и я стал уставать от бега. Я снижаю и без того неторопливый ритм и начинаю рассуждать о концовке. Делать нечего, приходится признать, что устал. Усталость навалилась неожиданно. Еще пять минут назад я считал, что способен мчать вперед целые сутки: сейчас же мне кажется, что я не протяну и километра. Глаза слипаются и мышцы болят. Но мне надо закончить свой бег достойно, а не как усталый путник свалиться в придорожную канаву...
Что я могу посоветовать сам себе? Только собраться с силами. Через несколько минут я вспоминаю про небольшое кафе, что находится неподалеку; в странном селении под название "Новые колена". А также про прелюбопытный факт, что именно оттуда в город идут рейсовые автобусы. Если я поем в кафе, а затем сяду на один из них, то через некоторое время смогу вновь очутиться дома после длинного и серьезного марафонского испытания. Такой расклад меня вполне устраивает. Я сворачиваю с уже знакомой проселочной дороги и бегу по лесным тропинкам кратчайшим путем к кафе.
Пробежав изрядное расстояние, я чувствую облегчение, ибо сегодня пресытился бегом, которому столь радостно внимал с самого начала дня. Но я живу в странном городе и сам - странен, а мой мир - загадочен и прост одновременно. И когда я завтра начну описывать его, он уже не будет похож на изображенный сегодня. Мне остается не больше километра до упомянутого кафе и я начинаю понимать одну серьезную вещь: когда я добегу до этого заведения, и при входе в дверь разорву грудью финишную ленточку, (ибо сам придумал такое окончание пути), когда я сделаю последний шаг своего сегодняшнего марафона, то описываемая картина тотчас исчезнет. Вернее, она будет умирать, как всегда, но на этот раз я не создам ей памятника, ибо данный литературный фрагмент закончится...
Конечно - он не последний, написанный мной. Уверен, появятся новые. Но это будет уже не марафон. К тому же вряд ли я когда-нибудь в жизни снова посещу Новые Колена. Я войду в кафе и закажу какой-нибудь еды, но об этом уже никто не узнает. Дело в том, что это уже не будет описано. Я прекращу оставлять следы на тропинках, дорожках, автомобильных магистралях. Далее история пойдет сама по себе...
Так легко начинать бежать и так страшно заканчивать... Хватит ли у меня сил для продолжения занятий бегом? ... И я бы мог задать еще массу вопросов, но слишком поздно - я уже у цели...
Мне осталось лишь пересечь заветную черту, взглянуть на секундомер, посмотреть на карту, точно рассчитать, какое расстояние я пробежал: в последнее время я интересуюсь этими вопросами. Сесть за столик, немного отдышаться, покурить, как ни в чем не бывало. И на все упреки в том, что это - не марафон, а просто чушь собачья, невозмутимо заявить, что мне-то лучше знать.
Хладнокровно объяснить, что, по моему мнению, только описанный вид бега можно смело назвать марафоном. И я не говорю, что это приемлемо для других. В данном вопросе я ориентируюсь только на себя, и не желаю выслушивать чужие мнения. Я просто живу, бегаю, занимаюсь спортом, рассуждаю, чего и вам желаю.
Хлоп! Ленточка порвалась... Я опять пришел к финишу первым. Я - абсолютный победитель! И поклонившись на все четыре стороны несуществующим зрителям и поклонникам, смело вхожу в кафе, и заказываю не менее десятка бутербродов, чтобы основательно подкрепиться.
ЗИМНИЕ МЫСЛИ
Что-то странное творится в городе... Густой туман окутал площади, парки, проспекты. Потрясающая серость разлилась по улицам. Все вокруг стало однообразным. Гигантский муравейник напоминает огромную бесформенную массу, где все очертания расплылись... Город постепенно превращается в громадное облако...
Причина происходящего очень проста и заключается во мне... Ничего необычного не происходит. Просто я неторопливо шествую по улицам с баллончиком-пульверизатором в руке. В нем - небывалый объем серой краски. Выплескивая новый заряд жидкости из самодельного оружия, я превращаю в серое пятно очередной заселенный квартал. Люди не успевают ничего сообразить, как преображаются в нечто аморфное...
Сегодня я - мрачен. Ваш покорный слуга - суров. Выполняю свою миссию честно и ответственно, сегодня у меня - много работы.
- Это расплата за все, друзья мои, - произношу я, обращаясь к населению. - Вы слишком долго жили на этом свете. Я устал наблюдать ваши жалкие, тусклые лица. Сегодня надо бы с этим покончить.
Сжимая в руках сверхмощный баллончик, я переключаю некий известный лишь мне рычаг. Внезапно пульверизатор начинает плеваться черной краской. На серых домах растекаются черные пятна. Город медленно исчезает, растворяясь в пустоте.
- Подавитесь! - рычу я, охваченный внезапной яростью, - Сегодняшний день будет последним для горожан. Я слишком долго терпел вас в своем сознании. Хватит, надоело!
Сегодня я стираю громадный мегаполис с лица земли. К вечеру от него не останется и воспоминаний. Все будет по последним стандартам гуманности, общечеловеческие нормы будут строго соблюдены. Никто не умрет и не пострадает - все будет лишь ровно закрашено темнотой. В замазанном виде город отлично сохранится, разве что на время перестанет дышать.
Когда придет весна и исчезнет холод, а это может случиться в любой момент; в тот день, когда мое настроение и состояние будут гораздо лучше, чем сегодня... Тогда я отмою каменный муравейник чистой родниковой водой, и он засияет разноцветными весенними красками. Воскресшие улицы наполнятся любовью и надеждой, люди поумнеют на глазах. В мире воцарится нечто новое, привлекательное...
Я вывезу на самую черную площадь огромную цистерну с водой и множество брандспойтов, а затем открою огонь из всех водяных орудий. Мощные струи смоют сначала черные краски, а затем и серые. Все будут довольны и, в первую очередь, я. Голубое небо, яркое солнце, чистые стены...
Однако, когда это будет? Сегодня я лишь закрашиваю город черным, привожу в исполнение свой суровый приговор. Мой баллончик безостановочно извергает потоки краски. И я нисколько не доволен происходящим процессом, просто не нашел другого выхода. Поймите, я слишком устал от города! Меня просто трясет от этого высасывающего образа. Как только я пытаюсь сказать слово, на ум сразу же приходит "город". В последнее время он слишком сильно душит меня. Но ведь я способен оказать сопротивление; что и делаю сегодня по мере сил. Постепенно каменные лабиринты исчезают, сливаются с горизонтом. Последний дом погружается во мрак...
- Прощайте, отдохните немного, - заканчиваю я прощальную речь. - Надеюсь, что данный процесс пойдет вам на пользу.
И выбросив баллончик в пустоту, очистившись от прилипающей к одеждам и мыслям сиюминутности, засунув руки в карманы, и тщательно перечитав написанное, устремляюсь дальше по неизвестному пути, расправившись в сознании с одним из своих противником. С кочки на кочку, по новым тропкам, галопируя и переходя на рысь, я все дальше удаляюсь от закрашенного города, который ожидает своей весны.
- Произойдет она или нет? - задумчиво гадаю на кофейной гуще. Нет ответа... Посему, ничего не узнав, устремляясь дальше: туда, где еще не был...
*
Чертова погода! Хоть дал себе зарок не играть больше роль любознательного синоптика, отчаянного погодоописателя, увы, не получается, - уж больно удивительны метаморфозы, происходящие на дворе...
Год за годом, как опытный летописец погоды, я всегда описывал зимнее время морозами и холодами, красным носом и валенками с шубой. Неотъемлемой частью повествования являлся падающий снег. Пронизывающий ветер, суровые метели, мороз до костей - вот непременные атрибуты этого времени года. Но, на этот раз, на улице вторую неделю царит постоянный плюс...
Январь окончательно слетел с катушек, обезумел и льет с неба дождь. На улице - безумно растянувшаяся осень. Я сердцем чувствую, что без всяких видимых переходов эта пора плавно перейдет в весну. Похоже, что зиму забили ногами недовольные осень и весна, и решили меж собой поделить время поверженной соперницы...
Но снег, что выпал в конце декабря, все никак не может растаять. Видимо, он не согласен с подобным раскладом сил. Закаленный дождями, он съежился и стал твердым, как камень. Ходить стало опасно, ибо падение может закончиться смертью...
Гусиной походкой, шаркающим шажком инвалида, я пробираюсь по мокрым улицам и мостовым. Аккуратно передвигая ноги, гоняю по льду лужи воды. После двух недель оттепели дорожки и тропинки стали настолько гладкими, что даже каток не идет с ними в никакое сравнение...
Скользя, я пробираюсь и по своему произведению. Мысли все никак не могут окончательно замерзнуть и выкристаллизоваться. Чем больше я пишу, тем меньше понимаю, о чем. Нынешний январь совершил побег из сумасшедшего дома, он отвергает очевидные вещи - законы природы. Следуя его примеру, я невольно отвергаю законы литературы. Мои отрывки - это вечная оттепель, которая необоснованно затянулась.
И, печатая их один новый за другим, я тоже тянусь куда-то вперед без всякого плана или какого-либо оправдания.
*
Наступило утро. Через некоторое время, наконец, рассвело. Солнце вышло и осветило темные стены замерзших домов, суровые лица прохожих, голые деревья - всю зимнюю маску продрогшего города. Снег заиграл разноцветными бликами; неожиданно стало светло.
Горожане несказанно обрадовались наступившим переменам. Они шли на работу и улыбались. Нелепые фигуры в драных пальто, с не менее истрепанным сознанием, они горбатились, бежали, гримасничали, визжали. И казалось несчастным, что вскоре все в их жизни изменится. Яркий свет небесного светила они восприняли, как знамение, глаголющее о наступлении в ближайшем будущем чего-то воистину прекрасного...
Снег начал таять, как это бывает ранней весной, обрадованные горожане улыбались все шире. Скоро их рты превратились в растянутые до предела резинки, а кончики губ коснулись ушей. И казалось этим людям, что все не так уж и плохо вокруг, стоит только взглянуть на проблему с пониманием.
Ведь денег у них достаточно, работа - у всех есть. Горожане знали, что дети будут накормлены, а в холодильнике еще осталась еда, что начальник на работе поорет часок, а затем, обязательно, успокоится, что опять задержат зарплату, но через пару месяцев все-таки выплатят.
Люди понимали, что им никогда не съездить в отпуск в Грецию, но зато их в ближайшие два года наверняка не посадят в тюрьму. Они печалились о том, что всегда в жизни много работали, но радовались тому простому факту, что работают лишь пять дней из семи. Они жалели, что в их семье никогда не будет машины, зато никому из них не надо сдавать на права. Горожане постепенно осознавали тот факт, что все - относительно, в том числе и материальное положение...
А самые продвинутые шли дальше в своих рассуждениях. Они додумались, наконец, до одной простой мысли, что материальное положение - не самое главное. Что это не предел мечтаний и даже не середина. А главное то, что находится внутри человека.
И солнце ударило осознавшим в голову. По всему городу разнеслось удушающее пекло. Жара растеклась красным жарким пятном по городу и его жителям стало невмоготу. Все осознавшие получили солнечный удар и свалились без сил. Многие помчались по улицам с криками: "Ненавижу!". Но, как обычно, никому до них не было дела... Солнце жарило и парило, прело и грело, а горожане медленно, но верно сходили с ума...
Вы спросите, а что в это время делал я? Отвечу не задумываясь - светил. Я сочинял сюжет про жаркое зимнее солнце, а закончив, поставил в конце точку...
*
И березы склонялись надо мной, будто я был герой, мужественно павший в боях за неведомую отчизну. И кролики задумчиво косились на меня, не понимая, что за новый зверь появился в столь знакомых им краях. А люди - те снимали шляпы, когда проходили мимо моего монумента. Никто не подозревал, что я, в действительности, жив. Наблюдая за столь пышным церемониалом, мне хотелось то плакать, то смеяться, ибо я был совсем не тем, за кого меня принимали.
Солнце, садясь, любезно ласкало меня своими теплыми лучами. Луна освещала забытый парк культуры, в котором я имел честь возвышаться. Деревья шумели своими кронами, обдувая вашего покорного слугу свежим ветерком...
Но кто же был я? Ответ на этот вопрос мне и самому хотелось знать. Но, страдая тотальной амнезией, я помнил лишь, что меня чтят незаслуженно. По-моему, в прошлой жизни я укокошил половину человечества, а остальных сделал надолго несчастными, но люди как-то забыли об этом с течением времени. Возможно, их нынешние чувства было частью реализованного мной некого подлого плана, но об этом я, увы, позабыл. Потому лишь стоял в виде памятника, находясь в странном подвешенном состоянии между жизнью и смертью; все чувствовал, но был неподвижен и нем...
Да, я мог наблюдать окружающие меня пейзажи; слышать голоса людей, звуки падающего дождя - но все мне это быстро наскучило. Декорации были настолько однообразными! В сущности, я самого себя поймал в капкан, ввязавшись в некую слишком сложную игру, уничтожил сам себя из-за избытка хитрости. Но это были только глупые, ничего не дающие предположения...
Возможно, я был героем одного из своих многочисленных произведений, и попал в столь дурацкое положение целиком по воле автора, однако последний почему-то не хотел продолжать сюжет. Вероятно, моя сцена была концовка некой фантастической повести. Подобные рассуждения наводили тоску. Обреченный прозябать в неведомом месте, я чувствовал себя несправедливо осужденным, ибо не помнил, в чем провинился, хотя смутное ощущение вины присутствовало. Временами впадал в отчаяние, порой углублялся в многочасовые размышления о том, кто же я, но память упорно не возвращалась. Иногда хотелось покончить с собой, дабы прекратить бездарный спектакль, но это, увы, было невозможно. Оставалось лишь одно - ждать.
Дни проходили чередой, неделя за неделей, но обстановка вокруг не менялась. Больше всего раздражали кролики. Должно быть, рядом с монументом располагался какой-то гигантский крольчатник, ибо эти беспокойные зверьки сновали мимо меня постоянно. Они задирали свои носы, рассматривая диковинное "чудо в перьях", карабкались по постаменту и всюду гадили. Изредка приходившие люди (в основном, положить цветы на могилу) пугали животных и те стремглав мчались прочь. Но как только двуногие уходили, простояв несколько минут в блаженном молчании, кролики вновь брались за свое. В конце концов, я стал думать только о кроликах. Это было отвратительно. Проклиная автора, самого себя, человечество и, в особенности, кроличье племя, я чувствовал, как во мне накапливается горечь и раздражение. Увы, это никого не беспокоило.
Нельзя себе представить положения более отчаянного. В сущности, сам того не желая, я соприкоснулся с вечностью, о которой принято отзываться положительно. Но на этот раз ощутил всю абсурдность, безумие и ничтожность этого понятия. Когда имеешь дело с вечностью, становишься мертвецом и нет на земле человека, мертвее тебя. Хочется скорее лишиться все органов чувств. Не зная, о чем рассуждать, можно нестись вперед мыслями по замкнутому кругу: кролики, люди, монумент, вечность, опять кролики, пока, наконец, рассуждения не оставят в покое утомленное сознание. Когда это произойдет, воцарится полнейшая тишина...
P. S. Так бы и случилось, но в один прекрасный день я услышал некий голос. Он сказал мне: "Хватит ерундой маяться и писать всякую чушь. Лучше заканчивай этот отрывок и принимайся за новый"...
Несколько минут я стоял пораженный. Потом, наконец, память вернулась ко мне. И как только я понял, что со мной приключилось, автор бесцеремонно взял меня за шкирку и выкинул вон из сюжета, не дав возможности объяснить читателям, в чем было дело...
"Это никуда не годится", - донесся до меня знакомый голос, и я, вместе со скомканным листком, на котором уместились и монумент, и парк культуры, и надоевшие кролики, с размаху полетел в мусорное ведро...
Пока я приходил в себя, автор принялся строчить что-то новое, не считаясь ни с какими законами литературы...
*
Борьба за собственную свободу... Ежедневная битва за то, чтобы представлять из себя человека. Прикладываешь нечеловеческие усилия просто для того, чтобы остаться живым. А ведь надо бы, теоретически, еще и продвигаться вперед. Все это - трудно. Продвижение вперед - ничтожно, а откаты назад - колоссальны... Что же держит за уши, не давая завязнуть в болоте? Может быть, собственная рука? Уподобившись барону Мюнхаузену, вскоре начну сочинять небылицы.
Холод на улице. Смешно до невозможности. Еще вчера ругал слякоть, сегодня до хрипоты обвиняю морозы... Но ведь это - справедливо.
При этом внутри - словно стальной трос, который невозможно не то чтобы порвать, но даже мало-мальски повредить. Все так покойно.